Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
ЛЮДИ И ОКНА
Наблюдаю из окна, как старушка с тремя булками хлеба в береме остановилась перед избой соседки справа. Стоит, обводит каким-то замедленным взглядом ворота, окна, палисадник. Стоит, смотрит, смотрит…
Ловлю себя на том, что и я утром, когда шел со станции, вот так же остановился перед теми окнами, стоял и смотрел.
Часто и незаметно для нашего сознания мы переносим свое настроение с людей на вещи, которые их окружали. Даже находим в них черты сходства — внешнего и внутреннего.
Окна как окна: голубые ставенки, между рамами гроздья рябины разложены, тюлевые шторки, белые задергушки — все как у всех в наших сибирских селах. Но что-то в них сейчас было такое… притягивающее, что ли. Настораживали они, словно сами по себе наблюдали мир, прислушивались к нему, напоминали. Хотя что в них, в окнах, окна как окна. Просто четыре дня назад мою соседку, ворчливую, строгую и добрую бабку Иру увезли из своей избы на кладбище. Поставили гроб на сани мужики, старушки проводили до березнячка, постояли у могилы… Мне не довелось, был в отъезде, узнал только сегодня на станции.
А может окна все еще продолжают смотреть на всех ее, хозяйкиными глазами?
Створки этих окон, когда проходил мимо, иногда распахивались настежь и оттуда, из темного квадрата, высовывалось старое неулыбчивое лицо и грубый, хрипловатый голос приглашал:
— Кросна наладила, слыш-ко, айда гляди, чево там тебе интересно. Просил ведь, вспомнила: смотрю, идешь. Дорожки буду гнать. А то писать будешь, как раньше ткали, и не знашь ни холеры…
Или сидит, бывало, у открытого окна, одна сивая голова лежит на подоконнике.
— Заверни хоть на чуток, поговорим, никто не заходит ко мне, одна и одна, как пень в лесу, говорить разучилась, язык к небу присох…
Копошилась баба Ира с зари до зари, пенсию не получала, так как многие годы проработала в колхозе и там же "надорвалась в войну на мешках". Жила с огорода, дорожки ткала — трудно жила, одиноко, часто говорила.
И вот свезли…
Дальние родственники разобрали вещички — близких никого не было у бабы Ирины. Кто-то из мужиков задавил старого кобеля, который так же хрипло, под хозяйкин голос, лаял и выл по ночам. Опустел целый мир избы.
С крыши волнистыми козырьками свисают снежные наметы, к воротам никаких следов, запорошило недавним бураном поленницу, заплот, рябину под окнами. Даже на ручке калитки — белый бугорок снегу.
Но ведь жил здесь человек? Он был. А, раз так, стало быть, он с нами.
Вот эти окна…
Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
ЛЮДИ И ОКНА
Наблюдаю из окна, как старушка с тремя булками хлеба в береме остановилась перед избой соседки справа. Стоит, обводит каким-то замедленным взглядом ворота, окна, палисадник. Стоит, смотрит, смотрит…
Ловлю себя на том, что и я утром, когда шел со станции, вот так же остановился перед теми окнами, стоял и смотрел.
Часто и незаметно для нашего сознания мы переносим свое настроение с людей на вещи, которые их окружали. Даже находим в них черты сходства — внешнего и внутреннего.
Окна как окна: голубые ставенки, между рамами гроздья рябины разложены, тюлевые шторки, белые задергушки — все как у всех в наших сибирских селах. Но что-то в них сейчас было такое… притягивающее, что ли. Настораживали они, словно сами по себе наблюдали мир, прислушивались к нему, напоминали. Хотя что в них, в окнах, окна как окна. Просто четыре дня назад мою соседку, ворчливую, строгую и добрую бабку Иру увезли из своей избы на кладбище. Поставили гроб на сани мужики, старушки проводили до березнячка, постояли у могилы… Мне не довелось, был в отъезде, узнал только сегодня на станции.
А может окна все еще продолжают смотреть на всех ее, хозяйкиными глазами?
Створки этих окон, когда проходил мимо, иногда распахивались настежь и оттуда, из темного квадрата, высовывалось старое неулыбчивое лицо и грубый, хрипловатый голос приглашал:
— Кросна наладила, слыш-ко, айда гляди, чево там тебе интересно. Просил ведь, вспомнила: смотрю, идешь. Дорожки буду гнать. А то писать будешь, как раньше ткали, и не знашь ни холеры…
Или сидит, бывало, у открытого окна, одна сивая голова лежит на подоконнике.
— Заверни хоть на чуток, поговорим, никто не заходит ко мне, одна и одна, как пень в лесу, говорить разучилась, язык к небу присох…
Копошилась баба Ира с зари до зари, пенсию не получала, так как многие годы проработала в колхозе и там же "надорвалась в войну на мешках". Жила с огорода, дорожки ткала — трудно жила, одиноко, часто говорила.
И вот свезли…
Дальние родственники разобрали вещички — близких никого не было у бабы Ирины. Кто-то из мужиков задавил старого кобеля, который так же хрипло, под хозяйкин голос, лаял и выл по ночам. Опустел целый мир избы.
С крыши волнистыми козырьками свисают снежные наметы, к воротам никаких следов, запорошило недавним бураном поленницу, заплот, рябину под окнами. Даже на ручке калитки — белый бугорок снегу.
Но ведь жил здесь человек? Он был. А, раз так, стало быть, он с нами.
Вот эти окна…