Ирина Андреева
Клин-баба
Повесть и рассказы
Военнообязанный кот
Как-то по роду деятельности судьба забросила меня в соседний район в командировку. Снять комнатку мне посоветовали у одинокой пожилой женщины на краю посёлка.
Постучался в добротную глухую калитку, ответа не последовало, попробовал открыть её, — легко поддалась. Робко вступил в ограду, опасаясь, как бы не выскочила из-за угла собака. Протянул руку, чтобы стукнуть в окно и невольно вздрогнул от грубого оклика:
- Вам кого?
Из другой калитки, ведущей, видимо, в огород, вышла довольно крепкая костистая старуха. Одета она во всё тёмное. Большие изработанные кисти рук в земле. Я поприветствовал её, спросил о съёме комнаты.
Вместо внятного ответа она буркнула:
- Прибыли гости глодать кости, — видя моё явное замешательство, добавила, — кто такой, откуда?
Я пояснил ей цель приезда, назвал фамилию рекомендовавшего её дом коллеги.
- Ну, иди, гляди, — уже более мягко произнесла хозяйка, приглашая последовать за ней.
Вошли в дом на высоком фундаменте, старуха шагнула к рукомойнику, а мне кивнула головой на левую боковую дверь:
- Проходи, гляди, там кровать. Постель я свежую с вечера обрядила.
Комнатка оказалась маленькая, но светлая. У окна старинный комод, справа у стены кровать, в изголовье на стене простенькая вешалка.
Хозяйка вошла следом:
- Живи, но на мой стол не рассчитывай, дети из гнезда вылетели, хозяин умер, а чужого я потчевать не собираюсь.
Я уверил её, что мне только переночевать, ну разве что вечером кипятку на чай попрошу. На сём и порешили. Но вопреки уговору, немудрёным ужином хозяйка все же накормила.
Звали её Степанида Ивановна. За ужином собеседница поведала, что ей восьмидесятый год отроду, вдовствует восьмой год. Имеет шестерых детей, которые часто навещают мать. Узнал даже о том, сколько у неё осталось зубов: пять бабок (коренных) и три передних.
Во все время разговора на табурете у окна сидел большой полосатый кот и, казалось, тщательно внимал нашей беседе. Затем спрыгнул, широко потянулся на задних лапах, подошёл к столу, зажмурившись, мяукнул, потом взирал на хозяйку так внимательно, будто боялся пропустить её ответ.
Степанида отозвалась:
— Чего тебе? Не видишь, я с человеком разговариваю?!
Кот присел, ещё некоторое время выжидающе смотрел на старуху, потом поднялся и ушёл в комнату, где стояла кровать.
После ужина Степанида пригласила поглядеть телевизор. Я было согласился, но женщина оказалась словоохотливой, причём слушать не умела: задавала вопросы и сама же на них отвечала. Подумал, что утомлюсь, и, сославшись на головную боль, удалился в отведённую комнатку. Слышал через тонкую перегородку, что вскоре угомонилась и хозяйка.
Утром меня разбудил громкий диалог за дверью. Поднялся, стараясь не шуметь, вышел на кухню, где хлопотала Степанида Ивановна, надеясь увидеть её собеседника. Но им оказался кот… Я невольно улыбнулся, поприветствовал хозяйку, выскользнул в коридор к рукомойнику.
На следующее утро история повторилась. В этот раз не спешил вставать, вслушиваясь в разговор за дверью.
Начинал диалог, как это ни странно, именно кот:
— Ма.
- Завтра война! — парировала хозяйка.
- May, — жаловался кот.
Степанида громко стукала кухонной утварью, в сердцах отвечала:
- Меня на войну заберут, а тебя собаки задерут!
Что-то грохнулось об пол, Степанида обругала кота:
- Тебе житьё, как губернаторше: хочешь — смеёшься, хочешь — плачешь!
- Мяу, — ответил кот.
Теперь каждое наступившее утро я с любопытством вслушивался в разговор кота и хозяйки.
- Ма, — как обычно, начинал кот.
- Завтра война! Пойдём, я буду стрэлять, а ты будешь патроны подавать!
Я готов был кататься со смеху, живо представив своих соседей на поле брани: Степаниду, твёрдо шагающую впереди, а позади кота с пулемётными лентами через плечо.
- Жри! Со своего стола кормлю, амонезом подкрасила, ишо тебе неладно, индульгент хренов! Бородка у тебя Минина, а совесть глиняна!
Амонезом Степанида называла общеизвестный соус майонез, а вот что она имела в виду под словом индульгент, я никак не мог взять в толк. Слово индульгенция уж никак не могло быть известно полуграмотной крестьянке.
Здоровое любопытство заставило выглянуть за двери. Кот сидел у миски и брезгливо тыкал лапой в её содержимое, затем слизывал с подушечки то, что удалось подцепить. Вот теперь всё встало на свои места: я понял, что «индульгент» — это интеллигент.
Иногда по вечерам Степанида звала кота посмотреть телевизор:
- Ну что, Вася, загрустовал? Пойдём телик посмотрим, опосля будем спать укладываться.
На современную эстраду Степанида Ивановна чаще плевалась, осуждала манеру, одежду и репертуар артистов.
Один раз задорно смеялась:
- Во, Вася, песня так песня! «Убили негра, ой, убили негра, он поднялси и пошёл!».
Ещё реже хозяйка скупо ласкала своего питомца, при этом журила:
- Вот тебе и мур-мур! Голь гольянский, сын дворянский. Я тебя жалею, а ты мне когти вонзаешь!
По вечерам я как мог помогал старушке: дрова рубил, воду носил, печь топил. Хозяйка была откровенно рада, сетовала, что силы у неё уж не те.
К исходу недели сильно простудился и в один из вечеров свалился с лихорадкой. Всю ночь надсадно кашлял, сквозь жар слабо соображая, где нахожусь. К утру, когда температура спала, заснул крепко и не услышал, как беседовали за перегородкой. В десятом часу проснулся от скрипа двери.
Хозяйка просунула голову, осторожно окликнула:
- Малый, ты никак захворал?
- Есть немного, — отозвался я.
- Ох, и кашлял ты ночью! А жар есть?
Я утвердительно кивнул головой:
- Ломало ночью.
- Вот, а почему не сказался? — Степанида скрылась за дверью.
Четверть часа спустя она вернулась, в руках у неё были большая тёмная кружка. Налила из кружки в мой бокал, подала мне.
- Ha-ко вот взвару испей. Он горький, но надо всё выпить, потом ишшо чаю с малиновым вареньем принесу и от кашля трав заварю. Надо бы сразу начинать лечиться.
Я от души поблагодарил её за заботу. Она засмущалась и впервые широко улыбнулась, обнажив оставшиеся зубы.
К обеду от снадобий заботливой хозяйки мне стало гораздо лучше. Она опять пригласила к столу. Не смея отказаться, немного похлебал куриного бульона.
Степанида Ивановна приговаривала:
- Пей, ешь, пока рот свеж, завянет, ни на кого не взглянет.
Я всё больше проникался к ней благодарностью, думая о том, сколь много народной мудрости заключено в этой женщине и, несмотря на внешнюю суровость, доброты и сострадания, участия к человеку.
После обеда, вновь выпив снадобья, улёгся в постель. Утихла на своей половине и Степанида. Часа два спустя она явилась ко мне с табуретом, усевшись в ногах, с воодушевлением стала рассказывать о своей прошлой жизни, о покойном муже.
Участия ради спросил, хорошую ли жизнь они прожили?
Степанида оживилась, ответила незамедлительно:
- О-о, милый, на веку — как на долгом волоку! Кошка живёт, и собака живёт. В каждой избушке свои погремушки. Так и мы: всякое бывало. Но помилуй Бог, кулака в моей голове не бывало! А вот я его один раз чистила, ой как чистила, как могла, как умела: «Окунь ты красноглазый, стрепетон хищный, Анчутка колченогий!». Хотела за чуб оттаскать (чуб у него чёрный, богатый был), вовремя остановилась, думаю: «Дай-ка, дай-ка, хоть росту невеликого, мужик ведь он, навернёт, костей не соберу!».
Далее Степанида поведала давнюю историю про супостатку-разлучницу, что внесла раздор в их семью.
Вскоре после войны мужа Ермолая и ещё несколько мужиков из их села командировали в соседний район на заготовку строевого леса.
- Мой-то при лошадях был приставлен. Воткнул топорик за пояс, пилу двуручную в сани бросил и был таков. А там, где оне на постое стояли, сказался мой варнак холостым — не женатым. Вот вдовушка его и пригарнула.
Да оно ведь как в жизни: «Сегодня гули, да завтра гули, держись, чтоб в лапти не обули!». Оно бы, можа, и ничего, кабы не открылось это дело.
Ага, значит, отработали мужики, домой возвернулись. Однако уж времени с того немало прошло. Задумала я как-то его фуфайку обиходить: починить, почистить. Дай, думаю, в карманах проверю: денег-то у нас не густо, а мало ли, можа, какой рублишка затерялся. И нашарила на свою беду! Письмо без конверта, треуголкой свёрнутое, можа, с нарочным получено. Развернула я, пишет сударушка, так мол и так, Ермолаюшка, заждалася я тебя, чтой-то долго не едешь.
Веришь, меня будто кипятком обдало! Он изначала упирался, мол, ничего не знаю, не ведаю. Я бы, может, поверила в его россказни, кабы имя не его. Рази ж часто такое имечко встречается?!
Сыр-бор до потолка, видно, сама где-то палку перегнула, взбеленился он и ну меня же попрекать: «У тей-то бабы и квашня пышнея, и пироги румянея!». Эх, взыграло моё ретивое! Кричу ему: «Вот и иди к «тей-то бабе!».
А свекровь (покойница, царствие ей небесное), — мелко-мелко перекрестила Степанида лоб: «Остынь, девка, дерись, дерись, да за скобку держись!».
Я невольно подумал: «Как мудро складывает народ пословицы и поговорки! Скобка — скоба, на которую запирается входная дверь. Значит, дальше скобы хода нет!».
Степанида, словно прочитав мои мысли, продолжила:
- Свекровь толкует: «У вас дети. Ладно, девки — отрезанный ломоть, а малому отец нужон — твёрдая рука!». Одумалась я, беднота ещё долила: хлеб с солью, да водица голью! Кому я с детьми нужна?! Повыла в подушку, на том и успокоилась. А наутро за квашню взялась да стараюсь пуще прежнего: «Как это у супостатки лучше?!».
- А муж? — с улыбкой спросил я.
- А ён чего? Как с гуся вода. Да мы, кажись, ещё дружнее зажили. Опосля ещё девку народили — заскрёбыша.
Степанида засмеялась, потом замолчала на минутку, с грустью добавила:
- А перед смертью покаялся. Да как он, Христос с им, маялся хворью, я уж все простила. И то сказать: «Я-то за мужиком прожила, а тей-то бабе, поди-ка, горше моего жилося! Чужая шуба — не одёжа, чужой мужик — не надёжа!».
Командировке моей скоро вышел срок. Сладко потягиваясь утром в постели, слушал, как мои соседи вновь собираются на войну.
Тщательно прибрав за собой, вышел к хозяйке с намерением поблагодарить за хлеб-соль, рассчитаться за жильё.
От денег Степанида Ивановна наотрез отказалась, проговорив напоследок:
— Иди с Богом, милок, я тебя приветила, может, найдётся добрый человек и моих детей приветит. Я с тобой в разговоре душу отвела, как медку испила. А здоровье, сынок, береги, болесть в нас заходит крохами, а выходит ворохами.
На остановку я шёл с лёгким сердцем и рассуждал о душе русского человека: приди к нему с добром, он тебе ответит тем же. На том стоит земля русская и стоять будет!
Ирина Андреева
Клин-баба
Повесть и рассказы
Военнообязанный кот
Как-то по роду деятельности судьба забросила меня в соседний район в командировку. Снять комнатку мне посоветовали у одинокой пожилой женщины на краю посёлка.
Постучался в добротную глухую калитку, ответа не последовало, попробовал открыть её, — легко поддалась. Робко вступил в ограду, опасаясь, как бы не выскочила из-за угла собака. Протянул руку, чтобы стукнуть в окно и невольно вздрогнул от грубого оклика:
- Вам кого?
Из другой калитки, ведущей, видимо, в огород, вышла довольно крепкая костистая старуха. Одета она во всё тёмное. Большие изработанные кисти рук в земле. Я поприветствовал её, спросил о съёме комнаты.
Вместо внятного ответа она буркнула:
- Прибыли гости глодать кости, — видя моё явное замешательство, добавила, — кто такой, откуда?
Я пояснил ей цель приезда, назвал фамилию рекомендовавшего её дом коллеги.
- Ну, иди, гляди, — уже более мягко произнесла хозяйка, приглашая последовать за ней.
Вошли в дом на высоком фундаменте, старуха шагнула к рукомойнику, а мне кивнула головой на левую боковую дверь:
- Проходи, гляди, там кровать. Постель я свежую с вечера обрядила.
Комнатка оказалась маленькая, но светлая. У окна старинный комод, справа у стены кровать, в изголовье на стене простенькая вешалка.
Хозяйка вошла следом:
- Живи, но на мой стол не рассчитывай, дети из гнезда вылетели, хозяин умер, а чужого я потчевать не собираюсь.
Я уверил её, что мне только переночевать, ну разве что вечером кипятку на чай попрошу. На сём и порешили. Но вопреки уговору, немудрёным ужином хозяйка все же накормила.
Звали её Степанида Ивановна. За ужином собеседница поведала, что ей восьмидесятый год отроду, вдовствует восьмой год. Имеет шестерых детей, которые часто навещают мать. Узнал даже о том, сколько у неё осталось зубов: пять бабок (коренных) и три передних.
Во все время разговора на табурете у окна сидел большой полосатый кот и, казалось, тщательно внимал нашей беседе. Затем спрыгнул, широко потянулся на задних лапах, подошёл к столу, зажмурившись, мяукнул, потом взирал на хозяйку так внимательно, будто боялся пропустить её ответ.
Степанида отозвалась:
— Чего тебе? Не видишь, я с человеком разговариваю?!
Кот присел, ещё некоторое время выжидающе смотрел на старуху, потом поднялся и ушёл в комнату, где стояла кровать.
После ужина Степанида пригласила поглядеть телевизор. Я было согласился, но женщина оказалась словоохотливой, причём слушать не умела: задавала вопросы и сама же на них отвечала. Подумал, что утомлюсь, и, сославшись на головную боль, удалился в отведённую комнатку. Слышал через тонкую перегородку, что вскоре угомонилась и хозяйка.
Утром меня разбудил громкий диалог за дверью. Поднялся, стараясь не шуметь, вышел на кухню, где хлопотала Степанида Ивановна, надеясь увидеть её собеседника. Но им оказался кот… Я невольно улыбнулся, поприветствовал хозяйку, выскользнул в коридор к рукомойнику.
На следующее утро история повторилась. В этот раз не спешил вставать, вслушиваясь в разговор за дверью.
Начинал диалог, как это ни странно, именно кот:
— Ма.
- Завтра война! — парировала хозяйка.
- May, — жаловался кот.
Степанида громко стукала кухонной утварью, в сердцах отвечала:
- Меня на войну заберут, а тебя собаки задерут!
Что-то грохнулось об пол, Степанида обругала кота:
- Тебе житьё, как губернаторше: хочешь — смеёшься, хочешь — плачешь!
- Мяу, — ответил кот.
Теперь каждое наступившее утро я с любопытством вслушивался в разговор кота и хозяйки.
- Ма, — как обычно, начинал кот.
- Завтра война! Пойдём, я буду стрэлять, а ты будешь патроны подавать!
Я готов был кататься со смеху, живо представив своих соседей на поле брани: Степаниду, твёрдо шагающую впереди, а позади кота с пулемётными лентами через плечо.
- Жри! Со своего стола кормлю, амонезом подкрасила, ишо тебе неладно, индульгент хренов! Бородка у тебя Минина, а совесть глиняна!
Амонезом Степанида называла общеизвестный соус майонез, а вот что она имела в виду под словом индульгент, я никак не мог взять в толк. Слово индульгенция уж никак не могло быть известно полуграмотной крестьянке.
Здоровое любопытство заставило выглянуть за двери. Кот сидел у миски и брезгливо тыкал лапой в её содержимое, затем слизывал с подушечки то, что удалось подцепить. Вот теперь всё встало на свои места: я понял, что «индульгент» — это интеллигент.
Иногда по вечерам Степанида звала кота посмотреть телевизор:
- Ну что, Вася, загрустовал? Пойдём телик посмотрим, опосля будем спать укладываться.
На современную эстраду Степанида Ивановна чаще плевалась, осуждала манеру, одежду и репертуар артистов.
Один раз задорно смеялась:
- Во, Вася, песня так песня! «Убили негра, ой, убили негра, он поднялси и пошёл!».
Ещё реже хозяйка скупо ласкала своего питомца, при этом журила:
- Вот тебе и мур-мур! Голь гольянский, сын дворянский. Я тебя жалею, а ты мне когти вонзаешь!
По вечерам я как мог помогал старушке: дрова рубил, воду носил, печь топил. Хозяйка была откровенно рада, сетовала, что силы у неё уж не те.
К исходу недели сильно простудился и в один из вечеров свалился с лихорадкой. Всю ночь надсадно кашлял, сквозь жар слабо соображая, где нахожусь. К утру, когда температура спала, заснул крепко и не услышал, как беседовали за перегородкой. В десятом часу проснулся от скрипа двери.
Хозяйка просунула голову, осторожно окликнула:
- Малый, ты никак захворал?
- Есть немного, — отозвался я.
- Ох, и кашлял ты ночью! А жар есть?
Я утвердительно кивнул головой:
- Ломало ночью.
- Вот, а почему не сказался? — Степанида скрылась за дверью.
Четверть часа спустя она вернулась, в руках у неё были большая тёмная кружка. Налила из кружки в мой бокал, подала мне.
- Ha-ко вот взвару испей. Он горький, но надо всё выпить, потом ишшо чаю с малиновым вареньем принесу и от кашля трав заварю. Надо бы сразу начинать лечиться.
Я от души поблагодарил её за заботу. Она засмущалась и впервые широко улыбнулась, обнажив оставшиеся зубы.
К обеду от снадобий заботливой хозяйки мне стало гораздо лучше. Она опять пригласила к столу. Не смея отказаться, немного похлебал куриного бульона.
Степанида Ивановна приговаривала:
- Пей, ешь, пока рот свеж, завянет, ни на кого не взглянет.
Я всё больше проникался к ней благодарностью, думая о том, сколь много народной мудрости заключено в этой женщине и, несмотря на внешнюю суровость, доброты и сострадания, участия к человеку.
После обеда, вновь выпив снадобья, улёгся в постель. Утихла на своей половине и Степанида. Часа два спустя она явилась ко мне с табуретом, усевшись в ногах, с воодушевлением стала рассказывать о своей прошлой жизни, о покойном муже.
Участия ради спросил, хорошую ли жизнь они прожили?
Степанида оживилась, ответила незамедлительно:
- О-о, милый, на веку — как на долгом волоку! Кошка живёт, и собака живёт. В каждой избушке свои погремушки. Так и мы: всякое бывало. Но помилуй Бог, кулака в моей голове не бывало! А вот я его один раз чистила, ой как чистила, как могла, как умела: «Окунь ты красноглазый, стрепетон хищный, Анчутка колченогий!». Хотела за чуб оттаскать (чуб у него чёрный, богатый был), вовремя остановилась, думаю: «Дай-ка, дай-ка, хоть росту невеликого, мужик ведь он, навернёт, костей не соберу!».
Далее Степанида поведала давнюю историю про супостатку-разлучницу, что внесла раздор в их семью.
Вскоре после войны мужа Ермолая и ещё несколько мужиков из их села командировали в соседний район на заготовку строевого леса.
- Мой-то при лошадях был приставлен. Воткнул топорик за пояс, пилу двуручную в сани бросил и был таков. А там, где оне на постое стояли, сказался мой варнак холостым — не женатым. Вот вдовушка его и пригарнула.
Да оно ведь как в жизни: «Сегодня гули, да завтра гули, держись, чтоб в лапти не обули!». Оно бы, можа, и ничего, кабы не открылось это дело.
Ага, значит, отработали мужики, домой возвернулись. Однако уж времени с того немало прошло. Задумала я как-то его фуфайку обиходить: починить, почистить. Дай, думаю, в карманах проверю: денег-то у нас не густо, а мало ли, можа, какой рублишка затерялся. И нашарила на свою беду! Письмо без конверта, треуголкой свёрнутое, можа, с нарочным получено. Развернула я, пишет сударушка, так мол и так, Ермолаюшка, заждалася я тебя, чтой-то долго не едешь.
Веришь, меня будто кипятком обдало! Он изначала упирался, мол, ничего не знаю, не ведаю. Я бы, может, поверила в его россказни, кабы имя не его. Рази ж часто такое имечко встречается?!
Сыр-бор до потолка, видно, сама где-то палку перегнула, взбеленился он и ну меня же попрекать: «У тей-то бабы и квашня пышнея, и пироги румянея!». Эх, взыграло моё ретивое! Кричу ему: «Вот и иди к «тей-то бабе!».
А свекровь (покойница, царствие ей небесное), — мелко-мелко перекрестила Степанида лоб: «Остынь, девка, дерись, дерись, да за скобку держись!».
Я невольно подумал: «Как мудро складывает народ пословицы и поговорки! Скобка — скоба, на которую запирается входная дверь. Значит, дальше скобы хода нет!».
Степанида, словно прочитав мои мысли, продолжила:
- Свекровь толкует: «У вас дети. Ладно, девки — отрезанный ломоть, а малому отец нужон — твёрдая рука!». Одумалась я, беднота ещё долила: хлеб с солью, да водица голью! Кому я с детьми нужна?! Повыла в подушку, на том и успокоилась. А наутро за квашню взялась да стараюсь пуще прежнего: «Как это у супостатки лучше?!».
- А муж? — с улыбкой спросил я.
- А ён чего? Как с гуся вода. Да мы, кажись, ещё дружнее зажили. Опосля ещё девку народили — заскрёбыша.
Степанида засмеялась, потом замолчала на минутку, с грустью добавила:
- А перед смертью покаялся. Да как он, Христос с им, маялся хворью, я уж все простила. И то сказать: «Я-то за мужиком прожила, а тей-то бабе, поди-ка, горше моего жилося! Чужая шуба — не одёжа, чужой мужик — не надёжа!».
Командировке моей скоро вышел срок. Сладко потягиваясь утром в постели, слушал, как мои соседи вновь собираются на войну.
Тщательно прибрав за собой, вышел к хозяйке с намерением поблагодарить за хлеб-соль, рассчитаться за жильё.
От денег Степанида Ивановна наотрез отказалась, проговорив напоследок:
— Иди с Богом, милок, я тебя приветила, может, найдётся добрый человек и моих детей приветит. Я с тобой в разговоре душу отвела, как медку испила. А здоровье, сынок, береги, болесть в нас заходит крохами, а выходит ворохами.
На остановку я шёл с лёгким сердцем и рассуждал о душе русского человека: приди к нему с добром, он тебе ответит тем же. На том стоит земля русская и стоять будет!