Эта книга тюменского прозаика Ирины Андреевой — первый опыт в жанре детская литература. В основном это воспоминания автора о своём золотом деревенском детстве, которое пришлось на шестидесятые-семидесятые годы прошлого столетия. Детстве братьев, сестёр, друзей.
«Человек должен жить в гармонии с окружающим миром», — так утверждает автор, так живут её герои, созидают, познают мир с любовью и радостью.

Ирина АНДРЕЕВА
Алькины каникулы

Рассказы для детей


От автора

Жанр «детская литература» — это мой первый опыт. На авторский взгляд, книга ценна одним только тем, что она густо населена живностью: кони и коровы, овцы и козы, собаки и кошки, птицы и просто живая природа. Человек должен жить в гармонии с окружающим миром. Только так можно созидать, а не разрушать того сущего, что даёт нам Создатель!
Второй, немаловажный аспект — это труд. Современный человек живёт цивилизованно, и понятие «физический труд» как-то всё больше вытесняется из нашего обихода.
На примере крестьянских детей я показываю, что цену хлебу насущному эти дети постигают с юных лет, и никого из них труд не испортил, не превратил в циника, живущего по принципу «моя хата с краю».



ДЕТСТВО


Джигитовка

Большую деревню, протяженностью в два километра, уютно расположившуюся вдоль речки, облетела новость: «Редькины купили телевизор». Первый телевизор на селе — это событие равносильное полету в космос. Посмотреть на чудо-ящик с голубым экраном сбежалось полсела. Редькины, гордые своим приобретением, не отказывали никому в гостеприимстве. После вечерней дойки и доброго ужина в большой крестовый дом народу набивалось битком, как селёдки в бочке. Люди рассаживались на скамьях, табуретах, стульях. Когда все комфортные места были заняты, садились на пол, застланный хлопчатыми полосатыми половиками. Смотрели всё подряд: новости, спортивные матчи, кинофильмы и заседания политиков. Сидели чинно, не допускали суеты, разговоров, на корню пресекая беспорядок. Хозяева предусмотрительно ставили у дверей ведро свежей воды с ковшом. Тот, кто сидел ближе к воде, степенно передавал ковш всем желающим. Ведра, как правило, не хватало на вечер и тогда посылали по воду ребятишек, поощряя последних тем, что после им уступалось место ближе к телевизору.
Мальчишки сначала устраивали потасовки из-за первенства. Потом установили очередность парами.
Долго ждали своей очереди закадычные дружки Мишка и Гришка. Наконец, дошла она и до них. Им крупно повезло: в тот вечер шла передача «Цирки мира».
Едва ведро было выпито на две трети, Мишка и Гришка бегом пустились вдоль улицы к реке. Притащили воду, заняли, почётные места в первом ряду. И вовремя. На арену цирка, красиво гарцуя, вышли нарядные кони вороной масти. Кони, направляемые хлыстом дрессировщика, проделывали всяческие чудеса дрессуры. Под гром фанфар на арену выскочили джигиты в черных и белых бурках и грациозно скинули бурки в центр арены, вскочили на коней, стали удивлять публику великолепной джигитовкой. Они то вставали в седле в полный рост, то ловко пролезали под брюхом коней, то, уцепившись за стремена руками, и струной выгнув тело, бороздили вытянутыми носками мягких яловых сапог по опилкам манежа. Затем, разбежавшись, вновь ловко вскакивали в седло.
Мишка и Гришка, затаив дыхание, ловили каждый новый приём джигитов, изредка переглядывались горячими восторженными взглядами.
Когда телезрители расходились по домам, дружки, потрясенные увиденным, поначалу молчали, но потом их как прорвало: каждый взахлеб высказывал свои восторженные впечатления. Незаметно их рассуждения свелись к одному: друзья решили сами попробовать джигитовку. Но где взять коней? На совхозную ферму их не пустят ни под каким предлогом. Хитрый Гришка сообразил: «А что, если попробовать на овечках?» Условились завтра после того, как Мишкин отец уйдет на работу, запереться в стайке и оседлать овец, потому как в хозяйстве Гришкиных родителей овцы не водились.
Вечером следующего дня отец Мишки говорил за ужином в недоумении:
— Не пойму, кто так овец напугал, зашёл вечор в стайку, носятся без ума. Старая овечка на стены кидается, а чёрный баран в кормушку заскочил.
Минька заёрзал на табурете, забегал глазами, и необычно-быстро выскочил из-за стола. От отца не ускользнула суетливость сына, но он не сказал больше ни слова.
На второй день, история повторилась, отец строго спросил вечером:
— Минька, признавайся, это ты в стайке пакостишь?
— Нет, папка, я только воду заносил, как всегда, — бесстрастно соврал Мишка.
На следующий день дружки вновь наведались в стайку. Овцы горохом носились, сшибая друг друга в ограниченном пространстве. Крепко вцепившись в шерсть на лопатках, друзья с хохотом гарцевали на овцах, как вдруг резко распахнулась дверь. На пороге стоял отец.
— Ах, паскудники, что удумали! — только и успел выдохнуть он.
Мишку и Гришку как ветром сдуло: выскочили в узкое оконце приоткрытое наружу.
— Я тебе, паразит, вечером задам! — крикнул отец вслед улепетывающим по сугробам сорванцам.
До обеда Мишка прятался на печи у Гришки, с ужасом представляя отцову расправу. В обед выследил, когда отец ушел на работу, Мишка задними дворами прокрался домой. Мать, пожурила сына и рассказала, как сильно ругался отец, усадила за стол и посоветовала:
— Не попадайся ему лишний раз на глаза, глядишь, к вечеру остынет.
Мишка до прихода родителя вычистил всё в стайках, наносил воды, надергал сена и набил кормушки, но завидев отца, вновь огородами убежал к Гришке. Когда Гришкины родители убрались к Редькиным смотреть телевизор, дружки остались сидеть на печи. Пойти к Редькиным, значит публично опозориться от выволочки отца.
Просидев ещё с час, Мишка решил пойти домой. Он рассчитывал, что тихонько проскользнёт в дом, заберётся на полати, а уж утро вечера мудренее, может, отец сменит гнев на милость.
У Мишки упало сердце: в окнах их хаты приветливо горел свет. «Вернулись! Не успел!», — с ужасом подумал он. Но всё равно, рано или поздно придётся повиниться. Он вошёл в ограду, припал к завалинке, заглянул в окно через толщу настывшей на оконное стекло изморози. В глубине дома двигались тени, больше ничего различить было невозможно. Мишка потянул за ручку сенные двери. Заперто. Он робко постучал. Тишина в ответ. Постучал громче и отчетливо услышал, как кто-то вышел из дома. В его висках гулко пульсировала кровь, срывающимся голосом он выдавил:
— Это я пришёл, откройте.
В ответ тишина. Мишка решил, что это отец стоит там за дверью и ждёт, когда он попросит прощения. Всхлипнув для убедительности, он просительно протянул:
— Папка, прости, я так больше не буду.
За дверями не отозвались. Тогда Мишка, не скрывая слёз начал громко каяться и просить:
— Впусти, пожалуйста, честное слово, я так больше не буду! — он в отчаянье дёргал ручку двери, но так и не получал ответа. — Откройте, я уже совсем замёрз!
В сенях скрипнули половицы, тот, кто стоял за дверью, ушёл обратно в дом. Так, по крайней мере, показалось Мишке. Тогда он последний раз, захлебываясь слезами выкрикнул:
— Раз я вам больше не нужен, пойду жить к Галкиным!
Едва вышел за ворота, послышались голоса: родные шли домой, живо обсуждали просмотр телевизионных передач. Минька живо сообразил, что тени в доме и скрип половиц ему почудились от страха. На всякий случай он притаился за углом сеней. Отец нащупал замок на двери, озабоченно проговорил:
— Маруся, однако, Миньки все ещё нет, вы идите, а я дойду до Галкиных, наверное, меня боится, вот и не идёт.
Мишка тихо окликнул:
— Папка, я тута.
— А, сынок? А ты чего в дом не заходишь?
— Та, я только что пришёл… по огородам, — приврал на ходу.
— Ну, вот и хорошо, а то думаю, тьма-тьмущая, хоть глаз выколи, а тебя нет. Однако ночью снег будет, вишь, звезды заволокло.
Мишка счастливо сопит на полатях и снится ему сон, как одетый в белую бурку, он лихо скачет на вороном коне. Вот конь стал совсем невесомым и поднялся в небо. Мимо проплывают белоснежные облака из ваты, а внизу зелёные деревья и трава. Мишке страшно и весело, он смотрит вниз и вдруг, срываясь, камнем летит с коня. Делая отчаянные движения руками и ногами, он чувствует, как тело его тоже приобретает невесомость, бурка расправляется над ним белыми широкими крыльями, и он летит, парит над землей легко и свободно.


Флаг над озером

Дальнее озеро дети Зарубиных очень любили. Пусть не найти его на карте большой Родины — маленькое; пусть нет у него названия, они так и называли его — дальнее. Для них оно было Альпами, Памиром, Эверестом. Они постигали его во все времена года, исследовали от края до края. Там, где в камышах прятали прицепленные лодки, была уютная зелёная лодочка, которую брат мастерил ещё с дедом — заядлым рыбаком.
На южной стороне озера стояла старая рыбацкая избушка и, так уж повелось, всякий раз, приезжая туда, брат водружал над избушкой флаг — платок или какую-либо ткань на длинной пике, как это делают альпинисты, покоряя очередную вершину. Это была такая игра, забава, знак: «Мы на озере!»
Иногда над детьми шутила мать:
— Вы уедите, я за вами в бинокль наблюдаю.
— А мы там флаг вывешиваем, на него наводи.
Однажды засушливым летом дети поехали на озеро на мотоцикле с коляской прихватив с собой собаку Пирата.
К их огорчению вода озера ушла далеко, оставив избушку на отшибе. Это из-за засухи. Весь берег был выбит копытами крупнорогатого скота, да так и ссохся глубокими лунками. Видно, пастух организовал выпас где-то рядом и приводил скотину на водопой. Брат, как самый опытный и наблюдательный заметил:
— В некоторых следах стоит вода, значит, дождь был недавно, а может, и снова будет. Тогда рыбой мы обеспечены.
Алька с Валей смеялись: «Лося не добыли, а шкуру и рога уже делим». Алёша сам подшучивал над собой, но не уступал:
— Вечером буду гольянов в сметане трескать, а вам шиш с маком!
Водрузили над избушкой платок на палку, но он как-то вяло мотался на ветру. Брат опять приметил:
— Затишье. Будет дождь.
На озере, когда вышли на открытую воду, Алёша сложил вёсла и забросил удочку, насадив на крючок червя. Поплавок тут же показал поклёвку. Глазам своим не поверили, но он тут же вытащил окунька. Второй раз поймался крупный гольянчик. От скептицизма не осталось и следа, девчонки тоже захотели удить рыбу. У них была одна удочка на двоих, уговорились тянуть её по очереди, но не успевали меняться, так как всякая поклёвка заканчивалась уловом.
Брат наладил ещё одно удилище: привязал к тычке — длинной ивовой палке, кои устанавливают, укрепляя сети, леску и запасной крючок. Кроме гольянов, правда, никто больше не ловился, но этой мелюзги было хоть пруд пруди.
— Косяк! — смеялся брат.
В азарте охоты не заметили, как над озером стали сгущаться тучки. Сначала это были мелкие, разрозненные облачка. Потом разом накрыло, посинело, пространство будто сузилось, начал накрапывать мелкий дождик. Где-то в глубине над головой несколько раз глухо проурчало, будто кто-то перекатил там бочку с горохом, за окоёмом озера раз-другой сверкнула молния, разрезала на мгновение иссиня-фиолетовое небо и всё стихло.
Что тут началось! У рыб случился самый настоящий жор, так выражаются рыбаки. Брат снова поймал окунька, а сёстры не успевали вытаскивать гольянов, они клевали уже на голый крючок, только успевай забрасывать.
— Вот, что я говорил?! — радовался Алёша, — Знатный сегодня ужин приготовит мама.
Дождик нет-нет накрапывал. Несколько раз Алёша предлагал вернуться на берег, но девчонки отшучивались:
— Не размокнем, не сахарные, какой это дождь! Ещё половим.
А когда уже счастливые и довольные пробирались на лодке по камышовой просеке к берегу, небесные хляби разверзлись и рыбаков окатило таким ливнем, от которого невозможно было укрыться ни под лёгкой курточкой, ни под единственным платком. Пират лёг на дно лодки и покорно уложил голову на лапы. Умные глаза его иногда сверкали белками, он будто уговаривал: «Потерпите, это бывает, мне не такое приходится терпеть».
Ливень-шквал очень скоро кончился и на небосклон опять выкатило яркое солнце, а умытое небо казалось бездонным. Промокшие, но счастливые все как смогли отжали мокрую одёжку и бегали по берегу, пытаясь обсушиться.
Флаг над избушкой, увы, повис безжизненной мокрой сосулькой. Тогда Алёша придумал сделать его из брюк. Разделся до трусов, брюки скрутил жгутом, отжимали их все втроём растяжкой — брат с одного конца, сёстры, с другого. Только Пирату не нашлось дела, он с весёлым лаем носился вокруг, то и дело обдавал хозяев веером брызг, стрясал с себя влагу. Когда брюки были отжаты и расправлены, Алёша прикрепил их ремнём на край багра, и уперев второй его конец в землю, начал водить им из стороны в сторону, развевая как стягом. Штанины то раздувались, то опадали.
— На аэродромах есть в виде полосатого носка специальное приспособление — ветроуказатель, определяющее направление и скорость ветра. Вот и мои брюки сегодня показывают, лётная ли погода, — смешил сестёр брат.
Девчонки помогали ему удерживать тяжёлый багор, орали какие-то нелепые песни. Он поправил:
— Не так, надо: «Колдуй баба, колдуй, дед», — этот указатель называют ещё Буратино, носок, колбаса или колдун — чего наколдует. Полетим, когда брючины вытянутся горизонтально. Это значит скорость ветра высокая, нам в спину — по ветру, как раз на руку.
— А если не вытянутся?
— Тогда придётся разводить костёр и жарить гольянов на прутиках, а ночевать в избушке.
— А как же родители, что они подумают: утонули, заблудились?
— Зачем? Мама же увидит флаг над избушкой и всё поймёт.
Потом придумали новый способ сушить мокрые вещи: брюки и рубаху брата, девчачьи кофточки развесили на багор и носились с ним по берегу, удерживая в горизонтальном положении — создавали ветер. Следом кувыркался Пират, он радовался и подпрыгивал, пытаясь зубами ухватить за край штанины. Смех-смехом, но одежда хорошо подсохла, тем более солнце, поднявшееся в зенит, жарило нещадно.
Домой ехали довольные — везли хоть и мелкую рыбёшку, но зато очень много. А ещё нарвали огромный букет полевых зимних астр. Их у озера целое поле. Мама обожает астры, а сегодня у неё день рождения.
Гольяны в сметане из русской печи были изумительно вкусные. Родители хвалили детей:
— Вот так добытчики! — изумлялся отец.
— Хороша ложка к обеду, — поощряла мать, — И рыба, и цветы как по заказу! Я ведь думала-гадала: из чего ужин сообразить и как день рождения отметить.


Расти большая!

В тот памятный день –19 мая наш третий класс принимали в пионеры. С утра я нарядилась в белоснежный передник, вплела в косички белые ленты. Красный галстук, отутюженный с вечера, лежал в портфеле. Сегодня старшие товарищи — комсомольцы, в торжественной обстановке на парадной линейке повяжут нам их на шею. Мы дружно произнесём клятву пионеров и на призыв: «Будь готов!», отдадим честь: «Всегда готов!»
Места наши глухие, заболоченные, почвы: суглинки, солончаки, глее-подзол. В ненастное время ноги не протянуть, ровно клеем схватывает обувь. Не зря её и называют глеем. Всякую весну, осень терпит от неё крестьянин. В низких местах образуются промоины, сколько бы их ни засыпали, ни гатили из года в год, всё уходит как в прорву.
Пришлось надеть резиновые сапожки. Дороги уже обсохли, но на нашей улице, там, где её пересекает улица поперёк, когда до школы остаётся всего метров триста, всякий год образуется такая промоина.
В сторону школы прошла сухой ногой по заботливо прокинутым кем-то узеньким дощечкам. Правда, дощечки эти выводили далеко в сторону, нужно сделать крюк — по сухому вернуться обратно.
Три урока прошли успешно, я заработала три пятёрки. Потом с пионерским горном, с песнями и речёвками начался праздник. Вы не знаете, что такое речёвки? На современном языке это слоганы:
— Кто шагает дружно в ряд?
— Боевой отряд ребят. Дружные и смелые, ловкие, умелые!
У нас были доморощенные музыканты: горнист — зычно и призывно играющий на пионерской дудке-горне с алым флажком на ручке и барабанщик, выбивающий чёткую дробь строевого шага. Всё прошло как положено, отшумела торжественная линейка, ведь сегодня мы праздновали День рождения пионерии!
Домой я шла счастливая. День разгулялся яркий. Солнце играло на небосклоне так весело, что хотелось петь, бежать вприпрыжку. Скворцы на проводах выводили заливистые трели и коленца, шустрые воробьи носились стаями и такой гвалт устраивали в стычке со скворцами за жилище, присвоенное на зиму, что впору было вызывать участкового, выяснять, у кого имеется ордер на квартиру?
У меня было замечательное демисезонное драповое пальтишко: по тёмно-синему полю голубенький крап, причём крап этот выделялся на ткани пупырышками, совсем как оперение скворушки. Брат так и называл меня — журавлик или скворушка.
Мама уже прививала мне вкус: достаточно надеть на голову яркий платочек — голубой или розовый и туалет неотразим. А когда тепло, платочек можно повязать на шею и чуть выпустить его концы наружу. Но сегодня главным украшением был галстук. Я убрала платок в портфель, а пальто расстегнула и предвкушала, как гордо пройду по родной улице. Люди будут смотреть на меня, и кто-то спросит: «Тебя приняли в пионеры?»
В счастливом забытьи добрела до промоины и вдруг увидела, что её кто-то засыпал сухим строительным мусором — битым кирпичом и щепой. Можно пройти, не делая крюк. Шаг, другой, третий, я уже посередине промоины и вдруг ноги стали уходить в грязевую пульпу. Я остановилась, когда сапожки погрузились по верхний кант — узенькую резиночку по краю голяшки. Теперь только эта узенькая полоска «держала оборону». Шаг вперёд или назад, и грязная каша поплывёт в сапоги. Что же делать? Изловчиться и выскочить из сапог на дорогу? Тотчас грязь поглотит обувь с концами. Сделать шаг вперёд, набрать в сапоги и выбраться на сухое?
Не факт, что ноги не провалятся выше колена, и я не завалюсь в этой няше как поросёнок, росточком-то мала. Вот уже и портфель в правой руке чуть не касается грязи. Я пришла в отчаяние. Решила ждать, должен же кто-то идти мимо, хотя бы руку мне протянет, поможет выбраться.
Наконец впереди замаячил высокий человек. Кто же это, гадала? Им оказался взрослый парень из немецкой семьи. Немцев в деревне много с войны — семьями, депортированы с Поволжья, а также молдаване, эвакуированные украинцы, белорусы, прибалты. Народ жил большой дружной семьёй, не делились на «белых и красных».
Саша старше меня на десять лет. Откуда такая точность? На селе все друг друга знают. Мой брат старше меня на восемь лет, но моложе Саши на два, вот и вся арифметика. Саша улыбался издалека, узрев мою беду.
Как же мне его назвать? Дядей? Парень только что из армии пришёл, какой он дядя? Нашла компромисс: назвала по имени, но уважительно на «вы».
— Саша, помогите мне выбраться, — голос мой был жалок.
Он засмеялся, утвердился ногами на кирпиче.
— Держи стопами сапоги крепко, а то останутся там.
И вытащил меня грамотно, как подъёмный кран сработал способом «поворота на весу»: на вытянутых руках поднял вертикально вверх — «вира», затем повернулся корпусом и на вытянутых же руках, как на стреле крана, поставил на сухую дорогу — «майна».
— Спасибо! — в смущении моргала я глазами.
Он опять засмеялся:
— А лёгкая-то какая, наверное, в портфеле одни пятёрки.
— А как вы знаете? — удивилась я.
— О, пятёрки всегда лёгкие, не заметишь, как до дома добежишь, а вот двойки лучше не получай, тянут они как кирпичи, волоком не дотащишь. Ну, бывай здорова, расти большая!
Вид мой был нелеп: белый передник, алый галстук и грязные сапоги, а до дома ещё ой, топать — через всю улицу! Я росла прилежной, стыдно идти в таком виде. Пальто застегнула, чтоб не компрометировать «кусочек» красного знамени, которое наши советские воины водрузили на Рейхстаге. Уговорила себя, что всё могло быть хуже, а, чтобы поскорее покончить с этим казусом, пустилась бегом. Дома никто не увидел моего позора: сапожки были вымыты и протёрты насухо.
С годами не забылось наставление Саши расти. Я не выросла, вымахала, а добро его осталось в сердце.


Интервью

Мне двенадцать лет, я учусь в шестом классе. Классный руководитель дал задание обойти по списку ветеранов Великой Отечественной, побеседовать, записать их воспоминания для школьной стенгазеты, посвящённой Дню Победы.
Уже обошла четырёх из шести. Пятый самый старший. Говорят, он прошёл всю Европу, до Берлина гнал ненавистного врага.
Фронтовики, которых уже опросила, немного строгие, немногословные. Разговор дался с трудом. Потому немного робею. Кто я, а, кто они?
Несколько шагов от дороги до калитки нужного адреса. Ещё несколько до порога. Невысокое крыльцо с перильцами, крашеная синим дощатая дверь. Робко стучу, никто не отвечает. Тяну за ручку, она свободно открывается и оказывается эта дверь ведёт в сени — хоть застучись…
Другая, обшитая дерматином (не из роскоши, дома в Сибири утепляют, чем могут), тут на стук из жилища откликаются сразу:
— Входите.
— Здравствуйте, — прямо передо мной ветеран, совсем не страшный. По-домашнему тёплый, уютный: клетчатая рубаха с рукавом, коричневые брюки, заправленные в высокие шерстяные носки ручной вязки.
— Николай Иванович, я к вам…Мне бы поговорить…
— Да ты проходи, милая, раздевайся. Скидавай пальтишко-то, присаживайся к столу. На столе тотчас появляется печенье, сахар, чайные пары. Хозяйка разливает чай и тихо уходит в другую комнату.
Ветеран садится напротив, непринуждённо забрасывает нога на ногу. Совсем как мой папа, только много старше. Он мне, пожалуй, в дедушки годится. Родилась-то я многим позже после войны, пока росла, он старился…
Опрос по моему плану не получается, но от чашки ли чая, от душевной ли простоты, мне становится легко.
— Ты чья будешь?
Я называюсь, ветеран рад слышать имя моего отца. Разговор мало-помалу налаживается. Николай Иванович всё время улыбается, выказывает добрую простую натуру.
Строчу в тетрадную клеточку, потом зарисовываю его награды, рассчитывая дома изобразить всё в цвете — карандашами.
А вот последний вопрос по-видимому задаю неправильно. Надо бы связать его с наградами. Я же ляпаю:
— Расскажите какой-нибудь интересный случай.
Он призадумывается:
— Было это уж ближе к победе. Наш взвод перебросили на новые позиции. Идём. Почти сплошь степь, редкие кустики, неглубокие балки. Солнце печёт, жажда мучит.
Захотелось мне по малой нужде, ну и свернул я в кустарник. Глядь, а там фашист сидит: безоружный, грязный, обношенный, раненый — засохшая повязка на голове, взгляд жалкий, молит будто: «Не выдавай, Христа ради!». Такого и фашистом назвать язык не поворачивается, обречённый — не я, так другой кто пристрелит. Веришь, дочка, не смог я его убить, и не сказал никому…
Голос его сорвался, по щеке покатилась крупная горошина — слеза.
Я растерялась. Николай Иванович хлебнул из кружки остывшего чаю, дрожащей рукой стал оправлять скатёрку на столе. Из горницы вышла хозяйка:
— Ну, будет, будет, — похлопала фронтовика по плечу.
Я встала, извинилась за беспокойство, распрощавшись ушла. Всю дорогу мучил меня стыд не стыд, досада ли, разочарование. Что сказала не так? Что напишу о нём? Разве это подвиг?
Весь материал подготовила быстро: переписала аккуратным почерком на чистые листочки. Остаётся только приклеить их к ватману, обвести цветным карандашом в рамочку. Завела листок и на Николая Ивановича, дату рождения, фронт, звание, перерисовала награды, а дальше что? Так и промучилась, не решившись ни на что. Весь следующий день даже сидя на уроках, ломала голову: что написать?
Вечером пришёл с работы папа, улыбнулся с порога:
— Что же ты, молчишь, дочь, с кем вчера встречалась? О чём вела беседы?
Я встрепенулась:
— Откуда ты знаешь?
— Как не знать?! Сегодня ко мне на работу целая делегация фронтовиков приходила во главе с Николаем Ивановичем: «Андрей Иванович, что за девчонка у тебя? Она ведь нас до слёз довела? Задаёт вопросы да так внимательно слушает».
Папа работал простым слесарем в МТМ — машинно-тракторной мастерской, но слыл человеком начитанным, умным. Похвала мне польстила, поделилась я с ним своей проблемой. Выслушал меня родитель с большим вниманием, покачал головой.
— Не хочешь, ничего не пиши, только запомни, дочь, на всю жизнь: старый солдат преподнёс тебе урок милосердия, сострадания и человечности. Тебя, наверное, смутило то, что перед ним был враг? Да, враг, но поверженный и безоружный. Негоже русскому солдату быть неоправданно жестоким. Тот человек хоть и вражеский, тоже прежде всего солдат, он выполнял чужую волю. Немецкому народу не повезло — на их землю пришёл фашизм, многие под знамёна Гитлера встали поневоле. Возможно Николай Иванович спас жизнь именно такому солдату. Так или иначе, враг увидел истинное лицо настоящего русского человека — мирного и свободолюбивого, но не ходи к нам с мечом!
Я всё усвоила, но всё же не на все вопросы нашла ответ:
— Выходит, я его обидела? Он заплакал и руки тряслись…
— Думаю, его растрогало то, что подрастающее поколение помнит своих героев, значит, не зря они воевали.
Завтра у меня на очереди шестой ветеран. Несколько шагов до калитки, несколько до крыльца, а за дверями ещё одна солдатская судьба…


Алькины каникулы

Марта

Алька — худенькая нескладная девочка-подросток двенадцати лет, но по деревенским меркам первая помощница отцу-матери по хозяйству, потому как старшие сёстры уже вылетели из гнезда, а брат совсем взрослый и сам уже работает на производстве, но скоро его призовут в армию.
Этим летом родители собрались в гости в далёкий Казахстан. Брат уехал в отпуск к другу. Алька остаётся на хозяйстве одна на целую неделю. Теперь забот у неё полон рот. С утра хлопочет юная хозяйка. Нужно не проспать утреннюю дойку, чтобы вовремя отправить рогатиков в стадо на выпас. Потом накормить поросёнка, птицу: куриц и гусей. Последних с выводком выпустить на волю к воде, а в полдень сходить, проверить — не налетел ли коршун или вороньё, не распугали ли, не растащили цыплят.
Но острая головная боль и забота — Марта, старая корова-молочница, главная кормилица семьи. На ногах она приземистая, дойки удобные, стоит послушно, терпит комара и овода. Особенно это проявляется, когда её доит Алька. Хватает, видимо, у неё коровьего ума, что рядом по сути — ребёнок. Всем корова хороша, но вот норов особенный: вечером, когда идёт гурт с выпасов, старается она улизнуть в потраву на культурные посевы.
Вечерами бегает Алька на край деревни, встречает блудёну, потом каждый шаг караулит, так и косит плутовка лиловым глазом, в какой бы переулочек завернуть да задать стрекача от девчонки.
Сказать, что не наедается скотина в поле? Бывает, что выпаса скудные, выбитые за лето, так ведь Алькин отец каждый день воз луговой травы привозит — ешьте вволю. Молодняк сам домой бежит: бык, телята, корова-перватка, а Марте всё не тот букет, норовит на вольные хлеба, на простор.
Как огня боится Алька пшеничного поля, куда уже не раз убегала Марта. Поле бескрайнее, это раз, а объездчик, коли увидит, жди штраф, это два и самое ужасное.
Бывает так, что никакими судьбами не выгонишь её, пока не наестся, не нагуляется. Придёт домой ночью, блажит у ворот, явилась, мол, встречайте!
С кукурузным полем история не лучше. Как-то раз битый час лазала Алька там, пригибалась к оголённым комлям, всматривалась между посадками, может, послышится хруст поедаемых листьев. Ведь где-то же она здесь, жуёт сочные початки, прислушивается чутким ухом, чтобы не обнаружить себя.
Кукуруза в этом году вымахала в два Алькиных роста: крепкая, толщиной с запястье, в Сибири не каждый год так она родит, потому как культура южная.
Встав в ровную борозду, Алька продолжает поиски, тихонько шепчет себе под нос: «Марта, где же ты, проклятая животина? Вот найду, пригоню домой, получишь ты у меня!»
Зная все Мартины уловки, тихо крадётся Алька и, наконец, слышит шумное дыхание, шелест листьев. Алька приседает, затаившись и видит меж зелёных стеблей красную корову, а рядом ещё и ещё одну. «Да ты тут, подружка, не одна, — делает вывод девчонка. Подкрадывается ближе и грозным голосом командует — Марта, домой!»
Животные срываются с места, кружат, кружат по полю, на ходу набивают полный рот. Алька старается не отстать, больно бьют по обнажённым ногам твёрдые комли, колется распустившийся осот. За ситцевое платьице цепляется колючий подмаренник, жжёт руки, но девчонка от досады и отчаяния не замечает боли, пока вдруг не понимает, что сама заблудилась в этих дебрях.
Где край поля, где деревня? Если выбрать неправильное направление, саму Альку придётся искать. Поле заканчивается у кромки болотистого леса. Алька боялась этого гиблого мрачного места и никогда даже днём не бывала там, а теперь уже вечер. От обиды, досады и страха глотает она злые слёзы: «Когда ты только нажрёшься, утроба твоя ненасытная? Оставайся тут хоть до утра. Но куда мне теперь самой податься? Ты-то, паразитка, хорошо знаешь дорогу домой».
Поглядела на небо. Ветер разносит кучевые облака: «Куда он их несёт — на деревню или из деревни?» Размазала по щекам грязные слёзы: «Ну, хоть бы какая примета, куда идти?» И вдруг сообразила: ведь ей здесь всё с раннего детства привычно, нужно искать знакомые очертания деревьев, а потом, ориентируясь от этого места, выйти на деревню. И правда, у страха глаза велики: вот тёмный осинник, кажется тот, в котором добывают белую глину, а справа должна быть плакучая кладбищенская берёза, уж её-то ни с какой другой не спутаешь. Старая раскидистая берёза распускает свои серёжки над могилами её бабушки-дедушки. «Да вот же она!» — радуется Алька, облегчённо вздыхает и бежит, бежит, ориентируясь на берёзу.
Уже совсем свечерело, на траву легла роса, в воздухе свежо и прохладно. Алька ёжится, торопится поскорее добраться до дому.
Пришла, повинилась родителям, что упустила Марту в кукурузе, а сама заблудилась. Мать сердится не на дочь, а на корову. Она знает много пословиц и поговорок, сердито рассуждает: «Есть же скотинка непокорная до старости, ещё про человека говорим. Нет уж, с лысинкой родится, с лысинкой и помрёт, ничем её не переделать. Пусть ревёт до утра, не пойду доить!»
Алька знает, что мама только говорит так, выходит она с ведром глубокой ночью, практически на ощупь доит блудёну.
Первая неделя Алькиного самостоятельного хозяйствования прошла благополучно, но на второй она опять упустила Марту. На этот раз не угналась за ней на пшеничном поле.
Домой корова пришла в два часа ночи, криком кричала у ворот загона. Алька укуталась в материн фланелевый халат, впустила Марту, а вот доить не решилась. Ночь выдалась темным-темна, на чёрном бездонном небе лукаво мерцают звёзды, а рыжая луна, зацепившись за верхушки дальнего леса, дразнит припозднившихся землян. Ночью все звуки кажутся преувеличенно громкими, устрашающими, совсем не такими, как днём. Вот кашлянул заспавшийся бык, утробно выпустил горячий воздух из ноздрей, где-то взвыла собака, что-то стукнуло в стайке, Алька пулей выбежала из загона, закрыла калитку и в дом, только пятки отстукали по дощатым дорожкам.
Утром была беда. Молодую корову подоила быстро-играючи. Горячее тугое вымя Марты распёрло от молока, которое само сочилось от избытка. Алька спешила, понимая, что не успеет ко времени. Первое ведро с горкой пены едва утащила на летнюю кухоньку, подхватила второе. Предусмотрительно выгнала молодняк и снова принялась доить Марту. Теперь вымя ослабло и доить стало гораздо легче, но молоко казалось не кончится никогда, а на конце улицы уже щёлкал кнутом пастух, призывал зазевавшихся хозяек: «Выгоняй!» Алька старалась изо всех сил, лицо её горело от напряжения, она не обращала внимания на зудящих над ухом комаров, на ноющую боль в спине, но всё же не успела — стадо ушло далеко вперёд, когда она надоила и второе ведро с огромной шапкой пены. Наконец растворила ворота и как была растрёпкой, с неубранной головой ринулась вдогонку, погоняя Марту нещадно, сама в конец запыхавшаяся, обессилившая. Лишь в конце длинной-предлинной деревенской улицы удалось им нагнать гурт.
В следующие дни Алька изо всех сил старалась не упустить Марту, и всё получилось благополучно, но вот незадача — новая проруха случилась в хозяйстве: стали пропадать гусиные цыплята. В один день Алька не досчиталась одного, в следующий двух, на третий день застала хищниц на месте преступления. Вороньё раздолбали голову цыпушки, отбить удалось, но бедолага был уже мёртвый.
«Цыплят по осени считают» — говорит мама. Какой же будет результат, если дальше так пойдёт?
Зная, что Алькины родители уехали, соседи присматривают за девчонкой. В деревне испокон так ведётся: помогают люди друг другу. Тракторист дядя Толя вечером два навильника свежей травы скинет у загона, Альке остаётся перетаскать его в кормушки. Соседка тётя Маруся по вечерам пропускает Алькины удои на своём сепараторе — это такой механизм, отделяющий сливки от молока. Из обрата — обезжиренного молока, Алька один раз творог сварила, не беда, что суховат вышел, в следующий раз получится. Ещё обрат идёт на корм телятам — пусть поправляются малыши.
Алька пожаловалась тёте Марусе о пропаже цыплят. Умудрённая житейским опытом женщина сокрушилась:
— Что же ты сразу не сказала? Вот я тебя научу: нужно утром надеть на себя свободное по подолу и вороту платье и прежде, чем выпустить гусей со двора…
Стоп! Тут соседка наказала: «Секрет этот никому не выдавай, иначе он перестанет работать. Только старший младшему может это передать, а всем подряд рассказывать нельзя!»
Алька послушалась тётю Марусю. Утром на своё ситцевое платьице она надела свободную ночную сорочку матери и проделала всё в точности, по «инструкции». Больше цыплята не пропадали. Совпадение или подействовал заговор? Кто знает, кто разгадает?
Минула неделя. Через пару дней вернулись родители. Алькиной радости не было предела. Помогать по хозяйству она и впредь готова, но уж больно ответственность велика, когда вот так, на одни плечи.
Алька рада не столько подаркам, привезённым из Казахстана, наградой ей за старания — поездка в Омск к старшей сестре Галине, на две недели.
Вот и июль. А июль макушка лета. Алька впервые в большом миллионном городе. Омск поразил зелёными парками и скверами, город-сад. Сестра живёт в рабочем общежитии рядом с центральным городским парком культуры и отдыха. Тут летний кинотеатр, эстрада и аттракционы — качели-карусели, мороженое, сладкая вата, автоматы с газированной водой, ухоженные клумбы с цветами, фонтан и скамьи для отдыха. А ещё на территории парка передвижной зоопарк. С каким любопытством она рассматривала царя зверей — льва, белого медведя, слониху со слонёнком, невиданных птиц и пресмыкающихся.
В ближайшие выходные сестра с подругами свозили её на остров «Зелёный», что на Иртыше — полноводной и судоходной сибирской реке. Добирались сначала на троллейбусе до речного вокзала, потом на большом катере. Алька во все глаза глядела по сторонам, наслаждалась лёгким речным бризом. Подружки сестры подтрунивают над наивной деревенской девчонкой, спрашивают:
— Где это ты, Алька, так загорела? На пляже все обзавидуются.
— В Доме отдыха «деревенский огород», — в тон им отвечает Алька. — Приезжайте, всем дело найдётся!
Остров — красивейшие место с чистым удобным пляжем, отвесными песчаными берегами, а в них живут береговые ласточки. То и дело снуют они в свои бесчисленные ходы-норки. В деревне таких нет, Алька долго наблюдает за птицами.
Чистая приятная речная вода принесла отраду и облегчение от жары, вот только плавать у Альки сначала не получалось. Гребёт она как положено руками и ногами, уже из сил выбилась, но хоть бы чуточку сдвинулась с места. Галина смеётся:
— Это же большая река, течение у неё быстрое, вставай и плыви по течению, тогда она сама тебе поможет.
Приноровилась, теперь из воды не вытянуть. Альке всё тут кажется необычной экзотикой и восторгом, она беззаботна и счастлива. Будет о чём написать в школьном сочинении «Как я провёл лето».
Галя трудится на закрытом секретном заводе, который значится под номером и только. Альке даже глазком не удаётся посмотреть на это предприятие. Работает сестра сутки через двое. Таким образом для Альки у неё остаётся лишь день, остальное время она предоставлена сама себе. Случается так, что остаётся совсем одна, так как соседки по комнате тоже уходят на работу.
Пару раз Алька самостоятельно сходила в парк. Тут совсем недалёко, только перейти через трамвайные пути. До тошноты наелась мороженого, насиделась на скамейке, прокатилась на аттракционе «Лодочки», прошлась по аллеям вдоль и поперёк. В комнате перечитала все имеющиеся книжки, перерисовала понравившиеся картинки. И вдруг заскучала. Ей отчаянно захотелось домой. Теперь по ночам её больше не забавлял рёв царя зверей из зоопарка и крик ночных птиц, она с тоской думала: «Заперли бедных животных в клетку! Какой «добряк» до этого додумался? Тут вот и не в клетке, а тошно, хоть вой. Домой! Хочу домой!»
По ночам ей бластился не город, с его широкими проспектами и многоэтажными домами, а отчий домик под сенью-шатром яблони-дички, окошки с голубыми ставенками. Не городской парк, его витая чугунная ограда, пышные клумбы на территории, а белый, лёгкий заборчик палисада и неброские цветочки в нём. Родные просторы: речка-невеличка в утреннем тумане, росные луга. Лёгкий ветерок тянет из лесу, будто пытается навеять свои тайны. Прямо в душу ей смотрят огромные глаза Марты, взгляд печальный и будто укоряющий: «Где же ты, Алька?».
Проснувшись Алька думает: «Пусть по утрам поют деревенские петухи, чем эти хищные птицы из зоопарка, пусть всегда будет Марта! Не беда, что у нас нет слонов и тигров, дома меня ждёт Пират и никогда не бывает скучно».
Алька мысленно рисует образ любимой собаки.
— Ай — яй — уууу, — поёт-жалуется большой дворовый пёс, когда его долго не отпускают с привязи.
— Ууууу, — подражает ему Алька. И снова: У-у-ууу! — она не замечает, что у дверей комнаты собираются жильцы общежития. Мимо проходит староста этажа — Вера Ивановна, уважаемый авторитетный человек. Девчата спрашивают:
— Вера Ивановна, что происходит в комнате тридцать три?
— Это Галина сестрёнка так скучает по дому, — смеётся та.
Вечером соседка по комнате Валя опять подтрунивает над Алькой:
— И чего хорошего в вашей деревне? Вот у нас в Краснодаре фруктов не переесть, сливами, абрикосами, грушами весь сад усыпан, скотине скармливаем — девать некуда.
— Каждый кулик своё болото хвалит, — находится Алька, — зато вы такой картошки, как у нас в Сибири, не видали и не едали! И коли тебе твой край дорог, туда и поезжай, чего ты в Сибири забыла?
Валентина смеётся:
— Галина, Алька-то у вас с характером. Так по-взрослому отвечает.
Галя, наконец, берёт отгулы и увозит Альку домой. В родную деревню они попадают на вечернем рейсе автобуса. Мать в загоне доит коров. Альке не терпится повидать её и Марту. Она сдабривает горбушку хлеба крупной солью, идёт угощать корову. Благодарно смахнув с ладони угощение, Марта энергично шевелит челюстями. Алька сморит корове в глаза и будто только сегодня замечает какие они глубокие, там, на самом донышке отливают фиолетовым цветом, отражают длинные ресницы.
— Ну, как ты тут без меня, соскучилась? Всё бегаешь, гулёна? — ласково оглаживает Марте шею. — А ресницы-то у тебя!
Любая модница позавидует!
— Отец каждый вечер на мотоцикле встречает, — отвечает мама. — Кое-как тебя дождался.
— Вот значит, как, вприпрыжку под мотоцикл бегаешь? — смеётся Алька. — Рекордсменкой теперь будешь!
Марта шумно выдыхает, обдаёт Альку сладким травяным и молочным духом и вдруг принимается вылизывать ей спину длинным шершавым языком. Соскучилась.
— Мама, а как телята подросли! — удивляется Алька.
— А как же, на то и лето — солнце и тепло всякому растущему организму требуется. Ты вон тоже как за лето вымахала — невеста!
Алька оставляет это замечание без внимания. На следующий вечер, прихватив горбушку хлеба она идёт встречать свою Марту.

Сенокос

Алька замечательно отдохнула, теперь опять должна помогать родителям. Сенокос в этом году начался без неё, но в ближайшие выходные она едет вместе со всеми сгребать подсохшее сено. На каникулы приехала средняя сестра Валя из города.
Сборы недолги. Алька надевает просторные штанишки, рубашку, чтобы не так колко рукам и ногам было, белый платочек, чтобы голову не напекло. Мама, сестра и Алька едут на мотоцикле с Алёшей. Отец уехал вперёд на коне, запряжённом в телегу.
Покосы в деревне распределены и закреплены за хозяевами. От взрослых Алька слышала, что травостой в этом году хороший, управиться должны скоро, только бы погода не подвела.
Прибыли. Алёша заехал в тень под берёзу, заглушил мотоцикл. Лес встретил их приветливым перезвоном птиц, лёгким тёплым ветерком, шелестом трав и листвы. С поляны тянуло медовой сладостью подвяленных трав. «Вот где благодать!» — тихо радуется Алька, тут ей всё до кустика знакомо, не то, что в душном каменном городе. Радуется Валя — как рвалась она домой!
Сено собрали до полудня. Получилось так скоро оттого, что пока родители и девчонки гребли вручную на делянках с кустарником и среди берёз, Алёша на конных граблях, припрятанных загодя в кустарнике, быстро убрал чистую луговину.
Обедали в тенёчке, набирались сил. На воздухе, после труда всякий кусочек кажется слаще, чем дома за столом. Конь, выпряженный из граблей, мирно щипал травку тут же, взмахивал хвостом, отгонял ненасытных слепней.
Потом взрослые немного отдохнули, подстелив под себя охапки свежего сена. Альке не сиделось и не лежалось. Она пустилась по лесу вприпрыжку. Проверить не выпрели ли грибы, пощипать ягод, собрать букетик лесной гвоздики-травянки. Уж больно хороши и душисты эти лесные цветочки.
— Алька, рви душицу на чай, — окликнула её мать.
Ещё до обеда, пока гребли, Алькино внимание привлекла жёлтая трясогузка — плиска, так называет их папа. Алька обожает этих птичек. Она давно разгадала их «имя». У трясогузки длинный подвижный хвостик — гузка. Птица всё время трясёт им, как бы рулит. То же означает и «плиска» — всплёскивать, вздёргивать, значит. Точно так же она импульсивно взмахивает крылышками в полёте, то опускаясь ниже, то резко взмывая вверх.
Птица беспокойно кружила и тревожно вскрикивала, пока Алёша сгребал луговину. Успокоилась, когда обедали и вот теперь опять поднялась на крыло, видно увидела бегущую по лесу девочку.
Алька прошлась по стерне, должно быть где-то выводок птицы потревожили. Ничего не обнаружила.
После обеда Алёша впряг Чалого в волокушу — простое устройство для перевозки сена к месту мётки.
Чалый — старый послушный конь. Кличка ему дана в масть — серой масти он, грива и хвост темнее, а спина стала почти белой — седина выбелила шерсть. Конь-трудяга, это не те кони, с городского ипподрома или конезавода, гордые и норовистые, призванные участвовать в бегах, катать взрослых и детей. Удел его, как и крестьянина — тянуть тяжёлую лямку, помогать человеку.
Трудился он на совхозной ферме, но в страдную пору Чалого выделяли на крестьянские подворья. Именно его «командировали» к Зарубиным и в прошлом году. Конь полюбился в семье, его сытно кормили сочной травой во время отдыха, дети старались сунуть горбушку хлеба, сдобренную солью, лакомился коняга морковью и кусочками сахара.
Ещё тогда Альке впервой доверили перевозить сено на волокуше, восседая верхом. Она с нетерпением ждала, когда Алёша поможет ей взобраться на спину коня и она опять будет управлять им сама, действуя с помощью поводьев. Чалый чувствовал и исполнял тотчас любое желание — влево, вправо, стоять, вперёд. Было лишь небольшое неудобство: ездить приходилось без седла, на одной лишь попоне, брошенной коню на хребет, чтобы не потеть от его спины. Но Алёша научил сестрёнку как нужно подниматься в такт шагу коня, опираясь на внутреннюю поверхность бёдер, тогда не собьёшь себе копчик.
Взрослые решили сразу смётывать небольшой стожок, так как сено хорошо подсохло. Отец и мать нагружали Альке волокушу, Алёша орудовал вилами на открытом, обдуваемом месте — начинал основание стога. Валя ему помогала.
Алька исправно подвозила к месту мётки воз за возом. Освободившись от груза, вновь направляла коня на погрузку. Обратный путь до Алёши лежал теперь прямиком через луговину.
Волокуша была нагружена изрядно. Чалый дёрнул с места с усилием, но исправно пошагал дальше. Алька, изучив нрав и ум коня, не много прилагала усилий в управлении, знала, что конь сам пойдёт в нужное место и расслабленно держала руки на коленях, как вдруг он резко остановился, мало того — потянул голову вниз, невольно увлекая Альку поводьями за собой. Девочка даже вскрикнула от неожиданности:
— Эй, Чалка, мы так не договаривались, так недолго через твою гриву перелететь щучкой. Ты чего это? — она отчаянно тянула поводья на себя.
Конь понюхал что-то под ногами, нехотя вскинул голову, фыркнул, раздувая замшевые ноздри, но не сдвинулся с места. Алька перевесилась, заглянула под ноги коню и обмерла. Прямо перед его копытами в гнёздышке, устроенном в углублении, пять птенцов тянули тонкие шеи. Жёлтые клювики были раскрыты так, что казались больше самих птенчиков.
— Чалка, какой же ты умница! — спрыгнула девчонка наземь. — Ведь догадался же не сгубить живые души!
Она подхватила коня под уздцы и повела резко в сторону. Важно вырулить так, чтобы нагруженный воз прошёл мимо. Ведь даже если лошадь умудрилась бы не смять гнездо копытами, тяжёлая ноша вывернула бы и размазала по стерне всё это хозяйство в два счёта.
Алька беспокойно оглядывалась, следя за ходом волокуши, у неё получилось: груз прошёл в полуметре от гнёздышка. А с неба падала, рыдала и вновь взмывала ввысь плиска — малая беззащитная птаха. Сердце её материнское рвалось на куски от жалости и тревоги за своих беспомощных детей. Должно быть, устраивала она своё жилище в зарослях густой травы и у неё получилось высидеть, сохранить свой выводок. Но пришёл человек, скосил, убрал травы, и гнездо оказалось как на ладони — и рвёт его ветер, и дождь мочит, и солнце печёт, и всякий враг видит, птица ли хищная, зверёк ли кровожадный.
— Тпру, — остановила Алька коня, — постой, миленький, — стянула с головы белый платочек и бросила невдалеке от гнезда — пометила. Потом, пока нагружали волокушу, сбегала в лес, нашла приметную палочку и установила у гнезда вешку, старательно объезжая впредь стороной.
Птица в этот день не перестала тревожиться, а птенцы вконец оголодали, так как мать боялась присесть на гнездо. Все Алькины мысли теперь кружились возле этого гнезда. Как бы помочь птичьему семейству?
Уже собираясь домой, Алёша позвал её:
— Пошли, бедолага, вижу, что исстрадалась. Только уговор: руками не трогай, смотри.
Девчонки побежали вместе. Присели на коленки и как следует рассмотрели гнездо. Сплетено оно из конского волоса и трав, утеплено пером. Столь искусно сделано, а ведь у птахи клюв, да две лапки!
Алёша нашел в лесу три рогатинки, ловко установил их вокруг гнезда шалашиком и пробросил поверх сырой скошенной травой.
— А может сухого сена? — усомнилась Алька.
— Нет, сено ветром разнесёт, а эта травка провиснет на колышках как надо, подвялится и останется навесом. Лучше ничего не придумаешь. Запах увядающих трав отобьёт человечий дух. Очень не любит птица вмешательство человека, иная и гнездо бросить может.
Алька уезжала с покоса счастливая, а плиска всё кружила над гнездом.
— Не бросит, — уверил её Алёша.
Алька с благодарностью взглянула на брата. Оказывается, он, как и папа, очень много знает о природе, и её, Альку всему научит.
Вечерело. Дневной зной уже сменился приятной прохладой. На обратном пути мужчины поменялись: отец и мать уехали на мотоцикле, Алёша, прихватив сестёр, поехал на коне. Раскинув руки по траве на возу Алька с Валей смотрели на белые кучевые облака, находили в их очертаниях диковинных животных, сказочных персонажей.
Очень интересно смотреть на мир лёжа. Получается всё как бы в перевёрнутом виде. Вот над ними проплывают ветви плакучей берёзы, а вот птица летит. А там высоко-высоко самолёт оставил серебристый тающий след. Похож этот след на невесомый кроличий пух, который мама прядёт зимой.
Воз мерно покачивается. Лежать на траве, как на перине — одно удовольствие, а запах такой, что дух захватывает. Завтра у них ещё один напряжённый трудовой день, но работать всем вместе легче, чем биться одному.

Ежиный переполох

Август пропах яблоками. Яблоки лежали повсюду: под навесом в корзинах и мешках, на кухне в тазах и вёдрах. Небывалый урожай фруктов для Сибири, славится она в основном отборными овощами.
Южанин, увидев яблочки, засмеётся скептически: «Какие это яблоки? Ранет». В основном ранет, да: Сибирячка, Малиновый, Минусинский красный. Но сибиряк и таким дарам рад, потому старается прибрать весь урожай. Хороши из ранета компот, варенье, джемы и повидло.
Каждое утро Альки теперь начинается с завтрака и сбора яблок.
Встаёт Алька поздно — отсыпается последние денёчки каникул. В саду к этому времени уже спадает роса. Прежде, чем приступить к сбору ранеток, Алька любуется нивяником — крупной ромашкой и астрами, щиплет оставшуюся смородину.
Работает она старательно, мама не терпит, чтобы кто-то из домочадцев выполнял порученную работу спустя рукава. Битые, подгнившие плоды Алька собирает в отдельное ведро, на корм скотине. Вечером ей предстоит другая работа в зависимости от рецепта: на варенье — вырезать сердцевину, на сухофрукты — тонко нарезать на дольки, на компот — перебирать и мыть.
С каждым днём падалицы становится всё больше и больше. Она валится в траву с глухим стуком ночью, лавиной сыплется во время ветра и дождя. Кажется, яблокам не будет уже конца.
Самое трудное — собирать их у забора, там, где растут кусты смородины. Ранет набивается между стволиками кустарника, ветки смородины цепляются за одежду и волосы. А ещё отец прокопал тут канавку для отвода талых вод весной, в это углубление как правило набивается множество плодов.
Однажды, собирая яблоки, добралась было до этой канавки, как вдруг услышала устрашающий звук: «Тук-тук-тук-тук-фук». Алька невольно насторожилась, озираясь по сторонам. Ах, вот в чём дело! В самой глубине канавки, накрутив на себя траву и опавшие листья, сидел небольшой ёжик. Из-под козырька иголок осторожно сверкнули глазки-бусины.
— Ах, ты, торопыга, это ты тут хозяйничаешь? Пришёл яблочек покушать? Ну, пожалуйста, угощайся. — Алька протянула руку, коснувшись колючего бока, ёж немедленно спрятал нос, продолжая глухо пыхтеть себе в живот «фок-фок-фок».
Сосед дядя Толя работает на маленьком юрком тракторе, кузов которого располагается перед кабиной, по ходу движения. Тракторок-трудяга мерно выстукивает «пок-пок-пок», тут и там тарахтит, возит небольшие грузы. В народе за звук двигателя этот трактор ласково называют «пупушка». Ёжик живо напомнил Альке трактор. Она смеётся:
— Ёжик-пупушка, иди, молочком угощу.
Она убегает и быстро возвращается в больших рабочих рукавицах — верхонках, с ведром, закатывает в него лесного гостя. Теперь работа идёт ещё быстрее, Альке хочется забавляться с ежом.
Управившись с яблоками, она наконец переносит ёжика под навес, ставит ему молоко с блюдцем. Ёжик громко пыхтит, но не желает разворачиваться. Тогда Алька прячется за углом, выглядывает. Ждать приходится недолго. Ёж, учуяв съестное, медленно разворачивается, показывается нос шариком, потом колючий чуб расправляется, видны глазки, приподнимается на лапках и следует прямиком к блюдцу. Жадно как кошка лакает содержимое. Насытившись, быстро семенит в угол. Алька не даёт ему спрятаться, решает: «Завтра унесём его в лес с Таней».
Таня — двоюродная сестрёнка, сегодня должна приехать из спортивного лагеря.
Вечером родители сообщают Альке, что едут в гости в соседнюю деревню с ночёвкой, а она остаётся дома хозяйкой.
Таня приходит лишь поздно вечером со своей собакой Дингой — северной лайкой. Девчонки рассматривают ежа, накрывают его ведром, чтобы не сбежал. Алька уговаривает сестру остаться ночевать с ней. Татьяна предлагает:
— Не хочется дома сидеть, последние денёчки каникул остались, пойдём посидим на лавочке.
Лавочка установлена вдоль забора на улице. Таня рассказывает о лагере, спортивных соревнованиях, новых друзьях. Быстро смеркается. Девчата собираются идти спать, как вдруг Динга, обнаружив что-то в кювете, поросшем травой, начинает остервенело лаять.
— Ёжик, — догадывается Татьяна, — она их ненавидит!
— Я же его ведром накрыла, неужели сбежал?
Алька быстро убегает домой, возвращается с фонариком. Ну, так и есть — ёж. Дингу невозможно успокоить, она мечется, скулит и рычит от нетерпения.
Алька идёт за ведром, но каково же её удивление — утренний ёж сидит на месте.
— Вот так дела! — смеётся и удивляется она. — Придётся тебе, друг, потесниться.
Второй ёж тоже посажен под ведро. Таня уверяет:
— Теперь я не останусь, Динга всю ночь покоя не даст, ежиный запах сводит её с ума. Да, дикая собака Динга, — любовно треплет она собаку по загривку. — Тут на вашей улице какой-то ежиный переполох.
Алька идёт проводить Таню за калитку. Буквально тут же во дворе срывается с цепи Пират. Девчонки устремляются к собаке, почти уверенные, что он тоже нашёл ежа. Ну, так и есть. Только в отличие от первых двух, этот ёж большой, под ведром вместе с теми он не уместится. Алька находит под навесом ящик, накрывает им.
Взбудораженные сёстры недоумевают: «Что же это за миграция?»
— Может, это целая семья? — гадает Алька.
— Ага, — соглашается Таня, — Первый — разведчик, на запах яблок пришёл, а уйти не успел. Эти пришли его выручать, всё сходится.
Пират между тем обнаруживает ещё одного ежа. Этот ёж средних размеров, укладывается под ящик к большому. Динга убегает на картофельное поле и там беснуется, обнаружив очередную колючую находку. Этих двух Алька решает занести в дом. Девчата прощаются у калитки. Татьяна с Дингой уходят, Алька укладывается спать. Но не тут-то было. Едва она гасит свет, на ограде опять раздаётся неистовый лай Пирата, переходящий в хрип. Алька пытается заглушить звуки подушкой, укладывает её на голову, ворочается, но понимает, что не уснёт. Она включает свет, берёт фонарь, выходит на улицу, забирает у собаки очередного гостя и вносит домой.
«Всё, кажется ежей на сегодня достаточно! Дверь на засов, спать!» — в сердцах произносит девчонка.
Возбуждённое сознание не даёт успокоиться, когда начинается новое испытание: «Вторая серия» — думает Алька.
Три внесённых ёжика начинают по дому гонки. По гладко крашенному полу их лапы шлёпают как босые ступни человеческих ног. Алька соображает: «Выбросить на улицу? Пират будет рваться с цепи до утра». Решение приходит неожиданное: Алька складывает ежей в сетки-авоськи и навешивает их на ручки дверей:
— Спать, господа хорошие! Это не я к вам в гости пришла, а вы ко мне, так извольте жить по моим правилам!
В доме, наконец, наступает желанная тишина.
Утром Алька слышит, как вернулись родители. Мать хлопочет на кухне, готовит. Отец у колодца наливает в деревянные кадушки воду для полива, окно в сад открыто, слышен каждый звук, свежо, пахнет донником-медоносом.
Сквозь полудрёму Алька думает, что отоспится как следует, так как гостей удалось успокоить глубоко за полночь. Но вдруг приходит идея: собрать ежей в мешок, сейчас родители сядут завтракать, она принесёт свою «коллекцию» и вытряхнет на пол, что они подумают по этому поводу?
— Бог ты мой! — восклицает мать, — Один, два, три…шесть. Где ты их отловила?
Все шесть колючих разнокалиберных клубка угрожающе пыхтят как пупушки: «Тё-тё-тё-фок, фо-фо-фо-пок, тук-тук-тук-фук».
Отец смеётся:
— И правда! Тебя надо на базар везти, будешь кричать: «Продаётся ёжик — ни головы, ни ножек!» Кто тебе их принёс?
— Никто, сами пришли. Я думала вы что-то оригинальное скажете. Есть ведь у стариков приметы: гусь стоит на одной ноге — к морозу. А про ежей никто ещё не придумал, я первая: большой урожай яблок — к ежиному нашествию.
После обеда девчонки выпускают лесных пришельцев в родную стихию.

* * *

Так получилось, что за лето Алька не виделась с одноклассниками. Улица, где она живёт, самая отдалённая на селе. Первого сентября, стоя в группе однокашниц, она замечает, что действительно переросла многих ровесниц. Вечный балагур и шутник Колька Басов пригибается и смотрит на Алькины ноги:
— Алька, тебе, что, туфли на каблуках купили?
— Нет, зачем это? — смущается девочка.
— Так это ты так вымахала? А загорела-то как! Тебя родители на юг возили? Что-то тебя не видно было.
— Ага, на юг, под названием «огород», разве у вас такого нет?
Сочинение на тему о каникулах у Альки получилось самое лучшее. Написала она про Омск, не про Марту же писать, этого добра в каждом крестьянском подворье хватает. А вот про ёжиков историю рассказала в устной форме. Никто не поверил: «Так не бывает!»
— Бывает, смеётся она, — Если ты живёшь на краю деревни.
Колька ёрничает:
— Жила-была Алька у самого синего… леса.

Пират

Любимые каникулы у Альки зимой. Вы, ребята, запомнили кукурузное поле, где заблудилась Алька? И осинник, ориентируясь на который вышла на деревню?
В том лесу добывают белую глину. Глина эта — очень пластичный природный строительный материал. Идёт на обмазку печей, она огнеупорная, потому не лопается от жара, не обсыпается. Если пожиже развести её водой, можно кистью промазать печь, получается она гладенькая как яичко. Называют её по-всякому: опак, ангоб, каолин. Именно из белой глины делают фарфор, применяют в косметологии, в медицинской промышленности, а ещё изготавливают грифель в цветные карандаши, добавляя колер.
От раскопок в лесу образовалась высокая крутая гора — радость детворы. Всю зиму кипят там ребячьи забавы. Особенно шумно и весело на горе в новогодние каникулы. Всяк тянет в лес санки разных мастей, кто-то на лыжах катается, а большие ребята притаскивают конные сани-розвальни. Вот где потеха — скопится на санях куча-мала больших и малых, мчатся с горы под визг и улюлюканье, пока не упрутся на излёте в сугроб. Тогда начинают выбираться, не поймёшь, где чья нога, чья рука?
Алька берёт с собой Пирата. О нём вы тоже помните, ребята? Остается нарисовать портрет собаки.
Пират не совершил никакого разбойного пиратского поступка, назвали его так, потому, что абсолютно чёрной масти он — ни пятнышка, ни волосинки другого цвета. Гладкошёрстный. Повисшие треугольником уши, длинный прямой как палка хвост, сухие стройные лапы. В тёмно-коричневых серьезных глазах столько интеллекта — не у всякого человека такое увидишь во взгляде. Говорят, у Пирата очень хорошая родословная, лишь по какой-то ерунде его выбраковали в питомнике, и он попал в семью Зарубиных. Алька даже рада его «браку»: иметь такую умную собаку дорогого стоит!
Алёша нашёл в журнале «Охота и охотничье хозяйство» фотографию собаки, будто с Пирата снятую, называется такая порода лабрадор. Алька выучила название по слогам и очень гордилась, что Пират не дворняжка, хотя и живёт на крестьянском дворе.
Мало того, что Пират понимает и выполняет все команды «сидеть», «лежать», «дай лапу», это очень интеллигентный пёс. Он никогда и ни при каких обстоятельствах не уронит своего достоинства.
А ещё он очень любит играть с детьми, это для него и прогулка и забава. Посторонние взрослые боятся Пирата как огня, а детей он никогда не обидит.
Один раз Алька даже попыталась прокатить его с горки. Уселась в санки и позвала собаку к себе на колени, но Пират выскочил из санок на самом крутом участке горы и побежал догонять Альку потешно приседая на задних лапах и расставляя передние, иначе улетел бы кубарем вниз.
Дома Алька придумала новую забаву: запрягла Пирата с помощью верёвки в санки, села в них и приказала:
— Вперёд, Пират!
Пёс послушно побежал по дороге. Ребятишкам понравилась такая затея, просят они Альку:
— Пускай нас покатает.
— Садитесь, — соглашается Алька.
Но Пират ни с места, только хвостом виляет. Умная собака, к чужим, мол, не нанимался. Решили садиться вдвоём с хозяйкой, повёз Пират, только тащит еле-еле, тяжело ему.
Алька возмутилась:
— Заведите себе северных оленей и катайтесь, а в нашем Пирате не лошадиная сила, а собачья!
Зато играть в догонялки Пират очень любил. Стоило раскинуть перед ним руки: «Поймаю!», — он тут же принимал вызов, отпрыгнув в сторону, припадал головой на передние лапы, задние широко расставив, игриво вилял хвостом, подпускал ближе, а потом стрелой срывался с места, лавировал мимо. Дети пытались обойти его хитростью, разбиваясь на группы, бежали цепью, но он тоже чётко просчитывал ситуацию: пулей пролетал под их раскинутыми руками. Ребятишки падали, барахтаясь в снегу, и редко который раз удавалось хотя бы задеть его рукой, Пират был неуловим.
Опять на каникулах сестра Валя. Она большая выдумщица, с ней всегда весело и интересно. Приезжая домой она собирает вокруг себя ребятню и с удовольствием играет. Однажды ей приходит идея: она прячется под огромный короб из ивовых прутьев и начинает звать Пирата на помощь.
— Пират, Пиратка, помоги!
Дети, как условились, спрятались в «засаде» и наблюдают, что же будет? Пират безошибочно находит место, где спряталась девушка, садится рядом с коробом и выжидающе смотрит. Валя снова жалобным голосом просит:
— Пиратик, милый мой, спаси меня!
Собака скулит, просовывает нос под короб, чутко принюхивается, а потом вдруг энергично работает лапами — делает подкоп. Когда углубление получается достаточное, носом переворачивает короб, освобождает Валю. Но девушка не встаёт, глаза её закрыты, она стонет. Пират вылизывает ей лицо, осторожно скребёт лапой по груди. Валя продолжает стонать:
— Ах, не могу! Помоги мне, Пират!
Дети толкаются, видя всё это, многим невтерпёж обнаружить себя и похвалить собаку: с задачей справился на «отлично», но Алька делает знаки «молчать». Ждать приходится недолго, Пират берёт Валю за рукав тёплой куртки зубами, пятясь и упираясь задними лапами рывками тащит её к дому. Валя начинает помогать собаке, отталкиваясь ногами. Пират таким образом дотащил её до крыльца. Тут уж дети не выдерживают и бегут, каждому хочется успеть первым угостить собаку, похвалить за такой благородный поступок: друг не оставит в беде — найдёт способ и обязательно спасёт. Валя наконец, поднимается, в глазах у неё слёзы умиления и восторга, тут уж не до смеха:
— Какой же ты умница, Пират! Ты не собака, ты человечище с большой буквы!
По карманам у всех лакомые гостинцы: печенье, конфеты, семечки. Альке не жалко для друга любимой шоколадной конфетки «Ласточка». Собаку окружают и угощают с рук, хвалят и гладят, потом опять пускаются в догонялки — это самая лучшая награда для него.
Впрочем, Пират сам знает все детские забавы и принимает участие во всех без исключения. Прыгают ли ребята с низких крыш банек или сараев в сугроб, и он тут как тут. Придумают копать под снегом ходы и лабиринты, и он старательно роет. Принюхается, отрыв ямку, чихнёт, поперхнувшись снежной пылью, и опять работает лапами ребятишкам на потеху.
В морозы Пират спал на сене, выкопав в нём углубление. Но когда стужа становилась лютая и птицы замертво падали налету, собаку впускали в дом.
Коврик у порога — территория Пирата. Ни пяди в сторону, ни звука он себе не позволял, не просил еду, даже если семья обедала-ужинала. Пират деликатно ложился, укладывал голову на передние лапы и закрывал глаза, будто его не интересует застолье и вкусные запахи съестного. Если заходила речь о нём, открывал глаза, чуть стукал хвостом о пол, что означало: «Не беспокойтесь, мне ничего не надо, спасибо за приют!»
Альке же не терпелось покормить любимца. Обыкновенной миски ему было мало, мама выделила для него средней величины кастрюльку. Ел Пират тоже аккуратно, до блеска вылизывал стенки и дно посудины. Алька приберегала для него на десерт лакомый кусочек от своей порции, чему Пират был несказанно рад, но не хватал, а бережно слизывал с ладони гостинец, громко сглатывал и благодарно смотрел в глаза Альки, повиливая хвостом.
Алька любила наблюдать, как Пират спит. То он беспомощно повизгивает, наверное, видит во сне, будто он малый щенок. То напряжёт уши, стало быть, прислушивается, не проник ли во двор чужой. То начнёт вздрагивать, шевелить лапами, значит, бежит, догоняет кого-то на охоте. Тонюсенько залает: зовёт хозяина, оповещает, что учуял дичь. «Беги, беги, милая собака, везде успевай!» — с любовью думает Алька.
В доме всегда водились кошки. Нельзя сказать, что Пират обожал их, но и откровенной вражды не выказывал, понимал, что они тоже члены семьи и нужно относиться к ним терпимо.
На конец каникул близились крещенские морозы. Когда они отпустят, Алька снова пойдёт в школу, Пират займёт свою конуру и будет ждать её с занятий. А в воскресенье, если выдастся погожий солнечный денёк, Алька снова возьмёт его с собой на горку.

Весенний дождь

Весна в этом году народилась ранняя — дружно сошли снега, жёлтыми цыплятами выбросил цветочки тальник, лиловыми куртинами зацвела медуница.
Алька отгуливала последние денёчки весенних каникул. Брат взял её с собой на дальнее озеро — посмотреть, сошёл ли лёд, много ли воды прибыло, нельзя ли удочку закинуть — рыбку половить? Алька уселась в коляску мотоцикла, укрылась по пояс брезентом-накидкой, в дороге будет ветрено. Поехали. Пират, радостно поскуливая, увязался за ними. Выехав за деревню, Алёша прибавил скорость. Альке жалко Пирата, он стал заметно отставать, хоть и бежал со всей мочи. Она тревожно и вопрошающе смотрит на брата, в надежде, что он позволит сесть собаке в коляску. Алёша ободряюще кивает головой:
— Пускай кости разомнёт, не городской житель.
Проехав несколько километров всё же сбавляет скорость, тормозит и дожидается верного друга. Пирата не надо уговаривать. Едва Алька откидывает полог, он уж тут как тут, усаживается, благодарно взглядывает на хозяина. Алька пытается укрыть его пологом, но Пират не неженка, а настоящий мужчина, он устремляет взгляд на дорогу. Уши его смешно раздувает ветром, Алька невольно улыбается, гладит собаку по голове, пёс лишь едва отвлекается, бьёт хвостом по коленкам девочки, подбирает свешенный язык и вновь вываливает его на бок, дышит часто, взахлёб — устал бедолага.
Рыбацкая избушка на берегу оказалась изрядно подтопленной. Алька попыталась в неё войти, только открыла дверь, как с нар бултых в воду водяная крыса — ондатра. Видимо, на полок обсохнуть, погреться выбиралась. На предложение брата переждать его в избушке, после такой встречи у Альки желания не осталось. А вдруг она снова вылезет? Пришлось Алёше переобуваться в болотники — резиновые высокие сапоги и добывать свою лодку, которую потом причалил прямо к избушке.
— Забирайся, но живо, — скомандовал сестрёнке.
Алька проворно забралась в лодку, но прежде её там оказался Пират.
— И ты сюда, бестия? Сиди смирно! Тут двоим хоть бы ко дну не пойти.
Алька знает: то, что брат ругается, это только видимость. В душе он добрый и жалостливый, как и она сама, как мама. У Алёши красивые рабочие, умелые, добрые руки с длинным суховатыми пальцами, мамины, ясные как небо глаза и такой же характер, только он отчего-то скрывает это за деланной суровостью.
В руках у брата длинный шест-багор, с помощью которого, упираясь о дно он управляет лодкой. От берега лодка подаётся легко, вот нос её уже вырулил в камышовые дорожки-просеки, которые ведут в открытое озеро. Но по мере продвижения вперёд, днище скребёт о лёд, который с поверхности сошёл, но опустился вниз. Шест то и дело срывается, скользит, брат опасно теряет равновесие. Алька со всей силы стискивает борта лодки руками, костяшки пальцев побелели от напряжения. Алёша смеётся:
— Страшно?
Алька лукавит:
— Нет.
— Тогда я вас с Пиратом сейчас оставлю на ближайшей кочке, а сам налегке схожу на озеро, может там нет льда.
Вот тут Альке по-настоящему становится страшно: кочки, поросшие осокой, ненадёжные, ступишь на неё, уйдёт под воду. Неужели брат оставит её с Пиратом на одной из них? В случае чего, собака поплывёт, а вот ей, Альке, в ледяной воде не сдюжить! Оказалось, что Алёша опять шутит, испытывает Альку на прочность.
Наконец выбрались на открытое пространство. Ветер гонит лёгкую волну, клонит долу камыш и рогоз. Тут лёд толстой глыбищей плавает на поверхности — ходу на большую воду нет, но шест уже не достаёт до дна, и Алёша переходит на вёсла, продвигаясь вдоль камышей, где нет ледяного панциря. Дальний противоположный берег не просматривается, линия горизонта кажется выпуклой линзой из воды и льда, но на бугре видно большое красивое здание явно недеревенской архитектуры.
Алька зачарованно смотрит туда, спрашивает:
— А что это за дом?
— Это Дом отдыха, — отвечает брат.
— И ты был там?
— Никто из наших там не был. Зачем? Идти на вёслах очень далеко — утомительно. Если быть рыбе, так мы её и на этой стороне добудем. Жаль, что сегодня не удастся отплыть дальше, но сейчас попробуем здесь удочку закинуть.
Брат загоняет лодку кормой в камыши, разворачивает удочку и закидывает в сторону огромной льдины. Но дождаться поклёвки не приходится, с неба вдруг сыплются капли дождя редкие, но очень обильные. Встретившись с озёрной водой, они вспучиваются большими пузырями на её поверхности, затем громко лопаются. Ветер усиливается, ясное ещё минуту назад небо, становится свинцовым. Алёша спешно садится на вёсла и правит лодку к берегу, только идут они теперь по другой просеке в камышах. Алька натягивает шапочку глубже, поднимает воротник короткого пальто. Едва причаливают к берегу, дождь обрушивается лавиной. Добежать отсюда до избушки, значит промокнуть до нитки. Брат быстро вытягивает пустую лодку на берег и переворачивает её. Затем прочно воткнув шест в илистый податливый берег, поднимает один борт лодки и опирает на него, получается козырёк — крыша над головой. Они устраиваются там вдвоём на корточках, теперь дождь им не страшен. Пират сидит в стороне и трясётся всем телом, не смея без спроса зайти под лодку. В их укрытии есть ещё место, Алёша командует:
— Ну, иди и ты, бродяга, изображаешь тут, замёрз он! Зачем тебе шуба дана?
Пират мигом прячется, деликатно помахивает хвостом, во взгляде вина, простите, мол, за беспокойство.
Сидеть под лодкой пришлось с четверть часа.
— Э-уп-муп! — устрашающе разносится над озером низкий звук, словно могучий бык ревёт.
Альке не страшно с Алёшей, но она выжидающе смотрит на брата: что это? — говорит её взгляд.
— Это болотная птица — выпь. Не сильно большая, а вот как пугать умеет! Опустит в воду свой длинный клюв и дунет с силой. Вода вспучится и ухнет, издаёт вот такой звук.
Алёша переменил позу — встал на одно колено, вытащил из кармана небольшой газетный свёрток, в котором оказались бутерброды из чёрного хлеба с солёным салом-шпик. Дома Алька ни за что не стала бы есть сало, но тут бутерброд оказался настолько вкусным — за уши не оттянешь! Тем не менее ей захотелось поделиться лакомством с собакой. Алёша опередил её намерение отломить кусочек, достал ещё один бутерброд. Пират бережно взял с руки угощение, улёгся, ловко зажав его в передних лапах, ел неспешно, слизывал отпавшие кусочки сала.
— Интеллигент! — подтолкнул Альку в бок брат.
Алька млела от счастья и благодарности за друга.
Дождь закончился так же внезапно, убежав на своих долгих ногах на ту сторону озера. Небо разъяснилось, выкатило яркое солнце. Выбрались из укрытия, Алёша спросил:
— Замёрзла?
Алька боялась признаться, вдруг он больше не возьмёт её с собой, только улыбнулась в ответ. Он засмеялся:
— Замёрзла, значит. Сейчас согреемся. Бегай, давай!
Алька посмотрела с удивлением: куда ей нужно бежать и зачем? Но когда Алёша стал сам бегать, смешно подпрыгивать на длинных ногах, ей передалось его настроение, и Пират носился взад-вперёд, принимая это за игру. Но вдруг остановился возле Альки и энергично стряс с себя остатки влаги, мотая головой и спиной. Весёлые солнечные брызги полетели в разные стороны угодив ей на коленки. Алька невольно отпрыгнула в сторону, Алёша, запрокинув голову заразительно смеялся:
— Ну, ты и Бармолей, Пират! Мы тебя обогрели, накормили, за это ты нас отблагодарил?!
Пират никогда не тявкал попусту, как это делают дворовые собаки, но теперь заливался звонко и задорно — так собаки смеются.
— Вот и разогрелись, — выдохнул Алёша. — А ты знаешь, что есть примета: кто попал под первый весенний дождик, будет здоровым целый год и вырастет большим?
— Ну, я-то ладно, — смеётся Алька, — а тебе куда ещё расти, а Пирату?
— Поехали домой, — не нашёл иной ответ Алёша.
У мотоцикла он опять обратился к собаке:
— А ты побежишь на своих четырёх, репутация у тебя подмочена! Понял, собачий сын?
Алька боялась ослушаться брата, он был старше, но тут возразила:
— Мне с ним теплее, пусть он сядет со мной.
— Повезло тебе, бестия! Садись, что ли! Хитёр ты, бобёр, опять выкрутился! Чёрного кобеля не отмоешь добела, вот так-то, брат!
Алька смотрит недоверчиво:
— Эта поговорка к нашему Пирату не подходит! Про плохих так говорят.
— Почему, разве он не чёрный?
— Чёрная у него только шерсть, душой он благородный. Вот братом ты его назвал верно. Он нам братец названный. Ум у него светлый, если даже начнёт разговаривать, я не удивлюсь.
— Н-да… — задумывается Алёша, — В этом ты права, сестрёнка, хоть мала ещё рассуждать. Много чего сказал бы он тогда нам, людям! Как говорится, нет в природе коварней зверя, чем человек, запомни это навсегда.
Алька укрыла собаку брезентом до самой головы, благодарно прижалась к спине друга и ехала счастливая — какой замечательный сегодня у неё был день!

Любитель прокатиться

Пират — любитель езды. Хлебом его не корми, только позволь покататься и не важно на чём: на конной телеге или санях, на мотоцикле в люльке, в кузове грузовой машины или трактора.
Однажды с Пираткой на этой почве произошёл казус. Отец семейства купил первую бензопилу. Это была большая удача — подспорье в нелёгком труде при заготовке дров, леса на стройку.
Принёс её домой, поставил посреди мощёного досками двора, домочадцы, окружили обнову, радовались. Он не спеша обтёр ветошью заводскую смазку, принёс бензин и масло, налил в бачок, основательно закрутил пробку. Дёрнул стартёр, мотор чихнул-захлебнулся. Следующая, более уверенная попытка удалась, мотор взревел на холостом ходу и заработал чётко и ладно. Синий дым вылетал сбоку, но это никого не смущало. Вот какой помощник появился в семье!
Вдруг откуда ни возьмись — Пират! Выскочил, виляя хвостом и уселся сбоку бензопилы. Все смотрели в недоумении: чего это с ним? Он посидел так несколько минут, поднялся, обежал вокруг агрегата, далеко минуя вращающуюся стрелу механизма, снова сел. Так повторялось несколько раз. Домочадцы, наконец, догадались, что звук мотора он принял за движок мотоцикла, уселся, а тот не везёт. В чём дело?
Повиливая хвостом, он в недоумении поглядывал на людей, только что спросить не мог: «Что это за мотоцикл такой, тарахтит — будь здоров, а ехать, не едет?!» Отец заглушил бензопилу, а через некоторое время вновь запустил мотор и опять всё повторилось.
— Ах, ты, бедолага, думал без тебя уедут! — покатывались со смеху хозяева.
Пират суетился и непонимающе глядел на людей, пока до него наконец не дошло, что на этой штуке далеко не уедешь…
Позже, когда пёс увидел в деляне как ловко эта штуковина управляется с деревьями, утратил к ней интерес, но знал: пока она гудит, можно свободно носиться по лесу, его домочадцы заготавливают на зиму дрова, вон и Алька копошится, старательно стаскивает сучки для сжигания. Но как только заглохнет мотор, значит, пора домой и надо успеть занять место в коляске мотоцикла.
— Потерпи, Пират, последняя четверть у меня осталась, и опять лето — каникулы! — скажет ему младшая хозяйка, прижимаясь к его тёплому боку.
Пират поймёт, не может не понять, не зря он в ответ приветливо помашет хвостом и лизнёт Альке щёку.
В лесу у Альки полно секретиков: в дупле старой осины поселилась галка, в кроне могучей берёзы огромное воронье гнездо, а в зарослях кустарника сорочье — это с крышей. У каждой птицы свой фасон.
Даже работая, Алька не забывает созерцать, познавать мир природы. Вот в небе раздаётся отчётливое: «Бе-е-е, беке-ке». Пират крутит головой, напрягает уши, растерянно сморит по сторонам. Алька смеётся:
— Эх, ты, думаешь где-то барашек заблудился? Это птица бекас. И не горлом он поёт, распустит хвост да вниз головой. Ветер гудит в его перьях, как в струнах балалайки играет, будто барашек блеет.
Наша история началась с лета, теперь весна, значит мы прошли целый круг — учебный год, включающий все Алькины каникулы. Теперь Алька перейдёт в следующий класс и будет новое лето и новая история…



НАСТАВНИКИ


Дедушкины молитвы

Сколько помнит себя Санёк, по субботам его водили в баню к бабушке с дедушкой. Сначала он не любил парную, ему казалось, что его там наказывают за что-то: во-первых, нагоняют жару — плещут ковшиком на каменку. Каменка шипит, извергает клубы пара, заволакивает полок, на котором лежит Санёк вниз брюхом. На голове у него войлочная шапочка-колпачок, иначе уши свернутся от жара.
Дед вытаскивает из шайки запаренный веник, отряхивает его от воды, вот тут-то и начинается наказание: этим веником он сечёт внука по спине, ягодицам и ногам, сам при этом читает и читает свои молитвы. Однако голос у деда незлобивый, Саньке ничуточки не больно, а ещё в молитвах дед всё время повторяет его имя, просит у Боженьки здоровья внуку.
Со временем Санёк привык к банному ритуалу, он понимал, что нужно немного потерпеть и всё закончится. После дед обмоет внука пушистой мочалкой с мылом, окатит из шайки сначала горячей, затем прохладной водичкой, снова произнесёт молитву, совсем не больно шлёпнет ладошкой по ягодицам, обмотает большим махровым полотенцем и передаст бабушке, которая уже ждёт внучка в предбаннике: «С лёгким паром, внучок!», — и понесёт его на руках в дом.
Дома бабушка напоит Саньку вкусным клюквенным морсом, выдаст чистую одежду, а уж после он будет бегать по дому на перегонки с котом, играть в машинки до тех пор, пока из бани не вернётся распаренный и довольный дед. Дедушка тоже напьётся морсу и приляжет отдохнуть. Санька перестаёт шуметь и бегать, садится за стол, раскрашивает цветными карандашами книжку-раскраску.
Дед часто по субботам перед баней брал Саньку с собой на прогулку в сосновый бор, расположенный неподалёку. Санька знал в бору уже все тропинки и деревья. Особенно любил он бор в зимнюю пору. Забегал далеко вперёд и длинной палкой стряхивал снежные шапки с нижних веток. Это была такая забава: успеет ли отскочить прежде, чем снег рухнет? Если не успевал, тоже было весело. А когда был ветреный день, они с дедом останавливались в глубине бора и слушали как в вышине жалобно скрипят и стонут сосны, как зло свистит в их кронах ветер, а вороны, зацепившиеся за верхушки, вторят скрипу гортанным ржавым голосом: «Кра-кра», будто предвещают беду. Сверху сыплются отжившие своё ветви, мёртвая хвоя и кора.
Однажды ранней весной, когда снег на полях уже изрядно подтаял и просел, но в бору лежал ещё нетронутый, внук и дед как всегда отправились погулять. В этот раз они дошли до самой кромки бора таким образом, что теперь до их дома было рукой подать. Дед предложил:
— А не пойти ли нам, Санька, напрямик? Что-то мы сегодня далеко зашли, неохота возвращаться, такой крюк получается.
И пошли прямиком, через поле. Зимой тут катались на снегоходах, вот по этой накатанной колее они и отправились весело переговариваясь по пути:
— Ну, вот, Санька, и весны дождались! Посмотри, как солнце наяривает, глаза слепит, мочи нет глядеть.
— А почему так снег блестит, дед, как льдом покрытый?
— Он и есть лёд — ледяная корка — наст.
За разговорами они не заметили, как накатанная дорога закончилась. Вернее, она была, только след её уходил далеко в поле, а не в нужном для них направлении.
— Прорвёмся, Санька, или вернёмся?
— Так вон же наш дом, пойдём.
— Хорошо, я пойду передом, ступай след в след, иначе замаешься.
Дед старался делать шаг мельче, чтобы Саньке удобно было идти. Вскоре под ногами зачавкала вода.
— Вот незадача! — воскликнул дедушка, — под снегом-то вода уже. Вот так мы вляпались с тобой! У тебя ноги сухие? Давай-ка, Санёк, садись мне на загорбки, — он присел.
— Я сам, дед, ноги у меня не промокли.
Кое-как выбрались снова на след снегохода, но вскоре он опять ушёл в сторону. Этот визуально короткий путь пришлось преодолевать около часа. Между тем поднялся протяжной северный ветерок. Такой не только вытягивает тепло из-под одёжек, обжигает лицо. Максим Петрович уже сам изрядно вымотался, ветер выжимал слезу, он часто смахивал её со щеки. Лицо внука горело пламенем, но Санька не жаловался и не соглашался садиться деду на спину.
Наконец они выбрались на дорогу, и Максим Петрович велел Саньку бежать скорее к дому.
— А ты?
— Пока я дотопаю, ты десять раз добежишь.
Санька убежал, но, когда Максим Петрович вошёл в ограду, оказалось, что внук ждёт его.
— Замёрзли? — встретила их бабушка. — Что-то вы долго.
— Ещё как замёрзли. Вытопилась ли баня?
— В аккурат готова. Да у вас, смотрю, ноги мокрёхонькие. Что приключилось-то?
— Заблудились немного. Ладно, давай-ка собирай вещи, мы пошли в баню, а ты неси их нам туда.
Дед налил в таз прохладной воды и зачем-то велел Саньке погрузить в него ноги. И только потом разрешил взобраться на полок.
— Ломит ноги-то? — спросил.
Санька в этот раз с большим удовольствием ждал, когда дед поддаст жару, а потом его враз сморило и дедовы молитвы Санька слышал уже как сквозь вату, заложившую уши.
— Баня парит, баня правит. В бане веник — дороже денег. Веник всех генералов перебил и царю спуску не дал, а нашего Саньку от простуды защитит. Гони, веник, хворь-остуду! Ничего, внучок, Бог не выдаст, свинья не съест. Сейчас всю хворобу изгоним! В бане мыться, заново родиться.
Обмывал дед Саньку, прямо на полке. Тот едва размеживал веки, снова впадал в тягучий, истомный сон.
— С гуся вода, с Саньки вся хвороба. Может обойдётся всё.
В дверь заглянула бабушка:
— Ну, как тут у вас?
— Забирай новорождённого, умаялся бедолага.
Бабушка так и унесла его сонного на руках. Утром Санька проснулся здоровым, только недоумевал: как он очутился в постели?


Операция «Спаси пчелу»
Внуку Акиму

Март на исходе, полностью сошёл снег, выдалось несколько тёплых солнечных дней и вдруг похолодало. Северный ветер не обещал тепла. Однажды он разыгрался с неистовой силой, всю ночь выл в кронах деревьев и кустарников, бушевал в саду — бренчал ведром на колодце, стучал калиткой, швырялся в стёкла окон не то снегом, не то градом. К утру стих и сменился, наконец, юго-западным. А когда домочадцы посмотрели в окно, оказалось всё опять укрыто снегом, как покрывалом.
Окончательно рассвело, показалось ясное солнышко, предвещая хороший день и перелом на тепло.
Внук всё спрашивал:
— Когда мы пойдём гулять?
Пообещала, что пойдём после обеда и возможно слепим Снеговика. А пока занялась хозяйственными делами, но весёлый солнечный зайчик, перепрыгнув с подоконника на потолок, а потом на дверцу холодильника, постоянно напоминал про обещание.
И вот мы в саду. От яркого солнца и белого снега слепит глаза. Внук успевает прокатиться по тропинкам на велосипеде, усаживается на качели и вдруг показывает на снежное поле:
— Бабушка, смотри, там шмель лежит.
— Неужели? — удивляюсь я.
Он бежит к едва заметной чёрной точке на снегу. Наказываю вслед:
— Не снимай рукавичку, неси его вместе со снегом.
Глазам своим не верю: в мизерной лунке, протаявшей от тела, пчёлка. Беспомощно трепещет слюдяными крылышками, едва шевелит усиками. Подношу комочек к лицу. Пчёлка пахнет мёдом и летом. Несу её в теплицу, там от солнышка днём так тепло, кажется уже пришло лето. Выкладываю за крылышки в вазон с засохшим с осени цветком. Она практически на глазах оживает и начинает усиленно встряхиваться, ползать. Внук приносит ещё одну. Эта совсем замёрзла, не подаёт признаков жизни, тем не менее отправляется в тот же вазон.
Почему они на снегу? Ах, да, были ведь тёплые дни. Видимо, пасечник открывал улей, проверить, как перезимовала семья, не нужно ли подкормить? Самые смелые вылетели из тёплого домика и полетели разведать, не появились ли первые цветочки?
Пчёлы высокоорганизованные существа, так же как в семье у муравьёв у них распределены обязанности. Добывают нектар рабочие пчёлы. Вот и пустились наши пчёлки добросовестно исполнять свои обязанности. А тут зима вернулась…
Потом мы вместе ходим по саду и находим каждый ещё по одной пчеле, они тоже заснули. Заносим их в теплицу, идём искать следующих. Называем прогулку операцией по спасению пчёл. И вновь находка. Возвращаемся в теплицу и о, чудо! Все пчёлки ожили — шевелят лапками и усиками, а самая первая уже взлетела и сидит на стене. Мы радуемся: нам действительно удалось спасти пчёлок. Пока ищем новых, все прежние поднялись на крыло — отогрелись. Только бы им тут выжить, дождаться тепла. Сегодня, пока лежит снег, отпускать их нельзя, они опять выбьются из сил и замёрзнут, не добравшись до родного домика.
Мы приносим на блюдце капельку мёду, разведённого водичкой и оставляем его в вазоне, теперь им будет чем подкрепиться.
Внук спрашивает:
— Их же тут нет, как они его найдут.
— У пчёл очень хорошее обоняние, — успокаиваю я его, — они сами сюда прилетят.
За сутки снег растаял и установилось ласковое весеннее тепло. Мы открыли в теплице форточки и пчёлки улетели домой.


Золотое сердечко
Внуку Акиму

За лето Максимкины волосы выгорали до цвета спелой пшеницы. Отдельные волосинки, собираясь в прядки-пёрышки, светились золотыми лучиками. Рыжими брызгами веснушек светилось лицо и облупленный нос. Бабушка ругала внука:
— Опять с непокрытой головой носишься, напечёт, будешь потом маяться.
Максимка по-прежнему забывал надеть кепку, а нередко оставлял её где-либо, нарываясь на новые упрёки взрослых.
Жалел и любил Максимку дедушка Архип, прижимал мальца к своему тёплому уютному боку, гладил по золотой макушке, нередко приговаривал:
— Эх, кабы мне хотя три таких волосинки на развод, глядишь помолодел бы я хоть лет на десяток-другой, — оглаживал свободной рукой лысую голову, улыбался в усы, лишь глубокие морщинки у глаз выдавали его лукавое настроение.
— А какие у тебя были волоса, дедушка?
— Издали приметные были. Эх, «Облетела моя голова, куст волос золотистых вянет», — цитировал незнакомые Максимке строки.
— Как это куст? — недоумевал Максимка.
— А как же? Ровно куст на грядке на голове волосы и растут. А слова эти принадлежат русскому поэту Сергею Есенину, вырастешь, узнаешь. Замечательный был поэт! Жил на Рязанщине, любил Россию, воспевал её. Так воспевал, что всякому человеку было понятно и близко: простому и великому! Глаза имел голубые как озёра, а волосы золотые, ровно как у тебя.
Призадумался Максимка крепко над словами дедушки. Он расспросил деда, когда у него день рождения и сколько ему исполнится лет, да сколько лет бабушке, маме и папе; на сколько лет он, Максимка младше их всех? А сколько будет дедушке, если убавить десяток-другой?
Спустя время мама не смогла уговорить сына пойти в парикмахерскую, сделать стрижку. «Нет и нет», — твердил упрямо:
— К школе, к первому сентября и постригусь.
— Не жарко ли тебе с такой шевелюрой? — не сдавалась мать, — Летом нужно коротко стричься, а к школе в аккурат обрастёшь.
— Нет! — твердил Максимка, — Они мне сейчас нужны! Когда надо, я сам пойду к тёте Наде и постригусь как хочу.
— Ишь ты — сам, — улыбался дедушка, — Во второй класс перешёл, а какой самостоятельный у нас парень растёт!
Вообще-то парикмахерская была в двух шагах от дома, потому Максимка и говорил так уверенно.
В самый канун перед школой, мама наказала ему, что уже оплатила работу мастера-парикмахера, нужно сходить. Максимка отправился один, зачем-то прихватив с собой коробку из-под кед, которые ему купили к школе.
Парикмахер тётя Надя немало удивилась, когда маленький клиент потребовал:
— Постригите меня под «ноль», но только чтобы все волосы — вот сюда, — протянул коробочку.
Мастер пыталась убедить незадачливого парнишку, что первое сентября — это День знаний, праздник, стоит ли делать такую причёску? Максимка упорствовал:
— Так надо! Отрастут, чего их жалеть.
Его укутали большой чёрной накидкой из непромокаемой ткани, обрызгали голову водой и началась стрижка. Золотые лучики безжизненно падали на плечи, и на пол. Максимка заволновался. Тётя Надя, заметив беспокойство, поставила коробку к нему на колени и стала сбрасывать прядки туда. Она пыталась шутить, выспросить, зачем Максимке понадобились состриженные волосы, но он угрюмо молчал, покрывшись пунцовой краской, и кроме слова «надо» не произнёс больше ни слова. Переглядываясь с коллегой по работе, тётя Надя пожимала плечами, думала: «Как бы не расплакался под конец клиент, увидев забритую голову во всей красе. Надо было отказать ему, пусть бы пришёл с матерью, как прежде».
Максимка, однако не огорчился, взял сдачу, сам старательно подобрал с пола оброненные пряди и довольный убежал, прижимая к груди коробочку. Домашние ахнули, увидев Максимкину лысину. Но дело было сделано.
В начале октября ударили первые утренние морозцы, убелили инеем пожелтевшие травы, поморозили последние осенние цветы — астры и хризантемы, первым ледком схватили лужицы. В один из вечеров родители наказали Максимке по секрету:
— Завтра у дедушки день рождения, не забудь поздравить, придумай какую-нибудь открытку.
— Я и без вас знаю, давно жду, — ответил сын.
Утром Максимка сиял от счастья, когда вручал любимому деду в подарок ту самую коробочку из-под кед. На её крышке он старательно написал: «Деду в День рождения!»
Каково же было удивление Архипа Степановича, когда он обнаружил там волосы внука. Не успел ничего сказать, как Максимка, расплывшись в улыбке, заявил:
— Надеюсь тебе этого хватит, чтобы помолодеть лет на десяток-другой?!
— Помолодеть-то дело хорошее, внучок, да как же я их на свою голову посажу, это ведь не рассада.
Максимка оторопел на миг. Как же он раньше об этом не подумал? Почти тотчас его озарила догадка:
— А если на клей «Момент», он знаешь, всё клеит.
— Хорошенькое дельце — всё, — засмеялся дед, — картон, дерево, ткань, стекло.
— И кожу можно, там написано, я сам читал.
Архип Степанович по-доброму засмеялся:
— Но ведь не человеческую живую кожу. Эдак моя лысина облезет совсем и в скальп превратится.
— А если взять резиновую шапочку, в которой в бассейне плавают и на неё наклеить? — в глазах и голосе Максимки появились тревожные нотки, готовые перерасти в слёзы.
— Хорошая идея, — приободрил его дед, — только я не барышня всё же, чтобы парик носить. Знаешь, что мы с тобой сделаем: соберём это золото в чистый конверт и напишем письма в будущее. Ты — мне, я — тебе. Только чур не подглядывать! В год, когда тебе исполнится восемнадцать лет, ты вскроешь их и прочтёшь, а волосы пусть лежат на память о твоём счастливом детстве. Я сегодня и без того помолодел, день, когда меня все поздравляют, дарят подарки, улыбаются, желают здоровья, о чём ещё можно мечтать человеку в мои годы?! Твой дорогой подарок запомню до конца своих дней. Это же надо было такое придумать!
Вечером письма были готовы. Архип Степанович не читая вложил письмо внука в своё, вложил в конверт, запечатал и написал там, где пишут адрес: «Вскрыть в день совершеннолетия Максима». В другой конверт ссыпали волосы. Оба конверта дед отдал снохе, попросил:
— Прибери подальше.
Шли годы и про письма все позабыли. Ушёл в мир иной Архип Степанович. Максимка вырос и с отличием окончил школу.
В день своего совершеннолетия уже вечером он вдруг вспомнил о дедушке, о задушевных разговорах с ним, об их секретах и общих делах. Вспомнил уговор и спросил у матери, сохранила ли она заветные конверты?
Максим совершенно не помнил, что написал сам, потому быстро пробежал глазами незатейливые строки с ошибками:
«Дедушка Архип, я тебя сильно лублю и хачу чтобы ты помалодел и жил вечно!»
Дедушка написал: «Дорогой мой внучок, не ведаю, буду ли я жив, когда ты станешь читать эти строки. Помни: дедушка любит тебя больше всего на белом свете! И если бы вышел такой случай, что мне пришлось бы отдать за тебя свою жизнь, я бы сделал это не задумываясь.
Сегодня мы уложили в конверт все до единого твои золотые лучики, которые ты пожертвовал ради меня-старика. Знай: у тебя не только волосы золотые, но и сердечко! Верю: пройдут годы, и ты вырастешь настоящим Человеком, на радость родителям. Так оставайся же им всегда! Пусть жизненные невзгоды не замутят твоей чистой души, не коснутся ласкового, отзывчивого сердца! Твой дед Архип Степанович».
На душе у Максима стало светло, он улыбался, потому что знал: дед Архип смотрит с Неба, радуется за него и обязательно поможет в трудную минуту.


Ивашка-капитан

Старший из рода Стрекаловых — Фёдор Иванович овдовел рано. Второй раз привести в дом женщину его не смогли уговорить даже родственники. Очень уж уважал и чтил он покойную супругу, не видел на её месте другую хозяйку, и всё тут.
Бог не дал супругам детей, потому Фёдор Иванович превратился в одинокого бобыля. Но положением своим не тяготился. Сначала тоску скрашивал тяжкий труд молотобойца: так за день напашется, бывало, дома не до скуки — управиться бы по хозяйству и на боковую.
Хозяйство невелико: держал огород, несколько овец и куриц. Летом на откорм брал телёнка и порося, чтобы в зиму безбедно жить с мясом. Молочком разживался у младшего брата Андрея, благо, тот со своим многочисленным семейством жил рядом.
Крепко и надёжно подставлял Фёдор Иванович своё плечо младшему брату — выручал чем мог. Тем и держался сам: почитали его в доме брата, заботились, коль приболеет.
Младшего в семье Андрея звали Ваней — Иваном, стало быть, в честь Ивана Фёдоровича Стрекалова — корня рода. Возможно, изначально по этой причине очень прикипел Фёдор Иванович к мальцу, пестовал, тетёшкал с самой колыбели. Да и парнишка быстро привязался к старому дядьке, по возрасту, годящемуся ему в деды.
На пенсию Фёдор Иванович вышел «по горячей сетке» в пятьдесят пять. Никакие уговоры остаться на трудовом посту не убедили: много досталось ему на жизненном пути — годы коллективизации, война, послевоенная разруха, кою вынесло его поколение на своих плечах. Бессменный тяжкий труд у раскалённой наковальни без того подорвал уже здоровье — Фёдор Иванович страдал одышкой и жаловался на «гири» в ногах, передвигался тяжёлой поступью уставшего человека.
Пенсии ему вполне хватало. Занимался любимыми пчёлками, пристрастился к рыбалке. Выписал два журнала — «Пчеловодство» и «Рыболов», изучал, старательно прочитывал от корки до корки. Сам мастерил снасти: удочки, крючки, поплавки и блесна.
Всё ждал, когда подросший Ванюшка сможет ходить с ним на рыбалку, вечерять на берегу под треск костерка, варить юшку в закопчённом котелке.
Так и случилось: души не чаял Ванюша в дядюшке, бежал к нему сломя голову в любую свободную минутку. Знал: в любое время года встретит его дядя неизменно словами:
— А-а-а! Ивашка свет Андреевич пожаловал! Ну, проходи, гость дорогой, сейчас дядька тебе гостинец сообразит.
Зимой Фёдор Иванович нырял за печку, шуршал там на устроенной полке какими-то кулёчками и мешочками, выносил в горстях то сушёные семечки, ягодки, орешки, то вяленую рыбку. Ставил на стол чайные приборы, вазочки с конфетами и вареньем. Удивительное у него получалось варенье из крыжовника — янтарное, ягодка к ягодке. Невозможно было представить его огромные узловатые руки, перебирающие ягоду. Ванюшкина мама удивлялась: «Вот и молотобоец! Поди ты, не у каждой женщины так получится!» Фёдор Иванович смеялся, довольный собой: «Ты думаешь, молотобоец — это лупи почём зря и куда придётся? Это, я тебе скажу, тоже ювелирная работа! Вот я и с ягодками так-то — вовремя и по норме!»
Весной он мастерил под навесом Ванюшке кораблики. Весёлая душистая стружка вилась спиралью, цеплялась за свитер на широкой груди. Дерево, послушное рукам мастера, приобретало нужную форму. Ванюша не сводил счастливых блестящих глазёнок с дяди, душа того разворачивалась горячим горнилом от любви и нежности к племяннику. На скуластом лице лукаво и молодо посверкивали из-под густых бровей глаза, нос картошкой расплывался от добродушной улыбки от уха до уха.
Надо сказать, эта улыбка в роду Стрекаловых была «фирменной», поскольку и Андрей, и Ванюшка с братьями-сёстрами, обладали такой же.
Наконец, дядя Фёдор высверливал в заготовках отверстия, прилаживал берестяные паруса. Потом они вместе спускали кораблики в ручейки. Карманы дяди топорщились от конфет. Ванюшка то и дело запускал в них руки, вытаскивал то леденцы, то ириски. Дядя касался вихрастой головы любимого племянника, легонько трепал за уши-пельмени:
— Ешь, угощайся, Ивашка.
Летом Фёдор Иванович встречал любимчика блюдом с малиной или медовыми сотами. А осенью хаживали они с Ванюшей за душистыми опятами. Дядя внушал: «Примечай, Ивашка, примечай, где идём! Никому кроме тебя не выдавал я своих мест сокровенных. Пойдём-ка ещё один верный пень покажу. — Он нарочно сбавлял шаг, — Где-то тут, однако, а ну-ка гляди, у тебя глазки молодые». Ванюшка находил пень, щедро поросший веснушчатыми как на подбор опёнками, весело кричал: «Да вот же он, дядя!»
Потом они колдовали на кухне, жарили в сметане щедрый «улов», ели «от пуза», как выражался дядя Фёдор.
Иногда Ванюшка, припозднившись, оставался ночевать в доме дяди. Пустив на подушку сладкую слюнку, посвистывал носом. Фёдор Иванович тихо вечерял на кухоньке, просматривал журналы, дожидался, когда зайдёт Андрей, осведомится, у него ли малец? Фёдор прикладывал к пухлым губам палец, заговорщически цыкал:
— Пущай ночует, ну! Вам чего, не у чужих ведь людей, а мне в доме отрада!
Ванюшка рос и постепенно Фёдор Иванович стал приучать его к рыболовному делу. Это занятие очень скоро полюбилось Ванюше так, что он не давал дяде покоя, когда же он возьмёт его с собой на дальнее большое озеро?
Однажды в хороший летний день Фёдор Иванович, основательно собравшись, заглянул к младшему брату, позвал племянника:
— Ну, что, Ивашка, готов на озере рыбалить? Свитерок да курточку ему дай ватную, Вера, сапоги резиновые — на лодке пойдём.
— Ты уж осторожнее, Федя, — наказала сноха.
— Да я как за своё дитя! — искренне пообещал. — Он и сам уже ловкий пострелёнок, одиннадцать годков сравнялось, ты вспомни, Андрей, по которому году бате в кузне помогать начали?!
— Ну, в наше-то время, Федя, не удивительно, нынешнее поколение куда как хилей.
— Ничего, сдюжит!
До озера добирались на мотоцикле «Иж Юпитер-2», который дядя водил виртуозно. Ванюшке хотелось держать марку, он сел в седло, а не в коляску, лихо замахал кепкой, когда на выезде из села увидел дружка-одноклассника, идущего на пруд с удочками.
На озере у Фёдора Ивановича была своя лодчонка, немного подтекала, но он не спешил обзаводиться новой, латал, конопатил, гудронил время от времени эту, любил её за послушный «норов», ладно скроенные борта.
Придирчиво оглядев лодку, крякнул:
— Сойдёт, верно, Ивашка? В другой раз битум привезём, «подлечим» её немного.
Ванюшку радовала эта сопричастность и произнесенные слова «привезём, подлечим», он деловито суетился, укладывал в лодку снасти: удочки, банку с червями. Фёдор принёс вёсла. Вытащил из камышей схороненный багор, чуть столкнул лодку на воду, велел Ване усаживаться на носу, сам, в высоких болотных сапогах стал проталкивать её глубже. Тяжело и грузно взобрался сам, взял багор и, стоя на могучих ногах, отталкивался им, направлял лодку на большую воду, минуя камышовые заросли.
Ваня щурился от яркого солнца, гонял звонкое комарьё. Любовался глазастыми изумрудными стрекозами, длинноногими куличками и юркими желтовато-зелёными птичками, весело перелетавших стайками.
— Дядь Фёдор, а что это за зелёные птахи? В деревне я таких не видал.
— Это пеночки, Ваня. Ишь, какое любезное название им какой-то человек дал!
— Откуда ты знаешь, что добрый?
— Разве может злой, коварный человек так ласково назвать — «пеночка»? Ты «жуй» слова, разбирай по «косточкам». Пеночка — лёгкая значит, невесомая, как пена из молока, когда мамка корову доит. Усвоил? Примечай, всё примечай, Ивашка! Народ, он мудрый. Вот отчего, подумай, одуванчику такое прозванье дадено?
— Хех, — засмеялся Ванюшка, — дунул и нет его.
— Верно! Одуванчик — одул его ветерок, человек, животное задело и полетели семена в разные стороны. А «кинжал», например, «кнут», как расшифруешь?
Ваня не нашёлся, что ответить, запросил подсказки.
— Да я и сам, признаться, не знаю, а только слова эти такие говорящие, резкие. «Кин-жал» — кинул жало, уколол. Ну а «кнут»: будто «вжик» — рассёк воздух, слыхал, как пастух утрами щёлкает? Или например, блоха. Ну-ка, как ты разумеешь?
Ваня так и этак произносил слово. Фёдор Иванович цвёл лукавой улыбкой, наблюдал за племянником.
— Опять ничего не получается, — признался тот.
— А по мне так: только что мы её видим «бло», а она р-раз и — «ха», уже сиганула куда-то.
Дядя с племянником задорно хохотали, продолжая играть со словами.
— А где ты учился, дядь Федь?
Фёдор Иванович призадумался, хмыкнул:
— У жизни я учился, Ивашка! Время такое было, не пришлось единого дня за партой сидеть. Совсем, выходит, неучёный, безграмотный твой дядька.
— Как же так? — подпрыгнул на месте Ваня. — А журналы свои как читаешь?
— Это же всё Лидуша, царствия ей небесного. Она меня читать выучила, а вот науку писать я так и не освоил, кой-как пишу четыре буквы «стре», а дальше петельку приловчился рисовать. Опять же она выучила, чтобы зарплату получать. До неё, голубушки, я только крест изображал.
— А книжками у тебя весь шкаф забит? — недоумевал Ваня.
— Опять же Лидушины. Все она мне их перечитала. Я иной раз возьму которую, раскрою, понюхаю, ровно пахнет её руками. Н-да. А вот пересказать любую из них могу, — оживился вдруг.
— Как же ты не перескажешь?! Ты вон какой умный, мне и папка всё про это говорит. Эх, мне бы так!
— Тебе-то, Ваня, как раз все дороги открыты. Не ленись только. Имей ум пытливый, сердце доброе, а душу светлую, всё у тебя получится.
Лодка между тем давно выкатилась на простор, а дядя Федя перешёл на вёсла. Вдали, по линии горизонта виднелся зелёный остров крошечных размеров. Он словно качался на волнах.
— Дядь Федя, этот островок называют Гусиным?
— Он самый. Не такой он и крошечный, просто далеко мы от него.
— А бывал ты там?
— Рядом бывал, а чтобы причаливать, выходить, ни к чему это баловство, Ванюша! Заповедный он, большая там популяция диких гусей ведётся ещё с незапамятных времён.
— Ну, так, интересно всё же, — будто взгрустнул Ваня.
— Вырастешь, многое постигнешь, вот так-то, голубь белый.
Фёдор Иванович сложил вёсла, вытащили снасти, закинули удочки. За всё это время на дне лодки скопилось немного воды. Фёдор наказал племяннику присмотреть за его удочкой и принялся отчерпывать воду удобным ковшом с выпуклым дном. Ваня встрепенулся:
— Дядь Федя, я сам!
— Ну, черпай, — Фёдор Иванович передал черпак и как-то очень внимательно и озадаченно поглядел на небо. С востока подул нешуточный ветерок, не принесёт ли он дождевые тучи?
Не клевало. А ветер крепчал, лодку стало раскачивать и крутить, несколько раз через борт перекинуло добрую порцию воды. Даже цвет озера изменился, стал иссиня-чёрным.
— Черпай-ка, Ивашка, веселей. Не наш сегодня день, давай-ка, брат, поворачивать к берегу.
Фёдор Иванович развернул лодку и плотно сел на вёсла. Ветер между тем разыгрался не на шутку. Небо стало заволакивать свинцовой пеленой-стынью.
До спасительного берега было ещё слишком далеко, а Фёдор Иванович уже изрядно выбился из сил, подступила одышка. Но он не подавал виду и грёб, грёб что было сил, внимательно вглядываясь в даль. Он уже давно понял, что надвигается самый настоящий шторм, и идут они сейчас против течения, против силы разыгравшейся стихии. Но только там, в камышах было их спасение.
Лодку теперь забрасывало встречной волной, норовя поглотить полностью. Вода лавиной перекатывалась через носовую часть по ногам Фёдора Ивановича, настигала Ванюшку и ударившись о корму, закручивалась воронкой.
— Черпай, Ванюша, сынок! — кричал, пересиливая порывы ветра Фёдор Иванович. — Черпай, ни на что не отвлекайся, прорвёмся!
Это доверительное «сынок» заставляло Ванюшку работать ещё усерднее, хотя он изрядно испугался.
До зарослей камыша оставалось каких-то четыреста с лишним метров, когда у Фёдора прямо под рукой треснуло и раскололось правое весло. Он чертыхнулся, бросил ненужный черенок за борт, а самоё лопасть на дно лодки. Выгребать одним, было невероятно сложно. Фёдор Иванович встал на ноги и решил попробовать действовать багром, авось дно уже прощупывается, тогда они спасены! Но багор уходил в пустоту. Какая-то дьявольская сила крутанула, бросила лодку, развернув её поперёк. Фёдор, балансируя, едва устоял на ногах, но шест упустил. В какой-то момент он грубо стукнулся о днище, вынырнул поплавком на носу и гонимый силой волны закувыркался, то всплывал, то исчезал из виду. Волна отхлынула, но вернувшись обратно грозила накрыть лодку валом по самые края, тогда им конец. Фёдор Иванович ценой нечеловеческих усилий успел вывернуть её с помощью весла кормой на встречу волне. И вовремя. В следующую минуту их подбросило на гребне и понесло обратно в открытое озеро. Ванюшка мельком взглянул на дядю. Фёдор Иванович сидел к нему спиной, мешком свесившись меж колен без движений. Весло в уключине произвольно билось о волну. Мальчишка вскрикнул невольно:
— Дядюшка! — и подскочив, начал тянуть на себя безвольное тело за ворот куртки. Ему удалось запрокинуть Фёдора
Ивановича навзничь, головой к себе на колени. Лицо дяди было багровым от приступа удушья. Ванюшка и раньше видел эти приступы, болезненно переживал мучения родного человека, но никогда не случалось того, чтобы дядя терял сознание. Размазывая слёзы по щекам, Ваня плеснул забортной воды дяде в лицо, тормошил, — Дядь Федя, дядька, очнись!
Фёдор Иванович выдохнул наконец, тяжело, но остался лежать. Силы покинули его и только разум вершил мучительную работу: «Старый дурень, что же я натворил, сгубил мальчонку! Как есть сгубил! Гореть мне в Геенне Огненной!»
Ваня, обрадованный тем, что дядя пришёл в себя радостно причитал:
— Дыши, батя, дыши, ты мне папка второй! Как я без тебя, как?
Даже буря будто утихла. А лодку несло и несло куда-то порывами ветра и силой волны. Вдруг впереди Ваня увидел поплавком выныривающий шест. Он стал внимательно наблюдать за ним. «Раз, два, три» и багор снова появлялся на поверхности, лодка следовала носом по курсу на него. А на горизонте рос, приближался Гусиный остров. Парнишку осенило: нас сносит к острову — это же спасение! Глаза его загорелись огнём надежды. Фёдор Иванович невольно увидел радостную перемену в лице мальчишки, заворочался, пытаясь встать.
— Дядь Федь, спасены! Прямо по курсу Гусиный остров. Слышь, дядька? Ты лежи, лежи, отдыхай, я прослежу, скажу, когда нужна будет твоя помощь. Раз, два, три, — медленно, внимательно и напряжённо отсчитывал он, — Лодочка, родненькая, курс на Гусиный, так держать!
Фёдор поднялся, когда остров обозначился в реальных размерах. Облегчённо вздохнул:
— Экий же ты, Ивашка, молодец, быть тебе капитаном!
Заночевать пришлось на острове. У дядьки в карманах нашлись сухари, спички и даже кусочек бересты: развести костерок, погреться. Остров действительно был густо населён гусиным поголовьем так, что идти в глубь они не решились. Непуганые гуси и без того подняли неописуемый гвалт, но покидать свою территорию не собирались.
Кроме камыша и рогоза иной растительности тут почти не было. Хилые берёзки росли вкривь вкось. Дядя с племянником кое-как насобирали сухого «корма» для костра. Крышу над головой устроили из лодки, благо багор прибило к берегу, на него опрокинули борт лодки. Чай — озёрную воду, вскипятили в черпаке на углях, пошвыркали вприкуску с сухарями и полусидя устроились на ночлег.
Всю ночь неспокойным было озеро, яростно плевало волны на островок. До утренней зари «переговаривались» гуси, потревоженные дымом костра и близостью человека, но уже не так тревожно.
Чуть свет Фёдор Иванович растормошил Ванюшку:
— Вставай, сынок, мамка с папкой с ума небось сходят, пора домой!
Ваню только теперь разморило настоящим сном. В лодке он укутался в дядину брезентовую куртку и сладко спал на корме, убаюканный уже спокойной волной. На востоке красным шаром вставало солнце, день обещал быть ясным, долгим и тёплым.



СКАЗКИ


Запомните меня таким

Мамонты… Они кажутся нам такими близкими и далекими одновременно. Далёкими, потому как никто из современников не видел их живыми. Близкими, потому, что найдено, изучено, доказано — были.
Само название вымершего животного пришло из языка северных народов. В переводе слово «мамонт» означает «земляные рога». Первые исследователи Севера на вопрос о происхождении странных костей, торчащих из земли, услышали это объяснение. С тех пор вымершие гиганты, чей облик ученым удалось восстановить по костям, стали называться мамонтами.
Держу в руках зуб мамонта. Да, да, самый настоящий зуб, сохранившийся до наших дней, не артефакт какой-нибудь. Сколько ему веков, тысяч лет, 50-100? Невероятно! Разве можно представить себе такую цифру?
Но он в моих руках! Попробую описать: вес 3 кг., размер 14х8х9, цвет чёрно-коричневый, фактура гладкая. Жевательная поверхность имеет очень интересную структуру, она походит на терку, а ещё вернее — на стиральную доску, состоящую из отдельных пластин, между собой пластины прочно скреплены и сливаются в единый цельный рисунок. Однако он выражен слабо-рельефно. Первая версия: песок и вода за века отшлифовали, сняли эмаль с зуба и теперь невозможно определить какой особи он принадлежал. Вторая: это может быть истёршийся зуб, принадлежащий старому мамонту. Возможно, место, где он был найден — кладбище мамонтов, куда измождённые старостью и болезнью древние животные уходили умирать в одиночку. Тем не менее, современная наука утверждает, что такое строение зубов позволяло животному питаться даже крупными ветками хвойных деревьев.
Вот и всё, что могу сказать, прикасаясь к этому древнему экспонату. Однако что-то ещё держит меня, не даёт покоя, не позволяет свернуть «пишущее перо». Кажется, знаю, что!
Уважение к этому гиганту. В отличие от хищников и нас, людей — всеядных существ, мамонт, не смотря на размеры тела, немереную силу и соответствующую потребность в пище, никого не убивал, питаясь исключительно растениями. Тогда как самого его, бедного, истреблял тот же человек, пусть хоть и древний.
Суровые климатические условия. Ведь не зря ему даны были бивни — пищу добывать приходилось из-под снега и даже из-под земли. Выживал он, страдалец, как мог, но всё-таки вымер.
Начиталась в Интернете, насмотрелась рисунков и фотографий, и прониклась состраданием к этим древним великанам, жившим на нашей Земле, сложилась в моей голове легенда — не легенда, сказка — не сказка, вымысел, одним словом.
Итак, читатель, прошу последовать за мной.

Давным-давно, шесть тысяч лет назад, в эпоху мамонтов, которую называют ледниковым или четвертичным периодом, на территории нашей области проживала популяция мамонтов из рода Адама I. Правил кланом Абат — праправнук Адама I.
Клан Абата мигрировал в наши края в поисках пищи и благоприятных условий.
Абат был могучим мамонтом пяти метров ростом с развитым мускулистым хоботом. Всё его тело было покрыто длинными остевыми волосами, под которыми скрывался густой желтоватый подшёрсток.
Гордый и независимый Абат не боялся ни пещерного медведя, ни льва, ни росомахи, один вид его тяжёлых четырёхметровых бивней наводил на древних хищников ужас. Имел мамонт массивные, довольно длинные ноги с ступней диаметром 40–45 см, эластичная кожа позволяла ступне расширяться и увеличивать свою площадь на мягких болотистых почвах — этакий вездеход!
Единственным врагом был древний человек. По своим размерам и мощи мамонт, конечно, превосходил его. Столкнись человек с мамонтом один на один в честной схватке, от него мокрого места не осталось бы, растоптал бы, хоботом изломал и убил бы, хрястнув оземь. Но это двуногое существо было коварным и хитрым. Человек никогда не охотился в одиночку, нападал из засады всем мужским племенем и поражал мамонта оружием. Вслед животному летела груда камней, копья и ножи, а ещё эти охотники издавали разные устрашающие звуки, сливающиеся иногда в один страшный рёв. Даже такая мощная глыба — мамонт вынужден был отступать. Этого и ждала толпа, топая и улюлюкая она неслась вслед обезумевшему от страха животному. Мамонт развивал невиданную скорость, и казалось вот оно спасение: забирался в пущи леса, но вдруг земля под его ногами уходила стремительно и обвально, и жертва оказывалась в западне — огромной яме-ловушке, вырытой человеческими руками и замаскированной по верху. Это был конец! Бесстрашные охотники подступали к самому краю, и движимые распалённым чувством азарта и наживы с удвоенной силой метали копья, рубили топорами, били камнями.
Обидно нам, людям ХХI века сознавать, то, что человек на прямую причастен к исчезновению мамонтов. Гонялся за мясом, бивнями и костями этого животного, дабы облегчить себе жизнь: добыть на пропитание, изготовить орудие труда и оружие, утеплить себя и жилище. Украсить своё существование. Да, уже тогда зародилось искусство — резьба по кости, изготовление амулетов.
Не раз сталкиваясь с коварством человека, Абат старался держать своё племя подальше от его поселений. Почуяв опасность, уводил соплеменников на новое место.
У Абата и его верной подруги Юрите родилось три сына и три дочери. В момент нашего с семейством знакомства, ожидался ещё один мамонтёнок. Но родился он в конце мая, тогда как обычно самки приносили потомство в марте-апреле.
Мамонтёнка назвали Димой. Абат с гордостью уверял подругу:
— Мы с тобой счастливые избранники — наш сын родит сына в начале следующего века и имя ему будет Адам IV. Наш род продолжится!
Мамонтёнок Дима родился с коротким желтоватым подшёрстком, на светло-коричневой коже. Особенно забавной была густая шапка на голове.
На лето стадо мамонтов спускалось в изобильную долину с чистыми ключами и пышной зелёной растительностью. Мамонтёнка оберегали. Рождённый слишком поздно, он должен был окрепнуть к зиме, успеть обрасти шерстью, не зря их род называют ещё шерстистым. Густая шерсть спасёт мамонтёнка от обильного снега и морозов зимой, от пронизывающего ветра с Востока и с Севера.
Пока же мамонтёнок питался материнским молоком и часто держался за её хвост, потешно задирая свой пока ещё короткий хоботок.
Лето пролетело без особых забот, мамонтёнок выучился жевать сочные травы, ягоды и побеги кустарников, пить родниковую воду. Лето было щедрым на дары: в долине росли гигантские споровые растения — папоротники и грибы, сытные злаковые.
К осени его взрослые братья, сёстры, родители стали обильно линять, затем обросли густой длинной шерстью. Мамонтёнок оставался жёлтым и пушистым, лишь чуточку добавилось в его мягком подшёрстке грубой темноватой ости. Юрите беспокоило это обстоятельство и то, что мамонтёнок недостаточно окреп в отличие от других малышей в стаде.
Наступила осень, всё короче становились дни и свежее утренники. Травы и злаки потеряли сочность и окрасились в яркий, а потом блёклый цвет увядания. Следом легла зима. Многоснежная, трудная. Абат изо всех сил старался прокормить младшего сына — сгребал снег, находил брусничник и мох, выворачивал землю с кореньями. Для утоления жажды добывал жильный лёд.
Вечерами Юрите с дочерьми в три хобота вплетали длинные отцовские пряди волос в короткую шерсть мамонтёнка, утеплив его таким образом, как плотной шубой.
Ждали весны. Пришла она поздняя сырая и холодная. Корм в долине совсем иссяк.
Однажды ночью с восточной возвышенной стороны подуло холодным сырым ветром, стадо мамонтов сбилось в кучу, согревая молодняк и детёнышей. За ночь шерсть животных покрылась мокрым снегом, смёрзлась в потник.
Утро наступило необычно хмурое. Долину накрыл густой туман. Небо затянуло чёрными тучами, сверху что-то свистело, трещало и гудело, сливаясь в один тревожный звук. И под ногами их шевелилось скользкое и мохнатое, большое и маленькое. Когда окончательно рассвело, мамонты увидели, что это не тучи закрыли небосклон, а несметная стая птиц летит на Юг. А по земле ползёт и прыгает всё, что водится в этих краях.
За свою долгую жизнь Абат не помнил, чтобы весной птицы улетали на юг. Мимо их стоянки в панике бежали и люди. На груди и спинах у них были привязаны детёныши. Эти заклятые враги даже не взглянули на стадо мамонтов, обеспокоенные чем-то необычным. Кто преследует их: пещерный медведь вышел на охоту? Что заставило этих двуногих варваров сорваться с насиженного места?
Абат велел всем добывать корм, а сам отправился на разведку, на встречу ветру.
На своём пути он встретил шерстистого носорога, росомах и пещерного медведя, мелких грызунов, все они бежали в одном направлении — на Юг. Каждого по отдельности мамонт встречал и ранее, эти звери не враждовали с ним, но и дружбы не водили, потому он не знал их языка, дабы спросить: «Чем встревожены вы все? Что за страшное чудище-великан навело на вас ужас? Или земля собралась разверзнуться и поглотить всё живое?»
Вернулся он поздно, уставший и голодный и приказал стаду:
— Сегодня снимаемся с места и уходим на Север, туда, откуда пришли. Все бегут на Юг, но зов нашей крови и предков велит нам идти на Север. Поведёт вас мой старший сын Раис. Вам, Юрите, и дочери мои, оберегать нашего младшего сына. Вы должны помнить — он наследник нашего рода, от него родится сын Адам IV. Вы, сыновья, последуете за мной, — обратился он к двум другим. — В долину с Востока движется огромный ледник, мы должны остановить его, дать стаду возможность уйти как можно дальше. Так вперёд, мои сыновья!
Стадо немедленно двинулось в путь, Абат и сыновья бесстрашно пошли на встречу леднику.
Вот он движется холодным сплошным массивом, сметая на своём пути всё живое, наводит страх и леденящий ужас. Последний раз взглянул Абат на своё стадо:
— Прощайте, сородичи! Я служил вам свой век честно и бескорыстно!
Он первый упёр свои могучие ноги и бивни в край ледника и стал намертво. Следуя примеру отца, то же сделали и сыновья. Когда ноги Абата по колено погрузились в лёд, и бивни вросли в его толщу, из последних сил отец приказал:
— Теперь и вы уходите, сыновья мои, я справлюсь один.
Сыновья возразили, но глаза Абата налились кровью от гнева и натуги:
— Я приказываю вам, Трав и Сиба, вы самые сильные из стада после меня, спасайте его, пока не поздно. Прощайте, сыновья, — простонал он им вслед.
Белое холодное солнце било прямо в глаза. Сверху шёл и шёл сине-голубой сверкающий, слепящий глаза вал льда, но Абат крепко сдерживал его напор, не уступая ни на пядь. Ледник рос, наслаивался мощными торосами, угрожающе скрежетал.
Абат трубным голосом огласил округу, раскатистое эхо покатилось вниз, в долину, в этот миг вдруг что-то оглушительно лопнуло и ледник остановился. Повисла мёртвая тишина, только тяжёлое дыхание мамонта нарушало безжизненное оцепенение природы.
Стадо между тем уходило всё дальше и дальше на север. От бескормицы на каждой стоянке оставались трупы измождённых животных, но Раис упорно вёл остатки его дальше.
Юрите лишилась дочерей, но малыш Дима был жив и это вселяло надежду ей и вожаку.
В один из трудных переходов Раис угодил в расщелину и сломал ногу. Он приказал стаду двигаться самостоятельно за братьями — Травом и Сибой. В первую же ночь, не пережив утраты, мать Юрите умерла от разрыва сердца. Трава и Сиба постигла страшная участь: один провалился в болотную трясину и захлебнулся, другой умер от бескормицы. В стаде началась паника, оставшиеся мамонты бежали в разные стороны. Мамонтёнок Дима остался совсем один.
Горячие слёзы текли по его щекам, но он брел, не разбирая дороги, лишь бы двигаться. Иногда ему удавалось перекусить сухой былинкой, добытой из-под снега, иногда встречалась хвойная поросль, и её он пробовал на зуб.
Голод и усталость выстудили и без того ослабшее тельце. Отцовские пряди, что вплетала ему мать и сёстры, обледенели звенящими сосульками и отвалились, обнажив беззащитную кожу, свалявшийся подшёрсток уже не грел.
Мамонтёнка мучила жажда. Замёрзшей воды было предостаточно, она падала с неба большими хлопьями, трещала льдинками под слабыми ногами, а ему хотелось той чистой родниковой воды из долины, где привелось появиться на свет.
Наконец нашёл чистое окно в вязкой трясине болота. Оно призывно манило мамонтёнка, он припал хоботом к живительному источнику, ступил в него передними ногами, но тотчас и рухнул, погрузившись с головой. Сил выбраться уже не достало. Вечная мерзлота сомкнулась и сохранила его тельце до наших дней.
А что же наш Абат? Он и ныне стоит там, гордо взирая на нас, жителей XXI века, двухтысячного столетия. Под ногами у него образовалась возвышенность, именуемая в народе Ишимским увалом — гривой, вытянутой с юго-запада на северо-восток характеризующуюся относительными высотами 5-15 м. Вдоль него тянется гряда сосен и елей, склон изобилует грибами и ягодами, папоротниками и цветами, занесенными в Красную книгу, привлекая любителей даров природы.
Ледник истаял, образовав у подножия увала сибирскую реку Ишим — левый приток Иртыша, впадающего в Обь. Обильные снега и речушки питают воды Ишима, делая его полноводным. Вёснами разливается он до самого увала и бывшей долины. В долине же обосновался острог Абацкий, ныне село Абатское — милый сердцу Абатск — районный центр Тюменской области.

Научная справка:
Магаданский мамонтёнок (Дима)

Необычная находка детеныша мамонта была сделана в июне 1977 года в верховьях реки Колымы, на территории Магаданской области. Расчищая площадку для промывки золота в долине ручья Киргилях, бульдозерист А.В. Логачев обнаружил в одной из мерзлотных линз труп мамонтёнка. Судя по особенностям захоронения, истощенный мамонтёнок провалился в яму, заполненную водой, и захлебнулся, не сумев оттуда выбраться. Рост детеныша составлял 98 см, вес — около 70 кг, возраст — примерно 7–8 месяцев. Облик мамонтенка сохранил ювенильные черты — мягкие обводы головы и туловища, относительно массивные ноги. Цвет шерсти — коричневый или желтоватый, длина остевых волос — до 7 см. Прекрасно сохранились все внутренние органы, хотя они были сильно обезвожены и сплющены. Комплексные научные исследования, проводившиеся учеными многих стран, дали уникальные материалы по анатомии, морфологии, гистологии и биохимии мамонтов. Абсолютный возраст находки, по данным радиоуглеродного анализа, составляет 39–40 тысяч лет.
Вот и всё, читатель! Это всего лишь сказка — плод воображения автора. Ведь и Серого Волка, перенёсшего на своей спине Ивана-царевича за тридевять земель, не было, равно как Конька-Горбунка. Но сказка — ложь, да в ней намёк — добрым молодцам урок! Есть над чем подумать: были мамонты, да вымерли, отчего?


Кто полезней?

сказка

У одной не очень аккуратной хозяйки в тёмном углу, за тёплой батареей у окна завёлся паучок-круговик. Круговик, потому как сеть плетёт круглую-кружевную. Чёрненький такой, проворный паучок с крестиком на спинке по имени Гоша. Хозяйке он не доставлял никаких неудобств. Жил покладисто, тихо. На божий свет показывался редко. Плёл себе паутину и следил чтобы целая была. А если повезёт и поймается муха, поскорее опутать её, не повредила бы ловушку, не улизнула бы.
Собственно, из-за этих мух и поселился Гоша у хозяйки, уж больно много развелось их у неё. То не вымоет хозяйка посуду, то варенье на столе оставит, то чай недопитый. Мухи тут как тут налетят на поживу. Разведут пир, напьются, наедятся вволю и ну на окошках свои песни петь: «Ззум, зум», — слюдяные крылышки разглаживают, лапками перебирают-умываются, прихорашиваются, так раззудятся, у паучка голова от них кругом. Многих Гошины сети изловили, но самая главная из мушиного семейства по имени Цеце слыла мухой хитрой, изворотливой, недаром её выбрали главной, не только ловко избегала она расставленных сетей, но ещё и дразнила Гошу:
— Экая у тебя жизнь скучная: живёшь в тени, на свет показаться боишься. Вот я, муха, везде бываю, всё вижу, ем досыта, сплю вволю, хозяйка нас любит. Сегодня кусочек тортика на блюдце оставила, вчера арбуз разрезанный. Каждый день у нас праздник. А у тебя только и радости, что свою липкую паутину плетёшь, ловишь моих сестёр и братьев. Бескрылое ты, несчастное существо. Посмотри, как я хороша: глаза красные, крылышки прозрачные, брюшко переливается, то синим покажется, то зелёным. А тебя все боятся — гадкий ты, противный и паутина твоя мерзкая! Вот погоди, возьмёт хозяйка веник и выметет тебя прочь, выбросит!
Терпеливо молчал паучок Гоша, делал своё дело, но однажды возразил:
— Погоди, муха, будет и на моей улице праздник, а тебе с твоим семейством не поздоровится. Слышал я, что хозяйка дом продавать собралась, вот придёт новый хозяин и вытурит вас. Вы заразу разносите: с мусорных баков и помоек в дом летите, на продукты садитесь, окна, люстры так засидели, что они свет не пропускают. А про нас, пауков говорят: «Паук в доме — хорошая примета, сулящая богатство и интересную жизнь». Нашу паутину изучают учёные, сравнивают её по прочности со стальным канатом. Ученые-физики, которым нужны точные приборы, используют в своей работе тончайшие нити нашей паутины.
Вскоре слова Гоши сбылись: в дом пришли новые хозяева, устроили генеральную уборку. Набрызгали ядом, лежат мухи кверху брюхом — отравились. Гошину паутину смели веником на совок и вынесли на улицу, стряхнули за крыльцо. Паучок успел прицепить паутинку за балясину перил и притаился. Налетел свежий ветерок, подхватил и понёс по воздуху паутину высоко-высоко.
И-и эх, летел Гоша над зелёными полями, над голубыми реками. Ветер набирал силу, но паучок не боялся, он знал, что снасть его надёжна, только успевал её разматывать и радовался, аж дух захватывало: как прекрасен мир, а его терпение и трудолюбие вознаграждено весёлым путешествием!
Долго летел он, пока не утих ветер. А приземлился Гоша в еловом лесу, зацепился за веточку и не горюет даже — надо скорее сеть сплести, обосноваться на новом месте. Получилась она просторная — есть где разгуляться.
Утром в лес пришёл добрый грибник за скользкими ребятами-маслятами, за рыжиками весёлыми. Смотрит, ажурная вуаль по ветвям раскинута, так и светится на солнышке, вся каплями росы усыпана, как в драгоценные каменья убрана. Полюбовался грибник, достал фотоаппарат и давай снимать Гошино изделие. Заволновался паучок, спустился на паутинке, наблюдает, не разрушит ли человек его кружево?
— Да вот и хозяин! — обрадовался человек, — Хорошая примета паучка увидеть: знать, добрая весть меня ожидает, письмо от внуков, либо сами в гости нагрянут. Будет чем их порадовать. Какая удача такой кадр поймать! Ещё лучше, коли удастся внуков в лес привести, научить видеть прекрасное, любить и оберегать природу. Мудро она устроена, главное — понять, а не истреблять бездумно. Всякий паучок, мурашек, козявка малая, имеет своё предназначение.


Сказка о кедрёнке, родившемся в лиственном лесу

Однажды в лиственном лесу произошло чудо: в конце мая, когда солнышко уже довольно прогрело землю, в кусте шиповника выскочил необыкновенный росток с коричневым круглым семечком на верхушке. Необычен он был тем, что семечко это держалось на пучке из тонких зелёных ниточек так, что выглядело всё это сооружение как китайский фонарик.
— Что это за невидаль такая?! — удивились лесные жители.
— Хвощ, — сказал ёжик.
— Кра, — открыл один глаз старый мудрый ворон, он дремал на суку, — Хвощ вырастает из спор, а тут эвон какое семечко крупное. Кра-кра-савчик!
Дня через два семечко-шарик треснуло и отпало и тогда зелёные ниточки выпрямились, образовался зонтик. Днём солнышко припекло, ниточкам стало неуютно, ведь они были нежными как шёлк и слегка скрутились, а потом и вовсе собрались в пучок, красноватая ножка тоже изогнулась коленцем.
Лесные обитатели не переставали спорить, что же выйдет из этого чуда? Кто предполагал, что подобные всходы бывают у сосен, которые люди завезли в деревню и сажают около своих домов, кто уверял, что это ёлка, которую зимой привозят издалека и наряжают блестящими игрушками. Сошлись на том, что растут такие деревья из твёрдых древесных шишек.
— Вот и назовём его Шишок, пусть растёт, коль занесло его в наш лес.
Шишок и рос, но как-то уж очень робко и неуверенно — всё вокруг казалось ему чужим. Сначала он очень боялся колючего шиповника с бордовыми стеблями. Но когда однажды его хотел сорвать и съесть большой зверь, с белой полоской на спине по прозванию барсук, шиповник защитил его своими острыми колючками, Шишок понял, что этот куст ему настоящий друг.
Как-то прослышали о Шишке сороки, прилетели стайкой, посмотреть на диковину и ну галдеть:
— Ах, не тут ли мы прошлой осенью лущили огромную штуковину, покрытую деревянными щитками.
— До чего же сладкие под ними скрывались зёрна — белые, ароматные.
— Тут-тут, подружки. Давайте-ка поищем её, помнится нас тогда барсук спугнул.
Вскоре отыскалась какая-то чёрная растрёпанная шишка. Сороки стали выхватывать её друг у дружки, но не обнаружили ни одного зёрнышка и бросив, шумной ватагой улетели прочь.
Шишка подкатилась прямо под ноги Шишку. Он невольно пригнул головку и осторожно понюхал её. Пахла она чем-то отдалённо родным, но чем, сколько Шишок ни гадал, не мог вспомнить. Тогда он плотнее прижался к ней и задремал. Ему снились мягкие изумрудные и голубые перины, а воздух был так свеж, что Шишок никак не мог напиться им вволю.
Когда он проснулся, понял, что дело в шишке, ещё никогда ему не было так уютно и спокойно в этом лесу. Шишок решил никогда не расставаться с ней, он вытянул из земли свой белый корешок и осторожно обвил им шишку. Затем ещё один и ещё, таким образом, что стал с шишкой единым целым. Всякий раз, засыпая он наслаждался волшебными снами, где росли диковинные растения.
К этому времени Шишок привык уже к своим соседкам — тонкой осинке, беспокойно лопочущей листвой, к белоствольной берёзке, у подножия которой рос изумрудный мох, немного похожий на те перины из снов. Берёзка в жаркие дни бросала на Шишка свою благодатную тень, защищала от несносного зноя, осинка обдувала лёгким ветерком, а шишка питала живительными силами.
За лето Шишок заметно окреп. Его ниточки-стрелки стали жёсткими и тёмно-зелёными, а стволик приобрёл коричневый цвет и твёрдость. Теперь уже сомнения не было, что Шишок не трава, а дерево.
Наступила осень. Трепетная осинка стала ещё беспокойнее, листья её приобрели ярко-багряный цвет. Стали короткими дни, студёными утренники. Листья у берёзки пожелтели, ветер нещадно трепал её податливые косы, срывал листву. Шишку отчего-то становилось неуютно и страшно. Однажды он проснулся под утро и обомлел от страха: у его подножия, замерев, сидело какое-то безобразное существо с жёлтым отвислым подбородком и коричневыми бородавками по зелёноватой спине. Оно не мигая смотрело на него, потом вдруг открыло большой рот, выбросило длинный зелёный язык, на лету поймало комара, проглотило и противно проурчало:
— Ква!
Шишок крепко-накрепко вцепился корнями в шишку, съёжился, собрал в кучу иголки.
— Ква-кой чудак! — проурчало существо, — Ты, что ни разу в жизни не видел лягушку?
— Н-нет, — нерешительно ответил Шишок.
— Не робей, малыш, стоит ли унывать такому знатному дереву, как ты? Не к лицу тебе такая осанка!
— О каком дереве Вы говорите? — чуть осмелел Шишок, — по иголочкам его прошло непонятное волнение.
— Квак какое? Разве ты не знаешь, что имя тебе кедр — сибирское дерево-исполин, одно из самых ценных красных пород?!
— Н-нет, впервые слышу, — удивился и обрадовался Шишок. — местные жители называют меня Шишком.
— Ква-кой чудесный день! — подпрыгнула лягушка, — Так слушай же малыш, и запоминай: родной дом твой — тайга, там растут хвойные деревья, среди которых твои кровные предки. Ах, какой там замечательный воздух, насыщенный кислородом! Именно хвойные деревья делают его таким. Я и тебя сегодня узнала по запаху. Вашу плоть питает смола — живица, которая обладает уникальными целебными свойствами, а хвоя вырабатывает кислород. Плоды — кедровые шишки в которых как в ячейках подсолнуха, сидят ценные орешки. Не перечесть их полезных свойств. Птица и зверь кормятся ею, человек охотится за шишкой, рыская по тайге.
А какая там сказочная красота! Под ногами стелются голубые и изумрудные мхи перинами, черничные и голубичные поляны украшают и питают таёжных жителей. Твой дом изобилует белыми грибами, рыжиками и маслятами, моховиками и опятами. А в самой глубине, в непроходимых дебрях есть и моё жилище — родимое болото с топкими трясинами, полянами клюквы и брусники. Ах, — пригорюнилась вдруг лягушка, надолго замерла, закрыв глаза тонкой плёнкой.
— Мне никогда не увидеть родные места. Я уже не рассчитывала на старости лет встретить такое чудо, как ты! Можно я буду навещать тебя, нюхать и вспоминать свою юность?
— Конечно! — обрадовался Шишок. — Но скажите, как Вы сюда попали?
— Ах, малыш, на моей милой родине тогда начались страшные пожары. Огонь шёл стеной. Тайга горела факелом, смрад стоял до небес, со страшным стоном падали вековые деревья. Звери и птицы смешались, бежали и летели, ползли и прыгали, ища спасения на реках и болотах. Но огонь пришёл и туда — загорелись торфяники. Я была совсем молодой и сильной лягушкой и сколько было сил скакала куда глаза глядят, но не быть бы и мне живой, кабы не человек, пришедший на помощь природе.
Их, людей, было много: одни поливали тайгу с вертолётов и самолётов, другие шли пешими с лопатами и рюкзаками в которых несли спасительную воду. Вот к одному из таких людей я умудрилась забраться в отворот болотника. Болотники — это такие резиновые сапоги с длинными голяшками. Для удобства люди собирают голенища «в гармошку», вот туда в этот «кармашек» и уселась я ни жива, ни мертва от страха.
Долго шёл и летел, ехал потом этот человек, не ведая, что спасает мою жизнь. Наконец я очутилась в этом лесу. Поначалу растерялась, потом осмотрелась, нашла приличный пруд, повстречала там своих сородичей, да так и прожила среди них свою жизнь очень даже недурно, но милую родину не забуду никогда. Теперь я очень старая и мудрая лягушка, только вот никак не возьму в толк: «Как же ты тут оказался, малыш?»
— Я и сам не знаю, — шевельнул иголками Шишок.
Вдруг над их головами застрекотала сорока, оказывается всё это время она сидела на ветке и старательно подслушала весь заговор.
— Урра, я знаю, как он тут появился! Это мы, сороки, принесли прошлой осенью сюда костяную шишку в которой были сладкие зёрна, стало быть кто-то обронил одно зёрнышко. Выходит, Шишок наш, наш, — с этими словами она сорвалась с ветки и полетела оповещать своих товарок.
— Глупая ты птица, как же он может быть ваш, когда прозвание ему кедр?! — только и успела сказать вслед ей лягушка.
Знакомцы ещё беседовали о чём-то, когда сорока вернулась, но не одна, а со своими подружками. Что тут началось: каждая трезвонила на свой лад, стараясь перетрещать другую. У Шишка даже голова закружилась, а старая лягушка втянула голову и старалась из этой трескотни уловить главную суть. Наконец она громко воскликнула:
— Ква-ква-кватит, несносные тараторки! Вот и вся твоя тайна, Шишок. Получается, тот человек, спасший меня, привёз из тайги саженец кедра и поселил в своём саду. Кедр вырос и стал плодоносить — это твой отец, Шишок, ты не один теперь в этих краях!
— Ах, беда-то какая! — опять затрещали сороки. — Отец его нынче стал плох, совсем плох.
— Ветви его сохнут, хвоя желтеет, никаких шишек он больше не родит, — подхватила другая.
— Что стряслось? — строго спросила лягушка, — Говорите толком!
— Минувшей зимой умер хозяин, а хозяйка ушла жить в другой дом, вот он и захандрил, — отозвалась третья.
— Нет, недолог его срок, — трещала другая, — Недолог!
— Вот оно что! Тогда не теряйте времени даром, трещотки, отправляйтесь и во чтобы то ни стало, найдите ещё одну шишку, хоть малое зёрнышко и несите сюда. Кыш, вы, глупые, за дело!
Сороки улетели, Шишок совсем приуныл, но мудрая лягушка наказала ему:
— Негоже тебе, парень, впадать в уныние, кедр — дерево гордое и сильное. Ты не должен клонить голову, а жить, тянуться к солнцу изо всех своих сил, вопреки всем невзгодам. Ведь ты потомок тех, кто сгорел в том страшном пекле! Ты сын кедра, так расти и крепни во имя человека, спасшего твой род!
Зимой тебя укроют снега, вешние соки напитают твой ствол, солнце придаст тебе силы и, быть может, следующим летом ты дашь первые веточки. Я обязательно буду навещать тебя, а пока прощай до весны, мне пора впадать в зимнюю спячку.
Мудрая лягушка больше не пришла, хотя минула зима и весна. Кедрёнок ждал её до конца мая, а однажды утром проснулся от нестерпимого стрёкота сорок:
— Ах, какое чудо — это мы, это мы принесли сюда новые кедровые зёрнышки!
Шишок огляделся и вдруг увидел, что вокруг него пробились новые удивительные ростки с коричневыми шапочками на концах тонких зелёных ниточек. Пронизанные утренними лучами солнца они, словно китайские фонарики мерцали тут и там.
— Ах, — выдохнул Шишок, — Это же мои братики и сестрёнки! — грудь его наполнил чистый-пречистый воздух, какой бывает в хвойных лесах, — а сердце ликовало от радости.
— Квак! — услышал он знакомый голос. — Жизнь продолжается, Кедр!
Его впервые назвали таким ёмким именем — Кедр! Шишок распрямился и почувствовал, как в макушке у него защекотало, что-то щёлкнуло, выстрелило, запахло свежей смолой, он ощупал это место и понял, что там зародилась новая почка — нежная зелёная свечка, которая к осени распустится и быть может образуется первая веточка — предвестница будущей мощной кроны.


БРАТЬЯ НАШИ МЕНЬШИЕ


Трясогузка

Вы, ребята, наверное, уже знаете, что есть птицы лесные, а есть те, что живут рядом с человеком. А задумывались ли вы о том, почему они селятся рядом с нами?
В первую очередь они надеются на нашу помощь и защиту: человек и подкормит зимой, когда трудно добыть пропитание, и защитит весной-летом, когда птица заботится о потомстве.
Ведь посчитайте сами: человек мастерит для птиц домики, кормушки, поилки, это ли не помощь? А приходилось ли вам защищать птиц?
Мне, человеку деревенскому, доводилось. В минуты беды они сами прилетают к нам за помощью. Например, ласточки, завидев ястреба, мало того, что сбиваются в стаи и сообща гонят врага, начинают низко планировать, привлекая человека: «Помоги, видишь, мы в беде!» Важно только понять эту просьбу, а уж помочь в человеческих силах: громко постучи о донышко пустого ведра металлическим предметом, привяжи к длинной палке яркую ткань и размахивай ею как можно выше. Улетит хищник, побоится проказничать.
Однажды, работая на приусадебном участке: полола, рыхлила картофельные посадки, моё внимание привлекла трясогузка. Она близко подбегала ко мне и щебетала так громко и без устали, что я невольно стала отвечать ей: «Ну, чего ты хочешь? Деток кормить нечем? Собирай червячков, личинок, я тебя не трону». Птичка продолжала беспокоиться, а ко мне подбегала уже на расстояние вытянутой руки. «Да что это с тобой, милая? Никак, ты помощи моей просишь?» Я разогнула спину, трясогузка тотчас взлетела и пульсирующими взмахами крыльев зависла надо мной, не переставая щебетать настойчиво и громко. И вдруг меня осенило: во дворе ещё с весны стоит выгоревший, разбитый внедорожник, дожидается утилизации или ремонта. Супруг ещё задолго до этого дня говорил, что трясогузки где-то вьют гнездо, так и летают с сухими листиками, пёрышками, травинками. Уж не в нём ли устроили они себе гнёздышко?
«Пойдём, посмотрим, милая, что тебя так встревожило?» Птичка летела так, что я поняла: ведёт. И что же вы думаете? У внедорожника стоит чёрный соседский кот на задних лапах, передние на колесе, заглядывает под крыло. «Ах, ты, плут, чего ты тут промышляешь? Пошёл вон!» Кот, увидев меня, зыркнул зелёными глазищами, убежал. Трясогузка, уцепившись за электрический кабель, раскачивалась на нём и как мне показалось выжидала, когда я уйду.
Я ушла, но притаилась за калиткой ограды, любопытно мне было, куда она залетит. Юркнула она под крыло авто в том месте, где вынюхивал кот. Позже я осторожно заглянула в узкую щель между крылом и капотом и увидела там аккуратное гнёздышко, а в нём два сизых яичка.
Нет-нет я продолжала заглядывать туда до тех пор, пока не вылупились птенцы. Пока родители добывали корм, они сидели там с раскрытыми ртами, ждали добычу. А трясогузка ещё не раз за лето прилетала за моей помощью вплоть до того дня, когда молодняк поднялся на крыло. Ох, и хлопотные были денёчки у моей пташки! Зависнув в воздухе или на проводе, она старательно трещала-рассказывала мне как резвятся её дети в полёте, как беспокоится она, чтобы не попали они, неопытные ещё, в когти коту.
А потом принялась хлопотать за новое потомство. В благоприятное лето трясогузки высиживают по две кладки. Только гнёздышко птичка устроила теперь в другом месте. Видно поняла, что не безопасно то, старое.


Синицы

Возможно, вы читали, ребята, у Евгения Носова (не путайте с Николаем Носовым) рассказ «Тридцать зёрен», у меня своя история с синицами. Ещё в детстве папа научил нас, детей, заботиться зимой о птицах, подкармливать, особенно в морозные дни. Ах, как мило было смотреть из окна тёплого дома, как кормятся птицы у кормушек, наблюдать их повадки. Для синичек корм был особенный: развешанные на ниточках кусочки свиного сала. Птички, изловчаясь, как удобнее добыть корм, заодно и грелись.
Так вот о синицах. Развешала и я в своём саду по веткам яблони угощение для синичек. Сало обязательно должно быть несолёное. Соль — яд для птиц. А ещё я оставляю его на шкурке, иначе расклёванные кусочки могут оборваться, упасть на пол.
Дня три висело сало, никто не прилетал. На вопрос внука «почему», объяснила, как могла: «Птицы должны запомнить, где их привечают, а уж на следующий год обязательно прилетят на старое место».
Так и случилось. Однажды, посмотрев в окно я увидела, что как-то ритмично раскачиваются кусочки. Пригляделась. Ну так и есть, обнаружили их синички, угощаются на всех трёх яблоньках, а одна живенько так перескакивает с ветки на ветку, наверное, ждёт своей очереди, а возможно, следит, чтобы кот не подобрался, о чём сообщит сестричкам в случае надвигающейся опасности.
Насчёт птичьей памяти я была права: на следующий год синички вернулись в наш сад именно к яблоням. Более того — природа платит человеку за добро добром. Летом я обнаружила, что яблони не поражены вредителем — яблонной плодожоркой, зелёной тлёй, уховёрткой. Оказывается, синицы «потрудились» и собрали личинок с тех деревьев, на которых было развешано лакомство. Это ли не диво?
Если наблюдать за птичьими кормушками ежедневно, можно заметить, что кормиться прилетают они в одно и то же время. Стало быть, и у них есть режим в питании. А как же! Ведь в природе свой строгий биологический ритм. Внимательный человек, любящий природу, может составить для себя «календарь» своего сада, по которому можно свободно обходиться без часов. Например, в 6.00 перестаёт петь птичка-зарянка, в 6.30 — распускаются цветки лапчатки прямостоячей, в 7.00 птичка-варакушка садится на провода и исполняет свою сольную партию, в 7.30 — раскрываются цветки эшшольции, и так далее.
Любите природу, учитесь её мудрости и рациональности!


Ай да овцы!

Однажды осенью, в канун сентября пастух отказался пасти овец. Односельчане порешали улицей пасти по-очереди — по количеству животин. На двор Зарубиных приходилось два дня — суббота, воскресение. Эту обязанность родители возложили на Валю и Альку.
Овец условились пасти в лесу, где сохранилась ещё сочная трава. Отправляться туда надо было с раннего утра.
Мать собрала девчонкам узелок с едой, сестрёнки прихватили книжки, оделись теплее и отправились вслед за стадом, воспринимая эту задачу повинностью. Было даже как-то страшновато: не разбегутся ли овцы?
У Зарубиных была старая овца Лушка-покормушка. Почему такая кличка? Покормушками на селе называют животных, выкормленных искусственно — из рожка.
Лушка была любимицей, ручной, сообразительной овцой. В своём стаде она была лидером и вожаком. Но оказалось, что за ней тянутся и чужие овцы. Потому забота о том, что стадо разбежится, отпала.
Другое дело, что утро было серое, туманное, в лесу сыро и зябко, даже овцы сбились в кучу, будто грелись. Девчонки не решились садиться на сырую траву, расположились на стволе изогнутой берёзки, развернули книжки.
Выглянуло солнце, туман рассеялся, на душе стало веселее. Овцы мирно щипали травку. А к полудню наступила такая благодать, которая бывает только осенью: ласковое, прощальное тепло, чистые хорошо просматриваемые дали, яркие краски щедрого художника Осень. Отбросив книжки, девчонки стали бегать по лесу, собирать осенние букеты.
Овцы не думали разбегаться, после обеда некоторые улеглись отдыхать. Набегавшись, и девчонки пообедали и отдыхали на разброшенном покрывале, плели веночки, разговаривали.
Вдруг их внимание привлекла небольшая группа овец, которая вела себя возбуждённо. Они что-то выискивали в траве, выкапывали копытцами, и жадно поедали, толкая друг друга. К ним сбежались остальные животные, и такая у них началась суета, что девчонки невольно переглянулись:
— Чего это они? — спросила Алька.
— Не знаю, давай посмотрим.
Сёстры подошли к подопечным вплотную, пытаясь разглядеть их находку. Овцы — животные пугливые и беспокойные, к себе близко не подпускают, но тут они и ухом не повели, увлечённые неизвестным лакомством. Наконец девочки поняли: овечки нашли грузди — настоящие, сырые грузди!
Грибная пора уже закончилась, а эти, наверное, были последними, напревшими в опавшей листве. Да какие красивые: чистые, душистые — ровные, как на подбор! Целое семейство.
Пастушки не сговариваясь стали набирать грузди в подолы платьиц, ползали среди овец на коленках, смеялись, раззадоренные удачей и толкотнёй. Овцы не хотели отдавать свою добычу и словно соревновались в сборе, смачно хрустели молодыми груздочками, иногда смешно отрывисто блеяли, будто тоже смеялись.
На следующий день девчонки уже с нетерпением ждали поход в лес, прихватили с собой ведёрко. Однако весь лес обошли, нет больше груздей. А овцы опять отыскали. Ай да овцы!


Марфуша
Томе и Сонечке, внучатым племянницам

Завести козу супруги решили после того, как лишились коровы. Заболела Апреля. Много в тот год скота в деревне пало — эпидемия прошла.
Покупать новую? Накладно и сил у хозяев не стало, годы немолодые. А как в деревне без молочка? Решили приобрести дойную козочку. Сена на неё потребуется мало, прокормится вместе с овцами.
На ловца, как известно, и зверь бежит. Супруга увидела в газетке объявление: «Продаётся молочная стельная коза-первокотка. Недорого», адрес и телефон. Первокотка — это значит первый раз козлёночка принесёт.
Позвонили продавцу, договорились, поехали в другую деревню по указанному адресу.
Заводчица коз оказалась приветливой и доброжелательной, объяснила всё подробно, уточнила:
— В конце февраля появится вымечко, а вскоре и приплод ждите.
Козочка оказалась миниатюрная, пригожая: животик белый, спинка и ножки чёрные, глазки умные, бородка аккуратная, рожки небольшие, сама шустрая. Новая хозяйка назвала её Марфушей. Привезли домой, пустили к овцам в хлев, только в отдельную загородку, где обычно содержали ягнят. Огляделась Марфуша на новом месте и ну плакать «ме, ме-е-е». Хозяин с хозяйкой решили, что скучает она по своим сородичам и к новому месту пока не привыкла. Ничего, свыкнется. Ушли.
Только нет покоя козочке, плачет и плачет сиротка. Пошёл хозяин посмотреть, а Марфуша оказывается не плачет, а требует, чтобы её в общий загон к овцам пустили — так и прыгает на заборку. Пошёл по воду, а там у колодца сосед погодился, советует:
— Выпусти её, она себя в обиду не даст. Ты коз не знаешь.
Послушался хозяин, выпустил, а сам вышел и наблюдает в дверную щёлку. Видит, коза стоит посреди стайки, а овцы по углам рассыпались-разбежались. Только которая попытается приблизиться, Марфуша её прочь гонит, кричит угрожающе, разбежится да как даст рогами в бок. «Вот так коза-дереза!» — думает хозяин, зашёл убедиться, видит: сам старый баран-предводитель забился в тёмный угол, смотрит продолговатыми зрачками, говорит своим сударкам:
— Бе-е-е, ббе! — что на овечьем языке значит: «Беда, беда, какое-то чудо в хлеву появилось, лучше от него держаться подальше».
Марфуша отвечает:
— Мме, м-е-е! — Меня не трогать! — вот ведь бедовая какая!
Стали жить вместе. На ночь Марфуша себе самую тёплую лежанку выбрала. Да чтобы больше никого рядом не было — барыней лежит.
— Мме! — Место моё!
К хозяину привязалась больше всего. Придёт он в хлев, корм, воды задать, с подопечными, разговаривает, а с Марфушей вовсе на её языке, спрашивает:
— И чего ты всё «ме», да «ме»?
— Мм-е! — Марфуша ему отвечает. Мм-еня покорми. — И покуда он не уйдёт, всё бегает за ним, мекает.
Как-то задумал хозяин убрать в хлеву, вывезти из яслей (кормушек) объеди, сухой подстилки натаскать. Объеди — это такое объеденное до сухих былок, негодное на корм сено. Уложил их на волокушу — санки без полозьев, повёз за хозяйственный двор по снежной целине. Глядь, а Марфуша следом скачет. Копытцами по насту проваливается, по самое брюхо, но обратно не бежит, приноровилась в хозяйский след прыгать.
— Что ты будешь с эдакой дерезой делать! Ты зачем за мной пошла?
— Ме-е, — коза отвечает. — Меня не бросай!
Освободил хозяин волокушу, пошёл обратно. Молчит Марфуша, оглянулся, глазам своим не верит: забралась козочка на волокушу и стоит себе смирно, видно и козе понятно — зачем кричать, когда тебя сам хозяин на санках катит? Вот так Марфуша — умница и хитрованка!
Всё бы ничего, только сомнение у хозяев заронилось. Говорит хозяин хозяйке:
— Видно обманули нас, не будет у неё никакого козлёнка, скачет как коза, никакого ей укорота нет.
— Она и так коза, — смеётся хозяйка.
Засеверил февраль, принёс бураны снежные, занедужил хозяин, слёг — в больницу положили. Осталась хозяйка одна. Трудно ей справляться: дров наколоть, печи протопить, снег до стога раскопать, сена надёргать, воды принести, навоз из стайки убрать. И так каждый день — суров февраль.
Однажды поутру зашла в хлев, нет козы, только слышит:
— Ме-е-е! — это Марфуша.
В ответ ей тоненько эдак:
— Ммека.
— Где ты, Марфуша? — удивляется хозяйка.
А Марфуша ушла в отгороженный отсек, спряталась в уголке. Пригляделась хозяйка, а под животом у Марфуши козлёночек — малюсенький такой, как игрушка живая.
— Марфушечка-душечка, мы ведь тебе не верили, а ты вот как, сама управилась! Умница ты наша! Так вот почему ты себя в стаде хозяйкой вела, сразу дала понять, что в обиду ребёнка своего не дашь.
— Мме, — Меня надо было слушать! — Марфуша говорит, — ещё и копытцем пристукнула.
Пригляделась хозяйка, козлёнок — девочка. Назвала его Дарёнкой, помните, как в сказке Бажова? Только там девочку Дарёнкой звали, но и козочка девочка.
Пришло время и овцам котиться, стало в хлеву пять ягнят и один козлёнок. Ягнята по-овечьи «бе-е» говорят, козлёнок по-козьи «ме-е», но живут дружно. Марфуша ягнят не обижает, понимает, что дети, хоть и овечьи.
Вскоре хозяин поправился, домой вернулся. Опять стал за стадом своим ухаживать. Любуется, как Дарёнка кушает. Хвостиком часто-часто трясёт, мордочкой поддаст матери в вымечко, отдавай мол, молочко, сильно я проголодалась.
Пришла весна, закапала с крыши капель, веселее затенькали синички, воробьи переполох устроили — уже гнёзда готовят. Появились первые проталины.
Снег сошёл совсем, на поляне стали пробиваться первые травки, хозяин выпустил в большой загон овец и коз. Вот радости-то было, особенно малышне, резвиться на просторе. Скачет Дарёнка, но от матери далеко не убегает, как чуть, под животом прячется.
Хозяин с хозяйкой поехали в город забирать внучек на весенние каникулы, овец и коз в огород к стогу с сеном выпустили, пускай гуляют.
Привезли внучек. Сестрёнки Тома и Сонечка первым делом пошли с дедушкой ягнят и козлёночка глядеть. Смотрят, а Марфуша-то такое набедокурила! На стог забралась, сено разметала, тонкую берёзку сломила, ветки обглодала, за забор выбралась и остальных зовёт за собой. Дарёнка уже там, а овцы вдоль забора носятся, лазейку ищут.
— Вот коза-дереза — беспокойное хозяйство! — ругается хозяин.
— Дедушка, скоро мы с ними играть будем? — спрашивают внучки.
— Завтра всех на задворки огорода выпущу, бегайте, резвитесь.
Хорошо в деревне у бабушки с дедушкой. Ручейки звенят, воздух свежий, первые одуванчики расцвели, скворцы прилетели.
Тома уже большая, всё больше книжки хорошие читает, стишки сочиняет, а Сонечка на карусели катается, привязалась к Дарёнке, бегают вместе, то на перегонки пустятся, то в догонялки.
Быстро бегает Сонечка, а Дарёнка ещё быстрее. Разбежится до первой кочки, перепрыгнет ловко, задними ногами от неё оттолкнётся, наберёт скорость в полёте и опять скачет. Истый ребёнок! Смотреть на неё — душа радуется. Сонечка смеётся, по телевизору на канале «Мир животных» она видела — так скачут горные козочки, а Дарёнка им дальняя родственница.
Жаль, каникулы быстро пролетели. Повезли дедушка с бабушкой внучек обратно в город. С утра хозяин опять выпустил овец и коз на поляну пастись. Марфушу привязал к колышку у стога с сеном, чтобы она не набедокурила как в прошлый раз, рядом бадейку с водой поставил.
Вот близится время к обеду, нет хозяев, только слышат соседи как козочка плачет не переставая, дворовый пёс Тузик охрип от лая. «Дай, — думает соседка, — пойду посмотрю, может, что-то случилось?»
Только калитку в огород открыла, глядь, козлёночек скачет, зовёт:
— М-е-е-ка, — отбежит и снова вернётся, — ме-ка, — за мной иди.
Прошла соседка к стогу, ах, вот в чём дело: запуталась Марфуша на верёвке, до такой степени, что уж мочи нет подняться, на коленках стоит, головой крутит, бородёнкой трясёт. Кое-как распутала верёвку, бадейку с водой поднесла. Напилась коза, да как боднёт рожками по бадейке, как копытцами стукнет — опрокинула, пролила воду проказница, сердится, что с ней такая оказия приключилась.
Только Дарёнка радуется, прыгает рядом, кричит:
— Мме-мме-меня похвалите, это я матушку из беды выручила.
Во так Дарёнка — умница-разумница, вся в мать-козу уродилась!
Пришло время доить козу, отсадили от неё Дарёнку. Не нравится Марфуше, теребит хозяйку за рукав — пощипывает зубами, завернув верхнюю губу! Думает, наверное, что ребёнок её теперь голодный останется.
— Не шали, Марфуша, стой смирно, не оголодает твоя дочь! Травку во всю щиплет и пойло ей молочком закрашу, — строжит её хозяйка. — Привыкнешь, сама будешь ждать, когда доить приду.
Привыкла Марфуша, стоит теперь спокойно, жвачку пожёвывает, глядит по сторонам, контролирует, чтобы в стайке порядок был, пока она занята.


Куриные мозги

Слышали вы выражение «куриные мозги», о недалёком, глупом человеке? Всё потому, что курица считается глупой птицей. А вот и посмотрим!
Хороша Марфуша, жаль, молока пока мало даёт — первокотка. Хозяева приобрели старую козу-молочницу. Вымечко у Беляны большое, молока теперь на всю семью хватает. Стоит она в отдельной загородке, кормят её особо. В рационе у молочницы то болтушка — запаренный комбикорм, то мятая отварная картошка, то очистки от неё, обрезки от моркови, капусты. Зимой животным, как и людям не хватает витаминов, вот и подкармливает козу хозяин.
Заборка в отсеке для козы сделана из тёса до самого верха, никто не перепрыгнет, не проберётся, лишь под самым потолком небольшая щель имеется — доска обломилась.
Принёс как-то хозяин корм Беляне, вышел из стаи за сеном, возвращается, слышит, в загородке будто курица хозяйничает: «Ко-ко-ко!» Заглянул, ну так и есть, хохлатка — самая хитрая, смелая курица ворует корм у козы. Матильда, такую кличку ей хозяйка дала, потому, как курица воображуля. Перья у Матильды белые, только на хохолке-шапочке рыжие. Выступает важно, по сторонам посматривает, хохолком потрясывает: «Ко-ко-ко-какова я?» А коли яичко снесёт, блажит на весь двор, будто подвиг совершила.
— Как ты сюда попала? — удивился хозяин, — Не иначе на моей спине заехала, когда заходил, наклонялся. Как я не услыхал? Тебе будто зерна не хватает! Кыш отсюда, плутовка!
Ладно. Живут дальше, не тужат, на другой-третий день Матильда опять в загородке у козы. «Как же она умудряется?» — думает хозяин. Лазейка под самым потолком, ведь не снайпер же курица — взлететь и сразу в щель угодить. «Подкараулю же я тебя!» — пообещал хохлатке.
Принёс в очередной раз корм, вышел, а сам в окошечко подглядывает. Оконце в стайке маленькое, чтобы тепло не выходило, но видно всё как на ладони.
Ходит Матильда, крутит головой, будто высматривает чего-то. Клюнула большую белую овцу прямо в мордочку. Та отпрянула к загородке, Матильде того и надо, вспрыгнула ей на спину, а оттуда прямиком в лазейку, голову просунула, крыльями затрепыхала, глядь, и уж нет её — перебралась к козе.
Смотрит хозяин, глазам своим не верит. На другой день тот же сценарий! Это ведь надо сообразить: приглядеть, что лазейка имеется, и овцу выбрала самую старую, покладистую, надрессировала, вставай, мол, лесенкой мне послужишь! Вот так куриные мозги!


Мурка

Это случилось ранним утром. Кошка Мурка, преследуемая собаками, запрыгнула в чужой огород, забилась в огуречные плети, затаилась. Убедившись, что удалось уйти, стала зализывать раны. А пострадала Мурка изрядно: ладно бы лапы, хвост — живот прокусила злющая дворняга, спущенная с цепи.
Всякое движение доставляло Мурке острую боль, но превозмогая её, кошка вновь и вновь вылизывала сочащуюся кровь, иногда жалобно вскрикивала.
Целый день прошёл в муках, раненой не становилось легче. Жаркое солнце стояло в зените, в траве буйно били кузнечики, Мурке хотелось пить, дышала она тяжко, но встать и попытаться найти воду, сил не хватало.
Кошку начали одолевать крупные зелёные мухи, привлеченные запахом крови. Ей приходилось всё чаще поднимать голову, отпугивать назойливых насекомых.
К вечеру стало прохладнее, деревня огласилась звуками идущего с выпасов стада. Вскоре Мурка услышала совсем рядом приветливый голос хозяйки подворья. О подойник звучно ударили струи пенного молока. Мурка не сдержалась и тихонько позвала на помощь, никто не услышал, а жажда мучила её теперь вдвойне.
После дойки хозяйка взяла лейку, набрала воды и отправилась в огород полить грядки, но прежде решила собрать огурчики к ужину. Она огибала грядку вокруг, внимательно осматривала плети, снимала и клала зеленцы в подол фартука.
Мурка напряглась. Попытаться ли ей отползти в сторону, укрыться или понадеяться на помощь чужой для неё женщины? Там, где она жила раньше, её не жаловали. Злой хозяин без конца гонял её чем придётся, Мурка часто голодала, надеялась только на свои силы: ловила мышей, лазала по помойкам в надежде найти хоть какой-то съедобный кусочек.
Особенно трудным было для Мурки пережить зиму. В дом хозяин её не впускал. В лучшем случае ночевала в тёплой стайке с коровами, в худшем, забиралась на крышу и прижималась к печной трубе, оттого шерсть её была перепачкана землёй, сажей и глиной.
Сегодня в поисках добычи Мурка ушла далеко от дома, но угодила в беду. Едва вырвалась из собачьих зубов, извернулась, хватила когтями за уязвимый мокрый нос, смердящий псиной. Перепрыгнула через первый попавшийся забор.
Кошка вспомнила, как ласково разговаривала хозяйка с коровой, решила, будь, что будет, жалобно пискнула.
— Чего это тут? — удивилась хозяйка, — раздвинула плети. Наклонилась рассмотреть.
Взгляду её предстала невесёлая картина. Худющая, грязная, с неопределённого цвета шерстью, слезящимися глазами, кошка была явно помята кем-то.
— Матушка, откуда ты такая? Ах, какая у тебя опасная рана — брюшина прокушена, собаки, знать, постарались. Чем же я тебе помогу? Коли кишки целы, затянется рана, а коли и там дырка, тогда пропащее твоё дело.
Мурка понимающе мяукнула, смотрела в глаза хозяйки молящим взглядом. Когда та поднялась и пошла куда-то, попыталась ползти следом, но боль сразила её, сил хватило только на то, чтобы опять вылизать рану.
— Лежи, лежи, я сейчас, — успокоила её женщина.
Вскоре она вернулась с блюдцем, налила воды, подставила к мордочке несчастной. Та жадно припала, вылакала долгожданную влагу, опять пискнула.
— Хватит, матушка, нельзя тебе при таком ранении. И кушать нельзя. Что завтра день покажет.
Хозяйка бережно переложила кошку в картонную коробку с подстилкой и унесла в сарай. Осторожно погладила. Кошка покорно гнула голову, мяукала — жаловалась, как ей больно.
— Зовут-то тебя как? Мурка, Мурка! — позвала. Кошка ответила. — Мурка, значит, угадала?
Мурка благодарно зажмурила глаза и даже попыталась мурлыкать.
— Не придумаю чем обработать твою рану, всё равно ведь вылижешь всё. Ладно уж, пока лечи себя сама, а там видно будет. Утро вечера мудренее. Завтра посоветуюсь с ветеринаром.
Хозяйка ушла, а Мурка успокоилась, она поверила, что теперь в безопасности.
Каждый день не по разу приходила женщина к кошке, поила и кормила, осматривала рану, присыпала каким-то сладковатым порошком. Вскоре Мурка пошла на поправку и стала выбираться из коробки, ластиться у ног доброй хозяюшки.
Когда кошка совсем выздоровела, хозяйка вымыла её, и она стала такой пригожей, какой никогда не бывала прежде. По тёмно-коричневому фону будто художник яркими мазками разбросал белые, рыжие, чёрные пятна, вывел стрелками глазки, нарядил в белые чулочки. Усы — всем усам усы! А мурлычет так звонко, будто песенку поёт. Ласковая и преданная кошка, помнит добро.
— Какая у тебя весёлая кошечка, — говорили женщине.
Мышей кошка ловила, как и прежде, только больше не ела их, приносила к ногам хозяйки, вот, мол, смотри, не зря твой хлеб ем.
Уходить к старым хозяевам Мурка не подумала. Ведь доброе слово и кошке приятно. Не было бы счастья, да несчастье помогло. Вот ведь как бывает!


Фомка

Дорогие ребята, а знаете ли вы что-либо о ёжиковой жизни?
Выросшая на природе, я многое могу рассказать вам. Например, видела своими глазами, как ёжики умываются. У ежей очень длинный узкий язык. Извернувшись, он прочёсывает им все участки тела, а мордочку, равно как кошка, умывает передними лапками, опершись на задние.
Однажды в нашем доме появился ёжик, замученный собакой. Да, да, не удивляйтесь, дорогие ребята. Не один раз в походе за грибами, ягодами мы, будучи детьми, отбивали ежей у собак. Это человеку собака — друг, а ежей они ненавидят именно из-за их неприступности в шубе из иголок. А есть такие собаки, которые способны растерзать ежа. Распаляемые злобой из-за их неуязвимости, они изматывают колючую находку, катают по траве, лая в остервенении, в кровь раздирают себе лапы, нос, язык, инстинктивно пытаются добраться до мягкого места — волосяного брюшка, переворачивают ежа на спину и добиваются-таки своей цели. А если ещё рядом окажется водоём, собака умышленно катит колючий клубок к воде. Оказавшись там, ёж раскрывается, пытаясь плыть, вот тут-то его и настигают собачьи зубы.
На этот раз собаке не удалось порвать, поранить ежа, но страху, надо думать, наш герой натерпелся.
Ёжик был далеко не детёнышем, но и не крупным старым ежом, а, так скажем, подростком. По характерному угрожающему пыхтению — «Фо-фо-фо-фок!» — назвали его Фомкой.
Мы кормили Фомку тем, что едят кошки: молоком, мясом, кашами.
За лето ёжик подрос и, чувствуя доброе отношение, не стал дичиться, свободно ходил, стал понимать свою кличку. Стоило позвать ежа, налив в блюдце парного молока, он спешил к миске, не брезгуя присутствием кошек.
Однажды мы попытались предложить ему на обед сырую рыбу. Надо было видеть, с каким вожделением он набросился на неё, поедая с головы, лапами удерживая за туловище. Чёрные глаза-бусины засветились хищным светом. Вот так Фомка! Неужели в природе ежи способны ловить рыбу? Но ведь мышей они ловят, жучков, паучков. Наверное, и рыбой не пренебрегают при возможности.
На зиму мы занесли ёжика в дом, уговорившись с мамой, что ухаживать и убирать за ежом станем сами.
Фомка стал совсем ручным. Любимчик всей семьи фыркал порой угрожающе на кошек, но совершенно не боялся людей. Мы, дети, кормили его с рук. А у меня была еще такая забава: приманив Фомку каким-либо лакомым кусочком на ладонь, положенную тыльной стороной к полу, я с удовольствием щекотала его за мягкий тёплый пушистый животик. Фомка не сопротивлялся, убедившись, что подачек больше не будет, деловито сползал с ладони и шёл восвояси.
Ежи в природе ночью ведут активный образ жизни. И хотя нашему Фомке еды хватало, ночью, повинуясь природному инстинкту, он отправлялся на «охоту». Ночные похождения Фомки напоминали тяжелые шлепки босых ног по крашеному полу. Будто мужичок бегает. Впрочем, мышами у нас в доме больше и не пахло, говорят, для мышей ежи опасней кошки.
Фомкины бдения не прошли даром не только в этом смысле… Сколько раз, спешно собираясь по утрам в школу, я не могла найти свой шарфик либо варежку. Мама ругала меня за неряшливость, я спешно находила новую одежку. Придя из школы, тщетно искала пропажу.
Вскоре таинственное исчезновение вещей прояснилось. Жили мы семьей из шести человек в тесном домике. Поэтому для складирования обуви и одежды в ход шли не только шифоньер, комод, даже ниша под диваном была занята. Кто-то из домочадцев открыл ту нишу. В уголке лежали: мой шарфик и рукавица, носок брата, кухонное полотенце, какие-то обрывки газет — всё, что плохо лежало, заботливо перетащенное Фомкой. Вот смеху-то было! Папа объяснил нам, что Фомка «вьет» себе гнездо на зимовку. Зима тогда выдалась суровой, Фомка, наверное, иголками чуял это и ночами не тратил времени зря.
Но однажды ёж пропал. Мы искали его всюду: проверили все углы, подкроватные и поддиванные пространства, Фомки не было. Безрезультатно обшарили всё подполье с фонарём. Долго горевали в недоумении: куда он мог исчезнуть из нашего дома? Со временем стали забывать об утрате, часто вспоминая, какой забавный был наш Фомка, как прогонял от миски кошек, как, пригнув иголки, забирался под диван…
Пришла весна, звонкими веселыми ручейками, гомоном первых перелетных птиц ворвавшись в наш маленький домик. Весь день брат прокапывал ручейки, спускал вешние воды с ограды, а вечером решил пойти в клуб. Снял демисезонное драповое пальто, всю зиму провисевшее на гвоздике в стене, сунул руку в рукав и вдруг с веселой гримасой на лице выдернул обратно: «Фомка!»
«Где Фомка?!» — несказанно обрадовались мы. А брат уже выворачивал пальто наизнанку. Нашей радости не было предела! Там, в рукаве, мирно свернувшись клубком, спал наш Фома.
Летом мы отнесли Фомку в лес — его родной дом.


Эбонит

Однажды на совхозной ферме у рыжей кобылицы Яшмы родился необычно шустрый красивый жеребёнок тёмной масти с белой звездочкой во лбу и белыми чулочками на длинных стройных ножках. Кто-то воскликнул: «Гляди-ка ножки-то как из эбонита выточенные — добрый конь будет». Так крепкого, резвого стригунка назвали Эбонитом. Жеребёнок рос не по дням — по часам, приводя в восторг ухаживающего за кобылой конюха. Давно Семён мечтал приобрести в совхозе лошадь в личное подсобное хозяйство. Его выбор пал на родившегося жеребёнка. К осени следующего года мечта его осуществилась: Семен выкупил Эбонита.
Привыкший к заботливым рукам Семена, жеребёнок недолго тосковал по матери-кобылице, а вскоре освоился и с новым окружением — домашним скотом. Но подрастая, выказывал всё же свой гордый нрав, ведь не уподобляться же в хлеву бестолковым пугливым овцам или визгливому поросёнку Борьке!
Жизнь в хлеву была сытная, беззаботная. Наступившая морозная зима тоже не пугала — в стойле всегда было тепло. Только вот теснота отведенного для Эбонита жилища угнетала не на шутку. Поэтому, когда в дни оттепели хозяин выпускал скотину в просторный загон, Эбонит носился по нему, взбрыкивая ногами и подкидывая гордую голову. Тогда начинался полный хаос: сначала, взбудораженный его скачкой, начинал носиться подросший за лето бык Яхонт, задрав дугой хвост. Овцы с ужасом в глазах горохом носились друг за другом.
Эбонит вызывал Яхонта побегать на перегонки. Разыгравшись, конь и бык сшибались грудью, с брыком разбегались в разные стороны.
Семён хоть и с удовольствием смотрел, как разминается скот, тщательно следил за стельной коровой. И если уж Апрелька начинала волноваться и нервно мотать головой, прикрикнув на Эбонита и Яхонта, загонял скотину, приговаривая:
— Ну, ну, нарезвились и будя. Хватит!
Яхонт, нагнув голову, забегал в открытую дверь стайки, а Эбонит, сделав ещё один задорный круг, тоже стремглав забегал в свой тёплый уголок, выдувал горячий воздух из ноздрей.
В середине марта в одну из тёмных ночей, Эбонита тревожила необычная возня в хлеву. Свет в эту ночь не погасили. Несколько раз приходил то хозяин, то хозяйка, то сразу оба. Тихо и тревожно о чем-то переговаривались, крутились возле коровы Апрельки. Далеко за полночь Апрелька начала тяжело и шумно дышать, грузно поднялась на ноги. В это время в стайку заглянула хозяйка, ласково оглаживала корову по вздувшемуся брюху, уговаривала:
— Ну, давай, Апрелюшка, матушка, давай, постарайся!
Эбонит растревожено прядал ушами, чутко принюхивался к новым рождающимся звукам и запахам. Часто перебирал копытами, вытягивал шею, пытался понять: что всё-таки происходит, почему люди не спят, отчего так тяжело вздыхает Апреля?
Зашёл хозяин, сдержано сказал:
— Ну, вот, слава Богу, Господи благослови!
— Опять бычок.
— Угу. Ишь, какой лобастый!
Апрелька замычала как-то жалобно, в ответ ей тоже кто-то мыкнул слабеньким голоском. Люди разговаривали с коровой:
— Приводи своё чадо в порядок.
Хлопотали, переносили по хлеву что-то тяжёлое, потом погасили свет, хлопнула входная дверь, всё стихло. Эбонит, наконец, успокоившись, незаметно задремал.
Утром, чуть свет пришла хозяйка, подняла заспавшуюся Апрельку и стала доить в маленькое ведёрочко.
Эбонит принюхивался к запаху парного молозива. Вскоре заглянул хозяин:
— Ну, что тут? Как назовём?
— Пускай Буян будет.
Когда хозяйка принялась кормить из ведёрочка Буяна, Эбонит, наконец, понял причину ночной суеты — в их хлеву появился новый обитатель — это был телок, рыжий с белёсыми пятнами по бокам.
С этого дня Эбонита, Яхонта и овец практически на весь день выпускали гулять по деннику. В воздухе, промытом от зимней серости, все ощутимей чувствовался приход весны. Её пробуждающие запахи волновали, щекотали ноздри, теснили грудь от радостного предчувствия чего-то неизбежного, нового. В деннике снег протаял грязными ноздрями вдоль забора и полностью сошёл посреди, обнажив сенную труху, выбитую ногами скота. По краям стали образовываться грязные плешины.
Скоро, совсем скоро хозяин выпустит свой домашний скот на широкую поляну за деревней. Выгуляться, пощипать первоцветов, проклюнувшихся из-под старой промерзшей дернины.
Этой весной Эбониту исполнится два года. Семен планировал начать приучать коня к упряжи. А пока впереди было лето, сочный луг, речка, куда пригоняли скот на водопой.
Когда хозяин первый раз надел на Эбонита уздечку, конь не противился, не понравились ему только холодные железки, называемые удилами, которые ему засунули в рот, заложив за задние зубы. Эбонит крутил головой, полагая, что железки выпадут, но хозяин успокаивал его, оглаживал по крутой шее, крепко держал под уздцы. Эбонит смирился. Тогда хозяин повёл его за уздечку вслед за собой. Эбонит покорно пошёл, потому что при малейшем сопротивлении железки начинали давить на зубы. Потом хозяин приучил его останавливаться по команде. Он натягивал уздечку на себя, при этом странно делая губами дребезжащий звук: «Т-пру!» Железка впивалась Эбониту в углы рта тем сильнее, чем сильнее он сопротивлялся. Когда Эбонит усвоил и эту науку, хозяин прицепил к уздечке длинный повод и заставил Эбонита бегать по окружности. Со временем Эбониту даже понравилось это занятие: он свободно гарцевал по кругу, игриво загнув шею, надо только внимательно прислушиваться к командам хозяина, а после он наградит Эбонита сладким хрустящим кусочком сахара.
Семен был доволен результатами обучения молодого коня и в награду за это Эбонит стал ходить теперь не в общий гурт с домашним скотом, а с совхозными лошадьми, которыми заведовал хозяин.
Здесь в табуне сородичей Эбониту нравилось гораздо больше. На день всех тягловых лошадей забирали на работу, а молодняк свободно пасся целый день.
Вскоре Эбонит обратил внимание на молодую необъезженную кобылицу Сусанну. Сусанна была моложе его и имела ярко-рыжий окрас. Гордая сухая голова Сусанны вскинулась, когда Эбонит впервые приблизился к ней. Кобылица не отпрянула, а напротив призывно и кротко заржала, вытянув навстречу шею, обнюхала его. Эбонит обнюхал её гриву, пахнущую ветром и солнцем, и навсегда запомнил этот аромат. С тех пор Эбонит стал держаться возле, иногда доверчиво положив свою голову на её шею.
Днём Семен приучал коня к седлу. Эбониту хоть и чудно было, что его спину теперь опоясывает нечто легкое, но он не сопротивлялся, ведь хозяин обходился с ним ласково. Но когда Семён первый раз сам сел в это седло, конь от неожиданности просел, недовольно вскинул голову и понесся с места вскачь. Ему хотелось сбросить седока, но тут в углы рта крепко впились удила: ещё никогда не натягивал Семён их так туго. Эбонит занервничал, и припустил ещё сильнее, выворачивал и подкидывал голову. Семён довольно грубо и жёстко натянул удила, и повелительно приказывал: «Т-пру! Расходился он! Т-пру!» Эбониту стало невыносимо больно, он поневоле остановился, отчаянно фыркал так, будто устал от непосильной ноши. Семен ослабил удила: «Ну, то-то же, молодец, умница Эбонит!», — угостил коня сахаром.
На следующий день Семён повёл лошадь под уздцы прямиком в совхозную кузницу. Эбонит прядал ушами, предчувствуя что-то тревожное. Его завели между бревнами, служащими привязями для коней, крепко укрепили уздечку. Потом к копытам прибили какие-то гнутые железки. Эбонит не сопротивлялся, это было совсем не больно, а когда Семён повёл его обратно, копыта Эбонита вдруг зацокали о торную дорогу, — цок, цок, цок. Так цокают все взрослые лошади из его табуна.
По вечерам Семён зычно кричал:
— Эбонит, Эбонит! Идём на речку купаться.
Конь с радостью бежал навстречу, любил он, когда крепкие руки хозяина расчёсывали ему специальными щетками бока и круп, начинающую отрастать гриву.
Позже Семён приучил его к большой упряжи. Эбонита захомутали, прикрепили сбрую. В ход пошли гладкие жерди, называемые оглоблями, впрягли в гремящую широкую, как плоское корыто телегу. Теперь в руках у хозяина, была не уздечка, а широкие ремённые лямки — вожжи. Семён уселся на телегу, свесив ноги на сторону:
— Давай, Эбонит, постигай новую науку.
Так Эбонит стал работать как все взрослые лошади. Его отпускали в ночное. Он всякий раз с волнением ждал этого момента, знал, что встретится там, на росистом лугу с Сусанной.
Спустя еще два года у Сусанны появился маленький тонконогий жеребёнок один в один мастью в Эбонита. Эбонит держался несколько в стороне, ведь к боку Сусанны прижимался жеребёнок, то и дело, подсунув голову ей под брюхо, сосал сладкое жирное молоко, помахивал коротким пушистым хвостиком.
Так повторялось из года в год — у Сусанны появлялся новый жеребёнок, подобный Эбониту.
Шли годы, и хозяин вышел на заслуженный отдых, год от года становясь немощней.
Скотины в хозяйстве у Семёна заметно поубавилось, и хотя Эбонит был ещё довольно молодым крепким конём, однажды на хозяйственный двор пришли чужие люди. Эбониту сразу не понравились чужаки, от них пахло каким-то резким, неприятным запахом больших дорог, по которым коню приходилось ездить крайне редко. Эти люди о чем-то миролюбиво беседовали с Семёном, заглядывали коню в зубы, ощупывали его бабки и крепкий круп. Потом один из них сел верхом и поехал. Эбонит тревожно прядал ушами, но повиновался, он ведь привык к тому, что изредка Семён давал его в работу к чужим людям. Наконец гости пожали Семёну руку и, ушли.
Эбонит успокоился. Но наутро хозяин не спешил выводить его на работу, а к полудню вернулись вчерашние люди, и Семён сам повёл Эбонита со двора под уздцы. На крыльцо вышла хозяйка, глядя Эбониту вслед, тайком утёрла передником слёзы. Семён был хмурый, отворачивал лицо, стараясь не смотреть в глаза коню.
Потом случилось ужасное… Эбонита заставили взойти по наклонному настилу в кузов грузовой машины, в которой уже стояла другая лошадь. Почуяв недоброе, он упирался, не шёл на трап. Тогда Семен стал ругать его и даже поддавать кулаками по бокам. Чужие люди тоже толкали его. Эбонит заржал тоскливо, но с места не сдвинулся. Тогда Семён передал повод человеку, а сам ушёл ненадолго, вернувшись с кнутом в руках. Никогда раньше любимый хозяин не бил Эбонита. Ведь он прекрасно понимал все его команды. А тут на него подняли руку, да кто? Сам хозяин! Эбонит заартачился ещё больше, его, доброго коня, оскорбили, унизили! Семён, распаляемый досадой и на себя, и на коня, бранился чёрными словами и сёк в отчаянье бока и круп Эбонита, вскрикивал:
— Н-но, пошёл ты, чёрт! Что ты мне душу рвёшь, и так тошно!
Эбонит взглянул на хозяина, у того по щекам текли крупные слёзы. И тогда конь, высоко вскинув голову, заржал тонко и обречённо и вдруг легко заскочил в кузов машины. Тотчас его крепко накрепко привязали уздечкой к борту. Эбонит больше не смотрел в сторону хозяина, он не видел, как тот, не прощаясь с чужими людьми, низко склонил голову и быстро ушёл, скрылся с глаз.
Машина тронулась. Перед затуманенным слезами взором Эбонита проплывали родные дома и улицы, затем луга и пастбища. И наконец, машина, выбравшись на большую трассу, понеслась по асфальту. Мимо и навстречу им проезжали, грохоча огромные машины. Эбонит больше не смотрел на дорогу и не принимал участия к другому пассажиру, что стоял бок о бок с ним. Иногда на поворотах они сталкивались крупами, перебирали задними ногами, чтобы сохранить равновесие, но Эбониту было теперь всё равно, понурив голову, полузакрыв глаза, он будто дремал.
Ехали долго, смеркалось. На дорогу пал туман, окутывал тело в холодные, влажные волны. Ночью машина остановилась, к кузову вновь поставили наклонно доски, и он на этот раз совершенно спокойно сошёл под уздцы на землю, его увели в тёмный незнакомый двор, привязали к столбу. Принесли охапку свежей травы, но Эбонит не притронулся к корму.
Потом он стал работать, так же, как и дома, либо скакал куда-то понукаемый новым хозяином.
На новом месте его исправно кормили. Но ему не милы были чужие запахи с примесью бензина и гари, что по утрам стлались серой дымкой, окутывая низменное, сырое место нового поселения.
А по ночам Эбониту снились родные заливные луга с чистой и сочной травой, речка с прозрачной студеной водой. Он помнил своё стойло и корову Апрельку, даже глупые овцы в хлеву ему теперь представлялись родными. Но больше всего он скучал по Сусанне, по её гриве, по тёплому родному боку. Не думал Эбонит только о Семёне…
Однажды под осень хозяин оставил Эбонита спутанным на лугу. Это был не тот солнечный луг, на котором он скакал ещё жеребёнком. Здесь не было других коней, только две козочки паслись невдалеке.
Вдруг воздух прорезал тоскливый звук улетающих косяком журавлей. Равняя ряд, журавли летели клином в сторону его родины. Этот тревожный, прощальный звук родил в душе коня чувство тоски и протеста. Эбонит резко рванул вверх, и, сопротивляясь путам, стал изо всей силы скакать по лугу, пытаясь усилием крепких мышц разорвать их. И о, чудо, путы лопнули! Эбонит взвился на дыбы, а потом поскакал легко и свободно.
Вперёд, только вперёд! Быстро доскакав до трассы, конь рванул по ней в обратном направлении. Мимо громыхали машины, но он их не боялся — его пьянила свобода и звала родина. Один раз его чуть не зацепила большущая машина, тогда он слегка умерил прежний пыл, свернул на обочину, перевел дыхание, и вновь поскакал. Под копытами мягко пружинил дёрн. Вскоре впереди путь ему заградила вода. Воды было много, под ногами зачавкало. Эбонит остановился. Машины грохотали теперь вверху, проезжая по узкому мосту. Конь решил искать пологий сухой берег, чтобы переплыть на другую сторону. Ему пришлось уйти далеко от трассы, пока он нашёл такое место. Зашёл в воду по грудь, затем поплыл, легко управляя мускулистым телом. Вот и противоположный берег, под ногами проваливалось илистое дно. Копыта уходили в холодную кашу по верхние бабки, но вот стало легче — еще несколько рывков и он очутился у кромки отвесного, но не очень высокого берега. Оттолкнувшись задними ногами, Эбонит попытался выскочить на берег. Но что это? Его переднюю правую ногу, будто кто-то невидимый держал под водой. Тогда он рванул её изо всех сил, нога поддалась, но вместе с ней, на обрывке пут вытянулась чёрная коряга. Эбонит вновь рванул тело вверх и на этот раз выбрался на берег. Коряга, больно ударяла о бабки, тащилась следом. Эбонит заржал протестующе и вновь ринулся вперед. Боль пронзила нижний сустав — конь от неожиданности упал на колени. Пришлось смириться и идти шагом.
Между тем уже заметно стемнело. Холодной сыростью потянуло от воды. Вперед, только вперед! Эбонит выбрался, наконец, на высокую насыпь, по мелкой гальке. Что-то хрустнуло под копытом, и в следующий миг ненавистная коряга отпала вместе с треснувшей пополам подковой. Прихрамывая, он всё же шёл вперёд! Сумерки взяли землю в свой плен. Но трасса не затихла — навстречу по-прежнему грохотали машины, ослепляли его фарами дальнего света. Одна длиннющая «фура» притормозила, из кабины послышались громкие возгласы:
— Какой лось!? Я же тебе говорю лошадь.
— Точно лошадь.
«Фура» прокатилась мимо. Местность наконец, стала пологой, и конь сошёл с трассы в поле. Под сенью редкого леса, он стал щипать траву, пугая полусонных кузнечиков. Эбониту совсем не хотелось есть, его мучила жажда, но он должен подкрепиться, иначе не хватит сил. Потом он дремал, опираясь на здоровую ногу.
Утром, едва забрезжил рассвет, опять пошел вперёд. Идти стало легче — отдохнувшая за ночь нога не причиняла теперь столь резкой боли.
К исходу вторых суток, Эбонит прискакал на родной луг. Сусанна, узнала его по запаху, призывно заржала издали, и, выбрасывая спутанные передние ноги, пошла навстречу. Эбонит ответил ей радостным распирающим грудь ржанием. Они встретились. Задирая вверх тонкие головы, сошлись грудью, переплелись шеями…
Поутру на луг пришла бывшая хозяйка, она искала не вернувшегося вчера домой телёнка. Увидев Эбонита, который стоял, опершись головой о шею Сусанны, женщина вскрикнула:
— Эбонит! Эбонит, Эбонит.
Конь заржал отрывисто. Но когда та попыталась подойти ближе, отпрянул прочь, уводя с собой рыжую кобылицу.
Старая женщина с порога заполошно сообщила:
— Семён, что делается! Эбонит вернулся!
— Где он? — недоверчиво поднял голову хозяин.
— На лугу, пасётся со своей Сусаннушкой.
— Ты что, старуха, белены объелась? Побластилось тебе!
— Ну, так иди и посмотри! И вообще, так ведь негоже, люди искать станут, надо бы его домой привести.
Семён заторопился, трясущимися руками схватил буханку чёрного хлеба, разломил пополам, густо посыпал солью, спешно убежал со двора.
«Почудилось бабке, как есть почудилось» — думал Семён, но непонятное волнение теснило грудь, гнало вперёд. Вот и луг, мирно пасущиеся животные. Быстро охватив взглядом группу коней, он успокоился: «Как знал, почудилось бабке, нет тут никакого Эбонита!» Но на всякий случай решил заглянуть за ближайшие кустарники. И ещё сквозь зелень листвы увидел ярко рыжую шерсть Сусанны. Заторопился, раздвинул ветки кустарника. Ну, так и есть: вот они голуби — Сусанна и Эбонит. Из груди Семёна вырвался радостный оклик:
— Эбонит, Эбонитушко, мой родной! — в этот миг он решил для себя: «Выкуплю, на коленях стану просить, выкуплю обратно!»
Эбонит вскинул голову, посмотрел на Семёна, тот протягивал ему хлеб, приближаясь с каждым шагом:
— Эбонитушко, я вот тебе гостинец принёс, пойдём домой!
Конь отпрянул, и, развернувшись, ускакал в поле без оглядки.
Семён едва приплёлся домой. Бабка встретила тревожно:
— Ну, что Семён, видел ты его?
— Видел.
— Ну, а домой-то привёл?
— Предал я его Мария, ведь предал! Не пойдёт он со мной.


ЗАРИСОВКИ О ПРИРОДЕ


Лыжная прогулка

Всякий раз, приезжая на родину зимой, стараюсь сходить в лес на охотничьих лыжах по проложенной братом лыжне.
Продвигаюсь медленно, я ведь не гонки устраиваю, хочу послушать зимний лес, тишину. Зимой она особенная. Спит природа, укрывшись лёгкими, тёплыми перинами, — снегу выпало щедро. Эта тишина завораживает, стараюсь не нарушать её, такую сказочную, хрустальную. И всё же звуки есть. Чуть шелестят на ветру красноватые кроны берёз, потрескивают настывшие стволы, трепещут их тонкие берестинки. Изредка упадёт шапка снега с нагруженной ветки, и опять тишина.
Вот и первая живность: птички пуночки, сорвавшись с полынной вылущенной ветки, попискивая, стайкой перелетают в пружинистом, пульсирующем полёте в чащу. А вот дробный перестук дятла — лесного санитара. Ищу его глазами: где-то высоко трудится. Вот и следы его «промысла»: высокий пень весь в дырках и у подножия трухлявая щепа. Останавливаюсь, держу фотоаппарат наготове: «Ну, где же ты?» Ага, снялся с осины, полетел прочь. Большой, пёстрый, красная шапочка на голове. Снять не удалось, но я и встрече рада! Уже повезло!
Тут прогнувшийся до земли разросшийся кустарник, убранный снежными подушками и перинами, образовал шалаш. Ах, какие кадры! Пытаюсь разбудить воображение: вот где Царство Берендея! Пробивающиеся сквозь ветки лучи солнца дробятся, переливаются радугой.
Поворачиваюсь в противоположном направлении, и тут лепота: стройные берёзки особицей выскочили на снежный простор, облитые солнцем, красуются, готовые хоть сейчас в хоровод.
На снежном покрывале тут и там следы. Пытаюсь прочесть эту лесную азбуку. Всё исхожено лисами: ищут хищницы запах русаков, не смущает их близость деревни.
Глубоко проторенные дорожки — тетеревиный след. Обрываются они под кустами, укрытыми снежными перинами в непролазном буреломе — птицы прячутся на ночлег в снегу. Если прийти в лес до полного восхода солнца, так и выпархивают они из своих укрытий, порой прямо из-под ног, иной раз от неожиданности душа уходит в пятки.
На чистинке, в стороне, опять лисий след, только не такой, как в охоте за зайцами. Тут рыжая плутовка мышковала: сплошная линия следов прерывается — лисица прыгнула, учуяв мышку, пробила лунку, ухватила добычу и опять вперёд. Вся полянка истоптана подобным образом.
Эти строчки-стежки мышка оставила. Мелкие трёхпалые следочки — птичьи отметины. А это что? Чётко, будто по циркулю, перьями выложены веера, в середине дуги лунка, и основание-ручка на месте, дальше — дорожки с коготками от лапок. Ни дать, ни взять веера разбросаны! Какой тут бал-маскарад разыгрался? Может, берёзки кружились и обронили, кто-то поднял потом, а след на снегу остался? Разглядываю, гадаю. Да это же сороки тут резвились: лапами настрочит в перебежке, упадёт озорница в снег, распластав крылья, клювом и головой лунку пробьёт, хвостом ручку «нарисует» — вот и отпечаток на снегу в виде веера. Да много-то как! Может, сороки так же, как лисы, мышкуют? Нет, сорока может поживиться от другого хищника, украсть или подобрать остатки добычи, а такой след остаётся от купания птиц в снегу. Вот чистюли какие!
А вот и лесной пруд. Вода в нём, должно быть, промёрзла до самого дна и сама ниша занесена снегом. Тихо. Иду берегом, огибаю пруд с лесистой части. Но что это? Сваленные бобрами осины и берёзки я видела осенью, а эти новые, вот и кора свежая, выбрана зубами как фрезой. А далее глубокий след в снегу, такой, будто тут кто-то всем телом, по-пластунски ползал. Рассматриваю как следует. Отпечатки лап с перепонками, как гусиные. Но какие же гуси зимой? След ведёт под берег пруда. Стало быть, бобры. Лапы у них с перепонками, хвост лопатой. В воде бобёр неуязвим, потому, как пловец отменный. На промысел выходит скрытно ранним утром. Зима в этом году мягкая, вот и не сидится им в хатках, вышли свежими ветками полакомиться.
Лыжня вывела меня на ровную поляну. Снег слепит глаза. Далее по курсу две плакучие берёзы раскинули ветви чуть не до земли. Но что это качается на ветвях, будто пуховые варежки? Подхожу вплотную. И впрямь варежки. Серые, желтоватые, пушистые. Считаю: «Две, три, четыре». Кто же потерял рукавички? Это гнёздышки синицы-ремеза. Отверстие-лаз в гнездо напоминает прохудившийся палец рукавицы.
Гнёзда в буквальном смысле сотканы из природного войлока: вызревших пуховок ивы, серёжек осины, летучих семян одуванчика, иван-чая, осота, шерсти животных. Устраивает их ремез на гибких поникших веточках, обязательно с развилкой на конце. Эта развилка служит каркасом, который они оплетают, и образуется кокон. Настолько искусно сделано — глаз не оторвёшь, а ведь в наличии у хрупкой птички клюв да лапки. Это же чудо! Человеку руками не сотворить такого.
Самого ремеза в природе я видела. Мелкая пичужка с дымчато-охристой грудкой, голубоватым отливом крыльев и хвоста, клювик тонкий и острый, лапки мизерные, темя белое, чёрная полоса обрамляет глаз. «Циви-циви», — пропела по-синичьи звонко птичка с ветвей яблони в саду и упорхнула прочь.
Так вот ты какая, птичка-невеличка! Теперь, когда жилище твоё увидела, понимаю: поистине, мал золотник, да дорог. Какое искусство в строительстве! Ведь и для хищника недоступно, попробуй, уцепи гнездо с тонкой веточки. А как, должно быть, птенчикам твоим там тепло и уютно, и непогода не страшна, палец-лаз направлен вниз, влага не попадёт, а ветер — не беда, качаются птенцы как в колыбельке-люльке.
Лыжня пересекла поляну, снова нырнула в лес. Иду по кромке небольшого оврага. Внизу старые деревья чернотала. Стволы их корявые, извилистые, кроны причудливо переплелись ветвями. Очень живописно смотрятся на фоне белого полотна снега, словно резчик по дереву упражнялся тут в своём искусстве. Есть что-то таинственное, фантастическое в таком лесу. Тут впору сказочнику черпать сюжеты.
Открылся дальний вид на деревню с голубыми дымами из труб, спокойным, умеренным крестьянским бытом — стожками сена, поленницами берёзовых дров, изгородью из жердей — таким знакомым с детства. Ловлю себя на мысли, что в последнее время предпочитаю снимать не людей, а картины природы. Остановись, мгновение, снимаю! Придорожные берёзы, шлагбаумом развесив ветви, перекрывают лыжню — и тут красиво, достойно кисти живописца!
Закончилась моя прогулка, щёки румянит лёгкий морозец, грудная клетка развернулась в полную мощь, а сердце полнится восторгом и грустью — завтра мне в дорогу домой, в пригород, где уже не так привольно дышит человек…


Цивилькин пруд

1

Цивиль — это река в Чувашии. Малый Цивиль, Большой Цивиль. Откуда в Сибири знаю о такой реке? Спросите вы.
В детстве я прочитала художественную книгу о национальном башкирском герое Салавате Юлаеве, одном из главных руководителей башкир в пугачевском движении. Путь его проходил по Волге, Каме, Чусовой, в том числе и по реке Цивиль.
Затрудняюсь теперь сказать, что впечатлило меня в той книге, но название реки осталось в памяти.
Родиться и вырасти мне посчастливилось в деревне, потому окружающий мир, природу, я познавала не из книжек с картинками, а из жизни.
Окончив три класса, самостоятельно ходила в ближайший лес не боясь заблудиться. Были у меня потаённые местечки, где собирала грибы, цветы, которые особенно нравились. Так, например, с раннего детства люблю незабудки. Мелкие, но такие милые глазу цветы наших суровых широт. В бутонах незабудки розоватые, а распустятся — голубые, как небушко, в серединке жёлтый ободок. И название милое «не забудь-ка»!
Читая журнал «Юный натуралист», я узнала, что цветок этот обладает оригинальными свойствами. Он хранит секрет прочности дамасской стали. Если раскаленное стальное оружие, снятое прямо с наковальни окунуть в сок растения, металл становится необычайно твердым. Такой клинок разрубает железо и камень и отливает синью незабудки.
Прогулки по лесу приносили мне новые знания. Не раз находила я гнёзда птиц, но никогда не трогала их руками, лишь примечала, из чего они сделаны, какая птичка в них живёт, какие яйца откладывает.
Стала понемногу разбираться в травах. Первым был подорожник — при дороге он. Разбил коленки-локти в кровь, промой лист подорожника, приложи к ране, вот и первая помощь.
Однажды в знойный день лета отправилась проверить, не появились ли грибы. Тщательно обошла первый лесок, ничего не обнаружив, поспешила в следующий. Солнце палило нещадно, хотелось поскорее миновать небольшую поляну, чтобы спрятаться под кущами в тени. Вдруг слух мой уловил жалобный писк. Приглядевшись я обнаружила на куче мусора двух щенков. Чёрный был уже мёртвый, а белый с чёрными пятнами жалобно плакал и беспомощно ползал по этой куче, тыкался мордочкой, страдал от палящего солнца.
Собачкой это существо назвать было нельзя, так как это был совсем ещё кутёнок — слепыш с удлинённой несформировавшейся головой, мизерными слабыми лапками. Щенок был чумазый от пыли и мусора, прилипшего к шёрстке и не отсохшей пуповине, но я не побрезговала, прижала его к груди и поспешила домой. Над вопросом: позволят ли родители взять собачку, когда во дворе уже имеется пёс, почти не задумывалась, знала — сжалятся и разрешат.
Дома, под навесом уложила кутёнка в коробку с подстилкой и начала придумывать, как накормить несчастного. Малышей в нашем доме не было, значит, соску взять негде. А найдёныш страдал и продолжал жалобно скулить.
Наша мама работала в ветеринарной аптеке и в моих игрушках числились списанные медицинские шприцы, пинцеты, склянки-баночки, пипетки.
Одноразовых пластиковых шприцев ещё не было, а были стеклянные, их кипятили и употребляли многократно. Поршень и наконечник, куда надевается игла, из нержавейки.
Вот в такой шприц, только без иглы, я набрала коровье молоко и вставила наконечник в рот щенку, осторожно надавливая на поршень. Почувствовав во рту съестное, бедолага быстро сообразил и начал причмокивать, кушать. Наевшись, свернулся клубком и уснул.
Кормила я его часто, щенок приноровился и стал сам сосать наконечник, так, что поршень сам по себе быстро продвигался вперёд.
Мне хотелось играть со щенком, но он больше спал, пригревшись в тряпье.
Рос он не по дням, а по часам и вскоре у него появились на месте сросшихся век маленькие щёлочки, потом глазки открылись совсем. Цвет глаз был пока неопределённый, мутный, потом взгляд стал совсем осмысленный и любознательный.
Я разговаривала со щенком, часто называла его кличку, даже пропевала её: «Цивиль, Цивилька, милый мой» — так назвала его в честь реки. Вскоре щенок начал понимать своё имя. В коробке ему уже не лежалось день-деньской, потому я вырезала в ней проём, в который он при надобности выбирался и потешно ковылял, пытался играть, очень любил посидеть на ручках.
Вскоре стала приучать его пить из блюдца самостоятельно, так как одного шприца молока ему уже далеко не хватало.
Сначала это было неумело, он дрожал передними лапками, наклонившись над миской, а задние разъезжались, не слушались, язычок иногда хватал один воздух, либо нахлебавшись носом, щенок чихал, оседая и разбрызгивая молочные капли по сторонам. Это было мило и потешно, но и этой науке он обучился. Теперь кормить его стало просто.
Подрастая, щенок превращался в красивую собачку: ушки его стали больше и чуть приподнялись над головой в основании, кончики свисали. Шёрстка завивалась колечками на животе, боках и ушках. Причём мордочка была белая, а ушки чёрные. Чёрные пятна по бокам и на лапках чулочки, хвостик колечком. О, этот хвостик! Поскольку туловище у Цивиля было длинное, он изгибался кольцом и пытался поймать непослушный хвост, кружась волчком.
Прошёл год, щенок вырос, превратившись во взрослую молодую собачку. Ни о какой породе речь не шла, но короткие, мускулистые, хоть и колесом лапы говорили о его жизнестойкости. Сидеть на месте ему не удавалось, поскольку это был очень подвижный и жизнерадостный пёсик. Ласковый и игривый, он носился по двору без устали, радуя домочадцев.
Только один крупный недостаток был у собаки: он шёл к любому человеку, доверяясь ему целиком.
Меня, как хозяйку он преданно любил, а я, по-видимому, не сумела его правильно воспитать. Да, да, ребята, животных тоже нужно воспитывать. Даже существует профессия — кинолог. Кинологи учат собак различать хозяина и постороннего человека. Выполнять определенные команды и вести себя прилично в обществе.
Ничего этого я ему не привила, будучи сама ребёнком. Это обстоятельство сыграло с моей собачкой злую, коварную шутку, окончившуюся трагедией.
Как многие растущие организмы, Цивиль был очень прожорливый. Возможно в нём жил инстинкт самосохранения, зародившийся там, на мусорной куче, когда он умирал от голода. И, несмотря на то, что еды было предостаточно, он брал из рук любого человека всё, что ему предлагали. Ел даже то, что не едят обычно собаки: огурцы и яблоки, сырую картошку.
Многие потешались над моей собачкой, над его нравом и этой странностью — поедать всё, что предлагают. Люди знали его кличку и могли увести за собой куда угодно.
Цивиль всегда сам возвращался домой. Всякий раз он беззаботно прибегал во двор, свесив розовый язык. Ластился и резвился, выказывая свою любовь и радость. Но однажды едва приплёлся невесёлый и сразу улёгся под навесом. Его поведение меня насторожило. Я присела возле него, гладила и спрашивала, в чём дело. Цивиль как-то виновато смотрел мне в глаза и слабо бил хвостом в знак признания.
Потом он начал скулить и ползать по земле, выражая страдания и муку. Я позвала на помощь маму. Она внимательно осмотрела собаку, раскрыла свою ветеринарную книгу и вывела вердикт: «Кто-то отравил твою собаку, должно быть чем-то «сдобрили» хлеб, а он проглотил его целиком».
Она попыталась задать ему какое-то лекарство, но Цивилю час от часу становилось всё хуже. Всю ночь он маялся, а я заливалась слезами, но спасти собаку не удалось, утром мы обнаружили Цивиля мёртвым.
Хоронили пёсика в поле за деревней мы, дети, втроём: моя двоюродная сестра и соседский мальчик. Место выбрали возле молоденькой берёзки. Могилку копали по очереди, сменяя друг друга.
Годы спустя могилка сравнялась с полем, поросла травой, но выросшая берёзка как ориентир, без труда указывала на место, где лежит мой Цивиль.
Вот и вся печальная история. Можно было отступить от истинного повествования и написать весёлый, оптимистичный конец. Но жизнь, ребята, состоит не из одних только радостей. Бывает в ней и боль, пережив которую, человек начинает оценивать мир иначе.

2

Потом я стала взрослой и уехала из родного села, то поле расчистили и отрыли котлован, из которого добывали для нужд хозяйства глину и песок.
Когда и эта надобность отпала, котлован наполнился водой, зарос камышом и рогозом, заилился и превратился в лесной пруд — красивейшее место. Питается он близкими грунтовыми водами, талыми весной и дождевыми летом. Купаться там нельзя — стояча вода загрязнена и слишком илистое дно.
Пруд и берега его густо населены. Нужно только уметь замечать. Животные и растения наделены тончайшими приборами, которые улавливают незначительные изменения давления, влажности, температуры, и даже звуковых волн, которые нашим органам чувств недоступны. Но если любить и беречь природу, жить в гармонии с ней, она многое откроет вам.
Тут много и хорошо думается, созерцается. Посидим на пологом травянистом берегу, понаблюдаем.
Над водной гладью трепещут радужные стрекозы с огромными изумрудными глазами. Им тут самое место. Свои личинки они откладывают, прикрепляя к водным растениям. Рыбаки называют их «водяными львами» — настолько грозный вид имеют личинки. Такая личинка может и рыбаку прокусить палец до крови. По-научному они наяды и питаются мелкими водными насекомыми, ракообразными, личинками мух и комаров. Кроме того, они очищают водоём от разлагающихся останков животного и растительного происхождения.
День безветренный, но вдруг по воде проходят лёгкие круги. Присмотревшись вы увидите, что по водной глади как конькобежцы-виртуозы скользят водомерки. Это насекомое имеет удлинённую форму — лодочкой, с длинными тонкими ногами, об искусстве и мастерстве которого позаботилась сама природа. Брюшко их сплошь покрыто волосками, снабжёнными особым воскообразным веществом, поэтому маленькое тельце и ножки не намокают во время движения по воде. Кроме того, между микроскопическими волосками образуются пузырьки воздуха, дающие возможность насекомым не погружаться в водную гладь, при том мизерный вес их тому способствует. Вот почему водомерка не тонет.
В пруду водятся караси и ротаны (головёшка, травянка, бычок). Желающие поудить рыбу подолгу сидят тут у воды. Есть даже коты-рыболовы, а вернее любители свежей рыбки, которые на берегу ожидают улова хозяина.
Домашние гуси купаются до вечерней зори. Бывает, залетают и дикие уточки.
Пришли бобры, устроили плотину в лесистой части водоёма. Если подойти тихо, можно увидеть этих обитателей. Почуяв опасность, они быстро уплывают в свой домик, на прощание шлёпнув по воде хвостом-лопатой.
Весной пруд оглашают громкие лягушачьи песни. Если вам доведётся услышать настоящий лягушачий концерт: «Куввак-ка-как! Куввак-ка-как!», на следующий день ждите хорошую ясную погоду. К непогоде лягушки тоже квакают, но не заливистой трелью, а глухо — в воду: «Бу-у-ква! Бу-у-ква!», будто дуют там в пустую бутылку.
Перед дождём, охотясь за мелкой мошкой и комарами, над гладью пруда стремительно пикируют ласточки. Их прилетает столько много, воздух разрезается словно чёрно-белыми бумерангами, кажется, стоит протянуть руку, и ласточка коснётся тебя крылом.
В ясную погоду поутру гулко перекликаются кукушки. Если посчастливится, можно полюбоваться иволгой. Имея золотисто-жёлтое оперение, эта птица хороша своей песней. Называют её лесной флейтой. Звуки песни её переливчато-нежные. В хорошую погоду иволга чётко произносит «фию-лиу». Но перед наступлением ненастья крики иволги протяжны и напоминают кошачий вой. В моём детстве папа хорошо подражал свисту этой птицы и меня обучал этому искусству.
Теперь перейдём в лесистую часть водоёма. Тут берег выше и сразу отвесно уходит в воду. Берёза, осина, ивняк, шиповник и дикая яблонька растут, подступая близко к берегу. Деревья и кустарники тоже могут рассказать нам о многом. На листьях ивы при приближении непогоды выступают капельки воды. Когда берёза даёт много сока по весне, лето предстоит дождливое. Если летом лес без ветра шумит — к дождю, а перед грозой затихает. Туман стоит над лесом — будет дождь, пойдут грибы. Если полетел пух с осины — иди за подосиновиками. Рябина гроздна — зима морозна.
Продвигаемся вдоль берега в тенистую часть пруда. А это что такое? Пень от осины довольно толстый, но не трухлявый, а будто заточенный на конус как гигантский карандаш огромной точилкой. Поверхность древесины гладкая — как ножом по маслу резали. Вот и след от резцов видно. Это же бобры поработали. Да вот и тихая заводь, где-то тут, наверное, их домик. Но не станем тревожить трудяг, вернёмся домой, вот уже и солнце пошло на закат, окрасив воду красными бликами.
Остается добавить: дедушки-бабушки приводят сюда городских внуков знакомиться с живой природой.
А какие красивые кадры тут могут поймать любители тихой охоты! Особенно красив пруд ранней весной и осенью, когда деревья и кустарники отражаются в его зелёных водах как в зеркале. Белые облака плывут, будто опрокинувшись с неба.
В деревне пруд по-прежнему называют котлованом, я же, приходя в это место, мысленно называю его Цивилькиным прудом.
Историю с собачкой помню, как назидание: нужно быть добрым и иметь сострадание к братьям нашим меньшим, оберегать их, нести ответственность ведь они бессловесные и порой беспомощные. Нужно воспитывать их, объяснять, что такое «хорошо» и что такое «плохо».
А родную природу любить и относиться к ней разумно и бережно, и она одарит нас не раз своей красотой и богатством.


Кто в теремочке живёт?

Сентябрь. И вновь я на родине среди родных людей, привычных с детства мест, среди родной природы. Отпущено мне всего пять дней, а погода не задалась: дождь и слякоть, жирная грязь, сопутствующая этому. Солнце выглядывает редко, как бы нехотя озирая окрестности, прячется вновь за серыми, насыщенными влагой облаками.
Меня охватывает отчаяние: уехать, не побывав в лесном Храме? На третьи сутки с утра дождя нет, ветерок разгоняет тучи. Появляются приметы на ясный день, можно после обеда прогуляться по окрестному лесочку. Однако надежды мои не оправдываются. День серый, воздух пропитан сыростью, как сквозь сито она просачивается, оседает на одежде, лице, скапливается на проводах и ветках растений. Птицы и те не рады, лишь чёрные вороны тяжело хлопая крыльями, сбиваются в стаи, и летят в поля.
И всё же после обеда решаюсь пойти, предусмотрительно обувшись в резиновые сапоги, поверх лёгкой куртки натянула плащ-дождевик, в кармане портативный фотоаппарат и очки. Следуй за мной, юный читатель. Сейчас мы попытаемся понаблюдать и выяснить, как вдохновляет природа писателей и поэтов. Постараемся сделать это на примере русских классиков.
Путь мой лежит к искусственному водоёму, примыкающему к лесу. На обувь почти тотчас наматывается чёрная солончаковая грязь. Иду затравеневшей обочиной, рассуждаю про себя: «Если в лесу сильно уж сыро и некомфортно, вернусь».
Вот и нерадостные строки классика пришли на память:
Скучная картина!
Тучи без конца,
Дождик так и льется,
Лужи у крыльца…

(А. Плещеев)
Но мысли эти выветриваются очень скоро. За деревней взору открывается красота. Умейте видеть! Вот ажурный лист полевой герани, раскрашенной осенью в ярко малиновый цвет. Ах, хорош! Такая яркая краска только у художницы Осень. Рядом кисточка ягод костяники, прозрачная насквозь — вызрела, напитанная солнцем. Сорвать, съесть, ощутить во рту забытую бодрящую кислинку? Нет, пусть красуется. Кто-то пойдёт этой же дорожкой и полюбуется, как и я.
Горелый пень украсил шиповник, причудливо выросший из его корня. На красно-коричневых стеблях почти не осталось листьев, зато ало горят продолговатые ягоды. Ох, и хорош чай из них!
Любуюсь просторами, цитирую замечательное стихотворение Ф. Тютчева:
Есть в осени первоначальной
Короткая, но дивная пора —
Весь день стоит как бы хрустальный,
И лучезарны вечера…

Слева по ходу большой котлован, вдающийся в лесной массив, о котором я уже дала подробное описание в рассказе «Цивилькин пруд». От воды ещё больше влаги:
Нивы сжаты, рощи голы,
От воды туман и сырость.
Колесом за сини горы
Солнце тихое скатилось.

«Подсказывает» мне С. Есенин. Обогнула водоём, вышла на лесную накатанную дорогу. За кустом лозы округло скатывается в осинник не солнце, а дорога, манит за собой.
Почему бы не пройтись. Осина осенью особо щедро одарена всё тем же художником. В этом году она багрово-красная, перекликается с золотом берёз, нежно прозрачным тальником оранжево-жёлтого цвета, жухлой бежевой травой — вся тёплая линия палитры налицо.
Снимок за снимком. А душа наполняется какой-то нетерпеливой жаждой, сродни удачной рыбалке, когда клюёт. Только успевай поворачивать голову, всюду открывается новый вид, неповторимая гармония. «Даже в самой простой фотографии открыта капелька жизни», — так сказал Н. Сладков — детский писатель-натуралист.
Из осинника устремляюсь на простор. Там скошенное в летнюю пору поле, уложенные копны сена на фоне целой гряды лесного массива — низкий осинник ещё зелёный, а высокий уже багровый. Это сочетание — зелени на красном очень живо вписывается в пейзаж, ах, если бы ещё был солнечный день, кучевые лёгкие облака! На память невольно приходят строчки И. Бунина:
Лес, точно терем расписной,
Лиловый, золотой, багряный,
Веселой, пестрою стеной
Стоит над светлою поляной.

Снова выхожу на лесную дорогу и опушкой берёзового леса двигаюсь в сторону, где искусственное насаждение сосен. Делаю кадры дальнего плана и панорамные и решаю возвращаться, только теперь через лес. Набредаю на три берёзы-великанши, выросшие из одного корня. Мох-лишайник на стволах «ожил» от влаги, приобрёл голубовато-зелёный цвет. Это тоже красиво, даже необычно. В моём арсенале кадров появляется много с такими стволами и пнями, нарядившимися лишайником и мхами, мозаикой опавшего листа.
Грибов уже нет, отошла их пора. Встретились два сопревших подберёзовика, семейка осклизлых коровяков. Этот гриб, как только не называют: коровник, коровья губа, коровяк, свинушка тонкая, дунька. Подберёзовики насадила на сучки дерева, пусть сохнут. Белочек в наших краях нет, но может, кому-то пригодятся.
Дождевик мой весь покрылся влагой, но одежду защищает исправно. Родные, наверное, беспокоятся, что ушла надолго, да знали бы они, как мне хорошо, отрадно тут! Уверена: какая-то ещё большая радость ждёт меня впереди. Да вот же оно! Под берёзой белеет огромный гриб-дождевик (так и хочется сказать чемпион, когда речь идёт о размерах)? О, нет, это всего лишь брошенный эмалированный чайник. Мусор в лесу, конечно, не порядок! Нехорошо, преступно засорять окружающую среду! И всё-таки что-то влечёт меня к нему. Подхожу, вижу: обыкновенный, с носиком, с ручкой, только крышечка утеряна, заглядываю внутрь.
Природа приспособила отслуживший своё сосуд под жильё для лесных обитателей. «Теремок», совсем как у А. Толстого! «Кто в теремочке живёт?» — присаживаюсь на корточки, чтобы заснять. Боже, какой восторг! Да, да, по-человечьим законам, это теперь самое настоящее жильё — квартира. Пол в ней устлан изумрудным мхом, а на нём поселился и папоротник и мелкие (с горошину) грибочки. Потолок самый что ни на есть подвесной — ажурная паутина. Тончайшие нити её не покрыты капельками влаги, значит вязальщик был тут, обследовал свою сеть. Делаю кадр. Срабатывает вспышка. Да вот же хозяин! Мелкий, чёрный, словно покрытый лаком паучок, воинственно выбегает из укрытия, суетливо добирается до середины кружева, быстро трогает лапками там, сям, убедившись, что добычи нет и целостность ловушки не нарушена, прячется вновь. Паутинка, что тянется у него из брюшка, даст знать ему о малейшем колебании, вот и теперь он прибежал, уловив мои шаги, либо вспышку фотоаппарата. Если пауки покидают паутину и прячутся в укрытия — жди ухудшения погоды, так звучит народная примета. Этот паучок пока не покинул орудие своего лова, значит, можно ещё надеяться на вёдро — ясную погоду.
Любуюсь напоследок — до чего же мудра природа! Всё-таки железо и эмаль, то, из чего сделан чайник — природные материалы, не пластик, который не разлагается с годами. Живите-здравствуйте, поселяне как в старой доброй сказке! Может, в этом теремке найдётся ещё кому-то место, вон в носике целая пещера с выходом наружу.
Делаю буквально несколько шагов и вновь «терем» — большой муравейник. Ясно, кто в этих хоромах живёт! Понаблюдать всё же стоит. У М. Пришвина есть рассказ «Муравейник»: «Нужно долго наблюдать, чтобы понять муравьиное дело». Ага, муравьёв на поверхности совсем мало, по пальцам можно сосчитать. Движения их вялы. Оно и понятно, не любят они сырую погоду, сидят в тепле, трудятся внутри жилища. Эти, на поверхности — часовые «солдаты», потревожь их и тотчас из муравейника начнут появляться другие, предупреждённые «стражей». Не станем этого делать, пусть лесной народец наслаждается редким покоем. Ведь жизнь их многотрудная, обременённая заботами.
Типичный муравейник, в котором обитает семейство рыжего лесного муравья, имеет сложное многокамерное устройство. Есть тут «солярий» — где можно погреться, «зимовальная» — где зимуют сообща, «хлебный амбар» — для злаков, «царская» — для самки, «коровник» — для содержания тли, «детская» — для потомства — яиц, и личинок, «мясная кладовая» — для складирования добычи, «кладбище» — для мёртвых сородичей и остатков от пищи.
И «профессий» в этом мудром устройстве достаточно: упомянутые уже солдаты, разведчики, строители, наблюдатели, няньки, уборщицы, рабочие муравьи, фуражиры.
Остаётся только порадоваться: муравей — малейшее насекомое, но как органично устроено его жилище и быт.
Следующим моим фото-трофеем оказалась погибшая берёза без вершины. Как же густо она населена грибами — до самого верха. Издали подумала, что опята, но нет, какие-то ярко-охристые на крепких приземистых ножках грибы — возможно род рядовок, что словно сбегают с неё потоками-ручьями.
Тут я задерживаюсь надолго, хочется снять со многих ракурсов, налюбоваться. Обхожу берёзу вокруг, основание комля у неё достаточно внушительное, с могучими корнями, выпирающими из почвы буграми. Всё поросло тёмно-зелёным мхом как подушкой. Ой, а это что за чудо? Опять чей-то терем-теремок? Поистине! В стволе дупло, примерно на расстоянии полуметра от земли. Это даже не дупло, а уютное гнёздышко, и поселились в нём… Грибы! Целая семья вольготно распустила серые пластинчатые шляпки-зонты.
Сверху шляпки словно перчиком «паприкой» присыпаны от тлеющего ствола.
По науке такие грибы, селящиеся на деревьях и питающиеся их соком и плотью, называются паразитами (живут за счёт других). Но в природе всё взаимосвязано. Это звено. Струхнет вконец больное дерево, упадёт, рассыплется в прах. В прах ли? Нет. Всё условно. На этом месте образуется перегной — гумус, почва для других растений. И как знать, возможно — но вырастут на месте пня, коряги ли негодной, его прямые потомки — внуки-правнуки и нового поэта вдохновят, как в свое время восхитился и написал Н. Некрасов: «Идёт, гудёт зелёный шум»…
На лесной прогалинке рдеет дичок яблони, усеянный плодами — ранетками. Вот тут-то я полакомлюсь, вспомню детство. На каждой ягодке светится капля, визуально, как линза увеличивает ягоду в размерах. Осторожно снимаю первую горсточку. Да они уже мятные — вызрели, прихваченные холодными утренниками! Забытый вкус детства! М-м-м, вкуснятина!
В детстве моё поколение не было избаловано фруктами, потому радовались вот такому простому подарению от природы — ранеткам. Собирались стайками, как птицы свиристели и щипали мятную ягодку, до оскомины набивали рот. Правда, дичка тогда не росла в лесном массиве, семена их разнесли птицы, равно как черёмуху и малину с деревенских подворий.
Из живности кроме паучка и муравьёв особо никого не видно. Даже птицы сегодня редкость. Сорока трещала высоко на ветке, как рулём управляла своим длинным хвостом — держала равновесие. Знать, оповестила всех лесных жителей: «Берегитесь, человек идёт!»
Путь мой всё ближе к дому, но радость встреч не заканчивается. На одной из берёз обнаруживаю чёрный нарост — это гриб чага, тоже паразит, но он очень целебный. Вот и доказательство, что не всё однозначно. Формой как распустившаяся роза, раскрыл он своё благородное предназначение — верхняя поверхность чёрная и смолистая, но из разлома видно тёмно-коричневую твердую ткань. Образовывается он в трещинах и порезах дерева, например, зимой лопнула от мороза древесина или весной, при добыче берёзового сока — рубит её нещадно человек, наносит глубокие раны.
Чу! Слышу перестук! Где-то дятел работает в своей лесной «кузнице». Прислушиваюсь, приглядываюсь, в надежде увидеть пёструю птицу в красной шапочке. Да вот же он высоко на осине. Это аспидно-чёрный дятел — желна. Красная шапочка на фоне чёрного оперения выглядит особенно яркой. Крупный он, с ворону. А клюв как долото — мощный, длинный. Далеко сидит, снять не удается. Сорвался, улетел. Про него я знаю, что это первый санитар леса. Имеет желна превосходное обоняние (а может, что-то иное), что позволяет ему безошибочно найти больное дерево, даже если гниёт оно глубоко в сердцевине, птица доберётся и удалит очаг — только щепки полетят по сторонам, а заодно и пропитание себе найдёт — вкусных личинок короеда.
Уже на выходе из леса недалеко от водоёма нахожу две явно больные берёзы. У одной весь могучий ствол в наростах и буграх, а по ним шипы. На каждом из шипов почки, кучно, много. Из них растут веточки пучками, в разные стороны. Нарост этот называется капом, а в народе «ведьминым веником».
Кап используют резчики по дереву. Внутренние волокна древесины переплетаются между собой в различных направлениях, создавая живописный рисунок, а вкрапления из спящих почек делают фактуру еще более богатой, поэтому кап чаще всего применяют как элемент декора при изготовлении различных мелких поделок: шкатулок, портсигаров, заколок, браслетов.
На другом дереве нарост выглядит как гигантский удав, оплетший ствол витиевато, надёжно. Называется этот нарост сувелью (свилью).
У сувели внутри более сложный фееричный рисунок древесных волокон, состоящий из переплетения цветных линий, пятен, вкраплений, плавно перетекающих друг в друга, которые и формируют, таким образом, узор особой красоты, подобный мрамору, он будто светится изнутри.
Благодаря эксклюзивной текстуре (в природе невозможно найти два одинаковых узора), особой прочности и долговечности, свиль является превосходным природным материалом для производства различных поделок, украшений, предметов интерьера.
Для мастера такая находка — большая удача. Годами он ищет материал, а тут рядом два экземпляра…
Очень нравится мне это название — свиль, сувель. Народное, приметливое оно. Красивое по звучанию, глубокое по смыслу. Свитое, скрученное значит. Давайте любить и беречь свой родной русский язык, ребята!
Радуюсь удачной прогулке, «трофеям» в виде снимков. Единственное, что не предусмотрела: в такие путешествия нужно брать с собой блокнот для записи, которую делать можно кратко, схематично, главное — время и место обозначить, особые находки и встречи. Сиюминутно это может показаться незначительным, а время спустя? Материал у автора копится как мелкие золотинки — «намывается» порою годами, но придёт время, целый слиток получится. Эту мысль я вычитала у К. Паустовского в «Золотой розе».
Путь мой закачивается. Сейчас по крутому берегу водоёма выйду на большак и вернусь в деревню. Нет же, опять удача! Что это в развилке веток небольшого деревца, уж не гнёздышко ли? Оно! Малюсенькое, компактно сплетённое их сухих трав и тонких веточек. Расположено на уровне локтей взрослого человека. Это сейчас, осенью, его видно, как на ладони, а летом тут были кущи. Заглядываю внутрь. Ничего не трогать руками — для меня с детства закон. И опять радость — на самом донышке среди мелких белых пёрышек малюсенькое яичко. Сизовато-серенькое с тёмными пятнышками. Белая трясогузка, должно быть, хозяйка. Но какая же кладка осенью? Стало быть, что-то в птичьем семействе пошло не так. Осталось оно с лета не высиженное. Либо птичка погибла, либо яичко негодное. Остаётся гадать. А снимок получается превосходный.
Тропкой вдоль берега выбираюсь из леса. Вот и закончилась моя долгожданная прогулка. Душа моя полна радости и восторга, будто побывала в «Кладовой солнца» М. Пришвина, соприкоснулась с чудесной поэзией А. Пушкина:
Унылая пора! Очей очарованье!
Приятна мне твоя прощальная краса —
Люблю я пышное природы увяданье,
В багрец и в золото одетые леса

Удивительно и отрадно: в этих местах я бываю с детства, но не устаю удивляться и познавать новое. Как думаете, отчего это происходит?


Как рождается радуга?

Из уроков физики, вы, наверное, уже знаете ребята, что радуга бывает в солнечный день после дождя или при высокой влажности воздуха. Солнечные лучи, проходя через капельки влаги разлагаются на спектр, образуя яркую дугу на небосводе в таком порядке, как учили вас в первом классе: каждый охотник желает знать, где сидит фазан.
Помню, как однажды в моём детстве папа в первый раз установил примитивный насос для полива из шланга. Научил, как нужно регулировать струю воды: нужно заткнуть пальцем шланг на выходе, оставив небольшой зазор, тогда напор будет сильнее и радиус полива прибавится, важно только приловчиться.
Однажды ясным вечером, когда солнышко ещё во всю светило на небосводе, я приноровилась и поливала из шланга грядки, захватывая почти весь участок. Шланг для этого поднимала высоко. Рассыпаясь мелкими брызгами, над посадками образовался водяной веер. Под напором ещё выше взметнулся шланг и вдруг на небе появилась яркая радуга. Перекрыла воду, и радуга тотчас погасла. «Что это? — удивилась я, — Неужели она родилась с помощью моего участия?» Вновь включила воду и всё повторилось. Так для себя открыла секрет рождения радуги.
Много лет миновало с тех пор. Этим жарким летом, когда все посадки не чаяли уже дождаться дождя, я решила днём освежить растения, хоть немного облегчить их участь до вечернего полноценного полива. Запустила насос, взяла шланг, настроила разбрызгиватель и стала орошать, стараясь захватить участок как можно больше. Прохладная водичка весело зашуршала в листьях капусты и картофеля, прошлась по грядам с морковью и луком.
А что если поднять шланг выше? Что я и сделала незамедлительно — струя достала до самых дальних уголков участка. И вдруг, как тогда, в детстве над огородом повисла радуга! Да столь яркая, что привела меня в восторг. Я двигала шлангом по дуге, чем больше был радиус захвата, тем круче поднималась радуга и тем ярче были её полосы.
Картинка эта была столь умилительна, что я решила ещё таким же образом оросить газон. Что тут началось! Со всех концов участка под струи воды слетелись мелкие птахи: воробьи и трясогузки. Ах, как радовались они, как играли в мелких переливчатых каплях моего «фонтана»: подпрыгивали, распустив крылья, махали ими, перебегали, купались, припадая к мокрой траве, при этом так звонко пересвистывались, должно быть радовались на своём птичьем языке: «Братцы, какая благодать! Сюда, летите, все сюда!»
И я радовалась как ребёнок. Как мало оказывается надо для счастья.


Грибной человек
Внучатому племяннику Вадиму

Поездка на родину в конце августа порадовала меня несказанно! Дни выдались погожие, ясные. В лесу, говорят, грибов тьма-тьмущая. Тихая охота — с раннего детства моя нешуточная страсть. Это ведь не только жажда поживиться дарами природы, но и поймать мгновение прекрасного — интересный кадр, полюбоваться мудростью и красотой природы.
Радовало меня ещё и то, что в лес пойду с внуком Акимом, научу его находить грибы, отличать съедобные от несъедобных. Попутно расскажу обо всём, что встретится на пути, буду учить любить и беречь родную природу. Находить чудо в обыденном. Вот тебе окружающий мир, только не из учебника, а наяву, внимай, впитывай!
Сопровождать нас вызвался Вадик — внук сестры. В местных окрестностях он завсегдатай, потому, как в отличие от городских школьников растёт на вольной природе, в деревне. А уж грибы собирать, только позови!
Прибежал Вадик с утра пораньше. За плечом пластиковое ведёрочко. Пошли. К приятному удивлению, привёл он нас в лес моего детства. Знать, не перевелись тут грибы, и по-прежнему люди ходят именно сюда.
А вот и первые грибочки: ножки белоснежные, а шапочки оранжевые — подосиновики это. Говорящее название, ведь растут они в осинниках и шапочки свои маскируют под рдяный осенний лист этого дерева. Мякоть его, тут же посинеет на срезе. «Вот ещё один и ещё!» — Вадик первый увидел подосиновики и с нами делится находкой.
Вышли в березняк, тут обабки (подберёзовики) на пёстрой ножке, шляпки коричневые как опавший лист берёзы. Стоят как парнишки озорные по два по три рядком. Перевернёшь его, а на губчатом исподе яркие веснушки, и впрямь парнишка! Встречаются они почти белые, словно выцветшие. Такие растут в низинах, где сырость, или на болотных кочках, Вадик их называет болотниками. Действительно, есть такое название у подберёзовика, растущего на болоте.
Вообще Вадик много грибов знает, «грибной человек», нашего рода-племени! Говорит, что даже сатанинский гриб встречал. Ну уж этому я с трудом верю, Вадик. Во-первых, это двойник белого борового гриба, то есть ложный, а в наших краях хвойников нет. Встречала я его в бору. Вид у него зловещий: ножка кроваво-красная, равно как трубчатое тело под шляпкой. Сама же шляпа грязно-белёсая и запах болотной нечисти. Растёт он и в лиственных лесах, но на юге, Украине, Кавказе, где есть дуб, граб, липа, каштан. Во-вторых, ты, наверное, видел его на картинках в учебнике. В-третьих, человек не может и не должен знать всё на свете, бог с ним, с сатанинским грибом. Не нужен он нам!
Ах, какая отрада на душе! Напеваю себе под нос строчки русских поэтов: «Листья поблекнуть ещё не успели, жёлты и свежи лежат, как ковёр». (Н. Некрасов).
Внук спрашивает:
— Чего это ты распелась?
— А как же?! — отвечаю, — радостно мне, да и грибочки пускай знают: пришла я в их дом с добрым сердцем. И ты примечай, как только запела, знай: грибок вижу. «Я пришёл к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало, что оно горячим светом по листам, затрепетало». (А. Фет).
Вадик, он бывалый, он сам по себе, а мы с внуком так и ходим рядышком. Я боюсь, чтобы он не отстал, не заблудился (не велик ещё человек), а он учится у меня, как грибы находить.
Вскоре корзинки наши, а у Вадика ведёрко, стали полны, с верхом даже.
— Эх, — говорю, — ребятишки, у меня только-только аппетит разыгрался, не хочу я домой идти. Поброжу-ка ещё, а вы берите ведёрко вдвоём, да каждый по корзинке во ворую руку и дуйте домой.
— Только не надо жадничать, — мудро предупреждает меня Вадик.
— Какая уж тут жадность, Вадик, я только душу отведу, завтра уезжаем обратно в город, вот и вся моя радость…
Мальчишки убежали. До деревни-то рукой подать. А я направилась в лесок по другую сторону наезженной дороги. Встретила грузди сырые, и ещё подосиновики, семейку белых грибов на солидных толстых ножках. В отличие от боровых белых грибов, в лиственных лесах шляпки их охристо-жёлтые, а у молоденьких по краю словно кисточкой белая полоска выведена. Пригодился пакет из кармана.
Отсняла отличные кадры, а потом как обрезало: закончились грибы, да и только! Даже смешно стало: «Ну, Вадик, «наколдовал», не жадничай, мол».
А вернусь-ка я на старое место. И верно, опять грибы пошли, да какие: ядрёные, как на подбор, сами в лукошко просятся! Да ведь мы тут все втроём проходили, но ни один из нас их не заметил. Вот что значит лес: таит он богатства, маскирует всячески, но каждый грибник найдёт свой гриб.
До вечера просидела я на затравеневшем дворе перебирая наш «улов». Тёплый ветерок ласкал лицо. От избытка кислорода слегка болела голова, но рядом берёзка-лепетунья, выросшая из семечка-серёжки, принесённой ветром, успокаивала, клонила в сон, навевала милые сердцу воспоминания отрадного детства, беспечной юности.
Радостно думалось о мальчишках. Рассказали они мне потом, как несли до дома добычу. В дороге ведь и иголка тяжела, а тут грибы! «Бежим, бежим, устанем, поставим корзинки, отдохнём, да опять бежим. А когда совсем невмоготу, упремся лбами и орём друг другу в уши на ходу: «А-а-а-а!» Так и донесли».
Увиделся мне в их лице один известный проказник из произведений Марка Твена. Сколько лет, сколько зим пролетело с тех пор, как описал он того озорника, а они, мальчишки, и по сей день такие: непоседы да выдумщики!
Вспомнились слова Вадика: «Я вам такой бугор покажу, грибов на нём видимо-невидимо — хоть косой коси».
В день отъезда мы с Акимкой встали рано, ещё по росе прибежали в тот самый лесок. Косу не брали, но грибочков набрали самых отборных, каждый по корзинке.
День разыгрывался ясный, радостный. На пруду весело перекликались гуси, лес очаровывал своей благостью и тайной. Нашли муравейник, полюбовались на трудяг-хозяев. Показала внуку как отстреливаются-защищаются они муравьиной кислотой. Нужно положить на муравейник былинку, чуть переждать, а потом лизнуть её. Эх, ядрёно-кислый вкус прошибёт!
Наткнулись на покинутое уже гнёздышко в разводе приствольных веток. Большое оно, сотканное из трав так искусно, словно на станке сработано.
Подивились силе и прочности бобровых зубов — осины будто карандаши, обточенные стоят или лежат, опрокинутые в пруд. Вчерашнюю семейку мухоморов не обойти, до чего пригожие! Сегодня ещё краше стали — раскрыли свои алые шапочки в белый горошек. Учу внука: «Нельзя их губить, они в природе тоже свою роль играют. Их охотно поедают лесные обитатели, например, волки и лисы, медведи и лоси, белки и птицы. Делают они это исключительно в оздоровительных целях и точно знают, какую порцию гриба можно себе позволить, чтобы очистить организм от паразитов. Из мухомора делают лекарственный настой, а также мух потчуют-угощают, слышишь, как слово звучит: мухо-мор».
Пора бы уходить, но лес не опускал, будто нарочно, напоследок, сами под ноги «выпрыгивали» грибочки, сопровождали нас аж до поляны, где вроде бы им уже и не место.
По дороге в Тюмень внук внимательно всматривался в мелькавшие за окном подножья лесов. Один раз не вытерпел: «Деда, остановись, я, кажется, подосиновик увидел!» Радостно стало на душе: ещё одну душу «заразило» хорошей страстью, ещё один грибной человек появился!