Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
МОЛОДЫМ СИЛЫ БЕРЕЧЬ НАДО
Погода на время копки картошки выдалась, как на заказ. Будто на курорте в разгар сезона, только вместо бескрайнего морского побережья, заполненного расслабленными от жары отдыхающими, от одного края деревни до другого простирались картофельные участки, отделённые друг от друга изгородью из жердей в три ряда, чтобы не забредали коровы. Но на этих картофельных полях по пятнадцать и более соток народу было не меньше, чем на пляже, потому что те, кто живёт в ближайших городах и посёлках, приехали помочь родителям с уборкой урожая. Эти, средних лет и совсем молодые с ребятишками, с самого утра, не боясь обгореть на сентябрьском солнце, вышли на работу в купальниках.
Дед Тимоха на единственной оставшейся в деревне лошади опахивал плугом боровки, выворачивая вместе с жирной от навоза землёй крупные клубни. Те, кто договорился с крепким ещё стариком заранее, только ворошили вилами рыхлую землю, собирая урожай и рассыпая его на меже для просушки, остальные, не дожидаясь очереди, ковыряли поле лопатами.
С утра люди весело перекликались, подначивали друг друга, но уже к обеду все изрядно устали, стали всё чаще разгибать спины, потирая поясницы. Дед Тимоха тоже после очередного, поди уже десятого, участка, распряг своего коня, отцепил с одной стороны вожжу, накинул другой её конец на кол, а сам устало опустился на пожухлую траву.
Я уехал из деревни сразу после школы, но каждый год, кроме службы в армии, все эти годы приезжал осенью помогать матери копать картошку. И, как себя помню, дед Тимоха всё так же оставался незаменимым помощником. Лет двадцать назад, когда у нас было десятка два мужиков, некоторые ходили за плугом сами, но дело это требовало особой сноровки, и потому большинство всё же приглашало деда Тимоху.
С годами менялись лошади, но сам он оставался всё таким же: высоким, сухопарым, жилистым и будто не знающим усталости. Тем не менее возраст брал своё, и сегодня, вопреки обычному, старик, под предлогом дать отдых коню, в который уже раз устраивал длительные перекуры.
Наши с бабой Маней огороды были крайними, поэтому у нас он опахал сразу, как только рассвело. А поскольку и участки у нас были меньше, к вечеру мы уже совсем управились. Осталось только сложить хорошо просохшие клубни в подвал.
Присели на межу, но мать вскоре встала и пошла по домашним делам, а мы с бабой Маней молча сидели и смотрели на соседские огороды, где уже дымились костры, чтобы печь в золе свежую картошку — непременный атрибут уборки урожая. Это всегда оставалось своего рода ритуалом, священнодействием, которое особенно нравилось привезённым на выходные ребятишкам. Им доставляло удовольствие вытаскивать из золы нередко подгоревшие с одного бока картофелины, очищать их и, обжигаясь, есть без всяких приправ и разносолов. Их лица вскоре становились чумазыми, и, похоже, это доставляло удовольствие ещё большее, чем само угощение.
— А ты, Антоха, чево костёр не запалил? — повернулась ко мне баба Маня. — Печёнки не хочешь али чево?
— Да некогда костром заниматься, баба Маня. Вон сколько картошки наросло, до росы успеть убрать надо. Вот отдохну немножко и начну таскать в подпол.
— Больно ты горячий на работу, Антоха! Нельзя так-то. Все дела не переделаешь, а здоровье ухайдакаешь. Вон Серёга, царствие ему небесное, помнишь Серёгу-то, за всю жизнь ни в больницу, никуда, ни единой таблеточки не выпил, здоровенный был мужичина, что тебе лошадь петролесовская. Были у нас такие до войны. Наша-то лошадёнка на специальных салазках по моху хлыст едва тащит, а эта зараз три прёт — и хоть бы што. Вот и Серёга такой же был, всё за троих работал да похохатывал. А потом машину дров распил да расколол, сел отдохнуть перед тем, как поленницу складывать, да и помер. Прислонился спиной к стене сарая и отдал Богу душу. А ведь за всю жизнь ни в больницу, никуда, и ни единой таблеточки не съел. И молодой совсем был. На пензии-то годков десять, поди, и пожил, не больше. Или вон Марья, царство небесное. Той-то тоже едва на восьмой перевалило. Уж на что была баба двужильная! Как стог начнёт метать, ни одному мужику не угнаться. Чуть не полкопны зараз на вилах подавала. И сроду не болела, ни в больницу, никуда и таблеточки ни единой не пивала. А пошла осенись за клюквой, да на такое болото попала, что ягод, бабы потом сказывали, красным-красно. Мало того, что обе корзины набрала, дак, ты подумай, платье с себя сняла, рукавами ворот-то завязала, чтобы мешок получился, дак и его полнёхоньким насбирала. Домой-то не близкий край ташшить, а ить припёрла! Жадность-то, известное дело, наперёд нас родилась. Принесла ягоды-то, в кладовку поставила, легла отдохнуть да больше и не встала. А за всю жизнь ни в больнице, нигде не бывала и таблеток ни единой не выпила. Так што смотри, парень, береги силы-то. Ладно, ты тут поотдыхай пока, а у меня мешки с картошкой не прибраны. Перетаскаю в подклеть да будем чай пить.
— Баба Маня, давай мешки-то я перетаскаю.
— Ишь чо удумал! Да нечто я калека кака! Ты отдыхай, ты молодой, тибе силы беречь надоть.
— Баба Маня, а тебе сколько лет?
— Да я точно-то и не помню. Так-то я здорова, только вот с памятью иногда худо делается. Ранешное-то всё хорошо помню, а што час назад делала, и забыть могу. Надо в паспорте посмотреть, то ли в этом году девяносто будет, то ли будушший год исполнится. Но когда колхозы-то стали создавать, дак я ишо в школу не ходила, а работать-то уж начала… Да-а… Кто ж на деревне без работы-то дома сидит? Ну, пошла я, а ты посиди, вам, молодым, силы беречь надо.
Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
МОЛОДЫМ СИЛЫ БЕРЕЧЬ НАДО
Погода на время копки картошки выдалась, как на заказ. Будто на курорте в разгар сезона, только вместо бескрайнего морского побережья, заполненного расслабленными от жары отдыхающими, от одного края деревни до другого простирались картофельные участки, отделённые друг от друга изгородью из жердей в три ряда, чтобы не забредали коровы. Но на этих картофельных полях по пятнадцать и более соток народу было не меньше, чем на пляже, потому что те, кто живёт в ближайших городах и посёлках, приехали помочь родителям с уборкой урожая. Эти, средних лет и совсем молодые с ребятишками, с самого утра, не боясь обгореть на сентябрьском солнце, вышли на работу в купальниках.
Дед Тимоха на единственной оставшейся в деревне лошади опахивал плугом боровки, выворачивая вместе с жирной от навоза землёй крупные клубни. Те, кто договорился с крепким ещё стариком заранее, только ворошили вилами рыхлую землю, собирая урожай и рассыпая его на меже для просушки, остальные, не дожидаясь очереди, ковыряли поле лопатами.
С утра люди весело перекликались, подначивали друг друга, но уже к обеду все изрядно устали, стали всё чаще разгибать спины, потирая поясницы. Дед Тимоха тоже после очередного, поди уже десятого, участка, распряг своего коня, отцепил с одной стороны вожжу, накинул другой её конец на кол, а сам устало опустился на пожухлую траву.
Я уехал из деревни сразу после школы, но каждый год, кроме службы в армии, все эти годы приезжал осенью помогать матери копать картошку. И, как себя помню, дед Тимоха всё так же оставался незаменимым помощником. Лет двадцать назад, когда у нас было десятка два мужиков, некоторые ходили за плугом сами, но дело это требовало особой сноровки, и потому большинство всё же приглашало деда Тимоху.
С годами менялись лошади, но сам он оставался всё таким же: высоким, сухопарым, жилистым и будто не знающим усталости. Тем не менее возраст брал своё, и сегодня, вопреки обычному, старик, под предлогом дать отдых коню, в который уже раз устраивал длительные перекуры.
Наши с бабой Маней огороды были крайними, поэтому у нас он опахал сразу, как только рассвело. А поскольку и участки у нас были меньше, к вечеру мы уже совсем управились. Осталось только сложить хорошо просохшие клубни в подвал.
Присели на межу, но мать вскоре встала и пошла по домашним делам, а мы с бабой Маней молча сидели и смотрели на соседские огороды, где уже дымились костры, чтобы печь в золе свежую картошку — непременный атрибут уборки урожая. Это всегда оставалось своего рода ритуалом, священнодействием, которое особенно нравилось привезённым на выходные ребятишкам. Им доставляло удовольствие вытаскивать из золы нередко подгоревшие с одного бока картофелины, очищать их и, обжигаясь, есть без всяких приправ и разносолов. Их лица вскоре становились чумазыми, и, похоже, это доставляло удовольствие ещё большее, чем само угощение.
— А ты, Антоха, чево костёр не запалил? — повернулась ко мне баба Маня. — Печёнки не хочешь али чево?
— Да некогда костром заниматься, баба Маня. Вон сколько картошки наросло, до росы успеть убрать надо. Вот отдохну немножко и начну таскать в подпол.
— Больно ты горячий на работу, Антоха! Нельзя так-то. Все дела не переделаешь, а здоровье ухайдакаешь. Вон Серёга, царствие ему небесное, помнишь Серёгу-то, за всю жизнь ни в больницу, никуда, ни единой таблеточки не выпил, здоровенный был мужичина, что тебе лошадь петролесовская. Были у нас такие до войны. Наша-то лошадёнка на специальных салазках по моху хлыст едва тащит, а эта зараз три прёт — и хоть бы што. Вот и Серёга такой же был, всё за троих работал да похохатывал. А потом машину дров распил да расколол, сел отдохнуть перед тем, как поленницу складывать, да и помер. Прислонился спиной к стене сарая и отдал Богу душу. А ведь за всю жизнь ни в больницу, никуда, и ни единой таблеточки не съел. И молодой совсем был. На пензии-то годков десять, поди, и пожил, не больше. Или вон Марья, царство небесное. Той-то тоже едва на восьмой перевалило. Уж на что была баба двужильная! Как стог начнёт метать, ни одному мужику не угнаться. Чуть не полкопны зараз на вилах подавала. И сроду не болела, ни в больницу, никуда и таблеточки ни единой не пивала. А пошла осенись за клюквой, да на такое болото попала, что ягод, бабы потом сказывали, красным-красно. Мало того, что обе корзины набрала, дак, ты подумай, платье с себя сняла, рукавами ворот-то завязала, чтобы мешок получился, дак и его полнёхоньким насбирала. Домой-то не близкий край ташшить, а ить припёрла! Жадность-то, известное дело, наперёд нас родилась. Принесла ягоды-то, в кладовку поставила, легла отдохнуть да больше и не встала. А за всю жизнь ни в больнице, нигде не бывала и таблеток ни единой не выпила. Так што смотри, парень, береги силы-то. Ладно, ты тут поотдыхай пока, а у меня мешки с картошкой не прибраны. Перетаскаю в подклеть да будем чай пить.
— Баба Маня, давай мешки-то я перетаскаю.
— Ишь чо удумал! Да нечто я калека кака! Ты отдыхай, ты молодой, тибе силы беречь надоть.
— Баба Маня, а тебе сколько лет?
— Да я точно-то и не помню. Так-то я здорова, только вот с памятью иногда худо делается. Ранешное-то всё хорошо помню, а што час назад делала, и забыть могу. Надо в паспорте посмотреть, то ли в этом году девяносто будет, то ли будушший год исполнится. Но когда колхозы-то стали создавать, дак я ишо в школу не ходила, а работать-то уж начала… Да-а… Кто ж на деревне без работы-то дома сидит? Ну, пошла я, а ты посиди, вам, молодым, силы беречь надо.