Ирина Андреева
Клин-баба
Повесть и рассказы
Принципиальный
С тех пор, как от Прохора Кулёмкина ушла жена Нина, он стал вести скромный образ жизни. Прохор философски рассуждал: «К чему излишки? Человеку необходима крыша над головой, еда и одежда по минимуму». Следуя этой установке, он пропил всё, что можно было: ненужную на его взгляд мебель растащил по посёлку, сбыл за пузырь. Одежду, посуду и книги свёз на городской рынок-барахолку, продал за бесценок. Обстановка получилась весьма скромная — кровать, два стула и стол, шкаф, холодильник, телевизор и диван, как неотъемлемая принадлежность к оному.
Хотел было продать подушку жены, но передумал, скрутил и спрятал в шкаф. Где-то в глубине души Прохор надеялся, что Нина вернётся. Но вот уже три года жена не возвращалась, хотя на официальный развод не подавала. Навещать навещала, стирала и чинила вещи, иногда заносила домашнюю стряпню, увещевала мужа за пьянку, жалела: «Хороший ведь мужик, руки золотые, сам себя губишь». Прохор не спорил, не оправдывался, только вздыхал иногда тяжко: «Просил я тебя сына родить, не захотела. А Светка — отрезанный ломоть! Не сотвори себе кумира, Ниночка! — Прохор многозначительно поднимал указательный палец. — Ты ради неё от меня отшатнулась, а вот посмотришь, вытурит она тебя. Как пить дать вытурит!». Нина не возражала, уходила, тихо затворив за собой дверь. Так тихо умела ходить только она.
Хорошая женщина, спокойная, добрая, хозяйственная. Прохор, когда женился, на это и уповал, разговоров про любовь не разводил, считал, что в семье главное — уважение и взаимопонимание.
Он и уважал жену и жалел, называл только ласковыми именами — Нинок, Кулёмка — по фамилии.
В пригородном посёлке многие ещё держали скотину: коров, свиней, птицу. Прохор двор не заводил.
Жене на робкие намёки заявлял:
— Нинок, нас огородик и моё ремесло прокормит. Не желаю, чтобы ты спину на хозяйстве гнула.
Ремесло у Прохора было надёжное — был он хорошим столяром, работал в совхозном цехе строй группы. Дело своё любил, к материалу и инструментам относился рачительно. Вместо стаек для скота поставил домашнюю мастерскую и после работы отводил душу там — мастерил на заказ всякую мелочь, необходимую в хозяйстве.
Заказывали в основном женщины. Забегали и мужики, кому топорище изладить, кому табурет починить. Денег за работу Прохор принципиально не брал, рассчитывались с мастером натуральными продуктами, кто яичек принесёт, кто крынку молока, кто банку сметаны. Никакой таксы у него не было, каждый давал то, что счёл нужным.
Вот и дом полная чаша при доброй хозяйке. Живи и радуйся.
Но была у жены одна слабина — стержня в характере не было. Родившуюся дочку Нина опекала излишне, шла на поводу Светкиных желаний и капризов. Прохор не раз наставлял жену: «Не балуй её, Нинок, не балуй. Твоя слабость делает её сильной и уверенной — так надо, она пуп вселенной! На шею она нам сядет. Ты лучше сына роди, Кулёмка!».
Дочку Прохор любил и по-своему тоже баловал. Не одна девчонка в посёлке завидовала игрушкам, сделанным руками Светочкиного папки: кукольной колыбельке с резным изголовьем, колясочке на деревянных колёсиках, ку- кляшной мебели.
А Прохор мечтал, как станет мастерить сыну машинки, наганы и автоматы, как будет гонять с ним футбол и смотреть матчи по телевизору, как постепенно выучит своему ремеслу. Как внушит ему сызмальства, что любить дело, которым занимаешься — это половина успеха, тогда и физический труд не в тягость, с радостью будешь ждать результатов: «Что получится? А как лучше?». «Не было бы скрипки Страдивари, не будь мастер её Мастером с большой буквы», — скажет он Федяшке или Пашке-сыну.
Научит премудростям в обработке древесины, какая на что годится, чем славится. Невдомёк, например, многим, что вяз и ясень в столярном деле нисколько не хуже уважаемого дуба. Отчего названия такие?
И это он объяснит сынишке:
- В старину из лыка вяза гнули сани, ободья, потому как податливое, гибкое оно. Сооружали мосты и плотины — прочное и устойчивое к гниению дерево. Иные имена вяза — ильм, берест и карагач. Всякое красиво, любовно даденое.
Прохор как наяву видит горящие глазёнки сына, внимание, с которым внимает он отцу. Продолжает свои рассуждения:
- Ясень потому так зовётся, что ясное, светлое это дерево. Листьев на нём много, да так устроены они, что пропускают много солнца.
Ясень, как и вяз, гибкий. Идёт на колёса, лыжи, коромысла. Запомни, сынку, деревья эти — мечта столяра-крас- нодеревщика.
Всему, что сам знает, научит сына, а главное — передаст в надёжные руки инструмент.
Нина так и не осчастливила супруга вторым ребёнком, побоялась, что Светочка окажется чем-то обделённой.
Дочь же, подрастая из ласковой, весёлой лепетушки Светика-семицветика, превращалась в домашнего диктатора. Мать, незаметно для себя, стала во всём подчиняться ей. Мало того, что чадо указывало, какую одежду, обувь ей справить, она командовала, во что той самой нарядиться, с кем водить дружбу, а с кем и общаться не надо.
Прохор был очень опрятен во всём. Столярку содержал в идеальном порядке. Его начищенным сапогам и отутюженным брюкам иной начальник мог позавидовать. Переняв эту черту от отца, Света, однако, была заносчива, если ей приходилось общаться с неприятным для неё человеком, она демонстративно снимала потом с себя пылинки, строила гримасы брезгливости.
На школьный выпускной дочь разодели, как королеву. И будучи студенткой вуза, Светлана не испытывала нужды. По её запросам мать добывала любыми путями требуемое. Радовало то, что училась она успешно. Это обстоятельство в глазах матери оправдывало все дочкины недостатки.
Тянулся из последних сил и отец, домашняя мастерская иногда до зари светилась окнами — Прохор работал на заказы.
Разлад в семью подкрадывался исподволь и всё с дочкиной «лёгкой руки». Полностью подчинив мать своей воле и желаниям, Светка начала понукать отцом, указывать на ненужных, на её взгляд, гостей, на пристрастие Прохора к пиву, на его привычку пропустить иногда пару рюмок «Перцовки» после баньки в субботу. Прохор не подчинялся дочкиным указам, но молчал. Молчала и Нина, но чувствовала: разразится когда-то всё бурным скандалом.
На втором курсе Света познакомилась с сыном влиятельных родителей, завязался бурный роман. Дочка вошла в свою девичью пору цветения, а чувство, пришедшее к ней, даже чуть смягчило характер, но надолго её не хватило.
Однажды она нервно высказывала отцу:
- Мне даже молодого человека в наш дом привести стыдно.
- А что не так? — сдержанно спросил Прохор.
- Слишком уж наша семья какая-то упрощённая. И ещё пиво-водочка по субботам, нет чтобы в кино, в театр мать сводить. О чём с вами можно поговорить вообще? Узкие у вас с матерью интересы!
- Ах, вот в чём дело! Запомни мои слова, доча, тот, кто тебя полюбит по-настоящему, примет любую и на родителей твоих оглядываться не станет. Что же касается интересов, ты права: нам с матерью одна забота — кабы дочь жила лучше нас и имела больше, чем мы. Наши университеты — военное-послевоенное детство и труд на благо страны и семьи.
Светка скривила губы:
- Ну, началась демагогия! Ещё и меня приплёл.
- А кого мне ещё иметь в виду, Гришку-соседа? Речь ведь о нашей семье!
- Никогда мы с тобой не поймём друг друга, — махнула Светка подолом и выбежала из дома.
Прохор впервые напился допьяна и даже заночевал в домашней столярке.
Вскоре Нина заметила, что всякий разлад в семье приводил супруга к уединению и пьянке. Прохор всё чаще стал просить у клиентов в качестве оплаты пол-литру. Незаметно это вошло в норму.
Кавалера в дом Светлана всё же привела.
- Эдуард Полонский, — с апломбом представился гость.
На людей он не глядел, скользил взглядом поверх голов, брезгливо оглядывал обстановку, лениво двигал челюстями, жевал жвачку. Весь его холёный вид не вписывался в кулёмкинский быт.
Прохор пытался завести хоть какой-то разговор:
- И какие планы у вас, молодой человек, на будущее?
Эдуард забросил ногу на ногу, в упор поглядел на хозяина холодным взглядом бутылочно-зелёных глаз:
- Планы пишут Министерства, а мы уж как-нибудь приспособимся в этой жизни. Родаки мои не из последних! Батя — ювелир, работает только по драгметаллу и камням аналогичным, за мишуру даже не берётся. Маман — директор городского центрального рынка.
- Ого! Не наш брат — голяшка! — присвистнул Прохор. — Приспособимся — исчерпывающий ответ.
- Человек должен получать от жизни максимум удовольствия. Героика гражданской войны, время тимуровцев кануло в лету. Со временем и Великая Отечественная перестанет волновать грядущие поколения. Нужно думать о себе, а не о родине, как в отстойной песне поётся.
- О, как! — воскликнул Прохор. — Далеко вы пойдёте, молодой человек! — желание говорить о чём-либо ещё с этим циничным недорослем отпало, подумалось: «Ишь, «родоками» кичится, а сам-то на что годен? Настрой на удовольствия!». — Вы уж извините, молодёжь, у меня дела, — поднялся и вышел. Где-то в коридоре весело пропел: «Мама, я лётчика люблю, маманя, я за лётчика пойду», чем в очередной раз насолил дочери.
На третьем курсе Светка заявила, что желает жить отдельно и потребовала купить ей квартиру в посёлке.
Нина вступила в жилищный кооператив, влезла в долги, взяла большой кредит и подработку. Прохор в глубине души даже хотел, чтобы дочь отделилась: «Пусть помотает соплей на кулак! Отдельно!». Все заработанные деньги он по-прежнему отдавал в распоряжение жены, лишь на халтуру позволял себе выпить.
Двухкомнатную, удобную по планировке квартиру в новом благоустроенном доме Светке купили. Ремонт сделали своими силами. Прохор до ночи пропадал там, установил сантехнику и проводку, изготовил и вставил оконные рамы, настелил полы, наклеил обои. Нина хлопотала об обстановке.
Заработанные Прохором деньги теперь текли в Светкин карман через руки матери не ручейком, а потоком.
Прохор пытался вразумить супругу, но тщетно. Нина стала какая-то нервная, не такая покладистая, как раньше. От неприятного разговора уходила, а Прохор всё больше погружался в хмельную зависимость. Заказы в его столярке сами-собой как-то пошли на убыль. То ли клиент перестал доверять мастеру, то ли наставшие времена трудные, безденежные — страну лихорадила перестройка, вносили свои коррективы.
Прохор решил проявить предприимчивость: изготовил ходовой товар для хозяек и в воскресный день пошёл продавать сам.
Местные старухи облюбовали для торговли площадь перед сельмагом. Разложив товар на тарные деревянные ящики, торговали в основном овощами, соленьями-вареньями, вязаными вещичками.
Прохор пристроил самодельную тележку с добром у торца магазина в тенёчке — в самом хвосте стихийного рынка.
Желающих приобрести его изделия было негусто, подходили больше из любопытства. Получилось продать пару скалок. Прохор среди этой публики чувствовал себя не совсем комфортно. В поселении его каждая шавка в лицо знала, стоять тут в компании бабок ему показалось унизительным. Он твёрдо решил уйти и начал собирать свои изделия.
Одна из товарок, которую Прохор никогда не встречал в посёлке, а ею оказалась завсегдатай городского рынка, она специально приезжала в пригород и скупала у таких, как Прохор, горе-продавцов товар за бесценок, подошла к нему с заискивающим, льстивым видом:
- Сынок, продай мне свою поклажу оптом, рублей пятьдесят дам за всё.
Прохор мигом прикинул: тут у него, если перевести на деньги, изделий было рублей на полтораста, не меньше. Пиломатериал ему приходилось закупать, одними обрезками из совхозной столярки не разживёшься. Ценные сорта древесины он добывал по плашке, по брусочку, где мог.
- Кабы ты для себя купила, бабка, я бы глазом не сморгнул, отдал, а ты на моём труде хочешь себе навар сделать? Не выйдет! Дурно это попахивает, спекуляцией называется, не слыхала?!
Бабка шарахнулась в сторону:
- Ну и иди, алкач несчастный! — лицо её искривила злая гримаса.
Прохор шёл домой, как побитая собака. Алкаш? Так его ещё никто не называл, с ним считались, уважали. Ему прощали подковырки, насмешки, а актёрские пародии на манеры и говор односельчан даже поощряли.
Бабка крепко цапанула его самолюбие. Вернувшись, он внимательно, будто сторонним взглядом рассмотрел себя в зеркале, но никакого изъяна не нашёл, мысленно оправдал себя: «Пришлая старуха, что ты понимаешь в людях!», он скорчил рожу, передразнивая торговку и уединился в столярке. Однако работа на ум не шла, а выпить хотелось до одури, но в кармане два гроша. И вдруг спохватился, поход на рынок не прошёл даром — он выудил нужную информацию. Старухи сетовали, что трудно теперь достать поросёнка, редко кто держать стал. Что стоит месячный поросёнок десять рублей. «Не сделать ли «ход конём»?» — соображал Прохор.
Полчаса спустя столяр заходил в частном секторе в дома, бойко осведомлялся:
- Бабка Лукерья, тётка Марья, поросёнка приобрести не желаете? Матрёна, слыхала: поросят продаю!
На согласие он сразу предупреждал:
- Деньги вперёд!
Довольно скоро бежал в сторону сельмага, в нагрудном кармане десятка к десятке лежало пять штук. «Мать честная, это же тринадцать с половиной поллитровок получится! — соображал на ходу. — И ловко же у меня получилось! А что? Чичиков мёртвые души скупал, а тут живые поросята!».
Домой возвращался уже под хмельком в самом благодушном расположении. Брючный карман оттопыривала нерасчатая бутылка.
Он спрятал её в ящик опилок и, довольный собой, развалился на диване перед телевизором. Нина ушла к Светке и ещё не вернулась.
Кто-то стукнул в дверь, ступил на порог:
- Можно?
Прохор поднялся:
- А, тётка Марья, проходи, садись. Сейчас Нина корову подоит, пойдём выбирать. Ты же за двоих заплатила?
- Ну да, — подтвердила Марья, усаживаясь на стул.
Подошли ещё двое — Лукерья и Дарья. И этих Прохор любезно усадил на стулья.
- Так где ж твоя Нина? — не вытерпела Дарья.
- Я же говорю, корову доит, — Прохор специально тянул время, создавал «настроение» покупателям.
- Какую корову? — спохватилась Лукерья. — Вы же отродясь скотину не держивали, а тут тебе и корова, и поросята! Не темнишь ли ты, Прохор?
Загадку разрешила вернувшаяся Нина.
Покупательницы втроём накинулись на столяра:
- Верни деньги! Это надо же было сообразить?
- Совсем ты, Прохор, стыд потерял! Залил зенки-то!
- Тихо, тихо, землячки! Денежки ваши того, — он сделал многозначительный жест по горлу, — но Прохор никогда не бывает должным. Принципиально! Считайте, что вы у меня в заказчиках, пошли в столярку инвентарь выбирать.
С ворчанием и нареканиями бабки вынуждены были отовариться изготовленной утварью.
Возвращаясь домой, судачили уже незлобиво:
- Вот ведь паразит какой, додумался! А скамеечка-то право, как игрушка! — смеялась Лукерья, — и весёлко пригодится.
- И не говори, — вторила ей Марья, — что умеет, то умеет, я своего уж сколь прошу ящики под рассаду смастерить, дак разве ж у его руки из того места растут? А уж Проша сделает — так сделает, не налюбуешься!
- Век вспоминать его будем, — радовалась Дарья.
На вопрос встречных, где такие хорошие изделия прикупили, бабки дружно рассмеялись:
- Разве же это корытца? Ха-ха-ха! Поросят несём, пять штук, однако!
Прохор убрался в столярку, заночевал там. Утром, вернувшись в дом, он не застал Нину, открытые дверцы платяного шкафа и пустые полки красноречиво говорили о том, что жена ушла.
Машинально включил телевизор, уставился пустым взглядом мимо экрана, думал: «Ушла! Перетянула-таки Светка окончательно на свою сторону! Вернётся, голубушка, только дайте срок». Вдруг его слух уловил важную информацию: Генеральный секретарь ЦК КПСС зачитывал Указ о «сухом законе». Прохор напрягся, уразумев суть дела, хлопнул себя по коленям: «Бо-о-льшую ты ошибку совершаешь, Миша! — по-свойски обратился к главе государства. — Большой ущерб экономике страны нанесёшь, опасные игры ведёшь!».
Потянулись безрадостные дни. Прохор ждал. Плохо ему было без Нины, но вернуться не уговаривал. Принципиально. Сама ушла, сама и вернётся. Но время шло, ничего не менялось.
«Сухой закон» наделал много шуму, но пьющих людей в стране не убавилось. Такса — пол-литра за работу — в качестве оплаты теперь укоренилась, как закон.
Пил и Прохор, но в минуты просветления много думал. Поразмыслив на трезвую голову, открыл счёт в сберкассе и семьдесят процентов зарплаты стал переводить по заявлению на книжку. Жил на оставшиеся тридцать и на халтуру.
Как-то Нина заглянула к нему с утра, чтобы застать трезвым:
- Светочка замуж выходит. Пойдём на свадьбу, как люди, вдвоём!
- Кто меня приглашал?
Приглашение от Светки поступило, но Прохор понял, что только через уговоры матери дочь соизволила прийти к нему. Брезгливо присела у кухонного стола, глядя куда-то поверх головы отца, давала наказ:
- Смотри, оденься прилично и на свадьбе себя веди, как человек, не ляпни что-нибудь идиотское. Не позорь меня! Один раз в жизни ради меня ты можешь держать себя в руках, культурные ведь люди соберутся! И не называй родителей Эдика сватами — пережиток какой-то! Мама — Эвелина Марковна, папа — Владислав Лукич.
- М-м-м! Твои небожители и в туалет, наверное, не ходят, как мы, простые смертные? Не мотала ты ещё на кулак соплей! Какие они тебе «мама» и «папа» — мелкое обстоятельство, частность это, а как обидно! Эх, доча, совсем ты ещё жизни не знаешь!
- Зато ты знаешь! С тобой как с человеком, а ты! — дочь капризно надула губы.
- Не беспокойся, Светик, всё будет как в лучших домах Лондона!
На свадьбу он не пошёл. Принципиально! Зачем со свиным рылом в калашный ряд соваться? Условно, для себя, сватов окрестил «культурными».
Общительный по натуре, Прохор страдал от одиночества. Книги и раньше были у него в чести, теперь он читал так же, как и пил — запоями. Привязался к дворовому псу Сигналу.
Чёрного кобелька с белой манишкой, с белыми полукружьями вокруг глаз и в белых же носочками на передних лапах, Прохор принёс в дом щенком в пору, когда дочь училась уже в старших классах.
Светка собаку невзлюбила. Пёс понимал это своим животным инстинктом, но злобы и агрессии к ней не проявлял, снисходительно признавал членом семьи, вяло вилял хвостом.
Однажды Сигнал спас хозяина от лютой неминуемой смерти. Это была третья весна без Нины.
Март едва зародился, забарабанила с крыш капель, веселее затенькали синички и зачулюкали воробьи, но утренники стояли морозные и ясные. Вечером Прохор явился домой в крепком подпитии. Бесцельно шарахался по двору, отвязал Сигнала, велел идти рядом.
Собака на дух не переносила пьющих людей, но от хозяина готова была терпеть лобзанья и долгие разговоры по душам.
- Ну что, друг, пойдём потолкуем? — обратился Прохор к собаке, будто вспоминая что-то, остановился, пьяно шатаясь, помедлил, затем крепче утвердился на ногах. — Во! — осенила его мысль. — Пойдём в теплицу!
Сигнал покорно поплёлся рядом.
Прохор одним из первых в посёлке соорудил из старых оконных рам, демонтированных со снесённой школы, небольшую тепличку. Новшество понравилось, прижилось.
Ещё с осени, после уборки овощей, столяр уложил там сосновый пиломатериал на просушку.
Из раскрытой двери пахнуло летним ласковым теплом, Прохор пьяно кивнул:
- О, Сигнал, тут, оказывается, Ташкент! Заходи, погреемся, ага? — он задвинул шпингалет на двери, чтобы не вышло тепло, — плюхнулся на штабель. — Ну и Ташкент, Сигнал! Так об чём это мы? Посмотри, как доска просохла — в самый раз будет, завтра стаскаем в столярку.
Пёс молотил хвостом, поднимал пыль с вымерзшей земли, с готовностью глядел в глаза хозяину.
Прохор пьяно моргал:
- Удивляюсь я: почему Господь не наделил самых разумных существ — собак, лошадей, дельфинов, речью? Молчишь?! А я тебе отвечу, друг: потому как вы разумней людей и при случае указали бы нам, человекам, какие мы есть дурни на Земле. Да! Видел я сегодня Кулёмку. Вот тут она у меня сидит! — хлопнул себя кулаком в грудь. — Можешь ты это понять, псина? А ведь можешь! Хорошая она, понимаешь? Хорошая, и не спорь со мной! — поднял вверх указательный палец. — Но дура! — громко икнул. — И я дурак, только принципиальный! Вот в чём суть: разные мы! Но в жизни, как в физике — разные полюса притягиваются, одноимённые отталкиваются. Ты в физике разумеешь? Или в химии? Нет, химия — это «аш два о», а физика — это «крутящий момент», «раз» — и ты в дамках! Почему люди несовершенны, всяк по-своему? Вот закавыка! — Прохор, рассуждая, размахивал руками. — А я, брат ты мой, разгадал!
Сигнал внимал хозяину старательно, напряжённо сглотнул слюну. Прохор пошарил в кармане телогрейки, вытащил спёкшуюся конфету-карамель, попытка развернуть её ни к чему не привела, он так и бросил её собаке. Пёс старательно пожевал конфетку и выронил пустую бумажку к ногам хозяина, чем привёл Прохора в очередной восторг.
— Вот, что я говорил? Умный! Ты только сказать не умеешь! Так я тебе о разгадке, понимаешь. Говорят, Бог всё за неделю сотворил: и Землю, и всё её население, и флору, и фауну, всякую тварь потому и называют божьей. А с человеком поспешил. На человека времени у него не осталось. Только нельзя такое дело в спешке делать! Вот и получилось, что получилось. Хомо сапиенс — человек разумный! Тьфу на этого человека!
Долго ещё Прохор внушал собаке свои измышления, а потом, сморённый солнышком, прикорнул на штабеле. Смеркалось. Накопленное за день тепло быстро улетучивалось. Сигнал терпеливо охранял хозяина, но когда тьма стала кромешной и холод заставил Прохора съёжиться в клубок, пёс начал беспокоиться — скулить и звонко взлаивать. Убедившись, что это не действует, кобель принялся прыгать человеку на грудь, толкать передними лапами, но всё тщетно. Тогда он улёгся ему на ноги, укрыл лёгкие войлочные боты — прощай молодость, руки Прохор просунул подмышки.
Ближе к полуночи из теплицы раздался протяжный вой — Сигнал снова пытался разбудить хозяина, отвести от беды.
Прохор, наконец, очнулся. Его трясло мелкой дрожью. Ещё не вставая, он ощутил щекой необструганную твердь доски, смолистый запах. Гроб? Хмель разом выветрился из головы, он подскочил на ноги.
Зуб на зуб не сходился от холода и страха:
— Сигнал? Где это мы с тобой? — тыкался в замкнутом пространстве. — В преисподней?
Пёс радостно поскуливал, вился у ног. Прохор в панике выдавил плечом два стекла, выбрался наружу, следом вынырнула собака.
— Ух, парень, какая сволочь нас там с тобой замуровала?!
Лишь утром Прохор осознал, что сам заперся в теплице с собакой изнутри и лишь бдительность друга спасла его. Может быть, впервые за это время он всерьёз задумался над своей жизнью, но пагубная страсть оказалась сильнее разума.
Два месяца спустя после очередного загула Прохор жестоко страдал с похмелья. На работу в этот день он не ходил, валялся на диване, ждал как манны небесной, вдруг кто-то из собутыльников зайдёт, опохмелит. Встать и пойти самому сил не было. Все внутренние органы трясло, как в сортировочной машине-грохот, сердце то набатом ухало в рёбра, то останавливалось, казалось, совсем. Голову разламывало, глаза не помещались в глазницах. Он пытался вскипятить чай, но руки ходили ходуном, как в лихорадке. День прошёл в страшных муках.
А на дворе бушевала весна. Белым кипенем отцвела черёмуха, уронила снежные лепестки, укрыв землю в округе. Набирала бутоны сирень, предвещала скорое лето. Вечерами мальчишки бузовали на мопедах, выжимая из них последние силёнки. Ребята постарше носились на мотоциклах, катали заневестившихся девчонок с ветерком.
Уже перевалило за полночь, но Прохор не спал, с тоской смотрел в потолок. Вдруг яркий луч мотоциклетных фар высветил люстру. Бедолагу словно волной подбросило: «Мать честная, люстра! Как же я её раньше не замечал?! Зачем она мне? Ах ты, матушка, вот ты-то мне и сослужишь завтра службу! Хватило бы сил дожить до утра!».
Все его мысли теперь крутились вокруг этой люстры, как встанет он с рассветом и аккуратно открутит её, уложит в рюкзак и первым автобусом двинет в город на барахолку. «Или попытаться тут сбыть?» — явилась спасительная мысль.
Тихонько скрипнула дверь, лёгкие шаги по прихожей. У Прохора даже волосы на голове зашевелились: «Допился ты, брат, до ручки, уже и «белочка» на пороге!».
- Прохор, — тихо окликнула «белочка» голосом жены, — ты дома, Прохор?
Щелчок, вспыхнула лампочка. Нина, сощурившись от яркого света, стояла у дверей.
У Прохора невольно вырвался стон не стон, вздох облегчения:
- Нинок, ангел мой, помираю я!
- Что с тобой? — встревожилась она.
- Опохмелиться мне надо, ей-богу, до утра не дотяну.
Нина внимательно посмотрела на мужа, наказала уже в
дверях:
- Не уходи, сейчас вернусь.
Ах, как долго длились минуты. Время будто остановило свой бег. К физическим мукам теперь прибавились муки ожидания.
Нина вернулась с бутербродом и пузырьком аптечного спирта, сама развела его водой, помогла Прохору подняться, поднесла кружку к губам:
- Пей и закуси, сгоришь ведь.
Спустя пять минут Прохор вновь почувствовал себя человеком, слеза благодарности скатилась по щеке:
- Спасибо, Нинок! Ты мой ангел-спаситель! У-ух, мать честная, прижало меня, однако! — и только теперь спохватился: — Нинок, случилось чего? Ты ночью?
Нина сидела рядом, опустив голову, сложила руки на коленях, с трудом выговорила:
- Вернулась я. Не выгонишь?
- Кулёмка моя! — Прохор бросился к её ногам. — Да я для тебя! Нинок! Ты не думай, у меня тут ни одна баба ногой не ступала. Да я и того… Бичей- собутыльников только в столярке принимал. Принципиально! Ты же меня знаешь. У меня там в спальне постель чистая, я больше тут валяюсь. А ты ложись, Нинок! Я сейчас! — Прохор пришёл в какой-то неудержимый восторг. — Я вот тут твою подушку сохранил. На всякий случай, Нинок! Ты не думай, у меня и деньги есть! Мы теперь с тобой, знаешь, Кулёмка моя дорогая… — глаза его горели нездоровым блеском, — Нинок, там ещё осталось малость? — он кивнул на кухню.
- Нет, я всё вылила, — Нинины глаза выражали боль и жалость одновременно.
- Ну и ладно, Нинок, я это так. Давай, ложись, не сомневайся, пока я в таком виде, пальцем к тебе не притронусь. Я тут на диванчике.
Нина затихла в спальне, Прохор ещё долго возился на кухне. Обмыл пузырёк из-под спирта и выпил, ощущая послевкусие драгоценного лекарства. Есть ему не хотелось, но чаю он теперь напился вволю.
Вернулся в зал и включил было телевизор, но побоялся потревожить сон жены, решил лежать просто так. Не спалось. Ему всегда не спалось после запоев.
Теперь, после «реабилитации» спиртом, когда прошёл хмель, но восстановился баланс в организме, Прохор размышлял очень трезво.
Бичи — слово, брошенное им. Самое трудное убедить зависимого от алкоголя человека, что он алкоголик. И Прохор не считал себя таковым. Дружков-собутыльни- ков он держал ниже себя по статусу. Если иногда финансы его были на мели, а выпить требовалось ещё вчера, он нанимался с дружками на подённые работы, убрать, например, территорию от снега, развести и раскидать торф или навоз в огороде. Прохор держался тогда на особицу. Подходил к хозяину и деликатно спрашивал:
— Там это… бичи опохмелиться и перекусить просят — «трубы горят»!
С его лёгкой руки бригаду эту в посёлке прозвали «снеговиками». И поделом. Выглядели они забавно, когда строем проходили под окнами домов с лопатами и мётлами на плечах.
Сегодня он уже во второй раз признался сам себе, что заигрался с зелёным змием, вопрос ребром: кто кого?
Нина тоже не спала. Заснёшь, когда жизнь поставила перед выбором: остаться с мужем-алкоголиком или уйти в никуда? Жить с молодыми она больше не станет, однозначно. Слоняться по общежитиям? Ведь не юная уже. Она старалась вспомнить, когда её некогда благополучная семейная жизнь дала трещину?
В детстве ей не хватило любви и заботы родителей. Отец сгинул без вести на фронтах отечественной. Мать билась на двух работах, чтобы прокормить троих детей, Нина была старшей. Жили они в глухом провинциальном городишке, столь захолустном, что на редкой карте, разве что местного значения, можно было обнаружить его.
После войны к матери прибился псевдогерой, коих много породило военное и послевоенное время. Ухарь, прикрывающийся чужими наградами и документами, ищущий лёгкой жизни за чужой счёт.
Сначала он втянул мать в пьянку, потом она умерла от криминального аборта.
Когда Нина пыталась вспомнить мать, первое, что приходило ей на ум — неотёсанный гроб с бумажными цветами по бортику, белое, как коленкор, отчуждённое лицо матери и дети-старички — Маша и Ванечка, сутуло сидящие около. Нине на тот момент исполнилось двенадцать лет, Маше восемь, а Ванечке шесть.
Опеку над ними троими взяли крёстный Фёдор и жена его Прасковья. Благо пара была бездетной, иначе разбросало бы детей по детдомам. Нина помогала хозяйке, не покладая рук, и младших учила прилежанию и трудолюбию.
В душе она теперь ненавидела пьющих людей и дала себе зарок, что своим детям отдаст всю себя, лишь бы они не испытывали лишений.
Замуж вышла поздно, пока не определились к самостоятельной жизни сестра и брат. Сама Нина по хлопотам крёстного окончила курсы кройки и шитья, устроилась в швейный цех по пошиву мужской спецовки.
При цехе был небольшой магазинчик, реализующий продукцию.
Эта самая спецовка и свела её с Прохором. Встретились они в пригородной электричке. Нина, признав на нём изделие своего цеха, невольно улыбнулась, подумала: принято считать, что спецовку шьют на зоне. Вполне возможно, что эта вот прошла через её руки.
Молодому человеку приглянулась девушка с кроткими глазами лани, недолго думая, он выскочил на её остановке. Познакомились. Нину расположила его улыбка от уха до уха, лёгкий нрав и то, что человек владеет ремеслом, не болтается. Он проводил её до дому. Пару раз приезжал к ней в городок, а на третий сделал предложение и увёз в свой пригородный посёлок. Молодая жена устроилась швеёй в Дом бытовых услуг.
Жить стали в родительском доме Прохора. Сравнительно недавно он похоронил мать, которая растила его одна. Отец сложил голову на фронте, равно как у Нины, с той лишь разницей, что на него пришла официальная бумага, в которой было указано место боя и его последнего пристанища.
Прохор всю жизнь ремонтировал, улучшал своё жилище. Благодаря Нине их семейное гнёздышко стало ещё уютнее.
Жили душа в душу. Нина чувствовала себя за мужем, как за стеной. Всё изменилось с рождением дочери. Она как-то отдалилась, охладела к супругу, всю любовь и ласку отдавала Светочке. Потом отмахивалась от просьб Прохора родить второго ребёнка.
Протест мужа, вылившийся в пьянку, не приняла. Она даже не попыталась за него бороться. На ум ей приходил пример матери, ради мужика забросившей детей. Масло в огонь добавляла дочь, внушая матери, как устарели её взгляды на жизнь. Именно она уговорила Нину перейти к ней жить, оставив Прохора на произвол судьбы.
Подспудно она понимала свою вину, потому и не бросала его совсем, присматривала, так сказать, беспокоилась. Деньги, которые отдавал Прохор, тратила на Светлану, полагая этот факт как сам собой разумеющийся — это ведь его дочь, он обязан её содержать!
Нина слышала, что Прохор не спал, тихо вышла, присела в ногах.
Спросила участливо:
- Тебе всё ещё плохо?
- Душа болит, Нина Ивановна, — он впервые в жизни так официально назвал жену.
Нину в душе передёрнуло: значит, отдалился, перестал уважать.
Прохор сел:
- Не спится? Тебе указали на дверь или как?
- Я сама ушла. Конфликт у меня вышел с зятем. А Света, ты представляешь, она за него горой!
- А вот это правильно, Нина Ивановна! Я хоть человек неверующий, но в Евангелие заглядывал для общего кругозору, а гласит одна из заповедей так: «И оставит человек отца и мать своих, и прилепится к жене своей, и будут двое едина плоть». Это ты решила идти поперёк. Вот и результат!
Ты мне скажи, Нина, пришла ты ко мне по велению сердца или потому, как жить более негде? Ты в этом доме была хозяйкой и женой, матерью моего ребёнка, значит, имеешь право на жилплощадь. Но ежели сам я тебе противен, под одной крышей нам не ужиться. Я ведь тоже человек, Нина, и ничто человеческое мне не чуждо!
- Прости меня, Прохор, за всё прости! Во многом я перед тобой виновата. Что касается до того, противен ли ты мне… Кабы так было, ноги бы моей в этом доме не бывало. А сегодня, увидев тебя в таком состоянии, я бы могла просто уйти, и жилищный вопрос для меня разрешился бы более чем просто. Мы ведь с тобой не в разводе. Ты и правда не дожил бы до утра…
- М-м-м, и то верно, Нинок! И ты осталась бы полноправной хозяйкой как первая после мужа наследница по закону. Так значит, будем жить как прежде?
- А ты пить бросишь, Прохор?
- Брошу! И обстановку всю восстановим. Деньги у меня есть, не такой я простак, как думают некоторые. Хым, — усмехнулся он вдруг, — я ведь завтра планировал пропить люстру, вовремя ты, однако! Кстати, где ты спирт добыла?
- Ты знаешь Татьяну, в аптеке работает?
- Кто же её не знает.
- Когда шла сюда, свет у них горел, мне не до раздумий было, прямиком туда. Она всё правильно поняла, дай ей Бог здоровья!
- Утро вечера мудренее, Нинок, завтра поговорим. Нам обоим нужно отдохнуть хоть немного, я уже три дня работу прогулял. Больше этого не повторится! За Светку ты не переживай, не смогут они без тебя, трёх дней не пройдёт, как нарисуются. В жизни и не такие страсти кипят, во мраке молнии сверкают.
Нина поднялась было, но Прохор удержал её, поймав за руку:
- Останься рядом, просто останься. Плохо мне было без тебя, ох, как плохо, Кулёмка! Я к стенке отвернусь чтоб перегаром не разило.
Она кивнула в знак согласия, будто он мог видеть в темноте, потом сказала надтреснутым голосом:
- Разложи диван, я подушку с одеялом принесу.
Нина, окончательно успокоившись, уснула, уткнувшись носом в мужнины лопатки. Прохор долго лежал, не смея шевельнуться и потревожить сон супруги, потом осторожно высвободился из-под её руки, тихо сполз с дивана и ушёл в столярку.
Он принялся строгать давным-давно привезённую и просохшую липовую доску. Эту липу, целых три куба, славящуюся настоящим, хорошим качеством, выслал ему дружок по железной дороге из Республики Марий Эл.
Руки его соскучились по настоящей работе, а грудь распирала радость жизни. Он подхватывал кудрявую стружку, подносил её к лицу, нюхал.
За работой Прохор любил рассуждать, философствовать о многом. Вот, например, липа. Ли-па. Само прозвание-то какое ласковое, податливое. Не зря на Руси именно из липы резали ложки, плели лапти из её лыка. А фактура-то какая красивая — жёлтая, как яичко!
Иное — дуб! Короткое, но ёмкое и прочное, как кованый гвоздь, вбитый намертво по шляпку, — дуб. И изделиям из него сносу нет. А взять яблоньку. Древесина у неё тяжёлая, слово всего из трёх слогов — яб-ло-ня, но какое полновесное…
Над посёлком поднимался рассвет. Прохор вышел во двор, запрокинул руки за голову, хрустнув суставами, потянулся:
- Эх-ма! Денёк сегодня будет хороший! Дождался я своего часу, — лицо его расплылось в широкой улыбке от уха до уха.
По прогнозу Прохора на следующий день явился зять, просил у тёщи прощения. Светка торчала под окном, в дом не зашла, избегала встречаться с отцом. Возвращаться Нина отказалась, но мир был восстановлен, и она частенько навещала детей.
Новость о том, что Светлана ждёт ребёнка, Прохор встретил как-то равнодушно, он почему-то уверен был, что родится капризная, в мать девчонка, и колесо семейной жизни закрутится по тому же сценарию.
Бороться с пагубной страстью Прохору давалось не так- то просто. Легче переступить черту, чем вернуться обратно. В дни, когда тяга к спиртному перевешивала, он становился смурной, работа не ладилась. Иногда, напротив, был возбуждён, юлил, просил у Нины денег, уверял, что в последний раз. Медвежью услугу оказывали дружки: находили средства и время угостить.
Наступили трудные девяностые, пропала уверенность в завтрашнем дне. Дом бытовых услуг закрылся, и Нина оказалась не у дел. Встал вопрос: ехать искать работу по специальности в городе или искать хоть какую-то в посёлке.
Решение пришло неожиданно. Нина заявила, что станет помогать мужу в столярке выполнять посильную работу, потом реализовывать товар. Расчёт её был таков: во- первых, находясь рядом, она отвадит от него дружков, во- вторых, не придётся мотаться в город, оставляя дом и мужа без присмотра. У неё вдруг проявились недюжинные способности, она попросила Прохора изготовить разделочные доски наборами и стала их расписывать в народных традициях незатейливыми мотивами из цветов и птиц, ярких бабочек. Спрос на изделия возрос. Решили разнообразить ассортимент хлебницами и подставками под цветы. Прохор радовался находчивости жены.
Очень взбодрило его известие о том, что у него родился внук. И без того прямая его осанка стала гордой, ходил по селу гоголем, грудь колесом. Он решил во что бы то ни стало сделать к выписке из роддома кроватку-колыбель для малыша.
В дело пошла подготовленная липа. В эти дни он отмахивался от дружков, как от чумы, и после работы сломя голову спешил в домашнюю мастерскую. Любовно шкурил заготовки до шёлкового лоска, чтобы было без сучка без задоринки. Успел. В день, когда Светлану с ребёнком привезли, колыбель стояла на площадке квартиры перед дверью.
Молодые родители не пригласили его на смотрины, сам Прохор не пошёл, как ни уговаривала его Нина.
Ему не суждено было узнать, что подарок его не приняли, потому как сваты привезли из города дорогую импортную кроватку из искусственного материала. Что Нина, боясь огорчить его, сама пристроила его изделие в многодетную семью с маленьким достатком.
Ребёнка назвали Лукой в честь прадеда — отца свата. Нина бегала водиться и каждый день приносила домой новости, как растёт Лукаша. Прохор до отчаяния хотел видеть внука. Нина пообещала, что когда будет возможность, завезёт его домой, и муж наконец встретится с наследником.
Когда эта задумка осуществилась, Прохор был на седьмом небе от счастья. Удивительно умело он водился с внуком, катал на «самолёте» и на «коняшке», играл «в ладушки».
Нину уверял:
- Кулёмка, а глаза у него твои!
При всякой возможности Нина устраивала им свидания, и очень скоро ребёнок привязался к деду и к году произнёс своё первое слово — «дида».
Потом она, смеясь, рассказывала, что «культурные» сваты приняли это на свой счёт:
- У них всё так, на них похож, они главные! Мы со Светой между собой поговорили, ровно и правда глаза у него мои, но уж молчим, пусть будет, как они говорят.
Приближался день рождения Лукаши, Нина уверила Прохора пойти вдвоём, у Светы дрогнет сердце, и они на конец воссоединятся семьёй, а он познакомится со сватами.
Прохор с большим волнением ждал этого дня. Готовился. Даже согласился купить себе новый костюм взамен пропитому когда-то. Пообещал супруге, что на торжестве не притронется к спиртному и не вызовет огорчения дочери.
Вдвоём съездили в город, купили в подарок огромный игрушечный самосвал, в кузове которого свободно поместится внук.
Наконец этот день настал. Прохор очень волновался, выбритый и отутюженный, он даже помолодел. Радовалась Нина. Торжественно прошли они по улице под руку.
На площадке перед квартирой Прохор перевёл дух и сам нажал кнопку звонка. Открыл зять. Нина, стоящая впереди, первая вошла в квартиру.
- Кто там? — окликнула мужа из кухни Светлана.
- Иди встречай, родители.
Света выскочила румяная, возбуждённая, и вдруг лицо её превратилось в гримасу. Глаза вмиг стали колючими.
Презрительно прищурив ресницы, она совершенно отчётливо выговорила:
- Ты проходи, мамочка, а такому отребью, как ты, — обратилась к отцу, — в нашей семье нет места!
- Светочка! — выдохнула Нина. — Ты говоришь это родному отцу?! Ты…
- Дида! — звонко вскрикнул малыш, он уже ходил на своих ногах, но для надёжности опустился на колени и отчаянно молотил руками и ногами, продвигаясь вперёд.
На Прохора было страшно смотреть, лицо его повело, губы дрогнули, глаза заволокло слезами.
Лукашка тем временем уже дополз и протягивал деду ручки.
Прохор подхватил внука, сдавленно выговорил:
- Внучек мой дорогой!
Светка накинулась тигрицей, выхватила сына, Прохор не пытался его удержать, отступил к двери:
- Ты, Нинок, оставайся, я пойду.
- И моей ноги тут больше не будет! — кроткие глаза лани смотрели с ненавистью. — Ты вспомни, отец из-за тебя ночами не спал, деньги заколачивал на эту самую квартиру. Да и по сей день откуда они тебе капают? Как у тебя язык повернулся!
- А ты, выходит, за моей спиной устраивала им встречи? — взвизгнула Светка.
В дверь снова позвонили, Нина взглянула мужу в глаза:
- Пошли, Прохор!
На площадке они лоб в лоб столкнулись со сватами, но не удостоили их вниманием.
За спиной заливался малыш:
- Дида! — кричал в истерике.
Прохор первый выскочил из подъезда.
На него вдруг напало безудержное веселье:
- От дак мы с тобой погуляли, Кулёмка! От дак отметили внучкову годовщину!
Он хлопнул о бёдра ладонями, вывернул несколько коленцев, прошёлся вокруг растерявшейся жены козырем. Прохожие улыбались, глядя на них.
Знакомый мужик спросил:
- Чего празднуешь, Прохор?
Он расплылся в улыбке:
- Лукашику-внучку годик отметили, — и, не оборачиваясь, скорым шагом припустил домой.
Нина едва поспевала за мужем, она боялась, как бы с ним не сделался удар. Едва нагнав, подхватила под локоть, заглянула в лицо.
Прохор сиял, как глазированный пряник:
- А я рад, Кулёмка, наконец-то ты всё поняла, и наконец- то у тебя прорезался собственный голос! От теперь-ка пускай поживут они без папкиных вкладов! Больше гроша ломаного не дам! И ты, слышишь, не смей меня обманывать!
Дома, переодевшись, наказал жене:
- Накрывай ужин, отпразднуем сами, пойду кой-какой материал подготовлю, насмотрел я в городе корзины из шпона под овощи, попробую сделать — ушёл в столярку.
Нина была уверена, что Прохор сейчас достанет заначку и домой явится уже «под мухой». Но вопреки её ожиданиям пришёл он совершенно трезвый.
За столом она осторожно спросила:
- Быть может, налить тебе, перенервничал ты сегодня?
- Выпей сама, если желаешь, а я, Нинок, всё, с этого дня завязываю!
Как ни странно, Прохор больше не притронулся к спиртному, хотел ли он доказать дочери либо самому себе свою волю или руководствовался чем-то иным, для Нины останется загадкой, да и нужно ли её разгадывать? Казалось бы, чего ещё желать?
Вскоре прошёл слух, что у сватьи крупные неприятности по работе: городской центральный рынок с потрохами скупил южанин. И в ювелирной мастерской объявился новый хозяин. Полонские-старшие продали квартиру и укатили строить гостиничный бизнес на юга.
О том, что семья дочери продала свою квартиру в посёлке и намерена податься вслед за старшими, Кулёмкины узнали окольными путями. Нина не находила себе места, похудела, скрываясь от мужа, плакала в подушку.
Однажды ночью он четко произнёс:
- Не плачь, Нина, всё пройдёт, перемелется. Думаешь, мне легко без вас было? Иной раз волком выть хотелось, но человек ко всему привыкает. После плохого всегда приходит хорошее, жизнь полосатая, язви её.
Проститься Светлана не пришла, уехала и пропала: ни письма, ни весточки не получили родители за два с лишним года.
Пришла новая беда: в марте Прохор был госпитализирован с сердечным приступом. Диагноз неутешителен — ишемическая болезнь, требовалась операция. Нина обивала пороги, добиваясь направления в кардиоцентр Новосибирска. Добилась. Мужа поставили в очередь на операцию по квоте в следующем году, присвоили вторую группу инвалидности. Прохор уволился из поселковой столярки, но дома трудился по мере сил.
Минули жаркое лето и затяжная осень, зима наступила холодная. Был канун Нового года. Посёлок жил свой жизнью, готовился к празднику.
Прохор принёс домой небольшую сосёнку, соорудил крестовину, установил в комнате, сказал с лёгкой грустинкой:
- Ну что, Нинок, поужинаем и будем наряжать?
Он очень изменился за последнее время. Похудел, осунулся, виски крепко посеребрила седина. Нина сама не находила покоя за дочь, чувствовала, он тоже переживает, хотя вопрос о Светлане не поднимался, дабы не резать по живому.
После ужина Нина убирала посуду, Прохор включил телевизор, зазвучала заставка вечерних новостей. Постучали в окно. Взвился и залаял на цепи Сигнал, но тотчас перешёл на дружелюбный тон.
Прохор, сложив ладони лодочкой, припал к окну. Из полумрака выступила женщина с ребёнком на руках. Сметая всё на своём пути, он в чём был кинулся в холодный коридор, его грудь теснило предчувствие: «Сигнал не пропустит во двор чужого. Неужели?!».
В сенях загремели вёдра, скрипнула дверь.
Нина выглянула из кухни, в руках полотенце и чайная чашка:
- Кто там, Прохор?
На пороге, укутанная в шарф, покрытый инеем, в лёгком демисезонном пальто явно с чужого плеча, стояла их дочь. За её спиной Прохор с Лукашей на руках. Из ветхой старушечьей шали, тоже белой от дыхания, глядели на мир глаза кроткой лани.
- Встречай гостей, Нина Ивановна!
Из рук Нины выпала и покатилась чашка, подпрыгнула, покрутилась и рассыпалась вдребезги.
У Светланы перекосило рот:
- Пустите? — спросила со слезами.
Спустя час Лукаша мирно посапывал, сытый и согревшийся, на кровати в спальне. Прохор сидел у ног внука, боясь потревожить его сон. Мать и дочь теперь, когда улеглись первые страсти, мирно беседовали на кухне. Светлана рассказала, как её предал муж и практически выставил за дверь без средств к существованию.
Семейство Полонских удачно развернуло бизнес. На деньги, вырученные от продажи двух квартир, они приобрели гостиницу, где временно поселились и сами. В мутной воде неразберихи нового времени они сняли первые густые сливки. Успех вскружил голову, разыгрались аппетиты: купили огромный коттедж. Всю недвижимость оформили на себя Полонские-старшие.
Эдуард стал ещё более заносчив, оброс сомнительным связями, в их доме бесконечно устраивались непонятные сборища, заканчивающиеся попойками и циничными сценами. У Эдика появилась любовница — наглая развязная девица. На протест жены он без зазрения совести указывал на дверь: «Если что-то не устраивает, убирайся туда, откуда приехала — к своим столярам-портняжкам».
Она пробовала пожаловаться родителям, но они и слушать не хотели её «вздор». Пойти за помощью больше было некуда.
На новом месте Лукаше не пошёл климат — всё вело к одному нескладному концу.
Светлана вынуждена была оставить мужа и перебиваться скудными заработками и жильём у одной торговки овощами и фруктами, снимала угол в летнем флигеле для отдыхающих. Мечта у неё теперь была самая земная: накопить денег и уехать домой. Туда, где родители ждут и любят, не могут не ждать!
Нина гладила дочь по руке:
- Всё образуется, Светочка. Вы дома, а дома, как известно, и стены помогают. За папку ты больше не переживай, он ведь совсем не пьёт, но нам с тобой нужно поберечь его. Сердце у него больное, столько боли накопилось в нём, только любовь и забота может ему помочь. Мы с тобой очень виноваты перед отцом, Светлана! Ждём очереди в кардиоцентр Новосибирска. Говорят, там чудеса делают, устанавливают стент, который не даёт закрываться коронарному сосуду.
Эти последние слова Прохор невольно подслушал, выходя к женщинам.
Горький комок подступил к горлу, он на подвздохе погасил слезу и вошёл:
- Во всех ошибках человек должен винить только себя! Значит, у меня не хватило сил достойно выйти из сложившихся обстоятельств.
- А у меня мудрости, — повинилась Нина.
- А я, как я виновата перед вами, простите меня, родненькие! Самые любимые! — Светлана захлебнулась рыданиями.
Прохор только сейчас отчётливо понял, как изменилась, повзрослела их дочь. И внешностью стала особенно походить на него: тот же волевой, упрямый подбородок, глаза со смешинкой, крупные чувственные губы, а улыбнётся — и рот от уха до уха.
Характер? Не может человек измениться совсем, сейчас она надломлена, но когда-то он опять проявится мощно и ярко, главное, направить все свои плюсы в нужное русло.
Нина было поднялась с места, захлопотала вокруг дочери:
- Водички, Светочка?
Прохор сделал знак рукой, упредив супругу. Дал дочери выплакаться, потом провёл рукой по спине:
- Ну, будет, будет, Светлана! Давайте-ка так, Кулёмки мои: кто старое помянет, тому глаз вон! Мы эту кашу заварили, мы её и расхлебаем сообща! Я только одно не могу уразуметь, Света, коль ты попала в беду, почему нам не сообщила?
- Стыдно мне было. Боялась, не примите, — она достала из кармашка сигарету и нервно закурила.
- Вижу, попала ты, доча, в переплёт, это не плохо, то, что нас не убивает, делает нас сильнее! Но неужели ты до сих пор не усвоила: иной человек в парче и золоте, а чужой, и душа к нему не поворачивается, а свой, как говаривала моя матушка, а твоя бабка: «Хоть в говне, да иди ко мне!».
- Это про меня, в каком я дерьме оказалась! — всхлипнула Светка.
- Ты бы только весточку — адрес, папка бы полетел, поехал, пополз по-пластунски, но выручил из любой заварухи!
- Спасибо вам! — только и могла вымолвить дочь.
Прохор, чтобы как-то скрасить тяжёлую тему, взбодрился:
- А не завести ли нам весной поросёночка на откорм, дойную козочку взять?! Наш внук должен есть натуральную котлету, а не «ножки Буша», будь он неладен! Точно, я это дело «нарисую», — он изящным жестом забрал у дочери сигарету, — а вот это, дочь, ты брось! У тебя сын, зачем ему дурные примеры?! Давно пристрастилась?
- Пристрастилась? Курю в основном, чтобы не плакать.
- Надеюсь, теперь у тебя не будет поводов для слёз, ты в родном доме. А дурное это дело — курение, бросать надо! По себе знаю, трудно будет, я вот пить бросал, черти ломали!
- Ой, папка, ты ещё не видел, как «культурные» пьют!
Прохор засмеялся:
- Говорил я тебе, Светик-семицветик! И про Эдика твоего сразу всё понял, когда он сказал «приспособимся как-нибудь». Вот он и приспособился! Поглядел на нас, простаков, понял, что легко обведёт вокруг пальца. Подумал, наверное: дочь молодая, красивая, образованная и квартирка отдельная имеется.
Прохор сдержал слово и в апреле хлопотал о поросёнке. Заглянул в дома старых знакомых.
Дарья смеялась:
- Ты, Проша, то продаёшь поросят, то покупаешь! Опять чего-то удумал, оглашенный?
- Хорошее дело я надумал, старушечки-хохотушечки! Жизнь моя только начинается! Принципиально!
В мае ему сделали операцию.
Прошло три месяца. Хозяин семейства Кулёмкиных чувствовал себя хорошо. Как-то сидел на скамье у ворот. На широкой затравеневшей поляне Лукашка гонял мяч.
- Ну что, Прохор, как здоровьишко? Работает «движок»? — подошёл мужик с соседней улицы, поздоровался по ручке, присел рядом.
- Ничего, слава Богу, как починили, «не чихает».
- Дай-то Бог! До чего медицина дошла! Ну, а с этим делом как? — сделал он многозначительный жест по горлу.
- А, с этим-то? Всегда пожалуйста! Заходи, гостем будешь, угощу от души! Но сам я ни-ни! Эксперименты на себе ставить поздновато. Пожить охота ради вот них, — он кивнул на внука.
- М-да, охота. Да ещё ведь как охота! Ну, бывай здоров, дело у меня одно срочное, — распрощался мужик.
- И тебе не хворать.
- Го-ол! — завопил внук, загнав мяч меж ножек скамейки.
- И правда гол! Плохой из деда вратарь. Вот погоди, дай оклематься, сыграем мы с тобой, Лукаша! А ещё съездим на могилу твоего прадеда в Польшу, говорят, теперь за границу махнуть запросто. А пока пойдём к барабану твоему кленовые палочки выстругаем. Ох и звонкие будут палочки!
За ограду вышла Нина:
- Вот вы где, а я потеряла.
- Мамку с работы ждём, — улыбнулся Прохор, — а вон и она. Лукаша, встречай Светика-семицветика!
Внук припустил по дороге навстречу матери:
- Мама, мамуля, я деду гол забил!
Нина присела рядом, наклонила голову на мужнее плечо.
- Вот оно счастье, Прохор, дождались мы с тобой! Только бы здоровья тебе Бог послал.
- Дождались, Нинок. Бог-то Бог, да сам не будь плох. Сердце его выдавало ровный размеренный ритм, и на душе было покойно.
Ирина Андреева
Клин-баба
Повесть и рассказы
Принципиальный
С тех пор, как от Прохора Кулёмкина ушла жена Нина, он стал вести скромный образ жизни. Прохор философски рассуждал: «К чему излишки? Человеку необходима крыша над головой, еда и одежда по минимуму». Следуя этой установке, он пропил всё, что можно было: ненужную на его взгляд мебель растащил по посёлку, сбыл за пузырь. Одежду, посуду и книги свёз на городской рынок-барахолку, продал за бесценок. Обстановка получилась весьма скромная — кровать, два стула и стол, шкаф, холодильник, телевизор и диван, как неотъемлемая принадлежность к оному.
Хотел было продать подушку жены, но передумал, скрутил и спрятал в шкаф. Где-то в глубине души Прохор надеялся, что Нина вернётся. Но вот уже три года жена не возвращалась, хотя на официальный развод не подавала. Навещать навещала, стирала и чинила вещи, иногда заносила домашнюю стряпню, увещевала мужа за пьянку, жалела: «Хороший ведь мужик, руки золотые, сам себя губишь». Прохор не спорил, не оправдывался, только вздыхал иногда тяжко: «Просил я тебя сына родить, не захотела. А Светка — отрезанный ломоть! Не сотвори себе кумира, Ниночка! — Прохор многозначительно поднимал указательный палец. — Ты ради неё от меня отшатнулась, а вот посмотришь, вытурит она тебя. Как пить дать вытурит!». Нина не возражала, уходила, тихо затворив за собой дверь. Так тихо умела ходить только она.
Хорошая женщина, спокойная, добрая, хозяйственная. Прохор, когда женился, на это и уповал, разговоров про любовь не разводил, считал, что в семье главное — уважение и взаимопонимание.
Он и уважал жену и жалел, называл только ласковыми именами — Нинок, Кулёмка — по фамилии.
В пригородном посёлке многие ещё держали скотину: коров, свиней, птицу. Прохор двор не заводил.
Жене на робкие намёки заявлял:
— Нинок, нас огородик и моё ремесло прокормит. Не желаю, чтобы ты спину на хозяйстве гнула.
Ремесло у Прохора было надёжное — был он хорошим столяром, работал в совхозном цехе строй группы. Дело своё любил, к материалу и инструментам относился рачительно. Вместо стаек для скота поставил домашнюю мастерскую и после работы отводил душу там — мастерил на заказ всякую мелочь, необходимую в хозяйстве.
Заказывали в основном женщины. Забегали и мужики, кому топорище изладить, кому табурет починить. Денег за работу Прохор принципиально не брал, рассчитывались с мастером натуральными продуктами, кто яичек принесёт, кто крынку молока, кто банку сметаны. Никакой таксы у него не было, каждый давал то, что счёл нужным.
Вот и дом полная чаша при доброй хозяйке. Живи и радуйся.
Но была у жены одна слабина — стержня в характере не было. Родившуюся дочку Нина опекала излишне, шла на поводу Светкиных желаний и капризов. Прохор не раз наставлял жену: «Не балуй её, Нинок, не балуй. Твоя слабость делает её сильной и уверенной — так надо, она пуп вселенной! На шею она нам сядет. Ты лучше сына роди, Кулёмка!».
Дочку Прохор любил и по-своему тоже баловал. Не одна девчонка в посёлке завидовала игрушкам, сделанным руками Светочкиного папки: кукольной колыбельке с резным изголовьем, колясочке на деревянных колёсиках, ку- кляшной мебели.
А Прохор мечтал, как станет мастерить сыну машинки, наганы и автоматы, как будет гонять с ним футбол и смотреть матчи по телевизору, как постепенно выучит своему ремеслу. Как внушит ему сызмальства, что любить дело, которым занимаешься — это половина успеха, тогда и физический труд не в тягость, с радостью будешь ждать результатов: «Что получится? А как лучше?». «Не было бы скрипки Страдивари, не будь мастер её Мастером с большой буквы», — скажет он Федяшке или Пашке-сыну.
Научит премудростям в обработке древесины, какая на что годится, чем славится. Невдомёк, например, многим, что вяз и ясень в столярном деле нисколько не хуже уважаемого дуба. Отчего названия такие?
И это он объяснит сынишке:
- В старину из лыка вяза гнули сани, ободья, потому как податливое, гибкое оно. Сооружали мосты и плотины — прочное и устойчивое к гниению дерево. Иные имена вяза — ильм, берест и карагач. Всякое красиво, любовно даденое.
Прохор как наяву видит горящие глазёнки сына, внимание, с которым внимает он отцу. Продолжает свои рассуждения:
- Ясень потому так зовётся, что ясное, светлое это дерево. Листьев на нём много, да так устроены они, что пропускают много солнца.
Ясень, как и вяз, гибкий. Идёт на колёса, лыжи, коромысла. Запомни, сынку, деревья эти — мечта столяра-крас- нодеревщика.
Всему, что сам знает, научит сына, а главное — передаст в надёжные руки инструмент.
Нина так и не осчастливила супруга вторым ребёнком, побоялась, что Светочка окажется чем-то обделённой.
Дочь же, подрастая из ласковой, весёлой лепетушки Светика-семицветика, превращалась в домашнего диктатора. Мать, незаметно для себя, стала во всём подчиняться ей. Мало того, что чадо указывало, какую одежду, обувь ей справить, она командовала, во что той самой нарядиться, с кем водить дружбу, а с кем и общаться не надо.
Прохор был очень опрятен во всём. Столярку содержал в идеальном порядке. Его начищенным сапогам и отутюженным брюкам иной начальник мог позавидовать. Переняв эту черту от отца, Света, однако, была заносчива, если ей приходилось общаться с неприятным для неё человеком, она демонстративно снимала потом с себя пылинки, строила гримасы брезгливости.
На школьный выпускной дочь разодели, как королеву. И будучи студенткой вуза, Светлана не испытывала нужды. По её запросам мать добывала любыми путями требуемое. Радовало то, что училась она успешно. Это обстоятельство в глазах матери оправдывало все дочкины недостатки.
Тянулся из последних сил и отец, домашняя мастерская иногда до зари светилась окнами — Прохор работал на заказы.
Разлад в семью подкрадывался исподволь и всё с дочкиной «лёгкой руки». Полностью подчинив мать своей воле и желаниям, Светка начала понукать отцом, указывать на ненужных, на её взгляд, гостей, на пристрастие Прохора к пиву, на его привычку пропустить иногда пару рюмок «Перцовки» после баньки в субботу. Прохор не подчинялся дочкиным указам, но молчал. Молчала и Нина, но чувствовала: разразится когда-то всё бурным скандалом.
На втором курсе Света познакомилась с сыном влиятельных родителей, завязался бурный роман. Дочка вошла в свою девичью пору цветения, а чувство, пришедшее к ней, даже чуть смягчило характер, но надолго её не хватило.
Однажды она нервно высказывала отцу:
- Мне даже молодого человека в наш дом привести стыдно.
- А что не так? — сдержанно спросил Прохор.
- Слишком уж наша семья какая-то упрощённая. И ещё пиво-водочка по субботам, нет чтобы в кино, в театр мать сводить. О чём с вами можно поговорить вообще? Узкие у вас с матерью интересы!
- Ах, вот в чём дело! Запомни мои слова, доча, тот, кто тебя полюбит по-настоящему, примет любую и на родителей твоих оглядываться не станет. Что же касается интересов, ты права: нам с матерью одна забота — кабы дочь жила лучше нас и имела больше, чем мы. Наши университеты — военное-послевоенное детство и труд на благо страны и семьи.
Светка скривила губы:
- Ну, началась демагогия! Ещё и меня приплёл.
- А кого мне ещё иметь в виду, Гришку-соседа? Речь ведь о нашей семье!
- Никогда мы с тобой не поймём друг друга, — махнула Светка подолом и выбежала из дома.
Прохор впервые напился допьяна и даже заночевал в домашней столярке.
Вскоре Нина заметила, что всякий разлад в семье приводил супруга к уединению и пьянке. Прохор всё чаще стал просить у клиентов в качестве оплаты пол-литру. Незаметно это вошло в норму.
Кавалера в дом Светлана всё же привела.
- Эдуард Полонский, — с апломбом представился гость.
На людей он не глядел, скользил взглядом поверх голов, брезгливо оглядывал обстановку, лениво двигал челюстями, жевал жвачку. Весь его холёный вид не вписывался в кулёмкинский быт.
Прохор пытался завести хоть какой-то разговор:
- И какие планы у вас, молодой человек, на будущее?
Эдуард забросил ногу на ногу, в упор поглядел на хозяина холодным взглядом бутылочно-зелёных глаз:
- Планы пишут Министерства, а мы уж как-нибудь приспособимся в этой жизни. Родаки мои не из последних! Батя — ювелир, работает только по драгметаллу и камням аналогичным, за мишуру даже не берётся. Маман — директор городского центрального рынка.
- Ого! Не наш брат — голяшка! — присвистнул Прохор. — Приспособимся — исчерпывающий ответ.
- Человек должен получать от жизни максимум удовольствия. Героика гражданской войны, время тимуровцев кануло в лету. Со временем и Великая Отечественная перестанет волновать грядущие поколения. Нужно думать о себе, а не о родине, как в отстойной песне поётся.
- О, как! — воскликнул Прохор. — Далеко вы пойдёте, молодой человек! — желание говорить о чём-либо ещё с этим циничным недорослем отпало, подумалось: «Ишь, «родоками» кичится, а сам-то на что годен? Настрой на удовольствия!». — Вы уж извините, молодёжь, у меня дела, — поднялся и вышел. Где-то в коридоре весело пропел: «Мама, я лётчика люблю, маманя, я за лётчика пойду», чем в очередной раз насолил дочери.
На третьем курсе Светка заявила, что желает жить отдельно и потребовала купить ей квартиру в посёлке.
Нина вступила в жилищный кооператив, влезла в долги, взяла большой кредит и подработку. Прохор в глубине души даже хотел, чтобы дочь отделилась: «Пусть помотает соплей на кулак! Отдельно!». Все заработанные деньги он по-прежнему отдавал в распоряжение жены, лишь на халтуру позволял себе выпить.
Двухкомнатную, удобную по планировке квартиру в новом благоустроенном доме Светке купили. Ремонт сделали своими силами. Прохор до ночи пропадал там, установил сантехнику и проводку, изготовил и вставил оконные рамы, настелил полы, наклеил обои. Нина хлопотала об обстановке.
Заработанные Прохором деньги теперь текли в Светкин карман через руки матери не ручейком, а потоком.
Прохор пытался вразумить супругу, но тщетно. Нина стала какая-то нервная, не такая покладистая, как раньше. От неприятного разговора уходила, а Прохор всё больше погружался в хмельную зависимость. Заказы в его столярке сами-собой как-то пошли на убыль. То ли клиент перестал доверять мастеру, то ли наставшие времена трудные, безденежные — страну лихорадила перестройка, вносили свои коррективы.
Прохор решил проявить предприимчивость: изготовил ходовой товар для хозяек и в воскресный день пошёл продавать сам.
Местные старухи облюбовали для торговли площадь перед сельмагом. Разложив товар на тарные деревянные ящики, торговали в основном овощами, соленьями-вареньями, вязаными вещичками.
Прохор пристроил самодельную тележку с добром у торца магазина в тенёчке — в самом хвосте стихийного рынка.
Желающих приобрести его изделия было негусто, подходили больше из любопытства. Получилось продать пару скалок. Прохор среди этой публики чувствовал себя не совсем комфортно. В поселении его каждая шавка в лицо знала, стоять тут в компании бабок ему показалось унизительным. Он твёрдо решил уйти и начал собирать свои изделия.
Одна из товарок, которую Прохор никогда не встречал в посёлке, а ею оказалась завсегдатай городского рынка, она специально приезжала в пригород и скупала у таких, как Прохор, горе-продавцов товар за бесценок, подошла к нему с заискивающим, льстивым видом:
- Сынок, продай мне свою поклажу оптом, рублей пятьдесят дам за всё.
Прохор мигом прикинул: тут у него, если перевести на деньги, изделий было рублей на полтораста, не меньше. Пиломатериал ему приходилось закупать, одними обрезками из совхозной столярки не разживёшься. Ценные сорта древесины он добывал по плашке, по брусочку, где мог.
- Кабы ты для себя купила, бабка, я бы глазом не сморгнул, отдал, а ты на моём труде хочешь себе навар сделать? Не выйдет! Дурно это попахивает, спекуляцией называется, не слыхала?!
Бабка шарахнулась в сторону:
- Ну и иди, алкач несчастный! — лицо её искривила злая гримаса.
Прохор шёл домой, как побитая собака. Алкаш? Так его ещё никто не называл, с ним считались, уважали. Ему прощали подковырки, насмешки, а актёрские пародии на манеры и говор односельчан даже поощряли.
Бабка крепко цапанула его самолюбие. Вернувшись, он внимательно, будто сторонним взглядом рассмотрел себя в зеркале, но никакого изъяна не нашёл, мысленно оправдал себя: «Пришлая старуха, что ты понимаешь в людях!», он скорчил рожу, передразнивая торговку и уединился в столярке. Однако работа на ум не шла, а выпить хотелось до одури, но в кармане два гроша. И вдруг спохватился, поход на рынок не прошёл даром — он выудил нужную информацию. Старухи сетовали, что трудно теперь достать поросёнка, редко кто держать стал. Что стоит месячный поросёнок десять рублей. «Не сделать ли «ход конём»?» — соображал Прохор.
Полчаса спустя столяр заходил в частном секторе в дома, бойко осведомлялся:
- Бабка Лукерья, тётка Марья, поросёнка приобрести не желаете? Матрёна, слыхала: поросят продаю!
На согласие он сразу предупреждал:
- Деньги вперёд!
Довольно скоро бежал в сторону сельмага, в нагрудном кармане десятка к десятке лежало пять штук. «Мать честная, это же тринадцать с половиной поллитровок получится! — соображал на ходу. — И ловко же у меня получилось! А что? Чичиков мёртвые души скупал, а тут живые поросята!».
Домой возвращался уже под хмельком в самом благодушном расположении. Брючный карман оттопыривала нерасчатая бутылка.
Он спрятал её в ящик опилок и, довольный собой, развалился на диване перед телевизором. Нина ушла к Светке и ещё не вернулась.
Кто-то стукнул в дверь, ступил на порог:
- Можно?
Прохор поднялся:
- А, тётка Марья, проходи, садись. Сейчас Нина корову подоит, пойдём выбирать. Ты же за двоих заплатила?
- Ну да, — подтвердила Марья, усаживаясь на стул.
Подошли ещё двое — Лукерья и Дарья. И этих Прохор любезно усадил на стулья.
- Так где ж твоя Нина? — не вытерпела Дарья.
- Я же говорю, корову доит, — Прохор специально тянул время, создавал «настроение» покупателям.
- Какую корову? — спохватилась Лукерья. — Вы же отродясь скотину не держивали, а тут тебе и корова, и поросята! Не темнишь ли ты, Прохор?
Загадку разрешила вернувшаяся Нина.
Покупательницы втроём накинулись на столяра:
- Верни деньги! Это надо же было сообразить?
- Совсем ты, Прохор, стыд потерял! Залил зенки-то!
- Тихо, тихо, землячки! Денежки ваши того, — он сделал многозначительный жест по горлу, — но Прохор никогда не бывает должным. Принципиально! Считайте, что вы у меня в заказчиках, пошли в столярку инвентарь выбирать.
С ворчанием и нареканиями бабки вынуждены были отовариться изготовленной утварью.
Возвращаясь домой, судачили уже незлобиво:
- Вот ведь паразит какой, додумался! А скамеечка-то право, как игрушка! — смеялась Лукерья, — и весёлко пригодится.
- И не говори, — вторила ей Марья, — что умеет, то умеет, я своего уж сколь прошу ящики под рассаду смастерить, дак разве ж у его руки из того места растут? А уж Проша сделает — так сделает, не налюбуешься!
- Век вспоминать его будем, — радовалась Дарья.
На вопрос встречных, где такие хорошие изделия прикупили, бабки дружно рассмеялись:
- Разве же это корытца? Ха-ха-ха! Поросят несём, пять штук, однако!
Прохор убрался в столярку, заночевал там. Утром, вернувшись в дом, он не застал Нину, открытые дверцы платяного шкафа и пустые полки красноречиво говорили о том, что жена ушла.
Машинально включил телевизор, уставился пустым взглядом мимо экрана, думал: «Ушла! Перетянула-таки Светка окончательно на свою сторону! Вернётся, голубушка, только дайте срок». Вдруг его слух уловил важную информацию: Генеральный секретарь ЦК КПСС зачитывал Указ о «сухом законе». Прохор напрягся, уразумев суть дела, хлопнул себя по коленям: «Бо-о-льшую ты ошибку совершаешь, Миша! — по-свойски обратился к главе государства. — Большой ущерб экономике страны нанесёшь, опасные игры ведёшь!».
Потянулись безрадостные дни. Прохор ждал. Плохо ему было без Нины, но вернуться не уговаривал. Принципиально. Сама ушла, сама и вернётся. Но время шло, ничего не менялось.
«Сухой закон» наделал много шуму, но пьющих людей в стране не убавилось. Такса — пол-литра за работу — в качестве оплаты теперь укоренилась, как закон.
Пил и Прохор, но в минуты просветления много думал. Поразмыслив на трезвую голову, открыл счёт в сберкассе и семьдесят процентов зарплаты стал переводить по заявлению на книжку. Жил на оставшиеся тридцать и на халтуру.
Как-то Нина заглянула к нему с утра, чтобы застать трезвым:
- Светочка замуж выходит. Пойдём на свадьбу, как люди, вдвоём!
- Кто меня приглашал?
Приглашение от Светки поступило, но Прохор понял, что только через уговоры матери дочь соизволила прийти к нему. Брезгливо присела у кухонного стола, глядя куда-то поверх головы отца, давала наказ:
- Смотри, оденься прилично и на свадьбе себя веди, как человек, не ляпни что-нибудь идиотское. Не позорь меня! Один раз в жизни ради меня ты можешь держать себя в руках, культурные ведь люди соберутся! И не называй родителей Эдика сватами — пережиток какой-то! Мама — Эвелина Марковна, папа — Владислав Лукич.
- М-м-м! Твои небожители и в туалет, наверное, не ходят, как мы, простые смертные? Не мотала ты ещё на кулак соплей! Какие они тебе «мама» и «папа» — мелкое обстоятельство, частность это, а как обидно! Эх, доча, совсем ты ещё жизни не знаешь!
- Зато ты знаешь! С тобой как с человеком, а ты! — дочь капризно надула губы.
- Не беспокойся, Светик, всё будет как в лучших домах Лондона!
На свадьбу он не пошёл. Принципиально! Зачем со свиным рылом в калашный ряд соваться? Условно, для себя, сватов окрестил «культурными».
Общительный по натуре, Прохор страдал от одиночества. Книги и раньше были у него в чести, теперь он читал так же, как и пил — запоями. Привязался к дворовому псу Сигналу.
Чёрного кобелька с белой манишкой, с белыми полукружьями вокруг глаз и в белых же носочками на передних лапах, Прохор принёс в дом щенком в пору, когда дочь училась уже в старших классах.
Светка собаку невзлюбила. Пёс понимал это своим животным инстинктом, но злобы и агрессии к ней не проявлял, снисходительно признавал членом семьи, вяло вилял хвостом.
Однажды Сигнал спас хозяина от лютой неминуемой смерти. Это была третья весна без Нины.
Март едва зародился, забарабанила с крыш капель, веселее затенькали синички и зачулюкали воробьи, но утренники стояли морозные и ясные. Вечером Прохор явился домой в крепком подпитии. Бесцельно шарахался по двору, отвязал Сигнала, велел идти рядом.
Собака на дух не переносила пьющих людей, но от хозяина готова была терпеть лобзанья и долгие разговоры по душам.
- Ну что, друг, пойдём потолкуем? — обратился Прохор к собаке, будто вспоминая что-то, остановился, пьяно шатаясь, помедлил, затем крепче утвердился на ногах. — Во! — осенила его мысль. — Пойдём в теплицу!
Сигнал покорно поплёлся рядом.
Прохор одним из первых в посёлке соорудил из старых оконных рам, демонтированных со снесённой школы, небольшую тепличку. Новшество понравилось, прижилось.
Ещё с осени, после уборки овощей, столяр уложил там сосновый пиломатериал на просушку.
Из раскрытой двери пахнуло летним ласковым теплом, Прохор пьяно кивнул:
- О, Сигнал, тут, оказывается, Ташкент! Заходи, погреемся, ага? — он задвинул шпингалет на двери, чтобы не вышло тепло, — плюхнулся на штабель. — Ну и Ташкент, Сигнал! Так об чём это мы? Посмотри, как доска просохла — в самый раз будет, завтра стаскаем в столярку.
Пёс молотил хвостом, поднимал пыль с вымерзшей земли, с готовностью глядел в глаза хозяину.
Прохор пьяно моргал:
- Удивляюсь я: почему Господь не наделил самых разумных существ — собак, лошадей, дельфинов, речью? Молчишь?! А я тебе отвечу, друг: потому как вы разумней людей и при случае указали бы нам, человекам, какие мы есть дурни на Земле. Да! Видел я сегодня Кулёмку. Вот тут она у меня сидит! — хлопнул себя кулаком в грудь. — Можешь ты это понять, псина? А ведь можешь! Хорошая она, понимаешь? Хорошая, и не спорь со мной! — поднял вверх указательный палец. — Но дура! — громко икнул. — И я дурак, только принципиальный! Вот в чём суть: разные мы! Но в жизни, как в физике — разные полюса притягиваются, одноимённые отталкиваются. Ты в физике разумеешь? Или в химии? Нет, химия — это «аш два о», а физика — это «крутящий момент», «раз» — и ты в дамках! Почему люди несовершенны, всяк по-своему? Вот закавыка! — Прохор, рассуждая, размахивал руками. — А я, брат ты мой, разгадал!
Сигнал внимал хозяину старательно, напряжённо сглотнул слюну. Прохор пошарил в кармане телогрейки, вытащил спёкшуюся конфету-карамель, попытка развернуть её ни к чему не привела, он так и бросил её собаке. Пёс старательно пожевал конфетку и выронил пустую бумажку к ногам хозяина, чем привёл Прохора в очередной восторг.
— Вот, что я говорил? Умный! Ты только сказать не умеешь! Так я тебе о разгадке, понимаешь. Говорят, Бог всё за неделю сотворил: и Землю, и всё её население, и флору, и фауну, всякую тварь потому и называют божьей. А с человеком поспешил. На человека времени у него не осталось. Только нельзя такое дело в спешке делать! Вот и получилось, что получилось. Хомо сапиенс — человек разумный! Тьфу на этого человека!
Долго ещё Прохор внушал собаке свои измышления, а потом, сморённый солнышком, прикорнул на штабеле. Смеркалось. Накопленное за день тепло быстро улетучивалось. Сигнал терпеливо охранял хозяина, но когда тьма стала кромешной и холод заставил Прохора съёжиться в клубок, пёс начал беспокоиться — скулить и звонко взлаивать. Убедившись, что это не действует, кобель принялся прыгать человеку на грудь, толкать передними лапами, но всё тщетно. Тогда он улёгся ему на ноги, укрыл лёгкие войлочные боты — прощай молодость, руки Прохор просунул подмышки.
Ближе к полуночи из теплицы раздался протяжный вой — Сигнал снова пытался разбудить хозяина, отвести от беды.
Прохор, наконец, очнулся. Его трясло мелкой дрожью. Ещё не вставая, он ощутил щекой необструганную твердь доски, смолистый запах. Гроб? Хмель разом выветрился из головы, он подскочил на ноги.
Зуб на зуб не сходился от холода и страха:
— Сигнал? Где это мы с тобой? — тыкался в замкнутом пространстве. — В преисподней?
Пёс радостно поскуливал, вился у ног. Прохор в панике выдавил плечом два стекла, выбрался наружу, следом вынырнула собака.
— Ух, парень, какая сволочь нас там с тобой замуровала?!
Лишь утром Прохор осознал, что сам заперся в теплице с собакой изнутри и лишь бдительность друга спасла его. Может быть, впервые за это время он всерьёз задумался над своей жизнью, но пагубная страсть оказалась сильнее разума.
Два месяца спустя после очередного загула Прохор жестоко страдал с похмелья. На работу в этот день он не ходил, валялся на диване, ждал как манны небесной, вдруг кто-то из собутыльников зайдёт, опохмелит. Встать и пойти самому сил не было. Все внутренние органы трясло, как в сортировочной машине-грохот, сердце то набатом ухало в рёбра, то останавливалось, казалось, совсем. Голову разламывало, глаза не помещались в глазницах. Он пытался вскипятить чай, но руки ходили ходуном, как в лихорадке. День прошёл в страшных муках.
А на дворе бушевала весна. Белым кипенем отцвела черёмуха, уронила снежные лепестки, укрыв землю в округе. Набирала бутоны сирень, предвещала скорое лето. Вечерами мальчишки бузовали на мопедах, выжимая из них последние силёнки. Ребята постарше носились на мотоциклах, катали заневестившихся девчонок с ветерком.
Уже перевалило за полночь, но Прохор не спал, с тоской смотрел в потолок. Вдруг яркий луч мотоциклетных фар высветил люстру. Бедолагу словно волной подбросило: «Мать честная, люстра! Как же я её раньше не замечал?! Зачем она мне? Ах ты, матушка, вот ты-то мне и сослужишь завтра службу! Хватило бы сил дожить до утра!».
Все его мысли теперь крутились вокруг этой люстры, как встанет он с рассветом и аккуратно открутит её, уложит в рюкзак и первым автобусом двинет в город на барахолку. «Или попытаться тут сбыть?» — явилась спасительная мысль.
Тихонько скрипнула дверь, лёгкие шаги по прихожей. У Прохора даже волосы на голове зашевелились: «Допился ты, брат, до ручки, уже и «белочка» на пороге!».
- Прохор, — тихо окликнула «белочка» голосом жены, — ты дома, Прохор?
Щелчок, вспыхнула лампочка. Нина, сощурившись от яркого света, стояла у дверей.
У Прохора невольно вырвался стон не стон, вздох облегчения:
- Нинок, ангел мой, помираю я!
- Что с тобой? — встревожилась она.
- Опохмелиться мне надо, ей-богу, до утра не дотяну.
Нина внимательно посмотрела на мужа, наказала уже в
дверях:
- Не уходи, сейчас вернусь.
Ах, как долго длились минуты. Время будто остановило свой бег. К физическим мукам теперь прибавились муки ожидания.
Нина вернулась с бутербродом и пузырьком аптечного спирта, сама развела его водой, помогла Прохору подняться, поднесла кружку к губам:
- Пей и закуси, сгоришь ведь.
Спустя пять минут Прохор вновь почувствовал себя человеком, слеза благодарности скатилась по щеке:
- Спасибо, Нинок! Ты мой ангел-спаситель! У-ух, мать честная, прижало меня, однако! — и только теперь спохватился: — Нинок, случилось чего? Ты ночью?
Нина сидела рядом, опустив голову, сложила руки на коленях, с трудом выговорила:
- Вернулась я. Не выгонишь?
- Кулёмка моя! — Прохор бросился к её ногам. — Да я для тебя! Нинок! Ты не думай, у меня тут ни одна баба ногой не ступала. Да я и того… Бичей- собутыльников только в столярке принимал. Принципиально! Ты же меня знаешь. У меня там в спальне постель чистая, я больше тут валяюсь. А ты ложись, Нинок! Я сейчас! — Прохор пришёл в какой-то неудержимый восторг. — Я вот тут твою подушку сохранил. На всякий случай, Нинок! Ты не думай, у меня и деньги есть! Мы теперь с тобой, знаешь, Кулёмка моя дорогая… — глаза его горели нездоровым блеском, — Нинок, там ещё осталось малость? — он кивнул на кухню.
- Нет, я всё вылила, — Нинины глаза выражали боль и жалость одновременно.
- Ну и ладно, Нинок, я это так. Давай, ложись, не сомневайся, пока я в таком виде, пальцем к тебе не притронусь. Я тут на диванчике.
Нина затихла в спальне, Прохор ещё долго возился на кухне. Обмыл пузырёк из-под спирта и выпил, ощущая послевкусие драгоценного лекарства. Есть ему не хотелось, но чаю он теперь напился вволю.
Вернулся в зал и включил было телевизор, но побоялся потревожить сон жены, решил лежать просто так. Не спалось. Ему всегда не спалось после запоев.
Теперь, после «реабилитации» спиртом, когда прошёл хмель, но восстановился баланс в организме, Прохор размышлял очень трезво.
Бичи — слово, брошенное им. Самое трудное убедить зависимого от алкоголя человека, что он алкоголик. И Прохор не считал себя таковым. Дружков-собутыльни- ков он держал ниже себя по статусу. Если иногда финансы его были на мели, а выпить требовалось ещё вчера, он нанимался с дружками на подённые работы, убрать, например, территорию от снега, развести и раскидать торф или навоз в огороде. Прохор держался тогда на особицу. Подходил к хозяину и деликатно спрашивал:
— Там это… бичи опохмелиться и перекусить просят — «трубы горят»!
С его лёгкой руки бригаду эту в посёлке прозвали «снеговиками». И поделом. Выглядели они забавно, когда строем проходили под окнами домов с лопатами и мётлами на плечах.
Сегодня он уже во второй раз признался сам себе, что заигрался с зелёным змием, вопрос ребром: кто кого?
Нина тоже не спала. Заснёшь, когда жизнь поставила перед выбором: остаться с мужем-алкоголиком или уйти в никуда? Жить с молодыми она больше не станет, однозначно. Слоняться по общежитиям? Ведь не юная уже. Она старалась вспомнить, когда её некогда благополучная семейная жизнь дала трещину?
В детстве ей не хватило любви и заботы родителей. Отец сгинул без вести на фронтах отечественной. Мать билась на двух работах, чтобы прокормить троих детей, Нина была старшей. Жили они в глухом провинциальном городишке, столь захолустном, что на редкой карте, разве что местного значения, можно было обнаружить его.
После войны к матери прибился псевдогерой, коих много породило военное и послевоенное время. Ухарь, прикрывающийся чужими наградами и документами, ищущий лёгкой жизни за чужой счёт.
Сначала он втянул мать в пьянку, потом она умерла от криминального аборта.
Когда Нина пыталась вспомнить мать, первое, что приходило ей на ум — неотёсанный гроб с бумажными цветами по бортику, белое, как коленкор, отчуждённое лицо матери и дети-старички — Маша и Ванечка, сутуло сидящие около. Нине на тот момент исполнилось двенадцать лет, Маше восемь, а Ванечке шесть.
Опеку над ними троими взяли крёстный Фёдор и жена его Прасковья. Благо пара была бездетной, иначе разбросало бы детей по детдомам. Нина помогала хозяйке, не покладая рук, и младших учила прилежанию и трудолюбию.
В душе она теперь ненавидела пьющих людей и дала себе зарок, что своим детям отдаст всю себя, лишь бы они не испытывали лишений.
Замуж вышла поздно, пока не определились к самостоятельной жизни сестра и брат. Сама Нина по хлопотам крёстного окончила курсы кройки и шитья, устроилась в швейный цех по пошиву мужской спецовки.
При цехе был небольшой магазинчик, реализующий продукцию.
Эта самая спецовка и свела её с Прохором. Встретились они в пригородной электричке. Нина, признав на нём изделие своего цеха, невольно улыбнулась, подумала: принято считать, что спецовку шьют на зоне. Вполне возможно, что эта вот прошла через её руки.
Молодому человеку приглянулась девушка с кроткими глазами лани, недолго думая, он выскочил на её остановке. Познакомились. Нину расположила его улыбка от уха до уха, лёгкий нрав и то, что человек владеет ремеслом, не болтается. Он проводил её до дому. Пару раз приезжал к ней в городок, а на третий сделал предложение и увёз в свой пригородный посёлок. Молодая жена устроилась швеёй в Дом бытовых услуг.
Жить стали в родительском доме Прохора. Сравнительно недавно он похоронил мать, которая растила его одна. Отец сложил голову на фронте, равно как у Нины, с той лишь разницей, что на него пришла официальная бумага, в которой было указано место боя и его последнего пристанища.
Прохор всю жизнь ремонтировал, улучшал своё жилище. Благодаря Нине их семейное гнёздышко стало ещё уютнее.
Жили душа в душу. Нина чувствовала себя за мужем, как за стеной. Всё изменилось с рождением дочери. Она как-то отдалилась, охладела к супругу, всю любовь и ласку отдавала Светочке. Потом отмахивалась от просьб Прохора родить второго ребёнка.
Протест мужа, вылившийся в пьянку, не приняла. Она даже не попыталась за него бороться. На ум ей приходил пример матери, ради мужика забросившей детей. Масло в огонь добавляла дочь, внушая матери, как устарели её взгляды на жизнь. Именно она уговорила Нину перейти к ней жить, оставив Прохора на произвол судьбы.
Подспудно она понимала свою вину, потому и не бросала его совсем, присматривала, так сказать, беспокоилась. Деньги, которые отдавал Прохор, тратила на Светлану, полагая этот факт как сам собой разумеющийся — это ведь его дочь, он обязан её содержать!
Нина слышала, что Прохор не спал, тихо вышла, присела в ногах.
Спросила участливо:
- Тебе всё ещё плохо?
- Душа болит, Нина Ивановна, — он впервые в жизни так официально назвал жену.
Нину в душе передёрнуло: значит, отдалился, перестал уважать.
Прохор сел:
- Не спится? Тебе указали на дверь или как?
- Я сама ушла. Конфликт у меня вышел с зятем. А Света, ты представляешь, она за него горой!
- А вот это правильно, Нина Ивановна! Я хоть человек неверующий, но в Евангелие заглядывал для общего кругозору, а гласит одна из заповедей так: «И оставит человек отца и мать своих, и прилепится к жене своей, и будут двое едина плоть». Это ты решила идти поперёк. Вот и результат!
Ты мне скажи, Нина, пришла ты ко мне по велению сердца или потому, как жить более негде? Ты в этом доме была хозяйкой и женой, матерью моего ребёнка, значит, имеешь право на жилплощадь. Но ежели сам я тебе противен, под одной крышей нам не ужиться. Я ведь тоже человек, Нина, и ничто человеческое мне не чуждо!
- Прости меня, Прохор, за всё прости! Во многом я перед тобой виновата. Что касается до того, противен ли ты мне… Кабы так было, ноги бы моей в этом доме не бывало. А сегодня, увидев тебя в таком состоянии, я бы могла просто уйти, и жилищный вопрос для меня разрешился бы более чем просто. Мы ведь с тобой не в разводе. Ты и правда не дожил бы до утра…
- М-м-м, и то верно, Нинок! И ты осталась бы полноправной хозяйкой как первая после мужа наследница по закону. Так значит, будем жить как прежде?
- А ты пить бросишь, Прохор?
- Брошу! И обстановку всю восстановим. Деньги у меня есть, не такой я простак, как думают некоторые. Хым, — усмехнулся он вдруг, — я ведь завтра планировал пропить люстру, вовремя ты, однако! Кстати, где ты спирт добыла?
- Ты знаешь Татьяну, в аптеке работает?
- Кто же её не знает.
- Когда шла сюда, свет у них горел, мне не до раздумий было, прямиком туда. Она всё правильно поняла, дай ей Бог здоровья!
- Утро вечера мудренее, Нинок, завтра поговорим. Нам обоим нужно отдохнуть хоть немного, я уже три дня работу прогулял. Больше этого не повторится! За Светку ты не переживай, не смогут они без тебя, трёх дней не пройдёт, как нарисуются. В жизни и не такие страсти кипят, во мраке молнии сверкают.
Нина поднялась было, но Прохор удержал её, поймав за руку:
- Останься рядом, просто останься. Плохо мне было без тебя, ох, как плохо, Кулёмка! Я к стенке отвернусь чтоб перегаром не разило.
Она кивнула в знак согласия, будто он мог видеть в темноте, потом сказала надтреснутым голосом:
- Разложи диван, я подушку с одеялом принесу.
Нина, окончательно успокоившись, уснула, уткнувшись носом в мужнины лопатки. Прохор долго лежал, не смея шевельнуться и потревожить сон супруги, потом осторожно высвободился из-под её руки, тихо сполз с дивана и ушёл в столярку.
Он принялся строгать давным-давно привезённую и просохшую липовую доску. Эту липу, целых три куба, славящуюся настоящим, хорошим качеством, выслал ему дружок по железной дороге из Республики Марий Эл.
Руки его соскучились по настоящей работе, а грудь распирала радость жизни. Он подхватывал кудрявую стружку, подносил её к лицу, нюхал.
За работой Прохор любил рассуждать, философствовать о многом. Вот, например, липа. Ли-па. Само прозвание-то какое ласковое, податливое. Не зря на Руси именно из липы резали ложки, плели лапти из её лыка. А фактура-то какая красивая — жёлтая, как яичко!
Иное — дуб! Короткое, но ёмкое и прочное, как кованый гвоздь, вбитый намертво по шляпку, — дуб. И изделиям из него сносу нет. А взять яблоньку. Древесина у неё тяжёлая, слово всего из трёх слогов — яб-ло-ня, но какое полновесное…
Над посёлком поднимался рассвет. Прохор вышел во двор, запрокинул руки за голову, хрустнув суставами, потянулся:
- Эх-ма! Денёк сегодня будет хороший! Дождался я своего часу, — лицо его расплылось в широкой улыбке от уха до уха.
По прогнозу Прохора на следующий день явился зять, просил у тёщи прощения. Светка торчала под окном, в дом не зашла, избегала встречаться с отцом. Возвращаться Нина отказалась, но мир был восстановлен, и она частенько навещала детей.
Новость о том, что Светлана ждёт ребёнка, Прохор встретил как-то равнодушно, он почему-то уверен был, что родится капризная, в мать девчонка, и колесо семейной жизни закрутится по тому же сценарию.
Бороться с пагубной страстью Прохору давалось не так- то просто. Легче переступить черту, чем вернуться обратно. В дни, когда тяга к спиртному перевешивала, он становился смурной, работа не ладилась. Иногда, напротив, был возбуждён, юлил, просил у Нины денег, уверял, что в последний раз. Медвежью услугу оказывали дружки: находили средства и время угостить.
Наступили трудные девяностые, пропала уверенность в завтрашнем дне. Дом бытовых услуг закрылся, и Нина оказалась не у дел. Встал вопрос: ехать искать работу по специальности в городе или искать хоть какую-то в посёлке.
Решение пришло неожиданно. Нина заявила, что станет помогать мужу в столярке выполнять посильную работу, потом реализовывать товар. Расчёт её был таков: во- первых, находясь рядом, она отвадит от него дружков, во- вторых, не придётся мотаться в город, оставляя дом и мужа без присмотра. У неё вдруг проявились недюжинные способности, она попросила Прохора изготовить разделочные доски наборами и стала их расписывать в народных традициях незатейливыми мотивами из цветов и птиц, ярких бабочек. Спрос на изделия возрос. Решили разнообразить ассортимент хлебницами и подставками под цветы. Прохор радовался находчивости жены.
Очень взбодрило его известие о том, что у него родился внук. И без того прямая его осанка стала гордой, ходил по селу гоголем, грудь колесом. Он решил во что бы то ни стало сделать к выписке из роддома кроватку-колыбель для малыша.
В дело пошла подготовленная липа. В эти дни он отмахивался от дружков, как от чумы, и после работы сломя голову спешил в домашнюю мастерскую. Любовно шкурил заготовки до шёлкового лоска, чтобы было без сучка без задоринки. Успел. В день, когда Светлану с ребёнком привезли, колыбель стояла на площадке квартиры перед дверью.
Молодые родители не пригласили его на смотрины, сам Прохор не пошёл, как ни уговаривала его Нина.
Ему не суждено было узнать, что подарок его не приняли, потому как сваты привезли из города дорогую импортную кроватку из искусственного материала. Что Нина, боясь огорчить его, сама пристроила его изделие в многодетную семью с маленьким достатком.
Ребёнка назвали Лукой в честь прадеда — отца свата. Нина бегала водиться и каждый день приносила домой новости, как растёт Лукаша. Прохор до отчаяния хотел видеть внука. Нина пообещала, что когда будет возможность, завезёт его домой, и муж наконец встретится с наследником.
Когда эта задумка осуществилась, Прохор был на седьмом небе от счастья. Удивительно умело он водился с внуком, катал на «самолёте» и на «коняшке», играл «в ладушки».
Нину уверял:
- Кулёмка, а глаза у него твои!
При всякой возможности Нина устраивала им свидания, и очень скоро ребёнок привязался к деду и к году произнёс своё первое слово — «дида».
Потом она, смеясь, рассказывала, что «культурные» сваты приняли это на свой счёт:
- У них всё так, на них похож, они главные! Мы со Светой между собой поговорили, ровно и правда глаза у него мои, но уж молчим, пусть будет, как они говорят.
Приближался день рождения Лукаши, Нина уверила Прохора пойти вдвоём, у Светы дрогнет сердце, и они на конец воссоединятся семьёй, а он познакомится со сватами.
Прохор с большим волнением ждал этого дня. Готовился. Даже согласился купить себе новый костюм взамен пропитому когда-то. Пообещал супруге, что на торжестве не притронется к спиртному и не вызовет огорчения дочери.
Вдвоём съездили в город, купили в подарок огромный игрушечный самосвал, в кузове которого свободно поместится внук.
Наконец этот день настал. Прохор очень волновался, выбритый и отутюженный, он даже помолодел. Радовалась Нина. Торжественно прошли они по улице под руку.
На площадке перед квартирой Прохор перевёл дух и сам нажал кнопку звонка. Открыл зять. Нина, стоящая впереди, первая вошла в квартиру.
- Кто там? — окликнула мужа из кухни Светлана.
- Иди встречай, родители.
Света выскочила румяная, возбуждённая, и вдруг лицо её превратилось в гримасу. Глаза вмиг стали колючими.
Презрительно прищурив ресницы, она совершенно отчётливо выговорила:
- Ты проходи, мамочка, а такому отребью, как ты, — обратилась к отцу, — в нашей семье нет места!
- Светочка! — выдохнула Нина. — Ты говоришь это родному отцу?! Ты…
- Дида! — звонко вскрикнул малыш, он уже ходил на своих ногах, но для надёжности опустился на колени и отчаянно молотил руками и ногами, продвигаясь вперёд.
На Прохора было страшно смотреть, лицо его повело, губы дрогнули, глаза заволокло слезами.
Лукашка тем временем уже дополз и протягивал деду ручки.
Прохор подхватил внука, сдавленно выговорил:
- Внучек мой дорогой!
Светка накинулась тигрицей, выхватила сына, Прохор не пытался его удержать, отступил к двери:
- Ты, Нинок, оставайся, я пойду.
- И моей ноги тут больше не будет! — кроткие глаза лани смотрели с ненавистью. — Ты вспомни, отец из-за тебя ночами не спал, деньги заколачивал на эту самую квартиру. Да и по сей день откуда они тебе капают? Как у тебя язык повернулся!
- А ты, выходит, за моей спиной устраивала им встречи? — взвизгнула Светка.
В дверь снова позвонили, Нина взглянула мужу в глаза:
- Пошли, Прохор!
На площадке они лоб в лоб столкнулись со сватами, но не удостоили их вниманием.
За спиной заливался малыш:
- Дида! — кричал в истерике.
Прохор первый выскочил из подъезда.
На него вдруг напало безудержное веселье:
- От дак мы с тобой погуляли, Кулёмка! От дак отметили внучкову годовщину!
Он хлопнул о бёдра ладонями, вывернул несколько коленцев, прошёлся вокруг растерявшейся жены козырем. Прохожие улыбались, глядя на них.
Знакомый мужик спросил:
- Чего празднуешь, Прохор?
Он расплылся в улыбке:
- Лукашику-внучку годик отметили, — и, не оборачиваясь, скорым шагом припустил домой.
Нина едва поспевала за мужем, она боялась, как бы с ним не сделался удар. Едва нагнав, подхватила под локоть, заглянула в лицо.
Прохор сиял, как глазированный пряник:
- А я рад, Кулёмка, наконец-то ты всё поняла, и наконец- то у тебя прорезался собственный голос! От теперь-ка пускай поживут они без папкиных вкладов! Больше гроша ломаного не дам! И ты, слышишь, не смей меня обманывать!
Дома, переодевшись, наказал жене:
- Накрывай ужин, отпразднуем сами, пойду кой-какой материал подготовлю, насмотрел я в городе корзины из шпона под овощи, попробую сделать — ушёл в столярку.
Нина была уверена, что Прохор сейчас достанет заначку и домой явится уже «под мухой». Но вопреки её ожиданиям пришёл он совершенно трезвый.
За столом она осторожно спросила:
- Быть может, налить тебе, перенервничал ты сегодня?
- Выпей сама, если желаешь, а я, Нинок, всё, с этого дня завязываю!
Как ни странно, Прохор больше не притронулся к спиртному, хотел ли он доказать дочери либо самому себе свою волю или руководствовался чем-то иным, для Нины останется загадкой, да и нужно ли её разгадывать? Казалось бы, чего ещё желать?
Вскоре прошёл слух, что у сватьи крупные неприятности по работе: городской центральный рынок с потрохами скупил южанин. И в ювелирной мастерской объявился новый хозяин. Полонские-старшие продали квартиру и укатили строить гостиничный бизнес на юга.
О том, что семья дочери продала свою квартиру в посёлке и намерена податься вслед за старшими, Кулёмкины узнали окольными путями. Нина не находила себе места, похудела, скрываясь от мужа, плакала в подушку.
Однажды ночью он четко произнёс:
- Не плачь, Нина, всё пройдёт, перемелется. Думаешь, мне легко без вас было? Иной раз волком выть хотелось, но человек ко всему привыкает. После плохого всегда приходит хорошее, жизнь полосатая, язви её.
Проститься Светлана не пришла, уехала и пропала: ни письма, ни весточки не получили родители за два с лишним года.
Пришла новая беда: в марте Прохор был госпитализирован с сердечным приступом. Диагноз неутешителен — ишемическая болезнь, требовалась операция. Нина обивала пороги, добиваясь направления в кардиоцентр Новосибирска. Добилась. Мужа поставили в очередь на операцию по квоте в следующем году, присвоили вторую группу инвалидности. Прохор уволился из поселковой столярки, но дома трудился по мере сил.
Минули жаркое лето и затяжная осень, зима наступила холодная. Был канун Нового года. Посёлок жил свой жизнью, готовился к празднику.
Прохор принёс домой небольшую сосёнку, соорудил крестовину, установил в комнате, сказал с лёгкой грустинкой:
- Ну что, Нинок, поужинаем и будем наряжать?
Он очень изменился за последнее время. Похудел, осунулся, виски крепко посеребрила седина. Нина сама не находила покоя за дочь, чувствовала, он тоже переживает, хотя вопрос о Светлане не поднимался, дабы не резать по живому.
После ужина Нина убирала посуду, Прохор включил телевизор, зазвучала заставка вечерних новостей. Постучали в окно. Взвился и залаял на цепи Сигнал, но тотчас перешёл на дружелюбный тон.
Прохор, сложив ладони лодочкой, припал к окну. Из полумрака выступила женщина с ребёнком на руках. Сметая всё на своём пути, он в чём был кинулся в холодный коридор, его грудь теснило предчувствие: «Сигнал не пропустит во двор чужого. Неужели?!».
В сенях загремели вёдра, скрипнула дверь.
Нина выглянула из кухни, в руках полотенце и чайная чашка:
- Кто там, Прохор?
На пороге, укутанная в шарф, покрытый инеем, в лёгком демисезонном пальто явно с чужого плеча, стояла их дочь. За её спиной Прохор с Лукашей на руках. Из ветхой старушечьей шали, тоже белой от дыхания, глядели на мир глаза кроткой лани.
- Встречай гостей, Нина Ивановна!
Из рук Нины выпала и покатилась чашка, подпрыгнула, покрутилась и рассыпалась вдребезги.
У Светланы перекосило рот:
- Пустите? — спросила со слезами.
Спустя час Лукаша мирно посапывал, сытый и согревшийся, на кровати в спальне. Прохор сидел у ног внука, боясь потревожить его сон. Мать и дочь теперь, когда улеглись первые страсти, мирно беседовали на кухне. Светлана рассказала, как её предал муж и практически выставил за дверь без средств к существованию.
Семейство Полонских удачно развернуло бизнес. На деньги, вырученные от продажи двух квартир, они приобрели гостиницу, где временно поселились и сами. В мутной воде неразберихи нового времени они сняли первые густые сливки. Успех вскружил голову, разыгрались аппетиты: купили огромный коттедж. Всю недвижимость оформили на себя Полонские-старшие.
Эдуард стал ещё более заносчив, оброс сомнительным связями, в их доме бесконечно устраивались непонятные сборища, заканчивающиеся попойками и циничными сценами. У Эдика появилась любовница — наглая развязная девица. На протест жены он без зазрения совести указывал на дверь: «Если что-то не устраивает, убирайся туда, откуда приехала — к своим столярам-портняжкам».
Она пробовала пожаловаться родителям, но они и слушать не хотели её «вздор». Пойти за помощью больше было некуда.
На новом месте Лукаше не пошёл климат — всё вело к одному нескладному концу.
Светлана вынуждена была оставить мужа и перебиваться скудными заработками и жильём у одной торговки овощами и фруктами, снимала угол в летнем флигеле для отдыхающих. Мечта у неё теперь была самая земная: накопить денег и уехать домой. Туда, где родители ждут и любят, не могут не ждать!
Нина гладила дочь по руке:
- Всё образуется, Светочка. Вы дома, а дома, как известно, и стены помогают. За папку ты больше не переживай, он ведь совсем не пьёт, но нам с тобой нужно поберечь его. Сердце у него больное, столько боли накопилось в нём, только любовь и забота может ему помочь. Мы с тобой очень виноваты перед отцом, Светлана! Ждём очереди в кардиоцентр Новосибирска. Говорят, там чудеса делают, устанавливают стент, который не даёт закрываться коронарному сосуду.
Эти последние слова Прохор невольно подслушал, выходя к женщинам.
Горький комок подступил к горлу, он на подвздохе погасил слезу и вошёл:
- Во всех ошибках человек должен винить только себя! Значит, у меня не хватило сил достойно выйти из сложившихся обстоятельств.
- А у меня мудрости, — повинилась Нина.
- А я, как я виновата перед вами, простите меня, родненькие! Самые любимые! — Светлана захлебнулась рыданиями.
Прохор только сейчас отчётливо понял, как изменилась, повзрослела их дочь. И внешностью стала особенно походить на него: тот же волевой, упрямый подбородок, глаза со смешинкой, крупные чувственные губы, а улыбнётся — и рот от уха до уха.
Характер? Не может человек измениться совсем, сейчас она надломлена, но когда-то он опять проявится мощно и ярко, главное, направить все свои плюсы в нужное русло.
Нина было поднялась с места, захлопотала вокруг дочери:
- Водички, Светочка?
Прохор сделал знак рукой, упредив супругу. Дал дочери выплакаться, потом провёл рукой по спине:
- Ну, будет, будет, Светлана! Давайте-ка так, Кулёмки мои: кто старое помянет, тому глаз вон! Мы эту кашу заварили, мы её и расхлебаем сообща! Я только одно не могу уразуметь, Света, коль ты попала в беду, почему нам не сообщила?
- Стыдно мне было. Боялась, не примите, — она достала из кармашка сигарету и нервно закурила.
- Вижу, попала ты, доча, в переплёт, это не плохо, то, что нас не убивает, делает нас сильнее! Но неужели ты до сих пор не усвоила: иной человек в парче и золоте, а чужой, и душа к нему не поворачивается, а свой, как говаривала моя матушка, а твоя бабка: «Хоть в говне, да иди ко мне!».
- Это про меня, в каком я дерьме оказалась! — всхлипнула Светка.
- Ты бы только весточку — адрес, папка бы полетел, поехал, пополз по-пластунски, но выручил из любой заварухи!
- Спасибо вам! — только и могла вымолвить дочь.
Прохор, чтобы как-то скрасить тяжёлую тему, взбодрился:
- А не завести ли нам весной поросёночка на откорм, дойную козочку взять?! Наш внук должен есть натуральную котлету, а не «ножки Буша», будь он неладен! Точно, я это дело «нарисую», — он изящным жестом забрал у дочери сигарету, — а вот это, дочь, ты брось! У тебя сын, зачем ему дурные примеры?! Давно пристрастилась?
- Пристрастилась? Курю в основном, чтобы не плакать.
- Надеюсь, теперь у тебя не будет поводов для слёз, ты в родном доме. А дурное это дело — курение, бросать надо! По себе знаю, трудно будет, я вот пить бросал, черти ломали!
- Ой, папка, ты ещё не видел, как «культурные» пьют!
Прохор засмеялся:
- Говорил я тебе, Светик-семицветик! И про Эдика твоего сразу всё понял, когда он сказал «приспособимся как-нибудь». Вот он и приспособился! Поглядел на нас, простаков, понял, что легко обведёт вокруг пальца. Подумал, наверное: дочь молодая, красивая, образованная и квартирка отдельная имеется.
Прохор сдержал слово и в апреле хлопотал о поросёнке. Заглянул в дома старых знакомых.
Дарья смеялась:
- Ты, Проша, то продаёшь поросят, то покупаешь! Опять чего-то удумал, оглашенный?
- Хорошее дело я надумал, старушечки-хохотушечки! Жизнь моя только начинается! Принципиально!
В мае ему сделали операцию.
Прошло три месяца. Хозяин семейства Кулёмкиных чувствовал себя хорошо. Как-то сидел на скамье у ворот. На широкой затравеневшей поляне Лукашка гонял мяч.
- Ну что, Прохор, как здоровьишко? Работает «движок»? — подошёл мужик с соседней улицы, поздоровался по ручке, присел рядом.
- Ничего, слава Богу, как починили, «не чихает».
- Дай-то Бог! До чего медицина дошла! Ну, а с этим делом как? — сделал он многозначительный жест по горлу.
- А, с этим-то? Всегда пожалуйста! Заходи, гостем будешь, угощу от души! Но сам я ни-ни! Эксперименты на себе ставить поздновато. Пожить охота ради вот них, — он кивнул на внука.
- М-да, охота. Да ещё ведь как охота! Ну, бывай здоров, дело у меня одно срочное, — распрощался мужик.
- И тебе не хворать.
- Го-ол! — завопил внук, загнав мяч меж ножек скамейки.
- И правда гол! Плохой из деда вратарь. Вот погоди, дай оклематься, сыграем мы с тобой, Лукаша! А ещё съездим на могилу твоего прадеда в Польшу, говорят, теперь за границу махнуть запросто. А пока пойдём к барабану твоему кленовые палочки выстругаем. Ох и звонкие будут палочки!
За ограду вышла Нина:
- Вот вы где, а я потеряла.
- Мамку с работы ждём, — улыбнулся Прохор, — а вон и она. Лукаша, встречай Светика-семицветика!
Внук припустил по дороге навстречу матери:
- Мама, мамуля, я деду гол забил!
Нина присела рядом, наклонила голову на мужнее плечо.
- Вот оно счастье, Прохор, дождались мы с тобой! Только бы здоровья тебе Бог послал.
- Дождались, Нинок. Бог-то Бог, да сам не будь плох. Сердце его выдавало ровный размеренный ритм, и на душе было покойно.