Виталий Огородников
СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ
РАМА
Конфет он не ел лет пять, но ещё помнил, что такое счастье, как оно огромно, разносторонне, как сверкает всеми гранями, и каждая грань особенная, светится по-своему, как и его имя. Всяко его раньше звали — Лёшенька, Алёшенька, Лёшка, Алексей Николаевич, Лёха, Лёш… Но всё это было так давно. Сейчас же и счастья не осталось, и имя одно — бич. Коротко, ясно и с маленькой буквы. Вернее, коротко, с маленькой буквы, но не ясно, а серо, пасмурно. Бич — хлёстко, как плётка. Бич — бич общества.
Лёшка и сам не понимал, как это так быстро всё случилось. Давно ли — друзья, подруги, спорт, хобби, туризм, Алёшка? А сейчас одно злорадное: «Бич идёт». «Да не иду я вовсе, — думал про себя Лёха, — а тащусь. Забыл уж давно, как можно идти».
Ещё не верилось, что это он и есть собственной персоной. Казалось, что существование его — изрядно затянувшийся неприятный, смрадный сон. Лёха ещё узнавал кое-кого из старых знакомых, а его-то уж никто не узнавал, поэтому иногда он представлял себя невидимкой. Идёт, шаркает шницелями подошв на всю улицу, а его никто не видит и не слышит. Маршрут у него последние годы всё один и тот же — от бака к баку. Конфетами никто не угостит.
И вдруг… около одного из мусорных баков он видит велосипедную раму. Что тут произошло с его лицом! Он улыбался впервые за много лет, и так как кожа уже отвыкла от таких эмоций, ему показалось, что на нём маска, которая всё это время сдерживала и мешала улыбке. Но постепенно эта маска расправлялась, и уже настоящая улыбка порвала её, и он вздохнул полной грудью.
Лёха поставил раму любовно, как художник ставит на мольберт чистый холст, попятился назад и, присев на корточки, предался воспоминаниям. Рама представлялась ему новеньким, сверкающим на солнце велосипедом.
Изредка Алексей поднимался, подходил к раме для того, чтобы поустойчивее её поставить или протереть рукавом забрызганные грязью надписи. Он зажимал конец рукава пальцами и тёр что есть мочи. Потом снова изучал её. Капли дождя на ней были похожи на слезинки. Воробышек сел на руль. Ишь ты, не боится. Правильно. Молодец. Почистил клювик и дальше полетел.
Лёшка видел сверкающие на солнце никелированные детали. Они буквально били по глазам через ржавчину и куски смазки. Цепь скручена множеством изгибов: «Ничего, и это можно поправить. И звонок работает. Да как тонюсенько звенит. Поёт, а не звенит. Сейчас и звонки-то такие не делают. Вот люди! Такие велосипеды выбрасывают. Да он же по тем деньгам уже семьдесят два рубля стоил, и достать было невозможно. Колёс нет, так я их в третьем блоке вчера вроде видел. Без камер, правда. Спицы не все. Да я и спицы где-то видал. Я вспомню. Дай Бог памяти. Где же? Где же? Эх, что я вчера-то их не взял. Ушли уж, наверно. Мне ведь и раньше попадались детали всякие, а здесь целая рама! Да вот и жизнь моя, как эта рама», — подумал Николаич, приходя в себя.
Как по команде Алексей Николаевич решительно встал, подошёл к раме, отработанным движением закинул её на правое плечо, как пушинку. Он ничуть не согнулся от тяжести, а напротив, даже выпрямился, и уже не так усердно шаркая, направился в третий блок, где его ожидали обода от другого велосипеда.
Виталий Огородников
СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ
РАМА
Конфет он не ел лет пять, но ещё помнил, что такое счастье, как оно огромно, разносторонне, как сверкает всеми гранями, и каждая грань особенная, светится по-своему, как и его имя. Всяко его раньше звали — Лёшенька, Алёшенька, Лёшка, Алексей Николаевич, Лёха, Лёш… Но всё это было так давно. Сейчас же и счастья не осталось, и имя одно — бич. Коротко, ясно и с маленькой буквы. Вернее, коротко, с маленькой буквы, но не ясно, а серо, пасмурно. Бич — хлёстко, как плётка. Бич — бич общества.
Лёшка и сам не понимал, как это так быстро всё случилось. Давно ли — друзья, подруги, спорт, хобби, туризм, Алёшка? А сейчас одно злорадное: «Бич идёт». «Да не иду я вовсе, — думал про себя Лёха, — а тащусь. Забыл уж давно, как можно идти».
Ещё не верилось, что это он и есть собственной персоной. Казалось, что существование его — изрядно затянувшийся неприятный, смрадный сон. Лёха ещё узнавал кое-кого из старых знакомых, а его-то уж никто не узнавал, поэтому иногда он представлял себя невидимкой. Идёт, шаркает шницелями подошв на всю улицу, а его никто не видит и не слышит. Маршрут у него последние годы всё один и тот же — от бака к баку. Конфетами никто не угостит.
И вдруг… около одного из мусорных баков он видит велосипедную раму. Что тут произошло с его лицом! Он улыбался впервые за много лет, и так как кожа уже отвыкла от таких эмоций, ему показалось, что на нём маска, которая всё это время сдерживала и мешала улыбке. Но постепенно эта маска расправлялась, и уже настоящая улыбка порвала её, и он вздохнул полной грудью.
Лёха поставил раму любовно, как художник ставит на мольберт чистый холст, попятился назад и, присев на корточки, предался воспоминаниям. Рама представлялась ему новеньким, сверкающим на солнце велосипедом.
Изредка Алексей поднимался, подходил к раме для того, чтобы поустойчивее её поставить или протереть рукавом забрызганные грязью надписи. Он зажимал конец рукава пальцами и тёр что есть мочи. Потом снова изучал её. Капли дождя на ней были похожи на слезинки. Воробышек сел на руль. Ишь ты, не боится. Правильно. Молодец. Почистил клювик и дальше полетел.
Лёшка видел сверкающие на солнце никелированные детали. Они буквально били по глазам через ржавчину и куски смазки. Цепь скручена множеством изгибов: «Ничего, и это можно поправить. И звонок работает. Да как тонюсенько звенит. Поёт, а не звенит. Сейчас и звонки-то такие не делают. Вот люди! Такие велосипеды выбрасывают. Да он же по тем деньгам уже семьдесят два рубля стоил, и достать было невозможно. Колёс нет, так я их в третьем блоке вчера вроде видел. Без камер, правда. Спицы не все. Да я и спицы где-то видал. Я вспомню. Дай Бог памяти. Где же? Где же? Эх, что я вчера-то их не взял. Ушли уж, наверно. Мне ведь и раньше попадались детали всякие, а здесь целая рама! Да вот и жизнь моя, как эта рама», — подумал Николаич, приходя в себя.
Как по команде Алексей Николаевич решительно встал, подошёл к раме, отработанным движением закинул её на правое плечо, как пушинку. Он ничуть не согнулся от тяжести, а напротив, даже выпрямился, и уже не так усердно шаркая, направился в третий блок, где его ожидали обода от другого велосипеда.