Ирина Андреева
Сто первый снег
Повесть и рассказы.
Иван-капитан
Старший из рода Стрекаловых — Фёдор Иванович овдовел рано. Второй раз привести в дом женщину его не смогли уговорить даже родственники. Очень уж уважал и чтил он покойную супругу, не видел на её месте другую хозяйку, и всё тут.
Бог не дал супругам детей, потому Фёдор Иванович превратился в одинокого бобыля. Но положением своим не тяготился. Сначала тоску скрашивал тяжкий труд молотобойца: так за день намашется, бывало, дома не до скуки — управиться бы по хозяйству и на боковую.
Хозяйство невелико: держал огород, несколько овец, кур. Летом на откорм брал телёнка и порося. Молочком разживался у младшего брата Андрея, благо, тот со своим многочисленным семейством жил рядом.
Крепко и надёжно подставлял Фёдор Иванович своё плечо младшему брату — выручал чем мог. Тем и держался сам: почитали его в доме брата, заботились, коль приболеет.
Младшего в семье Андрея звали Ваней — Иваном, стало быть, в честь Ивана Фёдоровича Стрекалова — корня рода. По этой причине очень прикипел Фёдор Иванович к мальцу, пестовал, тетёшкал с самой колыбели. Да и парнишка быстро привязался к старому дядьке, по возрасту годящемуся ему в деды.
На пенсию Фёдор Иванович вышел «по горячей сетке» в пятьдесят пять. Никакие уговоры остаться на трудовом посту не убедили: много досталось ему на жизненном пути — годы коллективизации, война, послевоенная разруха, кою вынесло его поколение на своих плечах. Бессменный тяжкий труд у раскалённой наковальни без того подорвал уже здоровье — Фёдор Иванович страдал одышкой и жаловался на «гири» в ногах, передвигался тяжёлой поступью уставшего человека.
Пенсии ему вполне хватало. Занимался любимыми пчёлками, пристрастился к рыбалке. Выписал два журнала — «Пчеловодство» и «Рыболов», изучал, старательно прочитывал от корки до корки. Сам мастерил снасти: удочки, крючки, поплавки и блесны.
Всё ждал, когда подросший Ванюшка сможет ходить с ним на рыбалку, вечерять на берегу под треск костерка, варить юшку в закопчённом котелке.
Так и случилось: души не чаял Ванюша в дядюшке, бежал к нему сломя голову в любую свободную минутку. Знал: в любое время года встретит его дядя неизменно словами:
— А-а-а! Ивашка свет Андреевич пожаловал! Ну, проходи, гость дорогой, сейчас дядька тебе гостинец сообразит.
Зимой Фёдор Иванович нырял за печку, шуршал там на устроенной полке какими-то кулёчками и мешочками, выносил в горстях то сушёные семечки, ягодки, орешки, то вяленую рыбку. Ставил на стол чайные приборы, вазочки с конфетами и вареньем. Удивительное у него получалось варенье из крыжовника — янтарное, ягодка к ягодке. Невозможно было представить его огромные узловатые руки, перебирающие мелкую ягоду. Ванюшкина мама удивлялась: «Вот и молотобоец! Поди ты, не у каждой женщины так получится!» Фёдор Иванович смеялся, довольный собой: «Ты думаешь, молотобоец — это лупи почём зря и куда придётся? Это, я тебе скажу, тоже ювелирная работа! Вот я и с ягодками так-то — вовремя и по норме!»
Весной он мастерил под навесом Ванюшке кораблики. Весёлая душистая стружка вилась спиралью, цеплялась за свитер наширокой груди. Дерево, послушное рукам мастера, приобретало нужную форму. Ванюша не сводил счастливых блестящих глазёнок с дяди, душа того разворачивалась горячим горнилом от любви и нежности к племяннику. На скуластом лице лукаво и молодо посверкивали из-под густых бровей глаза, нос картошкой расплывался в добродушной улыбке от уха до уха.
Эта улыбка в роду Стрекаловых была «фирменной», поскольку и Андрей и Ванюшка с братьями-сёстрами, обладали такой же.
Наконец, дядя Фёдор высверливал в заготовках отверстия, прилаживал берестяные паруса. Потом они вместе запускали кораблики в ручейки. Карманы дяди топорщились от конфет. Ванюшка то и дело запускал в них руку, вытаскивал то леденцы, то ириски. Дядя касался вихрастой головы любимого племянника, легонько трепал за уши-пельмени:
— Ешь, угощайся, Ивашка.
Летом Фёдор Иванович встречал любимчика блюдом с малиной или медовыми сотами. А осенью хаживали они с Ванюшей за душистыми опятами. Дядя внушал: «Примечай, Ивашка, примечай, где идём! Никому кроме тебя не выдавал я своих мест сокровенных. Пойдём-ка ещё один верный пень покажу. — Он нарочно сбавлял шаг, — Где-то тут, однако, а ну-ка гляди, у тебя глазки молодые». Ванюшка находил пень, щедро поросший веснушчатыми, как на подбор опёнками, весело кричал: «Да вот же он, дядя!»
Потом они колдовали на кухне, жарили в сметане щедрый «улов», ели «от пуза», как выражался дядя Фёдор.
Иногда Ванюшка, припозднившись, оставался ночевать в доме дяди. Пустив на подушку сладкую слюнку, посвистывал носом. Фёдор Иванович тихо вечерял на кухоньке, просматривал журналы, дожидался, когда зайдёт Андрей, осведомится, у него ли малец? Фёдор прикладывал к пухлым губам палец, заговорщически цыкал:
— Пущай ночует, ну! Вам чего, не у чужих ведь людей, а мне в доме отрада!
Ванюшка рос и постепенно Фёдор Иванович стал приучать его к рыболовному делу. Это занятие очень скоро полюбилось Ванюше так, что он не давал дяде покоя, когда же он возьмёт его с собой на дальнее большое озеро?
Однажды в хороший летний день Фёдор Иванович, основательно собравшись, заглянул к младшему брату, позвал племянника:
— Ну, что, Ивашка, готов на озере рыбалить? Свитерок да курточку ему дай, Вера, сапоги резиновые — на лодке пойдём.
— Ты уж осторожнее, Федя, — наказала сноха.
— Да я как за своё дитя! — искренне пообещал. — Он и сам уже ловкий пострелёнок, одиннадцать годков сравнялось, ты вспомни, Андрей, по которому году бате в кузне помогать начали?!
— Ну, в наше-то время, Федя, не удивительно, нынешнее поколение куда как хилей.
— Ничего, сдюжит!
До озера добирались на мотоцикле «Иж-Юпитер-2», который дядя водил виртуозно. Ванюшке хотелось держать марку, он сел в седло, а не в коляску, лихо замахал кепкой, когда на выезде из села увидел дружка-одноклассника, идущего на пруд с удочками.
На озере у Фёдора Ивановича была своя лодчонка, немного подтекала, рассыхалась на берегу, но он не спешил обзаводиться новой, латал, конопатил, гудронил время от времени эту, любил её за послушный «норов», ладно скроенные борта.
Придирчиво оглядев лодку, крякнул:
— Сойдёт, верно, Ивашка? В другой раз битум привезём, «подлечим» немного.
Ванюшку радовала эта сопричастность и произнесенные слова «привезём, подлечим», он деловито суетился, укладывал в лодку снасти: удочки, банку с червями. Фёдор принёс вёсла. Вытащил из камышей схороненный багор, чуть столкнул лодку на воду, велел Ване усаживаться на носу, сам в высоких болотных сапогах стал проталкивать её глубже. Тяжело и грузно взобрался, и, стоя на могучих ногах, стал отталкиваться багром, направлял лодку на большую воду, минуя камышовые заросли.
Ваня щурился от яркого солнца, гонял мошку, что бесцеремонно лезла прямо в нос и уши. Любовался глазастыми стрекозами, длинноногими куликами и юркими желтовато-зелёными птичками, весело перелетавших стайками.
— Дядь Фёдор, а что это за зелёные птахи? В деревне я таких не видал.
— Это пеночки, Ваня. Ишь, какое любезное название им какой- то человек дал!
— Откуда ты знаешь, что добрый?
— Разве может злой, коварный человек так ласково назвать «пеночка»? Ты «жуй» слова, разбирай по «косточкам». Пеночка — лёгкая значит, невесомая, как пена из молока, когда мамка корову доит. Усвоил? Примечай, всё примечай, Ивашка! Народ, он мудрый. Вот отчего, подумай, одуванчику такое прозванье?
— Хех, — засмеялся Ванюшка, — дунул и нет его.
— Верно! Одуванчик — одул его ветерок и полетели семена в разные стороны. А «кинжал», например, «кнут», как расшифруешь?
Ваня не нашёлся, что ответить, запросил подсказки.
— Да я и сам, признаться, не знаю, а только слова эти такие говорящие, резкие, «Кинжал» — кинул жало, уколол. Ну а «кнут»: будто «вжик» — рассёк воздух, слыхал, как пастух утрами? Или например, блоха. Ну-ка, как ты разумеешь?
Ваня так и этак произносил слово. Фёдор Иванович цвёл лукавой улыбкой, наблюдал за племянником.
— Опять ничего не получается, — признался тот.
— А по мне так: только что мы её видим «бло», а она р-раз и — «ха», уже сиганула ищи её, свищи.
Дядя с племянником хохотали, продолжая играть со словами.
— А где ты учился, дядь Федь?
Фёдор Иванович призадумался, хмыкнул:
— У жизни я учился, Ивашка! Время такое было, не пришлось единого дня за партой сидеть. Совсем, выходит, неучёный, безграмотный твой дядька.
— Как же так? — подпрыгнул на месте Ваня. — А журналы свои как читаешь?
— Это же всё Лидуша, царствия ей небесного. Она меня читать выучила, а вот науку писать я так и не освоил, кой-как пишу четыре буквы «стре», а дальше петельку приловчился рисовать. Опять же она выучила, чтобы зарплату получать. До неё, голубушки, я только крест изображал.
— А книжками у тебя весь шкаф забит? — недоумевал Ваня.
— Опять же Лидушины. Все она мне их перечитала. Я иной раз возьму которую, раскрою, понюхаю, ровно пахнет её руками. Н-да. А вот пересказать любую из них могу, — оживился вдруг.
— Как же ты не перескажешь?! Ты вон какой умный, мне и папка всё про это говорит. Эх, мне бы так!
— Тебе-то, Ваня, как раз все дороги открыты. Не ленись только. Имей ум пытливый, сердце доброе, а душу светлую, всё у тебя получится.
Лодка между тем давно выкатилась на простор, а дядя Федя перешёл на вёсла. Вдали, по линии горизонта виднелся зелёный остров крошечных размеров. Он словно качался на волнах.
— Дядь Федя, этот островок называют Гусиным?
— Он самый. Не такой он и крошечный, просто далеко мы от него.
— А бывал ты там?
— Рядом бывал, а чтобы причаливать, выходить, ни к чему это баловство, Ванюша! Заповедный он, большая там популяция диких гусей ведётся ещё с незапамятных времён.
— Ну, так, интересно всё же, — будто взгрустнул Ваня.
— Вырастешь, многое постигнешь, вот так-то, голубь белый.
Фёдор Иванович остановил лодку, закинули удочки. На дне
лодки скопилось немного воды. Фёдор принялся отчерпывать воду удобным ковшом. Ваня встрепенулся:
— Дядь Федя, я сам!
— Ну, черпай, — Фёдор Иванович передал черпак и как-то очень внимательно и озадаченно поглядел на небо. С востока подул нешуточный ветерок, не принесёт ли он дождевые тучи?
Не клевало. А ветер крепчал, лодку стало раскачивать и крутить, несколько раз через борт перекинуло добрую порцию воды. Даже цвет озера стал иссиня-чёрным.
— Черпай-ка Ивашка веселей. Не наш сегодня день, давай-ка, брат, поворачивать к берегу.
Фёдор Иванович развернул лодку и плотно сел на вёсла. Ветер между тем разыгрался не на шутку. Небо стало заволакивать свинцовой пеленой-стынью.
До спасительного берега было ещё слишком далеко, а Фёдор Иванович уже изрядно выбился из сил, подступила одышка. Но он не подавал виду и грёб, грёб что было сил, внимательно вглядываясь в даль. Он уже давно понял, что надвигается самый настоящий шторм, и идут они сейчас против течения, против силы разыгравшейся стихии. Но только там, в камышах было их спасение.
Лодку теперь забрасывало встречной волной, норовя поглотить полностью. Вода лавиной перекатывалась через носовую часть по ногам Фёдора Ивановича, настигала Ванюшку и ударившись о корму, закручивалась воронкой.
— Черпай, Ванюша, сынок! — кричал, пересиливая порывы ветра Фёдор Иванович. — Черпай, ни на что не отвлекайся, прорвёмся!
Это доверительное «сынок» заставляло Ванюшку работать ещё усерднее, хотя он изрядно испугался.
До зарослей камыша оставалось каких-то двести с лишним метров, когда у Фёдора треснуло и раскололось правое весло. Он чертыхнулся, бросил ненужный черенок за борт, а самоё лопасть на дно лодки. Выгребать оставшимся одним, было невероятно сложно. Фёдор Иванович встал на ноги и решил попробовать действовать багром, авось дно уже прощупывается, тогда они спасены! Но багор уходил в пустоту. Какая-то дьявольская сила крутанула, бросила лодку, развернув её поперёк. Фёдор, балансируя, едва устоял на ногах, но шест упустил. В какой-то момент он грубо стукнулся о днище, вынырнул поплавком на носу и гонимый силой волны закувыркался, то всплывал, то исчезал из виду. Волна отхлынула, но вернувшись обратно грозила накрыть лодку валом по самые края, тогда им конец. Фёдор Иванович ценой нечеловеческих усилий успел вывернуть её с помощью весла кормой на встречу. И во время. В следующую минуту их подбросило на гребне и понесло обратно в открытое озеро. Ванюшка мельком взглянул на дядю. Фёдор Иванович сидел к нему спиной, мешком свесившись меж колен без движений. Весло в уключине произвольно билось о волну. Мальчишка вскрикнул невольно:
— Дядюшка! — и подскочив начал тянуть на себя безвольное тело за ворот куртки. Ему удалось запрокинуть Фёдора Ивановича навзничь, головой к себе на колени. Лицо дяди было багровым от приступа удушья. Ванюшка и раньше видел эти приступы, болезненно переживал мучения родного человека, но никогда не случалось того, чтобы дядя терял сознание. Размазывая слёзы по щекам, Ваня плеснул забортной воды дяде в лицо, тормошил, — Дядь Федя, дядька, очнись!
Фёдор Иванович выдохнул наконец, тяжело, но остался лежать. Силы покинули его и только разум вершил мучительную работу: «Старый дурень, что же я натворил, сгубил мальчонку! Как есть сгубил! Гореть мне в Геенне Огненной!»
Ваня, обрадованный тем, что дядя пришёл в себя радостно причитал:
— Дыши, батя, дыши, ты мне папка второй! Как я без тебя, как?
Даже буря будто утихла. А лодку несло и несло куда-то порывами ветра и силой волны. Вдруг впереди Ваня увидел поплавком выныривающий шест. Он стал внимательно наблюдать за ним. «Раз, два, три» и багор снова появлялся на поверхности, лодка следовала носом по курсу на него. А на горизонте рос, приближался Гусиный остров. Парнишку осенило: нас сносит к острову — это же спасение! Глаза его загорелись огнём надежды. Фёдор Иванович невольно увидел радостную перемену в лице мальчишки, заворочался, пытаясь встать.
— Дядь Федь, спасены! Прямо по курсу Гусиный остров. Слышь, дядька? Ты лежи, лежи, отдыхай, я скажу когда нужна будет твоя помощь. Раз, два, три, — медленно, внимательно и напряжённо отсчитывал он, — Лодочка, родненькая, курс на Гусиный, так держать!
Фёдор поднялся, когда остров обозначился в реальных размерах. Облегчённо вздохнул:
— Экий же ты, Ивашка, молодец, быть тебе капитаном!
Заночевать пришлось на острове. У дядьки в карманах нашлись сухари, спички и даже кусочек бересты: развести костерок, погреться. Остров действительно был густо населён гусиным поголовьем так, что идти в глубь они не решились. Непуганые гуси и без того подняли неописуемый гвалт, но покидать свою территорию не собирались.
Дядя с племянником кое-как насобирали сухого «корма» для костра. Крышу над головой устроили из лодки, благо багор прибился к берегу. Чай — чистую воду, вскипятили в черпаке на углях, пошвыркали вприкуску с сухарями и полусидя устроились на ночлег.
Всю ночь неспокойным было озеро. Смирившись с соседством непрошенных гостей, до утренней зари «переговаривались» гуси, но уже не так тревожно.
Чуть свет Фёдор Иванович растормошил Ванюшку:
— Вставай, сынок, мамка с папкой с ума небось сходят, пора домой!
Ваню только теперь разморило настоящим сном. В лодке он укутался в дядину брезентовую куртку и сладко спал на корме, убаюканный спокойной волной. На востоке красным шаром вставало солнце, день обещал быть ясным и тёплым.
Только на душе у Фёдора Ивановича не было покоя, терзал он себя нещадно: «Старый осёл, чуть не сгубил парнишку! Своя шкура не дорога, худо-бедно, всего на своём веку повидал, а вот Ивашка? Не жил ведь ещё… Мать-Царица небесная, хвала тебе! Господь-батюшка, прости упыря старого!».
Кое-как добрались до берега на единственном весле. Тяжело далась Фёдору Ивановичу дорога на мотоцикле: ослаб, вымотался и морально и физически.
После этого случая потомственный кузнец-молотобоец начал слепнуть. Андрей возил его по врачам, но те разводили руками: «Нервный стресс спровоцировал необратимый процесс».
Перейти в дом к брату Фёдор Иванович наотрез отказался: «Вам своих забот хватает, я ещё под ногами буду путаться. Белый свет мало-мало различаю, как-нибудь сам доживать стану».
Хозяйство ему пришлось убавить: убрать пчёл, мотоцикл продать. Огород по-прежнему содержал в образцовом порядке. Отшучивался на вопрос «как»: «Подглядываю в полглаза, руки дело не забыли».
Помогал Андрей. С постирушками выручала Вера. Ванюшка стал теперь для дядьки глазами и руками. Чаще прежнего оставался он в доме дяди на ночлег. Как и прежде коротали они время на бережку с удочками.
Окончив школу, Иван поступил в Мореходное училище во Владивостоке.
Стрекалов-старший признался брату:
— Вот теперь, Андрюха, я жить хочу! Хочу дождаться, когда наш Ванюшка капитаном станет, ну а потом дорогой душой «костлявой» сдамся.
Иван успешно учился, радовал родных, приходил в отпуск в красивой морской форме.
Фёдор Иванович тотчас прибегал, тискал племянника не скрывая счастливых слёз.
— Ну, как ты тут без меня? — радовался Иван.
— Жив, как видишь. Глазами не прозрел, но нос по ветру держу, тебя загодя чую!
— И правда, Фёдор, удивляюсь, каким чудом ты узнаешь, что Ваня приехал? — спрашивала Вера.
— Сердце вещает, — отшучивался Стрекалов-старший.
После Мореходки Ивана распределили в порт Сахалина. По рекомендации училища гражданское пароходство назначило Ивана четвёртым помощником капитана на судно «Мирный».
Через семь лет приказом по пароходству первый помощник капитана Стрекалов Иван Андреевич был утверждён капитаном дальнего плавания на родном уже судне.
Весть об этом событии вмиг облетела село. Радовались родные, плакал Стрекалов-старший. Утром следующего дня сердце Фёдора Ивановича остановилось.
Проводить в последний путь любимого дядьку-батю Ивану Андреевичу не удалось. Горько сокрушался он. Но годы спустя вырвал из сердца эту занозу, вспоминая дядю Фёдора, расплывался фирменной стрекаловской улыбкой, думал: «А ведь дождался батя мой второй то, чего загадал! Так чего же Бога гневить?»
Ирина Андреева
Сто первый снег
Повесть и рассказы.
Иван-капитан
Старший из рода Стрекаловых — Фёдор Иванович овдовел рано. Второй раз привести в дом женщину его не смогли уговорить даже родственники. Очень уж уважал и чтил он покойную супругу, не видел на её месте другую хозяйку, и всё тут.
Бог не дал супругам детей, потому Фёдор Иванович превратился в одинокого бобыля. Но положением своим не тяготился. Сначала тоску скрашивал тяжкий труд молотобойца: так за день намашется, бывало, дома не до скуки — управиться бы по хозяйству и на боковую.
Хозяйство невелико: держал огород, несколько овец, кур. Летом на откорм брал телёнка и порося. Молочком разживался у младшего брата Андрея, благо, тот со своим многочисленным семейством жил рядом.
Крепко и надёжно подставлял Фёдор Иванович своё плечо младшему брату — выручал чем мог. Тем и держался сам: почитали его в доме брата, заботились, коль приболеет.
Младшего в семье Андрея звали Ваней — Иваном, стало быть, в честь Ивана Фёдоровича Стрекалова — корня рода. По этой причине очень прикипел Фёдор Иванович к мальцу, пестовал, тетёшкал с самой колыбели. Да и парнишка быстро привязался к старому дядьке, по возрасту годящемуся ему в деды.
На пенсию Фёдор Иванович вышел «по горячей сетке» в пятьдесят пять. Никакие уговоры остаться на трудовом посту не убедили: много досталось ему на жизненном пути — годы коллективизации, война, послевоенная разруха, кою вынесло его поколение на своих плечах. Бессменный тяжкий труд у раскалённой наковальни без того подорвал уже здоровье — Фёдор Иванович страдал одышкой и жаловался на «гири» в ногах, передвигался тяжёлой поступью уставшего человека.
Пенсии ему вполне хватало. Занимался любимыми пчёлками, пристрастился к рыбалке. Выписал два журнала — «Пчеловодство» и «Рыболов», изучал, старательно прочитывал от корки до корки. Сам мастерил снасти: удочки, крючки, поплавки и блесны.
Всё ждал, когда подросший Ванюшка сможет ходить с ним на рыбалку, вечерять на берегу под треск костерка, варить юшку в закопчённом котелке.
Так и случилось: души не чаял Ванюша в дядюшке, бежал к нему сломя голову в любую свободную минутку. Знал: в любое время года встретит его дядя неизменно словами:
— А-а-а! Ивашка свет Андреевич пожаловал! Ну, проходи, гость дорогой, сейчас дядька тебе гостинец сообразит.
Зимой Фёдор Иванович нырял за печку, шуршал там на устроенной полке какими-то кулёчками и мешочками, выносил в горстях то сушёные семечки, ягодки, орешки, то вяленую рыбку. Ставил на стол чайные приборы, вазочки с конфетами и вареньем. Удивительное у него получалось варенье из крыжовника — янтарное, ягодка к ягодке. Невозможно было представить его огромные узловатые руки, перебирающие мелкую ягоду. Ванюшкина мама удивлялась: «Вот и молотобоец! Поди ты, не у каждой женщины так получится!» Фёдор Иванович смеялся, довольный собой: «Ты думаешь, молотобоец — это лупи почём зря и куда придётся? Это, я тебе скажу, тоже ювелирная работа! Вот я и с ягодками так-то — вовремя и по норме!»
Весной он мастерил под навесом Ванюшке кораблики. Весёлая душистая стружка вилась спиралью, цеплялась за свитер наширокой груди. Дерево, послушное рукам мастера, приобретало нужную форму. Ванюша не сводил счастливых блестящих глазёнок с дяди, душа того разворачивалась горячим горнилом от любви и нежности к племяннику. На скуластом лице лукаво и молодо посверкивали из-под густых бровей глаза, нос картошкой расплывался в добродушной улыбке от уха до уха.
Эта улыбка в роду Стрекаловых была «фирменной», поскольку и Андрей и Ванюшка с братьями-сёстрами, обладали такой же.
Наконец, дядя Фёдор высверливал в заготовках отверстия, прилаживал берестяные паруса. Потом они вместе запускали кораблики в ручейки. Карманы дяди топорщились от конфет. Ванюшка то и дело запускал в них руку, вытаскивал то леденцы, то ириски. Дядя касался вихрастой головы любимого племянника, легонько трепал за уши-пельмени:
— Ешь, угощайся, Ивашка.
Летом Фёдор Иванович встречал любимчика блюдом с малиной или медовыми сотами. А осенью хаживали они с Ванюшей за душистыми опятами. Дядя внушал: «Примечай, Ивашка, примечай, где идём! Никому кроме тебя не выдавал я своих мест сокровенных. Пойдём-ка ещё один верный пень покажу. — Он нарочно сбавлял шаг, — Где-то тут, однако, а ну-ка гляди, у тебя глазки молодые». Ванюшка находил пень, щедро поросший веснушчатыми, как на подбор опёнками, весело кричал: «Да вот же он, дядя!»
Потом они колдовали на кухне, жарили в сметане щедрый «улов», ели «от пуза», как выражался дядя Фёдор.
Иногда Ванюшка, припозднившись, оставался ночевать в доме дяди. Пустив на подушку сладкую слюнку, посвистывал носом. Фёдор Иванович тихо вечерял на кухоньке, просматривал журналы, дожидался, когда зайдёт Андрей, осведомится, у него ли малец? Фёдор прикладывал к пухлым губам палец, заговорщически цыкал:
— Пущай ночует, ну! Вам чего, не у чужих ведь людей, а мне в доме отрада!
Ванюшка рос и постепенно Фёдор Иванович стал приучать его к рыболовному делу. Это занятие очень скоро полюбилось Ванюше так, что он не давал дяде покоя, когда же он возьмёт его с собой на дальнее большое озеро?
Однажды в хороший летний день Фёдор Иванович, основательно собравшись, заглянул к младшему брату, позвал племянника:
— Ну, что, Ивашка, готов на озере рыбалить? Свитерок да курточку ему дай, Вера, сапоги резиновые — на лодке пойдём.
— Ты уж осторожнее, Федя, — наказала сноха.
— Да я как за своё дитя! — искренне пообещал. — Он и сам уже ловкий пострелёнок, одиннадцать годков сравнялось, ты вспомни, Андрей, по которому году бате в кузне помогать начали?!
— Ну, в наше-то время, Федя, не удивительно, нынешнее поколение куда как хилей.
— Ничего, сдюжит!
До озера добирались на мотоцикле «Иж-Юпитер-2», который дядя водил виртуозно. Ванюшке хотелось держать марку, он сел в седло, а не в коляску, лихо замахал кепкой, когда на выезде из села увидел дружка-одноклассника, идущего на пруд с удочками.
На озере у Фёдора Ивановича была своя лодчонка, немного подтекала, рассыхалась на берегу, но он не спешил обзаводиться новой, латал, конопатил, гудронил время от времени эту, любил её за послушный «норов», ладно скроенные борта.
Придирчиво оглядев лодку, крякнул:
— Сойдёт, верно, Ивашка? В другой раз битум привезём, «подлечим» немного.
Ванюшку радовала эта сопричастность и произнесенные слова «привезём, подлечим», он деловито суетился, укладывал в лодку снасти: удочки, банку с червями. Фёдор принёс вёсла. Вытащил из камышей схороненный багор, чуть столкнул лодку на воду, велел Ване усаживаться на носу, сам в высоких болотных сапогах стал проталкивать её глубже. Тяжело и грузно взобрался, и, стоя на могучих ногах, стал отталкиваться багром, направлял лодку на большую воду, минуя камышовые заросли.
Ваня щурился от яркого солнца, гонял мошку, что бесцеремонно лезла прямо в нос и уши. Любовался глазастыми стрекозами, длинноногими куликами и юркими желтовато-зелёными птичками, весело перелетавших стайками.
— Дядь Фёдор, а что это за зелёные птахи? В деревне я таких не видал.
— Это пеночки, Ваня. Ишь, какое любезное название им какой- то человек дал!
— Откуда ты знаешь, что добрый?
— Разве может злой, коварный человек так ласково назвать «пеночка»? Ты «жуй» слова, разбирай по «косточкам». Пеночка — лёгкая значит, невесомая, как пена из молока, когда мамка корову доит. Усвоил? Примечай, всё примечай, Ивашка! Народ, он мудрый. Вот отчего, подумай, одуванчику такое прозванье?
— Хех, — засмеялся Ванюшка, — дунул и нет его.
— Верно! Одуванчик — одул его ветерок и полетели семена в разные стороны. А «кинжал», например, «кнут», как расшифруешь?
Ваня не нашёлся, что ответить, запросил подсказки.
— Да я и сам, признаться, не знаю, а только слова эти такие говорящие, резкие, «Кинжал» — кинул жало, уколол. Ну а «кнут»: будто «вжик» — рассёк воздух, слыхал, как пастух утрами? Или например, блоха. Ну-ка, как ты разумеешь?
Ваня так и этак произносил слово. Фёдор Иванович цвёл лукавой улыбкой, наблюдал за племянником.
— Опять ничего не получается, — признался тот.
— А по мне так: только что мы её видим «бло», а она р-раз и — «ха», уже сиганула ищи её, свищи.
Дядя с племянником хохотали, продолжая играть со словами.
— А где ты учился, дядь Федь?
Фёдор Иванович призадумался, хмыкнул:
— У жизни я учился, Ивашка! Время такое было, не пришлось единого дня за партой сидеть. Совсем, выходит, неучёный, безграмотный твой дядька.
— Как же так? — подпрыгнул на месте Ваня. — А журналы свои как читаешь?
— Это же всё Лидуша, царствия ей небесного. Она меня читать выучила, а вот науку писать я так и не освоил, кой-как пишу четыре буквы «стре», а дальше петельку приловчился рисовать. Опять же она выучила, чтобы зарплату получать. До неё, голубушки, я только крест изображал.
— А книжками у тебя весь шкаф забит? — недоумевал Ваня.
— Опять же Лидушины. Все она мне их перечитала. Я иной раз возьму которую, раскрою, понюхаю, ровно пахнет её руками. Н-да. А вот пересказать любую из них могу, — оживился вдруг.
— Как же ты не перескажешь?! Ты вон какой умный, мне и папка всё про это говорит. Эх, мне бы так!
— Тебе-то, Ваня, как раз все дороги открыты. Не ленись только. Имей ум пытливый, сердце доброе, а душу светлую, всё у тебя получится.
Лодка между тем давно выкатилась на простор, а дядя Федя перешёл на вёсла. Вдали, по линии горизонта виднелся зелёный остров крошечных размеров. Он словно качался на волнах.
— Дядь Федя, этот островок называют Гусиным?
— Он самый. Не такой он и крошечный, просто далеко мы от него.
— А бывал ты там?
— Рядом бывал, а чтобы причаливать, выходить, ни к чему это баловство, Ванюша! Заповедный он, большая там популяция диких гусей ведётся ещё с незапамятных времён.
— Ну, так, интересно всё же, — будто взгрустнул Ваня.
— Вырастешь, многое постигнешь, вот так-то, голубь белый.
Фёдор Иванович остановил лодку, закинули удочки. На дне
лодки скопилось немного воды. Фёдор принялся отчерпывать воду удобным ковшом. Ваня встрепенулся:
— Дядь Федя, я сам!
— Ну, черпай, — Фёдор Иванович передал черпак и как-то очень внимательно и озадаченно поглядел на небо. С востока подул нешуточный ветерок, не принесёт ли он дождевые тучи?
Не клевало. А ветер крепчал, лодку стало раскачивать и крутить, несколько раз через борт перекинуло добрую порцию воды. Даже цвет озера стал иссиня-чёрным.
— Черпай-ка Ивашка веселей. Не наш сегодня день, давай-ка, брат, поворачивать к берегу.
Фёдор Иванович развернул лодку и плотно сел на вёсла. Ветер между тем разыгрался не на шутку. Небо стало заволакивать свинцовой пеленой-стынью.
До спасительного берега было ещё слишком далеко, а Фёдор Иванович уже изрядно выбился из сил, подступила одышка. Но он не подавал виду и грёб, грёб что было сил, внимательно вглядываясь в даль. Он уже давно понял, что надвигается самый настоящий шторм, и идут они сейчас против течения, против силы разыгравшейся стихии. Но только там, в камышах было их спасение.
Лодку теперь забрасывало встречной волной, норовя поглотить полностью. Вода лавиной перекатывалась через носовую часть по ногам Фёдора Ивановича, настигала Ванюшку и ударившись о корму, закручивалась воронкой.
— Черпай, Ванюша, сынок! — кричал, пересиливая порывы ветра Фёдор Иванович. — Черпай, ни на что не отвлекайся, прорвёмся!
Это доверительное «сынок» заставляло Ванюшку работать ещё усерднее, хотя он изрядно испугался.
До зарослей камыша оставалось каких-то двести с лишним метров, когда у Фёдора треснуло и раскололось правое весло. Он чертыхнулся, бросил ненужный черенок за борт, а самоё лопасть на дно лодки. Выгребать оставшимся одним, было невероятно сложно. Фёдор Иванович встал на ноги и решил попробовать действовать багром, авось дно уже прощупывается, тогда они спасены! Но багор уходил в пустоту. Какая-то дьявольская сила крутанула, бросила лодку, развернув её поперёк. Фёдор, балансируя, едва устоял на ногах, но шест упустил. В какой-то момент он грубо стукнулся о днище, вынырнул поплавком на носу и гонимый силой волны закувыркался, то всплывал, то исчезал из виду. Волна отхлынула, но вернувшись обратно грозила накрыть лодку валом по самые края, тогда им конец. Фёдор Иванович ценой нечеловеческих усилий успел вывернуть её с помощью весла кормой на встречу. И во время. В следующую минуту их подбросило на гребне и понесло обратно в открытое озеро. Ванюшка мельком взглянул на дядю. Фёдор Иванович сидел к нему спиной, мешком свесившись меж колен без движений. Весло в уключине произвольно билось о волну. Мальчишка вскрикнул невольно:
— Дядюшка! — и подскочив начал тянуть на себя безвольное тело за ворот куртки. Ему удалось запрокинуть Фёдора Ивановича навзничь, головой к себе на колени. Лицо дяди было багровым от приступа удушья. Ванюшка и раньше видел эти приступы, болезненно переживал мучения родного человека, но никогда не случалось того, чтобы дядя терял сознание. Размазывая слёзы по щекам, Ваня плеснул забортной воды дяде в лицо, тормошил, — Дядь Федя, дядька, очнись!
Фёдор Иванович выдохнул наконец, тяжело, но остался лежать. Силы покинули его и только разум вершил мучительную работу: «Старый дурень, что же я натворил, сгубил мальчонку! Как есть сгубил! Гореть мне в Геенне Огненной!»
Ваня, обрадованный тем, что дядя пришёл в себя радостно причитал:
— Дыши, батя, дыши, ты мне папка второй! Как я без тебя, как?
Даже буря будто утихла. А лодку несло и несло куда-то порывами ветра и силой волны. Вдруг впереди Ваня увидел поплавком выныривающий шест. Он стал внимательно наблюдать за ним. «Раз, два, три» и багор снова появлялся на поверхности, лодка следовала носом по курсу на него. А на горизонте рос, приближался Гусиный остров. Парнишку осенило: нас сносит к острову — это же спасение! Глаза его загорелись огнём надежды. Фёдор Иванович невольно увидел радостную перемену в лице мальчишки, заворочался, пытаясь встать.
— Дядь Федь, спасены! Прямо по курсу Гусиный остров. Слышь, дядька? Ты лежи, лежи, отдыхай, я скажу когда нужна будет твоя помощь. Раз, два, три, — медленно, внимательно и напряжённо отсчитывал он, — Лодочка, родненькая, курс на Гусиный, так держать!
Фёдор поднялся, когда остров обозначился в реальных размерах. Облегчённо вздохнул:
— Экий же ты, Ивашка, молодец, быть тебе капитаном!
Заночевать пришлось на острове. У дядьки в карманах нашлись сухари, спички и даже кусочек бересты: развести костерок, погреться. Остров действительно был густо населён гусиным поголовьем так, что идти в глубь они не решились. Непуганые гуси и без того подняли неописуемый гвалт, но покидать свою территорию не собирались.
Дядя с племянником кое-как насобирали сухого «корма» для костра. Крышу над головой устроили из лодки, благо багор прибился к берегу. Чай — чистую воду, вскипятили в черпаке на углях, пошвыркали вприкуску с сухарями и полусидя устроились на ночлег.
Всю ночь неспокойным было озеро. Смирившись с соседством непрошенных гостей, до утренней зари «переговаривались» гуси, но уже не так тревожно.
Чуть свет Фёдор Иванович растормошил Ванюшку:
— Вставай, сынок, мамка с папкой с ума небось сходят, пора домой!
Ваню только теперь разморило настоящим сном. В лодке он укутался в дядину брезентовую куртку и сладко спал на корме, убаюканный спокойной волной. На востоке красным шаром вставало солнце, день обещал быть ясным и тёплым.
Только на душе у Фёдора Ивановича не было покоя, терзал он себя нещадно: «Старый осёл, чуть не сгубил парнишку! Своя шкура не дорога, худо-бедно, всего на своём веку повидал, а вот Ивашка? Не жил ведь ещё… Мать-Царица небесная, хвала тебе! Господь-батюшка, прости упыря старого!».
Кое-как добрались до берега на единственном весле. Тяжело далась Фёдору Ивановичу дорога на мотоцикле: ослаб, вымотался и морально и физически.
После этого случая потомственный кузнец-молотобоец начал слепнуть. Андрей возил его по врачам, но те разводили руками: «Нервный стресс спровоцировал необратимый процесс».
Перейти в дом к брату Фёдор Иванович наотрез отказался: «Вам своих забот хватает, я ещё под ногами буду путаться. Белый свет мало-мало различаю, как-нибудь сам доживать стану».
Хозяйство ему пришлось убавить: убрать пчёл, мотоцикл продать. Огород по-прежнему содержал в образцовом порядке. Отшучивался на вопрос «как»: «Подглядываю в полглаза, руки дело не забыли».
Помогал Андрей. С постирушками выручала Вера. Ванюшка стал теперь для дядьки глазами и руками. Чаще прежнего оставался он в доме дяди на ночлег. Как и прежде коротали они время на бережку с удочками.
Окончив школу, Иван поступил в Мореходное училище во Владивостоке.
Стрекалов-старший признался брату:
— Вот теперь, Андрюха, я жить хочу! Хочу дождаться, когда наш Ванюшка капитаном станет, ну а потом дорогой душой «костлявой» сдамся.
Иван успешно учился, радовал родных, приходил в отпуск в красивой морской форме.
Фёдор Иванович тотчас прибегал, тискал племянника не скрывая счастливых слёз.
— Ну, как ты тут без меня? — радовался Иван.
— Жив, как видишь. Глазами не прозрел, но нос по ветру держу, тебя загодя чую!
— И правда, Фёдор, удивляюсь, каким чудом ты узнаешь, что Ваня приехал? — спрашивала Вера.
— Сердце вещает, — отшучивался Стрекалов-старший.
После Мореходки Ивана распределили в порт Сахалина. По рекомендации училища гражданское пароходство назначило Ивана четвёртым помощником капитана на судно «Мирный».
Через семь лет приказом по пароходству первый помощник капитана Стрекалов Иван Андреевич был утверждён капитаном дальнего плавания на родном уже судне.
Весть об этом событии вмиг облетела село. Радовались родные, плакал Стрекалов-старший. Утром следующего дня сердце Фёдора Ивановича остановилось.
Проводить в последний путь любимого дядьку-батю Ивану Андреевичу не удалось. Горько сокрушался он. Но годы спустя вырвал из сердца эту занозу, вспоминая дядю Фёдора, расплывался фирменной стрекаловской улыбкой, думал: «А ведь дождался батя мой второй то, чего загадал! Так чего же Бога гневить?»