Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
ВЕХОВУХА — АНГЕЛ ЗЕМНОЙ
Как в самом деле происходит в нашей жизни, если мы видим только то, что мы видим или, чаще всего, что хотим видеть? И вообще куда мы смотрим и что мы видим? Везде и всегда походя, в спешке, мимоходом, хотя бывают редкие моменты прозрения, когда со звездами хочется поговорить и люди вокруг предстают существами свыше.
Почти каждый раз, когда иду от остановки автобуса или из магазина переулком, вижу бабку Ангелину. Сидит возле своей калитки на лавочке, зимой и летом в валенках с галошами. Здороваемся, перебрасываемся несколькими фразами — бабка говорливая, забавная, любит всякие прибаутки и часто коверкает слова.
— Левизерь этот не могу смотреть, одна мельтешня, — говорит.
Дочка у нее работала “скачихой (ткачихой) на конвойном конбинате” (на комвольном), но вот лет пять назад ее сбила машина, и бабка осталась совершенно одна.
— Вой, не вой, никто не придет, одна, как тычка, — жалуется она мне всякий раз. — Велик свет, да тесен, не нашлось места доче моей.
А тут недавно узнал, что бабка Ангелина — самая старая во всем нашем поселке. Ей оказывается за девяноста, наверно, ее поэтому и зовут односельчане ангелом земным.
Шел после душного автобуса, наслаждался чистотой и легкостью весеннего воздуха. Сидит на лавочке, как всегда. И мне захотелось подсесть рядом.
— Седни дремота, — отвечает на мое приветствие.
И я не сразу догадываюсь, что это она говорит о погоде. Небо и правда пасмурное, но тепло, весна берет свое. Почки на березах потемнели, вот-вот лопнут и начнут распускаться. И верно, все в природе дремлет.
Дремота.
Возле магазина я только что слышал разговор двух старух про ангела земного, спрашиваю:
— Сколько же тебе лет?
— Да я сбилась с годов, милок, — говорит со вздохом. — Девяносто третий идет, поди. А мне ничего теперьча не надо. Логово для смерти мне надо.
Смотрю в глаза — голубизна их поразительна. И испуг радости в них, что вот все еще жива, сама себя обихаживаю, в огороде копаюсь помаленьку, просветленная грусть, и невинная старческая мудрость, и усталый восторг, и… трудно оторваться от них, словно в небесную неведомую глубь уходишь. Щеки слегка румянятся, они округлились, как у младенца, и лицо в цветастом платке сияет ангельской добротой — действительно ангел земной! Удивительна эта тайна человеческого бытия, когда и имя, и облик, и дух исходят от Бога и Богу служат. И еще один дар дается Богом таким людям — они не стареют ни телом, ни душой.
Насколько я помню, бабка ничуть не постарела, только вот руки сморщились, пальцы искривились — изработались руки. Таких в народе зовут вековухами.
Радость, душевный восторг испытал, словно другой мир открылся, пока побыл рядом с этим человеком, при встрече с которым раньше всегда почему-то проходил мимо.
Но бабка вернула меня к обыденным земным делам.
— Не привезли хлеб-то? — спрашивает.
— Нет еще.
— Вчера не взяла, вижу — солоделый, сокалистый, раз укусишь — беги за дохтором.
И я не сразу соображаю: “сокалистый” — что это такое? И туг же меня осеняет — с окала, значит, в раскаленной, но не жаркой печи пекли.
А когда я встаю, чтобы уйти, просит:
— Ты бы купил мне марли метров пяток, если увидишь, говорят, в городу теперя продают, грыжа замучила, мондаж хочу сшить. Всю войну таскала мешки на сушилке, грузили подводы, машины, вот и надорвалась.
“Что ж, заказ поступил, надо, выходит, выполнять”, - раздумывал, шагая переулком к своему дому.
Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
ВЕХОВУХА — АНГЕЛ ЗЕМНОЙ
Как в самом деле происходит в нашей жизни, если мы видим только то, что мы видим или, чаще всего, что хотим видеть? И вообще куда мы смотрим и что мы видим? Везде и всегда походя, в спешке, мимоходом, хотя бывают редкие моменты прозрения, когда со звездами хочется поговорить и люди вокруг предстают существами свыше.
Почти каждый раз, когда иду от остановки автобуса или из магазина переулком, вижу бабку Ангелину. Сидит возле своей калитки на лавочке, зимой и летом в валенках с галошами. Здороваемся, перебрасываемся несколькими фразами — бабка говорливая, забавная, любит всякие прибаутки и часто коверкает слова.
— Левизерь этот не могу смотреть, одна мельтешня, — говорит.
Дочка у нее работала “скачихой (ткачихой) на конвойном конбинате” (на комвольном), но вот лет пять назад ее сбила машина, и бабка осталась совершенно одна.
— Вой, не вой, никто не придет, одна, как тычка, — жалуется она мне всякий раз. — Велик свет, да тесен, не нашлось места доче моей.
А тут недавно узнал, что бабка Ангелина — самая старая во всем нашем поселке. Ей оказывается за девяноста, наверно, ее поэтому и зовут односельчане ангелом земным.
Шел после душного автобуса, наслаждался чистотой и легкостью весеннего воздуха. Сидит на лавочке, как всегда. И мне захотелось подсесть рядом.
— Седни дремота, — отвечает на мое приветствие.
И я не сразу догадываюсь, что это она говорит о погоде. Небо и правда пасмурное, но тепло, весна берет свое. Почки на березах потемнели, вот-вот лопнут и начнут распускаться. И верно, все в природе дремлет.
Дремота.
Возле магазина я только что слышал разговор двух старух про ангела земного, спрашиваю:
— Сколько же тебе лет?
— Да я сбилась с годов, милок, — говорит со вздохом. — Девяносто третий идет, поди. А мне ничего теперьча не надо. Логово для смерти мне надо.
Смотрю в глаза — голубизна их поразительна. И испуг радости в них, что вот все еще жива, сама себя обихаживаю, в огороде копаюсь помаленьку, просветленная грусть, и невинная старческая мудрость, и усталый восторг, и… трудно оторваться от них, словно в небесную неведомую глубь уходишь. Щеки слегка румянятся, они округлились, как у младенца, и лицо в цветастом платке сияет ангельской добротой — действительно ангел земной! Удивительна эта тайна человеческого бытия, когда и имя, и облик, и дух исходят от Бога и Богу служат. И еще один дар дается Богом таким людям — они не стареют ни телом, ни душой.
Насколько я помню, бабка ничуть не постарела, только вот руки сморщились, пальцы искривились — изработались руки. Таких в народе зовут вековухами.
Радость, душевный восторг испытал, словно другой мир открылся, пока побыл рядом с этим человеком, при встрече с которым раньше всегда почему-то проходил мимо.
Но бабка вернула меня к обыденным земным делам.
— Не привезли хлеб-то? — спрашивает.
— Нет еще.
— Вчера не взяла, вижу — солоделый, сокалистый, раз укусишь — беги за дохтором.
И я не сразу соображаю: “сокалистый” — что это такое? И туг же меня осеняет — с окала, значит, в раскаленной, но не жаркой печи пекли.
А когда я встаю, чтобы уйти, просит:
— Ты бы купил мне марли метров пяток, если увидишь, говорят, в городу теперя продают, грыжа замучила, мондаж хочу сшить. Всю войну таскала мешки на сушилке, грузили подводы, машины, вот и надорвалась.
“Что ж, заказ поступил, надо, выходит, выполнять”, - раздумывал, шагая переулком к своему дому.