Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
В ПОЕЗДЕ
Тяжелая вагонная духота, заспанные, вялые лица пассажиров. Бубнит репродуктор, переговариваются картежники, пахнет арбузами, огурцами и людским потом… И хочется спать, — как хочется спать! Но от сна уже болят бока, ломит в голове.
— Десять копеек кучка, а в кучке одна штучка…
Это вошел разносчик, высокий жилистый старик в белой куртке. В руках у него плетеная корзина и огромный алюминиевый чайник.
Вагон вдруг оживает, начинается сползание с полок, расспросы, звенит мелочь.
— С мясом, с мясом пирожки! — выкрикивает старик привычным голосом. — Десять копеек кучка…
— Мне три пирожка.
— Есть какао.
— И какао, пожалуйста, стаканчик.
Старик подает что надо и продвигается дальше.
— Чай пить — себя морить. Пейте какао. Раз глотнешь — уснешь, два — не встанешь. От какао кровь густеет, голова пустеет, пузо толстеет.
Пирожки с ливером невкусные, горькие, но берут нарасхват: чего в вагоне не съесть со скуки? Да и старик уж больно занятен и деловит, не торгует, а словно раздает. Движения его темных, узловатых рук неторопливы и точны, сухое лицо с поседевшими усами кажется отрешонным и безразличным ко всему, что творится вокруг него, и только в глазах, потерявших свою былую синь и глубину, светится что-то насмешливое и старчески озорное, будто они говорят: “Мы, брат, свое дело знаем”.
— Пирожки с мясом, десять копеек кучка, а в кучке — одна штучка, — слышится его ровный бас в другом конце вагона.
Проходят минуты и вагон снова погружается в сонливое ожидание. Стучат колеса, плывут за окном столбы, будки, полустанки в тополях, стога, огороды и иногда натужно, тревожно гудит впереди электровоз.
Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
В ПОЕЗДЕ
Тяжелая вагонная духота, заспанные, вялые лица пассажиров. Бубнит репродуктор, переговариваются картежники, пахнет арбузами, огурцами и людским потом… И хочется спать, — как хочется спать! Но от сна уже болят бока, ломит в голове.
— Десять копеек кучка, а в кучке одна штучка…
Это вошел разносчик, высокий жилистый старик в белой куртке. В руках у него плетеная корзина и огромный алюминиевый чайник.
Вагон вдруг оживает, начинается сползание с полок, расспросы, звенит мелочь.
— С мясом, с мясом пирожки! — выкрикивает старик привычным голосом. — Десять копеек кучка…
— Мне три пирожка.
— Есть какао.
— И какао, пожалуйста, стаканчик.
Старик подает что надо и продвигается дальше.
— Чай пить — себя морить. Пейте какао. Раз глотнешь — уснешь, два — не встанешь. От какао кровь густеет, голова пустеет, пузо толстеет.
Пирожки с ливером невкусные, горькие, но берут нарасхват: чего в вагоне не съесть со скуки? Да и старик уж больно занятен и деловит, не торгует, а словно раздает. Движения его темных, узловатых рук неторопливы и точны, сухое лицо с поседевшими усами кажется отрешонным и безразличным ко всему, что творится вокруг него, и только в глазах, потерявших свою былую синь и глубину, светится что-то насмешливое и старчески озорное, будто они говорят: “Мы, брат, свое дело знаем”.
— Пирожки с мясом, десять копеек кучка, а в кучке — одна штучка, — слышится его ровный бас в другом конце вагона.
Проходят минуты и вагон снова погружается в сонливое ожидание. Стучат колеса, плывут за окном столбы, будки, полустанки в тополях, стога, огороды и иногда натужно, тревожно гудит впереди электровоз.