Ирина АНДРЕЕВА
Осколки радуги
Повести, рассказы
Небольшой экскурс в историю рода
Кто мы?
В наше время стало модным искать свои корни. Занятие интересное, но сложное. В Омской области, где проживали мои предки, погорели архивы. На запрос найти какие-либо документы, чаще приходит отрицательный ответ.
Остается уповать на рассказы родителей (более старшие из рода ушли из жизни) и свою память, сохранившую что-то из детства.
Есть у меня три таких истории. Пока они не имеют особой ценности. Как знать, а потом?… Как-то один из читателей назвал мою прозу «машиной времени», мол, возвращает в ностальгическое прошлое. Возможно, для моих потомков они станут тонкой ниточкой, ведущей в загадочное прошлое.
Род мамы — Вигант. Раньше по паспорту родственники по этой линии значились эстонцами. Но мама всегда говорила: «Мы не эстонцы, а суоми». В детстве как-то не задумывалась над этим. А сейчас стало интересно докопаться до истины.
Родители между собой общались исключительно на русском языке (т. к. национальности разные), поэтому мы, дети, не знаем ни того, ни другого языка за исключением отдельных слов, словосочетаний. Раньше еще не принято было выпячивать свою принадлежность к какой-либо национальности, даже казахи называли себя Саньками, Марусями.
Помню, как к маме приезжали родственники из Рыжково. Женщины шептались о чем-то на своем языке, а потом на русском говорили, указывая на меня: «Анне, ты убери эту девчонку, она у тебя все понимает!» Мама смеялась и уверяла, что дети не понимают ее язык, они ей возражали: «А эта понимает! Ты посмотри, какими глазами она на нас смотрит!» Я еще не училась в школе, но очень хорошо это помню. До сих пор не могу постичь, каким образом действительно поняла очень важный их секретный разговор, побежала, доложила старшей сестре, за что мне крупно попало. Мама долго глядела на меня и только развела руками.
Позже очень хорошо помню: шла олимпиада в Саппоро. Отец смотрел телевизор до глубокой ночи, особенно следил за хоккейными матчами. Вечно занятая по хозяйству мама тоже иногда отрывалась от основных дел и усаживалась перед телевизором с вязанием. У нее был свой интерес: смотрела, а вернее сказать слушала она исключительно игру с финской командой. Смеялась, потому, что понимала, о чем переговариваются игроки. Иногда переводила их фамилии на русский язык. Мне запомнились два игрока. Как звучали их фамилии по-фински, не помню, а вот по-русски одного она называла «Лохматый домик», другого «Туесок ягод».
Мама, равно как и ее отец, родилась в Сибири, в д. Рыжково Омской области. В этой деревне до сих пор проживают преимущественно эстонцы и люди, разговаривающие на ее языке. Друг друга они давно понимают, но, тем не менее, эстонцы утверждают, что у тех, других — «тарабарский» язык.
В Прибалтике у нас тоже достаточно родни, но и они не признают этот язык. Таким образом, доподлинно мы до сих пор не знаем, к представителям какой народности относится род Вигант.
Еще до Отечественной войны наш дед с родственной семьей переезжал в Карелию. Утверждал, что там разговаривали на его языке. Кто они: карело-финны, финно-угорская народность, суоми?
Одной из дочерей там резко не подошел климат, и семьи вернулись обратно в Сибирь. Во время войны дед Егор был мобилизован в труд-армию и снова угодил в Карелию. Письма домой писал на родном языке, т. к. на русском свободно общался только в устной форме. Отвечала на письма мама.
Прибалтийские родственники пытались узнавать историю рода. Говорят, что корни идут из Финляндии. До революции в Сибирь, а именно в д. Рыжково был отправлен на маслозавод (там был такой) мой прадед в качестве инженера-технолога. Он женился на сибирячке прибалтийской национальности, сосланной в Сибирь ранее, от них и пошли все остальные.
Существует мнение, что финны очень медлительный народ. Его можно как подтвердить, так и опровергнуть. Дед Егор все делал медленно, скрупулезно, что называется на совесть. Его девизом было: «Тише едешь, дальше будешь». Такие же его сыновья — Владимир и Николай Егоровичи, мой брат Валерий Андреевич. Мама и ее сестры Елена Егоровна, Хилма Егоровна, напротив, очень шустрые, расторопные. Тетя Лена быстро брала любую ягоду, перебирала в тот же вечер и варила вкуснейшее варенье, тетя Хилма — очень пластичная, пляшет так, что молодого за пояс заткнет. Замечательно поет.
Родственники по маминой линии в основном светловолосые, светлоокие (глаза у меня мамины). Читала как-то художественную историческую книгу и встретила там описание чуди. Племена, проживавшие у Чудского озера. Чудной народец с очень светлыми волосами и почти прозрачными глазами.
Вот это описание больше всего подходит к моим родственникам. Мама в молодые годы была очень живой, озорной и веселой с неординарным чувством юмора. Она у меня — прототип рассказа «Дефицитный товар», я ей даже имя не изменила.
Светлый, с голубыми глазами был дед Егор. Мой старший и единственный брат — его копия. У нас растет внук, тоже беленький, как одуванчик, с большими голубыми глазами.
Это довольно точный портрет и маминой тети по материнской линии — Юрьевой Хилмы Семёновны. Маленькая, хрупкая, как птичка-синичка, женщина. Шустрая, расторопная: работа в ее руках кипела. Смешливая: скажет слово и рассмеется. Тетя Хилма помнила родной язык, на русском разговаривала с акцентом. А сколько мужества и недюжинной силы несла она в себе!
Супруг ее очень рано ушел из жизни: погиб под гусеницами трактора. И осталась молодая женщина с двумя малыми детьми — дочками, горе мыкать. Но ни слова уныния, ни единой жалобы не услышали от нее односельчане и родственники.
Несколько лет спустя новая беда пришла в дом: работала тётя Хилма на зерноскладе. Осенью сортировали зерно, увидела, что в сортировочную машину попал пучок соломы, а так как была женщиной аккуратной, трудолюбивой, попыталась выхватить соломину из-под вальцов. Так и оттяпало правую руку чуть ниже локтя. До райцентра везли ее, перехватив жгутом предплечье, звука не издала. Говорили врачи: «Шоковое состояние», да мы-то родственники, зная ее нрав, не верили: такая она была терпеливая!
Зашили рану, и опять ни слова жалоб: управлялась одной левой, зажившей культей помогала, где могла. Изготовленный в то время в Тюмени тяжелый протез не нес никакой полезной функции, кроме эстетической. Только нашей маме показала она бесполезное приспособление, разу не надела — сожгла в топке.
Корову, гусей держала. Варила, стряпала, стирала, огороды сажала, — все как обычно.
Жили тогда люди просто, открыто, помогали друг другу. Несколько лет подряд стояли на квартире у тети Хилмы дети из казахской семьи Байбуловых. Здание школьного каменного интерната построено еще не было, а в старом мест не хватало.
Это теперь с квартирантов плату за проживание берут, а тогда это было не принято. Привозили родители дрова, мясо для содержания ребят. Тётя Хилма готовила, квартиранты и ее дети вместе столовались, вместе в школу ходили. Прибегали в дом тёти и мы. Дружили, не делились на «черных» и «белых». Играли в жмурки, прятки, распевали песни русские, казахские.
В свободную минутку тётя Хилма еще и рукоделием увлекалась — ковроткачеством. В ту пору этот вид прикладного искусства был модным на селе. Если быть точнее, ковер не ткётся, а набивается на плотной основе — старом выцветшем покрывале, например, толстой медицинской иглой для забора крови у животных. На конце жала делалось отверстие под нить, ею и набивают, выкладывают яркие мотивы. Ниток в свободной продаже не было, окрашивали тонко спряденную овечью шерсть либо распускали старые трикотажные вещички, терпеливо сматывали в отдельные клубки — цвет к цвету. Сколько кропотливого труда вкладывается для изготовления хотя бы маленького коврика! Зато какая радость глазу, когда расцветут яркие букеты розанов, лилий в узорах зеленых завитков!
Пережила тётя Хилма смерть взрослой старшей дочери, нелепо погибшей в Омске. Сколько же способно выдержать человеческое сердце?
Сама прожила девяносто три года. Не унывала до исхода жизни, почти до конца читала библию, написанную на латыни (!) Секрет ее долголетия, думается мне, в неустанном труде, жизнелюбии, отношении к людям — никто не слышал от нее худого слова. А еще вела аскетический образ жизни: аккуратно заправленная кровать в углу горницы стояла нетронутая, спала она на твердых кирпичах лежанки русской печи, никогда не переедала, не топила жарко в доме. Не от жадности, не из-за желания сэкономить — таков характер, такова сила воли.
Младшая дочь до сих пор хранит яркие коврики, сотканные единственной материнской рукой.
Наша мама до сих пор знает свой язык, немудреные песенки. Ее руки умели все: прясть и ткать, вязать и шить, печь, варить, коптить и т. д.
Хочу рассказать о ее кулинарном изыске, который передала ей ее мать — моя бабушка — Вигант Екатерина Михайловна (в девичестве Карлова). Это самая древняя еда. Происхождение связано с верованиями суйтов, которые считали, что выливать (выбрасывать) кровь — грех.
Русские при забое животных жарят кровь, в украинской кухне есть кровяные колбаски, а наша мама пекла на крови блины.
Блины по-фински
Итак, блины, заведенные на крови животных.
Главный секрет и успех — как собрать кровь. Делается это сразу при забое. Один человек держит посудину, чтобы она туда стекала. Другой беспрерывно мешает, взбалтывает кровь деревянной лопаткой, чтобы воспрепятствовать свертыванию в сгустки. Дома тоже нужно сделать все быстро. Процедить, добавить муку, соль, разбавить остуженной кипяченой водой до нужной консистенции. Тесто готово. Больше кровь не свернется.
Пекла их мама на гусином сале, оно очень нежное. Блины получаются тоже мягкие, нежные, такие же, как обычные — тонкие, пористые, только коричневые по цвету, как изделия из шоколада. Очень сытные! Раньше пекли их на больших чугунных сковородках, один-два блина достаточно ребенку, три-четыре — взрослому.
Неповторимый вкус из детства. На нашей улице через дом жил ее брат — дядя Володя. Мама всякий раз приговаривала: «Сейчас Володя на блины придет, не может не прийти». Я с интересом ждала. Дядя действительно приходил, балагурил и шутил с порога: «Вышел на крыльцо, потянул носом, однако Аннушка блины кровяные печет! Я не с пустыми руками. Вот тебе блинные дрова». Он всегда приносил беремя березовых тонких кругляков. Мама радовалась приходу брата и подхватывала игру: «Как раз подбросить надо. Как ты во время! Думаю: «Эх, жару маловато! Язви тебя! И на улицу выбегать не охота. А ну, подбрось-ка!»».
В деревне всего несколько женщин (латышек) пекли такие блины, но дядя Володя говорил: «С нашей Аннушкой никто не сравнится!»
Мама давно ничего такого не может. А мы, дочери, к сожалению так и не научились у нее готовить это вкуснейшее блюдо.
P.S. Нашла, нашла чисто случайно! Смотрела фильм, в котором разговаривали по-фински, и сразу узнала — это мамин язык!
Хювя аму (доброе утро), хювя пяйвя (добрый день) или хювя илта (добрый вечер), читатель!!
Бес попутал
Говорят, каждой национальности присущи отличительные черты характера, темперамента.
Родственники по маминой линии — Вигант, гордые, с несколько холодным рассудком, категоричной точкой зрения, прямолинейные максималисты с обостренным чувством ответственности. Отрицательная черта — болезненное самолюбие.
Мне особенно приятно вспоминать ее родню из Рыжково. Приезжали к нам Курт Владимир — мамин двоюродный брат и их общая тётка Ульяна Метц (по материнской линии).
Дядя Володя был инвалидом детства: правая нога не сгибалась в колене. Но не смотря на это был он очень трудолюбивый, выносливый. Построил дом с крытым двором, держал много скотины. Вязал сети — ловил рыбу, выделывал кожи — шил тулупы, шубы, шапки, тачал сапоги. Высокий, широкий в плечах, крепкий в грудной клетке, кисти рук — совковые лопаты, широкоскулое волевое лицо. Ездил он на малюсенькой, будто обрубленной машинке «инвалидке» с мотоциклетным моторчиком с одним пассажирским сидением. Никакого обогрева в салоне, разумеется, не было. Звук приближающейся «инвалидки» напоминал поездку лягушонки в коробчонке из известной русской сказки. Остается только догадываться, как он втискивался, складывался пополам, чтобы сесть в кабину этого авто.
Жена тетя Дина, видимо, была не любительницей ездить по гостям, потому и приезжал он с тетей.
В отличие от племянника тетушка была маленькая, сухая, очень подвижная, постоянно смеялась (не помню ее в унынии), и часто-часто моргала, отчего в уголках ее глаз прорезались глубокие морщинки-лапки.
Вот гости входят в дом. На тете Ульяне плюшевый черный жакет, яркий цветастый шерстяной платок с кистями, темная сборчатая юбка в мелкий цветочек. Большие вязаные орнаментом из ярко окрашенной овечьей шерсти рукавицы; на ногах из такой же шерсти высокие носки-чулки, валенки-самокатки. Говорят, вязание изобрели прибалты — поморы, сооружая сети и другие рыбачьи снасти. Глядя на тетю Ульяну, сомнения в этом нет.
На дяде Володе черное толстого сукна пальто, меховая шапка-ушанка, огромные черные рукавицы и валенки-самокатки с загнутыми голяшками.
Родители встречают гостей как самых дорогих — радушно, хлебосольно. За столом шумно: оживленные долгие разговоры и расспросы.
Нашего папу стар и млад на деревне называют Андрей Иванович, уважая, прежде всего как мастера своего дела. Помимо ремонта тракторов, машин, механизмов, папа изготавливал различный инвентарь. Не ошибусь, если скажу, что в каждом крестьянском доме было хотя бы одно изделие из его рук: вёдра, лейки, воронки, печные и водосточные трубы, умывальники, печки-буржуйки, печки-коптильни, печные короба. Знают его и как умного, начитанного человека. А дядя Володя зовет его ласково — Андрюшка. Папа относится к этому очень снисходительно, доброжелательно.
Я сижу на лежанке русской печи, внимаю каждому слову. Хозяева и гости захмелели, скоро затянут застольные песни. У папы очень красивый голос — бархатный баритон, голос дяди Володи низкий; у мамы высокий, порой она не вытягивает верхнюю ноту, перестраивается; тетя Ульяна поет дребезжащим прерывающимся тонким голоском, как если бы продолжала ехать в «коробчонке». Мне смешно и умильно.
К вечеру заметно усиливается мороз, и наши гости собираются уезжать. Родители уговаривают их остаться, но дядя Володя — отличный семьянин, беспокоится за хозяйство, шумно возражает. Разговаривают гости с сильным прибалтийским акцентом, упирая на согласные:
— Нетт, Андрюшка, каста ну, я никкогда не остаюсь, ей Боггу и Дина буддет ждать!
Тетя Ульяна, помаргивая глазками, тихонько подзадоривает племянника:
— Меннан коттин (пошли домой).
Папа на всякий случай наказывает дяде Володе:
— Смотри, Володя, на колоченском повороте не уйди направо, уедешь в Саку.
Сакой в простонародии называют исчезнувший колхоз имени Сакко и Ванцетти.
Мама убирала со стола, мыла посуду, когда вдруг под окнами затарахтела «инвалидка». Она припала к окну, сказала в недоумении:
— Володя! А почему они с этой стороны подъехали?
Гости снова зашли в дом. Возбужденно переговаривались с родителями. Оказалось, они на самом деле свернули направо, дали крюк до Сакко и Ванцетти, далее дорога привела их в Партизан прямиком на нашу улицу. В крайнем доме спросили:
— Какая это деревня?
— Партизан, — ответил наш сосед через дом.
— А где живет Андрюшка Груббе?
Сосед указал дом.
Родители убеждали их остаться, но дядя Володя упорно твердил свое:
— Ей боггу, Дина буддет ждать!
Немного обогревшись, уехали.
— Надо было их оставить, не дай Бог в дороге что случится, — не на шутку волновалась мама.
Нервничал отец. А за окном вновь затарахтела «инвалидка». Родители, не сговариваясь, наскоро одевшись, бросились на улицу, распахнули большие ворота, вкатили машинку во двор, накрыли капот половиками и шубами, и опять гости на пороге.
— Вай, каста ну, ей Боггу, Андрюшка, заблудился я, куррати веряс теммятэ! — бранил дядя Володя сам себя.
Тетя Ульяна хлопала себя по бокам рукавицами, притопывала настывшими ногами и ругала племянника:
— Вай, Володька, каста ну, больше я с тобой никкогда не поедду!
В этот раз дядя Володя свернул налево, как и полагается…, но не на колодченском свертке, а в конце нашей улицы. Доехал до крайней, параллельной, сделал петлю за деревней и очутился возле нас.
Вот, казалось бы, вся история. Но нам. детям, не давала покоя дяди Володина фраза: куррати веряс теммяте (точно так же выражался и наш дед Егор). Мы донимали маму: «Что это значит? Как переводится?» Мама отмахивалась: «Ой, ребятишки, нельзя — это страшное ругательство!»
Позже узнали, что дословно это переводится: чёрт кровь дернул, читай по аналогии к русскому — бес попутал. Казалось бы, невинная фраза, но как точно передает она ситуацию, в которую попали родственники.
Однако это не финский язык. Опять «закавыка»! Спросила у знающего человека, выяснилось, что первое слово — эстонское ругательное. А вся фраза похожа на смесь эстонского с финским или ингерманландским диалектом. Такое смешение языков могло быть у народов района Нарвы. Таким образом, возможно далекие предки из тех краев.
В гости в Рыжково
Иногда родители сами ездили в Рыжково отгостить у родственников. Я хвостиком вязалась за ними. Очень уж любила их щи, которые называла рыжковским супом. Рецепт щей прост: добрую мозговую косточку с мясом, квашеную капусту, перловую крупу закладывают в чугун с водой и оставляют на всю ночь в русской печи томиться. Картофель подают отварной холодный вприкуску. В сочетании с обжигающими ароматными щами, казалась, нет ничего вкуснее этого блюда! Наверное, нечто подобное готовила и мама, но в чужой кухне все кажется аппетитнее.
Первым посещали дом дяди Володи. Затем на десерт — шаньги морковные, творожные, рулеты с маком, ватрушки с ягодами — шли в дом тети Ульяны. Уже ничего не хотелось, но нужно было в знак уважения съесть хотя бы одну стряпушку, выпить чаю.
Потом меня заводили в горницу и закрывали двери. Сидеть за столом и слушать разговоры взрослых было не положено. Сразу у дверей стоял стул, на котором я и сидела, терпеливо дожидаясь взрослых. Прикоснуться к чему-либо в комнатке не смела, это было хрустальное царство чистоты, которое я боялась нарушить. Белоснежные накрахмаленные занавески на окнах, белый кружевной подзор на кровати и в струнку застланное покрывало. Высоко взбитые подушки, вышитые салфеточки на них, домотканые цветистые дорожки на полу. Привычный уклад жизни в крестьянском доме — небогато, но опрятно и мило.
Позже мама рассказала о единственном неудачном замужестве тётушки Ульяны. Своего сыночка Сашу лет с пяти-шести она поднимала одна.
А дело было так. Занедужил ее благоверный: маялся спиной, едва ноги таскал. Поход по врачам толку не дал (да и какая медицина была в 30-х годах в сельской местности). И решила тётя Ульяна сама исцелить мужа. На своих хрупких плечах натаскала мешком целую гору-гряду конского навозу с фермы. Выкопала в ней большую нору, устелила сухим сеном, хлопчатыми половиками. Муж в нее в сидячем положении входил полностью. Мама говорила, что с сестрами и подружками специально прибегали к тетушке посмотреть, как дядька в навозе сидит: одна голова наружу. Навоз горел до осени, прогревая косточки страдальца. Выбирался он из нее лишь поесть да нужду справить. А к зиме оклемался и… убежал к молодухе.
Давно ушли из жизни эти мамины родственники, но как же тепло и светло продолжают жить они в моем сердце!
Праздник Лиго
Один из самых любимых праздников латышей — праздник Лиго. Этот яркий, красочный, красивый и веселый праздник проводится в дни летнего солнцестояния — 23 и 24 июня.
Он настолько поражает воображение туристов, что многие из них приезжают в Латвию специально для того, чтобы поучаствовать в популярных развлечениях, посмотреть на традиционные действа, послушать национальные Яновы песни.
В д. Рыжково до сих пор справляют этот латышский праздник.
На праздник Лиго принято плести венки из цветов и березовых веток, пить домашнее пиво. Вокруг костра водят хороводы, в старину считалось, что это способствует хорошему урожаю. А влюбленные, взявшись за руки, прыгают через костер, если руки не расцепились, то совместная жизнь обещает быть долгой и дружной.
Ночью венки спускают на воду.
Лиго имеет древние языческие корни и схож со славянским праздником — ночь на Ивана Купалу.
Примечательно еще и то, что в деревне накануне праздника принято славить хозяек. Группа женщин ходит по дворам, осматривает огороды и поет протяжные песни хозяйке: «У Ивановны в огороде порядок: грядки политы, сорняки убраны. Лиго, Лиго! У хозяюшки будет добрый урожай. Лиго, Лиго!», и так далее. Если же хозяйка нерадивая, то она может услышать хулу в свой адрес.
Род папы — Груббе, фамилия звучит как немецкая, но они латыши.
Историческая справка: «Переселение латышей и латгальцев в Сибирь началось в начале XIX в. В 1802 — середине 1880-х гг. главным источником формирования латышской диаспоры в Сибири была уголовная и административная ссылка. Первой латышской деревней в Сибири считается колония Рыжково Камышенской волости Тюкалинского уезда Тобольской губернии, основанная предположительно в 1802–1803 гг. либо ингерманландскими финнами, либо латышами — участниками Каугурского восстания в Видземе весной 1802 года. С 1845 г. по указу Николая I все ссыльные лютеранского происхождения должны были селиться в Рыжково. В 1846 г. там проживали 900 человек, в 1859 г. — 1653 человека. Однако, большая часть ссыльных после отбывания наказания стремилась вернуться на родину. В дальнейшем область расселения латышей увеличилась. В 1861 г. на левом берегу Оми возникла латышская деревня Рига (Riga), в которой к 1864 г. проживало 25 семейств. В 1840-1850-х гг. возникают латышские поселения в Восточной Сибири. Латыши селились в районах по Енисею, а позднее — в областях Западной Сибири, примыкавших к Транссибирской магистрали».
Родители отца родились в Сибири в 1888 году в Омской области.
Мать — Груббе Евдокия Карловна, урожденная Калныньш, записана в свидетельстве о рождении на русский манер — Калнина.
Возможно, уже тут в Сибири таким же образом фамилия Груббе претерпела изменение. Но вполне может быть, предки были немцами, проживали на территории Латвии и говорили на латышском языке.
Родственники, живущие в Латвии, которые уехали на историческую родину после Великой Отечественной войны, носят фамилию Грубе (с одной «б»).
Род папы очень большой, чтобы написать обо всех, нужен отдельный труд. Потому не в обиду остальным, напишу лишь о некоторых.
В целом родня отличается степенностью, рассудительностью. Гордые, трудолюбивые. Замечательно поют, многие музицировали на различных музыкальных инструментах.
Старший из сыновей — Иван Иванович, 1912 г. р., ребенком застал революцию, гражданскую войну. В юности коллективизацию.
Наверное, в силу этого сложного времени не окончил ни одного класса, не умел читать и писать. Когда получал зарплату, а позднее пенсию, ставил вместе подписи крестик. Лишь в более зрелом возрасте научился писать свою фамилию печатными буквами. Однако очень любил когда ему читали вслух книги, газеты. Прекрасно разбирался в мерах веса, умел считать деньги. Сам водил мотоцикл с коляской, понимал показания спидометра.
Помню в его исполнении с душевным надрывом старинную песню «Кто потужит обо мне». Как реликвию хранят ее дочери Антонина и Любовь Ивановны. В 2011 г. посетила сестер в Воронеже. Когда пели они ее для меня на два голоса с подголосками, мороз гулял по коже!
Старшая из сестер — Наталья Ивановна, 1914 г. р. У тети Наташи был красивый особенный тембр голоса. Ее единственная дочь — Валентина Александровна Ведерникова до сих пор радует нас своим задушевным пением.
В роду папы много красивых людей внешностью и статью, особенно хороши собой мужчины. Чувствуется порода.
Все родственники рода Груббе, которых знала лично и из рассказов папы, наделены неординарным чувством юмора.
Так, например, папина сестра Мария Ивановна, проживавшая в Латвии, в городке Гулбене, работая в Риге на трикотажной фабрике, постоянно была окружена людьми, так как коллеги знали: опять Мария что-то «отчебучит» — насмешит весь коллектив. Тетя тоже хорошо пела, занималась в городском хоре.
Мне довелось увидеть тетю Марию один раз в жизни, будучи взрослой. Но каков зов крови: мне показалось, мы всю жизнь жили рядом, и это простое, душевное общение располагало, притягивало к ней. На прощание тетя дала мне наказ, который я запомнила на всю жизнь: «Соберешься замуж, напои избранника допьяна и посмотри, как он покажет себя». Советом тетушки я так и не воспользовалась, но есть в нем что-то определенно мудрое.
Под стать ей юмористом был брат Александр Иванович, 1927 г. р. Участник Великой Отечественной войны, дядя Саша после освобождения исторической родины остался там и женился на латышке. Примерно в 1963 г. он повез жену в Сибирь знакомить со своими родственниками. Супруга спросила, какие вещи ей стоит взять с собой, ведь она никогда не бывала в Сибири. Дядя, не моргнув глазом, уверил жену, что нужно взять теплые вязаные вещи. Что в Сибири им придется в буквальном смысле ходить в гости па лыжах и откапывать калитки и двери от нанесенного снега. Бедная женщина, уложив в чемодан самые теплые вещички, так и приехала в гости. В тот год в Сибири выдалось жаркое лето. Тетя Нина журила мужа: «Саша, но как же так можно?!» Он только смеялся в ответ.
Впрочем, дядя заслуживает отдельного повествования о себе. Это был очень интеллигентный, культурный, порядочный человек. Горячо любил свою жену и оберегал от житейских проблем. Построил большой дом, сам ухаживал за садом. Выращивал красивые цветы, плодоносящие деревья и кустарники, изготавливал великолепные наливки. Среди прочих у него была «фирменная» настойка на змее, которой он потчевал гостей строго дозировано — в миллилитрах.
Работал дядя Саша в органах, имел великолепную память. Обладал красивым каллиграфическим почерком. Как память храню новогоднюю открытку, подписанную его рукой нашей семье. В моем саду отдельной куртиной цветут крупные алые тюльпаны, привезенные папой от брата более тридцати лет назад. В год, когда дядя приезжал в Сибирь, мне было всего два года и я, к сожалению, не помню этого события.
После похорон жены дядя очень тосковал, участилась переписка с ним. Он прислал фотографию с могилы жены. К сожалению, не бывала на исторической родине, но живо интересуюсь историей, культурой, их укладом жизни, и ту фотографию рассмотрела под лупой. Скромный камень с золотыми буквами. Надпись по-европейски лаконична: «Grube Janina», даты жизни. А ниже выбито имя дяди и дата рождения, остается добавить дату смерти. Что это? Прихоть дяди Саши, ведь он так любил свою жену, что заранее обозначил себя на могильном камне? Однако дальнейшие исследования показали, что на соседних участках есть такие же надгробия. Значит, так принято. Красивый, символичный обычай!
Живые цветы в корзинах и вазах стоят только с одной стороны (видимо, там, где захоронение), маленькие грабельки в углу ограждения из черных цепей (разровнять песок от следов после посещения).
Когда дядя Саша стал плох здоровьем, мы, родственники-сибиряки, пытались поддержать его, как могли. Звонили, высылали письма и фотографии. Решилась позвонить ему и я. Назвалась, указав, что младшая дочь его брата Андрея. Дядя бодрым, красивым голосом с легким прибалтийским акцентом живо переспросил: «Это та девочка с большими голубыми глазами, что ходила под стол, когда мы приезжали?» Я была приятно удивлена и обрадована: какова память! Дядя Саша ушел из жизни в 2011 г. на восемьдесят пятом году.
Старшая дочь дяди Саши — Ирина, играет на аккордеоне.
Младшая сестра папы — Павлина Ивановна — профессиональный музыкант. Преподавала сольфеджио в музыкальной школе г. Тюмени.
Из отрицательных характеристик в роду доминирует вспыльчивость. Так, например, бабушка Евдокия Карловна, абсолютно безграмотная, но мудрая женщина, называла моего папу скабе путра, что в переводе с латышского означает «горячая каша». Какое точное, образное сравнение! Ведь горячей (кипящей) кашей можно сильно обжечься.
Горячим, вспыльчивым был и дед Иван Яковлевич. Когда бывал буйным в подпитии, бабушка звала на помощь свекра Якова (моего прадеда, примерно 1868 г. р.). Свекор приходил с кнутом, но применять его не приходилось: сын становился покладистым, как агнец божий. Это говорит о суровости предка и укладе семьи — воспитании детей в почитании к родителям.
Многое, изложенное выше, не предъявляю как факт, это лишь попытка докопаться до истины.
Ирина АНДРЕЕВА
Осколки радуги
Повести, рассказы
Небольшой экскурс в историю рода
Кто мы?
В наше время стало модным искать свои корни. Занятие интересное, но сложное. В Омской области, где проживали мои предки, погорели архивы. На запрос найти какие-либо документы, чаще приходит отрицательный ответ.
Остается уповать на рассказы родителей (более старшие из рода ушли из жизни) и свою память, сохранившую что-то из детства.
Есть у меня три таких истории. Пока они не имеют особой ценности. Как знать, а потом?… Как-то один из читателей назвал мою прозу «машиной времени», мол, возвращает в ностальгическое прошлое. Возможно, для моих потомков они станут тонкой ниточкой, ведущей в загадочное прошлое.
Род мамы — Вигант. Раньше по паспорту родственники по этой линии значились эстонцами. Но мама всегда говорила: «Мы не эстонцы, а суоми». В детстве как-то не задумывалась над этим. А сейчас стало интересно докопаться до истины.
Родители между собой общались исключительно на русском языке (т. к. национальности разные), поэтому мы, дети, не знаем ни того, ни другого языка за исключением отдельных слов, словосочетаний. Раньше еще не принято было выпячивать свою принадлежность к какой-либо национальности, даже казахи называли себя Саньками, Марусями.
Помню, как к маме приезжали родственники из Рыжково. Женщины шептались о чем-то на своем языке, а потом на русском говорили, указывая на меня: «Анне, ты убери эту девчонку, она у тебя все понимает!» Мама смеялась и уверяла, что дети не понимают ее язык, они ей возражали: «А эта понимает! Ты посмотри, какими глазами она на нас смотрит!» Я еще не училась в школе, но очень хорошо это помню. До сих пор не могу постичь, каким образом действительно поняла очень важный их секретный разговор, побежала, доложила старшей сестре, за что мне крупно попало. Мама долго глядела на меня и только развела руками.
Позже очень хорошо помню: шла олимпиада в Саппоро. Отец смотрел телевизор до глубокой ночи, особенно следил за хоккейными матчами. Вечно занятая по хозяйству мама тоже иногда отрывалась от основных дел и усаживалась перед телевизором с вязанием. У нее был свой интерес: смотрела, а вернее сказать слушала она исключительно игру с финской командой. Смеялась, потому, что понимала, о чем переговариваются игроки. Иногда переводила их фамилии на русский язык. Мне запомнились два игрока. Как звучали их фамилии по-фински, не помню, а вот по-русски одного она называла «Лохматый домик», другого «Туесок ягод».
Мама, равно как и ее отец, родилась в Сибири, в д. Рыжково Омской области. В этой деревне до сих пор проживают преимущественно эстонцы и люди, разговаривающие на ее языке. Друг друга они давно понимают, но, тем не менее, эстонцы утверждают, что у тех, других — «тарабарский» язык.
В Прибалтике у нас тоже достаточно родни, но и они не признают этот язык. Таким образом, доподлинно мы до сих пор не знаем, к представителям какой народности относится род Вигант.
Еще до Отечественной войны наш дед с родственной семьей переезжал в Карелию. Утверждал, что там разговаривали на его языке. Кто они: карело-финны, финно-угорская народность, суоми?
Одной из дочерей там резко не подошел климат, и семьи вернулись обратно в Сибирь. Во время войны дед Егор был мобилизован в труд-армию и снова угодил в Карелию. Письма домой писал на родном языке, т. к. на русском свободно общался только в устной форме. Отвечала на письма мама.
Прибалтийские родственники пытались узнавать историю рода. Говорят, что корни идут из Финляндии. До революции в Сибирь, а именно в д. Рыжково был отправлен на маслозавод (там был такой) мой прадед в качестве инженера-технолога. Он женился на сибирячке прибалтийской национальности, сосланной в Сибирь ранее, от них и пошли все остальные.
Существует мнение, что финны очень медлительный народ. Его можно как подтвердить, так и опровергнуть. Дед Егор все делал медленно, скрупулезно, что называется на совесть. Его девизом было: «Тише едешь, дальше будешь». Такие же его сыновья — Владимир и Николай Егоровичи, мой брат Валерий Андреевич. Мама и ее сестры Елена Егоровна, Хилма Егоровна, напротив, очень шустрые, расторопные. Тетя Лена быстро брала любую ягоду, перебирала в тот же вечер и варила вкуснейшее варенье, тетя Хилма — очень пластичная, пляшет так, что молодого за пояс заткнет. Замечательно поет.
Родственники по маминой линии в основном светловолосые, светлоокие (глаза у меня мамины). Читала как-то художественную историческую книгу и встретила там описание чуди. Племена, проживавшие у Чудского озера. Чудной народец с очень светлыми волосами и почти прозрачными глазами.
Вот это описание больше всего подходит к моим родственникам. Мама в молодые годы была очень живой, озорной и веселой с неординарным чувством юмора. Она у меня — прототип рассказа «Дефицитный товар», я ей даже имя не изменила.
Светлый, с голубыми глазами был дед Егор. Мой старший и единственный брат — его копия. У нас растет внук, тоже беленький, как одуванчик, с большими голубыми глазами.
Это довольно точный портрет и маминой тети по материнской линии — Юрьевой Хилмы Семёновны. Маленькая, хрупкая, как птичка-синичка, женщина. Шустрая, расторопная: работа в ее руках кипела. Смешливая: скажет слово и рассмеется. Тетя Хилма помнила родной язык, на русском разговаривала с акцентом. А сколько мужества и недюжинной силы несла она в себе!
Супруг ее очень рано ушел из жизни: погиб под гусеницами трактора. И осталась молодая женщина с двумя малыми детьми — дочками, горе мыкать. Но ни слова уныния, ни единой жалобы не услышали от нее односельчане и родственники.
Несколько лет спустя новая беда пришла в дом: работала тётя Хилма на зерноскладе. Осенью сортировали зерно, увидела, что в сортировочную машину попал пучок соломы, а так как была женщиной аккуратной, трудолюбивой, попыталась выхватить соломину из-под вальцов. Так и оттяпало правую руку чуть ниже локтя. До райцентра везли ее, перехватив жгутом предплечье, звука не издала. Говорили врачи: «Шоковое состояние», да мы-то родственники, зная ее нрав, не верили: такая она была терпеливая!
Зашили рану, и опять ни слова жалоб: управлялась одной левой, зажившей культей помогала, где могла. Изготовленный в то время в Тюмени тяжелый протез не нес никакой полезной функции, кроме эстетической. Только нашей маме показала она бесполезное приспособление, разу не надела — сожгла в топке.
Корову, гусей держала. Варила, стряпала, стирала, огороды сажала, — все как обычно.
Жили тогда люди просто, открыто, помогали друг другу. Несколько лет подряд стояли на квартире у тети Хилмы дети из казахской семьи Байбуловых. Здание школьного каменного интерната построено еще не было, а в старом мест не хватало.
Это теперь с квартирантов плату за проживание берут, а тогда это было не принято. Привозили родители дрова, мясо для содержания ребят. Тётя Хилма готовила, квартиранты и ее дети вместе столовались, вместе в школу ходили. Прибегали в дом тёти и мы. Дружили, не делились на «черных» и «белых». Играли в жмурки, прятки, распевали песни русские, казахские.
В свободную минутку тётя Хилма еще и рукоделием увлекалась — ковроткачеством. В ту пору этот вид прикладного искусства был модным на селе. Если быть точнее, ковер не ткётся, а набивается на плотной основе — старом выцветшем покрывале, например, толстой медицинской иглой для забора крови у животных. На конце жала делалось отверстие под нить, ею и набивают, выкладывают яркие мотивы. Ниток в свободной продаже не было, окрашивали тонко спряденную овечью шерсть либо распускали старые трикотажные вещички, терпеливо сматывали в отдельные клубки — цвет к цвету. Сколько кропотливого труда вкладывается для изготовления хотя бы маленького коврика! Зато какая радость глазу, когда расцветут яркие букеты розанов, лилий в узорах зеленых завитков!
Пережила тётя Хилма смерть взрослой старшей дочери, нелепо погибшей в Омске. Сколько же способно выдержать человеческое сердце?
Сама прожила девяносто три года. Не унывала до исхода жизни, почти до конца читала библию, написанную на латыни (!) Секрет ее долголетия, думается мне, в неустанном труде, жизнелюбии, отношении к людям — никто не слышал от нее худого слова. А еще вела аскетический образ жизни: аккуратно заправленная кровать в углу горницы стояла нетронутая, спала она на твердых кирпичах лежанки русской печи, никогда не переедала, не топила жарко в доме. Не от жадности, не из-за желания сэкономить — таков характер, такова сила воли.
Младшая дочь до сих пор хранит яркие коврики, сотканные единственной материнской рукой.
Наша мама до сих пор знает свой язык, немудреные песенки. Ее руки умели все: прясть и ткать, вязать и шить, печь, варить, коптить и т. д.
Хочу рассказать о ее кулинарном изыске, который передала ей ее мать — моя бабушка — Вигант Екатерина Михайловна (в девичестве Карлова). Это самая древняя еда. Происхождение связано с верованиями суйтов, которые считали, что выливать (выбрасывать) кровь — грех.
Русские при забое животных жарят кровь, в украинской кухне есть кровяные колбаски, а наша мама пекла на крови блины.
Блины по-фински
Итак, блины, заведенные на крови животных.
Главный секрет и успех — как собрать кровь. Делается это сразу при забое. Один человек держит посудину, чтобы она туда стекала. Другой беспрерывно мешает, взбалтывает кровь деревянной лопаткой, чтобы воспрепятствовать свертыванию в сгустки. Дома тоже нужно сделать все быстро. Процедить, добавить муку, соль, разбавить остуженной кипяченой водой до нужной консистенции. Тесто готово. Больше кровь не свернется.
Пекла их мама на гусином сале, оно очень нежное. Блины получаются тоже мягкие, нежные, такие же, как обычные — тонкие, пористые, только коричневые по цвету, как изделия из шоколада. Очень сытные! Раньше пекли их на больших чугунных сковородках, один-два блина достаточно ребенку, три-четыре — взрослому.
Неповторимый вкус из детства. На нашей улице через дом жил ее брат — дядя Володя. Мама всякий раз приговаривала: «Сейчас Володя на блины придет, не может не прийти». Я с интересом ждала. Дядя действительно приходил, балагурил и шутил с порога: «Вышел на крыльцо, потянул носом, однако Аннушка блины кровяные печет! Я не с пустыми руками. Вот тебе блинные дрова». Он всегда приносил беремя березовых тонких кругляков. Мама радовалась приходу брата и подхватывала игру: «Как раз подбросить надо. Как ты во время! Думаю: «Эх, жару маловато! Язви тебя! И на улицу выбегать не охота. А ну, подбрось-ка!»».
В деревне всего несколько женщин (латышек) пекли такие блины, но дядя Володя говорил: «С нашей Аннушкой никто не сравнится!»
Мама давно ничего такого не может. А мы, дочери, к сожалению так и не научились у нее готовить это вкуснейшее блюдо.
P.S. Нашла, нашла чисто случайно! Смотрела фильм, в котором разговаривали по-фински, и сразу узнала — это мамин язык!
Хювя аму (доброе утро), хювя пяйвя (добрый день) или хювя илта (добрый вечер), читатель!!
Бес попутал
Говорят, каждой национальности присущи отличительные черты характера, темперамента.
Родственники по маминой линии — Вигант, гордые, с несколько холодным рассудком, категоричной точкой зрения, прямолинейные максималисты с обостренным чувством ответственности. Отрицательная черта — болезненное самолюбие.
Мне особенно приятно вспоминать ее родню из Рыжково. Приезжали к нам Курт Владимир — мамин двоюродный брат и их общая тётка Ульяна Метц (по материнской линии).
Дядя Володя был инвалидом детства: правая нога не сгибалась в колене. Но не смотря на это был он очень трудолюбивый, выносливый. Построил дом с крытым двором, держал много скотины. Вязал сети — ловил рыбу, выделывал кожи — шил тулупы, шубы, шапки, тачал сапоги. Высокий, широкий в плечах, крепкий в грудной клетке, кисти рук — совковые лопаты, широкоскулое волевое лицо. Ездил он на малюсенькой, будто обрубленной машинке «инвалидке» с мотоциклетным моторчиком с одним пассажирским сидением. Никакого обогрева в салоне, разумеется, не было. Звук приближающейся «инвалидки» напоминал поездку лягушонки в коробчонке из известной русской сказки. Остается только догадываться, как он втискивался, складывался пополам, чтобы сесть в кабину этого авто.
Жена тетя Дина, видимо, была не любительницей ездить по гостям, потому и приезжал он с тетей.
В отличие от племянника тетушка была маленькая, сухая, очень подвижная, постоянно смеялась (не помню ее в унынии), и часто-часто моргала, отчего в уголках ее глаз прорезались глубокие морщинки-лапки.
Вот гости входят в дом. На тете Ульяне плюшевый черный жакет, яркий цветастый шерстяной платок с кистями, темная сборчатая юбка в мелкий цветочек. Большие вязаные орнаментом из ярко окрашенной овечьей шерсти рукавицы; на ногах из такой же шерсти высокие носки-чулки, валенки-самокатки. Говорят, вязание изобрели прибалты — поморы, сооружая сети и другие рыбачьи снасти. Глядя на тетю Ульяну, сомнения в этом нет.
На дяде Володе черное толстого сукна пальто, меховая шапка-ушанка, огромные черные рукавицы и валенки-самокатки с загнутыми голяшками.
Родители встречают гостей как самых дорогих — радушно, хлебосольно. За столом шумно: оживленные долгие разговоры и расспросы.
Нашего папу стар и млад на деревне называют Андрей Иванович, уважая, прежде всего как мастера своего дела. Помимо ремонта тракторов, машин, механизмов, папа изготавливал различный инвентарь. Не ошибусь, если скажу, что в каждом крестьянском доме было хотя бы одно изделие из его рук: вёдра, лейки, воронки, печные и водосточные трубы, умывальники, печки-буржуйки, печки-коптильни, печные короба. Знают его и как умного, начитанного человека. А дядя Володя зовет его ласково — Андрюшка. Папа относится к этому очень снисходительно, доброжелательно.
Я сижу на лежанке русской печи, внимаю каждому слову. Хозяева и гости захмелели, скоро затянут застольные песни. У папы очень красивый голос — бархатный баритон, голос дяди Володи низкий; у мамы высокий, порой она не вытягивает верхнюю ноту, перестраивается; тетя Ульяна поет дребезжащим прерывающимся тонким голоском, как если бы продолжала ехать в «коробчонке». Мне смешно и умильно.
К вечеру заметно усиливается мороз, и наши гости собираются уезжать. Родители уговаривают их остаться, но дядя Володя — отличный семьянин, беспокоится за хозяйство, шумно возражает. Разговаривают гости с сильным прибалтийским акцентом, упирая на согласные:
— Нетт, Андрюшка, каста ну, я никкогда не остаюсь, ей Боггу и Дина буддет ждать!
Тетя Ульяна, помаргивая глазками, тихонько подзадоривает племянника:
— Меннан коттин (пошли домой).
Папа на всякий случай наказывает дяде Володе:
— Смотри, Володя, на колоченском повороте не уйди направо, уедешь в Саку.
Сакой в простонародии называют исчезнувший колхоз имени Сакко и Ванцетти.
Мама убирала со стола, мыла посуду, когда вдруг под окнами затарахтела «инвалидка». Она припала к окну, сказала в недоумении:
— Володя! А почему они с этой стороны подъехали?
Гости снова зашли в дом. Возбужденно переговаривались с родителями. Оказалось, они на самом деле свернули направо, дали крюк до Сакко и Ванцетти, далее дорога привела их в Партизан прямиком на нашу улицу. В крайнем доме спросили:
— Какая это деревня?
— Партизан, — ответил наш сосед через дом.
— А где живет Андрюшка Груббе?
Сосед указал дом.
Родители убеждали их остаться, но дядя Володя упорно твердил свое:
— Ей боггу, Дина буддет ждать!
Немного обогревшись, уехали.
— Надо было их оставить, не дай Бог в дороге что случится, — не на шутку волновалась мама.
Нервничал отец. А за окном вновь затарахтела «инвалидка». Родители, не сговариваясь, наскоро одевшись, бросились на улицу, распахнули большие ворота, вкатили машинку во двор, накрыли капот половиками и шубами, и опять гости на пороге.
— Вай, каста ну, ей Боггу, Андрюшка, заблудился я, куррати веряс теммятэ! — бранил дядя Володя сам себя.
Тетя Ульяна хлопала себя по бокам рукавицами, притопывала настывшими ногами и ругала племянника:
— Вай, Володька, каста ну, больше я с тобой никкогда не поедду!
В этот раз дядя Володя свернул налево, как и полагается…, но не на колодченском свертке, а в конце нашей улицы. Доехал до крайней, параллельной, сделал петлю за деревней и очутился возле нас.
Вот, казалось бы, вся история. Но нам. детям, не давала покоя дяди Володина фраза: куррати веряс теммяте (точно так же выражался и наш дед Егор). Мы донимали маму: «Что это значит? Как переводится?» Мама отмахивалась: «Ой, ребятишки, нельзя — это страшное ругательство!»
Позже узнали, что дословно это переводится: чёрт кровь дернул, читай по аналогии к русскому — бес попутал. Казалось бы, невинная фраза, но как точно передает она ситуацию, в которую попали родственники.
Однако это не финский язык. Опять «закавыка»! Спросила у знающего человека, выяснилось, что первое слово — эстонское ругательное. А вся фраза похожа на смесь эстонского с финским или ингерманландским диалектом. Такое смешение языков могло быть у народов района Нарвы. Таким образом, возможно далекие предки из тех краев.
В гости в Рыжково
Иногда родители сами ездили в Рыжково отгостить у родственников. Я хвостиком вязалась за ними. Очень уж любила их щи, которые называла рыжковским супом. Рецепт щей прост: добрую мозговую косточку с мясом, квашеную капусту, перловую крупу закладывают в чугун с водой и оставляют на всю ночь в русской печи томиться. Картофель подают отварной холодный вприкуску. В сочетании с обжигающими ароматными щами, казалась, нет ничего вкуснее этого блюда! Наверное, нечто подобное готовила и мама, но в чужой кухне все кажется аппетитнее.
Первым посещали дом дяди Володи. Затем на десерт — шаньги морковные, творожные, рулеты с маком, ватрушки с ягодами — шли в дом тети Ульяны. Уже ничего не хотелось, но нужно было в знак уважения съесть хотя бы одну стряпушку, выпить чаю.
Потом меня заводили в горницу и закрывали двери. Сидеть за столом и слушать разговоры взрослых было не положено. Сразу у дверей стоял стул, на котором я и сидела, терпеливо дожидаясь взрослых. Прикоснуться к чему-либо в комнатке не смела, это было хрустальное царство чистоты, которое я боялась нарушить. Белоснежные накрахмаленные занавески на окнах, белый кружевной подзор на кровати и в струнку застланное покрывало. Высоко взбитые подушки, вышитые салфеточки на них, домотканые цветистые дорожки на полу. Привычный уклад жизни в крестьянском доме — небогато, но опрятно и мило.
Позже мама рассказала о единственном неудачном замужестве тётушки Ульяны. Своего сыночка Сашу лет с пяти-шести она поднимала одна.
А дело было так. Занедужил ее благоверный: маялся спиной, едва ноги таскал. Поход по врачам толку не дал (да и какая медицина была в 30-х годах в сельской местности). И решила тётя Ульяна сама исцелить мужа. На своих хрупких плечах натаскала мешком целую гору-гряду конского навозу с фермы. Выкопала в ней большую нору, устелила сухим сеном, хлопчатыми половиками. Муж в нее в сидячем положении входил полностью. Мама говорила, что с сестрами и подружками специально прибегали к тетушке посмотреть, как дядька в навозе сидит: одна голова наружу. Навоз горел до осени, прогревая косточки страдальца. Выбирался он из нее лишь поесть да нужду справить. А к зиме оклемался и… убежал к молодухе.
Давно ушли из жизни эти мамины родственники, но как же тепло и светло продолжают жить они в моем сердце!
Праздник Лиго
Один из самых любимых праздников латышей — праздник Лиго. Этот яркий, красочный, красивый и веселый праздник проводится в дни летнего солнцестояния — 23 и 24 июня.
Он настолько поражает воображение туристов, что многие из них приезжают в Латвию специально для того, чтобы поучаствовать в популярных развлечениях, посмотреть на традиционные действа, послушать национальные Яновы песни.
В д. Рыжково до сих пор справляют этот латышский праздник.
На праздник Лиго принято плести венки из цветов и березовых веток, пить домашнее пиво. Вокруг костра водят хороводы, в старину считалось, что это способствует хорошему урожаю. А влюбленные, взявшись за руки, прыгают через костер, если руки не расцепились, то совместная жизнь обещает быть долгой и дружной.
Ночью венки спускают на воду.
Лиго имеет древние языческие корни и схож со славянским праздником — ночь на Ивана Купалу.
Примечательно еще и то, что в деревне накануне праздника принято славить хозяек. Группа женщин ходит по дворам, осматривает огороды и поет протяжные песни хозяйке: «У Ивановны в огороде порядок: грядки политы, сорняки убраны. Лиго, Лиго! У хозяюшки будет добрый урожай. Лиго, Лиго!», и так далее. Если же хозяйка нерадивая, то она может услышать хулу в свой адрес.
Род папы — Груббе, фамилия звучит как немецкая, но они латыши.
Историческая справка: «Переселение латышей и латгальцев в Сибирь началось в начале XIX в. В 1802 — середине 1880-х гг. главным источником формирования латышской диаспоры в Сибири была уголовная и административная ссылка. Первой латышской деревней в Сибири считается колония Рыжково Камышенской волости Тюкалинского уезда Тобольской губернии, основанная предположительно в 1802–1803 гг. либо ингерманландскими финнами, либо латышами — участниками Каугурского восстания в Видземе весной 1802 года. С 1845 г. по указу Николая I все ссыльные лютеранского происхождения должны были селиться в Рыжково. В 1846 г. там проживали 900 человек, в 1859 г. — 1653 человека. Однако, большая часть ссыльных после отбывания наказания стремилась вернуться на родину. В дальнейшем область расселения латышей увеличилась. В 1861 г. на левом берегу Оми возникла латышская деревня Рига (Riga), в которой к 1864 г. проживало 25 семейств. В 1840-1850-х гг. возникают латышские поселения в Восточной Сибири. Латыши селились в районах по Енисею, а позднее — в областях Западной Сибири, примыкавших к Транссибирской магистрали».
Родители отца родились в Сибири в 1888 году в Омской области.
Мать — Груббе Евдокия Карловна, урожденная Калныньш, записана в свидетельстве о рождении на русский манер — Калнина.
Возможно, уже тут в Сибири таким же образом фамилия Груббе претерпела изменение. Но вполне может быть, предки были немцами, проживали на территории Латвии и говорили на латышском языке.
Родственники, живущие в Латвии, которые уехали на историческую родину после Великой Отечественной войны, носят фамилию Грубе (с одной «б»).
Род папы очень большой, чтобы написать обо всех, нужен отдельный труд. Потому не в обиду остальным, напишу лишь о некоторых.
В целом родня отличается степенностью, рассудительностью. Гордые, трудолюбивые. Замечательно поют, многие музицировали на различных музыкальных инструментах.
Старший из сыновей — Иван Иванович, 1912 г. р., ребенком застал революцию, гражданскую войну. В юности коллективизацию.
Наверное, в силу этого сложного времени не окончил ни одного класса, не умел читать и писать. Когда получал зарплату, а позднее пенсию, ставил вместе подписи крестик. Лишь в более зрелом возрасте научился писать свою фамилию печатными буквами. Однако очень любил когда ему читали вслух книги, газеты. Прекрасно разбирался в мерах веса, умел считать деньги. Сам водил мотоцикл с коляской, понимал показания спидометра.
Помню в его исполнении с душевным надрывом старинную песню «Кто потужит обо мне». Как реликвию хранят ее дочери Антонина и Любовь Ивановны. В 2011 г. посетила сестер в Воронеже. Когда пели они ее для меня на два голоса с подголосками, мороз гулял по коже!
Старшая из сестер — Наталья Ивановна, 1914 г. р. У тети Наташи был красивый особенный тембр голоса. Ее единственная дочь — Валентина Александровна Ведерникова до сих пор радует нас своим задушевным пением.
В роду папы много красивых людей внешностью и статью, особенно хороши собой мужчины. Чувствуется порода.
Все родственники рода Груббе, которых знала лично и из рассказов папы, наделены неординарным чувством юмора.
Так, например, папина сестра Мария Ивановна, проживавшая в Латвии, в городке Гулбене, работая в Риге на трикотажной фабрике, постоянно была окружена людьми, так как коллеги знали: опять Мария что-то «отчебучит» — насмешит весь коллектив. Тетя тоже хорошо пела, занималась в городском хоре.
Мне довелось увидеть тетю Марию один раз в жизни, будучи взрослой. Но каков зов крови: мне показалось, мы всю жизнь жили рядом, и это простое, душевное общение располагало, притягивало к ней. На прощание тетя дала мне наказ, который я запомнила на всю жизнь: «Соберешься замуж, напои избранника допьяна и посмотри, как он покажет себя». Советом тетушки я так и не воспользовалась, но есть в нем что-то определенно мудрое.
Под стать ей юмористом был брат Александр Иванович, 1927 г. р. Участник Великой Отечественной войны, дядя Саша после освобождения исторической родины остался там и женился на латышке. Примерно в 1963 г. он повез жену в Сибирь знакомить со своими родственниками. Супруга спросила, какие вещи ей стоит взять с собой, ведь она никогда не бывала в Сибири. Дядя, не моргнув глазом, уверил жену, что нужно взять теплые вязаные вещи. Что в Сибири им придется в буквальном смысле ходить в гости па лыжах и откапывать калитки и двери от нанесенного снега. Бедная женщина, уложив в чемодан самые теплые вещички, так и приехала в гости. В тот год в Сибири выдалось жаркое лето. Тетя Нина журила мужа: «Саша, но как же так можно?!» Он только смеялся в ответ.
Впрочем, дядя заслуживает отдельного повествования о себе. Это был очень интеллигентный, культурный, порядочный человек. Горячо любил свою жену и оберегал от житейских проблем. Построил большой дом, сам ухаживал за садом. Выращивал красивые цветы, плодоносящие деревья и кустарники, изготавливал великолепные наливки. Среди прочих у него была «фирменная» настойка на змее, которой он потчевал гостей строго дозировано — в миллилитрах.
Работал дядя Саша в органах, имел великолепную память. Обладал красивым каллиграфическим почерком. Как память храню новогоднюю открытку, подписанную его рукой нашей семье. В моем саду отдельной куртиной цветут крупные алые тюльпаны, привезенные папой от брата более тридцати лет назад. В год, когда дядя приезжал в Сибирь, мне было всего два года и я, к сожалению, не помню этого события.
После похорон жены дядя очень тосковал, участилась переписка с ним. Он прислал фотографию с могилы жены. К сожалению, не бывала на исторической родине, но живо интересуюсь историей, культурой, их укладом жизни, и ту фотографию рассмотрела под лупой. Скромный камень с золотыми буквами. Надпись по-европейски лаконична: «Grube Janina», даты жизни. А ниже выбито имя дяди и дата рождения, остается добавить дату смерти. Что это? Прихоть дяди Саши, ведь он так любил свою жену, что заранее обозначил себя на могильном камне? Однако дальнейшие исследования показали, что на соседних участках есть такие же надгробия. Значит, так принято. Красивый, символичный обычай!
Живые цветы в корзинах и вазах стоят только с одной стороны (видимо, там, где захоронение), маленькие грабельки в углу ограждения из черных цепей (разровнять песок от следов после посещения).
Когда дядя Саша стал плох здоровьем, мы, родственники-сибиряки, пытались поддержать его, как могли. Звонили, высылали письма и фотографии. Решилась позвонить ему и я. Назвалась, указав, что младшая дочь его брата Андрея. Дядя бодрым, красивым голосом с легким прибалтийским акцентом живо переспросил: «Это та девочка с большими голубыми глазами, что ходила под стол, когда мы приезжали?» Я была приятно удивлена и обрадована: какова память! Дядя Саша ушел из жизни в 2011 г. на восемьдесят пятом году.
Старшая дочь дяди Саши — Ирина, играет на аккордеоне.
Младшая сестра папы — Павлина Ивановна — профессиональный музыкант. Преподавала сольфеджио в музыкальной школе г. Тюмени.
Из отрицательных характеристик в роду доминирует вспыльчивость. Так, например, бабушка Евдокия Карловна, абсолютно безграмотная, но мудрая женщина, называла моего папу скабе путра, что в переводе с латышского означает «горячая каша». Какое точное, образное сравнение! Ведь горячей (кипящей) кашей можно сильно обжечься.
Горячим, вспыльчивым был и дед Иван Яковлевич. Когда бывал буйным в подпитии, бабушка звала на помощь свекра Якова (моего прадеда, примерно 1868 г. р.). Свекор приходил с кнутом, но применять его не приходилось: сын становился покладистым, как агнец божий. Это говорит о суровости предка и укладе семьи — воспитании детей в почитании к родителям.
Многое, изложенное выше, не предъявляю как факт, это лишь попытка докопаться до истины.