В новой книге писателя Анатолия Омельчука, автора бестселлеров по истории края, читатель найдет рассказ о тех, кто участвовал в становлении Тюменского Севера в советское и постсоветское время. «Нежный Север» тематически продолжает предыдущую книгу «Частное открытие Сибири», позволяя этим самым автору претендовать на издательскую серию.
Книга адресована широкому кругу читателей.

Анатолий ОМЕЛЬЧУК
НЕЖНЫЙ СЕВЕР


Рим Сулейманов. К читателю



Утренняя улыбка бога
Божественная земля
Зеленые сны
Гора праведника
Родные и великие


Предисловие к судьбе
Иван Советского Союза
Шанс России
Земля первой любви
Академический манифест тюменских большевиков
Человек-эпоха
Время Стрижова



А птичку жалко
Симфония времени
Ледовый дневник
Операция «Ямал»
Север — очень нежно
Великий Уренгой
Нулевой пикет (репортаж из 1984 года)



Первый менеджер России
Последняя весна
Молчанье гор
Уватская сага России

Особая нежность
Бытие таежного маэстро
Формула хантыйского счастья
Ермаковские места
Тюменский разлом
Другое предложение судьбы



Когда я приехал работать на Пунгу, а потом на Ямал, тогдашней Тюменской области не исполнилось еще и 30.
Сегодня ей уже — 60.
Половину этого пути мы прошли вместе.
Это — нелегкие годы и трудная дорога, но они даровали великое счастье захватывающе интересной, масштабной и увлекательно красивой работы и на Медвежьем, и на Уренгое, и на Ямбурге. Многие мои современники также могут соотнести свой жизненный путь с историей развития нашего великого края.
Моя история — это история освоения Большого Уренгоя, история блестящего предприятия «Уренгойгазпром» — его замечательного коллектива. В трудные времена России здесь, на Уренгое, мы делали все, чтобы наша страна достойно держалась.
Книга «Нежный Север» — о нашей большой и долгой общей жизни, о тюменской эпохе России, которой в этом году мы отмечаем 60 лет.
В книге Анатолия Омельчука, которого я знаю все свои ямальские годы, делается попытка посмотреть на 60 лет Тюменской области с точки зрения конкретного человека, который включен в контекст эпохи. Каков бы ни был масштаб дел — все определяет человек, все определяется человеком.
В конкретных судьбах — пульс времени.
Вместе с автором мы осознаем, как из наших дел, вроде рядовых и обыденных, из нашего быта, из наших размышлений, поступков и деяний рождается красивая история красивой сибирской земли, великая история великой России.
Генеральный директор ООО «Уренгойгазпром» Рим Сулейманов


Утренняя улыбка бога



Он погиб в 1944 году (берем одну из версий его гибели) в Северной Норвегии: советский снайпер — от пули немецкого снайпера. Осенью.
Он призывался из Омской области. Осенью 1944-го уже существовала область Тюменская.
Узнал ли он, что теперь его родина — Щекурья — уже в Тюменской области, хотел ли знать, до этого ли ему было?
…Щекурья далеко.
Физически далеко.
Отдаленно.
Что меня тянет туда вновь и вновь?
Красивые места.
Впечатляющие.
Но меня тянет этот старый дом.
Дом, где когда-то родился Константин Панков.
Как будто он, дом, знает тайну.
И даже — может рассказать.
Но — не рассказывает.
Стареет.
Ветшает.
И молчит.
Знает.
Но не рассказывает.
Скорее всего, не расскажет.
Но знает: почему здесь улыбнулся Бог.
Он жил здесь.
Среди нас.
Не отмечен. Не замечен.
Вписанный в быт эпохи.
Принявший быт эпохи.
Сложной эпохи.
Смиренно принявший стиль жизни.
Эпохи не выбирают.
Принимают. Принял безропотно.
Правоверно.
Не сомневаясь.
В жизни — не сомневаются.
Константин Панков (из биографии): Бывают такие моменты. Мы из деревни идем промышлять вниз, рыбачить. Это гористое место тянется на несколько километров, а где рыбачишь — кругом лес и ничего не видно, как будто бы темница вокруг тебя. Лес — и больше ничего…
Когда сезон кончается, стараешься как-нибудь в свою деревню попасть. Идешь лодкой домой, в свое место, и смотришь, не видно ли гор. Когда увидишь горы — ах! — как будто бы из души что-то выйдет.
Пространство художника Панкова как бы не вмещает человека. Человекоподобные фигурки, скорее знаки.
Ветка дерева.
Подвешенная сетка. Идущий охотник.
Человек не выделяется.
Не выделен.
Ему нечем выделиться.
Но все же…
Все это природное пространство панковских картин проникнуто человеком.
Это восторг глаза.
Человеческого глаза.
Восторг.
Бог взглянул на свое творение.
И пришел в восторг:
— Природа удалась!
Бог призвал художника, чтобы тот пришел в этот божественный восторг и изобразил его.
Цветной восторг.
Живопись Константина Панкова первобытна. Первобытийна. Это краски — дней творения. Божественного творения. Он ли взглянул на мир взором Бога, Бог ли доверил это художнику. Профессионал все бы испортил. Требовался неофит. Ребенок. Гениальный ребенок с незамутненным взором творца.
Константин Панков (из биографии): С пяти лет я остался без отца, матери было трудно растить меня. Когда я подрос, я стал ходить со старшим братом на охоту. Охота — это хорошие лыжи, хорошее ружье, хорошая собака.
Охотились месяца три, возвращались домой, мечтали о другой охоте — весенней… Уже гуси, лебеди пролетают, на заберегах по является вода. Вскоре большими табунами летят утки — разных цветов и красок. Встанешь утром рано — везде птицы поют. Весна у нас на Севере радостная.
Я организовал сезонную рыбацкую артель. Первую в Саранпауле. Эти годы были очень удачными. Артелью мы делали большие невода и много рыбы ловили. С большим уважением относились ко мне местные мужики, хотя я и не был еще взрослым человеком. Я в артели сапожничал и бондарничал. Делал и лодки по заказам купцов. Не было мне никаких ограничений. Дали мне возможность двигаться вперед, расти.
Я проучился год на туземных курсах. Райком партии предложил мне поехать учиться в Москву на двухгодичные курсы национальных партийных работников. Я не мог поверить, что попаду в Москву.
Прибыли в Тюмень. Поднялся я на горку, а там два железа лежат. Оказывается, это не железо, а железная дорога. Как, думаю, здесь поезд двигается, пыхтит, свисток дает? Поразительно! Я долго смотрел на эти железки.
Устроились в гостинице. Вечером идем, все кругом блестит. Вдруг прямо на нас что-то яркое… Я думал, какой-то зверь на меня идет, бросился в сторону, а это, оказывается, авто. Оно еще далеко от меня, а я бегу все скорей и дальше, чтобы оно меня не задавило. Я боялся ночного освещения. Не мог привыкнуть.
В нищей Щекурье, близ богатого Саранпауля, в бедной семье в 1910 году родился Константин Панков.
Отец — зырянин.
Мать — ненка.
Семья батрацкая: своего хозяйства не было.
Учился Костя в школе всего полтора года. Батрачил. Но уже взрослого парня приметила новая власть. Он стал студентом знаменитого ИНСа — Института народов Севера.
Только там, в Ленинграде, он и начал рисовать.
Рисовал ли раньше — неведомо. Скорее, нет.
Это был залп!
Короткий.
Но яркий.
На Всемирной выставке в Париже в 1937 году ему и его друзьям за серию северных панно присудили Гран-при.
Константин Панков (из биографии): Стал я вечерами посещать мастерскую. Сначала взял линейку, карандаш, стал измерять, вычерчивать, высчитывать… Думал: так искусство устроено, что надо линейкой обмерять. А самому было скучно. Успенский глянул из-за плеча и говорит: «Так нельзя делать. Художнику линейка не нужна…». Я стал действовать по-другому. Но не уверен, может, неинтересно… А Успенский говорит: «Хорошо».
Я не верил ему. Думал, врет, наверно. Года два прошло, а я все не верил, что делаю что-нибудь полезное. Много вещей рисовал. Успенский мне говорил: «Вот хорошо делаете. Очень хорошо!». А все еще не мог поверить ему. Думал, что это он просто так мне говорит, чтобы не бросал живопись, работал: «Ваши вещи прекрасные, и надо Вам больше работать».
Искус.
Соблазн.
Творец.
Сотворение Земли.
Творчество.
Сотворение мира.
Своего.
Каждый раз — своего.
Тысячи рядом — не умеют.
Тебе — удалось.
У тебя — получилось.
Понять Бога можно — только в творении.
Принять Бога.
Стать соразмерным.
Ощутить себя. Творцом. Равным.
Этот Божий мир — и твой.
Увидеть мир — прозрев, его глазами.
И не понять — как Бог.
Что сотворил.
Что натворил.
Забыть в быте творения.
Твой мир — без деталей.
Божественная работа
Не требует отделки.
…Панков — это: Бог улыбнулся.
Утренняя улыбка Бога.
Чисто.
И светло.
Свежо.
Константин Панков (из биографии): Однажды аспирант (черный такой, похож на русского) увидел, что я рисую, и говорит: «Можно зайти к Вам в кабинет посмотреть, как Вы рисуете?». Я говорю ему: «Пожалуйста, в любое время, в любой момент Вы имеете право посмотреть, как я рисую, и сказать мне — хорошо или плохо». Вечером он зашел, посмотрел мои картины и говорит: «Почему здесь красное, почему здесь какое-то белое, почему небо желтое? Почему зимой светло там?». И из всего он сделал вывод, что в моих картинах нет ничего полезного, ничего действительного не изображено.
Так расстроил меня, хоть все бросай и ничего не делай.
Одна барышня тоже пришла, посмотрела и говорит: «Почему Вы так рисуете? Вы культуру назад тянете. Ничего этого в жизни не бывает». Я ей сказал, что чувство искусства этого требует.
Если же красками покрывать несуществующее, то это никому не нужно и не интересно.
Гении живут недолго.
Сколько прожил Константин Панков?
Люди, интересовавшиеся его судьбой, приводят разные даты и разные легенды. Ленинградский писатель Геннадий Гор считал, что Константин Панков погиб «в 30-летнем возрасте, уйдя в 1941 году добровольцем на фронт защищать свою социалистическую Родину».
Березовский краевед Нифонт Вокуев добавляет фронтовику четыре года и приводит, скорее всего, легенду о бесстрашном таежном снайпере:
«В ноябре 1944 года в Северной Норвегии Константин Панков, как обычно, вышел на «охоту» за фашистами. До обеда он успел снять несколько фашистов, хотел уже ползти на позицию, но заметил, что появилась новая цель. Однако его опередили…».
Важно ли нынче: погиб в 41-м? В 44-м?
Он уже не принадлежал себе.
Принадлежал войне. Стране. Родине. Сталину.
Редкая воинская специальность: звукоулавливатель.

Так записано в его солдатской книжке.
Шум эпохи. Грохот войны.
Он обязан был погибнуть: мирный охотник.
Каждому — и это справедливо?
и это справедливо! — только свой срок.
И нечего обижаться.
Может, не важно, сколько прожил.
И даже не важно, что сделал.
Что важно?
Завет.
Главный завет человеческой жизни.
Главный завет творящего человека.
Сколько бы ни прожил — гении живут мало.
Смертельно мало.
И уходят, как Константин Панков,
растворившись во времени.
Художественное наследие Константина Панкова не собрано — разбросано.
Великий питерский Музей Арктики и Антарктики гордится, что в его экспозиции есть две работы Константина Панкова.
Еще одна работа хранится в Русском музее. Тюмень, город, где наивный охотник из Щекурьи испугался автомобиля и удивился железнодорожным рельсам, может гордиться особо: в здешнем музее пять панковских работ.
Оценен?
Наверное.
Парижский Гран-при — разве это достается всякому таланту? За честь и шарм считали иметь в своих коллекциях скромные шедевры Константина Панкова корифеи ленинградской литературы: Виталий Бианки, Вениамин Каверин, Иван Соколов-Микитов, Борис Бурсов, Виссарион Саянов, не говоря уже о Геннадии Горе, который писал о нем восторженные книжки и издавал престижные альбомы.
Великая Анна, Анна Ахматова, скорее всего, знала о нем: ее муж — искусствовед Николай Пунин — анализировал панковское творчество.
Скорее всего, он — самый великий уроженец Югры, несомненно, гениальный мастер-сибиряк и всемирно признанный художник. И все же…
Вот почему так манит к себе его родительский — ветшающий и умирающий — домик. Хранящий его тепло. Когда Бог улыбается, он улыбается нам.
Трава забвения
Полынь времени
Тлен времени
Вязкая паутина времен.
Тень ушедшего человека
Тень пролетевшей птицы
Что оставляем?
Что остается?
Щекурья.
Текущая вода.
Убегающая вода.
Осень.
Падающие листья.
Тень
падающих листьев
на
убегающей воде.
И дай, Господь, разума додуматься и догадаться
что это знак
смысла
человеческого бытия
тень падающих листьев на воде
мгновенна
неминуемо
прекрасна
Неумолима осень.
Мир — чистый лист
И взгляд незамутнен
Он начинает с чистого листа.
И мир — божествен.


Божественная земля



Открытия делаются нечаянно, вдруг, в обыденке бытия нечаянно прозреваешь, и открывается то, чему не придавал значения.
Не так давно с удивлением я обнаружил, что ровно половину своей жизни прожил в Тюменской области. Она мне почти ровесница, всего на два года старше. Это нас связывает. Но главное — она родина моих детей. Полагаю, подобным можно гордиться, и гордятся многие.
Эту великую землю невозможно не любить, даже если связи менее прочны.
Уникальнейший край!
Посмотрите — область, привольно раскинувшись от суховейных степей до холодных вод моря Студеного, являет собой как бы скрепу России. Российская держава в «талии» своей перепоясана тюменским «поясом». Мало того, ведь здесь и географический центр великой России, вычисленный в свое время. Я бы рискнул сказать, что и сердце России тоже где-то здесь… на мирных землях Сибири. Мозги, понятно, в столице. Но кто сегодня скажет, что и сердце, и душа — в столице?
Тюменская область — сама по себе: держава. Мы найдем здесь все: уверенные хлебодарные степи, великие водные потоки Обь и Иртыш, тайгу, невиданную в мире, океан болот, приводящий в трепет робкую Европу, нескончаемые долины и уютные сибирские увалы. Высочайшие вершины Урала родственно смотрят на тюменский простор. И полярный круг сечет северные пространства области, попутно приютив на себе единственный в мире город — Салехард. И арктические пустыни. И полярный океан омывает суровое тюменское побережье. Пять тысяч морских миль граничного прибережья — всякая ли держава, даже представленная в ООН, может себя так презентовать?
26 солидных городов, райцентры, крупные рабочие поселки, неисчислимого счета количество навсегда перспективных деревень, сел, юрт, паулей, заимок, улусов. Вавилон народов! Кто-то дотошно посчитал, что на тюменских просторах селятся и живут представители более ста народов. Если точнее: 124. Слава Богу! Слава Аллаху! Слава «верхнему» Нуму! — живут мирно, работают дружно. А часто: просто любят друг друга. Земля велика и прекрасна, несделанных дел много — чего делить?
Каждое место на карте — свое место под солнцем, своя космическая особица. Когда-нибудь мы еще разберемся, какие звезды вели каждого из нас и указывали нам путь. И, может быть, у рожденных под прямым светом Полярной звезды — особая планида.
Тюменская область — сокровищница географических уникатов.
Есть на северо-востоке большой таежно-тундровый район — Красноселькупский. Глухое междуречье Оби и Енисея вдали от оживленных магистралей, его не зря грустные местные остряки называют «страной Лимонией». Большей глухомани придумать невозможно. Здесь от одной деревни до другой, от Кикки-Акки до Тольки, вертолетного лету — как от одной европейской столицы до следующей…
Протекает с востока на запад впадающая в мощный Тасу-Ям (реку Таз) скромная речушка, даже по названию скромная — Малая Шиирта. И если вам выпадет счастье попасть на ее откосый берег, на устье, где смоляно-черная неспешная вода намыла живописный мысок, вглядитесь в густые береговые заросли. И среди веселых талин, темных елок и светящихся белоствольных берез вы различите скромный обелиск с корабликом наверху. Не особо изысканная бронзовая мемория подскажет вам, что этот памятный знак в честь «Центра поверхности государства Российского — 63°29′ северной широты, 83°19′ восточной долготы».
Необычный центр Российской империи высчитал в начале прошлого века великий земляк тоболяков Дмитрий Менделеев. Совпадают ли координаты нынешнего государства Российского с подсчетами большого российского патриота — не суть. Судьба уготовила нашей губернии эту великую участь — быть центром, быть в центре. Сюда сходятся незримые, невидимые нити…
Уж и не помню — валунчик ли, облизанная ли вечным потоком мощная коряга подвернулась — я сел у самой кромки текущей речной воды. Великая, неизрасходованная — за столетия! — тишина стояла в российском центре. Как-то неспешно стремилась таинственная темно-прозрачная вода, приговаривая на перекате. Молчаливо звенел, стрекотал и птичье щебетал строгий приречный лес. Высокое небо спрятало своего сторожа — сапсана. Стояла тишина жизни, жизни естественной, ненарушенной. Мне подумалось… Как у каждого мусульманина есть своя Мекка, так у каждого россиянина должен быть свой путь к священному камню и истине.
Пусть придет он сюда, на этот неслучайный берег, отдохнет от суеты, поймет, как велика его родная Россия и как еще велики запасы главного богатства — неизрасходованной тишины, естества жизни и природы.
Как понимаю, свои вычисления Дмитрий Менделеев вел по звездам. Здесь, на берегу таежной речушки Малая Шиирта, в центре России, указанном звездами, ясно осознавалось, что у великой страны особая роль.
Имя ближней речки с прозрачной водой Печалкы.
Утоли мои печальки. Хотя бы…
Два десятка лет я прожил в Салехарде, и на излете полярной жизни мне стали не просто докучать, а уже и раздражать расспросы приезжих о том, где же находится, где же тут проходит черта полярного круга. А стоило ли раздражаться? То, что примелькалось в обыденном салехардском бытии-быте, имеет серьезное значение, когда с ним сталкиваешься впервые. И плохое, и хорошее забудешь, но с непонятной гордостью вспоминаешь: жил в городе на полярном круге. Как доблесть. Даже как отвагу.
Городок как городок, окружная столица. Быт по-северному тяжеловат и не особо устроен. Но эта географическая уникальность все сглаживает — на всей планете нет иного поселения; которое бы символическая географическая черта — полярный круг — делила пополам.
Провидение ли вело тобольских казаков, когда начали они рубить крепостной обдорский тын в этаком обихоженном звездами местечке?
Рядом — через Обь — славный городок, «железнодорожные ворота Ямала», бывшая столица ямальского ГУЛАГа — Лабытнанги. Но интерес уже не тот. За… За полярным кругом.
Приснопамятный Лаврентий Берия хотел среди злокозненных своих дел совершить и одно доброе деяние — продолжить железнодорожную трассу через всю полярную Россию до Берингова пролива, вплоть до некогда сибирской Аляски. Доброе дело у злых сердец не получается. Осталась от этой сталинско-бериевской затеи только «мертвая дорога». В окрестностях Салехарда ее колея идет вдоль полярного круга. Замечательно топать по железнодорожно-полярному кругу с берестяным лукошком для морошки либо с жестяным коробом под грибы. На заросшую колею вылазят славные подосиновики, маслята, северные грузди. Былые откосы густо усыпаны пламенеющей брусникой.
Природа всегда сильнее человека, всегда берет свое.
Надо ли вспоминать, что неистовый кремлевский мечтатель Никита Хрущев хотел затопить Салехард водами плотины Нижнеобской ГЭС. Чтобы залить светом тюменскую тайгу, сначала он хотел обскими водами залить земли, под которыми позднее отыщут и газ, и нефть, и другие земные, а не подводные сокровища.
Великая земля вроде бы напрашивалась на великие потрясения.
Но — слава Богу! — мал человек в своем противостоянии природе, и нисходит мудрость, если не сразу, но все же своевременно.
…Ходит по Тюмени коренастый плотный мужичок таежной внешности и сибирской основательности. Из толпы ничем не выделяется, может быть, нездешне цепким взглядом да осторожно-твердым шагом человека, привыкшего ходить по хлябям. Никто не назовет его как-нибудь по-фениморкуперовски: Петя
— Зоркий Глаз, или Петр — Верная Рука. А рассказать Петр Мирошников может такое, что побегут мурашки по коже осоловелого горожанина. Он провел несколько одиночных зимовок на острове Белом в Карском море: промышлял песца.
Все годы, пока жил в Салехарде, я мечтал попасть на остров Белый. Он мне виделся скалистым, недоступно неприступным гордым великаном. Но при желанно-долгожданной встрече оказалось, что это самое типичное, но уже арктическое западносибирское болото, и когда, попав на Белый, недоуменно смотришь с вертолетной высоты, одно угнетает: как же воды Ледовитого океана умудряются не затопить его?
Я побывал на Белом в августе. А каково здесь, скажем, в крещенском январе, в метельном феврале? Уму непостижимо!
И один — на этом продутом всеми бореями пятачке тверди! До Северного полюса ближе, чем до приветливого Салехарда.
У меня сохранился слайд: мы с Петром Александровичем на фоне его зимовки. Он славную избушку здесь сложил. Поленница дровишек рядом из выброшенного океаном и собственноручно перетасканного с берега тяжеленного плавника. Верный псина с надежным именем — Дружок.
Все простенько, если бы не горизонт ровной арктической тундры с каемкой полярного океана. Да, это не хутор под Тюменью. Отсюда до человечества не докричишься.
Для меня Петр Мирошников — символ сибиряка и того сказочного русского мужика, у которого и из топора замечательные щи получаются. Для них ничего неодолимого нет. С природой бороться не надо, но Заполярье — это всегда нелегкий экзамен для стоящего человека.
А в тюменской толпе он ничем не выделяется. Взгляд только
— не то пристальный, не то пристрелянный. И на тебя. И за горизонт.
А на другом арктическом острове в Карском море — Оленьем
— четыре русских мужика сезонно ведут промысел омуля. Да, того самого, байкальского. Из Байкала по Ангаре, по Енисею прославленная рыбка добирается сюда, за Гыданский заворот. Такого вкусно-карского на Байкале, пожалуй, уже и не водится — потравили.
На Оленьем омуль вольный. Жирный, нагулянный. Но быту арктических рыбачков не позавидуешь. Так же непристойно неприхотливо, наверное, жили ломоносовские земляки на суровом Груманте. Скудно. Бедно. Кто из гурманов, уплетая на очередном банкете тающую во рту омулевую тешку, вспомнит о них?
Сибирский мужик умеет делать все. Кроме одного. О себе позаботиться — нет, кажется, не умеет.
…Почему Тюмень не называют «страной озер»? Мой дотошный друг шеркалинский чалдон Тит Мартышин подсчитал, что на каждого жителя нашего края — Тюменской страны — приходится озеро. Одно, как минимум.
Если бы мне предложили выбрать личное озеро, я бы выбрал… Нет, впрочем… Оно не может быть чьим-то. Это озеро Главного Бога.
Как думаете, если озеру дают имя верховного Бога, то, наверное, не зря? Что-то в нем необычное должно быть?
Если пристально посмотреть на карту области, взгляд невольно сконцентрируется на голубом пятнышке необычной формы. Озеро напоминает голову человека. Это озеро-«голова» находится, наверное, в самом центре области, по крайней мере, на перепутье дорог давних аборигенов приполярных мест: ханты, ненцев, лесных самоедов-пянхасово. И они дали этому озеру имя Нума, главного бога тюменских северян: Нум-То.
Ни просторами, ни глубинами, ни особо выразительными берегами Нумто не отличается. Есть, правда, на озере священный остров, есть на берегу семь священных лиственниц. Устраивает иногда озеро шутки с местными рыбаками — видения, перемещения пространств. Но все это объяснимо — рефракция на обширной глади научно уместна. Вытекает из Нумто затерянным ручейком большая река — Надым.
Говорят, где-то в окрестностях Нумто спрятана от глаз безбожников и всегда корыстных современников «Золотая баба». Легендарная «Злата баба» — волновавший несколько веков просвещенных европейцев главный идол здешних угров и самодийцев. Золотая старуха, зародыш новых жизней, покровительствовала удачному деторождению и счастливому промыслу. Говорят, она вбирала в себя мелодии северных ветров и — каменная ли, медная, серебряная — умела петь. И тот, кто слышал это пение, уже никогда не забывал его.
«Золотая баба» долго перебиралась в эти труднодоступные сакральные места — лесные люди почти добровольно отдавали мощному государству свою свободу, но не хотели делиться главным божеством.
Никто из странствующих в этих местах не может похвастать, что видел «Золотую бабу». Может, она — главный секрет Сибири. Богиня. Золотая. Явно присутствующая в этом мире. Но которую не видел никто.
Или с богинями всегда так?
Мы знаем, что они есть. Но не можем найти. Не можем встретить. Но сохраняем надежду.
Ничем не примечательное Нумто.
Озеро, как озеро.
Чего в нем божественного?
Но в редкий несуетный час, вглядываясь в спрятанный в высоких травах таинственный мрак надымского истока (вот так нечаянно начинаются мощные сибирские реки), уразумеешь для себя простую истину: это лишь ты не понимаешь, что яснее ясного любому здешнему аборигену.
В природе все божественно.
Кедр ли, осина. Камень ли, старая коряга. Ручеек в уютном ложе из прелых осенних листьев. Поляны ослепительно серебряного ягеля среди звонко-солнечных сосен.
Озеро. «То». Оно дает человеку воду, рыбу, красоту. Возблагодарим его. Возблагодарим Бога. Верхнего Нума.
Нумто.
Божий мир.
…Строгий пилот Коля Пташенчук постарался, посадил «мишку», Ми-2, прямо перед ветхой избой на перевальной таежной речке. А дальше пошла невезуха, хотя проводником у нас сам Виктор Рудольф. Мы круто косанули в сторону, потом пришлось давать «кругаля», уже вечерело, кончалось полетное время, надо было спешить назад, в вертолет, и тот кусок искомой дороги, который попался нам, оказался не очень вразумительным. Почти все обветшало, замшело, заплыло жирным ядовито-зеленым мхом, и трудно было определить: рельса ли, шпала ли. Древесный лом…
Вам приходилось видеть деревянные рельсы?
Странную, чудную дорогу проложили сибирские мужики в этих глухих местах. Назвать ее железной? Нельзя. Рельсы-то деревянные, из лиственницы. По этим рельсам катились вагоны (скорее — платформы) на деревянных же, из той же лиственницы скроенных колесах.
Виктор Рудольф, открыватель деревянного волока, выяснил историю невиданной дороги. Красноселькупский район до создания Тюменской области входил в состав Красноярского края. Снабжение шло по Енисею, Турухану, туруханским притокам. Но дальше суда не проходили — мелко, водораздел. До чего же додумался головастый сибиряк? Нашел самое короткое «плечо» между двумя речками водораздела и положил на деревянные шпалы деревянные рельсы. Двенадцать верст. Все грузы, что приплывали Енисеем, тащили по этому волоку, а дальше грузили на мелкосидящие баржонки, чтобы по Тазу доставить в Красноселькуп. Было здесь оживленно. По краям волока держали специальные конюшни, имелись склады. Летом везли срочное, на зиму оставляли неспешное.
По волоку можно найти кресты — работа здесь, в сердце тайги, была тяжкой. Да и пришлась она на роковые тридцатые.
Когда Красноселькуп вернулся в Тюменскую область, район стал снабжаться через Тазовскую губу. Деревянную дорогу забросили. Она быстро ветшала, тайга неотвратимо медленно поглотила следы человеческой деятельности.
Но деревянный волок на водоразделе рядом с древним енисейским волоком — «Мангазейским ходом» — памятник сибирскому трудолюбию, мужицкой хватке и терпению.
…От слова «тундра» тянет холодом и безжизненностью. Но это для того, кто не живал в ней. На всю жизнь я запомнил тундровую экскурсию. Далеко это случилось — на харасавэйском берегу Карского моря, в тех местах, которые смело можно назвать «арктической пустыней». Я бы просидел на буровой, но компанейский человек, сменный бурмастер с красивым именем Ильгизар сманил на ночную рыбалку. Ночную — сказано сильно: в конце июля на Ямальском полуострове круглосуточное солнце.
Ильгизар уверенно спускается в овражек, мы минуем чистенькое озерцо, поднимаемся на холм, в расщелине которого еще не стаял прошлогодний слежавшийся снег.
Кто бы мог подумать, что эта арктическая пустыня так богата живностью! На озере, наполовину еще прикрытом льдом, безмятежно плавает одинокая «серая шейка» — утка-морянка, которую здесь зовут нежным детским именем — авлик. У сухих норок суетятся толстые, с приличного хомяка, раздобревшие на неведомо каких полярных хлебах мыши — лемминги, из-под ног шумно и грациозно взлетают пестрые куропатки, самоотверженно уводящие пришельцев от насиженных гнезд. Вот над головой тяжело прошелестел длинными крыльями мартын, над озером маячит зоркий и хищный анахорет — халей. На высокой полянке среди зеленой травы хлопочут задиристые петушки с забавными хохолками. Кудахтанье, постаныванье, чириканье — это ночная полная жизни июльская тундра.
Проточка, на которой стоят коротенькие сетки буровиков, узенькая, невеликая, но луннобокий щокур попадает увесистый, а арктический сиг полновесно отливает черным серебром.
Солнце на здешней широте в это время не закатывается: оно прочно висит над восточной (западно-восточной?) кромкой тундрового окоема. И только тишина напоминает о том, что время — ночь. Тишина глубокая, всеобъемлющая. Присмирели трава и кустики стланника, зеркально неподвижна вода, прикреплены к голубому небу легкие облака. Далекий звук… Как будто замычала корова на выгоне. Боже! Да откуда взяться пасторальной буренке в этой арктической тьмутаракани? Но на миг рождается
ощущение, что ты не в Арктике, не на тундровой буровой, а в родной среднеполосной деревеньке.
Я увидел лицо Ильгизара — на работе напряженное, резкое, оно в этот момент было умиротворенным, домашним. Как все же необходимо этим суровым людям оставаться наедине с природой. Скудноватая вроде бы тундра в общем-то щедра к своим освоителям. Честно говоря, мне представлялось, что рюкзачки-то мы брали для проформы, однако на обратном пути ощутимо чувствовалась весомость вроде бы нечаянного улова.


Зеленые сны



Однажды я застрял на Ямбурге.
Пуржило.
Дней пять вертолеты сюда с Уренгоя не пробивались. Зимник занесло, его чистили. Но бессмысленно. Заметало в одночасье. Одномоментно.
Ямбург о ту пору представлял из себя скопище балков, чаще плохоньких, б/у, побитых еще на Медвежьем и Уренгое.
Но я устроился по-королевски. На брандвахте. За неимением каких-либо гостиниц речники по осени пришвартовали к берегу Обской губы в устье речки с изуверски выразительным именем Нюдимонготоепокояха брандвахту. Тоже битую, но пристойную: верх тогдашнего для Ямбурга отельного сервиса. На брандвахте было постоянно тепло, по моряцкому обычаю на судне заставляли снимать обувь и даже выдавали тапочки. Супер! Дом, тепло, уют, особенно когда за окнами (точнее — иллюминаторами) пурга свирепеет и в неистовстве заходится.
Большой человек Борис Арно дал мне редкое по тем временам дореволюционное издание книжки о тайных и явных грешках Петра Великого, и под завывание неистовой пурги я коротал время за этим сомнительным книжным раритетом. Великий Петр нравился мне все больше и больше.
В начале ночи — пять раз подряд — мне снился один и тот же сон. Берег сибирской реки, за ней стеной: возвышающейся, поднимающейся, растущей, нескончаемо тянущейся вверх — нависающей стеной поднималась тайга. Зеленая, темная, живая.
Живая стена.
Зеленый уют.
Цвет сна — зеленый. Зеленый сон на беспросветно белом. Зеленый — от беспросветно белого. И на берегу реки, на обрыве, укосе — деревня.
Давняя. Темная. Не мрачно-темная. Опрятная. Домовитая, с добротными рублеными домами.
Толстостенки. Толстые потемневшие бревна.
Деревня — единственной сплошной улицей вдоль берега.
Над берегом. Над темной водой.
Темная — древняя — деревня над темной водой.
Снилось еще что-то, школьное, перволюбовное.
Просыпаясь, я думал, что снились мои родные места. Но многое не совпадало, было не так, по-другому!
Я эту нависающую — до неба! — тайгу запомнил, хотя чаще всего не запоминаю снов.
А недавно свою тайгу из ямбургских зеленых снов встретил. Въяве.
Все время думал, почему и что тянет меня в Няксимволь на Северной Сосьве. Может, имя такое красиво странное? Может, еще что. Тянет. Но не лечу. Не тороплюсь. Могу, но не тороплюсь.
Надо. И вроде — не обязательно.
Но добрался.
Добрался и увидел свой — зеленый на беспросветно белом — ямбургский сон.
Там, на теплой брандвахте, среди пурги и замороженно-снежного хаоса мне снился никогда не виданный мной Няксимволь.
Деревенская улица Няксимволя — давняя, добротная, старинно-темная на обрывистом укосе — над темной стоялой августовской водой здешней Сосьвы.
И если смотреть от реки — высокая, нависающая стена бора, мрачного и солнечного одновременно, зеленая — до небес, голову взапрокид — стена тайги.
Темная текущая вода. И даже старинные деревянные аккуратные лодочки — печерки.
Сонный тягучий августовский полдень. Шум жизни уходит в фон, как не воспринимаемый ухом гул тайги.
Мне там, на Ямбурге, снилась Сибирь.
Заповедная. Сохранная. Сакральная.
Первобытная Сибирь.
Няксимволь.
Редкое счастье.


Гора праведника


Счастье — вообще субстанция редкая.
Но иногда выпадает воистину редкое счастье. К примеру, попасть на Хангакурт.
Есть места труднодоступные. Есть запретные. Хангакурт — труднодоступно запретен. Это бывшая «столица» Кондо-Сосьвинского бобрового заповедника.
Заповедные — от «заповедь». Чья?
Понять — разгадать.
Конечно, медвежий угол. Но бобровых углов даже в Сибири куда меньше, чем медвежьих.
Наверное, каждый из нас полагает, что в этой жизни он встретит идеального человека — мудрого, всепонимающего. Но идут годы, и, наверняка, в жизни идеал не встретился. Кто скажет, что встретил в жизни праведника? В жизни — люди, святые — в житии. Мы проживаем жизни. Но идеализируем прошлое, и правда идеально чистого взгляда правильнее всяких реальностей.
Всякий, кто знаком с историей Кондо-Сосьвинского бобрового заповедника, обращаясь в прошлое, непременно ахнет: какая волнующе богатая, недоступно мощная жизнь здесь текла! Какие сильные люди, затерянные во временах, поселились в глухоманной тайге! Какие красивые страсти сжигали их!
Казалось, это были люди из наших детских и, значит, самых прекрасных книг.
«На руле великолепный пират: голова повязана зеленым платком, все движения решительны и пружинисты, маленький рот, решительный подбородок, орлиные глаза в морщинках, орлиная на взлете левая бровь… Вот с кого писать корсара!».
«Корсара» знаменитый Виталий Бианки писал… с тобольского охотоведа и основателя Кондо-Сосьвинского заповедника Василия Васильева. В свое время на этих таежных склонах, у темной, но чистой воды Сосьвы выросла добротная научная деревня. Этакий академический отшиб. До войны в столице заповедного Хангакурта собралась целая когорта рыцарей сибирской тайги: Вадим Раевский, Василий Скалой, Кронид Гарновский, Зоя Георгиевская. Да… сильная жизнь, могучие натуры.
Это прошлое. Уходящая натура — от научной деревни остались дома без окон да вездесущий березовый бурьян. Но в этих таежных руинах так и не утратился дух былого благородства. Сегодня Хангакурт держится на семье местных старожилов: отце и сыне Дунаевых — Кирилле Андреевиче и Петре. Старый Дунаев — воспитанник советских рыцарственных исследователей тайги. Сухонький старичок — в чем только дух держится? — пожалуй, посильнее иных богатырей.
Если уж припрет поохотиться старого таежника, непременно уходит за ближайший кордон заказника, а это километров тридцать по буреломам: дорог здесь — слава таежному богу! — нет.
Честность на уровне святости: земли заказника охраняет истовее, чем свою жизнь. И так жил всегда.
Хангакурт держится как последний таежный бастион, бастион природы нетронутой. Против него все: и разруха экономическая, и жадность людская, и экономика рыночная — все, даже святое, продается, а самая высокая инфляция — инфляция совести. У бастиона не сильный гарнизон, и не ружьем держится — заветом, заповедью. Нелегко праведникам, ибо одиноки среди людей, одиноки в силе слова своего среди людей.
Сын-то его, Петр, житейски понимает, что заповедник рано-поздно падет. Стопроцентно. Старик такого и предположить не умеет.
Все печально, но не безнадежно: может, только в дальней, забытой глухоманной тайге и встретишь людей, которые — простодушно и наивно — не понимают, как это можно произносить слова, чтобы обманывать самого себя.
Я не смог узнать, что точно означает слово «Хангакурт». Приблизительно: возвышенное, возвышающее, возвышающееся место, а попроще — холм таежный. Наверное, красивый холм.
Для меня — гора праведника. Греет, когда гляжу на удивительную карту своей прекрасной области, где есть Хангакурт. Есть гора праведника, и праведники еще живут на белом свете, и значит — жизнь не бессмысленна.


Родные и великие



Красивое слово — «земляк».
Земля объединяет.
Родная земля.
Никакого вроде родства, никаких связей, а узнал, что из одних мест, из одних краев, значит, земляк. Земеля. Родня. Не кровное родство, но: потянулась душа к душе.
Земляк — понятие и тесное, и объемное. Попадая в другую страну, чужую обстановку, всегда ищем земляков: от одной земли согревались.
И в истории мы ищем земляков. Кем и погордиться, если не знаменитым земляком. Великий земляк, как факел впереди, нас всех ведет по истории. Есть такой, всеми признанный и оцененный, значит, и мы не затерялись, не утратились в истории.
Каждая земля гордится великими сынами. И если мы говорим о Тюменской области, о Тобольской губернии, кто в первую очередь придет на ум? Дмитрий Менделеев. Петр Ершов. Александр Алябьев.
Фигуры даже не российского — мирового масштаба.
Кто еще?
Есть одна персона вселенского почти масштаба, но этого земляка из недальней от Тюмени деревни Покровки долго предпочитали не вспоминать — Григорий Распутин. Он слишком одиозен, хотя явно не однозначен — побольше беспристрастности в оценке этой личности явно не помешало.
Не будем брать всех, кто сюда приезжал, долго работал, оставил заметный след. Вспомним только коренных уроженцев и столкнемся, пожалуй, с печальным фактом — своих знаменитостей знаем мало, знаем плохо, скорее всего, не ценим. Мало ценим.
А так ли их уж и мало? Семен Ремезов, Николай Абрамов, Петр Словцов, Вадим Пассек, Борис Городков, Николай Чукмалдин, Алексей Кирилов, Иван Словцов, Николай Скалозубов, Борис Грабовский, Сергей Никитин, Александр Дунин- Горкавич, Михаил Знаменский, Хрисанф Лопарев. Боюсь, что многие из нас затруднятся ответить, что это за люди, когда жили, чем занимались и чем прославились. Ведь тот же Семен Ремезов, строитель единственного в Сибири Тобольского кремля, великий зодчий и чертежник, вряд ли широко известен за пределами Сибири. Изящную прозу писал рисовальщик и карикатурист Михаил Знаменский, но она так и затерялась в провинциальных изданиях. Меценатом местного значения остался тюменский купец, энтузиаст-бытописатель Николай Чукмалдин. Дотошное краеведческое исследование Западной Сибири, составленное местным «педагогическим деятелем» Николаем Абрамовым, пожалуй, заинтересует только таких же энтузиастов, каким был он сам. Не вышла за пределы Тюмени слава историка, археолога, основателя Тюменского краеведческого музея Ивана Яковлевича Словцова, 35 лет возглавлявшего местное Александровское реальное училище. Но именно подле таких людей группируется все талантливое, даровитое, тянущееся к высокой духовности.
Не приходилось держать в руках книгу «Сибирь. Природа, люди, жизнь» — издание 1902 года? Почитать и нынче не грех. Там не только о старой Сибири, но и программа развития края, которая явно небесполезна, пожалуй, и нынешним руководителям России. Блестящий анализ — великолепное предвидение: настоящее провидение будущей великой Сибири. Автор — учитель русского языка, географии и истории в Александровском реальном училище Тюмени, сибиряк Петр Михайлович Головачев — один из виднейших сибирских «областников», редактор газет и журналов, любимый ученик великого Ключевского, в конце жизни доцент Императорского археологического института, учредитель-основатель «Общества изучения Сибири и улучшения его быта».
Тюменский период Петра Головачева не особо долог — жить наукой в конце XIX века здесь было невозможно. Но и этих лет хватило, чтобы оставить после себя настоящий памятник — замечательную книгу «Тюмень в XVII столетии».
Головачев из плеяды первых отечественных демократов — полуголодная жизнь, вечные болезни, непременная бородка и идейный блеск в глазах. Такие люди долго не живут: горят. Тюменскому доценту Головачеву хватило полвека.
Широкой могла быть слава тоболяка Бориса Грабовского — изобретателя и предтечи современного телевидения, но блестящие идеи оказались невостребованными неповоротливым советским производством, и приоритеты уплыли за океан.
Наверное, более благополучной могла быть научная стезя самаровского крестьянского сына, историка Хрисанфа Лопарева, но когда неотвратимый 1917 год оборвал связи российских времен, пыль забвения легла и на его научные труды по Византии и истории религии. Мы его помним только как пытливого и усердного краеведа, автора солидной деревенской энциклопедии «Самарово».
То же самое можно сказать и о наследии Александра Дунина-Горкавича. А ведь он, автор трехтомника «Тобольский Север», поистине энциклопедист, в одиночку умудрился не только исследовать, изучить Обский Север в многочисленных путешествиях, но и систематизировать то, что сегодня, пожалуй, не по силам солидному научному коллективу.
Путешествия тоболяка Бориса Городкова, особенно в российские высокие широты, могли составить мировую славу, но то ли сибиряки народ скромный, то ли по каким иным причинам, но подвиги одного из основоположников отечественной геоботаники остались за пределами хрестоматийной славы. Мужественный, и как всякий сибиряк, скромняга-ученый исследовал, по существу, самые труднодоступные уголки Сибири: Полярный Урал, полуостров Гыдан, междуречье Оби и Пура, бассейн Агана, низовья Лены и Обскую губу, арктические острова Врангеля и Котельный, архипелаг Земля Франца-Иосифа, полуостров Таймыр с мысом Челюскина. Все это не прогулочные маршруты, а напряженнейшие экспедиции с серьезными открытиями.
Много причин, почему в забвении оказываются выдающиеся земляки. Может, нет пророка в отечестве? Для Сибири это, к сожалению, особо верно. Даже местные историки старались описывать сибирские деяния приезжих, наезжавших в Сибирь экспедиционеров, «навозных», как грубовато выражался сибирский патриот Николай Ядринцев. Тот же, кто в самой Сибири старался во благо великой России, в лучи большой славы попадал редко.
Столицы провинциальных деятелей не замечали, замечать не хотели, тем более тратить бумагу на их биографии. Заглянем в отечественные энциклопедии, там, скорее, встретишь экзотическую кличку какого-нибудь царька неведомых папуасов, нежели «сибирского Карамзина» Петра Словцова.
С другой стороны, грешно не признать, что сибирская духовная действительность вряд ли благоприятствовала взращиванию талантов. Всякий мало-мальски даровитый стремился из глуши если уж не в столицы, то куда подальше, где можно пробиться и состояться.
Невероятно, но автором песни, считающейся едва ли не национальным гимном США, является уроженец Тюмени.
В энциклопедической биографии Ирвинга Берлина местом рождения значится город «Темун». Американцы слабоваты в сибирской топонимике, для них что Тюмень, что Темун — одинаково. Но именно в семье кантора тюменской синагоги родился автор «Александр Регтайм бенда» — самой популярной мелодии США, почти признанной «штатным» гимном. Ирвинг Берлин прожил в Тюмени недолго, его семья эмигрировала в Штаты, именно там мальчишка-сибиряк, без образования, без связей, начав поющим официантом в ресторане, сделал свою межконтинентальную судьбу. Америка признала и полюбила его светлые — печального оптимизма — мелодии, Голливуд растиражировал их по всему свету (естественно, кроме Советского Союза). Его ввели в пантеон великих американцев, тюменский уроженец благополучно прожил 101 год и умер, обласканный и почтенный. Трудно представить, что столь же счастливо его судьба сложилась бы в родной стороне. Только сегодня светлая музыкальная (навеяно Сибирью?) грусть Ирвинга Берлина возвращается на родину, в том числе и в родной «Темун».
Петр Словцов слыл вольнодумцем, был праведником, терзался, сомневался, боролся, но к старости сумел сосредоточиться и в результате усидчивых трудов на свет появилось его «Историческое обозрение Сибири». Это не первая история Сибири, но Словцов системно и удивительно провидчески воспринял индивидуальную суть этой истории. Он не складывал летопись безликой территории и разношерстного населения, он летописал путь великой страны. Действительно, что такое страна без истории? Ландшафт, территория… Что такое народ без истории? Толпа, население… Человек ярких страстей и драматической судьбы, Словцов создал не просто первую историческую концепцию края, но историю нарождающегося гражданского общества, особенного российского населения — сибиряков. Была территория, была безмолвная, ужасающая холодом весь просвещенный мир часть России. Было население — стала Сибирь. Великая Сибирь. В этом заслуга великого сибиряка и гражданина Сибири Петра Словцова. Если вы, живущие за Уралом, ощущаете себя не просто россиянином в Сибири, но еще и сибиряком, в этом большая заслуга автора «Исторического обозрения Сибири». С него начиналось…
Славу у людей конкретного дела, у сибирских деятелей и делателей отбирали разномастные революционеры, преимущественно большевистских склонностей, или попутно: народники и разночинные демократы. Полистайте истории наших городов, изданные в советское время. Ничем эти города и селения вроде и непримечательны, кроме как привечали всяческих сосланных членов РСДРП. Чаще «б», изредка «м». И оправдывалось историческое предназначение Ишима вроде тем только, что угораздило сюда попасть в ссылку автору знаменитой песни «Замучен тяжелой неволей», народовольцу Григорию Мачтету. Другой исторической жизни у спокойного, сосредоточенного Ишима вроде и не было.
Труд последовательного деятеля всегда неприметен и не особо на виду, но именно на нем все и держится. Какого, к примеру, блестящего депутата делегировал во II Государственную думу Тобольск! Николай Скалозубов был губернским агрономом, но не того колхозного замеса, который дальше ближайшей посевной не размышляет. Николай Лукич был ученым широкого кругозора, с ним связана системная селекция в сибирском зерновом хозяйстве. В царские времена существовала такая должность — государственный агроном. Николай Лукич действительно относился к своему делу как наиважнейше-государственному. Создал несколько опытных (мы бы сказали, образцовых) пашен, организовал первую сельскохозяйственную выставку и первую аграрную школу, заложил основы опытной селекционно-семенной станции, издавал газету для земледельцев. Выведенные им сорта яровых пшениц почти полвека кормили сибирские города-веси. Он талантливо писал, возглавлял научную часть губернского музея. Как депутат Скалозубов боролся за права тех, кто обрабатывал землю, за самостоятельных и состоятельных селян, ибо знал, что лучшее удобрение для земли — крестьянский пот. Его ссылали за убеждения на Север, но — слава Богу! — он не был революционером, хотя и спас знаменитого М. Фрунзе, ибо всю жизнь только создавал и преумножал! При нем на тюменской пашне началось культурное земледелие, которое позднее было извращено стараниями колхозного строя. О нем можно сказать: местный деятель. И каждое слово будет в точку: и местный, и главное — деятель.
Мы совершенно не оценили роль религиозных деятелей. Официальное табу. Но ведь часто это были бескорыстные миссионеры, истинно верующие и несущие свет грамоты, люди авторитетные не только в храме, но и в миру.
Может быть, самый знаменитый из них архимандрит Филофей Лещинский. Миссионер изъездил всю губернию, строил храмы и церкви, основал духовную школу и стал создателем первого сибирского театра, разрешив представление светской комедии перед Сергиевской церковью в Тобольске. Актерами стали ученики его архиерейской школы. Честно можно считать, что российский театр начинался не в Ярославле, а в Тобольске. Много занимался Филофей просветительством. Сын века был «неистовым ревнителем» веры, яростным борцом с языческим идолопоклонничеством. Задним числом ему можно приписать многие вины. Но объективная роль его в русской истории Сибири глубоко положительна. Петр Словцов проникновенно и возвышенно писал о христианской миссии Филофея: «Искренность в святом деле. Чистота в намерении и сердечная доверенность к помощи Божией ополчили смиренного старца дивною неустрашимостью».
Можно сослаться на тонкого знатока церковной жизни Николая Лескова. Русский классик посвятил целое исследование сибирским деятелям православия XVIII века, а Филофея Лещинского охарактеризовал: «Настроения был аскетического и шумных дел мирского характера не любил… был добр и не хотел теснить людей!».
В нашей истории — при желании — можно отыскать еще немало ярких личностей. Как колоритны тобольские губернаторы, сколько замечательных промышленников, маститых купцов и даровитых предпринимателей породила эта земля! Сколько безвестных подвижников на ниве просвещения, охраны народного здравия, прикладных наук, мелких земских дел!
…Что человек любил?
Заглавный вопрос.
Что сделал? Ответится — если что-то останется. Главное: что любил?
Кони. Женщины. И деньги.
Неплохие желания. Полноценная мужская норма. У него, наверное, было и чуточку — сверх. Если кони — надо создать в Тюмени ипподром. Если деньги — разведать золотые прииски на Енисее. Женщины? Это — запретно. Да, может быть, и зря я об этом. Человек он был явно богобоязненный.
Меценат. Городской голова. Благодетель. Строитель. Золотопромышленник.
Под Тюменью есть село Перевалово. Он — переваловский. Никто в этом селе нынче его не помнит. Могилу его разграбили — из-за справных сапог. Церковь и часовню порушили. Он церковь построил и деревне подарил. Забылось.
Впрочем, он и умирал уже разоренным.
Прокопий Иванович Подаруев — из когорты своеобычных российских купцов-меценатов, таких, как Савва Мамонтов (тоже, кстати, наших кровей-краев — ялуторовский). Благообразный христианин, скорее всего, старовер. Все в жизни делал азартно. Азарт добра — это редко. По-русски: бескрайне. Беспредельно. Беспредел добра. Все, что получил, отдал сполна. Предсмертная нищета — знак и символ русского мецената.
О Подаруеве мало что известно. Даже портрета не осталось. Только единственная карикатура. Кто любит богатых?
Он начинал извозом — потомственное. Добрался до Кяхты и Китая, на чайном деле подкопил деньжат, а тут и фарт подвалил: на Енисее прикупил удачливые прииски. На свои страсти Подаруев денег не жалел. Основал в Тюмени конный рысистый завод, 50 лет держал ипподром — главную достопримечательность Тюмени в XIX веке. Самое красивое здание — реальное училище в честь цесаревича Александра (ныне сельхозакадемия) — за 200 тысяч рублей тоже он выстроил. Содержал городскую богадельню, первый — в Сибири! — водопровод устроил, для переваловских бедняцких детей школу учредил.
Над его — бывшей — могилой высокие тополя. Часовые памяти. Вечные часовые? Нет, и у этих часовых есть свой век. Живут долго, но умирают. Мы забываем, чтобы не помнить. Не помнить себя?
А когда умрут деревья?
…Подметим одну особенность — большинство земляков, прославивших край, в основном родом из Тобольска. Мы отыщем, понятно, уроженцев Тюмени, Сургута, Ишима, но все же это тобольское преимущество не случайно. Тобольск — средоточие духовной жизни, его аура пронизана токами высокой духовности, здесь особая атмосфера предрасположения…
Тобольск долгое время оставался духовным центром Сибири, и в смысле религиозном, и в видах светских.
История ссылки в наши края — сюжет для авантюрного романа. Начинается она одним из родственников первого Романова — Михаила, сосланного в Пелым, а заканчивается последним Романовым — Николаем II, коловшим дрова перед тем, как отправиться в последний смертный путь в подвале дома Ипатьевых. Первой величины личности ссылались в Пелым, Березово, Тобольск. Протопоп Аввакум, светлейший князь Александр Меншиков, князья Долгорукие, царицын фаворит фельдмаршал Христофор Миних, канцлер Андрей Остерман, фактически ссыльный — сибирский губернатор Михаил Сперанский. Эстафету аристократии подхватывают иерархи революции: будущий председатель Реввоенсовета республики Лев Троцкий, член большевистского Политбюро, творец сталинской конституции, закончивший свои дни в Тобольском централе Карл Радек.
Как ни вспомнить Александра Радищева и Федора Достоевского, Николая Чернышевского и Владимира Короленко, добровольного ссыльного Антона Чехова! Они тоже приобщились к нашей земле, оставили проникновенные строки о великом будущем Сибири.
А если начать перечислять:
В наших краях работали-бывали…
Витус Беринг, Пьер Паллас, Георг Стеллер (похоронен в Тюмени), Адольф Норденшельд, Александр Гумбольдт, Иоганн Гмелин, Герард Миллер, Альфред Брем, Владимир Обручев, Василий Сапожников. Тюмень — ворота и перекресток Сибири.
Во всем мире ценят земляков, которым удается, преодолев тяготение родных мест, добиться высоких правительственных должностей. Не будем снобами. Первым заместителем Председателя Совмина СССР времен горбачевской перестройки стал В.В. Никитин, долгое время работавший в области председателем облисполкома. Заместителями Председателя Совмина назначались Б.Е. Щербина, Ю.П. Баталин. Миннефтегазстрой СССР возглавлял В.Г. Чирсков, союзный нефтепром — Л.Д. Чурилов. Министром геологии РСФСР необычайно длительный срок — 18 лет — работал Л.И. Ровнин. Заместителями союзного министра геологии являлись прославленные тюменские геологи Ю.Г. Эрвье и Ф.К. Салманов, Миннефтепрома — В.Ю. Алекперов. Строитель В.П. Курамин возглавлял Госкомитет Севера РФ, нефтяник Ю.К. Шафраник — Минтопэнерго РФ. Позднее этот пост доверили мэру Когалыма А.С. Гаврину.
На начальном этапе формирования крупных нефтяных гигантов во главе их стали профессионалы-тюменцы: «Сибнефть» возглавил Виктор Городилов, «ЮКОС» — сын легендарного Виктора Ивановича Муравленко — Сергей, «Роснефть» — Александр Путилов, «Сургутнефтегаз» — Владимир Богданов, ТНК — Юрий Вершинин, «Газпром» — Рэм Вяхирев. Позднее руководителем «Транснефти», хозяином всех нефтяных трасс России, стал Семен Вайншток.
Что греха таить: в переходные этапы профессионалов не очень жалуют. Они становятся разменной монетой. Им бы надо ориентироваться не на запах нефти, а на запах денег. Но они явно этого не умели. И не могли.
Первым премьер-министром самостоятельной России стал B.C. Черномырдин. В Тюмени он несколько лет возглавлял Главтюменьгазпром, а передав дела Р.И. Вяхиреву, руководил концерном «Газпром».
Как-то мне удалось задать премьеру несколько вопросов. И на главный: «Что вам запомнилось из тюменской жизни?», — Виктор Степанович, который позднее прославится задорным русским красноречием, не мудрствуя, ответил:
— Работа.
И добавил:
— И еще раз работа.
Что-что, а работать тюменцы действительно умеют. Наверное, в ущерб себе, семьям, быту своему и досугу. Но их так учили, и они так научились.
Не всегда у тюменских выдвиженцев, прошедших тюменскую школу, работа в Москве идет столь же эффективно, как в Тюмени. Но ведь в дальней от столиц Тюмени нравы попроще, интриг поменьше. Простодушный сибиряк дальновидным расчетом в видах удержания поста редко располагает.
Лидер переходного периода, долговременный коммунистический первый секретарь обкома (отход коммунистов от власти в области произошел почти бесконфликтно, хотя кадровый пленум ОК КПСС (1990 г.) хлестко назвали «январской революцией»), человек волевой, умный и компетентный (но истинный сын времени и партии) Геннадий Богомяков, потерпев поражение на выборах в Верховный Совет СССР, резонно и продуманно решил уйти со сцены самостоятельно, не дожидаясь, когда его подтолкнут: скорее сверху, чем снизу. Более радикальные преемники, коммунистические либералы, на плаву продержались недолго, впрочем, обеспечив плавный переход власти к Советам. Первым демократическим лидером области избрали генерального директора объединения «Лангепаснефтегаз» Юрия Шафраника. Он деревенский уроженец из степного приишимского Карасуля. Позднее Президент России назначил его первым в истории области главой администрации.
Для всей России это было сложнейшее время, но прагматик и системщик Шафраник, не обращая внимания на политбаталии, свои властные годы обратил на главное — защиту экономических интересов области. Ведь за все свои неисчислимые миллионы тонн нефти, миллиарды кубометров газа область практически не получала ничего. Законодательно новые права области (нефтегазовые квоты, лицензирование, недропользование) были закреплены именным указом Президента России после деловой поездки Б.Н. Ельцина в Тюмень и на Тюменский Север.
Президентским указом формировалось единство области, утверждалась программа стратегии роста, территория получала права самостоятельно решать проблемы развития. Понятно, это мало кому понравилось, особенно в Москве, где основные тюменские дивиденды перекладывались в ведомственные карманы, но процесс, как говаривал видный современник, пошел.
Мысль Шафраника была проста: шанс области — нефть — исчерпаем. Если шанс не использовать сегодня, область обречена на прозябание. Нефтерубли и нефтедоллары необходимо направить не только на модернизацию нефтепрома, но и на развитие производств следующего поколения.
Первый советский губернатор области стоял у истока долговременных программ по формированию современной социальной инфраструктуры — медицинской, фармацевтической, научно-академической. Человек широких взглядов, Шафраник смело шел на новое, но умел делать так, чтобы не возбуждать ретроградов, вербуя из них сторонников реформ, а не оголтелых оппонентов.
Именно во времена Юрия Шафраника Тюмень бурно заговорила на разных языках. Здесь состоялись представительные симпозиумы бизнесменов Америки и Европы. Открыли представительства фирмы мирового ранга из Финляндии, Англии, Югославии, Германии, кучно ехали послы Швеции, Великобритании, Франции, на новостройках осели строительные фирмы Турции, Югославии, Хорватии, Болгарии, Италии. Иностранным языкам с тех пор учится вся область, включая село, и это понятно: «все флаги в гости к нам» — это и передовой опыт, и современные технологии, и новый подход к делу.
Тюменцы сами широко осваивают мир: цепко торгуются в Хьюстоне, перенимают опыт на полях Голландии, учатся экологично обустраивать Север в Канаде, заключают сделки в Париже, Лондоне, Сеуле, Йоханнесбурге. Без знания цивилизованной экономики новую отечественную экономику не построишь.
Область заключила долговременные договоры о разностороннем сотрудничестве с федеральной землей Нижняя Саксония (Германия), с провинцией Альберта (Канада).
Естественно, в Кремле Шафранику часто предлагали высокие посты, и однажды он не выдержал, согласился, стал министром отечественного ТЭКа. Москва постоянно отсасывает мозги провинции, не понимая, что сама она будет сильна только при сильных регионах.
Не забудем, что первым президентом возрожденной и самостоятельной Российской академии наук избран урожденный тоболяк Юрий Осипов, большой авторитет в космической физико-математике, нежно любящий свою детскую родину.
На политической сцене страны не затерялись: Владимир Медведев, создатель парламентской группы «Регионы России» в Госдуме РФ, Геннадий Райков, создатель парламентской фракции «Народный депутат», организатор и лидер популярной Народной партии России, парламентарии Юрий Конев, Наталья Комарова, Владимир Асеев, Александр Лоторев. Свою парламентскую деятельность Виктор Черномырдин начинал как избранник Ямала.
У руля Высшего арбитражного суда Российской Федерации более десятка лет стоит ишимец Вениамин Федорович Яковлев.
Народный артист Союза Юрий Гуляев нежно любил родную Тюмень. Прославленный тенор постоянно возвращался сюда. Сегодня его имя носит концертный зал Тюменской филармонии. А на конкурс его имени в Тюмень собираются молодые оперные дарования со всей России.
Но гуляевский голос неповторим…
Еще один — народный артист Союза, большой знаток кино — «любви по-русски» Евгений Матвеев тоже не забывал город, который вывел его на большую актерскую дорогу.
Тюменцы не забыли искрометного земляка, популярного кинематографического «матроса с «Кометы» Глеба Романова.
Простодушной и детски доверчивой Тюмени везет на детских писателей. Книгу ишимца Валерия Медведева «Баранкин, будь человеком» только в Японии, в Стране восходящего солнца, переиздавали 13 раз — такой популярности не удостаивался никакой другой современник. Не менее популярен и сухопутный романтический моряк Владислав Крапивин.
Полагаю, никого убеждать не надо: тюменские земляки — головастые мужики. Головастые таланты.



Предисловие к судьбе


Хочешь, не хочешь, у бывшей столицы деревень судьба четкая — нефтяная.
Промышленность области развивалась неторопливо, но естественно. Росла как дерево. Росла из внутренних потребностей, на местных интересах — глобальные государственные программы ее до поры до времени обходили. С чего стартовала область в 1944-м военно-тыловом году?
Получилось так, что эвакуированная из европейской части мощная оборонная промышленность Тюмень миновала, осела либо на Урале, либо проехала дальше, на восток. (Попутно: когда Сталин решал вопрос, куда же эвакуировать тело Ленина из опасного Мавзолея, захолустность Тюмени стала определяющей — город для дальней фашистской авиации не представлял стратегического интереса. Поэтому ленинский саркофаг, кстати, именно до 1944 «областного» года и хранился в безопасной Тюмени).
В то время, как рядом лепили социалистические гиганты — Уралмаш, ЧТЗ, Магнитку, лозунг «время — вперед!», кажется, на Тюмень не распространялся. Здесь не спеша возводили скромный фанерокомбинат, судоверфь, пимокатное производство, создали маломощный ДОК, модернизировали сковородочно-горшковый завод «Механик». В Ялуторовске, правда, уже на импортном оборудовании, построили завод молочных консервов, в Обдорске и Самарове возвели цеха по производству рыбных консервов.
С такими промышленными «гигантами» и начинала Тюменская область индустриальный разбег. Транспортная сеть базировалась на речных магистралях, речники переживали свои золотые времена. Сеть крупных леспромхозов поставляла древесину в основном на вывоз. Аграрными оставались национальные округа — традиционное оленеводство, охотничий промысел, пушное звероводство и рыбодобыча позволяли худо-бедно выживать коренным народностям Севера: ненцам, ханты, манси, селькупам. Аграрный юг стоял на добротных, крепких хозяйствах, но считаться житницей «всея Сибири» вряд ли мог — зона все же рискованного, и весьма, земледелия.
Казалось, ничто не сулило области заметного и обеспеченного индустриального будущего.
Геологические шансы?
Импульсивный, спонтанный поиск время от времени продолжался, и так же время от времени появлялись геологические пророки, которые туманно, но недвусмысленно предрекали тихой земле громокипящее будущее.
Однако резюме или приговор — «в ископаемых Тюменский округ маловажен», вынесенный русским академиком Иваном Лепехиным еще в конце XVIII века, казалось, роковым образом довлел над территорией.
Но именно в год образования области вышел (тогда засекреченный) отчет Тазовской геологической экспедиции Главного управления Севморпути, которую возглавлял молодой ученый, в будущем академик, Владимир Сакс. Экспедиция прошла по местам, которые в те времена были мало кому известны — Уренгой, Тарко-Сале, Самбург, Ямбург, Мамеев мыс. Сакс нанес на карту «погребенный» Уренгойский вал. В отчете сделан смелый прогноз: исследованная территория перспективна на нефть и природный газ, нефтепоисковые работы целесообразны.
Известно, что уже в 1947 году началось строительство железной дороги от Салехарда до Игарки и Норильска, дорога пересекала как раз те районы, на которые указывал Сакс. Случайное ли это стечение обстоятельств, или саксовский отчет принимался во внимание? Но страшное ведомство Берии, которое строило транспортную магистраль, делало из всего секреты, и наверняка не зря, ибо прокладывало рельсы не только по шпалам, но и по костям узников ГУЛАГа.


Иван Советского Союза



Когда я говорю: Великая Отечественная… нефтяная эпопея, следовало бы припомнить такой любопытный эпизод. Нефтеразведку в Тюмени начинали… танки, знаменитые «тридцатьчетверки», Т-34, легендарные, фронтовые.
Как вспоминает Лев Ровнин, тогда еще не министр геологии РСФСР, а начинающий геолог в распутинской Покровке, «тридцатьчетверкам» срезали пушки-башни, и о лучшем транспорте для сибирского бездорожья мечтать и не приходилось.
Так что, закончив одну Отечественную, легендарные танки начали другую. Слава Богу, мирную. Связующее звено эстафеты великих событий XX века.
Знаменитый газовый фонтан в Березове в сентябре 1953 года стал знаменитым не сразу. Поперву его просто не то чтобы не оценили, а даже не заметили.
Время Тюмени все-таки придет позже, когда счастливые буровики мастера Семена Урусова на берегу речки Конды безрассудно и шало умоются счастливой нефтью. Кондовая Сибирь передаст эстафету нефтяной эре.
У этого открытия много писаных версий. Я много раз встречался с помбуром Иваном Шестаковым, который стоял ночную смену в ту прославленную ночь, когда зарокотала знаменитая «шестерка» — скважина Р-6.
Я слушал рассказ бравого усача, бывшего фронтовика, первопроходца и открывателя, и осознавал для себя одно:
— Была жизнь…
В книгах — история, самоотверженный труд, героическая романтика и подвиг. А ведь шла… просто жизнь.
Иван Петрович хорошо запомнил, как после фонтана началась борьба за лавры, как сразу хлынуло кромешное начальство, начались интриги, и даже гибли люди.
Шестакову до сих пор обидно за геолога Володю Никитина. Парень приехал из Москвы, московская жена его, естественно, тут же бросила. Никитин просиживал на буровой сутками напролет, истово описывал добытый керн и неистово убеждал всех, что вот-вот появится нефть. Был несказанно счастлив, когда она появилась. Но Володю обошли наградами (впрочем, буровикам за «открытие века» тоже не выплатили обещанную премию), а однажды его не обнаружили на работе. Искали долго, но безрезультатно. И только весенняя Конда вынесла из-подо льда Володин труп…
Иван Петрович до сих пор уверен, что все не случайно. Что за этим — зависть, злоба? Убийц, как водится, не разыскали.
…До сих пор помню эту удаляющуюся фигурку на огороде. Стылая осень, все убрано и как-то особенно пусто, и что ему там понадобилось на огороде, но Иван Петрович посреди унылого пустого пространства что-то копошится, убирается, доделывает. Даже издали видно, как пустота вокруг него теплеет и оживляется, живеет.
Вроде: пронзительно одинок в опустелом пространстве и как-то далековато-мелковат — но вид бравый.
Иван Советского Союза. Такое звание Родина не присваивает, его у народа заслужить надо.
Он жизнь свою складывал честно и браво. На войну попал восемнадцатилетним, в 43-м. Научили на сапера. Если до победного мая дошел, значит, не ошибался сапер Шестаков. Много чего всякого на войне было, но особенно помнит два свои наряда вне очереди. После ранения попал в запасной полк под Камышлов. Фронтовиков Сталин кормил, не обижал. В запасе же на хорошую пайку рассчитывать не приходилось: капуста мороженая, хлеб свинцового помола, юшку мукой подобьют. Этим не наешься. Раненое тело сытости просит.
Ходил сапер Шестаков около кухонной помойки, не сдержался, подобрал грязный капустный лист. Вымыть — и съедобный, похрустеть можно. Голод не тетка.
Но старшина в окошко заметил его саперские маневры:
— Два наряда вне очереди!
Так и не угодил рядовой Шестаков опозорить честь советского солдата.
Два мая было в Ивановой жизни.
Жуков рейхстаг штурмует, а сапер Шестаков, знай, мины ставит под Лейпцигом. Всю ночь пластались. Светать начало, их гвардии майор заметил своего комдива на рубеже немецкой обороны. Между ними — минное поле. В чем дело? Кого послать? Саперов.
— Горошко! Шестаков! Узнать, в чем дело.
Минное поле-то знакомое, да мины чужие. Попотели, доползли до комдива. А он уже хмельной. Сгреб грязных пацанов за вихры:
— Пиз. ец немцу. Отвоевались!
А у саперов еще поджилки трясутся: торопились, а саперу спешить не положено.
Через 19 лет дизелист в бригаде Семена Урусова Иван Шестаков дежурил в ночную смену с напарником Петром Бухариным.
Бурильщик Распопов, уходя в поселок, наказал:
— Как бы выброса не было — заглуши дизеля.
Шестаков заглушил. Но уже в полчетвертого ночи скважина
захрапела, труба затряслась. Потом пыль полетела, и вдруг из отвода шуганула нефть.
Задвижки сумели закрыть, но пока закрывали, нефти полный мерник набрался.
Шестаков в Мулымью за бригадой побежал.
— И этот храп всю Россию разбудил?
— Выходит так, — степенно соглашается Иван Петрович.
— Сто наркомовских за открытие?
— Чего не было — того не было. Не принято было. Сухой закон на буровой.
У Родины — история. У него — жизнь.


Шанс России



1953 год в истории российской не случайный.
Весной страна похоронила мудрого и страшного вождя.
Осенью — открыла великую сибирскую газонефтяную провинцию.
Случайное совпадение событий?
Пожалуй, нет.
В том году для страны закончилась экономика сталинского страха, и началась экономика энергии.
Березово — это:
Немного фарта.
Много разгильдяйства.
Много энтузиазма.
Немного мастерства.
И явное непонимание масштаба.
Но когда девять месяцев все Березово жило в режиме аэродрома с постоянно взлетающими реактивными машинами — именно такой гул стоял все месяцы, пока фонтан не укротили, стало ясно — эпоха командует: на взлет!
Кстати, два геологических иерарха — Лев Ровнин и Фарман Салманов считают, что послевоенная Сибирь начала осваиваться по системному и дальновидному приказу генералиссимуса И. Сталина.
Я в Тюменскую область попал со второй попытки. Закончив два курса университета, решил не сидеть на шее у отца. Выбор — для молодого человека тех лет — неизбежен: нефтяной и денежный Сибирский Север. В 1966 году нефтяная эпопея еще только начиналась. Столицу Самотлора — Нижневартовск, по существу, представлял старый деревянный Вартовск. Чтобы попасть на новостройку, километра четыре надо было пробалансировать по трубе-тропке: дороги через болото еще не существовало. Новый Вартовск поднимался деревянными двухэтажками. По Самотлорской нефтеносной структуре в то время своими строгими профилями маршировали сейсморазведчики будущего Ленинского лауреата Леонида Кабаева. Я побывал на Мегионской скважине, проплыл по Ваху в глухоманный Ларьяк, мне все бешено нравилось. Только один эпизод. В Ларьяке оказался — как водится — на окончательной финансовой мели (мелочь в кармане), а надо дождаться последнего попутного катера. В это время из осенней тайги вышли землеустроители — озорные, азартные ребята. Получив шальную зарплату, они устроили вселарьякскую пьянку. Когда я «плотно» ужинал чаем с хлебом в сельповской столовой, ко мне подсел здоровенный парень, настойчиво приглашая выпить.
— Ты бы лучше меня покормил.
Здешнее сельпо славилось фаршированной сакральной щукой.
Он накормил, видимо, этим я и заслужил его особое доверие, понятное дело — как следует приняли на сытый желудок, и тут же за столиком мой меценат снял сапог и показал аккуратно завернутые в портянку сотенные купюры.
— Три тысячи. Расчет.
Бешеные по тем временам деньги.
Наутро я встретил его там же, в столовке.
— Сняли сапожок-то, — безразлично произнес он. — Вместе с портянкой.
Но он был не особо расстроен. Его волновало другое:
— Слушай, где бы здесь опохмелиться?
Прожить в те времена в Нижневартовске на ставку газетного литсотрудника в 90 рублей даже искушенному студенту было невозможно, и я мотанул на более прибыльный Таймыр.
Там юная борьба против редакторского произвола не позволила задержаться в Дудинке надолго. Я хотел попасть в Нарьян-Мар, но хотя и летел по чужому студбилету, денег хватило лишь до Салехарда. Решил тормознуться, чтобы заработать деньжат на дальнейшую дорогу, но, как оказывается, тормознулся я ровно на 20 лет, о чем искренне не жалею. Думаю, для всякого пишущего мои 20 лет Ямала (1967–1987) — золотые годы, не каждому они счастливо выпадают по судьбе.
Салехард переживал бурные времена, ибо шумными были его новые герои — нефтеразведчики. Бородатые по моде тех лет, вырываясь с тундрового «поля», где они горбатились, ишачили, мантулили, в «столичную» цивилизацию, скажем, в пресловутознаменитый ресторан «Север», они ставили его на дыбы. Но это — внешняя бравада искателей удачи всех времен и народов. На просторах Ямала продолжался целенаправленный, последовательный поиск, все скептики были уже посрамлены. Предполагалось, что новым Уренгоям конца не будет.
Авангард — геологи — еще гремели, а уже подтягивались основные силы — строители, газодобытчики, трассовики.
Провинциальная одурь, многолетняя обдорская спячка уходили. Сразу бросалось в глаза на окраину пришли динамичные люди. Спору нет, порой они слишком поспешали, ссылаясь на государственные интересы, а как всегда — при спешке зло нелегко отличить от добра.
…Имелась на тогдашней карте точка Надым. Бывшая станция несостоявшейся трансконтинентальной железнодорожной магистрали — Полярсиба. Тем летом бывшая станция представляла из себя группку уцелевших от сталинской стройки бараков, да с километр уцелевших рельсовых путей. Здесь высадилась полевая экспедиция геокриологов из Игарки, и среди них я обнаружил своего университетского приятеля Пашку Роготнева, стильного парня и отчаянного привиралыцика. Он и мне, сидя у вечернего изыскательского костра, начал впаривать, что они ведут исследования по важнейшей государственной программе — здесь будет город…
— Заложен? — поддразнил я его.
Он не смутился:
— Тысяч на сто населения.
Самое странное, что строгий начальник Пашкиной экспедиции завиральные слова подтвердил:
— Мы исследуем вечную мерзлоту — у будущего города Надыма должен быть надежный фундамент.
Впрочем, я долго и не сомневался: тогда в невероятно-грандиозное верилось запросто.
Кстати, от сталинской стройки сохранилась добротная вещь — исправная телефонная линия, и мы — на дармовщинку — названивали знакомым девчонкам и в Салехард, и в Игарку.
Дожидаясь самолета (на песчаную полосу садились только испытанные «Сикорские» (Ли-2), у откоса железнодорожной насыпи я подобрал небольшой кусочек фанерки. На фанерке виднелась полуразмытая надпись химическим карандашом, буквы, цифры — не разобрать, что к чему. Огляделся, весь откос был усыпан этой фанерной мелочью. Кое-где фанерки ржавой проволокой крутились к коротким колышкам.
Я подобрал несколько дощечек и показал попутчику, старому полярному пилоту, летавшему здесь сразу после войны во времена легендарной 501-й.
— Отнеси и положи на место, — строго отчитал он меня. — Это кладбище зэков, которые строили эту проклятую дорогу. Хоронили их так, без креста, биркой с колышком.
Он взял фанерку:
— Видишь — номер заключенного, статья УК, дата — умер когда.
— Фамилий не писали?
— Номерами их считали.
Я суеверно отнес фанерку на место. Как будто нес в руках чужую жизнь. Чужую смерть. Еще раз окинул взглядом откос, он беспросветно серел от старой фанеры.
Это ж сколько!..
Через год на старом откосе я ничего не обнаружил. Может, заблудился? Ландшафт здесь стремительно менялся — новый город газовиков, почему-то начинавшийся с четвертого микрорайона, уже начинал поднимать свои намеченные этажи. Какое-то время в городскую стройку еще вписывались старые добротные бараки, но потом снесли и последний, где долго размещалась гостиница, в которой, помнится, останавливался премьер А.Н. Косыгин, прилетевший на Медвежье в легкомысленной бекеше и отморозивший уши на полярных ветрах.
Надым, тогдашняя «столица» газовой Сибири, целеустремленно рос — косыгинский барак даже ни для памяти, ни для контраста не оставили.
С вагончиков начинался Новый Уренгой. На пустом полярном берегу Обской губы у речушки с ласковым именем Нюдимонготоепокояха прорисовывался Ямбург, в Ноябрьске стройпоезд зацепился за какую-то заброшенную зимовку. У каждого северного города — своя история.
Они росли параллельно — газовые, нефтяные промыслы и новые города. То ли город при промысле, то ли промысел при городе. Ясно было, что в Стране Советов важнее газ, нефть, а уж город — как-нибудь приложится. Как не приложиться! Выдюжит народ. И народ действительно держался!
Ах, каких все-таки замечательных людей проявляет, рождает ли такое созидающее время!
Какой застой? Это застоялось на партийных этажах и в столичных верхах. На Тюменском Севере «стояла» бешеная работа.
Генеральный директор объединения «Надымгазпром» Владислав Стрижов одних партийных выговоров за полторы пятилетки нацеплял штук сорок, но гордился ими, как солдатскими медалями «За отвагу». Это его энергией вытаскивался «газовый медведь» — знаменитое Медвежье. Его переманивали в Москву, сулили высокие посты — он, пожалуй, решил сделать в жизни одно большое дело, а не размениваться на должностную мелочь. Под его присмотром начинал будущий командарм Уренгоя, всяческий лауреат Иван Никоненко, нынешний руководитель крупнейшего в мире газодобывающего объединения «Уренгойгазпром», спокойный, взвешенный и прозорливый Рим Сулейманов.
Люди первого призыва были, как полагается, страстей крутых, размаха стремительного, не всегда вписывались в жесткую систему госплановской скаредности, несусветно дерзили начальству, рисковали свободой, если чаще всего не могли построить какого-нибудь социального объекта («низ-зя») и вынуждены были маскировать, скажем, клуб под склад, больницу под ангар, а ресторан под котлопункт.
Наверное, театр социалистического абсурда сегодня уже никому не понять, но кары таким руководителям грозили и конкретные, и строгие. Они выворачивались, но критическая масса партийных выговоров однажды могла превратиться в уголовное качество.
Освоение Севера замешано на самоотверженном труде работяг, на постоянном риске их руководителей. Рисковали по-малому, по-крупному, ибо на каком-нибудь трудо-фронтовом пятачке авангард северного десанта оставался один на один со своими полярно-кромешными проблемами без всякой поддержки дальнего тыла. Увидеть в этих людях фельетонных героев, как пытались это делать заезжие романисты — значит, совсем не понимать сути человеческой природы. Русский характер, во всей мощи и силе, проявлялся и здесь. И что бы там ни говорили ретивые литкритики — это был тюменский характер.
Счастливое время!
Никто из первой волны первопроходцев не вспомнит его по-иному.
Мы были!
Мы состоялись!


Земля первой любьви



Какая прелесть в незнакомстве!
На улице — увидеть раз
Ну а потом — грустить по ком-то,
Такой неведомой для вас.

Встречаясь — чувствовать смущенье,
Поймать ее случайный взгляд.
Все — пустяки.
И все — значенье.
То, видно, души говорят.


* * *
Все совершается вот так:
Ты руки греешь ей неловко,
Рассказываешь ей про Блока,
Провинциальный ты чудак.

И вдруг, как выкрик. Словно бред.
И две руки на плечи:
—  Милый!
И переспросит:
—  Милый? Нет…
И снова:
—  Милый, я застыла.

Не вспоминать, как день прожит,
И кто ты? добр или порочен?..
Лишь зябкая рука дрожит,
И близкий глаз, как свет — непрочен.

Девочка поет по вечерам,
В мамино закутавшись пальто.
Девочку не слушает никто,
А она поет по вечерам.

Голос девочки еще, понятно, слаб.
И мелодию она немножко врет.
Я же этой песне очень рад,
Пусть она неверно, но поет.

Просто так. Не для меня. Не вам.
А случится — и услышит кто.
Девочка поет по вечерам,
В мамино закутавшись пальто.


* * *
А сердцу хочется тоски,
И ты идешь, неузнаваем,
На дальние свои пески
Полуночным притихшим краем.

Да… Видно, ночь.
Одна звезда
Висит печально и нелепо.
Усталая течет вода,
Уносит нынешнее лето.


* * *
Ты говоришь:
—  Безумный лепет.
—  Так это детско, — говоришь.
Ты, моей памятью о лете,
Как лист по осени — сгоришь.

Шепчу:
—  Сгорю.
Я — лист. Ты — осень.
И падаю, лечу, горю.
Бьюсь оземь.
Шепчу:
—  Благодарю.


* * *
Ожиданье тоски, как целебных лекарств,
Ожиданье сомнений, как встречи.
И приходит тоски полновесный удар.
И сомненья ложатся на плечи.

И тогда я живу жизнью мудрых детей,
Жизнью детства, любви и отрочества.
И тогда сознаю — коллективность людей —
Коллективное одиночество.


* * *
И сухость на губах,
Нечаянный и краткий
Внезапный поцелуй.
Мгновенное смятенье, страх
И сблизило — что сделано украдкой,
Нечаянно и как-то впопыхах

Придут потом, роскошны и жестоки,
Лобзания,
Которым счет — не миг,
Но поздно —
Отпылали сроки.
Мы ценим только первые уроки,
Губами твердыми опробывая мир.


* * *
В осенней роще пустота,
Опустошила осень,
А я гуляю просто так,
Не с умыслом, а просто.

Вдали людская суета,
И суть ее — в обмане.
Медяк осеннего листа
Я сберегу в кармане.

А тот медяк — он просто так,
Не сохнет и не вянет.
Попался в руки, как простак,
И пусть лежит в кармане.

Все просто так, да просто так,
А, значит, — все не просто.
Кому продать бы за пятак
Сегодняшнюю осень?


* * *
Я грусть свою нарисовал.
Вот снег. Вот улица. Вот дом.
Окно. А в доме за стеклом
Лица девичьего овал.

Горит в печальном доме свет.
А на снегу вот — ни следа.
Но я пририсовал свой след —
То значит: я пришел сюда.

Но эта девушка грустна
И не обрадована мне.
Слова печальные она
Роняет, отойдя к стене.

Мне говорит: «Разрыв, возврат,
Все это, право, стоит крови.
А сколько горестных утрат
Еще нам сердце уготовит?»

«И, милый мой, — она глядит
Тревожно, кротко и печально, —
Ведь будущее — позади.
Уже не верится в начала.

Всему приходит эпилог.

А ты все медлишь ставить точку.
Ты просишь новую отсрочку
Хотя б на самый краткий срок.

Воспоминаний горек хлеб.
К чему? Печален и нелеп
Любви уже не свет, а отсвет…»

А я скажу всего лишь: «Вот ведь
Как я печален и нелеп».


* * *
Все пройдет на земле, прохлопочется,
Как монеты, глаза отблестят.
Одиночество — это зодчество,
Созиданье себя.

Как лесам умирать не хочется!
Обнаженно леса скорбят.
Одиночество — это творчество,
Познаванье себя.



* * *
Город в сумрачной утренней дымке.
Он на матовом писан стекле.
Чуть заметным касаньем резинки
Угол смазан и тонет во мгле.

Все нечаянно, лишь вероятно…
Может — стать, ну а может — не стать…
Из тумана — туманные пятна,
Начинают дома прорастать.

Прорисуются в смуте, изломе.
И загадочен каждый излом.
Я сижу в опостылевшем доме

За бездарно прозрачным стеклом.

Река Печальна
В реке Печальке даже облака
Не могут отразиться в полной мере.
Река Печалька — малая река,
Печаль большая ей не по размеру.

Но почему так страстно и всерьез
Пленяемся ее печалью светлой?
Печалька — это значит: грустно детям,
Не то, что взрослым.
Взрослые — до слез.


* * *
Стихи рождаются от страха.
Уже тебе готова плаха,
И до рассвета не дожить —
А это значит — стих сложить.

Стихи — яйцо,
Оно округло,
Закончено, завершено.
И жизнь в себе таит оно
Под тонкостенною скорлупкой.

В них соразмерность. Как в судьбе.
Необходимость слова, строчки,
Определенность точки —
Все это вызрело в тебе.


* * *
Во тьме качается фонарь…
Не много это и — не мало.
Я одиночества букварь
Листаю с самого начала.
Споткнусь на звуках А и У.
—  АУ! — откликнитесь, ответьте:
—  Я, может быть, не так живу,
Как надо бы — на этом свете?

Слагаю слоги Я, ТЫ, МЫ.
Я — одинок, как набожитель.
Ему не пережить зимы,
А МЫ? — Возможно, пережили б…

А вот слова — ЛЮБОВЬ, ТОСКА,
МАЙ, ПОЦЕЛУЙ. Вот слово РУКИ.
Я помню жест руки. Рука —
Отверженья знак и разлуки.

Во тьме качается фонарь.
Не много это и не мало.
Воспоминаний инвентарь
Перебираю я с начала.


* * *
Стоят усталые дома,
В снегах увязшие по крыши.
Возьми перо и ты напишешь:
—  В Сибири мягкая зима.

Ты написала мне сама,
Как круг спасательный бросала:
—  В Сибири мягкая зима.

И можно все начать сначала?


* * *
Если хочешь счастья —
Не исполняй своих желаний:
Прерви объятья в самый высокий момент
И уйди навсегда от любимой.
Ты едешь в родные края,

В которых ты не был долгое время,
Тебе осталось проехать десяток верст,
И твое сердце волнуется.
Вернись назад!

Не пиши старым друзьям.
Ты поймешь — сколько испытал счастья.
Ведь счастье — это
Желание счастья.


* * *
Начинается пересмотр
Прейскуранта
Собственной жизни.
Взрослеем.
Кое-что упало в цене,
Кое-что вздорожало.
Подешевела любовь.
Снижены цены на сентиментальность и
Мечтательность.
Подскочил в цене
Ранее не находивший спроса
Карьеризм.
А также
Умение находить общий язык.



* * *

В пустыню,
Где сфинксы продолжают каменную жизнь,
Придет балерина
И начнет танцевать
Грациозная
И в белой пачке.
И столкновение
Движения юного тела,
Подверженного искусству,
И камня,
Застывшего в форме сфинкса, —
И есть
Невыразимость жизни.



* * *

Когда проснешься и откроешь
глаза
и ночь уйдет от них —
захочешь скрыть,
забыть.
Не скроешь.
Я перечту тебя как стих.
По строчкам губ.
По рифмам тела.
Как ты боялась
и немела — голос
твой затих…
Переживу.
Перезимую.
Лежишь бела,
как белый стих.
И я тебя
рифмую.


* * *
И к осени позорному столбу
Я пригвожден.
Я награжден тоскою.
И скоро выжгут мне на лбу
Звезду хандры.
И я пойму такое:
Что одинок,
Бездомен, словно пес,
Невеста мило изменила.
Я порчу кровь, а не чернила.
Сугубый мильт с державным рылом
Повестку синюю принес.
…Я выйду…
Пьяная звезда
Подмигивает пьяным глазом.
Меня охватывает разом
Четыреста одна
Беда.


* * *
В небе не было ни смысла, ни уюта.
Я стоял, как умный сумасшедший.
Мира полутемная каюта
Курицей притихла на насесте.

Шли года. Деревья подрастали.
Изменяли облик горожане.
Изменяли партии уставы,
И ругался в господа пожарник.

Было просто все и гармонично,
Век от века. Как во время оно
На границе — храбрый пограничник
Все равно вылавливал шпиона.

Только я — дурак, а может, чудик
Сложности выдумывать старался
И не мог сберечься от предчувствий —
Ну а если все ж шпион пробрался?


* * *
Друга нет.
Но есть — друзья.
Нет любимой.
Есть подружки.
Слушай, можно иль нельзя
Водку пить из ржавой кружки?

Птицы вон летят на юг —
На дворе ж — весна, не осень…
Мир, он плох? Или не очень?
Мне про все расскажешь, друг?


* * *
Всходил луны заржавленный ночник,
И торопливо уменьшались тени,
Будто деревья пали на колени.
Торжественно неповторим был миг.

Деревьев сумрачные знаки
Торчали сухо и остро.
Весь мир полуночный — изнанкой
Положен был на серебро.

Луна чеканила медали
Зимы, деревьев и лица.
Но — не подверженный печали,
Не осознав границ крыльца,
Внеся обыденности ноту
В необычайность бытия,
Я вышел,
Я унял зевоту.
Какой дурак несносный я!


* * *
Старый облупленный умывальник
Я тебе обязан многим
Каждое утро у меня чистые лицо и руки
Только благодаря твоему существованию
Но ты обманщик, старый умывальник!
Ты древний укрыватель обмана
Только благодаря твоему существованию
Ходят по земле люди с чистыми руками
И неумытыми душами.


* * *
Уже я ничего не понимаю.
Лбом прикоснусь к холодному стеклу,
Чтобы увидеть — бегают трамваи,
Лотошница торгует на углу.

А девочка ступает осторожно.
Она несет кольцо для хула-хуп.
А я, наверно, беспросветно глуп,
Что и представить даже невозможно.

Мне женщина прелестная мила.
Она приходит, смотрит чуть тревожно,
Я так любил ее бесстрашно и безбожно.
…Да плохи с ней у нас сейчас дела.

Не уронила девочка кольцо.
Лотошница товар расторговала.
Трамвай умчался — будто не бывало.
…В стекле холодном лишь мое лицо.



* * *

В доме еще полумрак.
Тихо. Таинственно. Странно.
Тенью на дверке стеклянной —
Сон мой. А может — мой страх.

Ночь завершает обход.
Слышно: скрипит половица.
Давит предчувствия гнет.
Чувствую — что-то случится.

Вещи притихли, молчат.
Но в их молчании — порука.
Значит, неслышно, без звука,
Так совершится обряд.

Казнь? Но за что: испокон
Благоразумен и мудр я.
Что за нелепый закон —
Без промедления? Утром?

И разрастается тень.
Темная, властно нависла.
Где ж этот сгинувший день?
Трудно погибнуть без смысла.

Душно. Проснусь и — умру.
Слышно — соседки судачат.
И по стене поутру
Бегает солнечный зайчик.


Из драмы «Иисус Иосифович Христос»
Тень падающих листьев на воде
Мгновенна.
Неминуемо прекрасна.
Тень падающих листьев — быть беде!
Все нынче смерти так подвластно.

Природа жаждет перемен
И в крайностях — права.
Ты нынче — жив,
А завтра — тлен.
А я ведь жил
           вчера…


* * *
И мир обходится без зла.
И это — альфа и омега.

Прощальной осени телега
Все дальше катит от тепла.

Душа печальна, но светла,
Как утро накануне снега.

И снег.
И улица чиста.

И ни одной фальшивой ноты
На снежной белизне листа.



* * *

Тебя не хватает до боли. До славы.
Тебя не хватает. А боли — услады.
На низкий малинник — подобие сада —
Спускалась прохлада.

…Входила в малинник, как будто в молельню.
Срывала малину, как будто молилась.
И ягод незримо касались колени.
Краснели.

Земля отдавалась вечерней прохладе.
А мы предавались малинной охране.
Не вышепчешь, даже если захочешь,
Что «рано»,
Что «губы в малине»…
Как будто в помаде.


* * *
Стоят черновики домов.
А деревья — не умеют ходить.
В этом мире много пьяниц и дураков

И слишком мало красивых женщин.


* * *
Теряю
Наша любовь — затянувшееся прощание
Уходишь —
Из рук
губ
глаз
Мне запомнится
ты повторяла
неслышно
ОМЕЛЬЧУК
привкус горечи
боли соль
мимолетное исступленье
теряю
теряю
теряю
помню теплое тело
ускользающее лицо
голос ночной
ОМЕЛЬЧУК
ОМЕЛЬЧУК
ОМЕЛЬЧУК.



Академический манифест тюменских большевиков


Иногда документы ищешь.
Иногда они сами находят тебя.
Иногда такие, которые и не позадумался бы искать, их вроде и в природе не существует, не должно существовать.
Как-то я получил нечаянное письмо, но, видимо, документ действительно был непривычно интересным.
«Уважаемый Анатолий Константинович!
Направляем Вам ксерокопию письма от 8 июля 1949 г. секретаря Совета депутатов трудящихся тов. Щурова Председателю Совета Министров Союза ССР тов. Сталину И.В. о создании постоянной базы Академии наук на территории Тюменской области.
Директор ГАОПОТО
С. Б. Власова».

Действительно, о необычном для новоиспеченной области писали тюменские большевики — Председателю Совета Министров Союза ССР товарищу Сталину Иосифу Виссарионовичу.
Документ явно заслуживает быть опубликованным. Вот с чего стартовала свежая Тюменская область.
«Тюменская область образована пять лет тому назад в составе 38 районов, 4 городов и двух национальных округов — Ямало-Ненецкого и Ханты-Мансийского.
На протяжении последних 15 лет область занимает территорию величиной 1363 тысячи квадратных километров и расположена в пределах Западно-Сибирской низменности между двумя крупнейшими промышленными районами страны — Уралом — на западе и Кузбассом — на востоке. Равнинный характер обширной низменности на западе нарушается восточными склонами Полярного и Приполярного Урала, протянувшегося вдоль западной границы области на протяжении 850 километров. Таким образом, в пределах области находится 2/5 всего Урала.
На территории области выявлены огромные природные богатства, которые при условии их дальнейшего исследования и правильной эксплуатации могут значительно повысить экономику СССР.
Из выявленных ресурсов наибольшее народнохозяйственное значение имеют: лес, рыба, промысловые пушные звери (песец, белка, горностай, лисица и др.), заливные луга, неисчерпаемые запасы торфа и кварцевых песков, пригодных для производства высококачественных стекол, оптический кварц, пьезо-кварц и ряд других полезных ископаемых.
Лесопокрытая площадь области достигает 21 миллиона гектаров, запасы древесины перестойных спелых и приспевающих насаждений достигают 1,8 миллиарда кубометров. Но эти леса слабо изучены — всего лесоустроено лишь 6 % лесопокрытой площади, не разработаны вопросы о типах деревообрабатывающих предприятий и их размещении, о возможности развития лесохимической промышленности.
Обский бассейн является богатейшим резервуаром высокоценных пород рыб (осетровых, лососевых и сиговых). Тюменская область дает стране рыбы около 2,5 миллиона пудов, или столько, сколько ее вылавливают все сибирские области вместе взятые.
По количеству заготовляемой пушнины область занимает третье место в Советском Союзе. В области сосредоточена 1/6 запасов торфа СССР. Поймы Оби и Иртыша и других рек изобилуют заливными лугами, площадь которых составляет свыше двух миллионов гектаров, но эти луга используются пока не более чем на 15 %. Ягельные угодья позволяют увеличить оленье стадо области не менее чем в три раза.
Особого внимания заслуживают восточные склоны Приполярного и Полярного Урала, где при совершенно слабой изученности обнаружены богатые месторождения железной руды, оптического кварца и пьезо-кварца, молибденита, бурых углей, золота, признаки платины, меди, марганца, никеля, кобальта, вольфрама и других металлов. Приполярный и Полярный Урал является исключительно перспективным в отношении открытия в его недрах тех же полезных ископаемых, которые добываются на восточных склонах Среднего и Южного Урала.
Строящаяся железная дорога на севере нашей области (речь идет о 501-й стройке ГУЛЖДС — А.О.) вызывает необходимость в решении ряда экономических проблем с целью эффективной эксплуатации этой железной дороги.
На территории области работают научно-опытная рыбохозяйственная станция и пять северных опорных сельскохозяйственных пунктов. Кроме этого, в области производится исследовательская работа отдельными экспедициями без должной увязки друг с другом.
В 1948 году исследованием производительных сил области в различных направлениях занимались три экспедиции Академии наук СССР (институты геологических наук, географии и мерзлотоведения), Томского университета, треста № 13 Министерства связи СССР, Министерства лесной и бумажной промышленности СССР и Министерства геологии СССР. В текущем году на территории области работают: экспедиция Института геологических наук Академии наук СССР, пять экспедиций Министерства геологии СССР и две экспедиции Министерства лесной и бумажной промышленности СССР.
В целях полного и планомерного изучения производительных сил области, экономного расходования средств, отпускаемых правительством на исследовательские работы, обком ВКП(б) и облисполком просят Вас, товарищ Сталин, дать указание Академии наук СССР создать постоянную базу Академии наук на территории Тюменской области.
Секретарь Тюменского обкома ВКП(б) (Чубарое) И.о. председателя исполкома областного Совета трудящихся
(Щуров)».

Отдадим должное: прозорливы были партийные обкомовские стратеги.
Далеко смотрели. Ведь не существовало тогда в природе никакого Новосибирского академгородка. Свирепствовала послевоенная разруха. А светлые умы зазывали в Тюмень — тогда основательную «столицу деревень» — науку. Академическую. Фундаментальную.
Товарищ Сталин о Тюмени знал. Ведь во время войны отправил в Тюмень секретный состав с гробом Ильича.
Но тюменские стратегические писатели Иосифа Виссарионовича, по всей видимости, не вдохновили. Вождь отложил на попозже.
Еще четыре года оставалось до березовского фонтана. Пятнадцать — до шаимской нефти.
Академическая наука обходила Тюмень стороной, хотя прислушайся вождь народов к доводам Чубарова и Щурова — явно же! — открытие века и его первоосвоение проходило куда более разумно, толковее. Академичней. По уму. Научно.
И только в 90-е годы прошлого века Тюмень обзавелась собственным научным центром.
Были б живы Чубаров и Щуров, наверняка, порадовались. Сбылось!
Сбылось то, о чем они мечтали — размышляли в промозглом 49-м, в середине XX века. С большевистской прямотой и принципиальностью.
«В целях полного и планомерного изучения производительных сил области, экономного расходования средств». Красивая мечта.
Актуальная.
И сбылась. Через полвека, но сбылось. В России так, пожалуй, всегда, если даже задержка, то — на полвека.
Особенная стать. Масштабная страна.
Сегодня Тюменский научный центр СО РАН, возглавляемый академиком Владимиром Мельниковым, — солидное академическое подразделение. Здесь действуют Институт геологии, нефти и газа, Институт проблем освоения Севера, Институт прикладной теоретической механики, Институт криосферы Земли, ряд проблемных лабораторий.
Только последние открытия тюменских ученых. Анатолий Нестеров разгадал тайну холодного газа, и сегодня, можно считать, у ближайшего человечества обеспеченное топливное будущее: газа в замороженном виде в морях и океанах планеты достаточно. Историк Анатолий Багашёв открыл западносибирскую человеческую расу. Математик Иосиф Смульский блистательно опровергает «относительные» конструкции великого Альберта Эйнштейна. Археологи Александр и Наталья Матвеевы открыли «Царскую долину» на берегах реки Ингалы и доказывают, что сегодняшние тюменские земли входили в круг древнего арийского мира. Первый тюменский академик, патриарх тюменской геологии Иван Иванович Нестеров выдвинул нетрадиционную гипотезу происхождения нефти и системно практически ее доказывает.
В Тюмени создана и действует уникальная Губернская академия, занимающаяся единственной, но общемировой проблемой — устойчивого развития на планете Земля.
Среди губернских академиков — член Конституционного суда России юрист Михаил Клеандров, сенатор Леонид Рокецкий, депутат Госдумы РФ, физик Юрий Конев, главный геокриолог России Владимир Мельников, философ Юрий Федоров, писатель Константин Лагунов.
Как обойти тот факт, что Российскую академию наук в самые, пожалуй, трудные ее годы возглавляет урожденный тоболяк, выдающийся отечественный физик-математик Юрий Сергеевич Осипов.
Мы как-то в Тобольске с главным академиком России гуляли по улице его сибирского детства. Он признался: это счастье — родиться в Тобольске. И даже если не особо веришь в формулу Бога: Тобольск — Богом избранное место.
Осипов — дворянских корней, по матери шляхтич, но потомственный, по профессии родителей — интеллигент и демократ.
В Тобольск Юрий Сергеевич наведывается часто — городские власти недавно построили для него — на его родной улице — академическую резиденцию. Осипов мечтает, что из нее вырастет и Тобольский научный центр.
— Умы для этого есть. Фундаментальная наука умрет, если не будет подпитываться провинциальными родниками.
Работы Осипова широко известны во всем мире, но основные все еще засекречены: они связаны с космосом и ракетами. Он академик «секретный».


Человек-эпоха


Киевский студент Борис Щербина свой дипломный проект посвятил перспективам Сибири и блистательно — на пятерку! — доказал ничтожность сибирских шансов. Всю остальную жизнь Борис Евдокимович блистательно опровергал свои сибирско-бесперспективные дипломные выводы, и если Сибирь, Тюменская область, в начале шестидесятых получила удивительные, невиданные шансы — в этом его несомненная и великая заслуга.
Щербина — это старт Тюмени в мир. Поистине космический. Забытая Тюмень становится достоянием планеты, достоянием человечества.
Щербина — это подвиг наших нефтеразведчиков, подаривших стране «нефтяной материк» и «газовый континент».
Щербина— это все первое, все впервые. Первая тонна нефти, первый нефтепровод, первый газопровод, первые трассы и новые дороги, первенцы энергетики.
Щербина — это пробуждение дремлющей земли. Он из породы — разбудивших землю. «Открытие века» — это во многом дело рук и выдающегося ума государственного человека Б.Е. Щербины.
В те времена не понимался и не приветствовался термин «команда», все сплоченные «команды» вызывали, скорее, страх, но Щербина работал именно командно. Несомненный лидер, он понимал, что немного сделает в одиночку, без единомышленников, смело ставил на молодых, сочетал свою умудренность и молодую бесшабашную энергию. Перспективных вожаков, хозяйственников он умело поддерживал, учил, воспитывал — нередко сурово. Поэтому и возникла «тюменская школа», поэтому на просторах Тюменской области опробовались самые непривычные и нестандартные для тогдашней системы методы и решения, поэтому сегодня так много блестящих российских управленцев, которые считают (почитают!) Бориса Евдокимовича Щербину своим Учителем. Учителем жизни.
Удивляешься: советская система не любила нестандартных, «излишне» энергичных людей. Но — парадокс! — они, не нужные строю, появились, выживали, ответственно делали свое дело.
Им приходилось мимикрировать, может быть, в чем-то поступаться, маскироваться под советский уравнительный зауряд. Не нужные режиму, они нужны были Родине, поэтому умели преодолевать все, понимая себя в историческом времени, а не в сиюминутной конъюнктуре.
Юрий Баталин. Геннадий Шмаль. Владимир Курамин. Владимир Чирсков. Василий Возняк. Игорь Шаповалов. Иван Мазур.
Читаю книгу старого партийного работника, щербининского сподвижника. Там ни разу не употреблено местоимение «я». Там ни разу не упомянут первый секретарь обкома Щербина.
Но так было на самом деле.
Они забывали себя.
Они не хотели выделяться.
По крайней мере, публично.
Понятно, они знали себе цену, но свое «я» прятали в привычном «мы».
Наверняка это плохо, это неверно. Но даже сейчас эта скромность удивляет и восхищает. «Я» проявит время. Так, видимо, считали они.
Оно проявило.
Борис Щербина. Виктор Муравленко. Геннадий Богомяков. Юрий Эрвье. Дмитрий Коротчаев. Фарман Салманов. Игорь Киртбая. Константин Миронов.
«Сибирь — великая школа жизни!».
Борис Щербина говорил это о других, но прежде всего эти слова применимы к нему.
Сибирь проявила масштаб его личности, сделала его деятелем государственного масштаба. Старт в историю государства Российского он делал в Сибири.
И в людях, соратниках и учениках, он ценил масштабность мышления, смелость мысли, интегрированный, как мудрено сам выражался, интеллект. Ценил пробивную силу — для сибиряка в Москве это было обязательно. Сам человек фантастической работоспособности выделял себе подобных. И, может, это выглядит парадоксально, полагал, что не может быть крупного партработника, серьезного хозяйственника, если человек не умеет фантазировать.
Валентина Теленкова, работавшая первым секретарем Березовского райкома КПСС, вспоминает чисто по-женски:
— Это джентльмен. Выходишь из машины, с катера, с вертолета — обязательно подаст руку. Суровый. Но джентльмен.
Он, Борис Евдокимович Щербина, создатель тюменской школы, всегда, на всех своих высоких должностях — вплоть до поста заместителя председателя союзного правительства — оставался тюменцем. Как легендарному Антею, ему нужна была эта великая земля.
Когда случились черные дни Чернобыля и когда стало известно, что зам. премьера Щербина в самом пекле, мы знали: он сделает не только все возможное, но и невозможное. Он сделал… Это стоило ему лет жизни. Боюсь, что в нынешних правительствах таких самоотверженных, безудержного личного мужества и ответственности министров, вице-премьеров нет. Недавняя. Но — другая эпоха.
Сегодня Тюменская область — опорный край России, «державы», как любил говаривать Борис Евдокимович. И среди тех, кто держит эту российскую опору, много последователей Щербины.
Я встречался со Щербиной всего разок. В Москве. Он тогда управлял Миннефтегазстроем Союза и провожал в Новый Уренгой комсомольский ударный Всесоюзный отряд. Держал речь перед этой «молодежной сборной» Союза.
Оратор он был проникновенный, говорил прочувствованно. И непривычно в советском лексиконе звучало его любимое слово — держава.
— Держава — это то, что мы, только мы, держим на своих плечах!
…Что оставляет после себя государственный деятель? Это всегда трудно выразить однозначно и конкретно, ибо вечное всегда прячется в обыденности и повседневности быстро забываемых дел
— тем более в динамичное время эпохи «открытия века». Время
— песок… Но, просеивая и просеиваясь, оно оставляет то, что в Библии обозначено афоризмом: собирать камни. Борис Евдокимович Щербина был государственным человеком и — в лучшем смысле этого слова: державником. Его неукротимая деятельность держала нашу родную державу в не самые легкие времена. Это — много. Это завет новым поколениям: состояться можно, когда отдаешь себя делу полностью.
Без остатка. Так жил, действовал, так горел наш великий современник Борис Щербина, несомненно, человек эпохи и сам человек-эпоха.


Время Стрижова



Наверное, я имею личную корысть: любил этого человека. Люблю. Мы разных поколений: он — газовый генерал, а я — провинциальный радиорепортер. Но, наверное, так бывает: человек, с которым и встречаешься-то изредка, не просто тебе импонирует-нравится, существует нечто большее, ты осознаешь величие своего современника. А разве не величие? Этого человека украшали не скромные ордена-медальки (был обойден), а освоение трех гигантов — первых в газовой иерархии России:
Медвежье.
Уренгой.
Ямбург.
Этим его наградили. Судьба награждала. То, чего не отнять.
Завидная судьба. Редкая удача. Достойная биография. И все же…
На мой взгляд, Владислав Стрижов все еще недооцененная фигура не только в истории нашей области, но и — России.
Мы не выбираем времена, время выбирает нас, и мы оказываемся — именно здесь, и именно — сейчас. Как ни возблагодарить судьбу, которая, проведя вас кругами нешуточных испытаний, именно на вас возлагает небывалую ответственность. Судьба не спрашивала: согласен? Судьба знала — несмотря ни на что — согласен!
У Стрижова было несколько незыблемых правил. Мы на памятники не рассчитываем. Риск — дело прибыльное. Инициатива наказуема, потому и привлекательна. Не рассчитывай на второй раз. Ты не настолько богат, чтобы носить дешевые вещи. В конце карьеры Стрижов пришел к выводу, что лучше пять раз поговорить, чем раз поспорить. Но это позже…
Редкого азарта был человек. «Генерал» мог ходить по ночному Надыму с компанией и петь под гитару. Приглашал в Надым писателей, которые потом в своих романах выводили его симпатичным чудовищем. «Мосфильм» — актеры и актрисы — года на три прописались в стрижовском Надыме: он устраивал для города декады кино.
Сегодня, пожалуй, мало кто — не те времена! — вспоминает, что Россия до сих пор держится — в том числе и на риске, творчестве, нервах — таких людей, как Стрижов.
Уму непостижимо, как он предвидел будущее. Пионерный выход на Уренгой — он организовал. Потом — Ямбург. Не для себя старался — от себя отрывал. Ведь и Уренгой, и Ямбург — явные отрезанные ломти: быстро стали самостоятельными, отпочковались от Надымгазпрома.
И на полуостров Ямал десантировался, в Новый Порт — на ямальскую нефть. Но этот пионерный проект Стрижова не реализован до сих пор. Опережал время. Оно за ним угнаться не могло.
Он был предельно честным — перед своим временем. Такие люди работают долго, не оглядываясь на возраст. Но в конце восьмидесятых, когда настал его возраст, Стрижову, наверное, показалось, что его время ушло. Точнее — пришло время других. Он почувствовал себя социалистическим зубром. Надо уступать место. Полагаю, он ошибался. Крупно ошибался — как никогда в своей жизни. Такие люди — на все времена.
Он ушел из Надымгазпрома — главного своего детища. Но — уже не мог без него. Без главного своего дела. И быстро умер.
В конце жизни он признавался:
— Мне порой казалось — тяжело. Оказалось: это самое — в моей жизни — счастливое время!
Время таких людей, как Стрижов, слава Богу, никогда не кончается.


А птичку жалко



На очередном писательском форуме тогдашний руководитель области Геннадий Богомяков выразился запоминающе и емко:
— Если партия прикажет — мы босиком через болота трубопровод протянем. А в тундре самолет построим.
Меня тогда эта фраза восхитила: партийный «первый» умел играть на романтических струнках. Это уж потом дойдет: а почему босиком по болоту трубу тянуть?
Впрочем, по тем временам босые энтузиасты непременно бы нашлись.
На романтизме и широкой натуре русского человека государственная партия зарабатывала немалые дивиденды.
С умилением вспоминаю давний эпизод. Застрял на неделю — вертолеты не летали — на тундровой поисковой буровой. Мужики подбросили на соседний «номер», куда только что вышкомонтажники притащили новый бурстанок. И вот, когда они в блок-столовой обмывали обильным чаепитием (сухой закон в «поле» блюли строго) свое великое дело, всплыла одна промышленная история.
Оказывается, на пути мощной тракторной колонны, тащившей буровую колымагу по весенней тундре, попалось гнездо, если не соврать, кажется, гагары. Сама будущая мать сидела на яйцах. И что же тогда делает тракторовожатый? Он останавливает свой громадный громоздкий караван… Нет-нет, вовсе не для того, чтобы перенести гагарью кладку, а начинает маневр — вся колонна делает крюк округ гнезда.
Бригадир-вожатый сидит тут же, в блок-столовой, и допивает пятую кружку добротного, редкого по ту эпоху, цейлонского чая.
— Почему гнездо-то нельзя было перенести? — допытываюсь я.
Солидный мужик тушуется, смущается, а сидящий рядом расторопный такелажник охотно поясняет:
— Дак бы уже гагара на кладку не вернулась. Не принято это у них.
Я как представлю, что десяток рычащих тракторов, с качающейся вышкой на породу, совершают балетные па по прокисшей весенней тундре вокруг нежного гнездышка, меня и сейчас умиление пронимает.
— Мы его уговаривали, уговаривали, — поясняет бойкий такелажник, — но упертый же черт, ни в какую.
«Упертый черт» смущенно смотрится в кружку.
Я всему услышанному значения не придал, только потом смыслом проникся, вот и фамилию не записал… Тогда другие подвиги ценились — досрочно! с ускорением! отрапортуем! А тут гнездо…
Да за такой маневр и начальство могло взгреть — хоть за перерасход горючего, хоть за создание опасной трудящейся ситуации. Зачем подставлять красивого работягу?
Немало накрошили, намолотили, наворочали по тайге и тундре славные первопроходцы. Правда, треск тот не всякий слышал за шумом фонтанов.
Но и здесь не переводились совестливые российские мужики, которые — кто их этому научил? — много могли позволить себе, но гнездо — не тронь. Птичку жалко…
Тот застенчивый тракторовожатый (а говорят, отчаянный при работе матершинник) на мои настойчивые расспросы, что его заставляло и подвигало, кротко выдавил:
— Жалко. Жалко птичку. Тоже ведь мать…


Симфония времени



Созидание невиданного в стране индустриально-добывающего комплекса совпало со временем, которое ретивые отечественные политологи намертво определили-пригвоздили «застоем», и отсвет партийного периода загнивания падает на тех, кто не барствовал в кремлевских кабинетах, а тайгой, болотами, хлябями, тундровыми топями добирался до цели, чтобы выполнить мудрые московско-партийные решения, на тех, кто организовывал здесь, на месте: в Тюмени, Сургуте, Салехарде, Надыме, на великом Самотлоре, Ямбурге, на великом Уренгое — выполнение программ, которые позволили стране выстоять даже в сложный период отечественной истории.
Созидатели по характеру, первооткрыватели, первозачинатели, они диссидентски не боролись с системой, не старались разрушать, а в рамках предоставляемых этой системой возможностей старались на благо великой России. Кто им сегодня осмелится поставить в вину, что их профессионализмом, компетентностью, деловой хваткой, предприимчивостью, самоотверженностью создан крупнейший в России нефтегазодобывающий комплекс? Тюменский комплекс спасал от экономического краха Советский Союз так же, как сегодня спасает барахтающуюся в волнах переходного этапа Россию. Записной скептик непременно добавит, что спасал-то недееспособную систему. Но как тогда можно было разорвать родную и любимую страну и выморочную марксистско-сталинскую систему?
Может, не важны их взгляды и политически ошибочные по сегодняшним временам воззрения? Важны оставленные ими дела.
Говорят, что Виктор Иванович Муравленко умер от инфаркта прямо в гостиничном номере после жуткого разноса, который устроил ему правительственный чин. Остановилось, разорвалось сердце. То сердце, о котором его соратник, друг, знаменитый буровой мастер и герой Геннадий Левин не зря сказал:
— В каждой капле тюменской нефти — частица сердца Муравленко.
Пафосно. Но точно. Медицински конкретно.
Они не жалели других. Что верно, то верно. Но и не жалели себя.
Не жалели и их.
Пусть другие, нынешние, сделают лучше, чем они. Они сделали, как могли.
Но сделали.
Оценки соотечественников могут быть пристрастны и конъюнктурны. Но ведь не только генсек Брежнев говорил о «настоящем подвиге в Сибири».
«Я убежден, — это убеждение итальянского писателя Вито Сансоне, — что Сибирь представляет собой одну из главных движущих сил великих преобразований, происходящих в масштабе земного шара. Сибирь — это неотъемлемая часть будущего, на свидание с которым мы не должны опоздать».
Как недавно говаривалось, страна щедро наградила героев «эпопеи века». А может, откупилась латунными погремушками? Лауреаты Ленинских, Государственных премий, Герои тогдашнего Социалистического Труда, орденоносцы — Ленина, Октябрьской революции. Медаль «За доблестный труд» и не котировалась высоко. Впрочем, дело не в этом. У всякого времени свои заботы…
Возможно, забудутся их звания, регалии, орденомедальные «иконостасы» (хотя с сибирской нефти куда кучнее стригли дивиденды министерские чины, а сибирякам доставалось лишь то, что остается с барско-столичного плеча), но не забудутся их дела. Хотя бы поминально надлежит не забыть некоторых из них, кто вложил частицу своего сердца в создание величайшего народнохозяйственного комплекса. Борис Щербина, Александр Протозанов, Виктор Муравленко, Геннадий Богомяков, Юрий Баталин. Далее по ранжиру — Владимир Курамин, Геннадий Шмаль, Семен Урусов, Александр Быстрицкий, Алексей Барсуков, Владимир Чирсков, Владимир Тимохин, Николай Глебов, Игорь Киртбая, Петр Загваздин, Борис Дидук, Дмитрий Коротчаев, Максим Сергеев, Евгений Алтунин, Фарман Салманов, Валерий Грайфер, Валерий Первушин, Василий Подшибякин, Владимир Юдин, Иван Нестеров, Николай Григорьев, Сергей Корепанов, Борис Прудаев, Анатолий Брехунцов, Иван Гиря, Юрий Водилов, Геннадий Быстров. А рабочая гвардия! Кто забудет эти золотые руки, эти самоотверженные сердца?
Американский журналист Тэд Кэллер на главной тюменской площади признавался мне:
— Я не видел в мире, хотя объехал весь земной шар, таких рабочих. Таких рабочих не бывает. Они не только делают все сами, они всегда делают больше, чем надо. Удивительно, они не требуют за это серьезных денег. Они удовлетворяются тем, что сделали нужное стране. Это невиданно!
Я тогда удивился страстной филиппике восторженного коллеги, но что скрывать, северный работяга — действительно непознанный мировой феномен.
Понятно, что кто-то с этого самоотверженного труда греб дивиденды, но сами-то работяги были искренни в порыве энтузиазма. Пожалуй, такое в отечественной истории вряд ли уже повторится. Тюменский проект — со всех сторон — крупнейший в России XX века.
Великая Отечественная… нефтяная сибирская эпопея.
Пассионарная энергия, равная силе Ермаковой дружины, вела моих современников. И, может, не следует забывать, что не на фронте, а в спокойных болотах Сибири они спасали Отечество, свое неразумное отечество, изнасилованное ложной идеей.
В недавние времена, когда мы страстно любили строить планы (и лишь иногда — реализовывали), Борис Евдокимович Щербина (державный человек недюжинной воли и неуемных амбиций) опубликовал книгу — свое видение структурирования области. На ее территории должно было сложиться шесть промышленных комплексов — ТПК, так тогда это терминологически формулировалось: территориально-производственных комплексов. На долю Тюменско-Ишимского, по щербинским задумкам, приходилось развитое машиностроение, легкая и пищевая промышленность на базе развитого местного агропрома. Тобольский ТПК становился полигоном нефтепереработки и нефтехимии. Сургутско-Нижневартовский объединял нефтедобычу и энергетику. Салехардско-Тазовскому отводилась роль основной базы газовой промышленности. Шаимско-Кондинскому узлу, кроме добычи нефти, предстояло стать крупным лесоперерабатывающим и лесохимическим центром. Виделся Щербине и Северно-Уральский комплекс: добыча угля, полиметаллов, железных руд, бокситов.
Прошли десятки лет, и сегодня смело можно проверить, как выполнены партийные планы, как приблизились вполне осуществимые прогнозируемые горизонты. Там, где затронуты текущие и остронасущные нужды государства: добыча нефти и газа, планы действительно осуществлены. Что касается глубокой переработки и нефти, и газа, и древесины, и сельхозсырья (впрочем, как и «развитого машиностроения»), дело далеко не ушло. К Полярному Уралу все еще подступаемся. Сегодня же, когда вместе с жестким госпланированием утрачивается всякое разумное планирование комплексного развития территории, реально обоснованные мечты первого партийного секретаря отодвигаются все дальше во времени.
Сменивший Щербину на первом партийном посту Геннадий Богомяков уже на излете своей длительной и деятельной карьеры признался:
— Мне не хватило пяти лет.
Возможно, это вечно студенческая нехватка последней ночи перед экзаменом, возможно, действительное положение экономических вещей в России.
Народнохозяйственный баланс области представляет собой, в лучшем случае, все еще эскиз со множеством белых пятен и непрорисованных мест.
Область неструктурирована как единый экономический организм, поставляет большей частью первично, частично или плохо обработанное сырье, потому зависима и уязвима.
Не забудем в биографии Сибири трагической истории, когда московские стратеги от энергетики хотели затопить заполярный Тюменский Север водами хранилища проектируемой Нижнеобской ГЭС. В борьбу с безумным проектом бросилось все мыслящее сословие сограждан во главе с известным писателем Сергеем Залыгиным, кстати, работавшим на тюменской земле, в Салехарде, в годы войны простым гидрометеорологом на метеостанции «Антальский мыс». Гражданскую смелость проявил и тогдашний коммунистический лидер области Геннадий Богомяков. Северные территории тогда удалось отстоять от неразумного затопления, хотя рожденный в московских кабинетах глобально-межеумочный проект еще долго «икался» на развитии Ямала.
Парадокс, но когда появился еще один безумный проект — поворота сибирских рек в Среднюю Азию, бывшие сторонники круто разошлись. Г. Богомяков добросовестно, истово и долго боролся за поворот, С. Залыгин — неистово — против очередной партийной авантюры. Залыгин в запале назвал бывшего соратника «тюменским ханом». Система умела делать из умных людей верноподданных бредовых доктрин.
Необъятный сибирский простор, наверное, предполагает к размаху оголтелого авантюризма, что наша многострадальная область не раз испытывала на себе: безумный проект Нижнеобской ГЭС, поворот рек. Пожалуй, в этот ряд можно поставить и проект сооружения в области шестизвенного каскада нефте- и биохимических гигантов, который выложило ретивое союзное правительство Николая Рыжкова. Идея, безусловно, благодарная, но, как многое в эпоху первоначальной перестройки, воплощенная бездарно.
Область позарез нуждается в перерабатывающих нефтегазокомплексах. Но тогдашним правительством было заявлено, что это будут крупнейшие в мире невиданные гиганты, и ввод их намечался одномоментно.
Экологически область, в которой сегодня несколько зон настоящих катастроф, обесчещена, поэтому понятно желание каждого тюменца держаться подальше от нечистоплотного и не особо безопасного отечественного нефтехима. Причем в рыжковский «пакет» включили завод БВК в Нефтеюганске, да именно в то время, когда подобные заводы подвергались особой критике честных экспертов.
Одним словом, граждане области сказали набору рыжковских гигантов решительное «нет».
Как оказалось, «нет» можно было и не говорить — у обанкротившегося правительства просто не оказалось денег на грандиозный замах. Грозила синица… Впрочем, правительство успело попутно скомпрометировать саму идею строительства комплекса нефтехимов в области. Наверное, тюменцы согласились бы на строительство одного-двух НХК, но не обязательно гигантов.
Сейчас, когда накал «зеленых» страстей забыт, хозяйственникам приходится возвращаться к опороченной идее. Развивается Тобольский НХК, потихоньку строится газохимический комплекс в Новом Уренгое, не свернуты окончательно работы в Сургуте и Нижневартовске. Небольшие заводы по газопереработке и производству бензина действуют в Сургуте, Нижневартовске, Лянторе, Новом Уренгое, Нягани. Тюмень сама некоторое время выпускала собственный (высокооктановый и невиданно экологичный) бензин.
В эпоху экономического кризиса роль Тюмени для России остается ключевой. Ее доля в поставках природного газа возрастает и превышает 90 %. На тюменских промыслах добывается ровно две трети российской нефти. Область остается валютной палочкой-выручалочкой страны. Из каждых ста долларов тюменцы для России зарабатывают семьдесят. Эта доля также растет, и конкурентов по зарабатыванию валюты у тюменцев незаметно. На внешнем рынке — хорошо это или плохо — Россия может рассчитывать пока на единственный верный шанс — Тюмень.
Высок удельный вес в российских уловах нашей речной и озерной рыбы — почти 15 %. Лесной вклад также смотрится солидно — деловой древесины производится больше шести процентов. Заметны в российских сводках поставки мехов, оленьего мяса, дичи.
Наверное, можно по праву гордиться тем, что несколько фирм — самые крупные в России. Лидерами в своих отраслях являются «Уренгойгазпром», «Сургутнефтегаз», ТНК, «Тюменьавиатранс-Ютэйр», «Тюменьтрансгаз», «ЛУКойл — Западная Сибирь», «Сибнефтепровод», «Сургутгазпром», «ЮКОС».


Ледовый дневник. Операция «Ямал»



Однажды мне посчастливилось поплавать в Северном Ледовитом океане. Занятие интересное, но время на уютном корабле тягуче-замедленно. Волей-неволей тянет к ежедневным записям.
15 февраля. Мурманск
Атомоход «Сибирь» готов к своему первому рабочему рейсу — выходу к берегам Харасавэя. Готов к арктическому рейсу и другой ледокол — «Капитан Сорокин». На дизель-электроход «Наварин» загружают последние бочки с бензином — последние тонны из 8274, которые необходимо погрузить в трюмы. Кроме топлива, «Наварин» — ветеран харасавэйских рейдов — доставит в этот раз различные строительные материалы, конструкции, технику.
Отход авангардного отряда завтра, а сегодня для почти трех десятков журналистов, которые будут освещать операцию «Ямал», начальник Мурманского морского пароходства Владимир Игнатюк и главный государственный инспектор администрации Северного морского пути ММФ СССР Герман Бурков провели небольшую пресс-конференцию.
В навигацию планируется перевезти свыше семидесяти тысяч тонн грузов для двух получателей — Главтюменьгеологии и «Комигазпрома». В операции задействовано три пароходства: кроме Мурманского, Латвийское и Дальневосточное. Три порта — Мурманск, Архангельск и Вентспилс на Балтике, откуда танкер «Самбург» доставил на Харасавэй топливо. Суда будут выходить на курс к западному берегу Ямала с интервалом через шесть суток.
24 февраля к операции подключается Архангельск. Атомоход «Ленин», в 1976 году открывший путь к Харасавэю, поведет к нему «Капитана Мышевского» (дизель-электроход Дальневосточного пароходства).
Ледовую обстановку анализируют, изучают и обобщают сотрудники трех ведомств — гидрологи Министерства морского флота СССР, Амдерминского управления гидрометеослужбы и Ленинградского института Арктики и Антарктики. Ледовая разведка — задача красноярских пилотов-полярников и экипажа Ми-2 на борту «Сибири».
Первое сообщение метеорологов вряд ли обрадовало: в районе мыса Харасавэй (этот район — Байдарацкий залив и взморье на западном берегу Ямала — моряки не зря называют «ямальской полыньей») припайный лед оторвало и отнесло в открытое море. На ледяном острове остались два бульдозера и тракторист, который занимался прокладкой ледовой трассы.
— Ведутся спасательные работы, — так закончил свое сообщение Игнатюк.
Да, Арктика с первых шагов преподносит неприятные сюрпризы, и первое событие явно настраивает всех на то, что легкой операция «Ямал» не будет.
16 февраля.
Борт атомохода «Сибирь»
Они стоят рядом, как два побратима: старший — прошедший испытание высокими широтами атомоход «Арктика» и только начинающий свой путь в Полярном бассейне атомный ледокол «Сибирь». Символ напрашивается сам собой — арктический «ветеран» передает рабочую эстафету полярному «неофиту».
В час после полудня капитан «Сибири» Кочетков приказывает: «Отдать швартовы!». Ледокол-исполин прощается с родной гаванью, берет курс на север из Кольского залива в Баренцево море. Это не просто его первый рабочий рейс — открыта новая арктическая навигация. Столь рано она в студеных морях советского сектора Арктики не начиналась. По сравнению с прошлогодней ямальской экспедицией рейс начался на двенадцать дней раньше. Сейчас транспорты и ледоколы мурманской приписки трудятся без перерыва «на зиму». В этом году «окно» между окончанием зимнего сезона и началом весеннего составило всего пять дней: дизель-электроход «Капитан Мышевский», доставивший норильский концентрат, еще разгружается в торговом порту.
«Выталкивают» на рейд громаду ледокол два мощных буксира — «Таймыр» и «Колгуев». Эти сильные суда кажутся с палубы атомохода не больше, чем шлюпками. Какими же хрупкими могли показаться с высоты девятого этажа ходовой рубки поморские кочи и карбасы!
Через два часа, пробравшись меж узких скалистых берегов Кольского залива, «Сибирь» выходит на просторы Баренцева моря. Цвет моря в свете пасмурного февральского дня угольночерный. Только там, где судно, как плуг, вспарывает эту целину, вода настоящего морского светло-зеленого цвета. Идущий неподалеку от нас «моряк» — небольшой по размерам, зарывается в волну. Для махины ледокола три балла почти не ощущаются. Но только почти: три балла в союзе с вибрацией мощных судовых турбин сразу заставляют вспомнить о морской болезни.
«Наварин», у которого мощности и скорость поскромнее, чем у ледоколов, взял курс к Колгуеву ранним утром. Линейный ледокол «Капитан Сорокин» отойдет от мурманского причала. Место встречи — кромка ледового поля, которая, как говорят, находится в районе за Колгуевым.
Очередное сообщение синоптиков снова не особо приятно — обещают усиление волнения моря.
17 февраля. Борт «Сибири». Баренцево море
На исходе первых рабочих суток атомоход входит во льды. Сначала на воде появились ледышки — смерзшиеся куски морской воды, потом пошел нилас — так моряки называют свежий лед. Он напоминает замерзший на морской поверхности туман. Потом и судно вошло в некрупные поля мелкобитого льда, а потом всторошенные сплошные поля, от одного края горизонта до другого, без всякого просвета.
В корреспондентском корпусе волнение: не появится ли где хозяин льдов? Это бы воспринималось как премия — рейс проходит слишком нормально, без сенсаций.
Из ходовой рубки — а это высота девятого этажа — интересно наблюдать, как спокойно, не напрягаясь, не меняя скорости, режет толстые льды утюг «Сибири». Мощные льдины трескаются легко, как слабые скорлупки. Паутинка трещин быстро расширяется, отламываются большие куски, встают на дыбы, уходят под воду. Все это легко, словно играючи. А сколько судов такие льды сжали в свое время, сколь жестоки их опасные объятия.
Да, «Сибирь» — гигант, который на равных может бороться с Арктикой. Его параметры — характеристики самого мощного судна в мире. Два атомных реактора сообщают двум турбинам мощность в семьдесят пять тысяч лошадиных сил. Только четыре вспомогательные электростанции, дающие ток для бытовых нужд экипажа, вырабатывают десять мегаватт — это больше, чем сегодня нужно всему Салехарду. Всех же энергетических мощностей «Сибири» хватит, чтобы обеспечить вечерний Ленинград, правда, без промышленных предприятий. Рабочий экипаж — 158 человек. По запасам топлива «Сибирь» может находиться в автономном плавании до трех лет, однако запас свежих продуктов рассчитан на меньший срок — семь с половиной месяцев.
Мы идем с рабочей скоростью двенадцать узлов и уже преодолели более половины 740-мильной трассы. «Капитан Сорокин» и «Наварин» позади в ста восьмидесяти милях. Поэтому к вечеру остановились, поджидая караван, который только подходит к ледовой кромке.
Мои соседи по каюте — сотрудники Центрального научно-исследовательского института морского флота имени А.Н. Крылова — все еще не приступают к своим исследованиям: они считают льды, в которых идет «Сибирь», скромными. Им нужны льды помощнее, которые дают дополнительные нагрузки на три винта атомохода.
18 февраля. Борт «Сибири». Карские Ворота
Постепенно втягиваешься в размеренный, строго организованный быт корабля, привыкаешь к моряцкой терминологии и уже сам стесняешься, когда произнесешь «лестница», а не «трап», «смена», а не «вахта», «этаж», а не «мостик».
После ночной стоянки атомоход повернул назад, к каравану, корабли которого встретили затруднение в ледовых полях. В начале одиннадцатого, блестяще и легко проведя маневр во льдах, «Сибирь» встала во главе вытянувшейся в цепочку кильватерной колонны. Как все же желанны эти встречи в ледяном море, как вглядываются все в черные точки, показавшиеся вдали на горизонте прямо по курсу. Как тепло, по-приятельски гудят суда, приветствуя друг друга. В пяти кабельтовых за нами шел «Капитан Сорокин», а на расстоянии мили — «Наварин». Однако лед становится все мощнее. В один момент «швы» ледового канала сошлись так быстро, что мощная машина «Наварина», работая в полную силу, не могла продвинуть судно ни на метр. «Сибирь» дала задний ход, приблизилась к дизель-электроходу и начала его окалывать.
— Кажется, начали работать, — сказал капитан атомохода Кочетков.
Мы идем в так называемом «белом льду», сморози, толщина которой достигает метра. То, что лед становится все тяжелее, свидетельствует усилившаяся вибрация. Начались поля торосов. Специалисты проводки сочли за необходимость взять транспорт на буксир. Сначала «Наварин» пропустили в середину колонны, а потом «Сибирь» взяла его в «усы». Нос транспорта уперся в корму ледокола, и его намертво прикрепили трехдюймовыми тросами. Однако операция удалась не сразу. Первый «ус» лопнул. Это и не мудрено. Ведь впереди атомохода льды, он берет рывком, а движительное усилие трех его винтов триста шестьдесят тонн — сколь прочен должен быть «ус», чтобы выдержать такое напряжение! Сейчас атомоход и дизель-электроход идут «в связке», «Капитан Сорокин» бережет свои силы для заключительного маневра на траверзе Харасавэя.
Беседовал сегодня с третьим штурманом судна, 35-летним Николаем Буховцом. На атомоходе, судя по этому разговору, не просто знающие и умные специалисты, а люди, я бы сказал, сердечно осознавшие важность задач корабля.
Вечером — моцион в плавательном бассейне. Вода в него подается прямо из-за борта и подогревается. Так как в этот момент мы проходим пролив Карские Ворота, соединяющие два моря, то можно смело говорить, что купаешься сразу в водах двух морей — Баренцева и Карского.
19 февраля. Борт «Сибири». Траверз Харасавэя
Прошлой ночью наши штурманы миновали самый трудный участок ледовой трассы — выход в Карское море. Карские Ворота — широкие двери в Студеное море — всегда отличались норовистым характером, ведь здесь сходятся даже не два моря, а два океана, как известно, Баренцево море «подогревает» теплый атлантический Гольфстрим. На траверзе Болванского Носа снова, не выдержав нагрузку, а машины «Сибири» выдавали в этот момент почти стопроцентную мощность, лопнул «ус», скреплявший атомоход с транспортом. С «усами» получаются неувязки, но дальше все пошло нормально. Правда, штурманы проложили курс не по прямой к Харасавэю, а сначала на юго-восток, к Амдерме, а уж потом на северо-восток — к ледовым причалам. Невидимая нам действует ледовая разведка, которая указывает наиболее приемлемый, правда, не самый прямой, маршрут. Удлинив свой путь, караван минует поля мощных льдов, в которых можно было «биться» больше, чем сэкономить. Производится регулярная гидрологическая разведка с борта атомохода на винтокрыле Ми-2. Гидролог более чем с 20-летним стажем, почетный полярник Руслан Борисов и командир «двойки», пилот, которого можно назвать «ювелиром» — ведь он поднимается и приземляется (присудняется) на движущийся корабль, Евгений Миронов ведут разведку, указывая караванам наиболее удобный путь в разводьях.
Льды в Карском море оказались слабыми, но отмечу, как патриот этого моря, более красивыми. Они, зеленовато-прозрачные на изломе, светятся гранями. В этих льдах караван развил скорость до пятнадцати узлов, и к вечеру на горизонте мы увидели факел Харасавэя. В сумерках капитаны решили не испытывать судьбу и самый сложный свой маневр — постановку «Наварина» к ледовому причалу — оставили на утро. Атомоход прорубит коридор в припайном льду, а «Капитан Сорокин» поставит транспорт под разгрузку.
На траверзе Харасавэя стоят ярко расцвеченные огнями три корабля. Необычно? Да нет, уже вполне привычная картина. Только харасавэйцы видят ее все раньше и раньше — в нынешнем году на две недели, чем в прошлом.
Корабли в Харасавэе — начало самой ранней навигации в истории арктического мореплавания.
20 февраля. Харасавэй.
С рассветом на траверзе Харасавэя начались большие ледовые маневры «Сибири» и «Капитана Сорокина». Судам необходимо пробиться в сильно всторошенных льдах, которые моряки так и называют — ледовым барьером. Искусство судовождения во льдах, естественно, отличается от маневров в открытом море. Но исполин атомоход демонстрировал отличную маневренность, круша льды, прорабатывая канал. Сильный ветер и дрейф забивали пробитую «колею», и «Наварин» не один раз вяз в густой каше мелкобитого льда.
Неоценимую роль играл в этот момент бортовой вертолет «Сибири», пилот которого — Евгений Миронов — еще раз продемонстрировал свое виртуозное мастерство. Вертолет барражировал надо льдами, гидролог Руслан Борисов выбирал среди полей и торосов разводья, «речки», одним словом, вел караван.
Над ледовой эскадрой кружил Ил-14, ледовый разведчик из Амдермы, с борта которого поступают необходимые сводки о погоде в районе.
Навигаторы «Сибири» прорубились в припай, пока позволяла глубина, затем пропустили вперед «Капитана Сорокина», у которого рабочая осадка поменьше. Сложность задачи «Капитана Сорокина» в том, чтобы точно выйти к вешке, врезаться в узкий промежуток между двух проложенных ледовых дорог. Это ему удалось блестяще, дав обратный ход, он отработал назад, а капитану «Наварина» ничего не оставалось, как только войти в эту ледовую гавань.
Морская часть операции завершена. 740-мильный путь от Мурманска до Харасавэя преодолен за семьдесят шесть часов. «Наварин» стоит у ледового причала. Сейчас слово «за берегом», за теми, кто должен разгружать восемь с лишним тонн из трюмов «Наварина».
Когда мы летели на Ми-2 к берегу, в глаза бросились ровные строчки ледовых трасс, их четыре, правда, на последней еще работают бульдозеры. А по главной дороге уже двигалась первая автомашина навстречу «Наварину».
Разгрузка началась.
Мыс Харасавэй, Ямал. 1977 г.

К давним заметкам хотел бы припомнить еще. Пока мои товарищи по походному журналистскому корпусу на судне приходили в себя от восторга от свирепо-огненного харасавэйского факела, я умудрился пробиться на мироновский вертолет и первым смотался на берег. На берегу тоже было густо от журналистской братии. Помню собкора ТАСС Виктора Жилякова, корреспондента ЦТ Виктора Горбачева. Разгрузку мне уже приходилось наблюдать, и я решил не мешаться под ногами крупной прессы, поспешил на вахтовый аэродром Харасавэя. Как оказалось, «грузовик» Ан-26, на котором я благополучно улетел, был последним. Потом ударила жестокая февральская пурга, и на добрую неделю Харасавэй намертво закрылся. Так что оперативные новости, кажется, чуток подзадержались. Но… что поделаешь, Арктика!


Север — очень нежно


Красивую женщину любить просто. Она красивая. Вызывающе красивая. Есть не столь приметная, не столь вызывающая красота. И это тоньше — заметить и оценить.
Как-то я подбирал эпитет к слову «Север». Напрашивались расхожие, очевидные — суровый, героический, земля мужественных. Но это ли я чувствую, прожив-отработав в высоких широтах два десятка лет? Ничего, кроме глубокой и трепетной нежности в сердце. Север нежен. Хрупка, ранима и нежна северная земля, и есть в ней нечто неуловимое и, может быть, неразгаданное, что делает нежной и отзывчивой душу северного человека.
Нежный Север. Я не хотел бы сочинять искусственных парадоксов, но через флер прожитой северной юности, в дымке давних арктических странствий — он видится мне именно таким. Нежный Север требует к себе и нежного отношения. Понимаю, вся наша планета соскучилась по человеческой нежности, но Север — особенно.
Север полюбит не всякий. Не всякий способен. Здесь нужна особая нежность души. И кто не просто любит издалека, а живет здесь — эту особую нежность проявляет. Это тонко и скрыто, не декларативно, но только он заметил и оценил эту цельную неброскую красоту.
Северяне, сибиряки — особое человечество.
Особой нежности человечество.


Великий Уренгой


Русская душа — это пространство. Вне времени. С молоком матери мы впитываем в себя необъятную ширь и нескончаемую даль. Русская душа у горизонта не остановится: а дальше что? Мы, если кому непонятны, только этим — душа немеряна и заряжена пространством. Нам любо прилагательное — самый, мы любим быть «самыми».
Меня что на Уренгой так тянет? Он — самый. Большой. Крупный. Самый главный.
Но это ощущение рождается не сразу. Когда здесь работали одни нефтеразведчики, бились со снежными заносами, бездорожьем, нехваткой вертолетов и запчастей к превентерам, пространство на берегу Пура воспринималось северно-привычно. Но когда все гигантское открылось, оконтурилось, оформилось, когда сюда подошли рабочие дивизии строителей, газовиков, трубачей, дорожников и начали свое большое дело, все зазвучало в ином масштабе.
Уже он был почти полностью обустроен, великий Уренгой, а промыслы, как корабли, разрезали заснеженные пространства, довелось мне вышагивать пешочком от одного ГП к другому. Не помню, что уже там приключилось и за каким чертом я поперся именно пешочком.
Сначала я только злился на себя, но потом втянулся в ритм. Помётывало — зло и пронзительно, но и к этому я приноровился, умело скособочившись, и что-то потихоньку вводило меня даже не в радостное, а восторженное состояние. Не знаю что.
Я шагал по окончательно безлюдному земному шару, и особых поводов радоваться у меня не было. Но звенел снег под ногами, звенел морозный воздух, может быть, позванивала недальняя ЛЭП, и звенела — душа. Я знал, что иду по Уренгою, ощущал его освоенный масштаб, где-то в подкорке осознавалось — это самое громадное на планете месторождение природного газа, и я был если не участником, то активным свидетелем этого небывалого освоения. И душа звенела.
Странное, наверное, советского производства, чувство: очарование гиганта. Промышленного гиганта очарование.
Как минимум, километра три это пешее очарование продолжалось, но тут некстати тормознула попутная вахтовка, дружелюбно открылась дверца… Отказываться — выглядело бы совершенно дурацки.
Диагноз: очарование гиганта — отечественной психиатрии наверняка неведом.
Я был свидетелем работы Творца.
Во-первых, это было невозможно, эту работу никто в Союзе не мог сделать, весь мир такого опыта не знал. Ну, хорошо, с соседнего Медвежьего приезжал народ тертый, битый, а откуда собирать еще? С Щебелинки, которая Уренгою — заплатка на хлястике? Бледнеет самое безудержное воображение, когда помыслишь: как начинать, как подступаться, как отстаивать. Главное, где найти людей в стране, где подобный гигант был первым?
Но они нашлись — простые, рядовые, работящие, знающие, головастые — специалисты и энтузиасты. Оказалось, что великое дело вскрывает невиданные пласты резервов наших душ.
Здесь, на Севере, Господь, творя, почему-то особо не старался, и его божественные небрежности: хляби, топи, болота, вялые подземные льды — надо было умело учитывать. Да, не все получалось у первопроходцев. Не сразу. Как у Бога.
У Уренгоя своя, государственная, судьба. У каждого уренгойца — своя. Уренгойское свидетельство № 1, свидетельство о рождении получили Тамара и Валентин Базилевы, родители уренгойского первенца — Андрюши. Я Андрюшу не крестил, но где-то рядом был точно. Вспомнил и решил попроведать старых знакомых, хотя минуло к той поре два десятка лет. Северные города — продувные, народ не всегда задерживается. Но выяснил: Базилевы на месте. Правда, в квартире у них капремонт, пришлось встречаться на рабочих местах. Тамара — директор гостиницы буровиков, Валентин — по-прежнему у строителей, главным механиком.
Что вспоминают? Тамара прилетела в туфельках и прямо в уренгойскую грязь. Суженый приготовил ей, естественно, самое лучшее место, но в палатке.
Оба по старинке называют город Ягельным, потому что и первый десант высаживался на Ягельную, и сельсовет, где они Андрюху регистрировали, — Ягельный. Это уж потом Новым Уренгоем нарекли. А могли строго по-партийному — Комсомольск-на-Уренгое.
И как тогда жителей называть? Комсомольце-уренгойцами?
Андрюша вырос серьезным парнем. Школы в городе хорошие, а № 2, где он учился, — лучше всех. В городе филиал Тюменского госуниверситета, уренгоец № 1 — его студент.
Андрей повел меня на свежий виадук — с него город, как на ладони.
— Твой город?
— Мой.
Учится Андрей на экономиста. Уренгойская работенка!
Уренгойцы прекрасно знают, что они сделали и делают для страны. Кто-то вспомнит: мировой лидер газодобычи «Уренгойгазпром» дал своей стране уже больше 5000000000000 кубометров природного газа. Что в переводе с сугубо экономического означает: Уренгой обеспечивает России полноправие историческое бытие. Кстати, это надежная основа и для собственной полноценной жизни.
Поразительной скромности человек возглавляет уже два десятка лет «Уренгойгазпром» — Рим Султанович Сулейманов. Как-то опубликовали два видеокадра рядом: украшение столицы — официальный офис «Газпрома» в Москве на улице Наметкина и двухэтажный барак на берегу речки Ево-Яха. В двухэтажной деревяшке долгое время обитался офис «Уренгойгазпрома», фирмы, которая больше, чем наполовину, обеспечивала могущество Газпрома.
Почти силком Сулейманова заставили построить и переехать в новую фешенебельную контору.
О выдержке этого человека ходят легенды. Когда делаешь крупные дела, нервничать не рекомендуется.
Город мужает, взрослеет.
Но у него обязывающее имя: он обречен, он всегда — и навсегда! — Новый. Новый Уренгой.
Можно долго и с удовольствием вспоминать, но лучше взглянуть на события — прямиком из того времени. Тем более машина времени есть: репортерский блокнот.


Нулевой пикет
(Репортаж из 1984 года)



Знаменитый «нуль» я увидел только с третьей попытки.
В середине октября — здесь уже серьезная зима — оказался на строительной площадке очередного, восьмого по счету, уренгойского газопромысла. Прораб Иваныч, замотанный и злой, никак не мог вникнуть в суть моей просьбы:
— Какой нуль? Компрессорная нулевая, что ли?
— Да нет же, — терпеливо объяснял я, — где-то сразу за вашим промыслом, километрах в трех, начинается газопровод Уренгой— Ужгород. Нулевой пикет.
В красных от бессонницы глазах прораба мелькнула досада, но он сдержался, махнул рукой, и как по мановению, у его ног тормознул мощный «Урал».
— Слушай, парень, — сказал Иваныч шоферу, — крутнись тут километра за три по дороге к девятому гэпэ, подбрось этого… — он явно хотел сказать «мелкого чудака», однако сжалился, — корреспондента.
Подмерзший зимник напоминал хорошую бетонку, мы быстро проскочили три километра. По обе стороны дороги тянулись редковатые, беспомощные, утонувшие в сугробах палки осин. Шофер сбросил скорость, но никакого указателя, никакого ответвления дороги мы так и не обнаружили.
На карте-схеме, которую я внимательно рассматривал в дирекции по обустройству Уренгойского месторождения, знаменитое место обозначено особо: кроме нулевого пикета экспортной трассы, здесь проходила еще и символическая черта Северного полярного круга. Но на местности ни то, ни другое обозначить еще не удосужились.
— Вертаемся?
Я кивнул, но когда вдали завиднелась резиденция Иваныча, попросил притормозить.
Шагал по свежему снежку и думал: как странно, ведь шум от этой трассы идет по всему миру, а здесь совершеннейшая тишина, первозданный снег, застывшие кусты низкорослой талины, гроздья куропаток, усыпавших голые ветки. Но скоро развернется строительный десант, проложит первые километры газопровода, который завершит свой могучий бег где-то под Парижем.
Полярная зима предоставляет трассовикам не очень много шансов: чтобы начать строительство трубопровода, необходимо дождаться, когда напрочь промерзнут болота и тундровые топи. Многотонные бульдозеры, трубоукладчики, тракторы можно вывести лишь в ноябре, а май поставит шлагбаум на разомлевших под полярным солнышком зимниках.
…Вторая попытка пробиться на нулевой пикет была куда неудачнее. К тому времени в Новом Уренгое появился блок наспех смонтированных вагончиков, на котором повесили бумажный листок с надписью фломастером: «Штаб строительства газопровода Уренгой — Помары — Ужгород». Штаб объединял в себе контору, гостиницу, радиостанцию, магазин и склад. В вагончике, который служил прихожей, не было лампочки, я споткнулся о мерзлую коровью тушу, видимо, предназначенную для отправки в трассовый поселок. Звонили телефоны, изо всех отсеков доносились голоса…
Тишине пришел конец.
В диспетчерском кабинете сидел мой старый знакомый Николай Иванович Вайлер. В начале семидесятых годов, когда стало известно о газовых запасах Ямала, с первым десантом трубачей прибыло и новое экспериментальное управление № 5 «Союзгазспецстроя», в задачу которого вменялась прокладка газопроводов в вечной мерзлоте. Николай Иванович был тогда главным инженером ЭСУ-5.
У Вайлера под глазами темные мешки.
— Нет ли дел на нуле?
— Как это нет? — устало отвечает Вайлер. — Все дела только там.
— Путь будет?
— Часа через два загляни, — обещает Вайлер.
Сегодня 22 декабря — самый короткий полярный день, точнее: полное отсутствие его. Выезжаем сразу после обеда, но послеполуденные сумерки вряд ли отличишь от настоящей ночи. Однако у здешней ночи есть одно достоинство — не скажешь «хоть глаз выколи». Она не тяготит, не угнетает. То ли это отблеск снежных просторов, то ли свет вездесущей луны, но что-то придает постоянной темноте подлинную прелесть.
«Уазик» резко тормозит.
— Кажется, пробка, — в голосе шофера слышится безнадежность знатока. — Кто-то из трубачей капитально застрял.
Я на всякий случай выражаю надежду:
— Может, все-таки рассосется. Рискнем?
— На ночлег устраиваться? — усмехается Вайлер. — Нас сейчас сзади немножко подожмут, тогда уж точно не выкарабкаемся.
Узнав о моих неудачах, Рим Султанович Сулейманов спокойно пообещал:
— Не переживай, доберемся.
Сколько лет знаю Сулейманова, ни разу не видел его возбужденным или просто вышедшим из равновесия. А уж на такой-то должности поводов более чем достаточно. Он главный инженер производственного объединения «Уренгойгаздобыча» имени С.А. Оруджева, самого крупного в отрасли. Сулейманову немногим более тридцати лет. Вместе с группой молодых исследователей и производственников он только что получил знак лауреата премии Ленинского комсомола за внедрение оптимизационных методов при разработке газовых месторождений.
Молодой главный инженер не особо выделяется среди коллег. Заместители «генерала», начальники управлений, служб — его сверстники. Может быть, поэтому на Уренгое осуществимы самые дерзкие инженерные решения.
Дел у Сулейманова, понятно, под завязку. Работают мощнейшие газопромыслы, сооружаются новые, вводятся дожимные станции, монтируется первая в стране станция охлаждения газа, которая поможет «горячей» магистрали сохранить в девственной неприкосновенности хрупкую тундру. Рим Султанович проводит совещания союзного уровня, встречает министров, ученых, проектировщиков и умудряется в этой круговерти быть предельно точным.
Ровно в 10–05 его потрепанная «Нива» подъезжает к условленному месту. Сулейманов спешит на пусковой объект — восьмой газопромысел — и хочет взглянуть на следующий — девятый. Как раз между ними и находится все еще не достигнутый мною «нуль».
— Кажется, приехали, — говорит мой спутник.
Места знакомые, именно здесь я с месяц назад шел, удивляясь тишине на нулевом пикете. А сейчас уже вовсю развернулась стройка трубопровода. Горы развороченной земли и снега, траншея, блестящие черной изоляцией трубы-одиночки и длинные плети-трехтрубки.
Сулейманов просит притормозить у траншеи. Она еще не засыпана, на дне вижу внушительных размеров металлический шар, покрашенный в ярко-желтый цвет.
— Это что?
— Нуль, нуль, — торопится успокоить меня Рим Султанович. — Самый настоящий. Желтый — это тройной кран, в него и врежут ужгородскую трубу.
— А два отвода?
— Мы на коллекторе стоим — он соединит промыслы, восьмой и девятый, и, пожалуйста, качай газ на Ужгород хоть с того, хоть с другого.
— Несолидно как-то, — оглядываю я пейзаж. — Хоть бы плакат повесили: «Товарищ! Ты находишься у истока газовой реки Западная Сибирь — Западная Европа!».
— Это трубачам надо сказать.
— И пару указателей: «До Ужгорода — 4450 километров», «До Парижа…». Сколько там? Тысяч семь?
— Примерно… Видно, трубачам не до этого пока, — остужает мой пыл Рим Султанович и спрашивает: — Сами дошагаете?
— Можно пройтись.
Сулеймановская «Нива» исчезает за сугробами.
Сваренная нитка газопровода начинается за небольшим овражком. Сразу же меня останавливает надпись на трубе. Мелком, торопливо, без всякого пафоса кто-то из рабочих написал: «Труба твоим санкциям, мистер Рейган!». Стояли ли рядом товарищи по работе, задиристо хохоча, или автор писал в одиночестве, но безымянный этот трассовик ставил крест на той политике, которую пытался вести по отношению к «магистрали века» ретивый американский президент. И вроде негромкий был ответ, но по-рабочему крепкий.
Трассовый поселок ЭСУ-5 расположился в километре от «нуля». Жилые «бочки» высоко поднимаются над снегом: скоро их занесет по самые антенны, в сугробах пробьют амбразуры к окнам и туннели к дверям. Оживленный перестук доносился от столовой. Магазин уже торговал, баня топилась — первые признаки вахтового комфорта свидетельствовали: самые трудные дни обустройства миновали. Я разыскивал, естественно, тех, кто сварил первый стык газопровода на самом северном его участке. Первый стык — не красный, на который собирают символическую сборную трассы. Но, конечно, это не случайные люди. И если занесут в летопись центральной стройки пятилетки имена Анатолия Демина, Виктора Цыпляева, Юрия Постыко, Василия Чебана — по заслугам.
Все четверо в поселке. Я переходил из бочку в бочку, пил то семейный чай, то холостяцкий кофе и знакомился с теми, кто всю оставшуюся жизнь может с гордостью говорить; что ему повезло: он варил первый стык на знаменитой трассе.
Никакого торжества, понятно, не было, только Постыко прихватил фотоаппарат да пару раз отвлекся от сварки — просил всех пошире улыбнуться. Бригадир Юрий Моисеев к моменту, когда сцентровали две плети, уже взмок, потому что особого лада у механизаторов и монтажников не получалось (начало ведь, да и за лето поотвыкли малость), снял шапку, вытер вспотевший лоб и сказал старшему:
— Давай, Анатолий!
Демин стукнул электродом по обнаженному краешку изолированной трубы. Сразу же вспыхнули еще три сварные молнии.
Очень это сложная вещь — притяжение трассы. Даже в основательных характерах живет эта будоражащая кровь сила, которая срывает с места, не дает засиживаться, тянет вперед и вперед и москвича Демина, и молдаванина Чебана, и ростовчанина Цыпляева, и грузинского уроженца, живущего в Казани Постыко. Каждая новая трасса кажется главной, кому же захочется ее прозевать! Да и деньги серьезные.
…В штабе висело объявление: «Прием рабочих всех специальностей на головной участок газопровода Уренгой — Помары — Ужгород прекращен». А вся махина этого грандиозного десанта постанывала и скрипела, потому что такие повороты на тысячи километров с таким размахом работ легко не даются. Но никто, несмотря на рейгановские апокалиптические пророчества, не сомневался в конечном успехе.
То же сказал и Важа Шенгелия, угощая меня вяленой хурмой.
— Бабушка прислала. Из Самтредиа. Знаете, такой город в Южной Грузии… Кушайте, из бабушкиного сада, она у меня мастерица хурму вялить.
— Землякам-то в Грузии рассказываешь о своей работе?
— Не верят, — честно признался Важа. — Говорят, не может быть… Ничего у вас, мол, не получится. Севера не знают. Мы успеем.
…Я снова побывал в голове сварки, когда над белым простором, окаймленным зябким редколесьем, всходила крупная молодая луна. Красный шар в прозрачном стылом воздухе подчеркивал масштаб этих просторов, а трубосварочные комплексы, жерло трубы и люди вокруг казались почему-то меньше, мельче. Но только издали. Вблизи в жестких, металлически отсвечивающих робах сварщики гляделись могучими богатырями в доспехах. Доспехи эти сравняли и степенного Демина, и подвижного Чебана, и основательного Цыпляева, и юношески стройного Постыко. Как будто не было отдельных сварщиков, а действовал некий сварной монолит. Может, это чудесил свет луны, но на миг показалось, что идет не обыкновенная сварка, а процесс единения людей и металла.
Многоцветьем сияли в полярном белом мраке постовые тундры — буровые вышки, редкими огнями перемигивалась площадка строящегося газопромысла, а там, где за леском прятался другой промысел, в небо поднимался огромный мощный сноп света.
Трасса жила и двигалась.
Я почему-то вспомнил, какой год стоит на дворе и одноименный роман Джорджа Оруэлла.
«1984». Новый Уренгой.


Первый менеджер России


Кажется, он не служил.
Не похоже.
Но в его выправке, походке есть нечто замечательное, которое проще всего выразить словом «строй». Строевое. Он как бы всегда наготове. Начеку. В готовности номер один.
Он невысок, как маршал Жуков или Наполеон. Но постоянная решительность поднимает его. Он не прячет себя. Совершенно естественно получается, что он впереди и в центре. Манеры предельно естественны, но этого не скроешь — лидер.
В респектабельном экспертном опросе его определили первым менеджером России. Такие опросы, понятно, относительны. Но серьезная доля сермяжной правды в них всегда присутствует.
Когалым — неизбежная стартовая площадка для серьезного взлета, пожалуй, то место, где состоялся Семен Михайлович Вайншток. Здесь с группой единомышленников они вынашивали идет первой интегрированной — нефтяной отечественной компании и создали великий «ЛУКойл». Вайншток долгое время возглавлял главное подразделение «ЛУКойла» — нефтедобывающий холдинг «Западная Сибирь». Отсюда президент Владимир Путин и забрал Семена Михайловича, поручив ключевое для нефтяной экономики России дело: Вайнштока назначили президентом государственной компании «Транснефть».
Все нефтяные потоки России разруливаются из головного офиса «Транснефти» на Большой Полянке.
Вайншток — интересный собеседник, лучше его не скажешь.
Омельчук: Семен Михайлович, Вас угрызения совести мучают, если день не задался?
Вайншток: Мучают. Но не припомню, чтобы в последнее время что-то не удавалось. Ведь я работаю не один, мне повезло, как правило, работаю с хорошими людьми. У нас получается. Если даже не сразу, но непременно. Мы продумываем и ставим перед собой выполнимые задачи. Бывает сложно.
Омельчук: Жизнь — тяжелая школа, или это выдумка неудачников?
Вайншток: Тяжелая. Но достижение необходимого делает ее легче.
Омельчук: Вайншток — орел позднего взлета?
Вайншток: Опасный вопрос. Конечно, орлом надо себя чувствовать. Особенно в нашем деле — необходима высота, чтобы не выпасть из масштаба.
Что касается позднего — да, я долго определялся с главным путем в своей жизни. Да и сейчас продолжаю определяться. Опасно забронзоветь. И, как говаривали древние, «никогда не говори — никогда!».
Омельчук: Ключевой поворот в жизни был?
Вайншток: Сибирь — ключ моей биографии. Представляете, каково это для урожденного южанина. Но мне партия помогла. Не сошлись во взглядах с тамошним секретарем горкома. Я был убежденным коммунистом, никогда не стеснялся этого, но что себе позволяли чиновные партийцы — никакой пропагандой не объяснишь. В Сибири на этот счет было куда честнее.
Омельчук: Первоначальный «ЛУКойл» — это этап в российской экономике?
Вайншток: Начиналась перестроечная ломка, мы решили не ломать, а созидать. Алекперов, Маганов, Сафин, Шафраник, Чаун, Некрасов, Шмидт. В принципе, ничего нового не выдумывали, просто прививали цивилизованную формулу мировой нефтефирмы на российскую почву. В условиях, когда законодательство представляло сплошное минное поле. Не подорвались…
Омельчук: Сегодня это смотрится как романтический период отечественного нефтепрома.
Вайншток: У кого-то этот романтизм и сегодня не прошел, но все «романтики» уже на задворках. Никаких иллюзий на легкую жизнь не было. Серьезный прагматизм. Тяжелая работа.
Омельчук: Сибирь — нежная страна?
Вайншток: Сибирь — открытое сердце.
Омельчук: Все лучшее, что сегодня есть в рабочей России, трудится в «Транснефти». Вайншток снимает рабочие сливки и формирует рабочую элиту России?
Вайншток: Рыба ищет, где глубже.
Омельчук: Но в «Транснефти» другие возможности. Не то, что у других.
Вайншток: Но их не было. Я у нефтяников в свое время в ногах ползал: не забирайте, не перекупайте мои кадры. Не всегда убеждал. Но мы создавали условия. Лучшие условия. Тот, кто потерпел, выиграл. Сегодня, если профессионал уходит от нас, это ЧП российского масштаба. Здесь, в центральном офисе, я принимаю и увольняю лично и уборщицу, и компьютерщика, и повара, и вице-президента. Счет нашего имущества — на триллионы, но ничего более дорогого, чем люди, в «Транснефти» нет. И это не декларации. Кто здесь работает — знает.
А рабочая элита «Транснефти» — народ самодостаточный, высокопрофессиональный, востребованный на рынке, солидно ученый, постоянно учащийся, мозговитый, золотые руки и золотые мозги, уверенные в себе. Да что я объясняю, Вы хорошо знаете «Сибнефтепровод», который базируется в Тюмени, наше самое мощное подразделение по России. Что инженеры, что работяги — штучный народ!
Омельчук: Кто-то торопится ставить крест на российском рабочем классе.
Вайншток: Расскажу Вам анекдотический случай. БТС — Балтийскую трубопроводную систему — прокладывали только российские строители, проектировали исключительно россияне.
Омельчук: Действительно, похоже на анекдот.
Вайншток: Дальше. Мы же высадились на голый морской берег, валуны расчистили, просеки проложили. Порт построили классный — в Приморске. Таможня, граница, ветеринарная служба, очистные сооружения, набор лабораторий, системы слежения и путевождения. Русское чудо напрашивались смотреть все — телерепортеры, дипломаты, иностранные специалисты. Я сначала не разрешал, настрой был враждебно-конкурентный. Чего это они, мол, там со своим рылом в наш европейский калашный ряд! Потом рискнул: может, и в них объективность пробьется. Увидели — закудахтали: это Роттердам! Президент Финляндии тоже была настроена скептически, но увидела, пересилила себя: «У вас надо учиться». Иностранцы захвалены, перехвалены, да они сами о себе честно говорить разучились. Не надо ставить крест ни на русских рабочих, ни на русских специалистах.
Омельчук: Жизнь — трагедия?
Вайншток: Скорее, драма.
Омельчук: А в драме жизни Вайнштока — он кто?
Вайншток: В старину викинги на носу своих кораблей вырубали фигуру. Считалось, что эта фигура ведет корабль. Да и сама фигура так считала. В драме жизни… каждый думает, что он режиссер.
… Менделеевские места.
Прекрасный горный берег Иртыша.
В береговой тайге спряталась ЛДПС «Нижние Аремзяны» «Сибнефтепровода». Спокойный производственный ландшафт. Размеренная работа. Как будто ничего не происходит.
А ведь это перекресток нескольких подземных нефтяных русел — в Сибирь, на Кузбасс, в Челябинск, на Урал, в Европейскую Россию — миллионы тонн нефти: немного на Восток, в основном, на Запад.
Нефтяной хребет России.
Спокойная работа профессионалов.
Они-mo знают, что они — магистральные люди России. Но лишний раз говорить об этом не станут.


Последняя весна


Есть прекрасное русское слово «самородок». Можно поразбираться в корнях: не просто сам родился, но еще и цельный драгоценный слиток — человек-золото.
Когда я думаю о Петре Семеновиче Бахлыкове, на ум приходит именно это слово: человек, сам сделавший себя, золотые руки, цельная, литая личность. Редкость.
Мы с Петром Семеновичем встретились в Сургуте в январе и договорились увидеться в Угуте. Попозже. Ближе к лету. Когда и на Севере зелень пойдет.
Петр Семенович не дождался. Умер.
Не выдержало сердце.
Умер он на исходе весны.
Счастливые люди умирают во сне. Люди, прожившие счастливую жизнь. Не легкую, но — счастливую.
Петр Семенович Бахлыков умер во сне.
…Простой сибирский мужик, «деревенщина» вырастил себя, раскрыл себя, преодолевая себя — до Мастера.
Его больше знают как наивного живописца, но он успел опубликовать и роман «Медвежья падь», и научную работу о юганских остяках, писал стихи, песни и оставил после себя уникальное — единственное на Россию детище — музей сибирского быта, где почти все — каждый экспонат — сделано его собственными руками.
Однажды он сделал для себя открытие и сформулировал его в духе Уолта Уитмена:
— Уж здесь-то была жизнь, тут-то слышался рев,
Тяжело переваливались по кочкам сутулые мамонты. Неслись на стада оленей шерстистые носороги.
Паслись и буйствовали мускусные быки.
Выбирал себе добычу и первобытный человек.
Петр Бахлыков понял, что его родина, привычные деревенские окрестности — не окраина мира, а центр его. Здесь происходили все великие события. А тот добычливый современник сутулых мамонтов — его предок. Связь времен проснулась (или родилась?) в нем — простом деревенском мужике Петре.
Сначала он только собирал — у деревенских старожилов, у друзей-ханты, забираясь на самые отдаленные, никому не ведомые стойбища и угодья. Потом догадался, что и ханты уже многое утратили в своем рукомесле. И начал ладить сам. У каждого свое: в поисках утраченного времени. Он воскрешал, делая старинные ловушки, рыболовные снасти из крапивы, медвежьи рогатины, ножи, хозяйственные поделки, ситечки и лукошки — время, старинное время Сибири: ханты и русских старожилов.
Перед его музейной избушкой образовался музей под открытым небом: сам лепил чувал, строил амбарчики, земляные печи, чуланы, складывал здесь свои увесистые археологические редкости.
За свою жизнь Петр Семенович сменил всего два места жительства: деревню Вахлово, где родился, и Угут, где умер.
Мудрый наш народ не зря нечаянно обронил: «Где родился, там и пригодился».
Он пригодился родной земле.
Отец семи детей, дед 17 внуков, он собирался жить достойно долго, тем более что сибирский род Бахлыковых — долгожители.
Он знал, что не исчерпал себя, понимал: чтобы достичь новых вершин, нужно постигнуть собственные глубины. Он был полон — здесь можно бы сказать: планов, но нет — он был полон жизни, жизнью, а полная жизнь полна замыслов, намерений и дерзаний.
Увлеченный человек умеет передать свое дело.
У настоящего таланта всегда есть ученики.
У него это дочь Женя.
— Отец умер во сне, к смерти не готовился, готовился к выставке, к юбилею музея, много писал — больше стихи. Но раньше стихи у него выходили лучше. Задумал роман о своей матери и нашей маме — они этого достойны. Его все здесь любили, меня он воспитал, как преемницу, возил в свои экспедиции, тренировал. И это — во мне естественно. Я его дочь. Наследница. Хоронил его весь Угут. Жалко, новый музей он уже не увидел. Всегда теснился, всегда ему места не хватало. Сейчас просторно. Но — без него.
И у тебя случится последняя весна.
Впрочем, это не о бренности бытия.
Думаешь: что после себя оставляешь.
Есть у художника Бахлыкова пронзительная картина «Дитя природы». Низкая вода. Глубоко посаженный утлый обласок. И старик, громадный старик с голубыми, вобравшими небо глазами. Вобравшими в себя мир. В утлом челноке огромный, как мир, человек.
Он плывет прямо на меня.


Молчанье гор



До-до.
Как выразителен в своей непонятности язык!
Что это означает? Пожалуй, не расшифрует никто, но на До-до добывают такой прозрачный горный хрусталь, что ясно сразу: от и до-до!
Прииск давний, но все это только начало. Полярный кварц, горный хрусталь: сырье технологий следующего века. На Приполярный, на Полярный Урал и у Югры, и у Ямала серьезные расчеты. Хромиты, бокситы, руды, полиметаллы… Впрочем, опять мы за перечисление элементной системы Менделеева?
Это не просто сырье — материал новых технологий.
База для переработки.
…Природное золото не блестит.
Если блестит — блеск тусклый.
Пластинки, комочки, шлихи, окатыши — нет, не впечатляет! И даже все вместе — дневной намыв: впечатления не производит.
Я видел, как золото моют.
На речке Нарты-Ю.
Это, понятно, впечатляющее зрелище. Громкое, шумное.
И все ради этих тусклых комочков?
Честно говоря, промышленный шум в горах меня раздражает. Хотя, понятно, это необходимо. Чтобы родить, надо согрешить. Чтобы развивать не исключительно сырьевую экономику, фигуру барышне придется попортить.
Главное здешнее богатство, кроме самих гор, пожалуй, тишина.
В горах особая тишина. Даже не тишина. Молчанье.
Священный трепет…
Первозданный хаос…
Сегодня эти слова редко кто произнесет, раньше же они были затасканы и считались дурным тоном в изысканной литературе.
Но именно никакой иной, а священный трепет испытываю я в горах. И в нем все — и преклонение пред величием Творца, и осознание своей ничтожности — но тоже: божественной, и страха перед этим первозданным хаосом, и трепетанье сердца — перед этой устрашающей, первозданной, недавно созданной красотой.
Полагаю, во мне оживает человек, тот, который еще не ушел из животного мира, но удивился — единственный! — красоте мира, и это удивление сделало его человеком.
Грубый материалист Фридрих Энгельс «создал» человека из руки. Из труда. Полагаю, это безумная неправда. Человека сделало его сердце, когда — первозданно! — удивилось в первобытном хаосе первозданной красоте созданного Творцом.
Молчанье гор — разгадка Бога. Побывав на Полярном Урале однажды, уже никогда не забудешь его, вот так — навсегда, на вечную человеческую жизнь уносишь его в сердце. Да, горы — аристократия ландшафтов земли.
Какие величественные панорамы открываются со здешних перевалов. Здесь все: и величественные реки, текущие внизу, и горы по краям долин, и настолько тяжелые тучи, что они тащат свои хвосты прямо по земле, а слева вы увидите солнце, потому что пики в той стороне освещены и выглядят особенно контрастно, светло по сравнению с мрачной картиной. Здесь ощущается, что Творец работал еще совсем недавно, он был масштабно грубоват, у него просто не дошли руки до мелочной, оскорбляющей его величие отделки, и порыв его вдохновения был величествен и торжественно мрачен.
К чему лететь в Штаты, в Иллиннойский национальный парк, разве неизвестный миру Харбейский каньон менее прекрасен?
Здесь единственный на всю Тюменскую область водопад. Не Ниагара, всего метра четыре. Но какая мощь!
Подальше в горах, у хребта Оченырд, есть водопад и побольше, но вот этот, на Лонгот-Югане, великолепен по-своему. Праздник свободной хрустальной воды.
В горах и в предгорьях сегодня немноголюдно — по-прежнему здесь работают фанатики Севера — геологи. И как сотни лет переваливают горы Полярного Урала оленеводы, чтобы в предгорных долинах найти удобные ягельники и мирно пасти свои стада.
Мне всегда казалось, что люди, которые работают в горах, выше в помыслах, чище духом.
Здесь каждый ощутит, что ближе к Богу. Прислушается к вечной тишине. Молчанье гор — разгадка Бога. Послушайте великое молчанье.
…Высочайшие вершины Урала на карте рисуются в границах соседней Республики Коми. Но сама-та природа административных границ не ощущает.
Гора Народная, пик Карпинского — вот они, вершины, выше которых не отыщешь на всем Каменном Поясе. Иногда услышишь, что Тюменская область — исключительные болота. Но наша область великая горная страна — солидная часть Северного, Приполярного и Полярного Урала — Тюменский Урал.
На Тюменском Урале моют рассыпное золото, в штольнях добывают горный хрусталь, ломают и режут мрамор, ищут бокситы и надеются на алмазы.
Но даже если не найдут — ничего не потеряно, ведь сами горы — вечный праздник природной первозданности.
Наша область, как всякая великая держава, имеет все и даже больше: на мой взгляд, всякое сибирское место красиво по-своему. Но особый колер придают выдающиеся памятники природной красоты.
Что говорить, великая земля досталась нам в наследство.


Уватская сага



Как-то мне пришлось проехать всю область, можно сказать, насквозь по Тюменскому меридиану — от Тюмени до Нового Уренгоя и обратно. По хорошей дороге, на Севере — чуточку по зимнику.
И вот, возвращаясь, миновав Нефтеюганск, проехав границу Югра — Юг, мы километров сто — по увалам, ехали мощной тайгой. Тайга — стеной.
Красивее не видел, хотя спидометр доматывал трехтысячный километр. Могучая. Великая. Манящая. Богатырская. И заманит, и не пропустит. Богатырский заслон. Лес для богатырей.
Она меня, эта таежная стена, пленила и очаровала. Навсегда.
И я признался главе Уватского района Юрию Свяцкевичу:
— У тебя самая красивая Сибирь.
Он даже смутился. А чего смущаться — это же уватская тайга.
И минет день, и пройдет ночь, и снова мы дождемся рассвета. И сменит осень лето, а на смену им у нас в Сибири основательно осядет зима.
Одни труды будут сменять другие. И нить бытия, плетущаяся из быта неотложных дел, не сразу позволяет определить, что наша жизнь — единственное наше героическое деяние и повод для героического сказания, и только один жанр способен воссоздать эту неотразимую невыразимость нашей столь обыденной, но и столь же, безусловно, единственной жизни. Этот жанр — сага. Сага нашей жизни, героическое сказание о нашей негероической жизни.
Уватский район соединил в себе и Сибирь патриархальную, кондовую, и Сибирь новую, и Сибирь, нацеленную в нелегкое — как всегда! — будущее. Район — Крайний Север тюменского юга. Южный Север. Законный Север — в Уватском районе выплачивают 100 % северных надбавок. Свяцкевич добился, убедил Верховный Совет еще СССР. Район богат, но как-то промежуточно, все-таки еще не окончательный Север, где нефти и газа — миру на удивление. И нефть здесь есть, и газок, и немало, но это — если бы дальше за Уватом не было Самотлора, Уренгоя, Ямбурга. Нефтяная житница тюменского юга живет по-сибирски основательно и добротно. Талантливо, добавил бы я. В деревне — с добрым российским именем, конечно же, — в Ивановке мне пришлось погостить в старожильческой семье. Тетя Поля Юликова пригласила к себе в избу. Она рукодельница, вышивальщица, лучшая в деревне умелица. А ее семья из четырех человек — настоящий народный квартет, и этот семейный квартет задушевно поет старинные сибирские песни.
Тетя Поля уж и не упомнит, сколько поколений их семьи обживают эту землю.
— Наверное, как Уват появился.
А Уват — село старинное, ему уже под четыреста.
Крынка холодного молока из подпола подтвердила, что если что и меняется в сибирском характере, но только не его исконное и искреннее хлебосольство. Здесь на каждом шагу неожиданно натыкаешься на таких интересных людей, что осознаешь главное: богатство-то этой щедрой земли и не тайга, и не увесистая иртышская стерлядь, и не перспективно большая нефть. Богатство — он, основательнейший, трудящийся и не унывающий сибиряк.
Будущее района связывали поначалу со строительством Уватского нефтегазового химкомплекса. Есть здесь знаменитый 130-й километр, где крупный химкомплекс вкупе с большим новогородом забываемый премьер Николай Рыжков и собирался строить. Не собрался.
…Есть ли хантыйские стойбища не где-то на дальнем Севере, а почти под носом у Тюмени? Оказывается, есть. Живут сугубо тюменские ханты (напоминая о том, что до прихода русских, задолго до сибирских татар, здесь селились предки вогулов и остяков) по обычаям своих предков, занимаются стародавними промыслами, охотятся на таежного зверя, бьют шишку, собирают ягоды, ловят рыбу на вертких обласах в темной Демьянке и на озерах. Живут на природе и от природы, не ссорятся с ней, и роскошный кедр под окошком хантыйского домика напомнит, что к своим истинным детям природа привычно щедра.
Семья Тайлаковых (это их стойбище, их деревня) держит домашнюю скотинку — хотя она здесь разве домашняя? — лесная. Соседи же, Ярсины, обходятся рекой да тайгой, но какой замечательный хантыйский водопровод спроворил Павел Ярсин. Поражает особая природная опрятность, которую вроде непривычно видеть на стойбище. Молодая мама охотно рассказывает, что их большая семья, три сына старшего Ярсина — Ивана Васильевича, живут дружно, особого недостатка ни в чем не испытывают, продукты по большой воде им завезли, на неделе ждут катер, их мужики не пьют, так что у них все ладом. Телевизора здесь, понятно, нет, но тюменское и ханты-мансийское радио они слушают. Сама она жила под Сургутом, а к ней свататься приехал Павел, отсюда, с Демьянки: как о ней узнал — не рассказывает, но парень он видный, работящий, добротный, она и не стала долго упрямиться, поехала к нему на Демьянку. Здесь хорошо. Таких стойбищ в здешней тайге немало — шесть десятков хантыйских семей живут в Уватском, все еще не автономном, районе.
…Трудно жить анахоретом, вести на богатом озере Кальча большое хозяйство, да еще не урожденному сибиряку, а человеку с московского асфальта, но если взялся за это предприятие Костя Малафей, значит, почувствовал себя настоящим сибирским мужиком. Константин здесь с сыном Павликом круглый год, московская жена приезжает только на лето — не терпит сибирскую зиму. Хозяйство большое: запруда, звероферма, сезонные шишки, ягоды, зверье. Таежный промысел. Всего щедро, да далековато.
Он как-то здесь тяжко занедужил, захворал. Один оказался, без Павлика. Хорошо летом — тайга его лечила, все подсказывала, какую траву кипятить, какую кору заваривать, какую хвою жевать. Вылечила.
Он вылечился, пришел в таежный восторг, отойти не может и, кажется, впал в окончательное искушение жить вдали от людей.
— Они — хорошие. Но одному лучше.
— Тяжело ж?
— Среди людей — тяжелее.
К чему спорить: у него — так.
Рядом с анахоретскими угодьями — «космический полигон». Уватский район приличный квадрат выделил под него. Только в здешних местах можно обнаружить настоящих космических пришельцев: куски ракет, запускаемые в далеком Плесецке, падают здесь прямо с неба. Наверное, космическим стратегам это необходимо. Конечно, половина района — пустые болота, несчастных случаев при плановом падении ракетных ступеней в уватском заданном квадрате не припомнят, радиоактивной опасности космические упавшие фрагменты, как уверяют, не представляют, но жаль и некоей космической бесхозности, и того, что финансово небогатый район под этот полигон ни космических, никаких других денег не получает. Вертолетчики, которые высаживали на полигоне, посоветовали быть поосторожнее и к космической «падали» особо не лезть.
…Сибирь создана для зимы. Понятно, в ней по-своему хороши и прелестны все времена года, но Сибирь — зимняя страна и как бы создана для опрятной нежности зимы, именно в эту пору она беспредельно и сказочно хороша. Понимаю — это из детства, из юности, из тех времен, когда начал осознавать всю красоту страны, в которой довелось счастье родиться.
И еще о космосе и звездах. Жанна Агузарова, мистически-космическая звезда российской эстрады, как известно, жила в Уватском районе, училась в школе в Туртасе и даже работала в здешнем леспромхозе. Ее мама Людмила Ивановна Савченко и сейчас живет в Туртасе. Переживает, что дочь поперлась в Америку, но Жанна всегда слыла девушкой с характером.
— Может, понаездится, да и вернется, — мечтает или верит мать.
…Нефтяные перспективы Тюменской области все более четки: геологоразведка определенно гарантирует — поиск перспективен. Весьма. Вторая ступень тюменской ракеты. В авангарде нового этапа тюменской нефтяной эпопеи — знаменитая Кальча.
Затерянный остров в Уватской тайге. Островок. Освоенный. Обжитой. Таежный нефтяной промысел. Вроде дикая тайга, соответственно и промысел должен быть… Нет, современный. Супер. Такой вряд ли и на всем нефтяном Тюменском Севере сыщешь. XXI век, он и в тайге XXI! На месторождении много иностранной техники. Международная нефтяная кооперация. Но много своего, российского. Те же неустанные нефтекачалки. Тюменский нефтемаш.
Конкурентоспособны!
Гордость промысла — вахтовый комплекс. Могут посмотреть, чтобы перенять передовой опыт, северные соседи. Могут, если захотят, хваленые американцы. Посмотреть и позавидовать.
Сейчас такими штампами уже, пожалуй, и не пользуются, но Кальча — действительно «локомотив» Уватского района — нефтяного пионера юга Тюменской области.
Еще недавно в той же Ивановке у кальчинского анахорета Кости Малафея это было трудно себе представить. Сегодня они соседствуют: новое слово отечественного нефтепрома и озерная запруда таежного отшельника. И даже дорога на Кальчу есть. Хотя пока еще — лучше вертолетом.
Сегодня — Уват. Завтра — Вагай, Голышманово, Юрга. Вспомним: первую поисковую скважину бурили в Тюмени на нынешней улице Мельникайте. Ушли вперед, но вернуться никогда не поздно. А завтра. Мы говорим — нефтяная Тюмень. Это будет буквально: сама Тюмень добывает нефть. А пока в авангарде — уватская Кальча.


Особая нежность России


Сургутский район, конечно, особый район России. Разве? Но разве не так?
Здесь базируются две мощнейшие нефтекомпании России — «ЛУКойл — Западная Сибирь» и «Сургутнефтегаз», лидер «Газпрома» — «Сургутгазпром», самое мощное звено РАО ЕЭС — «Тюменьэнерго», лучший в стране Мостострой-11, собственная авиакомпания «ЮТЭЙР» — крупнейший авиаперевозчик не только в стране, но и в мире. Гранды! Не говоря уж о другой «мелочи», которая составит гордость солидному региону.
И все это в одном районе, в одном, считай, уезде. Рабочее сердце России.
…Несравненна? Эта земля — несравненна!
Она разная. Простая. Вовсе не райский уголок. Ее красота неброска, не лезет в глаза. Суровая. Земля настоящих мужчин. И красивых женщин. Край великой Оби и темных таежных потоков. Большой Юган. Пим. Тром-Аган. Великая вода. Здесь красивы даже знаменитые сибирские болота. Изумрудные топи.
С сургутских земель начиналась основная нефтяная эпопея Сибири. Год за годом укреплялась нефтяная слава Среднего Приобья. Но сегодня, как и полвека назад, сургутский плацдарм — основной нефтяной плацдарм России. Каждая третья тонна российской нефти — сургутская. Ее добывают высококлассные специалисты Лянтора, Федоровского, Нижнего Сортыма, Когалыма. Всемирно известные фирмы «Сургутнефтегаз» и «ЛУКойл» строят свою продуманную, дальновидную и перспективную политику на сургутских нефтяных площадях.
Старые залежи — особое мастерство. Трудна была дорога к сургутской нефти. Не назовешь легкой ее и сегодня.
Те, кто начинал в героические времена первопроходцев, сумели отважно вписаться в современную рыночную действительность реформирующейся России. Любимая земля придает нефтяному Антею особые силы.
Наверное, это хорошо знает по себе не менее легендарный Владимир Богданов — руководитель «Сургутнефтегаза», один из лидеров отечественного нефтебизнеса, почетный гражданин Сургутского района. «Сургутнефтегаз» — солидная и богатая фирма, но она целеустремленно вкладывает в ту землю, которая помогла ей разбогатеть. Владимир Богданов — уроженец тюменского юга, упоровского происхождения, наверное, самый загадочный нефтяной олигарх в России, но и самый «правильный». Он не променял скромный Сургут на московские офисы, он строит продуманную социально направленную бизнес-политику. И исключительно в национальных интересах. Как никто другой.
Владимир Путин, который с Богдановым знаком еще по Питеру, говорят, свой визит в Сургут предпринимал исключительно по приглашению президента Сургутнефтегаза.
И еще одна деталь — свой северный отпуск Богданов непременно проводит в родной Суерке, в родительском доме.
Фарман Салманов, Аркадий Тян, Виктор Пархомович. Этих легендарных нефтеразведчиков недр сургутских хорошо знают, прочно помнят. И хотя время Больших Открытий, возможно, миновало, поиск здесь продолжается.
Геолога не бывает без надежды и удачи. В районе действует уникальное предприятие — одно из крупнейших в России: завод стабилизации конденсата, первые ростки большой нефтехимии.
Строительство дорог, мощные транспортные магистрали — нефте- и газопроводные, железнодорожные, речные — все свидетельствует, что район мощно и динамично развивается.
У района авторитетный, энергичный, динамичный лидер. Не так давно Александр Сарычев назван лучшим мэром России. Этот титул он получил вслед за Юрием Лужковым. Безо всякой провинциальной ущемленности Сарычев считает, что образцом надо выбирать выдающиеся примеры. А если и посоревноваться с Москвой? Ведь некоторые социальные показатели в районе не хуже, чем в столице, а строит Сарычев — в расчете на душу населения — не меньше, чем хваленый Лужков.
Строит для души. Строит с душой.
Почему в деревенской школе нельзя сделать евроремонт? Почему сельская больница не может иметь современнейшее оборудование? Почему в небольшом музее нельзя провести международный фестиваль?
Почему нельзя?
Сарычев отвечает: можно. И нужно.
…Земля круглая.
И в каждой точке земного шара мы равны друг другу.
А жизнь единственна, и свои деяния и подвиги мы можем (наверное, должны!) совершать и сейчас, и здесь. Другого шанса жизнь не даст.
Сельские школы, которым позавидуют столичные. Сельские больницы, экипированные не хуже, чем в Германии. Обихоженные старики, пенсионеры и ветераны в уютных приютах, пансионатах и социальных центрах. В каждом селении, в каждой деревне. Национальные интернаты, которым завидовали канадцы.
А сам Сарычев — первично — не педагог, а строитель. Видимо, строитель с учительской душой. Район особый, наверное, и потому, что повезло с мэром, повезло на мэра[1].
И когда в стране, сегодня исповедующей принципы унылости, исторической обреченности и политической неполноценности, видишь лица счастливых детей и благодарных стариков, осознаешь нравственную эксклюзивность этого района: это особая нежность России.
Не будет другого времени на этой земле позаботиться друг о друге, и нечего откладывать нашу любовь, нашу нежность на завтра.
В районе каждое поселение — на особицу.
Со своим норовом. Со своим лицом. Русскинские. Сытомино. Тундрино. Белый Яр. Угут.
Район — земля уникальных людей. Непредсказуемо даровитых, неожиданно раскрывающихся. Наверное, таких предсказал Андрей Платонов, когда писал об отечественных талантах с лицами, «простыми, как сельская местность».
Два таежных маэстро — Петр Бахлыков и Александр Ядрошников. Музей в Угуте создан исключительно руками простого егеря Петра Бахлыкова — самородного художника, исследователя и писателя. Музей в Русскинских — поэма Александра Ядрошникова, простого охотоведа, таежника и необыкновенного мастера. Не случайно, что именно здесь.
Щедрая земля, раскрывающая себя. Раскрывающая человеческие души.
…На человеческой планете все закономерно. И если Сургут — волей географической судьбы — оказался в центре государства Российского, он не мог не оказаться в центре российских событий. Сургут многое определяет в экономическом здоровье России.
У Сургута необыкновенная богатейшая история. Только русской — более четырех столетий. Город всегда нес государеву службу: разведывал, строил, осваивал, промышлял, торговал. Городскому статусу Сургута почти 40 лет — возраст и молодой, и зрелый.
Сургут не просто рабочий город. Работящий. Здесь каждый второй занят на производстве. На нефтепромыслах, в подразделениях и цехах «Сургутнефтегаза», на станциях «Тюменьэнерго», на трассах «Сургутгазпрома», в эскадрильях «ЮТЭЙР», в цехах «Сургуттелекомсети», в депо Сургутского отделения железной дороги. Россия получает от работающих сургутян ежегодной продукции уже на 80 миллиардов рублей. Производительность труда — высочайшая. Наивысочайшая.
Президент Путин, умеющий ненавязчиво определять приоритеты, не случайно выбрал Сургут местом общегосударственного симпозиума, на котором деловая элита России определяла стратегию развития ключевого для отечественной экономики — топливно-энергетического комплекса. Сургут президентскую честь заслужил.
Несколько фраз из сургутских речей Владимира Путина:
«Мы долго думали, где проводить это мероприятие, и провести его здесь мы решили по приглашению и руководителя региона, и руководителя компании «Сургутнефтегаз». Сделали это потому, что Югра является одним из ведущих, с точки зрения добычи, переработки, экспорта, в общем, это в известной степени — показательный регион. И мне, если сказать по-простому, мне было просто интересно посмотреть, побывать на буровой, побывать на предприятиях ТЭКа, ознакомиться на месте с тем, как люди работают, посмотреть на всю эту цепочку, потому что одно дело — посмотреть на бумаге, а другое дело — в живую.
Главные направления движения — создать в России привлекательные стабильные условия инвестирования. Требует оперативного исправления ситуация с разведанными запасами. В результате обвального спада геологоразведочных работ за последние семь лет в целом по стране запасы уменьшились более чем на 9,5 %, в Западной Сибири — более чем на 16 %. Разведка запасов не прогрессирует, не компенсирует даже текущую добычу энергоресурсов. По существу, идет проедание ранее разведанных запасов. И такое положение, вы понимаете не хуже меня, а гораздо лучше — просто опасно. Цивилизованный мир делает прямо наоборот: текущие запасы растут быстрее добычи. В связи с этим необходимо внести изменения в законодательство о недропользовании. Насколько я понял сегодня из рассказа руководителя «Сургутнефтегаза», не только малые компании, но крупные компании готовы к этой работе».
Работая высокопроизводительно, сургутяне могут позволить себе иметь собственный университет, 4 гимназии, 3 лицея, 8 школ искусств, 12 телекомпаний, собственное книгоиздательство, центр реабилитации бомжей, геронтологический центр, 10 бассейнов, 2 музея.
Город мечтает о собственном драматическом театре. И не только мечтает. В Сургуте любая мечта — лишь предисловие к исполнению даже невыполнимых желаний.
Сургутяне — состоятельные люди. Это закономерно — при такой рабочей самоотдаче невозможно жить бедно. Среднестатистический сургутянин зарабатывает — конечно, здесь нужно учесть северные приплаты и коэффициенты! — чуть меньше, чем федеральный министр. Выйдите на оживленную сургутскую улицу. Где еще вы обнаружите такое скопление федеральных министров!
Что особенно приятно, может быть, даже невероятно для сегодняшней России: Сургут — город, где практически не встретишь безработного.
…Кто скажет, что этому городу 410 лет? Север — это молодость. Свой Клондайк приезжают искать молодые, рисковые, азартные натуры. Они находят свое золото, обретают свою душу, они находят здесь свое счастье и свою судьбу. В городе с завидной судьбой и серьезной историей. Жизнь идет через города — это мировая аксиома. И Сургут, зримо ощущая свою мировую роль, устраивает и свою жизнь, и жизнь сургутян. Молодые власти города с присущим всем северянам чувством риска ничего не боятся. Ну, кто, кроме них, по всей сибирской России замахнулся на собственный университет? Они замахнулись и создали Сургутский университет. Показали пример Ханты-Мансийску. Они сделали город районного масштаба российским центром музыкальной и театральной культуры. Собственное издательство? «Северный дом» демонстрирует свои уникальные издания не где-нибудь, а на книжной ярмарке в Лейпциге. Все, что город себе может позволить, он позволяет. Другой жизни не будет. Вы потеряли уверенность — приезжайте в Сургут: на время, навсегда. Это город завидного мужества, он может стать городом вашей судьбы.
Торжественно клянясь на Уставе города, в очередной раз вступая в должность, сургутский мэр Александр Сидоров обещает защищать права каждого сургутянина. И это — не пустые слова! Социальная сфера, может быть, единственная в России, не знает «остаточного принципа». Здесь стремятся к мировым стандартам жизни. Те, кто раньше начинал с вагончиков-балков, сегодня, как минимум, имеют 18 квадратных метров жилой площади. Город вкладывает в людей: плата за коммунальные услуги — половинная, пенсии значительно выше, чем, как здесь говорят, на «Земле». Может, это стратегически и медицински неправильно, но сургутский пенсионер с Севера не спешит.
Сургут честолюбив! Честолюбиво претендует на звание культурной столицы — сегодня еще не России, но Сибири — наверняка. И что же в том плохого, если в городе прописалась культурная элита страны: здесь хорошо и Михаилу Ульянову, и Андрею Вознесенскому, и Олегу Табакову с «Табакеркой», и Евгению Евтушенко, и Белле Ахмадулиной, Алле Пугачевой и «Виртуозам Москвы».
«Музыкальным центром России» назвала Сургут популярная газета «Аргументы и факты». Это действительно так. Свои нефтедоллары сургутяне тратят не только на бартер, но целеустремленно — на культуру. Здесь постоянно гастролируют эстрадные звезды, престижные театры, знаменитые музыкальные коллективы. Край богатый и денежный.
Сургутяне любят свой город. Неистово. Может быть, самый характерный пример: главному нефтянику Сургута, президенту «Сургутнефтегаза» Владимиру Богданову был предложен престижный пост в Москве — первого вице-премьера правительства России. Владимир Богданов предпочел Сургут.
Город — это не стены, не дома. Город — это люди, да какие! Это и Геннадий Левин, и Юрий Важенин, и Валентин Боган, и Валентин Солохин, и Андрей Мартиросов, и Яков Черняк, и Георгий Надин.
Тысячью нитей Сургут связан со многими деловыми центрами России и мира.
Сургутские акции котируются высоко — на всех континентах.
Сургут ставит себе высокие планки и неисполнимые задачи. Исполнимое — скучно, трудное искомое достойно!
Есть непреходящие ценности. Надежный дом. Крепкая семья. Хорошая работа. Достойная жизнь. Высокие помыслы, красивые замыслы.
Человеку божественно предопределено: он хозяин на этой божественной земле.
XX век для Сургута — век старта. Хорошего разбега. Рабочего дыхания. Стремительных дел.
Сургут уверенно стартовал в век XXI!
Здесь уверены: это наш век!
Особый район России. Не потому, что самый крупный. Потому что ключевой. И когда здесь решают свои судьбы — решают и судьбы России.
Наверное, чтобы понять бег времени, необходимо побывать на знаменитой Барсовой горе — сокровищнице археологических находок, продливших историю давнего северного сибиряка на 8—10 тысячелетий. Ход времени на береговом таежном крутояре, пронизанном сосновым солнцем, зримо ощутим, несуетен и неспешен. Мы делаем его стремительным, чтобы вписаться в человеческую вечность. Это все еще неразгаданная земля. Здесь сопрягается все: и современный динамизм, и традиционная несуетливость, осколки непонятой нами древности и захватывающая устремленность в будущее.


Бытие таежного маэстро



Всякая музыка, впрочем, как всякая жизнь, заканчивается тишиной. Может быть, тишина — самая великая музыка жизни?
Нам бы услышать и разобраться, где заканчивается музыка и начинается тишина, и когда заканчивается тишина и начинается музыка.
Русскинские. И знакомо. И непонятно. Привычное, непонятное созвучие. Старые Русскинские юрты. Сегодня — деревня Русскинские. Не особо выделяющаяся деревня. Обычная. Сибирская. Деревня известная. Своим великолепным музеем. В общем-то, два тесноватых зальчика, плотно уставленные чучелами животных и птиц.
Невозможно представить! Но — нужно. Создатель всего этого — он. Сегодня здесь уже есть и не его экспонаты. Но начиналось с того, что сделал исключительно он. Из 2,5 тысячи уникатов, считай, тысяча — его. Почему он занялся таксодермией?
Пожалуй, без старины Фрейда не обойтись. Совестливый охотник Ядрошников, понятно, реалист до мозга костей, трезво осознающий реалии естественного отбора жизни, захотел реабилитироваться. Это его просьба о прощении, его извинение перед природой.
Кажется, он повторяет природу. Его искусство — натюрморт? Мертвая натура? Но это — на первый взгляд. Кажется. Он творит свой образ мира. Его натюрморты — живущая натура. Доказывающая — кстати! — что нет ничего смертного в природе, и под руками мастера оживает, может быть, то, что умерло.
Всему даруют — пусть не вечное — бессмертие руки мастера. Кстати, а может, некстати, одна рука Ядрошникова серьезно покалечена. Попал в снежный обвал на зимней реке, а шел на подволоках — лыжах, подшитых мехом, не смог их, намокшие, скинуть. Спасла былинка, зацепился за кустик и сам себя спас.
Бахлыкова Ядрошников знал. Он ведь пришлый, в отличие от соседа, хотя и обитает в этих краях уже 33 года. Бывал у него. Образ музея — бахлыковский пример. Его музей называется «Музей природы и человека». Понятно, что названный человек — понятие обобщенное: человека в этой природе. Но я прочитываю так, как мне послышалось в первый раз и как я теперь понимаю: музей человека Ядрошникова. Да-да, Александр Павлович видится мне представителем всего человечества. Это его музей, как он видит эту природу, как воспринимает, как любит. Это музей того, что человек может. Один человек. Который может все. Все, что захочет. Его убеждение:
— Зверь лучше понимает человека, чем человек зверя. Мы что-то упустили. Ему тяжелее, он понимает. Не выскажет, но поймет. Самый мудрый — медведь. Хозяин. Ответственность чувствует. Лиса — плутовка. Лось — танк, только напролом. Красивый, но прямолинейный.
Ядрошников сам держал многих зверей. Хомяки. Белки. Лебеди. Ондатра привыкла. Орлана отпустил. Понимал — не выживет. Свобода важнее смерти. Стоит в музее великолепный медведь. Этот шатун устроил лежку прямо посреди просеки и зимой беспощадно гонял по тайге геофизиков. Старого медвежатника Ядрошникова позвали на выручку, с деревенским старостой Андреем они и уложили его прямо там, на просеке.
Александр Павлович как появился здесь, дипломированный охотовед, так все время с ханты. Поверил бывалым таежникам, полюбил их. Всему у них учился — ведь они от природы ученые, природой ученые.
— Нам кажется, что им худо, но для них-то все естественно. Живут, да трудно. Народ умный, но от себя не бегут. Другие бегут, а они — нет. Молодцы!
Ядрошников у здешних ханты за «своего». Идут к нему пожаловаться, посерчать на власть, как ходоки к Ленину. Ему тоже никогда не откажут.
— Жена болела, помирала. Доктора руками разводили. Меня надоумили: шаман Володя в деревне погодился. Трезвый. Он не часто трезвым бывает. Попросил его. Володя согласился. Красного вина попросил три бутылки. Полечил.
Гарантия шаманова:
— Завтра не выздоровеет — совсем не выздоровеет.
Что такое, почему? Допил красное и уехал. А у жены хвори — как рукой.
Труды и дни…
Сибирскими долгими днями творил он свое дело, и как бы не было в его суровых буднях всплеска, но вся жизнь оказалась — всплеск.
Как могло быть иначе — на берегах Божественной Воды — наверняка все предначертано.
Как обозначить жанр этого, наверняка, единственного на планете музея?
Поэма.
Ибо вдохновение — труд повседневный. У каждого экспоната, как у строчки поэмы, свой исток и своя история.
Кто рискнет, пообвыкшись, побытовав с простым и на вид заурядным неотесанным сибиряком, восхититься — маэстро!
Где артистическая изысканность, где аристократическая рафинированность?
Но…
Маэстро!
Ибо — вдохновенная душа. Больна суровым бытием, но парит в счастье и радости творчества.
У каждого свои этапы и свои итоги. В жизненной истории шестидесятилетнего Александра Ядрошникова — я даже не хотел бы об этом упоминать — все понятно: он оставляет Дело. Зримое. Живое. Развивающееся. Конкретное. Реальное.
Но если он даже в этом не соберется признаться, как всякий из нас, он собирается жить вечно. Только окончательно бескрылый человек собирается уложиться в конкретные человеческие сроки.
А у нас столько незавершенных замыслов и дел!
Мы обречены жить вечно.
Почему мне уютнее, может быть, не на особо уютной планете, оттого, что я живу одномоментно на этой земле с таким простым-непростым современником, как Александр Павлович Ядрошников?
Не понимаю, но счастливо осознаю: повезло.
Повезло на современника. Счастлив быть его современником.


Формула хантыйского счастья



Конечно, что такое счастье — каждый понимает по-своему.
Знаете секрет хантыйского счастья?
Переписываю рецепт. Из первоисточника.
— Я родился. Я — центр Вселенной. Я не только знаю, я ощущаю это. Мы, ханты, знаем это. Может быть, только мы, ханты. Мир вращается вокруг меня. Звезды, солнце, луна. Это мои — солнце, звезды, луна. Я центр Вселенной — она вращается вокруг меня.
Разве я могу быть несчастлив, если весь мир вращается вокруг меня? Солнце — для меня. Звезды — для меня. Луна. Дерево. Зверь.
Вот умер мой отец. Умерло его солнце, звезды и ночь. А мои — остались. Умру — уйдут мои. Несчастье бывает один раз — когда уйдут мое солнце, мои звезды и моя ночь.
Забытый рецепт?
Но его знает Еремей Айпин — хантыйский шаман, писатель, пророк и депутат.
Рассказывал ли он коллегам-депутатам Югры, что каждый из них — центр Вселенной. Поверят ли? Все?
Говорят: малые народы.
Не услышишь: великие народы.
Эти великие малые — шанс человечества. Безумного, безрассудного человечества. Если оно обезумеет до того, что настанет на планете ядерная зима.
Похороны человечества? Нет, только они, знающие формулу хантыйского счастья, ненецкого счастья, обжившие Север, освоившие Арктику, имеют шанс выжить в ядерной зиме на планете и продолжить человечество.




Ермаковасие места


Грешен, крестьянский юг области все еще знаю неважно.
Земляки замечательного и своеобразнейшего тюменского писателя, волшебника самородного русского слова Ивана Ермакова учредили премию его имени. В число лауреатов попал и я, так, может быть, случайно познакомился с человеком, который эту премию вручает — директором крупного совхоза (ныне кооператива) Иваном Левчуком. Это его инициатива — не забывать славного земляка, есть и деревенская улица Ермакова, и мемориальная бронза на скромном крестьянском домике в деревне Михайловке, и библиотека, и премия именная.
Крутится человек по-сибирски, не зная покоя. Мог бы уйти в фермеры и — видит Бог — не пропал бы: сам, вдвоем с хозяйкой держат и овец, и поросят, и коров, и лошадок. И пашенка его не пустует. Но понимает бывший подпасок и тракторист (с этого начинал), что новые отношения в сибирской деревне сразу не зададутся. Ведь колхозы с их-то коллективной ответственностью-безответственностью все же на единоначальной голове держались, на председателе, на хозяине. Конечно, особо нерадивых руководитель коопартели Левчук разогнал, но ведь не каждый, даже прилежный колхозник готов вести самостоятельно дело-хозяйство, по нажитой привычке жмется народ друг к дружке. Бросишь их — разладится вся работа, поползет в неперспекгивность вся деревня без кооперативного старосты. Не может Иван Левчук бросить людей, которые ему доверяют и другого вожака не видят. Единолично-то он бы успехов, конечно, добился, но не позволяет русская душа бросать «мир».
И как когда-то гремел в Казанском районе совхоз имени Челюскинцев, так и сегодня не теряет марки кооператив, оставивший за собой славное имя.
Деревня ломки не любит, она, по-стародавнему, долго запрягает.
Как писал Иван Ермаков о своих земляках:
— Этот народец черт, говорят, посеял, а Бог полить позабыл. Самосильно, кто как, росли…
…Жил в Нижней Тавде человек-легенда. Герой, соответственно, тогдашнего колхозно-социалистического труда, председатель колхоза с приснопамятным именем «Большевик» Поликарп Прокопьев. Я застал его уже на пенсии. Он так крепко хозяйством руководил, что кто-то ему императорское имечко приклеил — Поликарп Первый. Он из тех, кто принципов не меняет, придерживается большевистских идеалов, человек раздумчивый и поперечный.
Конечно, можно рассказать, как он добивался высоких урожаев и поднимал надои, но характернее для Поликарпа Прокопьева, наверное, другой эпизод — как он оберегал друзей Сахарова… Да-да, того самого, всегда опального академика Андрея Дмитриевича. А было то в самую густую пору застоя и всеведения КГБ. Не куда-нибудь, а именно в Нижнюю Тавду, на центральную усадьбу колхоза «Большевик», сослали диссидента сахаровского призыва врача Семена Глузмана. Поликарп Петрович стал откармливать его после голодовки, послабления делать, чтобы мог человек и в сибирской ссылке по-человечески жить, заниматься делами. Наезжали в Нижнюю Тавду то Елена Боннэр, то Юрий Шиханович, иные сомнительные друзья. Не чурался их и Поликарп Первый, разговоры вел, диспуты. Блюл себя пристойно, хотя и намеки от высших чинов получал, что негоже главному большевику «Большевика» с политическими изгоями якшаться.
Крепкое хозяйство оставил после себя председатель Прокопьев. Но как история рассудит? Это ли запомнит или не забудет, что всегда оставался человеком?
И попутно. У трех тюменских губернаторов есть три, наверняка не случайных, совпадения. Для них — характерно: они все деревенские. Юрий Шафраник из степного ишимского Карасуля. Леонид Рокецкий — из деревни на Западной Украине. Сергей Собянин — из северного березовского Няксимволя.
У всех за плечами серьезная рабочая школа Тюменского Севера. Юрий Шафраник вырос от слесаря до нефтяного «генерала». Леонид Рокецкий — от командира Всесоюзного ударного комсомольского отряда до руководителя солидного стройтреста газовиков. Сергея Собянина рабочая судьба назначала председателем сельсовета в маленьком тогда еще Когалыме (позднее — мэр), он возглавлял коммунальные, налоговые службы, был заместителем председателя окрисполкома в Ханты-Мансийске, спикером Югорского парламента, сенатором России.
Они северяне, северный стаж у каждого — не один десяток лет.
И третья особенность. И Шафраник, и Рокецкий, и Собянин не по долгу службы, не по обязанности, а с какой-то особой нежностью занимались, занимаются проблемами тюменской деревни. Как будто возвращали давний долг. Нежно, бережно, искренне. Шафраник налаживал международную кооперацию для тюменских крестьян, возводил современные предприятия сельхозпереработки. Рокецкий строил деревенские дороги. Собянин системно занимается эффективными аграрными технологиями (включая тюменские), обращая особое внимание на высокую продуктивность тюменской пашни. На полях появились суперпроизводительные и высокоскоростные комбайны. Его «фишка» — племенное животноводство: завезены лучшие в мире коровы-рекордистки. Президент Франции Жак Ширак наградил тюменского губернатора особым орденом.
Тюменская деревня обустраивается, облагораживается и на трассе от Москвы до Владивостока смотрится самой живой и достойной.


Тюменский разлом

Может ли кто себе представить губернию, которая раскинулась сразу ни много ни мало на трех континентах?
Сложно.
Но такая губерния существовала. До 1768 года Тобольская губерния включала в себя не только всю азиатскую Сибирь, но и земли древней европейской Пармы (Великой Перми), владения в Русской Америке также подчинялись тобольскому губернатору. Тобольская губерния на трех материках существовала дюжину лет. Правда, в 1768 году указом императрицы сферы влияния в сибирском царстве были поделены между Тобольском и Иркутском.
Но стоит ли забывать столь примечательный эпизод в нашей общей истории? Представьте себе просвещенного земляка середины «семнадцатого века», который наверняка с трудом мог осознать границы величайшей в мире губернии — провинции. Конечно, губернией управлять было сложно, она постепенно окорачивалась, но все, что ныне входит в состав Тюменской области, искони входило в тобольские владения, а Тюменская область по праву является исторической, духовной и экономической наследницей четырехвековой Тобольской губернии.
Долгое время это казалось арифметическим постулатом, и только во времена разгара перестройки, разрыва всяческих связей, называемого «суверенитетом», поставило под сомнение, казалось бы, незыблемый status cwo.
Мне пришлось спорить с умным, проницательным и коварным человеком, и он произнес примечательную фразу:
— Что спорить? Область не структурирована. Нет области — есть миф.
Моему оппоненту показалось, что он нашел единственно точное слово, главный неопровержимый аргумент.
Я подумал и… согласился.
Действительно, область, как и любой этнос, как любое сообщество людей, строится в том числе и на мифе. Нажитая история сплачивает людей гораздо плотнее, нежели другие связующие — политические, экономические нити.
По известной теории великого этнолога Льва Гумилева (судьба подарила мне радость встречи с этим гениальным ученым) психологическое ощущение «наши» — «чужие» лежит в основе мировоззрения всякой нации, всякого народа. И если все тюменцы, от ишимских степей до вод Полярного океана, ощущают себя «своими», и эта «свойскость» утверждалась не годами, а веками, значит, это не просто психологический фантом, это та политическая реальность, та основа, на которой создаются народы, национальные государства, губернии, тем более области.
Чтя действующую Конституцию и Федеративный договор (хотя, понимая, что конституции могут меняться куда быстрее, чем историческое мироощущение живущих поколений), не покушаясь на права суверенных округов, мы в Тюменской области должны совершить единственное — не разрушить исторического и духовного единства, ведь Тюменская область — единственная духовная наследница великой Тобольской губернии.
Сегодня на территории области существуют-соседствуют три равноправных субъекта Федерации — сама Тюменская область и два (входящие в ее состав) автономных округа — Ханты-Мансийский и Ямало-Ненецкий.
Хорошо ли это или плохо?
Конечно, хорошо. Более того — прекрасно!
Чем больше прав у территорий, тем больше возможностей у ее жителей, шансов реализовать себя, жить полноценно и полноправно.
Хотя, конечно, в этой части Конституции России, как и во многом в сегодняшней России, заложены существенные противоречия. Ведь всякий здравомыслящий и рассуждающий гражданин вправе задаться вопросом: Тюменская область — это только та территория, что осталась от округов: тюменский юг, или все великое пространство от степей до океана?
Понятно, что национальные округа, созданные в 1930 году — сталинские конструкции, продукт императивного времени и безвыходного мышления. Но они сыграли выдающуюся роль, сделали и делают продуктивное, перспективное дело. Русифицированы практически ханты Томской области, селькупы Красноярского края, манси Свердловской области, сибирские татары Омской и Новосибирской областей. Эти же народности в Тюменской области благодаря именно вниманию к проблемам национальных округов, последовательной политике сбережения национальных особенностей в большей степени сохранили свою самобытность. И ханты, и манси, и ненцы, и селькупы, и сибыры. Ибо в Тюменской области существовали и, что самое главное — действовали формулы национальных округов. Понятно, и здесь политика велась по-большевистски непоследовательно, но все сегодня сохраненное в самобытном образе жизни, неповторимых промыслах и оригинальной культуре, сделано не вопреки, а благодаря существованию в области национально-административных образований.
Однако сегодня автономные округа — явно не гарант сохранения и развития именно коренных, малочисленных народов Тюменского Севера, ибо берут на себя многочисленные, прежде всего экономические, функции, по привычке отводя главной задаче остаточную роль. И хотя предпринимаются дальновидные шаги по сохранению родовых угодьев, мест традиционных промыслов, земельные приоритеты, все же первенствующими национальные задачи в бывших национальных округах вряд ли стали.
Отчаянные суверенитеты грозили распадом области, начинавшейся складываться как единый экономо-политико-духовный механизм, и самое прискорбное — разрывом многовековых человеческих житейских связей.
Так из преимуществ и достоинств, которые вытекают из прав самостоятельности, можно взять худшее и получить горькие плоды распада.
Причин для тревоги немало.
Как-то давненько горячие головы в Нижневартовске, видимо, не без влияния парада суверенитетов, рискнули выдвинуть идею отдельно взятой Нижневартовской области. Можно бы сразу сказать: бред, маразм. Но, может, следует и задуматься — а что в реальной основе?
А основа красноречива и, может быть, еще раз подчеркивает, что это за великая держава — Тюменская область. Территория нынешнего Нижневартовского района? Не уступит не только какой-нибудь черноземно-нечерноземной области, но и приличному еврогосударству. Население? В районе уже пять городов, кроме «столицы»: Мегион, Лангепас, Радужный, Покачи. В «столице» — почти 300 тысяч горожан. Экономика? Без вопросов. Крупнейший центр нефтедобычи России (ТНК, «Славнефть», СИДАНКО, «ЛУКойл»), переработка нефти и газа. Мощная энергетика. Транспортный узел. Леспром, средний бизнес, малый бизнес и т. д. и т. п. Своему соседу — Томской области гипотетическая Нижневартовская ни в чем бы, пожалуй, не уступила.
Но те же самые аргументы могут выдвинуть Сургутский, Нефтеюганский, Пуровский районы, район «Большого Уренгоя». Значит ли это, что надо действительно срочно разделяться? Понятно, нет. Энергия развала мощна, но она работает не на созидание. Однако эта эксклюзивная мощь районов и городов должна заставить серьезно задуматься: территории должны получить максимум самостоятельности в делах и действиях. Не Тюмень, не Ханты-Мансийск, не Салехард должны решать, что и как нужно делать в Сургуте ли, в Нижневартовске, в Новом Уренгое. Областным, окружным структурам власти следует отрешаться от мелкой, тактической опеки и вершить лишь те программы, которые соответствуют статусу: координация развития производственных сил территории, структурирование, создание новых взаимосвязей, наука, информационное пространство, стратегия, перспектив. Старые нефтяные месторождения уже показывают свое «дно», темп открытий новых месторождений — по разным причинам — заметно снизился. Он еще далек, день, когда нефтяная слава Тюмени уйдет в прошлое, но он уже грядет, этот день. И о нем надо думать, вырабатывая стратегию: чем будут жить и как зарабатывать на жизнь наши дети и подрастающие внуки. Все в нефтяном прошлом? Города-призраки? Или новые технологии, новые производства XXI века, конкуренция на мировом уровне? И здесь, здраво рассуждая, предпочтительнее совместный поиск, а не одинокая тропа, которая на магистраль цивилизованного развития может и не вывести.
Зачем талдычить о «колониализме» и «сырьевом придатке», когда надо из сырьевого состояния выкарабкиваться. Ясно, что столицу России в нынешнем-то состоянии страны сырьевая роль Сибири вполне устраивает, так что надо рассчитывать исключительно на себя, на свою голову, разум, руки, энергию. За нас этого никто не сделает. И понятно, разбежавшись по отдельным областям и округам, мы только усугубим проблемы, которые Москва никогда не стремилась решать.
Много шума наделала история с т. н. «Мансийским округом», когда ретивые дельцы из соседнего Екатеринбурга, благословленные небезызвестным соавтором «Беловежской пущи» г-ном Бурбулисом, играя на святом недовольстве манси, решили отколоть ряд районов Тюменской области, почти провозгласив «Мансийский округ». Незаконная акция, замешанная на фальсификациях и подлогах, получила достойную правовую оценку. Впрочем, она имела, как это ни парадоксально, и положительные моменты — привлекла внимание властей к бедственному положению народа манси и к тому, что округа действительно плохо структурированы. Ханты-Мансийский округ имеет чрезвычайно развитый восток, в то время как западная часть — Березовский, Октябрьский, Советский, Кондинский районы (как раз новоявленные сепаратисты и собирались включить их в предполагаемый «Мансийский округ») все еще влачат полупатриархально- сырьевое существование. Но — богатейшие земли! Есть все — нефть, газ, золото, минералы. Но та же беда — на вывоз, на вывоз и только сырье, в крайнем случае, полуфабрикат. И никакой готовой продукции.
Наверное, в области нет национальных проблем, есть нерешенные экономические. К несчастью, именно манси, ханты, ненцы, селькупы экономически защищены слабее других.
Попытки создания системы их защиты робки и непоследовательны.
Я часто слышу, что главное богатство Тюменской области — нефть.
Спросишь и услышишь почти непременно:
— Нефть.
Кто-то более раздумчивый добавит:
— Газ.
Или:
— Лес.
Меня это коробит и оскорбляет, обижает, удручает и унижает. Все сразу. Подряд.
Всегда и везде главное богатство — человек.
В этом смысле моей области просто повезло. Это очень многоцветное, разногранное, неповторимое богатство. Создатель Сибирской Библии непременно бы отметил, что на тюменской земле собралось «двунадесять» языков, но, к счастью, Бог не перессорил их, смешав языки. Даже развал Советского Союза не смог лишить взаимопонимания всех, кто приехал на помощь коренным сибирякам и трудится здесь.
Стопроцентно точной статистики не существует, сколько разных народов и народностей осваивают этот золотой край. Наверняка, их число больше, чем официально число племен России. Ибо в «тюменском Вавилоне» можно встретить и натурализованного грека, и алеута, лапландца, фочонку, француза, увлекающегося русской красотой, негидальца, одомашненного цыгана. Может быть, мы не найдем здесь только инков, этрусков, айнов. Но если поищем, потомков этих исчезнувших народов тоже обнаружим.
Как бы мы ни оценивали путь, пройденный в XX веке, надо признать, что именно это неоднозначное время подарило нам яркую и неповторимую культуру северян, призвало плеяду талантов поистине мирового уровня.
Кто представит литературу России без космического Ювана Шесталова, Еремея Айпина, Романа Ругина, Анны Неркаги, Леонида Лапцуя, Юрия Вэллы, Андрея Тарханова? Как свеж и неповторим образный мир таежных художников, пишущих не кистью, а сердцем! Какие величины! Геннадий Райшев, Константин Панков, Митрофан Тебетев, Леонид Лар, Петр Шешкин, Геннадий Хартаганов! Можно вспомнить звонкий голос певца Гавриила Лагея, подвижническую деятельность просветителей Елены Сусой, Сергея Ирикова, Прокопия Салтыкова, Екатерины Кузаковой, Евдокии Ромбандеевой!
Несмотря ни на что культура северян состоялась. Два бывших депутата бывшего Советского Союза, но не бывшие, а состоявшиеся писатели-ханты Роман Ругин и Еремей Айпин размышляли как-то о проблемах и достижениях непростой нашей и, наверное, смутной эпохи.
— Самое страшное в том, что на долгом отрезке времени мы перестали чувствовать себя народом, — рассуждает Роман Ругин. — Хотя нам этот ужас преподнесли как «социалистическое» завоевание: вроде высшее благо стать безликой частицей великого советского вненационального народа. Схемы заменили живую жизнь, насиловали ее, уродовали. Но человеческую природу не проведешь: у народа появилась усталость, обреченность. Сейчас заметно его единение. Вижу это в живущем интересе ко всему творческому, к истокам, к сказкам, легендам, мифам, в которых ярко воплощено историческое бытование народа. Мы поняли, что за нами древняя, глубокая, не уступающая никакой другой культура.
Мы подчас сужаем понятие культуры. Я бы непременно включил в это понятие экологический компонент. Талантливее всех уживается с природой коренной северянин. Это копилка драгоценного опыта для всего человечества, которое, не дай Бог, но все же может ожидать «ядерная зима».
— Свет в конце туннеля — великое дело, — продолжает мысль коллеги Еремей Айпин. — Почему я был безнадежным пессимистом еще в 1984 году? О чем просили? О самом естественном, чтобы человек с голоду не сдох в обществе развитого социализма. По законам этого социализма можно было умереть от чего угодно, только не с голоду. Не было предписания. А когда у охотника отобрали родовой бор, рыбаку запоганили речку, оленеводу передавили всех оленей — на что ему жить? Святым духом? Но и святого духа запрещали. Я выступил приблизительно с такими речами, сразу попал в опалу. Хорошо быть борцом, но трудно быть изгоем. Борца все слушают и поддерживают, а изгоя никто не замечает. А атмосфера была в обществе именно такая! Хочешь в изгои — борись.
Я думаю, народы нашей страны уже раз ошиблись, и ошиблись крупно. Если последует еще одна такая историческая ошибка, она будет смертельно опасна не только для нас. Но для нас, конечно, в первую очередь. Ведь как ни прискорбно, но малые народы Севера — это индикатор человечности мирового сообщества.
Обнадеживающий фактор: последняя Всероссийская перепись (2003 г.) показала — коренные северяне прирастают. Ханты стало на шесть тысяч человек больше, ненцев — на пять тысяч, манси прибавили три тысячи мужчин и женщин.


Другое предложение судьбы



Ничего не произошло.
Все сменилось.
Нам бы осмыслить…
Впрочем, надо ли, хотели бы мы извлечь для себя уроки, которые никогда и никого не учат?
Россия если не меняла систему, то — менялась системно.
Тюменская область в это время вписана и параллельно переживала еще одну системную драму. Драму? Обязательно — драму? Переживала ли Тюменская область системный кризис?
Или это был кризис полит, элит, который, конечно же, удручает простое народонаселение, но не тотально.
Что же произошло?
Если произошло.
Сами роды области — это драма? кризис? нечаянное Счастье? продуманное решение? административный перекрой?
Ведь в 1944 году область родилась — «вылупилась» из Омской области. Очень солидный кусок территории отвалился из-под юрисдикции Омска.
Можно ли это числить по жанру драмы-трагедии?
Может, атеисты — омские руководители в том памятном 44-м истово крестились, радуясь. Ведь отваливалось все никудышное — болота, тундра, тайга нетронутая.
Мы наступим на грабли еще разок, если не сделаем выводов.
Но хотя бы — в вопросительной форме — описать событие следует. Это важный этап в биографии области.
Федеративный договор 1993 года наделил округа — Ямал и Югру теми же полномочиями, что и область. Получилась странная конструкция: область остается, но у округов все полномочия: деньги — бюджеты, власть — законы.
Резалось по-живому — ведь не создавался, а уже действовал единый народнохозяйственный нефтегазовый топливно-энергетический комплекс. Область представляла из себя общее экономическое, политическое, административное, информационное, житейское пространство. Ее делят на три составные части.
Плохо или хорошо? А критерий?
Человеку, живущему в поделенном субъекте, стало хуже? Или при чем тут человек?
Стало неудобно? Кому?
Или эти неудобства дают, рождают новые возможности?
Доверимся мудрости Федеративного договора, хотя принимался он в непоправимой спешке и в ситуации регулярных судорог тогдашнего ельцинского режима.
Хуже на северах не стало.
Могло бы быть лучше?
Скорее — да.
Но Ямал и Югра, постепенно входя во вкус самостоятельности и имея солидные бюджеты, успели за эти годы не только подобрать хвосты освоения, а успешно решить перспективные задачи.
Кто из здравомыслящих людей понял бы лидеров Ямала и Югры, если бы они не воспользовались этой, по существу свалившейся на них, самостоятельностью?
Мужчины могут делиться деньгами, но никогда — властью.
Откровенное позиционирование самостоятельности заставляло форсированно структурировать свои субъекты Федерации — в отличие от других у них на это времени было предельно мало. Тюменские севера решали стратегическую задачу: поднимали уровень и качество жизни именно в то время, когда Россия погружалась в безработицу, нищету, криминальный беспредел и экономическую бесперспективность.
Корабль России держался и в эти годы хорошо — на нефти Югры, на газе Ямала. В округах строились дороги, мосты, аэропорты, вводилась современная связь, появились удобные школы, больницы, храмы искусств и просто храмы, не прекращалось жилищное строительство, появлялись фешенебельные гостиницы, велась последовательная компьютеризация.
Как ни оценивать эти годы: российским унынием и упадком здесь и не пахло. Когда с других российских северов народ бежал толпами, обезлюдевали целые города, тюменские ямальцы и югорчане чувствовали себя как никогда — уверенно.
Губернатор общей Тюменской области Леонид Рокецкий, как мог, противостоял «сепаратизму» северян, но, наверное, делал это непоследовательно, недостаточно дипломатично, неумело. Скорее, это было не его время. Не его игра. Личные амбиции, как всегда, конфликт усугубляли.
Сказать по правде — шум шел в верхах, по-современному — в элитах. Народ безмолвствовал.
Есть солидные плюсы в самостоятельности. И это завет новой единой области, да и всей России: разумная самостоятельность — большая ответственность и большой капитал.
Капитал!
Не всегда даже деньги нужны — капитал уже есть.
На этом бы поставить красивую жирную точку.
Над областью проводился простой эксперимент, формула которого широко известна — разделяй и властвуй.
Кому выгодно?
Кто выиграл?
Я как-то прибросил годовой бюджет трех тюменских субъектов: Югры, Ямала и Тюмени. Получилось чуть больше грех миллиардов долларов. В тот год президент «ЮКОСа» Михаил Ходорковский опубликовал размеры своего личного годового дохода: зашкаливало за семь миллиардов. У его товарищей по «ЮКОСу» набирался еще десяток. Не хило?
И это только одна нефтяная компания.
Ряд можно существенно удлинять: а «Сибнефть»? а ТНК? Но совершенно ясно, кому было выгодно, чтобы область была раздроблена.
Кто инициировал ее растроение.
Шумная политика — только пена, которая скрывает поток. Финансовые потоки.
Под этот распад свои деньги не получали не только тюменцы, но и вся Россия. Старо, как мир, но свежо в очередном проявлении.
— Разделяй! И — властвуй.
Потому любой прочный веник ломают по пруточку.
Герой Соцтруда Николай Иванович Григорьев, самый бравый тюменский буровик, потушивший все нефтегазовые фонтаны во времена первоосвоения, начинавший еще на первой Березовской скважине, искренне, по-стариковски недоумевает:
— Это я на кого всю свою жизнь тратил и рисковал? Фонтан Березовский — а все деньги у Березовского.
Наверное, это тоже ответ на вопрос: кому было выгодно растроение и расстройство единого народнохозяйственного организма субъекта Федерации — Тюменская область.
Сегодняшняя Россия производит административную реформу, и все перекосы вольного и странного времени будут устранены. Все-таки мы строим государство в интересах всех граждан России, а не отдельных граждан.
Нет больших резонов вспоминать былые обиды — это время прожито именно так, а у прошлого нет вариантов. Это были годы нашей жизни. Судьба сделала такое предложение, мы так откликнулись. Это наши ошибки и наши достижения.
Но сегодня на дворе — другое время. Честно говоря, да и век другой.


«Яробц последнего солнца»

Эпос жизни.
Поэзия бытия — проза жизни.
Проза жизни — поэзия бытия.
Мы счастливы, если естественны.
Трудно быть счастливым в неестественном мире.
Эпос естественной жизни — восхищение обыденного счастья.

Твой каждый шаг велик и значим.
Твой шаг — поступь Бога.
Поступь Бога — твой шаг.
Естественный ход времени впадает в вечность и бессмертие человека.

Это дерево любит тебя.
Этот камень любит тебя.
Ты любимец этого ручья.
Это твое любимое место.
Ты здесь любим.
Озером. Камнем. Деревом.

Мы, лишенные любви, поголовно недолюбленные, разве оглянемся на дерево, влюбленное в нас.
Полярный Урал. Гордо-холодный. Неприступный.
Кусок естественной земли, забытый человечеством. Ощущение вечности…
Что для этого надо?
Небо. Бездонное. Бездонно глубокое.
Горы.
Простор. Пространство плоской земли. С убегающим горизонтом.
Вода. Может быть, вода. Не обязательно море. Может быть, ручей. Стремительный. Быстрый.
Камень.
Лист. Может быть, лист.
Желтый. Опавший.
Может быть, дерево. Сухое дерево.

Байдарацкая тундра.
Предгорья Полярного Урала. На Севере — хребет Янгана-Пэ. Среднее течение реки Щучьей. Дальний Север — затерянный мир.
В этих координатах следует искать тундровую факторию Лаборовую.
Здесь надо искать Анну Неркаги.

Она — отшельница.
Отшельница?
Эго — как считать.
Если тундра — полярная Ойкумена, то — да.
Но ведь земля — шар круглый.
А на шаре — мир крутится вокруг каждого из нас.
И я, и мы — вместе и по отдельности — в центре мира.
И она, Анна Неркаги, — в центре мира.
Своего мира.
Пространство — категория для размышления.
И осмысления.
Осмысление пространства — осмысления ключа жизни.

Анна Неркаги — тундровая отшельница из полярной Ойкумены, из центра земной поверхности, возможно, самый крупный, самый серьезный писатель сегодняшней России. Возможно, современники этого еще не осознали. Вероятнее всего, не осознают. Могут не осознать. В Байдарацкой тундре живет — и пишет! — автор романа «Молчащий». Этого Апокалипсиса XX века.
Ощущение вечности… Для этого у Анны есть все. Она не надолго, лет на 10–20, отлучалась из родной тундры. Попробовала вкус городской цивилизации.
Вернулась.
Родина — это где тебя любят.
Камни. Собаки. Олени. Деревья.
Птицы. Вода. Люди.
Она построила здесь, в Лаборовой, часовню и создала школу. В ней 12 девочек и мальчиков из окрестной тундры. Она считает, это неспроста — 12 апостолов.
Она учит их жить по законам добра.
Естество жизни.
Органика жизни. Крутое месиво жизни.
Мясо жизни. Парное мясо жизни.
Естество жизни: в ней не бывает грязного и чистого. Естественное: чисто.
Не любимая матерью,
Не родившая —
Два истока трагедии.
Жизненной драмы.
Это молчаливые люди.
Это молчащие люди.
Молчание — главное красноречие.
Молчание: разговор душ.
Бывших и сущих.

Существо жизни.
Месиво быта. Ничего лишнего. Жестокие законы быта. Олень — больше чем любимый. Любимое животное. Друг. Любимый.
Убить любимого.

Здесь человек повинуется законам солнца и времени: ритму солнца, сменам света и мрака, хороводу жизненных циклов. Ранней весной здесь рождаются маленькие олени. Ранней зимой забивают старых.
Это как смена мрака и света.
Света и мрака.

Когда появится последнее солнце, чтобы уйти на ту сторону земли. По ту сторону есть земля.
Яробц последнего солнца.
Страдание и плач. Страдание, предвосхищающее счастье. И плач восторга.
Ибо слеза: от живой жизни.

Кажется, здесь все молчит —
Горы,
Снега,
Простор.
Глухо молчит небо.
Каменное молчание.
Может, здесь иной язык?
Молчанье многозначнее речи.
Здесь люди освоили язык молчания.
Язык взаимопонимания.
И восход…
Проистекающий в закат.


Седьмой поцелуй


Я тайком подсмотрел,
Как мой дед целовал вдохновенно
Мою бабушку.
Поцелуй этот
Мне глаза подпалил
И обжог неокрепшее сердце.
Давно это было,
И, наверное, тогда
Я и стал поэтом?
Информационное агентство «Самотлор-экспресс» от 4 октября 2000 года сообщило: «В Ханты-Мансийском автономном округе уже более недели продолжается противостояние между крупнейшей нефтяной компанией «ЛУКойл» и известным ненецким писателем и просветителем Юрием Вэллой. Нефтяники из неизвестных соображений решили сломать деревянный мост через небольшую таежную речку. Мост принадлежал нефтяному концерну, но был единственным средством сообщения с поселком, где располагается школа для детей коренных национальностей. Когда нефтяники приехали, чтобы сломать сооружение, Вэлла, не найдя других убедительных аргументов, взял в руки топор и изрубил колеса. Против известного просветителя возбуждено уголовное дело. Сейчас в его защиту выступила окружная ассоциация «Спасение Югры».
Он живет свою жизнь. Серьезно. Истово серьезно. Я прилетел на его стойбище. Зимой он живет в деревянном рубленом жилье, но на лето уже готов чум.
В другом деревянном домишке — школа. Да, школа на стойбище, со своей учительницей. Шесть его внуков и соседских детей учатся за шестью столиками-партами.
Он устроился современно. Нефтяники из соседнего Радужного подарили ему компьютер. Движок есть — компьютер работает. Он с нескрываемым удовольствием пишет свои стихи и рассказы сразу на компьютере.
Счастливый случай, но здесь, в тундре, далеко от городов, работает сотовая связь системы «ЛУКойла». Его мобильник берет: только на холмик надо подняться.
При мне Юре позвонил из Салехарда спикер ямальского парламента и председатель Российской ассоциации коренных народов Севера Сергей Харючи.
Они поговорили о последних решениях ассоциации. Вэллу опять что-то не устроило. Он ворчал, Харючи оправдывался.
Показывать здесь, в тундре, можно только… пространство. И пастбище.
Из разговора:
Вэлла: Снегу нынче было очень мало. Почти всю зиму до марта. В марте дождик пошел. Некоторые олени голодные остались. Два оленя погибли. Жизнь — без потерь не бывает. Через неделю отел начинается. Здесь сложно, у соседей большое стадо, где-то пятьсот голов. А впритык месторождение. Ягель истощается. Есть места, где он уже истощился. Откочевать практически некуда. Был вариант: Южно-Выентайское месторождение. В 96-м году на заседании лицензионной комиссии я просил зарезервировать его хотя бы на десять лет, чтобы я мог ту часть пастбища использовать. А в 2005 году перейти сюда, чтобы нефтяники туда могли прийти. «ЛУКойл» так и не дал мне выйти в вершину рек на ту часть оленьего пастбища. Испокон веков постоянно здесь человек не жил. Поживет двадцать, тридцать, полета лет, пастбище начинает тощать, он уходит. Пастбище восстанавливается — он снова сюда. В XIX веке здесь жил кто-то из моего рода Вэлла, Вэлла Вангутлэй. От него потомков не осталось, видимо, весь род вымер. Здесь у него была стоянка, я наконечник стрелы нашел проржавевший. Соседи — род Иуси и род Айваседа, четких-то границ никогда не было между родами. Род Айваседа — предки по линии матери моего отца.
Мир большой, а народ — маленький.
Юрий Вэлла — пянхасаво. Пянхасаво — это народ. Его народ.
Наверное, самый небольшой народ в России. Тех, кто говорит на языке пянхасаво, и тысячи не наберется. Четыре рода: Айваседа, Иуси, Вэлла, Пяк — вот и весь народ. Они не любят, когда их называют — лесные ненцы. Они — пянхасаво. Его участь — голос народа. Участь. Судьба. Судьбу не выбирают. Как родину. И родной народ. Кто бы помнил о затерянном в лесотундровых топях его племени, если бы не он — простодушный интриган, непрофессиональный актер, самодеятельный игрок, шумный Вэлла, коварный Вэлла, хитрый Вэлла?
Из разговора:
Вэлла: Я не задавал себе вопрос — мудрый я или не мудрый?! Так живу. Как жизнь подскажет. Я бы не сказал, что я спокоен. Я бы не сказал, что я бунтарь. Но ясно понимаю: если я не поставлю себя, чтобы подать пример защиты своих прав, защиты родины для своих внуков, то наш род на этом оборвется. Моего деда звали Хоти. Старый Хоти не пил, не курил, табак не употреблял. Он, по-русски сказать, в свои 82 года еще ночью бабке спать не давал.
Жизнь жестока. А человечество — безнадежно. Но знание этого — ничего не дает. Есть круг жизни и наш жизненный путь. Путь, который вписан в этот круг.
Пять мужчин из рода Юрия Вэллы подверглись заклятию. Рядом живущие — не обязательно добрые люди. Троих из пяти Юра уже похоронил.
Большому человечеству нужен опыт маленького племени лесных ненцев?
Из разговора:
Вэлла: Конечно. Например, ненец или ханты, живущий здесь, на Севере, он поет песни, рассказывает сказки. Почему? А потому что радуется. Отчего радуется? Жизни радуется. Самая большая радость — это если есть олени. Сейчас первые оленята появятся — это самая большая радость. Самое большое веселье. Вчера прилетели лебеди. Я сам когда не видел лебедей, а соседи мои видели, это радость. Вот они сейчас прилетели, улетали на зиму. Еще нет воды, снег кругом, а они уже прилетели.
Он корыстен. Откровенно корыстен. Юрий Вэлла защищает себя. Борется за себя. Его не интересуют мотивы тех, с кем он борется. Он не понимает и не принимает благородных аргументов тех, кто ему противостоит. Противостоят. Он знает, что, борясь за себя, он борется за вечность своего небольшого народа. Не за бессмертие. Хотя бы за вечность.
Он — олень.
Жертвенный олень.
Каждый поэт — жертва.
Человечество отдает богам своих поэтов.
Время его жертвы еще не настало.
Но поэт приходит в этот мир ради жертвы.

А что же это такое — седьмой поцелуй?
Не рискну сказать, что об этом знаем только мы с поэтом Юрием Вэллой. Надо знать его, поэта. Это — страсть жизни — седьмой поцелуй. Позавидуйте себе, что вы живете в этом прекрасном мире. Вэлла — завидует и желает вечной жизни.


Вечная заря


Зрелище было красиво.
Неправдоподобно.
Редкий закат.
Кровавый. Не просто кровавый — безжалостно кровавый.
Но настоящий закат скромно рдел на западе, а этот полыхал — восходил на востоке.
Не сразу и разберешь, где же настоящий.
Когда едешь из Сургута в Когалым или из Когалыма в Сургут — всегда видишь эту вечную неугасающую зарю.
Горят нефтяные факела. Горят мощно, сильно, масштабно, завораживающе красиво. Горят тонны нефти, конденсата, попутного газа. Непрестанно, час за часом, день за днем, год за годом.
Они горели еще при социализме. Все списывалось на социализм — нет, мол, настоящего хозяина.
Была надежда: придет капитализм, придет суровый скуповатый хозяин — погаснут факела.
Может, законы экономики писаны не для России. И законы экологии.
Не режим сменился, не просто власть — формация. Какой-никакой капитализм сменил социализм. Ушел социализм.
Но память оставил. Горящие факела. Вечная заря — вечная память. Вроде хозяева есть, но обогревают Сибирь ассигнациями.
У этого огня не тепло. С этой вечной зарей тревожно.
Специалисты обязательно что-нибудь и умно разъяснят.
Но горит-горит народное, державное добро.
И каким умом это понять?
Может, поймем это — начнем жить окончательно по-человечески.


Синица женского счастья



Какие чувства переживаем мы, когда узнаем, что наши близкие знакомые резко меняют курс своей судьбы?
Недоумение? Раздражение? Удовлетворение? Легкую или тяжелую зависть?
Наверное, в разных случаях разные переживания.
Наверное, в ямальских тундрах, как, впрочем, и в ямальских новогородах, не было более популярной журналистки, чем Анастасия Лапсуй. Это была леди «Инзеледа-инзеледа» (что в переводе означает, как мы шутили, «Ахтунг! Ахтунг!»). Да и Салехардское радио, на котором Тася работала четверть прошлого века, известно было скорее как «Инзеледа-инзеледа». Такими позывными на родном ненецком языке Анастасия открывала Салехардскую радиостанцию. Она была не просто популярна, любима — ведь радиожурналистов любят заочно, по голосу, а голос у Таси, голос Тасиной души был сердечен, располагал к искренности, привечал и принеживал.
Может, это голос ее родной тундры: простой и мужественной, доверчивой и суровой, мудрой, как мать, и нежной, как возлюбленная. Отвлекаюсь, ибо в тесных комнатушках Салехардского радио мы с Тасей Лапсуй проработали бок о бок два десятка лет. И вот узнаю, что она уехала и с Ямала, и из Салехарда: ее увез в Финляндию некий финский кинорежиссер. Вышла Тася замуж в Финляндию. Конечно, пересудов случилось немало, и я, понятно, не стану их повторять. И все названные чувства — и недоумение, и раздражение, и легкую зависть — я пережил. Но знал — Анастасия мудра в своих поступках, как ее родная тундра, и значит — так надо.
И если уж случаем, на костылях я оказался в Хельсинки, как ни заглянуть в новый дом недавней хозяйки тундры?
Живет коллега тесно: ее муж все свое нажитое оставил прежней семье, а она сама за всеямальскую службу особо не разжилась.
Евротеснота — каждый квадратный сантиметр использован, и даже спальные места молодоженов, как в вагоне — в два этажа.
Зато у них с Маркку есть собственная мастерская. Тася показала: подвальчик и вправду попросторнее. Ей было трудно на первых порах, меняла ведь не просто обстановку, а систему жизни, принимала западный стиль, мягкое, попустительское прежнее общество сменила на жесткое. Помогали поддержка Маркку, да и собственная жизнестойкость — все-таки тундра действительно слабых не терпит. В Салехарде уже закисала, а здесь появились новые стимулы, успела объездить полмира, открыла в себе художницу. Выставляется с размахом: Гренландия, Исландия, Аляска. Много пишет, в Финляндии ее уважают — единственная на всю страну прописанная ненка. Финляндия — мировой центр угроведения и изучения самодийского мира.
— Маркку же не знает ни русского, ни ненецкого — так?
— Нет, не учил.
— И на каком же языке вы общаетесь?
Улыбается довольно и расцветает, как солнышко:
— На каком, на каком? На языке любви.
Впрочем, сейчас она уже прилично объясняется на английском.
Она звукорежиссер, художница, мастерица, всеядная помощница кинорежиссера Маркку. Сама потихоньку втянулась в кинорежиссуру. Все ее фильмы — о родном Ямале, куда она частенько наведывается. Ее фильмы с явным этническо-северным налетом, но без лишней экзотики.
В 2000 году ее фильм «Семь песен о тундре» произвел фурор не где-нибудь, а на кинофестивале в Париже, и ее признали лучшей женщиной-кинорежиссером. Мира. В год миллениума.
Замечательная вещь — судьба. Прекрасно, что она столь непредсказуема, и нам неведомо, где ее следующий поворот и что он принесет нам. Иначе жизнь невыносимо скучна. А так — случается непредвиденная любовь, нечаянное счастье. Чтобы вечно блестели наши глаза.


Города где я бывал…



По которым — тосковал.
Не правда ли — странное, странноватое чувство: тоска по городам.
Нечеловеческое чувство?
Человек тоскует по живому?
Наверное, города — живые существа. Только умело прячутся, прячут свою «живую душу». Но от родственной человеческой души — не спрятаться.
Она и затоскует…
Тюменские города — живые.
Очень. Растущие. С растущей душой.
В области уйма городов.
Непредставимо: 26!
Наверное, уже 27.
И все такие разные.
Тобольск и Надым, Ишим и Нижневартовск, Ялуторовск и Когалым, Лабытнанги и Нефтеюганск, Сургут и Заводоуковск, Советский и Покачи, Урай и Радужный, Новый Уренгой и Лангепас, Муравленко и Белоярский, Губкинский и Югорск, Ноябрьск и Мегион, Лянтор и Пыть-Ях.
И еще три столицы: Тюмень, Ханты-Мансийск, Салехард.
У одних городов — солидное прошлое, другие росли долго, как деревья, иные и не собирались становиться городами — стали, даже не заметив этого, как-то на бегу, запыхавшись, а сейчас приходят в себя.
Да, наверное, это и не обязательно: становиться городом.
…Я знал о нем только по рассказам и, естественно, мечтал увидеть собственными глазами. О нем всегда говорили взахлеб, восторженно, всегда неравнодушно, причастно. И непременно надо бы заглянуть в кафе «Комарик».
Многие газовики, перебравшиеся на Медвежье и Уренгой, начинали в Светлом. Именно Светлый и вызывал восторги.
Недавно нечаянно и мимолетно я осуществил давнишнюю мечту. Соседний Игрим не произвел впечатления: привет из далеких шестидесятых. Кое-как держится. Наверное, и Светлый такой же…
Но он превзошел мои ожидания. Я такого не ожидал.
Проспект в тайге.
Это ж надо было так придумать! Ровный, четкий проспект. Идеальный! Даже быстротекущее время не смогло испортить идею. Проспект, идеально врезанный в тайгу, вписанный в эти озера, речушки и луговины.
Неповторим.
Светло неповторимо.
Время тронуло ветхостью дома, но идею не смогло состарить. Невольная гордость за тех, кто начинал здесь в шестидесятых. В замысле — открытость взгляда, уверенность в будущем, идейная экологичность и какой-то лирический, но не стихийный прагматизм.
— Умели же! Смогли.
Сколько понастроили временного — идейно временного. Но здесь до сих пор — образец, как вписаться в природу. Естественно и желанно.
Почему же, имея куда больше денег и возможностей, его так и не повторили, неповторимый Светлый? Не смогли? Не сумели?
Может, такое бывает раз в жизни, как первая любовь. Вот так, на бегу, не поняв и не заметив… Но светло — на всю оставшуюся жизнь.
Только «Комарик» — улетел. Не дожило легендарное кафе до XXI века.
Прощание с легендой, но и встреча с легендой. Завет времени передает этот проспект в тайге.
Урай первым в легендарной кондинской тайге начинал нефтяную эпопею, первый наш нефтеград. Тому, кто первым начинает, всегда не легко: первым начал — первым постарел. Было время, когда Урай, кажется, уже списали, но он нашел в себе силы, его нефтяники вышли на новые северные месторождения, и город преображается, вопреки законам времени — молодеет.
Красавцем становится Югорск — некогда неказистая база леспромхоза, нынешний главный град газотранспортной империи «Тюменьтрансгаз» ставит себе высокие планки и преодолевает их. Здешний православный храм приезжал освящать сам Патриарх всея Руси Алексий II.
Покачи — самый маленький город, но амбициозный, не собирается уступать своим великим соседям. Его больничный комплекс показывают как суперсовременно-образцовый.
Второе дыхание обретает Нефтеюганск, тоже некоторое время попадавший в зону прозябания. Город любит жить азартно, весело, со вкусом, сюда даже соседи приезжают отдохнуть и повеселиться.
Конечно, Новый Уренгой славен тем, что это базовый город освоения великого Уренгоя, Ямбурга, последнего газового гиганта планеты — месторождения Заполярного. Но, может, мало кто знает, что здесь самый фешенебельный роддом области — не зря в городе замечательная демографическая ситуация. А президент Владимир Путин, будучи в Уренгое, выбрал для осмотра Дворец культуры «Газодобытчик». Его долго строили, но уж удался он на славу — настоящий храм творчества, особенно для детей.
Город «семи лиственниц» на семи холмах — Лабытнанги старательно ищет для себя главную роль и, пожалуй, определился — освоение сокровищ полуострова Ямал не за горами, база уже создана. Отсюда транспортные строители ведут сооружение самой северной в России железной дороги к месторождению Бованенково.
Мегион долгое время был пригородом великого Нижневартовска, рабочим микрорайоном. Сегодня он ощутил свою самодостаточность и строит себя как солидный и самостоятельный город. Мегион помнит, что именно он открыл и подарил стране великий Самотлор. Традиция, даже короткая — вещь вязкая. Не посчитаешься с ними — они посчитаются с тобой.
Есть в Мегионе улица Анатолия Кузьмина. Был такой человек — лидер, возглавлял «Мегионнефтегаз» — главное предприятие города — в самую сложную его эпоху. Кузьмина застрелили бандиты в Москве в пору оголтелого нефтяного передела — беспредела. Город запомнил своего лидера. Помнит свое героическое прошлое, но нацелен на будущее.
Ишим не брезгует ролью дорожного торговца, возродил знаменитую Никольскую ярмарку и становится надежным мостом между великой тюменской державой и сопредельным Казахстаном.
Особая мистика у Когалыма. Может, не мистика. Когалым — это дерзкий замысел, продуманный расчет и вдохновенное исполнение. Когда соседи прозябали в исступленной оголтелости работы, Когалым сразу подумал о себе и своих жителях. Он должен быть уютным, красивым, комфортным. Для людей. В советские времена это смотрелось диссидентством и практически было неисполнимо. Здесь-то и начинается мистика. Когалым состоялся. Есть какая-то особая энергетика в здешней атмосфере. Школа искусств. Ледовый дворец. Роскошный базар. Молодежные клубы. Суперсовременная библиотека. Отели — пять звезд. Очаровательный бульвар. Ухоженная набережная Ингу-Ягуна.
Православный храм и мусульманская мечеть. Совершенно неповторимый Милитари — парк. Если Зураб Церетели делает скульптурные композиции для Когалыма — то совершенно экстравагантные: капле нефти и книжному «Домострою».
Когалым — столица главного нефтедобывающего холдинга «ЛУКойла» — «Западная Сибирь». Казалось бы, достаточно для скромного города с 50 тысячами населения. Но из сотни самых солидных фирм области каждое десятое базируется в Когалыме. Здесь и «Катконефть», и «Геолбент», и «Лукойлбурение», и «КолАвиа».
Здесь есть молодежный театр «Мираж», здесь творит скромная и великая художница Людмила Гайнанова.
И еще — мистическое… Школа Когалыма… Может, университеты Когалыма. Скорее — настоящая академия. Когалым — кузница кадров для России. Президент «ЛУКойла» Вагит Алекперов. Президент «Транснефти» — Семен Вайншток. Мэр Когалыма Александр Гаврин стал министром российского ТЭКа, сейчас — сенатор. Мэр Когалыма Сергей Собянин стал губернатором Тюменской области. Сенатор Ралиф Сафин. В когалымской школе начинала петь его знаменитая дочь Алсу. Депутат Государственной думы России Александр Сарычев.
Фигуры только первого ряда.
Когалым — это формула успеха. Разгадать мистику Когалыма — понять формулу успеха.
Дальним пригородом Ноябрьска начинал город, которому дали имя великого тюменца — Муравленко. Это единственный в области «именной» город, конечно, он чистый нефтеград, но позиционирует себя не как спальный район окрестных нефтепромыслов, а благоустроенный и комфортный. Долговременный мэр Муравленко Василий Быковский — самый многодетный мэр России (у него пять детей), находит время еще и писать интересные историко-аналитические книжки.
Старинный Ялуторовск недавно получил престижный статус самого благоустроенного малого города России. Он старается — системно. Очень опрятен. Ялуторовск живет своей замечательной стариной, историей, но не весь в прошлом. Малым городам нынче в России трудновато, но он находит возможности для деятельной жизни, а, сберегая свою историю, вышел на международный уровень — получил несколько культурных грантов фонда Сороса. Местный бизнес становится на ноги и помогает сохранять уникальное прошлое опрятного сибирского городка. Хотя, понятно, меценаты масштаба Саввы Мамонтова — ялуторовского, кстати, уроженца, еще не выросли.
Сибирская императорская столица — тронное место с единственным сибирским Кремлем — Тобольск достойно преодолел трудные времена. Это столица Тобольско-Тюменской епархии, которая крепит единство, и не только православное — всей области. Церкви вернули все ее тобольские святыни. Президент Владимир Путин во время тюменского визита нашел время, чтобы побывать в Тобольском кремле и попить чай с тоболячками. Принята правительственная программа восстановления исторического Тобольска.
Надым — первый ямальский газоград — в начале своего городского пути оглядывался на тогдашний полярный образец — Норильск. Сегодня, пожалуй, он свою «норильскую программу» выполнил и осуществляет чисто надымскую: благоустраивается, прихорашивается, создает горожанам условия для полноценной жизни.
Белоярский не замысливался как город и центр района, но жизнь внесла свои коррективы, и из обычного рабочего поселка на трассе ему надо становиться достойным городом и формировать молодой район. Он уютно вписался в приполярную тайгу на Казыме, но не ощущает себя заброшенным, жизнь здесь бьет ключом.
Заводоуковск исправно тянет свою рабочую лямку. Он — провинциал, но честолюбивый: первым на юге Тюменской области заводил международные аграрные связи, здесь действуют агрокомплексы по германской, итальянской, голландской технологиям. А в пору, когда область переживала сложные политические времена, крепил интеграционные связи с Тюменским Севером.
Лангепас — город скромный, но не зря он озвучил имя первой в России транснациональной компании — великий «ЛУКойл» ведет свое летосчисление именно по Лангепасу. Все лукойловские города — и Лангепас, и Урай, и Когалым имеют одну особенность: центры этих городов оформлены в одном стиле с непременным нарядным паровозиком.
Нягань — самый «восточный» город, потому что начинали его строители тогда братского, ныне дружественного Узбекистана. Это не могло не отразиться в его колоритном облике. Город с нелегкой нефтяной судьбой трудно переживал эпоху реформ, но сейчас полон дерзких перспективных замыслов. Честно гордится своим дальним пригородом, не похожим ни на какой другой — вахтовым комплексом «Талица».
Ноябрьск — город полярной весны, главный нефтяной оплот Ямала, крупный центр газодобычи и транспорта. Он строит себя как город-семья. Это сложно, особенно в эпоху, когда Россия в придачу к своим реформам получила классовое расслоение. И атмосфера: это мой город, это родина моих детей — в Ноябрьске ощутима.
Нижневартовск — столица Самотлора, совсем недавно обратил внимание на самого себя. Скажу так: был Нужновартовск — становится Нежновартовск. Он хорошеет, приукрашивается, его фестиваль «Самотлорские ночи» гремит по всей России.
И не нефтью единой…
Недавно сам премьер Михаил Касьянов приезжал, чтобы торжественно запустить второй энергоблок Нижневартовской ГРЭС — естественно, самый мощный в России.
Радужный, Лянтор и Пыть-Ях, выросшие из нефтяных поселков, старательно преодолевают свое неистовое рабочее прошлое, когда впереди была «нефть Родине», а потом все остальное. Им удается.
Незавидно функционально-рабочая судьба грозила и Губкинскому. Но энергичный лидер этого города мэр Валерий Лебедевич сумел переломить ситуацию: сначала жизнь — потом работа.
Городом окружного подчинения недавно стал рабочий поселок Советский — центр главного лесопромышленного района области. Городская судьба у него еще впереди.
На Ямале в очереди за городским статусом впереди, пожалуй, Тарко-Сале — центр Пуровского района. Кто бы, скажем, в году 1965 мог подумать, что Пуровский район — это, пожалуй, посолиднее, чем Техас для Штатов. Великий Уренгой, нефтяные месторождения, которые разрабатывают такие гиганты, как «Роснефть» и «Сибнефть», треть энергетических ресурсов России.
Тарко-Сале я увидел патриархальной, закутанной в снега уютной деревней. Тарко-Сале честно делился славой с Новым Уренгоем, Ноябрьском, Губкинским, Муравленко (это все пуровская земля), но сегодня и сам задумался о городском статусе. База есть.
Ямбург не имеет городского статуса, вообще почти не имеет административного статуса. Но не сказать о нем нельзя. Этот заполярный вахтовый комплекс «Ямбурггаздобычи», наверняка, лучший в России, он не повторил печальной судьбы многих своих предшественников, которые обрастали вахтовыми бараками и бидонвилями, с которыми маются до сих пор. Ямбург замыслен и построен с чистого листа, по самым передовым социальным технологиям. В Ямбурге есть все, чтобы арктический, героический газодобытчик на своей вахте красиво поработал и красиво отдохнул. Здесь проводят академические конференции, международные симпозиумы, выездные заседания российских сенаторов. Его охотно показывают гостям — есть что! И не стыдно перед Канадой и Аляской.


Незримое присутствие Бога



Непредставимо, чтобы — рано или поздно — здесь, на этих красивых берегах не появился город. Природа как бы упрашивает человека:
— Это место для тебя. Эта красота — тебе.
Здесь сливаются величайшие сибирские реки Иртыш и Обь.
Очень разные, но наверняка — самые величавые.
Сначала симпатичное местечко облюбовал остяцкий князек Самар, затем на прелестном берегу разбил лагерь ермаковский соратник атаман Никита Пан. Хотя русские проникли сюда явно раньше — неподалеку от Самарова есть нераскопанное городище Русс-Вош, которое явно хранит многие неразгаданные тайны этих необыкновенных мест.
При государственном и императорском освоении сибирских пространств Самарову определили роль яма, ключевой станции ямской гоньбы меж губернским Тобольском и инородческим Севером.
Он всегда был и перекрестком дорог, и перекрестком времен, рос естественно и медленно, но когда пригодился — сразу потребовался: тогдашний Остяко-Вогульск стал столицей национального округа, а нынешний Ханты-Мансийск — главный центр субъекта Федерации — Югра. Югра в переводе на деловой язык — Среднее Приобье, а в переводе на международно-нефтяной — «Персидский залив России».
Когда настало время определяться статусно — а оно настало в начале 90-х, Ханты-Мансийск определил себя как административный, деловой, культурный центр округа.
У этой точки зрения и сегодня много оппонентов, и если у губернатора Югры Александра Филипенко есть последовательные критики, скорее всего, только в этом вопросе.
Надо ли огород городить и изобретать очередные Нью-Васюки? Мог ли губернатор, инициатор превращения захолустных Хантов в суперсовременный город, поступить иначе? Округ — на ведущих экономических позициях в России, уступает по важнейшим позициям только Москве (Санкт-Петербургу — не всегда). Оставлять деревней главный окружной город? Это не только не престижно, это не разумно. Мы встречаем по одежке — и это капитал. Новый вид старого Ханты-Мансийска — капитализация. Это, кстати, мировая тенденция. Кто вспоминает, что столицей Техаса является не прославленный Даллас, а крохотный Остин?
— Это не надолго — сегодняшняя Россия не знает, куда повернет завтра, — продолжают критики.
Город помнит об этом.
Недавно здесь появился новый НИИ. Не каких-нибудь — информационных технологий. Понятно, XXI век на дворе — не пилораму же ставить. Но… Уму сложнопостижимо: когда в России еле-еле держится фундаментальная наука — изобрести и создать новый институт?
Василий Копылов возглавляет в НИИ Центр дистанционного зондирования земли. Оказывается, из космоса хорошо видны наши экологические проблемы, можно предметно вести поиск полезных ископаемых, да и много другого полезного.
Сотрудники Центра своим профессиональным праздником считают День космонавтики.
Я у Василия Николаевича одним поинтересовался:
— У вас супермощное оборудование. Бог в космосе каким-нибудь образом свое присутствие не обнаруживает?
Ученый улыбнулся, но ответил серьезно:
— Мы прикладники, но когда работаешь с космосом, невольно осмысливаешь философию жизни, существо бытия. Много трудношифруемых случаев, но если говорить о присутствии Бога, я бы сказал с такой степенью точности: это хорошо замаскированное присутствие.
Ханты-Мансийск сегодня — город амбициозный. Амбиции стимулируют. Без божества, без вдохновения — это не про Ханты XXI века.
Здесь появился Югорский университет — учит современным профессиям. Новому музею геологии нефти и газа позавидует иной мировой музейный центр. Здесь проводят международные теле- и киноконкурсы, музыкальные и театральные фестивали, европейские и мировые чемпионаты в великолепном биатлонном центре, спрятавшимся за седьмым городским холмом.
Он ничью славу не ворует, ведет себя достойно, как и положено административному центру серьезного субъекта Российской Федерации. Приобретая столичный лоск, он остается все тем же — спокойным, опрятным, уютным. Несуетным.


Перекресток времен


Сказать, что здесь все быстро, резко меняется — ничего не сказать.
Меняется — неузнаваемо!
Известно, что мир движется к совершенству не какими-то непознанными силами, а простым человеческим желанием. Вот и у города Салехарда появилось это человеческое желание — жить полнокровно, насыщенно, красиво. И ведь не запретишь.
«…А я иду по деревянным городам, где мостовые скрипят, как половицы». Это о Салехарде. Было. На моей памяти.
Как вкусно утренне скрипели его деревянные полы — улицы, особенно при первых морозцах.
В истории города немало крутых поворотов.
В 1853 году в Обдорск на Васильевскую ярмарку приехал сибирский генерал-губернатор, герой Венгерской кампании Христиан Гасфорт. К тому времени созрело «высшее» мнение — Обдорск упразднить. Бравый вояка бегло, но обстоятельно обревизовал полярные владения и объявил обдорскому бомонду:
— Буду ходатайствовать. Перед государем императором.
Гасфорт вошел в местную историю как спаситель Обдорска. Видимо, умел браво аргументировать.
В начале века XX Обдорск все-таки вывели «за штат», и, казалось, бурная жизнь ему уже не грозит. Но прошел ровно 21 год, а он — уже под именем Салехард — стал столицей свежего Ямало-Ненецкого национального округа. Чуть позже ему была уготована — вряд ли порядочная — роль «столицы» ГУЛАГа — стройки Полярсиба от Оби на Енисей и дальше. Еще позже зэков сменили бесшабашные и азартные геологи-нефтеразведчики.
Салехард просвещал неграмотных, учил тундровиков науке оленеводства, ловил и перерабатывал рыбу, осваивал полярное небо, ходил в студеные моря.
Как он позиционирует себя сегодня? Это деловой центр российского ранга — здесь офисы таких серьезных фирм, как «Газпром», «Роснефть», «Сибур». Это культурный центр Ямальского Севера.
И это город для пристойной жизни. Раньше здесь можно было жить, пожалуй, только по двум причинам: исключительно из любви и исключительно по энтузиазму. Сегодня можно просто — жить.
Все для этого есть, и он уже давненько (а построив современный и фешенебельный аэропорт — тем более) избавился от комплекса, что где-то далеко есть «Большая земля». Ямал — по определению — земля небольшая, но по существу — самая Большая земля Севера.
И еще на одну роль явно и недвусмысленно претендует Салехард — город серьезно честолюбивый. Столицей Арктики в России, естественно, считает себя Москва. Так вот, Салехард на этом направлении Москву немного теснит. Ямал — участник многих международных арктических организаций. Губернатор Юрий Неелов — член Высшего Арктического совета, как понимаю, планеты Земля.
Здесь проходят — и для этого созданы необходимые условия — международные симпозиумы и конференции по циркумполярному развитию, аборигенным народам, проблемам Северного морского пути.
Незабываемая встреча. Международная конференция в Салехардском конгресс-холле. Вижу молодую женщину с люлькой-корзинкой, в корзинке — малыш.
Стефани Микин не просто мама-домохозяйка, она советник по охране окружающей среды Парламента Канады. Так совпало: и на конгрессе в Салехарде надо быть непременно, и маленького Шона не бросишь. В Канаде они к таким деликатным проблемам очень строги. Поехали с Шоном. Сын, кажется, согласился, достойно переносит трансконтинентальное путешествие, активно участвует в работе конференции. По крайней мере, вокруг него всегда народ, всегда шумно и постоянные дискуссии.
Что обсуждают в Салехарде? Тема: Арктический Дом — проблемы устойчивого развития. Стефани считает, что все вместе они обсуждают и проблемы ее сына.
— Мы выясняем, можем ли мы, если не гарантировать, то заложить надежную основу для хорошего будущего его поколению и здесь, в высоких широтах.
Как без Шона?
И все-таки как функциональна и удобна канадская детская люлька-корзинка. Такую я вижу впервые. Человечество долго старалось. Присутствие семинедельного Шона Микина на трансарктическом форуме вписывает Салехард в циркумполярную цивилизацию планеты.
Каждому салехардцу известен Ангальский мыс — высокое красивое местечко над Полуем. Здесь уже много лет ведет археологические раскопки Наталья Федорова из Екатеринбурга — специалист по сибирским древностям. Каждый сезон приносит новые находки. И за каждый сезон Салехард добавляет своей истории. Человек всегда любил эти красивые места. Эти, как минимум, любит 10 тысяч полярных лет.
Из своей вечности Салехард смело смотрит в пространство нового тысячелетия.


Перемена участи



Чем знаменателен конец века двадцатого для Тюмени? Она определяла, не определила еще, но определяет свою миссию. Осознает себя. Может, даже так — выздоравливает… Избавляется от неоправданных амбиций и иллюзий.
Политические обстоятельства заставили обратить внимание на себя, обратиться к себе. Это были непростые обстоятельства. Хотелось — поначалу — чтобы они не случились. Но они произошли. Время сделало нас другими, хотелось бы верить: сделало лучше.
В судьбе Тюмени — всегда судьба России. Россия четыре с лишком века назад стала великой азиатской державой. Начав с Тюмени. Тюмень вводила Россию в имперский азиатский круг.
В своем масштабе сама Тюмень пережила имперские трагедии.
Распался Советский Союз, Российская Федерация начала делиться посубъектно. Тюмень, столица не только нефтегазового комплекса, но огромного сибирского края, формально оставаясь таковой, должна была поделиться своими столичными полномочиями с «коллегами» — центрами вполне самостоятельных субъектов Федерации — ямальским Салехардом и югорским Ханты-Мансийском. Долгие десятилетия Салехард и Ханты-Мансийск практически формально исполняли свои столичные роли. По ельцинскому Федеративному договору они стали исполнять эту роль по-настоящему, активно, действенно.
Теперь столичный формализм оставался Тюмени. Осознание новой роли проходило, естественно, болезненно. Своеобразный фантом утраченной ноги.
В чем аналогия с Россией? Но ведь однажды российская столица (после Беловежской пущи) проснулась, даже не поняв, что Казахстан, Грузия, Украина и иже с ними ушли, скорее всего, навсегда, и Москва уже не совокупная столица молдаван, киргизов, туркмен, армян и эстонцев. Такое холодное утро случилось и с Тюменью.
Труднее всего расставаться с молодостью красивой женщине.
В Тюмени процесс переосмысления своей миссии и роли так же, как и в Москве, проходил не без надрыва. Но — исторически недолго. Наверное, сказывалось, что Тюмень в свое время надолго уступала свои столичные роли то Тобольску, то Свердловску, то Омску. Не привыкла навечно к столичному снобизму. Не успевала привыкнуть. Даже историки не акцентируются на психологических переживаниях 1918 и 1934 годов, когда административная роль Тюмени существенно менялась.
Конечно, новая картина была иной: Тюмень теряла не столько бюджетно-денежные, властно-административные и иные рычаги, она теряла часть своей истории, значительную долю своего влияния и престижа. Былое величие.
Наверное, помогло то, что Тюмень всегда была самостоятельным и самодостаточным городом. Золотые руки ремесленников. Хитроватый расчет купца. Мозговой прикид обученного инженера. Здравый расчет мастерового. Простодушный азарт студента. Романический задор социалистического энтузиаста. И серьезная хватка умелого собственника.
Понятно, что перемена участи Тюмени, поворот тюменской судьбы касался всех. Требовал участия каждого. Нынешнего мэра Степана Киричука за что только не упрекают. Естественно, правильно и справедливо — мэр отвечает за все: даже у поноса вашего младенца муниципальный генезис. Но мало кто заметил, что спокойный, сдержанный, бесконфликтный, простодушный человек, не умеющий выговорить решительное «нет», мэр Киричук спокойно, выдержанно — и не побоимся высокого штиля! — мудро провел громоздкий корабль «Тюмень» по штурмующим водам социально и экономически штормящего океана России. И если граждане Тюмени не заметили этой бурной смены городских ролей — в этом нешумная, но бесспорная заслуга городского лидера.
Тюмень — пример для России. Ведь Россия также переживает перемену участи. Государственной. Исторической. Территориальной. Психологической.
Не пережила.
Тюмень показывает, почти демонстрирует — как это можно сделать спокойно, достойно и мудро.
Как ни странно, как ни парадоксально, утрачивая, Тюмень приобрела. Как известно, главный природный ресурс любого государства — нет, не в недрах, а в головах его граждан, в мозгах. Немереные полезные ископаемые, скорее, развращают и заставляют костенеть мозги. Несколько десятков лет Тюмень рассчитывала на открытые ею полезные ископаемые.
А Тюмени сказали:
— Нефть открыта. Спасибо. Но нефть не твоя.
Мозги заработали. Сначала глубоко задумались, может быть, впали в ступор, но, задумавшись, начали работать. Рассчитывать на себя — лучшее правило в жизни.
Можно обидеться. Как мать:
— Сыновья бросили.
Но мудрая мать знает: сыновьям идти дальше.
Это была самая большая трудность: Тюмень долгие годы работала и готовила себя для работы на Север и на Севере. Как промышленный город Тюмень оказалась не структурирована. Не то, что соседи — Екатеринбург, Омск, даже Курган. Она была частью большого комплекса. Необходимо было становиться целым. Не частью. Самостоятельно цельным.
Сегодня все, что оказалось конкурентоспособно (конкурентность мирового уровня, ибо нефтегазпром — это транснационально), работает на Север — нефтяную Югру, газовый Ямал. Тюмень осталась мощной нефтегазотранспортной артерией. «Сибнефтепровод» и Тюменское управление магистральных газопроводов «Сургутгазпрома» — основные городские налогоплательщики. Сегодня Тюмень не главный нефтяной или газовый штаб. Но и Тюменская нефтяная компания в образе «Тюменьнефтегаза», и «Запсибгазпром» — серьезные производственные структуры. Великий «ЛУКойл», знаменитая «Сибнефть» держат в Тюмени свои филиалы.
Промышленно Тюмень разношерстна: собрание уникальных предприятий. Завод медицинского оборудования занял достойную нишу в своей отрасли российской промышленности. Высококонкурентен аккумуляторный завод. Ткани «КРОСНО» завоевывают европейский рынок. Тюменские моторостроители находят космических партнеров в Китае. Ноу-хау «Сибнефтеавтоматики», которой руководит один из лучших менеджеров России Генрих Абрамов, престижны на мировом, перегруженном и тесном, рынке. Оставаться на плаву намерен и Тюменский судостроительный, одно время попавший в затяжной кризис. В советские времена Тюмень не обросла высокотехнологичными и суперсовременными «продвинутыми» производствами, но за последние десятилетия XX века сделала все, чтобы достойно вписаться в индустриально-экономические отношения XXI века. Вот введем завод медицинских препаратов, и промышленная структура города вместе с респектабельными заводами «Запсибгазпрома» приобретет относительно завершенный вид.
Сегодня Тюмень практически капиталистический город. Как минимум, две трети собственности — в частных руках. Это не только магазины, ларьки, рынки и рестораны, но и заводы, фабрики, автобусные парки, банки, базы, строительные комплексы.
Тюменский капитализм показывает не обязательно (по-ленински) «звериное» лицо, скорее демонстрирует буржуазную элегантность. Посмотрите: любое приличное — евростиля — здание, офис, помещение — частное, акционерное. Бюрократ, чиновник старается не отстать и — на деньги налогоплательщиков! — торопится фешенебельно обустроиться и обставиться, но и здесь, пожалуй, особенных перехлестов не наблюдается. Коттеджи, виллы в городской черте и за городом тюменский вид не портят. Скорее, радуют даже утомленный взгляд обремененного бесконечными российскими реформами усталого тюменца.
Журнал «Эксперт» как-то считал элиту российского бизнеса и насчитал по России чуть больше тысячи высокого уровня менеджеров. Среди них тюменцы: Владимир Шевчик («Сибинтел»), Дмитрий Горицкий («Запсибкомбанк»), Сергей Киверин (фабрика «Заречье»), Геннадий Торопов (завод медоборудования), Надежда Белицкая («Сибэкономбанк»), Александр Кореляков (аккумуляторный завод).
Может, не следовало бы забывать и не слишком удачливых пионеров тюменского капитализма, героев его начала. Владимир Борисов создал лучшую в Тюмени сеть кондитерских производств и магазинов — БКК, Владимир Никифоров — комплекс суперсовременных заводов и внедрил по всей России гибкую трубу для бытовой газификации. Ирина Дедюрина создала «АСКО» — систему частного страхового бизнеса.
Но конкуренция и на переходе «социализм — капитализм» беспощадна…
Непременно следует вспомнить очаровательных женщин: Татьяна Зарубина не просто создала систему салонов «Газпромоптика», она ввела стиль, который трудно определить точно, но который сегодня известен всякому посетителю ее салонов: хорошие очки — красивые глаза — умное лицо. Валентина Бутко возглавила строительную фирму «Атлант», строит много, качественно, со вкусом. Самые престижные коттеджи в городе, как говорится, «от Бутко». Светлана Кайминова подняла и возродила завалящийся, пропадающий ДОК «Красный Октябрь», а Альмира Каримова — старинный фанерокомбинат.
Элегантность. Шарм. Тюмень обретает свой шарм.
Пройдемся только по исторической части города, где сосредоточено новое строительство. Есть аура времени, историческая атмосфера. Перекличка времен.
И шарм. Это отдельно.
В своей новой роли Тюмень оказалась — парадоксы перемены участи! — гораздо более нужной северам, чем прежде. Жмутся к сильным, а не к властным. (Россия это полно еще не осознала). Дружат с сильными. На новом витке развития Тюмень для северов видится более желанной и востребованной.
Промышленная разношерстность, разноведомственность Тюмени — основа (в том числе) и ее природной демократичности. Здесь вы не ощутите ведомственного единодушия и монопольной прямолинейности северных нефтеградов и полярных газополисов. Демократия — среди прочего — это еще и ощущение свободы и больший набор возможностей. Экономических. Житейских. Гражданских. Свобода выбора.
Федеральный центр не собирается навсегда делиться рентой от федеральных недр. Югорская нефть — трудная нефть. Ямальский газ — недешевый газ. А еще в Москве — имперской столице — всегда помнят об административной вертикали. Без исключений.
Новая Тюмень — это сегодня новый шанс и Югры, и Ямала.
Дыхание близкого и богатого Севера по-разному сказывается на текущей жизни тюменцев. Скажем, на ценах. Цены на жилье. Зато деньги здесь крутятся быстрее, в больших объемах, чему, понятно, многие регионы могут только позавидовать. И завидуют. Утрачивая влияние на нефтепром и газовые промыслы, областная Тюмень в начале девяностых строила свою политику на трех китах: она оставалась вузовским, научным и медицинским и центром. На Севере не было своих вузов, серьезных научных центров, а медицинский сервис и лучшие врачебные традиции сосредотачивались в Тюмени. Но Югра и Ямал постепенно и целеустремленно обзаводились своими вузами (Сургут, позднее Ханты-Мансийск — собственными университетами), их новые больницы и поликлиники часто не имеют себе равных в России, и дочка президента Клинтона была бы счастлива, скажем, рожать в роддоме Когалыма.
Незыблемое зашаталось. Но это только добавило азарта тюменцам. Соревнование (по-новому — «конкуренция») с богатым Севером только возбуждало. Можно и поражаться, и удивляться, и восторгаться тем, что творит бывший заместитель союзного министра высшего образования, нынешний ректор Тюменского госуниверситета Геннадий Куцев. Он строит новые университетские корпуса, создает новые институты, построил респектабельнейшую библиотеку (в России университетских библиотек уже давно не строят). Его студенты могут жить комфортно, как профессора, ибо ректор не считает, что традиционная студенческая нищета это неизбывно и неискоренимо. Авторитет диплома ТГУ растет не только в регионе, но и в мире. Молоденький Тюменский университет готовно конкурирует с признанными патриархами — московскими, питерскими, первосибирскими. «Кузница» индустриальных кадров, нынешний Тюменский нефтегазовый университет, тоже не уступает лидерства: набор современных профессий, специализированные научно-исследовательские институты, насыщенная студенческая жизнь, уникальный музей истории техники. Ректор Николай Карнаухов непоказно честолюбив и не привык быть вторым. В соревнование двух вузовских китов — как всегда отважно— вписывается женщина: Клара Барбакова, создательница первого в Тюмени Международного (но областного) института экономики и права.
Что значат развязанные руки инициативы! И невольно взгрустнешь: сколько же этой нерастраченной и энергичной инициативы было загублено за 70 советских подневольных лет!
Академик РАН Владимир Мельников ведет не только уникальные научные исследования по вечной мерзлоте планеты Земля, но и создал основательный Тюменский научный центр со своеобразным набором целей: этнография, социология, археология, внеэйнштейнова физика. А еще этот центр — настоящее артприбежище (по академической традиции) авангардистов, постреалистов, неофутуристов. Наука определяет нестандартный взгляд на мир, искусство его предвосхищает.
Кто больше всего приобрел при перемене исторической участи, так это тюменская культура. Разве талант зависит от времени и от состояния казны и кошелька?
В Тюмени состоялась премьера неисполняемой оперы Антона Рубинштейна «Иисус Христос». Чуть раньше здесь прозвучала неисполняемая музыка великого русского Дмитрия Бортнянского — опера «Алкид».
Кто бы мог подумать! Тюмень… Интеллектуальная яма, глушь, Саратов… Неисполняемые и исполненные, состоявшиеся в Тюмени Рубинштейн и Бортнянский! В искусстве можно только невозможное. В Тюмени обосновался со своим камерным симфоническим оркестром дерзкий дирижер Антон Шароев. Нашлись талантливые музыканты, певцы, и уже на третий филармонический сезон триумфально был взят труднодоступный столичный зал Чайковского и очарована умеющая не удивляться московская публика.
Актеры тюменской драмы не растеряли азарта и продемонстрировали свою, отнюдь не провинциальную, самобытность в вахтанговской Москве.
Родина великого Юрия Гуляева привечает перспективные оперные таланты на регулярных фестивалях его имени. Покорив нью-йоркский Карнеги-холл, Ирина Бибеева возвращается в тихий класс местного института искусства и культуры.
Тюменские художники давно удивляют (жаль, что выставок не так богато) незамутненностью своего взгляда на мир, поражая ценителей объединенной Германии, Италии, Финляндии и Штатов. До сих пор удивляюсь! В зале Союза художников на Крымском валу в Москве прошла выставка Ирины Сашневой. Сенсация! Впервые никому неведомая, нетитулованная, но молодая и дерзкая тюменская художница попадает в престижный зал, да еще с персональной экспозицией. Ирине к тому времени нет еще и тридцати. Такого успеха не добивались маститые местные мастера. Ирина не реалист, не сюрреалист, не абстракционист. Ее работы, которые уже начали скупать знатоки Парижа и Брюсселя, — прекрасная, насыщенная, густая живопись, свидетельствующая о нежной и поэтической душе автора. Прославит ли Тюмень Ириша Сашнева окончательно и бесповоротно, покажет время, но, кажется, старт к всемирной славе взят.
Михаил Гардубей, Минсалим Темиргазеев, Сергей Перепелкин, Галина Визель, Владимир Волков — европейские имена.
Союз дизайнеров России отмечал свое десятилетие в Тюмени: горожане, возможно, и не догадывались, что существует тюменская школа дизайна, едва ли не сильнейшая в России. «Словцовские чтения» — в честь основателя Тюменского краеведческого музея И.Я. Словцова собирают ежегодно краеведов и музейщиков всей России. Телевизионщики Урала, Сибири и Дальнего Востока едут в Тюмень на межрегиональный фестиваль «Белые пятна истории Сибири» и даже юнкоров-радиокорреспондентов собирает единственный на всю Россию фестиваль «Птенец».
Все было против — налоги, отсутствие традиций, безденежье, чтобы состоялось частное издательство Юрия Мандрики. Непостижимо! — все против! — а он издает краеведческий журнал «Лукич», переиздает уникальные книги Николая Ядринцева, Серафима Патканова, Александра Кастрена, и ему удивляется книжноярмарочный Франкфурт, а в Новосибирске вручают сверхразмерную Золотую медаль. Тобольский банкир, основатель фонда «Возрождение» Аркадий Елфимов через 300 лет переиздал мировой образец — уникальную «Чертежную книгу Сибири» Семена Ремезова, собирает неизданного Дмитрия Менделеева, делает фантастические альбомы о Тобольске и устраивает выставки своих фотографий непременно в Москве!
Сегодня нет в области города, где нет православного храма. Не просто церкви, именно — храма. Чаще всего они украшают города. И Нижневартовск. И Надым. И Салехард. И Когалым. И Пыть-Ях. И Югорск. И Нягань. Не говоря уж о Тобольске. Более десяти лет возглавляет Тобольско-Тюменскую епархию архиепископ Димитрий. Настоящий церковный строитель. Возрождена Тобольская духовная семинария, государство вернуло епархии все церкви и церковные строения. Недаром Патриарх Московский и всея Руси Алексий II любит приезжать в Тобольско-Тюменскую епархию, а однажды добрался до отдаленных тундр на берегу Обской губы, где в сталинские свирепые годы отбывал ссылку местоблюститель патриаршего престола митрополит Петр Полянский.
Деятельность владыки Димитрия получила всероссийское признание: он назван в 2002 году «Человеком года».
Тюмень не растеряла всего наработанного: только приумножала и приумножила. Медицинская школа здесь всегда была традиционно основательна и высокопрофессиональна. Сегодня к этому добавляются современно, по последнему слову медицинской техники оснащенные больницы и клиники. Здесь возможны все сложнейшие операции, но главное, что тюменские врачи при всем своем профессионализме исповедуют принцип: не человек для медицины, а медицина для человека. В сердечных делах всегда придут на помощь ученые доктора Тюменского кардиоцентра. Медициной будущего — биорезонансом — занялась скромная клиника Валентины Логиновских.
Уже пустеют лечебные пляжи Черного моря, но круглый год полны современные покои санаториев «Тараскуль» и «Сибирь».
Что мы пережили — мы еще не осознали до конца. Даже самые прозорливые из нас. Но одно ясно и недвусмысленно: это время давало шанс. Каждому. Сильному. Нераскрытому. Талантливому. Дерзкому. Агрессивному. Дальновидному. Азартному. Авантюрному. Основательному. На времена не обижаются — в них живут.
Время давало шанс. Новый шанс.
Но им распоряжались мы.


Мосты времен


Что годы делают с человеком!
Ему уже под семьдесят, а Солохину один Эверест за другим покоряется!
Вот что значит — не считаться с сердцем. Оно, понятно, может побарахлить, но понимает: такому хозяину отказывать нельзя. Его неуемной энергии хватит на добрую роту молодых. Пора в физику вводить новый термин — квант энергии: «один солохин».
Один «солохин» — один уникальный мост. Время действия нового кванта — пятилетка: раз квант — мост через Обь! Два квант — мост через Иртыш.
На означенный десятый блок пилона сдаваемого сургутского моста нас поднимала какая-то лифтовая несуразица с подобающим имечком «бакра». Она беспощадно грохотала, подозрительно скрежетала, судорожно скрипела, но возносила все выше, на высоте приличного птичьего полета уже заметно раскачивало. От грандиозности увиденного вдвойне захватывало дух: ровная строчка готового моста — казалось бы такая простая — пересекала серьезно разлившуюся осеннюю Обь. Мост был новенький, сияющий, его ванты сверху напоминали гигантскую арфу.
Арфа играла. Игрок — свежий обской ветер — здесь, на верхотуре, особенно демонстрировал свою мощь.
— Пора на Иртыш, — произнес предельно будничным голосом Солохин.
— Куда-куда? — ослышался я.
— На Оби дело сделано, — пояснил Валентин Иванович. — Такой же красавец надо устроить Иртышу у Самарова.
У пожилых людей бывают причуды. Но очень уж дорогие! Этот «обский красавец» потянул на пять миллиардов! Иртышский потянет меньше, но тоже не один миллиард. Чудит старик!
Я Солохину не поверил, но восхищенно поразился. Когда все ноют и сопли утирают, он не боится мечтать грандиозно. Валентин Иванович Солохин — легендарный руководитель легендарного Мостостроя-11. Герой Социалистического Труда. Но, как выясняется, может и при капитализме быть востребованным героем. Когда наступили трудные времена России — пришло его время. Если и у мостостроителей случается «болдинская осень» — вот она.
Губернатор Югры Александр Филипенко сам строитель, начинал у мостостроителей, поэтому, наверное, его сравнительно нетрудно было уговорить на сургутский мост. Пожалуй, и «добро» на уникальность он давал охотно.
Солохин только говорит, что политикой не занимается — у него политическое чутье — волчье.
Я не поверил, что следующим уникумом будет мост через Иртыш. Однако мостостроители высадились в Самарове уже через несколько недель после того, как отгремели торжества под сургутским мостом. Суеверные (или наоборот?) мостостроители празднуют завершение работ традиционно — только и исключительно — под новеньким мостом.
Душа, честно говоря, соскучилась по живой работе. Тем более — уникальной. Раньше этого добра — при социализме — было по горлышко. Теперь — куда реже, но если хочешь поглядеть красивую работу — смело езжай к Солохину.
Он недавно перенес инфаркт. Это не заметно. Правда, сейчас уже, как бывало, не рвется вперед, как командир взвода, а наблюдает издали, как настоящий командарм. Хотя порыв — рвануться вперед — на лице красноречиво проявляется.
История отечественного мостостроения, тем более в XXI веке, такого не помнит. Солохин задал, а проектировщики просчитали, пожалуй, самую дерзкую из возможных, идею. Главный пролет иртышского моста собрали на самаровском берегу — это махина чудовищного количества тонн и длиной за 300 метров.
Сегодня, в свежий июльский день, пролет ставят на подтопленные понтоны, чтобы оттранспортировать к месту окончательной стоянки. Естественно, Иртыш рассвирепел. Три дня не дает работать. Допустимо не более трех баллов речного волнения. А временами Иртыш зашкаливает под десятку.
Ловят период успокоения. Кажется, река устала. Успокаивается. Губернатор хотел подъехать на начало операции. Губернатор — тоже стихия не хуже Иртыша: у него все расписано. Но, кажется, все складывается: и Иртыш успокоился, и Филипенко на берегу.
И начинается…
Забытая мелодия для флейты.
Прекрасная симфония труда.
Соскучившиеся по большой работе капитаны речных буксиров, путейцы, крановщики, мостостроители ювелирно-слаженно устанавливают громадину пролета на готовые понтоны. Настоящий рабочий речной парад на Иртыше, образцовые манеры и маневры. Позавидуют флотоводцы. Настоящий трудовой парад и на берегу. Солохин возбужден, но смиряет себя. Тосканини без дирижерской палочки.
Пролет установлен и плывет по Иртышу.
Сейчас все зависит от мастерства капитанов буксиров. Тросы натянуты как струны. Плывущий пролет смотрится несуразно, но следует он величаво. Величественно.
Строительство трансазиатской автодороги, параллельной Транссибу, которая соединит Ханты-Мансийск с Томском и Пермью, как всякий крупный проект, естественно, дело не однозначное, а значит — не бесспорное. Естественно, оспариваемое. Оппонентов много. «Дорога в никуда». «Мост в никуда». Аргументы понятны: дорого! Своевременно ли? Надо ли? Нет ли более актуальных задач? Решены ли уже все социальные проблемы, чтобы торопиться с этой дорогой? В аргументах оппонентов есть разумные резоны. Но тогда вообще не надо браться за крупные стратегические проекты, ибо воз тактических проблем вечно неисчерпаем. Те же аргументы и против сооружения моста на устье Иртыша.
Мы часто грешим на отцов, на предыдущие поколения: они сделали не так, они сделали не то, они сделали плохо. Они чего-то не сделали, что-то не сумели, что-то не захотели. Что-то не построили. По существу, многие наши проблемы сегодня из-за того, что многое сделано не то и не так. Не сделано, не построено.
Дорога поперек Югры с мостом в Ханты-Мансийске решает не только проблемы для современников, но для потомков. Им в этом случае не на что обижаться. Они получают надежную магистраль. Вопрос стоит так и не иначе: должен ли округ развиваться? Обязательно. Может ли он полноценно развиваться в сибирском бездорожье? Вряд ли. Заблаговременно — это всегда своевременно. Да, сегодня ханты-мансийский мост через Иртыш — не стопроцентно насущное настоящее. Это и мост в будущее. Но будущее, прочно связанное с настоящим.
Сюрреализм: посреди Иртыша у Ханты-Мансийска стоит грациозный пролет. Посреди реки. Отдельно. Одиноко. До береговых опор далеко. С берегом он еще не соединен. Редкое зрелище.
Берега соединят. Но попозже. А сегодня можно посмотреть на этот этап строительства. Пролет очень выразителен. Прекрасный сюрреализм! Пролет с Иртышом — смотрятся.
Мосты вообще-то — это Солохин обмолвился — соединяют не только берега. Пространства. И времена.


Человеческий аспект



Любой высокий визит — доверие. Знак особого внимания, почтения, уважения, но прежде всего доверия.
Владимир Ильич Ленин в Тюмени бывал. Целых четыре года. С 1941-го по 1944-й. Кстати, тело вождя привозили в Тюмень-райцентр, увозили из Тюмени уже из центра областного. Сталин решил укрыть тело своего предшественника от наступавших немцев куда подальше. Выбор вождя пал на Тюмень. Явный знак доверия. Хотя, наверное, снисходительного: Тюмень была такой тьмутараканью, о которой не знал мир, и искать там филиал ленинского Мавзолея вознамерился бы только сумасшедший. На четыре года бывшее Александровское реальное училище, действующий сельхозинститут приютил мавзолейного вождя пролетариата.
Следующим Ильичом в Тюмени был еще один генсек ЦК. На два часа у станции Тюмень притормозил свой литерный состав Леонид Ильич Брежнев, следовавший через всю страну на Дальний Восток. Тюмень его, кажется, интересовала мало. Хотя именно Брежневу принадлежат слова:
— То, что делается в Тюмени, — настоящий подвиг.
Так как это было сказано на партийном съезде, формула Брежнева приобрела государственный статус и цитировалась как указ о награде.
Из лидеров страны не просто любил бывать в Тюмени, а, пожалуй, любил Тюмень премьер Алексей Николаевич Косыгин, «главный инженер», как его называли, Советского Союза. Его главное детище — экономическая реформа — не задалась из-за диверсионной деятельности Политбюро, а вот тюменский проект реализовывался успешно. В Тюмень Косыгин наведывался регулярно, системно отслеживая реализацию гигантского проекта, который явно грел его сердце.
Надо вспомнить одну историю, которая связана с этим симпатичным советским лидером. Пожалуй, именно Косыгин сыграл ключевую роль в завидной судьбе великого тюменского проекта. Уже пошла нефть Шаима, но страна не торопилась глобально вписываться в нефтяную эпопею. Холодно, дорого, морозно, затратно, непредсказуемо.
Борис Щербина, Александр Протозанов, Геннадий Богомяков на всех уровнях ставили вопрос о большой нефти Тюмени, о большом развороте работ. Госплан убедили:
— Дерзайте.
Но и Госплан был не всесилен. Строители отказывались. Наотрез. Среднеуральский главк Свердловского совнархоза признался в своей несостоятельности. Союзный министр Минтяжстроя пошел прямиком к Брежневу:
— Увольте.
Минтрансстрой ответил отказом:
— Не по силам.
Отказался Минмонтажспецстрой.
Не тянуло строителей в героическую Сибирь. Страна, кажется, была не готова к серьезному перспективному проекту.
Тогда Косыгин вызвал к себе Героя Советского Союза Алексея Кортунова. Алексей Кириллович возглавлял в ту пору Главгаз при Совмине Союза, а до этого командовал Миннефтепромом.
— Берись! — посоветовал Косыгин. — Твое дело.
— Но у меня же, Алексей Николаевич, ни базы, ни организации. Ничего! Я же нынче газовик.
— Берись, Алексей Кириллович! Кроме тебя, некому. Сегодня нефтью займешься, а там и большой газ Тюмени на подходе. Всем, чем могу, помогу.
Герой Союза согласился. Его убедил косыгинский аргумент о перспективном большом газе Тюмени. Хотя в то время еще не знали ни о Медвежьем, ни об Уренгое, ни об Ямбурге.
В 1965 году был создан Главтюменьнефтегазстрой, во главе которого поставили еще одного героя войны — Алексея Барсукова, а из Башкирии главным инженером в новый главк перебросили энергичного Юрия Баталина. Другого масштаба люди.
Суровый Косыгин в Тюмени, по свидетельствам знавших его, как-то теплел. Обмякал.
Великий коммунистический генсек Михаил Горбачев, начиная эпоху индустриального ускорения, считал развитие ТЭК ключевым звеном, поэтому Тюмень поставил на приоритетное место. Его маршрут Новый Уренгой — Сургут — Тюмень был очень эффективным, как и заря перестройки, но в своей эффективности слишком скоротечным и краткосрочным.
Будущий Президент России Борис Ельцин находился в горбачевской свите. Президентом в область он приехал в 1991 году, его маршрут был непривычным и витиеватым: Надым — Салехард— Ноябрьск — Нефтеюганск — Тюмень. Главный итог: президент в Тюмени признал право территории на роялти, и в течение дюжины лет именной «Тюменский» указ российского президента обеспечивал справедливое наполнение бюджетов Ямала, Югры и Тюмени.
Заглядывал в Тюмень и горбачевский премьер Николай Рыжков. Но этому праведнику постоянно не везло: он приезжал агитировать за крупные нефтегазохимические комплексы, однако на ту пору на дворе геройствовали зеленые экологи, и визит, скорее всего, к удачным не отнесешь. Рыжков оправдывался, но не очень убедительно.
Первый полноценный премьер российского демократического правительства (после суррогатного и.о. Гайдара) Виктор Степанович Черномырдин три года проработал в Тюмени, возглавляя Главтюменьгазпром в ранге заместителя союзного министра. Ему не надо было объяснять значимость и значение Тюмени.
Пожалуй, самый важный из его рабочих визитов — проведение в Тюмени сессии межрегиональной ассоциации «Сибирское соглашение».
Вот репортерская страничка из блокнота 1995 года:
«Что решает визит премьер-министра правительства России в Тюменскую область? Поставлено немало принципиальных проблем. Это комплекс мер по стабилизации финансового состояния предприятий нефтегазового комплекса. Финансовые уточнения статуса программы развития области, определение мер инвестиционной активности и кредитно-бартерного проекта Тюмень — Германия, льготы для обеспечения экспорта нефти и газа, структурные преобразования в работе таможни и государственного резерва. Новый стимул развития получает строительство Торгилинского нефтеперерабатывающего завода, Сургутского и Уватского нефтегазохимических комплексов, Тобольский промышленный узел. Финансовое обеспечение получают важные стройки: Тюменский пивоваренный завод, Ялуторовский комбинат хлебопродуктов, завод упаковочных материалов, 40 миллионов долларов будет выделено для ввода детской больницы интенсивного лечения в Тюмени. Привилегии получат тюменские геологи. Приоритеты отдаются новому нефтеперерабатывающему району — Уватскому, компании «Уватнефть». Речь идет также о реконструкции Сургутской ГРЭС-1, о завершении строительства железных дорог: Коротчаево — Новый Уренгой — Надым, Чум — Лабытнанги, автомоста через Туру. Называется новая железная дорога: Тюмень — Тобольск — Урай — Нягань — Салехард, которая создаст единый транспортный комплекс области. Наверняка начнется строительство автомоста через Обь в Сургуте. Премьер не подписал, как обещал, всех документов по ТНК, но, вероятно, не по своей вине. Однако и здесь все близко к благоприятному эпилогу. Наверное, кто-то скажет, что все это в рамках былого Госплана, неисчислимых партхозактивов. Тюменцам от этого не хуже. Мы знаем, что Россия немало и давно задолжала своему ключевому энергетическому региону, и если государство наконец-то берется за старые долги, то это напрямую в интересах самого государства. Конечно, тюменские авансы премьера должны реализовываться в конкретные дела. Понятно, что будет это делать не премьер, но в его силах создать подобающие условия. А на местах чаше всего просят — не мешать, не бить по рукам. Полагаю, бывший провинциал это прекрасно понимает. Мы, трезвомыслящие сибиряки, исходим из собственных интересов: на пользу нам, тюменцам, премьерский визит — хорошо, если одни авансы — без реального продолжения — укорим премьера. Мы, как Генри Форд, всегда можем сказать: что хорошо для Тюмени — хорошо для России.
Абстрактные проблемы приобретают человеческое выражение. Те, кто приглашает премьер-министра в гости, — недурные психологи. Для Виктора Черномырдина, напомню, бывшего, в 80-х, командарма тюменских газовиков, этот визит тоже на уровне сердца: воспоминаний, переживаний, эмоций, ведь для него Тюмень стала трамплином сначала в большую, а потом и в очень большую политику».
Президент Владимир Путин, который не реже раза в год бывает в Тюменской области, после Сургута, Нового Уренгоя и Ямбурга посетил Тюмень. Именно в Тюмени шел серьезный разговор о перспективах развития Уральского федерального округа. Совещание было предельно деловым. Президент назвал УрФО «энергетической кладовой России» и добавил:
— Прямо скажу, что за счет ТЭКа в Тюмени во многом был достигнут экономический рост по стране в целом.
Еще одно президентское определение:
— Тюменская область — сложная область.
Президент прилетел в Тюмень накануне 8 Марта, поэтому не отказался от приглашения тобольских женщин и почаевничал с ними в Тобольском кремле.
После сердечных встреч на сибирской земле наш выдержанный президент непривычно расчувствовался:
— Места у вас благодатные. Еще раз в этом убедился, побывав в Тобольске. Просто чудесный город. Чудесный!


Здесь начинается Россия



Как выразить невыразимую прелесть этих мест? Не сказать, что неописуемо красивы, но предельно выразительны. Привычная красота.
Протекает в этих местах солидная речка. Имя у нее короткое, ясное — Ах. Краевед вам объемно объяснит, что ах — это не просто ах, а имеет древнее угорское словесное укоренение, и переводится имя речки как просто «речка». Но, когда едешь по этим местам, душа хочет воскликнуть, возможно, именно по-древнеугорски:
- Ах!
Просто:
- Ах!
Без всяких топонимических толкований.
Я в эти места пробирался к туману.
В Кондинском районе большие озера почему-то именуются туманами. Почему — не важно. Явно не случайно.
Я хотел попасть на Турсунтский туман. Но их оказалось два, я попал не на тот туман, куда замыслил. Тоже не случайно: на какой туман нужно — туда и попадешь.
Ах!
На берегу этого тумана стояла деревня Сатыга. Она и сейчас стоит, прилепившись к туманному берегу. Справная, добротная деревня, только пустая. Все вроде есть, даже школа начальная, только все пустое. Нет, один дом жилой. Живой.
Живет в Сатыге у тумана Владимир Сергеевич Назаров. Бобыль. Недавний. Нынешней зимой жену похоронил.
Мужик с женщиной, где хочешь, уживутся. А тут один. Дети у него невдалеке. К ним не переехал. Хозяйство осталось большое: корова, нетель, куры, огород. Не бросает. Рыбный туман — сетки надо проверять каждый день. Вся энергетика Сатыги — его движок «сотка». Включает радио послушать, телевизор взглянуть.
В деревне, оказывается, еще два бобыля — оба Павлы. Но те ничего не держат, рыбу приезжим продадут и — запиваются.
Ему некогда. Утром встал: дойка, кормежка, готовка. Себя покормить надо. Как зарядился — и на весь день.
— Какое запить! Все хозяйство тут же передохнет!
Не сказать, что он крестьянин и от крестьянской жадности все нажитое бросить не может. Он в здешних местах трудился в леспромхозах по шоферскому делу. Ему за шестьдесят. Какую-то пенсию платят. Он на нее за хлебом ездит. За туман.
Места не особо богатые, но на прожитье хватит. В тумане — щука, окунь, мохтик. Был карась солидный, но из какого-то близкого нефтепровода брызнуло или протекло — уплыл карась. Покосы хорошие, но нынче вода большая — пока все под водой. Ягоды необходимые есть, гриб регулярный. Жить можно. Жить можно хорошо.
— Но и пропасть можно, — возражаю я. — Даже рации никакой.
— Телефонов здесь отродясь не видывали.
Назаров как-то спросил у сельсоветского дальнего начальника насчет связи.
— Сергеич, — резонно ответил тот, — ты посчитай, какие это деньжищи, тебе одному в Сатыгу линию тянуть! Я разве тебя заставляю на отшибе жить, переезжай к детям. Ведь сам выбрал.
Что возразишь: резонно — сам выбрал.
По привычке соберется поругать местную власть, но рассчитывать приходится только на себя. Привык рассчитывать. Наверное, один из немногих граждан России — правильно рассчитывает.
Отсюда, из Сатыги, по обрывкам телерадиовестей дела в России сегодня для него так выглядят:
— Беда в России — мужик повывелся. В головах разруха, работать давно разучивался и разучился. У правительства с мозгами не шибко. А жить в России можно, можно и хорошо. Для жизни все есть. Держава божеская.
Кто из нас в трудную минуту, в глухую пору сомнений, черной тоски, непреходящей тревоги не мечтал: все, к черту! в глушь, в тайгу, к родникам, к чистому истоку! К озеру! Хорошо, к туману.
Он не мечтал, он устраивался, он намеревался на старости лет со своей бабкой пожить вот здесь, где все есть, где людей не шибко, и времени на суету не остается.
Несуетно устраивался пожить.
Жаль, бабка подвела.
Один.
Размышляет ли он, что остаться не только наедине с собой, остаться наедине — даже не с природой, а наедине с жизнью — может быть, самое сложное, самое трудное искусство. Мастерство жизни.
Сказать этому крупному, не уязвленному временем мужику, что он счастливый человек, что ему можно завидовать. Наверняка, не поверит. Понятно, обдумает. Возможно, в душе даже согласится. Но, наверняка, всегда будет сомневаться и уж точно — никогда не признается.
Он захотел показать могилку жены.
Сразу за бывшей деревенской околицей начинался горелый кедровник.
— Молния?
— Какое? У каждого идиота в голове своя молния!
На этот роскошный кедровник будто кто-то постоянно специально целился, но когда в Сатыге народец жил — успевали тушить. А одному каково? Павлы спали беспробудно. Сначала дым, потом полыхнуло, ветер в сторону деревни — половину укосило. И кладбище погорело.
Кладбище в тайге — печальное зрелище. Кладбище-горельник в горелом кедровнике — мрачное зрелище. Вверху оглушительно синеет небо, а здесь беспросветный мрак.
Огонь не затронул крест на могилке Екатерины Алексеевны Чейметовой.
— Святая была женщина!
Она здешняя уроженка.
Конечно, приходит время и людям, и деревням, и мы — прекращаемся.
Жизнь не прекращается.
На миг на этом погорелье показалась мне Сатыга аналогом сегодняшней России. Многое разрушено, пустые дома, прекрасный вековечный кедровник прошит огнем. И даже кладбище погорело.
Но держится же он, немолодой русский мужик, держит хозяйство, курей своих и нетель, буренку и верного пса, кормит себя, отцовский долг блюдет: детям и внукам помогает.
На чем держится?
Русское пресловутое разгильдяйство — убогие бредни горячечных политологов. Отступать некуда — держится.
Куда России отступать?
…Туман — он не зря туман. День солнечный, а уплывающий берег в какой-то дымке. И только хозяйство Сергеича смотрится как-то ясно и резко.
Пронзительно живой угор!
И они машут с берега — герои современности — Владимир Сергеевич Назаров с всклокоченной седой головой, пес Кухта, кот Маркиз, смиренная корова Красавица и кокетливая нетель, имя которой он так и не придумал.
И озабоченные курицы.
Но это мелко, мелким планом.


Тюменский миллениум





Символично, по крайней мере, не случайно, что прямо в начале миллениума Тюменскую область возглавил новый губернатор, новая команда.
К власти пришла не просто новая, но молодая, энергичная команда.
Действующий губернатор Сергей Собянин — это воплощенный динамизм. Системный динамизм. Собянин сразу сделал ставку на интеграцию, прежде всего экономическую, и это помогло снять многие противоречия, сложности, предотвратить перспективные конфликты. Экономическая выгода перебарывает все остальные резоны. Вкладывать в тюменский юг — выгодно. Партнерствовать с Тюменским Севером — выгодно. Это первично. Расширились масштабы сотрудничества с северными округами — крестьянский юг отдает сторицей: качественной и недорогой сельхозпродукцией. Крестьянские ярмарки очень популярны в северных городах: и в Нефтеюганске, и в Ноябрьске, и в Новом Уренгое. Пополнилась программа общеобластных проектов. Теснее сотрудничают тюменские машиностроители и северные нефтяники. Газовики, например, с заводом «Газтурбосервис» подписали договор сразу на 20 лет. Проектные и исследовательские центры северян, как правило, базируются в Тюмени: тюменские профессиональные мозги всегда востребованный товар. СибНАЦ, пожалуй, самый квалифицированный и респектабельный в России аналитический геологический центр. Сотрудничество становится плотнее по всем направлениям.
Динамизм. Предельный расчет. Вот что отличает команду действующего губернатора. Денег в областной казне больше не стало, но если расчетливо выстраивать иерархию первоочередных ценностей, деньги находятся на все социально значимые программы: дорожное строительство и благоустройство областного центра, возрождение исторического Тобольска и модернизация агропрома, строительство сельских школ и больниц, серьезную помощь старикам и детям.
Неузнаваемо изменился — стремительно изменяется! — областной центр. Решена проблема городских автомагистралей, всегда бывших «притчей во языцех». Сегодняшним тюменским дорогам завидует не только соседний Екатеринбург, но, пожалуй, и Санкт-Петербург. Благоустраиваются тюменские дворы, фешенебельным и неповторимым становится центр города. Реконструирована филармония, Дворец спорта, строится современный цирк. Системно решаются проблемы устаревшего жилищно-коммунального комплекса, да так, что главный коммунальщик России вице-премьер правительства Владимир Яковлев только восхищенно разводит руками. Другой вице-премьер Алексей Гордеев открывает для себя надежную, высокоурожайную аграрную Тюмень. Оказывается, Тюмень — это не только нефть. Уже не нефть. Еще недавно Тюмень замыкала российские сводки по уровню телефонизации. Сегодня она в числе лидеров. Пожалуй, уже и в детсаде можно найти клиентов «Билайн» или «Мегафона». Управляемо в области шел процесс банкротства несостоятельных предприятий — это явно укрепило промышленный потенциал региона.
Но самое главное — уровень и качество жизни. Тюмень по многим показателям опережает даже Москву. У нас лучший в России показатель валового регионального продукта в расчете на душу населения, самая высокая средняя зарплата, дешевая потребительская корзина. Показательно: Тюмень — лидер и по индексу развития человеческого потенциала. А это — главный капитал.
Ассоциация менеджеров России признала команду Сергея Собянина лучшей в России. Среди российских губернаторов он пользуется самым высоким доверием граждан — его рейтинг 81.
От лидера зависит многое.
Он свой, тюменский! Для сорокапятилетнего мужчины у него солидный жизненный багаж. Он не явно, но бешено честолюбив, и сдается, не в его характере уступать завоеванные высоты. Выдержан, терпелив, дипломатичен — недаром, будучи сенатором, возглавлял конституционную комиссию Совета Федерации, пожалуй, самую сложную.
Тюменская область в России — самая сильная. Обязана быть самой сильной. Природа не обидела ни ресурсами, ни мозгами. Собянин это четко понимает. Губернатор Тюменской области — это не просто российский губернатор. Область — зона особой ответственности. Ведь это уже недавно проходили: икается Тюмени — аукается России.
— Это особое удовольствие — работать в Тюменской области, — признавался как-то губернатор Сергей Собянин. — Наверное, самое страшное для человека, когда он теряет ощущение родного дома. Чувство Родины. Отечества. Поймешь Антея, теряющего опору. У меня случались отъезды с родной земли, и, признаюсь, как бы ни важна была работа за пределами Тюменской области, я ощущал себя — честно признаюсь: не очень счастливым. Внутреннее ощущение — большой серьезной потери.
Главная задача новой команды — не просто динамичное, а гармоничное развитие области. Вроде не экономический термин «гармония», но губернатор считает, что это связано напрямую. Гордиться природным и промышленным потенциалом можно, но если они не связаны с благополучием людей — это пустой звук.
Ни кто-нибудь, а компетентные эксперты Организации Объединенных Наций пришли к выводу: Тюмень — лидер России по двум важнейшим рейтинговым показателям: у нас самый высокий выход валового регионального продукта — он превысил 25 тысяч долларов на душу населения (мировой уровень!) и самое основное — высочайший сведенный индекс благополучия. (В тройке лидеров — Москва и Татарстан). Непредставимо, но по этим важнейшим показателям Тюменская область опережает хваленую-перехваленую Японию!
У губернатора есть мечта.
Может губернатор позволить себе помечтать?
— Я родился в Няксимволе Березовского района, где мой отец работал деревенским старостой. Сейчас родители живут в Тюмени. Моих сестер судьба носила по всей территории области. Я — тюменский, мы, Собянины, — тюменские. Корневые. Я пришел в губернаторы с программой интеграции области. Программа жизненно насущна и в основном удается. Но, понятно, есть немало людей, которым не нравится наше единство, которые хотели бы расколоть нашу область. Они пугают северян тем, что Собянин хотел бы отобрать у них все последнее, искусственно разрывают налаженные вековые связи.
Мое глубокое убеждение: мы сильны только вместе. Сильны общими корнями. Посмотрите на карту: наша область напоминает мощное ветвистое дерево. Зачем рубить его корневую систему? У разорванной области нет будущего. У сильной области
— сильное будущее. Это наша общая дорога. Вместе — это гармоничное развитие и процветание.
Моя мечта, мечта человека, который здесь родился, вырос и живет, — жить вместе, в единой великой Тюменской области.
Тюмень динамично стартует в новый век. В прошлом тысячелетии она прожила чуть более четырехсот лет.
Впереди новое время. Впереди пространство даже не века — тысячелетия. Совершенно ясно: тюменский миллениум.
1994, 2003.


ООО «Уренгойгазпром»



В далекие семидесятые для развивающейся страны требовались огромные объемы энергоносителей — нефти и газа. Решение грандиозной задачи стало возможным за счет разработки богатейших недр Западной Сибири. Впервые мир узнал об открытии крупнейшего Уренгойского месторождения в 1966 году. Гигантские запасы углеводородного сырья определили стратегию освоения уникальных северных кладовых, перспективу развития нефтегазоносного региона. В короткие сроки в сложных природно-климатических условиях Крайнего Севера самоотверженным трудом ученых, инженеров, буровиков, газодобытчиков, строителей, транспортников был создан Уренгойский нефтегазовый комплекс. Производственное объединение по добыче газа «Уренгойгаздобыча» (ныне общество с ограниченной ответственностью «Уренгойгазпром») основано в январе 1978 года.



В конце 2001 года из недр Ямала добыт десятый триллион кубометров углеводородного сырья с начала промышленной разработки месторождений. И половина объема добытого газа — заслуга многотысячного коллектива «Уренгойгазпрома».
ООО «Уренгойгазпром» — крупное газодобывающее предприятие, имеющее в своем составе 25 филиалов с численностью персонала более 17 тысяч человек. Основные виды деятельности предприятия: геологоразведочные работы, добыча, подготовка к транспортировке и переработка углеводородного сырья, научно-технические и проектные работы, строительство и ремонт промышленных объектов, объектов социально-бытового и культурного назначения, строительство, содержание и ремонт городских и межпромысловых дорог.
За годы интенсивного освоения и обустройства крупнейшего в мире Уренгойского нефтегазоконденсатного месторождения введены в строй 19 установок комплексной подготовки газа, завод по подготовке конденсата к транспорту, 2 нефтепромысла, 15 дожимных компрессорных станций, 4 станции охлаждения газа, пробурено свыше 2500 скважин, проложено свыше тысячи километров межпромысловых газонефтеконденсатопроводов.
ООО «Уренгойгазпром» входит в Единую систему газоснабжения России. На сохранение ранимой арктической природы, среды обитания коренного населения, направлена экологическая деятельность предприятия. Общество выполняет большой комплекс работ, связанный с обеспечением промышленной и экологической безопасности, сохранением здоровья населения и работников предприятия.


Производственно-хозяйственная деятельность общества «Уренгойгазпром» осуществляется на территории двух административных районов Ямало-Ненецкого автономного округа: Надымского и Пуровского, на пяти лицензионных нефтегазоносных участках. Недропользователь ООО «Уренгойгазпром», выполняя поставленные задачи, успешно интегрировался в экономику края, решает не только производственные проблемы, социальные вопросы, но и активно претворяет в жизнь политику сотрудничества с малочисленными народами Крайнего Севера.
ООО «Уренгойгазпром» выполняет обязательства перед администрациями районов, которые оформлены отдельными соглашениями и направлены на социальное развитие территории, создание условий для устойчивого развития традиционных отраслей сельского хозяйства и быта малочисленных народов Севера. Предприятие постоянно поддерживает коренное население Ямала, оказывает помощь в строительстве, медицине, в обеспечении необходимым оборудованием, продуктами питания жителей удаленных поселков.
В силу сложившейся специфики освоения необжитых северных территорий «Уренгойгазпром» является градообразующим с базовым городом Новый Уренгой, осуществляет энерго-, тепло- и водоснабжение города, проводит работы по его благоустройству.
Коллектив профессионалов, высококлассных специалистов-производственников, умеющих творчески мыслить, трудится в духе корпоративного единства. Поэтому в коллективе, эффективно решающем социальные задачи, в большом почете человек-труженик. В обществе имеется медико-санитарная часть с санаторием-профилакторием «Газовик». Консультации квалифицированного персонала, полный комплекс оздоровительных и реабилитационных программ, индивидуальный подход, комфортабельный сервис предлагает газодобытчикам профилакторий «Газовик».



На берегу Черного моря, в живописном уголке Анапского района, обществом «Уренгойгазпром» построена уникальная по своей архитектуре и назначению здравница. Лечебно-оздоровительный комплекс «Витязь» пользуется заслуженной популярностью у северян. Недалеко от «Витязя» расположился современный детский центр. «Уренгойгазпром» 15 лет назад подарил юным уренгойцам прекрасный детский оздоровительный комплекс.


В коллективах ведущего предприятия газовой отрасли ООО «Уренгойгазпром» большое внимание уделяется развитию физической культуры и спорта, пропаганде здорового образа жизни. Работники «Уренгойгазпрома» принимают самое активное участие в спортивной и культурной жизни города и общества, радуют своих болельщиков отличными выступлениями. Яркие спортивные достижения, многочисленные золотые медали спортсменов-газодобытчиков становятся предметом особой гордости многотысячного коллектива. Волейболисты, футболисты, спортсмены снегоходного спорта — лидеры и призеры самых престижных российских и зарубежных соревнований — заслужили истинное признание коллектива, пользуются глубоким уважением поклонников спорта.
«Уренгойгазпром» успешно участвует в реализации городских и окружных социально-экономических программ, направленных на повышение качества жизни северян, процветания округа, активно поддерживает развитие образования, культуры, спорта в городе Новый Уренгой.
За годы освоения и обустройства Уренгойского месторождения газодобытчики приобрели огромный опыт работы в суровых климатических условиях Крайнего Севера. В ООО «Уренгойгазпром» накоплен уникальный интеллектуальный и творческий потенциал: 50 собственных патентов, тысячи рационализаторских предложений, сотни научно-технических разработок.
За большие успехи в развитии газовой промышленности ООО «Уренгойгазпром» награждено орденом Трудового Красного Знамени. Правление Советского Фонда мира наградило Золотой медалью коллектив газодобытчиков за выдающийся вклад в укрепление мира и дружбы между народами. Общество удостоено высокой международной награды — «Каннской серебряной медали» и звания «Флагман XXI века», как наиболее динамично развивающееся предприятие; звания лауреата премии «Российский Национальный Олимп», ООО «Уренгойгазпром» — победитель II Всероссийского конкурса «Российская организация высокой социальной эффективности», награждено Почетным дипломом и Золотой медалью Российско-швейцарского бизнес-клуба за безупречную деловую репутацию.


Примечания
1

А. Сарычев в декабре 2003 г. избран депутатом Государственной думы России.