Юрий Зимин
Фамильный подарочек
Северные были
Аврорина зорька
Сердечко детское открытое, словом недобрым, делом злым легко занозить можно. Оно, как цветок на утренней зорьке, всем лепестки свои раскрывает, доверчиво к слову-солнцу тянется. Один пройдет — красотой его полюбуется, стебелек подправит, чтобы лучше к солнцу тянуться, а другой, наоборот, — пальцами грубыми росинку доверия стряхнет, лепестки нежные перемнет. Это те, у кого в сердце зоревой рассветинки нет, ночь беспросветная. У Василисы-то, о которой сказ будет, хозяин из таких и был. Она, вишь, рано по богатеям батрачить пошла. Не завел за всю жизнь свою отец стад оленьих, не оставил богатств дочери, кроме своей батрацкой доли.
Бывало, сядут хозяин с хозяйкой за столиком, мясо жирное едят, чаем густым запивают, рыбку свежую с тарелочек берут. Чавкают, по губам сало течет, о шкуры пальцы вытирают.
Посмотрит хозяин на Василису, что у нюка смирнехонько приткнулась, жирным ртом усмехнется, в узких глазах злость вспыхнет.
— Ля, — кричит. — Возьми!
И рыбий хвостик, как собаке, бросает. Это он, когда свою собаку подзывал, кричал «ля».
Скорчится Василиса от жгучей обиды, слезы брызнут,
— Ишь, не берет еще, звереныш, — шипит хозяйка. — Поблагодарила бы, что кусок дают, голь перекатная. — С лица потемнеют оба, желчью злобной обольются. Аврорина-то зорька уже в тундру свои лучики закинула. Тем, что победнее, светлой надежды дала. А богатеи в темной злобе захлебывались. Почувствовали, что уходит тундра из-под их нарт, и напоследок злость на ком попало срывали. Вот и Василисе от своего хозяина доставалось. Не смотрел, что девчонка еще и в разум не вошла, старался побольнее ударить. В такой жизни и случайная конфетка куском соли оборачивалась.
Только-только тундровый мох от снега приоткроется, говорит хозяйка:
— Снимай-ка кисы, не заработала еще на них, а за лето истаскаешь. Чужу-то копейку не жаль.
Так и бегала по тундре Василиса босиком до поздней осени, пока ледяной корочкой озерки не прихватит. До того скупой хозяин был, пастухов не держал. В ночь пошлет Василису стадо охранять. Не дай бог, уснешь, отобьется олень — шкуру спустит. Придет утром Василиса, от усталости пошатывается.
— Эй, ты, лентяйка, — хозяйка кричит. — Живей пошевеливайся. Не у бабушки в гостях.
Да так целый день работать заставляет.
А бабушка у Василисы была. Только сама с хлеба на чай перебивалась. Да братьев Василисиных кормила- растила. Мать-то рано из жизни ушла.
— Пустите к бабушке погостить, — просится Василиса у хозяина.
— Ишь, устала, — шипит хозяйка и от злости раздувается. — Пустим, как на новое место чум поставим.
— На оленях отправим, с песней, — издевается хозяин. — Сейчас ваша власть подходит, на оленях разъезжать будете.
Три дня аргиш по тундре кочевал. Выбрали место, чум поставили. Смотрит Василиса на хозяина, ждет.
— Отправил бы я тебя, — усмехается хозяин, — да олени притомились. А тебе, вижу, ничего не сделалось. Дойдешь пешком — твоя удача. А не дойдешь — вашего брата, голи перекатной, в тундре много, подберут.
И пошла девочка, куда сердце подсказало.
Солнце летом в тундре совсем спать не ложится. Бегает по небу, словно рыжий щенок вокруг чума. Идет Василиса час, идет десятый. Кисы разорвались, с ног спали. Подкидывает тундра под босые ноги прутики острые. Идет Василиса, а позади то ли клюква-ягода, то ли кровинки-росинки остаются. Чум вдалеке показался. Немного не дошла, упала, уснула. Подобрал ее брат Осип. Не вернулась больше Василиса к хозяину. Да и тому недолго после пришлось своим богатством услаждаться. Во все небо располыхалась в тундре Аврорина заря. Увидали бедняки, кто всю жизнь их к земле пригибал, распрямили плечи, отобрали у богатеев стада оленьи, шкурки песцовые.
Правда, крепко держались за свои стада богатеи. Угоняли их в тундру, поближе к шайкам беляков. Сердцем своим детским поняла Василиса, с кем ей по дороге, кто за ее жизнь кровь проливает. С аргишем ходила, на котором раненых красноармейцев в Салехард отправляли, ухаживала за бойцами, нежными пальчиками перевязку делала, водой холодной, хрустальной, поила.
От Аврориной зорьки лучик в каждый чум заглянул. Хорошо ненцы жить стали. Сами хозяева стадам. Пушнину не богатеям, государству своему, а значит, себе добывают. Василиса уже в годы вошла, семьей обзавелась, с мужем в Панаевск приехала. Правда, тогда домиков там было раз, два и обчелся. В колхозе работали. Муж оленей пас, Василиса в чуме управлялась. Две дочери появились.
Счастливые-то годы днями кажутся, а горькие дни — годами тянутся. В сорок первом недобром году пронеслась над страной туча темная, налетели на Родину стаи фашистские. Кто в силе да крепости был — винтовку в руки взял, на фронт ушел. Другие в тылу на победу работали. И, пожалуй, не легче им было.
Василиса с мужем рыбу тогда промышляли. Не до отдыха было. Лишний килограмм рыбы добудешь, — поест боец поплотнее, драться будет крепче, больше врагов уничтожит. Так тогда труд понимали: больше рыбы добыл, — больше фашистов убил. Руками бойца того.
А промысел какой был? С лодки на салму-мель сходили, по грудь в воде стояли, невод тянули. Да так чуть не сутки. И не жаловались. Не было человека тогда, которому легко было бы.
Маленький ручеек и ребенок-несмышленыш перегородит, а большая река, что из тех ручейков образуется, тяжелые корабли, как щепки, бросает. И нет ей на пути преграды. Так и река гнева народного смела на своем пути фашистскую нечисть. Снова зарозовело Аврориной зорькой подкрашенное небо над страной.
В сорок пятом Василиса в доярки ушла. Здесь ее труд потребовался. Шутила над собой:
— Мать бы корову увидела — в кусты от страха кинулась. А мне работать с буренками пришлось.
Работая на ферме, Василиса ближе к дому была. Это удобно. Дочери, Прасковья с Матреной, подрастают, в школу ходят. Младшенькая, Антонина, по полу ползает.
Свое старание перенесла Василиса на новое дело. Учить-то мастерству доярки некому было, до всего своим умом доходила. Ну, и овладела профессией. Да вот с тех пор два десятка лет бессменно на ферме работает, по одной тропке утром и вечером ходит. Всякое бывало: и ночи бессонные, когда корова теленка ждет, и дни беспокойные, когда по случаю корма не окажется или приболеет какая из коров. Мудрость народную, что у коров молочко на языке, сразу усвоила. Сено в котле запаривала, солила, своих буренушек кормила. Летом веники из тальника изготавливала, чтобы зимой подкормить. Соломорезкой траву измельчали, картофель запаривали — тоже в корм.
За такую ласку коровы молоком щедро одаривали. Есть у Василисы в группе одна корова, со светлой кличкой Июнька. Три тысячи литров молока в год давала. Сейчас, правда, сбавила. Годы, видать. Есть еще любимица — Субботка. Тоже не меньше молока дает. В летние дни удой до пуда доходит.
— Раньше ненцы молока в глаза не видели, а сейчас пей — не хочу, — шутят в Панаевске. Снабжает Василиса весь поселок молоком. По округу у нее лучший результат. Пусть пьют, щеки наливают малыши-здоровячки в интернате.
За работой да заботой не заметила Василиса, как годочки пролетели, лебединой стаей в синем небе отшумели. Дочки подросли. Старшая-то, Прасковья, Ленинградский институт имени Герцена окончила. Детей в тундре сейчас учит. Вторая, Матрена, тоже в Ленинграде живет, знаний набирается, на берега Невы любуется, откуда по стране зорька Аврорина растекалась, где корабль тот бессмертный стоит. Третья, Антонина, из Омска письма шлет, в техникуме сельскохозяйственном учится. Читает Василиса дочерние послания, детство свое горючее вспоминает, как хозяин толстопузый рыбий хвост ей к нюку кидал, а свою любимую собаку у стола кормил. И слезы на глаза набегают. Радостные слезы, что не похожа жизнь детей на ее детство. Новым светом ярко освещена.
Да и самой Василисе Ивановне Янгасовой Аврорина зорька ярко жизнь осветила. За труд да за умение, за совет-слово ласковое почет ей от людей. Депутатом окружного Совета бывшую батрачку выбрали. Наверно, не гадал, не думал кулак толстопузый, когда девчонке кость кидал, что с годами она в аппарате государственного управления состоять будет, вместе со всем народом страной управлять. Да и то правда, откуда ему было об этом знать. Только в нашей стране такое случиться может, в стране, солнцем Советской власти согретой, освещенной.
ОБЪЯСНЕНИЕ НЕПОНЯТНЫХ СЛОВ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В КНИГЕ:
Нюк — полог, прикрывающий вход в чум;
кисы — мягкая меховая обувь, мехом внутрь;
аргиш — обоз;
попрыск — расстояние, равное примерно 10–12 километрам, после которого оленям дают отдых;
тынзян — аркан для ловли оленей; хорей — шест, которым погоняют оленью упряжку;
рюжи — рыболовная снасть;
малица — меховая верхняя одежда;
каюр — погонщик оленей.
Юрий Зимин
Фамильный подарочек
Северные были
Аврорина зорька
Сердечко детское открытое, словом недобрым, делом злым легко занозить можно. Оно, как цветок на утренней зорьке, всем лепестки свои раскрывает, доверчиво к слову-солнцу тянется. Один пройдет — красотой его полюбуется, стебелек подправит, чтобы лучше к солнцу тянуться, а другой, наоборот, — пальцами грубыми росинку доверия стряхнет, лепестки нежные перемнет. Это те, у кого в сердце зоревой рассветинки нет, ночь беспросветная. У Василисы-то, о которой сказ будет, хозяин из таких и был. Она, вишь, рано по богатеям батрачить пошла. Не завел за всю жизнь свою отец стад оленьих, не оставил богатств дочери, кроме своей батрацкой доли.
Бывало, сядут хозяин с хозяйкой за столиком, мясо жирное едят, чаем густым запивают, рыбку свежую с тарелочек берут. Чавкают, по губам сало течет, о шкуры пальцы вытирают.
Посмотрит хозяин на Василису, что у нюка смирнехонько приткнулась, жирным ртом усмехнется, в узких глазах злость вспыхнет.
— Ля, — кричит. — Возьми!
И рыбий хвостик, как собаке, бросает. Это он, когда свою собаку подзывал, кричал «ля».
Скорчится Василиса от жгучей обиды, слезы брызнут,
— Ишь, не берет еще, звереныш, — шипит хозяйка. — Поблагодарила бы, что кусок дают, голь перекатная. — С лица потемнеют оба, желчью злобной обольются. Аврорина-то зорька уже в тундру свои лучики закинула. Тем, что победнее, светлой надежды дала. А богатеи в темной злобе захлебывались. Почувствовали, что уходит тундра из-под их нарт, и напоследок злость на ком попало срывали. Вот и Василисе от своего хозяина доставалось. Не смотрел, что девчонка еще и в разум не вошла, старался побольнее ударить. В такой жизни и случайная конфетка куском соли оборачивалась.
Только-только тундровый мох от снега приоткроется, говорит хозяйка:
— Снимай-ка кисы, не заработала еще на них, а за лето истаскаешь. Чужу-то копейку не жаль.
Так и бегала по тундре Василиса босиком до поздней осени, пока ледяной корочкой озерки не прихватит. До того скупой хозяин был, пастухов не держал. В ночь пошлет Василису стадо охранять. Не дай бог, уснешь, отобьется олень — шкуру спустит. Придет утром Василиса, от усталости пошатывается.
— Эй, ты, лентяйка, — хозяйка кричит. — Живей пошевеливайся. Не у бабушки в гостях.
Да так целый день работать заставляет.
А бабушка у Василисы была. Только сама с хлеба на чай перебивалась. Да братьев Василисиных кормила- растила. Мать-то рано из жизни ушла.
— Пустите к бабушке погостить, — просится Василиса у хозяина.
— Ишь, устала, — шипит хозяйка и от злости раздувается. — Пустим, как на новое место чум поставим.
— На оленях отправим, с песней, — издевается хозяин. — Сейчас ваша власть подходит, на оленях разъезжать будете.
Три дня аргиш по тундре кочевал. Выбрали место, чум поставили. Смотрит Василиса на хозяина, ждет.
— Отправил бы я тебя, — усмехается хозяин, — да олени притомились. А тебе, вижу, ничего не сделалось. Дойдешь пешком — твоя удача. А не дойдешь — вашего брата, голи перекатной, в тундре много, подберут.
И пошла девочка, куда сердце подсказало.
Солнце летом в тундре совсем спать не ложится. Бегает по небу, словно рыжий щенок вокруг чума. Идет Василиса час, идет десятый. Кисы разорвались, с ног спали. Подкидывает тундра под босые ноги прутики острые. Идет Василиса, а позади то ли клюква-ягода, то ли кровинки-росинки остаются. Чум вдалеке показался. Немного не дошла, упала, уснула. Подобрал ее брат Осип. Не вернулась больше Василиса к хозяину. Да и тому недолго после пришлось своим богатством услаждаться. Во все небо располыхалась в тундре Аврорина заря. Увидали бедняки, кто всю жизнь их к земле пригибал, распрямили плечи, отобрали у богатеев стада оленьи, шкурки песцовые.
Правда, крепко держались за свои стада богатеи. Угоняли их в тундру, поближе к шайкам беляков. Сердцем своим детским поняла Василиса, с кем ей по дороге, кто за ее жизнь кровь проливает. С аргишем ходила, на котором раненых красноармейцев в Салехард отправляли, ухаживала за бойцами, нежными пальчиками перевязку делала, водой холодной, хрустальной, поила.
От Аврориной зорьки лучик в каждый чум заглянул. Хорошо ненцы жить стали. Сами хозяева стадам. Пушнину не богатеям, государству своему, а значит, себе добывают. Василиса уже в годы вошла, семьей обзавелась, с мужем в Панаевск приехала. Правда, тогда домиков там было раз, два и обчелся. В колхозе работали. Муж оленей пас, Василиса в чуме управлялась. Две дочери появились.
Счастливые-то годы днями кажутся, а горькие дни — годами тянутся. В сорок первом недобром году пронеслась над страной туча темная, налетели на Родину стаи фашистские. Кто в силе да крепости был — винтовку в руки взял, на фронт ушел. Другие в тылу на победу работали. И, пожалуй, не легче им было.
Василиса с мужем рыбу тогда промышляли. Не до отдыха было. Лишний килограмм рыбы добудешь, — поест боец поплотнее, драться будет крепче, больше врагов уничтожит. Так тогда труд понимали: больше рыбы добыл, — больше фашистов убил. Руками бойца того.
А промысел какой был? С лодки на салму-мель сходили, по грудь в воде стояли, невод тянули. Да так чуть не сутки. И не жаловались. Не было человека тогда, которому легко было бы.
Маленький ручеек и ребенок-несмышленыш перегородит, а большая река, что из тех ручейков образуется, тяжелые корабли, как щепки, бросает. И нет ей на пути преграды. Так и река гнева народного смела на своем пути фашистскую нечисть. Снова зарозовело Аврориной зорькой подкрашенное небо над страной.
В сорок пятом Василиса в доярки ушла. Здесь ее труд потребовался. Шутила над собой:
— Мать бы корову увидела — в кусты от страха кинулась. А мне работать с буренками пришлось.
Работая на ферме, Василиса ближе к дому была. Это удобно. Дочери, Прасковья с Матреной, подрастают, в школу ходят. Младшенькая, Антонина, по полу ползает.
Свое старание перенесла Василиса на новое дело. Учить-то мастерству доярки некому было, до всего своим умом доходила. Ну, и овладела профессией. Да вот с тех пор два десятка лет бессменно на ферме работает, по одной тропке утром и вечером ходит. Всякое бывало: и ночи бессонные, когда корова теленка ждет, и дни беспокойные, когда по случаю корма не окажется или приболеет какая из коров. Мудрость народную, что у коров молочко на языке, сразу усвоила. Сено в котле запаривала, солила, своих буренушек кормила. Летом веники из тальника изготавливала, чтобы зимой подкормить. Соломорезкой траву измельчали, картофель запаривали — тоже в корм.
За такую ласку коровы молоком щедро одаривали. Есть у Василисы в группе одна корова, со светлой кличкой Июнька. Три тысячи литров молока в год давала. Сейчас, правда, сбавила. Годы, видать. Есть еще любимица — Субботка. Тоже не меньше молока дает. В летние дни удой до пуда доходит.
— Раньше ненцы молока в глаза не видели, а сейчас пей — не хочу, — шутят в Панаевске. Снабжает Василиса весь поселок молоком. По округу у нее лучший результат. Пусть пьют, щеки наливают малыши-здоровячки в интернате.
За работой да заботой не заметила Василиса, как годочки пролетели, лебединой стаей в синем небе отшумели. Дочки подросли. Старшая-то, Прасковья, Ленинградский институт имени Герцена окончила. Детей в тундре сейчас учит. Вторая, Матрена, тоже в Ленинграде живет, знаний набирается, на берега Невы любуется, откуда по стране зорька Аврорина растекалась, где корабль тот бессмертный стоит. Третья, Антонина, из Омска письма шлет, в техникуме сельскохозяйственном учится. Читает Василиса дочерние послания, детство свое горючее вспоминает, как хозяин толстопузый рыбий хвост ей к нюку кидал, а свою любимую собаку у стола кормил. И слезы на глаза набегают. Радостные слезы, что не похожа жизнь детей на ее детство. Новым светом ярко освещена.
Да и самой Василисе Ивановне Янгасовой Аврорина зорька ярко жизнь осветила. За труд да за умение, за совет-слово ласковое почет ей от людей. Депутатом окружного Совета бывшую батрачку выбрали. Наверно, не гадал, не думал кулак толстопузый, когда девчонке кость кидал, что с годами она в аппарате государственного управления состоять будет, вместе со всем народом страной управлять. Да и то правда, откуда ему было об этом знать. Только в нашей стране такое случиться может, в стране, солнцем Советской власти согретой, освещенной.
ОБЪЯСНЕНИЕ НЕПОНЯТНЫХ СЛОВ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В КНИГЕ:
Нюк — полог, прикрывающий вход в чум;
кисы — мягкая меховая обувь, мехом внутрь;
аргиш — обоз;
попрыск — расстояние, равное примерно 10–12 километрам, после которого оленям дают отдых;
тынзян — аркан для ловли оленей; хорей — шест, которым погоняют оленью упряжку;
рюжи — рыболовная снасть;
малица — меховая верхняя одежда;
каюр — погонщик оленей.