Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
САМЫЙ ЛУЧШИЙ СЫН
— Да я ей за два года, как хлысты привёз, сто раз говорил: «Давай, Егоровна, я на чурки распластаю. Долго ли импортной пилой-то? Полдня — и готово. И расколю за выходные». Нет, говорит, не надо, Петенька обещался приехать, дождусь, а пока хватит. Что же это я чужих-то людей понуждать буду. А какой я чужой, когда мы с тобой с малолетства как братья родные.
— Спасибо тебе, Серёга, за всё! И за дрова, и за мать… — Пётр обнял друга за плечи. — Виноват я перед ней. Ведь на каждый выходной собирался. Ехать-то на машине всего ничего. Четыре часа на дорогу в одну сторону. Всё думал, ну, в следующую пятницу обязательно прямо с работы и поеду. А то день рождения у кого, то праздник какой… В субботу до обеда отлёживаешься, потом пивка накатишь, какая поездка?
— Петруха, так ведь ты почитай три года не был…
— Вот ты мне ещё тут мозги полоскать будешь! И без того тошно! Как хоть она умерла-то? А то бабы разное говорят.
— А жалеют тебя бабы, — с вызовом рубанул Сергей. — Вот и говорят всякое. А я тебе, как старому другу, имею право правду сказать. Ты когда последний раз дома-то был? Когда ей дрова заготовлял? Не помнишь? Сходи в дровяник, посмотри. Там ни единого полена не осталось, а печку топить надо. Каждый день, Петька, в морозы топить надо. Петруха, она же гордая была! Очень гордая! Она никогда никому про тебя худого слова не сказала, наоборот — нахваливала. Стыдно перед людьми было, что ты её бросил. Всё — Петенька мой, Петенька. Петенька у меня — самый лучший сын. И заботливый такой, и хозяйственный. Денег вот опять послал. А ты когда ей последний раз деньги-то посылал? Верка на почте и не вспомнит про твои переводы. Егоровна-то от чужих людей помощь принимать не хотела, всё тебя ждала. Год хлысты лежат, другой. Я же почти каждый день мимо езжу, вижу. Потом смотрю, от вершин убывать начало. Как-то поздно вечером иду, смотрю, она лучковкой пилит. В темноте, чтобы никто не увидел. Петька, меня тогда прямо по сердцу это резануло. Не поверишь, заплакал, хоть и не сильно пьяный был. На другой день с пилой пришёл и начал пластать. Из окна-то не видно, кусты дрова закрывают, но она услышала, расчухала, прибежала, меня чуть палкой не отлупила. Вот Петенька приедет и напилит, а ты, мол, не смей даже подходить. Ну, я потом, как вор, караулил, когда она в магазин уйдёт. Выследил, опять пилу в руки и давай на чурки хлысты пластать. Обычно-то бабы в магазине как соберутся, так на полдня разговоров, а она, будто чуяла, хлеба купила и домой. Петька, какой она мне скандал учинила! Только что матом не крыла. Понимаешь, ей важно было, чтобы ты сам эти дрова напилил да наколол. Ей перед деревенскими за тебя стыдно было, а тут бы ходила и хвастала, какой у неё Петенька заботливый.
— Я же просил тебя, не трави ты душу. Пойдём помянем.
Соседки после поминального обеда в доме прибрали,
посуду помыли, остатки еды сложили на плиту и в холодильник. Пётр поставил бутылку водки, принёс закуску, достал из шкафа стаканы, налил почти до половины.
— Давай за маму! Пусть земля ей будет пухом!
— Хорошая была женщина, — уже в который раз повторил сказанное им же на кладбище и за столом Сергей. — Она мне действительно была как вторая мать. Заместо тебя меня принимала. Тосковала она по тебе, Петька. Ей даже не столько твоя помощь была нужна, сколько внимание твоё. Хотя и работы тут по дому накопилось выше крыши. Ну, там доску какую прибить она и сама наловчилась — одинокие деревенские бабы ко всему приспособлены, а вот с дровами тяжеловато. Тем более с её-то гордостью и нежеланием принимать чужую помощь. Знала, что я денег с неё за работу не возьму, а так помощь принимать не хотела. Говорю же — сильно гордая была.
Выпили, молча посидели, думая каждый о своём, но об одном и том же. Потом так же молча Пётр налил ещё по полстакана.
— Пила, говоришь, есть? — спросил через некоторое время Пётр.
— Хускварна.
— Не хило живёшь.
— Весной в городе по акции за полцены купил.
— Я «Дружбу» помню.
— Ну, кто теперь её помнит? Их уж, поди, давно и не выпускают. Слабая, тяжёлая.
— Неси свою импортную.
— Чо, прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Петька, может завтра? Да и кому теперь эти дрова?
— Неси, говорю!
— Чо, может, сам решил здесь остаться?
— А что я тут делать буду?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. Пилу неси!
Сергей сходил домой, принёс пилу, дёрнул за шнур, завелась с первого раза.
— Бензина полный бак, хватит тут всё распластать.
— Давай.
— Давай лучше я сам.
— Иди отсюда!
— Петька, давай, хоть помогу.
— Иди, сказал!
— Петька, ты спрашивал, как мать умерла… Вот тут она и умерла. Вышла поздно вечером, когда в деревне уже почти все спали, стала колоть те чурки, которые я успел напилить. Утром её тут и нашли с колуном в руке. Врачи сказали: инсульт.
— Да иди ты отсюда уже! — закричал Пётр. — Просил же, не трави душу.
Распилив берёзовые хлысты на короткие чурбаки, нашёл в сарайке колун, укрепил топорище клином и принялся за разделку дров. При свете уличного фонаря на столбе у соседского дома махал колуном почти до полуночи, а когда остался последний суковатый чурбак, который не поддавался ни с того, ни с другого конца, изо всех сил швырнул топор далеко в сторону, обессиленно сел на колоду и глубоко задумался, невидящим взглядом уставившись в гору свеженаколотых дров.
Леонид ИВАНОВ
Суббота — банный день
Рассказы
САМЫЙ ЛУЧШИЙ СЫН
— Да я ей за два года, как хлысты привёз, сто раз говорил: «Давай, Егоровна, я на чурки распластаю. Долго ли импортной пилой-то? Полдня — и готово. И расколю за выходные». Нет, говорит, не надо, Петенька обещался приехать, дождусь, а пока хватит. Что же это я чужих-то людей понуждать буду. А какой я чужой, когда мы с тобой с малолетства как братья родные.
— Спасибо тебе, Серёга, за всё! И за дрова, и за мать… — Пётр обнял друга за плечи. — Виноват я перед ней. Ведь на каждый выходной собирался. Ехать-то на машине всего ничего. Четыре часа на дорогу в одну сторону. Всё думал, ну, в следующую пятницу обязательно прямо с работы и поеду. А то день рождения у кого, то праздник какой… В субботу до обеда отлёживаешься, потом пивка накатишь, какая поездка?
— Петруха, так ведь ты почитай три года не был…
— Вот ты мне ещё тут мозги полоскать будешь! И без того тошно! Как хоть она умерла-то? А то бабы разное говорят.
— А жалеют тебя бабы, — с вызовом рубанул Сергей. — Вот и говорят всякое. А я тебе, как старому другу, имею право правду сказать. Ты когда последний раз дома-то был? Когда ей дрова заготовлял? Не помнишь? Сходи в дровяник, посмотри. Там ни единого полена не осталось, а печку топить надо. Каждый день, Петька, в морозы топить надо. Петруха, она же гордая была! Очень гордая! Она никогда никому про тебя худого слова не сказала, наоборот — нахваливала. Стыдно перед людьми было, что ты её бросил. Всё — Петенька мой, Петенька. Петенька у меня — самый лучший сын. И заботливый такой, и хозяйственный. Денег вот опять послал. А ты когда ей последний раз деньги-то посылал? Верка на почте и не вспомнит про твои переводы. Егоровна-то от чужих людей помощь принимать не хотела, всё тебя ждала. Год хлысты лежат, другой. Я же почти каждый день мимо езжу, вижу. Потом смотрю, от вершин убывать начало. Как-то поздно вечером иду, смотрю, она лучковкой пилит. В темноте, чтобы никто не увидел. Петька, меня тогда прямо по сердцу это резануло. Не поверишь, заплакал, хоть и не сильно пьяный был. На другой день с пилой пришёл и начал пластать. Из окна-то не видно, кусты дрова закрывают, но она услышала, расчухала, прибежала, меня чуть палкой не отлупила. Вот Петенька приедет и напилит, а ты, мол, не смей даже подходить. Ну, я потом, как вор, караулил, когда она в магазин уйдёт. Выследил, опять пилу в руки и давай на чурки хлысты пластать. Обычно-то бабы в магазине как соберутся, так на полдня разговоров, а она, будто чуяла, хлеба купила и домой. Петька, какой она мне скандал учинила! Только что матом не крыла. Понимаешь, ей важно было, чтобы ты сам эти дрова напилил да наколол. Ей перед деревенскими за тебя стыдно было, а тут бы ходила и хвастала, какой у неё Петенька заботливый.
— Я же просил тебя, не трави ты душу. Пойдём помянем.
Соседки после поминального обеда в доме прибрали,
посуду помыли, остатки еды сложили на плиту и в холодильник. Пётр поставил бутылку водки, принёс закуску, достал из шкафа стаканы, налил почти до половины.
— Давай за маму! Пусть земля ей будет пухом!
— Хорошая была женщина, — уже в который раз повторил сказанное им же на кладбище и за столом Сергей. — Она мне действительно была как вторая мать. Заместо тебя меня принимала. Тосковала она по тебе, Петька. Ей даже не столько твоя помощь была нужна, сколько внимание твоё. Хотя и работы тут по дому накопилось выше крыши. Ну, там доску какую прибить она и сама наловчилась — одинокие деревенские бабы ко всему приспособлены, а вот с дровами тяжеловато. Тем более с её-то гордостью и нежеланием принимать чужую помощь. Знала, что я денег с неё за работу не возьму, а так помощь принимать не хотела. Говорю же — сильно гордая была.
Выпили, молча посидели, думая каждый о своём, но об одном и том же. Потом так же молча Пётр налил ещё по полстакана.
— Пила, говоришь, есть? — спросил через некоторое время Пётр.
— Хускварна.
— Не хило живёшь.
— Весной в городе по акции за полцены купил.
— Я «Дружбу» помню.
— Ну, кто теперь её помнит? Их уж, поди, давно и не выпускают. Слабая, тяжёлая.
— Неси свою импортную.
— Чо, прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Петька, может завтра? Да и кому теперь эти дрова?
— Неси, говорю!
— Чо, может, сам решил здесь остаться?
— А что я тут делать буду?
— Не знаю.
— Вот и я не знаю. Пилу неси!
Сергей сходил домой, принёс пилу, дёрнул за шнур, завелась с первого раза.
— Бензина полный бак, хватит тут всё распластать.
— Давай.
— Давай лучше я сам.
— Иди отсюда!
— Петька, давай, хоть помогу.
— Иди, сказал!
— Петька, ты спрашивал, как мать умерла… Вот тут она и умерла. Вышла поздно вечером, когда в деревне уже почти все спали, стала колоть те чурки, которые я успел напилить. Утром её тут и нашли с колуном в руке. Врачи сказали: инсульт.
— Да иди ты отсюда уже! — закричал Пётр. — Просил же, не трави душу.
Распилив берёзовые хлысты на короткие чурбаки, нашёл в сарайке колун, укрепил топорище клином и принялся за разделку дров. При свете уличного фонаря на столбе у соседского дома махал колуном почти до полуночи, а когда остался последний суковатый чурбак, который не поддавался ни с того, ни с другого конца, изо всех сил швырнул топор далеко в сторону, обессиленно сел на колоду и глубоко задумался, невидящим взглядом уставившись в гору свеженаколотых дров.