Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
ХОДЫ И ВЫХОДЫ
Оставлял однокурсник ночевать — Виктор Степанович не остался, уехал за полночь. Ехать, правда, без пересадки до центра, в гостиницу "Россия".
И едва успел. На выходе, из-за спины долетел до него сдавленный, словно из преисподней, голос, предупреждавший, что через пять минут метро прекращает работу.
Шагая по длинному кривому переходу, Виктор Степанович как-то сразу ощутил в груди опустошающую слабость, даже ноги оступались, будто их подгонял кто. Представил, что вот возьмет да рухнет этот свод и останешься тут… И полная немота после грохота вагонов пугала, настораживала. Поразился он мысли: что ж, выходит, человека ко всему можно приучить — и к этому светлому, немому подземелью, и к шуму, от которого до сих пор звенит в ушах. Живет же однокурсник в квартире, где стоит сплошной гул от проходящих поездов и машин, стены дрожат, а он еще и похваляется: "Мы, москвичи…"
"Нет, в три года раз побыть и хватит", — размышлял Виктор Степанович.
И уже в который раз за эти дни командировки ему вспомнился свой поселок. Показать бы ’’москвичу" окрестности, огород, дом, увидел бы, как в открытые окна веранды впархивают любопытные синицы да воробьи, где все кругом дышит таежным ароматом. И где ночами высверкивают из густоты лесной яркие звезды, такие яркие, что кажется порой, слышен от них шелест.
А тут вместо неба — подсвеченный с боков свод — желто-синюшные, бледные неоновые полосы.
Из-за поворота этого бесконечного перехода впереди появилось трое парней. Виктор Степанович обрадовался, что встретил здесь живых людей. Когда почти поравнялись, один, тот, что был ближе в шеренге, вдруг резко отделился и преградил ему дорогу. Виктор Степанович так растерялся, что опустил голову и стал ждать. Просто стоял и ждал. Он даже почувствовал запах дыхания, смотрел на мятые джинсы, грязные кроссовки и ждал. И не выдержал, поднял голову, поправляя привычным движением руки очки. И увидел только искривленные тонкие губы — парень так же резко отстранился и зашагал к своим замедлившим ход дружкам.
"Что он хотел сделать со мной?" — спрашивал Виктор Степанович, окинув новым оценивающим взглядом три удаляющиеся фигуры и тут же внутренне весь содрогнулся от мысли: "Так они что угодно могли сделать — пырнуть ножом, содрать пиджак, забрать деньги, какие есть, избить…"
Он так разволновался, что спина вспотела. До самого выхода двигался как на ватных ногах. А когда почти поднялся по сырым, обсыпанным опилом ступеням, рядом с ним оказались двое мужчин. Один, который стоял ступенькой выше, кудлатый, мордастый, положил ему руку на плечо и оглаживающим движением попытался подхватить под локоть, как бы стараясь помочь — при этом что-то шипел или шептал. Виктор Степанович с отвращением отшвырнул руку и бросился к выходу, выскочил через вертящиеся двери на уличный простор.
От бессилия и волнения он долго не мог понять, куда ему идти, пока не уперся взглядом в знакомые очертания Колонного зала Дома Союзов.
Потревоженная память вернула лицо одного, того, кто стоял безучастно сбоку — вчера или позавчера он его видел в таком же подземном переходе, он торговал какими-то книжками, и, как заезженная пластинка, под звон мелочи, бормотал: "О пьяницах и разврат никах — тайна последнего римлянина — убийство императора…" Чем же он здесь занят?
Сыпал мелкий дождичек.
"Это что же такое происходит?" — Виктор Степанович хватал ртом воздух, ворочал головой, пытаясь отыскать кого-нибудь из прохожих, хотел даже закричать, но кругом — пустота, тут хоть закричись. Редкие машины с бешеной скоростью неслись слева по широкому, расцвеченному отраженными огнями асфальту.
Вскоре Виктор Степанович снова оказался в подземном, промозглом от сырости, переходе — тоже пустом, залитым холодным светом. Выбрался по скользким ступеням на Красную площадь. И здесь его поразила какая-то немая настороженность. Все вокруг будто затаилось до поры, до времени. Даже солдаты в темной нише Мавзолея казались неживыми, бутафорскими — этот неестественный блеск их штыков, амуниции, эта каменная притенен- ность стен сквозь раскидистость елей. И вся площадь под мутной сиреневой завесой неба в предпраздничном убранстве пугала. И красноты столько, что она давила. Даже возле лобного места слегка колыхались мокрые полотнища, густо уставленные на круглых подставках.
В последний перед гостиницей переход Виктор Степанович не стал спускаться, пошел прямиком через проезжую часть, так как машин близко не было. Да и в дрожь бросало от этих переходов.
Возле церквушки он заметил тень человека — она отделилась от белой стены из-за елки и двинулась ему навстречу. А в самый последний момент увидел и второго — он отделился от кустов с другой стороны дорожки и тоже направился к нему.
"Ну, в третий раз…" — холодея весь, лихорадочно прикидывал Виктор Степанович: куда ему деться? Хотел было повернуть обратно, но что-то заставило его приостановиться и вглядеться в совсем мальчишечье лицо того, кто только что отделился от кустов: лицо это показалось ему таким близким и кровно-родным, что он спросил со вздохом волнения:
— Ты случаем не Юра Прохоров?
— Пошел ты на х..! — хрипло выдавил из себя парень и, повернувшись, зашагал прочь.
Виктор Степанович, тяжело переставляя ноги, добрался до подъезда гостиницы, постоял, опершись о колонну: лицо все еще стояло перед глазами — эти брови вразлет, курносинка эта… Так похож на сына, именно таким он носил его в своей памяти и на единственной фотографии.
— Господи, почему же он не сознался, что это он? — шептал в волнении, освобождая от очков повлажневшие глаза. — Сын — отцу…
И успокоил себя сомнением:
"А может, она ему и не говорила обо мне, об отце, и фамилию могла сменить…"
Это он подумал о жене, о первой жене, которая сбежала пятнадцать лет назад. Он и не искал ее, потому что позор, в который она позволила себя втянуть, обрубил всякую возможность для совместного проживания. И так-то все держалось…
"И что они слоняются среди ночи, приключений ищут?.." — Виктор Степанович вгляделся в мутное пространство — кругом расцвеченная пустота, даже не верилось, что в ней может таиться что-то живое.
Сосед по номеру еще не спал, читал, лежа под ночным светильником. Виктор Степанович, стараясь не шуметь, разделся и уселся в кресло, удобно вытянув ноги на низком подоконнике.
— Ну вот! — отложил на тумбочку журнал Михаил Демьянович — так звали соседа, работал он директором леспромхоза в Коми. — Все, кончил. Дружок дал всего на два дня. Не читали роман "Тайный советник вождя"?
— Нет. Слышал, на журналы сейчас…
— Про Сталина. Любопытно, конечно. Сегодня все на Сталина валят, все беды наши, а если разобраться…
И они разговорились. У Михаила Демьяновича оказалась початая бутылка коньяка и помаленьку они ее "усидели" под московскую колбаску и апельсины.
Михаил Демьянович неохотно делился о своем леспромхозе, везде, по его словам, одна картина, треть добываемого леса гниет на складах, зато много говорил о московских сплетнях, о Ельцине, о своей дочери, которая училась в университете.
— Привез я ей в качестве подарка, значит, десять пачек стирального порошка. Она так обрадовалась и все тут же подругам раздала. Стирать-то нечем! Дожили, мать честная: в первопрестольную со стиральным порошком из Сыктывкара!..
Про "своего" сына Виктор Степанович умолчал, язык как-то не повернулся посвящать в давнюю семейную драму, хотя о всех трех "встречах" рассказал подробно, на что сосед только рукой махнул:
— Москва — бо-ольшая яма, чего тут только нет, ночью, как зверье в лесу, выползает всякая мразь поохотиться…
Легли спать уже в четвертом часу.
Михаил Демьянович быстро затих, а Виктор Степанович так и не мог уснуть, ворочался, перебирал в памяти подробности недавних ’’встреч". И самому не верилось: было ли это? И с "сыном" повидался…
Вскоре засветлело окно. Быстро развиднелось. Поднявшись повыше на подушке, он вгляделся с десятого этажа на золотистое сияние куполов Кремля — всходило солнце и лучи его коснулись крестов. В глаза входила, проникала, казалось, во все глубины тела эта радостная ярость света и форм.
Виктор Степанович задумался:
"А люди ли мы? Может, мы вовсе не те, за кого себя выдаем? Загнали в каменные клетки, в подземелья… Это рядом-то с этакой красотой! Господи, господи, куда мы идем?.."
Так он и лежал без сна, мучился в ответах, и когда он напрягал слух, сосредоточась взглядом на куполе самой высокой колокольни, ему казалось, что до него долетал тихий малиновый звон.
Сергей Шумский
НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
ХОДЫ И ВЫХОДЫ
Оставлял однокурсник ночевать — Виктор Степанович не остался, уехал за полночь. Ехать, правда, без пересадки до центра, в гостиницу "Россия".
И едва успел. На выходе, из-за спины долетел до него сдавленный, словно из преисподней, голос, предупреждавший, что через пять минут метро прекращает работу.
Шагая по длинному кривому переходу, Виктор Степанович как-то сразу ощутил в груди опустошающую слабость, даже ноги оступались, будто их подгонял кто. Представил, что вот возьмет да рухнет этот свод и останешься тут… И полная немота после грохота вагонов пугала, настораживала. Поразился он мысли: что ж, выходит, человека ко всему можно приучить — и к этому светлому, немому подземелью, и к шуму, от которого до сих пор звенит в ушах. Живет же однокурсник в квартире, где стоит сплошной гул от проходящих поездов и машин, стены дрожат, а он еще и похваляется: "Мы, москвичи…"
"Нет, в три года раз побыть и хватит", — размышлял Виктор Степанович.
И уже в который раз за эти дни командировки ему вспомнился свой поселок. Показать бы ’’москвичу" окрестности, огород, дом, увидел бы, как в открытые окна веранды впархивают любопытные синицы да воробьи, где все кругом дышит таежным ароматом. И где ночами высверкивают из густоты лесной яркие звезды, такие яркие, что кажется порой, слышен от них шелест.
А тут вместо неба — подсвеченный с боков свод — желто-синюшные, бледные неоновые полосы.
Из-за поворота этого бесконечного перехода впереди появилось трое парней. Виктор Степанович обрадовался, что встретил здесь живых людей. Когда почти поравнялись, один, тот, что был ближе в шеренге, вдруг резко отделился и преградил ему дорогу. Виктор Степанович так растерялся, что опустил голову и стал ждать. Просто стоял и ждал. Он даже почувствовал запах дыхания, смотрел на мятые джинсы, грязные кроссовки и ждал. И не выдержал, поднял голову, поправляя привычным движением руки очки. И увидел только искривленные тонкие губы — парень так же резко отстранился и зашагал к своим замедлившим ход дружкам.
"Что он хотел сделать со мной?" — спрашивал Виктор Степанович, окинув новым оценивающим взглядом три удаляющиеся фигуры и тут же внутренне весь содрогнулся от мысли: "Так они что угодно могли сделать — пырнуть ножом, содрать пиджак, забрать деньги, какие есть, избить…"
Он так разволновался, что спина вспотела. До самого выхода двигался как на ватных ногах. А когда почти поднялся по сырым, обсыпанным опилом ступеням, рядом с ним оказались двое мужчин. Один, который стоял ступенькой выше, кудлатый, мордастый, положил ему руку на плечо и оглаживающим движением попытался подхватить под локоть, как бы стараясь помочь — при этом что-то шипел или шептал. Виктор Степанович с отвращением отшвырнул руку и бросился к выходу, выскочил через вертящиеся двери на уличный простор.
От бессилия и волнения он долго не мог понять, куда ему идти, пока не уперся взглядом в знакомые очертания Колонного зала Дома Союзов.
Потревоженная память вернула лицо одного, того, кто стоял безучастно сбоку — вчера или позавчера он его видел в таком же подземном переходе, он торговал какими-то книжками, и, как заезженная пластинка, под звон мелочи, бормотал: "О пьяницах и разврат никах — тайна последнего римлянина — убийство императора…" Чем же он здесь занят?
Сыпал мелкий дождичек.
"Это что же такое происходит?" — Виктор Степанович хватал ртом воздух, ворочал головой, пытаясь отыскать кого-нибудь из прохожих, хотел даже закричать, но кругом — пустота, тут хоть закричись. Редкие машины с бешеной скоростью неслись слева по широкому, расцвеченному отраженными огнями асфальту.
Вскоре Виктор Степанович снова оказался в подземном, промозглом от сырости, переходе — тоже пустом, залитым холодным светом. Выбрался по скользким ступеням на Красную площадь. И здесь его поразила какая-то немая настороженность. Все вокруг будто затаилось до поры, до времени. Даже солдаты в темной нише Мавзолея казались неживыми, бутафорскими — этот неестественный блеск их штыков, амуниции, эта каменная притенен- ность стен сквозь раскидистость елей. И вся площадь под мутной сиреневой завесой неба в предпраздничном убранстве пугала. И красноты столько, что она давила. Даже возле лобного места слегка колыхались мокрые полотнища, густо уставленные на круглых подставках.
В последний перед гостиницей переход Виктор Степанович не стал спускаться, пошел прямиком через проезжую часть, так как машин близко не было. Да и в дрожь бросало от этих переходов.
Возле церквушки он заметил тень человека — она отделилась от белой стены из-за елки и двинулась ему навстречу. А в самый последний момент увидел и второго — он отделился от кустов с другой стороны дорожки и тоже направился к нему.
"Ну, в третий раз…" — холодея весь, лихорадочно прикидывал Виктор Степанович: куда ему деться? Хотел было повернуть обратно, но что-то заставило его приостановиться и вглядеться в совсем мальчишечье лицо того, кто только что отделился от кустов: лицо это показалось ему таким близким и кровно-родным, что он спросил со вздохом волнения:
— Ты случаем не Юра Прохоров?
— Пошел ты на х..! — хрипло выдавил из себя парень и, повернувшись, зашагал прочь.
Виктор Степанович, тяжело переставляя ноги, добрался до подъезда гостиницы, постоял, опершись о колонну: лицо все еще стояло перед глазами — эти брови вразлет, курносинка эта… Так похож на сына, именно таким он носил его в своей памяти и на единственной фотографии.
— Господи, почему же он не сознался, что это он? — шептал в волнении, освобождая от очков повлажневшие глаза. — Сын — отцу…
И успокоил себя сомнением:
"А может, она ему и не говорила обо мне, об отце, и фамилию могла сменить…"
Это он подумал о жене, о первой жене, которая сбежала пятнадцать лет назад. Он и не искал ее, потому что позор, в который она позволила себя втянуть, обрубил всякую возможность для совместного проживания. И так-то все держалось…
"И что они слоняются среди ночи, приключений ищут?.." — Виктор Степанович вгляделся в мутное пространство — кругом расцвеченная пустота, даже не верилось, что в ней может таиться что-то живое.
Сосед по номеру еще не спал, читал, лежа под ночным светильником. Виктор Степанович, стараясь не шуметь, разделся и уселся в кресло, удобно вытянув ноги на низком подоконнике.
— Ну вот! — отложил на тумбочку журнал Михаил Демьянович — так звали соседа, работал он директором леспромхоза в Коми. — Все, кончил. Дружок дал всего на два дня. Не читали роман "Тайный советник вождя"?
— Нет. Слышал, на журналы сейчас…
— Про Сталина. Любопытно, конечно. Сегодня все на Сталина валят, все беды наши, а если разобраться…
И они разговорились. У Михаила Демьяновича оказалась початая бутылка коньяка и помаленьку они ее "усидели" под московскую колбаску и апельсины.
Михаил Демьянович неохотно делился о своем леспромхозе, везде, по его словам, одна картина, треть добываемого леса гниет на складах, зато много говорил о московских сплетнях, о Ельцине, о своей дочери, которая училась в университете.
— Привез я ей в качестве подарка, значит, десять пачек стирального порошка. Она так обрадовалась и все тут же подругам раздала. Стирать-то нечем! Дожили, мать честная: в первопрестольную со стиральным порошком из Сыктывкара!..
Про "своего" сына Виктор Степанович умолчал, язык как-то не повернулся посвящать в давнюю семейную драму, хотя о всех трех "встречах" рассказал подробно, на что сосед только рукой махнул:
— Москва — бо-ольшая яма, чего тут только нет, ночью, как зверье в лесу, выползает всякая мразь поохотиться…
Легли спать уже в четвертом часу.
Михаил Демьянович быстро затих, а Виктор Степанович так и не мог уснуть, ворочался, перебирал в памяти подробности недавних ’’встреч". И самому не верилось: было ли это? И с "сыном" повидался…
Вскоре засветлело окно. Быстро развиднелось. Поднявшись повыше на подушке, он вгляделся с десятого этажа на золотистое сияние куполов Кремля — всходило солнце и лучи его коснулись крестов. В глаза входила, проникала, казалось, во все глубины тела эта радостная ярость света и форм.
Виктор Степанович задумался:
"А люди ли мы? Может, мы вовсе не те, за кого себя выдаем? Загнали в каменные клетки, в подземелья… Это рядом-то с этакой красотой! Господи, господи, куда мы идем?.."
Так он и лежал без сна, мучился в ответах, и когда он напрягал слух, сосредоточась взглядом на куполе самой высокой колокольни, ему казалось, что до него долетал тихий малиновый звон.