ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН


Магатская заимка

Рассказы


БЕЛЯНКА

Туман, будто палом[5], заволок озеро. Плыть к сетям не было смысла. В таких густущих, белесых клубах проскочишь тычку[6] и заплутаешь, как в потемках. Надежнее с часок подождать.

Переворачивая волглую доску сухой стороной вверх, я услышал, как за рямом, там, дальше, за Богушинским проселком, приглушенно, воровато кашлянуло ружье. Стреляли из одностволки тридцать второго калибра: у нее не раскатистый, а короткий, отрывистый выпал. Кто-то браконьерил у соседей в угодье. Может, Селиваныч — глуховатый доходяга, за хитрость прозванный Силь-Виль: у него одностволка.

Вспомнив о нем, я усмехнулся: как не выставят на миру себя люди! Этот лукавец вечно раковинкой приставит к уху ладонь, переспрашивает бестолково: «Ай? Не слышу». Попадется егерю, перхает сдавленно: «Кхе-кхе-кхе. Природой лечусь. Ай? Для чего ружьишко ношу? Кхе-кхе-кхе. Для спокойствия. От волков. Кхе-кхе-кхе. От медведей»… А в лесу Силь-Виль видел и слышал, как хорек. Может, это он в какую птицу пальнул? Аганские егеря пускай его ловят.

В тумане я на ощупь, но прочно закрепил сиденье между бортами. Удобно устроился в лодке.

— Подкрепиться не грех, — сказал сам себе.

Хотя лес приучил меня к молчаливости, я не мог побороть назойливой потребности поговорить — хоть с самим собой. Получалось это не от тоски по человеческому голосу, а от одиночества. Как духота перед грозой, так и это томительное чувство попервости сильно угнетало меня. Остерегаясь насмешек, я никому не признавался в нем. А в сознании, как семя в грядке, настойчиво думка росла: заиметь умного пса. С живым существом не так одиноко в лесу. С пустолайкой же скоро бы надоело, и стала бы она не в радость, а в тягость мне.

Нащупав в кармане бумажный кулек, я взял из него ломоть посоленной ржанухи, тоненький пластик говядины. Втянул дух вяленого мяса. Не успев надкусить, замер с куском во рту. Кто-то невидимый подкрадывался к воде. Я угадал это по едва уловимому шороху, встревоженному писку бурундука. Но крался не человек, скорее — голодный зверь, почуявший запах мяса.

Понизу туман был так густ, что я не сразу различил в его облаке силуэт собаки. Застыв на бугре, она выжидательно повернула ко мне продолговатую морду.

— Бродячая, — бормотнул я. — Расплодилось не меньше, чем браконьеров… — Пожалел, что не захватил ружье, пугнул бы из угодий приблудную псину.

Она же, словно чуя, что человек безоружный, смело встала на самой верхушке бугра. Окаменела в неподвижности: горделивая, недоступная. И оттого, что она, как призрак в белом облаке, стояла на берегу, оттого, что туманная сырь постепенно затопляла ее, и она будто медленно погружалась в белесый сгусток, готовая скрыться, мне сделалось не по себе.

— Бесовка! — выдохнул я. — Бесянка!

Прижав уши, собака обрадованно вильнула хвостом. Смело спустилась к лодке. Я увидел, что передо мной не какая-то приблудная псина, а породистая, белая лайка. Это было видно по горделивой осанке, крепкому костяку и особенно по длинным, сильным ногам. На лбу у лайки кокардой чернело пятно.

Я подкинул незнакомке ржаную краюшку. Собака понюхала ее, но есть не стала. Обидчиво в сторонку отошла: «Как попрошайке подачку швыряешь».

— Ишь ты, Бесовка, Бесянка, Белянка… Гордая.

При слове «Белянка» лайка опять вильнула хвостом: «Признал!» Рыкнула с подвизгом, радостно:

— Др-р-руг!

— Значит, Белянка? — заговорил я ласково. — Иди ко мне, Белянка, иди. — Протянул ей пластик говядины. — Подкормлю тебя малость.

Лайка покорно приблизилась, взяла с ладошки кусочек. Была голодна, но сжевала мясцо аккуратно, нежадно.

— Подожди меня здесь, подожди, — попросил я новую знакомую. — Рыбки тебе привезу.

Махнув рукой на туман, сплавал к сетям. Набрал карасей. Белянка терпеливо ждала. Завидев меня на воде, восторженно повизгивала, виляла пушистым хвостом.

Я развел костер. Ушицу сготовил. Сам похлебал. Остатки собачке поставил. Потчуя лайку, говорил:

— О тебе позабочусь. Кормить буду справно. Теплую будку построю. Сенца постелю. Жить будем дружно.

И оттого, что неожиданное знакомство с Белянкой прошло так доверительно, просто, оттого, что рядом появилось живое существо, я почувствовал себя в лесу уверенней, бодрее.

Туман все еще затоплял чахлый березник, суховерхий ивняк, окутывал озеро, береговой его скос. Но был уже редкий, весь в рваных просветах. А на бугре он и вовсе растаял.

Мы шли с Белянкой домой. Она не отставала, не забегала вперед. И это нравилось мне: попусту не суетится. Когда за рямом опять пукнул выстрел, лайка у моих ног тревожно замерла. Навострилась, напружинилась, ноздри подрагивали — искали запах чужака. Браконьер был еще далеко, и собака, расслабившись, виновато вильнула хвостом, дескать, ружьеносца не чую. Но охотничью сноровку, мол, тебе покажу.

Белянка устремилась к невидимой добыче. Я с ведерком притулился к березе: не стукнуть бы, не помешать, не сбить охотницу с толку. Лайка крепко знала свое дело. Белая, гибкая спина ее ходко скользила в цветном разнотравье. Как по ниточке, отыскала Белянка притаившуюся за кочкой тетерку. Шумно, с кудахтаньем та перепорхнула на дерево. За ней, суматошно махая неокрепшими крыльями, один за другим поднялись из клевера пять петушков. Тоже спрятались в зелени дерева. Силясь найти притаившихся птиц, я так напряженно всматривался в листву, что слезинками глаза заслонило. От неподвижности ноги отерпли.

Зато лайка, наскоро обежав колок, остановилась под густой осиной. Голосом давала знать, что там, за ветками, примостилась тетеря. Белянка не наскакивала на дерево, не скребла его когтями, как это делают худородные да малоопытные собаки. Усевшись возле осины, она методично облаивала птицу. Любопытствуя, та, глупая, недоумевала: почему собака гавкает на нее?

У меня от восторга — дрожь по спине. Цены нет Белянке! Бесценная она! Зимой нору горностая мне покажет, на лису и белку наведет, лося остановит на поляне — задарма кус хлебушка не съест.

Отозвав собаку, я приласкал ее и успокоил:

— Оставь пичугу. Рано ей в суп. Она еще учит летать петушков. Дам тебе карася.

Не успел исполнить обещание, как кхекнул выстрел за рямом. В наши владения проник браконьер.

— Белянка, искать!

Она прониклась моей тревогой. Прыжками ринулась на звук.

Я ее из вида потерял.

Вскоре голос собаки донесся от стволистой сосны. На том краю ряма стоял Селиваныч — с ружьем, со связкою тетеревов на широком поясном ремне. Воровато озирался. Откуда, чья собака? Бродячая? Обнаружила — выдаст… Не целясь, впопыхах бабахнул в Белянку. Взвизгнула она: задело дробиной по спине. Пока Силь-Виль курковку суетливо перезаряжал, лайка прыжками домчалась до него. Лапами, всей белой тяжестью сшибла браконьера. И к земле передними ногами придавила.

— Помоги-и-итя! — заверещал притворный старикашка.

Я прямиком по ряму на помощь припустил. Но кочкари повыше муравьиных куч, бочажная вода меня остановили. Кого выручаю-то? Лайка спаслась. А негодник полежит в мокре — не отсыреет.

Рям обошел я по украйку. Туман осел, будто впитался в мох. Силь-Виль лежал в грязной от торфа луже. Деланно скулил:

— Час в сырости валялся. Кхе-кхе. Простудился. Кхе-кхе-кхе. Теперь чахоточный я, точно. Кхе-кхе-кхе.

Лукавца я разоружил: одностволку, патронташ забрал. Связку тетеревов оставил:

— Отведаешь дичинки напоследок. Все. Отохотился ты навсегда!

Не прикладывая ладошку к уху, он, может быть, впервые в жизни непритворно, искренне сказал:

— Не собака, бело привидение.

Селиваныча под стражей мы по деревне провели. Сдали причитающей старухе. На лавочке дед покосился на Белянку и горестно вздохнул:

— Если б не она… кхе-кхе… вовек меня б ты не застукал… кхе-кхе-кхе.

Мы жили с лайкой дружно. Друг друга понимали с полувзгляда. Случалась голодуха — Белянка без подсказки в лес умчит. Поймает зайца. Половину съест сама. Окорок к крыльцу притащит: «Ешь, егерь, ешь. Еще добуду». Бывало, сонную тетерю приносила. Я суп варил. Бульон и мясо пополам.

Сподвижницей моей была в лесу Белянка. С ней мы бы жили и сейчас, да у нее прежний хозяин отыскался. Я ему сулил взамен ружье, потом — корову. Все сбережения отдавал, четыреста рублей. Он не согласился. Па поводке увел Белянку из угодий.


Примечания

5
Пал — здесь: дым.

6
Тычка — палка, к которой во время рыбалки привязывают снасть.