Первый парень на деревне
Л. К. Иванов
ПРОФУКАННЫЙ ОРДЕН ДЯДИ CАШИ
К 65-летию Победы
Есть на Вологодчине, на берегу огромного по размерам Белого озера в живописном сосновом лесу село с поэтическим названием Липин Бор. Здесь совсем еще юным начинал я работать корреспондентом районной газеты «Волна», здесь были у меня романтические приключения, была любовь. Но эти места дороги мне еще и тем, что на краю сельского кладбища, откуда виден пологий берег уходящего за горизонт действительно белого озера, под скромной железной пирамидкой покоится прах дяди Саши – родного брата моего отца, капитана первого ранга, кавалера нескольких боевых орденов – Александра Владимировича Беспалова.
Прослужив почти всю свою жизнь в Заполярье, выйдя в отставку после шестидесяти, купил он на самой окраине села небольшой домик с видом на озеро и обосновался в нем доживать свой век. Много раз пытался я написать о нем, о боях, за которые был награжден орденами, но он всегда только отмахивался от моих расспросов: «Да отвяжись ты! Тебе что, больше писать не о чем?»
Заядлый охотник и рыбак, он в компании мог часами рассказывать о том, как ловили хариуса, как охотились на гусей, как ходили на медведя, и никогда ни за каким застольем не вспоминал о войне, о своей, надо полагать, нелегкой службе. Похоже, в его доме эта тема была вообще как бы запретной, потому что и жена его, тетя Люся, умершая много раньше, о службе мужа не вспоминала. И только по отрывочным разговорам я знал, что за время войны на дядю Сашу два раза приходила похоронка, а в бане видел, что его тело было во многих местах отмечено шрамами пулевых и осколочных ранений.
Здоровьем он обладал отменным. Никогда ни на что не жаловался. В компании, даже уже когда перевалило далеко за семьдесят, мог запросто осушить бутылку водки, после чего лицо его становилось багровым, а морская враскачку походка – более твердой. Он никогда не страдал похмельем и всегда помнил даже мельчайшие подробности обильного застолья, никогда не теряя над собой контроля.
Друзьями его были райвоенком, начальник милиции и главный врач районной больницы. С ними он бывал на охоте, к нему на окраину села нередко приезжали они отвести душу и расслабиться после работы. И вот однажды во время такого «мальчишника» я и узнал, что были у моего героического дяди в годы войны и серьезные проблемы.
Военком, наполнив в очередной раз стопки и желая показать свою осведомленность, произнес тост: «Александр Владимирович, давай выпьем за твою звезду, которую ты профукал. А если уж совсем точно – просрал».
Дядя Саша как-то дернулся, за столом воцарилась неловкая пауза.
– Эх, Колька-Колька!.. – вздохнул дядя Саша и как-то сразу сник, опустил в раздумье голову.
Поняв свою непростительную оплошность, глупость, неучтивость по отношению к старому моряку, которого постоянно на разных торжественных собраниях усаживал рядом с собой в президиумах, водил на встречи со старшеклассниками, майор заизвинялся:
– Прости дурака, Александр Владимирович!
– Да ладно... Чего уж там. Держи краба! – дядя Саша протянул через стол руку с растопыренными согнутыми пальцами для морского рукопожатия – «подержать краба», а глазах его стояли слезы. До этого я видел у него слезы только на похоронах жены, с которой прожили они больше тридцати лет и которая из-за сахарного диабета не сумев родить детей, уйдя преждевременно из жизни, оставила его одного.
Много позднее, уже на похоронах самого дяди Саши, от военкома я и узнал, что, оказывается, еще в самом начале войны получил мой дядя свой первый орден Красной Звезды. Но в военное лихолетье был не только героизм, было и легкомыслие, и мальчишество даже у старших офицеров. Обмыл мой дядя с друзьями как следует свои орден, а после изрядной дозы выпитого потянуло моряков на «подвиги», и решили они с другом, командиром торпедного катера, с военной базы из Полярного рвануть к девочкам в Мурманск.
Только далеко от причала уйти гулякам не удалось. Похмелье было горьким – трибунал. Мой дядя, капитан третьего ранга, был разжалован в матросы с лишением правительственных наград и направлен в штрафной батальон морской пехоты.
В первом же десанте, когда корабли на полном ходу приближались к берегу, убило командира, раненый штрафник, еще пару недель назад бывший капитаном боевого корабля, встал за штурвал, под шквальным огнем довел морского охотника до берега и вместе со своими бросился в атаку.
Через двое суток его, истекающего кровью, с распоротым осколком мины животом подобрал местный житель – лопарь, народными средствами оказал первую помощь, потом доставил в госпиталь. А тем временем на него уже ушла домой первая похоронка.
Выживший, оправившийся от тяжелого ранения, как тогда говорили, кровью смывший свой позор, разжалованный в матросы боевой офицер по новой начал свою военную карьеру. Чего там у него на войне было больше, трезвого расчета или лихой бесшабашной удали, не знаю. Только счастье ему несомненно сопутствовало все время. Стал он снова, во второй раз в своей жизни, лейтенантом, капитан-лейтенантом, закончил войну опять, как и начал ее, капитаном третьего ранга, получил еще два ордена Красной Звезды, орден Боевого Красного Знамени, несколько боевых медалей. Из разговоров со многими ветеранами знаю, что просто такие награды не давались. Для награждения ими требовалось совершить исключительный по храбрости и значимости подвиг.
Какими были эти подвиги, за которые получил свои ордена дядя Саша, мне так и не довелось узнать. На все мои расспросы он все так же отмахивался: «Да отстань ты, писатель. Давай я тебе лучше расскажу, как мы за хариусами в Полярном ездили. Вот это было здорово!» Он с полуслова «заводился» и с горящими глазами начинал описывать, как ловили они этих самых неведомых мне хариусов, как, попав на крючок, бились в быстрой воде сильные рыбы, о которых я и до сего дня знаю только из его рассказов.
Таким азартным рассказчиком о рыбалке и охоте он и остался в моей памяти. Вот сидит он за праздничным столом в своем парадном мундире, тяжелом от наград и различных почетных и памятных знаков, алеет лицом от выпитой водки и ведет живописное повествование о какой-нибудь очередной рыбацкой удаче.
Уже три десятка лет отделяют меня от него живого и тысячи километров от его могилы. Раньше за могилами ветеранов ухаживали местные школьники, к Дню Победы возлагали к надгробиям цветы. Сохранились ли эти добрые традиции в том далеком вологодском селе с красивым названием Липин Бор/ Или, не стало пионеров и некому теперь отдать дань памяти нашим ветеранам? Или, пересматривая ценности, мы стали подвергать сомнениям и ратные заслуги наших отцов и дедов? Ищем в их биографиях что-то такое, затмевающее их подвиги?
Что касается лично меня, после того, как узнал я от военкома о проступке, по военным меркам – преступлении моего дяди, мне он стал даже как-то ближе, роднее, человечнее. Я понял, что ту войну выиграли люди с простыми человеческими слабостями, такие же, как и мы. А значит, мы можем, если потребуется, быть такими же, как они. Точно так же совершать бесшабашные глупости и точно так же смело смотреть в глаза смерти, что позднее может быть названо подвигом.
Л. К. Иванов
ПРОФУКАННЫЙ ОРДЕН ДЯДИ CАШИ
К 65-летию Победы
Есть на Вологодчине, на берегу огромного по размерам Белого озера в живописном сосновом лесу село с поэтическим названием Липин Бор. Здесь совсем еще юным начинал я работать корреспондентом районной газеты «Волна», здесь были у меня романтические приключения, была любовь. Но эти места дороги мне еще и тем, что на краю сельского кладбища, откуда виден пологий берег уходящего за горизонт действительно белого озера, под скромной железной пирамидкой покоится прах дяди Саши – родного брата моего отца, капитана первого ранга, кавалера нескольких боевых орденов – Александра Владимировича Беспалова.
Прослужив почти всю свою жизнь в Заполярье, выйдя в отставку после шестидесяти, купил он на самой окраине села небольшой домик с видом на озеро и обосновался в нем доживать свой век. Много раз пытался я написать о нем, о боях, за которые был награжден орденами, но он всегда только отмахивался от моих расспросов: «Да отвяжись ты! Тебе что, больше писать не о чем?»
Заядлый охотник и рыбак, он в компании мог часами рассказывать о том, как ловили хариуса, как охотились на гусей, как ходили на медведя, и никогда ни за каким застольем не вспоминал о войне, о своей, надо полагать, нелегкой службе. Похоже, в его доме эта тема была вообще как бы запретной, потому что и жена его, тетя Люся, умершая много раньше, о службе мужа не вспоминала. И только по отрывочным разговорам я знал, что за время войны на дядю Сашу два раза приходила похоронка, а в бане видел, что его тело было во многих местах отмечено шрамами пулевых и осколочных ранений.
Здоровьем он обладал отменным. Никогда ни на что не жаловался. В компании, даже уже когда перевалило далеко за семьдесят, мог запросто осушить бутылку водки, после чего лицо его становилось багровым, а морская враскачку походка – более твердой. Он никогда не страдал похмельем и всегда помнил даже мельчайшие подробности обильного застолья, никогда не теряя над собой контроля.
Друзьями его были райвоенком, начальник милиции и главный врач районной больницы. С ними он бывал на охоте, к нему на окраину села нередко приезжали они отвести душу и расслабиться после работы. И вот однажды во время такого «мальчишника» я и узнал, что были у моего героического дяди в годы войны и серьезные проблемы.
Военком, наполнив в очередной раз стопки и желая показать свою осведомленность, произнес тост: «Александр Владимирович, давай выпьем за твою звезду, которую ты профукал. А если уж совсем точно – просрал».
Дядя Саша как-то дернулся, за столом воцарилась неловкая пауза.
– Эх, Колька-Колька!.. – вздохнул дядя Саша и как-то сразу сник, опустил в раздумье голову.
Поняв свою непростительную оплошность, глупость, неучтивость по отношению к старому моряку, которого постоянно на разных торжественных собраниях усаживал рядом с собой в президиумах, водил на встречи со старшеклассниками, майор заизвинялся:
– Прости дурака, Александр Владимирович!
– Да ладно... Чего уж там. Держи краба! – дядя Саша протянул через стол руку с растопыренными согнутыми пальцами для морского рукопожатия – «подержать краба», а глазах его стояли слезы. До этого я видел у него слезы только на похоронах жены, с которой прожили они больше тридцати лет и которая из-за сахарного диабета не сумев родить детей, уйдя преждевременно из жизни, оставила его одного.
Много позднее, уже на похоронах самого дяди Саши, от военкома я и узнал, что, оказывается, еще в самом начале войны получил мой дядя свой первый орден Красной Звезды. Но в военное лихолетье был не только героизм, было и легкомыслие, и мальчишество даже у старших офицеров. Обмыл мой дядя с друзьями как следует свои орден, а после изрядной дозы выпитого потянуло моряков на «подвиги», и решили они с другом, командиром торпедного катера, с военной базы из Полярного рвануть к девочкам в Мурманск.
Только далеко от причала уйти гулякам не удалось. Похмелье было горьким – трибунал. Мой дядя, капитан третьего ранга, был разжалован в матросы с лишением правительственных наград и направлен в штрафной батальон морской пехоты.
В первом же десанте, когда корабли на полном ходу приближались к берегу, убило командира, раненый штрафник, еще пару недель назад бывший капитаном боевого корабля, встал за штурвал, под шквальным огнем довел морского охотника до берега и вместе со своими бросился в атаку.
Через двое суток его, истекающего кровью, с распоротым осколком мины животом подобрал местный житель – лопарь, народными средствами оказал первую помощь, потом доставил в госпиталь. А тем временем на него уже ушла домой первая похоронка.
Выживший, оправившийся от тяжелого ранения, как тогда говорили, кровью смывший свой позор, разжалованный в матросы боевой офицер по новой начал свою военную карьеру. Чего там у него на войне было больше, трезвого расчета или лихой бесшабашной удали, не знаю. Только счастье ему несомненно сопутствовало все время. Стал он снова, во второй раз в своей жизни, лейтенантом, капитан-лейтенантом, закончил войну опять, как и начал ее, капитаном третьего ранга, получил еще два ордена Красной Звезды, орден Боевого Красного Знамени, несколько боевых медалей. Из разговоров со многими ветеранами знаю, что просто такие награды не давались. Для награждения ими требовалось совершить исключительный по храбрости и значимости подвиг.
Какими были эти подвиги, за которые получил свои ордена дядя Саша, мне так и не довелось узнать. На все мои расспросы он все так же отмахивался: «Да отстань ты, писатель. Давай я тебе лучше расскажу, как мы за хариусами в Полярном ездили. Вот это было здорово!» Он с полуслова «заводился» и с горящими глазами начинал описывать, как ловили они этих самых неведомых мне хариусов, как, попав на крючок, бились в быстрой воде сильные рыбы, о которых я и до сего дня знаю только из его рассказов.
Таким азартным рассказчиком о рыбалке и охоте он и остался в моей памяти. Вот сидит он за праздничным столом в своем парадном мундире, тяжелом от наград и различных почетных и памятных знаков, алеет лицом от выпитой водки и ведет живописное повествование о какой-нибудь очередной рыбацкой удаче.
Уже три десятка лет отделяют меня от него живого и тысячи километров от его могилы. Раньше за могилами ветеранов ухаживали местные школьники, к Дню Победы возлагали к надгробиям цветы. Сохранились ли эти добрые традиции в том далеком вологодском селе с красивым названием Липин Бор/ Или, не стало пионеров и некому теперь отдать дань памяти нашим ветеранам? Или, пересматривая ценности, мы стали подвергать сомнениям и ратные заслуги наших отцов и дедов? Ищем в их биографиях что-то такое, затмевающее их подвиги?
Что касается лично меня, после того, как узнал я от военкома о проступке, по военным меркам – преступлении моего дяди, мне он стал даже как-то ближе, роднее, человечнее. Я понял, что ту войну выиграли люди с простыми человеческими слабостями, такие же, как и мы. А значит, мы можем, если потребуется, быть такими же, как они. Точно так же совершать бесшабашные глупости и точно так же смело смотреть в глаза смерти, что позднее может быть названо подвигом.