Книга Елены Русановой «Светит Русь святым созвездьем» посвящена памяти святых царственных страстотерпцев. Первый её раздел «От кремля и до кремля»» начинается стихотворениями о пребывании семьи императора Николая II в сибирской ссылке.
Лирические строки стихов о подвижнической жизни св. прав. Симеона Верхотурского, свт. Спиридона Тримифунтского, св. прав. Ксении Петербургской и других святых, о православных праздниках и храмах найдут отклик в душе заинтересованного и вдумчивого читателя. В одной из трёх небольших поэм отражено житие святого отрока схимонаха Боголепа Черноярского, издавна почитаемого на Астраханской земле.
Второй раздел составлен из рассказов для взрослых и детей. В детских историях — «Доброе сердце», «В гости к батюшке Филофею» — в сердечной заботе о ближних православные ребята обращаются к своим любимым святым и получают чудесную помощь. Рассказы для взрослой аудитории, основанные на реальных событиях, — это встречи с современниками на самых различных этапах их духовного становления.

ЕЛЕНА РУСАНОВА
Светит Русь святым созвездьем

РАССКАЗЫ
СТИХОТВОРЕНИЯ
ПОЭМЫ


От автора
Эта книга, собранная из стихотворений, поэм и рассказов для взрослых и детей, — благодарение Творцу за те богатства, которыми так светла наша Отчизна. «Светит Русь святым созвездьем…» не только великой православной архитектуры, но и благодатной русской природы и сонма Божиих угодников, в котором СВЯТЫЕ ЦАРСТВЕННЫЕ СТРАСТОТЕРПЦЫ занимают особое место.
Исполнилось юо лет со дня убиения российского императора Николая Александровича Романова и его семьи. Тяжёлые годы гонений на церковь пережил наш народ, десятилетия безверия. Злословие и клевета в адрес царственных мучеников в назначенный Богом срок были изобличены. Не только на Родине, но и во многих уголках земного шара почитают Царя Николая II, царицу Александру, великих княжон Ольгу, Татьяну, Марию, Анастасию, царевича Алексия как святых угодников и предстателей наших перед Богом. О глубокой вере в духовное возрождение России, беспримерном патриотизме, любви к своему народу последнего русского императора и членов его семьи ярко свидетельствует исторический документ — книга «Письма царственных мучеников из заточения», выпущенная издательством Спасо-Преображенского Валаамского монастыря Санкт- Петербурга в 1998 году.
Восстановлены разрушенные храмы и обители, процветают десятки духовных учебных заведений, активно работают православные издательства, многочисленные движения и сообщества охватили широкие массы верующих людей на территории нашей отмеченной Богом Родины. Сегодня юные княжны и царевич были бы порадованы, как много ребят со всех концов страны принимают участие в ежегодном международном литературном конкурсе «Лето Господне», занимаются в прекрасных воскресных школах, как оживает замечательная традиция благотворительного праздника Белого цветка, инициатором которой в России была царская семья.
Елена Русанова,
член Союза писателей России


ОТ КРЕМЛЯ И ДО КРЕМЛЯ
Стихотворения


Светлой памяти святых царственных страстотерпцев


В Тобольске
Слюдяной фонарь в музее,
Изразцы, светец, пищаль,
Карта древней Мангазеи
И… императрицы шаль.

Кандалы, кольчуги, пушки,
Фотографии купцов.
Но светлей её, старушки,
Нет былого образцов.

Эта шаль — смиренья крылья,
Снег нетающий горы,
Совершенства изобилье,
В небо ангельский прорыв

Сквозь злословья перемёты,
Крепостные стены лжи,
Вражьей ненависти дзоты;
Это — свет, пронзивший жизнь.




* * *
Ночевали мы в избах крестьянских
По пути из Тобольска в Тюмень.
На подводах разъезженных тряских
Душу вытрясли в первый же день.
На одной переправе ледовой
На руках Николай меня нёс
По колено в воде. И ни слова…
Сколько сломанных было колёс…
Кто же нам помогал, чуть одетым,
Не для местных апрельских дорог?
Не замёрзли, — незримо согреты
Были силой по имени Бог.



* * *
Когда в Тюмени «Русь» пришвартовалась,
Покинули страдальцы пароход.
Тут слух прошёл, и собрался народ,
И целая толпа образовалась.
И детям императорским цветы
Несли до слёз растроганные дамы.
Но их не разрешили поднести
Охранники…
                 А вот и поезд дали —
Вокзал был наконец-то позади.
Но смрад вагона разве кто опишет…
И, чтобы превосходство утвердить,
Солдаты не давали детям пищи…



* * *
«Сыграйте нам!» — распахивают двери, —
«Так скучно с вами здесь по вечерам».
Жара. И караульщики не верят
Ни в Бога, ни в Царя… «Ну что вы там?»
Охранники дымят, не подбирают
Приличных выражений, шутят зло.
И вот княжны великие играют.
Как будто это Царское Село,
Все счастливы и всё вокруг родное,
И кажется, что липы зацвели…
А Екатеринбург охвачен зноем.
И тени туч сгущаются вдали.



* * *
Почти сто лет прошло с той страшной даты.
И все ещё в неведенье народ,
Что время искупления идёт
Предательства — кровавый век расплаты.

И не узнают, так и жизнь пройдёт,
Причины и величия той жертвы.
А кто, как государыня, народ
Любил? Тому свидетели уж мертвы.

Кто принял в глубину своей души
Всю непоколебимость правой веры?
Чей скорбный дух сиял, несокрушим,
Кто на века пребудет нам примером?

«О, никакие лёгкие пути…
Оставить Русь? Когда она в затменье? —
Нет! Никогда! Нам вместе с ней идти,
О ней рыдать с коленопреклоненьем.

Как мать народа русского прошу
Я каждый день ей помощи у Бога.
Я скорбь о ней надеждой сокрушу, —
Русь не сломить, в народе веры много…»

И всё ещё пытаются сломить
То, что в тиши живёт от прежней сказки.
Днесь наш черёд — Россию защитить
Умолим светлых мучеников царских.
И нас простить…



* * *
В крымской Ливадии в Малом дворце
Тифом брюшным поражён император.
В жаре лежит он, печать на лице
Муки несносной, но светлый характер
Силы даёт, он без жалоб лежит,
Держится стойко, щадя окруженье.
Осень, далёкое солнце дрожит
В воздухе тёплом… и снова затменье…
Так продолжаются ночи и дни.
За императором ходит сиделка —
Это его Александра, они
Время вдвоём коротают, как стрелки
Старых часов; лишь приходит одна
Утром умыть Николая в постели…
Свет презирал их. Но в чём их вина?
В том, что скромны и высоко летели?
Так и бывает почти что всегда —
Свет легкомысленный не понимает, —
Богом ниспослана с неба звезда,
Их же грехи на себя принимает,
Плачет за весь неразумный народ
И за него же на плаху идёт…



* * *
Где ипатьевские стены
Превратились в каземат,
Над землёй благословенной
Свечи звёздами горят.
В храме строгом и просторном,
Вознесённом до небес,
Дух живой и непокорный
Четырёх святых невест,
Цесаревича терпенье,
Скорбь святейшего царя
И за весь народ мученья,
Понесённого не зря,
Боль в глазах императрицы.
И, как голубь, кротость их…
И не ведали убийцы,
Что прославили святых.


От кремля и до кремля
От кремля и до кремля
Пролегла моя земля.
Кремль Тобольский — как из кости,
Вкруг — леса, как соболя.

«Ювелир» и «косторез»
Кремль возвысил в синь небес.
Крест Софийского собора
Светит с местного Фавора.

Здесь святителей защита
И духовный Назарет.
Здесь душе вполне открыто,
В чём искать причины бед.

Здесь под песнь младого хора
Мне Успенского собора
Астраханского кремля
Представляется земля.

Та, где жил святой Иосиф,
Где мучители, его
С высоты собора сбросив,
Не боялись никого,

Ни народа, ни возмездья
И ни Божьего суда…
Светит Русь святым созвездьем,
Каждый кремль наш — как звезда.

От кремля и до кремля
Возвеличена земля
Светлым подвигом и кровью —
Всех святых — святой любовью.



* * *
 Русских рек серебряные жилы,
Золотые ульи городов,
Ласточкины гнёзда сёл унылых,
Малахит бушующих лесов —

Это всё — Руси великолепье,
Всё крестьянки-барыни портрет.
Мягкий шёлк волнующейся степи,
Мех снегов на Матушку надет.

Но всего ценнее ожерелья
Дорогих фамильных жемчугов —
Из-за моря это «рукоделье»
Привезли для наших мастеров.

Эти нити тонкие повсюду
Хлопотливый ветер разметал.
День и ночь сияющее чудо
Нам Создатель для спасенья дал.

Это храмы русские святые —
Всё земные Божии дома.
Охраняет эти кладовые
С неба Богородица Сама.



Возвращение
Мартовской птицей лететь высоко,
Там, где на город спускаются зори,
Где облаков вознеслось рококо,
И утонуть в чёрно-белом узоре
Липовых крон у ограды одной —
Словно и не было зимних печалей,
Словно вернуться навеки домой
Из расписных, да неласковых далей.
И не мерещатся, въяве они —
В рыхлых сугробах жасмин и сирени,
Рыженьких свечек в окошках огни,
Храмовых стен домотканые тени.
В сердце вот-вот затрепещет рассвет.
И ничего драгоценнее нет.



* * *
В повседневности нашей затерян,
Но всегда поражает мой взор
Кружевной белокаменный терем —
Ослепительный Спасский собор.

Сберегал городские архивы,
Канцелярские почести нёс —
Божий храм — сохранился на диво
И в пейзаж современности врос.

А когда-то на Светлую Пасху
Здесь толпился счастливый народ,
На яичек пурпурную краску
Поутру походил небосвод.

И, встречаясь на улице Спасской,
Троекратно по-русски с душой
Целовались не только на Пасху
И готовились к жизни иной.

Но пургой ворвалось лихолетье, —
Кто как мученик на небо взят,
Кто обманут, а стеночки эти,
Как и прежде, святые, стоят.

И, как пламя свечей поднебесных,
Купола на закате горят
В память тех, кто погибли безвестно,
В славу Бога, что нами распят.



В Троицком
В золотых шеломах богатырских
Над Турой, как крепость, он стоит.
И стараньем братьев монастырских
В нём цветник диковинный разбит.

В чудных ульях инокини-пчёлы
Чтут неукоснительно устав.
Как весенний праздник, дух весёлый,
И легко с молитвой на устах

Заходить, как в древнюю гробницу,
К тёмным фрескам под тяжёлый свод.
Здесь святыня города хранится,
Светлый дух святителя живёт.

Много лет его честные мощи
Сохранялись в тайне за рекой,
Там, где храм Георгия полощет
В облаках высокий купол свой.

Подаёт нетленные богатства,
Ждёт всегда детей заблудших Бог,
Всех святых земли Сибирской братство
И церквей спасительный чертог.



Благовещенский
Храм точно чудом возведён
И в одночасье с неба спущен.
Он виден всем со всех сторон
И словно говорит: «Послушай,

Постой, почти уж сотня лет,
Как у Туры меня взорвали
И тем себе нажили бед.
А внуки их же — воздвигали…

Огромным куполом своим,
Что пламень солнца отражает,
Хочу сказать я молодым:
Тебе Господь повелевает, —

Иди, иди под мой покров,
Защиты крепче ты не сыщешь.
Здесь ждёт тебя большой улов,
Ты будешь рад духовной пище.

Она ведь нас животворит,
Питает, лечит, просвещает,
Здесь вечной жизни свет горит,
Но мало кто об этом знает».



У храма святого Димитрия Донского
Высокой гробницей для павших солдат,
Спасенья и славы России,
Вздыхая, когда ударяют в набат,
Стоят эти стены святые —

Из вечного снега торжественный храм
Димитрия князя Донского.
Господь за Урал сквозь столетия к нам
Для памяти вызвал святого,

Чтоб не был сибирский Иван сиротой
И в праздник рождественский, в замять
Вдруг молнией вспыхнула — чей он такой —
Его пробуждённая память…

Берёз, непреклонных в своей красоте,
И лиственниц строй караульный
За честь почитают владения те
Хранить от стихии разгульной.

Здесь памятник тем, кто в афганской погиб,
В героях остался навечно.
Вас ангел проводит, как преданный гид,
Здесь мало руки человечьей,

Туда, где солдаты как будто бы спят,
Где сам Пересвет и Маресьев,
Где наш Родионов, где рати ребят —
Их помнят на службе воскресной.

Сам Дмитрий великий над войском всея
России стоит на коленях
И молит, чтоб эта святая семья
И в наше вошла поколенье.



Рождество
Мне кажется, что Он везде-везде,
Согрето всё Его святым дыханьем,
И даже подо льдом в речной воде.
И что сравнится с этим узнаваньем?

Вот Он какой, родившийся Христос!
Он ни за что дарами осыпает,
Из нищеты Он душу поднимает,
За наше зло Он радость нам принёс.

С Ним заодно Его земная Мать,
Её любви кругом благоуханье.
Как мы могли того не замечать,
Что нет меж нами с Ними расстоянья?



* * *
Вот уже медовая неделя
Масляного золота блинов
Сарафан берёзовый надела
И идёт с улыбкой средь снегов.

Скоро, скоро светлый чин прощенья
И канун Великого Поста.
Если будет полным примиренье,
Расцветёт в России красота.

И молитв спасительная сила
Крыльями охватит всю страну.
Всё простим, забудем всё, что было,
Мирным духом празднуя весну.



Обретение Честного Животворящего Креста
Неба алавастровый сосуд
Весь наполнен чудотворным миром.
Вот ко гробу юношу несут.
Крест один из трёх — Владыки мира —
Нужно в этот миг определить:
От прикосновения святыни
Оживёт усопший, может быть.
Как оазис в мертвенной пустыне,
Оживут сердца прозревших вдруг
Зрителей великой этой сцены…

Даром дорогим из царских рук
Нам вернула Крест Христа Елена.
Одолев года и труд пути,
Притекла к Голгофе осквернённой
И нашла, что жаждала найти,
Обрела с душою просветлённой.
И частицы этого Креста
Разошлись по всем земным селеньям.
Лобызают с трепетом уста
Божий дар в надежде на спасенье.



Вербное воскресенье
По дорогам первого апреля,
От слепящих радуясь снегов,
Что вокруг восторженно белели,
Шёл Он к нам с далёких берегов.

Это солнце, строгое доселе,
Всё своей объяло добротой,
Даже спины выпрямили ели
Перед сей процессией святой.

Под сугробом, с горечью жалея,
Что на свет пробиться не сумел,
Одуванчик плакал, — ведь светлее
Нет на свете праздников и дел,

Чем встречать грядущего Мессию…
Пусть на юге пальмы хороши,
Постилаем ветви мы другие —
Всю любовь и преданность души.

На морозе вербы не успели
Свой накинуть праздничный наряд
И трепещут, что к концу недели
Будет Бог замучен и распят.

Будет тьма, и гроб, и плащаницу
Каждый станет с верой лобызать.
И спасенье в Светлую седмицу
Нам Господь подарит всем опять.

Только б были искренни и святы
Мы в своих намереньях, сердцах,
Только бы как верные солдаты
Дослужили честно до конца.

И тогда в селеньях вечно-тёплых
Поселит с собою нас Христос.
От Его объятий распростёртых
Даже нынче сдобрился мороз.




* * *
Всё оживает, и Пасха пришла,
Вот — чистоты первобытная святость.
Мати-Земля на себя приняла
Холод и снег, и весеннюю слякоть,
Чтоб наконец родилась красота.
Всё воскресает, как Снятый с Креста.



Рождество Богородицы
Сентябрь, играя лета продолженье,
Вдруг удивит прохладой на реке,
Землёй студёной, первым откровеньем
Листвы плывущей… Но ещё тоске
Нет места здесь, мы рады переменам, —
И осень нас лелеет словно мать.
Ждём праздника, а календарь настенный
Вещает, что уже недолго ждать.
Все храмы в голубое облачили —
Пречистой Богородицы покров.
Вот — Рождество, и яркой искрой были
Душа озарена, в огне листва лесов.



* * *
В Покров душа так хочет возродиться,
Как этот лес под белой пеленой.
Все видятся приветливыми лица,
И словно пахнет в воздухе весной.

А это Богородицы касанье.
О вспомни, друг, земное — не навек.
Проходит жизнь, как рощи увяданье,
И снежных войск стремителен набег.



Сердце обручника
Не шла работа. Руки слабли.
В душе смущение зажглось.
Как мне предстать пред Богом Славы?
О, седина моих волос!
Как мог я, старец умудрённый,
Взяв на поруки сей сосуд,
Не соблюсти незамутнённой
Святую воду! Божий Суд!
Какя недоглядел за Девой?
Как соблазнитель преуспел?
Куда глаза твои глядели,
О, недостойный древодел!
Тебе доверили — сгубил ты
Чистейший плод… Что делать мне?
Нельзя спросить: она убита,
Наверно, тайною вдвойне.
Но, может, это наважденье?
Нет-нет, сомненья здесь пусты.
Могу открыть её паденье
И снять напраслину счеты,
Где отношенья беспорочны.
Но жаль мне девы, пусть идёт.
Я не судья ей. Пусть, где хочет,
Теперь свободною живёт.
Я отпускаю, а причину
В письме разводном умолчу.
Но стать отцом названым Сыну,
Беречь ещё одну свечу,
Столь долгожданного Мессию
Во сне Иосифу велят.
Принять безгрешную Марию.
О, как святой Иосиф рад!
Его сердечным попеченьям
Доверил Бог Младенца, Мать.
Его — с коленопреклоненьем —
Нам стоит святости внимать.



* * *
Во сне встревожился Иосиф.
Названый Сын и Матерь спят,
А Божий глас спасти Их просит, —
Рабы царя на казнь спешат…

Я вижу ослика, который
Младенца бережно везёт.
И молодая Мать не скоро
Взгляд от ребенка отведёт.

То, что Они земные люди,
Не уменьшает ничего, —
Сын Божий Сам, рождённый в чуде,
И Пресвятая Мать Его.

В Них вереницы поколений
И с Новым — Ветхий в Них Завет.
Взошло Их солнце на мгновенье.
Навеки — осветило свет.

И согревает нас незримо
Их неизменное тепло,
Хотим мы или не хотим мы —
Оно весь мир обволокло.



* * *
Снова снег в той лесной стороне,
Где родился и рос Брянчанинов,
В той земле, где живых исполинов
Было много, а ныне уж нет…

Там святой Ферапонт подвизался
И Кирилл Белозёрский учил.
Может, их послушанья почин
В местном кружеве так отозвался,

Что оно — как сама чистота,
Не земная, но данная свыше.
В нём призыв к целомудрию слышен,
Русской скромности в нём красота.



Иоанн Златоуст
Абхазия. Коман. Изгнание. Вконец
Здоровье подорвав своё дорогой дальней,
Святитель Иоанн, великий наш отец
Друг друга возлюбить
                       нам дал завет прощальный —
Шестнадцать сотен лет послания его
Учили христиан делам глубокой веры.
И вот дошли до нас, и греют средь снегов
Божественной любви апостольским примером.



* * *
Поэту Лилии Кулешовой[1]
Душа твоя согрета Богом,
И, благодарная, она
Всем хочет рассказать, как много
Вокруг любви, весь мир — весна!

Смотрите, красота какая!
Не доказательство ль она,
Что жизнь богатая земная
Одним Творцом сотворена!

Всё сущее стремится к свету,
Деревья, птицы, чистый взор.
И тем ещё жива планета,
Что длится с Богом разговор.



Бдокада
Холодный гипс зимы и голода
Сковал блокадный град Петра:
На чёрно-белом снимке города
В объятьях смерти жизнь-сестра.

Она водой ледовой плещется
В бидонах, флягах, прорубях,
Горбушкой тёплою мерещится,
Молитвой стынет на губах.

Она записку пишет матушке,
Которой нет уже в живых.
И светит в солнечном оладушке,
В мечтах мелькает молодых.

Она теплушка и зенитчица,
Грузовиков тяжёлых пар,
Она смекалка и добытчица.
Она ещё и Божий дар.

Узкоколейку спешно строили,
Чтобы оставшихся спасти.
Сверкали взрывы по-над кровлями.
И нужно было всё снести:

Свезти на кладбище на саночках
Своих спелёнатых родных,
Такого не расскажут в сказочках
И песен не споют таких.

Живи, живи, живи и радуйся,
Душа-цветочница, дыши!
И на сто восемьдесят градусов
Поворотить беду спеши:

Молись, молись, душа, упрашивай,
Чтоб больше не было войны.
Нельзя, нельзя забыть вчерашнего
Под лживый щебет тишины.



Вечная память
Евгению Родионову
Все предали тебя, а ты не предал, —
Святой и Бог своих не предают.
Никто, как мать родная, не изведал,
За что как откуп ордена дают:

Так, для порядка — «Молодец, Евгений,
Ты подвигом награду заслужил…»
Ты — соль земли, ты — слава поколений.
Спасибо, что средь нас в России жил.

Контрольный пункт, кровавые чеченцы,
Звериных пыток мерзлота и жар…
«Люби меня! — вознёсся крик младенца. —
Я — человек, душа, я — Божий дар!

Люби меня!» — и вдруг звезда упала,
И тщетно утешали мать врачи:
«Случайность, а не знак, да разве мало
Случайностей? Смотри, как он кричит!

Вот народился — богатырь и только».
А мать всё это в сердце понесла…
Явить такую преданность и стойкость
Какая вера сил ему дала,

Чтоб не предать ни Бога, ни Россию?
И мученика имя родилось,
Когда чеченцы лишь одно просили:
«Сними свой крест!» Но им не удалось.

А девятнадцать лет — не так уж много.
Для матери — почти что ничего.
Ты — совесть наша, верный знак от Бога,
Что и средь нас служители Его.



18 октября 1916
В тебе, Машук, с той ночи холодеют
все стоны, что страдальцы унесли
с собой,
              чтобы мучители-злодеи
не мнили: «Мы — правители Земли
и судеб этих жалких генералов…»

«Бежать? Зачем? Ведь я не виноват».
Побег, как думал Рузский, не для правых.
Приказ подписан. Жизнь в руках солдат
и смерть. И вот на кладбище холерном
их много — князь, сенатор, генерал…
Из них слепой старик убит был первым.
«Я — русский, генерал, — второй сказал, —
и будет за меня вам месть от русских».
И он убит, Рябухини Орлов,
Медем и Капнист, Трубецкой, Урусов…
Убийцы уводили от следов
Обманом: «Мы их прячем понадёжней».
И грабили матросы бедных вдов:
«Платите — и найдём». О, род безбожный,
нет на Земле чудовищней сынов.
Священник[2] умер, всех благословляя.
Меж трупов долго жив был, недобит,
Пока земля октябрьская сырая
от сторожей его не скрыла вид.
Они боялись — пить просил и помощь,
А как придётся красным дать ответ?..
О Пятигорск, ты день тот страшный помнишь?
Мы — после рождены, но в нас тех лет
водой подземной скрыты потрясенья.
Мы рождены задолго до рожденья.
Без прошлого — и будущего нет,



* * *
Анна, свет княгиня Новгородская,
Ярослава Мудрого жена,
Поросла травою богородскою
Вся твоя зелёная страна.

Инокиня первая, бессменная
Киевских сестёр отец и мать,
Ты теперь прославлена, нетленная,
Нам тебя сегодня вспоминать.

Вот опять беда над градом Киевом
Чёрные раскинула крыла.
Помоги, чтоб нас Господь помиловал,
Вражеская сила отошла.



Святая блаженная Ксения Петербургская
1
Ты опять, где невский ветер
Знает каждый уголок
И срывает двери с петель,
Дремлешь, словно голубок.

Не укроет от мороза
Мужа старенький камзол,
Да ещё с ветвей берёза
Снега сбросила в подол.

Ни одна душа живая
Знать твоих не может бед,
Только то не доля злая,
А спасительный обет.

2
Ты по мужу горевала
И решилась бросить мир.
Как именье раздавала,
Был большой для бедных пир.

И пошла в местах окрестных
Странной нищенкой бродить,
Защищаясь силой крестной
И стараясь кроткой быть.

А мальчишкам страх неведом,
Не спастись от их проказ, —
Гонят с хохотом победным
И в тебя бросают грязь.

И в холодном мёртвом поле
Ночевала часто ты,
Чтоб никто без Божьей воли
Не слыхал молитв святых,

Чтоб никто не догадался,
Как до зорьки в тишине
Дух твой с ангелом общался
При монашенке луне.

3
Говорят, что кто-то тайно
Храм построить помогал,
Кто-то сил необычайных
По ночам кирпич таскал.

И для каменщиков чудом
Уж не стало по утрам
Находить большие груды,
Так и вырос Божий храм.

Оттого что ты жалела
Всех болезных и сирот,
Всем вокруг помочь успела,
Полюбил тебя народ.

А теперь во всей России
Почитает он тебя
За молитвы неземные
И за выручку в скорбях.



Молитва святителя Спиридона
«Колосья клонятся, мертвея,
Объятый жаром Кипр застыл…
Я лишь пастух, но всё ж посмею
Просить, чтоб Бог нас пощадил.

О, Иисусе, о, Сладчайший!
Нас неминучий голод ждёт.
Не дай испить Ты эту чашу,
Пусть поскорее дождь пройдёт.

Наш урожай всегда богатый,
Здесь изобилье, как в Раю.
Всё нынче засухой объято.
Услышь молитву Ты мою.

Мы недостойны снисхожденья,
Но выше меры любишь Ты,
Дай нам возможность исправленья
И снизойди к нам с высоты.

Наш остров морем омываем,
Кругом солёная вода.
В трудах мы пишу добываем
И Тебе молимся всегда.

Уже желтеют кипарисы
И вся потрескалась земля.
О, если б мог я раствориться
В своих слезах, Тебя моля:

Так жаль мне свой народ несчастный,
Жаль и овечек, и сады.
Я верю, можешь без препятствий
Насытить землю влагой Ты».

Вдруг потемнела область неба,
Покрыли тучи остров весь.
«Мы не умрём теперь без хлеба!
Хвала Тебе, Господь! Ты здесь!..»



Святой праведный Симеон Верхотурский
Симеоном люд его зовёт.
Шубы шьёт он, чтобы жить под кровом,
За работу денег не берёт,
Промышляет также рыбным ловом.
Посвящает местных поселян
В тайны вечной жизни и спасенья.
Чистый сердцем, как цветы в полях.
И не раз страдал от избиенья
Он за то, что тайно убегал,
Не окончив начатого дела.

Божий человек, он всех спасал,
Изнуряя молодое тело.

Образец глубокой нищеты
Неземного пламенного духа…

Вот к иконе принесли цветы:
«Ты пошли дождя нам, очень сухо…
«Мой сынок колено повредил,
Исцели, не погуби старухи». —
«Я совсем ослеп, терпеть нет сил,
Как ревут ребята с голодухи». —
«Господи, в нужде им помоги, —
Симеон за всех попросит крепко, —
Чтоб никто напрасно не погиб».
И не помогает очень редко.



* * *
Ты не веришь, а это возможно,
Это есть и пребудет всегда, —
За тобою глядит осторожно
И заботливо с неба звезда.

И не просто стихийные силы
Нас как волны слепые несут
От рождения и до могилы —
Это к будущей жизни маршрут.

Так у всех нас однажды бывает —
Вдруг приступит и скажет: «Поверь».
Тех, кто верит, Господь и спасает,
Перед каждым открытая дверь.

Тем, кто просит, Господь помогает.
Только выбор всегда за тобой.
Так приветливо тихо мигает
Та звезда среди тверди ночной.

Ты не веришь, а это возможно,
Было так и пребудет всегда, —
За тобою глядит осторожно
И внимательно с неба звезда.



* * *
Огонь заката колокольни
Весёлым блеском золотит.
Над зимней речкою привольно.
Душа, как облако, парит.

Она готова город, поле
И лес, белеющий вдали,
Обнять, — всё близко ей до боли,
Хотя и родом не с Земли.

Взгляни же, как Господь нас любит:
Мы в окруженье красоты.
Не ценим мы, слепые люди,
То, что превыше суеты.



* * *
Милости Божьей сокровища неистощимы,
Каждый листочек обласкан и позолочён
Солнцем любви в избежание зла и кручины.
Будь добродетелен и не пекись ни о чём.

Милости Божьей земным не измерить отвесом
И не постичь снисхожденья святого Его.
Это янтарное утро — одно из известий,
Что бережёт Он нас больше, чем цвет полевой.



* * *
Огнём геенны разжигаем,
Язык — страшнейшее из зол:
Мы говорим — не замечаем,
Что лжём, клевещем, проклинаем,
Вот до чего он нас довёл.
А по евангельским законам
За весь словесный наш содом,
За слово каждое, за всё нам
Держать ответ перед Судом.



* * *
А. И.
На три дня в любую стужу
чрез овраги и поля
в час волков на Божью службу
шла, отвагою крылясь.
Кто замолвит перед Богом
о партийных детях речь,
кто поможет их, убогих,
от доносов уберечь?
Лишь молитвой и слезами…
Слава Богу, знали честь —
никогда не приказали
образа за печь унесть.
Убрала сама однажды.
Зять сказал: «Верните, мать,
где стояли» — так не каждый
мог в то время бы сказать.



С Богом!
Так пылала алая трава,
Так светились солнечно берёзы.
Кто же этот лес поцеловал,
Кто в тумане спрятался белёсом,
Через всю страну вдоль полотна
Обгонял и охранял наш скорый?
Только Он — надежда и стена,
На подмогу действенную спорый.
Мы летим, как в тройке удал ой
Предки наши, верою хранимы.
Только мы — без веры крепкой той.
И над нами плачут херувимы.




ПОЭМЫ


Святой отрок Боголеп


1
«К нам воевода прислан новый,
Издалека, — идёт молва.
В том видно воля есть царёва,
Чтоб был московский голова».

Так черноярцы зашептались
По переулкам и домам.
А лучи солнца расплескались
С особым блеском по волнам.

«Как широка здесь и богата,
Как величава Волга-мать», —
Рёк воевода в час заката,
Не в силах взгляда оторвать.

У воеводы был наследник —
Он и младенцем знал посты
И засыпал подчас последним
Под шёпот няни о святых.

Он посещал с любовью службы,
В простых молитвах радость знал.
Но в одночасье жар недужный
Господь с небес ему послал.

Не уставал молиться отрок
И из последних детских сил,
Едва живой от болей острых,
Он на обедню в храм спешил.

2
Седой монах, отшельник истый,
Ясно услышал глас: «Держи
Путь в Чёрный Яр и там Борису
Для славы Божьей послужи».

Долго искал ту крепость старец,
Долго в дорожной шёл пыли,
Родом он был не астраханец,
Жил он от этих мест вдали.

Но привели его скитанья
Божьим путём в дворянский дом.
Он увидал следы страданья
И скорой смерти на больном.

И вдруг в сознанье возвратился,
Словно стал полон отрок сил:
«Ангел с небес ко мне спустился,
Я ждал давно, давно просил.

Он облечёт меня в одежды,
Что так сияют, как снега.
О, я терплю в одной надежде,
Только она мне дорога».

Так возлюбил он Иисуса,
Что в схиму Бог его постриг.
О Чёрный Яр, ликуй, красуйся,
Новый святой в тебе возник.

И, приняв имя Боголепа,
Душою предстоя горе,
Сам словно чистый лучик света,
Три дня был отрок в алтаре.

А перед тем, как хоронили,
«Буду помощник вам, — сказал, —
Во всём, о чём бы ни просили,
Бог вам заступника послал».

Так, осенив крестом свой город,
На черноярцев он глядел,
И вдруг его сорвался голос,
Он ниц упал и побелел.

Было ему семь лет от роду,
Но покорились мать с отцом, —
Нужен и Богу, и народу,
Значит, Господня воля в том…

3
О чудесах святого страшно
Грешной душе вести рассказ.
Был он защитником всегдашним
И горожан спасал не раз
От степняков-татар, от крымских
И от киргиз-кайсацких стрел,
И помогал тому открыться,
Где тот, кто гибель потерпел
Во время вешнего разлива,
В любую пору на челне.
И в эпидемию на диво
В град не давал войти чуме.

Мимо идя в поход персидский,
Царь не признал, что здесь святой,
И приказал сломать гробницу,
Сровнять часовенку с землей.

Но черноярцы утешались, —
Время пройдёт, пройдёт гроза.
И в другом храме сохранялись
До царской смерти образа.

Когда река подмыла берег,
Чтобы святыню сохранить,
В его заступничество веря,
Решили гроб переносить.

В страхе, полны благоговенья,
Светлый достали гроб, и вот
Он в ту секунду, как в знаменье,
Вдруг ускользнул в глубины вод.


И освятил так отрок Волгу
Силой честных своих мощей,
А на яру молился долго
С притихшим людом иерей.

4
Там, где впадает Волга в Каспий,
Есть отблеск Божьей красоты:
Там, как заря, в алмазах капель
Сияют лотоса цветы.

А если путь держать в Царицын,
Там Волга, как с родной сестрой,
С речкою Ахтубой струится
И подаёт ей голос свой:

«Это давно, сестрица, было,
Помнишь, что здесь, где Чёрный Яр,
Берег и кладбище размыло,
И был нам послан Божий дар.

Кладом в глубины опустился
В нетленном гробе светлый прах
И по теченью устремился,
Словно несомый на руках.

Есть будто местная икона, —
С Девой Пречистой на водах
Молится отрок, как с Афона
Древний подвижник схимонах».



Святая блаженная Пелагия
Что не умрёт, то не родится.
Святой Саровский Серафим
Тебя благословил трудиться
На ниве, насаждённой им.

«Побереги моих сирот-то,
Иди скорей, иди туда», —
Сказал он, подавая четки.
И шла ты вслед его следа:

Вторым Саровским Серафимом
Тебя призвал служить Господь.
А Пелагия было имя,
С которым ты носила плоть.

Твой дух сильнее был мучений,
Каким себя ты предала.
Святого самоотреченья
Как будто бы душа ждала

С лет молодых, когда прозвали
Родные дурочкой, больной
И беспощадно избивали,
Вины не зная за тобой.

Весь свет презрел и ополчился.
И муж приковывал на цепь
И так безжалостно глумился,
Что легче было умереть.

От тех побоев бесконечных
Была пробита голова,
Но в простоте добросердечной
Ты всё терпела и жива

Осталась, кротко дожидаясь,
Когда дивеевских сирот,
Где будешь жить ты, подвизаясь,
Тебя обитель приберёт.

И, слава Богу, приютили.
И больший ты подъяла крест,
Трудясь среди камней и тины,
В грязи, смеша сестёр окрест.

Дни напролёт, смиряя тело,
В молитве закаляла дух,
Себя нисколько не жалела
И тем смущала молодых

И старых опытных монахинь.
Но час пришёл — и Бог открыл,
Что для Него юродство значит.
И всех к тебе поворотил.

Тогда, раскаявшись, с мольбами
Все за советом потекли.
И всех спасения словами
Твои труды уберегли.

Себя ты вовсе не ценила,
Сожгла презрением дотла,
А то, что людям видно было,
Как бы не плоть уже была.

Цветочки бережно руками
Любила ты перебирать,
Быть может, чтоб молитвы пламя
На миг не смел о угасать.

Есть против Алтаря могила —
На каменной основе крест.
Здесь похоронено светило
Христовых мучениц-невест.

Была Серебренникова ты,
А стала золотым огнём
Гореть, чтоб Божии солдаты
Росли на подвиге твоём.

Ты наш маяк в безумном море.
К земле прибитые грехом,
Святая Пелагия, молим,
Не забывай свой русский дом.

Россия стонет от удушья
В грязи, и тине, и камнях.
И погибает безоружно
В жестоких вражеских когтях.

Молись о нас, жена святая,
Чтоб, несмотря на бранный пир
Неправды, Бога прославляя,
Мы обрели глубокий мир.



Ливни
1
Так бывает: сгустится лазурь,
Потемнеет, стремительный ветер
Завертит колесо пыльных бурь,
Зашумят все деревья на свете,
Заскрипят, и тогда на песок
И на рябь помутившейся речки
Зарядят и сольются в поток
Свежей влаги тончайшие свечки.
И притихнут под крышей одной
Мыши, голуби, пчёлы и люди.
Так спасался и праведный Ной.
Но теперь уж потопа не будет.
2
Остановится времени бег,
Тихой радостью сердце займётся.
Жизнь как должное пьёт человек,
А она Божьим даром зовётся.
Слава Богу, что есть тополя,
Тростники, тихоструйные реки,
Громы, ветры, ручьи и поля
И дыханье любви в человеке,
Кровля тёплая над головой,
Хлеб с водою и русское слово…
Нам не должен Господь ничего,
Мы — должны Ему снова и снова.
3
Мы навечно пред Богом в долгу, -
Он придумал вселенную эту,
Звёзды в небе и вишни в цвету,
Поколений и лет эстафету.
Он творил это духом Любви,
А природе сие невозможно.
Крест Господень в пречистой крови —
Вот свидетель любви непреложный.
Мы не знаем, что будет потом,
Но сегодня, к великому счастью,
Мы на этой планете живём,
Как прекрасна Земля и в ненастье…
4
Так бывает: стемнеет вокруг,
Небо вспорото вспышками молний,
Громового орудия звук
И с небес — наводнения волны.
Этих ливней живые струи,
Как энергии свежей заряды,
Этих капель бесценных рои,
Этот жемчуг чистейшего града,
Этой радуги радостный свет,
Атмосферы озон благодатный,
Этой зелени буйство и цвет, -
Божий дар и наш долг неоплатный…


В ГОСТИ К БАТЮШКЕ ФИЛОФЕЮ



Господь тебя посетил
Георгия привёз отец Константин в областной центр из дальней сибирской деревни на обследование. Неладное почувствовал встречавший разных больных священник, когда в один из приездов своих к родителям увидел вдруг Георгия осунувшимся и ослабевшим.
— Собирайся, у меня хороший знакомый врач есть, — сказал решительно отец Константин, и через несколько часов они уже мчались по сырой бетонке мимо мелькающих сосен и елей. «Лечит человека природа, питает, бережёт, — думал батюшка, с любовью глядя по сторонам, — но грехи сильнее, разрушают они наше здоровье, порой необратимо».

— Подожди в коридоре, — кивнул Георгию в сторону двери Михаил Алексеевич, заведующий диагностическим отделением.
— Да, — повернулся он к отцу Константину, — где же вы раньше были? У него все органы в метастазах, четвёртая стадия.
У батюшки внутри всё так и оборвалось.
— Неужели это конец?.. — пытаясь не потерять последнего лучика надежды, взволнованно спросил он доктора.
— Месяца три проживёт. Возможно, и больше. Но нужно готовиться к худшему. Тяжело ему будет там, в деревне, — с искренним сожалением ответил Михаил Алексеевич.
— А, может быть, так оно и лучше, что в деревне… умирать будет, — растерянно проговорил отец Константин. — Спасибо тебе, Михаил… И давай приходи ко мне на исповедь, чтобы перед Рождеством был. А не то епитимью на тебя наложу, — попробовал было пошутить батюшка, но на душе от этого сделалось ещё больнее. Надо было выходить к Георгию, — он ждал результата.
— Господь тебя посетил, Гоша, — осторожно глядя в глаза своему другу, стараясь держаться спокойнее и твёрже, произнёс отец Константин.
— Что? Что-нибудь серьёзное? — спросил, поднимаясь, Георгий.
— Пойдём. Нам ещё домой целый час добираться, по пути поговорим, — заторопил батюшка, не набравшись сил ответить ему сразу.
— Господь тебя посетил, Георгий, — повторил отец Константин, когда они выехали за ворота больницы. — Считается, что такая болезнь от Бога. Это хорошо, Гоша. Нужно тебе ко всему быть готовым.
— Да что у меня? — всерьёз забеспокоился Георгий. Он был человеком очень крепким и терпеливым и не привык обращать на болячки никакого внимания.
— Онкология у тебя… Четвёртая стадия. Надежды почти нет. Но на всё воля Божия.
Георгий молчал — и отец Константин продолжил:
— Ты, Гоша, очень хороший человек, каких мало, наверное. Но грехи у тебя всё равно есть. Очистить надо душу свою перед встречей с Господом.
— А я хотел в этот год немного подзаработать, поросят собирался брать. У меня же Васька в город учиться поедет, деньги нужны, — тихо сказал Георгий и встретился взглядом с отцом Константином. Васька, приёмный сын, давно уже стал ему родным, как и Светлана, младшая дочь Надежды от первого брака. И любили они своего отчима больше, чем иные отцов любят.
— Молиться будешь — всё устроится, Бог даст, — перекрестился батюшка, остановившись у светофора.
— Да как Надежда без меня с хозяйством справляться будет? — с тревогой в голосе, стараясь заглянуть другу в глаза, тихо произнёс Георгий. — Она ведь ещё от операции не отошла…
— Ничего, дорогой, надо только веру иметь. Тебя Господь сейчас призывает, значит, время пришло. А о семье твоей Он сам позаботится. Не будь же ты, как апостол Пётр, когда он усомнился и тонуть начал. Давай договоримся так. Я тебя отвезу к своим, ты отдохнёшь, с ребятами пообщаешься. А вечером, когда вернусь со службы, исповедаешься. Меня на этом свете уже ничем не удивить. Постарайся всё-всё вспомнить с самого младшего возраста.
— Спасибо, Костя, — рассеянно ответил Георгий…
«Хорошо, что семья дома, — подумал батюшка, — как бы он сейчас наедине с собой остался? Ничего пока никому не скажу. А то расплачутся ещё, не выдержат, совсем добьют мужика».
— Принимайте гостя! — весёлым голосом скомандовал отец Константин, распахивая дверь в свою небольшую, но очень уютную квартиру. — А я на службу опаздываю.
До храма езды в худшем случае пятнадцать минут, а сколько отец Константин успел передумать за это время: вся жизнь перед ним пронеслась с раннего детства. Гоша был отличным охотником. И нередко брал с собой в лес маленького Костю. Всегда приятно было с Георгием находиться рядом, хотя он и неразговорчив был, и особой весёлостью не отличался. Вспомнил батюшка, как прибежала к ним Евдокия Афанасьевна вся в слезах и рухнула на бабушкину кровать.
— Гошеньку моего в милицию забрали. Говорят, что он человека убил. Разве ж такое может быть, а? Не верю я, не верю! — с отчаяньем в глазах смотрела на сбежавшихся соседей Афанасьевна. — Он же в нашей деревне добрей всех. И мышонка пожалеет.
— Да что же это, Афанасьевна! Пойдём сейчас же твоего Георгия вызволять: пошалили и будет, пусть отпускают. Может, они уже настоящего убийцу-то и нашли…
Но к великому всеобщему недоумению вызволить сына Афанасьевны так и не удалось. Оказалось, что его подвела одежда. Свидетели говорили, будто обратили внимание на серый свитер преступника. А Гоша в самый неподходящий момент возьми да и появись на месте происшествия в своём допотопном светлом свитерочке, который ему мать ещё на окончание школы подарила. Так и упекли Георгия ни за что, ни про что на много лет.
Вспомнилось отцу Константину, как встречали они Георгия из тюрьмы. Вернулся он таким же светлым, каким и ушёл. Как будто не было в его жизни страшных тех тюремных лет, пролетели они мимо и не запачкали его своими чёрными крыльями.
— Единственный мой на земле… с самого детства друг, — начал было окончательно расстраиваться батюшка, но сдержался: через пять минут служба — нельзя в таком состоянии выходить на амвон.

Отец Константин часто навещал Георгия в последние три месяца его жизни. Пролежни приносили ему ужасные мучения, и батюшка раздобыл необыкновенный, очень дорогой матрац, облегчающий положение таких больных. Каждый раз он старался исповедать и причастить угасающего друга… И обратился ко всем прихожанам с сердечной просьбой молиться за тяжелобольного раба Божьего Георгия.
В один из приездов, только взглянув на сильно изменившееся в ходе болезни лицо своего друга, отец Константин понял: что-то произошло.
— Батюшка, — сказал необычно живым и радостным голосом Георгий, — а меня Господь посетил.
— Да слава Богу, слава Богу за всё, — не подозревая, что в этих словах кроется что-то новое, с тёплой улыбкой ответил батюшка.
— Я вчера днём задремал, — продолжал Георгий, — и вдруг чувствую, будто кто-то живой рядом. Открываю глаза — стоит возле моей постели и смотрит на меня Сам Господь… Увидел Он, что проснулся я, и говорит: «Вот ты какой, Георгий. А я-то думаю: за кого столько людей на земле молятся? Надо посмотреть».
И что-то ещё долго Георгий отцу Константину рассказывал, но этого уже батюшка никому из нас не открыл.


Образа
Пожалуйста, наденьте эту новую юбочку и платок, — пробормотала я невразумительно, будто бы извиняясь за свою столь дерзкую просьбу. — Наш настоятель не позволяет, чтобы в таком виде работали на святом месте.
Татьяне Аркадьевне с удивлением и недовольством пришлось облачиться в предложенную одежду. Она давно и очень хорошо знала эти стены. И чувствовала себя здесь значительной личностью. Лет десять назад, когда в полуразрушенном храме начались восстановительные работы, её как местного художника-реставратора приглашали в верхний придел.
Это она, только она и никто другой, положила столько трудов, чтобы из-под множества грубых слоёв штукатурки пиксель за пикселем появились на свет необыкновенные старинные фрески на стенах и потолке храма. Лишь небольшие участки росписей были повреждены временем так, что восстановлению не подлежали. Это её, только её аккуратными умелыми руками, с Божией помощью, было сделано великой важности дело. Ожил, вернулся из небытия к людям ни с чем не сравнимый мир, связывающий земное с небесным, — придел Пророка и Крестителя Господня Иоанна, почти во всей его первозданной красоте. Конечно, не совсем так думала Татьяна Аркадьевна, привыкшая рассчитывать только на свои, человеческие силы.
«Ценнейшие произведения искусства вторым своим рождением обязаны мне, — помышляла Татьяна Аркадьевна. — И сколь лучшим было бы состояние множества прекрасных разрушающихся икон, развешанных по стенам действующих храмов, если бы всё-таки, всё-таки хранились они в музейных запасниках под любовным присмотром специалистов. Ведь сам настоятель заказал недавно для храма мраморную табличку «Памятник архитектурного зодчества XVIII века».
— Попросите дежурного принести иконы из алтаря, — обратилась я к молодому дьякону, убегающему за продуктами для паломников, — иначе мы ничего не успеем описать сегодня, а у меня ещё и отчёт.
— Хорошо-хорошо, он же пономарь, ему сам Бог велел, — улыбнулся отец Михаил.
На этот раз вспомнили и пригласили Татьяну Аркадьевну в качестве эксперта, знатока-искусствоведа для помощи в инвентаризации икон и церковной утвари, как полагается в учётных целях и по уставу организации. Пришло наконец счастливое время, когда руки и до внутреннего убранства возродившегося храма дошли: иконы многие в киоты, заказанные благотворителем, для сохранности помещены, накидками ажурными украшены. Одни из них приобретались в Софрино, вторые — дарились путешественниками с Афона и из Иерусалима, третьи, старинные церковные образа, спрятанные добрыми людьми во время гонений и уничтожения святынь, благополучно возвратились в храм Божий. А сколько накопилось домашних икон XIX–XX веков, пожертвованных храму неизвестными дарителями!
«Я собираюсь оказать посильную помощь, которую они ни от кого более в этом городе получить не смогли бы, а мне ещё и требования выдвигают. Брюки им не понравились. Платок надевай. Не молиться же я с ними пришла…» — загорелось в душе Татьяны Аркадьевны возмущение, но быстро сменилось сосредоточенностью на редком довольно-таки экземпляре — четырёхчастной иконе Пресвятой Богородицы явно не местного письма, века XVII–XVIII…
С детства неравнодушная к искусствоведческой литературе, я была несказанно рада своей собеседнице.
— Та-а-к… Николай Чудотворец. Масло. Семнадцатый век, поперечная шпонка. Состояние удовлетворительное. В правом верхнем углу небольшое, пять на пять, повреждение верхнего красочного слоя. Размер сорок на шестьдесят. Местная школа. Стоимость приблизительно двенадцать тысяч рублей, — уверенно оглашала хранительница иконописных тайн своё очередное заключение.
«Вы давно в храме работаете?» — с нескрываемым интересом обратилась ко мне Татьяна Аркадьевна во время обеденного перерыва, неодобрительно разглядывая мою длинную вышитую юбку. «В Вашем-то возрасте. Не-е-е-т. Я уважаю национальные традиции, но чтобы верить каким-то человеческим установлениям, — это уж меня никто не заставит. У меня Бог внутри — и ходить никуда не нужно». И с такой непобедимой уверенностью и чувством превосходства говорились эти слова, что согнулась под тяжестью нераскаянной робости грешная моя душа — и не положил мне Господь на ум ответного полезного слова.
— Продолжим завтра, — усталым голосом произнесла наконец Татьяна Аркадьевна, когда придел вдруг с шумом наполнился молитвенниками из местного детского сада во главе с воспитателем и по-боевому настроенным громкоголосым экскурсоводом. — Встречаемся в десять утра.
Оставив на рабочей вешалке фирменную одежду и не перекрестившись, наша благодетельница вышла из храма.
— Не нравится мне всё это. Она хотя бы крестом себя осеняет, когда к иконам прикасается? — приступил ко мне появившийся к вечеру настоятель, обеспокоенный нашей инвентаризацией, как кощунством на святом месте…
Дней через семь, когда работа наша подходила к концу, огромная общая тетрадь испещрена была многочисленными описаниями дорогих и даже совсем не подлежащих оценке местных святынь. Эксперт-реставратор удалилась счастливая из нашего храма и в нём до сего времени не появлялась.
Поражаюсь я премудрости и человеколюбию Божию день ото дня всё больше. Потому верю и надеюсь, что ведёт Он каждую свою душеньку в Царствие небесное одному Ему ведомыми путями. Ведёт Он, как заботливый отец, и слепую непросвещённую душу Татьяны Аркадьевны. Дал же Он ей творческие способности, возможность стать художником, здоровье, терпит её гордыню, высокомерие и самонадеянность. И наступит тот долгожданный момент, когда увидит она всю жизнь свою без прикрас, вспомнит горделивые свои помыслы и придёт в наш храм совсем другим человеком, — помолиться в смиренном сокрушении сердца пред святыми Божиими образами.


Отец Валериан
— Кондратьевна, перестань калякать! Дома наговоришься, — строгим взглядом одарил отец Валериан седенькую старушку, раскладывая помянники и записки на панихидном столе.
«Смиряет», — с теплотой в сердце отметила для себя Кондратьевна, самая активная и незаменимая трудница Свято-Никольского храма.
Панихида ещё не началась, а тут вдруг Серафимушка — сто лет её не видели в этом краю — приковыляла на больных ногах и опустилась на скамью.
— Нынче у Петра моего день памяти. Пирожков с прошлогодней ежевикой напекла. Помяни уж и ты, раба Божия, моего Петеньку, — зашептала Серафима. В этот момент батюшка и решил навести в храме порядок из профилактических соображений.
Сегодня кого только на обедню не привёл Господь. И Николаевы из румынского села, и Петр Валентинович, давнейший покровитель и благодетель отца Валериана из районного центра, и городские, незнакомые, воцерковленные, судя по всему, люди, и Лемеховы, у которых после обеда намечено венчание. Молодожёны с многочисленными своими родственниками и друзьями раньше назначенного времени в храм прибыли. Так что самое время сделать Кондратьевне публичный выговор, как бы не загордилась старушка: всё хозяйство церковное на ней держится, ещё и певчая она. Непросто человеку в храме работать, со всех сторон враг нападает.
— Помолимся, братья! — обратился к собравшимся отец Валериан.
«Редкое воскресенье панихиды не служим, а каждый раз боль такая неимоверная, как дойду в списке до имён мужиков наших, безвременно дни свои скончавших. И всё растёт этот список, не останавливается. В прошлом месяце Лидия Фёдоровна последнего сына потеряла, Сашку. Каково родителям — не радость от детей получать, не слово доброе и помощь, а думать, как и на какие средства могилки надежд своих несбывшихся в Божеский вид привести? Мы бы, наверное, с матушкой не пережили такого горя, если бы Сашка наш…» — размышлял по временам отец Валериан.
У Лидии сын крепкий был, с молодых лет так выпивал, что другой бы на его месте до тридцати не дожил. Но всему есть предел. Ничего особенного не произошло: как обычно, захотелось ему после крепкой бутылочки сетку свою за малым островом посмотреть. Утром только тревогу забили. Искать стали рыбаки — и в четырёх километрах лодку Сашкину обнаружили. А около неё — на дне уже — самого хозяина лодки. Сердечный приступ унёс из жизни такого рыбака, каких теперь поискать. Косая сажень в плечах, поступь богатырская…
«Вон, вижу, Серафимушка на службу пришла. Ей бы почаще в храме бывать: муж и три сына уже в земле. Все рыбаки — и всех зелёненькая извела», — пронеслось в голове отца Валериана.
Батюшке за вечерним чаем с веранды видно, как то и дело к сельскому магазину подруливают мужики и парни на машинах и мотороллерах. И все почитают выпивку как святое дело.
Родился отец Валериан в этом речном селе сорок два года назад. Бабушку имел верующую, она-то ему и передала любовь к Богу и храму. Всех односельчан знает батюшка, будто своих родных, историю жизни каждого рассказать может. Протянулось село по берегу одного из широких волжских рукавов, до Каспия — рукой подать. Какие бы времена тяжёлые ни приносил ветер перемен, река всегда была поддержкой и опорой бедному жителю. Рыбаку с голоду не умереть. Правда, ухой из красной рыбы и чёрной икрицей давно не утешается местный народ, а когда-то принималась такая радость как должное.
Давно поселились люди на берегу реки. И теперь плодородное это место. Раскидистые яблони во дворах и палисадниках — яндык — в урожайные годы большое подспорье для умелых хозяек. И варенье, и пастила, и повидло, и сушёные яблочки для зимнего компота. Овощи растут при речном поливе как нигде, зима короткая. Магазинов несколько. В город хочешь — маршрутка за два часа домчит. В таких благодатных местах почти райской жизнью жить можно. Только для этого крепкий стержень надо иметь. А где его взять, этот стержень, если у нас с детства ложное мировоззрение?
Когда отец Валериан ещё мальчишкой был и храма сельские жители не имели, известно стало из одного тайного источника, что ребёнок последний у Славиновых (то есть будущий отец Валериан) непростой, не от мира сего уродился. В то время как его погодки гордо вышагивали с красными галстуками и ленинскими идеями, поднимали пыль на футбольном поле, ныряли с баржи и дебаркадера, внучок Ксении Васильевны прятался в пустой коровник. Там в полном одиночестве устраивал он себе «алтарь», какие обычно в храмах бывают, и служил Божию службу.
Всю свою жизнь посвятил отец Валериан родному селу. Сначала создал небольшую общину из нескольких старушек. Бросил клич — и понесли они свои сбережения на строительство храма. Малая это толика… Но год за годом прибывало помощников у скромного батюшки — и выстроил он свой каменный Свято-Никольский храм. С детства об этом мечтал. Правда, службы ему долго ещё придётся в нижнем приделе совершать, но это уже дело времени и как Бог даст.
Хочется отцу Валериану, чтобы все жители родного села вернулись наконец, как блудные дети, к Отцу своему Небесному. Подолгу усердно молится он на службах, перечитывает такие стопы записок о здравии и за упокой — заезжие богомольцы диву даются.
— Кондратьевна, как мне к батюшке подойти? Помоги! — в растерянности обратилась к старушке после окончания службы директор школы Антонина Ивановна. — Андрей мой вчера в райцентре с ребятами чью-то получку отмечал, по дороге домой разбился на мотоцикле…


Дальний покос
Отчаянная жалость к бабушке и дедушке охватила мальчика, когда у Елизаветы Гавриловны опять началась мучительная рвота. До покоса ещё идти да идти, а бабушка уже надорвалась. «Какая несправедливость!» — пронеслось в голове у Михаила. На нетронутых луговинах, между полем и лесом, на неудоби, где хозяйственную технику не пустить, выделял колхоз местным жителям под проценты участки покосов. Почти всё заготовленное сено за вычетом малой доли нужно было отдать государству. «Ненавижу!» — с горечью подумал мальчик, прислонился спиной к молодой, высоко уходящей в небо берёзке и погрузился в свои грустные мысли.
Алексей Яковлевич пристроился рядом с внуком на вывороченный из земли ствол, поросший бархатным мхом, лишайником и молодыми древесными грибами. Он тоже устал — будь она неладна, эта нога. И надо же было получить такое тяжёлое ранение, хотя, слава Богу, жив остался. Дети-то как бы без отца росли?
Страшная в четырнадцатом году была война. Когда известно стало, что муж с опасным ранением то ли смерти, то ли неизвестно какой ампутации дожидается, бабушка взяла на себя труд — навестить его в госпитале в Санкт-Петербурге. Это в самый разгар первой мировой. Стало быть, потому дедушка и поныне здравствует, что принял Господь подвиг и горячие молитвы его молодой тогда Елизаветы…
Жив-то жив, только не такое простое дело без ноги крестьянское хозяйство вести. Но и то ничего, если бы не новые беспощадные порядки. Это ведь не на семью косить, не вдовой своей дочери с сиротами помогать, — всё почти колхозу отдашь, и в хозяйстве останется с гулькин нос.
— Да, милый ты мой, я с теми ещё германцами в боях ногу свою быстроходную потерял, а мать твоя — молодого мужа с этой войны не дождалась. И опять германцы, только уж теперь дети их кровушки нашей напились. — Дед изловчился, взял поудобнее костыли, подтянулся и двинулся в направлении дальнего леса.
Бабушке стало полегче, и она потихоньку направилась за мужем. Но какая же тяжёлая у неё была ноша — и грабли, и косы, и дедушкин неподъёмный протез. Вот этого-то не женского груза не выдерживал её слабенький желудок. На протезе деду не дойти, а дорог как таковых тут вовсе нет, только от деревни к деревне тропы узенькие протянулись.
Вдалеке за полем на холме виднелась помещичья усадьба. Поговаривали, что сын бывшего хозяина после победы над фашистами тайно здесь появлялся, а где он теперь, никто не знает. Помещик местный, по всему видно, оригинальным человеком был. Такая у него мельница! Загляденье. Возле самого дома каналы вырыты так, что вода каскадами сбегает вниз, — настоящий лесной водопад. А порядочек какой во всём был! Всё прахом пустили.
Невесёлая троица приблизилась наконец к покосу, обрамлённому по краям зарослями шиповника и малины. Урочище это с пустошами и заросшим прудом называлось Старое Белозёрово. Хуторские хозяйства, развивавшиеся в этих местах со столыпинских времён, разорены и пустуют. Кто репрессирован, кто перебрался на погост, кто просто уехал…
«Замечательным человеком была моя бабушка, — вспоминал Михаил Александрович, сидя в лаборатории за потертым своим столом старшего научного сотрудника перед нагревшимся ноутбуком. — Столько терпела, и всё молча. Жалели тогда люди своих ближних, в этом и любовь их проявлялась. Носите тяготы друг друга и тем исполните закон Христов».
А какие были тяготы — и подумать страшно. Крестьянская доля сама по себе неимоверно тяжела. Но если ещё муж-инвалид да четверо ребятишек, то это уже муки адские. И запил Алексей Гаврилович с горя, когда домой вернулся, так запил, что, как сейчас говорят, мало не покажется… Однако хозяином он был добрым, не одну премудрость успел передать и своему подрастающему внуку. Обидно только, что за всю жизнь он как солдат царской армии и сельский житель никогда никакой пенсии от государства не получал, даже по инвалидности. Одним личным трудом кормился, ухитрялся собственную мельницу держать, шил обувь на большую свою семью и лечил деревенскую живность.
«Скоро ли попаду на куркинскую землю? Вот уже и на пенсии, а всё работать приходится», — с грустью думал Михаил Александрович, на время позабыв о серьёзном пятилетнем отчёте, который ждал скорейшего завершения. За окном трепетал крыльями пролетающих бабочек жаркий июльский день. «Такие, как на нашем дальнем покосе, куда мы по богородской тропе ходили, — подумал он, — только эти бабочки южные, а те были — северные. Сколько же лет не навещал я родного кладбища…»
Не так давно Михаил Александрович приятно был удивлён, узнав из полученной в подарок от земляков книги, что недалеко от его деревни находилось когда-то родовое поместье Игнатия Брянчанинова. И этот светильник земли русской вырос в окружении благодатной природы вологодского края…
«Уровень цивилизованности государства определяется тем, как оно относится к своим беспомощным членам», — выделенной строкой появилась перед глазами цитата и вдруг исчезла. Ноутбук совсем, видимо, отключился.
«Носите тяготы друг друга и тем исполните закон Христов», — как молитва пронеслись опять в сознании строки из святого Евангелия. Михаил Александрович поднялся и засобирался домой:
— Что же я такой беспамятный стал! Жена моя без хлеба с утра сидит, а я и в ус не дую. Самой-то ей идти такая мука, обезножела совсем… Любовь земная приходит и уходит, а закон Христов исполнять надо, — с едва уловимым удовлетворением заключил он. И быстрым шагом направился к своей верной помощнице — серебристой «нексии», ожидающей хозяина в тени старой раскидистой шелковицы.


Божественный свет
Редкий день не пересекаюсь я с верующими людьми, и у каждого из них неповторимая история встречи с Богом. Вот что рассказала дорогая мне женщина о своей жизни. Родилась она в тяжёлый для нашего Отечества 1939 год. И посчастливилось ей расти в такой семье, где почитали ещё царя-батюшку и не понаслышке знали, на чём свет стоит.

Рассказ моей матери
Мои родители были учителями и воспитателями большой железнодорожной районной школы-интерната. Просыпаясь рано утром, я с грустью убеждалась, что дома их, как всегда, уже нет. Поэтому с самого раннего детства бабушка и дедушка стали моими мамой и папой. Оба молчаливые, они были постоянно заняты по хозяйству, как и все трудолюбивые их соотечественники послевоенного времени.
Дедушка — добрейшей души человек — был на все руки мастер. Он часто брал меня с собой на рыбалку и охоту. Места вокруг нашей станции удивительны по красоте — с прозрачными речушками, озёрами и заливными лугами. Усадит меня дедушка на озёрный островок под куст смородины — сиди, наслаждайся. А сам отправляется по своим охотничьим делам, на разведку. Незадолго до начала охоты дичь проверял, вся ли перелиняла, вся ли на крыло подняться сможет. В то время охотничий сезон намного раньше открывался.
На станции Прокофия Ивановича уважали как редкостного печника и бондаря. А бабушка Анастасия была не только белошвейкой, но выполняла и скорняжные работы, обшивая многочисленных жителей окрестных деревень. Ребята местные побаивались при них грубое слово сказать. Верующими людьми были они с бабушкой, но вслух об этом никогда не говорили. Однако слово Божие, в сердце человеческом лелеемое, незримо другой душе передаётся, благодатное состояние не может не отразиться на ближних. Как тепло мне было с бабушкой и дедушкой, как радостно и привольно!
Теперь я сама бабушкой стала. Нередко закрою глаза — и нахлынут воспоминания — словно вчера это было.
Необычно жаркие дни стояли в нашей местности в июле, да такие, что будто бы плавилось всё вокруг восковой свечой. И сам воздух — не воздух, а марево раскалённое, и солнечный свет как огонь, и небо от этого яркое-яркое, цвета цикория. В такие дни посылал меня дедушка за особенной водой на дальний колодец.
Находился колодец рядом с колхозной конюшней, за высокой оградой и такими воротами, рядом с которыми я себе казалась не иначе как мышонком или муравьём. Колодец был необыкновенный, как и всё за теми воротами: двухскатная высокая крыша, высокий деревянный сруб, цепь с ведром тяжеленная. Для какого силача всё это предназначалось? Мне, конечно же, всегда конюхи помогали водицы достать.
Однажды расхрабрилась я да и говорю им:
— А нельзя ли мне посмотреть, что там внутри, где кони стоят?
— Погляди, отчего не поглядеть, — добродушно улыбнулся молодой конюх, — только лошадки-то все в поле.
Я осторожно ступила под своды «конюшни». На выбеленные стены из окон пробивались солнечные лучи, и ничего особенного в первый момент я не почувствовала. Но вдруг едва уловимое свечение заскользило со всех сторон и так охватило мою душу, так ослепило, что мне сделалось страшно. Я быстро выбежала наружу.
— Бабуся, как я испугалась! Что же это там такое? — возвратившись, спросила я бабушку, которая в своём белоснежном платочке несуетливо хлопотала по хозяйству.
— Церковь там раньше была, службы шли. Иконы на стенах конюхи известью забелили, а они — светятся. Божественный — этот свет, — тихо ответила она. Запали мне в сердце её слова, живут в нём и поныне.
Давно отошёл ко Господу дедушка мой Прокофий Иванович, отгремели прощальным салютом выстрелы старых друзей-охотников над его скромной могилой. Покоится он недалеко от родной станции на взгорье у леса. Вслед за ним ушла в мир иной и моя бабушка Анастасия Ивановна. Гражданскую она пережила, красных и белочехов, Отечественную, раннюю смерть многих своих детей, голод и гонения. Без жалоб и уныния прошла скорбный свой путь.
«Бог терпел и нам велел» — красовалось вышитое ею льняное полотенце на самой светлой стене нашей уютной горницы.

Многие годы не было у нас возможности навестить дорогие могилки. Но когда мы стоим на воскресной службе, прочтено Евангелие, возносит священник молитву за каждую поминаемую душу, тогда все мы — живые и усопшие — соединяемся в один народ Божий.
В окружении прекрасных озёр и лесов, речек и оврагов с родниками на склонах, холмов и лугов и поныне стоит небольшая российская станция Кротовка. И совсем недавно на месте конюшни, что помещалась когда-то в разорённой церкви, недалеко от вокзала, возник светлоглавый храм Успения Божией Матери. Всем на радость. Построил его молодой предприниматель, выпускник той школы, в которой работали всю свою жизнь родители моей матери.
Поезда дальнего следования редко останавливаются на станции Кротовка. Но, проезжая мимо, мы можем видеть, как пасхальным огнём светятся в предзакатном небе новые купола. Новые люди готовят свои души к Царствию Небесному.


Калина
Когда-то сюда собиралась вся округа на Пасху и Рождество, целовались-христосовались, зазывали друг друга в гости. Вместительности церквушка была небольшой, а теперь, разрушенная, без купола, без колокольни, казалась и вовсе крохотной. Что-то притягивало к ней нас, молодых, и даже зимой гуляли мы здесь по вечерам. Пригнувшись, заступали сквозь темный проём под царские своды в морозную глубину и, немного постояв, отправлялись домой с чувством внутреннего удовлетворения.
Прошло более десятка лет, как стала я частой гостьей в местной Покровке. За эти годы из скорбных развалин с одиноко трепещущей берёзкой на краю крыши чудесным образом возник светящийся, как жемчужина, храм Святителя Николая.
Однажды в самом начете зимы пришлось мне отправиться по деревне с протянутой рукой — калину просить. Посоветовалась сначала с соседями, подсказали: там-то и там-то видели хороший урожай калины, можно попытать. Идти нужно было на соседнюю улицу к Ильиничне, которую я, приезжая, возможно, никогда на своем пути не встречала.
Зачем мне понадобилась калина, — сейчас расскажу. Знакомая в городе тяжело страдала от гипертонии, которую по слабости здоровья лекарствами укрощать было нельзя, только калиной и спасалась.

Ильинична сразу отворила мне ворота и предложила пройти в «избу». Я успела заметить, как уютно устроен у неё двор, настил деревянный и порядочек во всём, — добрая, видно, хозяйка была Ильинична.
— Не раздевайся, холодно у нас, проходи сразу в горницу, садись, — указала старушка на завешанный половиком стул и устроилась напротив меня на краешке дивана. — Калины, говоришь, надо?
— Да, очень нужно, заплачу, сколько попросите, — подалась я вперёд, заволновавшись, вдруг да не даст она мне просимого.
— На что она тебе, калина?
Я начета объяснять, а про себя подумала: явно не балуют её дети и внуки вниманием, или любознательная очень. И тут, немного освоившись в полумраке вечерней комнаты, вдруг увидела Её. Икону Пресвятой Богородицы и Приснодевы Марии. Она, почти квадратная, необыкновенных размеров, возвышалась на комоде и занимала собой всё видимое и невидимое пространство. Смотрела прямо на нас Матерь Божия, писанная маслом в красных тонах, и такая Она была серьёзная и красивая одновременно, что больше ни о чём уже мыслить не представлялось возможным.
— Какая удивительная у вас икона, — с замиранием сердца произнесла я, позабыв о калине.
— А, это старинная история, — просияла старушка и не без гордости пояснила: — Отец мой, когда церковь здесь разрушали, принёс домой. Красивая, красивая, по всей деревне сколько таких было — не сосчитать. Приглянулась тебе?
— Да, очень… — я, не отрываясь смотревшая на Матерь Иисуса, тут опустила глаза. — Её надо храму вернуть. Он у вас, слава Богу, отстроен теперь, как новый.
— Ну не знаю… Что было, то было… Как её сейчас отдать? Отец принёс — его рук дело, я отвечать не буду. А вдруг спросят, что да как, да почему? Не знаю, не знаю…
Она поднялась, и я вслед за ней встала.
— Жди здесь, пойду за калиной, если что осталось, принесу и себе на кисель отложу. А ягодки с октября в ведёрке около ямы стоят, дочка у меня иногда тут командует…
Я хотела было приблизиться к иконе, да не решилась — при взгляде на неё дух замирал и пола под ногами не чувствовалось. Какие же ещё «такие» святыни были разнесены по местным избушкам? Скорее всего, образа Спаса Нерукотворного и святителя Николая, Архангела Михаила или Симеона Верхотурского…
Старушка жила более чем скромно, и я с удовольствием отметила, что в доме сохранился обычай держать за стеклом в шкафу старые фотографии. В сенях скрипнула дверь.
— Вот, куда насыпать будешь? — Ильинична радостно протянула мне пластмассовое ведерко, внутри которого темнели ягоды. Я осторожно переложила калину в пакет. Не так много её оказалось, но и на том спасибо.
— Денег мне от тебя не надо, ягоды эти сами у нас растут, пить-есть не просят.
Я поблагодарила Ильничну. Уходить сразу не хотелось, да и хозяйка не торопилась меня провожать.
— Внучата вас навещают? — осторожно поинтересовалась я, глядя на детские фото в глубине шкафа.
— Внучат у меня нет. Горе у нас, такое горе, — старушка как-то вдруг сгорбилась и виновато посмотрела мне в глаза. — Была у меня внучка Ульянушка, почти год как похоронили её.
— Что за беда случилась? Маленькая она была совсем? — растерялась я.
— Девять лет. Купаться в ванну пошла, а вода набралась крутой кипяток. Сразу сожглась так, что нельзя уж было спасти. Такое горе у нас. Крещёная была…
— Сами-то в церковь часто ходите? Записки за Ульяну подавать надо, поминать. Непременно поминать нужно, — забеспокоилась я.
— Уж какая нам церковь, дел столько — не переделать. К весне, может быть, посвободней станет, потеплей, схожу, свечку поставлю. Нет, весною я всё с рассадой. Ну, посмотрим, посмотрим…
— Тут ведь идти пять минут, забегите в воскресный день, Вам и полегче станет, душа утешится, — не унималась я.
— Я тебе вот что скажу, — тон у Ильиничны стал тут особенно задушевным: — Богу молиться одни лентяи да нищие ходят. А у меня хозяйство, я круглый год в работе.
— Может быть, помолитесь, Он вам ещё внуков пошлёт, — уговаривала я самодостаточную старушку.
— Много было у дочери детей, все умирают, кто во чреве, кто на первых годах. А теперь и вовсе — муж от неё ушел. Одним пьяницей меньше станет.
— Что же, супруг ваш тоже этим страдал? — я тянула разговор, не хотелось оставлять выручившую меня несчастную женщину.
— Степан мой ещё как пил, в канаве у колодца и умер после получки. И отец под старость выпивать начал — кончил плохо, даже вспоминать не стану. Теперь двое нас осталось — я да дочка. Болеет она у меня…
— Стало быть, дочь ваша в городе в храме бывает, ей сподручнее? — с надеждой спросила я.
— Да нам и без церкви есть куда ходить, — Ильинична начала проявлять недовольство.
— Спасибо вам огромное за калину, — поблагодарила я ещё раз, направляясь к выходу. — А вот икону всё же лучше в церковь возвратить. Может, и дела у вас тогда наладятся. Матерь Божия спасибо скажет, что вы Её на законное место вернули.
— Надо будет ещё калины, приходи, найдём где-нибудь, — словно не слыша моих речей, предложила Ильинична, провожая меня к воротам.
— Спасибо. Как внучку вашу по крещению звали?
— А так и звали — Ульяной. Будет тебе дорога, ты всё же в церкви помяни её, как положено…
— Иулиания, значит. Хорошо, будьте здоровы, — раскланялась я, но отойдя несколько шагов, остановилась.
На улице совсем стемнело, у Ильиничны горел свет и окно было задёрнуто шторой наполовину. Из противоположной стороны горницы с комода на меня смотрела Она. Я закрыла глаза. Вот ведь какой век, не только души людские, но и иконы в заточении томятся.


ДЕТЯМ


Доброе сердце
— Бабушка, чем же тебе помочь? — чуть не плача, приговаривал Алексей, со страхом глядя на любимую бабушку, которая с закрытыми глазами лежала на кровати.
Скорей бы зима прошла. Бабушка каждый раз говорит, когда до весны дотянешь, это уже полбеды. Главное — зиму пережить. И что за напасть такая это давление? Если бы он только мог, всё что угодно сделал бы, чтобы оно никогда больше не мучило бабушку. И почему человек так беззащитен, даже перемена погоды опасна для его жизни?
— Лёшенька, принеси мне, пожалуйста, прохладной водички и смочи ещё раз полотенце, голова раскалывается. Я уж молилась великомученику Пантелеймону, и, кажется, полегче стало, а как завыла собака, опять невыносимей! боль. Неужели она так и будет целый день выть?..
Алексей бросился в ванную комнату, смочил полотенце, отнёс бабушке и побежал на кухню за прохладной водой, но её не оказалось. Чайник не так давно кипел. Что же делать? И тут на память мальчику пришла хорошая старая притча, которую когда-то рассказывала ему бабушка.
Один царь захотел узнать, кто из его советников самый мудрый. А у царя в то время много было помощников: и молодые, и старые, и весёлые, и грустные, и добрые, и не очень (так представлял Алёша). Призвал их царь да и говорит: «Который из вас быстрее остудит для меня воду, того и буду считать лучшим своим советником и поставлю главным над всеми». Молодые и крепкие советники студили-студили кипяток, а вода всё горяча. А самый слабый, старенький поднял чашу с водой высоко, как мог, и стал переливать медленно из неё воду в другую чашу. И так за несколько раз быстро охладил воздухом воду.
Вспомнил это Алёша и так же остудил для бабушки стакан воды.
— Спасибо, дружочек, — сказала бабушка и опять закрыла глаза.
А ротвейлер дяди Олега, соседа с третьего этажа, продолжал пронзительно выть. Олег говорил, что он так тоскует, пока хозяева на работе. Но для бабушки это мучение просто невыносимо…
— Как же помочь тебе, Цезарь, миленький? — подумал Алексей. Он был очень расстроен, что собачий вой причиняет бабушке столько страданий, однако совершенно не гневался, напротив, ему было жаль бедного пса.
— Нет, я больше не выдержу, — застонала бабушка, когда прекратившийся на минуту вой возобновился с новой силой.
Алексей в отчаянии кинулся в свою комнату, не зная, что делать. Он лёг на пол, думая, что так, может быть, слышнее будут его слова, и стал утешать плачущую собаку: «Цезарь, успокойся, скоро хозяин придёт. Всё будет хорошо. Успокойся. Он принесёт тебе вкусную косточку». Мальчик старался вложить в эти слова всю силу своего сердца. Но животное, видимо, не слышало его слов.
Алёша поднялся с пола и хотел было направиться к бабушке, но вдруг глаза его встретились с чьим-то тёплым взглядом. Как же он мог забыть? Нужно было сразу попросить батюшку Серафима. Он всё может.
— Батюшка Серафим, пожалуйста, помоги моей бабушке, ей очень плохо. Она ведь совсем старенькая, а сейчас зима. Батюшка, миленький, сделай так, чтобы Цезарь успокоился. И мне помоги — не забывать молиться…
Через некоторое время Алёша услышал, что вой Цезаря стал заметно ослабевать, а потом и вовсе прекратился. И бабушка вскоре наконец-то уснула.
Алексей смотрел на икону преподобного Серафима и от всей души благодарил его за бабушку и Цезаря, за сердечную доброту.
Несколько дней Цезаря не было слышно. А через неделю, встретившись на лестничной площадке с дядей Олегом, Алексей узнал, что Цезарь, как случайно открылось, был тяжело болен, ему сделали операцию и сейчас дело у него идёт на поправку.


«Седмица» и «десница»
Сегодня после урока русского языка в аудиторию заглянула Александра Александровна, наша классная руководительница, и сообщила, что геометрия отменяется, Нина Дмитриевна уехала на олимпиаду. Ребята, как всегда, несказанно радовались, бурно выражая свой восторг, и пока мы с Ксенией задержались около учительского стола, весь класс как ветром сдуло.
— Что же мы будем целый час делать? Ещё ведь биология и география, не сбегать же с уроков, — в растерянности произнесла Ксения, когда после звонка коридор опустел и воцарилась тишина.
— Давай заглянем в школьную библиотеку, Наталья Сергеевна всегда на месте, — ответила я подруге. Интуиция подсказывала мне, что там нас ждёт что-то интересное и необыкновенное.
Дверь была не заперта, но Натальи Сергеевны в библиотеке не оказалось. Мы устроились за широким столом, на котором были разложены книги.
— Ты посмотри, Ксения, это же словари. Сколько их! — у меня глаза разбежались. — Вот эти, кстати, мои любимые, я считаю их братьями: словарь антонимов и словарь синонимов. Они похожи, но, можно сказать, противоположны друг другу.
В эту минуту в библиотеку вернулась Наталья Сергеевна.
— Как хорошо, что вы здесь! — радостно сказала она. — Я как раз переживаю, что ваши ребята разбрелись, а могли бы с пользой провести время. Смотрите! Мы готовим интересную выставку и презентацию о словарях. Вот, например, о словаре синонимов вы слышали ещё в начальной школе, но известно ли вам, отчего так богат синонимами современный русский язык?
Мы с Ксенией задумались и не нашли, что ответить.
— Дело в том, что в нашем языке прижилось много слов старославянского происхождения. Сейчас я вам выдам карточку с некоторыми из них, а вы подыщете соответствующие им русские значения.
Перед нами появился двойной листок в линейку и картонная голубая карточка, на которой было написано: истина, седмица, десница, чадо, уста, лобзати, чело, ланита, выя.
— Ну, это проще простого, — заторопилась Ксения с ответом. — «Истина» — значит правда. «Седмица» — это неделя, кажется. А «десница»…
— По-моему, это десна, — рискнула предположить я.
— «Чадо» и «уста» — это понятно — ребёнок и рот. А «лобзати» — не знаю.
— «Лобзати»… Наверно, это как-то связано со словом «лоб». Хотя следующее слово «чело» — и есть «лоб».
— «Ланита» — это щека. Но последнее слово вижу впервые в жизни.
— «Выя»?.. Я его тоже не знаю. Наталья Сергеевна! Посмотрите, пожалуйста, наши ответы. Мы не смогли найти синонимы для двух слов.
— «Лобзати» — значит целовать, а «выя» — это шея, — улыбнулась Наталья Сергеевна. — Но вы неверно подобрали синоним к старославянскому слову «десница», ему соответствует русское — «рука».
— Какой интересный этот старославянский язык! — заметила Ксения. — А где можно его найти в жизни?
— Многие пословицы и крылатые выражения имеют старославянское происхождение, но мы к ним привыкли как к современным. Например, «книга за семью печатями», «волк в овечьей шкуре», «зарыть талант в землю», «не судите да не судимы будете», «всякой твари по паре», «заблудшая овца».
— Мы часто слышим эти слова в воскресной школе, — опередила меня Ксения.
— Конечно, ведь все они из Евангелия. Для того и создавался письменный старославянский язык, чтобы перевести на него греческие церковные книги.
Наталья Сергеевна не успела договорить, как дверь библиотеки распахнулась и в ней показались запыхавшиеся Ярослав и Георгий:
— А! Вот вы где прячетесь! А мы думали, вы сбежали с уроков!
— Заходите, заходите! Веселее будет, — Наталья Сергеевна предложила ребятам место на кожаном диване и продолжила разговор.
— Когда-то русский народ не имел письменности и потому не мог прославлять Бога на своем языке. И тогда Бог устроил так, что два брата, два великих учителя составили для славян такой письменный язык. Вы, конечно же, знаете, о каких знаменитых братьях я говорю?
И тут неожиданно заговорил Ярослав, из которого обычно на уроке слова не вытянешь.
— Это святые равноапостольные Кирилл и Мефодий. Недавно был их праздник, День славянской письменности. Мне папа много о нём рассказывал. Интереснее всего его отмечают болгары. Они чествуют создателей славянской азбуки (кириллицы), устраивают викторины знаний, у них есть даже общешкольный гимн Кириллу и Мефодию. А в Македонии День святых солунских братьев начинается с утреннего турнира по мини-футболу среди школьников…
Неожиданно прозвенел звонок, но мы так заинтересовались беседой, что уходить не хотелось.
— Наведывайтесь почаще в библиотеку, я всегда рада вас видеть, — внимательно и ласково взглянула на нас Наталья Сергеевна, включая компьютер. Она уже думала, видимо, о своей работе, и мы нехотя отправились на второй этаж в кабинет номер двадцать два.
— И всё-таки у меня в голове не укладывается, как могли два человека создать письменность для целого народа? И столько ещё народов ею пользуются! — Ксения на мгновение остановилась.
— Да они же очень образованные люди были, не то что мы! А самое главное — без молитвы ничего не делали. Им Бог помогал, — дружелюбно усмехнулся Ярослав и помчался вверх по мраморной лестнице со скоростью ветра.


В гости к батюшке Филофею
— Мама, пойдём к батюшке Филофею, пойдём, ну пожалуйста! — не отпускала Полина мамину руку. Так ей хотелось снова попасть в чудесный Троицкий монастырь.
— Хорошо, Полюша, только не сегодня, — озабоченно ответила мама. Ей было о чём беспокоиться. Дедушка в деревне один остался, ноги его совсем не слушаются, а выхода никакого нет. Не хочет к дочери в город — и всё тут. Совсем беспомощный дедушка — один, зимой. Что делать?
— Ну мамочка, пойдем сегодня, пожалуйста! Там золотые мухи в сказочных теремах, цветы такие… заморские. Помнишь, какой от них аромат?
— Какие мухи? Что ты говоришь, Полина?
— Золотые — в расписных теремах, которые мёд дают. Мне так хочется ещё разочек вокруг высокого храма погулять. А потом к батюшке Филофею зайдём. Ни в одном храме такого Филофея нет, — серьёзно ответила Полина.
— Не мухи, а пчёлы, — улыбнулась мама, — только какие же там сейчас пчёлы — январь уж вовсю идёт. Ульи пустые стоят.
— Ну все равно, мамочка, пойдём, там купола так светятся. А когда-то, ты рассказывала, они почти чёрными были… Пойдём, посмотрим на огромный собор. Может, хоть одну пчёлку да увидим.
— Ладно, уговорила ты меня, Полина. Нам ведь и в самом деле погулять нужно. Такая замечательная погода стоит. Вся набережная в снегу, и на Туре лёд снежным одеялом накрыт, солнышко. В крещенские морозы, может быть, нам из дому с тобой и не выбраться. Собирайся, едем! — сказала наконец мама. — Но с условием, если не будешь торопить меня из собора домой. Нужно хорошо помолиться сегодня.
Четырнадцатый мчался как никогда быстро. «Наверно, водитель раньше работал в цирке, гонял под куполом на мотоцикле внутри огромного шара», — думала Полина, едва успевая разглядеть кормящихся голубей, бегущую мимо остановки собаку с хозяином на поводке, рабочих, меняющих рекламные щиты, играющих в снежки мальчишек.
Автобус остановился около Строительной академии. И мама с дочкой неторопливо пошли вдоль берега реки. Какая красота кругом! На купола смотреть невозможно — так они пылают на солнце.
— Видишь, мама, я же говорила! Как они светятся! Мне от радости хочется петь!
Девочка перекрестилась перед большими воротами.
— У-у, какие сугробы… Где же вы, мои цветочки? — Полина увидела, что зима не пощадила цветов даже на монастырской земле. А где же терема? Ульи стояли добротными княжескими палатами, но не было в них никаких признаков жизни.
— Жалко, — сказала девочка, — ну, пойдём к батюшке Филофею.
В храме мама купила несколько тоненьких свечек себе и одну большую — Полине.
— Помолись за дедушку, — тихо и как-то особенно мягко сказала она, — святые любят, когда дети просят их о чём- нибудь добром. Только, конечно, если просят они от чистого сердца.
— Разве сердце бывает нечистым — оно же у нас внутри? — удивилась Полина.
«Скоро ребёнку на исповедь, почти отроковица уже, а я ей о чистом сердце не рассказала», — огорчилась мама и отошла с девочкой в дальний уголок собора.
— Сердце, Полина, чистое у человека тогда бывает, когда он мирный и никакой сердитости или хитрости в нём нет. Помнишь, в начале службы поют: «Блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят»? — мама посмотрела на Полину внимательно, словно пытаясь заглянуть ей в самое сердце.
— Мама, я что-то не понимаю, как сердце чистить можно?
— Нужно стараться не слушать плохие мысли, если они в голову приходят. Захочется, например, позавидовать — ты сразу: «Что за глупости! У Бога всем всего хватит. Он Сам знает, кому и что нужно». А если уж немного позавидовала, проси у Бога прощения. Так и монахи делают… Ну, пойдём, дома поговорим ещё о чистом сердце.
Но Полина не последовала за мамой, а устроилась на краешке скамьи и задумалась. «Ладно, теперь буду повнимательней. А вот вчера… вчера, ой, как рассердилась я на Серафима за то, что он мне точилку сломал. Всё, прощаю! С кем не бывает. Главное, чтобы батюшка Филофей меня услышал», — вздохнула она, подошла к высокому подсвечнику и оказалась перед батюшкой Филофеем…
— Полина, я тебя потеряла, разве так можно! — зашептала мама, когда наконец встретила девочку у самого выхода из заполненного народом придела. — Пойдём домой.
Пока они добрались до своего микрорайона, уже стемнело.
Почти в это же время Полинин папа возвращался с работы и недалеко от Троицкого собора остановился в пробке. Вдруг в воротах старого деревянного дома он увидел хроменького старичка — такого маленького и беззащитного среди высоких сугробов… И загорелось в его сердце непреодолимое желание развернуться и ехать как можно скорее в Луговую. Ведь там остался одинокий Полинин дедушка. Может быть, у него и хлеба уже нет. Папа взглянул на часы и, решительно развернув «Тойоту» на первом повороте, помчал в сторону аэропорта.
— Что-то наш папа долго не появляется, — забеспокоилась мама, но в это время раздался звонок.
— Привет вам из Луговой! — послышался в трубке весёлый родной голос. — А мы с дедушкой в город собираемся, теперь нам вчетвером некогда скучать будет.


Примечания
1

Лилия Кулешова — поэт, член Союза писателей России (г. Челябинск), автор многих книг православных поэм и стихотворений, в том числе и о святых Царственных мучениках.
2
Священник — отец Иоанн Рябухин.