Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ


ОПОЗДАЛ…
В тот же день получения телеграммы я купил авиабилет, правда, всего на полдороги, а дальше неизвестно, чем и как добираться. На полосе, перед самым взлетом, осенил себя, как всегда, крестным знамением в надежде, что, может быть, все-таки успею похоронить брата.
До Новосибирска долетел нормально, минута в минуту. Но дальше, в справочном узнал, самолет до Красноярска будет только завтра в обед — опоздаю. Да и почти сутки надо сидеть. Кинулся на железнодорожный вокзал. Однако и там мало утешительного, хотя один из проходящих поездов приходил ровно в час дня по местному времени — была какая-то надежда. Купил билет и отбил телеграмму, чтобы подождали обязательно до двух часов. Отыскал место в тесном зале — ждать предстояло чуть ли не полсуток.
Но когда, наконец, добрался и вошел в квартиру брата, две бабки накрывали столы. Никакой телеграммы не получали.
Ее вручила старушка аж к вечеру с извинениями: отделение, объяснила она, забастовало вместе с другими почтовыми работниками, и телеграммы носить некому.
Вечером мы в неприбранной квартире племянника Олега, который жил постоянно у второй жены, много и горько философствовали за поминальными рюмками о времени. Зачем эти провалы во времени, почему оно, время, выпадает из наших рук, и мы всюду и всегда опаздываем? И если дух человека не подвластен смерти, а, значит, и времени, к чему тогда бояться смерти? Она неизбежна, начало ее — в нашем рождении. В общем, тщетная попытка проникнуть в нашу бренную суть.
На следующее утро съездили на могилу брата. В молодости, когда я жил в Красноярске, я знал это место под названием Бадалык — лысая гора, голое, выжженное солнцем взгорье — таким я его видел и помнил.
Теперь это… почти со всех сторон замкнутая огромная чаша, нет, стадион, а точнее, гигантский амфитеатр. Амфитеатр без арены, без борьбы, хотя зрители в безмолвии присутствуют, наблюдают с фотографий и портретов на крестах, памятниках и пирамидках — зрителям не нужны ни арена, ни борьба, они даже не просят участия у тех, кто ходит по аллеям. Они — молчаливые свидетели былого, навсегда ушедшего и канувшего в вечность бытия. Их сотни и сотни тысяч… и каждый день, десятками опускают в землю.
Брат обрел свое место на этой арене смерти почти на самом верху склона под раскидистой березой, на ствол которой прикрепил кто-то скворечник, чтобы по весне пели перелетные милые птахи. И я внутренне, в душе, взмолился за то, что не похоронил брата: пусть останется в сердце и в памяти моей как живой… и рядом — вот эта береза со скворечником.
Из семи братьев нас осталось теперь, выходит, трое: двое лежат в братских могилах под Москвой, а двое в разных местах лежат, как судьба распорядилась.
На обратном пути кто-то попросил остановиться у центральной аллеи, где могилы рэкетиров. Я не вышел. И из окна автобуса хорошо были видны громадные гранитные памятники с огромными полированными надгробиями, с чугунными оградками и ограждениями и разными изысками и украшениями. Господи, и здесь, на этой лысой горе, разбойники и бандиты отвоевали себе почетные, клевые места!..

* * *
Когда вернулся домой, мне захотелось в тот же день попасть в деревню и подсочить березы, чтобы напиться живительного сока, а, может, и кваску-напитку чудного заготовить. Хотя уже дорогой, наблюдая из окна купе за березами, предчувствовал, что опять опоздал: апрель везде в Сибири на редкость был буйный и солнечный. Деревья на улицах Красноярска уже выбросили листочки. И в наших краях березы на глазах темнели и почти раскрыли почки.
Сразу пошел на свою любимую поляну, окаймленную со всех сторон белыми березами. Она, поляна, напомнила мне чем-то Бадалык — лысую гору. Просто все представил в памяти вновь.
Подрубил одну березу, другую — ни капли не выдали, сухо. Сок отошел.
Рядом на взгорке кто-то срубил на дрова несколько берез. Пни покрылись пышными красными шапками, истекали соком.
Поразительно, что кровь человека и сок берез одного и того же цвета — с детства я это видел и знал, но поражаться не перестаю до сих пор.
На укромной травяной куртинке, я знал, растут адонисы. Они уже распустились, цвели множеством-множеством маленьких солнц. Первые цветы весны — первоцветы. Солнце на небе и солнышки на земле. Солнышко солнышку дает жизнь. Выкопал два корневых отростка, чтобы посадить в огороде.
Снова вернулся к красным ворохам на пнях, постоял, потрогал розовую пенную влагу — прохладную, клейкую, пряную.
Березы плакали.