Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
ИГРА НА РАЗДЕВАНИЕ
Свет опять виновато моргнул и погас. Телевизор скорёхонько свернул картинку, сверкнул узенькой горизонтальной полоской и слепо уставился чёрным экраном в кромешную темень избы.
— Едрит твою мать! — в сердцах выругался Фёдор. — Как всегда, на самом интересном месте.
Татьяна отодвинула занавеску и выглянула в окно.
— Ну, чево там?
— Чево, чево? Знамо, чево! Темень одна, — проворчала в ответ жена. — Сходи, посмотри, может, у нас на столбе чо.
— На столбе, на столбе, — буркнул Фёдор, но встал из-за стола и направился к двери. Он вышел на улицу, погружённую в августовские густые потёмки, открыл калитку, сделал несколько шагов по мягкой, густо заросшей конотопом тропинке, остановился, посмотрел по сторонам. Деревня, так же, как их дом, была укутана тяжёлой, влажной после недавнего уже по-осеннему нудного дождя чернотой рано наступающей ночи. Не было бы низко надвинутых туч, которые небо повесило проветриваться на высоченные от старости берёзы, что росли вдоль дороги, звёзды да красивые всполохи восторженных в эту пору зарниц радовали бы взор, а тут — хоть глаз выколи.
Фёдор достал сигареты, закурил. Справа кто-то кашлянул.
— Нюрка, ты, что ли?
— Ну, а кому ещё?
— Мало ли! Может, мужик какой…
— Ага, мужик. От сырости разве что… Кого тут мужиков-то на всю деревню кроме тебя?
— Дак вдруг заехал какой из города наших баб повеселить. Вон вас, молодух, сколько.
— Ага, в городе своих старух мало, дак они по деревням шастать будут. Молодухам-то нашим вон всем уж на восьмой десяток перевалило. Чо там Татьяна?
— Сидит, свет ждёт. Думает, я ей электричество в штанах принесу.
— Да в штанах-то у тебя динама, поди, уж сто лет, как отсырела, — засмеялась Анна. — Чо делать-то собираетесь?
— А чо делать? Спать — рано, читать — с лампой не вижу, Татьяна опять в карты играть сгоношит. Пошли за компанию.
— Ой, нет, умаялась я сёдни с грибами, пойду спать завалюсь.
— Спать-то оно спать, а потом ни свет ни заря проснёшься, на улице ещё делать ничего не видно. Лежишь, на сто раз жизнь свою перебираешь. А чо перебирать, всё одно не переделаешь.
— То-то и оно, что не переделаешь… — вздохнула невидимая в темноте Анна. — Спокойной ночи.
— И тебе того же, — откликнулся Фёдор, сделал последнюю затяжку, загасил окурок о мокрый столб, бросил в сторону дороги и пошёл в дом.
— Ну, чо там?
— Темень там, — отозвался Фёдор.
— Я думала только у нас, дак хоть к Нюрке сходить, кино досмотреть.
— Спать она наладилась. Умаялась, говорит, с грибами.
— И спать-то рано.
Татьяна взяла со старинного комода лампу, стала шарить в поисках спичек.
— Дай-ко спички-то.
Фёдор достал из кармана коробок, чиркнул, зажёг фитиль услужливо подставленной Татьяной керосиновой лампы.
— Ой, стекло-то опять забыла почистить, совсем закоптилось. Погоди-ко хоть газеткой протру, а то ничего и не видно.
При свете пляшущего пламени она оторвала от газеты клочок бумажки и стала со скрипом протирать стекло.
— Не программу хоть оторвала-то? — обеспокоенно спросил Фёдор.
— Да вон твоя программа, на комоде лежит, — успокоила Татьяна и надела стекло на лампу. Пламя сразу же успокоилось и осветило комнату.
— Как думаешь, надолго свет-то отключили?
— А чего думать? Ясно, до утра никто делать не станет. Первый раз, что ли? — ворчливо ответил Фёдор.
Татьяна взяла какой-то старый журнал, надела очки, полистала.
— Хотела ведь в районе очки новые купить, эти совсем слабые стали, да денег пожалела, — сокрушённо сказала Татьяна и отодвинула журнал в сторону. — Твои-то где? Или сам читать будешь?
— Какой читать? С лампой всё одно ничего не вижу.
— Ну, давай хоть в подкидного сыграем.
— A-а, неинтересно. Под стол овечкой блеять не лезешь, на стул петухом кукарекать не хочешь, на щелбаны боишься…
— Конечно, ты вон со всей дури лупишь дак.
— Да ежели бы со всей дури, у тебя бы и лоб треснул. Это я любя, тихонечко.
— Ничего себе тихонечко! — возмутилась Татьяна. — Вон волдырь до сих пор не проходит. Вот если ты подряд пять раз выиграешь, я тебе сто грамм налью.
— Чтобы скорее окочурился? Целый день таблетки от давления горстями кормила, а теперь сто грамм она нальёт. На тот свет справить торопишься?
— Типун тебе на язык, — трижды сплюнула Татьяна. — Нюрку не звал?
— Да звал, не хочет. Говорю же, умаялась.
— Ну, давай на интерес.
— А какой с тобой интерес? Всё одно проигрываешь.
— Потому что ты мухлюешь.
— Да не мухлюю я, — заверил Фёдор.
— Мухлюешь, мухлюешь, сколько раз ловила, — настаивала Татьяна.
— Ну, если когда сослепу, — согласился Фёдор, глядя, как жена уже тасует и раздаёт карты.
— Черви козыри, — объявила Татьяна. — У меня семёрка.
Фёдор взял свои карты, развернул.
— Ну, дак ходи, коли семёрка.
Хоть Татьяна и начала игру первой, карта ей не шла, и вскоре она проиграла, оставшись чуть не с половиной колоды на руках.
— Всё, больше не буду, — остановил жену Фёдор, когда она начала заново раздавать карты.
— Ну, ещё разик.
— С тобой неинтересно.
— Ну, давай ещё разок, не дурой же мне да ещё с погонами спать ложиться.
— Тогда — на раздевание.
— Ишь чо удумал! У тебя скоро правнуки на раздевание с девками играть будут, а ты, старый пень, туда же, — запротестовала Татьяна.
— Дак хоть стариной тряхнуть, — засмеялся Фёдор.
— Стариной ты и без карт трясёшь… — поддела жена. — Ходи давай.
— Не буду. Только если на раздевание.
— За пятьдесят лет он ещё не нагляделся. Вон завтра баня будет, смотри, сколько хошь.
— Ну, баня — это само собой, а тут дело другое. Тут стимул важен.
— Да уж стимул-то у тебя давно и не шевелится, — снова поддела старуха.
— А мне и не надо, — отмахнулся Фёдор. — На раздевание играть буду, а так — собирай карты.
— Дак я уж раздала.
— Ну, и собирай.
— На раздевание вон тебе с Нюркой играть надо. Она чужая, интерес какой-никакой.
— Вот именно, что никакой — больно тоща.
— Эк на старости-то лет завыкобенивался. Тогда вон с Людмилой.
— Глаза лопнут всё тело осматривать.
— И то неладно, и это не глянется. Ходи давай.
— Сказал, не буду на интерес.
— Ходи, старый распутник. Только не мухлевать.
Снова оставшись в дураках, Татьяне пришлось снимать кофту. Это заставило её внимательнее следить за тем, как бьёт её карты Фёдор.
— Ты какого лешего мою даму вальтом кроешь? — возмутилась она, когда старик попытался схитрить.
— Это чо, валет, что ли? Я думал, король.
— Валет, валет.
— Очки совсем слабые стали, — посетовал Фёдор. — Да и лампа еле горит. Ты-то хоть рядом сидишь, лучше видно. Ладно, не нравится валет, на тебе туза.
То ли Фёдор снова где-то смухлевал, а она не заметила, то ли действительно карта шла неудачно, но пришлось Татьяне снимать и юбку. Потом без рубашки и без штанов остался-таки Фёдор. Обстановка накалялась. Старик ещё дважды был уличён в попытке мошенничества, но тем не менее снова выиграл. Татьяна под ликование мужа покорно сняла и повесила на спинку стула лифчик. Боязнь проиграть ещё раз и остаться совсем голой притупила её бдительность, чем не преминул воспользоваться старик. Он мухлевал уже без всякой осторожности, уличённый в мошенничестве, тут же менял карту, но через пару ходов крыл вместо бубновых козырей червами, торопился скинуть карты в колоду, туда же незаметно, пока Татьяна прикручивала фитиль лампы, спровадил две мешавших игре шестёрки и снова оставил жену в дураках.
— Трусы не сниму, — категорично заявила Татьяна, встала из-за стола, собрала в охапку одежду, сунула под мышку бюстгальтер и пошла в другую комнату, где стояла кровать. Фёдор, не торопясь, начал аккуратно собирать разбросанные по столу карты в колоду.
— Ну, и долго ты там ещё керосин жечь будешь? — вскоре послышалось из-за занавески, закрывающей дверной проём стариковской спальни. — Иди, ложись спать, старый бесстыдник! Вот ужо мы завтра с Нюркой тебя вдвоём-то припозорим. У её память хорошая, она тебе мухлевать не даст. Ишь, на раздевание он играть выдумал. Жеребец старый… — ворчала Татьяна, удобнее укладываясь в постели.
Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
ИГРА НА РАЗДЕВАНИЕ
Свет опять виновато моргнул и погас. Телевизор скорёхонько свернул картинку, сверкнул узенькой горизонтальной полоской и слепо уставился чёрным экраном в кромешную темень избы.
— Едрит твою мать! — в сердцах выругался Фёдор. — Как всегда, на самом интересном месте.
Татьяна отодвинула занавеску и выглянула в окно.
— Ну, чево там?
— Чево, чево? Знамо, чево! Темень одна, — проворчала в ответ жена. — Сходи, посмотри, может, у нас на столбе чо.
— На столбе, на столбе, — буркнул Фёдор, но встал из-за стола и направился к двери. Он вышел на улицу, погружённую в августовские густые потёмки, открыл калитку, сделал несколько шагов по мягкой, густо заросшей конотопом тропинке, остановился, посмотрел по сторонам. Деревня, так же, как их дом, была укутана тяжёлой, влажной после недавнего уже по-осеннему нудного дождя чернотой рано наступающей ночи. Не было бы низко надвинутых туч, которые небо повесило проветриваться на высоченные от старости берёзы, что росли вдоль дороги, звёзды да красивые всполохи восторженных в эту пору зарниц радовали бы взор, а тут — хоть глаз выколи.
Фёдор достал сигареты, закурил. Справа кто-то кашлянул.
— Нюрка, ты, что ли?
— Ну, а кому ещё?
— Мало ли! Может, мужик какой…
— Ага, мужик. От сырости разве что… Кого тут мужиков-то на всю деревню кроме тебя?
— Дак вдруг заехал какой из города наших баб повеселить. Вон вас, молодух, сколько.
— Ага, в городе своих старух мало, дак они по деревням шастать будут. Молодухам-то нашим вон всем уж на восьмой десяток перевалило. Чо там Татьяна?
— Сидит, свет ждёт. Думает, я ей электричество в штанах принесу.
— Да в штанах-то у тебя динама, поди, уж сто лет, как отсырела, — засмеялась Анна. — Чо делать-то собираетесь?
— А чо делать? Спать — рано, читать — с лампой не вижу, Татьяна опять в карты играть сгоношит. Пошли за компанию.
— Ой, нет, умаялась я сёдни с грибами, пойду спать завалюсь.
— Спать-то оно спать, а потом ни свет ни заря проснёшься, на улице ещё делать ничего не видно. Лежишь, на сто раз жизнь свою перебираешь. А чо перебирать, всё одно не переделаешь.
— То-то и оно, что не переделаешь… — вздохнула невидимая в темноте Анна. — Спокойной ночи.
— И тебе того же, — откликнулся Фёдор, сделал последнюю затяжку, загасил окурок о мокрый столб, бросил в сторону дороги и пошёл в дом.
— Ну, чо там?
— Темень там, — отозвался Фёдор.
— Я думала только у нас, дак хоть к Нюрке сходить, кино досмотреть.
— Спать она наладилась. Умаялась, говорит, с грибами.
— И спать-то рано.
Татьяна взяла со старинного комода лампу, стала шарить в поисках спичек.
— Дай-ко спички-то.
Фёдор достал из кармана коробок, чиркнул, зажёг фитиль услужливо подставленной Татьяной керосиновой лампы.
— Ой, стекло-то опять забыла почистить, совсем закоптилось. Погоди-ко хоть газеткой протру, а то ничего и не видно.
При свете пляшущего пламени она оторвала от газеты клочок бумажки и стала со скрипом протирать стекло.
— Не программу хоть оторвала-то? — обеспокоенно спросил Фёдор.
— Да вон твоя программа, на комоде лежит, — успокоила Татьяна и надела стекло на лампу. Пламя сразу же успокоилось и осветило комнату.
— Как думаешь, надолго свет-то отключили?
— А чего думать? Ясно, до утра никто делать не станет. Первый раз, что ли? — ворчливо ответил Фёдор.
Татьяна взяла какой-то старый журнал, надела очки, полистала.
— Хотела ведь в районе очки новые купить, эти совсем слабые стали, да денег пожалела, — сокрушённо сказала Татьяна и отодвинула журнал в сторону. — Твои-то где? Или сам читать будешь?
— Какой читать? С лампой всё одно ничего не вижу.
— Ну, давай хоть в подкидного сыграем.
— A-а, неинтересно. Под стол овечкой блеять не лезешь, на стул петухом кукарекать не хочешь, на щелбаны боишься…
— Конечно, ты вон со всей дури лупишь дак.
— Да ежели бы со всей дури, у тебя бы и лоб треснул. Это я любя, тихонечко.
— Ничего себе тихонечко! — возмутилась Татьяна. — Вон волдырь до сих пор не проходит. Вот если ты подряд пять раз выиграешь, я тебе сто грамм налью.
— Чтобы скорее окочурился? Целый день таблетки от давления горстями кормила, а теперь сто грамм она нальёт. На тот свет справить торопишься?
— Типун тебе на язык, — трижды сплюнула Татьяна. — Нюрку не звал?
— Да звал, не хочет. Говорю же, умаялась.
— Ну, давай на интерес.
— А какой с тобой интерес? Всё одно проигрываешь.
— Потому что ты мухлюешь.
— Да не мухлюю я, — заверил Фёдор.
— Мухлюешь, мухлюешь, сколько раз ловила, — настаивала Татьяна.
— Ну, если когда сослепу, — согласился Фёдор, глядя, как жена уже тасует и раздаёт карты.
— Черви козыри, — объявила Татьяна. — У меня семёрка.
Фёдор взял свои карты, развернул.
— Ну, дак ходи, коли семёрка.
Хоть Татьяна и начала игру первой, карта ей не шла, и вскоре она проиграла, оставшись чуть не с половиной колоды на руках.
— Всё, больше не буду, — остановил жену Фёдор, когда она начала заново раздавать карты.
— Ну, ещё разик.
— С тобой неинтересно.
— Ну, давай ещё разок, не дурой же мне да ещё с погонами спать ложиться.
— Тогда — на раздевание.
— Ишь чо удумал! У тебя скоро правнуки на раздевание с девками играть будут, а ты, старый пень, туда же, — запротестовала Татьяна.
— Дак хоть стариной тряхнуть, — засмеялся Фёдор.
— Стариной ты и без карт трясёшь… — поддела жена. — Ходи давай.
— Не буду. Только если на раздевание.
— За пятьдесят лет он ещё не нагляделся. Вон завтра баня будет, смотри, сколько хошь.
— Ну, баня — это само собой, а тут дело другое. Тут стимул важен.
— Да уж стимул-то у тебя давно и не шевелится, — снова поддела старуха.
— А мне и не надо, — отмахнулся Фёдор. — На раздевание играть буду, а так — собирай карты.
— Дак я уж раздала.
— Ну, и собирай.
— На раздевание вон тебе с Нюркой играть надо. Она чужая, интерес какой-никакой.
— Вот именно, что никакой — больно тоща.
— Эк на старости-то лет завыкобенивался. Тогда вон с Людмилой.
— Глаза лопнут всё тело осматривать.
— И то неладно, и это не глянется. Ходи давай.
— Сказал, не буду на интерес.
— Ходи, старый распутник. Только не мухлевать.
Снова оставшись в дураках, Татьяне пришлось снимать кофту. Это заставило её внимательнее следить за тем, как бьёт её карты Фёдор.
— Ты какого лешего мою даму вальтом кроешь? — возмутилась она, когда старик попытался схитрить.
— Это чо, валет, что ли? Я думал, король.
— Валет, валет.
— Очки совсем слабые стали, — посетовал Фёдор. — Да и лампа еле горит. Ты-то хоть рядом сидишь, лучше видно. Ладно, не нравится валет, на тебе туза.
То ли Фёдор снова где-то смухлевал, а она не заметила, то ли действительно карта шла неудачно, но пришлось Татьяне снимать и юбку. Потом без рубашки и без штанов остался-таки Фёдор. Обстановка накалялась. Старик ещё дважды был уличён в попытке мошенничества, но тем не менее снова выиграл. Татьяна под ликование мужа покорно сняла и повесила на спинку стула лифчик. Боязнь проиграть ещё раз и остаться совсем голой притупила её бдительность, чем не преминул воспользоваться старик. Он мухлевал уже без всякой осторожности, уличённый в мошенничестве, тут же менял карту, но через пару ходов крыл вместо бубновых козырей червами, торопился скинуть карты в колоду, туда же незаметно, пока Татьяна прикручивала фитиль лампы, спровадил две мешавших игре шестёрки и снова оставил жену в дураках.
— Трусы не сниму, — категорично заявила Татьяна, встала из-за стола, собрала в охапку одежду, сунула под мышку бюстгальтер и пошла в другую комнату, где стояла кровать. Фёдор, не торопясь, начал аккуратно собирать разбросанные по столу карты в колоду.
— Ну, и долго ты там ещё керосин жечь будешь? — вскоре послышалось из-за занавески, закрывающей дверной проём стариковской спальни. — Иди, ложись спать, старый бесстыдник! Вот ужо мы завтра с Нюркой тебя вдвоём-то припозорим. У её память хорошая, она тебе мухлевать не даст. Ишь, на раздевание он играть выдумал. Жеребец старый… — ворчала Татьяна, удобнее укладываясь в постели.