ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН
Магатская заимка
Рассказы
ГРИБНИКИ
Распахнув окно, Маринка звонко позвала:
— Папа, за грибами!
— Сейчас закончу, и отправимся, — отгоняя пчел дымарем, я возился в стареньком улье. Срезал медовые соты, менял негодные рамки.
— Ножи наточила! Плетушки приготовила! — дочурка выставила на подоконник две плетеные корзины. — Наберем на жарево! Еще замаринуем!
Всю неделю из набегавших тучек вываливались теплые дожди. В лесу проклюнулись маслята. У забора дочка пару штук нашла. И с вечера мы с ней договорились: трава просохнет, пойдем обабки собирать.
— До жары б успеть! — с крыльца меня Маринка подгоняла.
Солнышко затылок напекло. Хотелось в тень, в прохладу. Не обработав улей до конца, я крышкою его закрыл. Скорей домой, кваску холодного испить.
В избе переоделся. На дорожку медом угостившись, отправились через подворье в лес. Мимо улья проходя, услышали размеренный, ритмичный гул. Спасаясь от жары, пчелы усиленно проветривали помещение. Махая крыльями, надсадисто жужжа, застойный воздух из улья дружно выгоняли.
— Пчелы-сборщицы летают за нектаром далеко? — спросила заинтересованно Маринка.
— За два-три километра. Случается, и дальше, — ответил и забыл про любознательный вопрос.
Под хвойным пологом, как под щелистой крышей, было свежо и хмуро. Белыми нитями прошивали крону длинные лучи. В заросшей ямине, как в чаще, клубился утренний туман. До краев ее кипенной пеной заполнял. Иголки, шишки, лист — вся верхняя подстилка была еще сыра. В тени под кущею не скоро солнышко ее просушит.
В прохладце мы с дочуркой увлеченно собирали маслянистые грибы. Попадались они часто. Все как на подбор: маленькие, крепкие, хружкие. Многие еще таились под лесной подстилкой. Кое-где она была бугристой, шишковатой. Разроешь бугорок, а под дерном сидит свежехонький масленок. Коричневую шляпку с беленькой подкладкой бережно отрежешь. Находку кинешь камешком в корзину. Загадаешь: «Этот маринуем».
Дочка, как лисичка в поисках поживы, шныряла меж деревьев. Протискивалась в гущу сосняков. С горсткой маслят выскакивала из косматой хвои. Весело хвалилась:
— Во грибочки! Во какие! — совалась в мою объемную корзину. — Сколько у тебя? Ха! Дно не закрывает! — подвижная, немножко озорная, неутомимо продолжала собирать грибы.
За торфяным болотцем выпорхнула из ракитника. Остановилась в изумлении. Сорвав цветок, опасливо несла ко мне навстречу.
— На мать-мачехе пчела! — полушепотом сказала.
Пчела, перебирая тоненькими ножками, прошлась по лепесткам венца. Взлетев, зависла вертолетом и опустилась в самую середку. На тычинке, как на жидкой веточке, качнулась. Клюнула нектарник хоботком. Набрав в медовый зобик сладенького сока, зажужжала, как груженый самолет, и восвояси полетела.
— Наша пчела? — спросила с любопытством дочка.
— Может, наша. Может, дикая, — пытливому вопросу значенья не придав, ответил машинально.
У пенька красноголовик обнаружил. Под корень ножку срезал: «Этот на жареху». В корзину его бросил.
Плетушки постепенно наполнялись. Задор не угасал. Мы шли без устали от одного гриба к другому. Маслята незаметно нас все дальше уводили, заманивали в непроходимую, сырую глушь.
От липкой слизи пальцы почернели. Я грязь ножом соскреб. Вытер лезвие о белый ствол березы. Маринка недовольно упрекнула:
— Не мог о траву? Кору чистую запачкал.
Я попытался оправдаться:
— Метку временно оставил. Дожди ее отмоют.
— А для чего она? — насторожась, по сторонам дочурка озиралась: — Куда нас занесло?
Без паники, — по-деловому осмотрелись. Слева согра, справа рям, позади кочкастое болотце. Не помню, как его перемахнули. Пытался вспомнить, где проходили. Из сосняка шли через мокрое болото — под ногами хлюпала вода. В бору кучку опят собрал. Заросший березняк кромкой болота обошли. Лесистый кряж, как остров, пересекли. Проскочили травянистую поляну. Углубились в старый бор. Снова в болотине увязли. Двигались сосновой гривой. На ней я белый гриб нашел. Где же Маринка на цветке увидела пчелу? Ну да, за тем болотом, где хлюпала вода. Изрядно удалились!
Отдельные места я в памяти восстановил. Но целую цепь, после чего и что мы проходили, сложить никак не мог. Коли назад вернуться, низину перейти, то там я по приметам обратный дальний путь припомню — откуда, как сюда явились. В мои познания верила дочурка. На меня всецело полагалась. Тормошила, дергая тихонько за рукав:
— Не торопись, сосредоточься.
— Пошли назад, — сухо сказал я Маринке.
— Назад так назад, — страха не было в ее глазах. Светло-зеленые, большие, они доверчиво глядели на меня: отец завзятый лесовик и выведет домой.
Во мху по щиколотку утопая, с корзинами болотце пересекли. Но где находимся? — нужной ясности не обрели. Такой же, как и всюду, лес: сосновая гряда, а по краям болото. На берег выпирают роты камыша. Местами березняк да непролазный, сплетшийся кустарник. Куда идти? Влево, вправо, прямо? А может быть, назад?
Правило припомнил: восстанови, откуда солнышко светило. Сперва в затылок, после в щеку, в глаза, опять в затылок, в другую щеку… Да разве разберешься? Закружились!
Настало время части света находить: север, запад, юг, восток — этой премудрости всех в школах обучают. Сосенку на отшибе выбрал. Густая половина разлапистых ветвей на солнышко смотрела. Стало быть, там юг. Подтеки смоляные мое предположение подтвердили. Муравейника пологий склон тоже показывал, где теплые края.
Узнав эти приметы, я безошибочно определил, где север, запад и восток. Но где наш дом, сколько ни мучился, вычислить не мог. В сознании ворохнулась мысль: двинешь на запад — железная дорога путь твой преградит. Отправишься на юг — через недельку выйдешь к магистральному шоссе. К востоку повернешь — слияние двух речушек остановит. О севере не думал: коль в няше не утонешь, то выбьешься из сил и комары ослабшего съедят. Туда мы не пойдем.
Но где же дом? Видя, что я в глубоком затруднении, дочка весело меня подковырнула:
— Ты в школе хорошо учился?
— Всяко разно.
— Оно и видно. Познания слабы. Самой придется разобраться, — она лицом на север повернулась. Нечаянно корзиной за березу зацепила. Просыпала маслята. Засуетившись, пяткой раздавила гриб. Добытое жалея, заохала, запричитала:
— Вот раззява. Как неаккуратно, — присела, двумя руками собрала грибы в кошницу. Угадав задумчивость мою, участливо спросила: — Что собрался делать?
— Залезу на сосну да осмотрюсь.
Высокая, прямая, с ветками от комля до макушки, она стояла на отшибе. По сучкам, как по ступенькам, взобрался я наверх.
— Не видать? — с поляны крикнула Маринка.
Кругом, насколько глаз хватал, виднелись лишь одни пежины — болотные пространства. Поросли кустарников.
Макушки сосняков. Ни озера, ни речки не видать. Далековато забрели.
Дочурка пригорюнилась.
— Чего раскисла?
— Есть хочу.
На всякий случай под подкладкой я всегда ношу сухарь. Вынув его, малую половину дочери вручил. Другую спрятал про запас.
Под развесистой сосною посидев, мы наугад низину пересекли. Кусты шиповника длинным плетнем дорогу преградили. Неосторожно их коснувшись, я шипицей руку покарябал. Бурые колючки оказались острые, как шило: материю прокалывали без помех. Через такую гущу нельзя было продраться: исколешься, одежду изорвешь. Ветка с веткою переплетясь, в обнимку крепонько держались.
Я взвешивал, где нам шиповник легче обойти. Маринка затаенно глядела на цветы. Светло-сиреневые, они, как орденские знаки китель, украшали темный куст. На одном цветке жужжала работящая пчела. Дочка за ней внимательно следила. Пчела, как в горловине репродуктора, лазила в цветке. Хоботком в нектарнике копалась.
— Дикая или домашняя пчела? — пытливо дочь меня спросила.
— Кто ее знает, — мне было не до насекомых.
Боясь ее вспугнуть, дочурка к ней украдкой подошла. Как на диковинку глазела. Таинственно сказала:
— Если домашняя, то наша. Значит, к усадьбе полетит.
Такого здравого подхода я не ожидал, даже поперхнулся. Умница девчонка! Здорово и просто рассудила! Куда пчела — туда и нам!
Я к насекомому тихонько подошел. За ним нетерпеливо наблюдал: «Неужели мы узнаем к дому направление?» Работница пчела, медовый зобик нектаром наполнив, натужно зажужжала. Вертолетиком с цветочка поднялась и полетела на восток. Совсем в другую сторону, чем мы с Маринкой направлялись!..
Тут же тронулись за нашей проводницей.
В кипрее, поблудив, заметили еще одну пчелу. Набрав нектар, и она взяла курс на восток. Мы двинулись за ней. Крылатых насекомых встречали и на других цветках: на чебреце, на горицвете, зверобое. С дочкою уже не сомневались, что это наши пчелы, летят они домой. За ними вышли на лужайку, где Маринка мать-мачеху с пчелою случайно сорвала. Повяв, цветок валялся на болотной кочке. Попались срезы от маслят. Грибными пеньками они тянулись к дому.
— Теперь уж не собьемся! — воспряла духом дочка И надо мной подтрунила слегка: — А ты наукой занимался. Части света находил…
Миновав осинник, встретили знакомую березу. За ней между макушек сосны белела шиферная крыша. Мы с дочкой были дома.
Магатская заимка
Рассказы
ГРИБНИКИ
Распахнув окно, Маринка звонко позвала:
— Папа, за грибами!
— Сейчас закончу, и отправимся, — отгоняя пчел дымарем, я возился в стареньком улье. Срезал медовые соты, менял негодные рамки.
— Ножи наточила! Плетушки приготовила! — дочурка выставила на подоконник две плетеные корзины. — Наберем на жарево! Еще замаринуем!
Всю неделю из набегавших тучек вываливались теплые дожди. В лесу проклюнулись маслята. У забора дочка пару штук нашла. И с вечера мы с ней договорились: трава просохнет, пойдем обабки собирать.
— До жары б успеть! — с крыльца меня Маринка подгоняла.
Солнышко затылок напекло. Хотелось в тень, в прохладу. Не обработав улей до конца, я крышкою его закрыл. Скорей домой, кваску холодного испить.
В избе переоделся. На дорожку медом угостившись, отправились через подворье в лес. Мимо улья проходя, услышали размеренный, ритмичный гул. Спасаясь от жары, пчелы усиленно проветривали помещение. Махая крыльями, надсадисто жужжа, застойный воздух из улья дружно выгоняли.
— Пчелы-сборщицы летают за нектаром далеко? — спросила заинтересованно Маринка.
— За два-три километра. Случается, и дальше, — ответил и забыл про любознательный вопрос.
Под хвойным пологом, как под щелистой крышей, было свежо и хмуро. Белыми нитями прошивали крону длинные лучи. В заросшей ямине, как в чаще, клубился утренний туман. До краев ее кипенной пеной заполнял. Иголки, шишки, лист — вся верхняя подстилка была еще сыра. В тени под кущею не скоро солнышко ее просушит.
В прохладце мы с дочуркой увлеченно собирали маслянистые грибы. Попадались они часто. Все как на подбор: маленькие, крепкие, хружкие. Многие еще таились под лесной подстилкой. Кое-где она была бугристой, шишковатой. Разроешь бугорок, а под дерном сидит свежехонький масленок. Коричневую шляпку с беленькой подкладкой бережно отрежешь. Находку кинешь камешком в корзину. Загадаешь: «Этот маринуем».
Дочка, как лисичка в поисках поживы, шныряла меж деревьев. Протискивалась в гущу сосняков. С горсткой маслят выскакивала из косматой хвои. Весело хвалилась:
— Во грибочки! Во какие! — совалась в мою объемную корзину. — Сколько у тебя? Ха! Дно не закрывает! — подвижная, немножко озорная, неутомимо продолжала собирать грибы.
За торфяным болотцем выпорхнула из ракитника. Остановилась в изумлении. Сорвав цветок, опасливо несла ко мне навстречу.
— На мать-мачехе пчела! — полушепотом сказала.
Пчела, перебирая тоненькими ножками, прошлась по лепесткам венца. Взлетев, зависла вертолетом и опустилась в самую середку. На тычинке, как на жидкой веточке, качнулась. Клюнула нектарник хоботком. Набрав в медовый зобик сладенького сока, зажужжала, как груженый самолет, и восвояси полетела.
— Наша пчела? — спросила с любопытством дочка.
— Может, наша. Может, дикая, — пытливому вопросу значенья не придав, ответил машинально.
У пенька красноголовик обнаружил. Под корень ножку срезал: «Этот на жареху». В корзину его бросил.
Плетушки постепенно наполнялись. Задор не угасал. Мы шли без устали от одного гриба к другому. Маслята незаметно нас все дальше уводили, заманивали в непроходимую, сырую глушь.
От липкой слизи пальцы почернели. Я грязь ножом соскреб. Вытер лезвие о белый ствол березы. Маринка недовольно упрекнула:
— Не мог о траву? Кору чистую запачкал.
Я попытался оправдаться:
— Метку временно оставил. Дожди ее отмоют.
— А для чего она? — насторожась, по сторонам дочурка озиралась: — Куда нас занесло?
Без паники, — по-деловому осмотрелись. Слева согра, справа рям, позади кочкастое болотце. Не помню, как его перемахнули. Пытался вспомнить, где проходили. Из сосняка шли через мокрое болото — под ногами хлюпала вода. В бору кучку опят собрал. Заросший березняк кромкой болота обошли. Лесистый кряж, как остров, пересекли. Проскочили травянистую поляну. Углубились в старый бор. Снова в болотине увязли. Двигались сосновой гривой. На ней я белый гриб нашел. Где же Маринка на цветке увидела пчелу? Ну да, за тем болотом, где хлюпала вода. Изрядно удалились!
Отдельные места я в памяти восстановил. Но целую цепь, после чего и что мы проходили, сложить никак не мог. Коли назад вернуться, низину перейти, то там я по приметам обратный дальний путь припомню — откуда, как сюда явились. В мои познания верила дочурка. На меня всецело полагалась. Тормошила, дергая тихонько за рукав:
— Не торопись, сосредоточься.
— Пошли назад, — сухо сказал я Маринке.
— Назад так назад, — страха не было в ее глазах. Светло-зеленые, большие, они доверчиво глядели на меня: отец завзятый лесовик и выведет домой.
Во мху по щиколотку утопая, с корзинами болотце пересекли. Но где находимся? — нужной ясности не обрели. Такой же, как и всюду, лес: сосновая гряда, а по краям болото. На берег выпирают роты камыша. Местами березняк да непролазный, сплетшийся кустарник. Куда идти? Влево, вправо, прямо? А может быть, назад?
Правило припомнил: восстанови, откуда солнышко светило. Сперва в затылок, после в щеку, в глаза, опять в затылок, в другую щеку… Да разве разберешься? Закружились!
Настало время части света находить: север, запад, юг, восток — этой премудрости всех в школах обучают. Сосенку на отшибе выбрал. Густая половина разлапистых ветвей на солнышко смотрела. Стало быть, там юг. Подтеки смоляные мое предположение подтвердили. Муравейника пологий склон тоже показывал, где теплые края.
Узнав эти приметы, я безошибочно определил, где север, запад и восток. Но где наш дом, сколько ни мучился, вычислить не мог. В сознании ворохнулась мысль: двинешь на запад — железная дорога путь твой преградит. Отправишься на юг — через недельку выйдешь к магистральному шоссе. К востоку повернешь — слияние двух речушек остановит. О севере не думал: коль в няше не утонешь, то выбьешься из сил и комары ослабшего съедят. Туда мы не пойдем.
Но где же дом? Видя, что я в глубоком затруднении, дочка весело меня подковырнула:
— Ты в школе хорошо учился?
— Всяко разно.
— Оно и видно. Познания слабы. Самой придется разобраться, — она лицом на север повернулась. Нечаянно корзиной за березу зацепила. Просыпала маслята. Засуетившись, пяткой раздавила гриб. Добытое жалея, заохала, запричитала:
— Вот раззява. Как неаккуратно, — присела, двумя руками собрала грибы в кошницу. Угадав задумчивость мою, участливо спросила: — Что собрался делать?
— Залезу на сосну да осмотрюсь.
Высокая, прямая, с ветками от комля до макушки, она стояла на отшибе. По сучкам, как по ступенькам, взобрался я наверх.
— Не видать? — с поляны крикнула Маринка.
Кругом, насколько глаз хватал, виднелись лишь одни пежины — болотные пространства. Поросли кустарников.
Макушки сосняков. Ни озера, ни речки не видать. Далековато забрели.
Дочурка пригорюнилась.
— Чего раскисла?
— Есть хочу.
На всякий случай под подкладкой я всегда ношу сухарь. Вынув его, малую половину дочери вручил. Другую спрятал про запас.
Под развесистой сосною посидев, мы наугад низину пересекли. Кусты шиповника длинным плетнем дорогу преградили. Неосторожно их коснувшись, я шипицей руку покарябал. Бурые колючки оказались острые, как шило: материю прокалывали без помех. Через такую гущу нельзя было продраться: исколешься, одежду изорвешь. Ветка с веткою переплетясь, в обнимку крепонько держались.
Я взвешивал, где нам шиповник легче обойти. Маринка затаенно глядела на цветы. Светло-сиреневые, они, как орденские знаки китель, украшали темный куст. На одном цветке жужжала работящая пчела. Дочка за ней внимательно следила. Пчела, как в горловине репродуктора, лазила в цветке. Хоботком в нектарнике копалась.
— Дикая или домашняя пчела? — пытливо дочь меня спросила.
— Кто ее знает, — мне было не до насекомых.
Боясь ее вспугнуть, дочурка к ней украдкой подошла. Как на диковинку глазела. Таинственно сказала:
— Если домашняя, то наша. Значит, к усадьбе полетит.
Такого здравого подхода я не ожидал, даже поперхнулся. Умница девчонка! Здорово и просто рассудила! Куда пчела — туда и нам!
Я к насекомому тихонько подошел. За ним нетерпеливо наблюдал: «Неужели мы узнаем к дому направление?» Работница пчела, медовый зобик нектаром наполнив, натужно зажужжала. Вертолетиком с цветочка поднялась и полетела на восток. Совсем в другую сторону, чем мы с Маринкой направлялись!..
Тут же тронулись за нашей проводницей.
В кипрее, поблудив, заметили еще одну пчелу. Набрав нектар, и она взяла курс на восток. Мы двинулись за ней. Крылатых насекомых встречали и на других цветках: на чебреце, на горицвете, зверобое. С дочкою уже не сомневались, что это наши пчелы, летят они домой. За ними вышли на лужайку, где Маринка мать-мачеху с пчелою случайно сорвала. Повяв, цветок валялся на болотной кочке. Попались срезы от маслят. Грибными пеньками они тянулись к дому.
— Теперь уж не собьемся! — воспряла духом дочка И надо мной подтрунила слегка: — А ты наукой занимался. Части света находил…
Миновав осинник, встретили знакомую березу. За ней между макушек сосны белела шиферная крыша. Мы с дочкой были дома.