Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
ЗЕЛЕНОГЛАЗАЯ
От каждой получки Лыхин прикарманивал — делал он это без всяких угрызений, законно, как делали его друзья в сборочном цехе. Называли по-всякому: притырить, запистонить, зажать, заначить. Но как ни назови, без лишней десятки-другой скучновато. На полтора рубля, которые выделяла Кузьмовна ежедневно, не разгонишься. На сигареты еле выкраивалось от обеда, не говоря о пиве или о чем другом. А больше от Кузьмовны не получить, хоть тресни. Она как только услышит слово “деньги”, теряет дар речи… частично. Напрягается лицом, краснота сменяется бледностью, глаза уходят в глубину, мутнеют, если начнешь говорить или кричать. Может, даже шок там у нее получается какой, Бог ее знает.
Постоянного места, куда прятать, у Лыхина не было, да и не залеживались эти лишние рубли. В цехе клал в инструментальный шкафчик под фанерку, дома — где придется.
Однажды пришел с работы, Кузьмовна встретила тихой улыбкой — вытащила из кармана фартука мятую десятку и указала ею на кошку, лежавшую на диване в углу.
— Вот… за плинтусом… из дырочки… в боковушке. Самойлик от Капы спрятал и забыл (Самойлик — эго квартирант, с год жили, недавно съехали, квартиру получили).
— Самойлик, говоришь? Так давай я ему передам, — нашелся Лыхин. — Почти каждый день видимся в автобусе.
— Да-ы-ы… — у Кузьмовны начала отниматься речь.
“Все, пропали”- загрустил Лыхин. Что-то там должны остались, утюг Самойличиха пережгла — нет десятки…
Кузьмовна ушла на кухню, а Лыхин сел на диван, заглянул в зеленые кошкины глаза да такого ей щелчка отвесил! Все кипело внутри. И на себя разозлился: лучше тайничка не мог придумать, старый дурак!
Кошка метнулась по комнате, прыгнула было на подоконник в поисках открытой форточки, потом зашмыгала вдоль стен, запотряхивала хвостом, завертела своими глазищами.
Сильно переживал Лыхин, хотя понимал: случай, теория вероятности. С кошкой вскоре помирился, тем более, на следующий день хорошо премировали за рацпредложение — с полгода тянули, правда, мурыжили, зато… эффект! Четвертную припрятал надежно — при себе и вроде ни при себе — в туфель под стельку.
Пришел с завода как-то, а Кузьмовна опять держит в ладони бумажку и кивает на кошку.
— Ты глянь, отец… нашла где-то на улице и принесла! Смотрю: лежит возле дырочки в прихожей, сложена этак… Ну, молодец, Мура, какая умница!
Лыхин аж содрогнулся, обмяк всем телом, когда понял, что туфли-то оказывается дома, а он босоножки надел, сама же Кузьмовна посоветовала… А будь ты неладно все — так опростоволоситься!.. А тот туфель лежит на боку под вешалкой и стелька чуть-чуть оттопырена — играла Мура…
— Да-а… Мура просто молодец, — тихо вымолвил Лыхин, усаживаясь на диван.
Кузьмовна вскоре занялась чем-то в огородчике, а Лыхин, собравшись с духом, нашел в кладовке обрывок бельевой веревки, намылил его, надел плащ, сгреб Муру, уютно поместил ее на груди. И скорым шагом направился переулком за ров к пустырю.
План отмщения у него родился молниеносно, и он решил его тут же осуществить.
У раскидистой талины нашелся подходящий обломанный сук. Петлю Лыхин изготовил еще дома. Кошкину голову придерживал ладонью — она все настырней напирала на нее, чуяла, сердешная.
— Ну, что, агентка? — выговаривал Лыхин, выпрастывая кошку и стараясь нагнать на себя побольше ярости для решительного момента. — Не царапаться! Ну, ты!.. Киса, киса…
Высвободившись от кошки, Лыхин метнулся в крапиву, вскочил на бугор и, не оглядываясь, пустился напрямик по кустам и кучам мусора к обрыву.
Дома на лавочке долго не мог отдышаться, сгонял пот платком с лица. Мужики под тополями налаживались “забить козла”, крикнули — отказался, сослался на нездоровье, и в знак этого еще сильнее запахнулся в плащ, хотя на дворе было тепло, по-летнему благостно грело вечернее солнце.
“Лучше всего после такого мерзкого деля выпить,” — думал Лыхин.
Поднялся, хотел было идти в дом, и тут увидел ее, зеленоглазую. Она двигалась вдоль забора, прижимаясь вся к земле. А у самых ворот, прежде чем поднырнуть под них, навела свои глазищи, встряхнула хвостом, хотела мяукнуть, но только раскрыла красную пасть — исчезла.
“Неужели ребята играли там, в кустах…”
Лыхин снова сел. Сидел, уткнувшись в воротник плаща, унимал нехороший больной озноб в груди.
Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
ЗЕЛЕНОГЛАЗАЯ
От каждой получки Лыхин прикарманивал — делал он это без всяких угрызений, законно, как делали его друзья в сборочном цехе. Называли по-всякому: притырить, запистонить, зажать, заначить. Но как ни назови, без лишней десятки-другой скучновато. На полтора рубля, которые выделяла Кузьмовна ежедневно, не разгонишься. На сигареты еле выкраивалось от обеда, не говоря о пиве или о чем другом. А больше от Кузьмовны не получить, хоть тресни. Она как только услышит слово “деньги”, теряет дар речи… частично. Напрягается лицом, краснота сменяется бледностью, глаза уходят в глубину, мутнеют, если начнешь говорить или кричать. Может, даже шок там у нее получается какой, Бог ее знает.
Постоянного места, куда прятать, у Лыхина не было, да и не залеживались эти лишние рубли. В цехе клал в инструментальный шкафчик под фанерку, дома — где придется.
Однажды пришел с работы, Кузьмовна встретила тихой улыбкой — вытащила из кармана фартука мятую десятку и указала ею на кошку, лежавшую на диване в углу.
— Вот… за плинтусом… из дырочки… в боковушке. Самойлик от Капы спрятал и забыл (Самойлик — эго квартирант, с год жили, недавно съехали, квартиру получили).
— Самойлик, говоришь? Так давай я ему передам, — нашелся Лыхин. — Почти каждый день видимся в автобусе.
— Да-ы-ы… — у Кузьмовны начала отниматься речь.
“Все, пропали”- загрустил Лыхин. Что-то там должны остались, утюг Самойличиха пережгла — нет десятки…
Кузьмовна ушла на кухню, а Лыхин сел на диван, заглянул в зеленые кошкины глаза да такого ей щелчка отвесил! Все кипело внутри. И на себя разозлился: лучше тайничка не мог придумать, старый дурак!
Кошка метнулась по комнате, прыгнула было на подоконник в поисках открытой форточки, потом зашмыгала вдоль стен, запотряхивала хвостом, завертела своими глазищами.
Сильно переживал Лыхин, хотя понимал: случай, теория вероятности. С кошкой вскоре помирился, тем более, на следующий день хорошо премировали за рацпредложение — с полгода тянули, правда, мурыжили, зато… эффект! Четвертную припрятал надежно — при себе и вроде ни при себе — в туфель под стельку.
Пришел с завода как-то, а Кузьмовна опять держит в ладони бумажку и кивает на кошку.
— Ты глянь, отец… нашла где-то на улице и принесла! Смотрю: лежит возле дырочки в прихожей, сложена этак… Ну, молодец, Мура, какая умница!
Лыхин аж содрогнулся, обмяк всем телом, когда понял, что туфли-то оказывается дома, а он босоножки надел, сама же Кузьмовна посоветовала… А будь ты неладно все — так опростоволоситься!.. А тот туфель лежит на боку под вешалкой и стелька чуть-чуть оттопырена — играла Мура…
— Да-а… Мура просто молодец, — тихо вымолвил Лыхин, усаживаясь на диван.
Кузьмовна вскоре занялась чем-то в огородчике, а Лыхин, собравшись с духом, нашел в кладовке обрывок бельевой веревки, намылил его, надел плащ, сгреб Муру, уютно поместил ее на груди. И скорым шагом направился переулком за ров к пустырю.
План отмщения у него родился молниеносно, и он решил его тут же осуществить.
У раскидистой талины нашелся подходящий обломанный сук. Петлю Лыхин изготовил еще дома. Кошкину голову придерживал ладонью — она все настырней напирала на нее, чуяла, сердешная.
— Ну, что, агентка? — выговаривал Лыхин, выпрастывая кошку и стараясь нагнать на себя побольше ярости для решительного момента. — Не царапаться! Ну, ты!.. Киса, киса…
Высвободившись от кошки, Лыхин метнулся в крапиву, вскочил на бугор и, не оглядываясь, пустился напрямик по кустам и кучам мусора к обрыву.
Дома на лавочке долго не мог отдышаться, сгонял пот платком с лица. Мужики под тополями налаживались “забить козла”, крикнули — отказался, сослался на нездоровье, и в знак этого еще сильнее запахнулся в плащ, хотя на дворе было тепло, по-летнему благостно грело вечернее солнце.
“Лучше всего после такого мерзкого деля выпить,” — думал Лыхин.
Поднялся, хотел было идти в дом, и тут увидел ее, зеленоглазую. Она двигалась вдоль забора, прижимаясь вся к земле. А у самых ворот, прежде чем поднырнуть под них, навела свои глазищи, встряхнула хвостом, хотела мяукнуть, но только раскрыла красную пасть — исчезла.
“Неужели ребята играли там, в кустах…”
Лыхин снова сел. Сидел, уткнувшись в воротник плаща, унимал нехороший больной озноб в груди.