Ирина Андреева
Сто первый снег
Повесть и рассказы.
Самосуд
Деревенские девчата — двоюродные сёстры: Люба и Галка приехали в таёжный посёлок Елань на шестимесячные курсы киномехаников. Ветка, родная младшая сестра Любы, поступила на первый курс в городском педучилище. К старшим в Елань приезжала на выходных, навестить, развеять грусть-тоску, уж больно тосковали они все по родной деревне.
Света-Ветка, смелая, отчаянная непоседа, наставляла старших, журила за излишнюю деревенскую скромность и даже забитость. Сёстры снисходительно улыбались, иногда Люба, пресекала Ветку:
— Разошёлся педагог, погоди, сопли на кулак помотаешь, не то запоёшь! Мы в городе уже лиха хватили, да, Галя? Недаром обратно в деревню рванули: где родился, там пригодился. Нам бы ещё эти курсы поскорее закончить, больше никуда не поеду!
Скромная Галина только кивает головой.
Ветка не унимается:
— Запою, но вашу недоразвитость не понимаю и повторять не собираюсь.
— Ох, ты, развитая ты наша! — не уступала Люба.
— Да я не в том смысле, будто вы тупые. Я про то, например, что вам больше всех надо, особенно тебе, Любаха!
— Что ты имеешь в виду, без году неделя педагог?
— А то! Вот вселились вы в эту общагу, тьфу, мухосрач какой-то, а не общежитие! И давай порядки наводить. Оно вам надо? Тут годами никто ничего не делает.
— По твоему мы должны жить как свиньи? Что, плохо у нас? А как было, ты видела? Не видела, так загляни в соседние комнаты. Мы с Галей чуть ума не лишились: как тут жить?
— Ну, ладно в своей комнате, — смягчается Ветка, — я бы тоже не стала в таком бедламе жить. Так ведь вам надо и в соседних порядки наводить. Вот какого чёрта? Кто тебя просил у этих мужиков мыть, кухню драить?! Дуся ты и есть Дуся!
— Да жалко мне их стало. Мужики ведь, что с них взять? Что я переломилась? Не люблю грязь!
— Вот в этом ты вся! А себя хоть чуть-чуть любить надо и цену себе знать. Нет, лучше мы будем ходить в поломойки к каким-то залётным наниматься!
— Ну, хватит! — сердится Люба, — К кому это мы нанимались? По простоте душевной полы вымыли пару раз.
— Вот-вот, простота, говорят, хуже воровства. Дуры вы неисправимые! Люблю я вас, потому и выступаю.
— Ладно ругаться, — смягчает спор Галина, — Идёмте чай пить, я манник испекла.
Девчата вечеряют за чаем, тихонько в полголоса поют песни. Но раззадорившись уже не замечают, как голоса их крепнут и красиво на два голоса выводят «Тонкую рябину». За стенкой что-то звучно падает, раздаётся отчаянный шёпот:
— Тише ты, увалень, послушай, как девчонки красиво поют! Деревенские, хорошие девушки.
В ответ бубнят что-то бессвязное. Девчата замолкают, тихонько укладываются спать. Любе не спится, тогда как Ветка — дорогая сестрёнка, неугомонный взъерошенный воробей уже посапывает. Люба думает о том, что Света во многом права, но перевоспитать себя уже не в силах. Она сама очень тревожится за младшую сестрёнку: как-то она там в большом городе? Отчаянная, не даст себя в обиду. Да ведь смотря какая ситуация.
Вспоминает, как приехали с Галей в посёлок, отыскали Школу кадров, сдали документы и отправились по указанному адресу, вселяться в комнату.
Общежитие — заезжий дом старинной постройки, находится в центре села. Перекошенный барак в два этажа, собранный из шпал, выглядел нелепой громадиной среди низеньких уютных домов и усадеб крестьянского типа. Несообразно узкие готические окна венчались высокими наличниками, с давно потрескавшейся, облупленной краской. Выщербленный, неокрашенный пол, грязные, рассохшиеся двери с ветхими косяками. Жилым числился только второй этаж. На первом был устроен материальный склад, хозяйственные комнаты, коморки коменданта и сторожа.
На втором пять жилых комнат, умывальник, общая кухня с раковиной и водопроводом. Был и «красный уголок» с телевизором и большим бильярдным столом.
Комендант Михеич на скрипучем протезе, такой же ветхий, как это здание, с трудом поднялся по расшатанной деревянной лестнице, открыл комнату напротив кухни. Из помещения повеяло застоявшимся нежилым духом. В комнате ущербно как и во всём здании: грязные, прокуренные стены, засиженные мухами стёкла окна. Неопределенного цвета портьера, болталась на двух крючках. Грязная чугунная батарея под окном. Две кровати напротив, застланные застиранным бельём, грубыми солдатскими одеялами. Тумбочки, стулья, стол и встроенный шкаф.
— Хором не имеем, чем богаты, тем и рады. Располагайтесь, дамочки. С правилами общежития ознакомьтесь, на дверях всё прописано.
На дверях действительно прикреплена какая-то инструкция. Ниже дверной ручки зияла большая дыра — брешь от врезного замка. Весь косяк был выщерблен, видимо замок менялся неоднократно. Девчата невольно переглянулись, но не сказали ни слова. Михеич опередил их мысли:
— Комната самая наилучшая, супротив кухни, опять же окно на природу. Кхе-кхе, — прокашлялся и заковылял проч.
Галина подошла к окну, засмеялась:
— Любка, посмотри вид на «море».
На заднем дворе пережившего век здания, находилась большая деревянная уборная на две секции «м» и «ж» и короб для мусора. Вместо ограждения границу двора выделял небольшой ров. Далее простиралась ярко украшенная осенью поляна с редкими чахлыми ёлочками, упирающаяся на горизонте в сосняк.
Поразмыслив, девчонки отправились искать хозяйственный магазин. Вернулись с полными авоськами, и намерением немедленно приступить к уборке комнаты. С Михеича стребовали ведро и ветошь, бачок для извести.
Известь загасили на заднем дворе. Закипела работа: до глубокой ночи мыли, скребли, прихорашивали жилище. Пару раз поднимался ночной сторож Василий Иванович — пожилой мужчина возраста коменданта. Нахваливал новых постояльцев: «Народ тут бывает в основном залётный — «перекати поле». Разу ещё никто не вызвался ремонт делать. Это из каких вы мест, девицы?» Растроганный, предложил посильную помощь. Девчата попросили залатать дыру на двери. Сторож ушёл, но вскоре вернулся. На зияющую брешь набил картонную корочку от книги.
— Тут у меня материалу никакого не имеется, вот на первое время хоть так, — развёл руками. — Может, ещё какую услугу вам оказать?
Девушки попросили утюг, и крючки для портьеры. На этот раз он ушёл надолго. Вернулся всё же с утюгом. Сообщил порядок вещей:
— Тут всем Михеич распоряжается, это уж я у бабки на день выпросил, убедил, что жилички хорошие. М-да. Ну, что же, обживайтесь, девчата. Пока кроме вас никого нету, ждём со дня на день студентов, их в большие комнаты расселяем. Когда водителей-уборочников пришлют, когда строителей. Ночью спите спокойно, никто вас не тронет, ну, случай чего, дайте мне знать.
Ранним утром Галина наглаживала выстиранную штору, любовалась, как преобразилась комната, Люба готовила завтрак. Развесили портьеру, попили чай, отправились на занятия.
Пообедали в столовой при Школе кадров, заглянули на почту, пошли в общежитие.
Движимый любопытством, в дверь постучал Михеич.
— Открыто.
— Мать честная! — невольно воскликнул комендант. Он в недоумении разглядывал комнату. В глаза ему ярко светило солнце из промытого окна, чистая портьера, на подоконнике появился цветочный горшок с немудрёной садинкой — Любины старания. Стены и потолок сияли белизной и свежестью, чисто промытый пол. Над кроватями у девчат развешаны яркие репродукции картин русских художников. Михеич невольно попятился к двери, — Вот это новосёлы! А я к вам в обуви.
Довольные собой, девушки улыбались, приветливо пригласили:
— Проходите, проходите, может чайку сообразить?
— Спасибо, только из-за стола, — но всё же сел, — Не даром мне Василий Иваныч вас расписал. Ну, что же, похвально, девушки. Обращайтесь, если что: у нас всякая утварь в наличии имеется.
Девчонки зажили в общем-то мирно и беспечно, кабы не тоска по дому.
Через неделю в смежную с девушками комнату вселилась мужская бригада из шести человек. Не то геологи, не то геодезисты, изыскатели какие-то. Девчата стали вежливо здороваться с соседями, узнали их имена.
Самый старший — Андрей Ефремович, бригадир, высокий сухощавый мужчина с благородными чертами лица, несколько угрюмый с сиплым, простуженным голосом.
Клим и Георгий — приземистые, крепкие мужики сибирской породы, куртки на их груди всегда были нараспашку. Все трое годились девчонкам в отцы.
Яков и Павел — весёлые балагуры, лёгкие на подъём, среднего возраста, относились к девчатам как старшие братья. За глаза девчонки звали их Яшка и Пашка.
Лишь один был неопределённого возраста, коренастый увалень с большой головой, крупными губами и зубами, бегающими глазками. Звали его Митяй. Вот этого Митяя с его двусмысленными шуточками и сальными взглядами девчата невзлюбили, побаивались и старались избегать.
Утром рабочие очень рано выходили на работу, возвращались только вечером. Дверь в комнату при этом оставляли настежь открытой. Михеич ворчал иногда, поднявшись на этаж:
— Опять двери-окна нараспашку, украдут казённое имущество, а я отвечай!
Оказалось Андрей Ефремович страдал приступами астмы и не выносил табачного дыма, тогда как остальные нещадно смолили, бывало, на кухне и в «красном уголке». Ночами бригадир надсадно кашлял и выговаривал коллегам:
— Мужики, неужели нельзя курить в отведённых местах?
— Ефремыч, мы и так тут не курим, тебя само наше присутствие убивает. Извини, я совсем не могу без курева — уши пухнут.
Вот после этого сердобольная Люба решила впервые вымыть полы в комнате у мужчин. «Табак табаком, а пыль ведь тоже вредна», — рассудила она.
Девчата приходили с занятий в три-четыре часа пополудни, до конца смены соседей было достаточно времени, чтобы не путаться у них под ногами. Люба вытащила из батареи отопления пуд окурков — вот и табак! Сбрызнула веником пол, вымела и вымыла.
Утром Андрей Ефремович заглянул на кухню, где хлопотала Галина.
— Девушки, спасибо вам большое! Я сегодня спал как убитый, свежо в комнате стало.
— Это Люба, — с улыбкой отозвалась Галя.
— Значит, ей привет и низкий поклон! Замечательные вы, девушки! Эх, хозяюшки кому-то достанутся!
Жизнь в общежитии заметно оживилась с тех пор, как вселилась бригада. По вечерам в «красном уголке» бывало шумно — мужчины гоняли бильярдные шары, смотрели телевизор. Балагуры Яша и Паша играли на гитаре, пели. Михеич и сторож, проникшись к девчатам отчей любовью, заручились и у бригады опекой над соседками.
Ещё неделю спустя оставшиеся места в общежитии заняли студенты, прибывшие на уборку урожая. Жизнь в старинном здании теперь била ключом. Люба и Галя продолжали жить уединенно. Лишь иногда они ходили на вечерний киносеанс в поселковый Дом культуры, но в основном отсиживались в комнате, читали принесённую Василием Ивановичем подшивку роман-газеты.
В ясные погожие дни гуляли на природе: уходили к озеру, раскинувшему свои красноватые от залежей торфа воды. Озеро было окаймлено хвойными деревьями. Издали лес казался величественным и неприступным. Ели с голубоватым отливом устремляли высоко острые вершины, тогда как сосны вольготно раскидывали кроны, светились золотом стволов. Сёстрам, выросшим в краю лиственных пород, всё здесь было мило и любопытно глазу. Им хотелось побывать и в самом бору, но незнакомые места сдерживали этот порыв. Пару раз ночной сторож приносил им белые грибы на жарёху, которые оказались необычайно вкусными, обещал как-нибудь сводить в бор, но всё не находилось времени.
По вечерам в пятницу сёстры ждали из города Ветку. Делились новостями, вспоминали детство, пели песни и счастливые крепкой дружбой и преданностью, укладывались спать.
Ветка тоже знала уже всех соседей. Познакомилась с некоторыми студентами и пару раз убегала на танцы.
Наступила глубокая осень. Студенты съехали, бригада мужчин дорабатывала последнюю неделю, свёртывала изыскания.
У Гали заболела старенькая мама и она, отпросившись с занятий, в среду уехала домой, собиралась вернуться в воскресенье.
В субботу Люба вернулась с занятий рано. Вчера вечером она как всегда ждала Ветку, но та, занятая сдачей «хвостов» не приехала. Значит приедет сегодня. Люба видела из окна кухни рейсовый автобус и готова была бежать навстречу сестре в обеденный рейс, но она не явилась. Девушка затосковала и чтобы убить время решила опять навести порядок в комнате мужчин-соседей.
Подоткнув подол старого ситцевого платьица, она вымыла уже половину комнаты, когда за спиной услышала осторожные шаги. Не разгибаясь оглянулась, в дверях стол Митяй. Он закрыл за собой двери и теперь стремительно, одним прыжком оказался за спиной девушки, схватил её хищными упругими руками за бёдра.
— Ну, что, птаха, развлечёмся?
Люба вывернулась было, отскочила, но он вновь настиг, силой потащил на кровать:
— Чего ломаешься, строишь из себя? Я тебя сразу раскусил: ходишь, порядки наводишь, бестия, ищешь, к кому бы в постель прыгнуть да в жёнушки напроситься — обманули, мол, обесчестили, караул! А на самой печати ставить негде! Знаю я вашего брата, все вы хищницы!
Он пребольно выворачивал ей руки, лез слюнявым ртом к лицу, мощно и властно прижимал ногами её ноги. Она отчаянно выворачивала голову, хватала руками за челюсти, углы рта, пытаясь причинить ему боль и таким образом образумить. Всё её существо охватила волна отвращения, страха, она не могла сделать полный вдох — сильнейший спазм перехватил горло и лёгкие. Не было сил кричать, а он одной рукой уже рвал хлипкий ситец на груди девушки, другой задирал подол, больно тискал бёдра, давил локтем на солнечное сплетение. Любе удалось на какое-то время ослабить его напор и она отчаянно изо всех сил крикнула.
— Ори, дура, теперь не отвертишься! Расслабься, тебе же по кайфу будет! Ах, какая ты аппетитная! А-а-х!
Он вдруг ослаб, распустился всем телом — над ним с табуретом в руках стояла Галина. Любе хватило сил и этого мгновения, чтобы сбросить насильника, освободиться от его гнёта. Девушки, опрокинув половое ведро, стремглав выскочили из комнаты и запершись в своей, обнявшись, горько заплакали.
Галина — верная подруга, сестра, выручила Любу из неминучей беды. Оказывается она приехала раньше, чем обещала.
Час спустя пришли остальные мужчины, шумно ввалились в комнату. Митяй лежал на кровати вниз лицом. Опрокинутое половое ведро, недомытый пол, насторожили бригадира, он резко вскрикнул:
— Митяй, что тут произошло? Мы о чём с тобой договаривались? Ты обещал картошки пожарить, мы с ребятами почти добили объект, завтра завершаем и справляем отвальную.
Тот встал, помятый лицом, скривил физиономию:
— Пожарю, какие проблемы.
— Что тут произошло, спрашиваю?
Митяй брезгливо подобрал тряпку:
— Хотел полы вымыть, праздновать так праздновать, да живот чёй-то вдруг скрутило, в глазах потемнело, ну я и того, опрокинул не помню, как.
Коллеги переглянулись недоумённо, виданое ли дело, чтобы Митяй вызвался сам вымыть полы? Секунду соображая о чём-то, Андрей Ефремович вышел в коридор, постучал в комнату к девчатам:
— Люба, ты дома?
Девчата не отозвались. Люба, опухшая от слёз лежала теперь на кровати, укутавшись с головой. Услышав стук, подала знак сестре: «Молчи!»
Так и просидели они до сумерек тихо, будто их нет. В соседней комнате балагурили. Слышно было, что заходил Михеич и ночной сторож, о чём-то договаривались. Суетились на кухне, парили-жарили, звенели посудой. Наигрывала гитара.
В дверь девушек раздался условный стук. Так стучалась Ветка. Галина, не зажигая свет, осторожно впустила сестру и тотчас закрылась на ключ.
Беспечная Ветка, не ведающая ни о чём, громко заговорила:
— А вы чего без света? По ком поминки?
— Тихо! — предупредила её Галина, невольно взглянув в сторону Любиной кровати.
— Да что у вас происходит? — Ветка насторожилась, — Люб, ты что, заболела? — она решительно включила свет и внимательно вгляделась в лицо сестры.
Распухшее лицо Любы вмиг вселило в неё какую-то страшную догадку, Ветка рванула с сестры одеяло, лохмотья от платья, руки и ноги в кровоподтёках вызвали у неё прилив крови к голове, лицо её перекосило:
— Кто? Кто это сделал? — вскричала она страшно и жутко.
Когда сёстры сбивчиво объяснили ей суть дела, Ветка немного успокоилась. Она теперь не кричала, а прижав кулачки к груди, ходила по комнате кругами, о чём-то мучительно думала, соображала, решалась и тихим, но полным ненависти голосом выдавала проклятья обидчику.
— Ты права была, Ветка, кто меня просил это делать? Пусть всё и все зарастут в грязи! Дура, я, дура набитая! — выговаривала Люба слабым голосом, полным отчаяния.
— Погоди, погоди, сестра! Ты зря на себя не наговаривай. Сейчас я тоже вымою пол. Во всей этой чёртовой дыре вымою пол и тогда посмотрим, кто из нас дурак!
Она решительно двинулась к дверям. Люба взмолилась:
— Ветка, чего удумала? Ничего им не говори!
Но она слишком хорошо знала младшую сестрёнку, если уж придёт той какая идея, не сломить её, не убедить. Люба подскочила, попыталась удержать Ветку.
— Нет, сестра, теперь уж мой черёд. Был бы он один, а так при всех, ничего он мне не сделает. Сидите и ничего не бойтесь. Победа будет за нами! — вид у Ветки был более чем решительный, она вся светилась готовностью идти в бой.
Челюсти её сводило судорогой, а глаза горели яростным огнём, когда она ступила на порог соседней комнаты. Не поприветствовав никого, отыскала взглядом бригадира и теперь глядела пристально и отчаянно только на него:
— Ну, что, совет в Филях состоялся? А теперь послушайте меня: у вас пять минут на решение. Как будем судить вашего коллегу: честным советским правосудием или самосудом? Я склонна ко второму. Ваше решение?
— Какой суд, над кем, Светочка? — Андрей Ефремович смотрел не отводя глаз, но ни тени лукавства не выдал его взгляд.
Валяющийся на кровати Митяй отозвался:
— Ты-то тут при чём, мелкая? Ещё молоко на губах не обсохло, а туда же.
— Зато ты себя выдал с потрохами, ублюдок! Мелкая, говоришь? А я бы тебя, если бы были силы, вот этими руками давила, до последнего вздоха, чтобы подобная падаль не топтала нашу Советскую землю!
Андрей Ефремович мигом о чём-то сообразив, вскинул голову:
— Опрокинутое ведро, недомытый пол, Люба? Любушка! Что ты натворил, отвечай, подлец!
Ветка отпрянула, вид у бригадира был ужасный. Волна удушья подступила, окрасила лицо в багровый цвет. Он пошатнулся, закашлялся, но превозмог себя, опершись о стол, выровнял дыхание:
— Отвечай, тебе говорят!
Повисла тяжёлая пауза, было слышно, трудное дыхание бригадира. Митяй молчал, тогда Ветка, поняв окончательно, что никто не знает о случившемся, уточнила:
— Да, Люба, Андрей Ефремович! Она хотела как всегда сделать доброе дело, — рот её предательски перекосило и хлынули слёзы, но отчаянная девчонка сдержала эмоции и уже более спокойно досказала: — Попытка к изнасилованию. Справку о побоях я уже сделала, — Ветка врала без зазрения совести, она чувствовала ответственный момент, — Потому предлагаю вам второй вариант: самосуд. Но если ваше решение совпадёт с нашим, у меня условие: мы свой приговор приводим в исполнение первыми! А потом уже вы, — уточнила для верности и развернулась к выходу.
«Приговор» уже созрел в её голове, только бы они не отказались. Едва Ветка вернулась к девчатам, следом зашёл бригадир.
— Любушка, расскажи мне всё как было.
Люба расплакалась, но говорить не имела сил, едва выдавила:
— Ничего. Просто противно и обидно. Я никогда не делала людям плохого, нас мама так воспитала. Ничего не надо. Меня Галя выручила. На душе только гадко. Гадко!
Увидев кровоподтёки, Андрей Ефремович спросил:
— Ты мыла пол, а он пришёл, так ведь было?
— Так.
— Всё понятно, — скрипнул зубами и вышел прочь бригадир.
Люба переоделась, попросила:
— Девчонки, согрейте чаю, морозит меня.
Ветка готова была лоб расшибить за сестру. Она была довольна, что Люба хоть чуть-чуть отошла от потрясения. Выскочила на кухню с чайником. Там о чём-то вполголоса совещались Павел и Яков, завидев Ветку, замолчали. Она поставила чайник на газовую конфорку, вышла, столкнувшись с Митяем и бригадиром. Последний подталкивал бедокура к комнате девушек:
— Иди, и на коленях проси прощения, ты, дурень, теперь в её власти и милости.
Митяй намеревался постучать в дверь, но Ветка опередила его:
— Убирайся, ей не нужно твоё покаяние, раньше надо было думать!
Андрей Ефремович произнёс:
— Мы согласны на ваше условие, Светлана — сами его накажем.
— Хорошо! Но наше слово первое — уговор дороже денег, ждите, я сама приду к вам.
Ветка притащила два ведра воды, половую тряпку. Повязала голову платком и приступила к работе. Сначала вымыла пол в «красном уголке». Приходящая раз в неделю уборщица, едва размазывала грязь «лентяйкой», Ветка же мыла тщательно, руками. Пот лился градом с её лба, струйками сочился по ложбинке спины, но ей хотелось физическим трудом погасить разыгравшуюся обиду и злость за оскорблённую сестру. Живым, пытливым умом и пылким сердцем она понимала, что Люба выше, красивее и чище её душой, добрей и ранимей по характеру, тем горше и нелепее выглядела нанесённая обида, желчью разливалась по крови, подступала к горлу удушливыми слезами.
Мужчины в недоумении выглядывали из кухни, не решались спросить, что-либо у Ветки, когда она перебралась уже в коридор и с остервенением работала, туго-натуго отжимая тряпку и насухо протирая половицы.
Добралась до кухни. Вода в первом ведре стала уже густая как сметана от грязи, но она не спешила её менять, напротив, самые остатки занесла в комнату к сёстрам, наказала:
— Не троньте!
Когда и во втором ведре загрязнилась вода, она слила её в первое ведро. Принесла свежую воду и опять мыла — сливала так до тех пор, пока первое ведро не наполнилось до верху грязной водой-пульпой.
— Ну, вот, теперь порядок!
После Ветка тщательно умылась, причесалась и подхватив ведро, вышла в коридор. Там не было ни души. Ветка сильно уморилась от физической нагрузки, но теперь она почувствовала прилив и лёгкость в теле. «Только бы получилось, как задумала!» Смело зашла к соседям, оставив дверь распахнутой, а ведро за косяком. Мужчины невольно привстали, ожидая развязки. Лишь Митяй остался лежать на кровати.
— Я пришла исполнить наш приговор! — гордо и торжественно заявила девушка. Она была сейчас необычайно красива — ясный взгляд больших, умных глаз выдавал в ней натуру неординарную и страстную.
Митяй поднял голову, по лицу его проползла кислая улыбка. Ветку это обстоятельство вывело из себя:
— Ты ещё ухмыляешься, гад проклятый! А ну, держите его, мужики!
Павел и Яков встали и с готовностью, смотрели на Ветку в недоумении. Митяй сел, упираясь руками о край кровати.
Она прикрикнула:
— Держите его по рукам и ногам, пусть не дёргается!
Клим на всякий случай тоже встал:
— Действительно, не дёргайся! Набедокурил — отвечай!
Яшка и Пашка предупредительно присели с двух сторон, удерживая Митяя по рукам. Они почему-то решили, что она станет бить обидчика по щекам, царапаться, как это делают все девчонки на свете. Ветка стремительно подхватила ведро с грязью, лишь миг, она оказалось рядом и окатила не успевшего опомниться Митяя с головы до ног:
— Ты грязи хотел, подонок? А вот тебе грязь! Не там искал! Чище нашей Любашки, проживи ты хоть сто лет, во век не сыщешь, падаль!
Митяй сидел на кровати комком грязи, лица его не было видно, руками он пытался снять её, сбросить, чертыхался по-чёрному, но Ветке было уже всё равно. Гордо вскинув голову, она демонстративно вышла, хлопнув на прощание дверью. Вслед ей понёсся хохот, сначала сдержанный, потом гогочущий, мощный, так смеяться могут простые трудящиеся люди. Павел до удушья припадал к коленям:
— Вот так девка, молодец! И мне малость досталось, ах-ха-хах! — смеялся он. — Ну и отчаянная голова, эта не пропадёт. Отомстила за сестру. И поделом тебе, Митька!
Смеялся Андрей Ефремович, смеялись все, кроме обидчика. Лишь когда Митяй поднялся и направился к двери, бригадир резко осадил его:
— Умойся, но не дури, тебе же дураку дороже будет! Имей в виду, подать заявление ещё не поздно, я первый свидетелем пойду! Это я твою старую мать пожалел, седин её, семью твою пожалел, хотя по закону не имею на это права.
В комнате мужчин наступило какое-то оживление. Скрипя протезом объявился Михеич, сторож что-то доказывал горячим шёпотом.
Ночь прошла невесть как. Девчонки сидели взаперти. За стеной бушевали, пьяно и нецензурно выражались. Заглушая шум и ругань, играла гитара, Пашка и Яшка распевали песни, будто специально старались заглушить неприличные фразы. Несколько раз в стену к девчонкам глухо и мощно ударяли чем-то тяжёлым. Девчата сидели на кровати Галины, поджав коленки к подбородкам. Спать не ложились, да уснёшь ли в таком бедламе? Пойти пожаловаться? А кому? Судя по голосам и сторож и комендант гуляли за одно с жильцами. Хлопала дверь, колготились на кухне и в «красном уголке», весь старый дом сотрясался и ходил ходуном. В комнату к девчонкам, однако, никто не стучался, не пытался открыть дверь, хотя Ветка предусмотрительно вставила в ручку круглое полено, которое будет служить блоком, начни её отворять снаружи.
Ветка глотала злые слёзы:
— Завили горе верёвочкой! Паразиты! Никогда не выйду замуж, все они, мужичьё такие — обрадовались, решили, что всё им с рук сойдёт. Празднуют, радуются, что легко отделались! Рано радуетесь! Завтра пойдём искать участкового.
Люба успокаивала сестру:
— Никуда я не пойду, дожить бы до утра, узелок в руки и домой.
— Домой! — вторила ей Галя.
Ветка притихла, она переживала, понимая: что-то сделала не так, но как поправить ситуацию? Теперь девчонки недоучившись сбегут, а она будет чувствовать себя виноватой.
За стеной угомонились лишь к утру. Не снимая одежды, улеглись и девчонки, чутко вздрагивала во сне Люба. Ветка обняла сестру, в душе её разливалось тепло и тревога одновременно, боль за любимого человека, желание защитить от невзгод.
Уже изрядно рассвело, когда Ветка решилась сбегать в туалет. Чуть скрипнув дверью, выглянула. Никого, свет горит в коридоре и внизу под лестницей. Пробираясь мимо каморки сторожа, услышала мощный храп — на чеку «командир», подумала с горькой усмешкой.
Справив нужду, пулей взлетела на лестницу и вдруг увидела, что кто-то выходит из двери соседей. Ветка не раздумывая юркнула и укрылась за косяком двери на кухне. Заскрипел протез Михеича, сиплый голос бригадира уверял:
— Как договорились, Михеич, составляй акт на порчу казённого имущества, что там: одеяло, подушка, простыня, попорчены грязью, я распоряжусь, с него высчитают. Сегодня мы всё сворачиваем и уезжаем. Извинись перед девчатами за дебош, не спали, наверное, бедные. Но и нас понять можно: ребята все на взводе. Видишь, что отколол паразит. Я его с бригады долой! Вот только расчёт получим. Эх, а девушка эта Люба, такая славная, был бы я помоложе, ей богу! Да что там говорить…
Мужчины удалились вниз, Ветка собралась было незаметно юркнуть в комнату, как вдруг за спиной услышала движение. Она невольно вздрогнула:
— Кто здесь?
Опять послышалась возня, стон и невнятный лепет. Она уже взяла себя в руки и решительно зажгла свет. В углу, свернувшись клубком на каких-то лохмотьях и рюкзаке лежал Митяй. Лицо его — глаза, губы и нос были разбиты, расплюснуты до неузнаваемости, из угла рта сочилась сукровица, лужа крови скопилась на полу у рюкзака. Ветка убежала в комнату.
Сёстры спали, она не стала будить их, сама же стала напряженно вслушиваться в происходящее за дверью. Кое-что для себя она уже усвоила, но любопытство её было не удовлетворено. Вот по коридору всё чаще стали звучать шаги и тихий говор. Приоткрыть двери и подглядеть в щель? Нет, это может открыться. Вынуть ключ и понаблюдать в замочную скважину? И эта попытка ни к чему не привела. И тут Ветку осенило: заплатка из книжной корочки. Осторожно расколупала небольшую дырку ножом и стала подглядывать, что там происходит? Ага, умываются, чайник на плиту поставили. Ходят, стараясь не шуметь, но явно торопятся. Вот бригадир в полголоса даёт какие-то распоряжения. Пашка и Яшка уходят на кухню. Павел тормошит спящего Митяя: «Вставай, чёрт, хватит дрыхнуть! Вставай, пора уходить!» Слышится невнятное мычание в ответ, какая-то возня. Опять голос Павла: «Вставай, приводи себя в порядок! Уходим!»
Суета и в комнате через стенку. Ветка дожидается, когда из кухни выходит распухший Митяй. Вид его страшен, но она ликует в душе: «Так тебе и надо, гад! Отвалтузили-таки тебя мужики! Я уж было разочаровалась в них». Минут через двадцать Ветка видит: одетые в полное обмундирование, с рюкзаками, мужчины один за одним уходят крадущимися шагами, в руках у них башмаки. «Спасибо, уважили, помнят, что пол вчера намыла», — радуется она. Мужчины перебрасываются несколькими фразами со сторожем и дружно вываливают на улицу.
В гостинице наступает полная тишина, лишь кашляет вернувшийся Василий Иванович. Ветка тихонько выходит, осторожно заглядывает на кухню, в соседнюю, распахнутую как всегда комнату. Свежий утренний ветерок треплет грязную портьеру на окне. Кровати аккуратно заправлены, лишь на Митькиной комом свёрнуто всё грязное. Ещё не выветрился спёртый запах спиртного, табака и перегара, но остатки пиршества, бутылки и мусор аккуратно собраны в большую картонную коробку.
На цыпочках, чтобы не потревожить утреннюю тишину, Ветка возвращается и осторожно укладывается рядом с сестрой. На неё вдруг наваливается крепкий здоровый сон, она вспоминает, что сегодня воскресение и отдаётся ему в полную власть.
Крепко спали девчата почти до обеда, пока за дверью не раздались звуки шагов, скрип протеза и приглушённый мужской говор. Постучали, бодрый голос Михеича окликнул:
— Девчата, живые? Ну, вы и спать горазды, ещё деревенскими прозываетесь!
Галина открыла дверь.
— Вам тут гостинец, принимайте-ка, невесты! — улыбался радушно Михеич. — Заяц из лесу принёс.
Позади него громоздился большой рюкзак полный отборных белых грибов, рядом ведро с красной, как кровь клюквы.
— А тут вот ещё письмецо от главного. Велено Любаше отдать.
Девчонки, пораженные глядели во все глаза. Михеич как будто смутившись, добавил:
— Ничего не бойтесь, никто вас больше не обидит. Своей головой отвечаю. — И вдруг задорно по-мальчишечьи подмигнул Ветке: — Ну и герой ты, девка!
Ветка плясала от нетерпения, пока Люба читала треугольником по-солдатски свёрнутое письмо.
— Ну, Любаха, говори, что там? Не тяни!
Любино лицо приобрело какое-то детское беспомощное выражение и она, передав конверт сёстрам, дала волю слезам. Но это были не вчерашние слёзы обиды, страха и унижения, а слёзы очищающие, приносящие покой уму и сердцу.
Девчата быстро пробежали строчки письма глазами:
«Милые девушки! Любаша! Простите нас за доставленные неудобства, за вчерашний мерзкий поступок нашего товарища (теперь уже не товарищ).
Вы замечательные, девчата! Спасибо вам за всё от нашей бригады!
Тебе, Любаша, от всего сердца желаю не отчаиваться и не разочароваться в людях. Поверь, не все вокруг подлецы.
Сердце моё радуется: хорошие из вас выйдут хозяйки, матери, жёны. Дай вам бог счастья!
Люба и Галя! Учитесь спокойно, со своей стороны даю слово: никто из моих не посмеет вам принести зла. Гордей Михеевич обещал опекать вас до конца вашего проживания в общежитии.
Сестрёнка ваша молодец! Наши Пашка и Яшка влюбились в Светлану после того, как она привела «приговор» в исполнение.
Если бы у меня была такая сестра, как ты, Любаша, я бы за неё кому угодно руки оборвал.
P.S. Люба, я коммунист и не имею права малодушничать. Зло должно быть наказуемо по закону! Пиши заявление в милицию, приложи к нему справку о побоях. Даю точные данные нашего «героя» и свои».
Ветка смотрела на сестру во все глаза. На лице у неё отразилась тревога и вопрос:
— Люба, как ты поступишь?
— Я сказала: никуда не пойду. А вот доучиться стоит, да, Галя?
Ветка облегчённо выдохнула:
— Ой, девчонки, я уже за утро что только не передумала, когда увидела этого паразита. Морда-то у него расквашена дай бог! Чисто по-человечески даже у меня сжалось сердце, но как подумаю, что он мог сделать своё чёрное дело, так кровь стынет. Так ему и надо! Да только ведь это самосуд чистой воды — уголовное преступление. Допустим ты заявление, а он тогда встречное подаст. Ну, как за него вся бригада пострадает?!
Девчонки замывали кровь по всему общежитию. Михеич хлопотал вместе с ними.
— Надо, дочки мои, всё подчистить. Ох, не хорошо получилось! Я ведь грешным делом ему тоже «фронтовых сто грамм» выписал и Василий, ладно ещё он догадался общежитие запер. Ночью тут никого из чужих не бывало, в посёлке шито-крыто никто не слыхал. Это и в ваших интересах, девоньки! Зачем вам дурная слава?!
А нас простите. Ну, загуляли мы тут немного, вы уж, девчата, не обессудьте. Обидно нам стало: за таких ли гадов в Отечественную свою кровь проливали?!
В марте девчата получили Свидетельства о квалификации киномеханика и возвратились в родное село работать по профессии.
Люба написала Андрею Ефремовичу короткое благодарное письмо за таёжные гостинцы и участие к её судьбе. Сообщила, что вышла замуж за хорошего простого парня и счастлива. Галя тоже собирается замуж, а Света учится и обязательно станет хорошим педагогом. А ещё клянётся, что выйдет замуж только за такого настоящего человека, как Андрей Ефремович.
Ирина Андреева
Сто первый снег
Повесть и рассказы.
Самосуд
Деревенские девчата — двоюродные сёстры: Люба и Галка приехали в таёжный посёлок Елань на шестимесячные курсы киномехаников. Ветка, родная младшая сестра Любы, поступила на первый курс в городском педучилище. К старшим в Елань приезжала на выходных, навестить, развеять грусть-тоску, уж больно тосковали они все по родной деревне.
Света-Ветка, смелая, отчаянная непоседа, наставляла старших, журила за излишнюю деревенскую скромность и даже забитость. Сёстры снисходительно улыбались, иногда Люба, пресекала Ветку:
— Разошёлся педагог, погоди, сопли на кулак помотаешь, не то запоёшь! Мы в городе уже лиха хватили, да, Галя? Недаром обратно в деревню рванули: где родился, там пригодился. Нам бы ещё эти курсы поскорее закончить, больше никуда не поеду!
Скромная Галина только кивает головой.
Ветка не унимается:
— Запою, но вашу недоразвитость не понимаю и повторять не собираюсь.
— Ох, ты, развитая ты наша! — не уступала Люба.
— Да я не в том смысле, будто вы тупые. Я про то, например, что вам больше всех надо, особенно тебе, Любаха!
— Что ты имеешь в виду, без году неделя педагог?
— А то! Вот вселились вы в эту общагу, тьфу, мухосрач какой-то, а не общежитие! И давай порядки наводить. Оно вам надо? Тут годами никто ничего не делает.
— По твоему мы должны жить как свиньи? Что, плохо у нас? А как было, ты видела? Не видела, так загляни в соседние комнаты. Мы с Галей чуть ума не лишились: как тут жить?
— Ну, ладно в своей комнате, — смягчается Ветка, — я бы тоже не стала в таком бедламе жить. Так ведь вам надо и в соседних порядки наводить. Вот какого чёрта? Кто тебя просил у этих мужиков мыть, кухню драить?! Дуся ты и есть Дуся!
— Да жалко мне их стало. Мужики ведь, что с них взять? Что я переломилась? Не люблю грязь!
— Вот в этом ты вся! А себя хоть чуть-чуть любить надо и цену себе знать. Нет, лучше мы будем ходить в поломойки к каким-то залётным наниматься!
— Ну, хватит! — сердится Люба, — К кому это мы нанимались? По простоте душевной полы вымыли пару раз.
— Вот-вот, простота, говорят, хуже воровства. Дуры вы неисправимые! Люблю я вас, потому и выступаю.
— Ладно ругаться, — смягчает спор Галина, — Идёмте чай пить, я манник испекла.
Девчата вечеряют за чаем, тихонько в полголоса поют песни. Но раззадорившись уже не замечают, как голоса их крепнут и красиво на два голоса выводят «Тонкую рябину». За стенкой что-то звучно падает, раздаётся отчаянный шёпот:
— Тише ты, увалень, послушай, как девчонки красиво поют! Деревенские, хорошие девушки.
В ответ бубнят что-то бессвязное. Девчата замолкают, тихонько укладываются спать. Любе не спится, тогда как Ветка — дорогая сестрёнка, неугомонный взъерошенный воробей уже посапывает. Люба думает о том, что Света во многом права, но перевоспитать себя уже не в силах. Она сама очень тревожится за младшую сестрёнку: как-то она там в большом городе? Отчаянная, не даст себя в обиду. Да ведь смотря какая ситуация.
Вспоминает, как приехали с Галей в посёлок, отыскали Школу кадров, сдали документы и отправились по указанному адресу, вселяться в комнату.
Общежитие — заезжий дом старинной постройки, находится в центре села. Перекошенный барак в два этажа, собранный из шпал, выглядел нелепой громадиной среди низеньких уютных домов и усадеб крестьянского типа. Несообразно узкие готические окна венчались высокими наличниками, с давно потрескавшейся, облупленной краской. Выщербленный, неокрашенный пол, грязные, рассохшиеся двери с ветхими косяками. Жилым числился только второй этаж. На первом был устроен материальный склад, хозяйственные комнаты, коморки коменданта и сторожа.
На втором пять жилых комнат, умывальник, общая кухня с раковиной и водопроводом. Был и «красный уголок» с телевизором и большим бильярдным столом.
Комендант Михеич на скрипучем протезе, такой же ветхий, как это здание, с трудом поднялся по расшатанной деревянной лестнице, открыл комнату напротив кухни. Из помещения повеяло застоявшимся нежилым духом. В комнате ущербно как и во всём здании: грязные, прокуренные стены, засиженные мухами стёкла окна. Неопределенного цвета портьера, болталась на двух крючках. Грязная чугунная батарея под окном. Две кровати напротив, застланные застиранным бельём, грубыми солдатскими одеялами. Тумбочки, стулья, стол и встроенный шкаф.
— Хором не имеем, чем богаты, тем и рады. Располагайтесь, дамочки. С правилами общежития ознакомьтесь, на дверях всё прописано.
На дверях действительно прикреплена какая-то инструкция. Ниже дверной ручки зияла большая дыра — брешь от врезного замка. Весь косяк был выщерблен, видимо замок менялся неоднократно. Девчата невольно переглянулись, но не сказали ни слова. Михеич опередил их мысли:
— Комната самая наилучшая, супротив кухни, опять же окно на природу. Кхе-кхе, — прокашлялся и заковылял проч.
Галина подошла к окну, засмеялась:
— Любка, посмотри вид на «море».
На заднем дворе пережившего век здания, находилась большая деревянная уборная на две секции «м» и «ж» и короб для мусора. Вместо ограждения границу двора выделял небольшой ров. Далее простиралась ярко украшенная осенью поляна с редкими чахлыми ёлочками, упирающаяся на горизонте в сосняк.
Поразмыслив, девчонки отправились искать хозяйственный магазин. Вернулись с полными авоськами, и намерением немедленно приступить к уборке комнаты. С Михеича стребовали ведро и ветошь, бачок для извести.
Известь загасили на заднем дворе. Закипела работа: до глубокой ночи мыли, скребли, прихорашивали жилище. Пару раз поднимался ночной сторож Василий Иванович — пожилой мужчина возраста коменданта. Нахваливал новых постояльцев: «Народ тут бывает в основном залётный — «перекати поле». Разу ещё никто не вызвался ремонт делать. Это из каких вы мест, девицы?» Растроганный, предложил посильную помощь. Девчата попросили залатать дыру на двери. Сторож ушёл, но вскоре вернулся. На зияющую брешь набил картонную корочку от книги.
— Тут у меня материалу никакого не имеется, вот на первое время хоть так, — развёл руками. — Может, ещё какую услугу вам оказать?
Девушки попросили утюг, и крючки для портьеры. На этот раз он ушёл надолго. Вернулся всё же с утюгом. Сообщил порядок вещей:
— Тут всем Михеич распоряжается, это уж я у бабки на день выпросил, убедил, что жилички хорошие. М-да. Ну, что же, обживайтесь, девчата. Пока кроме вас никого нету, ждём со дня на день студентов, их в большие комнаты расселяем. Когда водителей-уборочников пришлют, когда строителей. Ночью спите спокойно, никто вас не тронет, ну, случай чего, дайте мне знать.
Ранним утром Галина наглаживала выстиранную штору, любовалась, как преобразилась комната, Люба готовила завтрак. Развесили портьеру, попили чай, отправились на занятия.
Пообедали в столовой при Школе кадров, заглянули на почту, пошли в общежитие.
Движимый любопытством, в дверь постучал Михеич.
— Открыто.
— Мать честная! — невольно воскликнул комендант. Он в недоумении разглядывал комнату. В глаза ему ярко светило солнце из промытого окна, чистая портьера, на подоконнике появился цветочный горшок с немудрёной садинкой — Любины старания. Стены и потолок сияли белизной и свежестью, чисто промытый пол. Над кроватями у девчат развешаны яркие репродукции картин русских художников. Михеич невольно попятился к двери, — Вот это новосёлы! А я к вам в обуви.
Довольные собой, девушки улыбались, приветливо пригласили:
— Проходите, проходите, может чайку сообразить?
— Спасибо, только из-за стола, — но всё же сел, — Не даром мне Василий Иваныч вас расписал. Ну, что же, похвально, девушки. Обращайтесь, если что: у нас всякая утварь в наличии имеется.
Девчонки зажили в общем-то мирно и беспечно, кабы не тоска по дому.
Через неделю в смежную с девушками комнату вселилась мужская бригада из шести человек. Не то геологи, не то геодезисты, изыскатели какие-то. Девчата стали вежливо здороваться с соседями, узнали их имена.
Самый старший — Андрей Ефремович, бригадир, высокий сухощавый мужчина с благородными чертами лица, несколько угрюмый с сиплым, простуженным голосом.
Клим и Георгий — приземистые, крепкие мужики сибирской породы, куртки на их груди всегда были нараспашку. Все трое годились девчонкам в отцы.
Яков и Павел — весёлые балагуры, лёгкие на подъём, среднего возраста, относились к девчатам как старшие братья. За глаза девчонки звали их Яшка и Пашка.
Лишь один был неопределённого возраста, коренастый увалень с большой головой, крупными губами и зубами, бегающими глазками. Звали его Митяй. Вот этого Митяя с его двусмысленными шуточками и сальными взглядами девчата невзлюбили, побаивались и старались избегать.
Утром рабочие очень рано выходили на работу, возвращались только вечером. Дверь в комнату при этом оставляли настежь открытой. Михеич ворчал иногда, поднявшись на этаж:
— Опять двери-окна нараспашку, украдут казённое имущество, а я отвечай!
Оказалось Андрей Ефремович страдал приступами астмы и не выносил табачного дыма, тогда как остальные нещадно смолили, бывало, на кухне и в «красном уголке». Ночами бригадир надсадно кашлял и выговаривал коллегам:
— Мужики, неужели нельзя курить в отведённых местах?
— Ефремыч, мы и так тут не курим, тебя само наше присутствие убивает. Извини, я совсем не могу без курева — уши пухнут.
Вот после этого сердобольная Люба решила впервые вымыть полы в комнате у мужчин. «Табак табаком, а пыль ведь тоже вредна», — рассудила она.
Девчата приходили с занятий в три-четыре часа пополудни, до конца смены соседей было достаточно времени, чтобы не путаться у них под ногами. Люба вытащила из батареи отопления пуд окурков — вот и табак! Сбрызнула веником пол, вымела и вымыла.
Утром Андрей Ефремович заглянул на кухню, где хлопотала Галина.
— Девушки, спасибо вам большое! Я сегодня спал как убитый, свежо в комнате стало.
— Это Люба, — с улыбкой отозвалась Галя.
— Значит, ей привет и низкий поклон! Замечательные вы, девушки! Эх, хозяюшки кому-то достанутся!
Жизнь в общежитии заметно оживилась с тех пор, как вселилась бригада. По вечерам в «красном уголке» бывало шумно — мужчины гоняли бильярдные шары, смотрели телевизор. Балагуры Яша и Паша играли на гитаре, пели. Михеич и сторож, проникшись к девчатам отчей любовью, заручились и у бригады опекой над соседками.
Ещё неделю спустя оставшиеся места в общежитии заняли студенты, прибывшие на уборку урожая. Жизнь в старинном здании теперь била ключом. Люба и Галя продолжали жить уединенно. Лишь иногда они ходили на вечерний киносеанс в поселковый Дом культуры, но в основном отсиживались в комнате, читали принесённую Василием Ивановичем подшивку роман-газеты.
В ясные погожие дни гуляли на природе: уходили к озеру, раскинувшему свои красноватые от залежей торфа воды. Озеро было окаймлено хвойными деревьями. Издали лес казался величественным и неприступным. Ели с голубоватым отливом устремляли высоко острые вершины, тогда как сосны вольготно раскидывали кроны, светились золотом стволов. Сёстрам, выросшим в краю лиственных пород, всё здесь было мило и любопытно глазу. Им хотелось побывать и в самом бору, но незнакомые места сдерживали этот порыв. Пару раз ночной сторож приносил им белые грибы на жарёху, которые оказались необычайно вкусными, обещал как-нибудь сводить в бор, но всё не находилось времени.
По вечерам в пятницу сёстры ждали из города Ветку. Делились новостями, вспоминали детство, пели песни и счастливые крепкой дружбой и преданностью, укладывались спать.
Ветка тоже знала уже всех соседей. Познакомилась с некоторыми студентами и пару раз убегала на танцы.
Наступила глубокая осень. Студенты съехали, бригада мужчин дорабатывала последнюю неделю, свёртывала изыскания.
У Гали заболела старенькая мама и она, отпросившись с занятий, в среду уехала домой, собиралась вернуться в воскресенье.
В субботу Люба вернулась с занятий рано. Вчера вечером она как всегда ждала Ветку, но та, занятая сдачей «хвостов» не приехала. Значит приедет сегодня. Люба видела из окна кухни рейсовый автобус и готова была бежать навстречу сестре в обеденный рейс, но она не явилась. Девушка затосковала и чтобы убить время решила опять навести порядок в комнате мужчин-соседей.
Подоткнув подол старого ситцевого платьица, она вымыла уже половину комнаты, когда за спиной услышала осторожные шаги. Не разгибаясь оглянулась, в дверях стол Митяй. Он закрыл за собой двери и теперь стремительно, одним прыжком оказался за спиной девушки, схватил её хищными упругими руками за бёдра.
— Ну, что, птаха, развлечёмся?
Люба вывернулась было, отскочила, но он вновь настиг, силой потащил на кровать:
— Чего ломаешься, строишь из себя? Я тебя сразу раскусил: ходишь, порядки наводишь, бестия, ищешь, к кому бы в постель прыгнуть да в жёнушки напроситься — обманули, мол, обесчестили, караул! А на самой печати ставить негде! Знаю я вашего брата, все вы хищницы!
Он пребольно выворачивал ей руки, лез слюнявым ртом к лицу, мощно и властно прижимал ногами её ноги. Она отчаянно выворачивала голову, хватала руками за челюсти, углы рта, пытаясь причинить ему боль и таким образом образумить. Всё её существо охватила волна отвращения, страха, она не могла сделать полный вдох — сильнейший спазм перехватил горло и лёгкие. Не было сил кричать, а он одной рукой уже рвал хлипкий ситец на груди девушки, другой задирал подол, больно тискал бёдра, давил локтем на солнечное сплетение. Любе удалось на какое-то время ослабить его напор и она отчаянно изо всех сил крикнула.
— Ори, дура, теперь не отвертишься! Расслабься, тебе же по кайфу будет! Ах, какая ты аппетитная! А-а-х!
Он вдруг ослаб, распустился всем телом — над ним с табуретом в руках стояла Галина. Любе хватило сил и этого мгновения, чтобы сбросить насильника, освободиться от его гнёта. Девушки, опрокинув половое ведро, стремглав выскочили из комнаты и запершись в своей, обнявшись, горько заплакали.
Галина — верная подруга, сестра, выручила Любу из неминучей беды. Оказывается она приехала раньше, чем обещала.
Час спустя пришли остальные мужчины, шумно ввалились в комнату. Митяй лежал на кровати вниз лицом. Опрокинутое половое ведро, недомытый пол, насторожили бригадира, он резко вскрикнул:
— Митяй, что тут произошло? Мы о чём с тобой договаривались? Ты обещал картошки пожарить, мы с ребятами почти добили объект, завтра завершаем и справляем отвальную.
Тот встал, помятый лицом, скривил физиономию:
— Пожарю, какие проблемы.
— Что тут произошло, спрашиваю?
Митяй брезгливо подобрал тряпку:
— Хотел полы вымыть, праздновать так праздновать, да живот чёй-то вдруг скрутило, в глазах потемнело, ну я и того, опрокинул не помню, как.
Коллеги переглянулись недоумённо, виданое ли дело, чтобы Митяй вызвался сам вымыть полы? Секунду соображая о чём-то, Андрей Ефремович вышел в коридор, постучал в комнату к девчатам:
— Люба, ты дома?
Девчата не отозвались. Люба, опухшая от слёз лежала теперь на кровати, укутавшись с головой. Услышав стук, подала знак сестре: «Молчи!»
Так и просидели они до сумерек тихо, будто их нет. В соседней комнате балагурили. Слышно было, что заходил Михеич и ночной сторож, о чём-то договаривались. Суетились на кухне, парили-жарили, звенели посудой. Наигрывала гитара.
В дверь девушек раздался условный стук. Так стучалась Ветка. Галина, не зажигая свет, осторожно впустила сестру и тотчас закрылась на ключ.
Беспечная Ветка, не ведающая ни о чём, громко заговорила:
— А вы чего без света? По ком поминки?
— Тихо! — предупредила её Галина, невольно взглянув в сторону Любиной кровати.
— Да что у вас происходит? — Ветка насторожилась, — Люб, ты что, заболела? — она решительно включила свет и внимательно вгляделась в лицо сестры.
Распухшее лицо Любы вмиг вселило в неё какую-то страшную догадку, Ветка рванула с сестры одеяло, лохмотья от платья, руки и ноги в кровоподтёках вызвали у неё прилив крови к голове, лицо её перекосило:
— Кто? Кто это сделал? — вскричала она страшно и жутко.
Когда сёстры сбивчиво объяснили ей суть дела, Ветка немного успокоилась. Она теперь не кричала, а прижав кулачки к груди, ходила по комнате кругами, о чём-то мучительно думала, соображала, решалась и тихим, но полным ненависти голосом выдавала проклятья обидчику.
— Ты права была, Ветка, кто меня просил это делать? Пусть всё и все зарастут в грязи! Дура, я, дура набитая! — выговаривала Люба слабым голосом, полным отчаяния.
— Погоди, погоди, сестра! Ты зря на себя не наговаривай. Сейчас я тоже вымою пол. Во всей этой чёртовой дыре вымою пол и тогда посмотрим, кто из нас дурак!
Она решительно двинулась к дверям. Люба взмолилась:
— Ветка, чего удумала? Ничего им не говори!
Но она слишком хорошо знала младшую сестрёнку, если уж придёт той какая идея, не сломить её, не убедить. Люба подскочила, попыталась удержать Ветку.
— Нет, сестра, теперь уж мой черёд. Был бы он один, а так при всех, ничего он мне не сделает. Сидите и ничего не бойтесь. Победа будет за нами! — вид у Ветки был более чем решительный, она вся светилась готовностью идти в бой.
Челюсти её сводило судорогой, а глаза горели яростным огнём, когда она ступила на порог соседней комнаты. Не поприветствовав никого, отыскала взглядом бригадира и теперь глядела пристально и отчаянно только на него:
— Ну, что, совет в Филях состоялся? А теперь послушайте меня: у вас пять минут на решение. Как будем судить вашего коллегу: честным советским правосудием или самосудом? Я склонна ко второму. Ваше решение?
— Какой суд, над кем, Светочка? — Андрей Ефремович смотрел не отводя глаз, но ни тени лукавства не выдал его взгляд.
Валяющийся на кровати Митяй отозвался:
— Ты-то тут при чём, мелкая? Ещё молоко на губах не обсохло, а туда же.
— Зато ты себя выдал с потрохами, ублюдок! Мелкая, говоришь? А я бы тебя, если бы были силы, вот этими руками давила, до последнего вздоха, чтобы подобная падаль не топтала нашу Советскую землю!
Андрей Ефремович мигом о чём-то сообразив, вскинул голову:
— Опрокинутое ведро, недомытый пол, Люба? Любушка! Что ты натворил, отвечай, подлец!
Ветка отпрянула, вид у бригадира был ужасный. Волна удушья подступила, окрасила лицо в багровый цвет. Он пошатнулся, закашлялся, но превозмог себя, опершись о стол, выровнял дыхание:
— Отвечай, тебе говорят!
Повисла тяжёлая пауза, было слышно, трудное дыхание бригадира. Митяй молчал, тогда Ветка, поняв окончательно, что никто не знает о случившемся, уточнила:
— Да, Люба, Андрей Ефремович! Она хотела как всегда сделать доброе дело, — рот её предательски перекосило и хлынули слёзы, но отчаянная девчонка сдержала эмоции и уже более спокойно досказала: — Попытка к изнасилованию. Справку о побоях я уже сделала, — Ветка врала без зазрения совести, она чувствовала ответственный момент, — Потому предлагаю вам второй вариант: самосуд. Но если ваше решение совпадёт с нашим, у меня условие: мы свой приговор приводим в исполнение первыми! А потом уже вы, — уточнила для верности и развернулась к выходу.
«Приговор» уже созрел в её голове, только бы они не отказались. Едва Ветка вернулась к девчатам, следом зашёл бригадир.
— Любушка, расскажи мне всё как было.
Люба расплакалась, но говорить не имела сил, едва выдавила:
— Ничего. Просто противно и обидно. Я никогда не делала людям плохого, нас мама так воспитала. Ничего не надо. Меня Галя выручила. На душе только гадко. Гадко!
Увидев кровоподтёки, Андрей Ефремович спросил:
— Ты мыла пол, а он пришёл, так ведь было?
— Так.
— Всё понятно, — скрипнул зубами и вышел прочь бригадир.
Люба переоделась, попросила:
— Девчонки, согрейте чаю, морозит меня.
Ветка готова была лоб расшибить за сестру. Она была довольна, что Люба хоть чуть-чуть отошла от потрясения. Выскочила на кухню с чайником. Там о чём-то вполголоса совещались Павел и Яков, завидев Ветку, замолчали. Она поставила чайник на газовую конфорку, вышла, столкнувшись с Митяем и бригадиром. Последний подталкивал бедокура к комнате девушек:
— Иди, и на коленях проси прощения, ты, дурень, теперь в её власти и милости.
Митяй намеревался постучать в дверь, но Ветка опередила его:
— Убирайся, ей не нужно твоё покаяние, раньше надо было думать!
Андрей Ефремович произнёс:
— Мы согласны на ваше условие, Светлана — сами его накажем.
— Хорошо! Но наше слово первое — уговор дороже денег, ждите, я сама приду к вам.
Ветка притащила два ведра воды, половую тряпку. Повязала голову платком и приступила к работе. Сначала вымыла пол в «красном уголке». Приходящая раз в неделю уборщица, едва размазывала грязь «лентяйкой», Ветка же мыла тщательно, руками. Пот лился градом с её лба, струйками сочился по ложбинке спины, но ей хотелось физическим трудом погасить разыгравшуюся обиду и злость за оскорблённую сестру. Живым, пытливым умом и пылким сердцем она понимала, что Люба выше, красивее и чище её душой, добрей и ранимей по характеру, тем горше и нелепее выглядела нанесённая обида, желчью разливалась по крови, подступала к горлу удушливыми слезами.
Мужчины в недоумении выглядывали из кухни, не решались спросить, что-либо у Ветки, когда она перебралась уже в коридор и с остервенением работала, туго-натуго отжимая тряпку и насухо протирая половицы.
Добралась до кухни. Вода в первом ведре стала уже густая как сметана от грязи, но она не спешила её менять, напротив, самые остатки занесла в комнату к сёстрам, наказала:
— Не троньте!
Когда и во втором ведре загрязнилась вода, она слила её в первое ведро. Принесла свежую воду и опять мыла — сливала так до тех пор, пока первое ведро не наполнилось до верху грязной водой-пульпой.
— Ну, вот, теперь порядок!
После Ветка тщательно умылась, причесалась и подхватив ведро, вышла в коридор. Там не было ни души. Ветка сильно уморилась от физической нагрузки, но теперь она почувствовала прилив и лёгкость в теле. «Только бы получилось, как задумала!» Смело зашла к соседям, оставив дверь распахнутой, а ведро за косяком. Мужчины невольно привстали, ожидая развязки. Лишь Митяй остался лежать на кровати.
— Я пришла исполнить наш приговор! — гордо и торжественно заявила девушка. Она была сейчас необычайно красива — ясный взгляд больших, умных глаз выдавал в ней натуру неординарную и страстную.
Митяй поднял голову, по лицу его проползла кислая улыбка. Ветку это обстоятельство вывело из себя:
— Ты ещё ухмыляешься, гад проклятый! А ну, держите его, мужики!
Павел и Яков встали и с готовностью, смотрели на Ветку в недоумении. Митяй сел, упираясь руками о край кровати.
Она прикрикнула:
— Держите его по рукам и ногам, пусть не дёргается!
Клим на всякий случай тоже встал:
— Действительно, не дёргайся! Набедокурил — отвечай!
Яшка и Пашка предупредительно присели с двух сторон, удерживая Митяя по рукам. Они почему-то решили, что она станет бить обидчика по щекам, царапаться, как это делают все девчонки на свете. Ветка стремительно подхватила ведро с грязью, лишь миг, она оказалось рядом и окатила не успевшего опомниться Митяя с головы до ног:
— Ты грязи хотел, подонок? А вот тебе грязь! Не там искал! Чище нашей Любашки, проживи ты хоть сто лет, во век не сыщешь, падаль!
Митяй сидел на кровати комком грязи, лица его не было видно, руками он пытался снять её, сбросить, чертыхался по-чёрному, но Ветке было уже всё равно. Гордо вскинув голову, она демонстративно вышла, хлопнув на прощание дверью. Вслед ей понёсся хохот, сначала сдержанный, потом гогочущий, мощный, так смеяться могут простые трудящиеся люди. Павел до удушья припадал к коленям:
— Вот так девка, молодец! И мне малость досталось, ах-ха-хах! — смеялся он. — Ну и отчаянная голова, эта не пропадёт. Отомстила за сестру. И поделом тебе, Митька!
Смеялся Андрей Ефремович, смеялись все, кроме обидчика. Лишь когда Митяй поднялся и направился к двери, бригадир резко осадил его:
— Умойся, но не дури, тебе же дураку дороже будет! Имей в виду, подать заявление ещё не поздно, я первый свидетелем пойду! Это я твою старую мать пожалел, седин её, семью твою пожалел, хотя по закону не имею на это права.
В комнате мужчин наступило какое-то оживление. Скрипя протезом объявился Михеич, сторож что-то доказывал горячим шёпотом.
Ночь прошла невесть как. Девчонки сидели взаперти. За стеной бушевали, пьяно и нецензурно выражались. Заглушая шум и ругань, играла гитара, Пашка и Яшка распевали песни, будто специально старались заглушить неприличные фразы. Несколько раз в стену к девчонкам глухо и мощно ударяли чем-то тяжёлым. Девчата сидели на кровати Галины, поджав коленки к подбородкам. Спать не ложились, да уснёшь ли в таком бедламе? Пойти пожаловаться? А кому? Судя по голосам и сторож и комендант гуляли за одно с жильцами. Хлопала дверь, колготились на кухне и в «красном уголке», весь старый дом сотрясался и ходил ходуном. В комнату к девчонкам, однако, никто не стучался, не пытался открыть дверь, хотя Ветка предусмотрительно вставила в ручку круглое полено, которое будет служить блоком, начни её отворять снаружи.
Ветка глотала злые слёзы:
— Завили горе верёвочкой! Паразиты! Никогда не выйду замуж, все они, мужичьё такие — обрадовались, решили, что всё им с рук сойдёт. Празднуют, радуются, что легко отделались! Рано радуетесь! Завтра пойдём искать участкового.
Люба успокаивала сестру:
— Никуда я не пойду, дожить бы до утра, узелок в руки и домой.
— Домой! — вторила ей Галя.
Ветка притихла, она переживала, понимая: что-то сделала не так, но как поправить ситуацию? Теперь девчонки недоучившись сбегут, а она будет чувствовать себя виноватой.
За стеной угомонились лишь к утру. Не снимая одежды, улеглись и девчонки, чутко вздрагивала во сне Люба. Ветка обняла сестру, в душе её разливалось тепло и тревога одновременно, боль за любимого человека, желание защитить от невзгод.
Уже изрядно рассвело, когда Ветка решилась сбегать в туалет. Чуть скрипнув дверью, выглянула. Никого, свет горит в коридоре и внизу под лестницей. Пробираясь мимо каморки сторожа, услышала мощный храп — на чеку «командир», подумала с горькой усмешкой.
Справив нужду, пулей взлетела на лестницу и вдруг увидела, что кто-то выходит из двери соседей. Ветка не раздумывая юркнула и укрылась за косяком двери на кухне. Заскрипел протез Михеича, сиплый голос бригадира уверял:
— Как договорились, Михеич, составляй акт на порчу казённого имущества, что там: одеяло, подушка, простыня, попорчены грязью, я распоряжусь, с него высчитают. Сегодня мы всё сворачиваем и уезжаем. Извинись перед девчатами за дебош, не спали, наверное, бедные. Но и нас понять можно: ребята все на взводе. Видишь, что отколол паразит. Я его с бригады долой! Вот только расчёт получим. Эх, а девушка эта Люба, такая славная, был бы я помоложе, ей богу! Да что там говорить…
Мужчины удалились вниз, Ветка собралась было незаметно юркнуть в комнату, как вдруг за спиной услышала движение. Она невольно вздрогнула:
— Кто здесь?
Опять послышалась возня, стон и невнятный лепет. Она уже взяла себя в руки и решительно зажгла свет. В углу, свернувшись клубком на каких-то лохмотьях и рюкзаке лежал Митяй. Лицо его — глаза, губы и нос были разбиты, расплюснуты до неузнаваемости, из угла рта сочилась сукровица, лужа крови скопилась на полу у рюкзака. Ветка убежала в комнату.
Сёстры спали, она не стала будить их, сама же стала напряженно вслушиваться в происходящее за дверью. Кое-что для себя она уже усвоила, но любопытство её было не удовлетворено. Вот по коридору всё чаще стали звучать шаги и тихий говор. Приоткрыть двери и подглядеть в щель? Нет, это может открыться. Вынуть ключ и понаблюдать в замочную скважину? И эта попытка ни к чему не привела. И тут Ветку осенило: заплатка из книжной корочки. Осторожно расколупала небольшую дырку ножом и стала подглядывать, что там происходит? Ага, умываются, чайник на плиту поставили. Ходят, стараясь не шуметь, но явно торопятся. Вот бригадир в полголоса даёт какие-то распоряжения. Пашка и Яшка уходят на кухню. Павел тормошит спящего Митяя: «Вставай, чёрт, хватит дрыхнуть! Вставай, пора уходить!» Слышится невнятное мычание в ответ, какая-то возня. Опять голос Павла: «Вставай, приводи себя в порядок! Уходим!»
Суета и в комнате через стенку. Ветка дожидается, когда из кухни выходит распухший Митяй. Вид его страшен, но она ликует в душе: «Так тебе и надо, гад! Отвалтузили-таки тебя мужики! Я уж было разочаровалась в них». Минут через двадцать Ветка видит: одетые в полное обмундирование, с рюкзаками, мужчины один за одним уходят крадущимися шагами, в руках у них башмаки. «Спасибо, уважили, помнят, что пол вчера намыла», — радуется она. Мужчины перебрасываются несколькими фразами со сторожем и дружно вываливают на улицу.
В гостинице наступает полная тишина, лишь кашляет вернувшийся Василий Иванович. Ветка тихонько выходит, осторожно заглядывает на кухню, в соседнюю, распахнутую как всегда комнату. Свежий утренний ветерок треплет грязную портьеру на окне. Кровати аккуратно заправлены, лишь на Митькиной комом свёрнуто всё грязное. Ещё не выветрился спёртый запах спиртного, табака и перегара, но остатки пиршества, бутылки и мусор аккуратно собраны в большую картонную коробку.
На цыпочках, чтобы не потревожить утреннюю тишину, Ветка возвращается и осторожно укладывается рядом с сестрой. На неё вдруг наваливается крепкий здоровый сон, она вспоминает, что сегодня воскресение и отдаётся ему в полную власть.
Крепко спали девчата почти до обеда, пока за дверью не раздались звуки шагов, скрип протеза и приглушённый мужской говор. Постучали, бодрый голос Михеича окликнул:
— Девчата, живые? Ну, вы и спать горазды, ещё деревенскими прозываетесь!
Галина открыла дверь.
— Вам тут гостинец, принимайте-ка, невесты! — улыбался радушно Михеич. — Заяц из лесу принёс.
Позади него громоздился большой рюкзак полный отборных белых грибов, рядом ведро с красной, как кровь клюквы.
— А тут вот ещё письмецо от главного. Велено Любаше отдать.
Девчонки, пораженные глядели во все глаза. Михеич как будто смутившись, добавил:
— Ничего не бойтесь, никто вас больше не обидит. Своей головой отвечаю. — И вдруг задорно по-мальчишечьи подмигнул Ветке: — Ну и герой ты, девка!
Ветка плясала от нетерпения, пока Люба читала треугольником по-солдатски свёрнутое письмо.
— Ну, Любаха, говори, что там? Не тяни!
Любино лицо приобрело какое-то детское беспомощное выражение и она, передав конверт сёстрам, дала волю слезам. Но это были не вчерашние слёзы обиды, страха и унижения, а слёзы очищающие, приносящие покой уму и сердцу.
Девчата быстро пробежали строчки письма глазами:
«Милые девушки! Любаша! Простите нас за доставленные неудобства, за вчерашний мерзкий поступок нашего товарища (теперь уже не товарищ).
Вы замечательные, девчата! Спасибо вам за всё от нашей бригады!
Тебе, Любаша, от всего сердца желаю не отчаиваться и не разочароваться в людях. Поверь, не все вокруг подлецы.
Сердце моё радуется: хорошие из вас выйдут хозяйки, матери, жёны. Дай вам бог счастья!
Люба и Галя! Учитесь спокойно, со своей стороны даю слово: никто из моих не посмеет вам принести зла. Гордей Михеевич обещал опекать вас до конца вашего проживания в общежитии.
Сестрёнка ваша молодец! Наши Пашка и Яшка влюбились в Светлану после того, как она привела «приговор» в исполнение.
Если бы у меня была такая сестра, как ты, Любаша, я бы за неё кому угодно руки оборвал.
P.S. Люба, я коммунист и не имею права малодушничать. Зло должно быть наказуемо по закону! Пиши заявление в милицию, приложи к нему справку о побоях. Даю точные данные нашего «героя» и свои».
Ветка смотрела на сестру во все глаза. На лице у неё отразилась тревога и вопрос:
— Люба, как ты поступишь?
— Я сказала: никуда не пойду. А вот доучиться стоит, да, Галя?
Ветка облегчённо выдохнула:
— Ой, девчонки, я уже за утро что только не передумала, когда увидела этого паразита. Морда-то у него расквашена дай бог! Чисто по-человечески даже у меня сжалось сердце, но как подумаю, что он мог сделать своё чёрное дело, так кровь стынет. Так ему и надо! Да только ведь это самосуд чистой воды — уголовное преступление. Допустим ты заявление, а он тогда встречное подаст. Ну, как за него вся бригада пострадает?!
Девчонки замывали кровь по всему общежитию. Михеич хлопотал вместе с ними.
— Надо, дочки мои, всё подчистить. Ох, не хорошо получилось! Я ведь грешным делом ему тоже «фронтовых сто грамм» выписал и Василий, ладно ещё он догадался общежитие запер. Ночью тут никого из чужих не бывало, в посёлке шито-крыто никто не слыхал. Это и в ваших интересах, девоньки! Зачем вам дурная слава?!
А нас простите. Ну, загуляли мы тут немного, вы уж, девчата, не обессудьте. Обидно нам стало: за таких ли гадов в Отечественную свою кровь проливали?!
В марте девчата получили Свидетельства о квалификации киномеханика и возвратились в родное село работать по профессии.
Люба написала Андрею Ефремовичу короткое благодарное письмо за таёжные гостинцы и участие к её судьбе. Сообщила, что вышла замуж за хорошего простого парня и счастлива. Галя тоже собирается замуж, а Света учится и обязательно станет хорошим педагогом. А ещё клянётся, что выйдет замуж только за такого настоящего человека, как Андрей Ефремович.