Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
БОМБА ПОД СЕБЯ
У Вениамина Петровича Лаптева стали красть дрова. Заметил он не сразу. Февральской оттепелью с поленницы у изгороди согнало грядку снега, и она, поленница, помаленьку начала оседать, будто усыхала. Когда приметил однажды утром, сказал стоящему рядом псу:
— Воруют наши дровишки. Разбой, и ты ни хрена не следишь.
По вечерам начал сам следить: включит телевизор, шторку одного окна оставит открытой, поглядывает — в окно, правда, реже, потому что от телевизора трудно оторваться. Идет такой мордобой, что, гляди, выскочат с экрана сюда, в избу, и начнут…
Но все равно на второй вечер заметил его, вора. Он нес по переулку на горбу связку дров — его дрова! А он — это Санька Хромой. Вообще-то фамилия у него — Криволапов. Но в поселке его все звали Хромым, так как он на самом деле слегка прихрамывал.
Разбой минут пять назад все-таки учуял вора, взбрехнул пару раз. На Разбоя Вениамин Петрович цыкнул, из избы не выпустил. Зато сам хотел выскочить, крикнуть Саньке вдогонку: “Откуда дровишки, подлюка, тащишь?” — но тот уже скрылся за поворотом переулка, где изба его.
Отцы их дружили, в один день вернулись с фронта в сорок пятом. Санькин отец был мастеровым человеком, знали его во всей округе: он бондарничал, лодки-долблянки ладил, брички, ходки, кошевки делал — от заказов отбою не было. А вот сын вышел выродком, пустоболом и вором. Вениамин Петрович часто вспоминал, как они играли в детстве в чику, в зоску, в лапту-боталки. В молодости, правда, общались редко. В молодости Санька отсидел лет пять — за воровство же. А после смерти отца закуролесил, забичевал, запил. Растранжирил весь отцовский инструмент и все нажитое променял на водку. Жена с двумя ребятишками сбежала к родителям, привел курвеху из города. Допьянствовали до того, что картошку нынче заморозили. И вот дрова пошел по поселку красть.
“Ну погоди, Саня, я тебе устрою теплую жись”, - погрозил кулаком в темное стекло Вениамин Петрович.
На следующий день он решил ехать в город, чтобы утром получить пенсию и вернуться. Послеобеденной электричкой приехала жена. Без присмотра они не оставляли родительский дом.
Держали кур, кролов — тоже догляд нужен. На кролов осенью было нападение, выследили, может, тот же Санька, когда они оба уехали — и шести кроликов не досчитались, хоть и Разбой находился во дворе. Веселая жизнь на село пришла, тянут все кому не лень и все подряд. А давно ли в деревнях даже замков на дверях никто не вешал?!.
Все утро Вениамин Петрович провозился с поленом, просверлил центровкой дырку в торце, разделал ее, чтобы вплотную вошел патрон с порохом. Потом аккуратно заделал дыру, затер углем. Патрон засыпал порохом больше чем наполовину, заткнул плотно ватой. И положил полено на место, поближе к калитке.
А вспомнил о нем, о полене, уже при въезде в город, ругнул себя: почему он не предупредил жену? Вдруг она вздумает взять дров на протопку именно оттуда — вот будет фокус!.. Закрутился в делах, кроликов торопился ободрать. Выходит, себе бомбу приготовил.
Вечером в городской квартире смотрел телевизор. Смотрел, а сам рисовал картины: жена, затопит завтра утром печь, разгорятся дрова…
О полене с патроном рассказал сыну и невестке. Сын сразу “оценил” полено, предложил завтра рано утром съездить и предупредить мать.
Вениамин Петрович подумал и отсоветовал: ладно, мол, обойдется, чего гонять “КАМАЗ” туда-обратно за пятьдесят километров, после обеда сам приедет. Отсоветовал и ночь без сна промаялся. Лежал и картины одна другой ярче… Иногда задремывал на какие-то минуты и тут же просыпался, вздрагивал от тех же картин: видел всю избу в огне, из окон валит дым, в небо летят кирпичи. А в другой раз привиделось и того чище: вдруг над крышей поднялась русская печь, из трубы пламя полощется, а на печи сидит и плачет жена…
После этого сна Вениамин Петрович встал, сел у окна, курил в открытую форточку и больше не ложился.
А утром дождался пенсию, собрал сумку, забежал в магазин, прикупил продуктов и — на вокзал. Хорошо подгадал к почтово-багажному, уговорил проводника, сунул ему в руку пять тысяч.
Домой чуть ли не вбежал, жену напугал, глядь у печки беремя березовых дров и среди всех — то самое полено!.. Он бережно поднял его, поцеловал в торец. И только потом все объяснил жене.
— А я задумала протопить русскую и постряпать шанег, сегодня же День Советской Армии.
— День защиты Отечества, — поправил Вениамин Петрович.
— Да я по-новому не хочу называть.
— А почему в сарае не взяла дров?
— Так там осиновое гнилье осталось, чего им натопишь?
И Вениамин Петрович подивился совпадениям и случайностям жизни, и они пошли и положили полено на место. Вениамин Петрович поставил на торце маленький крестик.
— А вечером сел на дежурство,
Утром заставил жену проверить — полено! — полено лежало на месте.
Да, Санька Хромой, похоже, вчера не приходил.
Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
БОМБА ПОД СЕБЯ
У Вениамина Петровича Лаптева стали красть дрова. Заметил он не сразу. Февральской оттепелью с поленницы у изгороди согнало грядку снега, и она, поленница, помаленьку начала оседать, будто усыхала. Когда приметил однажды утром, сказал стоящему рядом псу:
— Воруют наши дровишки. Разбой, и ты ни хрена не следишь.
По вечерам начал сам следить: включит телевизор, шторку одного окна оставит открытой, поглядывает — в окно, правда, реже, потому что от телевизора трудно оторваться. Идет такой мордобой, что, гляди, выскочат с экрана сюда, в избу, и начнут…
Но все равно на второй вечер заметил его, вора. Он нес по переулку на горбу связку дров — его дрова! А он — это Санька Хромой. Вообще-то фамилия у него — Криволапов. Но в поселке его все звали Хромым, так как он на самом деле слегка прихрамывал.
Разбой минут пять назад все-таки учуял вора, взбрехнул пару раз. На Разбоя Вениамин Петрович цыкнул, из избы не выпустил. Зато сам хотел выскочить, крикнуть Саньке вдогонку: “Откуда дровишки, подлюка, тащишь?” — но тот уже скрылся за поворотом переулка, где изба его.
Отцы их дружили, в один день вернулись с фронта в сорок пятом. Санькин отец был мастеровым человеком, знали его во всей округе: он бондарничал, лодки-долблянки ладил, брички, ходки, кошевки делал — от заказов отбою не было. А вот сын вышел выродком, пустоболом и вором. Вениамин Петрович часто вспоминал, как они играли в детстве в чику, в зоску, в лапту-боталки. В молодости, правда, общались редко. В молодости Санька отсидел лет пять — за воровство же. А после смерти отца закуролесил, забичевал, запил. Растранжирил весь отцовский инструмент и все нажитое променял на водку. Жена с двумя ребятишками сбежала к родителям, привел курвеху из города. Допьянствовали до того, что картошку нынче заморозили. И вот дрова пошел по поселку красть.
“Ну погоди, Саня, я тебе устрою теплую жись”, - погрозил кулаком в темное стекло Вениамин Петрович.
На следующий день он решил ехать в город, чтобы утром получить пенсию и вернуться. Послеобеденной электричкой приехала жена. Без присмотра они не оставляли родительский дом.
Держали кур, кролов — тоже догляд нужен. На кролов осенью было нападение, выследили, может, тот же Санька, когда они оба уехали — и шести кроликов не досчитались, хоть и Разбой находился во дворе. Веселая жизнь на село пришла, тянут все кому не лень и все подряд. А давно ли в деревнях даже замков на дверях никто не вешал?!.
Все утро Вениамин Петрович провозился с поленом, просверлил центровкой дырку в торце, разделал ее, чтобы вплотную вошел патрон с порохом. Потом аккуратно заделал дыру, затер углем. Патрон засыпал порохом больше чем наполовину, заткнул плотно ватой. И положил полено на место, поближе к калитке.
А вспомнил о нем, о полене, уже при въезде в город, ругнул себя: почему он не предупредил жену? Вдруг она вздумает взять дров на протопку именно оттуда — вот будет фокус!.. Закрутился в делах, кроликов торопился ободрать. Выходит, себе бомбу приготовил.
Вечером в городской квартире смотрел телевизор. Смотрел, а сам рисовал картины: жена, затопит завтра утром печь, разгорятся дрова…
О полене с патроном рассказал сыну и невестке. Сын сразу “оценил” полено, предложил завтра рано утром съездить и предупредить мать.
Вениамин Петрович подумал и отсоветовал: ладно, мол, обойдется, чего гонять “КАМАЗ” туда-обратно за пятьдесят километров, после обеда сам приедет. Отсоветовал и ночь без сна промаялся. Лежал и картины одна другой ярче… Иногда задремывал на какие-то минуты и тут же просыпался, вздрагивал от тех же картин: видел всю избу в огне, из окон валит дым, в небо летят кирпичи. А в другой раз привиделось и того чище: вдруг над крышей поднялась русская печь, из трубы пламя полощется, а на печи сидит и плачет жена…
После этого сна Вениамин Петрович встал, сел у окна, курил в открытую форточку и больше не ложился.
А утром дождался пенсию, собрал сумку, забежал в магазин, прикупил продуктов и — на вокзал. Хорошо подгадал к почтово-багажному, уговорил проводника, сунул ему в руку пять тысяч.
Домой чуть ли не вбежал, жену напугал, глядь у печки беремя березовых дров и среди всех — то самое полено!.. Он бережно поднял его, поцеловал в торец. И только потом все объяснил жене.
— А я задумала протопить русскую и постряпать шанег, сегодня же День Советской Армии.
— День защиты Отечества, — поправил Вениамин Петрович.
— Да я по-новому не хочу называть.
— А почему в сарае не взяла дров?
— Так там осиновое гнилье осталось, чего им натопишь?
И Вениамин Петрович подивился совпадениям и случайностям жизни, и они пошли и положили полено на место. Вениамин Петрович поставил на торце маленький крестик.
— А вечером сел на дежурство,
Утром заставил жену проверить — полено! — полено лежало на месте.
Да, Санька Хромой, похоже, вчера не приходил.