Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
В УГЛУ
— Ты только не вздумай за женой Старика ухаживать или хотя бы оказывать ей какие-нибудь знаки внимания. Убьёт сразу, — напутствовал меня по дороге в таёжный угол мой давний приятель и поклонник моего творчества Стас.
— Старуха убьёт? — рассмеялся я, уточняя.
— Старик.
— На этот счёт можешь быть спокоен: я не страдаю геронтофилией.
— В смысле?
— В смысле старухи, — осклабился я ещё больше.
— A-а, ну-ну!
Никогда в жизни не был я на охоте, и в эту поездку меня друзья заманили не трофеями, а возможностью познакомиться с очень интересным человеком.
— Ты всё ищешь героя для своего нового романа, вот и будет тебе герой, — рассказывал мне ещё пару месяцев назад Стас, когда я пожаловался, что нет подходящего материала для творчества. Мол, хочется написать про современника, но ничего интересного не попадается.
— Вот и напишешь, — пообещал тогда Стас. — Мужик прошёл Афган, имеет два боевых ордена, потом, как ты помнишь, часть афганцев пошла в бандиты, другая — в милицию и в предпринимательство. Старик продолжил служить Родине. Говорят, был неподкупным и до отвратительного честным. Есть же такие упёртые! Вот он из таких. А потом бандюганы подложили ему под дверь фугас, остался жив, но контузило сильно. Пришлось уйти из органов, приятель-прокурор устроил егерем. Бросил всё, уехал в этот глухой угол, но и там без проблем не получается. Рядом заповедник, вот и повадились на охоту разного рода начальники, а привозить их стал его же пристроивший прокурор.
— Это ты мне сейчас телесериал про лесника пересказываешь?
— Да ну тебя! — огрызнулся Стас. — Тут почище всякого сериала получается. Легендарный человек, но сразу скажу: со странностями. То ли последствия контузии, то ли с детства комплекс. Не смей перечить! От того у него и все неприятности. Не поверишь, жену за провинность в угол ставит.
— И что? Она так безропотно в угол и встаёт? — начал ухмыляться я этой шутке.
— Сам всё увидишь. Потом за это знакомство не забудь мне бутылку самого дорогого коньяка выставить.
… И вот мы ехали к этому легендарному егерю. Неспешно пробирались из райцентра на вездеходе-самоделке, сделанном местным кулибиным из старого «москвичка», самоходного шасси, что в советские времена имелись в некоторых колхозах, ещё из какой-то техники, но всё это, вместе сложенное, тарахтело и на обвязанных ремнями камерах от огромного грузовика, неведомым способом приделанных к дискам, двигалось вперёд, уподобляясь луноходу или инопланетному механизму для покорения российского бездорожья. Я понимал, что заповедник и должен быть в не доступных для людей местах, но не до такой же степени.
Наша гравицапа сильно раскачивалась на мягких колёсах из стороны в сторону, то и дело угрожая опрокинуться набок, но удивительным способом сохраняла равновесие и катилась дальше.
— Летом туда на моторке добираются, — будто прочитал мои мысли Стас. — Когда река встанет, можно на «Буранах», но из-за петляющего русла получается очень далеко. Напрямки ближе и быстрее. У Старика тоже наподобие этого вездеход сделан. Тут многие такой техникой обзаводятся — за грибами в лес, за ягодами, за кедровыми орехами. За осень семья до полумиллиона рублей зарабатывает.
— Ничего себе! — восхитился я.
— А ты не завидуй! За той же клюквой целыми днями на болотах раком стоят. Далеко ещё? — тронул он за плечо нашего всю дорогу молчащего проводника-водителя.
— Минут десять, — не поворачивая головы и не отвлекаясь на наши разговоры, ответил водитель. Я при знакомстве не расслышал его имя, Стас называл командиром, а переспрашивать мне было почему-то неудобно.
— Ну, что, хозяйка, пустишь незваных гостей? — выбравшись из нашей гравицапы, спросил Стас у бесподобно красивой, одетой в спортивный костюм девушки, вышедшей на крыльцо на шум машины.
— Конечно, конечно! — радушно заулыбалась она, увидев знакомых, при этом умудряясь не поднимать глаз на приехавших. — Вы сразу к гостевому домику и подъезжайте.
— А сам где? — спросил Стас.
— В лесу, где же ему ещё быть? — махнула рукой хозяйка, наверняка дочь или внучка егеря. — Но сказал к пяти часам баню готовить, так что скоро появится. Он на этот счёт очень пунктуальный. Я в гостевом домике сейчас печь затоплю, быстро нагреется.
— Да не суетись, что, мы сами не справимся, что ли? — урезонил девушку Стас. — Вот познакомься, писателя к вам привёз. Давно просится посмотреть, как люди живут на лесном кордоне. Это Элеонора, а это мой давний друг, действительно писатель — Иван Попов.
Девушка с таким очень не подходящим для таёжной глуши именем скромно опустила взгляд, протянула узенькую ладошку, ответила крепким рукопожатием:
— Очень приятно!
— Очень приятно!
— Эля, мы не с пустыми руками, показывай, куда складывать гостинцы. Командир, Иван, вы помогайте хозяйке, я пойду печь затапливать, — распоряжался Стас.
Водитель взял две наполненные едой и напитками сумки, в одной из них звякнули бутылки.
— А вот этого бы не надо! — сказала девушка, всё так же не поднимая глаз. — Станислав Петрович, вы же знаете, что ему нельзя.
— Знаю-знаю! Не волнуйся, мы по чуть-чуть. Иди, показывай командиру, куда сумки складывать.
Едва девушка и водитель немного отошли в сторону дома, Стас с улыбкой спросил:
— Ну, как тебе старуха?
— Это что? Жена? — оторопел я. — Я решил, что дочь или даже внучка. Сколько же тогда Старику?
— Сам считай, если помнишь, когда наши из Афгана вышли.
— Помню. В феврале 89-го.
— Ну, вот! Он тогда уже майором был.
— Получается, что её ещё на свете не было?
— Как раз родилась.
— И как же ему удалось такую красавицу в тайгу заманить?
— А вот это ты у него самого спроси, потому что я сам удивляюсь. Нет, с одной стороны, понять можно — герой-афганец, борец с преступностью, романтическая влюблённость и всё такое, но… Но тем не менее какая же должна быть горячая любовь, чтобы на такое затворничество решиться! Вот тебе и сюжет для романа.
Стас хлопнул меня по плечу и рассмеялся:
— Ладно, писатель, бери сумку и неси в дом, а я наши вещи заберу. Заговорились мы с тобой, а дом стоит не протопленный.
С Элей мы почти столкнулись в дверях построенного из брёвен дома, когда я заносил сумку, а она выходила на улицу. Она снова потупила взгляд.
— Извините! — посторонился я.
— Извините, — и она тоже шагнула немного в сторону, пропуская меня в дом. — Проходите, там дядя Саша сумки разбирает, а я баню проверю.
Вскоре из леса вернулся хозяин — кряжистый, прямо с картины русских художников, мужик с окладистой белой бородой.
— Здравствуйте, гости дорогие! — сказал он глухим голосом, вешая ружьё на гвоздь у дверей. Протянул руку водителю:
— Кого, Саня, на этот раз привёз?
— Станислава Петровича, он в домике печку растапливает, да вот писателя. Извините, я имя-отчество ваше не запомнил.
— Иван, — сказал я.
— Ну, здорово, Иван! А меня Степаном зовут, но это по паспорту, а лучше — Старик. Хозяйка где? — Повернулся Степан к водителю.
— Баню готовит.
— Это хорошо! Раз баня готова, с этого и начнём, а жена пока на стол накроет. Не возражаешь, писатель? — внимательно оглядывал он меня от макушки до пят, потом строго посмотрел в глаза.
— Не возражаю, — улыбнулся я, прекрасно понимая, что от меня здесь ничего не зависит, ибо хозяин всем своим видом давал знать, кто тут решает, что делать.
— Ну, и отлично! Пошли к Стасу? — то ли спросил, то ли приказал он и открыл входную дверь.
Едва мы вышли на улицу, у крыльца оказалась Эля.
— Ты уже дома? — обрадовалась она. — А у меня как раз баня готова, как ты велел, к пяти часам.
— Молодец! — похвалил Старик. — Ты нам в бане полотенца приготовь, пузырёк да закусь, да на стол накрывай, а мы с гостями пока попаримся.
— Хорошо! Сейчас всё отнесу, — сказала девушка с покорной готовностью.
— Отнеси, отнеси.
Я сто лет не бывал в деревенской бане, а в бане по-чёрному не парился никогда в жизни, поэтому мне были в диковинку чёрные, прокопчённые стены, к которым нельзя было не только прислоняться, о чём не успел предупредить Стас, но даже касаться их, потому что тут же пришлось отмывать жирную, плохо отстающую сажу.
Мы уселись на полок, головами почти упираясь в потолок, хозяин взял деревянный ковшик, зачерпнул из котла воды и плеснул на камни. Они злобно ухнули, будто подпрыгнули, ударяясь округлыми боками друг о друга, и в тот же миг от потолка начал накатывать сухой жар. Я тут же схватился за уши.
— Ну, как? — спросил Старик.
— Хорошо! — выдохнул Стас. — Банька что надо!
— А в лесу без бани никак. Я, когда на кордон заселился, первым делом баню перестроил, а потом уже дом. Любую простуду выгоняет лучше всяких лекарств, — довольно ответил Старик.
Потом в рубленом предбаннике мы выпили по стопке, немного остыли и пошли по второму заходу. Эта процедура повторилась третий раз, четвёртый… От жары и водки у меня кровь молотком билась в висках, и от очередного, финального, как сказал Старик, захода с вениками я отказался.
— Слабак, — презрительно бросил Старик. — А туда же, в тайгу навострился.
Мой авторитет в глазах хозяина был окончательно подорван, когда я неловко оступился возле крыльца и подвернул ногу.
— Сопляк! — оценил меня Старик. — С третьей рюмки на ногах не стоишь.
Идти я не мог. Стас подхватил меня под локоть, и в дом я поднялся прыжками.
— Давай сюда свою ногу, — скомандовал Старик.
Я сел на табуретку, он взялся за ступню, резко её дёрнул, и от боли я чуть не потерял сознание.
— Элька! Неси тряпицу какую, тугую повязку писателю сделать надо. Я за снегом схожу, холод приложить.
За стенкой послышался треск разрываемой ткани, девушка принесла длинный лоскут, присела возле меня, чтобы делать повязку.
— Иди делом занимайся, — грозно приказал Старик. — Повязку я сам наложу — не впервой.
Закончил делать тугую повязку, обмотал ногу положенным в магазинный пакет снегом и скомандовал:
— А теперь все за стол! Нам долго засиживаться нельзя, утром вставать рано.
К ужину Эля подала вываленную в большое блюдо рассыпчатую картошку, миску с квашеной капустой, солёные огурцы, грузди в сметане и аккуратно порезанное копчёное мясо, которое мы привезли с собой.
— Откуда в тайге сметана? — наивно поинтересовался я.
— Лося доим, — ответил Старик и громко засмеялся. Этот смех подхватили все, кроме хозяйки.
— Корову держим, — ответила она, всё так же потупив взгляд.
— Ну, за удачную охоту! — поднял стопку Старик.
Выпили, закусили лесными дарами, потому что мясо у
нас было и в городе.
— Между первой и второй пуля не должна успеть просвистеть, — сказал Старик, наполняя стопки.
— Стёпа, может, хватит? — тихо спросила Эля и осторожно положила ладонь на руку Старика.
— Не лезь не в своё дело! — грубо смахнул ладошку хозяин. — Сам знаю, когда хватит. Пошла в угол! В угол, я сказал.
Эля молча встала из-за стола, послушно прошла в угол и, будто провинившийся ребёнок, повернулась к стене лицом.
За столом нависло неловкое молчание.
— Мужу она указывать будет! — рявкнул Старик. — Не бывать в моём доме такому! Ну, мужики, за удачу! — и махом опрокинул стопку. Стас и Саша последовали его примеру, я был просто огорошен происшедшим.
— Ну, малахольный, а ты чего? Пей! Или бабу пожалел?
— дошло вдруг до него. — Ничего, пусть знает своё место в мужской компании! Мусульмане вон вообще баб за свой стол не допускают, это мы своим волю дали.
Чтобы как-то заглушить неловкость ситуации, мы молча жевали.
— Вообще-то ты прав, Старик, — нарушил молчание Стас.
— Вставать рано. Спасибо, хозяюшка, за обильное и вкусное угощение! Пошли мы к себе в домик. Ты как, сам дойдёшь или на руках донести?
— Сам, — сказал я, встал, сделал шаг и чуть не упал. — Больно, гадство! Палку бы какую.
— Вон в сенцах черенок от лопаты, — махнул рукой Старик, не поднимаясь из-за стола.
Стас принёс черенок, подал мне, и я заковылял на улицу, едва приступая на больную ногу.
— Что-то со Стариком сегодня не того, — задумчиво сказал Стас, когда мы вошли в гостевой домик. — Бывало с ним и раньше такое, когда перепьёт, но сегодня не так много и выпили. Для него — вообще как слону дробинка, потому что раньше он мог и два пузыря запросто принять.
— Так то раньше, — подал голос Саша. — Стареет Старик. По весне он тут гостям такой мордобой устроил, что я тебе дам! Ревнует жену. Смертным боем лупит. Наши мужики не раз видели с фингалами, когда в эти места на рыбалку приезжали. Тут чуть повыше на слиянии рек рыбы тьма-тьмущая, — пояснил водитель. — Вот наши и едут браконьерить. Старику кто рыбой, кто деньгами платят.
— А как же его бескорыстное служение Родине? — съязвил я, испытывая настоящую неприязнь к принявшему нас хозяину из-за его обращения с женой при чужих людях. Я допускал грубость в семейных отношениях, ссоры, даже скандалы, но не мог оправдать такое принародное унижение.
— Время людей меняет, — философски заметил Стас. — Всё, мужики, давайте укладываться спать.
… К утру моя ступня распухла настолько, что о каком-то походе на охоту не могло быть и речи. Собственно, и утром-то это можно было назвать с большой натяжкой, потому что на улице стояла самая настоящая ночь. Старик вошёл в домик одетый, с ружьём в руках.
— Ну, а ты чего лежишь? — сердито спросил он.
— Да куда ему, — заступился за меня Стас. — Вон как ногу разнесло!
— Слюнтяй! — зло бросил Старик и вышел на улицу. Не знаю, почему он невзлюбил меня с первого взгляда, но это было очевидно, да хозяин и не пытался скрывать своего отношения. И он был прав, потому что это мы приехали в его дом, и он имел право на радушное гостеприимство или неприятие.
Вернулся Старик минут через пять, когда Стас и Саша тоже уже надели бушлаты, подпоясались патронташами и собрали ружья.
— Баню к двум часам сможешь затопить? — спросил меня Старик и тут же сам себе ответил: — Да куда там! Тебе, поди, мамка и спички в руки брать не разрешает.
— А Эля? — спросил Стас. — С нами пойдёт?
— Ты сдурел, что ли? Куда баба на охоту?! На гауптвахте она. До нашего возвращения. Пошли уже, хватит лясы точить.
Они ушли, сопровождаемые радостным повизгиванием предвкушающих охоту собак. Я задул лампу и вытянулся на нарах в надежде поспать хотя бы до рассвета. Но заснуть не мог — болела нога и одолевали мысли о том, что это за гауптвахта тут на кордоне, куда отправил Старик свою жену.
Промаялся я часа три, а когда окончательно рассвело, опираясь на черенок, отправился в дом. На столе стояли початая банка молока, хлеб, часть вчерашней закуски. Я присел на самодельный диванчик, осмотрелся, окликнул хозяйку, но никто не отозвался. Сделал бутерброд, налил в кружку молока, позавтракал.
Эля не появлялась. Едва приступая на больную ногу, вышел в сени, окликнул:
— Эля!
Через некоторое время уже во весь голос прокричал снова. Откуда-то со двора послышалось:
— Здесь я.
Оказалось, Старик запер Элю в хлеву. Я отвернул сделанную из берёзового бруска вертушку, или как там в деревне называется приколоченный гвоздём посередине запор, распахнул тяжёлые, распаренные ворота.
— Нет-нет! Что вы! — послышался из темноты испуганный голос Эли. — Если я выйду, он же меня убьёт!
— Но они ушли на охоту.
— Нет, нет, я боюсь.
— Да чего? Никого же нет. Выходите. Когда Степан сказал, что посадил вас на гауптвахту, я подумал, он так пошутил.
— Нет, он меня при гостях часто запирает. Ни с того ни с сего приревнует к кому-нибудь и начинает измываться. То в угол поставит, как вчера, то в хлев запрёт.
— А почему вы все эти унижения терпите?
— А куда деваться?
— Но это же не жизнь! Вы такая молодая, красивая… У вас всё впереди… А вы тут…
Когда пишу тексты своих произведений, мои книжные герои легко находят нужные слова, некоторые я потом вычёркиваю, заменяю, но тут речь шла не о книге, а о живом человеке, и я не знал, что в таком случае можно сказать. Мы так и разговаривали через открытую дверь. Эля была где-то внутри хлева, от меня её скрывала корова, она с любопытством подошла к выходу и бесцеремонно разглядывала чужого человека.
Неужели нельзя уйти от такого деспота? Не понимал я такой покорности молодой женщины. Что её тут держит в этой глухомани? Неужели действительно бывает такая слепая любовь, ради которой можно выносить унижения, побои и издевательства?
— А уйти? — задал я наивный вопрос.
— Куда? Догонит, если не убьёт, то искалечить может запросто. А убьёт, скажет, в тайге потерялась. Ему же все поверят, и потом, нет трупа, нет преступления, он эту ментовскую присказку часто повторяет просто так.
— Да, вот это любовь! — не сдержал я своего восклицания. — Об этом действительно только романы писать, потому что в жизни вряд ли кто в такое поверит.
— А вы и не верьте. Какая любовь? Я тут в качестве заложницы. Отец мой здесь егерем был. Приехала компания какого-то большого начальства, как это бывает, перепились, один другого застрелил. Случайно ли, по злобе, но насмерть. Они же начальники, сидеть никто не хочет, на отца свалили, будто он застрелил. Дело вёл Степан, он и предложил отцу, что если отдаст меня за него замуж, сумеет дело закрыть, а иначе от пяти до десяти лет, если с отягчающими вину обстоятельствами, а пьянка, мол, как раз такое обстоятельство. Папа надеялся на порядочность тех людей, ведь его вообще в той компании не было, но как докажешь, когда они в один голос твердят, что был и ещё угрожал. Я, когда узнала, сама к Степану пришла. Отца уволили, Степан из милиции сюда оформился. Так и живу. Вообще-то он, когда никого нет, добрый. А люди приезжают, начинает свою власть надо мной показывать. А как выпьет, вообще звереет. Ему ни грамма нельзя, да как остановишь, а гости все со спиртным едут. И с каждым годом болезнь прогрессирует…
Я долго молчал.
— Вы вертушку-то закройте, — сказала Эля. — Не ровен час, муж вернётся. Он запросто может охотников одних дальше отправить и домой прийти. Я его хорошо знаю. Закройте от греха подальше и к себе в домик идите. Ой, а вы хоть позавтракали? — вспомнила вдруг она. — Там на столе есть что покушать.
— Спасибо! Я бутерброд съел и молоком запил.
— Ну, тогда идите к себе. Ложитесь. Вам лежать надо.
Я вернулся в гостевой домик. Обдумывая услышанное, незаметно заснул. Проснулся от мужских голосов.
— Ну, что, засоня? Дрыхнешь? — весело выговаривал Стас. — А как мы славно погуляли, как поохотились! Смотри, какой красавец!
И он поднял на уровень плеч огромную птицу.
— У командира такой же! Завтра снова пойдём, а после обеда домой поедем. Ох, и намотались мы! Ноги аж гудят. Старик опять баню обещал. Пойдёшь? Или тебе с вывихом нельзя греть.
— Не знаю. Просто буду внизу держать, а сам с удовольствием погреюсь — когда-то ещё в такой бане побывать доведётся.
Я ничего не стал рассказывать о своём разговоре с Элеонорой. Решил, что со Стасом потом поделюсь дома, а поскольку Саша из местных, ему, тем более — деревенским, знать это совсем ни к чему. Хотя наверняка они и так обо всём наслышаны.
Мы после первого захода посидели в предбаннике, выпили по две стопки, потом вдруг Старик отправил нас в парную одних:
— Мы с Элькой потом, во второй жар вместе сходим, — сказал он и пояснил: — Нам тут кой с чем разобраться надо.
Мы хорошо погрелись, остыли, потом пошли снова париться, уже с вениками. Я тоже на этот раз решился вкусить наслаждение по полной программе. Лёг на живот, и едва Стас начал меня хлестать веником, услышали приглушённый выстрел.
— Кого это Старик? — перестал махать веником Стас. — На собаку на охоте злился, неужели её пристрелил? Почему возле дома? А может, шатун пришёл?
Было тихо. Стас плеснул воды на каменку и продолжил хлестать меня большим берёзовым веником. Было горячо, приятно, но на душе почему-то тревожно. Утренний разговор с Элеонорой не выходил у меня из головы, навевая дурные предчувствия.
Мы вдоволь напарились, потом сполоснулись, полураздетые направились в гостевой домик. И одновременно увидели сидящую на крыльце дома Элю. Она держала в руках ружьё и смотрела себе под ноги.
Мы встревоженно подбежали.
— Я его убила… — почти шепотом сказала Эля.
Мы бросились в дом. В прихожей, распластавшись, на спине лежал Старик с развороченной зарядом дроби грудью.
— Звони в скорую! — засуетился я.
— Ты что, дурак? Какая скорая?! Тут тебе не в городе, мобильники не берут. Так, мужики, надо думать, что делать. У нас у всех должна быть единая линия поведения. Старику уже не поможешь, а Элеонору надо спасать. Это однозначно! Вчера в бане Старик нам жаловался, что всё опротивело, что жизнь надоела.
— Когда говорил? — переспросил я.
— Ты не понял? — загорячился Денис. — Старик нам в бане жаловался, что жизнь опротивела, но и выхода нет. Сегодня в лесу он снова не раз заводил разговор об этом. Командир, ты слышал, или ты в это время от нас отстал?
Денис посмотрел на Сашу.
— Я это тоже слышал, — кивнул головой водитель.
— Значит, решено! В бане он накатил две стопки и ушёл домой, потом мы услышали выстрел. Эля прибежала из хлева и увидела его мёртвым. Налицо самоубийство на почве нервного срыва из-за контузии после принятия спиртного. Ну, там потом следователь с криминалистами сформулируют, как надо.
Стас вышел на улицу, вернулся с ружьём в руках, протёр приклад, цевьё, спусковой крючок и вложил в руки покойного.
— Ну, вот, как-то так. В темноте дорогу найдёшь? — повернулся Стас к Саше.
— Так следы же остались. По ним и поедем, не заблудимся.
— Одеваемся, садимся в гравицапу и едем в посёлок. Эля! — крикнул Стас в открытую дверь. — Одевайся, в посёлок поедем.
— Что теперь будет? — растерянно твердила Эля. — Что будет?
— Да ничего не будет! — заверил Стас. — Пока мы были в бане, а ты в хлеву, он застрелился. Одевайся!
Уже на крыльце, будто под гипнозом, запирая входную дверь, Эля вдруг остановилась:
— А корова? Её же утром доить надо.
— Утром с милицией вернёмся и подоишь.
…Раскачиваясь в салоне Сашиной гравицапы, я вдруг почему-то вспомнил свой старый будильник. Часто бывая в поездках, я покупал наручные часы только с будильником, вот и теперь у меня были часы-смартфон с этой функцией, но, собирая вещи на охоту, зачем-то снова взял в руки неизменный в моих командировках будильник, купленный родителями более пятидесяти лет назад, и стал заводить его пружину. Завернул до отказа, но, о чём-то задумавшись, крутанул ещё на пол-оборота. Раздался треск, и я понял, что переборщил. У любой пружины есть свой предел. Живя своей жизнью в таёжном углу, Старик этот предел не почувствовал.
Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
В УГЛУ
— Ты только не вздумай за женой Старика ухаживать или хотя бы оказывать ей какие-нибудь знаки внимания. Убьёт сразу, — напутствовал меня по дороге в таёжный угол мой давний приятель и поклонник моего творчества Стас.
— Старуха убьёт? — рассмеялся я, уточняя.
— Старик.
— На этот счёт можешь быть спокоен: я не страдаю геронтофилией.
— В смысле?
— В смысле старухи, — осклабился я ещё больше.
— A-а, ну-ну!
Никогда в жизни не был я на охоте, и в эту поездку меня друзья заманили не трофеями, а возможностью познакомиться с очень интересным человеком.
— Ты всё ищешь героя для своего нового романа, вот и будет тебе герой, — рассказывал мне ещё пару месяцев назад Стас, когда я пожаловался, что нет подходящего материала для творчества. Мол, хочется написать про современника, но ничего интересного не попадается.
— Вот и напишешь, — пообещал тогда Стас. — Мужик прошёл Афган, имеет два боевых ордена, потом, как ты помнишь, часть афганцев пошла в бандиты, другая — в милицию и в предпринимательство. Старик продолжил служить Родине. Говорят, был неподкупным и до отвратительного честным. Есть же такие упёртые! Вот он из таких. А потом бандюганы подложили ему под дверь фугас, остался жив, но контузило сильно. Пришлось уйти из органов, приятель-прокурор устроил егерем. Бросил всё, уехал в этот глухой угол, но и там без проблем не получается. Рядом заповедник, вот и повадились на охоту разного рода начальники, а привозить их стал его же пристроивший прокурор.
— Это ты мне сейчас телесериал про лесника пересказываешь?
— Да ну тебя! — огрызнулся Стас. — Тут почище всякого сериала получается. Легендарный человек, но сразу скажу: со странностями. То ли последствия контузии, то ли с детства комплекс. Не смей перечить! От того у него и все неприятности. Не поверишь, жену за провинность в угол ставит.
— И что? Она так безропотно в угол и встаёт? — начал ухмыляться я этой шутке.
— Сам всё увидишь. Потом за это знакомство не забудь мне бутылку самого дорогого коньяка выставить.
… И вот мы ехали к этому легендарному егерю. Неспешно пробирались из райцентра на вездеходе-самоделке, сделанном местным кулибиным из старого «москвичка», самоходного шасси, что в советские времена имелись в некоторых колхозах, ещё из какой-то техники, но всё это, вместе сложенное, тарахтело и на обвязанных ремнями камерах от огромного грузовика, неведомым способом приделанных к дискам, двигалось вперёд, уподобляясь луноходу или инопланетному механизму для покорения российского бездорожья. Я понимал, что заповедник и должен быть в не доступных для людей местах, но не до такой же степени.
Наша гравицапа сильно раскачивалась на мягких колёсах из стороны в сторону, то и дело угрожая опрокинуться набок, но удивительным способом сохраняла равновесие и катилась дальше.
— Летом туда на моторке добираются, — будто прочитал мои мысли Стас. — Когда река встанет, можно на «Буранах», но из-за петляющего русла получается очень далеко. Напрямки ближе и быстрее. У Старика тоже наподобие этого вездеход сделан. Тут многие такой техникой обзаводятся — за грибами в лес, за ягодами, за кедровыми орехами. За осень семья до полумиллиона рублей зарабатывает.
— Ничего себе! — восхитился я.
— А ты не завидуй! За той же клюквой целыми днями на болотах раком стоят. Далеко ещё? — тронул он за плечо нашего всю дорогу молчащего проводника-водителя.
— Минут десять, — не поворачивая головы и не отвлекаясь на наши разговоры, ответил водитель. Я при знакомстве не расслышал его имя, Стас называл командиром, а переспрашивать мне было почему-то неудобно.
— Ну, что, хозяйка, пустишь незваных гостей? — выбравшись из нашей гравицапы, спросил Стас у бесподобно красивой, одетой в спортивный костюм девушки, вышедшей на крыльцо на шум машины.
— Конечно, конечно! — радушно заулыбалась она, увидев знакомых, при этом умудряясь не поднимать глаз на приехавших. — Вы сразу к гостевому домику и подъезжайте.
— А сам где? — спросил Стас.
— В лесу, где же ему ещё быть? — махнула рукой хозяйка, наверняка дочь или внучка егеря. — Но сказал к пяти часам баню готовить, так что скоро появится. Он на этот счёт очень пунктуальный. Я в гостевом домике сейчас печь затоплю, быстро нагреется.
— Да не суетись, что, мы сами не справимся, что ли? — урезонил девушку Стас. — Вот познакомься, писателя к вам привёз. Давно просится посмотреть, как люди живут на лесном кордоне. Это Элеонора, а это мой давний друг, действительно писатель — Иван Попов.
Девушка с таким очень не подходящим для таёжной глуши именем скромно опустила взгляд, протянула узенькую ладошку, ответила крепким рукопожатием:
— Очень приятно!
— Очень приятно!
— Эля, мы не с пустыми руками, показывай, куда складывать гостинцы. Командир, Иван, вы помогайте хозяйке, я пойду печь затапливать, — распоряжался Стас.
Водитель взял две наполненные едой и напитками сумки, в одной из них звякнули бутылки.
— А вот этого бы не надо! — сказала девушка, всё так же не поднимая глаз. — Станислав Петрович, вы же знаете, что ему нельзя.
— Знаю-знаю! Не волнуйся, мы по чуть-чуть. Иди, показывай командиру, куда сумки складывать.
Едва девушка и водитель немного отошли в сторону дома, Стас с улыбкой спросил:
— Ну, как тебе старуха?
— Это что? Жена? — оторопел я. — Я решил, что дочь или даже внучка. Сколько же тогда Старику?
— Сам считай, если помнишь, когда наши из Афгана вышли.
— Помню. В феврале 89-го.
— Ну, вот! Он тогда уже майором был.
— Получается, что её ещё на свете не было?
— Как раз родилась.
— И как же ему удалось такую красавицу в тайгу заманить?
— А вот это ты у него самого спроси, потому что я сам удивляюсь. Нет, с одной стороны, понять можно — герой-афганец, борец с преступностью, романтическая влюблённость и всё такое, но… Но тем не менее какая же должна быть горячая любовь, чтобы на такое затворничество решиться! Вот тебе и сюжет для романа.
Стас хлопнул меня по плечу и рассмеялся:
— Ладно, писатель, бери сумку и неси в дом, а я наши вещи заберу. Заговорились мы с тобой, а дом стоит не протопленный.
С Элей мы почти столкнулись в дверях построенного из брёвен дома, когда я заносил сумку, а она выходила на улицу. Она снова потупила взгляд.
— Извините! — посторонился я.
— Извините, — и она тоже шагнула немного в сторону, пропуская меня в дом. — Проходите, там дядя Саша сумки разбирает, а я баню проверю.
Вскоре из леса вернулся хозяин — кряжистый, прямо с картины русских художников, мужик с окладистой белой бородой.
— Здравствуйте, гости дорогие! — сказал он глухим голосом, вешая ружьё на гвоздь у дверей. Протянул руку водителю:
— Кого, Саня, на этот раз привёз?
— Станислава Петровича, он в домике печку растапливает, да вот писателя. Извините, я имя-отчество ваше не запомнил.
— Иван, — сказал я.
— Ну, здорово, Иван! А меня Степаном зовут, но это по паспорту, а лучше — Старик. Хозяйка где? — Повернулся Степан к водителю.
— Баню готовит.
— Это хорошо! Раз баня готова, с этого и начнём, а жена пока на стол накроет. Не возражаешь, писатель? — внимательно оглядывал он меня от макушки до пят, потом строго посмотрел в глаза.
— Не возражаю, — улыбнулся я, прекрасно понимая, что от меня здесь ничего не зависит, ибо хозяин всем своим видом давал знать, кто тут решает, что делать.
— Ну, и отлично! Пошли к Стасу? — то ли спросил, то ли приказал он и открыл входную дверь.
Едва мы вышли на улицу, у крыльца оказалась Эля.
— Ты уже дома? — обрадовалась она. — А у меня как раз баня готова, как ты велел, к пяти часам.
— Молодец! — похвалил Старик. — Ты нам в бане полотенца приготовь, пузырёк да закусь, да на стол накрывай, а мы с гостями пока попаримся.
— Хорошо! Сейчас всё отнесу, — сказала девушка с покорной готовностью.
— Отнеси, отнеси.
Я сто лет не бывал в деревенской бане, а в бане по-чёрному не парился никогда в жизни, поэтому мне были в диковинку чёрные, прокопчённые стены, к которым нельзя было не только прислоняться, о чём не успел предупредить Стас, но даже касаться их, потому что тут же пришлось отмывать жирную, плохо отстающую сажу.
Мы уселись на полок, головами почти упираясь в потолок, хозяин взял деревянный ковшик, зачерпнул из котла воды и плеснул на камни. Они злобно ухнули, будто подпрыгнули, ударяясь округлыми боками друг о друга, и в тот же миг от потолка начал накатывать сухой жар. Я тут же схватился за уши.
— Ну, как? — спросил Старик.
— Хорошо! — выдохнул Стас. — Банька что надо!
— А в лесу без бани никак. Я, когда на кордон заселился, первым делом баню перестроил, а потом уже дом. Любую простуду выгоняет лучше всяких лекарств, — довольно ответил Старик.
Потом в рубленом предбаннике мы выпили по стопке, немного остыли и пошли по второму заходу. Эта процедура повторилась третий раз, четвёртый… От жары и водки у меня кровь молотком билась в висках, и от очередного, финального, как сказал Старик, захода с вениками я отказался.
— Слабак, — презрительно бросил Старик. — А туда же, в тайгу навострился.
Мой авторитет в глазах хозяина был окончательно подорван, когда я неловко оступился возле крыльца и подвернул ногу.
— Сопляк! — оценил меня Старик. — С третьей рюмки на ногах не стоишь.
Идти я не мог. Стас подхватил меня под локоть, и в дом я поднялся прыжками.
— Давай сюда свою ногу, — скомандовал Старик.
Я сел на табуретку, он взялся за ступню, резко её дёрнул, и от боли я чуть не потерял сознание.
— Элька! Неси тряпицу какую, тугую повязку писателю сделать надо. Я за снегом схожу, холод приложить.
За стенкой послышался треск разрываемой ткани, девушка принесла длинный лоскут, присела возле меня, чтобы делать повязку.
— Иди делом занимайся, — грозно приказал Старик. — Повязку я сам наложу — не впервой.
Закончил делать тугую повязку, обмотал ногу положенным в магазинный пакет снегом и скомандовал:
— А теперь все за стол! Нам долго засиживаться нельзя, утром вставать рано.
К ужину Эля подала вываленную в большое блюдо рассыпчатую картошку, миску с квашеной капустой, солёные огурцы, грузди в сметане и аккуратно порезанное копчёное мясо, которое мы привезли с собой.
— Откуда в тайге сметана? — наивно поинтересовался я.
— Лося доим, — ответил Старик и громко засмеялся. Этот смех подхватили все, кроме хозяйки.
— Корову держим, — ответила она, всё так же потупив взгляд.
— Ну, за удачную охоту! — поднял стопку Старик.
Выпили, закусили лесными дарами, потому что мясо у
нас было и в городе.
— Между первой и второй пуля не должна успеть просвистеть, — сказал Старик, наполняя стопки.
— Стёпа, может, хватит? — тихо спросила Эля и осторожно положила ладонь на руку Старика.
— Не лезь не в своё дело! — грубо смахнул ладошку хозяин. — Сам знаю, когда хватит. Пошла в угол! В угол, я сказал.
Эля молча встала из-за стола, послушно прошла в угол и, будто провинившийся ребёнок, повернулась к стене лицом.
За столом нависло неловкое молчание.
— Мужу она указывать будет! — рявкнул Старик. — Не бывать в моём доме такому! Ну, мужики, за удачу! — и махом опрокинул стопку. Стас и Саша последовали его примеру, я был просто огорошен происшедшим.
— Ну, малахольный, а ты чего? Пей! Или бабу пожалел?
— дошло вдруг до него. — Ничего, пусть знает своё место в мужской компании! Мусульмане вон вообще баб за свой стол не допускают, это мы своим волю дали.
Чтобы как-то заглушить неловкость ситуации, мы молча жевали.
— Вообще-то ты прав, Старик, — нарушил молчание Стас.
— Вставать рано. Спасибо, хозяюшка, за обильное и вкусное угощение! Пошли мы к себе в домик. Ты как, сам дойдёшь или на руках донести?
— Сам, — сказал я, встал, сделал шаг и чуть не упал. — Больно, гадство! Палку бы какую.
— Вон в сенцах черенок от лопаты, — махнул рукой Старик, не поднимаясь из-за стола.
Стас принёс черенок, подал мне, и я заковылял на улицу, едва приступая на больную ногу.
— Что-то со Стариком сегодня не того, — задумчиво сказал Стас, когда мы вошли в гостевой домик. — Бывало с ним и раньше такое, когда перепьёт, но сегодня не так много и выпили. Для него — вообще как слону дробинка, потому что раньше он мог и два пузыря запросто принять.
— Так то раньше, — подал голос Саша. — Стареет Старик. По весне он тут гостям такой мордобой устроил, что я тебе дам! Ревнует жену. Смертным боем лупит. Наши мужики не раз видели с фингалами, когда в эти места на рыбалку приезжали. Тут чуть повыше на слиянии рек рыбы тьма-тьмущая, — пояснил водитель. — Вот наши и едут браконьерить. Старику кто рыбой, кто деньгами платят.
— А как же его бескорыстное служение Родине? — съязвил я, испытывая настоящую неприязнь к принявшему нас хозяину из-за его обращения с женой при чужих людях. Я допускал грубость в семейных отношениях, ссоры, даже скандалы, но не мог оправдать такое принародное унижение.
— Время людей меняет, — философски заметил Стас. — Всё, мужики, давайте укладываться спать.
… К утру моя ступня распухла настолько, что о каком-то походе на охоту не могло быть и речи. Собственно, и утром-то это можно было назвать с большой натяжкой, потому что на улице стояла самая настоящая ночь. Старик вошёл в домик одетый, с ружьём в руках.
— Ну, а ты чего лежишь? — сердито спросил он.
— Да куда ему, — заступился за меня Стас. — Вон как ногу разнесло!
— Слюнтяй! — зло бросил Старик и вышел на улицу. Не знаю, почему он невзлюбил меня с первого взгляда, но это было очевидно, да хозяин и не пытался скрывать своего отношения. И он был прав, потому что это мы приехали в его дом, и он имел право на радушное гостеприимство или неприятие.
Вернулся Старик минут через пять, когда Стас и Саша тоже уже надели бушлаты, подпоясались патронташами и собрали ружья.
— Баню к двум часам сможешь затопить? — спросил меня Старик и тут же сам себе ответил: — Да куда там! Тебе, поди, мамка и спички в руки брать не разрешает.
— А Эля? — спросил Стас. — С нами пойдёт?
— Ты сдурел, что ли? Куда баба на охоту?! На гауптвахте она. До нашего возвращения. Пошли уже, хватит лясы точить.
Они ушли, сопровождаемые радостным повизгиванием предвкушающих охоту собак. Я задул лампу и вытянулся на нарах в надежде поспать хотя бы до рассвета. Но заснуть не мог — болела нога и одолевали мысли о том, что это за гауптвахта тут на кордоне, куда отправил Старик свою жену.
Промаялся я часа три, а когда окончательно рассвело, опираясь на черенок, отправился в дом. На столе стояли початая банка молока, хлеб, часть вчерашней закуски. Я присел на самодельный диванчик, осмотрелся, окликнул хозяйку, но никто не отозвался. Сделал бутерброд, налил в кружку молока, позавтракал.
Эля не появлялась. Едва приступая на больную ногу, вышел в сени, окликнул:
— Эля!
Через некоторое время уже во весь голос прокричал снова. Откуда-то со двора послышалось:
— Здесь я.
Оказалось, Старик запер Элю в хлеву. Я отвернул сделанную из берёзового бруска вертушку, или как там в деревне называется приколоченный гвоздём посередине запор, распахнул тяжёлые, распаренные ворота.
— Нет-нет! Что вы! — послышался из темноты испуганный голос Эли. — Если я выйду, он же меня убьёт!
— Но они ушли на охоту.
— Нет, нет, я боюсь.
— Да чего? Никого же нет. Выходите. Когда Степан сказал, что посадил вас на гауптвахту, я подумал, он так пошутил.
— Нет, он меня при гостях часто запирает. Ни с того ни с сего приревнует к кому-нибудь и начинает измываться. То в угол поставит, как вчера, то в хлев запрёт.
— А почему вы все эти унижения терпите?
— А куда деваться?
— Но это же не жизнь! Вы такая молодая, красивая… У вас всё впереди… А вы тут…
Когда пишу тексты своих произведений, мои книжные герои легко находят нужные слова, некоторые я потом вычёркиваю, заменяю, но тут речь шла не о книге, а о живом человеке, и я не знал, что в таком случае можно сказать. Мы так и разговаривали через открытую дверь. Эля была где-то внутри хлева, от меня её скрывала корова, она с любопытством подошла к выходу и бесцеремонно разглядывала чужого человека.
Неужели нельзя уйти от такого деспота? Не понимал я такой покорности молодой женщины. Что её тут держит в этой глухомани? Неужели действительно бывает такая слепая любовь, ради которой можно выносить унижения, побои и издевательства?
— А уйти? — задал я наивный вопрос.
— Куда? Догонит, если не убьёт, то искалечить может запросто. А убьёт, скажет, в тайге потерялась. Ему же все поверят, и потом, нет трупа, нет преступления, он эту ментовскую присказку часто повторяет просто так.
— Да, вот это любовь! — не сдержал я своего восклицания. — Об этом действительно только романы писать, потому что в жизни вряд ли кто в такое поверит.
— А вы и не верьте. Какая любовь? Я тут в качестве заложницы. Отец мой здесь егерем был. Приехала компания какого-то большого начальства, как это бывает, перепились, один другого застрелил. Случайно ли, по злобе, но насмерть. Они же начальники, сидеть никто не хочет, на отца свалили, будто он застрелил. Дело вёл Степан, он и предложил отцу, что если отдаст меня за него замуж, сумеет дело закрыть, а иначе от пяти до десяти лет, если с отягчающими вину обстоятельствами, а пьянка, мол, как раз такое обстоятельство. Папа надеялся на порядочность тех людей, ведь его вообще в той компании не было, но как докажешь, когда они в один голос твердят, что был и ещё угрожал. Я, когда узнала, сама к Степану пришла. Отца уволили, Степан из милиции сюда оформился. Так и живу. Вообще-то он, когда никого нет, добрый. А люди приезжают, начинает свою власть надо мной показывать. А как выпьет, вообще звереет. Ему ни грамма нельзя, да как остановишь, а гости все со спиртным едут. И с каждым годом болезнь прогрессирует…
Я долго молчал.
— Вы вертушку-то закройте, — сказала Эля. — Не ровен час, муж вернётся. Он запросто может охотников одних дальше отправить и домой прийти. Я его хорошо знаю. Закройте от греха подальше и к себе в домик идите. Ой, а вы хоть позавтракали? — вспомнила вдруг она. — Там на столе есть что покушать.
— Спасибо! Я бутерброд съел и молоком запил.
— Ну, тогда идите к себе. Ложитесь. Вам лежать надо.
Я вернулся в гостевой домик. Обдумывая услышанное, незаметно заснул. Проснулся от мужских голосов.
— Ну, что, засоня? Дрыхнешь? — весело выговаривал Стас. — А как мы славно погуляли, как поохотились! Смотри, какой красавец!
И он поднял на уровень плеч огромную птицу.
— У командира такой же! Завтра снова пойдём, а после обеда домой поедем. Ох, и намотались мы! Ноги аж гудят. Старик опять баню обещал. Пойдёшь? Или тебе с вывихом нельзя греть.
— Не знаю. Просто буду внизу держать, а сам с удовольствием погреюсь — когда-то ещё в такой бане побывать доведётся.
Я ничего не стал рассказывать о своём разговоре с Элеонорой. Решил, что со Стасом потом поделюсь дома, а поскольку Саша из местных, ему, тем более — деревенским, знать это совсем ни к чему. Хотя наверняка они и так обо всём наслышаны.
Мы после первого захода посидели в предбаннике, выпили по две стопки, потом вдруг Старик отправил нас в парную одних:
— Мы с Элькой потом, во второй жар вместе сходим, — сказал он и пояснил: — Нам тут кой с чем разобраться надо.
Мы хорошо погрелись, остыли, потом пошли снова париться, уже с вениками. Я тоже на этот раз решился вкусить наслаждение по полной программе. Лёг на живот, и едва Стас начал меня хлестать веником, услышали приглушённый выстрел.
— Кого это Старик? — перестал махать веником Стас. — На собаку на охоте злился, неужели её пристрелил? Почему возле дома? А может, шатун пришёл?
Было тихо. Стас плеснул воды на каменку и продолжил хлестать меня большим берёзовым веником. Было горячо, приятно, но на душе почему-то тревожно. Утренний разговор с Элеонорой не выходил у меня из головы, навевая дурные предчувствия.
Мы вдоволь напарились, потом сполоснулись, полураздетые направились в гостевой домик. И одновременно увидели сидящую на крыльце дома Элю. Она держала в руках ружьё и смотрела себе под ноги.
Мы встревоженно подбежали.
— Я его убила… — почти шепотом сказала Эля.
Мы бросились в дом. В прихожей, распластавшись, на спине лежал Старик с развороченной зарядом дроби грудью.
— Звони в скорую! — засуетился я.
— Ты что, дурак? Какая скорая?! Тут тебе не в городе, мобильники не берут. Так, мужики, надо думать, что делать. У нас у всех должна быть единая линия поведения. Старику уже не поможешь, а Элеонору надо спасать. Это однозначно! Вчера в бане Старик нам жаловался, что всё опротивело, что жизнь надоела.
— Когда говорил? — переспросил я.
— Ты не понял? — загорячился Денис. — Старик нам в бане жаловался, что жизнь опротивела, но и выхода нет. Сегодня в лесу он снова не раз заводил разговор об этом. Командир, ты слышал, или ты в это время от нас отстал?
Денис посмотрел на Сашу.
— Я это тоже слышал, — кивнул головой водитель.
— Значит, решено! В бане он накатил две стопки и ушёл домой, потом мы услышали выстрел. Эля прибежала из хлева и увидела его мёртвым. Налицо самоубийство на почве нервного срыва из-за контузии после принятия спиртного. Ну, там потом следователь с криминалистами сформулируют, как надо.
Стас вышел на улицу, вернулся с ружьём в руках, протёр приклад, цевьё, спусковой крючок и вложил в руки покойного.
— Ну, вот, как-то так. В темноте дорогу найдёшь? — повернулся Стас к Саше.
— Так следы же остались. По ним и поедем, не заблудимся.
— Одеваемся, садимся в гравицапу и едем в посёлок. Эля! — крикнул Стас в открытую дверь. — Одевайся, в посёлок поедем.
— Что теперь будет? — растерянно твердила Эля. — Что будет?
— Да ничего не будет! — заверил Стас. — Пока мы были в бане, а ты в хлеву, он застрелился. Одевайся!
Уже на крыльце, будто под гипнозом, запирая входную дверь, Эля вдруг остановилась:
— А корова? Её же утром доить надо.
— Утром с милицией вернёмся и подоишь.
…Раскачиваясь в салоне Сашиной гравицапы, я вдруг почему-то вспомнил свой старый будильник. Часто бывая в поездках, я покупал наручные часы только с будильником, вот и теперь у меня были часы-смартфон с этой функцией, но, собирая вещи на охоту, зачем-то снова взял в руки неизменный в моих командировках будильник, купленный родителями более пятидесяти лет назад, и стал заводить его пружину. Завернул до отказа, но, о чём-то задумавшись, крутанул ещё на пол-оборота. Раздался треск, и я понял, что переборщил. У любой пружины есть свой предел. Живя своей жизнью в таёжном углу, Старик этот предел не почувствовал.