Книга Александра Истомина посвящена музыкантам, которых обычно не показывают по телевидению. В народе их называют "лабухами". Куда позовут — там они играют и поют. Александр Истомин сам много лет играл в разных ансамблях этого типа. В основе историй, описанных в книге "На халтуру в Новый Уренгой" лежат реальные случаи из жизни музыкантов. Многие персонажи еще живы-здоровы, поэтому имена и фамилии изменены.
Приятного Вам отдыха за "легким чтивом"!

Александр Истомин
НА ХАЛТУРУ В НОВЫЙ УРЕНГОЙ


Краткий словарь музыкальных терминов под редакцией Майкла из Ё-бурга
BODY-ART — искусство росписи по обнажённым частям тела.
JACK DANIELS — марка американского виски, из БУРБОНОВ.
PATOIS — патуа, местный диалект.
ROTOSOUND — английская фирма, выпускающая хорошие струны.
YAMAHA, ROLAND, FENDER — производители муз. аппаратуры и инструментов.
АЛЬТУШКА — духовой музыкальный инструмент, не труден даже для начинающих.
АППАРАТ — звуковоспроизводящая аппаратура во всём многообразии.
АРАНЖИРОВКА — вариант обработки муз. произведения, инструментовка.
БАБКИ — деньги.
БАШЛИ — деньги.
БЕРЛО — еда.
БУРБОН — разновидность виски, делается из кукурузы.
БУХАТЬ — пить много спиртного.
В ЖИЛУ — очень хорошо, своевременно.
ВРУБИТЬСЯ — понять смысл, догадаться.
ВСТРЯТЬ — устроиться на работу.
ГЕРОНТОЛОГИЯ — старики, несовременный старый репертуар.
ГОНОРАР — вознаграждение за выступление.
ГРИМЁРКА — помещение, где артисты готовятся к выступлению.
ГУЛИВАНИТЬ — бездумно тратить деньги.
ДИ-ДЖЕЙ — главный на дискотеке, он же — ведущий и звукорежиссёр.
ДУБАРЬ — сильный холод.
Ё-БУРГ — город Екатеринбург.
ЗАПАСТЬ НА — влюбиться в кого-нибудь или во что-нибудь.
ИНСТРУМЕНТАЛКА — муз. произведение без вокала. У певцов — перекур.
КАБАК — ресторан, кафе.
КАБЕЛИ — провода для подключения муз. инструментов к аппаратуре.
КАДЕНЦИЯ — виртуозная вставка перед заключительной частью муз. произведения.
КАНАТЬ — идти, шагать.
КАПУСТУ СРУБИТЬ — получить, достать много денег.
КИКСЫ — неправильно сыгранные ноты, ошибки.
КИР — спиртное, пьянка.
КИРЯТЬ — пьянствовать.
КИТАЙСКАЯ ХАЛТУРА — неоплачиваемое выступление.
КЛАВИШИ — электромузыкальный инструмент с клавиатурой фортепианного типа.
КЛАВИШНИК — исполнитель на клавишных инструментах.
КЛЁВО — очень хорошо, качественно.
КЛЁВЫЙ — хороший.
КОДА — завершение муз. произведения или любого другого процесса.
КОМБАРЬ — большой, мощный КОМБИК.
КОМБИК — переносной индивидуальный усилитель с динамиком в одном корпусе.
КОФР — деревянный, пластиковый или дюралевый футляр для муз. инструментов.
КРЯКНУТЬ — умереть.
КЭШ СРУБИТЬ — получить много денег, чаще всего наличными.
ЛАБАТЬ — энергично играть музыку.
ЛАБУХ — музыкант.
ЛАЖА — неудача, что-то плохое.
МИНУСОВКА — муз. запись без сольных партий, которые накладываются позже.
МУЗЫКАЛЬНЫЙ АРСЕНАЛ — музыкальный магазин в Тюмени и других городах.
НА ЖМУРА — на похороны.
НАФТАЛИН — старые, позабытые произведения.
НА ШАРУ — бесплатно.
НЕ В ЖИЛУ — плохо, невпопад, неудачно.
НЕ ФОНТАН — не очень хорошо.
ОБЛАЖАТЬСЯ — проявить себя не лучшим образом.
ПАРТИТУРА — нотная запись, в которой ПАРТИИ всех инструментов даны одна под другой.
ПАРТИЯ — нотная запись для отдельного инструмента.
ПО ФИРМЕ — качественно, как в оригинале.
ПОПСА — популярная в настоящее время, простая для восприятия музыка.
ПРОЦЕССОР — электронное напольное устройство для управления звуком гитары.
РАЗОГРЕВАТЬСЯ — делать упражнения для голосовых связок перед выступлением.
РЕГТАЙМ — жанр танцевальной музыки на стыке XIX–XX вв.
РЕПА — репетиция.
РЕЦЕПЦИЯ — стойка администратора в гостинице, где оформляют прибывших гостей.
РЕЧИТАТИВ — выразительная речь под музыкальное сопровождение.
РИТМУХА — гитара в ансамбле, на которой играют только аккордами, без соло.
СЛИНЯТЬ — уйти, исчезнуть.
СТРАНСПОНИРОВАТЬ — перенести звучание муз. произведения вверх или вниз.
ТОРЧАТЬ (кому-то) — быть в долгу.
УПАСТЬ НА ХВОСТ — присоединиться, к кому-нибудь, с целью поиметь выгоду.
ФОРШЛАГИ — краткие добавочные ноты, украшающие мелодию. Здесь — непристойные слова.
ФУФЫРЧИК — маленькая бутылочка.
ХАЛТУРА — оплачиваемое выступление ансамбля на стороне, вне графика.
ХИЛЯТЬ — соответствовать, подходить, идти.
ХОХМА — весёлая история.
ЧЕТУШЕЧКА — бутылочка водки 0.25 литра, четверть литра.
ЧУВАК — парень, мужчина, товарищ.
ЧУВИХА — человек женского пола, возраст роли не играет.
ШЕЛОБАН — крепкий щелчок по лбу.
ШТУКА — одна тысяча (рублей, долларов и т. д.)
ШТЫН, ШТЫНЯРА — запах.




Часть 1. ПРЕДИСЛОВИЕ
Если Вы, сидя в зале ожидания аэропорта или железнодорожного вокзала, увидите человека, спешащего куда-то с большой и тяжёлой сумкой на плече, возможно, это будет не сумка, а пластмассовый, деревянный или дюралевый кофр, то есть ящик, а на кофре том надпись: “YAMAHA”, “ROLAND”, “FENDER” или что-то в этом роде, будьте уверены: человек спешит на халтуру. И он — музыкант. Седые висячие усы, седые длинные волосы, джинсы указывают на то, что музыкант этот несёт свой музыкальный инструмент аж с 70-х — 80-х годов прошлого века. Я не имею ввиду, что у него в кофре тот самый инструмент, которому 40 лет. Нет, инструмент изменяется, улучшается год от года. А музыкант — всё тот же в душе. Он не может перестать играть. Он всегда спешит на халтуру. Вы сейчас подумаете — «Ой, какой нехороший музыкант, он спешит, чтобы очень плохо сделать свою работу», а вот и нет! Халтура, на жаргоне музыкантов — незапланированное в официальном графике работ выступление. В этом слове плохое качество выступления не подразумевается совсем. Хотя, иногда такое случается, когда злыдни — демоны напоят, например, барабанщика перед выступлением или ноты перепутают у клавишника. Ну, не обязательно только барабанщику наливают, это может быть и гитарист и скрипач и, даже, арфистка. Что, впрочем, очень редко. С арфой по халтурам мотаться трудновато.

Так, а к чему это я? Ага, я — старый лабух. Уже пять лет, как на пенсии. Раньше играл на бас-гитаре и пел. Последнее время только пою, да и то — изредка. Хочу Вам рассказать, как пару-тройку лет назад мне удалось съездить на халтуру, хоть и не думал уже, что когда-то ещё появится возможность тряхнуть стариной.
Итак, звонит мне чувак, немолодой, но голос бодрый, и предлагает разовое выступление на Севере, перед Новым годом. Я спросил, как называется его ансамбль. Он говорит:
— У нас собрались все бывалые, лишь одна солистка — молодёжь. Если ты не против, назовёмся — «Геронтология».
— «В Светлый Путь», тогда уж, тоже неплохо будет.
Его Юрий зовут, а меня Александр. Как обычно, я сразу стал Алексом. У музыкантов все — Алексы, Майклы, Сержы, Юджины и т. д. Один я — местный, тюменский, остальные — приезжие:
Влад — барабанщик, из Омска, курносый, с шевелюрой, коренастый.
Майкл — гитарист, из Ё-бурга, кареглазый, пышные усы смотрят в стакан.
Юрий — клавишник, тоже с Урала, высокий, с лысиной, длинные седые усы.
Маргарита — солистка, из Ростова-на-Дону. Училась в Питере, вышла замуж и поехала, как декабристка, за супругом в Сибирь. Миниатюрная, волосы светлые, а брови и глаза — чёрные. Мы её сразу стали звать Марго. Годится нам в дочки. Гитаристу Майклу годится в младшие сестрёнки. Обращается она к нам по имени-отчеству или «Ребята!».
За десять дней слепили программу. Требовались песни 60-х — 70-х годов прошлого века. Обкатали репертуар нежданно, ещё в Тюмени, сыграв на юбилее для уходящего на пенсию весёлого толстенького лысенького мужичка. Сели в поезд. Ту-ту! На халтуру в Новый Уренгой!

Но, перед тем как «ту-ту», пришлось позаниматься изрядно, конечно. На первую репу, помню, взял я свою старенькую бас-гитару и поехал на тачке. Приехал по адресу, смотрю — здание служебное, пятиэтажное, в стиле 70-х.
Напротив главного входа — мало машин. Ну, это понятно — воскресенье же. В сооружениях такого типа конференц-зал или актовый зал, можно так его назвать, обычно на последнем этаже, чтобы музыканты не забывали, взбираясь наверх со всеми своими инструментами и аппаратом, что главное в их ремесле — это здоровье, а совсем не слух, как например, может показаться.

Протопав по длинному пустому коридору на пятом этаже, я зашёл в конференц-зал. На сцене уже настраивались трое музыкантов. Электрогитара и клавиши включены каждый в свой комбик. Барабанщик подстраивает ключиком рабочий барабан. Басовый комбик тоже есть, ждёт меня. По краям сцены, слева и справа стоят большие колонки — «порталы». Подошёл, пожали руки, познакомились. Чуваки вместе месяца четыре уже играют, но постоянной работы нет. Каждый в дневное время чем-то занят. Юра-клавишник делает минусовки на заказ. Майкл-гитарист обучает ребятишек основам игры на чём угодно в частной музыкальной школе. Влад-барабанщик на своей машине развозит рекламные проспекты и газеты по городу. Был у них тюменский паренёк-басист, да улетел куда-то. За Синебуромалиновой птицей, однако.
— Аппарат чей, — интересуюсь, — ваш или местный?
— Местный. Майкл свой комбарь дома держит, — говорит Юра, — в тепле.
— Ясен пень, инструмент держи в тепле, а голову в холоде, — Влад палочкой постукивает по своей голове.
— Я, вроде как, всегда в холодильнике голову держу. Иногда свою, но чаще — свинячью. Сёмги голова тоже хиляет. — Майкл раздувает свои пушистые усы. — Аппарат этот — ещё рабочий, не могут его здешние Ди-Джеи угробить, как ни стараются. Дискотеки тут не часто. На конференциях разве дадут врубить звук во всю дурь, чтоб аж динамики повылетали?
— Ну, проверим, — говорю. Достаю и подключаю бас-гитару. — Солистка-то будет сегодня?
— Обещала не опаздывать. Мы её сами ещё не видели. Всё по телефону общались. — Юра достаёт две толстые папки с нотами. — Хорошо, что я всё своё держу с собой. Уже и не думал, что такой нафталин пригодится. Но, раз желают песни Кристалинской и Миансаровой, да Армстронга послушать, мы — всегда пожалуйста.

В здании было тихо, поэтому мы сразу услыхали, что по коридору кто-то идёт чётко вбивая каблуки в пол.
— Сто тридцать. На сигарету, — сказал Майкл.
— Сто двадцать четыре, — ответил Влад, выхватил из кармана рубашки коробочку, вроде мобильника, и стал тыкать в неё пальцем.
Я сначала не понял, о чём это они, но увидев, что Влад тычет пальцем синхронно с каблуками в коридоре, врубился, что эти двое спорят, кто точнее угадает темп шагов.
— Сто двадцать шесть, — радостно заявил Влад, показывая дисплей, — я ближе угадал.
— Мы, вроде как, квиты. Ты мне одну сигарету торчал, — сказал Майкл.
— Ты её уже выкурил, забыл?

Дверь в коридор открылась и зашла небольшая молодая женщина в пушистой куртке и в сапогах на высоком каблуке. Она ступала ритмично, и я стал подыгрывать на бас — гитаре её шагам. Вскинув в мою сторону руку, качнув бёдрами, она зарычала:
— Ma, he’s playing basement here! (Мама, он играет на басу здесь!)
— Oh, yes, me do! (О, да, я играю!) — как-то непроизвольно ответил я.
— Значит, я попала, куда надо, — сказала она уже обычным голосом.
Вы, конечно, учили когда-то английский и скажете: «Да этот Алекс вообще неграмотный, что он там лепит?»
А это диалект такой, называется “patois”. На нём многие музыканты южных штатов разговаривают.
А мы попугайничаем.
Ну вот, мы все и познакомились. На первой же репе стало понятно, что ансамбль получился. Юра сказал: «Всё будет клёво, чуваки!»
Чуть не забыл. Нужно про коробочку Влада объяснить. Коробочка эта — электронный метроном. Набираете нужный темп, например «150», и метроном прощёлкает его Вам. А если нужно узнать, каков темп у звучащего сейчас произведения, то нажмите на кнопочку “TAP” несколько раз под музыку и на дисплее увидите число, соответствующее количеству щелчков в минуту. Удобная штука. Если чувство темпа развито у Вас, то можно много чего выспорить, не только сигареты.


Часть 2. МИР НЕ БЕЗ ДОБРЫХ ЛЮДЕЙ
Великий путь начинается с первого шага. Мы сделали этот шаг, приехав на тюменский железнодорожный вокзал.
Наш поезд стоит у перрона. Вышли из вокзала, подошли к вагону. Муж Марго, Антон, провожает её, но очень спешит.
Весь в делах. Вручил ей паспорт, обнял, поцеловал, и зашагал в сторону вокзала. Наши билеты у Юры. Мы по одному заходим в вагон, помогая друг другу заносить инструменты и вещи. Костюмы для выступления у нас в таких длинных чехлах.
У Влада всё впихано в две большущие сумки. Довольно долго проводница убеждала Юру сдать его клавиши “Roland” в багажный вагон, но узнав их стоимость, разрешила взять с собой.
— В вашем купе пассажир едет, — говорит она, — вы его не будите, пусть проспится. Я могла его не пустить, но он — видно, что спокойный, и командировка у него очень важная.
— Люда, а куда он едет, не в Уренгой? — спрашивает Майкл, уже имя проводницы узнал.
— До Пыть-Яха он едет. Когда сойдёт, ты перейдёшь из женского купе к парням.
— А откуда ты знаешь, что я с дамами поеду?
— По усам твоим, как у моржа, вижу. Давайте быстрей заходите, сейчас отправляемся.
Марго стояла, повернувшись в сторону вокзала, где скрылась спина её дорогого супруга. Протянула, не глядя, паспорт. Проводница Люда говорит:
— Что Вы мне даёте? Паспорт Ваш предъявите.
— Я Вам его дала.
— Это не Ваш паспорт. Вы что, мужчина?
— Я не мужчина и даже не трансвестит. Вы что, не видите?
— Я вижу, что паспорт не Ваш.
Юра перехватил из рук Людмилы паспорт, взглянул в него и скомандовал Марго:
— Звони мужу быстрей, это его паспорт, а твой, наверное, у него!
— Как так?
— Звони быстрей!
У Марго затряслись руки, вызывает супруга. Он отвечает:
— Алло, Ритуля, что уже поехали?
— Антоша, тут такое дело, ты только не сердись …
Юра вырывает у неё мобильник и кричит:
— Антон! Срочно беги с паспортом сюда. Ты отдал Рите свой паспорт. Быстрее!
— Что, куда? Бегу!
Стоим, ждём. Глядим на вокзал. А там довольно запутанная система входов-выходов. Если не угадаешь сразу, то долго будешь между дверями метаться. Марго начинает подрагивать всеми своими привлекательными конечностями. Глазами впилась в выход из вокзала.
— Придётся Маргуше операцию по смене пола, вроде как, делать — говорит Майкл.
— Давай, тебе. И, вдобавок, сделаем языку обрезание, — вставляет своё Влад.
— Не-ет, язык-то хотя бы ему оставьте, пригодится, — смеётся Людмила, — как музыканты едут, всегда что-нибудь не так. То инструменты забудут, то с полки падают, трезвые.
— Антон, вроде как, — указывает влево Майкл.
Маргушин супруг не бежал, двигался средним шагом. Видимо не хотелось ему выглядеть каким-то пацаном на побегушках. А кто паспорта перепутал? Запрятал бы уж свою спесь поглубже. Поезд, дёрнулся, вагоны загремели. Но ещё стоим. Антон резко побежал, но, взмахнув руками, упал.
— Ой, Антоша! — вскрикнула Марго, рванулась к перрону.
Не тут-то было! Юра, схватил её, переставил на площадку вагона, сказал «Вот же …!» и, с паспортом в руке, побежал к Антону. Тот пытался подняться на ноги. Юра, обогнув по пути бородатого деда в валенках с калошами, но в джинсовом костюме поверх свитера и в бейсболке с тремя популярными буквами на лбу, я имею ввиду — “New York City”, скачками помчался далее.
Дед тащил за собой тележку с большим мешком. В мешке, наверное, были уголь или дрова, а может, новогодние подарки для непослушных ребятишек, кто знает? Пока Юра добежал до Антона, обменялся с ним паспортами и мнениями обо всём происходящем, дед со своей тележкой переместился по перрону к хвосту поезда, недалеко, правда. Он испугался, когда увидел, что на него снова мчится тот высокий, седой, длинноволосый мужик. Поезд уже просигналил и поехал. Поэтому Юра решил заскочить в следующий вагон.
Дедок бросился плашмя на землю, прикрывая голову руками. Видимо, опыт внезапных столкновений у него уже был изрядный до этого. Юра, перепрыгнув через него, чуть не налетел на клетку с кроликами, которую, чёрт знает зачем, тут, как раз, поставили. Второй, когда через клетку, невероятный по красоте прыжок нашёл отклик у публики на перроне. Знать бы заранее, так заснять на телефон да разместить в сети. У меня в голове сохранилась картинка — встающий на четвереньки дед с выпученными глазами, а на заднем плане, на фоне вокзала — согнувшийся пополам бедняга-Антон.
— Вы, почему меня оскорбили? За что так обозвали, я ведь не знала, что паспорт не мой? — Марго своими чёрными глазами вперилась в голубенькие глазки Юры, когда он присоединился к нам, пройдя сквозь соседний и наш вагоны. В это время мы ставили вещи на полки.
— Да упаси господь! Ты чего, Рита?
— Вы меня прямо в лицо обозвали очень плохим словом. Я повода не давала.
— Не помню. Прости, это я не про тебя, точно.
— Нас всего две женщины было, я и проводница.
— Ещё, вроде как, одна была, — говорит Майкл, — она и сейчас с нами, «тяжела и неказиста».
— Жизнь советского артиста, — продолжил поговорку Влад.
— А, ну знаю. Тогда ладно, — кивнула Марго и отвернулась.
— Прости, виноват, — закончил разговор Юра.
— Чуваки, давайте следить, что говорим, — предложил я, — а то Маргуша повторит подвиг Анны Карениной.
— А какой подвиг она совершила? — повернулась ко мне Марго. — Ребёнка родила?
— Да нет. Железная дорога, паровоз …
— Долбанный дед с мешком! Всё время под ноги лез! — пробурчал Юра. — Давненько я не бегал так. Глоточек бы чего-нибудь спиртосодержащего сейчас. Кир-то есть, но в сумке на полке, далеко доставать.
— На, держи, — Влад вытащил из куртки початую небольшую фляжку коньяка и протянул Юре.
— Ни хрена себе, — удивляюсь я, — ты же меня вёз, за рулём был!
— Вот когда я на стоянку поставил машину, тогда и пригубил.
— Теперь буду знать, что пригубить — значит ополовинить, — сказал Юра и, взболтав фляжку, вылил содержимое в горло. — Я тоже пригубил, до конца, — он взял из рук Влада конфетку, — А вас, господа ждут напитки в более комфортных условиях, в купе. Я что-то не подумал, сумку-то к самой стенке на полку поставил. Давайте-ка, всё по уму разместим!
Минут пять пыхтим, рационально распределяя вещи и инструменты по двум купе. Хорошо, что оба купе рядом. В одном едут две чувихи, в другом спит чувак.
— Интересно, как дела у Антона? Ты не звонила, пока меня не было? — обращается Юра к Марго.
— Ой! Да он ногу ушиб. Говорит — терпимо.
— Скажи ему, — наставляет Майкл, — пусть съездит в травматологию. Я, вроде как, один раз так ушиб, всю жизнь помнить буду. Зато удостоверился, что мир не без добрых людей.
— Майкл, тебе тогда сколько было?
— Лет двадцать. Давайте, хотя бы чаю попьём.
Ушёл он к Людмиле узнать насчёт чая. Наверное, узнал ещё и про кофе с какао, и про то, где и как их выращивают и как заваривают. Пришёл, говорит: «Сейчас будет чай. Много». А у нас в купе мужик спит на нижней полке. В костюме. В разобранной постели. Подвинули его к стеночке, и присели там мы с Владом. Чувак даже не проснулся. Марго принесла свой пакет бутербродов с сыром и колбасой.
А чувак этот спал ещё, часов десять. Места он много занимал. Лежал бы наверху, так было бы нормально.
— Майкл, ты где добрых людей то нашёл? Как тебя угораздило? — напомнил Влад.
— О, точно! Угораздило! Дружок у меня один был. Лет двадцать назад. Борька. Клёвый музыкант, но периодически впадал в запой. Постепенно так впадал. Сначала личные вещи пропивал, потом гитары, у него их было несколько. Затем пропадал на полгода. Далее возрождался как Феникс, и в трезвом состоянии где-то за год — полтора зарабатывал на вещи и инструменты. Потом начиналось новое самосожжение. Мы его так и звали — «Фениксом».
— Был ещё Финист — Ясный Сокол. Клёвый чувак был, но всё время об пол бился, чтобы в сокола превратиться.
Мне его в детстве жалко было. Книжка сказок была во-от такая!
— Влад, а ведь ты в точку попал! Я, вроде как, Финистом и оказался, башкой шарахнулся.
— Ясен пень. Давай дальше.
Майкл молча соорудил себе новый трехслойный бутерброд. Откусил. Усы чуть не до подбородка достают, но кусать толстые бутерброды не мешают — интересно! Запил он это чаем и продолжил:
— Борька играл в кабаке при гостинице, а я в кафешке, в квартале оттуда. Звонит мне днём, домой. Со Старым Новым Годом поздравляет, говорит: «Майкл, ты можешь после работы в отель заскочить? Есть разговор, не по телефону».
Ну, думаю, может что-нибудь интересное предложит, халтуру какую-нибудь. После работы пошёл к нему, а у них, интересно так, гримёрка была в подвале, под кухней.
Все парни уже ушли, он один меня на входе ждёт. Прошли мы туда, достаёт он бутылку, говорит: «Давай выпьем».
Я говорю: «Ты чё, Боб, опять в пике собрался?» Он:
«Да брось ты. Это же ерунда, на двоих то». Я его в лоб тогда спрашиваю: «Сколько тебе надо?» А тогда цены, вроде как, в миллионах были. Он говорит:
— Пятнадцать лимонов. Через месяц отдам.
— Тебя через месяц не найти будет.
— Мне в Питер съездить надо. Срочно. Альбом записать.
— У меня таких денег нет.
— А сколько есть?
— Всего у меня есть 2 лимона. С собой 600 штук, а остальное могу завтра подогнать. Но ты мне тогда дай гитару свою с процессором. Я на ней поработаю, пока ты мне деньги не вернёшь.
— Нет, гитара мне самому нужна будет в Питере. Давай прямо сейчас, хотя бы, 600 штук.
— Дам под залог чего-нибудь.
— Ну а чего ты хочешь?
А у Боба была клёвая печатка — золотой перстень с кошачьей мордой в шляпе, при «бабочке», глаза — камешки зелёные. Мне захотелось повыпендриваться перед чувихой одной. Говорю:
— Давай печатку.
— Ты хоть знаешь, сколько она стоит?
— Да сколько бы ни стоила. Вернёшь бабки, а я, верну печатку. Дай померить.
Надел я морду кошачью на безымянный палец — как тут и было. Отдал ему 600 тысяч ельцинских рублей. Завтра, говорю, остальные отдам. Водка на столе стоит, чего стоит? Выпили мы её в два приёма. Запили, помню, клюквенным морсом. Боб давай мне рассказывать про свои прожекты, а я это уже сто раз слышал, говорю:
— Жарко что-то. Давай я тебя на улице подожду.
— Ну, иди на чёрный ход. Я пока отключу тут всё, позакрываю.
На этом месте Влад не выдерживает:
— Майкл, ты чё былину какую-то рассказываешь? Говорил «Мир не без добрых людей». Где добрые люди? Ты бутербродов уже умял полкило, а рассказал на ржаную горбушку. Давай ближе к делу!
— Если коротко рассказывать, ты, Влад, сам первый скажешь, что не понял ничего. Так, где я остановился?
У моего папы из одного рассказа всегда попутно штук пять историй получается.
— Боб тебя на чёрный ход послал, однако, — говорю.
— Ага! Ночной сторож мне дверь отворил, я вышел и решил на крылечке закурить. А лампочки не горят, на крыльце бугры снега со льдом. Я ведь и не пьяный был, чего мы там выпили-то? По стакану всего. Вдруг бах! Это я треснулся спиной и затылком о крыльцо. Главное, интересно, помню, что начал сигарету прикуривать, а следующий момент — я уже лежу на спине и пошевелиться не могу. Ощущение, что тело у меня из бетона. Потом сразу всё заболело. А никого рядом нет.
— Ясен пень! Сломал чё-нибудь?
— Ногу сломал правую, лодыжку, и руку ушиб левую, тоже в гипсе была потом.
— Ну, мне это знако-омо, — протянул Влад. — Добрые люди-то как тебе помогли?
— Доброта людская безгранична была. Правда один он был, этот «самаритянин». Я лежу на спине, надеюсь, что Боб сейчас появится. Слышу, машина едет, у крыльца остановилась. Кто-то кричит:
— Ты чего там разлёгся?
— Упал вот, помогите встать, — отвечаю. А не вижу, кто там внизу.
— Сейчас, погоди, — поднимается по ступенькам.
Я вижу его силуэт только. Чувак в куртке короткой, в шапке норковой, вроде, а лицо совсем не вижу. Напротив света, потому что, и свет-то от лампы у дороги. Я руку чуваку протягиваю, чтобы он за неё меня тянул вверх и, уже заранее, благодарю. А он в ответ:
— Мир не без добрых людей, — и крутит мою кисть туда-сюда, — Полежи ещё.
Повернулся, спустился, хлопнул дверью машины и уехал. Я ничего понять не могу. Поднёс руку к самым глазам, чего он мне её крутил? А печатки-то нет. Он, гад, её снял и уехал.
Я кое-как уселся на крыльце, дождался Бориса. Тот вызвал скорую, ну и далее всё ясно. Два месяца дома провалялся.
— Ой, да как же это можно! — Марго поперхнулась чаем, — он что, совсем что-ли?
— Мастерски чувак меня от перстенька избавил. И Боба заодно. Видно не впервой. Зато я на всю жизнь запомнил, что мир не без добрых людей.



Часть 3. БЕЛЯШИКИ ПОД ВИСКАРИК
Перестук колёс. Напротив меня сидит мужик с покрасневшим, после стакана вискаря, лицом. Мы с ним в купе вдвоём, Юра и Влад ушли в соседнее купе. Через стенку слышен весёлый разговор и смех. Кроме Маргушиного, женских ещё два голоса. Парни травят анекдоты. Если я к ним присоединюсь, то там станет тесно. Да и мужика этого без присмотра оставлять нельзя. Хотя, выглядит он солидно. Лет 60. Но ему скоро выходить, перед этим допив бутылку. Возьмёт, да что-нибудь прихватит не своё.
Случайно. А у нас — каждая вещь с высшим предназначением. Вот, представим, мы на сцене все в клетчатых ковбойских рубашках, а один в футболке, или в свитере. У него рубашку в поезде спёрли. Это уже лажа.
Заказавшим банкет, неважно, что, где и у кого спёрли.
Им нужно, чтобы было красиво.
Почти час я сижу и наблюдаю, как этот Сергей пытается позвонить какой-то Ларисе Владимировне по мобильнику. Связь в поезде оставляет желать лучшего. Дозвонившись, объясняет, какая она необыкновенная женщина, без неё он бы совсем пропал и не успел на поезд, в ответственную командировку. Как у него батарея держит? Мой бы телефон давно разрядился. Ага, поговорил, сейчас ему, однако, пора добавить спиртного в кровеносную систему. Обращается ко мне сипловатым низким голосом:
— Александр, может выпьешь?
— Я же сказал, что не могу. Несовместимость с лекарствами.
— Ну ладно. Если хочешь, я тебе оставлю. А ещё беляшика хочешь?
Беляшики у него вкусные, я уже парочку съел, запивая чайком. Скромно отказываюсь:
— Не надо. Спасибо. Пей сам. Тебя встретят?
— Я из вокзала позвоню, они подъедут.
— А почему сейчас не позвонить, заранее?
— Да я хочу сначала по вокзалу походить, может, ещё пивка возьму.
Он налил пол стакана бурбона “Jack Daniels”, выпил, запил «Кока-Колой» из баночки, закусил беляшом.
— Лариса Владимировна — золотой человек! Смотри, какие беляши мне в дорогу напекла! — вытащил телефон из кармана рубашки. — Надо позвонить, спасибо сказать.
— Ты же ей спокойной ночи пожелал.
— Да? Точно пожелал. Нехорошо будить, конечно. Завтра позвоню.
Положил телефон на столик. Встал, надел пиджак. Вышел, минут через пять вернулся. Сел. Откупорил очередную баночку «Кока-Колы».
— Люблю бурбон «Кока-Колой» запивать, — причмокнул он губами.
— А сначала если смешать?
— Не. Не то.
— Лариса Владимировна — супруга тебе?
— Да не. С работы. Супруга мне чёрта с два беляши в дорогу пожарит. Я ей как-то телеграмму послал.
Был в командировке в Свердловске, давно, тогда ещё бутылка водки три-шестьдесят две стоила. Сходил в ресторан в гостинице, утром проснулся, денег нет.
Мелочь одна. Отправил жене телеграмму: «ВЫШЛИ СТО СГПДВ». Сокращённо, чтобы за каждое слово не платить: «Свердловск, Главпочтамт, до востребования». Телефонной связи тогда не было такой, как сейчас, да и объясняться бы пришлось. Получил перевод — Три рубля 62 копейки. Ты представляешь — это же, как насмешка мне, молодожёну. Занял денег у коллег.
Приехал домой, говорю: «Как тебе не стыдно! Ты над человеком издеваешься, когда он в таком трудном положении оказался!» — «А ты что, думаешь, я так сразу и догадалась, что за дурь ты мне написал? Буквы какие-то.
Сто рублей посылать на деревню дедушке?».
— Так ты 3,62 — то получил на почте? — интересуюсь.
— Конечно.
— На что потратил?
— На что в рюмочной деньги тратят? Сто грамм да бутерброд с запивкой.
Тут за стенкой взрыв хохота с повизгиваниями. Завидно мне стало. Пошёл туда. Поезд затормозил и встал. Колёса не стучат, из-за этого смех звучит очень громко. Открыл дверь в купе — весёлые лица. Зашёл, дверь прикрыл. Одна дама полотенцем вытирает слёзы — тушь размазалась.
— Алекс, садись. Вы прикончили с чуваком его бурбон? — подмигнув спрашивает Юра.
— Да я ж не пью.
— Ты, всё же, человек-кремень. Как так, бурбон на шару, а ты не пьёшь? Давай с нами. — Влад демонстрирует бутылку.
— У нас, правда, не “Jack Daniels”, но тоже очень даже ничё. Дагестанский коньячок, — замечает Юра.
— Тогда, Влад, мне чуть-чуть. Серьёзно. На пальчик, — показываю.
— Вот у Маргуши пальчик на ноге, большой, с маникюром, подойдёт как эталон для измерений?
— Только если это будет мизинчик, и в стакан не опускать.
— У меня все пальчики с маникюром.
— А Михаил, глядите, усы в коньяк опускает, а потом с них капает, — смеётся одна из дам.
— Ясен пень, — у Влада это любимая присказка, — для того они у него в рот загибаются, чтоб не пропадало.
Налили в пластиковые стаканчики, выпили. Дама с полотенцем говорит:
— Ну, нам надо собираться потихонку уже. Умыться, одеться. Пыть-Ях ведь.
— Да до Пыть-Яха ещё час, вроде как.
— Вы чего, парни? Мы же на Пыть-Яхе стоим.
Я бросился в наше купе. Сергей Викторович спал, уткнувшись лицом прямо в столик.
— Сергей, очнись. Пыть-Ях. Выходить надо!
— Не мешай. Вот поедем, и я сразу выйду.
Подошла проводница: «Кто до Пыть-Яха? Сейчас отправляемся, выходите!»
Растолкали этого Сергея и вывели его в тамбур. Он прижимает к себе тяжёленький портфель. Насколько я понял, у него там ещё был бурбончик и беляшики. Ну и серьёзные документы, конечно. Лишь бы не рухнул со ступенек.
Поезд поехал. Шёл снег. Сергей стоял на перроне в расстёгнутой дублёнке, воздев к чёрному небу руки, с драгоценным портфелем в одной из них. Что-то в его облике мне не понравилось, но я не мог понять, что именно.
В моём купе освободилось место. Два места в другом купе освободят дамы. Если далее в вагон зайдут женщины, то сюда перейдёт Майкл, а если мужчины, то он останется там, а Маргуша перейдёт к нам, к своим. Ещё долго ехать, После трапезы командированного нужно хоть немного прибрать на столике. Взяв пустой пакет, я стал сметать в него мусор. Что-то брякнулось на пол. Оказалось — мобильник. Подняв телефон и сев на полку, стал рассматривать — тот ли он самый, в который бубнил Сергей целый час? Затем мой взгляд зафиксировал что-то под противоположной полкой. Причина, вернее две причины того, что мне не понравилось в облике Сергея на перроне, находились под полкой. Шикарные меховые ботинки поблёскивали кожаными носами.
Сергей вышел на перрон в кроссовках. На улице минус 350! Да, как-то командировка не очень задалась у него. Надо ему позвонить. А куда я позвоню? Телефон-то его, в моей руке, здесь!
— Алекс, Вы о чём задумались? Давайте на посошок? — одна из весёлых дам заглянула в купе.
— Давайте. Иду.
Но пить мне и вправду нельзя. Захожу к ним в купе, объявляю:
— Мужики и дамы, чувак оставил телефон и зимние ботинки — в кроссовках вышел.
— А вискарь оставил?
— Выпил.
— Интересный чувак — ботинки оставил, а вискарь выпил.
— Он сначала вискарь выпил, а потом ботинки оставил. И мобильник.
— Надо ему позвонить! — предлагает Марго.
— Номер подскажи, — говорю.
— В Пыть-Яхе есть вытрезвитель? Может его туда отведут? — не унимается Марго.
— Здесь надо вытрезвитель со стадион «Лужники» построить, — смеётся Юра.
— На фига? — шевелит усами Майкл.
— В этих краях трезвый человек — редкость.
— Но мы же, вроде как, трезвые!
— Пока ещё. — Юра заметно беспокоится, — Больше до работы не пьём! Мораторий. Давайте остаток разольём и всё. Отработаем, потом на обратном пути можем расслабиться.
— Нужно Людмиле отдать телефон и ботинки. Чувак, вроде как, искать будет, — говорит Майкл.
— Отдадим, конечно, — говорю, — только я сначала позвоню его подруге, которая беляши напекла ему в дорогу.
Я нашёл в телефоне последний набранный звонок, нажал «Вызов». Пошли длинные гудки.
— Дайте, я с ней поговорю. Как её зовут? — Маргуша протянула руку.
— На, говори на здоровье. Её зовут Лариса Владимировна.
Марго включила громкую связь. Гудков через шесть раздался истошный женский крик:
— Серёга, ты совсем охренел? Ты меня достал! Дай мне поспать! Ты меня с беляшами достал! Не звони мне, я телефон отключаю!
— Алло, это Лариса Владимировна?
— А это ещё кто? Серёга, кто это?
— Это Маргарита. Извините. Сергей вышел из поезда, забыл телефон и пошёл на вокзал в кроссовках.
— Да как же он меня достал! Пусть он идёт …
Далее последовала длинная тирада, которую нельзя отобразить в печатном виде. Затем короткие гудки.
— А ведь он так хорошо о ней отзывался, — сказал я.
Тут как раз подошла проводница, чтобы сказать, что остальные пассажиры выражают глубокое неудовольствие нами — шумим. Ну, мы объяснили ей ситуацию. Людмила согласилась, что иногда бывает, оставляют вещи. Потом, когда поезд следует обратно, такие раззявы, как этот, подходят к своему вагону, чтобы забрать своё. Она отдаст.
В коридоре висит расписание движения поезда. Подошёл, посмотрел. Ещё ехать и ехать. Следующая остановка будет — «Сургут».



Часть 4. РАЗГОВОР ПОД СТУК КОЛЁС
— А чё. У вас в Тюмени музыканты дружно живут. Когда у меня комплект тарелок спёрли, то уже вечером мне их вернули. Ясен пень, пришлось немного потратиться, но того стоило, — говорит Влад, барабанщик из Омска.
Мы с ним пьём чай с печенюшками. Юра и Майкл спят на верхних полках.
— «Ясен пень» — то, у тебя, откуда в поговорках? — спрашиваю. Давно хотел спросить.
— У нас в старом дворе жил старик, высланный из Польши. Вот он всё сначала «Холера ясна» говорил. Потом стал говорить «Холера ясна, ясен пень». Пан Фрост, так его звали, ясен пень, уже помер, конечно. Где-то он услышал это выражение про пень и оно ему понравилось. А я у него перенял. Однажды хожу по дому и твержу нараспев: «Холера ясна, ясен пень». Захожу на кухню, и мама мне как врежет! —
«Что за холера?! Не смей в доме такое говорить!» А она до этого меня в жизни пальцем не трогала. Я от неожиданности так смутился, что вот до этого, сейчас, момента никогда холеру больше и не вспоминал. А вот «Ясен пень», наоборот, во мне прижился. Жена говорит, что я во сне часто поминаю этого ясного пня.
— А дед-поляк как? Вы общались?
— Пан Фрост-то? Меня он называл «Пан Владислав», прикалывался. Я ещё в школе за его внучкой, Басей, бегал. Обещал он её за меня замуж отдать, но только если космонавтом стану. А я всё в хоккей играл. Видишь шрам над глазом? Бася — настолько красивая девчонка была, не передать. Я в армию ушёл, а она замуж выскочила и уехала. Иногда так хочется на неё взглянуть…
— Это, что, имя такое, Бася?
— Барбару Брыльску знаешь? Так вот, её в детстве тоже Басей звали.
— Не знал. Влад, ты про тарелки рассказывал. Что там произошло?
Влад взял с блюдца крупную печенюшку и прокрутил её между пальцев, как это делают барабанщики с палочкой.
Я попробовал сделать то же самое, но печенюшка мне не подчинилась и упала в стакан. Моментально намокла там и развалилась.
— Я приехал в Тюмень своим ходом. В августе, утром, часов в девять. — Влад обмакнул печенье в чай. Надо же, печенюшка у него не развалилась.
— Как ехал?
— Через Ишим. Там у армейского кореша останавливался. В ансамбле вместе играли в Клубе офицеров. Почти 40 лет назад.
— Тарелки-то на продажу вёз?
— Да нет, я на тот случай если куда-нибудь поиграть встрять. Я же всю установку целиком привёз.
— Ну, приехал в Тюмень, и как дальше было?
— Увидел кафе, сейчас не помню уже названия. Ясен пень, зашёл, поел сосисок с картошкой да кофе выпил.
Выхожу, а багажник-то не до конца закрыт, кто-то лазил. Проверил — сумки с тарелками нет. Фирменная сумка «Зилджан». Я чуть сознание не потерял. Во-первых, два года подбирал себе комплект, чтобы звучал как мне надо. Во вторых — полторы штуки баксов на дороге не валяются.
— Тот, кто спёр, по-другому думал.
— Не знаю, что он думал, но ему повезло, что я его не застал.
— И никто не видел?
— Ясен пень, никого вокруг не было. Я в полицию позвонил. Подождал, подъехали. Съездил в участок. Это у вас на улице 50 лет Октября, правильно?
— Правильно.
— Потом поехали с женщиной-следователем в «Музыкальный Арсенал». Там клёвый чувак работает
— Алексей, Лёха. Тоже барабанщик. Он ей тарелки разные показал, целую лекцию прочитал «Что-где-почём».
Я аж заслушался. Сейчас иногда захожу туда. Поболтать. Правда, у них там такая суета, когда инструменты разгружают. Как муравьи. Или когда, наоборот, отгружают товар покупателям.
— Я с Алексеем работал несколько лет.
— Да, ясен пень, это же он мне тогда твой номер телефона дал, а я потом Юре его передал.
— Ну, так чего с тарелками-то?
— А с тарелками было так: Тот чувак, который спёр, стал предлагать их в ресторанах музыкантам. Говорит, привёз брату на день рождения, а ему такие не нужны. Предлагал за 5 тысяч. Рублей. Ясен пень, что краденые.
Один из кабацких музыкантов позвонил Лёхе, барабанщику, который в «Музыкальном Арсенале» работает, и спросил, не нужны ли ему задёшево фирменные тарелки. А тот сразу смекнул, что это тарелки, про которые мы ему со следователем утром говорили. И сказал он этому кабацкому чуваку: «Обязательно найдите деньги и выкупите их.
Я вам после объясню, что к чему». Потом он позвонил мне:
— У тебя 5 тысяч есть?
— Есть.
— Езжай туда-то, туда-то, там наверняка тарелки — твои. Их купили за 5 тысяч рублей. Столько же чувакам отдашь, они тебе твой комплект вернут.
Я думаю: «Ни хрена себе. Музыканты выручили меня и нисколько не наваривают!»
Приехал. Тарелки — мои. Чуваки рассказали мне, что да как.
— Разве тарелки не комплектами продаются?
— По-разному — и комплектами и поодиночке. Размеры у них отличаются, толщина. У каждой — свой звук.
Разные фирмы используют свои секретные технологии при изготовлении. Металл особенный и так далее.
— Ну, например?
С верхней полки подал голос Майкл:
— А мне отец рассказывал, как у него саксофон украли в поездке.
— Ты же говорил, что он лепит что-то?
— Да он кем только не был! И музыкантом и художником — оформителем, стеклодувом, даже почтальоном.
— А сейчас?
— Сейчас что делает? Вроде как на пенсии. Семьдесят пять скоро. Байки рассказывает.
— Слазь, давай, чаю попей.
Спустившись вниз и налив себе чаю из термоса, Майкл продолжил:
— В 70-х годах мой отец работал в Свердловской филармонии. Ездили они, вроде как, по разным городам, давали концерты. Играл на саксофоне-теноре. И вот, однажды, на аэровокзале в Новосибирске ждут они вылета. Все инструменты и чемоданы в куче. Возле кучи были только двое из коллектива — мой отец, он тогда ещё курил, и инспектор оркестра Моисеич. Я хорошо имена у всех помню, потому что слышал такие истории не раз. Соберутся у отца друзья и давай травить байки. Я, вроде как, пытался их записать на диктофон, но бросил это дело потом.
— Саксофон-то каким боком тут?
— Как каким? Отец вежливо попросил Моисеича, а тот был самый старый у них в оркестре:
— Посмотрите за вещами, пожалуйста, я схожу покурить. — Иди. Посмотрю.
Была зима. Отец на крыльце покурил недолго, заходит, видит — саксофона нет. Саксофон в чёрном деревянном футляре был.
— Моисеич, где саксофон?
— Какой саксофон?
— Мой саксофон «Вэлкланд», тенор, в чёрном футляре?
— Здесь где-то, наверное, куда ему деться?
Папа, сердитый, давай по залу бегать, у людей спрашивать, кто что видел. Ему сказали, что видели мужика с чёрным, похожим на пенал чемоданом. На улицу он вышел пару минут назад. На улице этого мужика не оказалось.
Смотрит, на остановке толпа садится в «Икарус» и, похоже,
футляр от саксофона там виднеется. Папаня у меня подбегает, мужика с футляром выдёргивает из очереди за шкирку.
Забирает свой инструмент. А воришка начинает орать, что его грабят.
— Чё ты орёшь, в лоб получишь!
Народ кричит: «Милиция!», а милиционер тут как тут:
— Что у Вас в чемодане?
— Труба, — уверенно говорит мужик.
— Ты, дурак, какая труба? Это саксофон! — папаня завёлся.
— Саксофон и есть.
— А как он называется?
— Просто саксофон.
— Товарищ сержант, там тенор-саксофон «Вэлкланд». Я — музыкант, это мой саксофон, — объясняет мой отец.
Милиционер берёт воришку под руку. Папа идёт рядом и рассказывает этому гаду, что он из себя представляет. Идут они в отделение милиции, что находится прямо в аэровокзале.
В отделении начальник, лейтенант, составляет протокол. Папа расписывается и ему говорят, что он может идти. После сообщат, что и как. Саксофон остаётся как вещественное доказательство.
— Какое вещественное доказательство? Это мой инструмент. Я на нём работаю. У меня сейчас самолёт вылетает, как я без саксофона?
— А тогда как мы этого можем задержать, если нет вещественных доказательств того, что он украл?
— Мне всё равно как. Мне на него наплевать. Мне нужен мой инструмент.
— Забирай инструмент, протокол рвём, его отпускаем.
— Пусть будет так.
Папа и воришка вышли вместе из комнаты милиции. Мужичок мелкими шажками быстро убежал. Уже шла посадка на самолёт. Моисеич же никаких претензий не принимал.
— Не извинился даже?
— Не, не извинился, даже наоборот стал обвинять отца, что тот не следит за своими вещами и так далее.
Ну что ж, папа запомнил и, потом, немного отомстил.
— Поколотил немножко?
— Да ну, это неинтеллигентно бы было. Всё гораздо тоньше.
Мишка развернул конфетку, прожевал, запил чаем. Мы с Владом сидим, ждём.
— Майкл, ты сидишь — думаешь, как бы нам по ушам проехаться?
— Да не собираюсь я врать, вспоминаю. Ещё пропущу что-нибудь.
— Майкл, я тоже весь во внимании, — раздался сверху голос Юрия.
— Этот Моисеич, инспектор оркестра, он, вроде как, зануда был. Чуваки над ним поэтому иногда потихоньку подшучивали. Он носил ноты на весь оркестр в таком крепком фанерном дерматиновом кейсе. Как-то парни взяли, ноты разобрали к себе по сумкам и футлярам, а в его кейс положили кирпичи. Еле тащит этот кейс. Ещё и свой чемодан с вещами у него был. И флейта в чемодане. А чуваки подначивают: «Что, Моисеич, нелегка надбавка за инспекторство?» Приехали в гостиницу, кирпичи выложили, ноты назад положили, пока он оформлял оркестр у администратора.
В общем, шутки детские были. А вот когда они с этой поездки, где саксофон украли, возвращались домой, то получилось так: Гастроли закончились, мой папа сидел в буфете гостиницы, вроде как, пил пиво с пианистом.
Они в одном номере жили. Подошёл тромбонист Гена и спрашивает:
— Вы долго ещё собираетесь здесь сидеть?
— А тебе что-то от нас надо?
— Полчаса и ключ от вашего номера. Одной чувихе из газеты интервью моё понадобилось. Не могу Моисеича уговорить уйти на время из нашего номера. Ему чемодан собирать приспичило.
— Ключ — в обмен на 200 граммов водки.
— Вот вам на 300.
Через полчаса папа и пианист пошли в свой номер. Дверь была прикрыта. Ключ в скважине просто вставлен изнутри. Они осмотрели номер, обнаружили бюстгальтер. Размер небольшой.
— Пойду Генке бюстгальтер отдам. Его ж работа. Будет жене или дочке — подарок.
Папа пошёл в номер к Генке. Зашёл, тот собирает чемодан. На кровати Моисеича тоже чемодан открытый. Самого где-то нет. План возник молниеносно. Папа положил бюстгальтер на самое дно этого чемодана, под вещи.
— Гена, не говори ему.
— Да ты чё! Клёво!
Майкл, отпил чаю, прикрыл глаза, вспоминая что-то.
— Ага, вспомнил. У Моисеича жену звали Серафима. Уменьшительно-ласкательно — Симочка. Он мог внезапно остановить любого и начать рассказывать, какая у него чудесная жена и как она гениально готовит и шьёт.
Но ещё она была очень ревнива. Разбирая чемодан дорогого супруга после поездки, нашла бюстгальтер. Он упорно отрицал все обвинения. За что получил от Симочки по полной. Через день по приезду домой оркестр собрался на репетицию. У Моисеича был синяк под глазом и пластырь на шее. Он кричал Генке:
— Это ты подложил мне бюстгальтер в чемодан! От меня жена уходит! Я на тебя в суд подам!
— Ты чего, Моисеич? Да я этого бюстгальтера в жизни не видел.
— Белый бюстгальтер с кружевами!
— С кружевами не видал!
Майкл допил чай и сказал:
— Таких историй у моего отца, вроде как, вагон, вот этот. И ещё тележка.
Юра говорит:
— Я в своё время, когда ездил по стране с театрами да с цирками, фонограмм-то не было ещё, чего только не повидал и наслушался. Могу тоже рассказать.
— Давай расскажи.
— Только я схожу умоюсь да причешусь.
— Ясен пень, непричёсанному врать трудно.
— То-то ты, Влад, с расчёской не расстаёшься. — Юра уходит.
— Я вам сейчас песенку в тему спою. Про вагон. Ещё в первом классе её выучил. Зацените фольклор! — Влад запел тенорком, постукивая по краю столика ладонями:

Машка не думала не знала, да-да!
А в вагоне жуликов немало.
Вытащили деньги из чулка,
Машка заревела у окна:
«Прощай кроватка с зелёненькими шишками,
Лисапет на железном ходу,
Чайнички-кофейнички с покрышками, эх,
Самоварчик и сковороду!»


— Самоварчик и сковороду! Ду-ду-ду! — подпел Майкл, притворно рыдая.
Зашла проводница, покосившись на Майкла, с лёгкой опаской предложила чай-печенье и всё такое. Отказались, решили поесть позже в ресторане, когда откроется. Вернулся Юра, умытый и причёсанный, лысинка блестит. Как бы продолжая разговор, с порога начинает рассказ:

— На гастролях, бывало, пересекались с артистами известными. В основном люди — то они нормальные, очень простые в общении. Один правда был, — Юра назвал его, — Раньше по телеку его видел, никогда бы не подумал, что у чувака кукушка «тю-тю». Сидим у него в номере, нас всего человек пять было. Выпиваем по чуть-чуть, разговариваем. Обсуждаем такое явление, как популярность. Он говорит:
— У меня пока популярность не очень большая, сейчас покажу. — Достаёт чемодан, открывает, а там, почти до верха, лифчики и трусики. — Вот трофеи, добытые нелёгким трудом!
Понимаете, когда вы видите бельё в магазине, на манекене, то воспринимаете это как товар на выставке.
Всё нормально. А тут, что-то вроде кинохроники из концлагеря. Наш солист встал и сразу ушёл. Мне тоже дурновастенько стало. Знаменитость убрала свой чемодан, но разговор развалился и мы ушли.
— Ясен пень, он же фетишист!
— Хорошо, что Марго у себя спит, не слышит этого, — говорю.
— Но, чуваки, я вам другое скажу, — продолжает Юра, — когда всё продуманно и обставлено со вкусом, то получается веселуха и никакой отрыжки. Я имею ввиду тему нижнего белья. В 90-х было модно приглашать на банкеты стриптиз. Я играл тогда в одном отеле. Обычно поднимался с этажа, где мы переодевались, на этаж, где был кабак, на лифте. И вот, однажды, не ведая ни про какой стриптиз, я решил подняться по служебной лестнице. А нужно сказать, что дверь на служебную лестницу открывалась из узкого коридорчика, где частенько артисты расставляли вдоль стены стулья, вешали на них свои костюмы. Смена костюмов происходила быстро, потому что не нужно было тратить время на перемещения из зала в гримёрку, и наоборот. Так вот, поднимаюсь я по лестнице, открываю дверь из коридорчика и сталкиваюсь лицом к лицу с абсолютно голой женской попой. Стриптизёрша, наклонившись, искала что-то в своей сумочке, стоявшей на стуле. Артистка оглянулась, но ни капли не смутилась. Мне в голову пришла мысль, что рядом где-то наверняка есть охрана, у которой ко мне могут возникнуть вопросы. Поэтому я спустился на этаж ниже по лестнице и поднялся назад уже на лифте. Поиграли мы с парнями сорок минут и ушли на перерыв. У нас перерыв, у стриптиза — работа. Они сначала показали что-то вроде кордебалета. Все в перьях. Красиво. Потом мы снова отыграли отделение, они тоже своё показали. Как третье отделение отыграли, они показали уже крутой стриптиз с полным оголением.
Ведущий же сказал нам выходить на сцену заранее, чтобы перерыва между их и нашим выступлениями не было.
Я выхожу, встаю на сцене за свои клавиши, я тогда играл стоя. Что такое? Передо мной на стойке с микрофоном для подпевок, висит лифчик. А он мне нужен тут?
Лифчик чужой, трогать его не в жилу. Вдруг, шлёп! Ещё и трусики атласные, розовые падают мне прямо на пульт с нотами. Оказывается, девчонки исполняют круг почёта и красивым жестом правой руки запускают своё имущество в сторону сцены. В публику не запускают, потом не найти.
Меня хохот разобрал. Фетишиста с чемоданом бы сюда. Наш солист выручил, объявил:
— Артистки стриптиза! Пожалуйста, получите назад свой реквизит у клавишника!
Ведущий подошёл, всё собрал, и у меня и со сцены. Народ ржёт. Вот тогда это нижнее бельё не вызвало у меня никаких отрицательных эмоций.
— Я что-то не поняла, — сказала Марго. Она зашла в купе, когда Юра уже заканчивал свою историю.
— Девчонки тоже не понимали, и закидали реквизитом Юрия Ивановича. Видишь, он какой? — Влад указывает на Юру.
— Какой, с красивой лысинкой.
— А на лысинке, прикинь, сверху лифчик, вроде как, беретка скульптора.
— Ну, у тебя и сравнения, Майкл. Не обижай скульпторов, однако.
— А при чём тут лифчик, я не пойму? — разводит руками Марго.
— О! Я вам про лысину сейчас расскажу, — с нетерпением сказал Майкл.
— Про лысину твоего папы? — подмигивает нам Юра.
— Да нет. У папы нет лысины. А вот когда он оформителем, вроде как, был, то часто заходил в
Художественные мастерские. Там у него друзья — скульпторы «ваяли». У одного, Николая, большая лысина была.
Он ходил без кепки, без шляпы. Но на работе, в мастерской, надевал беретку. Так было принято: скульптор, художник, за работой — в берете. И вот однажды отец мой заскочил в мастерские. Подходит конец рабочего дня. Николай снимает головной убор, вешает его на крючок и говорит:
«Что-то беретка тесная. Голова что ли растёт?» Пошутил так и пошёл домой. А коллеги-то ухватились за эту фразу, нашли нитки с иголкой и чуть-чуть ушили беретку.
На следующий день мой папа специально зашёл в мастерские до работы. Когда Николай подошёл, папа ему говорит:
— Слушай, Коля, а чего у тебя голова, вроде как, больше стала?
— Не знаю, свет может так падает?
Короче, они пару дней потихоньку беретку после работы ушивали, а потом уже очень сильно ушили.
Николай приходит утром, она вообще, на макушку не налазит. Мужики к нему: «Слушай Коля, надо что-то делать с твоей головой. Прямо видно как растёт!» Он психанул:
«Да работаешь тут с утра до вечера, пашешь, подохнуть можно!» Беретку швырнул в угол и ушёл.
После обеда приезжает директор художественного фонда и говорит: «Вы что тут, пьёте, наверное, без меры? Явился ваш Николай сегодня ко мне, просит — дайте путёвку и денег на лечение, у меня голова выросла!»
Скульпторы от смеха аж повалились, кто куда. Директор худфонда ничего понять не может. Когда ему рассказали про прикол, он, вроде как, сам тоже художник, до слёз хохотал. Уехал. В конце дня его шофёр заходит, подаёт огромную кепку, клоунскую, клетчатую, и говорит:
«Это Николаю от шефа. Извиняется, что больше размера не нашлось».
— А я не поняла, что, голова действительно выросла?
— Маргуша, подрастёшь — поймёшь. Вроде как, пора уже утолить голод. Пошли в вагон-ресторан?
— Пойдёмте. Надо что-то накинуть на себя. В переходах очень холодно.



Часть 5. ОТКРОВЕНИЯ
Поев в ресторане пельменей, мы с Юрой пришли в своё купе. Майкл, Влад и Марго заказали себе шашлык и отбивные, и остались. Мы с Юрой оба не курим — это большое удобство. Не надо мёрзнуть по тамбурам.
— Ты давно не куришь? — спросил Юра.
— Лет тридцать. А ты?
— Я с июля месяца не курю. И бросил-то в такой момент, когда даже некурящие начинают.
— Что за момент, если не секрет? — надеюсь, что услышу что-то новенькое. И не ошибся.
— Ну, секрет — не секрет, а ситуация у меня была архисложная, как сказал бы дедушка Ленин. Я же женатый. Дочка — школьница. С тёщей живу, вернее жил. И вот начали меня жена с тёщей гнобить. Гнобили-гнобили и дошёл я до такого состояния, что стал обдумывать план, как от тёщи избавиться. Физически. Сейчас с ужасом вспоминаю. Смету составил, во что мне это обойдётся. Приехал я домой с дневной работы, переодеваюсь. Жена с тёщей в две глотки как завыли на меня. И что-то произошло со мной, чего никогда не было. Я стал совсем чужой окружающему миру. И они тоже, и стены, и мебель и всё остальное — всё другое, они тот мир, а я — отдельно. Тогда дождик только прошёл, небо ясное, солнце светит. На балкон дверь открыта и от солнца прямо в комнату по полу дорожка блестит. Я стою в носках на краю этой солнечной дорожки, и, как будто, мне кто-то говорит: «Беги туда скорее, беги, прыгай». Ноги сами начали двигаться, один шаг, второй. Вдруг звонок звенит, дверной. У меня сразу наваждение исчезло, опять чувствую себя в этом мире, как раньше. Тёща пошла, дверь открыла, там девочка какая-то спрашивает, где её знакомая живёт.
А у меня голова закружилась. Думаю, надо покурить. Сигареты в машине. Спустился, сел в машину и опять — всё как-то меняет цвет, всё чужое, но удивительное чувство свободы и полный пофигизм. А в руке пачка сигарет. Смотрю я на пачку и вдруг чувствую, что кровь у меня в жилах горькая стала. Горькая на вкус внутри, в жилах! Я пачку смял, выбросил в окошко. Понимаю, что крышак у меня съезжает. Поехал к другу моему, Женьке. Подъехал, позвонил с мобильника. Женька дома. Я говорю:
— Юджин, спустись, пожалуйста, мне очень нужно с тобой поговорить!
— Что случилось? Сейчас спущусь.
Спустился он, сел в машину. Я стал рассказывать про беду свою, и вдруг меня затрясло всего. Он говорит:
— Пошли ко мне.
Поднялись. «Давай успокаивайся», — дал мне таблетку, воды. Посидели, я успокоился, не сразу, правда. Женька сказал, что никуда меня сегодня не отпустит. Место есть. Жена его с детьми на даче была. Тут телефон у меня запел, смотрю — моя жена звонит. Нажал на отбой. Женька взял мой мобильник и послал ответ SMS-кой: «Юра у меня. Не беспокойтесь». Телефон выключил.
— Тебе надо от них уходить. Хотя бы от тёщи.
Я с этим согласился. Назавтра вдруг Майкл мне звонит. Перед этим, в Ё-бурге на концерте “Deep Purple”, мы познакомились с ним, но потом не общались больше. А тут он вдруг из Тюмени мне звонит и говорит:
— Приезжай сюда, будем вместе работу искать. Сколотим команду.
Я приехал. Потом Влад подъехал. Тарелки сразу на въезде потерял, но нашёл.
— Ну, он об этом мне утром рассказывал.
— Короче, Саша, жизнь у меня меняется, причём всё лучше и лучше. Я не суеверный, но боюсь сглазить. Сошёлся с девчонкой — это чудо какое-то.
— Ребята сказали, красивая очень.
— Да не то слово. Она — фотомодель с обложки журнала. А добрая какая, чуткая. Для меня сейчас белый свет всеми красками заиграл. Я никогда себя так не чувствовал. Даже в семнадцать лет! И с музыкой покатило - смотри, ты сразу же нашёлся. Маргуша, свободная солистка, тут же. А как поёт!
— Юра, сразу скажу, я не уверен, что после Уренгоя я смогу с вами работать.
— А я уверен, что сможешь. Я чувствую, что пошла масть.
— Девчонка твоя, она музыкант?
— Нет, она учительница. У неё подружка есть, Юлька. Мою — Лёля зовут.
— А полное имя какое?
— Ты знаешь, я не интересовался. С самого начала Лёля, да и всё.
— Она не против, что ты поехал куда-то?
— Тут так всё удачно сложилось, что даже трудно поверить. Когда я стал договариваться насчёт халтуры на Севере, я Лёле ничего не стал заранее говорить. Чтоб не сглазить. Мне эта халтура очень нужна, я клавиши взял в рассрочку до середины января. Отдал прежнюю свою «Ямаху» и шестьдесят штук. Ещё полста должен. Без хороших клавиш мне никак. Я ведь, в основном зарабатываю тем, что минусовки делаю. В интернете меня клиенты находят.
Из них большинство — старые знакомые.
Он взглянул на часы. Говорит:
— Интересно, что там наши заказали, не слышал?
— Отбивные, вроде, и шашлык.
— Мораторий на спиртное будут соблюдать, как считаешь?
— А вот придут, видно будет. Лёля у тебя интересуется твоими доходами?
— Ненавязчиво. — Юра усмехнулся, — Тут, вдруг, Лёля решила поехать по путёвке на Алтай. Им, с Юлькой, дали горящие, со скидкой, путёвки на Алтай. Я говорю — езжай! Они полетели на самолёте, а мы, вот, через два дня, на поезде на Север. Лёля сказала, раз я занят, то могу её не провожать. И чтоб на роуминг не тратиться слишком, будем SMS-ки посылать. Уже пришло несколько. Вот:
«Долетели нормально, целую». Ну, ещё тут другие SMS-ки пришли. Вернутся они, когда мы давно в Тюмени будем.
— Подожди, мне кажется, трудно будет скрыть нашу поездку.
— Ничего не трудно. Всё будет клёво. И ещё, я ни тебе ни ребятам не сказал, что, может быть, мы ещё одну халтуру там отыграем небольшую. Для педагогов разных школ и их супругов. Тогда у нас на нос будет по полтиннику. Всё клёво будет! Ты помнишь, что позавчера случилось у меня с клавишами? И всё обошлось! — Юра как бы спорит со мной. А я и не спорю.
Да, позавчера у нас была та, нежданная, халтура. Провожали чувака на пенсию, приурочив мероприятие к наступающему Новому году. Или наоборот. Корпоратив имел место в столовой на первом этаже того самого здания, где мы репетировали. С руководством была договорённость, что если нужно будет, мы отыграем.
Думали, что это будет китайская халтура, но нам дали по две штуки. И то хорошо. Зато мы обкатали на публике нашу программу. Это очень хорошо.
В тот день, перед работой, когда мы ещё там настраивались, Юра мне говорит:
— Глянь, Марго с каким-то чуваком в обнимку стоит. Не ожидал от неё. Пойдём, посмотрим, что за крендель охмуряет нашу солистку.
Подходим.
— Добрый вечер, позвольте попросить Маргариту Леонидовну пройти на рабочее место?
— Знакомьтесь, ребята, это мой муж, Антон Павлович, но не Чехов. А это Александр и Юрий.
— Очень приятно, — говорим, как обычно принято.
— Очень рад познакомиться, — в ответ.
— Ребята, фирма, где работает Антон, провожает сотрудника на пенсию.
— Очень неожиданный, но приятный поворот! — широко улыбается Юра.
— Господа, — Антон протягивает визитку, — тут всё написано. Если Рита будет себя плохо вести в поездке, сразу сообщите. Я вышлю отряд быстрого реагирования.
— Мы можем сами отреагировать быстрее. Всё будет клёво.
Вместе подошли к сцене. Антон познакомился с Майклом и Владом и, вскоре, ушёл к столам. Изучив визитку, где было написано что-то вроде: «Исполнительный директор того-то и т. д. и т. п.», Майкл обратился к Марго:
— Я фамилию разобрать не могу. Маргуша, у тебя муж, вроде как, немец, или наоборот?
— Что значит — наоборот?
— Ну, вот, я как-то играл на фестивале в Нижнем Новгороде. Объявили меня чуваки так: «Гитара — Михаил Рюмкин». После выступления подходит ко мне старушечка седенькая с клюшечкой и говорит, картавя: «Мишенька, здравствуйте, вы немец, или наоборот?» — «Я русский» - «Ну, всё равно, Вы сегодня чудесно играли!» А я там, до этого, никогда и не был.
— Это правда, фамилия у моего Антона непроизносимая. Я замуж выходила, фамилию свою оставила. Если будет у нас мальчик, тогда сменю. У всех будет папина фамилия.
— Погоди, а у тебя сейчас какая фамилия? — мне стало интересно.
— Самая певческая — Соловьёва!
— Ты же можешь на сцене быть Соловьёва, а в паспорте по-другому, — говорю.
— Посмотрим, пока он не против.
А потом, когда начались танцы, произошло то, что Юра, да и мы все посчитали чудом. Сидя за клавишами, войдя в раж, он начал так усердно притоптывать ногой, что поддал коленом свой «Роланд», тот слетел с подставки и полетел со сцены вниз. Крушение инструмента, за который Юра ещё не расплатился, означало бы конец нашим надеждам на скорую поездку в северную столицу газовиков. Одна из танцующих довольно далеко от сцены женщин молниеносно подскочила и, у самого пола, подхватила клавиши. Мы не поверили своим глазам. Женщина тоже. Она так и не узнала, что спасла будущее коллектива, возможно, выдающегося.

Но, вернёмся к нашему с Юрой обсуждению грядущего:
— А успеем обратно на поезд после второй халтуры? Билеты-то нам купили в расчёте, чтобы мы отыграли, и поехали? — выражаю беспокойство, хотя мне всё равно. Лишь бы рельсы не кончались, да чай горячий был.
— Билеты на следующий день, на вечер, в полночь. А для учителей мы работаем с 18-ти до 23-х часов. Но это ещё не точно пока. Может обломиться. У них там, оказывается, ресторанов полно, музыкантов местных много. И с концертами приезжают — только большие звёзды.
Спросить, сколько Лёле лет? Нет, не надо. Вдруг она лет на 35 младше Юры? Смотрю на него — глаза голубые сияют. Любви все возрасты покорны. Вспомнились Сергей — раззява и его Лариса Владимировна. У них ведь тоже любовь. Хотя у Сергея ярче, чем любовь, была выражена вискарно-беляшная зависимость. Хорошо, что у него “Jack Daniels” был пол-литровый. А был бы 0.75, когда бы он очнулся? Я же не реаниматор. Откуда он ехал? Когда мы садились в поезд в Тюмени, он уже спал. Ни о чём хорошем мы так с ним и не поговорили. А ещё считается, что выпивка сближает. Ах да, я же отказался пить! Если бы выпил того бурбона, сейчас башка гудела бы, как паровозный котёл. Нет, не котёл, а гудок! Сергей запивал Кока-Колой, говорил, что вкусно. Посоветую ребятам. Сквозь стук колёс слышно, как хлопнула дверь из тамбура и голоса:
— Я замёрзла, в переходах такой дубарь!
— Ясен пень, надо варежки надевать, когда в вагон-ресторан идёшь.
— Надо варежки не разевать, когда, вроде как, в меню смотришь.
— Ребята, давайте чайку ещё попьём!
Это наши пришли из вагона-ресторана. Мы с Юрием смотрим в окно на проносящиеся картины заснеженного пейзажа. Хотя, почти ничего не видно — окна замёрзли.
— Ой, как интересно! Заходишь к вам, а запах такой же, как у меня в купе. Это одеколон какой-то мужской так пахнет, или духи? — Маргуша вертит головой.
— Это Майкл так пахнет. Первые полсуток он же у тебя там запахи выделял, — говорю.
— Со мной соседка едет, бабулька, говорит, что у неё от этого запаха появились романтические реминисценции.
Надо ей сказать, что источник их тут, в соседнем купе.
— Майкл, пригласить бабульку, чтоб она тебя изнасиловала? — тенорочек Влада.
— Чего это вы? Вроде как против моего одеколона? Да это же самый крутой одеколон! Мне чувиха подарила. Я по капельке им пользуюсь, три года уже. Осталось чуть-чуть.
— Майкл, давай так — в купе, пока мы все тут едем, не пользуйся своей парфюмерией. Иначе мы сдохнем от романтических реминисценций или от аллергии, — говорит Юра.
— Да вы не знаете ни хрена, бараны! — горячится Майкл, — лучшие умы бьются над созданием новых запахов, которые, вроде как, в раю только можно встретить, а вы нос воротите!
— Я лучше дождусь, может в рай попаду, тогда нанюхаюсь, однако, — говорю.
— Ясен пень, чтобы туда попасть, ты здесь даже не бухаешь. Будете с Майклом на пару, как токсикоманы, одеколон нюхать, а никто вам даже пивка не нальёт. Вот!
— А вдруг там, опять придётся одеколон принимать, как при Горбачёве, — вздыхаю я, — Был у меня тогда одеколон «Консул». Пришли дружки утром с похмелья и выпили. В 1988-м это произошло.
— Да Вы что? И что с ними потом было? — распахнув глаза спрашивает Марго.
— Легли на палас и отдыхали, часа три, выдыхали пары, — говорю. — Я окна открыл, ветерок на них дует, штын сквозняком уносит. Всё равно, потом, когда жена из отпуска приехала, спрашивает:
«Ты чего тут, одеколон пил?». Я честно говорю: «Нет. Магнитофон протирал, весь до винтика».




Часть 6. КОГДА СДЕЛАНА ОШИБКА?
В купе установилась тишина. Пошевелив моржовыми усами, Майкл полез наверх. Лёг. Влад же включил свой дурашливый тенорок, опять что-то придумал:
— Вы знаете, что слово мораторий произошло от слова «мор»? Кто мораторий соблюдает, на того мор нападает. Страшная штука этот мораторий.
— Ты это про что? — спрашиваю.
— Да про коньячок. Лежит он в сумке у Юры и так ему там скучно. И нам тоже скучно. Мораторий не даёт нам скуку прогнать.
— Влад, ты, наверное, уже принял под отбивную-то? — интересуется Юра.
— Марго с Майклом отговорили. «Мораторий», говорят.
— Ну а чего, договорились же на обратном пути выпить, — говорит Марго.
— Влад, ты видел чувиху, по вагону канала в шортах? Вот она мораторий, вроде как, не соблюдает, — голос Майкла сверху.
Замечание Майкла про пьяную женщину, что нам встретилась в вагоне, напомнило мне один случай, который произошёл в начале восьмидесятых и я спросил:
— Хотите я расскажу про чувиху, которая нечаянно напилась?
— А я потом расскажу про тысячу таких чувих. Вроде как, даже про миллион, — это Майкл.
— Алекс, рассказ Ваш низкоморальный или высокоморальный будет? А то я пойду к себе, тогда.
— Смотря откуда посмотреть, снизу или сверху. Ты что, Маргуша, высокоморальные только истории любишь?
— Разные, но чтобы без пошлостей.
— Так рассказать или нет?
— Расскажи так, чтобы нам потом было проще мораторий отменить, — просит Влад.
— Ну, чуваки, что трудно с киром до работы подождать? Остались всего часы какие-то! — Юра ещё надеется, что разум в нашем небольшом коллективе восторжествует.

Я прокашлялся и начал повествование:
— Как-то работал я на подмене, в кафе «Отдых» в центре Тюмени. Важно, что на подмене, потому что иначе бы я не рискнул подсаживаться за столик во время работы. Ко мне подошёл парень, говорит: «У нас встреча однокурсников из строительного и индустриального. Мы Вас хорошо помним по ансамблю из универа. Приглашаем посидеть с нами». А их было пятеро: два чувака и три чувихи. Я пообещал подойти позже, в перерыве. Тут ведь как, подошёл, рюмку выпил, потом будут весь вечер просить разные песни исполнять. Не могу сказать, что предложение не заинтересовало меня совсем. Заинтересовало. Я подошёл к ним, представился. Оказалось, что у нас много общих знакомых. Рюмашку выпил, пошёл играть дальше. Музыканты спрашивают, кто это там такие? Говорю, учились вместе. Ну, кой-какие песни для бывших студентов поиграли в течение вечера. Больше к ним не подходил — зав залом могла на весь ансамбль докладную написать.
Закончили мы играть, чувак подходит опять и говорит: «Саша, мы не уходим, тебя ждём».
Я по-быстрому собрал бас, провода, отнёс в кладовку и присел за стол. У них ещё много выпивки стоит. И сами уже выпившие. Прикончили мы всё и пошли на выход. Весёлая такая компашка. Я помню, что был в демисезонном пальто, хотя уже лежал снег. Одна из чувих была в новой дублёнке, такого жёлто-абрикосового цвета, в шапке большой из чернобурки. Другие, четверо, стали ловить такси, им куда-то в Зареку надо было, и говорят мне: «Саша, проводи, пожалуйста, (я не помню сейчас, как звали ту чувиху) до дома, чтоб не переживать, «дошла-не-дошла?». Там два квартала всего мне нужно было отклониться от пути к своему дому. Взяла она меня под ручку и мы пошли.
— Ясен пень, рассказ крайне низкоморальный!
— Да дослушайте до конца, сначала. Идём мы, о чём-то разговариваем. Начала она пошатываться и язык у неё стал заплетаться. Полпути прошли, она на руке у меня уже виснет. Думаю: «Надо быстрей идти». Тогда такси поймать трудно было, да и всего один квартал осталось идти.
Если мне у дороги ловить тачку, то чувиху куда девать? В светлой дублёнке положить на тротуар?
Идём дальше, я стараюсь разговором, вопросами отвлечь её от намерений прилечь где-нибудь. Потом уже совсем, как медбрат на фронте, потащил. Доставил по указанному адресу, к подъезду. Она стоит, качается, ещё и каблучищи высокие. Говорит:
— А как я домой попаду?
— Ключ-то есть?
— Ключ есть, но замок не работает.
— Дома кто есть?
— Нету никого.
Заходим мы в подъезд, она на первом этаже живёт. Я беру ключ, пытаюсь дверь открыть. Ничего не получается.
Заело. Нужно ломиком открывать. А как же она за собой закрыла дверь? Но! Уже около часа ночи. Мне если соседи дадут ломика, то только по башке.
Чувиха в своей абрикосовой дублёнке села прямо на грязные лестничные ступеньки и сидит тихонько. Я выхожу из подъезда и осматриваю окна, может через окно залезть, а потом дверь открыть изнутри? Вижу, что одна форточка открыта вовнутрь, хотя снаружи — мелкая металлическая сетка от комаров.
Возвращаюсь в подъезд, чтобы спросить у хозяйки разрешения проникнуть в квартиру через окно. Она сидит на ступеньках, прислонившись к стенке. Из-под дублёнки вытек ручеёк и образовал на площадке довольно большую лужу.
— Фу, какая гадость! Я это слушать не буду! — Марго пытается уйти.
— Клянусь, больше никакой физиологии не будет! Ну, с кем не бывало? — говорю.
— Все когда-то в штанишки прудили, — мечтательно вспоминает детство Майкл.
— Ничего себе! Красная шапочка напилась водочки, описалась и уснула в подъезде!
— Да, ясен пень, ты её там возлюбил!
— Тогда это был бы, вроде как, экстремальный секс в экстремальных условиях.
— Чего вы ржёте? — мне приходится напрягать голос. — Теперь представьте, если я уйду, то самое лучшее для неё будет — полная потеря репутации у соседей и знакомых, а если разденут? Домофонов тогда не было, шлялись по подъездам, кто попало. Мне её бросать никак нельзя. Решаюсь лезть в окно. Было большой удачей то, что я сумел вскарабкаться на карниз окна. Он был узкий. Ботинки у меня скользили. Не за что было взяться, чтобы подтянуться и, к тому же, я — абсолютно неспортивный человек. Вскарабкался. Стал перепиливать складным ножом медную сетку на форточке и услышал шаги. Вдруг это милиционер? Это ещё ничего, а если герой, который по ночам мочит форточников?
Мимо меня, прошёл мужик, делая вид, что ничего не видит. Отодрав сетку со штапиком, просунул руку внутрь и открыл оба верхних шпингалета. Внутренняя створка окна приоткрылась, она не была закрыта внизу. Я створку эту толкнул и раздался оглушительный, в ночи, грохот — упали и разбились горшки с цветками, стоявшие на подоконнике. Я стал пролазить в форточку, колено упёрлось в стекло, оно треснуло. Одно к одному! Всё же я дотянулся до нижнего шпингалета наружной створки, он был лишь слегка закрыт.
Потянул за него, окно открылось и я, через подоконник, свалился на пол. Точно уже не помню, как это произошло, но, после, плечо у меня болело долго.
Интересно, стоишь в чужой тёмной квартире, зимой, окно настежь открыто, дует ветер, на полу валяются разбитые горшки, рассыпана земля. На хрен мне это всё! А с другой стороны, как-то интересно — понимаешь, что с бухты-барахты домушником не станешь. Да я и не собирался.
Закрыл окно. Прошёл в прихожую, включил свет. Замок вообще пришлось оторвать, опять же, используя нож и его рукоятку. Замок был весь какой-то измученный, держался на одном кривом шурупе и одном гвозде.
Так, вижу, чтобы дверь изнутри закрывать, стоит очень простая задвижка. То есть, изнутри хозяйка сможет закрыться, когда я уйду. Вышел в подъезд, разбудил её, завёл в квартиру, сказал «Адью!», перешагнул через лужу, и пошёл скорее. Для меня, ведь, главное было, чтобы чувиху никто не ограбил в подъезде и меня потом не искали её друзья с милицией. Жена бы прознала, и никогда б не поверила, что я чувиху эту просто провожал, без цели поиметь.
Как то странно на меня смотрят друзья мои:
— А если бы тебя замели? — спрашивает Юра.
— Ну, одну-то ночь я бы точно в камере провёл. Но, может и годы — если бы она, пьяная, спутала подъезд, а я бы так же полез в окно, чужое.
— Что за ножик у тебя был, что металл резал? — опять Юра.
— Самый простой складной охотничий нож «Белка», в «Спорттоварах» брал. Заточен был хорошо.
— Ты с этой чувихой разговаривал после? — Юра не отстаёт.
— Я ни её, ни её друзей никогда больше не встречал. Сейчас их не узнаю.
— Ясен пень. Давайте по рюмашке накатим. У меня бутылка есть в сумке. На всякий случай положил, — предложил Влад.
— А что в бутылке-то? — свесил голову Майкл.
— Водка.
— Так, ладно, сколько нам ещё ехать, часов десять? — неожиданно сказал Юра, — водка пусть полежит.
Отменяем мораторий на коньяк.
— Я пошла за стаканчиками и ещё шоколадка у меня есть.
Марго принесла стаканчики и шоколад. Минералка стоит на столике. Можно немножко выпить. Получается по сто миллилитров. Кто как считает. Можно в миллилитрах, а можно в граммах. Слова какие-то не русские всё. Лучше считать в глотках. Опять, у всех глотки разные. Но я пить не буду. Чтоб не обсуждали скорбно после: «Где была сделана ошибка, в поезде или в больнице?»

— Я пела на сцене с детства, а вот так, на поезде, еду на халтуру — впервые. Не была на гастролях никогда.
— У нас коллектив собран конкретно для одного выступления. Чуваки, всё будет клёво. Предлагаю выпить, за то, чтобы мы и дальше вместе работали, — Юра поднял стаканчик.
— Это второе уже, вроде как, будет выступление. Для пенсионера-то играли, забыл?
Выпили.
— Ребята, я скоро, наверное, работать буду с полной нагрузкой. Совмещать работу с музыкой вряд ли удастся.
— Где ты, Маргуша, будешь работать? — интересуется Юра.
— У мужа сотрудница уходит в декрет через месяц, я на её место.
— Что за должность, если не секрет?
— Переводчик с английского и французского.
— Я думал, ты просто так, вроде как, поёшь всё подряд, — сказал Майкл.
— У меня специальность: «Преподаватель английского и французского языка, переводчик».
— То-то я смотрю, песенки-то «по фирме» у тебя звучат!
— Алекс, а у тебя что? — наставляет на меня горлышко бутылки Влад.
— Учитель английского и истории.
— Когда Пушкин родился? — Влад решил меня проверить.
— 217 лет назад.
— Ты нагло лжёшь, чувак! Ты не учитель истории, ты учитель математики! — кричит, пристав с места, Влад.
— Давайте сильно не шуметь. Полиция по вагонам ходит. Заберут нас. — говорю.
— Ага, и бутылку заберут тоже.



Часть 7. ПРО КИРЬЯНА ПЕТРОВИЧА И ВОЛШЕБНУЮ ЛАМПУ ГАЛИНЫ
За дверью купе постоянно ходят туда-сюда. Голоса разные, бранятся одинаково.
— Чувак один был. Петрович. Народник. — Юра прячет початую бутылку за подушку. — Вечно с баяном таскался. У него по всему городу халтуры были. Руководил самодеятельностью, народными хорами. На швейной фабрике у него был хор, в универмаге, в Конторе ресторанов и кафе и ещё где-то. Настоящее имя-отчество его, знаете какое? Исконно марксистско-русское: Карл Афанасьевич. Волосы кудрявые, чёрные, сам маленький, шустрый, кривоногий. Всегда поддатый. Не так, чтоб валялся, но лицо обычно красное и скороговорочками так и сыплет. Из-за вечного кира его и прозвали «Кирьян».
— Ты, вроде как, сказал — «Петрович»?
— Потом добавили отчество и получилось «Кирьян Петрович». Дальше стали звать просто «Петрович». А чувиху его мы звали — «Дюймовочка», за её рост. Вот я, метр восемьдесят пять, так она — на голову меня выше. А Петрович ей вообще по грудь был. Когда Петрович потреблял чересчур, она могла его домой под мышкой унести. У них любовь, конечно, большая была. К Зелёному Змию. Я у них пару раз бывал, как-то, — закуска там всегда в изобилии была. В те-то времена, перестроечные! Потому, что Верка — Дюймовочка была поварихой или даже зав. производством.
— Выходит, они любили Зелёного Змия, и вместе с ним у них, вроде как, получилась шведская семья?
— Навроде того, Майкл. Помню, котяра ещё у них громадный был. С котом будет четверо. Как ансамбль «АББА», семейка.
— Кто за лидера? Котяра?
— Змий. Наверное. Ему привычней руководить. — Юра поднял стаканчик и выпил. Бросил в рот кусочек шоколадки. Погладил лысинку и продолжил:
— Так, на чём я остановился? Ага, Петрович стал очень ревнивым и на этой почве у меня с ним произошёл случай один. Я жил временно в однокомнатной хрущовке брата, он уехал на полгода в Тикси, бабки зарабатывать, а я, тогда как раз с первой женой расстался.
— Юрий Иванович, а Вы много раз женаты были?
— Официально — дважды. Я и сейчас не разведён. Просто уехал. Достало всё. На чём я остановился?
— Брат в Тикси уехал.
— Ага. У брата, у Валерки, кровать настолько раздолбанная была, что даже одному спать невозможно, чтобы не скрипеть. А если вдвоём, то шум стоит, как будто дрова пилят. Ещё и ножки по полу ездили, скрежетали. Соседи говорят: «Вы когда ремонт закончите? Ночью-то хоть не пилите. Спать ведь не даёте!» Я кровать выбросил, всё равно Валерка новую мебель купит. А матрац оставил. Прямо на полу матрац. И вот, однажды, часа в три ночи стук в дверь.
Думаю, — кто это притащился? В прихожей свет включил, открываю. В подъезде темно. В свете моей неяркой лампочки стоит Кирьян. На лбу капельки пота блестят. Взгляд суровый. Всё ещё перед глазами, как живой. Хотя, кто его знает, может ещё и правда не пополнил мемориальный список фанатов Зелёненького дракончика. Глядит исподлобья — «ни здрасьте, ни пожалуйста»:
— Верка у тебя? — спрашивает коротко.
Я думаю: «Какая Верка? С вечера Танька была». А стою я так: левой рукой опираюсь о косяк, а правая на ручке двери. Он — шмыг у меня под левой рукой и в комнату бежит. Я же, спросонья, не успел его схватить.
Он каблучками своими чук-чук и к матрацу. Чувиха у меня там спит сладким сном, ничего не подозревает. А темно же, не видно, кто лежит.
Этот придурок орёт: «Ах ты, дрянь!» и срывает с неё одеяло, она голая. Ещё и замахнулся чем-то, вроде ремня, или поводка собачьего. Танька испугалась, визжит, как бешеная. Весь дом проснулся, слышно — щёлкают выключателями, разговаривают.
Я схватил Кирьяна Петровича за воротник, вытащил на площадку, дал пинка под зад. Он вроде о батарею башкой стукнулся. Слышу — «Бу-ум!» И дальше по лестнице вниз каблучками — чук-чук-чук. Думаю: «Сколько-же ещё пенделей ты, дурак, сегодня за ночь получишь? С чего он взял, что я могу позариться на его Дюймовочку? И вообще, как он узнал, что я здесь живу сейчас? От ревности совсем с ума сошёл!»
— А что с Татьяной? — нерешительно спрашивает Марго.
— Долго не мог успокоить, пока не надругался гнусно.
— Ой, а что Вы с ней сделали?
— Да это я так, шучу.
— А я ещё не поняла тут — у Петровича кот был, а собачий поводок зачем?
— Ясен пень, он Дюймовочку водил выгуливать на поводке, а она сбежала!
Майкл погладил свои пышные усы и сказал:
— Знаете, у меня один случай был, такой, вроде как Алекс про чувиху рассказывал, только наоборот. Мой папа часто говорит: «Прежде чем в дом войти, узнай, как из него выйти».
— Ну, у тебя не папа, а Конфуций, однако, — замечаю.
— Кстати, его друзья Конфуцием зовут. Он, как примет на грудь, такое иногда задвигает! Ещё раньше, в 90-х, его звали Гуманоидом.
— Что там про дом, из которого не выйти?
— Я преамбулу опускаю. Знакомство и так далее. Сразу к делу.
— Лучше сразу к телу, — подмигивает Юра.
— Ну да. Как-то раз, под вечер, одна чувиха, Галей звать, мне говорит:
— Миша, ты разбираешься в настольной лампе?
— А чё в ней разбираться?
— У меня лампа — то горит, то не горит. Зайдём ко мне, посмотри, может лучше новую купить?
Идём к ней. Она возле клуба жила, где я ансамблем руководил. Квартира на втором этаже. Дом старый, деревянный. Но снаружи белый, оштукатуренный. Как заходишь, прямо кухня, направо дверь в комнату.
Комната одна. Есть туалет, ванная. Смекаю, чайку попьём, то-да сё, может вдруг. Я ещё ботинки не снял, смотрю, она из комнаты несёт подушку с пледом и кладёт на диван на кухне.
Ага, хочет меня оставить ночевать на кухне.
— Проходи в комнату, — говорит.
Захожу в комнату, лампа настольная горит нормально. Кровать большая, одеяло откинуто. Пришлось сразу за дело приняться, не отлагая.
— Ясен пень, сразу лампу стал ремонтировать.
— Ну, если тебе, Влад, твоё испорченное киром воображение ничего другого не подсказывает, считай, что я один, вроде как, из Фиксиков. Только винтики крутить могу?
— А кто-такие Фиксики? — оказывается Марго не смотрела детские мультики.
— Большой — большой секрет! — отвечают хором папы и дедушки.
— Не мешайте Майклу, пусть подробно всё расскажет, — прошу я.
— Первый куплет мы с Галей спели, так сказать, лежим разговариваем. Вдруг — стук в дверь. Я говорю:
— Кто это может быть?
— Да это муж. Что-то рано сегодня.
— Какой муж, ты чё?
— Обычный муж. Лежи, я сейчас.
Набросив халатик, она вышла в прихожую, взяла с вешалки мою дублёнку с шапкой, занесла в комнату.
Опять вернулась в прихожую, прикрыв дверь в комнату. Я охренел: что делать? Огляделся, шкаф маленький, кровать низкая, спрятаться некуда. Подошёл к окну. Внизу по тротуару проходят редкие прохожие. Окно на зиму прочно проклеено полосками бумаги. Если буду отдирать, то муж услышит. Быстро стал одеваться. Чёрт побери, ботинки в прихожей остались. Придётся с этим мужем биться, а как мне отсюда выбраться иначе? Вспомнилась история, которую буквально на днях рассказал один мой дружок. Аналогичная ситуация. Ему пришлось в носках, летом, правда, выпрыгнуть из окна на карниз магазина и бежать до машины на стоянке. Муж чувихи, у которой он заночевал, вместе со своими дружками выбивал дверь.
Уже почти выбили. Тут мне в голову пришло — а не подстава ли это? Хотя, если это подстава, то мне бы не позволили, так сказать, любовью заняться. Сразу бы побили и отобрали, что нужно. Сквозь прикрытую дверь слышу:
— Галя, ты чего закрылась?
— Ты опять пьяный?
— Нет, я трезвый совсем.
— От тебя перегаром сквозь дверь несёт.
— Я выпил то чуть-чуть, пивка.
— Вот, где пил, туда и иди. Мне надоело твоим перегаром дышать.
— Ты чего опять начинаешь? Открывай, давай.
Слышно, как повернулся ключ в замке и открылась дверь. Я стою посреди комнаты в дублёнке, шапке и в носках. Волнуюсь. Пот градом течёт. Тут Галка как заорёт:
— Скотина ты, сволочь, опять нажрался, глаза бы мои тебя не видели! Какую дрянь ты вечно пьёшь? Опять селёдочкой закусывал? Я почему должна этой гадостью дышать всю ночь?
— Ну не кричи ты так.
— Ах «Не кричи», тогда и ты не пей! Ложись вон на диване, на кухне, и чтоб я тебя не видела и не слышала. В туалет сходи сейчас, а то будешь потом шариться по дому. Не смей меня будить. Я твои извинения утром выслушаю!
— Всё, всё. Не шуми так громко. Ты уже и подушку мне положила здесь?
— Да я как сердцем чувствовала, что ты сегодня нажрёшься, как свинья!
— Я же сегодня совсем мало выпил.
— Не хочу ничего слышать, завтра поговорим!
Зашла в комнату, дверь прикрыла. Тихонько говорит:
— Ты чё как дурачок? Оделся, по улице гулять собрался?
— Ботинки принеси.
— Ты чё, серьёзно решил пойти? Может испугался? Я про тебя по другому думала.
— Ботинки принеси, будь добра.
— Принесу, если ты разденешься, — хихикнула, — убежать, у тебя не выйдет, ключ — у меня.
Ушла. Довольно долго её не было. Заходит с ботинками. Уже обычным голосом говорит:
— Уснул. До утра теперь будет спать. Игорёк — как ребёнок. Только коснулся щекой подушки, сразу заснул.
— У тебя что, сын есть, Игорёк?
— Да нет, Игорь — муж.
Вот и пойми этих женщин. Разделся я. Не сразу, правда, настроение появилось и ещё, вроде как, куплетик мы с Галей спели.
— По киру чего не сделаешь, — вздыхает Юра.
— Да это по полной трезвянке было. Самое интересное, что тут было продолжение.
— Ясен пень, визит к доктору, точно?
— Влад, из-за твоих гнусных намёков Маргуша сейчас встанет и уйдёт, и не дослушает рассказ про женские хитрости. А ей ещё жить да жить. Ума-разума набираться.
— Да Вы что, какие это хитрости? Наглость просто немереная.
— Не-ет, — Майкл сдунул невидимые капельки спиртного со своих моржовых усов, — вот я расскажу продолжение и ты поймёшь, что женский ум — очень изворотливый. Никакого доктора не понадобилось.
У меня, вообще, в глубине души сложилось мнение, что Галя, вроде как, только со мной так себя повела. Не могу представить, что к ней другие мужики наведывались.
Был бы у неё опыт, так время прихода мужа точно бы подсчитала.
— Майкл, у тебя стокгольмский синдром. Ясен пень, влюбился по самые уши. Уши зайца.
— Ты, Влад, чего не понимаешь, не говори. Думай про себя. Я же у неё ещё один раз побывал.
— Ясен пень, с мужем захотелось поближе познакомиться.
— Ну да, не по ручкам, но познакомились потом.
— Майкл, знаешь, бывают коты — они скутся, скутся, пока не получат пинка, не отстанут. У тебя повадки, как у котяры, — говорю.
— Что значит, «скутся»?
— Ну, у нас так говорят. Лезут значит, напрашиваются на наказание.
— Так, хотите слушать правдивую историю про изворотливый женский ум?
— Давай, валяй. А ты, Иваныч, наливай! — Влад, видимо увидел в сумке, то, что искал. Убрал сумку на полку.
— Всё. Это — остатки. — показал бутылку Юра.
— А вы нормально смотритесь, незаметно уговорили бутылочку, — зачем-то говорю я.
— Жизненный опыт большой в этом плане.
— Мой папа говорит: «Если слить весь кир, что я выпил за жизнь, то можно на лодке кататься», — Майкл смотрит в стакан, сдувает с усов видимые только ему соринки или капельки.
— Так он же уже слил его, правда маленькими порциями и в разных местах, — говорю.
— Ну, зачем опять всякую гадость говорите? Миша, расскажите про хитрость!
Майкл, помочив усы в заключительной порции коньяка, сказал:
— Сейчас расскажу быстренько. Потом надо покурить сходить. Итак, где то через полгода, в сентябре, стою я, тачку ловлю. На руке плащ висит, утром дождик был и прохладно, а к вечеру стало просто жарко. Слышу голосок:
— И куда это мы, Мишенька, едем?
Оборачиваюсь, Галка стоит.
— Привет, Галя. Домой, вроде как, еду.
— Домой? Время детское, поехали ко мне, у меня настоечка есть, очень вкусная получилась.
— Настоечку вместе с Игорем пить будем?
— Ты ещё помнишь, как его зовут?
— Да знаешь — «Не забывается такое никогда».
— Он до утра на аварии. Дома будет утром в 10 или позже.
— Когда-то, помнится, ты так же его позже ждала.
— Сейчас я всё точно до минуты знаю. Я теперь — главный диспетчер.
Даёт мне визитку. Там контора указана и вид деятельности: «Установка, обслуживание. Устранение аварий».
— Вы с мужем в одной конторе работаете? Семейный подряд?
— Вроде того. Ну, так едем ко мне?
— Из чего настойка?
— Из ирги и чёрной смородины. В этом году урожай на даче — некуда девать. Настойки — восемь трёхлитровых банок, а варенья — целая полка.
— Заманчиво.
Поехали мы к ней на тачке. Тот же дом, всё то же. Жарища, правда, сейчас. Я плащ на вешалку повесил, рядом с полушубками какими-то, окно открыл на кухне, присел на диванчик. Галя из холодильника достала трёхлитровую банку настойки, початую.
— Я отлила, чтобы на работу девчонкам отнести. Всем понравилось. Давай попробуй, я потом. На работе уже выпила немного. Хотя, давай за встречу.
Она налила себе в рюмочку, а мне в эмалированную кружку. Такой кайф, холодненькую наливочку в жару, да залпом! Секрет у неё был — добавляла в банки грамм по 100 водки. Осветляла. На вкус, как вино из магазина. У меня кровь по жилам пошла, я её поцеловал и пошли мы в комнату. Там тоже — всё то же. Даже лампа. Я периодически ходил на кухню, настоечку вместо компота пил. Охлаждался. Почти всю банку, вроде как, выдул. Галя говорит:
— Миш, тебя качает уже, давай езжай домой.
Поехал я домой — ничё не помню. Где-то часов в одиннадцать, вроде как, приехал и свалился спать.
Утром жена спрашивает:
— Ты что, плащ потерял?
— Какой плащ?
— Тот, что я тебе подарила. Ты его вчера утром надел и поехал в клуб на репетицию.
— А! Я его, вроде как, в клубе оставил, жарко же стало.
— Давай езжай, мало ли что, утащат ещё.
— Да кто там утащит…
Перед глазами возникает картинка — Галкин муж примеряет мой плащ и шарит по карманам. Достаёт из кармана её визитку. Вот это спалились! Он сразу всё поймёт. Без особой надежды ищу визитку в одежде и нахожу её в заднем кармане джинсов. Уф! Теперь надо как-то плащик вызволять.
— Я поехал в клуб.
— Постарайся до 11-ти вернуться. Пойдём на рынок.
— Хорошо.
Расстроился я сильно. Зашёл в телефон-автомат, позвонил Галке на работу:
— Доброе утро.
— Доброе. Голова не болит у Мишутки?
— Болит, но из-за другого. Ты на работу уходила, мой плащ на вешалке висел?
— Не помню я там плаща.
— Видишь, какая ерунда получается. Игорь сейчас приедет с аварии, увидит плащ и поймёт, что у тебя был гость. Готовься. А у меня жена интересуется, где я плащ оставил.
— Что ты ей сказал?
— В клубе, на репетиции.
— Голос у тебя грустный, ты чё опять? Дело то простое. Езжай ко мне, постучишь, муж уже дома будет, дверь откроет, ты скажи: «Здравствуйте, так и так. Я вчера пришёл к Ивану Даниловичу. Его дома не оказалось.
Я у Вашей жены спросил, когда он бывает, она говорит, можете подождать у нас, он обычно в это время уже дома. Я подождал полчасика на кухне и ушёл. А плащ забыл».
Игорь отдаст тебе плащ, а ты в квартиру № 4 ещё постучи, вроде как к Ивану Даниловичу, он живёт на даче, до октября его не будет. Давай действуй. Позвони потом. У меня дела. Пока.
Хрена ли делать? Поехал я на трамвае. Еду, думаю, зачем я судьбу испытываю? В прошлый раз прокатило, а сейчас может муженёк-то смекнёт, что к чему. Увижу его, наконец. По голосу то он, вроде как, спокойный чувак.
Нужно глядеть в оба, чтобы он не пырнул меня отвёрткой из ревности. Наверняка отвёртка у него под рукой.
Игорёша оказался невысоким мужиком, лет на десять, вроде как, старше меня. Выслушав легенду про Ивана Даниловича, он протянул мне плащ, сказал: «Держи», и захлопнул дверь. Я постучал в 4-ю квартиру, к счастью никто не открыл. Что бы я сказал? Пошёл я к очередному, в то утро, телефону-автомату и позвонил Галине.
— Галя, это опять я, в плаще и без синяков.
— Вам, мужикам, лень иногда подумать. Сразу в панику бросаетесь.
— В какую панику? Ситуация-то была непростая!
— Миша, жизнь — штука непростая сама по себе. Давай, не теряйся.
Но я решил потеряться. И из клуба, как раз, уволился. Галка через пару месяцев оставила мне на новом месте, на вахте, записку, чтобы я позвонил. Надо же, на другой конец города съездила. Я звонить не стал. Если две бомбы рядышком упали, то третья точно накроет.
— Да, умная эта Галя. Моментально выход нашла! — Марго складывает оригами из обёртки от шоколада.
— Чуваки, нам никогда женщин не перехитрить! Маргуша, ты что скажешь?
— Я скажу, что приятно в мужском коллективе работать, но всё время боюсь, вы что-нибудь такое расскажете, что я не буду знать, как себя после этого вести.
— А изобретательность твоя, где?
— Какая изобретательность, я вообще многое первый раз слышу. А вот про мужскую изобретательность вам рассказать?
— Марго, ты ли это? Вроде как хочешь раскрыть секреты своих любовников?
— Да Вы что? Какие любовники? Я замужем полгода всего!
— А о чём тогда ты нам поведаешь?
— Я про парня одного, про Макса, хотела рассказать. Мы с ним дружили давно. Я одиннадцатый класс заканчивала, а у него сессия была в колледже искусств.
— Ясен пень, уже многообещающе.
— Мы просто дружили. Я ещё в Ростове жила тогда. У Макса был невероятно красивый почерк. Он ноты так ровно писал, что выглядели, как типографские. А у них в колледже был вокальный ансамбль, очень классный, на всех конкурсах и фестивалях — лауреаты. Их пригласили записаться в Москве, в Останкино, под большой знаменитый оркестр. Оркестру же нужны ноты. Очень чистые, без помарок ноты. И вот, Макс мне потом рассказал, как дело было. Заведующий оркестровым отделением сделал аранжировку, записал партитуру на весь оркестр карандашом. Далее, нужно было переписать или перепечатать на компьютере партию каждого инструмента на отдельные листы. В колледже тогда издательского отдела ещё не было, а на стороне заказывать видно денег не нашлось. Этот преподаватель, зав отделением, должен был лететь в Москву вместе с вокальным ансамблем на запись, с нотами. Он нашёл Макса и предложил ему сделку:
Макс аккуратно без ошибок переписывает ноты из карандашной партитуры на отдельные листочки по партиям, тушью или гелевой ручкой, а преподаватель ему авансом до сессии ставит «хорошо» за экзамен.
Макс сразу согласился. Во-первых, можно уже готовиться к следующим экзаменам и, оценка «хорошо» — очень даже «хорошо». На стипендию шанс повышается. Единственно, что Макса тревожило, дефицит времени. Оставался один день. Хотя, ноты можно было, в крайнем случае. подвезти утром в аэропорт, до отправки самолёта.
И вот, Макс весь день пишет ноты, напрягаясь страшно, чтобы не сделать ошибку. Исправлять, подтирать — нельзя. Для снятия напряжения он курил, и пил крепкий кофе. В конце концов, когда уже стало рассветать и у Макса ручка стала падать из рук, в последней партии он сделал ошибку. Перепутал строчки в партитуре. За окном начинался рассвет. Скоро надо ехать в аэропорт. А злополучная песня, как назло, длинная, на двух страницах. Успеть переписать заново не получится. Макс вышел на балкон, закурил последнюю из пачки сигарету. Подумал: «Жадность и глупость меня, фраера, губит!». Потом зашёл в комнату, посмотрел на партитуру, стёр в ней резинкой злополучные такты, а на их место вписал, карандашом же, ноты, которые выведены уже в чистовом варианте.
Положил ноты в папку, сел на проходящую мимо дома маршрутку. В Ростове аэропорт близко совсем. Был. Приехал перед регистрацией, отдал ноты, подал зачётку на подпись. Спросил, набравшись наглости: «В ведомости, не забудете записать?» — на что преподаватель сказал:
«Поглядим. Пока буду лететь, я всё проверю, как ты там переписал!»
Итак, по возвращению ансамбля из Москвы, Макс встречает в коридоре зав отделением.
— Здравствуйте, — а у самого всё внутри дрожит.
— Здравствуй, Максим!
— Как съездили, как записались?
— Всё отлично. Правда, с нотами не очень хорошо получилось, — тут Макс похолодел, — но к тебе претензий нет, ты всё точно, аккуратно переписал, а вот в самой партитуре, ошибки оказались в паре тактов. Ума не приложу, я ведь раз сто проверял! Но, тебе спасибо. В ведомости «четвёрка» у тебя стоит. Жди стипендию.
Марго отпила минералки и спросила с ехидцей:
— Ну как вам мужская изворотливость? Вы — не лучше женщин, которых критикуете.
— Видишь ли, твой Макс не обманывал преподавателя в плане сексуальной верности.
— Да это причём? Есть изворотливость? Есть!
— Маргуша, ты нас сразила наповал. Хотя я думал, что какие-нибудь картинки будут. — Юра потирает лысинку.
— Вам воображение для чего дано? Рисуйте себе, какие хотите картинки.
— Я уже нарисовал. Как разливаю водочку, понемножку. У меня есть, в сумке, — Влад опять за своё.
Пауза. Длинная.
— Ну что за генеральная пауза перед принятием простого решения? Алекс, что скажешь? — подмигивает Влад.
— Я же простой наблюдатель из ОБСЕ. По мне — так ещё по напёрстку вам не повредит. Хотя богиня меры Немезида уже маячит за спиной Влада. По-моему грозит кулачком.
— Ясен пень, только мне одному и грозит? Несчастный я.
— А в кулачке у неё мерная тяжёлая кружка с надписью: «Кто больше этой меры выпьет, тот от неё и погибнет!» — добавляю.
— Алекс, ты чего такое говоришь? У Немезиды, вроде как, в руках весы, какая ещё кружка?
— Весы поломались, в ремонте пока. Кружкой удобнее по башке лупить.
— Не нагоняйте жути перед сном. Мы успеем вздремнуть ещё? — Марго встала, посмотрела на часики, — я пить не хочу, буду Гарри Поттера читать.
— Потом расскажешь, чего там этот Поттер делал? — Влад уже лезет в сумку за бутылкой.
— Я на староанглийском читать буду. Всё равно рассказать?
— Маргуша, оставь дверь открытой, пожалуйста. Спасибо, — я устроился поудобней, сдвинувшись на освободившееся пространство. Вижу — Юра собрался о чём-то поведать. Послушаем.



Часть 8. НЕЧАЯННЫЙ ЭКСТРИМ. КОМПОЗИТОР ИЗ ГЛУБИНКИ
— Так, я вам хочу рассказать историю, которая приключилась со мной, когда я ещё был молод и глуп. Хорошо, что Марго ушла к себе в купе. Без картинок рассказ был бы сух и малопонятен, — Юра почесал лысинку. — Вот ты, Влад, как-то упомянул экстремальный секс, а что значит — экстремальный?
Это как экстремальный спорт. Лоханулся где-то, и ты труп, или полутруп. Вы видите меня сейчас живым и здоровым, но могло быть совсем наоборот. Я учился в одном классе с Ванькой, фамилию называть не буду. У него отец, дядя Вова, был мастер спорта по самбо, заслуженный тренер, очень уважаем в городе. Однажды, встретили его трое с ножами, так он одного покалечил, другой богу душу отдал, и лишь третий — убежал. Когда Ванька после школы пошёл в армию, мама у него умерла. Отец вскоре женился на чувихе гораздо моложе себя. Чуть старше сына. Тот, из армии домой не вернулся, а остался под Москвой, где служил.
Я, пока учился в институте, их никого не видел. Слышал только, что дядя Вова стал выпивать, чего раньше не было. И вот, однажды, иду по городу, слышу знакомый голос:
— Юрка! Как ты поживаешь, чем занимаешься? Ванька приехать не может ко мне на юбилей. Приходи хоть ты. Помнишь, где я живу?
— Помню, конечно. А сколько Вам лет?
— Полтинник. Подходи в воскресенье, часа в три. Ко мне друзья старые придут. Вспомним былые времена.
Услышишь много интересного. На ресторан у меня теперь денег нет, а дома посидим, главное, все свои. Ты не женат? А то жену с собой бери!
— Спасибо, дядя Вова. Я не женат. Только два месяца назад институт закончил.
— Ну, давай, буду ждать.
Решил я сходить на юбилей. Откровенно говоря, мне и теперь нехорошо на душе, как вспомню, что из этого вышло. Купил подарок — радиоприёмник небольшой, и приехал в три часа дня. Всё было классно. Воспоминания о былых подвигах. Драки не было. Может позже, без меня уже было что-то, но я, изрядно приняв, смутно помнил, как добирался домой.
— А где экстрим? — встревает Влад.
— Скоро дойдём до экстрима. Утром просыпаюсь с дикого похмелья, а нужно на работу идти. Я был молодым специалистом в одной конторке. В небольшой комнате сидели четыре дамы и двое мужчин — я, и начальник отдела Виктор Лукич. А он хороший мужик был. Видит, что я еле живой с похмелья и перегаром от меня несёт, отозвал меня в коридор и говорит:
«Юра! Я вижу тебе тяжело. Езжай домой, поспи, в конце работы будь как штык. Женщинам я скажу, что отправил тебя на экспериментальный участок».

Поехал я на автобусе домой. Денег нет, голова трещит. Думаю, а не заглянуть ли мне к дяде Вове? Должна выпивка остаться. И повод есть — забыл перочинный ножичек, которым пиво открывал. Выхожу из автобуса, топ-топ и я во дворе у дяди Вовы. А дом у него длинный, деревянный, двухэтажный. Во дворе этого дома, тоже длинный, ряд сараев. Иду по двору, слышу: «Юрка! Иди сюда!» — одна из дверей сарая приоткрыта и оттуда мне машут рукой. Оказывается, у дяди Вовы там сделан довольно приличный уголок для отдыха. А раньше стоял мотоцикл «Урал» с коляской. На улице жарко, а внутри прохладно. Посредине стоит стол, у стола кушетка. Над кушеткой на стене висит ковёр. Мой подарок уже при деле — звучит радиостанция «Маяк».
На столе — закуска со вчерашнего, бутылки с вином и тому подобное. За столом — дядя Вова и его молодая жена,
Оля. Я сел на табуретку, с торца стола, объясняю:
— Вчера ножичек оставил, которым пиво открывал, вот за ним зашёл.
— Я так и поняла, что это твой ножик, — сказала Оля, — Не отдам, пока не опохмелишься.
А мне того и надо.
— Юрка, давай за моё здоровье! — Огромный кулак со стаканом коньяка появился перед моим лицом. Я взял стакан, произнёс что-то, и выпил половину. Дядя Вова и Оля тоже выпили. Они уже с самого утра пили. Время было после девяти. Коньячок хорошо подействовал. На улице начинает припекать, а внутри сарайчика прохладно и приёмничек мурлычет.
— Через часа полтора, думаю, товарищи мои подтянутся. Им на работу не надо.
— А меня, дядя Вова, на работе ждут. Я пошёл. Спасибо за всё.
— Чего спасибо, ты даже стакан не допил! Не уважаешь, что ли?
— Очень уважаю. Давайте, ещё раз за Вас. Но потом я уйду, ладно? Мне на работу.
Выпили ещё. Смотрю, дядю Вову покачивает и глаза у него теряют выразительность.
— Ты приляг, немного полежи, — говорит Оля, — Отвернись лицом к ковру, отдохни.
После того количества выпитого, что принял дядя Вова, ему уже не нужно было петь колыбельную.
Носик — курносик засопел. Кушетка была неширокой, и Оля откинулась на спину лежащего лицом к стене супруга.
— Юра, давай ещё плесни по маленькой.
— Мне на работу надо трезвым прийти. Я только устроился, нельзя лицо терять.
— Наоборот, лицо только лучше будет. Вот посмотри, у меня на лице ни морщинки. А почему? Потому, что если есть чего выпить, то я выпью!
Мы выпили по чуть-чуть. Смотрю на Олю. Она говорит:
— Если хочешь знать, у меня вообще нигде морщинок нет!
— Может где-то есть?
— На, поищи! — Ванькина мачеха распахнула халат. Я вскочил, табуретка упала.

В вагоне, в этот момент рассказа Юрия Ивановича, вдруг заорало поездное радио. Какая-то современная попса.
Юра поднялся на ноги и, стоя спиной ко входу в купе, стал убавлять громкость. Выключил совсем. А он сидел у окна, я же сидел рядом с ним. Дверь в купе была открыта, чтобы не было душно. Пока Юра выключал радио, в купе вошла Марго. Она тихонько присела, втиснувшись между мной и дверью. Ни я, ни Влад, ни Майкл не подали виду. Юра уселся на своё место и продолжил рассказ:

— Под халатом у неё не было ничего. Я имею в виду, белья. Мои глаза сами уставились туда, где было много этих самых морщинок. Вот это я влип! Дядя Вова посапывает, пока. Может, если быстренько дело сделать, то всё удачно получится? Она смеётся и спрашивает:
— Юрка, ты чё уставился, не видал никогда?
— Да нет, видал.
— Ну, так действуй!
Она притянула меня за руку к себе и взялась за ремень брюк. Далее всё пошло по веками отработанной разными человеками технологии. Моя главная задача была — сделать всё побыстрее. не нарушив сон спящего богатыря. У супруги богатыря была своя цель и, поэтому, я был крепко охвачен её руками и ногами и приведён в движение. Дядя Вова периодически вбивался всем телом в ковёр на стене, недовольно бурчал, что-то пытался сказать. «Маяк» передал выпуск новостей, прогноз погоды, целый музыкальный блок, а у меня с молодой мачехой друга детства никак не получалось перейти на коду. Каденция невероятно затянулась.
Дядя Вова засопел, забурчал громче, стал стучать кулачищем по ковру. Перед моим безмысленным взором возникла картина из прошлого: дядю Вову окружили трое с недобрыми намерениями, он калечит одного негодяя, прибивает второго, третий убегает. Чувствую, как по спине бежит холодный пот. Эх, могут ведь не дождаться меня на работе-то! Неожиданно в дверь сарая запустили мячиком и раздался детский весёлый смех. Тут, мой невидимый ангел-хранитель, взмахнул наконец-то дирижёрской палочкой и прозвучал долгожданный финальный аккорд. Но вместо заслуженных аплодисментов и криков «Браво!» слышно было, как Оля, повернувшись к уху мужа, нашёптывала: «Спи, Вова, спи».
— Юрий Иванович! А как у Вас так получилось, что Вы смогли долго? — прозвучал голос Марго.
Юра медленно повернул голову ко входу. Его голубые глаза были открыты так широко, что могли выпасть, на фиг.
По-другому не скажешь. Челюсть, естественно, отвисла.
— Марго, ты что, подслушивала?
— Да нет, я просто зашла. Почему у Вас получилось так долго? — Во взгляде — неподдельный интерес.
— Маргуша, ты чего делаешь? Ты меня, старика, перепугала. Могла хоть обозначить как-то, что ты здесь?
Я бы не рассказывал этот случай.
— Юра, — смеясь в усы сказал Майкл, — не волнуйся, ты же, вроде как, иносказательно, всё обрисовал. Прям, сказка из «1001 ночи».
— Юрий Иванович, ну, извините меня. Просто было интересно, как Вы так смогли?
— Маргуша, я, возможно, на обратном пути в Тюмень буду готов ответить на твои вопросы. Сейчас я недостаточно пьян для этого.
— Ясен пень. У меня тоже язык начинает работать как надо, только когда выпью. Или, когда хотя бы увижу, что уже налито.
Тут все вздрогнули, потому что кто-то так шарахнул дверью из тамбура, что гитара в чехле начала сползать с багажной полки. Юра, взмахом ноги юного каратиста, остановил сползание инструмента, шлёпнул себя ладонью по лысинке и воскликнул:
— Чуваки, я вспомнил какую вещь мы не посмотрели на репетиции. «Отель «Калифорния» — то, хит всех времён и народов! Ты соло знаешь? — Юра повернулся к Майклу.
— Да, вроде как, знаю. Никто же полностью не играет. Длинное очень.
— Так, чуваки, всё! Больше ни капли! Скоро прибываем в газовую столицу нашей Родины. Отдохнём и приведём себя в порядок. Влад, ты как? — Юра прищурился.
— Да со мной никогда никаких проблем!
— Тогда, всё будет клёво, чуваки! Давайте быстренько «Отель «Калифорния» посмотрим, вдруг её, конкретно, попросят? Майкл, доставай гитару. Алекс, ты поёшь «Калифорнию»?
— Очень давно её пытался петь. Но там слишком высоко, Си-минор.
— Странспонируем ниже, — говорит Юра, — Майкл, ты как?
— В Си-миноре лутшее. На открытых струнах больше игры. Но, как скажете, так и сыграю. За бабки — хоть на флейте.
— Ой, давайте я спою! Я уже пела раньше! — загорелась Марго, — В Си-миноре.
— Там, главное, припев красиво спеть, да соло в конце, — сказал Майкл и достал из чехла гитару. У него гитара — так называемый «полуакустик». Даже без усилителя звучит довольно громко.
Марго в планшетнике нашла эту песню, включила звук и открыла текст. За несколько минут мы всё, что нужно вспомнили и подобрали голоса для припева. Дверь прикрыли, попробовали спеть. Нормально. Майкл с Владом опять поспорили насчёт темпа, но электронный метроном показал, что они оба одинаково ошиблись в разные стороны от истины. Ничья.
— Меняю сигарету на шелобан, — говорит Влад.
— Проясни, — навострил усы Майкл.
— Ты мне даёшь сигарету, а я тебе — шелобан.
— Не поняла, — говорит Марго, — это не равноценно.
— А я согласен, если Маргуша меня потом в лобик поцелует, — ухмыляется Майкл.
— За этим — к Людмиле-проводнице. Она — не против будет, — парирует Марго.
Стук в дверь. Однако Людмила легка на помине? Но нет. Дверь в купе открывается и заглядывает некрупный, вроде молодой чувак, с лысиной и маленькими усиками. В потёртой футболке с длинными рукавами и надписью «Кока-Кола». Карие глаза какие-то настороженные.
— Можно зайти? — спрашивает.
— Можно, если осторожно, — тенорком отвечает Влад.
— Слышу, ансамбль поёт. А мне как раз ансамбль нужен.
— Для чего ансамбль тебе? — интересуется Юра.
— Я вот сюда сяду? — спрашивает чувак, — не люблю вперёд спиной ехать.
— Летал бы на самолёте, там все кресла вперёд смотрят. Или на такси, — опять Влад.
— Скажешь тоже! У меня пенсия маленькая. Я на поезде лучше.
— Зачем ансамбль тебе? — повторяет Юра, — Жениться собрался? На свадьбу?
— Меня Леонидом зовут. Леонид Леонидович. Я композитор, песни пишу, — чувак пристально посмотрел на нас, не будем ли мы смеяться над ним? — Без ансамбля не могу я выступать. Все говорят, что мне нужен ансамбль.
Мы сохраняли серьёзность, хотя уже стало понятно, что за фрукт заглянул к нам на огонёк.
— Ты, Леонид Левонидыч, на каком-нибудь инструменте играешь? — спросил Юра.
— Да, я на ритмухе со школы играю. Не все аккорды, правда, знаю ещё.
— А один, под свою гитару не пробовал выступать? — продолжает Юра.
— Пробовал, так народ долго не может слушать, говорят — нужен ансамбль.
— Я вот тоже пробовал один играть, — говорит Влад, — так, ясен пень, через десять минут публика уже свистит, орёт, ногами топают: «Ансамбль давай!». Вот, приходится с ансамблем ездить. Они играть-то не умеют, а мне одно мучение. Терплю.
— Ну, ещё научатся, наверное, — широко улыбнулся вдруг Леонид. — Я ведь тоже не сразу научился.
— А какие Вы песни сочиняете? — вежливо спросила Марго. Наверное, надеялась в глубине души, что тут вдруг объявился сумасшедший гений.
— У меня одна песня на русском языке, я её ещё в школе написал, а остальные все на английском.
— Вы поёте на английском? — удивилась Марго.
— А чего такого? Куда ни плюнь, все на английском поют. А мне что, нельзя?
— Можешь сейчас спеть? — спросил Юра. — Вон, ритмуха есть.
У Майкла усы аж дыбом от возмущения встали. Он не собирался давать свой инструмент какому-то кренделю и обратился к чуваку:
— А ты на клавишах можешь сбацать?
Все, даже Юра, дружно рассмеялись. Леонид тоже. Он отрицательно покачал головой и сказал насмешливо:
— Я на шестиструнке умею. А на клавишах как ритм играть? Только переборами и можно играть, а вот на ритмухе — аккордами. Я давно это понял. Правда, не все аккорды ещё знаю. Недавно песню сочинил, а аккорд один никак подобрать не могу.
— Сыграй, Майкл подскажет, — говорит Влад.
— У меня гитара есть, но она моя, — заявляет Майкл.
— Она же электрическая у тебя? — спрашивает Леонид.
— Ясен пень, — встревает Влад, — плохо, что не подключена, розетка не работает.
— Это хорошо, — говорит Леонид, — Ведь если подключить, то может током ударить. А так, я вижу, провода нет, значит, тока нет. Дай мне, я сыграю свои песни.
Мы с Юрой усиленно подмигиваем Майклу, мол, давай, пусть сыграет. Майкл дал гитару Композитору, готовый в долю секунды забрать её назад, если что-то пойдёт не так.
— У-у-у-у, балам-ба-кум-ба-гам, — запел, гнусным голосом, чувак. Аккорд он брякал Ми-минорный, изредка цепляя Ля-мажор, — вот здесь не знаю, какой аккорд поставить, гамбоу-барам-шизгара-бам! Барам-шизгара-бам! — внезапно закончил он.
— Вы на каком языке сейчас пели? — спросила Марго.
— Как «на каком»? На английском.
— А о чём Ваша песня?
— Она на английском.
— Про что там говорится, про любовь, про птичек, про что? — уставилась Марго на чувака.
— Да песня-то, просто на английском, — стал объяснять обалдевшей Марго Композитор, — ни про любовь, ни про что, просто на английском. Почему никто понять-то не может? Люди позаканчивали институтов, а понять простых вещей не могут, блин!
— У тебя мелодия слишком сложная, поэтому аккорд невозможно подобрать, — сказал Майкл, забирая инструмент. — Ты проще пой и старайся аккорды не менять — всё покатит. Ты ещё и кэш срубишь за свои песни.
— Так я ведь так и хочу! Вот я бы пел, а вы играли, и мы бы продавали билеты и получали зарплату!
— Леонид Леонидыч, наш ансамбль, к сожалению, пока не готов играть ту музыку, что Вы продемонстрировали нам, поэтому давайте расстанемся до следующих наших гастролей в этих краях. Постараемся к тому времени подтянуться до нужного уровня. Оставьте Вашу визитку, — сказал Юра, протягивая руку.
— Ол райт. Сообщите, когда поедете, — Леонид вручил всамделишную визитку, — Вот написано: «Популярный композитор, исполнитель на английском языке».
Дверь приоткрылась и заглянула пожилая женщина:
— Лёнька! Ты где шляшся? Везде ищу тебя, пора выходить! — Она схватила композитора за рукав футболки, которая, бедная, затрещала, и вытащила его в коридор. Дверь закрылась с антимузыкальным грохотом.



Часть 9. О СТАРЫХ ТОВАРИЩАХ
До прибытия в Новый Уренгой осталось не так много времени. Решили отдохнуть. Я лежу на нижней полке с закрытыми глазами. Не удаётся заснуть. Приходят на ум друзья и коллеги из прежних ансамблей, где я работал, с кем ездил по разным городам и посёлкам. Я их сейчас назову настоящими именами. Думаю, воспоминаниями не оскорблю их память.
Вот был прекрасный музыкант, саксофонист, и, остроумный весёлый человек — Володя Кожевин.
Он часто говорил: «Ничего придумывать не надо. Все хохмы происходят с нами в жизни».
Поехал он как-то по своим делам, скажем, в Челябинск. Решил заглянуть к армейскому другу в Курган.
Служили вместе в оркестре. Это было в 70-х годах. В Кургане нашёл дом друга, адрес у него был. Зашёл. Тот как раз собирается «на жмура», то есть на похороны, играть.
Встрече обрадовался, но говорит:
— Вовка! У меня халтура сейчас, давай, пойдём с нами. Возьмёшь тарелки или ещё чего-нибудь, подыграешь. Денег не получишь, но «на колобки» с нами попадёшь.
В Кургане был такой обычай: После того, как оркестр отыграл на кладбище, их приглашали на поминки.
Музыканты называли это — «сходить на колобки». В Тюмени же, в то время просто давали одну или две бутылки водки. Это кроме оплаты деньгами.
Армейский друг познакомил своих коллег с Володей, ему вручили инструмент — альтушку. Отыграли. Поехали «на колобки». Мероприятие проходило в небольшой столовой. Для гостей был накрыт длинный стол в середине зала, а для музыкантов — в стороне, под фикусом, отдельный столик.
Водки и закуски там было достаточно. Гостей было много. На улице ждали своей очереди. Часть гостей заходила, садились, выпивали, поминали и уходили. На смену им заходили другие. Лишь музыканты не менялись.
И, потихоньку, нагружались. Один из оркестра, дорвался до водки, выпил пару стаканов и уткнулся лицом в тарелку с салатом. Он был крупный парень, краснолицый. Остальные сидели скромно, пили, не жадничая, и разговаривали негромко. За длинным столом уже несколько раз сменились гости и пришла пора заканчивать. Спящего музыканта товарищи толкают в бок, давай, мол, вставай. Тот глаза открыл, увидел перед собой стакан с водкой, взял его в руку, поднялся со стула. Обвёл зал глазами. На щеке висит капуста. Увидел портрет. Громко говорит:
— Товарищи! — Пауза, — Что-то я не вижу здесь виновника торжества!
Володя, рассказывая этот эпизод, показывал, как он хотел спрятаться под стол: был уверен, что гости начнут их бить. Обошлось.
Он жил тогда в частном деревянном доме на Городище в Тюмени. Один. Была ещё кошка. Как-то пригласили духовую группу ансамбля «Ровесники», а Володя с ними работал, отыграть на халтуре, если не ошибаюсь, в Тугулыме. Шофёр автобуса — свой, от нефтяников, знает всех музыкантов, как облупленных.
Вот поехали они, Володя просит остановиться у магазина, заходит туда и возвращается с банкой рыбных консервов.
— Мы думали ты за сигаретами.
— У меня кошка голодная. Дома не был два дня. Давайте заедем по пути ко мне. Кошке надо пожрать дать.
— Только ради несчастного животного заедем. Что она про тебя думает? Ну и хозяин, тебя бы два дня не кормить! — возмущается водитель.
— Да я и так, сам переживаю. Подъедем? Вон туда и туда.
Подъехали, Володя сбегал в дом. Вернулся быстро, счастливый:
— Ну, всё, теперь у меня душа спокойна.
Поехали дальше. Водитель останавливает автобус:
— Что-то тут не то.
— Что не то?
— Вовка! Ты кошку накормил?
— Накормил.
— Как ты её накормил?
— Открыл дверь, бросил ей банку.
— Она у тебя открывалкой пользуется?
— Нет.
Вернулись. Добрый человек был тот шофёр.

А вот ещё одна из рассказанных Володей Кожевиным историй из 70-х:
— Работал я в цирке-шапито, передвижном. Оркестр был одет очень шикарно — малиновые брюки, вышитые узорами серебристые парчовые пиджаки, рубашки с кружевными воротниками. Туфли лаковые. Нигде больше я такой униформы не встречал. И вот, работали мы, по-моему, в Муроме, точно сейчас не помню. Цирк поставили рядом с частным сектором, а гостиница, где мы жили, была через два квартала. От цирка до гостиницы две параллельные улочки шли. По любой можно было туда и обратно ходить. Я с Людкой, моей первой женой, договорился заранее, что она мне в гостиницу позвонит по межгороду, во время большого антракта, между представлениями. Она позвонила чуть раньше. Администратор гостиницы, раз меня там не было, связалась по местному телефону с цирком и сказала, что у неё трубка лежит, ждёт Владимира Кожевина, саксофониста, жена его звонит. Оркестр сидел под куполом, наверху. Мне снизу про звонок прокричали. Как раз финал. Я всё бросаю и бегу на переговоры.

Тут надо сделать отступление. В оркестре на гитаре играл здоровенный чувак, Костя, бывший шахтёр из Донбасса. Шуток не понимал совсем. Я как-то сострил, говорю: «Ты что мучаешься, аккорды своими пальцами стараешься брать. У тебя палец, как моих три. Одним пальцем зажимай весь гриф.» Он не понял шутки, говорит: «Ну, погоди, ты у меня получишь».

И вот, бегу я по улице в частном секторе в малиновых штанах и серебряном пиджаке, а перед воротами одного из домов такая картина: Куча берёзовых чурбаков, трое выпивших мужиков. Один колет чурбаки, два других сидят у забора в таком состоянии, что их трудно поднять, но если поднять, то потом не остановить. Крепкие, пьяные мужики. Тот, что колол дрова, воткнул топор в чурбак и встал на тротуаре.
— Дай закурить.
— На.
Я протянул ему пачку папирос. Он оторвал от пачки кусочек обёртки, засунул его мне в верхний карман, а всю пачку положил к себе в карман рубашки. Я на чистом автомате дал ему в люб. Он уселся на тротуар. Забрав папиросы, я не стал ждать, когда подхватятся его товарищи, и побежал дальше в гостиницу. Там я поговорил с женой по телефону и пошёл обратно в цирк.
Вернулся, не торопясь, по другой, параллельной улице. Поднимаюсь в оркестр, что такое? Костя сидит весь в крови, парчовый пиджак изодран. Я парней спрашиваю: «Чего это с ним?»
— Как чего? Мы думали, это ты его так уделал.
— Да я ничего не знаю.
— Когда ты побежал в гостиницу, он встал и говорит: «Ну, всё. Дошутился хлопец», — и сорвался за тобой.

Люди — разные. Одни вечно попадают в истории, другие это запоминают и рассказывают. А есть такие, которые сами изобретают хохмы.
Георгий Николаевич Линдер был из их числа. Все его звали — Гоша. Он играл на разных инструментах, среди них любимый — саксофон-баритон. Когда Гоша работал в оркестре Тюменского драмтеатра в 60-х годах, он прикалывался над актёрами, которые слишком задирали нос. Были актёры старые, заслуженные артисты, и были актёры молодые, сразу после училища. Зарплата у них отличалась в разы. Но заслуженные, бывало, старались проехаться за счёт молодых. Во время антракта актёры обычно незаметно прикладывались к заблаговременно принесённым четушечкам водки. В принципе, водку можно было взять в буфете театра. Но там она была хоть ненамного, но дороже, чем в магазине. Да и нельзя было в буфете пить — на работе, всё-таки. Один из молодых актёров, у него зарплата была где-то всего лишь рублей 60 в месяц, пожаловался как-то Гоше, что его достал один старый и заслуженный.
Тот подходил во время антракта к молодому и говорил:
— Ну-ка, плесни старику сто грамм.
Выпивал, угощался ириской «Кис-Кис». И так — каждый раз. У молодого ещё не было авторитета, чтобы отказать старику. Гоша же решил эту несправедливость порушить. Взял фантик от ириски, пошёл в курительную комнату, там были раковины, на которых лежали куски хозяйственного мыла, вырезал ножичком из мыла ириску. Получилось — похоже. Завернул этот кусочек в фантик и вручил перед спектаклем молодому актёру:
— Вот, ириска завалялась, дай Михалычу на закуску.
Во время антракта в гримёрке всё было, как всегда. Только Гоша стоял в дверях и наблюдал. Михалыч, привычно выпив на шару сто грамм, взял ириску, развернул и положил в рот. Затем замычал, выплюнул её и бросился на выход — дармовая водочка запросилась наружу. А Гоша тут, как назло, в дверях мешается, хохочет. Кроме него никто понять ничего не смог. Заслуженный, с той поры, не доставал молодых.
Летом Тюменский драмтеатр выезжал на гастроли. Среди нескольких, в репертуаре театра была пьеса на сельскохозяйственную тему. Два колхоза соревновались за первое место, председатели колхозов яростно соперничали, но их дети — юноша и девушка, полюбили друг друга и хотели пожениться. В конце первого акта была картина — председатели колхозов, узнав, что их дети любят друг друга, помирились. Сидят за столом. На столе закуска, они наливают из бутылки водку в стаканы и, сказав: «Ну что, до дна? — До дна!» — пьют за будущее счастье молодых.
Закуска и водка, естественно, бутафорские. Закуска — из дерева, раскрашенная, водка — обыкновенная вода.
Потом — занавес.
Оба актёра, что играли председателей, были заслуженными артистами. Один из них не зазнавался, все актёры, музыканты и прочие — его любили. А второй смотрел на других свысока. Его не любили.
Что сделал Гоша? Он подошёл к женщине, которая отвечала за реквизит и спросил, не могла бы она поставить на стол не воду в бутылке, а настоящую водку.
— А где я её возьму?
— Я схожу куплю.
— Хорошо, — сказала начальница по реквизиту. Она тоже любила приколы.
Гоша рассказал свою идею остальным актёрам, они его поддержали, скинулись на бутылку. Перед началом спектакля он поведал «хорошему» заслуженному артисту, что по решению коллектива, в картине дружеского застолья сегодня водка будет настоящая, чтобы это не стало для него сюрпризом. Тот сходил в буфет, купил бутерброд с колбасой, завернул его в бумажные салфетки и положил в карман галифе.
Итак, подошло время. Все столпились за кулисами, смотрят, что будет.
— Ну что, до дна? — До дна!
«Хороший» актёр спокойно выпивает свой стакан водки и смотрит на партнёра. Тот же, покраснев, пьёт — давится. Еле допил, вскакивает, хватает вилку и начинает тыкать в деревянные овощи и фрукты на блюде.
«Хороший» актёр достаёт из шаровар свёрточек, разворачивает бутерброд и смачно его ест, «Плохой» в растерянности поворачивается к залу и взмахивает руками. Зал аплодирует. Думают, это так задумано. За кулисами все ржут.
Гоша рассказывал много случаев из театральной жизни. Не всегда именно он устраивал хохмы. Хохма может произойти сама по себе, как бы. В 1968 году в Тюменском драмтеатре поставили спектакль «Мария Стюарт». На главную роль пригласили известную любимую актрису из Комсомольска на Амуре, Нину Ярцеву. Спектакль заканчивался очень эффектно: Мария Стюарт выходит на авансцену и произносит монолог. Последняя фраза такая:
— И я пойду, — генеральная пауза, — На эшафот!
Сразу после этого оркестр исполняет мощный финал!
Репетиции прошли хорошо, но на премьере произошло следующее: музыкант оркестра, трубач, перед спектаклем принял водочки и в антракте ещё добавил. Задумался чего-то и, задремал, сидя на стуле с трубой в руке, облокотившись о фортепиано. Задремал он, видимо, крепко. Когда приблизился финал, и Мария Стюарт произносила последние фразы, пианист стал пинать стул, на котором сидел трубач, чтобы тот проснулся — ведь нужно совсем скоро играть!
Во время монолога зал замер, тишина была такая, слышно, как муха пролетит. Финал получился следующим:
Мария Стюарт: — И я пойду …, — генеральная пауза. Пьяный голос из оркестровой ямы: — Я вот тебе щас пойду!
Зал взорвался хохотом так, что оркестра не было слышно. Любитель выпить был немедленно уволен и следующие спектакли уже шли без накладок.




Часть 10. МЫ — У ЦЕЛИ
Поезд упрямо идёт на Север. И мы с ним. Сработал будильник телефона. Пора собираться, умыться, затолкать в сумку мелкие вещи. Слышно, что народ в вагоне ожил.
Есть такая известная кабацкая мелодия — «Семь-Сорок». Так вот: судя по моим часам состав встал на станции в 7:40 местного, вечером. Хорошее предзнаменование. Нас встретили на минивэне. Поехали в гостиницу, стали оформляться.

Влад насмешил. Его и Майкла поселили в номер из двух комнат, люкс. Другие номера заняты были. Иду я по коридору, навстречу Влад. Говорит:
— Слушай, Алекс, где здесь туалет?
— А ты чего, в свой номер не можешь попасть?
— Да у нас туалета в номере нет.
— А ванная есть?
— И ванной нет.
— Не может быть, чтобы в двухкомнатном номере не было санузла. Брось прикалываться.
— Я не прикалываюсь. Майкл пошёл на рецепцию узнавать, где ванная-туалет. Я уже терпеть не могу.
Появляется Майкл:
— Говорят, типа, ищите лучше. Всё на месте, вроде как.
Заходим к ним в номер. Стены, начиная с прихожей и далее, в комнатах, покрыты деревянными планочками.
Всё сплошь обито ими. Красиво, но где, например дверь шкафа для одежды, сразу не найдёшь, так всё искусно замаскировано планочками. В номере, ведь, санузел, обычно, напротив гардероба. Здесь, напротив гардероба на стене зеркало в рост. Может оно и есть — дверь? Нет, намертво к стене приделано. Сколько мы ни копались, искали — нет никакой двери. Влад уже еле терпит.
Заходим в первую комнату, она как гостиная — кожаный диван, кресла. Может быть санузел здесь?
Тоже всю стену осмотрели, ощупали — нет никакой двери.
Пришёл Юра:
— Ну, чё, как расположились? Алекс, ты, наверное, сюда хочешь перебраться?
— Не. Номер никуда не годный. Туалета нет.
— Ага, это — самое то для люкса. Используйте джакузи. Чё, тоже нет?
Влад обращается к нам с Юрой:
— Чуваки, дайте карточку-ключ от вашего номера. Могу погибнуть.
— Я дверь захлопнул, а карточку внутри оставил, — говорит серьёзно Юра. Выворачивает карманы, показывает, что ничего в них нет.
Смотрю на Влада — сморщился, как чернослив. Но Юра не стал доводить дело до греха и, достав из кармана рубашки электронный ключ-карточку от нашего номера, отдал его Владу. Тот, не медля, растворился в коридоре. А мы продолжили поиски двери.
— Буратино тоже не сразу заветную дверь нашёл, до этого много пришлось ему лиха хватить, — говорит Юра. — Вот и Владу тоже нелегко.
— Надеюсь, теперь уже легко, однако, — смеюсь я.
Ну, где же дверь, в самом деле? Ещё раз проверив стену в первой комнате, где была гостиная, прошли в спальню. Да, спальня шикарная. Стены тоже обиты деревяшками. Дерево то непростое, видно сразу. Это же просто квест какой-то получается! В глазах от этих деревяшечек уже рябит. Где санузел?!
Майкл восклицает:
— О! Вот здесь планочки нет, а дальше — пусто. Дайте что-нибудь типа карандаша, я потыкаю туда.
— Майкл, пусти-ка. — Юра просовывает свои пальцы в обнаруженную щель и в стене образовалась и открылась дверь. — Пальцы-то надо согнуть и нажать на рычажок.
— Вот это да! Простенько, но со вкусом, как мой папа говорит! — Майкл заходит в санузел и, оглядевшись, заявляет: — Всё! Я буду здесь жить! Не зря мы пёрлись в такую даль. Хоть помыться по человечески.
— Оставайся, если хочешь. Платить за всё сам будешь. Ждём тебя до праздника в Тюмень. Если гуливанить начнёшь, то ждём сразу, как приедем, — подмигивает Юра. — Встретим тебя караваем и рюмкой водки. У нас — то кое-что останется ещё в кармане. Или нет?

Появляется счастливый Влад:
— Какой у вас, чуваки, там номер удачный, все двери — где надо. Ого, а тут прилично, — Влад, протолкнувшись внутрь, крутит головой, — полотенец хватит на всю нашу команду. Спасибо! — Возвращает Юре ключ-карту.
— В следующий раз, только за бабки. — говорит Юра, — Что с тобой, Майкл, с какой целью сразу заголяешься?
Не пропустив рюмашку за приезд? Не спросив разрешения у своих товарищей?
— Разрешение я вам даю, покинуть ванную комнату и, вроде как, закрыть за собой дверь, — Майкл изучает надписи на бутылочке шампуня на раковине, — Что-то новенькое, не встречал ещё.
— Чуваки, вот вам талончики на берло внизу, в ресторане. Мы с вами — участники конференции. Сегодня и завтра. А после — только завтракаем здесь и, в полдень, освобождаем помещение.
Юра вручил каждому небольшие квадратики бумаги с логотипом гостиницы, там указано, где завтрак — обед-ужин и когда.
Майкл залез в ванну, а мы, втроём, пошли к Марго, оценить её номер. Тоже хороший номер, одноместный.
Только где-то за стенкой выпивший грубый мужской голос бубнит. А женский, тоненький, с ним спорит.
— Не дадут они тебе спокойно поспать, — говорю.
— Два раза уже паузу делали, — улыбнулась Марго. — Я всё равно с наушниками засыпаю. Аудиокниги в планшете, на все случаи жизни.

С утра каждый делал что хотел. Майкл, например, занимался на гитаре. А я ещё раз поспал, позавтракав.
После обеда за нами приехали и отвезли с инструментами и одеждой до спортивно-развлекательного центра, который был не очень далеко. Заходим. Потолок высоченный — видимо раньше здесь был спортивный зал. Часть его, сверху до низу, отгорожена большим занавесом. Перед занавесом возвышается стена из колонок. Аппаратура “Dynacord”. С таким аппаратом можно на площади выступать. За занавесом — пространство для переодевания артистов. Стоят вешалки, столы, диванчики. Несколько окон. Слева и справа — выход к лестницам на другие этажи. Очень удобно, не надо лишний раз привлекать внимание публики своей персоной, когда понадобится куда-то сходить.
Другая часть зала — главная. Здесь будут есть, пить и веселиться. Небольшая сцена сбоку — для нас. Есть ещё одна сцена для других артистов, выступающих под фонограмму. Столики для гостей уже расставлены, но нет ещё ни скатертей, ни тому подобного. Под танцы место оставлено.
Мы, пройдя за кулисы, разделись, переобулись в лёгкую обувь. Расчехлили инструменты, разбираемся — где, куда, что включается.
Пришёл главный по звуку. Познакомились, разговорились. Где-то в течение двух часов подключились, настроились, прошлись по репертуару выборочно. То есть не всё подряд играли, а только то, где были неясные моменты. Влад всё переживает, что «бочку» (басовый барабан) не слышно. Звукорежиссёр демонстративно добавляет ему громкость так, что со стены падает транспарант с Дедом Морозом.
— О! Дед Мороз уже отметил! — указывает на транспарант Майкл.
— Чуваки, а католическое Рождество сегодня? — интересуется Юра.
— Погодите, оно, вроде как, завтра.
— Отмечают сегодня вечером. Сочельник называется, — уточняет Марго.
— Ребятушки, вы опять громко играть будете? — спрашивает официантка средних лет, расставляя стулья и покрывая их красивыми чехлами.
— Чем громче, тем лучше, — кричит молоденькая девчонка, делающая то же самое.
— Ясен пень. Вот Вы — наш человек!
Через некоторое время подъехали ещё артисты, видимо москвичи.
— Юра, глянь, тут твоего друга-фетишиста нет?
— Да его уже лет двадцать на экране нет. Сейчас другой контингент и забавы у них другие.
Сходили в гостиницу по морозцу. Она недалеко. Перекусили, отдохнули. Потом собрались внизу в холле, вышли и двинулись своей небольшой компашкой сюда, где толпится нарядный весёлый народ.

Юра только что переговорил по мобильнику с Лёлей, у него блестят глаза:
— Чуваки, всё будет клёво!
— Как там Лёля с Юлькой? Как им Алтай?
— Говорит, что там хорошо, но дома лучше. Скучают. Вас всех с западным Рождеством!
— Она кредит-то выплатила?
— Нет ещё. Я вот помогаю, как могу. Плохо, что после Нового года затишье всегда. Целый месяц никаких халтур не будет.



Часть 11. HONESTY
Зашли по служебной лестнице сразу за кулисы. Переоделись, переобулись. Ещё раз подстроили инструменты. Марго разогревается. Издаёт кошмарные звуки и строит страшные рожицы. Для того, чтобы мышцы лица и голосовые связки расслабились. Обучалась этому в академии искусств. Я же — самоучка. Накатил бы я сейчас грамм семьдесят коньячку, да нельзя мне. И отвык совсем. Нужно минералки выпить. Пока время есть, можно с кем-нибудь вместе сходить за питьём.
Обращаюсь к Владу:
— Ты водички не хочешь попить?
— Ясен пень, хочу!
— Пойдём, попросим у девчонок.
— Пойдём, хоть будет повод с Машенькой поболтать.
— Это которая громкую музыку любит? Да ей не до тебя сейчас.
— Ой, сходите за водичкой, мне тоже принесите, пожалуйста.
— Тебе, Маргуля, какой — с газом или без?
— Лишь бы не сладкая.
— Я с вами, — говорит Майкл.
Спустились мы втроём по служебной лестнице, прошли по первому этажу, поднялись вновь на второй, поплутали немного и оказались на кухне. Там и кухня и склад сразу. Кругом упаковки с напитками и спиртным, раскрытые. Подносы с закусками. Спрашиваем у женщины, выставляющей коробки на огромный металлический стол:
— Можно нам воды попить взять?
— А вы откуда?
— Мы музыканты, вроде как, приезжие.
— Что-то не похожи вы на музыкантов, — сказала она, смахивая пот с лица, — те, заходят и берут, чего им надо.
— Да мы только учимся ещё, студенты, — говорю я.
— Какие-то студенты с седой бородой. Берите вон там в углу, заведующей скажете потом.
Мы набрали минералки и газировки полные руки. Майкл говорит:
— Что-то мне не хочется опять по этажам пилить. Давайте через зал вернёмся. Люди только рассаживаются.
Минут ещё через пять начнётся всё.
— Давай через зал.
Идём через зал, сторонкой. Вдруг Майкл говорит:
— Чуваки, стойте. Алекс, смотри, это кто там сидит?
— А я знаю? Я тут первый раз.
— Да, правильно, ты же их, вроде как, не знаешь. Влад, глянь туда, вон две тёлки с чуваками и букет на столе.
— Где? Так это же Лёля с Юлькой! Давай, подойдём, поздороваемся, они обрадуются.
— Ты, Влад, охренел что ли совсем? Тут никто не обрадуется. Пошли скорей, — подталкиваю Влада к нашему закулисью.
До меня стала доходить ситуация. Если Лёля и Юля здесь, значит, они не улетели на Алтай, а улетели в Новый Уренгой, отмечать праздники с этими чуваками. Юру, выходит, Лёля пустила по боку, но только на время праздников, потому, что по телефону она ему сказала, что скучает. Если Юре раскрыть правду сейчас, до начала работы, неизвестно, как он себя поведёт.
— Чуваки, Юре ни слова! — говорю.
— Ясен пень.
Прошли за кулисы. Там, кроме нас, ещё артисты. В народных костюмах. Марго водичке обрадовалась, но, взглянув на нас, спросила:
— Ребята, в чём дело, что случилось?
Оглянувшись на Юру, сортирующего на диванчике ноты, Майкл сказал:
— Рита, ситуация складывается нехорошая, неясно чем кончится. Ты знаешь Лёлю, Юрину чувиху?
— Я её не видела, только слышала про Лёлю. Что с ней случилось?
— С ней случилось то, что она, вроде как, шлюха.
— Откуда вы знаете?
— Лёля со своей подружкой сидит здесь за столиком с двумя солидными чуваками. Со сцены смотреть — почти в самом центре. На столе большой букет роз. Лёля — светленькая, Юлька — тёмненькая
— Ой, надо что-то делать. Может их попросить уйти?
— Однако, скорее нас попросят уйти.
— Юра идёт сюда. Молчим!
Он подошёл, открыл бутылку с водой.
— Юра, мы ведь не сразу начинаем? — интересуется Влад.
— Ведущий начнёт, а потом руководство поздравит всех. Минут десять это продлится. Нам скажут, когда выходить. Майкл, ты куда?
— Да, схожу покурю. Тут где-то зажигалка была, кто видел?
— Она за красным баяном, на подоконнике, — сказал я, махнув в сторону. Там стояло два баяна — красный и и зелёный.
— А который из них красный?
Мне захотелось дать ему в морду, за то, что он в сложной ситуации пытается глупо шутить.
— Тот, который не зелёный.
— А какой где?
— Зелёный тот, за которым не лежит зажигалка. Ты чего прикалываешься?
— Я не прикалываюсь. Я их не различаю. Ты думаешь, я просто так не езжу на машине? Я же дальтоник.
— Если ты красный с зелёным не различаешь, то они тебе каким цветом кажутся?
— Каким-то таким, вроде как, серым, что ли.
Майкл нашёл зажигалку и они с Владом ушли курить.
— Маргуша, ты чего так на меня смотришь? — говорит Юра, — Я не брал твою помаду и не знаю за каким баяном она лежит.
— Это хорошо, что Вы не знаете. Вообще лучше не знать ничего.
С той стороны занавеса зазвучали фанфары и ведущий начал мероприятие. Потом слово взял самый главный директор. Хорошо говорит, голос поставлен.
Влад с Майклом, покурив, подошли. Бодренько спрашивают:
— С чего начнём-то? По списку?
— Давайте сыграем “Jingle Bells”, Рождество ведь! Алекс споёшь? — Юра весел, на месте не стоит.
— Я только на английском её пою. Может Марго знает на русском? — говорю.
— Да, я знаю один куплет по-русски и припев, — подходит ближе Марго, — давайте, Вы начнёте на английском, потом проигрыш, и я на русском.
— Я её вообще, вроде как, никогда не играл, — сказал Майкл.
— Всё будет клёво! Там чего играть-то? Ладно, давайте, чтоб не облажаться, сыграем как инструменталку: припев — куплет — припев два раза. В Соль-мажоре. Будет такое небольшое вступление к выступлению. Тему играю — я. Вы постарайтесь вовремя начать и вовремя закончить.
— Главное кончить вместе, правда, Маргуша? — искрится (с чего бы это?) Влад.
— Всё будет клёво, чуваки. Да, Алекс, у тебя бас на том юбилее, что-то звучал не фонтан, а сегодня — лучше.
Дело в аппарате было? — Юра каблуками отстукивает мелкие дроби.
— Я струны новые поставил, “Rotosound”. Прежним струнам было лет сто. Всё подстроил, подтянул перед отъездом. Ну, и аппарат тоже много значит. Всё клёво, не переживай.

Пришёл ведущий, позвал на сцену. Тряхнём стариной! Лишь бы перхоть не посыпалась с ушей у нас, у всех.
Сыграли мелодию “Jingle Bells”, она очень известна. Большие пластиковые Санта-Клаусы напевают её весь день подряд покупателям в супермаркетах в предновогодние дни. Я слева от Юрия расположился. Если не уверен, могу подсмотреть, что он там нажимает в басовом регистре, сравнить, верно ли я исполняю на бас-гитаре.
Сегодня Юра решил играть стоя. Так — больше пространства на сцене остаётся. После рождественской мелодии ведущий представил нас, как ансамбль “Jack Daniels”. Майкл добавил: «И его беляшики». Если бы в зале был раззява-Сергей, он бы понял шутку.
Все мы, кроме Юры, смотрели в сторону столика с большим букетом красных и белых роз, видимо там было два букета в одной посуде: «Когда же он заметит алтайских путешественниц?» Столы были расставлены таким образом, что Лёля и Юля были к нам лицом в пол оборота, а их чуваки — спиной. Юра был занят своими нотами и не обращал на публику внимания.
Звучало всё нормально. Мы с Маргушей спели по паре песен. Юра с Майклом подпевали. Вообще у Юры — клёвый голос, баритон. Он как-то рассказал, что некоторое время подрабатывал, играя на рояле в фойе кинотеатра перед сеансами. Пел в микрофон через комбик. Бросил это занятие потому, что зрители достали просьбами спеть что-нибудь из блатного репертуара, которого он не знал и не любил.
Решили сыграть так называемый «Рок вокруг часов». Этому произведению больше шестидесяти лет, а гляди ж ты, почти все пошли плясать! В ноты смотреть тут необязательно, Юра стал осматривать публику.
Его милая с подружкой и партнёрами сидели за столиком. Юра затряс головой и заморгал глазами, аж его седые усы завибрировали. Он увидел Лёлю. Юлька же помахала ему рукой. Привет, мол, мы здесь! Юра, не веря своим глазам, оглянулся на нас.
Продолжая петь, я утвердительно кивнул головой. Всю оставшуюся часть рок-н-ролла он играл автоматически, вперив взгляд в Лёлю. Она невозмутимо пила шампанское и разговаривала со своими чуваками. Юра всё понял. Лицо его окаменело. Наверное, с таким же лицом он начинал полгода назад свой разбег по солнечной дорожке к балконной двери. Но тогда его остановил дверной звонок.
Песня вся, песня вся, песня кончилася! Народ стоит, не расходится. Дальше надо идти по намеченной программе. Но Юра, не говоря ни слова, начинает играть рояльным звуком что-то очень знакомое. Узнаю — это вступление к песне Билли Джоела “Honesty”. По-русски — «Честность». Очень сильная песня. О том, что никому нельзя верить. Я её пел 20 лет назад. Забыл уже и слова и гармонию. Первый куплет идёт под один рояль.
Юра запел. Народ стал танцевать. Я слежу за Юриной левой рукой, вспоминаю, что следует играть далее на басу. Опустив глаза, он поёт речитативом по памяти, без нот, без бумажки с текстом. Неважно, что произношение не оксфордское, по спине побежали мурашки. Короткая сбивка на барабанах, и пошёл припев. Мы с Марго подпеваем. Нужно сосредоточиться на песне, не думать об этой коллизии со всякими Лёльками и Юльками. Смотрю на Юру, он как-то руками лихорадочно начинает двигать, догадываюсь, что пытается и не может вспомнить следующий куплет, я кричу Майклу: «Играй соло». Тот как завернул, опять аж мурашки по спине. Наступает последний куплет, очень трудный. Тут Марго взяла инициативу и запела чисто, красиво, а когда пошёл последний припев, что она начала творить! Юра, Майкл и я, поём лишь одно слово — “Honesty”, а она импровизирует. Из давно известной песни у нас получилась клёвая композиция. Потом, когда мы пошли на перерыв, подошёл пожилой степенный чувак, говорит:
— Чья это аранжировка? Ничего подобного не слышал ранее.
— Я исполняла “Honesty” на выпускном концерте джазового отделения. Мы с моим преподавателем, долго её готовили. Эту песню я очень люблю.
Когда народ, потанцевав, вернулся за свои столики, Лёли и Юли «со товарищи» уже не было. Букет тоже исчез.

Стоим за кулисами, у нас перерыв.
— Чуваки, вы же знали, что она в зале, почему меня не предупредили?
— Ты бы разбираться стал с ней. Как потом играть? — глядя в пол отвечает за всех Майкл.
— Влад, у тебя выпить есть? Хотя бы немного? — Юра знает, кого спросить.
— Бренди будешь?
— Давай хоть что.
Влад достал из кармана жилета фляжку бренди. Видно, что уже пригубили с Майклом, когда ходили курить. Юра сделал пару глотков. Отдал. Пустили остаток по кругу.
— Ты ей звонить будешь? — спрашиваю.
— Сама позвонит. А лучше, пусть не звонит. Давайте не будем об этом, ладно?
— Юрий Иванович так неожиданно заиграл “Honesty”. Я подумала — что к чему?
— Лёлькина любимая песня. Часто напевает, — сказал Юра, — напевала.
Я больше всего боялся, что Юра потеряет контроль над собой, и мы не сможем дальше работать. Но он — молодец. Настоящий артист продолжает выступление в любой ситуации. Или он не артист.



Часть 12. НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ
Отработали мы, вперемежку с другими приезжими коллективами, до двух, с лишним, часов ночи. Официантки принесли для артистов за кулисы много выпивки и закуски. Часа в три все притащились в гостиницу и повалились спать.

Завтрак мы, конечно проспали. А съезжать из отеля ещё рано. Позвонил я Владу с Майклом — никто трубку не берёт. Пошёл пешком, в шлёпанцах. Метров двадцать по коридору надо пройти. Постучал. Ещё несколько раз постучал. Дверь открыл Влад, седеющая шевелюра растрёпана:
— Ты чего? Чё стучишь?
— А ты почему трубку не берёшь?
— Я телефон подушками накрыл. Какие-то придурки звонят с утра.
— Ну, спасибо. Это я звонил.
— Я же не знал. Проходи.
Зашёл я. Парфюмерией сильно пахнет. Говорю:
— Вы чего, одеколон употребляли? Как тут можно было спать?
— Майкл же. Он меня достал. У него штук десять всяких одеколончиков, лосьёнчиков. Я вчера сразу лёг, а он полез мыться, потом кремом каким-то натирался. Сейчас, вон, бреется спозаранку.
У Майкла в ванной громко орёт радио.
Я подошёл к окну. Отодвинул штору. Хорошее окно. Можно открыть нараспашку. Что я и сделал. В комнату ворвались клубы морозного воздуха.
— Сейчас быстренько всё выдует и закрою, — говорю, — не переживай.
Влад скрылся в спальне и появился с каким-то флаконом в руке:
— Отойди в сторонку, Алекс. Сейчас ты увидишь номер, достойный Вильгельма Теля!
— Ты что придумал?
— Спорим, что я от самой двери попаду вот этим флаконом точно в створ окна?
— С тобой чё? Я закрою сейчас его, — не нравится, однако, мне эта шутка.
— Да я от своих ворот забрасывал шайбу в чужие ворота только так! — Влад сделал замах рукой.
Флакон, пролетев мимо моего носа, ударил в переплёт окна и разлетелся вдребезги. Слава богу, не в стекло попал. Я схватил пачку газет с журнального столика и стал вытирать лужицу одеколона с осколками флакона. Видимо, он почти пустой был.
— Давай быстрей пакет какой-нибудь пластиковый, большой, — говорю Владу.
Влад всё не может поверить, что он промахнулся в окно.
— Пакет давай быстрей. Пока штыняра не разлетелся на весь отель, — кричу я на Влада.
А в комнате-то уже почти так же холодно, как снаружи. Скомкав газеты и затолкав их в пакет, который принёс Влад, я плотно завязал этот пакет и понёс в ванную, чтобы положить в урну. Влад закрыл окно. Майкл уже побрился и, довольный, разглядывал себя в зеркало. Он был в одних трусах, поэтому холодный воздух из комнат, ворвавшийся вместе со мной в тёплый шикарный санузел, сильно его изумил. Я же очень спешил избавиться от пакета и вымыть руки.
— Алекс, ты чего тут делаешь? — удивился Майкл, — Откуда холод?
— Мне у вас умывальник понравился, хочу руки помыть. А холод — с Полярного круга. Фирменный.
Тщательно вымыв руки, я пошёл к себе, постучав пальцем по лбу, своему. Это знак такой, для Влада был.
Влад стоял у окна и изучал маленькую вмятину на оконном переплёте. Большая часть вмятины была не видна, её скрывала рама прикрывающей створки. У музыкантов вместо ума — одни чувства. К ним бы ещё чувство меры. Шагаю по коридору и завидую Владу, что он такой простой — делает, что хочет.

Следующее мероприятие у нас — в конференц-зале какого-то учреждения. Здесь довольно большая сцена, по бокам её — аппаратура. Вместо обычного «задника», который ограничивает сцену с тыла, висит большой экран.
Под потолком — проектор для показа на экране картинок и видео. Аппаратура сегодня попроще, чем вчера. Комбиков нет. Но барабаны стоят.
Включили мы свои инструменты-микрофоны в большой пульт — очень нужное устройство, похожее на плоский чемодан, в который вставлено много кабелей и ещё есть много разных ручек-закорючек. Но лучше их не крутить, если не знаете что здесь к чему. Попробовали звук. Вроде нормально. Одежду, чехлы сложили в комнатке за сценой.
Юра говорит:
— Чуваки, вот мы всего четвёртый день, как выехали из Тюмени. Уже пошли косяки — одеколон в гостинице разлили. Своим утюгом зачем-то в спальне на стуле рубашку гладили. Я с трудом убедил чувиху, что стул такой и был до этого. В больших коллективах на гастролях, обычно, только неделе на второй-третьей это происходит. Давайте нормально отработаем. Если понравимся — ещё пригласят.
— Да я всю жизнь своим утюжком пользуюсь, вроде как, — говорит Майкл, — кто же знал, что у таких красивых стульев обивка синтетическая?
— Синтетику сразу видно, — вмешивается Марго.
— Ничего мне не видно, — сердится Майкл и достаёт сигареты.
— Ладно, всё пока нормально, — говорит Влад. — Пойдёмте, по городу походим, по холодку, остынем немного. Может кому-то остаться, приглядеть, чтоб не спёрли ничего?
— За тарелки переживаешь? Здесь не сопрут, город небольшой, все свои. Пойдёмте, прогуляемся. — Юра оделся и пошёл сказать, кому нужно, что мы уходим.
Оделись и мы, вышли на крыльцо. Солнышка лучик блеснул из-за туч низко у горизонта и снег вокруг ненадолго подсветился жёлтым цветом. Снова стемнело. Неподалёку шустро работал маленький снегоуборочный комбайн типа “Bob Cat”. Компания подростков хохотала и показывала руками на него.
— Что этим бездельникам может казаться смешным в работе человека на снегоуборочной машине? — подумал я. Но вскоре всё стало ясно.
Водитель не видел, что за его спиной, зацепившись за двигатель, висит пацан, поджав ноги. Когда машина разворачивалась или вгрызалась в сугроб, паренёк мог сорваться, но крепко держался. Водитель, ощутив к себе слишком много внимания, крутил головой. Мы ему показали жестами, чтобы он посмотрел назад. Увидев «зайца» водитель остановился.
Паренёк соскочил на землю и стал прыгать и махать руками и ногами. Мужик на снегоуборщике газанул и рванул за чувачками. Вся подростковая компания в страхе помчалась со всех ног. Главный безобразник побежал в сторону. Снегоуборщик за ним. Пацан шмыгнул в щель между двумя высокими сугробами. Машине пришлось остановится. Водитель вышел на тротуар и стал хрипло браниться. А мы весело засмеялись оттого, что никто не пострадал.
— Эй, с вами чё? — Юра вышел на крыльцо. — Это на вас чувак ругается?
— На тебя. Тут цирк был, а ты, вроде как, опоздал. Теперь надо всё снова показывать.
Дошли мы до главной ёлки, наряженной. Сфотографировали друг друга на фоне ёлки и телевизионной вышки, что вдалеке. Разошлись в разные стороны — Влад с Майклом в пивбар — выпить чаю с молоком, как всегда, однако. Юра с Марго в универмаг, а я — в книжный. Выбор большой. Остановил я этот выбор на «Кратком англо-русском русско-английском словаре уголовного жаргона». В твёрдом переплёте, с картинками. Не дай, Бог, чтоб когда пригодился! В воскресенье «Сбербанк» с клиентами не работает, а то Юра бы получил гонорар за вчерашнюю работу. Ну, ничего, целее будут, как говорится.
Несмотря на холод, на улице много народа. Горят фонари и гирлянды. Обойдя вокруг ёлки, вижу — идут Юра и Марго. Он несёт пакет, а она держит его под руку. Смотрятся, как папа с дочкой.
— А, может, мы папа с дочкой и есть? — говорит Юра, — я ведь четверть века назад весело в России гастролировал, да и не только в России.
— Не надо на мою маму тень наводить, она у меня девушка правильная всегда была, — говорит Марго.
— А сейчас? — Раздаётся сбоку тенорок Влада.
— Сейчас мой папа всё ещё даёт в глаз всякому, кто смеет в этом усомниться, — отвечает Марго.
— Если Вы не бывали в Ростове, не советуем Вам там бывать, — поёт Юра на мотив «Если Вы не бывали в Свердловске …», — Секёшь, Влад?
— Ясен пень, секу.
— Вы неправильно говорите, — возмущается Марго, — надо говорить «Сечёшь, а не секёшь».
— Маргуша, так как ты, говорят в телевизионных сериалах. Редакторы там «позаканчивали институтов», Композитор, помните, говорил, «а понять не могут». Слово то исходное, старорусское — «секчи», а не «сечь».
Похоже на правду.
Подошёл Майкл, рот до ушей. Показывает стопочку листочков:
— Чуваки, гляньте какой сервис! — демонстрирует визитки-открытки, на которых фото симпатичных девчонок с именами и телефонами для связи. — Имей телефон и немного «капусты» и все проблемы сняты.
Этих визиток тут тьма на каждом шагу. Я бы здесь задержался.
— Он шутит, он хороший. — говорит Маргуше Юра.
— Да моё какое дело? Покажите, что за визитки? — Марго тянет руку.
— Майкл, там среди девчонок нету принца на коне, для Маргуши? — тенорок Влада.
— Принцев здесь избыток, девчонок недостаток. Чтобы принцы не поубивали друг друга, девчонки. вроде как, защищают их своими телами, прекрасно придумано!
— Надо у Майкла телефон спрятать, а то без гитариста поедем обратно, — говорю.
— Майкл уже большой мальчик, сам сообразит, что делать, — заключил Юра.
— Надо бы, вроде как, поесть до работы. — говорит Майкл.
— Для нас место за столом там зарезервировано, — изо рта Юры вылетают клубы пара, — Для эксперимента, давайте не будем кирять, пока играем. А под конец, можно будет и накатить.
— Мы с Марго — наблюдатели ОБСЕ, — говорю я, — проконтролируем.
Все, вроде согласны, молчат. Возможно, не хотят на холоде лишний раз рот открывать.
Когда мы пришли на место, Марго достала из пакета платье. Белое, блестящее, короткое, а рукава длинные, широкие. «Сегодня буду в этом петь!» — говорит. Мы дружно похвалили её покупку, хотя, какая нам разница.
Она — девчонка молодая, её хоть в рогожку наряди, всё будет клёво. Марго, взяв у Майкла его походный утюжок, ушла искать комнату, где можно погладить платье. Я решил в зал заглянуть, как там дела. Смотрю, Влад стоит возле крайнего столика. Подхожу, на столике табличка: «Ансамбль». А Влад вылил половину содержимого бутылки газировки «Буратино» в большой стакан и открывает водку.
Хочу его напугать:
— Ага, Влад, «коктейль Риббентропа» варганишь?
— Ясен пень, на сухую как играть? Ты же не сдашь меня, Старче? — даже ухом не повёл.
— Я «наблюдатель ОБСЕ». Всё вижу, всё знаю, ничего никому не скажу.
— Пей газводичку, если хочешь.
Взяв стакан с отлитым чистым «Буратино», пью его потихоньку. Влад твёрдою рукою наливает водку в полупустую бутылку с газировкой. Из горлышка в горлышко. Ни капли не пролил. Так бы метко флакон с одеколоном бросал… Оставшуюся водку закрыл и поставил на подоконник, за штору. Понятно, что он затеял — возьмёт бутылку со смесью на сцену и будет прихлёбывать во время работы. Выглядит как газировка. «Коктейлем Риббентропа» по аналогии с «Коктейлем Молотова», называют смесь спиртного и какого-нибудь маскирующего напитка в оригинальной бутылке. Вот, например, тромбонист на концерте минералкой горло смачивает.
Судя по этикетке — точно минералкой! Смачивает. Весел он и подвижен, иногда, впрочем, допускает киксы. Ну, что ж: бывает всякое, минералка же ни при чём?
А один деятель с собой на сцену брал то бутылку кефира, то йогурта. Разоблачили, ведь он промазал мимо стула, когда садился, после того, как отыграл, стоя, соло. «Риббентропчик» на кефире по мозгам бьёт сильно, даже если их уже нет.
Тут подходят Марго, Майкл и Юра. Марго видит открытую бутылку «газировки». Наливает себе полный стакан. Выпив, говорит:
— Ой, я помню, когда маленькая была, к бабушке ездила на каникулах, точно такое же «Буратино» пила. Прямо, яркий такой вкус! Ещё немного выпью, — наливает и пьёт.
Подмигиваю Владу, мол, надо что-то делать. Он берёт оставшийся «коктейль», допивает из горлышка.
Так, улик нет, молодец. Нужно заметить, что если человек пьёт напиток, в котором есть алкоголь, и об этом не знает, то результат может быть неожиданный. Такой, какой получился у Маргуши.
Вот вышли мы из нашей временной гримёрки и, в коридоре, вдруг, Марго изображает танцевальную фигуру. Однако, «ласточка» называется. Говорит:
— Давайте, я сейчас одна выйду и «Вальс цветов» исполню! — смеётся колокольчиком.
— Не, одна не выходи, надо, чтобы кто-то тебя держал, — говорю.
— Юрий Иванович! Сделайте мне поддержку и пронесите вокруг зала, а я буду как Птица счастья завтрашнего дня!
— Маргуля, ты чего? А если рухнешь, как Финист-Ясный сокол? В кого превратишься?
— Не рухну! Я же спортивными танцами занималась.
У Юры в глазах вспыхнули голубенькие огоньки:
— Чуваки, грузите мне Маргушу на плечо, попробуем!
— Мне надо на вытянутых руках!
— Тебя не собрать будет, если что. На плечо!
Мы погрузили Марго животом Юре на плечо. Мышцы у неё напряглись как стальные. Вытянулась ласточкой, взмахнув руками. В новом белом платье смотрится очень клёво.
Юра с Марго возникли в зале внезапно. Он пронёс её по периметру и водрузил на сцену. Марго сделала поклон и сказала в микрофон:
— Дорогие друзья, мы приехали поздравить вас с наступающим Новым годом! Встречайте ансамбль (небольшая пауза) «Беляшики»! Видимо не могла вспомнить «Jack Daniels» и в голову ей пришла только любимая закуска раззявы-Сергея. Никто ничего не понял, но раздались аплодисменты и ещё крик «Браво!» непонятно откуда, вроде из колонок.
У Юры после хореографического номера и так лысинка покраснела, а тут ещё смех напал. Он повернулся к нам, а мы уже стояли на сцене, и сказал дрожащим голосом:
— Чуваки, с ней это чё? Бежим отсюда скорей!
Но, никуда мы не побежали, а начали играть разные песенки. Теперь не надо было, как вчера, древний репертуар исполнять. Всё, что душе угодно, и что попросят. Решили сыграть песню, которую все любят — «Трава у дома». Её часто называют «Дрова у дома» или «Трава в иллюминаторе». Песня классная. Есть у неё изюминка: текст припева начинается в первую долю такта. Если же текст читать как стихи, то припев будет начинаться из-за такта. Что-то я мудрёно объясняю, сам запутался. Короче, есть там одна особенность.
И вот, поём мы и подходит время припева. А мы, это — я, Юра, Майкл и Марго. Поём в микрофоны. Вдруг, слышно, кто-то вступает неправильно, из-за такта. Да ещё не в тональности, да ещё пьяным голосом. Конкретная лажа звучит. Все почему-то смотрят на меня. Кто у нас пьяный? Маргуша же не столько приняла, чтобы мужским голосом орать! Ладно, играем дальше. Подходим к припеву. Посматриваю на Майкла, может он? По губам его и по усам вижу, что он вступил правильно, но кто-то ведь и в этот раз вступил неправильно и орёт, как дурной? Юра буровит меня ужасным взглядом. Вижу, что и танцующие посматривают на нас с усмешкой. Вот, мол, приехали уроды, петь не могут, нажрались уже, а туда же. Сканирую взглядом зал и, вдруг, в просвете между танцующими, вижу сидящего возле стола чувака с радиомикрофоном в руке. Так вот кто нам всё портит! Но пришлось ещё пару раз спеть припев вместе с этим чучелом. А он сидит, горланит, рот шире ушей, счастлив. Надо мне его подробней описать: высокий, худой, в костюме, в очках. Волосы светлые, ёжиком. На длинном ремешке у него через плечо фотоаппарат. Закончили песню. Я говорю:
— Большое спасибо вам всем за то, что танцевали, а особенно благодарим того господина, что сидит за столом и поёт в радиомикрофон. Вы прекрасно подпеваете, но громковато, — хотелось по другому выразиться, но я ведь пил только детский «Буратино»! Духу не хватило.
Микрофон у чучела забрала дама, выглядящая, как большой начальник. Она всех поздравляла, рассказывала про успехи и т. д. Сказала тост и, сделав глоток из массивного стакана, пошла в нашу сторону. В стакане — виски или коньяк, что-то в этом роде, потому что стоит он у неё на ладони.
Всё по фирме. Подходит к сцене:
— Мальчики! Играете из «Роллингов» что-нибудь?
— А что бы Вы хотели услышать?
— Ну, «Satisfaction» или «Jumpin'» этот. Помню, что «Jumpin'», а дальше вылетело!
— «Jumpin' Jack Flash», — говорит Марго, — В Си-миноре, но внизу.
— Я спою, — говорю, — у меня текст есть.
— Давайте, лабайте! — радуется дама. — Можно я с барабанщиком рядышком?
— Сколько угодно!
Посовещались минутку. В зале всё ещё шли невнятные тосты. Потом мы как врезали по ушам, мне аж самому захотелось подпрыгнуть и куда-то зашагать далеко-далеко. Вступление играли долго, можно сказать — безобразно-однообразно. Я подождал, пока мне уже не начали сигналить, пой, мол.
И запел я не по-русски про то, что мама меня родила в ужасном урагане и, как завыл я возле неё по-волчьи под проливным дождём. Вдруг раздался испуганный женский крик. Он был настоящий, не игра.
Мы прекратили музыку. Звон упавшей «крэш»-тарелки у Влада, грохот. На месте Влада видна женская нога в чёрном туфле на среднем каблуке. Оказывается, дама со стаканом сначала пританцовывала, стоя рядом с барабанами, постукивая по тарелке, а потом решила опереться на экран, висящий сзади. Экран же висел свободно, не был закреплён.
«Ясен пень», сказал бы Влад, «что дама упадёт за сцену». Но Влад ничего подобного не успел сказать, так как она схватила его за шею одной рукой, той что без стакана. Рухнули они вдвоём. Вы не поверите, но дама не разбила стакан, из него почти ничего не выплеснулось! Когда они с Владом выбрались на свет, народ сгрудился вокруг и кричал. Каждый о своём.
Обошлось без травм. Мы снова заиграли вступление, и я спел всю песню и закончил, как положено. Теперь, как увижу женскую ногу в чёрном туфле на среднем каблуке, да в сочетании со стаканом вискаря, так сразу в голову лезет «Jumpin' Jack Flash». А вот «Satisfaction» не лезет. И «Трава у дома» тоже не приходит на ум.
Поиграли ещё полчасика. Присели за столик перекусить. Майкл очень рад, говорит:
— Как же это хорошо, что у нас отдельный столик. Если бы сидели за общим столом, то ничего этого сейчас перед нами уже не было бы. Наконец-то поедим нормально. Маргуша, тарелку с рыбкой передай сюда, пожалуйста.
— Откройте шампанского, я шампанского хочу! — просит Марго, — Что-то, как-то сегодня в горле пересохло. — Отдаёт Майклу большую общую тарелку с рыбой.
Влад встаёт со стула и идёт в сторону окна. Постояв там немного, возвращается с той, наполовину пустой, бутылкой водки. Сообщает:
— Надо, думаю, в окно посмотреть, как ёлочка на площади горит. Посмотрел, а на подоконнике кто-то пузырь, начатый правда, оставил. Очень кстати он это сделал.
Юра разлил шампанское всем, кроме Влада. Тот успел налить себе пол фужера водки.
— Тебе капнуть туда шампанского, — спрашивает Юра, — дополнить?
— Да не надо. Я никогда ничего не смешиваю.
— Можно газировки добавить, — я смеюсь и подмигиваю ему.
— Никогда я этим не занимаюсь. «Риббентропчики» всякие — это для сопляков.
— Таких, как Марго, — вставляю я.
— Что вы всё про меня? Голова что-то кружится. Может шампанское поможет?
— Здесь, на Севере кислорода в воздухе маловато, однако. От того и кружится.
— Поможет-поможет. — Юра поднимает фужер. — Видишь, пузырьки? В них — голимый кислород!
Давайте за нас с вами и за этот гостеприимный северный город!
— В пузырьках другой газ, не кислород, это — точно, мне Антоша говорил, — прищурившись, рассматривает шампанское Марго. — Я ему звоню, а в ответ: «Вне зоны». А где он?
— Может, едет куда-то, в командировку? — предполагаю.

Но тут подходит тот хмырь, с фотоаппаратом, что некстати подпевал. А я его уже в душе простил на данный момент. Обращается к Марго, голос вперемежку с насморком:
— Разрешите с Вами сделать снимок на память?
— Муж против, — говорит Майкл.
— А почему Вы против?
— Не я. Муж далеко, но он против, — ухмыляется в усы Майкл.
— Я Вас на сцене сфотографирую, — поклонившись Марго, говорит чувак, и уходит.

Ёлочка в зале стоит не по центру, в сторонке. Деда Мороза со Снегурочкой пока не видно. Прибудут, наверное, когда мы уже уедем на вокзал. Две женщины заносят в зал стол, на нём торт. Осторожно поставили возле ёлочки. Торт красивый, с надписью, узорами. Прямоугольной формы, размером где-то сантиметров 120 на 60. Все захлопали. Говорят: «Как же такую красоту есть? Жалко, а придётся!»
Мы сидим, едим, выпиваем. В зале идут викторины и игрища.
Но, хватит бездельничать, пора играть живую музыку. Подождали Влада с Майклом. Они где-то курили, как всегда.
Заходим на сцену. Марго говорит в микрофон, типа:
— Траляля, мы продолжаем, С Новым годом, траляля! — как обычно.
Поёт она французскую песенку, а крендель этот, с фотоаппаратом, ходит возле и снимает её с разных ракурсов. Хорошо ему фотографировать с ракурсов — платье у Марго коротенькое.
Подошла к нам та дама, что любит «Роллингов» и говорит:
— А что вы ничего для женщин не играете? Объявите «белый танец».
— Хорошо, — говорю.
Решили мы сыграть «The Last Waltz» Энгельберта Хампердинка. Я вещаю:
— Дорогие дамы! Сейчас для вас — «белый танец»! Приглашайте кавалеров на медленный вальс!
На площадке перед сценой свободно. Дамы не решили ещё с кем танцевать. Мы заиграли вступление.
Чувак с фотоаппаратом закинул его на ремешке себе за спину и, галантно вытянув руку, пригласил Марго на танец. Она, дурочка, спрыгнула со сцены и пошла с ним. У меня в этот момент возникло чувство, похожее на то, когда смотришь видео и хочется нажать на кнопку «стоп». Я пел и наблюдал за тем, что этот чувак будет делать. А он, распознав в объявлении медленного вальса только слово «вальс», стал кружить Марго с бешеной скоростью. Совершенно не в ладу с музыкой. И был он уже выпивший. Резко присев, этот крендель обхватил Марго за бёдра, поднял её и попытался кружиться далее. Уткнувшись лицом в Маргушин живот, он ничего не видел, а сместившийся центр тяжести (Марго, ведь, тоже что-то весит!) потащил их вперёд.
Чувак засеменил наискосок танцпола. Всё произошло очень быстро. Налетев на стол, он уронил Марго спиной в торт. В зале раздалось дружное «Ах!» Женщины окружили эту потрясающую танцевальную пару, но не для того, чтобы сделать селфи, а чтобы надавать тумаков кавалеру. Его называли «Витька» и «идиот». По отчеству, по-моему, никто не называл. Ещё жалели торт.
Соскочив со сцены, я подбежал к толпе женщин. Хотелось врезать танцору-фотографу, но было — не дотянуться. Помог Маргуше спуститься со стола и твёрдо встать на пол. Белое платье перестало быть новым. Даже причёска на затылке у Марго изменилась. Что-то вроде куриного гребешка из крема. Торт же, поменял и цвет и форму под воздействием впечатавшихся в него выпуклостей её спины и чего пониже.
— Голова кружится? — спросил я Марго.
— Уже нет, — ответила она, автоматически слизывая крем с ладошки.
Ребята спустились со сцены и мы, все вместе, отошли к нашему столику.
— Классно смотришься, — оглядывает Маргушу Майкл. — Будем тебя до самой Тюмени, вроде как, кушать, — облизывается как кот.
— Платье, пожалуйста, на здоровье, можете даже сгрызть, и туфли, а меня не надо. А где умывальник? Не уезжайте без меня. Пойду, переоденусь. — Марго уходит скользящим шагом.
Тут подходит всё та же дама, которая просила «Роллингов» и «белый танец».
— Вы уж извините, что так получилось, немного некрасиво, — смущённо говорит она.
— Зато весело, — хмыкает Майкл.
— Вы считаете это весело? — удивляется дама.
— Да, да, не переживайте, давненько я так не смеялся, — с американской улыбкой говорит Юра.
— Ну и прекрасно! — облегчённо вздыхает она. — Вы ведь сейчас прямо на вокзал? Я распоряжусь, с вами расплатятся наличными и в дорогу соберут выпить и покушать. Спасибо за всё! — улыбнулась, развернулась и ушла.
— Я так понял, что мы можем уже собираться. — Влад смотрит по сторонам.
— Пока с нами не расплатились, лучше ещё поиграть, времени впереди много. — Юра тоже стал крутить головой, — Ты кого высматриваешь?
— Да этого придурка. Хочу спросить, где таких делают? Ясен пень, не здесь же он родился. Ему лет сорок. А город этот — моложе.
— А вдруг он из Омска?
— Тогда я застрелюсь из барабанной палочки. И его застрелю. Клянусь.
Иду на сцену, говорю в микрофон:
— А сейчас, дамы и господа, снова маленькая викторина! Кто-нибудь в курсе, из какого города приехал Виктор, который продемонстрировал вальс на торте?
— А в чём дело? — звучит неблизкий насморочный голос.
— Приз нешуточный ждёт Вас! Покажитесь! — кричит сбоку Юра.
— Из Омска я! А в чём дело? — выглядывает из толпы герой вечера.
Жаль, что барабанные палочки не стреляют, хотя бы перед Новым годом.




Часть 13. НЕБО И ЗЕМЛЯ
Снова перестук колёс. За окном мелькают вспышки, силуэты чего-то, не понять чего. С удовольствием смотрю на изменившуюся причёску Марго. Это же я сообразил, что крем от торта можно смыть с волос «Кока-Колой»! Извели «полтарашку» колы да ещё одна бутылка минералки пошла на ополаскивание. В гримёрке обнаружился пластиковый таз — как раз пригодился.
Маргуша, вымыв голову «Кока-Колой», сразу отрезвела. Теперь голова у неё пушистая, золотистая и, наверное, вопрос какой-нибудь там, в голове, уже созрел. Так и есть:
— Юрий Иванович, я вчера у Вас в папке для нот заметила фотографию какую-то. Там самолёт и музыканты с инструментами. Что за ансамбль?
— О, эта фотография у меня с 81-го года! Показать каким я бравым парнем был?
— Покажите.
Юра снимает с багажной полки свою сумку и достаёт из неё две папки с нотами. Открывает верхнюю папку — с внутренней стороны обложки наклеена фотография ансамбля на сцене: Ритм группа — барабаны, клавиши, электрогитара, бас-гитара и духовая группа — тромбон, труба, два саксофона. Два парня и две девчонки с микрофонами в руках.
— Так, читаем: «Ансамбль «Юность», областная филармония. 1981 год».
Юра открывает следующую папку. Там наклеена другая фотография. На фоне самолёта АН-2 стоит довольно большая группа ребят и девушек. Кто в лётной форме, кто в гражданском. Тут же колонки, усилители, инструменты.
— Так, читаем: «Агитбригада (тоже!) «Юность», 1981 год» Чувствуете раздвоение? Раздвоение произошло у меня. Найдите-ка, где я на этом фото?
— Здесь, ясен пень, ты на клавишах играешь. Хотя, что-то очень молодо выглядишь. А вот на этой фотографии ты где? В самолёте сидишь, что ли?
— Ну-ка, дайте взглянуть. Вроде как, этот?
— Кто отгадает, тому конфетка, на закусь. — Юра трясёт конфеткой.
— Ой, я знаю, вон тот, с чемоданом.
— Нет, не угадала. Вот этот, второй справа — я.
— Да это же лётчик какой-то. Сильно худой. Разве это Вы?
— А я лётчик и есть, — Юра открыл заднюю сторону обложки. Там, на фотографии, он в форменной фуражке выглядывает из окошка пилота.
— Юрий Иванович, Вы что, правда, лётчиком были?
— Совсем недолго, пока самолёт не поломали.
— Кто поломал?
— Да дураки одни. И я в их числе.
— Стоп, не рассказывай пока. Давайте, понемножку тяпнем? — Влад наготове.
— Давайте. Сильно шуметь не надо. Полицию, вроде как, видел. Ходят, рыщут.
Мы едем домой. Вчера выступали вперемежку с другими коллективами до двух часов ночи, а сегодня — отыграли на вечере у учителей, и на вокзал. Всё срослось. Денежки в кармане, то есть на карточке у Юры, нос в табаке, как говорится. Обратная дорога всегда короче кажется. Не заметим, как приедем. Сейчас где-то час ночи по местному. Но для нас ещё халтура не закончилась. Усталость есть, но спать не хочется.
— Ну что, чуваки? За успешное окончание нашего предприятия? Я же говорил, что всё будет клёво! — Юра поднимает стаканчик.
Закуска у нас имеется изрядная. Учителя на дорожку дали. И выпивка есть разная. Если сильно не налегать, то до Тюмени хватит.
— Влад, ты машину на вокзале на стоянке оставил? Не забыл где?
— Ясен пень к чему ты, Старче, опять клонишь. Я за сутки до руля никогда ни капли не пью.
— Юра! Ну, поведай, как и зачем ты разломал самолёт? 70 лет они летают, АН-2 — то. А ты, вроде как, решил его поломать? — спрашивает Майкл, любуясь сложносочинённым, не умещающимся в руке бутербродом.
— Знаменитому АН-2 тогда было 35 лет. Данной же машине просто не повезло, что решили создать временную агитбригаду, что-то вроде нас с вами, и послать по комсомольским стройкам, по глухим уголкам, — Юра аккуратно закрыл и положил в сторону папки с нотами. — У нас в области, в лётном отряде была очень хорошая самодеятельность. Честно, приглашённых варягов не было. Сами справлялись. Намечено было у них облететь с концертами где-то точек пятнадцать. Руководил агитбригадой партийный босс, сам лётчик. Хороший дядька. Он мне потом показывал, как управлять самолётом. Такой кайф, вовек не забыть. Так, а как я к ним попал, говоришь?
Обратилось руководство авиаотряда в филармонию с просьбой выделить для агитбригады клавишника. Для проведения важных мероприятий. Их лётчик-клавишник ушёл. Я согласился, меня временно оформили на работу авиатехником, лётную форму подобрали. Репертуар для меня оказался несложный: «Главное ребята, сердцем не стареть», «Серёга Санин», «Мой адрес — Советский Союз» и так далее.
Нас было человек десять, плюс аппаратура да инструменты. Самолёт был битком набит. Но весело. Ансамбль давно существовал, поэтому девчата все разобраны. Была даже среди них семейная пара одна. Половина ансамбля непосредственно пилоты были.
А у меня мечта была, самолётом порулить. Не сразу, конечно, но дали. Научили. Если бы не прерванные гастроли, то, может, и взлетать бы научился.
— Приземляться-то важнее, вроде как, чем взлетать.
— Ну, ладно. Это всё предыстория. Летали мы по таёжным посёлкам. Аэродромов там нет. Выбирают подходящую площадку и садятся. Народ встречал нас очень хорошо. Во время выступления поют все вместе, хлопают. Обычно выступали в клубе, а бывало, под открытым небом.
И вот, однажды, прилетели в посёлок, там леспромхоз был. Совпало так, что этому леспромхозу вручили государственную награду. И мы тут очень кстати. А сели на пологий берег реки. Широкий песчаный берег. Рядом кусты, лес. Приехала машина, погрузили аппаратуру, инструменты, поехали в клуб. Меня клуб удивил. Представьте, в лесу — деревянный большой клуб, мест на триста. А за кулисами — артистическая гримёрка с настоящими столами с зеркалами-трельяжами, с индивидуальной подсветкой! Завклубом видно большой любитель театра был. Но я его не помню.
А запомнился мне их парторг. Он произвёл хорошее впечатление, сначала. Там как спланировали — большое начальство вручает правительственную награду, речи, то-да-сё. Потом наша агитбригада даёт концерт и мы же играем танцы. А ещё потом, пожалуйте к накрытому столу.
И вот, агитбригада вся, кроме нашего партийного босса, его в президиум пригласили, находится в гримёрке.
На сцене вручают награду — я такой раньше не видел.
Орден, но не такой как на грудь вешают, а большой, его можно на стену или к большому знамени прикрепить.
Находится он на бархате, в солидной коробке, вроде тех, в которых хранят рубашки в магазине. Красивый орден.
То ли «Знак Почёта», то ли «Трудового Красного Знамени». Его принёс парторг леспромхоза в гримёрку, чтобы похвастаться. Ещё его помощница принёсла бутылку коньяка, рюмки и бутерброды. Мы выпили грамм по пятьдесят за их праздник. Потом стали готовиться к выступлению. Кой — какая суета началась. Вдруг пронеслось: «Награда пропала!»
Парторг бегает, ищет коробку с орденом. Нет нигде. Парторга как подменили. Был приятный, милый человек, а тут смотрит на нас по-волчьи:
— Кроме вас никого в гримёрке не было. Открывайте все ваши сумки, чемоданы!
Нехорошо как-то стало. Бросить всё, да уехать отсюда. А народ — то ждёт концерт. Народ ни при чём.
Тут орден нашёлся. Кто-то, неизвестно кто, положил эту коробку в выдвижной ящик стола. Парторг опять стал улыбаться, но осадочек в душе остался. Отыграли мы концерт. Затем из зала стали выносить скамейки, стулья перед танцами. А мы чаю попили, немного закусили. Спиртного не было. Знали, что это будет после.
На танцах мы играли популярные песни и много рок-н-роллов, чем несказанно порадовали публику. Вдруг, бац, свет погас. Тока нет. Я клавиши отключил, вышел на улицу. Часов десять вечера, а светло совсем. Стою, разговариваю с местными. Две девчонки давай меня расспрашивать про учёбу, ещё про что-то. Потом говорят:
— Сегодня уже тока не будет. Можно домой идти.
— Да бросьте вы, починят и снова будет ток.
— Не-а, у нас если в десять выключают, то уже до утра.
— Сегодня же праздник, должны включить. Мы ещё не доиграли.
— Пойдёмте с нами прогуляемся. Мы Вам кедр наш знаменитый покажем.
— Что за кедр?
— Говорят под ним золото хана Кучума закопано, или Ермака.
— Чего ж не выкопаете?
— Так надо точно знать, где копать.
— А вы не знаете?
— Чтобы точно, не знаем.
— Ну, давайте, покажите.
Идём по улочке, ноги в песок проваливаются, трудно идти. Девчонки расспрашивают, где лучше учиться пению.
В Свердловск поехать или в Пермь? А я их спрашиваю:
— Кто вам сказал, что здесь Ермак с Кучумом были? Здесь же Урал, а они воевали друг с другом за Сибирское ханство.
— Нам учитель истории сказал, что здесь как раз Ермак проходил с казаками.
Экскурсоводы мои вдруг остановились и говорят:
— Ой, Маклай идёт. Драться будет.
— Что за Маклай?
— Ну этот, папуас. Миклуха-Маклай.
Смотрю, навстречу нам движется, пошатываясь, фигура. Высокий, не ниже меня, худощавый и крепкий чувак. Привяжется — не привяжется? Я — трезвый, он пьяный. Голова у Маклая, как большой репей. Видно, никогда не причёсывался. Обидно за нашего великого русского учёного, Николая Николаевича Миклухо-Маклая, что его именем называют такого придурка. Репееголовый направляется ко мне, рычит пропитым голосом:
— Летун! Сейчас ты у меня улетишь! — это он меня по форме определил.
Мастер спорта по самбо дядя Вова не зря тренировал нас с Ванькой. Я поставил Маклаю подножку и свалил его на песочек. «Ах ты! …» — он выматерился. Вижу, девчонок след простыл. Это хорошо, не нужно о них думать.
Маклай вскочил и бросился на меня. Я отпрянул в сторону и он, споткнувшись о мою ступню, распластался на дороге, мордой в песок. Копна грязных волос, как гнездо вороны.
Только он поднялся, сразу же получил от меня боковой в челюсть. Упал, лежит. Пусть отдыхает.
Я пошёл в клуб. Иду и думаю: «Спасибо дяде Вове, что научил отбиваться. Сколько раз уже это мне помогало.
Эх, зачем я с его Олей тогда? Неблагодарный».
Ничего никому не сказал. Переночевали мы в клубе. Там была печка. Вскипятили чаю, попили, перекусили.
Подошла машина. Загрузились, поехали к самолёту. Стоит себе, красавец, на бережку. Ветерок от реки прохладный.
Запустили двигатель, загрузили аппаратуру и инструменты. Сами тоже усаживаемся. Двигатель ревёт, сейчас — разбег и взлёт. Поехали.
Через некоторое время, стоп, остановились. Винт крутится вхолостую. Босс за штурвалом кричит:
— Это что ещё за чудо? Ребята, сходите, потолкуйте-ка с этим чучелом!
Взглянув вперёд через стекло, я увидел, что по песчаному пляжу прямо навстречу идёт Маклай. Правой рукой он сжимает длинную рукоять большого молота, которым забивают костыли на железнодорожных путях. Молот волочится по песку. Я всё понял. Этот таёжный папуас возомнил себя Дон Кихотом, сражающимся с ветряной мельницей. А остановить его должен я. Из-за меня он припёрся сюда. Я отстранил рукой Серёгу-барабанщика, выпрыгнул наружу и пошёл навстречу Маклаю. Тот, заматерился во всё горло и помчался на меня. Где-то сзади прозвучал голос Сергея:
— Юра, я с тобой!
Маклай остановился и, схватив рукоять обеими руками, стал крутить молот над головой.
Хорошо, что он, как видно, не протрезвел со вчерашнего, ну, а я не пил ещё. Умудрившись не попасть под молот, я бросился вперёд и ударил его в солнечное сплетение и, сразу, в челюсть. Молот вылетел у новоявленного Дон Кихота из рук и сам он упал на песок.
Подбежал Сергей. Мы оттащили Маклая в кусты. Молот забросили в реку. Заскочили в самолёт. «Аннушка» взревела, но не побежала вперёд. Что за чёрт? Мотор ревёт, винт крутится, а машина на месте. Вылезли наружу, смотрим — колёса увязли в песке, и уходят всё глубже. Двигатель заглушили, все вышли из самолёта.
Босс говорит:
— Нужен трактор. Парни, тут метров четыреста на юго-запад трактор стоял вчера. Поищите, сходите. Да гляньте, жив этот чудак с молотком?
Мы с Серёгой пошли, посмотрели. Маклая нет. Хватит ли у него мозгов больше не соваться к нам? Где он затаился? Лишь бы с ружьём не припёрся. Пошли мы с Серёгой искать трактор. Я напеваю:
— С моим Серёгой мы шагаем по Петровке, по самой бровке, по самой бровке …
— Юра! Он ведь мог тебе голову снести. Чего ты меня не подождал?
— По мою душу он приходил.
— Да брось ты. Просто он лётчиков не любит.
— Ага. Со вчерашнего дня.
Трактор мы нашли, «Беларусь». Тракторист с большого похмелья. Пообещали ему, что дадим выпить.
Отцепили тележку, втиснулись в кабину, поехали на берег. Босс показал парняге полную бутылку «Рябина на коньяке», говорит:
— Вытащишь нас — это твоё. Только смотри, тяни очень осторожно, медленно, не дёргай!
Трос от трактора зацепили за шасси.
Все стоим неподалёку. Девчонки фотоаппарат достали, делают эпохальные снимки, для отчёта. И себе на память. Вот мол, с какими трудностями сталкивалась наша агитбригада. Потом, по снимку, определили, что не так как нужно, трос прицепили. Но самой главной причиной последующей аварии было, сказать по-простому, не вполне корректное ментальное и физиологическое состояние тракториста.
Он дал по газам и рванул изо всех сил. Шасси сломалось, и самолёт упал на брюхо. Винт, конечно, погнут. Я не предполагал, что такой культурный человек, как босс, может выражаться столь некультурно. Нам пришлось даже удерживать его от противоправных действий в отношении тракториста. На капоте трактора было изображено красное знамя и надпись: «Победитель в соцсоревновании». Интересно, сколько техники он прежде угробил, чтобы получить это звание? Тракторист сбросил трос и быстро уехал, забыв про «Рябину на коньяке». За нами позже прислали другой АН-2. И вернули домой. Я сейчас часто думаю о причинно-следственных связях. Прикиньте, в том, что самолёт поломали, кто виноват, я, Маклай, или тракторист или кто ещё? Изначально, кто есть причина?
— Вначале было Слово, однако!
— Тракторист, вроде как, виноват.
— Ясен пень, ваш босс виноват. Надо было трактористу налить авансом, для ясности здравомыслия.
— Ой, это, наверное, звёзды так сошлись.
— Давайте для «ясности здравомыслия» плеснём, что у нас есть, — осенило Влада.
— Я бы пивка сейчас выпил, — топорщит усы Майкл.
Тут как тут, в дверь тук-тук. Проводница предложила широкий ассортимент напитков, пиво среди них. Набрали всего. Хорошо в купе, уютно.
— Маргуля, тебя Антон Павлович встречает? — интересуется Юра.
— Позвонил два дня назад, говорит, возможно, не встретит, могут его в командировку послать. Важные какие-то дела до Нового года закрыть. — Марго застывшими глазами смотрит в застывшее окно.
— А куда его посылают?
— Ясен пень, на Алтай, — звучит дурашливый тенорок.
Все непроизвольно взглянули на Юру. Он стиснул зубы. Лицо побледнело. Влад — дурак. Как можно лишний раз сыпать Юре соль на рану? Оказывается, он просто виду не показывает, а сам переживает. Смотрит в упор на Влада:
— Об этом больше ни слова, договорились, ни слова!
Нужно срочно перевести разговор на другую тему. Кто быстрее это сделает?
— Юра! У меня из головы кедр Ермака из головы не выходит? Клад пытались откопать или это просто болтовня? — говорю я.
— Я ведь не видел того кедра. Скорей всего это сказки.
— А когда сокровища закопали? — ожила Марго, — Алекс, когда это могло быть?
— Ермак Тимофеевич погиб в 1585 году, если не ошибаюсь. Зачем ему понадобилось клад закапывать?
Не знаю. Если бы он захватил сокровища Кучума, то, наверное, отправил бы их в Чинги-Туру или сразу в Москву.
— Что ещё за Чинги-Тура какая-то? Никогда не слыхала.
— Так раньше называлась татарская крепость, где теперь Тюмень стоит. И, потом, сколько лет кедры живут?
Теоретически, тому кедру сейчас должно быть где-то 430 лет. Его давно уже на дрова спилили и сожгли.
— Жалко кедр. На его месте, ясен пень, построили пивной ларёк!
— Кстати, SMS-ните мне наверх баночку пивка. Благодарю, — весело стало Майклу.
Влад опять заговорил своим дурашливым тенорком:
— Мне дедушка рассказывал, что его прадедушка рассказывал, что Ермак на ладьях поднялся по Иртышу до самого Омска. Ермак прадедушку увидел, спрашивает: «Эге-гей, чувак, где тут град-Омск?». А тот рыбу ловил, отвечает: «Не знаю я никого Омску, не построили ещё!» Тогда Ермак с казаками видят — лажа тут, пока. Развернулись и поплыли они на север, искать град-Тобольск.
— А чё, Тобольск-то уже был тогда? — вопрошает сверху Майкл.
— Я не знаю. Прадедушке, когда он это поведал, лет сто было, не меньше. Ясен пень, мог напутать. Искали, где бы клад спрятать, казачки-то. — Влад стал жевать кусок копчёной колбаски, а мы ждём, что он ещё придумает.
Съев колбаску и запив её пивком, он продолжил уже нормальным голосом:
— Могу вам с уверенностью сказать, что найденные клады ничего хорошего не приносят. На своей шкуре испытал.
— У тебя шкура, вроде как, хорошая, толстая. Спишь крепко.
— Да, сплю я крепко и потому не обращаю внимания на сокровища прямо над моей головой. У меня над кроватью клад был в потолке, а я не знал.
— Там, однако, бутылка водки была. Кучум припрятал. Или Ермак?
— Если бы это была водка, то проблем у меня не было бы. Водку — выпили, и никаких проблем. А вот если ты найдёшь золотые и серебряные монеты, то должен их сдать государству. Но самое главное, придётся доказывать, что ты не затырил часть клада.
— Влад, расскажи по порядку. Что за клад? Давно это было? — заинтересовался я.
— Надо вспомнить. Я из армии пришёл в 81-м, женился. Сыну было 5 лет, когда нас переселили в большой дом. Получается, клад нашли в 87-м.
— Так ты шесть лет спал и не знал, что над тобой клад? — удивляется Юра.
— Ясен пень, не знал. Там как получилось? Домик деревянный, небольшой, купил дедушка моей супруги у государства в 1931 году. Он приехал в город из деревни с женой и детьми. Отцу моей жены, тестю моему, было лет десять тогда. Построен дом был в конце 20-х годов. Сменилось три хозяина. Третьего, скорей всего, арестовали и посадили, а дом, ясен пень, конфисковали. Если бы не эта история с кладом никто бы никогда и не вспомнил, кто построил, кто продал, кто купил. Но следователи всё раскопали. Единственное, что они не смогли узнать, это — кто монеты припрятал. На дедушку моей жены не похоже. Они небогато жили. Тесть же, с войны израненный пришёл, не мог работать. Его в живых не было уже, когда я женился и к ним пришёл в этот домик жить.
— А кто клад нашёл? — спрашивает Марго.
— Клад нашли посторонние люди. Тут — то вся эта дурацкая история и начинается.
— Почему Вы считаете, что история — дурацкая?
— Потому, что надо было мне, дураку, весь дом проверить до щепочки, прежде, чем мы с него съехали.
Я бы монеты нашёл, никому бы не сказал, и никакие следователи меня бы не тревожили.
— Влад, давай рассказывай, ничего не утаивай, — говорю.
— Да вы сами просто как следователи! Частные дома там, где я жил, стали сносить и строить многоэтажки.
Дали нам квартиру в новом доме, рядом с нашим старым. Выйдешь на балкон покурить, смотришь на наш домик и вспоминаешь всё хорошее, что там прошло. Домик мы продали на дрова, почти даром. Два брата, с частного сектора, взялись разбирать его. Первый день разбирали крышу да крыльцо и тому подобное. На второй день я на работу ухожу, слышу звук бензопилы — уже трудятся. Прихожу в обед — тишина на объекте. Сверху видно: ломы, кувалды побросаны, даже бензопила. Два дня никого не было. Потом жена моя говорит:
— Приходили из милиции, расспрашивали меня про наш дом, про нашу семью, аж про дедушку с бабушкой. Вот, тебе повестка. Тебя хотят видеть.
Я сначала подумал, что хотят прикопаться ко мне, чтобы другую квартиру поменьше дать, мол, ты-то пришлый тут, не хозяин. Пошёл я по адресу. Проводили меня в кабинет, там стол, а на столе что-то есть, но прикрыто газетой развёрнутой. Я паспорт предъявил. Кроме следователя в кабинете — ещё женщина при погонах. Следователь, чувак молодой, записал мои данные в протокол, убирает газету, а там стоит железная коробка, ржавая.
— Это Ваша коробочка? Узнаёте?
— Первый раз вижу. Что это?
— Вы не спешите сразу отказываться от Вашего имущества. Вспомните, где и когда Вы эту коробочку видели?
Я думаю: «Там внутри гранаты, наверное, да ещё пистолет. Не из-за какого-нибудь кирпича ведь меня сюда вызвали?» Спрашиваю:
— Что там в коробке-то?
— А Вы как считаете?
— Считаю, может оружие или ещё что-то такое.
— То есть Вы видели раньше подобную коробку с оружием?
— Да нет, я просто предположил.
— На основании чего Вы сделали такое предположение?
— На основании Вашего вопроса.
— Какого вопроса?
— Который Вы мне задали.
— Владислав Иванович, — следователь заглянул в мой паспорт, — Вы что, не понимаете вопроса, который Вам задан?
Я почувствовал, что начинаю тупеть, или я такой и был? Нет, надо всё сначала начать.
— Вы задали мне вопрос, не моя ли эта коробка? Я сказал — не моя, — говорю.
— Правильно. Но потом я задал Вам вопрос, на который Вы мне не ответили, а стали задавать встречные отвлекающие вопросы.
— А что я не ответил?
— Где и когда Вы эту коробку видели.
— Нигде и никогда.
— Это другое дело. Пожалуйста, отвечайте далее на мои вопросы без премудростей.
— Хорошо, я понял.
И вот в таком ракурсе я давал показания примерно в течение месяца. Не каждый день, конечно. Эту железную коробку братья — ломальщики обнаружили на потолке бывшего нашего жилища.
Обычно на потолок сверху, на чердаке, насыпают землю, чтобы тепло не уходило вверх. Здесь, земля была убрана частично, в ямку положена коробка с кладом и присыпана сверху, слегка. В этом месте был край крыши, поэтому подобраться к кладу можно было только ползком.
Кто-то не дурак был, сообразил, как спрятать.
— Влад, а что там было, и сколько? Тебе показали?
— Показали мне фотографию клада на столе в доме этих братьев и дали прочитать опись изъятого. Значит, серебряные монеты были разных стран, начиная от старинных до советских рублей и полтинников 20-х годов.
Серебряных монет было, как сейчас помню, 7 килограмм 453 грамма. Очень легко запомнить: 7-4-5-3. Да ещё один царский золотой червонец.
— Это сколько на наши деньги? — Майкл задумался.
— Не знаю, попробуйте подсчитать, в Интернете поищите цену серебра.
— Интернет не работает. Почему Вы сказали, что легко запомнить? — удивляется Маргуша, — Совсем даже нелегко.
— Ну, не важно. Самое интересное, как эти дурни лишились клада, который им попал в руки, с неба свалился, можно сказать. Они, когда коробку с монетами нашли, сразу поехали домой — находку обмывать. Жили братья, каждый со своей семьёй в домах, стоящих неподалёку друг от друга на одной из Северных улиц.
Собрались семьями у старшего брата. Ясен пень, выпили крепко, стали клад делить. Сначала решили мудро: серебро поровну на вес разделить, не считаясь со страной, где выпущено, временем и состоянием монет. То есть как лом. А когда стали решать, что с золотой монетой делать, то жена старшего брата схватила червонец и говорит, что ей он нужнее, чтобы вставить золотые зубы. Младшая требует монету себе. Стали обзывать друг дружку, драться. Вмешались братья. Младший сбегал за ружьём, прибежал, давай стрелять. Соседи вызвали милицию. Те приехали, всех в кутузку. Клад конфисковали.
— Это что же за идиоты? — Марго искренне возмущена.
— Ясен пень, дуры-бабы. Не очень трезвые были. Или ты кого имеешь в виду? Хотя я не уверен, что у вас бы тоже не съехала крыша от той кучи монет, что я на фотографии увидел.
— Ой, ребята, а у меня дядя Толик, папин старший брат, тоже однажды нашёл золотые кольца и серёжки.
Это было в конце 50-х прошлого века.
— В огороде откопал?
— Да Вы что? Они с другом ехали на поезде, возвращались из армии. Ехали с Дальнего Востока до
Ростова. Очень долго. Паровоз же медленно вёз. А дяде Толе всё время, что-то твёрдое в бок упиралось, когда он лежал на матрасе. Они матрас прощупали — решили посмотреть, что там? Когда кроме них никого в купе не было, распороли шов и достали платок завязанный узелком, а там, золотые кольца и серёжки. Тогда время было такое, что если ты не был настоящим вором, то брать чужое не принято было. Да и побоялись они, что хозяин серёжек вдруг объявится.
В общем, взяли они по одному колечку с камушком, просто на память, а узелок обратно в матрас зашили. — Марго рассказывала и кивала головой, как рассказывают сказки, — дядя Толя вспоминал, что всю оставшуюся дорогу очень переживал, вдруг хозяин объявится, да пересчитает колечки-то. Но потом, когда домой приехал — решил жениться и подарил это колечко тёте Ане, она ещё мне не тётя тогда была. То есть, меня на свете ещё не было. Колечко ему решимости добавило, когда он сватался. Тётя Аня всё ещё носит это колечко.
— Ого, у меня что-то в бок упирается. Что-то в матрасе.
— И у меня, вроде как.
— Ясен пень, бутылки попрятали, киряете втихаря.
— Маргуша, а что за камушек в колечке у тёти твоей? — интересуется Майкл.
— Изумрудик.
— Юра, ты про посёлок в тайге рассказывал, где клад Ермака зарыт, помнишь, как он называется этот посёлок? — мне вдруг захотелось по приезду домой проверить по карте, насколько близок к исторической правде был тот учитель из таёжной глубинки.
— Я название на листочек написал, положил в пустую бутылку. Из под одеколона. Закопал в сугроб. Весной хотел откопать, смотрю — снега нет и лежит море пустых бутылок, все из под одеколона, непонятно, где моя. И не помню, в каком городе я закапывал эту бутылку. То ли в Вашингтоне, то ли в Париже.
— А там разве сугробы есть? — Марго, всё-таки, ещё наивная девчонка.
— Ясен пень, есть. Иначе как бы он бутылку эту закопал?
Итак, вспоминая всякие случаи из жизни, мы приближаемся к дому. Вернее только у меня, Алекса, там постоянный дом. Для остальных, Тюмень — временное пристанище. Покинули свои города по семейным обстоятельствам. Обстоятельство обычно грустное, развод, например.
Хотя, развод тоже бывает весёлым. Случай был один, я играл тогда в ресторане «Стрела». В Тюмени. Туда ходили, в основном, лётчики из аэропорта «Плеханово» и водители тепловозов и электровозов.
В тот вечер было следующее: Пол зала занимает стол для банкета. В вазах цветы. Видимо юбилей, или свадьба.
Гости подходят, рассаживаются. Многие в лётной форме, с жёнами и подругами. К сцене подходит один из летунов и говорит:
— Сыграйте любую хорошую песню, но только объявите: «Друзья поздравляют такого-то, называет имя, с наконец-то свершившимся долгожданным разводом и желают ему долгой счастливой холостой жизни!»
Даёт денежку. Я смотрю, за столом, похоже, свадьбу справляют. Говорю этому парню:
— Нет, такое мы объявлять не будем. Вам — шутки, а люди обидятся.
— Никто не обидится. Объявите именно так. Я же деньги даю.
Клиент неправ, но он клиент. Есть такое правило. Я объявил, жду, что будет. Гости за столом как закричат!
Кто «Ура» кричит, кто свистит. Дамы целуют виновника торжества. Оказалось, в самом деле, развод отмечают.
Один раз всего я такое видел.
А вот Майкл, как-то недавно, поведал мне о причине своего развода. Развёлся он уже потом, осенью, после того, как ходил к Галине, помните, он рассказывал, пить настоечку из ирги да смородины. В то самое лето Майкл с женой Наташкой, поехали в её родной город на Волге навестить маму-тёщу. Та, сама, к ним уже приезжала в Ё-бург, на свадьбу, да и так, просто, пару раз ещё. Но ненадолго. Майклу город на Волге понравился. Не понравилось, что друзей-товарищей рядом не было.
И тестя не было, он давненько уже сбежал куда-то. Наташка как-то обмолвилась, что блистал, мол, один великий актёр, да сейчас гамбургерами торгует. Тесть раньше актёром был и тёща актрисой была. Женщина видная, яркая, с шикарным бюстом. У Наташки тоже бюст в маму пошёл, но не такой.
Детей-то она не хотела заводить. Ну, короче, Майклу премного надоело в этом городе ходить по магазинам да на рынки. Фиг их знает, что эти женщины постоянно ищут на рынках? Загрустил. В один из дней Наташка ушла на встречу выпускниц её школы. Девичник они у одноклассницы организовали. Тёща говорит:
— Мишенька, чего грустный? Не выпить ли — а? И нам тоже шампанского?
— Давайте выпьем, я с радостью.
— Хочу выпить с тобой, зятюшка, на брудершафт!
Тёща достала шампанское из холодильника, открыли, разлили по бокалам. Выпили. Поцеловались, как положено.
Майкл решил сделать тёще комплимент:
— Какая у Вас, мама, красивая грудь!
Тут в тёще проснулась страсть, она давай зятюшку так тискать и целовать, что он схватил её и унёс на кровать.
И они согрешили. Несколько раз. Допили шампанское. Пришла Наташка. Не заметила ничего, так как была не слишком трезвая. В последующие дни в тёщиной большой груди пожар всё сильней разгорался. Она посылала дочь куда-нибудь на край города и брала Майкла в оборот.
Наташка же, почуяв неладное, схитрила. Говорит:
— Я записалась в парикмахерской на химическую завивку. Так что часа два меня не будет.
Ушла. Майкл с тёщей принялись за своё дело. Наташка вскоре вернулась и застала их тёпленькими,
можно сказать — горяченькими. Люди во дворе стояли открыв рот и слушали, как из окна неслось:
— Не смей так называть свою мать. Я тебя вырастила, выкормила, выучила!
— А как мне тебя называть, ты, старая …
— Я не старая!
Во дворе соседи переглядывались и говорили:
— Актриса — то наша, репетирует что ли?
— Совсем стыд потеряли, такие слова со сцены произносить будут?
Потом мама с дочкой ревели, обнявшись, на кухне, а Майкл подливал им винца. И себе тоже. Вроде успокоились.
Через пару дней Майклу с женой улетать домой в Ё-бург.
Тёща провожает до такси. Нет, чтобы просто чмокнуть зятя в щёчку, так она к его губам присосалась, так обняла, что шея и сейчас ещё у него на погоду болит. А Наташка разревелась, и до самой посадки в Кольцово не переставала. Ну, зачем тёща так прощалась? Актриса ведь, могла бы изобразить глубокое безразличие. По приезду в Ё-бург, у Мишки с женой больше личной жизни не случалось. Когда он своему отцу, про которого так часто говорит, поведал о причине развода, тот сказал:
— Ну, Мишка, ты отмочил! Я бы так не смог.
— А мне кажется, ты бы смог.
— Давай-ка, посчитаем. Вот, ты когда женился, твоей тёще сколько было лет? Сорок один. А моей тёще, когда я на твоей маме женился, было шестьдесят. Какой из неё брудершафт?



Часть 14. ПРАВОНАРУШИТЕЛИ И ПРАВООХРАНИТЕЛИ
За окном темно. Полярная ночь. После 2-х часов дня, нужно включать свет. Через наш вагон туда-сюда ходят ребятишки школьного возраста. На какой станции сели — не понятно. Наверное, едут на экскурсию во время каникул.
Ну и шут с ними. Дверь в купе мы прикрыли, чтобы не заглядывали.
— Алекс, я не раз слышал про тюменский ансамбль «Ровесники». Ты там знал кого? — Юра не первый раз пытается расспросить меня про наш знаменитый в 60–80–х годах ансамбль.
Я решил рассказать кое-что, имена и фамилии не изменяя. История то не обидная:
— Знал многих, — говорю, — но дело в том, что я музыкой стал серьёзно заниматься, поздновато, когда уже учился в институте. А музыканты ведь они как грибы, слоями растут. «Ровесниковский» слой рос на Элле Фитцджеральд, Дьюке Эллингтоне. А мой слой — на Битлз, Энималз и других. По возрасту я ненамного младше их был, но по слою — более поздний. Я в самодеятельности простую гитару осваивал, а «Ровесники» летали «по Северам», давали концерты для нефтяников.
Сейчас хохму, что у них произошла, расскажу. Рассказываю со слов главного героя — известного тюменского музыканта Виктора Землянского. Тогда он был совсем молодой.
Прилетели «Ровесники» в один из северных городов для участия в мероприятии в честь награждения героев-нефтяников, да и самого города, правительственными наградами. В гостинице утром обнаружилось, что сосед по номеру съехал, прихватив с собой носки Виктора и одеколон «Шипр». Модный был одеколон. Небольшой криминал такой произошёл. Тщетной оказалась попытка купить новые носки, так как дело было в воскресенье, а в то время магазины в воскресенье не работали. В местном Дворце культуры проводилась перед мероприятием репетиция оркестра. Виктор играл на тромбоне, сидя в первом ряду на сцене. Пульты для нот были небольшие, складные, они не скрывали ног музыкантов. Поэтому отсутствие носков у Виктора сразу бросилось в глаза руководителю "Ровесников", известному крутым нравом, Льву Исааковичу Либерману. Он приказал под страхом немедленного увольнения найти носки.
Музыканты оркестра спасли положение. Уложив Витю на стол в Ленинской комнате за кулисами, расписали ему голые ноги разноцветными тушью и гуашью, которых много было там. Получились красивые разноцветные носочки.
Концерт прошёл прекрасно. Ни Лев Исаакович, ни высокие гости из Москвы ничего особенного не заметили. А жаль, ведь это был "Body-Art"! В Сибири, где по слухам, в то время иногда медведи по улицам ходили!
— Ой, я теперь знаю, что делать. У меня муж вечно свои носки по квартире ищет. Нарисую ему носочки модные, перманентные.
— Татуировка тоже неплохо будет смотреться, — советую я.
— Чуваки, я вам сейчас про носки тоже, вроде как, хохму расскажу. У нас в Свердловске, в то время ещё, в 70-е, было дело. — Майкл спускается со своей полки.
— Это папа твой рассказывал?
— А как ты догадалась? Папа тогда играл в оркестре милиции. Там был чувак один, тоже саксофонист. Играл он клёво, но привычка у него была — на репетиции ли, на концерте — всегда сбрасывать туфли, жарко ему было.
Пульты для нот — концертные, большие, как коробки из под микроволновки, например. Ноги из-за них не были видны зрителю. На концерте, играя соло, стоишь за таким пультом, хоть в лаптях будь. Никто ничего не заметит. И вот — большой концерт в честь Дня Милиции. В зале — одно начальство. Все оркестранты в парадной форме. Шик, блеск, красота. Перед выступлением пришло указание — исполняющие соло, должны подходить к микрофону на авансцене. Это нужно телевизионщикам ради качества картинки и звука. Прямая трансляция, вроде как, была.
Во время концерта объявляют: «В исполнении оркестра Главного управления МВД по Свердловской области прозвучит пьеса Джона Колтрейна «В сентиментальном настроении». Соло на тенор-саксофоне — такой-то».
— Не помнишь, как звали?
— Не помню, это не главное. Главное, что он выходит к микрофону в одних носках. Ну и в мундире, конечно, и в форменной фуражке. Начальство на первых рядах не может понять, это режиссёрский ход, или вид протеста? Если у Вас сентиментальное настроение, то надо разуваться что ли, чтобы соло исполнить? Может, он хочет таким способом обратить внимание руководства на низкие ставки в оркестре?
Музыканты же, заметив эту лажу, играть не могут, мундштуки от смеха из губ выпадают. Чуть не забыл, один носок с дыркой был! А может оба. Отыграв, этот чувак как положено, под аплодисменты идёт на своё место, а дирижёр ему кричит:
— Ты уволен, козёл!
— За что? Я же клёво сыграл!

Тут, у нас в поезде, в дверь купе стучат.
— Войдите!
Дверь открылась, заглянул полицейский, старший сержант, за ним виднеется второй, просто сержант.
— Здравия желаем, куда едем?
— До Тюмени.
— Всё нормально? — а сам смотрит, не употребляем ли мы спиртное.
— До вас было всё нормально. — Влад начинает острить.
— Не понял?
— Всё прекрасно, спасибо за заботу. — Это уже я пытаюсь сгладить шутку Влада.
— Ладно, отдыхайте.
Ушли. Влад потянулся за сумкой. Достал бутылку сухого «Мартини».
— Такое пьём, «Экстра-Драй»?
— Что у нас из закуски есть? Давайте прикинем, — зашевелился Майкл.
— Надо вперёд колбасу доесть и нарезку. Ещё пропадёт, — указывает на пакет Марго.
— Не пропадёт. Я что-то есть захотел. Вроде как, полицейского увидел, сразу есть захотел.
— Ясен пень, хочется покушать в последний раз.
— Влад, а я бы лучше водки выпил! — восклицает Юра.
— Этого есть у меня. Много. Тебе 0.7 или 0.5?
— Давай 0.7. Я ж не один буду.
— Влад, ты-то, сам, тоже с вокзала на тачке поедешь? — очень тонко я подкалываю.
— Не надо печалиться, я уже трезвый. На стоянке у меня машина.
— Маргуша, а тебя Антоша встречает или нет? — я, всё таки, ведь, хочу выяснить, кому из обладателей «самобеглой коляски» можно упасть на хвост.
— Нет пока связи с мужем. Не знаю. Доеду на такси, если что.
Майкл, со скромным «бутербродичеком» из колбасы, буженины, огурчика, помидорчика и сыра (ещё и зелень сверху), обращается к Юре:
— Мы, вроде как, будем делить наши денежки. По приезду или после праздников?
— Надо бы сразу всё снять. На счету они у меня, — потерев лысинку, — ну, не могли они наличными рассчитаться. Переживём, учительские же есть пока.
— Из вас никто на праздник домой не едет? Лёд бы не помешал сейчас, и пару оливок бы! — Марго изучает свой «Мартини» в стакане. — Мы, например, с друзьями Антона встречаем.
— Эх, как я по Анютке, доче соскучился! — вдруг сказал Юра, — За полгода говорил с ней один раз всего!
Закрыл лицо ладонями. Потом, взглянув на Влада сквозь раздвинутые пальцы:
— Ты, отец виночерпий, известный своей борьбой с трезвостью, наливай, давай!
— Ребята, вам не поплохеет? Я как потом буду одна?
— Не поплохеет. Мы выпьем, чтобы нам, вроде как, стало хорошо!
— Можно мне тут на верхнюю полку? — Марго смотрит вверх. — Я подремлю немного, пить больше не хочу. Наушники надену, джаз включу.
— Маргуля, однако стоило тебе немного пригубить и смотри, стихами заговорила.
— Я тоже хочу стихами говорить. Вроде как …
— Майкл, стоп. Не надо форшлагов. Твои стихи нужно сначала на японский перевести. А потом снова на литературный русский. Давайте не будем смущать родными вульгаризмами нашу единственную даму, переводчицу с «европейскаго»! — Юра тоже начинает заумничать.
Я налил себе полстакана чистого «Мартини». Выпил. Давно известно, что смесь водки с «Мартини» развязывает языки. Вот и сейчас, Майкл, приняв грамм четыреста такой смеси, понёс разэдакую ахинею, что я даже не пытаюсь и слово вставить. За многие годы общения с нетрезвыми музыкантам и можно научиться спокойно слушать их речи. Слушать можно, но не стоит пытаться понять. Другие люди, не музыканты, тоже говорят чепуху, когда выпьют, да вот из музыкантов несётся редкостный безумный бред, который ни одна стенографистка в мире не сможет осмыслить и записать. Марго повернулась на полке набок, лицом к стенке и её бёдра, обтянутые джинсами привлекли внимание Майкла. Вследствие этого, он стал развивать тему, в которой, вроде бы, проглядывал здравый смысл. А тема была такая, что в паспорт каждой женщины нужно вклеивать фото её попы, потому, что фотография лица может не отражать то, как выглядит дама на момент проверки. Тушь, макияж, даже линзы на глазах делают её непохожей на себя. А попа, она обычно без макияжа и сама по себе. И характер дамы он, Майкл, берётся определить даже только по фотографии попы. А при близком контакте с этой частью тела он берётся составить точный психофизиологический портрет её обладательницы с научным прогнозом на будущее. Папа у Майкла — «Конфуций», а его самого как называть, «Конфуцыч»?
Влад тему подхватил, вспомнил, что ему за долгие годы работы на барабанах в оркестрах, часто приходилось, играя, лицезреть чью-нибудь попу прямо перед собой. Это счастье, когда перед тобой дирижёр — он то, показывает свой тыл зрителям. Упомянул ещё Влад английского премьер-министра, Терезу Мэй. Та тоже, выступает в парламенте, а её коллеги вынуждены в это время изучать выражение её попы перед собой. Влад посочувствовал чуваку, который сидит по левую руку от миссиз Мэй. Собрат по несчастью! Хорошо ещё, что Тереза не пританцовывает, а если бы она, как Мишель Обама, любила потрясывать булочками, то …
— Давай, напиши чуваку письмо! — встреваю в монолог. — Мы с Марго тебе поможем.
— Давай!
На том и порешили.
Юра же, сделав себе подушку повыше, выпил два полных пластиковых стакана водки подряд, дремлет почти сидя. Последний раз на дне оставил немного. Это видно, потому что стакан просвечивает. Я сижу, опираясь спиной о его согнутые ноги. Над моей головой тоненько похрапывает Марго. Ага, Майкл уже спит на противоположной верхней полке, отвернувшись лицом к стенке. Влад — напротив меня. Перед ним полстакана водки. Он кайфует, пьёт помаленьку. Без закуски.
Мне нравится смотреть на его курносое лицо. Я люблю курносых. В последнее время их почти не видно почему-то.
Он рассказывает мне про Омск, где родился и прожил большую часть жизни. Никакой ахинеи он не несёт. Вот, что значит не смешивать разные виды спиртного!
Решаем с ним прибрать на столе. Сложили пустые стаканчики, бутылки, мусор в пластиковый пакет — надо убрать его подальше с глаз, под полку. Так, вроде порядок. На столе остались стаканы Влада и Юры.
Интересно, где это мы едем? Дверь в купе откатывается в сторону, заходит знакомый уже нам старший сержант, и тот же самый помощник маячит за его спиной.
— Проверка документов. Предъявите паспорт, или другой документ, удостоверяющий личность.
— Чью личность? — пытается искриться юмором Влад.
— Не мою же. У Вас при себе документ?
— Ясен пень, при мне, но я не помню, куда я его засунул.
— Найдите, пожалуйста. Так, а у Вас что, паспорт? Хорошо.
Найдя в куртке свой паспорт, Влад отдаёт его полицейскому. Тот передаёт оба документа помощнику и переводит внимание на стаканчики. Подносит Юрин к носу, нюхает. Стаканчик, однако, получается — теперь мой.
— Так, употребляем крепкие спиртные напитки. А здесь, что у Вас? — хотя можно просто взглянуть на взъерошенного Влада и понять, что в его стакане то же самое. — Ага, и здесь крепкие спиртные напитки. Эти граждане с вами следуют? — он оглядел Юру, Майкла и Марго. — Что это вы везёте такое большое? Почему в багаж не сдали?
Я чувствую, что Влад начнёт сейчас шутить насчёт пулемётов, наркотиков и расчленённых тел, и опережаю его:
— У нас музыкальные инструменты. Возвращаемся с гастролей. Билеты у проводника.
— Понятно. Вы, вдвоём, пройдёмте в штабной вагон. Остальных будить не будем, пусть отдыхают. Пробьём вас по базе, если нигде не засветились, то отделаетесь лишь предупреждением и получите ваши документы.
— А я, вот, например, в федеральном розыске? Тогда что? — Влад не успокаивается.
— Тогда у Вас пункт прибытия будет другой, на следующей станции.
— Ясен пень, мне туда не надо.
— Ну и хорошо. Пройдёмте в штабной вагон. Не отставайте.
Полицейские пошли, а Влад вдруг стал выступать:
— Алекс, я никуда не пойду! Это что такое? Нарушение прав человека. Я ничего не делал, а у меня паспорт забрали.
— Влад, он же водку в стакане обнаружил.
— А пусть докажет, что это моя водка!
— Ты что хочешь, чтобы всех, вместе с Марго, потащили в кутузку? На нас, кстати, могут наручники надеть, если будем упираться. Давай, пошли.
— А ты чего испугался? Да мы в Тюмень приедем, я на них заявление напишу, что они противоправно себя вели. Вернут нам паспорта и ещё извинятся!
— Влад, пошли, не надо скандал раздувать, у нас же — коллектив.
Гляжу, в конце вагона опять появился просто сержант. Я говорю Владу:
— Мне, лично, паспорт нужен. Я пошёл. Смотри, как бы не было хуже. — Махнул полицейскому рукой, мол, идём. — Пойдём, Влад, не дури!
Некоторые фразы из нашего диалога я не привожу здесь, они смысла не добавят, а эмоции, как говорится, к делу не пришьёшь. Влад, всё же, пошёл вслед за мной. Я в куртке, чтобы не простыть в переходах между вагонами, а он сзади гордо шагал в футболке, стараясь перекричать грохот колёс:
— Алекс, ты, чувак, поступаешь не по-товарищески. Нужно всем вместе бороться с этим злом! Они же нарушают конституцию. Это коррупция в чистом виде и самоуправство!
— Я думал ты более-менее трезвый. Держи себя в руках.
Прошагали почти через весь поезд. Раньше я не бывал в штабном вагоне. Интересно, у них для преступников клетка здесь есть? Своя часть вагона у полиции есть. На столе компьютер стоит, работает. В базе данных среди тех, кто нарушает, нас с Владом не оказалось. Я ожидал, что нам выпишут штраф, но старший сержант, совершенно официально объявил устное предупреждение и сказал, что если мы ещё раз попадёмся на нарушении порядка на транспорте, то будем нести уже административную ответственность и так далее.
Я ожидал худшего. Когда мы шли обратно в свой вагон, Влад упорно корил меня за пресмыкание перед властями, но я, честное слово, был рад. Я водку не пил. Было бы несправедливо платить штраф за то, что не делал. Подходим к своему купе — дверь нараспашку. Стаканчик Влада стоит пустой.
— Гляди, выпил кто-то у тебя водяру-то? Марго наверное? — мне тоже хочется шутить.
— Не, это я сам, когда уходил, то намахнул, не пропадать же добру.
Майкл, и Юра спят, как праведники. Марго на полке нет. Итак, богиня меры Немезида не обрушила сегодня свою мерную кружку на наши головы, значит не такие уж мы плохие. Я снял куртку, повесил на крючок. Влад же, наоборот, свою куртку, она лежала на постели, набросил на плечи, чтобы согреться.
— Разбудить что ли чуваков? Надо кирнуть, а как без них, кир то общий, — Влад озабочен.
— Ты за руль садиться завтра думаешь? Меньше суток до Тюмени. — Мне самому так противно выговаривать шестидесятилетнему человеку, но ничего не могу с собой поделать. Если бы поровну вместе пили, другое дело.
— Я проверю, машина на стоянке? Пусть ещё денёк постоит, я до квартиры на тачке доеду. Просплюсь, а вот послезавтра уже буду рассекать.
— Заведётся? Холодно ведь.
— Да у меня машина — зверь, в любую погоду заводится!
— Врёшь ты, однако.
— Ясен пень, вру. Но не волнуйтесь, всё будет клёво, чуваки, как Юра говорит. — Затем, безо всякого перехода, продолжает: — В стаканах пусто, а никому и дела нет! Давай чуваков будить, чего они дрыхнут. Нас с тобой чуть не арестовали, а им хоть бы что! Майкл, кончай ночевать, пойдем, покурим!
Майкл никак не реагирует. Влад, вроде, пошёл курить, но вернулся, куртку снял. Потом спохватился:
— Надо же чуваков разбудить. Если просто так дрыхнуть всю дорогу, то до Тюмени не успеем всё выпить! — Снова присел на своё место.
Смотрю, Юра приоткрыл один глаз и смотрит на нас. Видимо думает, что за время суток сейчас? И, вообще, что за чуваки тут в купе? Один курносый, другой с седой бородой. Я пересаживаюсь к Владу, освобождаю место, чтобы Юра мог усесться нормально.
— А вы что, чуваки, не спали? — интересуется, пытаясь проморгаться, Юра.
— У нас было небольшое турне вдоль поезда, — машу рукой я.
— Ходили в ресторан?
— В гости к правоохранителям! — указывая пальцем вверх, говорит Влад.
— Да бросьте вы, они же недавно заглядывали. Опять приходили, что ли?
— Они сказали, хотим побухать с руководителем ансамбля, а мы говорим, он кирнул изрядно, видите — заснул, сам не дойдёт. Пришлось нам за тебя отдуваться, — понесло Влада.
— Не верю, как говорил Станиславский. Если бы вы бухали с ними, то сейчас бы в лёжку лежали. Так, как они пьют, только МЧС-ники, наверное ещё, принимают. Была у меня однажды возможность принять участие в их праздничных мероприятиях. Напомните как-нибудь, расскажу.
— Расскажи сейчас, — мне тоже начинает вспоминаться одно выступление перед праздником у наших огнеборцев, хочу сравнить, есть ли разница в Сибири и на Урале в проведении таких мероприятий.
— Нет, для этого нужно серьёзно подготовиться. Под хорошую закуску, не торопясь, поведаю всё, как было.
Вот схожу, умоюсь, там посмотрим.
— Они Марго оставили у себя в штабном вагоне, а нас прогнали в шею, — опять Влад.
— Кто тут меня вспоминает? — заходит Марго, — где, кто меня оставил?
— Это мы фантазируем, пытаемся расшевелить мозги у Юрия Ивановича. Видишь, он чего-то не такой? — Влад упорно хочет создать весёлое настроение.
— Да, я не такой, потому что всё думаю, удастся ли сразу в Тюмени деньги получить в Сбербанке, — Юра крутит затёкшей шеей, — вдруг скажут, что надо заранее заказывать, или, что перед праздником разобрали весь нал, или ещё чего-нибудь. Мне только что приснилось, что я подхожу к банку, метель метёт, а на крыльцо выходит чувиха-кассир, совсем голая, в больших чёрных валенках только, и с двух рук показывает мне фигушки, говорит: «Фиг тебе, а не денюжки!» От неё, аж, пар поднимается. В лунном свете.
— Ну, тут, смысл твоего сна ясен, как пень новогодней ёлки — тебе срочно нужна наяву чувиха, причём совсем голая, ну, можно, частично одетая. Не обязательно кассирша. Надо у проводницы спросить, не завалялась ли где у неё какая?
— Вы, Владислав Иванович, сами себе среди завалявшихся ищите, а Юрию Ивановичу такую не надо.
Правда, ведь?
— Истинно говоришь, Маргуша, хотя на безрыбье и рыбу …
Влад не даёт Юре закончить пословицу:
— Чуваки! У меня деньги пропали и карточка была, тоже — нету. В куртке лежала, когда мы к ментам уходили, я помню. — Влад оглядывает всех изумлённым взглядом.
— А где была куртка?
— Здесь лежала, на нижней полке. Я её снял с крючка, когда паспорт доставал. Вешалка ещё оборвалась.
В кармане был паспорт, карточка и деньги, что мы за учительскую халтуру получили. Я паспорт отдал, а куртку положил вот здесь и мы с Алексом пошли в штабной вагон.
— Паспорт ты куда положил? — Юра недоверчиво смотрит на Влада.
— Паспорт вот, в штанах. Я ещё у них, там в штабном, его в карман в штанах засунул. Что за хрень?
Тут я тоже на всякий случай проверил — у меня в куртке всё на месте. Марго говорит:
— Я вот только-только в своём купе была, как раз в сумочке искала кое-что. У меня тоже всё на месте.
— Майкл, просыпайся! Вставай, давай! — шлёпаю его по спине.
— Чё, приехали уже?
— Майкл, у тебя паспорт, деньги где лежат? — задаю ему вопрос.
— У меня всё в гитаре, в чехле. И вот ещё в рубашке, в кармане 500 рублей только. Чё, скидываемся? По сколько?
— Проверь у себя, не пропало ли чего? Тут лажа — у Влада башли и карточка пропали.
— Да, он по киру засунул куда-то, как всегда, теперь ищет, — махнул рукой Майкл, — палочки, помните, искал?
Тогда Ромка, вроде как, ещё играл с нами. — Спускается вниз.

Эту историю мне рассказали, когда мы только начали репетировать вместе. До меня на бас-гитаре здесь играл молодой парнишка, Ромка. Хороший басист, но не знаком со старым, традиционным репертуаром. Чтобы Рэг-тайм или по блюзу поиграть, для него — непривычно было.
Но хохма была не с Ромкой, а с Владом. Предложили им халтуру в торговом центре. Там бутик модной одежды открывался. Музыкантов было четверо: Юра, Майкл, Рома и Влад. Им надо было поиграть спокойную инструментальную музыку. Где-то с часок. Приехали со своими инструментами, комбиками, барабанами. А народ, приглашённый, уже собрался. Хозяйка бутика просит: «Ребята, начинайте поскорей!».
Как обычно, накрыт небольшой фуршет, но без музыки-то не очень прилично пить винцо да закусывать бутербродами с икрой. Музыканты же, прибыли в белых рубашках с «бабочкой». Вроде готовы играть. Вдруг новость — у барабанщика палочек нет! Его и так пришлось ждать, когда он барабаны устанавливал. Барабанщикам на этот счёт тяжелее всего. Пока всё расставишь, подкрутишь, подгонишь, сто потов сойдёт. А тут ещё и нечем играть, оказывается. Влад в трансе. Майкл гитару положил, куда-то ушёл. Хозяйка просит: «Ребята, ну начинайте же!».
А Майкл сходил в соседний отдел «Детский Мир», нашёл там игрушечного зайца с игрушечным барабаном. Выпросил у продавщиц на время барабанные заячьи палочки, совсем маленькие, красного цвета. Вручил их Владу и, вперёд. Отыграли неплохо. Но, всё-таки, настолько маленькие были эти палочки, что Владу приходилось держать их кончиками пальцев. Два оператора снимали всё мероприятие на видео. Крутились возле Влада и брали его игру крупным планом.
Профессионалы — подсознательно чувствовали редкий кадр. Бедный игрушечный зайка, однако, переживал, что не его снимают для телевидения, а снимают какого-то дядьку, у которого и палочек то своих нет.
Отыграли, получили гонорар, собрали инструменты и пошли загружаться к машинам. Там то, в своём багажнике, Влад и обнаружил палочки. Ну, это с каждым лабухом может произойти, хотя бы раз в жизни.

Что-то я отвлёкся. Как у нас там с пропавшими деньгами? Ага, Влад говорит:
— Юрий Иванович, ты у себя тоже проверь, всё ли на месте.
— Думаешь, твои башли в моём кармане? Буду рад если так.
Юра полез в карман пуховика, висевшего на крючке у двери. Его голубые глазки, не совсем протрезвевшие, выражают недоумение:
— Здесь пусто. Ну-ка может здесь? Тоже пусто. Паспорт и карточка то у меня в сумке, на полке. Это точно, сто процентов.
— Проверь всё-таки.
Юра достал сумку. Вытащил паспорт и банковскую карточку. Потёр лысинку:
— А вот куда же мой кэш делся? Было 10 штук рублей, так? 500 рублей отдал за тачку до станции, 500 проводнице за пивко и т. д. У неё сдачу ещё надо будет забрать. Итого, девять тысяч пятисотками положил вот в этот карман, точно помню.
— Влад, ты везде у себя проверил, может, перепрятал куда? — Майкл топорщит усы.
— И ещё, Влад! Ты в последний раз, когда видел свои деньги? — добавляет Юра.
— Я их видел, когда доставал паспорт из куртки, чтобы отдать его на проверку. Я же всё вместе вытащил из кармана: паспорт, карточку и деньги, пятисотки сложенные. Паспорт отдал, а остальное положил обратно в карман.
Куртку вот на постель бросил и пошёл за Алексом. Куртку повесить не смог, потому что петелька порвалась.
— Ребята, давайте спокойно подумаем, куда могли деваться деньги?
— Главное, что они из курток пропали! Не со стола же! — Майкл упёр лоб в полку.
— Ясен пень, кто-то взял. Это без вариантов. Магию и колдовство отметаем. Хотя, Маргуша «Гарри Поттера» читает, может научилась чему?
Юра, внимательно обвёл всех взглядом. Заговорил баритоном:
— Давайте не будем острить на эту тему. У меня очень серьёзный вопрос ко всем будет. На самом деле, без приколов. Из вас, ну и я в том числе, никто не страдает клептоманией? У меня был опыт общения с клептоманом. Взяли на гастроли юного парня-гитариста, а он в гостинице у дежурной по этажу старые туфли спёр и спрятал. За ним потом мать приехала и увезла домой. Клептоманы не помнят, что они крадут. Я серьёзно, если у кого-то в жизни было такое, сразу скажите прямо и мы спокойно разберёмся и поищем, где бабки спрятаны.
— Ребята, подождите, может полицейские взяли?
— Да нет, они пошли вперёд, а мы с Владом ещё дискутировали, он идти не хотел, — говорю. — Потом я пошёл за полицейскими, а Влад за мной. Влад, ты дверь в купе закрыл тогда? Что-то не помню.
— Ясен пень, закрыл. Хотя, хрен его знает. Нет, точно закрыл, помню звук: ж-ж-ж, щёлк.
— Вы с Алексом вернулись, куртка где была? — спросил Юра.
— Ясен пень, здесь.
— Нужно уточнить, что дверь в купе была открыта, когда мы вернулись, — добавляю.
— Так. Кто в купе был, когда вы вернулись? — строго продолжает вопросы Юра.
— Ты спал и Майкл спал. Нижняя и верхняя полки были свободны.
— А кто на верхней до этого спал?
— Ну, вообще-то с самого начала там ты был, — объясняю подробно, — потом ты спустился вниз, а Марго забралась наверх.
— Когда полицейские пришли, Рита, ты здесь была?
— Ясен пень, она спала наверху, — встревает Влад.
— Может помнишь, кто заходил в купе? — с прищуром смотрит на Марго Юра.
— Я проснулась как раз от щелчка двери. Смотрю, вы с Майклом спите. Алекса и Влада нет. Я сходила в келью, где медитируют, буквально на минутку, и пошла в своё купе, вашу дверь не стала закрывать, было очень душно. Помню,
у Майкла рука свисала.
— Рука? А что ещё? — встревает Влад. Пофиг ему всё. Вроде и не у него башли пропали.
— Что — «что ещё»?
— Что ещё, э-э, у Майкла, помнишь?
— Влад, давай потом будешь искриться! — вырывается у меня.
Марго не обращает на болтовню Влада внимания и продолжает:
— Я пошла в своё купе, взяла термос, набрала кипятку, и мы с попутчицами попили чаю.
Потом кое-что достала из сумочки, проверила всё ли у меня на месте. Деньги все, за последнюю халтуру и те, что этот идиот-Витюшка за испорченное платье отдал, лежат целёхоньки.
— Подчеркнём, что Витюшка добровольно отдал, — не унимается Влад.
— Майкл, ты что скажешь?
— Я тоже ходил «медитировать». А здесь Марго уже не было. Я вернулся, залез на полку и слышал, как Влад с Алексом пришли. Снова уснул. И вот вы меня разбудили.
— Влад, ты курить выходил в куртке. Пока курил, не проверял карманы? — Решил я уточнить.
— Зачем? Сигареты и зажигалка у меня всегда вот здесь, в правом внешнем кармане. Ты же у себя в карманах не шарил, пока я курил? Или в других, чьих-нибудь?
— Ты это к чему?
— К тому, что у нас ни у кого алиби нет.
— А смысл, какой, Юре, например, у себя воровать?
— Ясен пень, чтобы не у меня одного денежки пропали. Как бы и у него тоже. Голову включай.
— Ребята, — голос у Марго задрожал, — давайте в полицию заявим. Они разберутся.
— Ты была когда-нибудь в полиции или в милиции хотя бы в качестве свидетеля? Меня однажды пять часов допрашивали из-за ерунды, — сказал Майкл. — Я думаю, кто-то зашёл в это купе и быстренько, вроде как, проверил карманы. Взял то, что близко лежало. А на деньгах не написано, где чьи. Можно распрощаться с ними.
Повисла тишина. Только колёса постукивают. Вдруг Марго встрепенулась:
— Я вот что подумала, нам ведь педагоги заплатили пачкой пятисоток. Номера-то по порядку должны быть?
— Что, пачка прямиком с типографии к нам попала? — брякнул я. — Это всё ерунда.
— Ну, если ерунда, то я пошла. — Марго резко уходит.
— Да, не нравится мне это всё, — говорит Майкл, покусывая усы, — чего вот она ушла, на неё тоже можно подумать. Пока мы дрыхли, могла спокойно карманы наши проверить. Но зачем карточку было брать? Вроде как, с карточкой скорее засветишься.
— Чего она ушла, говоришь? А вот сейчас пойдёт и доложит полиции или проводнице, начнутся разборки, — предположил я.
— Пусть начнутся. Хотя у тебя-то башли не пропали, чего тебе беспокоиться. Взять да кирнуть, что ли? Может в голове прояснится? — потирая лысину, сказал Юра.
— Ага, кирять, когда проблемы возникли, чтобы их усугубить, — мне вдруг стало трудно сдержать эмоции. — Вот теперь-то, нужно на самом деле мораторий на кир объявить. Только что меня в базу данных внесли. Не хватало ещё, чтобы на старости лет кражу в поезде приплели!
Замолчали. В голове пусто. Довольно долго слушали мы перестук колёс. Потом в дверь постучали, затем открыли. Заглянул знакомый уже полицейский, тот, что просто сержант:
— Владислав Иванович, выйдите на пару слов в коридор.
Влад вышел, дверь за собой прикрыл.
— А ты, Алекс был прав, — сказал Мишка, — Марго заявила в полицию.
— А чего меня не позвали? — встревожился Юра, — я же тоже пострадавший! Пойду, выйду.
Пока Юра искал ботинки и обувался, чтобы выйти в коридор, вернулся Влад, в руке — карточка.
— Вот, отдал. Говорит, сообщили из последнего вагона, что школьники нашли банковскую карту. А имя то, и фамилию мою, полицейские ведь только-только в компьютер занесли. Чувак сразу меня вспомнил и потопал в тот вагон, потом сюда. Думал, что я успел так нажраться, что роняю карточки. Был приятно удивлён, что я трезв, как стёклышко. Никаких протоколов, ничего. «С тебя бутылка», — говорит, и ушёл. Школьники-то играли в карты, а учительница увидела у них на кону карточку с незнакомой фамилией. Ну и передала проводнице. И так далее.
— А про бабки ты ему сказал? — С надеждой в голосе спросил Юра.
— Зачем? Мы из этих школьников сейчас в десять раз больше вытрясем.
— Ты чего, как ты с них вытрясешь? — Юра уставился на Влада.
— Ясен пень, как. Пойду сейчас в последний вагон и скажу, что если по-хорошему не отдадут нам, предположим штук сто, то мы на них заяву напишем и в соцсетях засветим, что школьники такой-то школы воруют в поездах.
— Влад, ты забыл, что жадность фраера губит? — что-то мне на душе аж кисло стало.
— Да это я так, пургу гоню. И не хочу я заявы всякие писать. Как вспомню клад серебряных монет и сколько меня мурыжили из-за него, то хочу без огласки всё сделать. Юра, пойдём сходим к школьникам, заглянем в их пылающие юношеским задором глаза.
— Так давайте мы все вместе пойдём, — говорит Майкл.
— Не надо массовок. Вдвоём сходим, — Юра расправил плечи, — всё будет клёво, чуваки.
Влад и Юра оделись и ушли. Остались вдвоём — я и Майкл. Он достаёт сигареты, хочет выйти покурить.
— Майкл, ты серьёзно тогда предположил, что Марго могла по карманам шарить?
— Не знаю, серьёзно или несерьёзно, но вдруг подумалось, что вор среди нас.
— А представь, не принёс бы сейчас чувак эту карточку, что бы у нас началось?
— Да уж, — пробурчал Майкл, накинул куртку и вышел с незажжённой сигаретой в зубах.
Сижу я в купе один. Грандиозные перспективы открываются. Шарь да шарь по курткам. Но куртка всего одна висит, моя. Чего в ней шарить? Тьфу, прикрыла бы Марго дверь тогда, когда уходила «медитировать», или Мишка бы прикрыл, и никто бы не зашёл и не случилась бы лажа с деньгами. Интересно, что и как там, у Юры с Владом? Надо прилечь, полежать. Спина болит. Единственная радость, что не с похмелья. Надоело уже что-то в поезде при электрической лампочке ехать. Скорее бы на солнышко поглядеть.



Часть 15. ФИНАЛ
Сколько ни едешь, всё равно где-то выйдешь. Выйдешь сам или тебе помогут. Мы в Тюмени. Солнышко светит. Помогая друг другу, барахла у нас всё-таки много, выгрузились на платформе второго пути. Нужно ещё по пешеходному мосту перейти до вокзала. Майкл и Влад сразу закурили. Влад зачем-то вытащил из кармана и пересчитал свои деньги, что забрал у школьников.
Марго в сторонке говорит по телефону с мужем. Кое-что слышно из её разговора, но нам это не нужно. Она, видимо, по-настоящему обеспокоена, как бы её Антоша не запал на Лёлю или Юлю. Несколько часов назад наконец-то дозвонилась до него.

Было вот что. Пока поезд стоял в Тобольске, часов в семь утра, не лень же ей было, Марго вышла на перрон, там связь лучше, и позвонила своему Антону Павловичу, узнать, что да как. Оказалось, он в командировку улетел не куда-то, а именно в Новый Уренгой. Планировал лететь раньше и сделать Марго сюрприз. Но вышло, как вышло. Сейчас все необходимые дела у него уже сделаны. В Тюмень вечером летит спецрейс, Антона пристроили на него. И всё бы ничего, но тут Марго узнаёт, что этим же самолётом летит ещё пара тюменских девчонок, очень интересных. Они работают в Службе эскорта, украшают собой разные мероприятия и создают праздничное настроение. Подружки — Юля и Тамара. Они сразу дальше ещё куда-то полетят. Надо будет их привлечь в будущем, Антон сказал. Марго отнеслась к этой информации спокойно, но потом супруг в разговоре упомянул Лёлю.
— А это ещё что за Лёля у тебя там? — встревожилась она.
— Лёля — это та же Тамара. Но ей больше нравится, когда её называют Лёля.
— Ты где сейчас?
— В гостинице.
— С Лёлей или с Юлей?
— С обеими. Ты чего это? Да я же шучу. Ты что, смеёшься или плачешь там, что-то не пойму?
— Антоша, я тебя умоляю, держись от этих девок подальше!
— Ритуля, с тобой что? Всё, больше никаких халтур. Какие-то нездоровые у тебя мысли появились. Жаль, что я прилечу позже, чем ты будешь в Тюмени. Встретил бы на машине.
Вот в таком виде Марго пересказала свой разговор с мужем, когда вернулась в вагон. Её рассказ произвёл на Юру сильное впечатление. Он сначала долго молчал, потом сказал:
— А ведь, не только она меня обманула, сказав, что уезжает на Алтай, но и я её обманул, когда звонил как бы из Тюмени. Может у неё с теми чуваками и не было ничего? Надо мне с Лёлей разобраться начистоту. Как я сразу не догадался, что она не учительница? Ни разу не видел чтоб тетрадки проверяла.

То было в Тобольске. Майкл же, здесь, на платформе в Тюмени, как всегда высматривает что-нибудь интересное:
— Вон тот крендель в валенках, вам никого не напоминает? — указывает в сторону соседнего вагона.
Там стоит чувак в дублёнке, меховой шапке, больших чёрных валенках и с внушительной картонной коробкой, обёрнутой в красную и зелёную блестящую плёнку.
— Мне он напоминает Сергея, что ехал до Пыть-Яха и пил вискарь под беляшики, — присмотревшись говорю я, — лицом бы повернулся сюда, так наверняка бы узнал.
Не сговариваясь, мы стали кричать: «Сергей! Серёга! Вискарь! Пыть-Ях! Эй, чувак!». Влад засвистел по-разбойничьи. Народ уставился на нас. Повернулся к нам и этот чувак. Да, это был тот самый Сергей, но он не сразу понял, что к чему. Два молодых парня прошли мимо, говоря:
— Вон он, с коробкой, красно-зелёной. Как его зовут, помнишь?
— Сергей, вроде Викторович.
Влад повернулся к Майклу:
— А что, коробка красно-зелёная на самом деле, и ты тоже так считаешь?
— Я пока только баяны красные и зелёные научился различать. По зажигалке. Ещё куда-нибудь съездим, и с коробками начну разбираться.
— А вот прикинь, есть две бутылки «Абсента», один зелёный, другой красный. Как ты их отличишь?
— А этикетки для чего? Какая разница, я теперь остерегаюсь его пить. Последний раз, от абсента у меня комната стала круглой, как бочка изнутри. Натуральные глюки. Гляньте-ка, он сюда, вроде как, идёт.
— Ты, Майкл, пацан, меры не знаешь. Может это и глюки, но надо же, ясен пень, разбавлять абсент-то!
Молодые парни понесли коробку в сторону пешеходного моста и Сергей в валенках тоже потопал в в нашу сторону.
— Добрый день, господа. Откуда я вас знаю, что-то не припомню?
— Добрый день. От Тюмени до Пыть-Яха вместе ехали.
— А! Александр и музыкальная банда! Я же тогда телефон потерял и без ботинок оказался на морозе.
Не командировка, а полный… — он не договорил, подскочила Марго:
— Ой! Вы же наш попутчик! Как у Вас дела?
— Дела у меня начнутся, не дай бог, когда домой прибуду. Сейчас, вот, еду дальше до Свердловска на поезде и ещё сто вёрст на машине.
— Сергей, — говорю я, — мы Ваши вещи отдали проводнице. Она обещала их вернуть.
— Эх, пропустил я тот поезд, когда он обратно шёл. Беда полная. Выручили меня ребята знакомые, конечно, ну и коробку эту, к Новому году, попросили передать. Дурацкая коробка, мешала всю дорогу.
— Чё-то ты бледный какой-то, — посочувствовал я ему.
— Будешь бледный, уже третий день без грамма алкоголя. Завязал.
— Ясен пень. А хочешь? У меня есть, — подмигивает Влад-искуситель.
— А что, есть что выпить? — враз оживился Сергей.
— Всегда при мне, как партбилет, — Влад достал небольшую фляжку коньяка, — кто ещё будет?
Мы все отрицательно покачали головой.
— Сергей, — сказал Влад, — прими от нашего коллектива, в честь приближающегося Нового года, эту скромную порцию доброты и участия с искренними пожеланиями не потерять хотя бы валенки на предстоящем отрезке железнодорожного пути, э-э, пути домой, где, ясен пень, тебя уже ждут беляшики! Ура.
— Ох, не те беляшики меня, парни, ждут. Большое спасибо, — он скрутил пробку и, закрыв глаза, сделал пять глоточков (я посчитал). Потом протянул фляжку, но мы, не сговариваясь, отрицательно покачали головой.
Состав встрепенулся, загрохотал. Пассажиры занимают места согласно билетам, а может быть, и нет.
Кто их знает? Сергей, положив фляжку в карман и, крикнув «Благодарю», поспешил к своему вагону.
— Слушай, Влад, — говорит Юра, — давай, ты теперь будешь между песнями фокусы публике показывать, из рубашки, из носков, отовсюду будешь фляжки да фуфырчики с коньячком доставать. У тебя же всегда в запасе есть.
Когда успел так затариться?
— Ты, ясен пень, сказок в детстве не читал. А я читал. В сказках всё прописано, что да как делать, чтобы клёво. Вот — пример. Царевна-лягушка направо пойдёт, рукой взмахнёт, из рукава бутылку водки достаёт. Иван-царевич балдеет от такой лягушки. Налево пойдёт, рукой взмахнёт, из другого рукава текилу, к примеру, достаёт. Иван-царевич уже влюблён по уши. Потому, что Царевна-лягушка не дурочка, запасец на всякий случай сделала. Я тоже запасец имею всегда.
— Влад, ты же не бухал раньше. Бери пример с Сергея, говорит — завязал!
— Да я хоть сейчас скажу, что завязал.
Поезд поехал. Мы, подхватив свои сумки и инструменты, пошли на пешеходный виадук.
Один гражданин, а он, видимо, проводил жену и шёл теперь налегке, вызвался помочь Маргуше, взял её сумку. Она ему тут же поведала, что муж должен вот-вот подойти. Потом, выйдя на крыльцо вокзала, этот мужик предложил её довезти на своей машине. Хитрый. Но мы ещё хитрее — сказали, что подъедет Антон на минивэне и всех нас заберёт. Чувак слинял.

Вышли на привокзальную площадь. Маргуша, задумавшись, напевает: «Прекрасное далёко, не будь со мной жесто-о-ко». Мне представилось, как она будет напевать своему малышу колыбельную. Красиво будет напевать.
У Юры зазвонил телефон. Он посмотрел на дисплей, говорит:
— Жена звонит. Чего ради? — Прокашлялся, отвечает ровным голосом:
— Я слушаю, — пауза, — что, что ты говоришь? — пауза. — Ты чего плачешь, что случилось? — Кричит в телефон. — Что произошло, с Анютой что? Анюта плачет? — пауза, — А с кем, что случилось?
Отойдя в сторону, закрыв свободной рукой ухо, он долго разговаривает. Подходит весь взбудораженный:
— Ну, я чуть сам не крякнул сейчас. Жена позвонила, рыдает, говорит: «Умерла, умерла». А я подумал, что с Анюткой, дочкой что-то случилось. Чуть сердце у меня не взорвалось. Тёща моя, умерла только что. Ехать надо срочно, помогать, делать всё. Они же совсем одни с Анюткой теперь остались. Тёща — то она мне, а для них — мама и бабушка.
— У тебя в городе, ведь, Юджин, друг твой, живёт, — я вспомнил наш с Юрой разговор, — попроси его помочь, пока ты будешь добираться. Как она умерла, рассказала жена?
— Да, да. Сейчас Женьке позвоню. А умерла она скоропостижно. Валька моя на кухне фарш делала, тут в дверь звонок. Она матери кричит: «У меня руки заняты, открой!» Слышала только, что детский голос про кого-то спросил. Тёща что-то там ответила, дверь закрыла и прошла в комнату. Села в кресло дальше смотреть телевизор. Потом, жена что ни спросит, а она не отвечает. Пошла проверить, почему молчит, а та уже всё.
— Опять звонок в дверь, — говорю я, — это твой ангел-хранитель приходил.
— Я, в первый момент, тоже об этом подумал. Стоп, чуваки, деньги же надо сначала снять, вам отдать. Машина стоит у Лёльки во дворе. Аккумулятор заряжен, в квартире в тепле стоит. Ещё ноутбук и вещички кое-какие мои у неё. Забирать — не забирать? — видно, что действительно не знает, как поступить. — Ключ — то от её квартиры, вот он. Но его надо Лёльке передать, дверь снаружи закрывается, не оставишь его внутри, захлопнув дверь. Аккумулятор, по любому — забирать.
Мы стоим, слушаем, киваем головой. Жизнь меняется. У Юры по крайней мере, точно.
Он продолжает:
— Мне нужно машину завести, а потом я деньги сниму, вас обзвоню, и мы где-нибудь соберёмся в одном месте. Или я к вам, к каждому, заеду. Съездит со мной, может, кто-нибудь сейчас на тачке к Лёле? Что-то мне одному к ней в квартиру теперь заходить не в жилу.
— Алекс, езжай с Юрой. Если что, в форточку залезешь, тебе не привыкать — острит Майкл.
— Там восьмой этаж. Форточка не хиляет, — думая о своём, отмахивается Юра.
— Лёля в каком районе живёт? — спрашиваю его.
— Напротив нового драмтеатра. Дом у неё длинный такой, муравейником зовут.
— Я, как раз, рядом с этим драмтеатром живу, — говорю. — Поехали, я и ключ потом смогу ей отдать, идти недалеко. На лицо я, теперь, её знаю.
— Юрий Иванович, не нужно Лёле ключ отдавать. Наоборот, даже клавиши оставьте у неё. Она поймёт, что Вы хотите вернуться, — встревает Маргуша. — Потом, если Вы увезёте с собой клавиши, то, скорее всего, сюда уже назад не приедете. А у нас, ведь, коллектив очень даже неплохой сложился.
Тут подошёл Влад, он ходил на стоянку проведать свою машину, и сразу брякнул:
— Юра, ты если уедешь, то уже ничто не спасёт Антона Павловича от Юльки с Лёлей. Коллизия может случиться.
— Хорош тебе болтать, Влад, — с чувством сказал Юра. — Коллизия и с тобой может сейчас произойти.
— Юрий Иванович, не уезжайте насовсем, — Марго, встав на носочки, притянула его за шею к себе и поцеловала крепко. Мы переглянулись: «С чего это вдруг?»
Далее всё, в принципе, у героев этого повествования сложилось хорошо, но об этом расскажу, однако, как-нибудь позже.




2018 год
_______________________________________________

Обложка и макет книги — Владимир Налобин
Фотография — Юрий Рыбин
Орфография и стиль — авторский.
Совпадение имён и фамилий персонажей с Вашими — случайно.