ВЛАДИМИР НЕЧВОЛОДА
У ПОЭЗИИ СВЕТЛЫ ПАЛАТЫ
55-летию со дня рождения посвящается
Об авторе
Владимир Нечволода родился 20 февраля 1945 года в семье военного журналиста, поэтому "кончал десятилетку он в десятом городке". Большую часть своей сознательной жизни он прожил в Ишиме, где работал киномехаником, инструктором ГК ВЛКСМ и корреспондентом газеты "Ишимская правда". Закончил Литературный институт им. А. М. Горького в Москве, член Союза писателей СССР. Он автор семи поэтических сборников, печатался во многих столичных, казахском, уральских и сибирских журналах, за рубежом.
Духовная его жизнь глубоко и полно выражалась в стихах.
Нет в них и тени искусственности, фальши сделанности. Лирике поэта присущи творческая подлинность и проникновенность. Поэзия его исполнена живой жизни и красоты. И красота эта обыкновенная, житейская. В малом он видел большое, частичка для него не просто частичка, а неотъемлемая часть целого. Приметы пережитого сливаются с приметами родной земли, родных людей, родной деревни. Поэтому так обостренно звучит в его стихах проблема родного края. Многие его стихи родились под северным солнцем. И не броские они, не яркие, как и так любимые им северные цветы.
Особая притягательность стихов В. Нечволоды в том, что они современны не внешней стороной, а стороною внутренней, духовной, обостренным чувством любви к Родине, к своему краю, чувством сыновьей заботы о его будущем. Он был только на пути к творческой зрелости, но это отступает перед безусловной подлинностью его поэтического мироощущения, перед самобытностью его слова и ритма.
ВЛАДИМИР
Назвали,
Меня не спросясь,
Навсегда,
Будто наказ на бессмертие дали.
Вот и думай теперь все года:
Имя
Делом каким
Оправдаю?
Не зря мой дед —
аршин бороды —
Любил говаривать незнакомым:
"Покажь, мне, парень,
ЧТО
Можешь ты —
Хочу я имя твое запомнить!"
МАСТЕРА
Как много раз их сравнивали с богом…
Как-будто их прозрение вело —
Такою силой
доброю и строгой
Дышало их большое ремесло.
Казалось, когда идола низвергли,
Пропала вдруг таинственная связь…
Какою нынче нам измерить мерой
Творца неузаконенную власть?
Но вот опять у их работ высоких,
Сравненья перебрав по одному,
Мы верим в бога И не верим в бога,
Мы молча поклоняемся ему!
* * *
У поэзии светлы палаты,
Здесь за исповедь судьбами платят.
Платят верой, раздумьем, отчаянием.
Осенение словом печальное —
Ничего не дано, только прочено,
Но долга за раскаяньем очередь.
И стою, как у храма всевышнего,
Дань сбираю,
Сыты мои нищие.
* * *
Ай, да царство мое!
Тополь сдвинул гнездо набекрень
на макушке.
Клен ладошками листьев зашлепал
по коже окна.
По веревочке крика коты подползают
к подружке.
В огородное пугало душу вливает луна.
Открывают глаза отдохнувшие к вечеру
книги.
Их страницы гремят,
как составы на стыках путей.
Мир вскипел за окном,
И свернулся,
И, в комнату прыгнув,
Заворочал былины веселых
и пасмурных дней.
Измениться ни людям,
ни зверям потом не придется,
Только звонче раскроются в каждом
стремленьи своем,
Да быстрей будет плыть ослепительно рыжее
солнце,
Вылетая стремительно за голубой окаем.
И уже от себя
никогда
никуда мне не деться.
Я спеленут светло откровенной
судьбою своей.
Обаянье природы,
загадочность щедрого детства
Продолжают всю жизнь волхованье над
жизнью моей.
* * *
Баржа на рейде у порта.
Ветер качает луну.
Лягу у самого борта,
Руки в волну окуну.
Здесь хорошо в одиночку
Понаблюдать, как нигде,
Что там
в раскрытой
полночной
Шелковой
шалой воде?
Странные тени роятся,
Вглубь уходя без следа…
Что я текучему царству?
Где она —
связь навсегда?
Но,
будто слыша нечаянно,
Волны притихнут слегка.
Грустно моими очами
Глянет в упор вдруг река.
* * *
Я не был дальтоником с детства.
И все же
Мучительно цвету учусь.
Кто поможет
Узнать безмятежность цветка голубого,
Испуг землянки под стеблем лиловым,
Влекущую слабость розовой кашки
И желтую грусть предсказаний ромашки,
Оранжевый гнев августовских саранок?
У каждого чувства свой цвет первозданный.
Как все мне понять,
чтоб пленяя невольно,
Дохнули стихи
небом,
лесом
и полем.
* * *
Иду вдоль зябнущей опушки
По травам вялым и сырым.
Сулят бессмертие кукушки
И весело поверить им,
Потрогать облако тумана,
На миг застыть,
когда робки
Цветы,
продрогнув на полянах,
О ноги трутся, как щенки.
Заластится березы ветка
И птицей выпорхнет из рук…
Ну как тут не представить вдруг,
Что захочу —
продлится лето!
* * *
Наследую твою любовь,
Твое стоцветье луговое,
Твое застенчивое поле
Веснущчатое от хлебов,
Все подорожные ветра,
Зерно мятежного познанья,
Твои былины и сказанья
С веселым торжеством добра.
И гул рабочих городов,
И убедительное право —
Перековать мечи в орало,
Не тратя на посулы слов.
Одной твоей внимаю речи,
Твои обычаи храню,
Добру всегда добром отвечу
И зла в душе не затаю.
* * *
Одна лишь вышка у болота.
Но вот, над краешком воды
Вдруг замигают
Вертолета
Три одинокие звезды,
И жар обдаст всего:
так зрима
Связь с ними,
с местом, где живу,
С друзьями,
с городом любимым,
Со всем,
что Родиной зову.
И удивленье,
будто в детстве:
Ну как же, с самых первых дней
Отечества
большое сердце
Вмещается в груди моей?
* * *
Дом — не крепость —
ракитовый луг.
Можно петь
и молчать,
если в силах.
Будут думы, как птицы вокруг,
Перекатывать небо на крыльях.
Дом — мой луг,
Да не надолго здесь:
За ракитой начало дороги.
А со мной,
словно поле и лес
Ненавязчивость доброй опеки.
Той,
что знает:
крыло и весло,
Одинаково лечит смятенье.
Повезло на любовь.
Повезло.
Даже страшно, какое везенье!
* * *
Что деревня…
А кто из деревни?
А какая тут разница —
кто?
Люди всюду живут,
как деревья.
Без земли они тоже — ничто.
И в дорогах к лугам и урманам
Ощутимее чувствуешь ты
Почивающий в звонких полянах
Материнский язык красоты.
* * *
Встань предо мной,
как лист перед травой!
Конь в облаках откликнулся послушно
И прыгнул вниз,
и стал передо мной,
И задрожал,
и в травы свесил уши.
Я потрепал его прохладный бок,
Ощупал стремя звонкого узора.
Приятель мой, сибирский горбунок,
Свези меня за синие озера.
Я так давно родных не обнимал,
Хоть для разлуки веские причины —
Я строил на Приобье терема,
А терем мой угрюмел без мужчины.
И ясными раздумьями полна
Душа.
В ней песенно, как прежде:
Печали нам навырост —
Не тесна
Скупая их и строгая одежда.
Нас правота и радость дома ждет,
Там лаской задохнусь и онемею…
Присев на задних лапах,
вертолет
Воздушный шарф наматывал на шею.
* * *
Дверь хрустко настежь отворится.
Дохнет прохладой тишина.
И отзовутся половицы,
Когда коснется их Она.
Мир ослепительно качнется —
Любимая сбежит с крыльца.
Вчера в сегодня обернется.
И все —
сначала,
без конца:
Дверь хрустко настежь отворится,
Любимая сбежит с крыльца…
А счастье пить с ее лица —
Всю жизнь.
И видно не напиться.
* * *
В трепетании ив
Над журчливыми струями
Я ладони твои
Заселю поцелуями,
И уста отворю
Приговорками Ясными,
Ночку-ночь
Озарю,
Как зарницами,
Ласками.
Что мне времени власть!
Не угасли обычаи
Обрученную красть,
Став ее же добычею.
Положи-ка ладонь
Мне на грудь неприкрытую —
И услышишь,
как конь
Переступит копытами!
У МОРЯ
За раннею песней,
за юною тобой
К веселому морю,
где пляшет прибой.
Где даль проструится навстречу
светла.
И солнце голыш раскалит добела.
Наш поезд сибирский неловкое диво,
Змееныш железный,
лентяй и ворчун,
То дремлет в степи,
то несется игриво…
А ты все твердишь мне,
прижавшись к плечу:
- Где море?
А поезд сошел к Ланжерону.
- Где море?
И море легло под уклоном.
Рокочет, хохочет и плачет прибой,
И день,
словно праздник,
пригублен
тобой.
Потом кипарисы,
полночная бухта
Встревоженный ялик,
забвенье луны.
И жаркая ласка
впервые как-будто,
Как-будто впервые мы так влюблены.
- Где море? — ты шепчешь.
А море под нами.
- Где море?
Дотронься до моря руками
Вот теплые брызги,
слезы солоней,
И горечь…
Нет, горечь проступит поздней.
На пристани Графской расцвет
сарафанов,
И в мареве пальмы на ближнем холме,
Улыбчивы взгляды седых капитанов,
Но ты прижимаешься чутко ко мне.
— Где солнце?
А солнце у нас за спиною,
Оно с каждым днем все иное,
иное.
И вот уж прощанье.
Не торопи…
И вновь вьется поезд по Крымской
степи.
В моей стороне всходят ясные звезды,
Как славно живется под ними, любя,
Но только я понял наверное поздно,
Как что-то погасло в душе у тебя.
— Где ты?
Все шепчу я.
Ты маешься рядом.
Звезда умирает под сумрачным взглядом.
Где наша любовь — зоревая вода?
Я снова за нею помчусь хоть куда.
За позднею песней,
за прежней тобой,
К веселому морю,
где пляшет
прибой,
Где даль проструится навстречу
светла
И солнце голыш раскалит добела.
* * *
Притушу свою грусть.
Пригублю сигарету.
Станет снова осинка в окно лепетать.
Бормотаньем дождя,
Шепелявеньем ветра
Разве лето уходит?
Уходят лета.
Все по-прежнему будто.
Обветрены долы.
Звезды росны и пахнут хлебами полей,
И надежды свежи,
как рассвет над Тоболом,
И уверенность в важности будущих дней.
Только осенью резче весь мир обозначен —
Вся мгновенность и неповторимость
земли.
Не волнуют подолгу уже и удачи,
Если в небе курлычут мои журавли.
Приоткрою окно.
Пригублю сигарету.
Буду чутко за небом следить в тишине.
И опять прогляжу,
как в запеве рассвета
Невозвратно изменится что-то во мне.
* * *
Красивые поэты редки.
На сотню, может быть, один.
Их не вмещают трафареты
Спортивно сложенных мужчин.
Все есть сначала.
Только спину
Гнет с детства тяжко ремесло.
И рано делают морщины
Угрюмым тихое лицо.
Но свет стихов,
их звук весенний,
Но песни дерзкого крыла —
Все это —
тел их продолженье
И замершие зеркала.
Так стебель скрученный
под лунами
В цветах стоит.
А на заре
Вдруг опадает, отгорев.
Поэты умирают юными,
Не успевая постареть.
* * *
Морошки просит Пушкин, голос хрипл,
Глаза по-детски ищут утешенья,
Что ягоды?!
Полмира принесли,
Когда была б надежда на спасенье.
О, горе неожиданных утрат:
Еще нам чудом пережить, тоскуя,
Поручика-поэта мертвый взгляд
И кедринскую рану ножевую.
Жестокие расчеты палачей не оправдались
холодом
могилы.
Вновь миру наши женщины дарили
Веселых и талантливых детей.
Им свет поэм в грядущее нести,
Им дописать, что мы не дописали.
Поэты умирали на Руси,
Но никогда они не вымирали.
ВЛАДИМИР НЕЧВОЛОДА
У ПОЭЗИИ СВЕТЛЫ ПАЛАТЫ
55-летию со дня рождения посвящается
Об авторе
Владимир Нечволода родился 20 февраля 1945 года в семье военного журналиста, поэтому "кончал десятилетку он в десятом городке". Большую часть своей сознательной жизни он прожил в Ишиме, где работал киномехаником, инструктором ГК ВЛКСМ и корреспондентом газеты "Ишимская правда". Закончил Литературный институт им. А. М. Горького в Москве, член Союза писателей СССР. Он автор семи поэтических сборников, печатался во многих столичных, казахском, уральских и сибирских журналах, за рубежом.
Духовная его жизнь глубоко и полно выражалась в стихах.
Нет в них и тени искусственности, фальши сделанности. Лирике поэта присущи творческая подлинность и проникновенность. Поэзия его исполнена живой жизни и красоты. И красота эта обыкновенная, житейская. В малом он видел большое, частичка для него не просто частичка, а неотъемлемая часть целого. Приметы пережитого сливаются с приметами родной земли, родных людей, родной деревни. Поэтому так обостренно звучит в его стихах проблема родного края. Многие его стихи родились под северным солнцем. И не броские они, не яркие, как и так любимые им северные цветы.
Особая притягательность стихов В. Нечволоды в том, что они современны не внешней стороной, а стороною внутренней, духовной, обостренным чувством любви к Родине, к своему краю, чувством сыновьей заботы о его будущем. Он был только на пути к творческой зрелости, но это отступает перед безусловной подлинностью его поэтического мироощущения, перед самобытностью его слова и ритма.
ВЛАДИМИР
Назвали,
Меня не спросясь,
Навсегда,
Будто наказ на бессмертие дали.
Вот и думай теперь все года:
Имя
Делом каким
Оправдаю?
Не зря мой дед —
аршин бороды —
Любил говаривать незнакомым:
"Покажь, мне, парень,
ЧТО
Можешь ты —
Хочу я имя твое запомнить!"
МАСТЕРА
Как много раз их сравнивали с богом…
Как-будто их прозрение вело —
Такою силой
доброю и строгой
Дышало их большое ремесло.
Казалось, когда идола низвергли,
Пропала вдруг таинственная связь…
Какою нынче нам измерить мерой
Творца неузаконенную власть?
Но вот опять у их работ высоких,
Сравненья перебрав по одному,
Мы верим в бога И не верим в бога,
Мы молча поклоняемся ему!
* * *
У поэзии светлы палаты,
Здесь за исповедь судьбами платят.
Платят верой, раздумьем, отчаянием.
Осенение словом печальное —
Ничего не дано, только прочено,
Но долга за раскаяньем очередь.
И стою, как у храма всевышнего,
Дань сбираю,
Сыты мои нищие.
* * *
Ай, да царство мое!
Тополь сдвинул гнездо набекрень
на макушке.
Клен ладошками листьев зашлепал
по коже окна.
По веревочке крика коты подползают
к подружке.
В огородное пугало душу вливает луна.
Открывают глаза отдохнувшие к вечеру
книги.
Их страницы гремят,
как составы на стыках путей.
Мир вскипел за окном,
И свернулся,
И, в комнату прыгнув,
Заворочал былины веселых
и пасмурных дней.
Измениться ни людям,
ни зверям потом не придется,
Только звонче раскроются в каждом
стремленьи своем,
Да быстрей будет плыть ослепительно рыжее
солнце,
Вылетая стремительно за голубой окаем.
И уже от себя
никогда
никуда мне не деться.
Я спеленут светло откровенной
судьбою своей.
Обаянье природы,
загадочность щедрого детства
Продолжают всю жизнь волхованье над
жизнью моей.
* * *
Баржа на рейде у порта.
Ветер качает луну.
Лягу у самого борта,
Руки в волну окуну.
Здесь хорошо в одиночку
Понаблюдать, как нигде,
Что там
в раскрытой
полночной
Шелковой
шалой воде?
Странные тени роятся,
Вглубь уходя без следа…
Что я текучему царству?
Где она —
связь навсегда?
Но,
будто слыша нечаянно,
Волны притихнут слегка.
Грустно моими очами
Глянет в упор вдруг река.
* * *
Я не был дальтоником с детства.
И все же
Мучительно цвету учусь.
Кто поможет
Узнать безмятежность цветка голубого,
Испуг землянки под стеблем лиловым,
Влекущую слабость розовой кашки
И желтую грусть предсказаний ромашки,
Оранжевый гнев августовских саранок?
У каждого чувства свой цвет первозданный.
Как все мне понять,
чтоб пленяя невольно,
Дохнули стихи
небом,
лесом
и полем.
* * *
Иду вдоль зябнущей опушки
По травам вялым и сырым.
Сулят бессмертие кукушки
И весело поверить им,
Потрогать облако тумана,
На миг застыть,
когда робки
Цветы,
продрогнув на полянах,
О ноги трутся, как щенки.
Заластится березы ветка
И птицей выпорхнет из рук…
Ну как тут не представить вдруг,
Что захочу —
продлится лето!
* * *
Наследую твою любовь,
Твое стоцветье луговое,
Твое застенчивое поле
Веснущчатое от хлебов,
Все подорожные ветра,
Зерно мятежного познанья,
Твои былины и сказанья
С веселым торжеством добра.
И гул рабочих городов,
И убедительное право —
Перековать мечи в орало,
Не тратя на посулы слов.
Одной твоей внимаю речи,
Твои обычаи храню,
Добру всегда добром отвечу
И зла в душе не затаю.
* * *
Одна лишь вышка у болота.
Но вот, над краешком воды
Вдруг замигают
Вертолета
Три одинокие звезды,
И жар обдаст всего:
так зрима
Связь с ними,
с местом, где живу,
С друзьями,
с городом любимым,
Со всем,
что Родиной зову.
И удивленье,
будто в детстве:
Ну как же, с самых первых дней
Отечества
большое сердце
Вмещается в груди моей?
* * *
Дом — не крепость —
ракитовый луг.
Можно петь
и молчать,
если в силах.
Будут думы, как птицы вокруг,
Перекатывать небо на крыльях.
Дом — мой луг,
Да не надолго здесь:
За ракитой начало дороги.
А со мной,
словно поле и лес
Ненавязчивость доброй опеки.
Той,
что знает:
крыло и весло,
Одинаково лечит смятенье.
Повезло на любовь.
Повезло.
Даже страшно, какое везенье!
* * *
Что деревня…
А кто из деревни?
А какая тут разница —
кто?
Люди всюду живут,
как деревья.
Без земли они тоже — ничто.
И в дорогах к лугам и урманам
Ощутимее чувствуешь ты
Почивающий в звонких полянах
Материнский язык красоты.
* * *
Встань предо мной,
как лист перед травой!
Конь в облаках откликнулся послушно
И прыгнул вниз,
и стал передо мной,
И задрожал,
и в травы свесил уши.
Я потрепал его прохладный бок,
Ощупал стремя звонкого узора.
Приятель мой, сибирский горбунок,
Свези меня за синие озера.
Я так давно родных не обнимал,
Хоть для разлуки веские причины —
Я строил на Приобье терема,
А терем мой угрюмел без мужчины.
И ясными раздумьями полна
Душа.
В ней песенно, как прежде:
Печали нам навырост —
Не тесна
Скупая их и строгая одежда.
Нас правота и радость дома ждет,
Там лаской задохнусь и онемею…
Присев на задних лапах,
вертолет
Воздушный шарф наматывал на шею.
* * *
Дверь хрустко настежь отворится.
Дохнет прохладой тишина.
И отзовутся половицы,
Когда коснется их Она.
Мир ослепительно качнется —
Любимая сбежит с крыльца.
Вчера в сегодня обернется.
И все —
сначала,
без конца:
Дверь хрустко настежь отворится,
Любимая сбежит с крыльца…
А счастье пить с ее лица —
Всю жизнь.
И видно не напиться.
* * *
В трепетании ив
Над журчливыми струями
Я ладони твои
Заселю поцелуями,
И уста отворю
Приговорками Ясными,
Ночку-ночь
Озарю,
Как зарницами,
Ласками.
Что мне времени власть!
Не угасли обычаи
Обрученную красть,
Став ее же добычею.
Положи-ка ладонь
Мне на грудь неприкрытую —
И услышишь,
как конь
Переступит копытами!
У МОРЯ
За раннею песней,
за юною тобой
К веселому морю,
где пляшет прибой.
Где даль проструится навстречу
светла.
И солнце голыш раскалит добела.
Наш поезд сибирский неловкое диво,
Змееныш железный,
лентяй и ворчун,
То дремлет в степи,
то несется игриво…
А ты все твердишь мне,
прижавшись к плечу:
- Где море?
А поезд сошел к Ланжерону.
- Где море?
И море легло под уклоном.
Рокочет, хохочет и плачет прибой,
И день,
словно праздник,
пригублен
тобой.
Потом кипарисы,
полночная бухта
Встревоженный ялик,
забвенье луны.
И жаркая ласка
впервые как-будто,
Как-будто впервые мы так влюблены.
- Где море? — ты шепчешь.
А море под нами.
- Где море?
Дотронься до моря руками
Вот теплые брызги,
слезы солоней,
И горечь…
Нет, горечь проступит поздней.
На пристани Графской расцвет
сарафанов,
И в мареве пальмы на ближнем холме,
Улыбчивы взгляды седых капитанов,
Но ты прижимаешься чутко ко мне.
— Где солнце?
А солнце у нас за спиною,
Оно с каждым днем все иное,
иное.
И вот уж прощанье.
Не торопи…
И вновь вьется поезд по Крымской
степи.
В моей стороне всходят ясные звезды,
Как славно живется под ними, любя,
Но только я понял наверное поздно,
Как что-то погасло в душе у тебя.
— Где ты?
Все шепчу я.
Ты маешься рядом.
Звезда умирает под сумрачным взглядом.
Где наша любовь — зоревая вода?
Я снова за нею помчусь хоть куда.
За позднею песней,
за прежней тобой,
К веселому морю,
где пляшет
прибой,
Где даль проструится навстречу
светла
И солнце голыш раскалит добела.
* * *
Притушу свою грусть.
Пригублю сигарету.
Станет снова осинка в окно лепетать.
Бормотаньем дождя,
Шепелявеньем ветра
Разве лето уходит?
Уходят лета.
Все по-прежнему будто.
Обветрены долы.
Звезды росны и пахнут хлебами полей,
И надежды свежи,
как рассвет над Тоболом,
И уверенность в важности будущих дней.
Только осенью резче весь мир обозначен —
Вся мгновенность и неповторимость
земли.
Не волнуют подолгу уже и удачи,
Если в небе курлычут мои журавли.
Приоткрою окно.
Пригублю сигарету.
Буду чутко за небом следить в тишине.
И опять прогляжу,
как в запеве рассвета
Невозвратно изменится что-то во мне.
* * *
Красивые поэты редки.
На сотню, может быть, один.
Их не вмещают трафареты
Спортивно сложенных мужчин.
Все есть сначала.
Только спину
Гнет с детства тяжко ремесло.
И рано делают морщины
Угрюмым тихое лицо.
Но свет стихов,
их звук весенний,
Но песни дерзкого крыла —
Все это —
тел их продолженье
И замершие зеркала.
Так стебель скрученный
под лунами
В цветах стоит.
А на заре
Вдруг опадает, отгорев.
Поэты умирают юными,
Не успевая постареть.
* * *
Морошки просит Пушкин, голос хрипл,
Глаза по-детски ищут утешенья,
Что ягоды?!
Полмира принесли,
Когда была б надежда на спасенье.
О, горе неожиданных утрат:
Еще нам чудом пережить, тоскуя,
Поручика-поэта мертвый взгляд
И кедринскую рану ножевую.
Жестокие расчеты палачей не оправдались
холодом
могилы.
Вновь миру наши женщины дарили
Веселых и талантливых детей.
Им свет поэм в грядущее нести,
Им дописать, что мы не дописали.
Поэты умирали на Руси,
Но никогда они не вымирали.