Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
ВОРОНЁНОК
С утра совсем нездоровилось. Вдобавок к мучающему уже целую неделю радикулиту подскочило давление. После натирания поясницы финалгоном спину немного отпустило, а когда тайком от жены, которая вечно ворчала, что он стал употреблять много лекарств, выпил таблетку акупры вкупе со спазмалгоном, голове тоже стало легче. Зато пришло осознание, что не головная боль была основной причиной плохого самочувствия. Тревожно было на душе. Прямо-таки гнело предчувствие чего-то нехорошего, какой-то беды, отвратить которую Владимир Иванович был не в силах.
В последнее время, то ли из-за радикулита, то ли накопившейся за зиму усталости, Владимир Иванович стал нервным, раздражался из-за каждой мелочи. Вот и сегодня он будто встал не с той ноги и изо всех сил сдерживался, чтобы не сорваться из-за какой-нибудь ерунды.
«К Веньке, что ли, сходить да нажраться как следует, чтобы отпустило», — подумал вдруг Владимир Иванович и совсем было уж собрался идти за припрятанной в сарайке бутылкой, как вспомнил, что Вениамин намеревался съездить на машине в город, свозить свой японский лодочный мотор, купленный там же по дешёвке и доставляющий новому хозяину больше головной боли, чем удовольствия от стремительного движения обгоняющего всех катера. Собственно, и «Вихрь» был хорош, да не послушал тогда друг Владимира Ивановича, продал на радостях от импортного приобретения, а теперь вот скоро уже всеобщим посмешищем станет. Ладно, хрен с ним, с мотором, да и с Венькой тоже. А может, оно и к лучшему, что уезжает, а то бы напились, как это бывало в редкие дни безделья, а потом бы опять маялся от и без пьянки высокого давления.
Владимир Иванович вышел во двор в надежде, что на свежем майском воздухе полегчает. Спину от мази уже немного отпустило, так что можно что-то поделать по хозяйству. Да хотя бы разобрать сети, до сих пор висящие в сарайке после первомайской браконьерской рыбалки.
На дворе гомон огромной стаи ворон, что уселась на недалёкой от забора сосне и ближайших деревьях, стал просто невыносимым. В доме, при включенном телевизоре, это громогласное карканье переносилось легче.
«И чего разгалделись!» — со злостью подумал Владимир Иванович. В своём, построенном возле опушки леса доме в конце улицы они с самого начала привыкли к шумному птичьему гомону. Вороны на ближайшей от дома сосне собирались в морозные зимы и всем скопом громко орали, а весной, когда самые хитрые норовили занять давно построенные поближе к людям чужие гнёзда, крики эти могли вывести из терпения кого угодно.
Но сегодня гвалт был настолько громким, и ворон было так много, что копившееся с раннего утра раздражение начало перехлёстывать через край. Казалось, на окраине посёлка собрались птицы не только свои, местные, а слетелись они со всей округи на какую-то птичью конференцию по очень злободневному вопросу.
Не выдержав, Владимир Иванович вышел за калитку посмотреть на причину небывалого гомона доброй тысячи крикливых птиц. Они суетливо перелетали с места на место, опускались на землю возле ближайшей сосны, на которой ещё много лет назад было устроено большущее гнездо, деловито ходили вокруг ствола и кричали ещё громче. А когда мимо опрометчиво побежал по каким-то своим собачьим делам соседский Мухтар, с деревьев на него накинулись десятки ворон. От такой свирепой атаки пёс поджал хвост и с визгом кинулся к своему дому.
Владимир Иванович направился к дереву узнать причину беспокойства, но вороны, успокоившись было после трусливо сбежавшей собаки, закружились совсем рядом с человеком, так и норовя наброситься и заклевать незваного гостя.
«Да что они взбесились, в самом-то деле? — неприязненно подумал Владимир Иванович, на всякий случай размахивая над головой подобранной на дороге палкой, отпугивая самых смелых. Не доходя до сосны метров пятьдесят, остановился и стал наблюдать за птицами, что деловито ходили вокруг ствола дерева и громче остальных что-то обсуждали на своём непонятном человеку языке. — Э-э-э-э! Да там, похоже, птенец из гнезда выпал, — сообразил старый охотник. — Ну, в этом деле я вам не помощник! Годы не те, чтобы по деревьям лазить да выпавших воронят в гнездо складывать!».
Между тем гвалт становился уже совсем невыносимым! Владимир Иванович никогда в своей жизни попусту не тратил патроны, но тут пошёл в дом за ружьём, чтобы выстрелами отогнать подальше гомонящую стаю. Повернувшись в обратную сторону, увидел клубы чёрного дыма, что поднимались над домами соседней улицы.
«Да что они там, сдурели, что ли? — раздражённо подумал Владимир Иванович. — В этакую сушь да мусор сжигать! А то раньше времени не было! Хозяева, етит твою мать! С этаким ветром и до беды недалеко…» — Но не успел мысленно как следует обругать нерадивого хозяина, вздумавшего в неподходящую для сжигания мусора погоду запалить костёр, как понял, что дело тут куда как серьёзнее. Над домами уже не просто поднимался дым, над крышами лихо плясали огромные языки яркого пламени.
К полыхающему дому Владимир Иванович успел почти одновременно с пожарной машиной. Та встала поперёк улицы, и пока выскочившие в термокостюмах огнеборцы раскатывали шланги и тянули их к вырытому неподалёку водоёму, из установленного над кабиной брандспойта ударила по огню тугая струя. Через пару минут в сразу сникшее пламя через выбитые стёкла вонзились ещё два мощных потока. Огонь сразу будто присел, сник, спрятался под стреляющую от неимоверной жары осколками шиферную крышу, и в небо стал подниматься уже не чёрный, а серый, густо разбавленный паром дым.
Сбежавшийся в разгар рабочего дня народ, в основном — пенсионерки, от которых никакой помощи ждать не приходилось, боясь стреляющих кусков кровли, что разлеталась по всему палисаду, жался к другой стороне улицы.
— Ой, а что это тут происходит? — продвигаясь с края к середине людской шеренги, спрашивала то одного, то другого полупьяная хозяйка горящего дома Верка. — Батюшки мои, дак ведь это же мой дом-то горит! Люди добрые, да помогите же! Спасите! У меня же там в холодильнике недопитая бутылка осталась.
Верка едва держалась на ногах, но это никого не удивляло, потому что в таком состоянии после прошлогодней неожиданной смерти мужа, когда она осталась с двухмесячным ребёнком на руках, поражались поселковые только в том случае, если видели её трезвой.
— Люди добрые, я же ведь только на минутку к Наташке и сходила-то. Бореньке кашку вариться поставила и побежала.
— А Борька-то твой где? — встрепенулась вдруг бабка Фрося.
— Так где же ему быть? Дома и лежит. Он же у меня не ходит ещё.
— Люди! — вдруг заполошенно закричала Евфросинья. — Так ведь ребенок в доме-то остался! Спасите, люди!
И ринулась было в сторону пожарища, но Владимир Иванович ловко перехватил её за плечи, остановил, и старушка беспомощно стала оседать на пыльную дорогу. Владимир Иванович подбежал к поливающему водой быстро утихающее пламя пожарному, что-то прокричал ему сквозь шум ревущих струй брандспойтов и бросился к горящему дому.
— Едрит твою! — выругался пожарный, бросил шланг на землю, и тот стал мотаться из стороны в сторону, будто хвост раненой змеи. В два прыжка догнал огнеборец Владимира Ивановича, сбил его наземь, нахлобучил поглубже шлем, опустил защитное стекло и заскочил в готовый вот-вот обвалиться дом. Ещё через пару минут он выбежал на улицу, прижимая к груди закутанного в одеяло ребенка. Передал хрупкое тельце в руки успевшего подняться с земли Владимира Ивановича, ловко поймал мотающийся шланг с сильно бьющей струёй и снова направил его внутрь дома.
Владимир Иванович передал свёрток кому-то из подбежавших баб, обессиленно опустился на землю, прислонившись спиной к штакетнику. От волнения опять сильно подпрыгнуло давление, и в глазах забегали серые мушки.
Бабы, взяв ребенка на руки, враз заголосили, к ним, мотаясь из стороны в сторону, подбежала Верка.
— Ой, Боренька мой миленький! Да как же ты так-то? Да что же это происходит-то? — причитала она, прижимая к себе хрупкое тельце задохнувшегося в дыму и заживо поджарившегося в пламени ребенка. И уже было не понять, находилась она в данный момент до беспамятства пьяной или серьёзно тронулась умом. Она то принималась целовать скукоженное от огня личико сына, то сильно прижимала к груди маленький свёрток, то снова принималась осыпать поцелуями бездыханного младенца. Через несколько минут истерик, на которые невозможно было смотреть, Верка вдруг обмякла и тоже опустилась на землю неподалёку от Владимира Ивановича.
В это время к пожарищу подъехал на своей служебной «Оке» участковый, из короткого разговора с народом быстро понял ситуацию и сел рядом с Веркой.
— Ну, что, доигралась? Догулялась? А сколько я тебе говорил, что за ум пора браться, что не доведёт тебя до добра твоя вечная пьянка. Понимаю, что горе у тебя было, что тяжело, а теперь-то что, легче будет? Эх, Верка, Верка! Ведь под суд теперь пойдёшь… Как пить дать пойдёшь…
Верка не слышала участкового, не видела происходящего. Она прижимала мёртвое тело младенца и тупо смотрела в землю перед собой. Бабы, перешёптываясь, отступили подальше в сторону, поглядывая то на ополоумевшую от горя Верку, то на пожарных, проливающих остатки крыши, чердак и внутренности обгоревшего дома, сразу ставшего страшным от воды и копоти.
Владимир Иванович поднялся и пошёл к себе. Вороны от недалёкого пожара не только не угомонились, а кричали ещё громче, десятками перелетая с дерева на дерево, опускаясь на землю для обсуждения возникшей проблемы: как водрузить выпавшего из гнезда птенца на место.
Владимир Иванович сам не раз видел, как эти смышлённые птицы, воруя куриные яйца, протыкали скорлупу, зажимали проделанную дырку клювом, поднимались на крыло и несли добычу ещё не умеющим летать малышам. Но вот как взять в клюв беспомощно хлопающего ещё не оперившимися культяпками птенца и поднять его на место, не знали.
Некоторое время Владимир Иванович наблюдал за возней вороньей стаи, потом резко развернулся и решительно зашагал в сторону потушенного пожарища. Огнеборцы, сняв каски и расстегнув толстые брезентовые куртки, сматывали шланги, укладывали их в специальные ниши. Когда Владимир Иванович подошёл к старшему и что-то сказал ему, тот сердито отмахнулся:
— Уважаю я тебя, Владимир Иванович, но вот всякой фигнёй заниматься… ты уж извини, не стану.
— Ну, что тебе, трудно, что ли? — настаивал проситель.
— Не трудно. Совсем не трудно, но ты хоть понимаешь, о чём просишь? Тут вон ребёнок погиб, а ты со своим птенцом привязался.
— Да пойми ты, дурья твоя башка! Не мой это птенец, но надо… Надо, Витя, надо. Знаю, что отец твой никогда бы в таком деле не отказал. А ты… Эх, молодёжь пошла бесчувственная. — Владимир Иванович с досадой махнул рукой и отвернулся, смахивая вдруг непонятно от чего набежавшую слезу. Был он далеко не сентиментальным, но только что погибший на пожаре ребёнок почему-то встал перед глазами, и пожилой человек не смог сдержать слёзы.
Владимир Иванович, как-то враз постаревший, опустив всегда гордо расправленные плечи, вдруг сник, ссутулился и побрёл домой.
— Да погоди ты, Владимир Иванович!
— A-а! Чего годить? — отмахнулся тот, не поворачиваясь, чтобы не показать свою неожиданно подступившую слабость — на людях расплакался хуже бабы.
— Да поднимем мы твоего воронёнка! Владимир Иванович! Слышишь? Поднимем, говорю. Сейчас вот ещё раз проверим, не осталось ли где огня, и поднимем.
— Так ты проверяй, а ребята пусть мне помогут, — сразу же начал командовать Владимир Иванович.
Лейтенант, соглашаясь, махнул рукой:
— Чёрт с тобой! Бери машину. Володя, сделай там, что Владимир Иванович велит. Да смотри, осторожнее. Не свались там.
— Не свалится, — пообещал Владимир Иванович. — Я сам поднимусь, пусть только лестницу свою пожарную к месту подаст.
— А вот это уже дудки! — запротестовал лейтенант. — Навернёшься, с меня спросят. Скажут, как это ты гражданского покалечил?
— А если твой Вовка свалится, с тебя разве не спросят? Да и что Вовка вороньи гнёзда видал? Птенцов в них укладывал? Нет уж, это я сам сделаю.
— Вот, блин, чёрт упрямый! Ладно, только осторожнее там.
— Ты мне ещё куртку свою брезентовую дай, каску, ну, да и всю экипировку, чтобы птицы не поранили. За птенца своего они любого до смерти заклевать могут.
Едва пожарная машина подъехала к указанному Владимиром Ивановичем дереву и вверх, прямо к гнезду потянулась выдвижная лестница, сотни ворон поднялись в воздух и устроили такой ор, что впору было затыкать уши. Владимир Иванович загодя надел куртку, надвинул шлем, опустил на лицо защитное стекло, натянул грубые рукавицы и направился к сидящему под сосной птенцу. Увидев, что малышу грозит опасность, птицы одна за другой пикировали на человека, били его по голове, норовили попасть по лицу, садились на плечи. Владимир Иванович осторожно, чтобы не повредить хрупкое тельце птенца, зажал его в грубой, пахнущей дымом рукавице, залез на площадку машины и стал подниматься по качающейся под тяжёлым телом лестнице. Вовка просунул её сквозь сосновые ветки прямо к самому гнезду. Неуклюже продираясь через толстые сучья, Владимир Иванович добрался до гнезда, в котором сидели, широко разинув клювы, три таких же, как выпавший, птенца. Бедолага тут же устроился между ними и стал так же жалобно пищать, требуя еды.
Владимир Иванович улыбнулся и начал спускаться вниз. Вороны победно кричали и кружились уже на некотором отдалении, больше никто не пытался клюнуть или с размаху ударить в лицо.
Вовка не спеша убрал лестницу, развернулся и поехал к пожарищу, где его ждали остальные бойцы расчёта. А Владимир Иванович долго стоял у калитки и наблюдал, как постепенно успокаивались птицы, как небольшими стайками разлетались они в разные стороны, а вскоре совсем прекратили гомон. И лишь хозяева гнезда деловито облетали ближние огороды в поисках корма для своего прожорливого и быстро подрастающего потомства.
А Верку нашли после обеда в уцелевшей от огня сарайке. Она висела в сделанной из бельевой верёвки петле, а у входа валялась недопитая бутылка водки. Скорее всего, та, что оставалась в холодильнике выгоревшего дома, потому что ни в магазине, ни на улице погорелицу в тот день никто не видел.
Похоронили мать с ребёнком в одном гробу, хотя многие бабы и были против этого, мотивируя свою позицию тем, что не должна мать быть вместе с ребёнком, которого не уберегла.
Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
ВОРОНЁНОК
С утра совсем нездоровилось. Вдобавок к мучающему уже целую неделю радикулиту подскочило давление. После натирания поясницы финалгоном спину немного отпустило, а когда тайком от жены, которая вечно ворчала, что он стал употреблять много лекарств, выпил таблетку акупры вкупе со спазмалгоном, голове тоже стало легче. Зато пришло осознание, что не головная боль была основной причиной плохого самочувствия. Тревожно было на душе. Прямо-таки гнело предчувствие чего-то нехорошего, какой-то беды, отвратить которую Владимир Иванович был не в силах.
В последнее время, то ли из-за радикулита, то ли накопившейся за зиму усталости, Владимир Иванович стал нервным, раздражался из-за каждой мелочи. Вот и сегодня он будто встал не с той ноги и изо всех сил сдерживался, чтобы не сорваться из-за какой-нибудь ерунды.
«К Веньке, что ли, сходить да нажраться как следует, чтобы отпустило», — подумал вдруг Владимир Иванович и совсем было уж собрался идти за припрятанной в сарайке бутылкой, как вспомнил, что Вениамин намеревался съездить на машине в город, свозить свой японский лодочный мотор, купленный там же по дешёвке и доставляющий новому хозяину больше головной боли, чем удовольствия от стремительного движения обгоняющего всех катера. Собственно, и «Вихрь» был хорош, да не послушал тогда друг Владимира Ивановича, продал на радостях от импортного приобретения, а теперь вот скоро уже всеобщим посмешищем станет. Ладно, хрен с ним, с мотором, да и с Венькой тоже. А может, оно и к лучшему, что уезжает, а то бы напились, как это бывало в редкие дни безделья, а потом бы опять маялся от и без пьянки высокого давления.
Владимир Иванович вышел во двор в надежде, что на свежем майском воздухе полегчает. Спину от мази уже немного отпустило, так что можно что-то поделать по хозяйству. Да хотя бы разобрать сети, до сих пор висящие в сарайке после первомайской браконьерской рыбалки.
На дворе гомон огромной стаи ворон, что уселась на недалёкой от забора сосне и ближайших деревьях, стал просто невыносимым. В доме, при включенном телевизоре, это громогласное карканье переносилось легче.
«И чего разгалделись!» — со злостью подумал Владимир Иванович. В своём, построенном возле опушки леса доме в конце улицы они с самого начала привыкли к шумному птичьему гомону. Вороны на ближайшей от дома сосне собирались в морозные зимы и всем скопом громко орали, а весной, когда самые хитрые норовили занять давно построенные поближе к людям чужие гнёзда, крики эти могли вывести из терпения кого угодно.
Но сегодня гвалт был настолько громким, и ворон было так много, что копившееся с раннего утра раздражение начало перехлёстывать через край. Казалось, на окраине посёлка собрались птицы не только свои, местные, а слетелись они со всей округи на какую-то птичью конференцию по очень злободневному вопросу.
Не выдержав, Владимир Иванович вышел за калитку посмотреть на причину небывалого гомона доброй тысячи крикливых птиц. Они суетливо перелетали с места на место, опускались на землю возле ближайшей сосны, на которой ещё много лет назад было устроено большущее гнездо, деловито ходили вокруг ствола и кричали ещё громче. А когда мимо опрометчиво побежал по каким-то своим собачьим делам соседский Мухтар, с деревьев на него накинулись десятки ворон. От такой свирепой атаки пёс поджал хвост и с визгом кинулся к своему дому.
Владимир Иванович направился к дереву узнать причину беспокойства, но вороны, успокоившись было после трусливо сбежавшей собаки, закружились совсем рядом с человеком, так и норовя наброситься и заклевать незваного гостя.
«Да что они взбесились, в самом-то деле? — неприязненно подумал Владимир Иванович, на всякий случай размахивая над головой подобранной на дороге палкой, отпугивая самых смелых. Не доходя до сосны метров пятьдесят, остановился и стал наблюдать за птицами, что деловито ходили вокруг ствола дерева и громче остальных что-то обсуждали на своём непонятном человеку языке. — Э-э-э-э! Да там, похоже, птенец из гнезда выпал, — сообразил старый охотник. — Ну, в этом деле я вам не помощник! Годы не те, чтобы по деревьям лазить да выпавших воронят в гнездо складывать!».
Между тем гвалт становился уже совсем невыносимым! Владимир Иванович никогда в своей жизни попусту не тратил патроны, но тут пошёл в дом за ружьём, чтобы выстрелами отогнать подальше гомонящую стаю. Повернувшись в обратную сторону, увидел клубы чёрного дыма, что поднимались над домами соседней улицы.
«Да что они там, сдурели, что ли? — раздражённо подумал Владимир Иванович. — В этакую сушь да мусор сжигать! А то раньше времени не было! Хозяева, етит твою мать! С этаким ветром и до беды недалеко…» — Но не успел мысленно как следует обругать нерадивого хозяина, вздумавшего в неподходящую для сжигания мусора погоду запалить костёр, как понял, что дело тут куда как серьёзнее. Над домами уже не просто поднимался дым, над крышами лихо плясали огромные языки яркого пламени.
К полыхающему дому Владимир Иванович успел почти одновременно с пожарной машиной. Та встала поперёк улицы, и пока выскочившие в термокостюмах огнеборцы раскатывали шланги и тянули их к вырытому неподалёку водоёму, из установленного над кабиной брандспойта ударила по огню тугая струя. Через пару минут в сразу сникшее пламя через выбитые стёкла вонзились ещё два мощных потока. Огонь сразу будто присел, сник, спрятался под стреляющую от неимоверной жары осколками шиферную крышу, и в небо стал подниматься уже не чёрный, а серый, густо разбавленный паром дым.
Сбежавшийся в разгар рабочего дня народ, в основном — пенсионерки, от которых никакой помощи ждать не приходилось, боясь стреляющих кусков кровли, что разлеталась по всему палисаду, жался к другой стороне улицы.
— Ой, а что это тут происходит? — продвигаясь с края к середине людской шеренги, спрашивала то одного, то другого полупьяная хозяйка горящего дома Верка. — Батюшки мои, дак ведь это же мой дом-то горит! Люди добрые, да помогите же! Спасите! У меня же там в холодильнике недопитая бутылка осталась.
Верка едва держалась на ногах, но это никого не удивляло, потому что в таком состоянии после прошлогодней неожиданной смерти мужа, когда она осталась с двухмесячным ребёнком на руках, поражались поселковые только в том случае, если видели её трезвой.
— Люди добрые, я же ведь только на минутку к Наташке и сходила-то. Бореньке кашку вариться поставила и побежала.
— А Борька-то твой где? — встрепенулась вдруг бабка Фрося.
— Так где же ему быть? Дома и лежит. Он же у меня не ходит ещё.
— Люди! — вдруг заполошенно закричала Евфросинья. — Так ведь ребенок в доме-то остался! Спасите, люди!
И ринулась было в сторону пожарища, но Владимир Иванович ловко перехватил её за плечи, остановил, и старушка беспомощно стала оседать на пыльную дорогу. Владимир Иванович подбежал к поливающему водой быстро утихающее пламя пожарному, что-то прокричал ему сквозь шум ревущих струй брандспойтов и бросился к горящему дому.
— Едрит твою! — выругался пожарный, бросил шланг на землю, и тот стал мотаться из стороны в сторону, будто хвост раненой змеи. В два прыжка догнал огнеборец Владимира Ивановича, сбил его наземь, нахлобучил поглубже шлем, опустил защитное стекло и заскочил в готовый вот-вот обвалиться дом. Ещё через пару минут он выбежал на улицу, прижимая к груди закутанного в одеяло ребенка. Передал хрупкое тельце в руки успевшего подняться с земли Владимира Ивановича, ловко поймал мотающийся шланг с сильно бьющей струёй и снова направил его внутрь дома.
Владимир Иванович передал свёрток кому-то из подбежавших баб, обессиленно опустился на землю, прислонившись спиной к штакетнику. От волнения опять сильно подпрыгнуло давление, и в глазах забегали серые мушки.
Бабы, взяв ребенка на руки, враз заголосили, к ним, мотаясь из стороны в сторону, подбежала Верка.
— Ой, Боренька мой миленький! Да как же ты так-то? Да что же это происходит-то? — причитала она, прижимая к себе хрупкое тельце задохнувшегося в дыму и заживо поджарившегося в пламени ребенка. И уже было не понять, находилась она в данный момент до беспамятства пьяной или серьёзно тронулась умом. Она то принималась целовать скукоженное от огня личико сына, то сильно прижимала к груди маленький свёрток, то снова принималась осыпать поцелуями бездыханного младенца. Через несколько минут истерик, на которые невозможно было смотреть, Верка вдруг обмякла и тоже опустилась на землю неподалёку от Владимира Ивановича.
В это время к пожарищу подъехал на своей служебной «Оке» участковый, из короткого разговора с народом быстро понял ситуацию и сел рядом с Веркой.
— Ну, что, доигралась? Догулялась? А сколько я тебе говорил, что за ум пора браться, что не доведёт тебя до добра твоя вечная пьянка. Понимаю, что горе у тебя было, что тяжело, а теперь-то что, легче будет? Эх, Верка, Верка! Ведь под суд теперь пойдёшь… Как пить дать пойдёшь…
Верка не слышала участкового, не видела происходящего. Она прижимала мёртвое тело младенца и тупо смотрела в землю перед собой. Бабы, перешёптываясь, отступили подальше в сторону, поглядывая то на ополоумевшую от горя Верку, то на пожарных, проливающих остатки крыши, чердак и внутренности обгоревшего дома, сразу ставшего страшным от воды и копоти.
Владимир Иванович поднялся и пошёл к себе. Вороны от недалёкого пожара не только не угомонились, а кричали ещё громче, десятками перелетая с дерева на дерево, опускаясь на землю для обсуждения возникшей проблемы: как водрузить выпавшего из гнезда птенца на место.
Владимир Иванович сам не раз видел, как эти смышлённые птицы, воруя куриные яйца, протыкали скорлупу, зажимали проделанную дырку клювом, поднимались на крыло и несли добычу ещё не умеющим летать малышам. Но вот как взять в клюв беспомощно хлопающего ещё не оперившимися культяпками птенца и поднять его на место, не знали.
Некоторое время Владимир Иванович наблюдал за возней вороньей стаи, потом резко развернулся и решительно зашагал в сторону потушенного пожарища. Огнеборцы, сняв каски и расстегнув толстые брезентовые куртки, сматывали шланги, укладывали их в специальные ниши. Когда Владимир Иванович подошёл к старшему и что-то сказал ему, тот сердито отмахнулся:
— Уважаю я тебя, Владимир Иванович, но вот всякой фигнёй заниматься… ты уж извини, не стану.
— Ну, что тебе, трудно, что ли? — настаивал проситель.
— Не трудно. Совсем не трудно, но ты хоть понимаешь, о чём просишь? Тут вон ребёнок погиб, а ты со своим птенцом привязался.
— Да пойми ты, дурья твоя башка! Не мой это птенец, но надо… Надо, Витя, надо. Знаю, что отец твой никогда бы в таком деле не отказал. А ты… Эх, молодёжь пошла бесчувственная. — Владимир Иванович с досадой махнул рукой и отвернулся, смахивая вдруг непонятно от чего набежавшую слезу. Был он далеко не сентиментальным, но только что погибший на пожаре ребёнок почему-то встал перед глазами, и пожилой человек не смог сдержать слёзы.
Владимир Иванович, как-то враз постаревший, опустив всегда гордо расправленные плечи, вдруг сник, ссутулился и побрёл домой.
— Да погоди ты, Владимир Иванович!
— A-а! Чего годить? — отмахнулся тот, не поворачиваясь, чтобы не показать свою неожиданно подступившую слабость — на людях расплакался хуже бабы.
— Да поднимем мы твоего воронёнка! Владимир Иванович! Слышишь? Поднимем, говорю. Сейчас вот ещё раз проверим, не осталось ли где огня, и поднимем.
— Так ты проверяй, а ребята пусть мне помогут, — сразу же начал командовать Владимир Иванович.
Лейтенант, соглашаясь, махнул рукой:
— Чёрт с тобой! Бери машину. Володя, сделай там, что Владимир Иванович велит. Да смотри, осторожнее. Не свались там.
— Не свалится, — пообещал Владимир Иванович. — Я сам поднимусь, пусть только лестницу свою пожарную к месту подаст.
— А вот это уже дудки! — запротестовал лейтенант. — Навернёшься, с меня спросят. Скажут, как это ты гражданского покалечил?
— А если твой Вовка свалится, с тебя разве не спросят? Да и что Вовка вороньи гнёзда видал? Птенцов в них укладывал? Нет уж, это я сам сделаю.
— Вот, блин, чёрт упрямый! Ладно, только осторожнее там.
— Ты мне ещё куртку свою брезентовую дай, каску, ну, да и всю экипировку, чтобы птицы не поранили. За птенца своего они любого до смерти заклевать могут.
Едва пожарная машина подъехала к указанному Владимиром Ивановичем дереву и вверх, прямо к гнезду потянулась выдвижная лестница, сотни ворон поднялись в воздух и устроили такой ор, что впору было затыкать уши. Владимир Иванович загодя надел куртку, надвинул шлем, опустил на лицо защитное стекло, натянул грубые рукавицы и направился к сидящему под сосной птенцу. Увидев, что малышу грозит опасность, птицы одна за другой пикировали на человека, били его по голове, норовили попасть по лицу, садились на плечи. Владимир Иванович осторожно, чтобы не повредить хрупкое тельце птенца, зажал его в грубой, пахнущей дымом рукавице, залез на площадку машины и стал подниматься по качающейся под тяжёлым телом лестнице. Вовка просунул её сквозь сосновые ветки прямо к самому гнезду. Неуклюже продираясь через толстые сучья, Владимир Иванович добрался до гнезда, в котором сидели, широко разинув клювы, три таких же, как выпавший, птенца. Бедолага тут же устроился между ними и стал так же жалобно пищать, требуя еды.
Владимир Иванович улыбнулся и начал спускаться вниз. Вороны победно кричали и кружились уже на некотором отдалении, больше никто не пытался клюнуть или с размаху ударить в лицо.
Вовка не спеша убрал лестницу, развернулся и поехал к пожарищу, где его ждали остальные бойцы расчёта. А Владимир Иванович долго стоял у калитки и наблюдал, как постепенно успокаивались птицы, как небольшими стайками разлетались они в разные стороны, а вскоре совсем прекратили гомон. И лишь хозяева гнезда деловито облетали ближние огороды в поисках корма для своего прожорливого и быстро подрастающего потомства.
А Верку нашли после обеда в уцелевшей от огня сарайке. Она висела в сделанной из бельевой верёвки петле, а у входа валялась недопитая бутылка водки. Скорее всего, та, что оставалась в холодильнике выгоревшего дома, потому что ни в магазине, ни на улице погорелицу в тот день никто не видел.
Похоронили мать с ребёнком в одном гробу, хотя многие бабы и были против этого, мотивируя свою позицию тем, что не должна мать быть вместе с ребёнком, которого не уберегла.