Ирина АНДРЕЕВА
Осколки радуги
Повести, рассказы
Отрезанный ломоть
Необходимость добыть документы для оформления пенсии заставила Алексея Павловича поехать на родину. Где-то порядка пяти-семи лет в начале трудовой деятельности он отработал в совхозе в полевой бригаде.
Давно, лет пятнадцать, не был в родной стороне, с тех пор, как схоронил родителей — отца, затем мать. В Петровке из родни остались двоюродный брат да родная племянница. Решил прямиком отправиться к брату, потом уж видно будет, рады ли будут родственники нежданному гостю, или решать дела да убираться восвояси.
Стояла ранняя весна, дороги уже просохли, но в кюветах еще держалась густая грязь. У дома брата старательно перешел канаву по проброшенным доскам. Едва тронул кольцо на калитке ограды, во дворе отчаянно затявкала-залилась собачонка. Поставил дорожный чемодан на скамеечку, прочно вросшую столбами-ножками в землю. Попытался подтянуться, заглянуть в ограду, ухватившись за верх тесовых ворот. Со второй попытки удалось выхватить взглядом просторный, убранный под метлу дворик. Собака теперь металась вдоль ворот явно не на привязи, распаляясь злобой.
— Братка! Эй, кто-нибудь, встречайте гостя непрошенного!
Кто-то глухо отозвался из глубины ограды. Послышались шаркающие шаги, затем строгий возглас:
— Тузик, пошел на место! Место, говорю!
Приоткрылась калитка. Алексей Павлович увидел сильно сдавшего брата Григория. Тот лишь с минуту вглядывался в лицо гостя, расплылся в улыбке.
— О-о-о, какие люди! Это как же ты удосужился?!
После бурной горячей встречи брат пригласил Алексея в дом. Заглянул в коридор, окликнул хозяйку:
— Валентина, встречай гостя! — и, обращаясь к брату, добавил: — А мы аккурат обедать собирались, — суетился, вроде даже заискивал перед гостем.
Едва Алексей ступил в просторный коридор, служащий одновременно верандой, на него пахнуло сладкой сдобой. Двери в дом открыты настежь, занавешены тюлем. Откинув шторку, навстречу вышла хозяйка — крепкая, статная женщина. Удивилась не меньше мужа:
— Алексей! Мы уж думали, забыл дорогу в отчий край. Скоро и навестить некого будет — вымирает деревня наша. — Однако вовремя ты, я только что стряпню из печи вынула.
После сытного деревенского обеда братья долго беседовали под навесом во дворе. Вспоминалось детство, годки, школьные годы, проделки, грёзы юности. Условились назавтра сходить на могилы родных, навестить племянницу. Время текло незаметно, однако часа в три Григорий стал беспокойно поглядывать на часы. Алексей перехватил взгляд брата, спросил:
— У тебя, может, дело какое срочное? Так я помогу, мне это в охотку.
— Срочное, — не стал выкручиваться Григорий, — в четыре часа сход граждан назначен, будем решать, как нынче скот пасти: в пастухи-то теперь неохотно нанимаются.
Алексей вызвался идти с братом:
— По деревне пройдусь, на людей посмотрю, может, узнаю кого, а кто и меня признает.
— Отчего же не признают? Деревенские люди незадачливые — помнят. Это который отрезанный ломоть, за огороды, слышь, уедет, а вернется, вроде не узнает никого, нос задирает. Ну, тогда и его будто не узнают. А у его грудь колесом: думает, взлетел высоко!
С автобуса Алексей Павлович шел центральной улицей, на сход с братом пошли иной дорогой. Алексей поражался переменам, запустению деревенских усадеб: от иных одни бугры полынью поросшие остались, на других — покосившиеся домики зияли пустыми глазницами окон. Провалившиеся крыши поросли зеленью.
— Вот и посмотри, браток, как крестьянство изничтожили! — поглядывая на реакцию Алексея, вставил Григорий.
Попутно объяснил брату, что с ликвидацией совхоза на селе канула и ветслужба. Раньше на частный скот был отдельный ветеринар, но уехал в поисках лучшей доли. С тех пор маются селяне без квалифицированной помощи. Тут три выбора: ехать за веттехником в район, врачевать самим, как бог на душу положит, как соседи подскажут, либо вывести поголовье под корень. К третьему варианту уже многие склонились. Кормов нет, пасти скот некому, за бесценок сдавать мясо, молоко невыгодно и обидно.
На перекрестке стояла лишь горстка народа — несколько женщин, трое мужчин. Братья поздоровались, им ответили вразнобой, откровенно рассматривали Алексея. Одна из женщин, та, что моложе, отделилась от собравшихся, шагнула навстречу, неуверенно произнесла:
— Дядь Лёша, это вы?
Алексей Павлович внимательно посмотрел в лицо женщины, улыбнулся, всплеснул руками:
— Олюшка! — с готовностью протянул руки, обнял, расцеловал племянницу, — ну вот, а мы с Григорием завтра до тебя собирались, вот и свиделись!
Оживились и другие, кто знал Алексея раньше. Расспрашивали о житье-бытье. Незнакомые наблюдали с любопытством. Алексей Павлович обратил внимание на мужчину с тощей сумкой-планшетом через плечо. Держался он как-то обособленно, почти не вступал в общий разговор.
Подошло еще человек пять с соседних улиц. Кто-то предложил начать, мол, ждать больше некого.
Дискуссия мало-помалу превращалась в спор. Кто сетовал на дороговизну и условия, которые предлагал пастух, кто выступал ему в защиту. Алексей не мог понять, кто из присутствующих пастух. Тихонько спросил у Григория:
— А пастух-то кто? Тот мужик с сумкой?
— Нет! — отчего-то усмехнулся брат. — Ветеринару нас объявился. Я тебе потом расскажу.
Громче всех галдели женщины. Самая бойкая и звонкоголосая выкрикивала:
— Просит дорого и продукты в придачу, а пасёт как?! Раньше вон дядя Витя каждую корову по имени-отчеству знал, а гурт какой большой был!
— Слова от него грубого не слыхивали, — подхватывает другая. — Он людей только на «вы» называл.
Кто-то вспоминает редкие случаи, когда корова телилась в поле, так дядя Витя отгонит стадо в сторону, дождется, чтобы она телка облизала, потом набросит на него лопатину, чтобы гнус не заел, и оберегает до вечера новорожденного вместе с матерью. Вечером лишь пригонит скот в деревню, ищет хозяйку, объяснит толково: там-то под кустом корова ваша и приплод с ней.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — не к месту вставил мужик с сумкой.
— Ни к селу, ни к городу эта поговорка, — это опять та бойкая бабенка, — так говорят, когда былое плохим поминают, а мы дядю Витю только добром и вспоминаем — царствие небесное! Жил человек, добросовестно выполнял свою работу, нам казалось, что так и надо, а ушел — спохватились. Теперь хоть добрым словом вспомнить…
— Так-то оно так, — возражают мужчины, — только дядя Витя на совхозном коне пас, а теперь пёхом. Вы сами-то попробуйте день эдак пополкать, мало не покажется! Мне дак этой жрачки не надо и денег не надо! Иной день солнце палит, иной дождь обложной зарядит.
Кивали согласно головам и, тоже, мол, верно. Пришлось согласиться со всеми условиями. Поутихли споры, люди один за другим расходились. Остались Григорий, Алексей и Ольга. Племянница приглашала дядю на ужин, Григорий упорствовал:
— Успеет к тебе, сегодня у нас собираемся.
Алексей перебил родственников:
— Нет, Григорий, давай так: сегодня отдохну с дороги, не надо никого собирать, я еще от обеда отойти не могу. Завтра первым рейсом в район, если улажу за день с этими справками, хорошо! Вечером и посидим, неважно у кого. Вы особо-то не беспокойтесь, подумаешь, барин приехал!
Григорий возразил брату:
— Мы же завтра на могилки собирались.
— Знаешь, дело в первую очередь. Завтра четверг, а вдруг за день не управлюсь, придется пятницу прихватить. Вот когда все улажу, я вольный казак.
На том порешили.
По дороге домой Алексей забыл спросить о ветеринаре. Зато встретил его утром на остановке автобуса. Мужик, как вчера, был со своей сумкой через плечо. Алексей Павлович чуть кивнул ему как вчерашнему знакомцу, но ветеринар отвернулся. В автобусе сел за спиной Алексея, явно не желая вступать в разговор.
В райцентре Алексей нашел архив и, к счастью, быстро получил требуемую справку. Оставалось убить чем-то время до обеденного рейса автобуса. Прогулялся по некогда знакомым, но изменившимся улочкам, добрел до военкомата, в котором призывался на срочную службу много лет тому назад.
Вернулся на автовокзал, занял очередь в кассу и тут увидел ветеринара. Он сидел в самом углу и довольно громко разговаривал с соседом. До отправки автобуса оставалось полчаса. Алексей оглянулся в поисках свободного места и обнаружил его рядом с мужиком, который беседовал с ветеринаром. Он сел и волей неволей стал свидетелем их разговора.
— Хватает, поди, работы-то? — спрашивал мужик у ветеринара.
— Отбоя нет, особливо поздней осенью по предзимью, — отвечал тот.
— И что, у тебя инструмент имеется? — не унимался мужик, указав на сумку.
Вместо ответа ветеринар сбросил с плеча лямку, откинул клапан сумки и вынул из нее огромный тесак. Тотчас спрятал обратно и прокомментировал:
— Вот, самый главный струмент!
Собеседник хохотнул:
— Ну, ты, мужик, и даешь! Я ведь правда подумал, что ты лекарь, а ты, выходит, по забою мастер?!
— По забою, не по забою, а самое верное лекарство от всех болестей.
Мужик смеялся теперь открыто:
— Однако хват ты, парень!
Вечером собрались всей родней у Ольги. В приглашенных оказалась бойкая вчерашняя женщина с мужем, сестра и зять Ольгиного мужа, Григорий и Валентина. Стол ломился от яств, хозяйка щедро угощала, хозяин пригласил выпить за приезд дяди. Дружно выпили. Разговор становился все оживленнее. Алексей рассказал, что ехал с ветеринаром и на вокзале сидел рядом. Передал его беседу с мужиком.
— Терпеть его не могу! — отозвалась Елена, веселая, бойкая женщина. — Ходит с одним ножом, а называет себя ветеринаром. Высокомерия полные штаны.
— Перекати поле, — вставил ее муж. — У него там не один нож, штуки три разных и оселок.
Григорий почесал в затылке:
— Не крестьянин — отрезанный ломоть. Дело-то нужное делает и толково, говорят. Оно вот, веришь, Алексей, мы ведь с мальства приучены: растишь скотину, а придет время — на убой её. Только иной раз рука не поднимается, жалко, сам ведь взрастил. Особливо покармушек, которых из соски выкармливал, пестовал. У нас одна овца кажный год двойню, а то и тройню приносит. А выкормить-то всех не под силу, вот самого слабого матка и не принимает. Это же природа, ее не обманешь — естественный отбор. Валентина возится с ними, домой заносит, из бутылки коровьим молочком, взваром травяным потчует. Они, как ребятишки, ручными становятся. Смотришь, к осени ярочка или баран куда с добром вырастет! Как такого не жалко?! А ему, ветеринару этому, хоть чёрта подай, без души он, без жалости. Где-нибудь на живодёрне подвизался.
— А сам-то он скотину держит? — спросил Алексей.
За столом загалдели осуждающе:
— На что ему?! Он за убой натуральным продуктом берет. Какой лучше кусок оттяпает, тесак оботрет и в сумку. От денег тоже не отказывается, от стола — выпить не дурак!
— Ну его к шутам, нашли об ком говорить, давайте выпьем за здоровье и песню споем, — предложила Валентина.
— Скотину под нож, скоро и нас всех под нож! — не унимался муж Ольги.
— Никому мы не нужны, — поддержала Ольга мужа.
Алексей вынужден был признать, что деревня сильно обезлюдела, будто Мамай прошел. Наверное, после войны такая разруха была, так тогда была объективная причина. Куда смотрит правительство?! Кто страну кормить будет, если крестьянство истребят?
— Вот именно! — подхватила Елена. — Ладно вы, Алексей Павлович, отрезанный ломоть, всю жизнь в городе, от деревенской жизни отвыкли. А нам-то куда деваться? Мы ведь никуда уезжать не хотим, но нас поставили в такие условия, что скоро последнего лишимся. Была бы работа, многие из наших детей готовы в деревне остаться, разве легко им в городе жизнь свою устроить?
У Алексея неприятно шевельнулось под ложечкой: уже третий раз за вторые сутки услышал он эти слова — отрезанный ломоть. Теперь клеймо приклеили лично к нему. Но что он мог ответить этой женщине, посвятившей жизнь сельскому труду? Она вправе судить так. Ведь в отличие от него и многих других не уехала, не искала лучшей доли, все беды приняла и разделила вместе с деревней.
Вскоре мужики вышли на крыльцо перекурить. Алексей Павлович давно избавился от этой пагубной привычки, но пошел с земляками за компанию.
Женщины в доме затянули застольную песню. Пели стройно на два голоса. Алексей невольно заслушался, давно не слышал простого душевного пения.
Ни одно застолье в былые, еще не столь далекие, годы не обходилось без хорошей песни. Но минули те времена, и в большинстве городских квартир проходят они либо «под магнитофон», либо «под телевизор». Поблекли краски праздников, потеряв что-то неуловимо теплое, трепетное, что невозможно описать словами. Но, оказывается, жива песня на селе!
Вернулся за стол, даже пытался подпевать. Пропели одну, завели новую. Вернулись мужчины, поддержали слабую половину. Кто-то запел задорную, все охотно подхватили. И разгладились морщинки, залучились глаза, будто не было только что невеселого разговора и груза проблем за плечами. У Алексея невольно всплыли из памяти некрасовские слова: «Пройдет по жилкам чарочка, и рассмеется добрая крестьянская душа». Будто в ответ на его мысли хозяева вновь предложили гостям выпить. Алексей поднял рюмку, жестом пригласил мужа Елены, кивнул и ей:
— А вы, Елена, с нами выпьете?
Елена вскинула голову:
— Почему нет?! Наша Алёнушка пьет до донышка, стопочку переворачивает, по темечку поколачивает, а пьяной никогда не бывает!
Расходились за полночь. Тепло прощались за воротами. Ольга оставляла Алексея ночевать, Григорий настаивал пойти к нему. Алексею Павловичу приятно было осознавать, что ему тут рады, он смеялся:
— Ладно, братка, уважу племянницу, а завтра после кладбища у тебя останусь, в воскресенье отчалю.
В дорогу Алексея собирали основательно. Чемодан трещал по швам от гостинцев. От половины подарков он отказался:
— Что вы, мне чуть не трое суток пилить, все попортится! Я вот не решаюсь спросить: супруга моя давно самовар на дачу просит, настоящий, угольный. Сколько на рынке гляжу, старые самовары редко бывают, и цена с тремя нолями, а современные пальцем проткнуть можно.
— Ничего хитрого, сейчас все так: ситец, как марля, а марля — одноразовая паутина. Самовар мы тебе добудем!
Григорий упаковал «добытый» самовар в свой рюкзак.
— Еще одна память обо мне будет.
В рюкзак же Валентина уложила стряпню и другую еду в дорогу. Вот так «налегке» проводили гостя на автобус.
Алексей Павлович возвращался в приподнятом настроении. Под перестук вагонных колес много думал, вспоминал, как тепло его приняли на родине. Подмывало сделать что-то существенное для живущих там людей. На этой волне пришла в голову мысль: надо написать Президенту открытое письмо с подписями.
Весь оставшийся путь Алексей мысленно писал послание. Однако чувствовал, надо как-то иначе, официальнее что ли. Его опять озарила мысль: обратиться к начальнику, он мужик-дока, грамотный и дотошный.
Дома с восторгом докладывал жене о поездке. Марина самовару обрадовалась, к идее письма, когда Алексей поделился, отнеслась скептически, только что у виска пальцем не покрутила. На хваленую стряпню Валентины сморщила нос:
— Зачем печь в таком количестве? Я ее выброшу, мято-перемято все. Вон кулинария рядом, каждый день свежей бери.
— Я тебе выброшу! Что ты сравниваешь?! У них же все натуральное. — Алексей сам выложил булочки и шаньги в вазочку, оставил на столе.
К утру, вся выпечка засохла. Алексей с досадой подумал: «Отрезанный ломоть, нужно было полотенчиком накрыть и в холодильник убрать!»
Отпуск еще не закончился, но поутру он спешил на рабочее место. Удачно встретился и побеседовал с начальником. Подошел издалека, выспросил, какого тот сословия, откуда родом. Начальник откровенно признался, что тоже деревенский:
— Ах, Алексей Павлович, дорогой! Моей-то деревеньки еще при Советах не стало. Практиковали тогда укрупнение совхозов за счет слияния малых деревень. Переехали мы с родителями, стариков перевезли. Я совсем еще пацаном был. Радовался новым друзьям, большой школе. Родители тоже быстро прижились, работа на новом месте затянула. А вот старики наши быстро сгорели, все домой просились. Помню, подсмеивался я над ними, дурачок неразумный: ветер в голове в дырку попикивал. Теперь вот все сполна понимаю, только поздно! Напишем, Алексей Павлович, обязательно напишем. Обмозгую это дело хорошенько, с нужным человечком свяжусь.
Алексей Павлович опять шел домой окрыленным. Через неделю вышел на работу. Секретарь по селекторной связи вызвала его в кабинет директора. Алексей Павлович был уверен, что шеф передаст ему сейчас текст письма, посмотри мол. С тем и в кабинет явился. Директор взглянул недружелюбно:
— Какое письмо, Алексей Павлович?! Горим: поставщики срок поставки продукции срывают, а ты о какой-то деревне в лаптях беспокоишься! Давай-ка быстренько на базу подрядчика! Одна нога тут, другая там!
Через неделю и Алексей Павлович начисто забыл о письме — закрутили, завертели рабочие будни. Лишь в бессонные ночи с ностальгией вспоминал о деревенской родне, с угрызением совести клеймил себя: «Отрезанный ты ломоть, Алексей Павлович!»
Ирина АНДРЕЕВА
Осколки радуги
Повести, рассказы
Отрезанный ломоть
Необходимость добыть документы для оформления пенсии заставила Алексея Павловича поехать на родину. Где-то порядка пяти-семи лет в начале трудовой деятельности он отработал в совхозе в полевой бригаде.
Давно, лет пятнадцать, не был в родной стороне, с тех пор, как схоронил родителей — отца, затем мать. В Петровке из родни остались двоюродный брат да родная племянница. Решил прямиком отправиться к брату, потом уж видно будет, рады ли будут родственники нежданному гостю, или решать дела да убираться восвояси.
Стояла ранняя весна, дороги уже просохли, но в кюветах еще держалась густая грязь. У дома брата старательно перешел канаву по проброшенным доскам. Едва тронул кольцо на калитке ограды, во дворе отчаянно затявкала-залилась собачонка. Поставил дорожный чемодан на скамеечку, прочно вросшую столбами-ножками в землю. Попытался подтянуться, заглянуть в ограду, ухватившись за верх тесовых ворот. Со второй попытки удалось выхватить взглядом просторный, убранный под метлу дворик. Собака теперь металась вдоль ворот явно не на привязи, распаляясь злобой.
— Братка! Эй, кто-нибудь, встречайте гостя непрошенного!
Кто-то глухо отозвался из глубины ограды. Послышались шаркающие шаги, затем строгий возглас:
— Тузик, пошел на место! Место, говорю!
Приоткрылась калитка. Алексей Павлович увидел сильно сдавшего брата Григория. Тот лишь с минуту вглядывался в лицо гостя, расплылся в улыбке.
— О-о-о, какие люди! Это как же ты удосужился?!
После бурной горячей встречи брат пригласил Алексея в дом. Заглянул в коридор, окликнул хозяйку:
— Валентина, встречай гостя! — и, обращаясь к брату, добавил: — А мы аккурат обедать собирались, — суетился, вроде даже заискивал перед гостем.
Едва Алексей ступил в просторный коридор, служащий одновременно верандой, на него пахнуло сладкой сдобой. Двери в дом открыты настежь, занавешены тюлем. Откинув шторку, навстречу вышла хозяйка — крепкая, статная женщина. Удивилась не меньше мужа:
— Алексей! Мы уж думали, забыл дорогу в отчий край. Скоро и навестить некого будет — вымирает деревня наша. — Однако вовремя ты, я только что стряпню из печи вынула.
После сытного деревенского обеда братья долго беседовали под навесом во дворе. Вспоминалось детство, годки, школьные годы, проделки, грёзы юности. Условились назавтра сходить на могилы родных, навестить племянницу. Время текло незаметно, однако часа в три Григорий стал беспокойно поглядывать на часы. Алексей перехватил взгляд брата, спросил:
— У тебя, может, дело какое срочное? Так я помогу, мне это в охотку.
— Срочное, — не стал выкручиваться Григорий, — в четыре часа сход граждан назначен, будем решать, как нынче скот пасти: в пастухи-то теперь неохотно нанимаются.
Алексей вызвался идти с братом:
— По деревне пройдусь, на людей посмотрю, может, узнаю кого, а кто и меня признает.
— Отчего же не признают? Деревенские люди незадачливые — помнят. Это который отрезанный ломоть, за огороды, слышь, уедет, а вернется, вроде не узнает никого, нос задирает. Ну, тогда и его будто не узнают. А у его грудь колесом: думает, взлетел высоко!
С автобуса Алексей Павлович шел центральной улицей, на сход с братом пошли иной дорогой. Алексей поражался переменам, запустению деревенских усадеб: от иных одни бугры полынью поросшие остались, на других — покосившиеся домики зияли пустыми глазницами окон. Провалившиеся крыши поросли зеленью.
— Вот и посмотри, браток, как крестьянство изничтожили! — поглядывая на реакцию Алексея, вставил Григорий.
Попутно объяснил брату, что с ликвидацией совхоза на селе канула и ветслужба. Раньше на частный скот был отдельный ветеринар, но уехал в поисках лучшей доли. С тех пор маются селяне без квалифицированной помощи. Тут три выбора: ехать за веттехником в район, врачевать самим, как бог на душу положит, как соседи подскажут, либо вывести поголовье под корень. К третьему варианту уже многие склонились. Кормов нет, пасти скот некому, за бесценок сдавать мясо, молоко невыгодно и обидно.
На перекрестке стояла лишь горстка народа — несколько женщин, трое мужчин. Братья поздоровались, им ответили вразнобой, откровенно рассматривали Алексея. Одна из женщин, та, что моложе, отделилась от собравшихся, шагнула навстречу, неуверенно произнесла:
— Дядь Лёша, это вы?
Алексей Павлович внимательно посмотрел в лицо женщины, улыбнулся, всплеснул руками:
— Олюшка! — с готовностью протянул руки, обнял, расцеловал племянницу, — ну вот, а мы с Григорием завтра до тебя собирались, вот и свиделись!
Оживились и другие, кто знал Алексея раньше. Расспрашивали о житье-бытье. Незнакомые наблюдали с любопытством. Алексей Павлович обратил внимание на мужчину с тощей сумкой-планшетом через плечо. Держался он как-то обособленно, почти не вступал в общий разговор.
Подошло еще человек пять с соседних улиц. Кто-то предложил начать, мол, ждать больше некого.
Дискуссия мало-помалу превращалась в спор. Кто сетовал на дороговизну и условия, которые предлагал пастух, кто выступал ему в защиту. Алексей не мог понять, кто из присутствующих пастух. Тихонько спросил у Григория:
— А пастух-то кто? Тот мужик с сумкой?
— Нет! — отчего-то усмехнулся брат. — Ветеринару нас объявился. Я тебе потом расскажу.
Громче всех галдели женщины. Самая бойкая и звонкоголосая выкрикивала:
— Просит дорого и продукты в придачу, а пасёт как?! Раньше вон дядя Витя каждую корову по имени-отчеству знал, а гурт какой большой был!
— Слова от него грубого не слыхивали, — подхватывает другая. — Он людей только на «вы» называл.
Кто-то вспоминает редкие случаи, когда корова телилась в поле, так дядя Витя отгонит стадо в сторону, дождется, чтобы она телка облизала, потом набросит на него лопатину, чтобы гнус не заел, и оберегает до вечера новорожденного вместе с матерью. Вечером лишь пригонит скот в деревню, ищет хозяйку, объяснит толково: там-то под кустом корова ваша и приплод с ней.
— Кто старое помянет, тому глаз вон, — не к месту вставил мужик с сумкой.
— Ни к селу, ни к городу эта поговорка, — это опять та бойкая бабенка, — так говорят, когда былое плохим поминают, а мы дядю Витю только добром и вспоминаем — царствие небесное! Жил человек, добросовестно выполнял свою работу, нам казалось, что так и надо, а ушел — спохватились. Теперь хоть добрым словом вспомнить…
— Так-то оно так, — возражают мужчины, — только дядя Витя на совхозном коне пас, а теперь пёхом. Вы сами-то попробуйте день эдак пополкать, мало не покажется! Мне дак этой жрачки не надо и денег не надо! Иной день солнце палит, иной дождь обложной зарядит.
Кивали согласно головам и, тоже, мол, верно. Пришлось согласиться со всеми условиями. Поутихли споры, люди один за другим расходились. Остались Григорий, Алексей и Ольга. Племянница приглашала дядю на ужин, Григорий упорствовал:
— Успеет к тебе, сегодня у нас собираемся.
Алексей перебил родственников:
— Нет, Григорий, давай так: сегодня отдохну с дороги, не надо никого собирать, я еще от обеда отойти не могу. Завтра первым рейсом в район, если улажу за день с этими справками, хорошо! Вечером и посидим, неважно у кого. Вы особо-то не беспокойтесь, подумаешь, барин приехал!
Григорий возразил брату:
— Мы же завтра на могилки собирались.
— Знаешь, дело в первую очередь. Завтра четверг, а вдруг за день не управлюсь, придется пятницу прихватить. Вот когда все улажу, я вольный казак.
На том порешили.
По дороге домой Алексей забыл спросить о ветеринаре. Зато встретил его утром на остановке автобуса. Мужик, как вчера, был со своей сумкой через плечо. Алексей Павлович чуть кивнул ему как вчерашнему знакомцу, но ветеринар отвернулся. В автобусе сел за спиной Алексея, явно не желая вступать в разговор.
В райцентре Алексей нашел архив и, к счастью, быстро получил требуемую справку. Оставалось убить чем-то время до обеденного рейса автобуса. Прогулялся по некогда знакомым, но изменившимся улочкам, добрел до военкомата, в котором призывался на срочную службу много лет тому назад.
Вернулся на автовокзал, занял очередь в кассу и тут увидел ветеринара. Он сидел в самом углу и довольно громко разговаривал с соседом. До отправки автобуса оставалось полчаса. Алексей оглянулся в поисках свободного места и обнаружил его рядом с мужиком, который беседовал с ветеринаром. Он сел и волей неволей стал свидетелем их разговора.
— Хватает, поди, работы-то? — спрашивал мужик у ветеринара.
— Отбоя нет, особливо поздней осенью по предзимью, — отвечал тот.
— И что, у тебя инструмент имеется? — не унимался мужик, указав на сумку.
Вместо ответа ветеринар сбросил с плеча лямку, откинул клапан сумки и вынул из нее огромный тесак. Тотчас спрятал обратно и прокомментировал:
— Вот, самый главный струмент!
Собеседник хохотнул:
— Ну, ты, мужик, и даешь! Я ведь правда подумал, что ты лекарь, а ты, выходит, по забою мастер?!
— По забою, не по забою, а самое верное лекарство от всех болестей.
Мужик смеялся теперь открыто:
— Однако хват ты, парень!
Вечером собрались всей родней у Ольги. В приглашенных оказалась бойкая вчерашняя женщина с мужем, сестра и зять Ольгиного мужа, Григорий и Валентина. Стол ломился от яств, хозяйка щедро угощала, хозяин пригласил выпить за приезд дяди. Дружно выпили. Разговор становился все оживленнее. Алексей рассказал, что ехал с ветеринаром и на вокзале сидел рядом. Передал его беседу с мужиком.
— Терпеть его не могу! — отозвалась Елена, веселая, бойкая женщина. — Ходит с одним ножом, а называет себя ветеринаром. Высокомерия полные штаны.
— Перекати поле, — вставил ее муж. — У него там не один нож, штуки три разных и оселок.
Григорий почесал в затылке:
— Не крестьянин — отрезанный ломоть. Дело-то нужное делает и толково, говорят. Оно вот, веришь, Алексей, мы ведь с мальства приучены: растишь скотину, а придет время — на убой её. Только иной раз рука не поднимается, жалко, сам ведь взрастил. Особливо покармушек, которых из соски выкармливал, пестовал. У нас одна овца кажный год двойню, а то и тройню приносит. А выкормить-то всех не под силу, вот самого слабого матка и не принимает. Это же природа, ее не обманешь — естественный отбор. Валентина возится с ними, домой заносит, из бутылки коровьим молочком, взваром травяным потчует. Они, как ребятишки, ручными становятся. Смотришь, к осени ярочка или баран куда с добром вырастет! Как такого не жалко?! А ему, ветеринару этому, хоть чёрта подай, без души он, без жалости. Где-нибудь на живодёрне подвизался.
— А сам-то он скотину держит? — спросил Алексей.
За столом загалдели осуждающе:
— На что ему?! Он за убой натуральным продуктом берет. Какой лучше кусок оттяпает, тесак оботрет и в сумку. От денег тоже не отказывается, от стола — выпить не дурак!
— Ну его к шутам, нашли об ком говорить, давайте выпьем за здоровье и песню споем, — предложила Валентина.
— Скотину под нож, скоро и нас всех под нож! — не унимался муж Ольги.
— Никому мы не нужны, — поддержала Ольга мужа.
Алексей вынужден был признать, что деревня сильно обезлюдела, будто Мамай прошел. Наверное, после войны такая разруха была, так тогда была объективная причина. Куда смотрит правительство?! Кто страну кормить будет, если крестьянство истребят?
— Вот именно! — подхватила Елена. — Ладно вы, Алексей Павлович, отрезанный ломоть, всю жизнь в городе, от деревенской жизни отвыкли. А нам-то куда деваться? Мы ведь никуда уезжать не хотим, но нас поставили в такие условия, что скоро последнего лишимся. Была бы работа, многие из наших детей готовы в деревне остаться, разве легко им в городе жизнь свою устроить?
У Алексея неприятно шевельнулось под ложечкой: уже третий раз за вторые сутки услышал он эти слова — отрезанный ломоть. Теперь клеймо приклеили лично к нему. Но что он мог ответить этой женщине, посвятившей жизнь сельскому труду? Она вправе судить так. Ведь в отличие от него и многих других не уехала, не искала лучшей доли, все беды приняла и разделила вместе с деревней.
Вскоре мужики вышли на крыльцо перекурить. Алексей Павлович давно избавился от этой пагубной привычки, но пошел с земляками за компанию.
Женщины в доме затянули застольную песню. Пели стройно на два голоса. Алексей невольно заслушался, давно не слышал простого душевного пения.
Ни одно застолье в былые, еще не столь далекие, годы не обходилось без хорошей песни. Но минули те времена, и в большинстве городских квартир проходят они либо «под магнитофон», либо «под телевизор». Поблекли краски праздников, потеряв что-то неуловимо теплое, трепетное, что невозможно описать словами. Но, оказывается, жива песня на селе!
Вернулся за стол, даже пытался подпевать. Пропели одну, завели новую. Вернулись мужчины, поддержали слабую половину. Кто-то запел задорную, все охотно подхватили. И разгладились морщинки, залучились глаза, будто не было только что невеселого разговора и груза проблем за плечами. У Алексея невольно всплыли из памяти некрасовские слова: «Пройдет по жилкам чарочка, и рассмеется добрая крестьянская душа». Будто в ответ на его мысли хозяева вновь предложили гостям выпить. Алексей поднял рюмку, жестом пригласил мужа Елены, кивнул и ей:
— А вы, Елена, с нами выпьете?
Елена вскинула голову:
— Почему нет?! Наша Алёнушка пьет до донышка, стопочку переворачивает, по темечку поколачивает, а пьяной никогда не бывает!
Расходились за полночь. Тепло прощались за воротами. Ольга оставляла Алексея ночевать, Григорий настаивал пойти к нему. Алексею Павловичу приятно было осознавать, что ему тут рады, он смеялся:
— Ладно, братка, уважу племянницу, а завтра после кладбища у тебя останусь, в воскресенье отчалю.
В дорогу Алексея собирали основательно. Чемодан трещал по швам от гостинцев. От половины подарков он отказался:
— Что вы, мне чуть не трое суток пилить, все попортится! Я вот не решаюсь спросить: супруга моя давно самовар на дачу просит, настоящий, угольный. Сколько на рынке гляжу, старые самовары редко бывают, и цена с тремя нолями, а современные пальцем проткнуть можно.
— Ничего хитрого, сейчас все так: ситец, как марля, а марля — одноразовая паутина. Самовар мы тебе добудем!
Григорий упаковал «добытый» самовар в свой рюкзак.
— Еще одна память обо мне будет.
В рюкзак же Валентина уложила стряпню и другую еду в дорогу. Вот так «налегке» проводили гостя на автобус.
Алексей Павлович возвращался в приподнятом настроении. Под перестук вагонных колес много думал, вспоминал, как тепло его приняли на родине. Подмывало сделать что-то существенное для живущих там людей. На этой волне пришла в голову мысль: надо написать Президенту открытое письмо с подписями.
Весь оставшийся путь Алексей мысленно писал послание. Однако чувствовал, надо как-то иначе, официальнее что ли. Его опять озарила мысль: обратиться к начальнику, он мужик-дока, грамотный и дотошный.
Дома с восторгом докладывал жене о поездке. Марина самовару обрадовалась, к идее письма, когда Алексей поделился, отнеслась скептически, только что у виска пальцем не покрутила. На хваленую стряпню Валентины сморщила нос:
— Зачем печь в таком количестве? Я ее выброшу, мято-перемято все. Вон кулинария рядом, каждый день свежей бери.
— Я тебе выброшу! Что ты сравниваешь?! У них же все натуральное. — Алексей сам выложил булочки и шаньги в вазочку, оставил на столе.
К утру, вся выпечка засохла. Алексей с досадой подумал: «Отрезанный ломоть, нужно было полотенчиком накрыть и в холодильник убрать!»
Отпуск еще не закончился, но поутру он спешил на рабочее место. Удачно встретился и побеседовал с начальником. Подошел издалека, выспросил, какого тот сословия, откуда родом. Начальник откровенно признался, что тоже деревенский:
— Ах, Алексей Павлович, дорогой! Моей-то деревеньки еще при Советах не стало. Практиковали тогда укрупнение совхозов за счет слияния малых деревень. Переехали мы с родителями, стариков перевезли. Я совсем еще пацаном был. Радовался новым друзьям, большой школе. Родители тоже быстро прижились, работа на новом месте затянула. А вот старики наши быстро сгорели, все домой просились. Помню, подсмеивался я над ними, дурачок неразумный: ветер в голове в дырку попикивал. Теперь вот все сполна понимаю, только поздно! Напишем, Алексей Павлович, обязательно напишем. Обмозгую это дело хорошенько, с нужным человечком свяжусь.
Алексей Павлович опять шел домой окрыленным. Через неделю вышел на работу. Секретарь по селекторной связи вызвала его в кабинет директора. Алексей Павлович был уверен, что шеф передаст ему сейчас текст письма, посмотри мол. С тем и в кабинет явился. Директор взглянул недружелюбно:
— Какое письмо, Алексей Павлович?! Горим: поставщики срок поставки продукции срывают, а ты о какой-то деревне в лаптях беспокоишься! Давай-ка быстренько на базу подрядчика! Одна нога тут, другая там!
Через неделю и Алексей Павлович начисто забыл о письме — закрутили, завертели рабочие будни. Лишь в бессонные ночи с ностальгией вспоминал о деревенской родне, с угрызением совести клеймил себя: «Отрезанный ты ломоть, Алексей Павлович!»