Стезя
Н. В. Денисов
Моя Тюмень
1
По родне и по рожденью –
Местный, тутошних корней, –
Подрастал и я с Тюменью,
Поднимался вместе с ней.
Никакой особой доли
Мне наш век не отпустил.
Но горжусь, что в отчем поле
Я пахал и хлеб растил.
И в глухом ледовом царстве,
Под прицелом зябких вьюг,
Я работал в море Карском.
Обживал Полярный круг.
Побродил по белу свету
Не из прихоти-гульбы,
По заданиям газеты,
По велению судьбы.
Но везде – и в тундре голой,
И в нолях, у деревень,
Мне Тюмень была – глаголом,
Существительным – Тюмень,
Той метафорою зычной,
Где клокочет непокой,
А не просто в деле личном –
Места жительства строкой.
Словом, как и было нужно,
Вся – от отчего села
До Ямала, до Бердюжья
Домом творчества была.
2
Ряд стожков. Полянка. Лоси.
Кольцевой изгиб – река...
Вот лечу в Тюмень. И косит
Быстрый лайнер облака.
Хороню перед посадкой
Различить из всех примет
То этаж старинной кладки,
То коробку наших лет.
Перевернутые лодки
Неживые до поры,
И церквушки абрис четкий
На излучине Туры.
И в окрестности неяркой,
Что тайгой обнесена,
Огоньки электросварки
И цепочки трасс...
Она!
Град – столица нефтяная.
Полевая и лесная,
На крутом изломе дня,
Четырем векам родня!
На ветрах, снегах, железе.
На путях побед и бед...
Хоть в каком бери разрезе,
Все равно роднее нет!
3
Какая встреча:
Старый друг-приятель
Из дальней школьной памяти воскрес!
Возник в толпе
И вот уж рядом – нате:
– Привет, старик! Откуда ты?
– С небес! –
Затискал враз,
Ладонь его, как терка,
Лицо в бородке сизой, как в дыму.
Он возбужден, строчит скороговоркой,
А тут еще – динамик.
Чтоб ему!..
Как на ходу расскажешь жизни повесть?
Покурим наспех разве. И – пора!
Мой школьный друг летит почти на полюс,
В Харасавэй, на белые ветра.
– А помнишь ты?.. –
И что-то держит властно.
– Ну как же, как... –
Считай, нам повезло!
И детских лет: полянки, избы, прясла -
Ласкают душу горько и светло.
И как забыть?!
Из той голодной, лютой,
Из тон поры – крапивы, белены
Да из того победного салюта
Мы поднялись – поскребыши войны.
Один был выход:
Жми на все педали
И в наше завтра светлое рули!
И вот уж нам медалей наковали,
И рюмкой круговой не обнесли.
Глоток, другой –
И хмель пошел по венам,
И стыд глаза не колет,
Пей до дна!
А во хмелю и море по колено,
И ложь вождей не столь уже страшна...
– До встречи, что ль?
Прощаемся, итожим.
И тискаем друг друга,
Руки жмем.
– Уж как-нибудь, уж где-нибудь,
Да что же,
Как говорят, не в первый раз живем!
4
И то сказать...
С тою, припоминаю,
Такой же день,
Полозьев скрип и хруст.
Мне десять лет
Я Пушкина читаю:
«Друзья мои, прекрасен наш союз!»
А со двора,
Откуда стужей свищет,
Из облака,
Из снега,
От ворот -
Отец заходит,
Кнут за голенищем,
Конфеты городские достает:
– Обдунь и ешь!
– Обдуну...
– Ладный парень,
А вот еще подарочек тебе... –
Картинка,
А на ней угрюмый барин
Изображен в приземистой избе, –
В каком-то там Березове,
Опальный.
На крупном пальце светится кольцо.
И свет свечи,
Почти что погребальный.
Не веселит сановное лицо...
А в окнах вьет,
Гудит во мгле чердачной,
И выдувает солнце со двора.
Мне десять лет,
Душа – родник прозрачный,
Мне очень жаль сподвижника Петра.
И хоть сладка медовая конфета,
Хоть веселится вьюга, хохоча,
Тревожно мне
Над книгою поэта:
Опальный князь,
Оплывшая свеча.
Вот-вот бояр раскроется измена...
Вот предадут Лжедмитрия огню...
А мой отец несет на вилах сено.
Кладет а кормушку верному коню.
5
Не похвальба роскошная, не фраза:
Мы шли вперед на приступ и – «ура!».
И вот он факт березовского газа,
И век уже не тот, что был вчера.
Он торопил,
Подбадривал: скорее!
Он обещал,
Он верил: заживем!
Пылал Вьетнам.
Держала фронт Корея.
И тут крепись: подписка на заем.
Но каравай и корочку – по-братски,
И на лугу артельно: вжиг да вжиг!
И, глянь, ремень,
Ремень еще солдатский
Приотпустил на дырочку мужик.
И вот оно:
Машинный ты иль пеший
Тележный или санный –
Не вопрос: –
А шапки ввысь!
В тайге проснулся леший –
Тюменский новоявленный колосс!
Заклокотал.
Пошел с глубинным рыком
Скликать людей с иных земель и вод.
И с наших мест бердюжских –
Удержи-ка! –
Таежным ветром стронуло народ.
В Урай, в Сургут –
Под северные звезды!
На Самотлор,
Там тоже горячо.
- Ну кто со мной,
Давай, пока не поздно! –
Ушел мой друг,
Котомку – на плечо.
Умчал сосед,
Оставил дом и лодку.
(Мол, там висят на елках калачи!)
«Ну кто со мной?» -
Гремело в околотке.
Деды не одобряли:
- Трепачи! –
В последний раз будил деревню Ваня,
Наш гармонист.
И пел. Ах, как он пел!
В ту ночь петух
Отчаянно горланил
И конь – в лугах –
Все боталом звенел.
Вздыхал телок протяжно за стеною,
И мать вздыхала, фартук теребя...
Ушел и я – прости, село родное,
За все, что я не сделал для тебя...
6
Прославились, прогремели,
Встречай успевай гостей!
Наехало в самом деле –
Всех рангов и всех мастей.
Чужих языков и наций –
Все на нефтяной волне –
Охотники до сенсаций
И люд деловой вполне.
Вот браво, как новобранцы
(Ах, вгонит мороз в тоску!)
Шагают американцы
По Нижневартовску.
Дубленки – о'кей! – фигуры! –
Для дела, не для красы.
И киноаппаратура
Работает как часы.
Шагает, в улыбке тает
Японец, как в полусне.
И факельный свет играет
На стеклах его пенсне.
Победный, в походке ловкий,
Привычный до злых ветров,
Идет Самотлор – в спецовках
Рабочих и мастеров.
Глубинный и крепко сбитый
Под северною звездой.
Стремительно знаменитый,
Отчаянно молодой.
7
Он народился резвым и речистым,
И громогласно – сразу за дела.
Ах, как им любовались журналисты,
Как били – все о нем! – в колокола.
Хвалили все – кто одою.
Кто – песней,
Все восторгались –
Слава и виват! –
И стихотворец, миру неизвестный,
И, с косяком наград, лауреат.
Как быстро годы минули,
Как скоро
Тускнеет легковесная строка...
И все ж я в ряд героев Самотлора
Законно ставлю Ваню-земляка,
Ведь он давно при нефти и при газе,
Везет свой воз
И не кричит «ура!».
Вот отпуск взял,
Дедов степенных сглазил:
– Ну что, не надоели севера?!
А Ване – что, как выпарится в бане,
Да выпьет ковш колодезной воды,
Да из кладовки тульскую достанет,
Да развернет:
Порадуйтесь, деды!
А уж потом душевно и сердечно
Он с ними речи водит дотемна:
– Что Самотлор?
Он зеркало, конечно,
В нем в полный рост страна отражена...-
И так и этак к теме прикоснется,
То против шерсти, то шутя-любя,
Но непременно к зеркалу вернется:
– Не век же любоваться на себя!
Вот мы гремим:
Победы и успехи!
И рапортуем, гордости полны,
А ведь латаем дыры и прорехи
Авральной экономики страны.
Я так скажу про нашу
«Быль и сказку», –
И пробежит по кнопочкам слегка, –
В слова уходит крепкая закваска.
Хозяйственная сметка мужика...
– Все так, Иван, –
Дедок поддакнет с жаром,
Который сам философ испокон, –
Но почему... зачем почти что даром
Мы гоним нефть по трубам за кордон?
В запас бы свой,
В цистерны там, на склады,
Иль в погреба?
Сощурится хитро.
– Не знаю, дед!
А если б знал,
Как надо! –
Давно уж был бы член Политбюро...-
Так до кичиг сидят.
А там затопят – за печью печь.
Механика проста.
И говорят...
А нас сюжет торопит
На этот раз в охотничьи места.
И с ружьецом –
Тугой рюкзак на плечи –
Сквозь глушь тайги – урман и бурелом,
Хоть жаль села с дедами у крылечек,
Где нынче пусто, будто после сечи:
Одни деды да память о былом.
8
Ни рябчика, ни кулика,
Ни утки, ни тихой казарки.
И речка – былая река! –
Мазут да разводы солярки.
Повыжжен, побит краснотал,
Осинник – в молчании – страшен.
Понятно б, Мамай побывал,
А то ведь российские, наши.
Легко положили тайгу,
Задора полны и здоровья...
Нет, живописать не могу,
Душа обливается кровью.
Эх, горе тебе, бурундук,
Беда вам, синицы и сопки.
Лишь дятел-трудяга – тук-тук! –
Работает в счет перестройки.
Надсадно кричит воронье,
Кружа, будто мерная вьюга.
И мудрое жало свое
Под кочкою точит гадюка.
Сижу, шевелю костерок,
Ни писка, ни свиста, ни пенья...
Ужель это вправду итог –
Стремительный взлет ускоренья?
9
Пастуший чум – собрат крестьянской хаты:
Простой очаг и утварь – все при нем.
Его поэт Лапцуй воспел когда-то,
А нынче мы здесь лазаря поем.
Отсюда не уедешь на попутке,
На карту глянешь, оторопь берет.
Вот и кукуем здесь какие сутки:
Авось пришлет начальство вертолет?
Но в небе ни просвета, ни прорехи,
Ни хоть какой-то синенькой каймы.
И связи нет: магнитные помехи
Да близкие – из Арктики! – шумы.
За стенкой чума тяжкий вой метели,
А все ж надежда теплится слегка.
Мы с непривычки в чуме очумели,
Пообросли, щетина – два вершка.
Наелись – во! – морозной строганины,
Прожгли, хоть выбрось, шубы и пальто,
А он сидит, как бог на именинах,
А он, хозяин чума,
Хоть бы что!
Его лицо, как древняя икона,
Одежка – театральный реквизит.
Он на флакон – пустой! – одеколона
Похмельным взором сумрачно косит.
Как будто ищет знаки Зодиака
И в нас бросает вещие слова:
– «Тройной» начальство выпило, однако,
а ненцу ладно – «Красная Москва»...
О, этот взор лукавый и печальный!
О, этот чум на краешке земли!
Считай, «решен» вопрос национальный:
И на Ямал нефтяники пришли.
Их каждый шаг замешан на бетоне,
И суетлив плакатный их язык.
Под колесом, под гусеницей стонет
Олений ягель.
Плачет тундровик.
Вот он сидит, кладет в очаг полешки
И монотонно угли ворошит,
И, будто встарь, поет:
«Мои олешки!
Вожак хороший, нарты хороши!»
И вот уж в путь собрался деловито
К стадам своим.
– Куда же ты, постой! –
Олешки, как положено, копытом
Определяют азимут простой.
А ведь пурга до звезд,
Стена стеною,
Так завернет, что и сугроб – жилье.
Уж это точно сказано – не мною! –
Но согласимся: каждому – свое.
10
Когда стоял я в рубке за штурвалом,
Когда сквозь льды ломился прямиком,
Я знал, что ждет за каменным Уралом. –
Земля, где рос и бегал босиком.
Когда тайфун ломал нас у Кореи
И чуть мерцал маяк береговой,
Я вспоминал огни Харасавэя,
Таежный путь на Новый Уренгой.
И горизонт в железе нефтевышек,
И в двух шагах Полярную звезду,
Где школьный друг к морям студеным вышел
По-флотски, чуть качаясь па ходу.
А с ним еще – особый, не особый, –
Отчаянного племени народ.
Их дождь сечет, мороз берет на пробу,
Да и комар характером – не мед.
А что – Иван?
Хитро соображая
Он скажет так:
– А ну ребром вопрос!
Хороший дождь – прибавка урожаю,
И, без сомнения, труженик мороз!
Как наведет январские мосточки,
Лети,
газку подбрасывай,
не трусь...
Мне б также сладить с пушкинскою строчкой:
«Над вымыслом слезами обольюсь».
Но эвон сколько жизненных реалий –
Суровых бед, сомнительных побед.
Опять стою на аэровокзале,
Беру транзитный авиабилет.
А там – в тайгу?
В моря – в штормовый грохот?
В поля родные –
в звонкие хлеба?
Простой сюжет отпущен мне эпохой,
Где линия заглавная –
Судьба.
1981–1989
Н. В. Денисов
Моя Тюмень
1
По родне и по рожденью –
Местный, тутошних корней, –
Подрастал и я с Тюменью,
Поднимался вместе с ней.
Никакой особой доли
Мне наш век не отпустил.
Но горжусь, что в отчем поле
Я пахал и хлеб растил.
И в глухом ледовом царстве,
Под прицелом зябких вьюг,
Я работал в море Карском.
Обживал Полярный круг.
Побродил по белу свету
Не из прихоти-гульбы,
По заданиям газеты,
По велению судьбы.
Но везде – и в тундре голой,
И в нолях, у деревень,
Мне Тюмень была – глаголом,
Существительным – Тюмень,
Той метафорою зычной,
Где клокочет непокой,
А не просто в деле личном –
Места жительства строкой.
Словом, как и было нужно,
Вся – от отчего села
До Ямала, до Бердюжья
Домом творчества была.
2
Ряд стожков. Полянка. Лоси.
Кольцевой изгиб – река...
Вот лечу в Тюмень. И косит
Быстрый лайнер облака.
Хороню перед посадкой
Различить из всех примет
То этаж старинной кладки,
То коробку наших лет.
Перевернутые лодки
Неживые до поры,
И церквушки абрис четкий
На излучине Туры.
И в окрестности неяркой,
Что тайгой обнесена,
Огоньки электросварки
И цепочки трасс...
Она!
Град – столица нефтяная.
Полевая и лесная,
На крутом изломе дня,
Четырем векам родня!
На ветрах, снегах, железе.
На путях побед и бед...
Хоть в каком бери разрезе,
Все равно роднее нет!
3
Какая встреча:
Старый друг-приятель
Из дальней школьной памяти воскрес!
Возник в толпе
И вот уж рядом – нате:
– Привет, старик! Откуда ты?
– С небес! –
Затискал враз,
Ладонь его, как терка,
Лицо в бородке сизой, как в дыму.
Он возбужден, строчит скороговоркой,
А тут еще – динамик.
Чтоб ему!..
Как на ходу расскажешь жизни повесть?
Покурим наспех разве. И – пора!
Мой школьный друг летит почти на полюс,
В Харасавэй, на белые ветра.
– А помнишь ты?.. –
И что-то держит властно.
– Ну как же, как... –
Считай, нам повезло!
И детских лет: полянки, избы, прясла -
Ласкают душу горько и светло.
И как забыть?!
Из той голодной, лютой,
Из тон поры – крапивы, белены
Да из того победного салюта
Мы поднялись – поскребыши войны.
Один был выход:
Жми на все педали
И в наше завтра светлое рули!
И вот уж нам медалей наковали,
И рюмкой круговой не обнесли.
Глоток, другой –
И хмель пошел по венам,
И стыд глаза не колет,
Пей до дна!
А во хмелю и море по колено,
И ложь вождей не столь уже страшна...
– До встречи, что ль?
Прощаемся, итожим.
И тискаем друг друга,
Руки жмем.
– Уж как-нибудь, уж где-нибудь,
Да что же,
Как говорят, не в первый раз живем!
4
И то сказать...
С тою, припоминаю,
Такой же день,
Полозьев скрип и хруст.
Мне десять лет
Я Пушкина читаю:
«Друзья мои, прекрасен наш союз!»
А со двора,
Откуда стужей свищет,
Из облака,
Из снега,
От ворот -
Отец заходит,
Кнут за голенищем,
Конфеты городские достает:
– Обдунь и ешь!
– Обдуну...
– Ладный парень,
А вот еще подарочек тебе... –
Картинка,
А на ней угрюмый барин
Изображен в приземистой избе, –
В каком-то там Березове,
Опальный.
На крупном пальце светится кольцо.
И свет свечи,
Почти что погребальный.
Не веселит сановное лицо...
А в окнах вьет,
Гудит во мгле чердачной,
И выдувает солнце со двора.
Мне десять лет,
Душа – родник прозрачный,
Мне очень жаль сподвижника Петра.
И хоть сладка медовая конфета,
Хоть веселится вьюга, хохоча,
Тревожно мне
Над книгою поэта:
Опальный князь,
Оплывшая свеча.
Вот-вот бояр раскроется измена...
Вот предадут Лжедмитрия огню...
А мой отец несет на вилах сено.
Кладет а кормушку верному коню.
5
Не похвальба роскошная, не фраза:
Мы шли вперед на приступ и – «ура!».
И вот он факт березовского газа,
И век уже не тот, что был вчера.
Он торопил,
Подбадривал: скорее!
Он обещал,
Он верил: заживем!
Пылал Вьетнам.
Держала фронт Корея.
И тут крепись: подписка на заем.
Но каравай и корочку – по-братски,
И на лугу артельно: вжиг да вжиг!
И, глянь, ремень,
Ремень еще солдатский
Приотпустил на дырочку мужик.
И вот оно:
Машинный ты иль пеший
Тележный или санный –
Не вопрос: –
А шапки ввысь!
В тайге проснулся леший –
Тюменский новоявленный колосс!
Заклокотал.
Пошел с глубинным рыком
Скликать людей с иных земель и вод.
И с наших мест бердюжских –
Удержи-ка! –
Таежным ветром стронуло народ.
В Урай, в Сургут –
Под северные звезды!
На Самотлор,
Там тоже горячо.
- Ну кто со мной,
Давай, пока не поздно! –
Ушел мой друг,
Котомку – на плечо.
Умчал сосед,
Оставил дом и лодку.
(Мол, там висят на елках калачи!)
«Ну кто со мной?» -
Гремело в околотке.
Деды не одобряли:
- Трепачи! –
В последний раз будил деревню Ваня,
Наш гармонист.
И пел. Ах, как он пел!
В ту ночь петух
Отчаянно горланил
И конь – в лугах –
Все боталом звенел.
Вздыхал телок протяжно за стеною,
И мать вздыхала, фартук теребя...
Ушел и я – прости, село родное,
За все, что я не сделал для тебя...
6
Прославились, прогремели,
Встречай успевай гостей!
Наехало в самом деле –
Всех рангов и всех мастей.
Чужих языков и наций –
Все на нефтяной волне –
Охотники до сенсаций
И люд деловой вполне.
Вот браво, как новобранцы
(Ах, вгонит мороз в тоску!)
Шагают американцы
По Нижневартовску.
Дубленки – о'кей! – фигуры! –
Для дела, не для красы.
И киноаппаратура
Работает как часы.
Шагает, в улыбке тает
Японец, как в полусне.
И факельный свет играет
На стеклах его пенсне.
Победный, в походке ловкий,
Привычный до злых ветров,
Идет Самотлор – в спецовках
Рабочих и мастеров.
Глубинный и крепко сбитый
Под северною звездой.
Стремительно знаменитый,
Отчаянно молодой.
7
Он народился резвым и речистым,
И громогласно – сразу за дела.
Ах, как им любовались журналисты,
Как били – все о нем! – в колокола.
Хвалили все – кто одою.
Кто – песней,
Все восторгались –
Слава и виват! –
И стихотворец, миру неизвестный,
И, с косяком наград, лауреат.
Как быстро годы минули,
Как скоро
Тускнеет легковесная строка...
И все ж я в ряд героев Самотлора
Законно ставлю Ваню-земляка,
Ведь он давно при нефти и при газе,
Везет свой воз
И не кричит «ура!».
Вот отпуск взял,
Дедов степенных сглазил:
– Ну что, не надоели севера?!
А Ване – что, как выпарится в бане,
Да выпьет ковш колодезной воды,
Да из кладовки тульскую достанет,
Да развернет:
Порадуйтесь, деды!
А уж потом душевно и сердечно
Он с ними речи водит дотемна:
– Что Самотлор?
Он зеркало, конечно,
В нем в полный рост страна отражена...-
И так и этак к теме прикоснется,
То против шерсти, то шутя-любя,
Но непременно к зеркалу вернется:
– Не век же любоваться на себя!
Вот мы гремим:
Победы и успехи!
И рапортуем, гордости полны,
А ведь латаем дыры и прорехи
Авральной экономики страны.
Я так скажу про нашу
«Быль и сказку», –
И пробежит по кнопочкам слегка, –
В слова уходит крепкая закваска.
Хозяйственная сметка мужика...
– Все так, Иван, –
Дедок поддакнет с жаром,
Который сам философ испокон, –
Но почему... зачем почти что даром
Мы гоним нефть по трубам за кордон?
В запас бы свой,
В цистерны там, на склады,
Иль в погреба?
Сощурится хитро.
– Не знаю, дед!
А если б знал,
Как надо! –
Давно уж был бы член Политбюро...-
Так до кичиг сидят.
А там затопят – за печью печь.
Механика проста.
И говорят...
А нас сюжет торопит
На этот раз в охотничьи места.
И с ружьецом –
Тугой рюкзак на плечи –
Сквозь глушь тайги – урман и бурелом,
Хоть жаль села с дедами у крылечек,
Где нынче пусто, будто после сечи:
Одни деды да память о былом.
8
Ни рябчика, ни кулика,
Ни утки, ни тихой казарки.
И речка – былая река! –
Мазут да разводы солярки.
Повыжжен, побит краснотал,
Осинник – в молчании – страшен.
Понятно б, Мамай побывал,
А то ведь российские, наши.
Легко положили тайгу,
Задора полны и здоровья...
Нет, живописать не могу,
Душа обливается кровью.
Эх, горе тебе, бурундук,
Беда вам, синицы и сопки.
Лишь дятел-трудяга – тук-тук! –
Работает в счет перестройки.
Надсадно кричит воронье,
Кружа, будто мерная вьюга.
И мудрое жало свое
Под кочкою точит гадюка.
Сижу, шевелю костерок,
Ни писка, ни свиста, ни пенья...
Ужель это вправду итог –
Стремительный взлет ускоренья?
9
Пастуший чум – собрат крестьянской хаты:
Простой очаг и утварь – все при нем.
Его поэт Лапцуй воспел когда-то,
А нынче мы здесь лазаря поем.
Отсюда не уедешь на попутке,
На карту глянешь, оторопь берет.
Вот и кукуем здесь какие сутки:
Авось пришлет начальство вертолет?
Но в небе ни просвета, ни прорехи,
Ни хоть какой-то синенькой каймы.
И связи нет: магнитные помехи
Да близкие – из Арктики! – шумы.
За стенкой чума тяжкий вой метели,
А все ж надежда теплится слегка.
Мы с непривычки в чуме очумели,
Пообросли, щетина – два вершка.
Наелись – во! – морозной строганины,
Прожгли, хоть выбрось, шубы и пальто,
А он сидит, как бог на именинах,
А он, хозяин чума,
Хоть бы что!
Его лицо, как древняя икона,
Одежка – театральный реквизит.
Он на флакон – пустой! – одеколона
Похмельным взором сумрачно косит.
Как будто ищет знаки Зодиака
И в нас бросает вещие слова:
– «Тройной» начальство выпило, однако,
а ненцу ладно – «Красная Москва»...
О, этот взор лукавый и печальный!
О, этот чум на краешке земли!
Считай, «решен» вопрос национальный:
И на Ямал нефтяники пришли.
Их каждый шаг замешан на бетоне,
И суетлив плакатный их язык.
Под колесом, под гусеницей стонет
Олений ягель.
Плачет тундровик.
Вот он сидит, кладет в очаг полешки
И монотонно угли ворошит,
И, будто встарь, поет:
«Мои олешки!
Вожак хороший, нарты хороши!»
И вот уж в путь собрался деловито
К стадам своим.
– Куда же ты, постой! –
Олешки, как положено, копытом
Определяют азимут простой.
А ведь пурга до звезд,
Стена стеною,
Так завернет, что и сугроб – жилье.
Уж это точно сказано – не мною! –
Но согласимся: каждому – свое.
10
Когда стоял я в рубке за штурвалом,
Когда сквозь льды ломился прямиком,
Я знал, что ждет за каменным Уралом. –
Земля, где рос и бегал босиком.
Когда тайфун ломал нас у Кореи
И чуть мерцал маяк береговой,
Я вспоминал огни Харасавэя,
Таежный путь на Новый Уренгой.
И горизонт в железе нефтевышек,
И в двух шагах Полярную звезду,
Где школьный друг к морям студеным вышел
По-флотски, чуть качаясь па ходу.
А с ним еще – особый, не особый, –
Отчаянного племени народ.
Их дождь сечет, мороз берет на пробу,
Да и комар характером – не мед.
А что – Иван?
Хитро соображая
Он скажет так:
– А ну ребром вопрос!
Хороший дождь – прибавка урожаю,
И, без сомнения, труженик мороз!
Как наведет январские мосточки,
Лети,
газку подбрасывай,
не трусь...
Мне б также сладить с пушкинскою строчкой:
«Над вымыслом слезами обольюсь».
Но эвон сколько жизненных реалий –
Суровых бед, сомнительных побед.
Опять стою на аэровокзале,
Беру транзитный авиабилет.
А там – в тайгу?
В моря – в штормовый грохот?
В поля родные –
в звонкие хлеба?
Простой сюжет отпущен мне эпохой,
Где линия заглавная –
Судьба.
1981–1989