Виталий Огородников
СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ
ИВАН ДА МАРЬЯ
Рог разъярённого быка зацепил камзол тореадора, и две блестящие пуговицы отлетели и плюхнулись в песок. Люди на трибунах поднялись с мест и замерли. Бык резко остановился, подняв фонтанчики песка, и приготовился к новому удару. Казалось, что он сейчас пробьёт экран телевизора и влетит из своей Испании в маленький домик на окраине старинной русской деревушки Кувшинкино. Но изображение в телевизоре начало мелькать, пестрить и пропало вовсе.
Иван бросился к телевизору, схватил антенну и хотел запустить её в окно, но вовремя передумал — денег стоит, а на пенсию не разбежишься шибко за антеннами. Покрутил, покрутил он виновницу испорченного настроения, выругался и переключил канал. Сквозь дребезжание и потрескивание он прослушал новости о директивах Партии. Ему в свои шестьдесят девять лет и политика была не чужда.
Когда руководящая рука Коммунистической партии указала направление на Продовольственную программу, было немало сил брошено, огромные средства вложены в строительство автомобильных дорог, как теперь говорят, в глубинку. Не то чтобы к каждому дому нужна была дорога, но к деревням — почти ко всем. Ведь именно деревни во все времена снабжают город продуктами. И потянулись тогда в эти деревни строительная техника, материалы, люди — изыскатели, проектировщики, геодезисты. Одна такая группа геодезистов-изыскателей и оказалась в этой деревушке. Парни грамотные — дело своё знают.
Продовольственная программа всем пришлась по вкусу, а о пользе и говорить нечего. Молодым парням — отличная практика, ведь раньше всё, от изысканий до авторского надзора, одни и те же люди делали. Умели они карандаш с линейкой в руках держать и в поле как у себя дома были. Здесь они даже солидарны с сельским тружеником: и тот в поле работает, и они в поле, правда, сами поля разные. Для изыскателя луг, тайга, тундра, пустыня — всё поле. Деревенскому жителю тоже разнообразие — новые люди, а кому-то то и барыш кой-какой.
Начальника отряда из четырёх человек звали Алексей. Геодезист со стажем. За спиной у него уже сотни километров запроектированных и построенных дорог. Примечательный был у Алексея голос. Пел он душевно, своеобразно, точнее сказать, изобретательно. Алексей в каждой песне находил свои ноты и так фланировал около мелодии, что окружающие всё ждали, когда же начнётся эта мелодия, и редко дожидались. Алексей же самозабвенно заливался, приближался к мелодии и тут же снова куда-то улетал от неё. Он и говорил-то, словно пел.
Командировки у изыскателей достаточно длительные — по месяцу, а то и с хвостиком. Деревни в ту пору без гостиниц обходились. Приезжие жить устраивались у местных. Сельскому жителю квартирантов выгодно держать — мало того, что люди они интересные, так ещё и деньги платят. Устроились ребята в этот раз у одинокой семейной пары. Они вроде как и не одинокие — сын в город перебрался, наведывался лишь изредка. Дом хоть и небольшой, а места всем хватило. Иван да Марья — так и звали хозяев домика на берегу речки, название которой давно уж все забыли.
Жили-были старик со старухой, а тут молодёжь нагрянула, да работящая, неприхотливая, хоромин им не надо. Бросили на пол матрасы, спальники у них свои овчинные, и в одной комнате вчетвером. Баня строго раз в неделю, что было оговорено на том же берегу безымянной реки.
Называть хозяина дедом у парней язык не поворачивался — он, несмотря на то, что вот-вот восьмой десяток разменяет, на турнике подтягивался раз десять. С турника он и на полати оригинально залазил — подтянется, подержит уголок, прокрутится, ноги закинет, а потом и сам себя утянет к бабке Марье в объятья. Короче говоря, цирк без платы. Почему-то хозяева скрывали, когда у него юбилей.
— Скоро, скоро, — и весь разговор.
Частенько попадало супружнице от деда. Причём всегда это происходило ночью, когда вроде все нормальные люди спят. С криками «Танки! Немцы! За мной!» он среди ночи начинал колотить свою суженую. Она, конечно же, что есть мочи, кричала и взывала о помощи у старинных икон, висящих в красном углу. От её криков просыпались не только квартиранты, куры в курятнике и гуси в гусятнике, но и сам дед. Ведь на призывы о помощи он всегда реагировал, даже не догадываясь, что защищать бабульку надо было от себя самого. Дед делал вид, что ничего не произошло, утихал на время, но снова погружался в мятежный сон. Так в одну ночь эти танки и немцы могли раза три явиться к нему на белёную известью печку, и всякий раз он сводил с ними счёты врукопашную. Всё это периодически повторялось.
Марья уж привыкла к этому, и когда «бойца» не было рядом, она, жалея супруга, снисходительным тоном говаривала:
— Он с войны такой пришёл, всё ему танки снятся, всё эти самолёты.
Про самолёты ребята, правда, ни разу не слышали, но были подозрения — может, они ещё не долетели.
Днём отряд на работе, а за вечерним чаем знакомились друг с другом ближе. Старичкам всё было интересно, расспрашивали о родителях, о семьях.
Ребята в ответ интересовались, чтобы уж никому не было обидно:
— Сын со снохой-то часто наведываются?
— Да где там часто. В городе-то у их сколько дел, — дед воздевал глаза к потолку, — некогда им по старикам ездить. Хотя вот погодите, мясо у их кончится, так, глядишь, и объявятся. Внуки-то сейчас тоже уж большенькие, и им не до стариков.
Хозяйство Иван да Марья держали, несмотря на возраст, со всем успевали управиться.
— У нас и без сына всегда полон дом. До вас вот мурты жили с полмесяца, — подключилась баба Маша, возясь с ухватом около русской печи. — Не понравились они мне, эти мурты. Деньги, правда, заплатили.
Кто такие эти мурты, так и осталось загадкой.
Баба Маша была со странностями, если их так можно назвать — иногда её хозяйственная жилка пробивалась за пределы разумного. За водой ребята ходили со своей флягой. Новую флягу получили перед самой командировкой. Один раз утром собрались за водой, смотрят, на их месте фляга другая — старая, помятая.
Алексей пропевает фальцетом:
— Баба Маша, а где наша фляга?
Та без тени смущения и каких-то мелодических нюансов отвечает:
— А это что стоит? Разе не фляга?
— Так это ведь не наша, — затягивает изумлённый начальник отряда.
— А чья? — хитро улыбаясь, спрашивает старушка.
— У нас же новая была, — продолжает Алексей упавшим голосом.
— Хм, была? Новая! Не знаю я ничего, — и руками разводит. — Была! Я вам где новых фляг наберу? У меня у самой мурты новую флягу спёрли. И что за люди эти мурты. И кормишь их, и поишь, а они раз — и нету фляги.
— Ваня! — крикнула она мужа, — ты расскажи-ка молодёжи про муртов.
Пока дед шёл на крик супруги, она раскрывала новые детали по фляжному вопросу:
— Прямо с ковшом умыкнули малированным. Вот и спрашивай сейчас у муртов, где моя новая фляга?
Алексей с Игорем крутили флягу, недоумевая, но делать нечего, за водой-то надо идти уже с этой, «новой», флягой.
— Как отчитываться будем?
— Шеф-то сразу увидит подмену, — переговаривались ребята.
— Само собой понятно.
Дед появился неслышно, недаром всю войну в разведке.
— Смотри, дедка, фляга им не ндравится, — не унималась старушка.
Дед посмотрел сначала на флягу, потом на свою суженую, развернулся, как солдат по команде «Кругом!», и исчез так же неслышно, как и появился. А ночью ему опять снились танки.
Праздники в деревнях никто не отменял — и работать умели, и отдыхать. Ходили друг к другу в гости, в основном на дни рождения. Вот наступила их очередь в гости идти. Хозяева и давай наряжаться.
— Дя Вань, ты же две рубахи надел, — смеётся над хозяином молодёжь.
— Не две, а все три, — и отворачивая воротнички первых двух, показывает третью белоснежную рубаху.
— А зачем? В избе-то у них не топят, что ли? Неужели так холодно?
— Жарища там, хоть топор вешай — он начал искать для объяснений слова, но даже руки не помогли сформулировать мысль, оставляя его в напряжении. Ребята переглянулись.
Дед снисходительно улыбнулся, дескать, где вам, городским, понять:
— Пусть сейчас не говорят, что у меня рубах нет, — с гордостью отчеканил изрядно наодеколоненный хозяин.
Тем временем баба Маша вертелась у зеркала и примеряла на себя все платки и шали, которые только у неё имелись. На неё, разинув рот, любовался пустыми полками старинный шифоньер с потрескавшимся шпоном.
Из гостей хозяева вернулись поздно, оба насупленные, традиционных чайных посиделок не состоялось.
«Ох, не приснились бы ему снова танки», — подумал Алексей, засыпая с мыслями о будущей дороге.
Всё шло своим чередом. Работа спорилась хорошо.
Раз, вернувшись с работы, застали хозяина за заточкой ножа размером со штык трёхлинейки. Дед старательно освобождал клинок от сколов и выбоин прошлого, придавая ему почти зеркальную поверхность. Искры с наждачного круга били о его кожаный фартук и гасли под ногами.
— Вот он, нож отцов, — с гордостью изрёк Иван, показывая нож со всех сторон.
Когда ребята переодевались, дед без стука зашёл в их комнату.
— Ну что, городские? Сынок со снохой скоро приедут. Вас не потесним, я их в бане поселю. Им привычно. А помощь ваша нужна будет. Завтра бычка колоть надумал, так вам его подержать придётся.
— Как это?
— За что подержать?
— Удержишь такого, пожалуй.
— Дя Ваня, ты думаешь, мы удержим?
— А сколько сыну лет? Он со снохой будет?
— Мы ни разу не кололи, — перебивая друг друга, загомонили квартиранты.
— Колоть вас никто не просит, а подсобить надо. По-хорошему всё должно быть. Принято у нас в деревне, чтобы всё по-хорошему. Отца моего вся деревня матадором звала. Да, матерился он знатно бывало, но к скотине подход имел! Уж заколет, так заколет. Когда я родился, он первого бычка забил и всю деревню в гости созвал. Потом уж, кому надо колоть, все к нам бегут — отца просят. У вас, считай, и расчёт подходящий. Надо ж! Вот как раз подошло! Четверо. По двое на каждый рог. Хвост вон старуха подержит, — он кивнул в сторону недоумевавшей хозяйки. — Так что не проспите завтра!
У Марьи отвисла челюсть, и она стала похожа на щуку.
Квартиранты не на шутку перепугались. Бычок-то не маленький!
— Ничего красного завтра не надеваем, — вместо «спокойной ночи» пропел минорной интонацией Алексей, словно у них был выбор нарядов.
Ночь выдалась лунная и бессонная. Ведь бычок-то размером, пожалуй, с танк будет. Кому что снилось в эту бессонную ночь, а деду, как всегда, танки. Что касается Программы продовольственной, так ведь её не только партия решала, а также преданные сыновья и хозяйственные снохи. Ехали они вдвоём — так больше увезёшь.
Утро наступило слишком уж быстро.
— Молодёжь, подъём! — скомандовал дед из сенок. — Умылись, бегом в штаны запрыгнули и за-а-а-а мной!
Ребят знобило от этих команд. Спальники в это утро так и не хотели выпускать их из своих овчинных объятий, но деду это было неинтересно. Встали, оделись почти во всё чёрное. Алексей в таких ситуациях всегда армию вспоминал, и ему сразу как-то легче дышалось. Остальные не на шутку волновались, но опасения свои не выказывали, поэтому цепочкой потянулись к сараю, где бычок, наверно, уже чувствует их приближение. Игорь разминал кисти рук, чтобы меньше волноваться.
Дед с огромным кованым ножом шёл впереди и продолжал:
— Ребятишки, вы держите его покрепче, а уж я не промахнусь, — и он посмотрел в свой нож, как в зеркало, расправляя седые усы.
— Рог у быка такой крепкий, что может насквозь доску сороковку пробить в один мах! А что? И такое бывало, — делился опытом дед. — У соседей вон не удержали, вырвался, так весь загон в щепки разнёс. Они до сих пор гвозди собирают по всему огороду. Тут гвоздь, тут два. Копытом такой бык перешибает взрослую берёзу, да, копытами его мать-природа не обидела. Смотрите, хоть вы не оплошайте. Весит такое чудышко центнера три-четыре. Иногда бывает, быки вырываются, и тогда уж берегись. Корриду, небось, глядели в телевизоре. Если бык почувствует, что его боятся, он ещё больше звереет и мчится на труса на всех парусах.
Подумав о парусах, дед решил, что перегнул палку и поправил:
— Со всех ног он мчится, со всех копыт. Глаза кровью нальёт, ничего не видит, как ураган, как вихрь сделается бычина этакая.
И когда обстановка была уже накалена до предела, вся эта дрожащая церемония вышла к сараю, дед оглянулся и засмеялся:
— Что? В штаны напрудили? Испугались, родимые. Сердца-то как колотятся — аж стёкла в дому дрожат. Да, ладно, успокойтесь, все мы такие. Дышите глубже. Проверял я вас. С быком я уже закончил. Мелочи остались.
На дощатом настиле сарайчика лежал поверженный бык. На земле алели клочки окровавленной шерсти. Безжизненно блестели рога.
Ребята перевели дыхание, а Алексей пропел:
— Неплохо бы чайку попить.
Его уже подталкивали товарищи, кивая на новую флягу, что стояла на своём месте.
С улицы зашла тётя Маша с букетом из лилий и кувшинок, правда, несла его так, словно собиралась париться им в бане.
Она прокашлялась, подошла к Ивану, и, протягивая мокрый букет, сказала:
— Ну, с рождением, дедка!
На лице Ивана мелькнула улыбка.
— А что мне, — продолжила Марья, — сплавала — пруд-то рядом. Бери давай! Забыл небось?
Иван принял букет и посмотрел на быка.
— Вот так вот. Был и нет, — буркнул тореадор и воткнул нож в еловый столбик ограды.
Виталий Огородников
СЧАСТЛИВЫЙ БИЛЕТ
ИВАН ДА МАРЬЯ
Рог разъярённого быка зацепил камзол тореадора, и две блестящие пуговицы отлетели и плюхнулись в песок. Люди на трибунах поднялись с мест и замерли. Бык резко остановился, подняв фонтанчики песка, и приготовился к новому удару. Казалось, что он сейчас пробьёт экран телевизора и влетит из своей Испании в маленький домик на окраине старинной русской деревушки Кувшинкино. Но изображение в телевизоре начало мелькать, пестрить и пропало вовсе.
Иван бросился к телевизору, схватил антенну и хотел запустить её в окно, но вовремя передумал — денег стоит, а на пенсию не разбежишься шибко за антеннами. Покрутил, покрутил он виновницу испорченного настроения, выругался и переключил канал. Сквозь дребезжание и потрескивание он прослушал новости о директивах Партии. Ему в свои шестьдесят девять лет и политика была не чужда.
Когда руководящая рука Коммунистической партии указала направление на Продовольственную программу, было немало сил брошено, огромные средства вложены в строительство автомобильных дорог, как теперь говорят, в глубинку. Не то чтобы к каждому дому нужна была дорога, но к деревням — почти ко всем. Ведь именно деревни во все времена снабжают город продуктами. И потянулись тогда в эти деревни строительная техника, материалы, люди — изыскатели, проектировщики, геодезисты. Одна такая группа геодезистов-изыскателей и оказалась в этой деревушке. Парни грамотные — дело своё знают.
Продовольственная программа всем пришлась по вкусу, а о пользе и говорить нечего. Молодым парням — отличная практика, ведь раньше всё, от изысканий до авторского надзора, одни и те же люди делали. Умели они карандаш с линейкой в руках держать и в поле как у себя дома были. Здесь они даже солидарны с сельским тружеником: и тот в поле работает, и они в поле, правда, сами поля разные. Для изыскателя луг, тайга, тундра, пустыня — всё поле. Деревенскому жителю тоже разнообразие — новые люди, а кому-то то и барыш кой-какой.
Начальника отряда из четырёх человек звали Алексей. Геодезист со стажем. За спиной у него уже сотни километров запроектированных и построенных дорог. Примечательный был у Алексея голос. Пел он душевно, своеобразно, точнее сказать, изобретательно. Алексей в каждой песне находил свои ноты и так фланировал около мелодии, что окружающие всё ждали, когда же начнётся эта мелодия, и редко дожидались. Алексей же самозабвенно заливался, приближался к мелодии и тут же снова куда-то улетал от неё. Он и говорил-то, словно пел.
Командировки у изыскателей достаточно длительные — по месяцу, а то и с хвостиком. Деревни в ту пору без гостиниц обходились. Приезжие жить устраивались у местных. Сельскому жителю квартирантов выгодно держать — мало того, что люди они интересные, так ещё и деньги платят. Устроились ребята в этот раз у одинокой семейной пары. Они вроде как и не одинокие — сын в город перебрался, наведывался лишь изредка. Дом хоть и небольшой, а места всем хватило. Иван да Марья — так и звали хозяев домика на берегу речки, название которой давно уж все забыли.
Жили-были старик со старухой, а тут молодёжь нагрянула, да работящая, неприхотливая, хоромин им не надо. Бросили на пол матрасы, спальники у них свои овчинные, и в одной комнате вчетвером. Баня строго раз в неделю, что было оговорено на том же берегу безымянной реки.
Называть хозяина дедом у парней язык не поворачивался — он, несмотря на то, что вот-вот восьмой десяток разменяет, на турнике подтягивался раз десять. С турника он и на полати оригинально залазил — подтянется, подержит уголок, прокрутится, ноги закинет, а потом и сам себя утянет к бабке Марье в объятья. Короче говоря, цирк без платы. Почему-то хозяева скрывали, когда у него юбилей.
— Скоро, скоро, — и весь разговор.
Частенько попадало супружнице от деда. Причём всегда это происходило ночью, когда вроде все нормальные люди спят. С криками «Танки! Немцы! За мной!» он среди ночи начинал колотить свою суженую. Она, конечно же, что есть мочи, кричала и взывала о помощи у старинных икон, висящих в красном углу. От её криков просыпались не только квартиранты, куры в курятнике и гуси в гусятнике, но и сам дед. Ведь на призывы о помощи он всегда реагировал, даже не догадываясь, что защищать бабульку надо было от себя самого. Дед делал вид, что ничего не произошло, утихал на время, но снова погружался в мятежный сон. Так в одну ночь эти танки и немцы могли раза три явиться к нему на белёную известью печку, и всякий раз он сводил с ними счёты врукопашную. Всё это периодически повторялось.
Марья уж привыкла к этому, и когда «бойца» не было рядом, она, жалея супруга, снисходительным тоном говаривала:
— Он с войны такой пришёл, всё ему танки снятся, всё эти самолёты.
Про самолёты ребята, правда, ни разу не слышали, но были подозрения — может, они ещё не долетели.
Днём отряд на работе, а за вечерним чаем знакомились друг с другом ближе. Старичкам всё было интересно, расспрашивали о родителях, о семьях.
Ребята в ответ интересовались, чтобы уж никому не было обидно:
— Сын со снохой-то часто наведываются?
— Да где там часто. В городе-то у их сколько дел, — дед воздевал глаза к потолку, — некогда им по старикам ездить. Хотя вот погодите, мясо у их кончится, так, глядишь, и объявятся. Внуки-то сейчас тоже уж большенькие, и им не до стариков.
Хозяйство Иван да Марья держали, несмотря на возраст, со всем успевали управиться.
— У нас и без сына всегда полон дом. До вас вот мурты жили с полмесяца, — подключилась баба Маша, возясь с ухватом около русской печи. — Не понравились они мне, эти мурты. Деньги, правда, заплатили.
Кто такие эти мурты, так и осталось загадкой.
Баба Маша была со странностями, если их так можно назвать — иногда её хозяйственная жилка пробивалась за пределы разумного. За водой ребята ходили со своей флягой. Новую флягу получили перед самой командировкой. Один раз утром собрались за водой, смотрят, на их месте фляга другая — старая, помятая.
Алексей пропевает фальцетом:
— Баба Маша, а где наша фляга?
Та без тени смущения и каких-то мелодических нюансов отвечает:
— А это что стоит? Разе не фляга?
— Так это ведь не наша, — затягивает изумлённый начальник отряда.
— А чья? — хитро улыбаясь, спрашивает старушка.
— У нас же новая была, — продолжает Алексей упавшим голосом.
— Хм, была? Новая! Не знаю я ничего, — и руками разводит. — Была! Я вам где новых фляг наберу? У меня у самой мурты новую флягу спёрли. И что за люди эти мурты. И кормишь их, и поишь, а они раз — и нету фляги.
— Ваня! — крикнула она мужа, — ты расскажи-ка молодёжи про муртов.
Пока дед шёл на крик супруги, она раскрывала новые детали по фляжному вопросу:
— Прямо с ковшом умыкнули малированным. Вот и спрашивай сейчас у муртов, где моя новая фляга?
Алексей с Игорем крутили флягу, недоумевая, но делать нечего, за водой-то надо идти уже с этой, «новой», флягой.
— Как отчитываться будем?
— Шеф-то сразу увидит подмену, — переговаривались ребята.
— Само собой понятно.
Дед появился неслышно, недаром всю войну в разведке.
— Смотри, дедка, фляга им не ндравится, — не унималась старушка.
Дед посмотрел сначала на флягу, потом на свою суженую, развернулся, как солдат по команде «Кругом!», и исчез так же неслышно, как и появился. А ночью ему опять снились танки.
Праздники в деревнях никто не отменял — и работать умели, и отдыхать. Ходили друг к другу в гости, в основном на дни рождения. Вот наступила их очередь в гости идти. Хозяева и давай наряжаться.
— Дя Вань, ты же две рубахи надел, — смеётся над хозяином молодёжь.
— Не две, а все три, — и отворачивая воротнички первых двух, показывает третью белоснежную рубаху.
— А зачем? В избе-то у них не топят, что ли? Неужели так холодно?
— Жарища там, хоть топор вешай — он начал искать для объяснений слова, но даже руки не помогли сформулировать мысль, оставляя его в напряжении. Ребята переглянулись.
Дед снисходительно улыбнулся, дескать, где вам, городским, понять:
— Пусть сейчас не говорят, что у меня рубах нет, — с гордостью отчеканил изрядно наодеколоненный хозяин.
Тем временем баба Маша вертелась у зеркала и примеряла на себя все платки и шали, которые только у неё имелись. На неё, разинув рот, любовался пустыми полками старинный шифоньер с потрескавшимся шпоном.
Из гостей хозяева вернулись поздно, оба насупленные, традиционных чайных посиделок не состоялось.
«Ох, не приснились бы ему снова танки», — подумал Алексей, засыпая с мыслями о будущей дороге.
Всё шло своим чередом. Работа спорилась хорошо.
Раз, вернувшись с работы, застали хозяина за заточкой ножа размером со штык трёхлинейки. Дед старательно освобождал клинок от сколов и выбоин прошлого, придавая ему почти зеркальную поверхность. Искры с наждачного круга били о его кожаный фартук и гасли под ногами.
— Вот он, нож отцов, — с гордостью изрёк Иван, показывая нож со всех сторон.
Когда ребята переодевались, дед без стука зашёл в их комнату.
— Ну что, городские? Сынок со снохой скоро приедут. Вас не потесним, я их в бане поселю. Им привычно. А помощь ваша нужна будет. Завтра бычка колоть надумал, так вам его подержать придётся.
— Как это?
— За что подержать?
— Удержишь такого, пожалуй.
— Дя Ваня, ты думаешь, мы удержим?
— А сколько сыну лет? Он со снохой будет?
— Мы ни разу не кололи, — перебивая друг друга, загомонили квартиранты.
— Колоть вас никто не просит, а подсобить надо. По-хорошему всё должно быть. Принято у нас в деревне, чтобы всё по-хорошему. Отца моего вся деревня матадором звала. Да, матерился он знатно бывало, но к скотине подход имел! Уж заколет, так заколет. Когда я родился, он первого бычка забил и всю деревню в гости созвал. Потом уж, кому надо колоть, все к нам бегут — отца просят. У вас, считай, и расчёт подходящий. Надо ж! Вот как раз подошло! Четверо. По двое на каждый рог. Хвост вон старуха подержит, — он кивнул в сторону недоумевавшей хозяйки. — Так что не проспите завтра!
У Марьи отвисла челюсть, и она стала похожа на щуку.
Квартиранты не на шутку перепугались. Бычок-то не маленький!
— Ничего красного завтра не надеваем, — вместо «спокойной ночи» пропел минорной интонацией Алексей, словно у них был выбор нарядов.
Ночь выдалась лунная и бессонная. Ведь бычок-то размером, пожалуй, с танк будет. Кому что снилось в эту бессонную ночь, а деду, как всегда, танки. Что касается Программы продовольственной, так ведь её не только партия решала, а также преданные сыновья и хозяйственные снохи. Ехали они вдвоём — так больше увезёшь.
Утро наступило слишком уж быстро.
— Молодёжь, подъём! — скомандовал дед из сенок. — Умылись, бегом в штаны запрыгнули и за-а-а-а мной!
Ребят знобило от этих команд. Спальники в это утро так и не хотели выпускать их из своих овчинных объятий, но деду это было неинтересно. Встали, оделись почти во всё чёрное. Алексей в таких ситуациях всегда армию вспоминал, и ему сразу как-то легче дышалось. Остальные не на шутку волновались, но опасения свои не выказывали, поэтому цепочкой потянулись к сараю, где бычок, наверно, уже чувствует их приближение. Игорь разминал кисти рук, чтобы меньше волноваться.
Дед с огромным кованым ножом шёл впереди и продолжал:
— Ребятишки, вы держите его покрепче, а уж я не промахнусь, — и он посмотрел в свой нож, как в зеркало, расправляя седые усы.
— Рог у быка такой крепкий, что может насквозь доску сороковку пробить в один мах! А что? И такое бывало, — делился опытом дед. — У соседей вон не удержали, вырвался, так весь загон в щепки разнёс. Они до сих пор гвозди собирают по всему огороду. Тут гвоздь, тут два. Копытом такой бык перешибает взрослую берёзу, да, копытами его мать-природа не обидела. Смотрите, хоть вы не оплошайте. Весит такое чудышко центнера три-четыре. Иногда бывает, быки вырываются, и тогда уж берегись. Корриду, небось, глядели в телевизоре. Если бык почувствует, что его боятся, он ещё больше звереет и мчится на труса на всех парусах.
Подумав о парусах, дед решил, что перегнул палку и поправил:
— Со всех ног он мчится, со всех копыт. Глаза кровью нальёт, ничего не видит, как ураган, как вихрь сделается бычина этакая.
И когда обстановка была уже накалена до предела, вся эта дрожащая церемония вышла к сараю, дед оглянулся и засмеялся:
— Что? В штаны напрудили? Испугались, родимые. Сердца-то как колотятся — аж стёкла в дому дрожат. Да, ладно, успокойтесь, все мы такие. Дышите глубже. Проверял я вас. С быком я уже закончил. Мелочи остались.
На дощатом настиле сарайчика лежал поверженный бык. На земле алели клочки окровавленной шерсти. Безжизненно блестели рога.
Ребята перевели дыхание, а Алексей пропел:
— Неплохо бы чайку попить.
Его уже подталкивали товарищи, кивая на новую флягу, что стояла на своём месте.
С улицы зашла тётя Маша с букетом из лилий и кувшинок, правда, несла его так, словно собиралась париться им в бане.
Она прокашлялась, подошла к Ивану, и, протягивая мокрый букет, сказала:
— Ну, с рождением, дедка!
На лице Ивана мелькнула улыбка.
— А что мне, — продолжила Марья, — сплавала — пруд-то рядом. Бери давай! Забыл небось?
Иван принял букет и посмотрел на быка.
— Вот так вот. Был и нет, — буркнул тореадор и воткнул нож в еловый столбик ограды.