В пятый сборник включены не только стихи, но и рассказы, написанные в 2016 году

Владимир Герасимов
Жить памятью...
Моей семье - жене, детям, внукам посвящается... 


Писать сердцем...
С творчеством сибиряка Владимира Герасимова знаком не понаслышке, знаком с ним и лично. Дово­дилось открывать его творческую встречу с читате­лями в сельской школе. В моей домашней библиотеке есть все его сборники. При наличии времени, что-то понравившееся с удовольствием перечитываю. Ино­гда прослушиваю песни на его стихи. Всё о чём он пишет, мне близко, понятно и дорого.
Недавно вернулся к его юбилейному изданию «Па­мять эту время не отнимет». Действительно, всё пе­режитое, пройденное, уже взвешенное и переосмыс­ленное, до глубины сердцем прочувствованное - ни­кому и никогда не отнять у человека.
И вот автор снова ведет разговор о памяти, о про­шлом. О своём прошлом и о времени, в котором жи­вёт. Прошлое всегда просится наружу, пережитым хочется поделиться - вот так и появляются такие книги, как этот сборник «Жить памятью».
Пусть его стихотворения где-то простоваты, не блистают яркими образами, порой выбиваются из общей концепции стихосложения. Но они понятны сразу, всегда достигают цели, доходят до сердца, на­водят на размышление и осмысление.
Прочтя их, вспоминаешь своё, уже ушедшее, та­кое родное и дорогое время. А главное людей, что окружали тебя и что рядом сейчас. И если честно, хо­чется быть лучше и чище. Хочется просто ходить по родной земле, приносить пользу, созидать, совершать только хорошее. Герои его рассказов чисты и искрен­ни, пусть где-то наивны и простодушны, лукавы. Но они всегда высоконравственны, способны на само­пожертвование. Простота, терпение, сердечность, преданность и любовь - вот стержень всех его героев.
В рассказах нет широких развёрнутых полотен описания больших грандиозных свершений и собы­тий. Пишет он в основном о деревне, о непростой сельской жизни, о судьбах людей, о малой родине, о красоте нашей неброской природы. Но в его простых стихотворениях и рассказах есть главное - призыв к добру, искренности, гуманности, победа над собой. И ПАМЯТЬ. Память о пережитом, о том, что прошло че­рез сердце, что остаётся дорогим на всю жизнь. Это так важно было всегда. Особенно важно это сейчас, в наш компьютерно-стремительный век. Как правиль­но пишет автор:
Пусть пахнет память лунными ночами,
Кострами давними у голубых озер.
Далёкой юностью и дерзкими мечтами,
Что не дают покоя до сих пор.

Хочется пожелать автору удачи и становления, высокого профессионализма. Не останавливаться, учиться мастерству. Писать и писать. Писать прав­ду, писать сердцем, как он делает это сейчас.

Николай Третьяков - Ветеран сельскохозяйственного производства, лауреат премии имени В.И. Муравленко,
Тюменская область.



Этой земле пожелаю добра.



В дымке закатной уйду я к озёрам,
Там заночую опять у костра.
А на заре поклонюсь я просторам,
Этой земле пожелаю добра.



Пусть провожают с улыбкой закат...
В дымке закатной уйду я к озерам,
Там заночую опять у костра.
А на заре поклонюсь я просторам,
Этой земле пожелаю добра:

Чтобы и дальше хлеба колосились,
Воздух дурманил травой-муравой,
Сны по ночам людям добрые снились,
Чайки кружились над пенной волной.

Чтобы смывалась пыль дальних скитаний,
Сердце уставшее отдых нашло,
Больше исполнилось тайных желаний,
Ветром удачу опять занесло.

Чаще звучат пусть здесь песни простые,
Радуют дети моих земляков.
Дети и внуки землю родную
Пусть берегут как наследство отцов.

Любят всем сердцем, почаще мечтают
И провожают с улыбкой закат.
С добрым настроем и утро встречают,
Любят дожди, что по крышам стучат.

Будут манить их, конечно, дороги,
Где-то вдали они счастье найдут.
Пусть всегда помнят, что боль и тревоги
Только на родине сердцем поймут.



Здесь стучит всегда радостно сердце...
Память снова идёт за гармошкой,
Что как раньше страдая зовёт,
В отчий край, где родное окошко
И Луна ночью спать не даёт.

Я спешил всегда сердцем туда -
Под защиту надёжного крова.
Там усталость смывала вода,
Понимали там все с полуслова.

Там весною бело всё в садах,
Май метёт словно снегом пушистым.
Улетаем надолго во снах,
Млечным дальним путём серебристым.

Там туманы над тихой рекой
Красотою любуются лилий.
Соловьи там теряют покой
В садах вешних в период идиллий.

Полумесяц секирой весит
Ночью тёмной над озером сонным.
А камыш на рассвете не спит,
Он с зарёю встречается томной.

Тянет к озеру утром восход,
Там нас волны встречают влюблённо.
Пенный кружат у ног хоровод,
Да вздыхают порой удивлённо.

2
Скрипнет весело отчий порог,
Встретит радостно старая печка.
Здесь забуду я трудность дорог,
Всем отвечу любовью сердечной.

По селу я пройдусь не спеша,
Пусть прищурясь следят фонари.
В центре я постою чуть дыша,
Земле отчей признаюсь в любви.

Станет светлой опять здесь душа
И стучать будет радостно сердце.
Наша родина всем хороша,
Нет родней её, сердцу поверьте. 

г. Тюмень.
Сентябрь 2016 г.


Праздник светлый пусть возродится...
Летом этого года на моей малой родине
земляки впервые провели
«Большие Троицкие хороводы»...


Вновь поёт набегая волна,
Здесь такого давно не видали -
В гости снова спешит старина,
И светлеют над озером дали.

Земляки принимают гостей,
Вся округа спешит на веселье.
Привезут много добрых вестей,
И найдет себе каждый заделье.

Величаво иконы плывут,
В День победы несут так знамена.
Те святыни на празднике ждут,
На всё дети глядят восхищённо.

Рад я видеть своих земляков,
Их счастливые светлые лица.
Этот праздник из давних веков -
Пришло время ему возродиться.

Шутки, песни, цветной хоровод
И вокруг столько ярких нарядов.
Отдохнёт пусть душою народ,
И участвует в старых обрядах.

Пусть светлы будут мысли людей,
И глаза их от счастья сияют.
Здесь радушно встречают друзей,
Пусть почаще в село приезжают.


г. Тюмень.
Сентябрь 2016 г.



Всегда туда тянет душой отдохнуть...
Считай мне, кукушечка годы земные,
Не те, что я прожил, а что впереди.
Хочу я услышать напевы лесные
Моей белоствольной родной стороны.

Хочу побывать я ещё на озерах
И с ветром весёлым уплыть к омутам.
И поклониться сибирским просторам,
Пройтись по любимым для сердца местам.

Пройти не спеша по родной своей улице,
Обнять постаревших уже земляков.
Когда-то здесь девушке в ситцевом платье,
Сказал я немало простых нежных слов.

Однажды под вечер по берегу озера
Уйду как когда-то бродить босиком.
И здесь на песке снова вспомню я взоры
Девчонки, с которой тогда был знаком.

Мечтаю ещё я пройтись по околкам
И просто вдохнуть чудный залах груздей.
Собрать, что когда-то здесь стало осколками,
Да свечки зажечь за родных и друзей.

Коня оседлав, проскакать там лугами
И песню полей на заре услыхать.
А осенью поздней, зябкими днями
Северных уток в отлёт пострелять.

Уйти по просёлкам к осенним берёзам,
Чтоб там в позолоте душой отдохнуть.
Увидят они невзначай мои слёзы,
Когда журавли позовут в дальний путь.



г. Тюмень.
Июль 2016 г.




Песня, птиц загрустит над полями...
Поселюсь в доме старом над речкой,
Чтобы сразу с крылечка - в туман.
Домовёнок живёт здесь под печкой,
Не живут тут ни фальшь, ни обман.

Распахну в утро светлое створки,
Чтобы брызнули на пол лучи.
Заколышутся крыльями шторки,
Чаще сердце моё застучит.

Сердце с радостью примет все звуки,
Что несёт свежий ветер с полей.
Вспомнит дни этой долгой разлуки,
Клич услышит родных журавлей.

И поймет шепот лип у калитки,
Стройных сосен вдали голоса.
Вспомнит милые лица, улыбки
И такие родные глаза.

Песня чаек над гладью речною
Утром ранним меня позовёт.
Там умоюсь прохладой ночною,
И тоска вместе с грустью уйдет.

В омутах здесь увижу я чудо,
Поплывут звёзды лилий в воде.
Эти звёзды вовек не забуду,
Я таких не увижу нигде.

Под шатром наших вечных лесов
Тишины сердце вволю напьётся.
Сколько видел про лес этот снов,
Сколько видеть ещё доведется!

Улыбнется заря над рекой,
Песня птиц загрустит над полями.
Здесь душа сразу стала другой,
Мы другими становимся сами.


г. Тюмень.
Июль 2016 г.     





Как я люблю эти ветры хмельные...
Скину рубашку на свежие травы,
Встану как раньше в ряды косарей.
Встану работать, не ради забавы,
Чтобы помочь землякам поскорей.

Ветер колышет здесь травы волною,
Радует пение птиц в синеве.
Как я доволен такою судьбою,
Тем, что стою на родимой земле!

Дружно идем мы - проход за проходом,
Пот вытираем устало с лица.
Как я горжусь этим сельским народом,
И горжусь тем, что щедры их сердца.

Чудно запахнет в лугах сенокосных
Свежей травою и духом земли.
Кто не бывает в полях этих росных,
Вряд ли увидит и прелесть зари.

В полдень без сил упаду в эти травы,
Нет той закалки - отвык в городах.
Ветер-шалун принесет мне с дубравы
Песню листвы, что подслушал в ветвях.

Здесь забываю заботы земные,
В ночь на Купалу летаю во снах.
Как я люблю наши ветры хмельные,
Песню волны, журавлей в небесах!


г. Тюмень.
Июль 2016 г.   


И душа здесь всегда молодеет...
Хлебушком спелым тянет с полей,
Всюду природы напев слышу звонкий.
И для меня нет картины родней,
Чем эти просторы далёкой сторонки.

С вольным я ветром пройдусь поутру,
В поле к хлебам,что уже золотеют.
И на лугах я букет соберу,
Ярких цветов, что повсюду аллеют.

И по тропинке уйду я в леса,
Там окунусь я в прохладу их сени.
Вновь я услышу берёз голоса
И всё пойму, как понял Есенин.

Ну, а потом, у озёрной воды
Чаек приветствия снова услышу.
Жаль, что всё смыло - слова и следы,
И про любовь другие здесь пишут.

И за околицу выйду опять,
Там обниму я деревья, как прежде.
Буду вновь юность свою вспоминать,
Планы, мечты, рассветы, надежды.

Ночью пройдусь тихой улицей снова
И у калитки твоей постою.
Вдруг я услышу из прошлого слово,
То, что когда-то услышал: «Люблю»!

Здесь, как и раньше, скрепят тополя,
Крыши повсюду чернея стареют.
Но нас всё тянет родная земля,
Наша душа здесь всегда молодеет.


г. Тюмень.
Июль 2016 г.   


Всё торжествует в колдовской ночи...
Есть ночь особая на матушке Руси,
Колдуньей щедрою она ещё зовётся.
Придёт она - с добром её впусти
И красотою сердце пусть напьётся.

Костры пылают, разгоняя мрак
И тени прячутся все на задворках ночи.
Уходит в чашу мрачно вурдалак
И у воды русалка не хохочет.

Озера, речки манят чистотой,
Здесь чудо совершится в светлых водах.
Оно свершится в этот миг святой,
Изгонит зло из тел людей природа.

Луна купается как дева, обнажённой,
И светел в водах непорочный лик.
А в лунном серебре - тела влюблённых,
И этот миг воистину велик.

Сосна-красавица к воде нагою вышла,
Туман как шаль накинула слегка.
И что-то ветви шепчут еле слышно,
Но этот шепот слышен сквозь века.

Могучий кедр, как мальчишка юный,
Стесняясь этой чистой наготы,
Бросает чудной ночью лунной
К ногам сосны волшебные цветы.

Горят лукаво взгляды юных пар,
Уводит в ночь Луна их за собою.
И никому не избежать здесь чар,
Не спорит в эту ночь никто с судьбою.

Всё торжествует в колдовской ночи,
Цветы, и те целуются влюблённо.
И только лес загадочно молчит,
Да лишь порой вздыхает изумлённо.


г. Тюмень.
Июль 2016 г.    


А там спрячется, память в туманы...
Душу вывернул я наизнанку,
А вот сердцу покоя всё нет.
Снова тянет в край отчий тальянка,
И зовёт, улыбаясь, рассвет.

Шум берёзок и ветер игривый,
Ко выли, что ложатся у ног -
Все зовут. Там когда-то счастливым
Исходил я десятки дорог.

И зовёт снова песнь жаворонка,
Что весной над полями летит.
В сарафане цветастом девчонка,
И волна, что под вечер не спит.

И просёлки, что юркими змейками,
Убегают куда-то в луга.
Встретит сад наш сиренью, скамейками,
Там я ждал вечерами тебя.

Часто к дому дорога мне снится,
И осенние вижу леса.
Слышу песни прощанья, что птицы,
Оставляют в родных небесах.

Так мне хочется травами росными
Утром ранним уйти к омутам.
И ночами весенними звёздными
Вновь припасть к твоим юным устам.

А там спрячется память в туманы,
Не дозваться оттуда никак.
Пусть побудет - видно ей рано,
Без неё я уйду на большак.


г. Тюмень.
Июнь 2016 г.  


Никогда не будет одинокой
Память часто просёлками бродит,
В моё прошлое снова спешит.
Там пластинки то время заводит,
Наша юность ночами не спит.

Не спеша вновь пройдёт большаком
И по берегу озера детства.
Я с волной этой лично знаком,
Её песни тревожат мне сердце.

Память снова уходит в поля,
Где все те же седые туманы.
Земляникою пахнет земля,
И коврами встречают поляны.

Память к речке опять поспешит,
Где когда-то встречали рассветы.
Там, где песня земная летит,
И утрами где нежится лето.

И притихнет она в нашем парке,
Чтоб услышать в ночи соловья.
На поляне в день солнечный жаркий
Отдохнет у родного ручья.

И потянет опять на качели,
С них попробует небо достать.
А под вечер как в юном апреле
Будет с девушкой звёзды считать.

Вновь присядет в саду на скамейку,
Загрустит среди школьных аллей.
Вспомнит май, выпускную линейку
И услышит смех давних друзей.

Память тихим пройдёт коридором
В старой школе, которой уж нет.
Но из прошлого светит укором
Тот далёкий немеркнущий свет.

Нет, не будет она одинокой
И к лицу ей сейчас седина.
Сердце слышит тот голос далёкий,
Там нас отчая ждёт сторона.


г. Тюмень.
Июнь 2016 г.      


Тюмень объединила все начала
Тайгой, болотами шагают исполины -
Опоры ЛЭП, свет на плечах несут.
Давно разбужен этот край былинный
И к морю Карскому там поезда идут.

А над просторами гудит, шагает время,
Оно с распахнутой давно живёт душой.
И в ногу с ним идёт другое племя,
Что забывает часто про покой.

Здесь прошлое тоскует по палаткам
И песням тем, что грели у костра.
И пусть тогда не всё бывало гладко,
Сердца у всех полны были тепла.

И будни те припомнят ветераны,
Дороги вспомнят, стройки, холода...
Сбылась мечта - поют в садах фонтаны,
И твёрдой поступью шагают города.

Земля суровая родной для многих стала,
Не ждали мы ни славы, ни наград.
И нам тогда тепла души хватало.
И искренним всегда был друга взгляд.

Шагают внуки дальше к океану,
Задор и молодость они с собой несут.
Поют всё так же песни про туманы.
И выбирают потрудней маршрут.


г. Тюмень.
Май 2016 г.     


В том времени много хорошего
Вот память опять растревожила сердце
И ветром весенним с собой позвала.
Уводит туда, где мы жили надеждой,
Туда, где вершились большие дела.

И сердце усталое чаше забилось
И скинуло груз уже прожитых лет.
Из ярких тех дней ничего не забылось,
Хотя заметается прошлого след.

Припомнилась юность - друзья и палатки,
Душевные песни всю ночь у костра.
Конечно, нам жизнь задавала загадки,
Но было в сердцах наших больше тепла.

Масштаб, целина, севера' и дороги,
Ударные стройки, надежда и грусть,
И счастье, и радость, заботы, тревоги -
Да, было нам трудно тогда, ну и пусть!

Светлеют, манят зори нашего прошлого,
Опять будоражат порой они кровь.
В ушедшем том времени много хорошего -
Горячие будни, мечты и любовь!


г. Тюмень.
Май 2016 г.      


Мы историей нашей согреты
ТЮМЕНИ - 430 ЛЕТ...

1
Седой Урал как брат Сибири,
Хранил богатства за Грядой.
Берёг все эти дали, шири...
Царил здесь холод и покой.

Но Русь пришла и твёрдо встала
По берегам реки Туры.
Первопроходцев было мало,
Так было только до поры.

Обозы шли, и шла Россия,
И поднялась в снегах Тюмень.
И под суровым небом синим
Столицей стала деревень.

Всё помнишь ты: нужду и голод,
Кандальный звон своей версты,
Пожары,зной и лютый холод.
Всё помнишь ты, всё помнишь ты...


2
Тюмень, ты помнишь, как шли эшелоны,
Как орудия, танки везли.
Сыновей своих, их батальоны,
Соль студёной сибирской земли.

Где теперь эти дети твои?
Спят давно они в братских могилах.
Все герои, все совесть земли,
Ты когда-то их здесь породила.

В майский день теперь на парад
Внук идёт с фотографией деда.
И не надо солдату наград,
Пусть увидит он радость Победы.

Побеждала и ты здесь всегда -
Разбудила наш Север дремучий.
Там до моря теперь города,
Ты столица всей жизни кипучей.

Пусть моложе ты многих столиц,
Занимать тебе лет не пристало.
На ветрах мы не прятали лиц
И трудились, чтоб краше ты стала.

Удивляет размах площадей,
Новостроек и улиц широких.
Дух сибирский, характер людей,
И дороги, дороги, дороги...


* * *
Мы в Туре часто видим рассветы
Лет ушедших, что вновь не вернуть.
Мы историей нашей согреты
И она освещает нам путь.


г.   Тюмень.
Май 2016 г.     


И будут вспоминать они всегда...
Ребятам захотелось вдруг «в ночное»,
Ушли верхом все вечером в луга.
Чтоб счастье испытать опять простое
И всё запомнить это навсегда.

И сколько вновь историй и фантазий
Звучало в этот вечер у костра.
И сколько напридумано пейзажей,
Луны далёкой, что в ночи взошла.

Пекли печёнки, нарезали сало,
И хлеб домашний - всё шло на кругу.
Всё с аппетитом дружно уплетали,
Хваля погоду, вечер и судьбу.

Порою подходили к свету кони,
За волосы мальчишек теребя.
И брали хлеб доверчиво с ладони,
С достоинством держа всегда себя.

Живёт ночной костёр своею жизнью,
И рядом спит уставший костровой.
А ночь рисует как волшебной кистью,
На небо вышел месяц-постовой.

Плывут туманы летние в лугах,
Табун накрыло словно покрывалом.
Мальчишки утонули в добрых снах
И звёзд на небе ярких больше стало.

И врежется ребятам вечер в память,
И будут вспоминать всегда коней.
Ни жизни бури, ни какая замять,
Не заметут счастливых этих дней.


г.   Тюмень.
Апрель 2016 г.     



Посижу у окна - распахну душу настежь...
Зори ясные, зорьки сибирские,
Что опять растревожили кровь?
Тянет в дали родные неблизкие,
Там где юность моя, отчий кров.

Всё хлеба снятся спелые тучные,
Поседевший ковыль на полях.
Снится детство, друзья неразлучные,
Сенокос и поляны в стогах.

Я приеду опять погостить ненадолго,
Подышать медоносом у края полей.
И ещё услыхать на мгновение только,
Голоса в синеве молодых журавлей.

Посижу у окна - распахну душу настежь,
Мне поведает снова секреты сосна.
А сестра соберет ужин праздничный наспех,
И всё будет смотреть как когда-то в глаза.

Я поставлю пластинку, что часто звучала,
С удивленьем зажгут свои окна дома.
Ведь без песни такой вся округа скучала,
И грустя вечерами меня всё ждала.

Завздыхает, узнав эту музыку ветер,
И притихнет на озере что-то волна.
Ну, а сердце опять вспомнит
                                     каждый мой вечер
И ушедшие в вечность уже времена.


г. Тюмень.
Август 2016 г.    


И зажурчит очищенный родник...
Горят здесь свечи, голос тихий слышно,
Спокойно сразу стало на душе.
И кажется, что чистой она вышла,
И не плутает больше в темноте.

Что сердце загоняем мы в тупик,
Терзаем понапрасну часто душу?
Отчаянья не слышим громкий крик,
Не видим, как тоска порою сушит.

Мы душу подставляем всем ветрам
И боль ее подчас не замечаем.
Отчёт не отдаём порой словам
И в лабиринтах жизненных плутаем.

Решать свои проблемы не спешим,
Гордыня часто тянет к пьедесталу.
Закрыв глаза куда-то всё бежим,
Бежим, чтобы нас совесть не достала.

Бывает так, что иногда и разум
Не слышит голос сердца твоего.
Сюда спеши и станет легче сразу,
Поверь, добьёшься здесь ты своего.

И станет легче в этот светлый миг,
На мир вокруг ты по-другому взглянешь.
И зажурчит очиненный родник,
Ты жизни этой радоваться станешь.


г. Тюмень.
Июль 2016 г.    


Мудрость эта веками проверена...
(поэтические миниатюры)

Это было довольно давно -
За столом я и бабушка мудрая.
И слова: - Помни крепко одно,
Жизнь - река и штуковина трудная.

От добра ты добра не ищи,
Дорожи тем, что в жизни имеешь.
И как тать на людей не свищи,
А иначе потом пожалеешь.

Не кичись положеньем своим,
Пусть дела о тебе всё расскажут.
Протяни всегда руку другим,
Ведь тогда и тебе не откажут.

И не кличь рыбку ты из воды,
Не мечтай, не зови журавлей.
Ты синицу спаси от беды,
Она рядом, ее обогрей...

У пруда не забудь посидеть,
Там трудом себе рыбку добудешь.
Будут плечи от соли белеть,
Значит с хлебом, поверь, уже будешь.

А что в жизни даётся легко,
Всё потом словно ветром уносит.
Чаще дуй, внук, на молоко,
То, что недруг с улыбкой подносит.

И людей люби больше себя
Вот тогда ты забудешь кручину:
Как один встанут все за тебя,
Где найдешь ты такую дружину!

Брод заранее лучше искать,
Никуда не бросайся ты сходу.
Очень важно и загодя знать,
С кем отправишься завтра в дорогу.

И поверь, не всегда язычок,
Нас доводит до Киева к дядьке.
Прячь его иногда под замок,
Будет всё тогда в жизни в порядке.

Не спеши никогда и не в чём,
Чтоб не вызвать на лицах улыбки.
И будь в жизни надежным плечом,
Не ступай никогда, там где зыбко.

Помни это, отмерь много раз,
Прежде чем ты решишься на дело.
Помни всё - про соринку и глаз,
И гулять когда можешь ты смело.

И вину - зелену меру знай,
До добра оно, верь, не доводит.
И не надо, чтоб всё через край,
И когда на плетень тень наводят.

И ещё ты запомни, внучек,
На столе не всегда будет масло.
Будет квас, да зеленый лучок,
А другое: в день праздничный, красный.

Я, конечно, стара, но поверь,
Помню деда заветы, наказы.
Это всё осознала теперь,
А тогда приняла не всё сразу.

Почему забывал я порой
В жизни эти простые заветы?
Ведь даются они нам с судьбой,
Вспоминать надо чаще об этом.


г. Тюмень.
Июль 2016 г.



Она любимый город свой прославит...
Омску - 300 лет,..

Колючим ветром мчались степняки,
И под копытами здесь берега стонали.
Не испугались стрел их казаки,
Острог сибирский крепкий основали.

И за века тревожные не раз
Иртыш омыл волной печально берег.
И битвы те мы помним и сейчас,
Родным навеки стал нам этот север.

Кандальный звон сердца когда-то рвал,
Сюда за правду-матушку ссылали.
Но славил Омск поэт и генерал,
Ушли в забвенье горе и печали.

Пусть бушевали ветры над страной,
Сыны твои всегда верны державе.
Они все забывали про покой,
Дела вершили - не стремились к славе.

Расправил плечи по весне Иртыш,
Он полон сил и взялся за работу.
Он ледоходом всколыхнул всю тишь
И разбудил уснувшие болота.

Опять уходят к морю корабли,
На север дальний, где живут туманы.
Где всюду рвутся песней из земли,
С могучей силой в небеса фонтаны.
Звучит над Иртышом наш омский вальс
И юность вечерами здесь мечтает.
Мы твёрдо знаем - скоро её час,
Она любимый город наш прославит.


 г. Тюмень.
Апрель 2016 г.     


Мы берём в свою юность билет...
Одноклассникам и друзьям детства.

Мы аллею деревьев весной,
В парке старом давно посадили.
А потом - школьный бал выпускной,
Но берёзки мы те не забыли.

Приезжая домой, мы всегда
По аллее бродили с друзьями.
Торопились назад в города,
А душа обливалась слезами.

Словно листья летели года,
И теперь мы приходим другими.
Но берёзы те ждут нас сюда,
Мы душой породнились все с ними.

И порой внуков за руки взяв,
Не спеша мы идём по аллее.
И уже в жизни много поняв,
Мы живём, ни о чём не жалея.

А берёзы над нами шумят,
Осыпая листвой золотою.
Жаль, что нет уже многих ребят,
Что тогда здесь смеялись весною.

Пролетели как день сорок лет,
Сердце бьётся порою устало.
Мы берём снова в юность билет,
Сюда едем - ведь времени мало.

Здесь душой молодеем опять,
Раздаётся повсюду смех звонкий,
Живёт память. И будут встречать,
Нас другие здесь парни, девчонки!


г. Тюмень.
Сентябрь 2016 г.  


С душой обновлённой вернуться, домой...
То грусть, то тоска наседают порой,
И тянет меня всё куда-то в урманы.
Туда, где живёт тишина и покой,
Да ветер разносит весною дурманы.

Туда, где родник тихой песней журчит,
Где зори светлы и где прячется вечер.
Туда, где Луна над рекою висит,
И рыбы купаются при лунном свете.

Всё манит туда, где поют глухари,
И катятся звёзды как слёзы ночные.
Где можно узнать все секреты земли,
А утром увидеть поляны цветные.

Где лебеди белые гладью зеркальной,
Утрами туманными гордо плывут.
И где вожаки своей песней прощальной,
Да крыльями чертят на север маршрут.

Пройдусь берегами как в облаке белом,
Черемухи вешней, пьянит пусть дурман.
Кормить буду белку - стала вдруг смелой,
Природа и звери здесь видят обман.

Напьюсь лунной ночью опять я прохлады,
В туманах исчезну рассветной порой.
Здесь сердце поймёт: а много ли надо?
С душой обновлённой вернусь я домой.


г. Тюмень.
Март 2016 г.


В отчий дом всегда нужно спешить...
В этом доме всегда очень ждали,
Только жаль - редко выбраться мог.
Всё держали какие-то дали,
Да мешала пыль дальних дорог.

А вчера я приехал попуткой
И дорогою сильно спешил.
Воровал я для встречи минутки,
Всё боялся - хватило бы сил.

И в груди что-то вдруг загорело,
Когда шёл с большака я пешком.
А потом сердце вдруг присмирело,
Когда отчий увидел свой дом.

По-особому пахнет здесь утро,
И поёт так душевно петух.
Как родного встречает кот мудрый,
Но к любезностям всё таки глух.

И в почтеньи склонился «журавль»,
Словно в бездну ныряет ведро.
Из глубин не водицу достанет -
Засверкает в ведре серебро.

Зачерпну снова эту прохладу,
И не воду - бальзам я попью.
И на сердце станет всё ладно,
Заворкует подобно ручью.

В саду старом ждут так же берёзы,
Приобнимут как раньше листвой.
И роса окропит словно слёзы,
И душа потеряет здесь покой.

Сдавит сердце - родителей руки
Не обнимут уже никогда.

Не исчезнут и годы разлуки,
Будут камнем на сердце всегда.


г. Тюмень.
Март 2016 г.


И память бродит там всегда...
Пробежал вновь по памяти ласковый ветер
И в подарок особенный запах принёс.
Той сирени, что пахла у дома под вечер,
Её запах всегда уносил в страну грёз.

И поплыл ветерок над родными лугами,
Там трава-мурава летом в пояс стоит.
И провёл не спеша дорогими местами
В нашу юность, что снова ночами не спит.

И вернул он опять шум ночного прибоя
И зовущую песню весёлой волны.
Над селом расцветил ярко небо ночное
И надежды вернул в те давние сны.

И скрип старых качелей услышу я в парке,
И пройдусь я один в тени школьных аллей.
А на озере нашем в день солнечный жаркий,
Я увижу опять своих давних друзей.

Вечерами опять загрустит там гармошка,
И в беседках гитар зазвучит перебор.
И сердца распахнутся как створки окошка,
И понятен всем будет сердец разговор.

Что поделать, порою всё бродит там память
И из юности нашей назад не спешит.
Да и я не хочу, чтобы снежная замять,
Вдруг коснулась забвением чуткой души.


г. Тюмень.
Март 2016 г.



Балтийский вальс...
Улыбнулась заря над волной
И поплыли над морем туманы.
Не хочу сейчас доли другой,
Пусть от Балтики я буду пьяным.

По приморским пройдусь площадям,
Пусть обнимет меня снова ветер.
Этот миг никому не отдам,
Он бывает так искренне светел.

Снова сяду я в старый трамвай,
Заскрипят пусть на стыках эпохи.
Подмигнёт светофор: «Проезжай,
Убегай от людской суматохи!»

Здесь эпохи прищурясь глядят
Сквозь туманы глазами соборов.
А аллеи каштанов шумят
И зовут в этот западный город.

Под шатром светлогорских лесов
Не спеша я уйду к морю снова.
Горизонт там увижу из снов,
Шепот волн я пойму с полуслова.

Буду долго бродить босиком
По пескам, так чудесно поющим.
С песней этой давно я знаком
Как и с ветром, куда-то зовущим.

Следы смоет за мною волна,
Только память следы те не смоет.
Её песня порой так нужна,
Что лететь, ты поверь, сюда стоит...


г. Калининград-Светлогорск.
Август 2016 г.     


Осенний вальс
Скромно в парки вошла красота,
И идёт всюду дождь золотистый.
А природа плетет кружева,
Дарит воздух бодрящий, игристый.

И туманы всё в шарфики белые,
Рядят утром деревья в лесах.
И грачи по лесам оголтелые,
Забывают порою о снах.

И грибы на тропинки осенние
Выбегают, погреться спешат:
Ведь уйдет скоро это мгновение,
Лето тянет уже на закат.

Тучки тоже куда-то торопятся,
Стаи птиц подгоняя на юг.
Им самим улететь туда хочется -
От дождей, холодов, сильных вьюг.

На озёрах устало волна
Лебедей на прощанье качает.
Ей сегодня приснится зима,
Да снега, что Сибирь заметают.

И с тоской уже ветер поёт
Сонным вечером где-то у речки.
На закате в лесочек уйдет,
Чтоб расправить усталые плечи.

Нам становится грустно порой,
Хлябь небесная на душу давит.
Но летит всюду лист золотой,
Он кружится и мир этот славит.


г. Тюмень.
Сентябрь 2016 г.  



Пусть порадует нас бабье лето...
Жене.
В ярком свете ночных фонарей,
Город в вальсе осеннем кружится.
Этот вальс манит в парки людей,
Вечерами им что-то не спится.

Бродим мы по аллеям с тобой,
Ветерок тёплый томно вздыхает.
Видно, тоже спешит за судьбой,
А вот где она, точно не знает.

На скамейках пригрелась листва
И всё ждет вечерами прохожих.
И повсюду звенит синева,
Золотых дней осенних погожих.

И смущённо горят фонари,
Поцелуи увидев влюблённых.
Так и будет до самой зари,
В парках, осенью опалённых.

К облакам всё летит карусель,
Смех несётся задорный повсюду.
Кружит вальс золотая метель,

Заметая листвой всю округу.
Посмотри: всюду дождь золотой,
Значит бабье порадует лето.
Ну и пусть мы стареем с тобой,
Зато сердце любовью согрето.


г. Тюмень.
Сентябрь 2016 г.  


И плывёт слоено девушка юная
Осень смотрит опять с поволокой
И, вздыхая, зовет нас в леса.
Ей бывает порой одиноко
И дождями слезятся глаза.

Её ветер подчас не жалеет,
Сдернет наземь цветастую шаль.
И стоит так нагая, робеет,
И бывает тогда её жаль.

Светом только солнышко брызнет,
Вновь накинет чудесный наряд.
Рада снова она будет жизни,
Томным станет её светлый взгляд.

И тогда, словно девушка юная,
Ночью звёздной опять всё не спит.
И украдкою в озеро лунное,
Словно в зеркало робко глядит.

Поведёт синей бровью - излучиной,
С ветром юным кружить станет вальс.
И с ним будет сейчас неразлучною,
Будет ждать и вздыханий, и фраз.
И пойдёт осень - барышня строгая

По лесам, по аллеям гулять.
Ну а мы, это чудо не трогая,
Будем вслед ей влюблённо вздыхать.


г. Тюмень.
Сентябрь 2016 г.  


И там засияют вновь яркой звездой...
У России своя святость и свои святые,
Любовь и верность Петра и Февронии.
Светла ты, Россия моя, как невеста,
Плывёшь словно пава в цветущих лугах.
Любовь и надежда живут с тобой вместе,
Порой далеко улетаешь в мечтах.

И судьбы связав свои в ночь колдовскую,
Здесь пары влюблённых под богом идут.
С терпением и радостью в жизнь непростую,
Мудрость житейскую вместе несут.

И в праздник, и в горе всегда они рядом,
Пусть холод в сердца проникает порой.
Светлой улыбкой, словом и взглядом,
Всегда возвращают заблудших домой.

А дети растут, их уводят дороги
И время идёт, но любовь как вино.
Притерпиться всё - холода и тревоги,
Им жить по-другому уже не дано.

А срок подойдет, и в небесные дали,
Вновь за руки взявшись, дорогой иной,
Уйдут снова вместе. Не надо печали,
А там засияют прекрасной звездой.


8 июля - День семьи, любви и верности. 



Те дома ещё преданно ждут...
Юность светлую я наяву,
Вновь увижу в платьице белом.
И уставшим вдруг сердцем пойму,
Что же важного в жизни не сделал.

Здесь шумят как и раньше сады,
Манит из дому ласковый вечер.
Но накрыто всё тенью беды,
Да хозяином стал всюду ветер.

Не поют здесь давно по утрам,
Отдохнувшие за ночь калитки.
Только сны возвращают всё нам,
Смех задорный, да счастья улыбки.

Не выносят во двор уже стол
И не пахнет совсем пирогами.
Только плачет берёзоньки ствол,
Он по прошлому плачет слезами.

На отдельных подворьях бурьян
Стал хозяином многие годы.
Слышишь? Ветер бродяга-буян,
Сиротливо поёт у порога.

Грустно, жалобно смотрят дома,
Блеск в их окнах уже исчезает.
Домового прогнала зима,
Он вдали где-то тоже страдает.

Большаком как и прежде бегут
И машины, и время земное.
А дома всё нас преданно ждут,
Вспоминая то счастье былое.


г. Тюмень.
Июль 2016 г.


Светлый праздник нам осень приносит...
С грустью светлой ты смотришь в окно,
В школьном парке листва облетает.
В эту школу пришла ты давно,
Твоя память в аллеях гуляет.

В этот день ты всегда у окна,
Всех ребят, что ушли, вспоминаешь.
В твоём классе сейчас тишина,
А за окнами осень шагает.

День сегодня как бал-карнавал
Отшумел. Было много событий.
На доске кто-то вновь написал:
- Мы Вас любим и помним, УЧИТЕЛЬ!

На столе твоём яркий букет,
Из цветов всех последних осенних.
Это осени чудной привет,
Уходящая радость мгновений.

Ты опять стоишь с мелом в руке
И не можешь волнение спрятать.
Твёрдо пишешь на той же доске:
- Я люблю вас и помню, РЕБЯТА!


5 октября - День Учителя.


Спешу ещё как прежде за мечтой...
Я не устал встречать свои рассветы,
Спешить ещё в синеющую даль.
Родных своих не выполнил заветы,
Вдруг не успею, будет очень жаль.

Я не устал писать стихи о счастье,
О стороне сибирской дорогой.
И пусть желанье это не угаснет,
И моя Муза следует со мной.

Ещё хочу встречаться я с зарею
Туманным утром рано у реки.
И насладиться вечером ухой,
И чтобы рядом были земляки.

Меня всё тянет босиком пройтись,
Тропинками лесными до заката.
К полям пшеничным снова подойти,
Ведь я их тоже засевал когда-то.

Оставив всё, вновь броситься в волну,
Июньским утром с сыном на восходе.
И до конца испить ту тишину,
Что вечерами с нами рядом бродит.

Пройтись лугами летнею порой,
Упасть лицом устало прямо в травы.
Услышать песню стороны родной,
Что вместе с ветром пропоют дубравы.

Я буду ждать ещё мои рассветы,
Спешить как в юности далёкой за мечтой.
Мой день последний пусть плутает где-то
И не спешит пока сюда за мной.


г. Тюмень.
Октябрь 2016 г.


Очень часто живу своим прошлым...
Я живу своим прошлым и памятью,
Свято помню, чей сын, чьих кровей.
Не заносит ещё это заметью,
Хотя время метет всё сильней.

Помню каждого в жизни учителя,
Школу сельскую в старом саду.
И в житейских заботах родителей,
Их нелегкую долю-судьбу.

Помню скрип нашей старой калитки,
Вкус колодезной чистой воды.
И любимой девчонки улыбку,
На снегу старшей дочки следы.

Помню свет фонаря возле дома,
Что, встречая, прищурясь смотрел.
Мне та песня до боли знакома,
На озерах что ветер всё пел.

В моей памяти сельские улицы,
Чудный запах сирени в саду.
И все тёплые, летние лужицы
Да репей,что цеплял на бегу.

Серпантин лесных помню дорожек,
Что когда-то пешком исходил.
Смех детей, топот их резвых ножек.
Придавало всегда это сил.

Признаюсь, я живу своим прошлым
И сейчас всё куда-то спешу.
Сделать доброе хочется срочно,
Тороплюсь я, мечтаю, пишу.


г. Тюмень.
Октябрь 2016 г.



Там и солнце заходит устало...
Критикуют всё чаще деревню,
Даже «чёрной» назвали дырой.
Что не пашут там отчую землю,
Ведь и мы виноваты порой.

Только «встав на крыло», улетали
В города за красивой мечтой.
И там всюду упорно искали
Доли лучшей, да жизни другой.

В цехах светлых, в тиши кабинетов,
Мы забыли, как труден здесь быт.
Что вопросов там больше ответов,
Самый главный всегда там открыт.

Мы забыли, как ветер приносит,
Запах спелого хлеба с полей.
Как коса по росе утром косит,
И как коротко время ночей.

И как пахнут упавшие травы,
Под косой на июльских лугах.
Как под вечер смолкают устало,
Говорливые птицы в лесах.

Мы забыли, как копны свозили,
Как изматывал летом нас зной.
Как стога, торопясь, мы вершили
И как ехали с песней домой.

Мы забыли нелёгкие будни,
Как непросто жить сельским трудом.
Как петух рано солнышко будит,
Как успеть надо разом кругом.

Мы забыли как дождик осенний,
Тучный колос гнёт часто к земле.
И какое тогда настроенье,
У людей, что живут на селе.

Поддержать сейчас надо деревню,
По-пустому не нужно хулить.
Если станет она жалкой тенью,
Без нее и стране не прожить.


 г. Тюмень.
Октябрь 2016 г.     



И это всё я вижу сквозь года...
Мой отчий дом с крылечком на восход,
К нам утром солнце в гости заходило.
Плеснёт, бывало, светом на порог
И говорит: - Встречай, народ, светило!

Как гордо пел там по утрам петух,
Ведь это он будил всегда деревню.
А вслед за ним кричал уже пастух,
Пугал кнутом проснувшуюся землю.

Порою рано ветер забегал,
В саду росой целебною умыться.
Зарю в деревьях тихо поджидал,
Чтобы вовсю от счастья день резвиться.

Со скрипом важно открывал потом,
Ворота и калитки сразу настежь.
Бежал вприпрыжку улицей бегом,
Над чувствами порой уже не властен.

Заря смотрелась по утрам в ведро,
Что с синевой стояло у колодца.
Лицо ее от радости цвело,
Она любила ветреного хлопца.

Труба курилась смачно по утрам,
Галдели воробьи на крыше старой.
И всё тянулось к утренним лучам,
Чтобы прожить и этот день недаром.

И церковь стройная виднелась там всегда,
В накидке из прозрачных облаков.
Церковный звон тот слышу сквозь года,
Он радует там души земляков.


 г. Тюмень.
Октябрь 2016 г.     



За нас будьте счастливыми...



 Они дошли, вгрызаясь в землю эту,
Им отступать назад было нельзя.
Они в ответе были за планету,
Их подвиг помнит матушка Земля.




И они рядом, с нами идут...
Вольно сердцу - давно здесь по кругу
С самосадом не ходит кисет.
Не плеснет фронтовых сто грамм другу,
Мой под Курском контуженый дед.

Тихо как-то ушли, сразу в ВЕЧНОСТЬ,
Те, кто всё повидал там тогда.
И ушли они в светлую млечность,
Чтобы ярко светить нам всегда.

Солдат-памяти и к здесь в старом парке,
Вдаль туманную зорко глядит.
Вспоминает последний бой жаркий
И друзей, что одеты в гранит.

Он ведь тоже теперь из гранита,
Но для всех земляков он живой.
Помнят всех и война не забыта,
Кто прошёл те дороги - герой!

Да, умножились скорбные списки
Тех солдат, что спасли от чумы.
Мы живём. Им поклон от нас низкий,
Внуки их видят добрые сны.

И слышна песня там в поднебесье,
Льётся грустно она над селом.
Берегут они нас этой песней,
Чтобы помнили мы о былом.

И придёт этот светлый наш день,
Из бессмертья друзей он поднимет.
И солдаты со всех деревень,
Зашагают в строю здесь с родными.


г. Тюмень.
Сентябрь 2016 г.  



Они в ответе были за планету...
Взятие Кёнигсберга - одна из самых ярких
страниц заключительных этапов ВОВ.
Штурм тот кровавый в памяти солдатской,
Осколком рваным он в груди всегда.
Земля чужая здесь могилой братской,
Героям нашим стала на века.

Тогда горели всюду даже камни,
Казалось, что не выдержит броня.
Земля стонала, тлела под ногами,
От дыма едкого не видно было дня.

И злее зверя стал матерый враг,
Оскалив пасть, он продолжал сражаться.
Везде на подступах тогда был сущий ад,
Приказ Берлина: «До конца держаться!».

И в полный рост подняться невозможно,
Бойцов срезало как траву косой.
Но поднимались, даже когда сложно
И шли солдаты в свой последний бой.

Ломало дзоты словно по суставам,
Корёжилось железо от огня.
Не уронили честь отцовской славы,
И город-крепость пал в четыре дня.

Они дошли, вгрызаясь в землю эту,
Им отступать назад было нельзя.
Они в ответе были за планету,
Их подвиг помнит матушка Земля.


г. Калининград - Тюмень.
Август 2016 г.    



Снится им далёкий отчий дом...
Памяти солдат, погибших в
Восточной Пруссии
Поступь грязных кованых сапог
Не забыли старые каштаны.
И, конечно, плач и сотни ног,
Узников, растаявших в туманах.

И теперь шаги по мостовой
Словно разбудили мою память.
Всё вдруг задышало здесь войной,
Сердце обожгло зловеще пламя.

По брусчатке здесь шагал фашизм,
Слово - «Хайль..» звучало громом всюду.
Здесь как знамя подняли нацизм,
Это люди вечно не забудут.

Здесь волна не только янтарём,
Пеной красной омывала берег.
И рыдали скорбно чайки днём,
В помощь справедливую не веря.

Шла Победа медленно сюда,
Сыновей теряла мать-Россия.
На колени встали города,
Стал далёкий край для нас святыней!

Спят солдаты, спят под песни волн,
Под каштанами в могилах братских,
Снится всем далёкий отчий дом
Да тяжёлый путь сюда солдатский.


г. Калининград -(Кёнигсберг)-Тюмень.
Август 2016 г.      





Друзей всегда мы с радостью встречаем...
Комментарии к высказываниям туристов,
случайно услышанным
в Калининграде(бывшем Кёнигсберге)
в августе 2016 года.

Вы здесь бросали отчие дома
И вглубь Европы спешно убегали.
Сюда вернулась ваша же война,
Которую тогда вы развязали.

Зачем рвались вы снова на восток?
Мы мирно спали тем июньским утром.
Вы же ворьём переправлялись вброд,
И свой удар считали тогда мудрым.

И вороньём кружили самолёты,
Подбрюшье раскрывая в облаках.
Смотрели вниз с ухмылкою пилоты,
А мы то утро встретили в слезах.

Вы в запылённых сапогах пришли
И стали убивать и жечь святое.
Вас не сдержал ни стон нашей земли,
Ни плач детей, ни небо голубое.

Ведь знали, что пословица гласит:
С мечом на Русь всегда идти опасно.
Что будут трупы там вояк смердить,
Герои ваши выглядеть ужасно.

Вы и сейчас пытаетесь опять
Подобно Моське лаять в подворотне,
Историю войны переписать
И жить с ухмылкой вашей беззаботно.

Пусть разум не оставит вас сейчас
И на ВОСТОК забудьте вы дорогу.
Пусть не вернется снова страшный час,
Когда повсюду поздно бить тревогу.


  г. Калининград-Тюмень.
Август 2016 г.    


С честью они все дороги прошли...
Памяти бабушек наших.
В кофточке простенькой, фартучке ситцевом
В память мою так вошла навсегда
Бабушка строгая, добрая, милая,
Мне не забыть её взгляд никогда.

Руки её всё за жизнь повидавшие:
Вилы, лопату, топор и пилу,
Пусть грубоватые, очень уставшие,
Руки, поднявшие нас и страну.

Помню я шторки и вышивки разные,
Фото на стенах родных и друзей,
И те дорожки ручные прекрасные,
Что расстилала она для гостей.

Солнце - блины на её сковородках,
Запах окрошки, груздей на столе.
Помню и квас после завтраков плотных,
Рис, что томился с гусём в чугуне.

Чай настоявшийся - только на травах,
И разговор по душам у окна.
Всё о делах, никогда - о забавах,
Что тут поделать? И в этом строга.

Доброй открытой улыбки на свете
Я тогда в жизни ещё не встречал.
Мы и седые - для них всегда дети,
Домик простой - наш надёжный причал.

Вы вспоминайте их время с поклоном,
С честью они все дороги прошли.
Бабушки, матери, сестры и жены -
Совесть и стать нашей древней земли.


г. Тюмень.
Июль 2016 г.


Гордо я на параде пойду...
Скрипнет дверцами радостно шкаф,
Ведь давно не тревожил никто.
Мы в работе, заботах, делах
И бежит время сквозь решето.

Я достану отцовский пиджак,
Что с наградами скромно висит.
Где хозяин - герой тех атак,
Что же сердце его не стучит?

В зал внесу, чтобы был на виду,
Помню: так всегда делала мать.
И быть может слова подберу,
Что хотел бы сейчас им сказать.

Я медали с любовью протру,
Поцелую - спасибо скажу.
И прижмусь, как к отцу поутру,
Уроню на награды слезу.

За него на параде пойду,
Внучка деда портрет понесет.
И чтоб мир не забыл ту войну,
Полк бессмертный вновь гордо пройдёт.

Поплывут фото наших отцов,
Всех героев - всех наших солдат.
Мир узнает их снова в лицо,
Вспомнит горечь потерь и утрат.


г. Тюмень.
Май 2016 г.



Вы за нас всегда будьте счастливыми...
Выцвел серый листок,
                    но хранится как память,
О той страшной кровавой войне.
Дед писал письмецо своё в замять
Перед боем любимой жене.

Писал кратко, что полк под Москвою,
Смерть кругом - в наступление идут.
Что февраль и метели там воют,
Да свинцовые ветры поют.

Враг вгрызается в землю со страхом,
Ощетинился шквалом огня.
У него всё не так, и всё крахом
И горит под ногами земля.

Не по нраву врагу наступления,
Лопнул быстро хвалёный «Блицкриг».
Генералы там всё в изумлении,
Где взял силы «кремлевский мужик»?

Наш сибирский боец, что в окопах,
Зиме-матушке искренне рад.
Снежным вихрем на лыжах пехота
Всё сметает в порыве атак.

От меня всем привет передайте,
Я то знаю, вам трудно самим.
Но вы верьте, родные, и знайте,
Мы сильны и врага победим.

И еще, моим детям скажите,
Если что, то пусть помнят наказ -
Землю эту всегда берегите,
В мирный день и трагический час.

Здравствуй, внук!
                  Ты родишься, я знаю,
Ведь не вечно же эта война.
Быть опять на земле урожаю,
Запоёт песни снова страна.

Помни, внук, как досталась ПОБЕДА,
И святые храни имена.
Вспоминай и защити и ка-деда,
Что за вас рассчитался сполна.

Обещай, что ты будешь счастливым,
Твёрдым шагом по жизни пойдёшь.
И на братскую нашу могилу
Сыновей ты своих приведёшь.


г. Тюмень.
Июнь 2016 г.      



Всем с поклоном возложим цветы...
День Памяти.
В светлой памяти жить будут вечно
И звучать как призыв, как набат,
Кровоточат что раной сердечной -
Брест, Освенцим, Хатынь, Сталинград...
Спят солдаты в ладонях земных,

Спят одни и спят в братских могилах.
В своих землях и где-то в иных,
Мать - земля никого не забыла.

Мы знамёна в молчаньи склоним,
Там где жертвы, и там где герои.
Постоим и скорбя помолчим
И пройдут там опять внуки строем.

Под Смоленском, под Курском и Ржевом,
В Севастополе, Туле, Орле,
Поплывёт песня тихим напевом,
Славя тех, кто спас жизнь на земле.

Встанут дети у братской могилы,
Где отцы их зимой под Москвой,
По зубам дали вражеской силе
И закрыли Россию собой.

Внуки снова уйдут к перевалам,
Где отпор получил «Эдельвейс».
Где на поле красивом и алом
Был тогда егерей перевес.

Вновь опустят венки ветераны
В синем море в Крондштате, Керчи,
У Рыбачьего, там где туманы,
Их спасали порою в ночи.

Зашумят всюду скорбно аллеи,
Море с грустью накатит волной.

Им поклон всем земной, что сумели
Мир спасти, сгорев яркой звездой.


г. Тюмень.
22 июня 2016 г.      


Зов тех болот тревожит часто память...
По воспоминаниям
родных и земляков.

I
Васюганье - болота да топи,
Если сгинул, уже не ищи.
Не найти никогда в вязкой плоти,
Что поделать? Судьба! Не взыщи!

Край Нарымский, ты богом отринутый,
Только чёрт топям этим и рад.
Миром божьим так и непринятый,
Всё считалось - ворота тут в ад.

Староверы таёжными тропами
Уходили в туманы весной.
Жили богом, мирскими заботами,
Берегли свой уклад и покой.

Чистоту старой веры хранили,
Своих пастырей помня наказ.
Чужаков у себя не любили,
Божьим людям никто не указ.
II
Век прошёл - встали вышки высокие
У болот, над дремучей тайгой.
Людей гнали в края те далёкие,
С мест привычных и жизни другой.

Поселенья, бараки, колонии,
Рубка леса весь год, ещё сплав.
Рабский труд - его узаконили,
И никто не имел уже прав.

Гнус и голод своё дело делали,
От болезней не стало житья.
И валялись в бараках неделями,
Тут куда повернёт колея.

Сколько сгинуло лиц раскулаченных,
Сколько в землю чужую легло.
А порой и волною подхвачены,
Трупы их по течению несло.

Васюган, Парабель и Чулым -
Горя сколько их видели воды.
Люди жили желанием одним,
Чтоб проклятые кончились годы.
III
Душу рвёт обнажённая память,
Спать порой не дают голоса.
Темень, стужа, февральская замять
И потухшие в страхе глаза.

Память слышит тот ветер колючий,
В баржах душных плач женщин, детей.
Презирает СИБЛАГ всемогущий,
Что ломал беспощадно людей.

И сейчас там уходят в туманы
Тени прошлого, тени «теней».
Стонут всё как живые урманы,
Сердце рвёт плач ворот лагерей.

Да, то прошлое судим мы строго
И об этом не надо молчать.
Помнить надо ГУЛАГ, боль, тревоги,
Не вернулось чтоб это опять.

г. Тюмень.
Июнь 2016 г.      


Город твёрдо шагнул за околицу...
Летом 201 б года исполнилось 100 лет со дня смерти
А.И.Текутьева - городского головы Тюмени с 1899 по 1911 годы,
Почётного гражданина Тюмени.
О чём он сегодня в аллее мечтает,
Суровый на вид городской голова.
Здесь листья кружась, как и раньше летают,
Звучат в тихий вечер влюблённых слова.

Он твёрдо ступал здесь повсюду когда-то
И шёл как хозяин, сын этой земли.
Трудился всегда и был меценатом,
Всё что-то здесь строил. Любил корабли.

Его он любил, этот город мещанский,
Всю душу отдал, поднимая его.
Ведь только Текутьев усилием гигантским,
Транссиб повернул, как коня своего.

Он сердцем радел за его процветание
И денег своих никогда не жалел.
Он строил больницы, пестовал знания,
Горячим сторонником был новых дел.

Активно сюда привлекал капиталы
И был генератором новых идей.
Порой, правда, портили жизнь зубоскалы,
И он ненавидел никчёмных людей.

И то, что сегодня Тюмень процветает,
Нам надо признать, есть заслуга его.
Наш город как сын его почитает,
Вся жизнь, что он прожил, достойна того.

Тюмень лунной ночью он часто обходит,
Но улочки старые не может признать.
Растёт город ввысь, вдаль полями уходит,
Высотки Тюмени как свечи стоят.

Теперь голова на свой город старинный,
Глядит, отдыхая под сенью аллей.
Сегодня уверен, город будет счастливым,
И счастье его в руках добрых людей.


 г. Тюмень.
Сентябрь 2016 г.     




Но растут величаво берёзы...
Моим землякам,
солдатам - победителям...
Все они обещали вернуться
На родную сторонку, в свой дом,
Солнцу утром опять улыбнуться,
Насладиться крестьянским трудом.

Обещали пройтись как и раньше
К берегам синеоких озёр.
И полями уйти утром дальше,
Там упасть на душистый ковёр.

И мечтали утрами на зорьке,
С другом юности встретить восход.
Посидеть вечерком на пригорке,
В звёздный молча глядеть небосвод.

Им хотелось размяться с косою
В сенокос на душистых лугах,
Пробежаться с дочуркой босою,
Да сынка подержать на руках.

Непременно хотелось под вечер,
Всей семьей за столом посидеть,
Стариков слушать мудрые речи,
И на близких с любовью смотреть.

Им хотелось пройтись по деревне
С «ненаглядной певуньей» своей.
Да вдвоём спеть опять так душевно,
Чтобы сразу замолк соловей.

Большаком не придут те солдаты,
Не дождутся их в отчем краю:
Кто в атаках, а кто в медсанбатах
Смерть проклятую встретил свою.

Величаво стоят здесь берёзы,
Тех солдат ещё помнят они.
И гремят здесь салюты как грозы,
Чтобы помнились страшные дни.


г. Тюмень.
Май 2016 г.


Мы трудней выбирали дороги.
Кто назвал нас, друзья, пожилыми,
И спешит списать всех в запас?
Мы остались душой молодыми,
Седина украшает лишь нас.

С вами мы выбирали дороги
Те, что были всегда потрудней.
Ошибались тогда, ведь не боги,
Берегли настоящих друзей.

Целина, БАМ далёкий, палатки,
Севера, стройки в холод и зной.
Отдавали там всё без остатка,
Но всегда жили яркой мечтой.

Мы летали, учили, лечили,
Наши трассы по топям прошли.
В гарнизонах далёких служили,
В шторм суровый вели корабли.

Мы смотрели, как хлеб колосится,
Ведь его мы растили с душой.
И теперь это всё часто снится,
Потому что дано нам судьбой.

Мы служили все верно России,
Пусть нам трудно бывало порой.
И её берегли как святыню,
И гордились такою судьбой.


г. Тюмень.
1 октября 2016 г.


И кружат над Россией они,...
Ранним утром уйду по тропе,
В травы росные к братской могиле.
Посижу с ними там в тишине,
Побеседую я как с живыми.

Разложу на траве хлеб да соль,
Фляжку битую рядом поставлю.
И возьму я сегодня их боль,
Их родных я одних не оставлю.

Помяну всех погибших бойцов,
Что лежат вдалеке от России.
Тех, кто пожил и бритых юнцов,
Все они здесь врага сокрушили.

Где-то там, на просторах родных,
По ним плачут весною берёзы.
Ничего не осталось о них,
Только память да горькие слёзы.

И летят души их по весне,
Журавлями летят в край далёкий.
И плывут и плывут в вышине,
В те края, где ещё снег глубокий.

И кружат над Россией они,
Над просторами с песней печальной.
Вспоминая те давние дни,
Отчий дом, родной берег песчаный.


 Калининград - Тюмень.
Август-Ноябрь 2016 г.     



А память опять растревожила сердце...



Светлеют, зовут зори нашего прошлого,
Опять будоражат порой они кровь.
В зашедшем том времени много хорошего,
Горячие будни, мечты и любовь.



Пролог
Родным и землякам посвящается...

В это тихое летнее утро Александр Анатольевич Мельников проснулся немного раньше обычного. Вернее проснулся не сам, его разбудил какой-то осо­бенно резкий, но приятный гудок уходящего вниз по Иртышу пассажирского теплохода.
Дом,в котором уже несколько лет живёт Мельни­ков, расположен недалеко от речного вокзала.
Из окон и с балкона хорошо видна и река и сам вокзал и всё новое левобережье.
Нехотя открыв глаза, Александр Анатольевич по привычке посмотрел на часы и подумал:
- Первая ласточка, на Тобольск...
Встав как-то по-особому бодро, он, чтобы не раз­будить жену и внуков, что приехали погостить из Ка­лининграда, сначала прошёл тихо в ванную, потом на кухню. Не стал как обычно включать телевизор, чтобы узнать новости и погоду, а включил чайник и несколь­ко минут сидел в раздумье и какой-то отрешённости.
Выпив стакан чая с медом и бутербродом, он бы­стро оделся, спустился по лестнице и вышел из подъ­езда. На часах было начало седьмого, от реки тянуло приятной свежестью.
По обыкновению на работу он выезжал чуть поз­же. Сегодня у него встреча с руководителями под­разделений назначена на девять утра, к тому же день был субботний и Александр Анатольевич просто ре­шил пройтись по набережной, полюбоваться Иртышом. Редко ему удаётся делать это в последнее вре­мя. Спустившись по каменным ступеням на нижнюю липовую аллею, он медленно пошёл по набережной в сторону большой крытой беседки-ротонды.
Это было любимое их с женой место. Если позво­ляли время и погода, они могли долго здесь сидеть.
Просто сидеть и смотреть на эту замечательную сибирскую реку.
Буквально в пяти минутах ходьбы отсюда находи­лось место, где соединялись две реки: своенравный горно-степной Иртыш и робкая, застенчивая, теку­щая со стороны самых больших в мире знаменитых Васюганских болот Омь, или как ее народ любовно называл - Омка.
Разные по цвету воды, песочно-светлый и торфяно-коричневый, несли эти реки и здесь при слиянии была четко видна эта цветовая разница.
И Мельникову всегда казалось, что здесь соединя­лись не просто две реки, здесь сходились, сливались две истории, две философии и два стиля жизни, две энергетики, таёжно-урманная и ковыльно-степная. Здесь всегда царствовала какая-то особая гармония.
Раннее пробуждение, особый внутренний на­строй, приподняли не только настроение, казалось приподняли и самого Мельникова над землей.
С легкостью вбежал он по ступенькам в беседку.
Облокотившись на мраморные перила, Александр Анатольевич достал сигареты, прикурил.
Затянулся с наслаждением, с шиком, как в моло­дые годы, стал кольцами выпускать дым.
Утренний туман над рекой и на левом берегу уже почти рассеялся. Быстро поднимающееся лет­нее солнце придавило его к водной глади. Хвостато-разорванные остатки безуспешно пытались местами цепляться за прибрежные кусты, за стоящие на бере­гу деревья. Цеплялись и тут же таяли.
Горизонт становился чистым, хорошо просматри­валась вся панорама новостроек левобережья, све­жая зелень лесов. Вечные спутники реки - рыбаки, по-хозяйски устраивались на излюбленных местах по обеим берегам, неторопливо колдовали над сна­стями, изредка шутливо, по-свойски, комментируя свои действия, да и происходящее вокруг.
Сам заядлый рыбак, Александр Анатольевич с не­поддельной грустью и завистью смотрел на их свя­щеннодействия и мысленно желал им удачи.
Как-то незаметно, само по себе его сознание, его память стали высвечивать, вырывать из прошло­го, его прошлого, яркие утренние зорьки, что были когда-то там, далеко, на его малой родине, в краю не­больших, но многочисленных голубых озер.
И память стала затягивать и затягивать его в то время, как трясина. Он уже ничего не мог с собой сделать, да и не хотел. Он вдруг очень сильно захотел вернуться туда, в своё прошлое.
Чем дальше тернистая дорога жизни уводит, отда­ляет человека от времени и от места того, где прошли детство и юность, чем больше становится невоспол­нимых потерь, трагических утрат, время то и те ме­ста становятся дороже, хочется чтобы это не уходи­ло, было подольше рядом.
Всё чаще сердце сдавливает боль, а в памяти тес­нятся лица близких людей, которых уже никогда не вернуть. Порой яркими всплесками выбрасывает память подробности той особенной, замечательной, пусть даже трудной и трагичной поры - поры дет­ства, светлой и чистой юности.


Солдатский колодец...
Отцу Александра - Анатолию Мельникову в нача­ле той страшной войны было уже под пятьдесят. Но на фронт он рвался с первых ее дней. Казалось бы, куда,зачем? Четверо детей. Ранение еще в граждан­скую. И теперь серьезная должность на селе - предсе­датель сельского потребительского общества (сельпо). В его ведении находились не только организация тор­говли в окрестных деревнях, но и создание подсоб­ных производств. Еще он руководил заготовительной деятельностью на территории, входившей в состав потребобщества.
С началом войны жестко был поставлен вопрос о создании местной (собственной) продовольственной базы, особенно здесь в Сибири. Один за другим шли на село серьёзные бумаги-циркуляры с требованием все сделать для увеличения объемов заготовок про­довольствия. Надо было кормить и свое население в районе и заготовить необходимое количество продук­тов для фронта и для тыла. И за этой работой был ежедневный контроль и жесткий спрос. Сельпо по­лучало плановые задания (в зависимости от сезона) и по заготовкам рыбы, грибов, дикоросов, картофеля, яиц, молока, лекарственного сырья, березового сока, лыка, табака. Позже стали доводить планы и на от­лов зайцев, дичи, ондатры. Был план и на овчины, теплые вещи (варежки, носки, шапки-ушанки). Заго­тавливали и металлолом, и березовые веники. Карто­фель сдавали не только клубнями с огорода, но были планы и по сушеному картофелю, моркови. Мыли, резали и сушили, готовили и отправляли. Сушили и местные ягоды. Всё это делалось, собиралось, перера­батывалось руками работников потребительского об­щества да местным населением: женщинами, стари­ками и ребятней.
Шла жестокая война. Всё тревожнее и тревож­нее доходили вести до Сибири. Чаще стали прихо­дить похоронки, всё больше женщин в черных плат­ках стало появляться в деревнях и в райцентре. Для фронта, для разрушенных городов и сёл нужно было всё, особенно продукты питания. Их надо было всё больше и больше.
Порой со своими работниками, активом сельсове­та Мельников сутками занимался только заготовка­ми, чтобы выполнить план, обеспечить своевремен­ную отгрузку заготовленного.
Поэтому ни о каком уходе на фронт не могло быть и речи. И ответы для Мельникова в военкомате и в райкоме партии всегда были короткими:
- Тыл, особенно сибирский тыл, должен обеспе­чить фронт всем необходимым. Здесь сейчас такой же фронт, только не стреляют и не убивают.
-  Ты нужен здесь. Вопрос закрыт и в ближайшее время его поднимать нет смысла.
Проводив на фронт старшего сына Василия, Ана­толий Петрович сник, затосковал, ходил порой как отрешённый, словно предчувствовал что-то нехоро­шее. Поэтому спасение находил только в работе, за­бывался, погружаясь полностью в дела.
Однажды, промотавшись целый день по делам служебным на сельповской лошадёнке, он уже позд­но сдал коня и кошёвку старому конюху. Мельников присел отдохнуть и покурить на высокое деревянное открытое крыльцо сельповского магазина.
Уже темнело, магазин не работал, от озера тяну­ло свежестью.
Как-то тихо, незаметно к нему подошёл конюх Григорий Матвеевич.
Сколько ему было лет Мельников не знал. Но сколь­ко себя помнит - дед этот был всегда. И прозвище было у него странное - «Лоза».
Только незадолго до войны Анатолий Петрович узнал откуда оно, как прикипело к этому странному деду.
Оказывается, вся его родова по мужицкой линии умела искать и находить места, где под землёй была вода. Искали с незамысловатым приспособлением - раздвоенной веточкой лозы. Эта нехитрая вещь зна­ющему человеку о многом говорила. И они находили воду всегда: дед его и отец, и братья. И вода в том ме­сте, куда указывали мужики, добрая была. Вот за это их сильно уважали в округе.
Из всей большой родни остался Григорий Матвее­вич один. Кто сгинул в гражданскую, кто в Китай «убёг» с белогвардейцами, кто на финской голову сложил, кто ушёл «германца воевать» уже в нынешнюю войну.
Старик давно жил один. Матвеевич присел рядом с Мельниковым. Помолчали.
Разговор начал дед.
-  Слышь, преседатель. Лето вот нонча жаркое за­далось. Дожжей мои кости не чуйствуют и дале...
-  Да, ты прав, горит всё! Жарковато, - отозвался тихо Мельников.
Ты это к чему, старый?
-  А к тому, милок. У нас сколько колодцев то до­брых в деревне? Четыре.
Правильно, четыре. По одному на улицу.
Наверно, знашь, бабы-то жалуются - вода уходит. Не хватат воды то, преседатель.
Ить видно жилы и те ноне скудеют. Не даёт землица-то кровушки своей.
Дед некоторое время помолчал, словно с мыслями собирался.
-  А в озерах то зацвела водица, совсем худа стала. Скотина и та понимать, моргует!
Лягушки и те как сказились, скачут понимать, куда глаза глядят.
Дед опять замолчал.
Мельников уже понял к чему ведет разговор этот сухонький и мудрый человек и внутренне обрадовался.
-  Рассказываю тебе как партейному, - опять на­чал Лоза.
Я тут неделю помароковал чуток, помаршировал во время своего ночного безделья около коней-то.По­ходил вокругом с палочкой-то, как тятя учил.
-  Ну и как ?, - с нетерпением перебил его Мельников.
-  А вот никак, - загадочно ответил ему дед.
Ну, по-первости, с тебя причитатся, преседатель. И не просто какой-нибудь Улькин магарыч. А давай-ка, любезнай, из своих сельповских запасов, скусненькую! Поди есть? А, служба!
- Есть, дед, всё для тебя есть, родной ты мой! - ра­достно ответил Мельников.
Дед на мгновение закрыл глаза. Потянулся, потом как-то не по-возрасту бодро крякнул.
-  Это ладно, это хорошо. Тогда, слушай.
Вишь, вон там в саду, между сельсоветом и шко­лой, низинка небольша, туман любит там утрами не­житься.
Так вот там, мой «колдун» вроде воду кажет. Чует, понимать, жилу хорошу и не сильно глыбоко.
-  Сколько? - спросил нетерпеливо Мельников.
-  Ну, милок, скрозь землю-матушку грешный ви­деть ещё не сподобился.
Ну так кумекаю, метров семь, можа чуть боле будет.
Мельников ответил, думая о чём-то о своём:
-  Да, это было бы неплохо. Место хорошее, бойкое, самый центр деревни.
Если получится, сделаем его резервным, общим колодцем.
Дед в согласии молча кивнул.
-  Одна проблема, старик. Кто и когда копать-то будет?
На что дед, немного помолчав, возразил:
-  Промблему эту знаю и без тебя.
И дальше уже твёрдо сказал:
-  Решатся она просто!
Ты вот спрашивать, когда?
А непременно нонча, летом, когда сушь. Пока ма­ракуем - глядишь осенью и с водой будем.
-  Дальше, кака промблема?
Народ? Руки работящи... Знаю. Мужиков нет.
Бабы с утра до ночи в работах - чуть живые домой тянутся. Да мелкота на деревне. И той работы хватат.
Дед замолчал и вдруг как выстрелил:
-  А мы на что??? Потом резко вскочил, торопливо заходил по крыльцу. Остановился рядом с Мельнико­вым и сразу задал вопрос:
-  У тебя Мишаня когда с курсов-то возвернётся?
-  Да через пару недель, - ответил Анатолий Петро­вич. И сразу технику к уборке готовить. А осенью, как восемнадцать стукнет, сразу и на фронт. Если по броне то не оставят. Мужиков то к технике особливо нет, сам знаешь.
Видно деда это вполне устраивало и он спокойнее уже закончил:
-  Ну вот и славно, вот и хорошо.
-  Расклад, милок, простой. Ты, преседатель, будешь находить вдень 2-3 часа для земляных работ. Кротом поробишь..., - и Лоза лукаво улыбнулся.
-  Глядишь в головёнке-то светлее будет, да на мо­лодух меньше глазеть будешь.
Дед рассуждая, продолжал: - Опять же Мишка. Часок-другой выкраивать будет до уборки то...
И по времени сговоримся. Одним словом, не кру­жи голову, служивый,справимся!.
Опять же, где бесенята постарше подмогут. В школу сходи. Там директор-ленинградец, мужик по­нятливый, хоть и старый и из бывших говорят. И ладно будет.
И дед резко сел, даже не сел, а плюхнулся рядом с Мельниковым на крыльцо.
Анатолий Петрович некоторое время молчал, что-то взвешивал, прикидывал.
Потом достал кисет, протянул деду табак в баноч­ке из под ледянцов и нарезанную бумагу.
Скрутили самокрутки. Прикурили, затянулись с удовольствием. Молчали.
-  А знаешь, дед,ты и здесь прав. Спасибо тебе за мысль дельную. Согласую время своей работы да и сынишки в райкоме и в хозяйстве. Сам понимаешь, время какое-война, будь она трижды клята... И впе­рёд!
-  Сам то как со здоровьишком, Матвеевич? Сдю­жишь?
-  Я, паря казак старый, к тому же сибирской. Сдюжу! - ответил дед и Мельникову показалось, что он даже лицом посветлел.
-  Ну вот, на том и порешили.
Он помолчал, потом сказал:
- Ну что, дед, время позднее, может откроем бутылочку, выпьем за по­чин? У меня в кабинете есть.
Григорий Матвеевич как-то весь подобрался, лицо стало серьёзным.
-  Нет, милок. Сам говоришь, время такое. Ты вот сейчас под бок к бабе своей, а у меня служба. Изви­ни. Вот как дело сладим, с тебя причитается. И не просто каку-то сургучевую, коньяк поставишь! Лады!
У Мельникова после их разговора на душе как-то стало тепло и чисто, будто помыли ее водой светлой родниковой или выпил уже напитка этого, что запро­сил дед.
И он весело ответил:
-  Лады, дед, лады!
Попрощавшись и пожелав старику доброй служ­бы, он пошёл притихшими деревенскими улицами в сторону своего дома, в нём был ещё заметен свет лам­пы. Дома его ждали.
Утром Анатолий Петрович приступил к своим обя­занностям, занялся текущей работой. Он не стал фор­сировать решение вопроса по колодцу, в деревне ни­кому не рассказал о позднем вчерашнем разговоре. Завтра вызывают в район, совещание. Там он и ре­шил обговорить с секретарем райкома этот вопрос, так скажем не афишируя пока инициативу прежде времени.
Назавтра, во время перерыва, Мельников изви­нившись, зашел к секретарю райкома и рассказал о вчерашнем разговоре с Лозой, его предложении.
Секретарь райкома Ваганов был свой, из мест­ных, бывший учитель, моряк. На фронт не забрали по причине серьёзного ранения на Балтике в финскую.
Вот и оставили его, как сказано было на плену­ме, на хозяйстве. Руководить совместно с исполко­мом всей работой в районе.
Ваганов инициативу поддержал сразу.
-  Ты молодец, что зашел на разговор. Дело нуж­ное. Ведь у вас и у соседей с водой плохо, соленая и с запахом нынче в колодцах...
-  Пробуй. Получится, мы деда твоего на руках по району носить будем. Ведь, по-моему больше то нет у нас мастеров таких?
Секретарь немного помолчал:
-  Только, Петрович. Тебе не тридцать лет. Ранение было. Сам-то как, сдюжишь?
-  Надо сдюжить, надо, Ефимович.
-  Тогда ещё, - сделав паузу, продолжил секретарь, - На основной работе, чтобы это не отражалось. Сам понимаешь, обстановка. На колодец кого надо ещё подключи.
Расставшись с секретарём, получив добрые на­путствия, решив остальные вопросы, Мельников уже поздно выехал из района на лошади домой.
К вопросу о колодце вернулись недели через три, в начале июля.
Сын Мельникова, Михаил, вернулся с механиза­торских курсов и сразу подключился к важной рабо­те по подготовке техники к уборочной, что вели уже работники МТС. Он пропадал там допоздна, парню нравилось копаться с техникой, быть нужным в это трудное время. Анатолий Петрович согласовал вре­мя работы сына в мастерской с руководством хозяй­ства, руководством МТС.
А дед Лоза уже на сельповской лошадёнке актив­но собирал по деревне инструмент, все «приспособы», как он сам выражался, для земляных работ.
Он ремонтировал и точил лопаты, в мастерской ему новым обручем обтянули деревянную бадью, соорудили разборный ворот для подъема грунта.
Там же к старому топору приварили металличе­скую трубу,топор наточили.
Со всем этим полегче будет проходить крепкий глиняный слой, да и кто знает что там ещё будет в землице то родной.
Начинать решили утром в воскресенье. У всех тро­их был особый настрой, будто возводить будут церкву величественную, как выразился Матвеевич, а не в землю углубляться.
С ними пришла и жена Мельникова, Ульяна. Она всё что-то многозначительно переглядывалась с дедом, который на лошади подвёз инструмент для работы.
Потом дед торжественно сказал:
-  Ты, сынок, не обижайся. Отцы и деды наши дело доброе завсегда с богом зачинали, просили поддерж­ки. Так давай и мы начнем дело это людям нужное по-людски, да по-божески.
-  Нужное дело зачинам для народу. Думаю пар­тия твоя не осерчат на дело такое, а мы и не скажем.
И он скомандовал:
- Давай, Ульяна. Неси, дочка.
Ульяна быстро достала из грубой тряпичной тор­бы, где были харчи, чистый рушник, быстро его раз­вернула.
Там оказалась небольшая старинная иконка.
Мельников помнит эту икону - ею когда-то их мо­лодых благословила на жизнь семейную покойница теща, мать его Ульки, старая казачка Авдотья Пан­телеевна.
Ничего не сказал Мельников ни жене, ни Матве­евичу, а стал наблюдать за спокойными действиями деда. Тот молча трижды перекрестился, встав лицом к взошедшему уже солнцу. Потом несколько раз не спеша с иконой обошёл по кругу место, где плани­ровались земляные работы. Иконой трижды перекре­стил небольшую полянку, поцеловал икону. Молча по­стоял, глядя куда-то вдаль, за озеро, где над лесом повисло утреннее солнце.
Потом взволнованно, как в церкви сказал:
-  Ну, дети, с богом!
И с этого дня, углубляясь каждый день в землю, они работали на колодце в любую погоду.
В это же время, одновременно с основными земля­ными работами, два ещё крепеньких старика из де­ревенских, старинные дружки-приятели деда Лозы, на лесоскладе, из оставшегося доброго довоенного леса, за харчи рубили сруб для колодца.
Лоза успевал и туда, иногда «проведовал» прияте­лей, контролировал работу стариков, возил харчи, что собирали женщины по деревне для работников.
Иногда видно «вкладывалось» туда что-то горячи­тельное, и тогда дед прибывал оттуда навеселе в хо­рошем расположении духа, много шутил над «червя­ми земляными».
Не помнит уже сейчас Александр Анатольевич сколько времени его родные и дед Лоза копали этот колодец, сколько тогда прошли они метров.
Но он хорошо помнит, каким уставшим приходил отец домой после этой работы, как порой стонал но­чами.
Помнит Мельников и то, как они с ребятней помо­гали иногда мужикам на колодце, помнит особенный запах свежей земли, что доставали они из глубины. Помнит какой мягкой и липкой была там глина,как они с ребятами лепили из неё всяких зверушек, ко­ней, птиц.
Помнит и то, что уже к уборке колодец был в основном готов. Сруб спускали звеньями, всем ми­ром - тут помогали и женщины и работники МТС. Сруб вывели наверх, он поднялся над землёй метра на полтора, с учетом будущей осадки. Сделали сразу и добротную крышку.
Да, Лоза не ошибся, водоносный слой здесь дей­ствительно был неглубоко и был как выразился дед «шибко резвый, как стригунок».
Столб воды буквально за несколько дней значи­тельно поднялся и прибывал ежедневно,а после про­шедших дождей уровень дошёл почти до самого верха.
Вода, отстоявшись, «промывшись», как говорили односельчане, была всегда чистой, с голубизной, хо­лодной и очень вкусной.
Особых торжеств по случаю готовности колодца тогда не было. Время начиналось жаркое - подошла уборочная.
Но секретарь райкома партии Ваганов приехал. Собрались активисты, сельсоветские работники, учителя, свободные от работы женщины, старики, кто смог, да ребятня.
Ваганов сказал коротко, но душевно. Связал всё с текущим моментом, кратко остановился на успехах на фронтах, сказал о предстоящей уборке. В заклю­чении торжественно вручил деду Лозе новые хро­мовые сапоги и рубаху - за инициативу и активную работу. Некоторые женщины всплакнули, радуясь за старика. Растрогался и сам дед. Пытался что-то ска­зать в ответ, но махнул рукой и отошёл от народа, вытирая застиранной тряпицей набежавшие слёзы.
Давно не видели односельчане таким старо­го казака. Мельникову и Мишке Ваганов креп­ко пожал руки, поблагодарил и сказал, что после победы он непременно приедет к ним на рыбал­ку и на уху и тогда они это дело отметят пополной.
Не знает и не помнит Александр Анатольевич и того, выпили ли отец с Лозой тогда заветную бутылку коньяка или нет.
Конечно, выпили. В этом, зная отца, который всег­да держал слово, он не сомневался. Так или примерно так происходили тогда события в его родной деревне. Колодец этот стал для людей спасением и в годы войны и последующие годы.
Его полюбили и свои и проезжающие через дерев­ню жители соседних деревень, да и соседней области, что начиналась недалёко, за озером. За водой для пи­тья подчас приезжали специально. А для Александра он до конца жизни останется отцовским.

* * *
Темным ноябрьским вечером в дом Мельниковых тихо постучали.
Дома был и хозяин и его жена Ульяна. Вошёл дав­нишний друг Анатолия Петровича, районный воен­ный комиссар Руденко. Он и раньше, в ночь-полночь, заезжал в этот дом. Был он большим и высоким, и ему всегда не хватало места в этом деревенском домике. Вот и сейчас, согнувшись почти вдвое (из-за палатей), он из темноты вышел к столу, где было светлее от света керосиновой лампы, висевшей под потолком.
Поздоровался как-то сухо, официально. Ульяна женским сердцем сразу поняла, плохие вести в их дом принес этот старый друг-военный и сразу села на скамью у печи где и стояла.
Военком начал сразу, без предисловий.
- Анатолий, Ульяна, - по-свойски обратился он к испуганно-настороженным хозяевам, - Ваш сын Мельников Василий Анатольевич пал смертью хра­брых в боях под Москвой.
Подросток Саша с маленькой сестрой Клавой спа­ли в тот «чёрный» вечер на палатях. Набегавшись и наработавшись за день, дети спали крепко.
Конечно, они не видели и не слышали, что проис­ходило в доме после известия военкома. Только утром они узнали о страшном горе, что пришло в их семью.
Саша увидел почерневшую и сгорбленную мать в плохо повязанном платке и неприбранными волосами, ее потухшие глаза. Испугался, когда увидел постарев­шего за ночь отца. Его лицо стало землисто - серым.
Он много курил, руки его подрагивали, не находи­ли себе места.
Многое сразу изменилось в небольшом доме Мель­никовых. Брат Михаил, который неделю после уборки был в райцентре, в ремонтных мастерских, вечером того же дня на попутках добрался домой. Он уже по­бывал в военкомате, где решительно заявил, чтобы его срочно направили на фронт. Но его держали на бро­ни в ремонтных мастерских до самой посевной. Он с какой-то особой злостью, замкнувшись, работал в пе­риод весенне-полевых работ и перед их окончанием, в конце мая сорок третьего ушёл всё-таки на фронт.
Ушёл на фронт и отец, несмотря на то, что рай­ком партии и лично секретарь Ваганов были против. Видно всё-таки помогла старая дружба с военкомом.
Как потом выяснилось, отца увезли на фронт в со­ставе сибирских стрелковых дивизий в июле сорок третьего, под Смоленск, где готовилось что-то серьёз­ное, большое. А поздней слякотной и холодной осенью в Сибирь в дом Мельниковых снова пришла скорб­ная весть. Принесли Ульяне на бумаге казенной из­вещение.
В нём скупо сообщалось, что при наступлении в кровопролитных боях в Смоленской области, муж её, Мельников Анатолий Петрович пал смертью храбрых.
Погиб старый солдат и коммунист. Не вернется уже никогда в дом родной их муж и отец.
Время многое стерло из памяти Саши.Он с тру­дом вспоминает какие-то детали, подробности. Пом­нит, что жилось трудно, помнит, как стала сильно сда­вать мать. Но он хорошо помнит, как вдруг сразу по­взрослел, по-другому, ответственнее стал относиться ко всему происходящему, к окружавшим его людям.
Ещё одним страшным ударом по его семье стала похоронка на сына и брата - на их Мишку, гармони­ста и весельчака, любимца девчат и всех посиделок.
Похоронка пришла через месяц. Уже выпал снег, скромно отпраздновали очередную годовщину Октябрьской революции, стояли ядреные ноябрьские морозы. В колхозных амбарах неспешно велись рабо­ты по обмолоту пшеницы.
Народ ездил на заготовки леса в деляны. На де­ревне селяне прибирали какую-никакую с трудом выращённую живность.
Не сохранились те извещения. Все документы и письма с фронта от отца и братьев мать бережно хра­нила, часто перебирала, подолгу плакала. Письма од­нополчан отца, которые приходили позднее и в кото­рых рассказывалось, как погиб отец, мать часто чи­тала детям.
Саша хорошо помнит, как переживали гибель близких и его мать и её подруги-солдатки. Уже став взрослым, будучи студентом, он написал простые сти­хи, посвящённые родным и землякам своим, которые не дожили до победы, не вернулись в край сибирский.
Написал и о соддатках-вдовах, что не дождались с проклятой войны своих родных.
Никого не щадила в те годы война -
Словно метки несли похоронки.
От потерь и от слёз задыхалась страна,
Оборвался надолго смех звонкий...

Убивалась от страшного горя вдова,
Угасая, мать молча страдала.
Она знала, что в горе таком не одна,
Всех война чёрным когтем достала.

И искали по карте, где Ковель и Брест?
Где же Волхов, Смоленск, а где Орша?
И достойно несли они тяжкий свой крест,
А от слёз становилось всё горше...

Там в огне, на огромных просторах земли,
Её обняв - ушли они в вечность.
На чужбине лежат их мужья и сыны,
Далеко там в краях неизвестных.

Утешали себя и подруг как могли
И молились, скорбя пред свечою...
Свято в памяти образ родных берегли,
Душу женской облегчив слезою.

Уже потом, позднее, Александр Анатольевич стал писать по всем инстанциям, чтобы узнать, где вое­вали, как погибли и где захоронены родные.
Из Центрального архива Министерства обороны, что в Подольске, была внесена некоторая ясность по отцу. В скупой архивной справке сухо сообща­лось, что ездовой 938 стрелкового полка 306 стрел­ковой дивизии, рядовой Мельников Анатолий Петро­вич, 1898 года рождения,призванный РВК Омской области, погиб 13 сентября 1943 года при наступле­нии. Похоронен в братской могиле у д. Горохово Пречистинского района Смоленской области.
В этой же справке сообщалось кратко-рядовой Мельников М.А., 1924 года рождения и т.д., пропал без вести в сентябре этого же года. И всё.
Александр Анатольевич делал ещё несколько за­просов в разные инстанции и организации. И уже после смерти матери, наконец-то пришёл ответ от ра­ботников Смоленского Совета ветеранов, в котором подробно описано, что воевал отец на Калининском фронте (командующий генерал-полковник Ерёмен­ко А.И.), в составе 43 армии (командующий генерал-майор Голубев К.Д.) и 306 стрелковой дивизии, под командованием генерал-майора Шкурина М.М. Сооб­щалось также, что вся 306 стрелковая дивизия была укомплектована солдатами призыва из Омской об­ласти. При наступлении через Пречистинский (ныне Духовщинский район) большинство сибиряков геро­ически погибли. Последний покой земляки-сибиряки нашли в братских могилах этой священной, но далё­кой от дома земле.
Узнали из этого ответа, что отец похоронен вместе с боевыми друзьями в братской могиле № 2, что на­ходится на территории Бересненского сельского Со­вета Духовщинского района. До конца прояснилась и судьба брата Михаила. В письме сообщалось, что он погиб при наступлении 4 сентября 1943 года в дерев­не Репино Ярцевского района там же в Смоленской области и похоронен в братской могиле No 6.
Вот так семья Мельниковых узнала, что смолен­ская святая земля стала последним земным приста­нищем их родных.
Александр Анатольевич некоторое время вел пе­реписку с Советом ветеранов. Получил оттуда фото­графии братских могил, где захоронены его отец и брат вместе с боевыми друзьями-сибирякам. Полу­чал приглашение приехать на место кровопролитных боёв и захоронения родных. И он непременно там по­бывает и не один, а уже с внуками своими.
А колодец, что уходя на фронт оставили его род­ные, живёт и приносит радость людям. Маленькие бе­резки и сирень, что посадил тогда у колодца отец, при­жились и стали уже большими. Теперь это стройные белоствольные берёзы, а кусты сирени, что тоже раз­рослись вокруг, весной чудесно пахнут и манят вече­рами в сад молодых земляков. Колодец этот все жите­ли села с любовью и теплотой величают Солдатским. Это ли не память, о тех кто сложил свою голову где-то вдали от родного порога за светлые зори, за улыб­ки внуков.
Не дождался тогда дед Лоза с войны своих помощ­ников и друзей. Но ещё пожил. Он встретил май со­рок пятого. Всё чаще приходил к колодцу. В летнее засушливое время поливал водой из этого колодца бе­рёзки и сирень и подолгу сидел на скамье, курил. О чём размышлял, что вспоминал этот старый человек неизвестно.
Иногда он медленно уходил к простому памятни­ку в саду, там на черных металлических листах, что прикреплены к пьедесталу, золотом горели имена всех погибших его земляков, были там фамилии и его род­ных. Прожил он с ними свою долгую жизнь - всё было между ними, всё ушло, всё забылось. О всех оста­лись только добрые воспоминания, светлая память.
Он винил себя, что ещё живет, небо коптит, а их вот нет. И не придут солдаты уже никогда в дом род­ной, к детям, к семьям. К земле своей отчей, которая любила их и ждала и ждёт до сих пор.
Года через три-четыре после войны, в начале мая, нашли односельчане деда Лозу - Григория Матвееви­ча Леднёва, такая оказывается была фамилия у ста­рого сибирского казака, на его любимой скамье у ко­лодца. Он был мёртв. На крышке колодца стояла бан­ка с водой и несколькими ветками сирени. А на ли­цевой стороне двухскатного козырька, что возвы­шался над колодцем, была нарисована яркая крас­ная звезда.
Мельников хорошо помнит как хоронили этого ни чем неприметного сухонького старика, проживше­го бурную, трагическую жизнь. Оказывается он ещё в гражданскую, из-за тифа потерял всю семью - молодую жену и детей. Так и жил после один, но жил всегда для людей, для своих земляков.
Его несли на руках, меняясь, до самого кладбища. Впереди детвора бросала бутоны, веточки сирени, а сам председатель сельсовета в окружении пионеров, нес на подушечке два Георгиевских креста деда Лозы за Первую мировую, о существовании которых никто в деревне и не знал. Впервые над сельским кладби­щем прогремели ружейные выстрелы-хоронили ста­рого солдата.
А колодец Солдатский живёт и поныне. Его перио­дически чистят, ремонтируют. Жила, питающая его, не исчезает. Любят свои колодец односельчане, гордятся им и всем рассказывают историю его возникновения.
Любят колодец и в семье Александра Анатольеви­ча. Бывая на малой своей родине, он с детьми непре­менно облагораживает его, садит цветы, выпилива­ет в кустах сирени старые ветки. В прошлом году на новый козырек над колодцем прикрутили металличе­скую красную звезду.
Старший сын Александра Анатольевича, Арсений, написал стихи о родном Солдатском колодце, о сво­ём дедушке и дяде, которых, конечно, никогда не ви­дел, но о судьбе которых знает, гордится ими и любит.
В революцию был краснофлотцем,
Дед и в эту войну воевал.
Уходя, удивил всех колодцем,
Что он с сыном всё лето копал.

Отпылали кроваво зарницы,
Грома пушек давно не слыхать.
Но здесь помнят солдат родных лица
И не вправе мы их забывать.

На смоленской священной земле,
Сын с отцом оба в братских могилах.
Они сгинули в страшном огне,
Но о них земляки не забыли.

И колодец тот давний живёт,
Все его величают Солдатским.
За водой вся округа идёт
На селе ее делят по-братски.

И молва о воде той слывёт,
Будто души она исцеляет,
Бодрость телу,здоровье даёт
И характер мужской закаляет.

Деревца, что мой дед посадил,
У колодца высокими стали.
Все в тени набираются сил,
Посидев рядом самую малость.

И берёзоньки ранней весной
Здесь склоняют зелёные ветви.
Их стволы омывает слезой,
Светлым соком - слезой безответной.

Иногда Александру Анатольевичу думается - а сколько же по огромной России-матушке таких Сол­датских колодцев и родников, скверов и садов, про­сто аллей, мостиков через речушки наши малые и многого другого, что руками солдатскими с любовью перед войной сделано. Сделано добротно, надёжно. Всё это ещё живёт, живёт своей памятью о тех лю­дях, что обещали вернуться домой.
И надо, непременно надо, чтобы не иссякли ни родники эти, ни колодцы с водой студёной и чтобы шумели повсюду аллеи и скверы Солдатские и ста­новилось их ещё больше, и память наша тоже была светлой и полной.


«Принц» сибирский
Что и говорить, не особо баловала жизнь - судьба Александра Анатольевича. Многое потерял он от того, что отца не было в самые важные моменты его жизни. Не было крепкого мужского плеча, мудрого отцовско­го совета. Не всегда у него всё получалось сразу, обя­зательно судьбе надо было посылать его на второй, а то и третий круг, как промахнувшегося стреляюще­го лыжника. Да и житейско-важные вопросы реша­лись подчас тоже туго, проблематично.
Но и в пасынках конечно он не ходил у судьбы-матери. Вот в чём везло, так это на хороших людей - добрых, отзывчивых, настоящих. А ещё везло на дру­зей. Выло у него по жизни их немного, но это были именно друзья, бескорыстные, преданные, надёжные.
Как когда-то его отцу, так и ему в жизни встре­тился тоже друг - военный. И по странному стече­нию обстоятельств, тоже районный военный комис­сар. Майор Николай Радченко был на семь лет стар­ше Мельникова, но эта разница в возрасте не меша­ла им быть на равных, отношения между ними были всегда тёплыми, почти братскими. Подружились и сошлись так крепко, что стали дружить и семьями, стали близки и их дети.
По возможности время проводили всегда вместе и это было всем домашним интересно. Жаль только, что этого времяни мало было у обоих. Что касается при­страстий и увлечений, то оба были заядлыми рыба­ками и охотниками, поэтому зимние и летние вылаз­ки всегда совершали вместе. Каких только случаев не было в этих совместных поездках. Были и смешные и курьёзные истории. Выли и такие, что запали в сердце навсегда, как-то даже изменили их взгляды на мир окружающий.
Одну из таких историй в их семьях всегда вспо­минают с особой теплотой и грустью.
Стояла золотая сибирская осень. Последние дни сентября выдались на редкость замечательными. Днем неплохо пригревало. Занудные осенние дожди прекратились больше недели назад. Хотя ночью было уже свежо, но в лесах пошли грибы, непонятно какой слой. Словно решили они порадовать сибиряков перед предстоящей долгой зимой. Вот и захотели тогда сде­лать мужики вылазку на охоту, тем более что в общем окружении только и разговоров было о том, что «севе­ра даванули холодом и активно пошла северная утка». Тут комментарии излишни. Кто же устоит. Это же пес­ня, сказка - поохотиться с чучелами на «северную».
Было однозначно решено - надо ехать в ближай­шие выходные. Отстреляться, порыбачить и на об­ратном пути заняться «тихой» охотой - проверить за­ветные грибные места.
На том и порешили. Больших компаний не любил ни Николай, ни сам Александр Анатольевич. Была проверенная надежная команда из трех-четырех че­ловек. Это были и ветераны выездов, опытные уже мужики, были и такие, как Мельников, только при­общающие к этому таинству, но очень любящие бы­вать на природе, рыбачить и охотиться, а потом ду­шевно посидеть у костра, послушать истории и бай­ки бывалых.
На этот раз для охоты на «северную» выбрали Салтаим, одно из самых солидных озер области. Выбор был сделан неслучайно. Во-первых, не так далеко. И в это время рыба ловилась там неплохо. Трофейный окунь попадался довольно часто, баловали карась и карп. А на огромных водных просторах всегда оста­навливались на длительный отдых большие косяки проходной северной утки. И посидеть с чучелами на урезе камышей было одно удовольствие.
Причём, «северная» шла на чучела в течение всего дня, не зевай только.
Одна проблема. Стена камыша высотой под три метра тянулась от пристани до основной воды, как говорили мужики: «до зеркала», метров двести-триста. В отдельных местах узкие и сильно разветвлён­ные проходы создавали дополнительные трудности.
Правда, этим летом рыбаки часто выезжали ры­бачить «на стекло» и проходы были относительно чи­стые и широкие, не успели затянуться травой.
На место команда на этот раз прибыла к трём ча­сам дня. Быстро выгрузив всё из машин, мужики стали оперативно качать свои «резинки», грузиться.
Было в компании четыре человека. Кроме воен­кома и его заместителя, был и близкий родственник майора, специально приехавший из города.
После небольшого перекура, решено добираться до места. Было оговорено заранее, на лодках уйти на «море» и ночевать там, на плавнях, которые в этих местах были настолько надёжными, что на них давно росли приличные кустарники.
Как бывалый охотник и завсегдатай поездок сюда на Салтаим, помощник Радченко, капитан Захаров, прошедший Афганистан от первого дня до вывода войск, взялся возглавить на своей лодке этот кара­ван. Завершить его напросился Александр Анатолье­вич, сославшись на то, что не имеет больших навыков продвижения по таким камышовым катакомбам, да и сдерживать опытных «мореманов» ему бы не хоте­лось, как не хотелось бы услышать в свой адрес дру­жеские шутки и комментарии. Все, зная, что именно так и будет, заулыбались.
Мельников был на новой алюминиевой раскладной лодке, которую купил месяц назад и выехал на воду на ней второй раз. И были у него с собой только весла. На открытой воде он мастерски управлял этой «посу­диной». Сейчас же был нужен длинный шест - «пехло», как его называли мужики. У них были с собой такие разборные шесты.
Помучавшись с двумя веслами по этим камышо­вым лабиринтам, Александр перешёл на одно вес­ло и поплыл как на байдарке, подгребая веслом то с одной, то с другой стороны. Дело пошло быстрее, по­явилась и скорость. Плывя, он слышал удаляющиеся голоса друзей. Двигаясь в этом камышовом раю, они постоянно перекликались.
Мельников стал «прибавлять оборотов», ему хоте­лось догнать команду. Неожиданно стена камыша раздвинулась и он выплыл на довольно приличный плёс. Ближе к противоположному краю, почти ря­дом с камышом, сидел лебедь. Это был не просто ле­бедь, это был белый красавец, с высокой грациозно изогнутой шеей.
Мельников замер от удивления. Удивило его и то, что птица не сорвалась с места, не улетела.
Резко притормозив лодку, Александр Анатольевич стал внимательно оценивать ситуацию и всё понял.
Плёсина на всю ее длину была перегорожена се­тями, и лебедь запутался в них. Он и сейчас сделал несколько попыток освободиться из плена и взлететь. Но при этом у него поднималось только одно крыло. Присмотревшись, Мельников увидел, что одно крыло лебедя было в свежей крови.
Чертыхнувшись и крепко по-мужски выругав­шись вслух, он догадался о причине сложившейся ситуации. Какой-то негодяй вчера вечером подстре­лил этого красавца, а искать в дебрях не стал. Упав в темноте на воду, лебедь ещё вдобавок запутался в «китайках».
Будь птица здоровой, она непременно бы справи­лась с этой сетью. Но этот красавец ослаб от потери крови. Мельников, чтобы взвесить сложившуюся об­становку, осторожно достал сигареты, закурил. Уви­дев дым, лебедь поначалу заволновался, попытался опять делать движения. Но видно настолько ослаб, что ему ничего не удалось и на этот раз, не удалось про­двинуться к камышу. Зато своими действиями он растревожил рыбу, что была в сетях.
Вода на плесе была совершенно прозрачной, и Мельников видел, как караси и окуни пытались вы­свободиться из плена, хаотично тянули и дёргали сеть в разные стороны, чем тревожили лебедя. Но скоро рыба опять успокоилась, успокоился и лебедь. Он не делал больше никаких попыток освободиться.
Что ни говори, картина была грустная. Лебедь смотрел прямо на Мельникова, смотрел тоскливо, на­верное, с какой-то надеждой. И человек смотрел на это чудо природы и лихорадочно думал:
- Что? Что делать? Как помочь?
Докурив, он ещё какое-то время посидел тихо. По­том осторожно снял с себя брезентовую ветровку и остался в одном камуфлированном костюме, что года два назад подарил военком. Он стал медленно при­ближаться к лебедю. На удивление тот не делал ни­каких попыток удалиться от надвигающейся на него лодки. И тут Мельникова осенила мысль - эта пти­ца знала людей, доверяла им. Много раз видел Алек­сандр Анатольевич таких спокойно плавающих кра­савцев и на Балтике да и в других местах, на прудах городских и озёрах. Они грациозно плавали на виду у всех и всегда охотно кормились даже с рук у людей. Скорее всего, этот лебедь был одним из таких. А здесь он встретился с предательством. С «выстрелом в спи­ну». Но память видимо крепко держала, то его про­шлое и он верил - люди добрые, они всегда помогут.
Мельников осторожно взялся за сеть и стал мед­ленно приближаться к птице. Какое-то время они смотрели друг на друга. Потом птица склонила по­корно голову, как бы давая понять:
-  Я в твоей власти, смелее действуй, человек!
Александр решительно достал раскладной ножик, который всегда был под рукой и стал не жалея резать сеть, что сковала лебедя. Потом осторожно двумя ру­ками поднял его к себе в лодку. Лебедь был достаточ­но тяжёл, видно было, что это умудрённый опытом, повидавший жизнь самец.
Более осторожно ножом Мельников освободил ноги птицы от остатков сетей. Осмотрев левое кры­ло, он увидел, что ранение серьёзное. Затем береж­но накрыл птицу своей ветровкой, а рукава несильно завязал на ее мощной груди. Лебедь за всё это время даже не пытался сопротивляться, только склонял го­лову да изредка смотрел в глаза.
Где-то впереди, далековато, всё чаще и настой­чивее стали раздаваться крики. Это мужики уже до­брались до открытой воды. Мельников, чтобы не пу­гать лебедя, несколько раз негромко откликнулся. Его всё-таки услышали, крики с «моря» прекратились.
Минут через пятнадцать, плутая по лабиринтам, он наконец-то выбрался на водную гладь. Выплыл он, конечно совершенно в другом месте. Метрах в семи­десяти он увидел своих рыбаков-охотников, лодки их стояли вместе. Мужики курили и что-то оживлённо обсуждали, показывая на стаи уток, что кружились далеко над основной гладью озера.
Когда Мельников медленно стал приближаться к друзьям, все сразу обратили внимание на необычно­го пассажира в его лодке, который тоже при виде лю­дей стал волноваться и подавать голос. И было непо­нятно, то ли он приветствовал и радовался людям, то ли выказывал свой испуг. Было видно и удивление мужиков, от которых наперебой посыпались вопро­сы, зазвучали комментарии.
Первым весело спросил комиссар:
-  Что-то, Саша, я не видел у тебя в «подсадных» такого серьезного господина. Что это у тебя за гусь на борту. Говорливый к тому же, как Цицерон. А красив как принц, ну истинно ПРИНЦ!
Родственник Николая, известный своим практи­ческим подходом ко всему и своим сарказмом, гром­ко провозгласил:
-  Ай да, Анатольевич, вот молодца! Сразу и с мя­сом. Знатная будет свежатина.
На что седой сорокалетний десантник, замести­тель Радченко, спокойно оборвал его:
-  Не балобонь, не тряси облака. Дай человеку от­ветить.
Он спросил:
-  Саша, правда, что за маскарад и откуда эта пер­сона с прелестной шеей.
И Мельников обстоятельно поведал честной ком­пании всю историю.
-  Да, задачка, - после некоторой паузы, произнёс военком. Похоже, банкет отменяется. Наши раненых не бросают. Так, капитан? Какие будут предложения?
Предложения поступали разные, про похлебку уже никто не заикнулся. Но не одно из них не было принято коллективом. Тогда майор четко по-военному сказал:
-  Как старший по званию, принимаю следующее решение. На звероферме, что находится неподалёку, у меня есть хороший знакомый ветеринарный врач, мой земляк из Казахстана. Мужик толковый. Есть у него всё необходимое, чтобы поддержать сейчас бра­та нашего меньшего. Жалко, если такой красавец богу душу отдаст. Смотрите и правда, ну чистый принц.
Пусть и будет ПРИНЦЕМ. И театрально закончил:
-  Народ, я всё сказал!
Он помолчал, видно думал о чём-то о своём. По­том сказал:
-  Сильно жалко, мужики! Ну ладно, господа офице­ры, мы сейчас с Анатольевичем на одной лодке ско­ренько уплываем, доставим это чудо природы куда надо. Пристроим его в надёжные руки. В наше от­сутствие старшим остаёшься ты, капитан. Железный поддон под костёр, дрова выгружаем на тот вон мы­сок. Там же базируемся на ночь. К восьми вечера мы постараемся быть.
-  Костер не палить - готовьте пока холодные закуски. Тушёнку можно разогреть в кастрюле на газовой го­релке - всё это у меня в коричневом рюкзаке. Одним словом, готовьтесь.
-  Можете, конечно, без нас и принять по-немногу. Но, господа офицеры! Не забывайтесь, мы на воде и под ногами не твёрдая земля.
-  Да, сети надо обязательно поставить. Как утром без ухи-то.
-  Есть ли другие предложения?
Все одобрительно закивали. Радченко сказал:
-  Ну, коль так, не будем терять время. Саша, пе­ребирайся ко мне, садись со своим принцем вперёд. Ребята, подмогайте ему, только осторожно. Птица у него царская, чувствительная.
-  Одним словом - ПРИНЦ, так и величать его будем. Все заулыбались, видно по душе всем пришлось имя нового знакомца. Резиновая лодка, ловко управляе­мая опытным охотником, быстро поплыла по лаби­ринтам. Николай так умело работал «пехлом», что лод­ка на хорошей скорости всегда шла только по узким коридорам и ни разу не коснулась стенок камыша. Буквально через полчаса они были уже у своих ма­шин. Сделали небольшой перекур. Принц смирно си­дел у колеса машины и только прислушивался к раз­личным звукам, что раздавались и с озера и с неба.
Мельников разместился с лебедем на заднем си­дении. Майор завел машину и они поехали в сторо­ну виднеющегося леса, за ним находилась зверофер­ма. По просёлочной дороге до места ехали около часа.
К сожалению, знакомого ветврача на месте уже не было. Их встретил бригадир звероводческой бри­гады. Ему объяснили ситуацию. Он их с интере­сом выслушал и принял решение поместить лебедя в пустующий карантинный блок. Твердо сказал му­жикам, чтобы они не беспокоились, всё будет сдела­но как надо. На вечернее кормление зверей подъедет помощник врача, проведет осмотр, поставит уколы, сделает, если надо, перевязку.
Попрощавшись с бригадиром и Принцем, мужи­ки со странным каким-то чувством поехали на озеро. Им всё казалось, что они что-то не доделали или сде­лали не так.
Потом, в течение всей осени и зимой военком и Мельников несколько раз с семьями специально при­езжали на звероферму, чтобы навестить своего по­допечного. Принца сильно все полюбили, особенно дети. Заезжали к нему и мужики, когда ездили в эти края на зимнюю рыбалку.
Лебедь жил в отдельном небольшом старом вольере, что находился под одной крышей с кормокухней. Его часто подкармливали, хотя еды было более чем доста­точно. Но работники норовили принести из дому что-нибудь особенное. Ветврач, конечно, поругивался, за время процедур он привязался к Принцу и боялся, чтобы птица без активного движения не разжирела.
Долгая сибирская зима пошла на убыль. И вот уже ранняя мартовская капель, воробьи устраивают ку­пания в небольших лужицах. Установились не по-сибирски теплые дни. Всё активно оживало, всё ра­довалось теплу и предстоящему обновлению.
В середине апреля Мельникову позвонил Радченко:
-  Ну, что Саша, в субботу берём детей и поедем прощаться с Принцем. Сильно стал скучать, видно весна берёт своё. Пора ему в небо. Земляк говорит, вылечил он нашу птицу, пора ему на крыло. И сейчас лучшее для этого время.
В выходные выехали семьями утром рано. Как и договорились, их встретил ветврач.
-  Это хорошо, ребята, что приехали пораньше. Что-то Принц волнуется сегодня, от еды отказался. Да что и говорить - весна.
И все пошли к вольеру, в котором несколько ме­сяцев, как в заточении находился лебедь. Он встре­тил их гортанным радостным криком. Стал пощипы­вать, как-бы приветствуя, каждую протянутую руку. Старшая дочь Мельникова - школьница Наташка, которая особенно сильно привязалась к Принцу, по­вязала ему на ногу легкую красную ленточку. Видно она планировала это сделать и специально захвати­ла ее с собой.
Провожать Принца вышли все работники зверо­фермы, что находились в помещениях. Настолько привыкли к нему люди, он стал для всех как род­ной. Принц послушно и безропотно вёл себя. Как тог­да осенью, Мельников взял его на руки и поместил между женой и дочкой на заднем сидении машины. Медленно поехали к берегу озера. Поехал проводить Принца и ветврач Павел Андреевич, который сильно привязался к лебедю и полюбил его.
Озеро уже сильно разлилось, от камышей на по­ляны всюду тянулась вода. Кругом летали стаи уток, кричали чайки.
Машины подъехали как можно ближе к разли­вам. Остановились на небольшой зеленой поляне. Все вышли, выпустили и Принца. Он стал торопливо хо­дить по зелёной траве, пробовать водичку, пощипы­вать зелень. При этом он постоянно поднимал голову, смотрел на небо. Его волновали крики чаек. Мужики в стороне молча курили. Женщины и дети наблюдали за действиями птицы. У всех было какое-то давящее на сердце состояние, это было чувство предстояще­го прощания. Вдруг Принц насторожился, потом бы­стро подошёл к Александру Анатольевичу и стал клю­вом довольно крепко пощипывать его руку.
Потом быстро засеменил к Наташке. Та сразу до­стала из кармана курточки кусочек хлеба и протяну­ла ему. Но Принц не притронулся к хлебу. Он склонил свою голову на синюю Наташкину куртку и стал те­ребить завязки ее шапочки. Потом оторвался от де­вочки, приблизился к ветврачу и замахал перед ним обеими крыльями, как бы давая понять:
- Смотри, я могу и это сделал ты.
Потом отходя от людей, издал сильный гортанный клич, так что все вздрогнули. Стоящие люди поня­ли - это был крик отчаяния, крик его сердца.
Тяжело разбежавшись, Принц стал взлетать. И только тут все увидели приближающуюся стаю лебе­дей. Это её услышал Принц издалека или почувство­вал своим истосковавшимся сердцем.
Тем временем лебедь, поднявшись над землей, стал делать круги над стоящими внизу людьми. Над друзьями, что спасли его и теперь дали возможность снова подняться в такое родное небо.
Он кружил в синеве и оттуда несся его прощаль­ный крик. Затем Принц сделал последний круг и по­летел в сторону стаи, которая тоже изменила свой курс и летела в его сторону.
Жизнь продолжается. Счастливо тебе, Принц!

Май 2016 г.      г. Тюмень.


Эпилог
Звонок мобильного телефона прервал воспомина­ния и размышления Александра Анатольевича, вер­нул его из непростой прогулки по памяти. Звонил его водитель,который уже подъехал в условленное место.
С водителем они не были ровесниками. Мельни­ков был значительно старше его. Но они были друзья­ми, были близки по взглядам на жизнь,по отношению к делу, по верности и самоотдаче. Мельников силь­но уважал Николая, которого все попросту называли Иванычем, за его твёрдый характер, его надежность и преданность, за его простоту. Уважал по-мужски за его армейское прошлое, за Афганистан. Гордился их мужской дружбой.
Они вместе уже более двадцати лет. Уезжая на повышение в город несколько лет назад, Мельников уговорил и Николая поехать с семьей вместе с ним. Помог и с квартирой и с переездом. Они и здесь те­перь вместе, о чём оба не жалеют.
Николай сильно похож на Володьку Кузнецова - друга и одноклассника Александра Анатольевича, смельчака и гармониста, с которым прошли их после­военное детство и юность. Как они с Володькой тог­да мечтали о море, сколько книг на сеновале прочли о морских путешествиях и пиратах. Собирались вме­сте на Дальний Восток в мореходку.
Но уехал за мечтой тогда один его друг, Александр не смог поехать из-за серьёзной болезни матери. А друг его стал настоящим моряком, боевым офице­ром.Служил Володька на разных флотах, избороздил все моря-океаны. Не стало его недавно, не выдержа­ло сердце старого моряка. Ох как горько было Мель­никову прощаться тогда со старым и верным дру­гом, и сейчас сильно бывает кольнёт сердце, когда он вспоминает эти похороны и ему всё слышатся те прощальные выстрелы над могилой Володьки.
Увидев Александра Анатольевича с сигаретой, Иваныч по-дружески тихо спросил:
-  Ну что, все куришь, да ещё и с утра. У тебя же сердце, нельзя тебе, ведь запретили.
-  Брось ты наконец эту отраву.
На что Мельников с какой-то особой теплотой от­ветил Николаю:
-  Брошу, друг мой, непременно брошу. И чуть по­медлив, тихо спросил:
-  А, сам-то когда? Пример бы подал. Глядишь вдвоём легче бы справились с заразой этой.
Водитель, помолчав, ответил:
-  Ты знаешь, Анатольевич, наверное уже никогда.
-  В последнее время для меня это стало как риту­алом каким-то. Это возвращает мне память, моё про­шлое. Вечерами выхожу покурить на улицу, сижу на скамейке в совершенном одиночестве, курю, но мне всё кажется, светлячками светятся сигареты моих ребят, погибших в Афганистане. Что я снова с моими шурави и ты знаешь, мне как-то легче топать по жизни этой.
Сказано это было так просто и искренне, с тепло­той, что оба не проронили ни слова.
Водитель же стал рядом, неторопливо достал сига­рету и закурил.
Он молча курил и смотрел куда-то в даль за Ир­тыш и думал о своём. Взошедшее солнце касалось но­востроек левобережья и дома играли всеми цветами радуги. А с колокольни нового храма плыл звон, зову­щий за собой.
-  Ну что, тронули?, - после затянувшегося мол­чания, спросил водитель. Мельников ещё некоторое время молча стоял, глядел на Иртыш и тоже думал о чём-то своём.
-  Да, пожалуй поедем, Иваныч. Пора. И пусть день принесёт нам удачу.
И они бодро зашагали к машине. Николай быстро выехал на проезжую часть и машина легко покатила по притихшим ещё улицам.
Александр Анатольевич всегда любовался этим замечательным сибирским городом. Особенно хорош он был весной и в пору золотой осени. Выл в нём какой-то особый шарм, витал дух особенный, в дру­гих городах Мельников не видел, не ощущал, не нахо­дил этого, как не пытался. Самобытность, историче­ские места, их удивительное сочетание с современно­стью всегда просто завораживали его и тогда он впа­дал как юноша в фантазии, куда-то улетал.
И в эти минуты ему было особенно хорошо. Что-то подобное происходило с ним и сейчас. Каким-то окрылённым, душевно-возвышенным подъехал он к месту работы.
Он был твёрдо уверен, всё у него получится.
Сегодня, помимо основных вопросов, которые ка­сались деятельности их компании, Мельников непре­менно хотел обсудить с коллегами ещё один, непро­стой, но для него жизненно-важный вопрос. Касался этот вопрос частичного финансирования строитель­ства небольшой скромной церкви на его малой ро­дине, в родном селе, что находится на окраине обла­сти, на границе с Казахстаном и нефтяной Тюменью.
Когда-то была там деревянная церковь. Он ее ко­нечно не захватил, сгорела церковь ещё в 1928 году. Что стало причиной пожара, особо в то время и раз­бираться никто не стал - церковь.
Верующие в деревне и всей округе сильно горева­ли. Церковь была для них и судьёй и совестью и по­мощницей в делах житейских, встречала и провожа­ла в путь последний.
Уже встав крепко на ноги, живя далеко от земли отчей, Мельников всё время мечтал о строительстве новой церкви на родине. Пытался даже подбить на это, сначала районные власти, потом состоятельных друзей и земляков. Откликнулись немногие.
И в конце концов, будучи уже в областном центре, взялся за это дело один, с большой надеждой, что к делу доброму присоединятся все же и земляки да и спонсоры найдутся.
Частичное финансирование проектных и строи­тельных работ Александр Анатольевич провёл за счет собственных сбережений и небольшого кредита, ко­торый взял специально. Но денег катастрофически не хватает, всё дорожает буквально на глазах. Рабо­та стала давать сбои, нарушился запланированный график.
Район погряз в серьёзных проблемах и там никто даже слышать не хотел о финансировании этой не­большой стройки.
И вот, думая несколько дней, Мельников всё таки решился обсудить этот вопрос с коллегами. Тем бо­лее, все в коллективе знали, что он как руководитель, много личных средств отдал на ремонт школьных учреждений и интернатов, а компания из фонда при­были выделяла деньги и на восстановление памятни­ков старины и на проведение спортивных праздни­ков в области.
Коллеги все были на месте. До начала заседания оставалось десять минут и Мельников пригласил в кабинет своего заместителя, чтобы уточнить детали и спросить о готовности рассматриваемых вопросов. По словам заместителя всё было готово к работе, на­строй у коллег хороший.
Мельников пригласил в кабинет всех прибывших на сегодняшнее заседание. Докладывали чётко, об­стоятельно, без отклонения от темы совещания, без лишней воды. Пути и решения всех вопросов предла­гались конкретные, взвешенные, исходя из бюджета, утверждённого на полугодие и в целом на год.
Конечно все хотели закончить работу поскорее - выходные.
Александр Анатольевич радовался деловитости и профессионализму своих коллег. Особо радовало то, что не было в их речах и нотки равнодушия, безраз­личия к тому, что они делают. Он знал, что они всег­да искренне переживают за редкие сбои в работе, всегда вместе находят оптимальные пути выхода из создавшегося положения.
Без особых комментариев был решён и вопрос о пожертвовании необходимой суммы на строитель­ство церкви. Кроме этого, его коллеги единогласно высказались за готовность отдать часть предстоящей зарплаты на благоустройство территории строящей­ся церкви. Всё это говорилось от всего сердца, по-простому, и Мельников ни на минуту не засомневался в искренности и душевности поступка своих коллег. Он был растроган и взволнованно поблагодарил всех присутствующих за понимание и поддержку его ду­шевных порывов, поддержку его, а теперь и их дела.
Мельников принадлежал к тому поколению лю­дей, для которых жизненные ценности и убеждения, мораль и нравственность, совесть, ответственность и чистота черпались из простой человеческой атмосфе­ры, что царила в период его послевоенного детства и юности, из атмосферы трудностей и героизма, дух а целины и космоса, достижений и свершений.
Ему всегда казалось, что только его поколение остро чувствует фальшь, умеет искренне сопережи­вать, что только оно более открыто и способно на са­мопожертвование.
Но сейчас, к своей огромной радости, он воочию убедился, что и современная молодёжь способна рва­нуть рубаху на груди, способна на поступки.
Нет, Мельников не был каким-то особо верую­щим, хотя знал, что в детстве был крещён. Более того, в недалёком прошлом он был убеждённым атеистом и членом партии до развала КПСС.
Но он всегда верил в добро и чистоту, верил в справедливость и искренность, верил в любовь.
Он так хотел, чтобы это всё окружало человека в жизни всегда. И по его глубокому убеждению - чисто­ту эту, высокую нравственность, способность к со­страданию, должны нести культура и церковь.
Он не понимает и не принимает отдельных совре­менных представителей церкви, с которыми доводи­лось общаться. Не поддерживает их образ жизни, от­ношение к вере и истинным верующим людям. Ему близки представители той, старой церкви, истинные мыслители и философы жизни.
Он с большим удовольствием и наслаждением ве­дет с ними разговор о истории церкви, о предназначе­нии церкви и ее служителей в современных условиях.
Всё эти мысли, раздумья, побудили его даже на­писать стихи о церкви...
Ты опять на миру и стоишь словно совесть,
Крест страдальца святой вознеся к небесам.
И уже пишешь набело новую повесть,
Но сверяя ее по тем древним часам.

С крутояров святых, не всегда очень громко,
Звоном чистым всегда отрезвляешь людей.
Призываешь сберечь всё святое потомкам
И спасти свою землю от бредовых идей.

К тебе с верой идём и большою надеждой,
Что поможешь ты нам и беду отведёшь.
Твоё время пришло, снова станешь ты прежней
И уверенность в силу свою обретёшь.

Разделяла с народом всегда ты печали,
И теперь вдохновитель и свидетель побед.
И звучат над Россией, как прежде звучали,
Колокольные звоны, что несут в души свет.

И Мельникову очень хочется, чтобы над его малой родиной, над сибирским простором, над озерами, по­лями и лесами снова поплыл очищающий душу коло­кольный звон.


Шкатулка
Заболела Анна этой весной, прихворнула, как сама с горечью в голосе, говорит. И надо же именно сейчас, когда самая работа и на молокозаводе и на собственном подворье за день не провернешь рабочу-заботушку. А тут эта болезнь привязалась и похоже надолго. Серьезно застудилась она в цехах заводских - в воде да резине.
А помощники-то дома не ахти какие. Матери вон уже под семьдесят-тоже недомогает часто, в войну на­дорвалась по делянам, да по другим тяжёлым работам. Скрипит конечно помаленьку на огороде, по двору.
Мужиков в доме нет совсем. Только слёзы о них. Полегли родненькие, муж и сын старший, где-то на Смоленщине осенью сорок третьего.
Младшие ребятишки конечно помогают, не без этого, стремятся что-то делать. Но дело ответственное, серьёзное, доверять ещё рано - устают быстро, а то и в игру всё норовят превратить. Одна надежда на Лешку - сына среднего, что батина копия. Этот уже взрослый. В январе как-никак двенадцать годков стукнуло. Гордится им Анна. И в школе учится хоро­шо, спортом, когда время есть опять же занимается.
Видела раз Анна, что на турнике у школы он вы­делывал. Гордость за сына взяла. В тот же вечер вы­просила у мужиков на заводе хороший обрезок тру­бы металлической, домой принесла - вот радости-то было. Турник делал сам с ребятами соседскими. На­дежно, добротно сделали, на совесть. Место выбрал у дома, на полянке, рядом со своей любимой берёзкой, что брат старший перед войной посадил. Тут же ря­дом скамеечку основательную приспособил.
Стало теперь это место любимым для сына и его школьных друзей. Собираются вечером зачастую на полянке, устраивают состязания всякие на спор - кто больше подтянется, кто упражнения разные лучше выполнит. Одним словом, по сердцу ребятам стали и турник и занятия эти.
А Лешка ещё и музыкой увлёкся. В школе гово­рят, что у него получается.
У соседки Авдотьи Воротниковой осталась после мужа гармошка новая. Купил он её незадолго до во­йны, по случаю в райцентре на базаре. Даже не ку­пил, а на картошку семенную выменял. Туго что-то перед войной с семенами было, вот он на мешок до­брой картошки и обменял гармонь эту. Да ещё от до­броты своей деньгами приплатил немного, чтобы не ушла к другому.
То-то шуму дома было. Разошлась тогда Авдотья, что хоть «святых» выноси. Долго бушевала баба, пла­кала. Успокоилась потом, простила - потому как силь­но любила мужа своего Гришу, да и петь сильно лю­била.
А когда пошли провожать мужиков-то на войну, хорошо играл её Гриша, надрывно, подходяще для момента такого. Когда запылила по большаку маши­на с мужиками деревенскими, Авдотья прижала гар­монь эту к груди, как самое дорогое, что у нее оста­валось и плакала молча, будто предчувствуя, что ни­чего и никого кроме этой гармони у неё не останется.
Долго никому Авдотья эту гармонь не давала. Сто­яла она у неё на месте видном под образами, вместе с единственными фотографиями ее Григория, да сына Петра,что погиб где-то на границе северной ещё в финскую.
Не раз просили мужики свои, что вернулись с фронта и парни повзрослей, продать гармонь или по­менять на продукты. Никому не отдала ,всем отказа­ла, а как иначе - память. А вот Лешке принесла как-то вечером сама.
Все были дома. Зашла Авдотья тихо, без стука. Гармонь несла как ребёнка, крепко прижав к себе. Сразу присела на скамью у печи. Некоторое время молчала. Молчали и в доме.
Потом как-то взволнованно сказала:
-  Нюра, подруга моя дорогая! Видела я сегодня во сне Гришу своего. Грустный какой-то, а потом и го­ворит мне, вроде как с укоризной:
-  Скучно пошто живёте? Жизнь то продолжатся. Песен не слышно, музыку не играете. Разве за это мы полегли? Что бы вы горе только горевали. Нет, доро­гая супруженица! Мы погибли, чтобы солнце светило. Дети и вы радовались всему, песни пели, жизнь воз­величивали, да краше делали. И нам радостней бу­дет, душа воспоёт.
-  Вот так-то милая. Помните это, живите и за нас, - Так прямо и сказал Гриша то мой.
-  Потом знашь, Нюра, замолчал он и светлеть стал, навроде облака и пошёл куда-то. Не, не пошёл, а по­плыл над травой зелёной, как наша, а там впереди его лес тоже берёзовый светлый. А Гриша то уходит и улыбается. Проснулась я, подруга - чисто как-то на душе, светло стало и слёз нет.
-  Ты знашь, соседка, день маялась, не могла наду­мать, что же сделать, чтоб наказ то его сполнить, не ослушаться. И вот решила:
-  А возьми-ка, Лешка, ты гармонь эту солдата мо­его, пусть и вправду играт она, народ веселит. Пусть и песни поются, может и вправду легче им там будет.
И она опять замолчала. Вся подобралась как-то. И лицом будто светлее стала.
Потом неожиданно сказала:
-  А сыграй-ка Гришину,сынок.
Лешка взволнованно произнес:
-  Дак, а смогу ли, ведь редко играю.
-  Сможешь, касатик. Всё сможешь, - бодро отве­тила вдова.
Лешка потными, слегка подрагивающими руками взял гармонь из её рук. Присел тут же на табурет. По­пробовал несколько аккордов и как-то робко сначала заиграл, потом музыка зазвучала всё громче и громче, торжественнее. Он играл любимую соседа «На сопках Маньчжурии». Играл Лешка хорошо. В доме стояла ти­шина, никто не сдвинулся с места. Тишина стояла ещё какое-то время и после того как он закончил играть.
Потом Авдотья встала, подошла к сидящему Алек­сею, поцеловала смутившегося мальчишку и покло­нилась в пояс.
-  Спасибо, сынок, уважил. Пусть Леша будет тебе это подарком от солдат наших. Вижу, правильно ре­шила, в надёжных руках инструмент будет.
-  Играй, людей радуй. Перекрестившись, Авдотья молча вышла.
Вот так появилась в их доме эта гармонь. Без дела она не стояла. Вечерами иногда просили женщины-соседки Анну позвать Лешку с гармонью, поиграть. Ни Анна, ни Лешка никогда не отказывали им в этом. И слышна была в округе чаще грустная музы­ка и песни грустные, печальные. Плакали женщины да пели, пели да плакали. Словно душу чистили. На­певшись, молча расходились грустные по домам.
Так и текла жизнь деревенская, в заботах да хло­потах. Да царапали порой сердце женское до боли страшной воспоминания о жизни прошлой, о солда­тах, что не вернулись.
Печально было тогда бабам, вот и собирались вме­сте выплакаться.
Мать эту весну, да и лето пожалуй, была точно не работница. Лешка видел это, понимал, сочувствовал ей. Старался больше что посильно взвалить на себя, держал крепко в руках меньших брата и сестру. Да и сами погодки стали вдруг повзрослей и в шесть лет многое уже делали по дому и огороду, ухаживали за мамой, которая ещё не могла много передвигаться.
Общими силами, под руководством бабушки, про­вели в саду все работы. Прибрались, вскопали гряд­ки, мелочь посадили. В конце мая сосед на заводской лошадёнке вспахал небольшой клочок земли под ого­род. Миром посадили и картошку. Помаленьку дела­ли и другие дела.
К началу июня и матери стало полегче. Лешка уже выводил её ненадолго на ограду. Она тихо сиде­ла на скамье во дворе, любовалась зеленой травой и садом,слушала пение птиц. Радовалась солнцу и курям, что копошились у её ног.
Обрадовало Лешку и бабушку и то, что Анна ста­ла понемногу, но с аппетитом, кушать.
А однажды попросила приготовить её любимую окрошку, со свежим зеленым луком. Бабушка, конеч­но же, всё скоренько приготовила. А потом с любо­вью смотрела, как дочь не торопясь с удовольствием ест. Бабушка опять всплакнула и приговаривала:
- От счастья, детки, от счастья я.
Повеселел и Лешка, и малышня. Лешка стал вече­рами находить время и на турник, и мяч выходил по­гонять с ребятами на заводской поляне. Иногда из их сада были слышны и звуки гармони.
Но это уже была другая музыка-весёлая, зовущая. Как-то вечером бабушка тихо подсела к Лешке на скамью за оградой. Положила свою натруженную мо­золистую, но такую родную ладонь, на его колено и некоторое время молча сидела. Лешке казалось, что рука эта прожжёт ему штаны, столько тепла было в этой жилистой и сухонькой руке.
Потом бабушка Ульяна заговорила:
-  Видишь, Ляксей, мамке твоей лучше стало. На поправку стало быть пошла. Это хорошо!
-  Я тут на днях в церкву в соседнюю деревню с оказией доеду. Помолюсь ещё за неё болезную, надо.
-  С тобой о другом говорить хочу. Скоро день рож­дения у неё. Чтобы тако придумать, подарок какой. Дух чтобы её ещё шибче поднять, настроение чтобы на радость повернуло.
-  Ну ты меня понимать, внучок? Ты молодой, ум у тебя лучше кумекат. Подумай. Что такое можно сде­лать?
-  Да, поднимать надо дочу, поднимать. Одна она у нас пока и надёжа и кормилица, - вздохнула старая женщина.
-  А ты подумай, милай, подумай. И бабушка ла­сково погладила внука по голове. Потом устало под­нялась и молча пошла в ограду, у неё всегда были дела. Чем можно порадовать мать,чем поднять на­строение в ее день рождения? С этой думой и заснул Лешка в этот вечер. И утром не давала покоя ему эта мысль.
Надо что-то сделать особенное, женское. Чтобы это было только её. Но вот что?
Этот вопрос сидел в его голове как заноза. И вдруг под вечер его как током ударило.
Шкатулку! Да, непременно, шкатулку, он сам сде­лает матери.
Он вспомнил, как в школе на уроке рисования старый учитель-фронтовик Анатолий Романович од­нажды поставил на высокую подставку простую шка­тулку, обделанную простыми битыми ракушками.
Шкатулки такие мальчишки старших классов де­лали на уроках труда ещё до войны. Мальчишки те в основном погибли, остались где-то там на полях сра­жений, а вот несколько шкатулок осталось и хранят­ся в школе.
Хранил одну такую и старый учитель-солдат, в па­мять о своих ребятах.
Лешка точно помнит, как в классе тогда разда­лись возгласы восхищения, когда на шкатулку упа­ли лучи яркого весеннего солнца. Все ребята были просто поражены этой простой красотой. Шкатулка переливалась и играла перламутровыми цветами, ка­залась просто необыкновенной, неземной.
Вот именно такую красоту и захотел сделать Леш­ка своей матери, порадовать её. Дело это нельзя было откладывать, времени оставалось не так уж много.
На следующий день, выбрав время, Лешка пошёл на завод, в бондарный цех.
Дядя Вася Воронов, друг его отца, один из немно­гих вернувшихся с войны земляков, всегда был рад Лешке, разговаривал с ним как со взрослым, серьез­но и степенно.
Узнав что собирается делать парнишка, он по­хвалил его, поддержал. Подобрал ему необходимые дощечки, подсказал, посоветовал как лучше делать.
Инструменты столярные были дома всякие, оста­лись от отца, который очень любил столярничать до войны в свободное от работы время и мальчишек своих учил, как чем пользоваться.
Два или три вечера, перед встречей домашнего стада с полей, Лешка трудился под навесом, где отец когда-то соорудил себе верстак, на котором и произ­водил все столярные и слесарные работы.
Здесь под рукой было всё, к тому же всегда под вечер стояла прохлада.
Шкатулка у Лешки получилась необходимого раз­мера, вместимая. Ладной получилась и крышка - легкая, плотно подходила по шкатулке. Придумал Лешка и ножки-подставки, вроде и простые, но на них шкатулка смотрелась гораздо лучше. Форму но­жек он подсмотрел у старинного бабушкиного сун­дука, в котором она хранила всё своё самое ценное. Проклеив шкатулку, хорошо обработав поверхность, Лешка остался доволен своей работой.
Шкатулка получилась легкой, даже какой-то изящ­ной. Дело оставалось за ракушками. Да ещё надо было всё это удержать в тайне. Он старался работать в то время, когда мать час-другой перед вечером отдыха­ла. Бабушка же зная, чем занимается старший, стара­лась отправить малышню куда-нибудь с «особым» за­данием.
Потом дня два, Лешка под предлогом жары, и то, что в стаде, которое пригоняли на водопой надо по­смотреть теленка, что всего несколько дней на выпа­сах, уходил на озеро. По берегу он шёл к дальним ка­мышам, в отдалении от всех купающихся, добывал ракушки. Дело это было нетрудное. Лешка получал двойное удовольствие - дело делал и от души купался.
За два дня необходимое количество разных по размеру ракушек было добыто - были и черные и се­рые экземпляры.
Дома Алексей осторожно раскрыл у всех ракушек створки, извлек содержимое, которое с превеликим удовольствием, таская по двору, уничтожали куры. Закончив эту работу,парнишка сложил под навесом наверху в укромном темном месте сушить половин­ки раковин.
Через несколько дней высохшие половинки Алек­сей осторожно разломал на нужные по размеру ку­сочки. Разложив кусочки на свету, долго любовался картинкой, менял местами разломанные части раку­шек.
Пришлось опять бежать на завод к дяде Василию за советом и за помощью. Взяв с собой несколько за­бракованных кусочков ракушек, он пришёл к Воро­нову. Как специалист, тот опробовал опытным путём все имеющиеся у него виды клея, что-то помешал, сделал клеевую смесь и сказал:
-  Возьми, это будет держать мертво. Только бере­ги, в хозяйстве мужику всегда сгодится.
Ещё два вечера Лешка колдовал со шкатулкой. Подбирал и цвет перламутра и тщательно кусочки подгонял. В последний вечер было уже темновато, когда он закончил работу. Чтобы избежать всяких неожиданностей с ее хранением,он унёс шкатулку на ночь в баню, поставил ее на полку над окошком, что­бы клей просох и всё «прикипело».
Утром встал раньше обычного вместе с бабушкой, которая выгоняла телка в стадо и уже затопила печь- времянку, что сложена на летний периода на ограде, чтобы уже начинать что-то готовить.
Когда внук вынес свою поделку из бани на утрен­нее солнце, у него самого дух захватило. Так она ожи­ла, как будто пропиталась лучами его вся насквозь.Ба­бушка тоже зачарованно смотрела на поделку внука.
-  Ах, кака красота, кака баска! Ну прям жемчуговая! А горит-то, полыхат, что сама Царь-Птица.
-  Вот это подарок. Вот мать-то рада будет.
-  Молодец, внук! Правильный растешь, рукастый. А как-жа, наша порода. Весь в деда и отца. Хорошо, прямо скажу, хорошо!
И бабушка уголком поблёкшего фартука утерла набежавшую слезу.
-  Теперь вот что, касатик, надёжно прибрать надо красоту эту до времени.
-  Вот возьми-ка корзинку, что под навесом, не по­ленись в предбаннике на жёрдочку, где веники висят и повешай. Там она в надёже будет, подсохнет чуток, крепше станет.
День рождения матери выпал на субботу, был ко­нец июня. Погода стояла тёплая. До этого два дня до­ждило. На огородах всё радовало. С понедельника начинался Петров пост. Пост хоть и не строгий, но деревенские старались его придерживаться.
Несмотря на то, что все знали о состоянии Анны, с поздравлениями потянулись с утра.
Первыми, еще до выгона скота в поле, подошли дру­зья Вороновы - Василий и Люба. Они спешили на за­вод. Любовь, принимать молоко, что скоро будут под­возить после утренней дойки, у Василия был большой заказ от производства на тару под масло, вот он и ре­шил до сенокоса поработать в выходные, чтобы впрок наготовить тары. Они преподнесли Анне надень рож­дения петуха и курицу, Василий что-то прокоммен­тировал на ухо виновнице, что та засмущалась. При­несли ведро рыбы-карася живого, которого только что выдавил из сетей Воронов. Ох как это было кстати.
Бабушка расщедрилась по такому случаю, подала Василию целый ковш браги, который он с большим удовольствием почти весь и «принял». Крякнув, оста­ток торжественно двумя руками преподнёс жене со словами:
-  Не обессудьте, гражданочка. Я в бондарке роблю один. А вы человек умственного труда, вы на людях, вам боле нельзя.
У Любаши чёртики пробежали в глазах, но она с улыбкой, поклонившись, сказала:
-  Благодарствую, муженёк! Чтоб внуки тебе на старости столь водицы подавали.
На что Воронов шутя обратился к бабушке Ульяне:
-  Вот смотри, старая, что солдату, осколками по­сечённому, защитнику-герою, желат жена родная.
Закусив,ещё немного пошутив, чета Вороновых ушла на завод.
Сразу после того, как прогнали стадо за околицу, подъехал дядька Матвей-безногий, так все в деревне звали его позаглаза. Безногий, потому что вернулся с фронта без ноги, а потом и вторую «отчекрыжили» в больнице, как он говорил, так как заражение пошло. Звали же все его уважительно - Матвей Степанович. Хоть и без ног был солдат, но работать любил, везде успевал. Сильно не любил, когда его жалели.
Успевал Степанович и дома и в колхозе трудить­ся. И жена его Нина детей рожала часто, чем вызы­вала шутки и зависть со стороны женской половины населения. Матвей Степанович был родным братом бабушки Ульяны, следовательно был родным дядь­кой Анне. Любил он свою старшую сестру. Уважал за основательность, надёжность и щедрость, за женскую мудрость и покладистость. Любил он и племянников своих. И несмотря на то, что его семья жила скром­но, он всегда чем-нибудь да помогал сестре и Анне.
Вот и сейчас, Матвей Степанович привёз ведра два картошки, хороший кусок копчёного сала, что весной коптил, и полную «лагушку» кваса берёзово­го на ячмене.
Степановичу Ульяна налила не браги, а с уваже­нием подала стакан водки, что держала про запас для брата всегда. Матвей Степанович пожелал Анне доброго здоровья и простого бабского счастья, с боль­шим удовольствием выпил и тоже крякнул. Так на­верное делают все, кто понял цену жизни и дорожит ею, занял своё место на земле этой.
Больше пить не стал, сославшись на работу и свои принципы. Да, все знали, что в этот период он возил по бригадам на покосы воду и людям и лошадям и для техники. Дело делал важное. Степанович немного за­кусил, попросил разрешения подымить. Покурил, что-то тихо сказал сестре. Потом громко обратился к Анне:
- Там вечером моя забежит с подарком. Да и от­дохнёт пусть, умаялась тоже. Если меня не будет, не обессудь. Могу, племяшка уработаться за день, что свалюсь без ног.
И Матвей Степанович как-то невесело улыбнулся, посмотрев на культи в брезентовых защитных чех­лах, но всё же бодро попрощавшись со всеми, уехал.
Больше в течении дня никто с поздравлениями не заходил. Субботний день, хлопотный банный день - работы хватало всем. Но домашние знали, что вече­ром непременно придут и подруги и соседи.
Поздравив и поцеловав мать, ребята объявили, что подарки будут вручать только при всех вечером за столом.
Бабушка потихоньку хлопотала весь день. По­маленьку помогала ей и Анна с малыми. Готовили окрошку, варили картошку цельную в чугуне, наре­зали копчёного и солёного сала. Лешка на грядах на­щипал много пера свежего лукового. Он знал, что бу­дет сегодня на столе это неприхотливое блюдо с до­машней сметаной.
Любят эту простую закуску в деревне летом. Идёт она и с картошечкой горячей и под сало идет «за милу душу», да и просто с хлебом.
Разливали по крынкам квас ядрёный и ставили в углубление в земле под навесом. Женщины готовили и мясо. Бабушка решила зарубить двух уже старею­щих куриц, как знала, что живности на дворе при­будет. Столы и лавки поставили на ограде, часть их взяли у соседей.
Ребята в заводском саду аккуратно наломали бе­рёзовых веток, постарались с душой украсить стен­ку навеса, возле которой стояли уже столы. Поста­вили и на стол веточки в простых глиняных крын­ках. Всё было готово. Вечером гости собрались бы­стро. Все после бани, уставшие за рабочую неделю, с большим удовольствием садились за столы.
Анна вышла нарядная, в цветастом платье, что до войны купила в городе с мужем. Это платье он силь­но любил.
Все желали Анне здоровья, что-то дарили. Ста­рый учитель-ленинградец, что поселился с женой в деревне во время войны и похоронивший здесь супругу, преподнёс Анне букет полевых цветов и про­читал стихотворение о женской доле, чем растрогал женщин за столом.
Жена Матвея Степановича подарила ей отрез на платье и что-то прошептала племяннице на ушко.
Бабушка, подойдя с поздравлением, разволновалась, не могла ничего сказать, поцеловала дочь, расплака­лась и отошла хлопотать под навес.
Когда настала очередь детей, малышня о чём-то пошептавшись, убежали в баню. Вышли оттуда с кра­сивым венком из полевых цветов и зелёных веточек.
Они попросили мать сесть и торжественно наде­ли это простое великолепие на голову своей любимой мамы. Анна совсем растрогалась,ее глаза стали сле­зиться и она часто прикладывала к ним платочек.
Последним с поздравлением и подарком в руках вышел Алексей.
Он начал говорить негромко,но говорил так ,что­бы все слушали:
-  Мама, то что я тебе сейчас подарю, делал сам. Не знаю, понравится, нет. Но я старался. И сильно хочу, чтобы по сердцу тебе был подарок этот, как это пла­тье, что купил тебе отец. Делал я его отцовским ин­струментом, делал и думал о них - о бате и братке. Ду­мал, чтобы они подарили тебе сегодня. Так что пра­вильно будет,что подарок этот я тебе подарю от всех нас, от всех твоих родных мужчин.
И Лешка замолчал.Он сильно волновался. Ведь не в школе, а перед своими близкими и соседями впер­вые говорить довелось. Видя, что внук сильно волну­ется, бабушка негромко подбодрила внука:
-  Давай, Ляксей, не робей. Дари подарок-то.
Лешка развернул тряпицу, в которую была завёр­нута шкатулка, бережно, двумя руками преподнёс её матери.
Заходящие лучи солнца ласково коснулись подар­ка и шкатулка заиграла, ожили на ней все цвета ра­дуги.
Мать тоже двумя руками приняла этот дорогой для неё подарок.Отвела его в сторону, чуть припод­няв вверх, или для того что-бы все видели его, или чтобы лучи уходящего солнца на прощание ещё раз коснулись шкатулки.
Да, она была прекрасна. Мать и подумать не мог­ла, что такое мог сделать парнишка, её подрастаю­щий сын.
Мать бережно поставила шкатулку рядом с собой, потом крепко обняла Лешку. Она ничего не говорила, но её плечи стали вздрагивать, мать беззвучно плакала на плече повзрослевшего сына. Потом медленно подня­ла голову и все увидели в глазах Анны какой-то особен­ный блеск, это был блеск радости, счастья и гордости.
-  Спасибо, сынок, за подарок расчудесный, за руки твои золотые, за старания твои. За радость, что мне доставил. Особливо спасибо тебе, сынок, за па­мять твою и слова. Слова добрые, слова правильные, что сказал ты сейчас от сердца об отце своём и брате.
Анна на какое-то время замолчала, потом поце­ловав Лешку молча присела. Всё-таки непрошедшая ещё до конца болезнь, волнения сегодняшнего дня сказались - она устала.
Потом Анна подняла стакан, что стоял перед ней и торжественно, но спокойно произнесла:
-  Да, правильно сказал сейчас сын мой. Надо ду­мать о них, о тех кого нет сейчас с нами. Но они в сердцах наших навечно.
-  Дело делаем - они с нами. Горе мыкаем - они с нами. Радость у нас - пусть и у них радость будет. За радость эту они полегли, не возвернулись к нам - отцы и мужья, сыновья и братья, девчонки и бабы, молодые и старые - родные наши.
-  И пока так будет, помнить о них и о времени том будем, крепко помнить. Всё сдюжим, всё переживём.
-  Давайте, родные и дорогие мои, выпьем за них, за память нашу. Спасибо им всем за то, что солнце светит, детишки спят спокойно, сны добрые видят, о будущем мечтают.
Все слушали Анну молча. Каждый сейчас думал о своём и о том, как живётся без них, думали о солда­тах, лежащих где-то в краях неведомых далёких и здесь на родном погосте за озером.
Вечер стоял тёплый. Постепенно застолье ста­ло более оживлённым. Анну поздравляли, выпивали, закусывали. Уже сыпались шутки, прорывались за­бористые частушки, слышался чаще смех. Ребятню уже отправили спать, Лешку же оставили посидеть со взрослыми.
Через какое-то время его попросили поиграть. Гармонь уже с вечера стояла под навесом на верста­ке, дожидаясь своего часа. Лешка стал играть что просили. Играл он сегодня с каким-то особым подъ­ёмом и настроением.
Радовало то, что матери подарок пришёлся по душе, то что он за столом со взрослыми и они при­знают его как равного.
За столом пели душевно, без надрыва и крика. Пели спокойно и величаво. Песни ложились на душу и уплывали куда-то в темнеющее небо. Пели о жен­ской доле и о войне, о любви и сторонке родной, пели о том, что дорого в жизни этой каждому за столом этим. После каждой песни народ за столом стихал, кто-то вытирал слёзы, кто-то просто молчал, подпе­рев голову руками.
На небе были уже видны четко звёзды, ночь на­крывала деревню тёмным цыганским платком. Анна, извинившись перед гостями, отправила Лешку спать. Кое-кто из соседей тоже засобирался было уходить, сославшись на завтрашнюю занятость. Но с обще­го согласия решил ещё немного посидеть, благо было тепло, да и на столе было чем угощаться.
За столом снова стало оживлённо. Уже засыпая, Лешка услышал как запела мать. Запела одна, дру­гих голосов он не слышал. Давно она не пела. Не пела с тех пор как проводила мужа и сына на фронт. Зам­кнулась в себе и стала гаснуть, когда получила похо­ронки на своих дорогих мужиков.
А сейчас она запела их любимую с отцом песню «По диким степям Забайкалья». Они пели эту сибир­скую народную песню часто, когда ехали на покос или в деляны, или иногда просто вечером, когда оста­вались вдвоём. Она пела о судьбе каторжника так душевно и просто, так чувственно, что все за столом даже и не пытались подхватить песню, чтобы не на­рушить воцарившуюся гармонию.
Засыпая, Лешка улыбался - ему стало тепло, на­дёжно и спокойно.



Сестрёнки белоствольные...
Так получилось, что со своими друзьями - одно­годками в школу Сергей в этом сентябре не попал. А как он старался, как готовился. Мечтал о светлом классе, о доброй учительнице. Все гадал, кто же из учителей школьных поведёт его в страну знаний. А виной всему стали воробьи. Ну не воробьи, конечно сами, а их гнёзда и пустозвонство.
Ну вот зачем всё это надо было его друзьям-товарищам, да и ему самому. Ведь взрослые уже, по семь лет стукнуло. В школу собрались. Нет - учини­лись в старых заброшенных домах, да избёнках, во­робьиные гнёзда разорять. Ведь подкинул кто-то из старших ребят идею, мол воробей птичка вредная, хоть и маленькая, огородов и всего прочего вреди­тель. Живёт как нахлебник, всё уничтожает вокруг. К тому же подворовывает серьёзно. Да ещё и чирикает по-бестолковому, не даёт утрами поспать всласть при открытом окне.
Ну вот и пошли они во всей округе этих серых раз­бойников разорять, да гнёзда уничтожать. А ведь не­вдомёк было и не подсказал никто, что воробей то са­мая что ни на есть полезная птичка-невеличка. Куда там, сказано, вредитель, значить разорять надо. Да еще и войну объявили пернатому братству - рогат­ки всё позавели. В общем, куда ни кинь, война по-полной.
Эта активная противоворобьиная кампания и стала причиной того, что Сергей на год «вылетел из своей обоймы», не попал в школу в положенный срок.
А как получилось. Стоял на задах бабушкиного огорода, довольно старый заброшенный сарай. Сра­зу после войны не стали держать в нём скот. Сна­чала нечего было держать, подобрало время трудное животину-то. А потом и инвентарь держать не ста­ли из-за ветхости сарая. Солома на крыше давно по­гнила да почернела, потолок,что был, внутрь частич­но завалился. Сами же почерневшие от дождей сте­ны ещё дюжили, хотя видно было, что и углы и стены, местами серьёзно подгнили. Вот этот сарай и стал на­стоящим «муравейником» для воробьиного племени.
Где только не понаделали они гнёзд.
Однажды под вечер, Сергей с закадычным дру­гом Юркой, решили «дать воробьям жару», тем более кладки яиц только начались и уже кое-кто из друзей хвалился, что накормил домашних варёными воро­бьиными яйцами.
Поначалу всё шло нормально, кладки в гнёздах действительно были, пусть и небольшие. Фуражка Сергея постепенно наполнялась серенькими яичка­ми. Осталось обследовать ещё одну сторону и дело можно было заканчивать, на сегодня хватит.
Сергей бодро стал взбираться вверх на очередной угол сарая. Взбираться было легко, углы были с больши­ми выступами. Уже на самом верху, взявшись за послед­ний выступ, мальчишка почувствовал, что теряет опо­ру под ногами. Это рухнул сгнивший выступ угла. Судо­рожно ухватившись за верхний выступ, Сергей с ужасом увидел, что тот тоже гнилой и отрывается от бревна. Напуганый, с криком, оттуда он и долетел до земли. Внизу он сильно ударился локтем правой руки о лежавший на земле обломок бревна и потерял сознание. Одним словом - открытый перелом, слёзы матери и бабушки. Потом дол­гая дорога на матраце в кузове машины вместе с мате­рью в районную больницу, наркоз, операция.
Потом областная больница - снова наркоз, опера­ция, так как в районной неправильно сложили кости локтя и они неправильно срослись. Потом ещё одна операция. Потом долгое и мучительное восстановле­ние, тренировки ломаной руки. Одним словом, боль­ше восьми месяцев по больницам. И только под вес­ну, исхудавший и побледневший, прибыл мальчиш­ка домой.
По дому ему ничего не разрешали делать. Но он хо­рошо запомнил слова его лечащего врача, фронтови­ка Сергея Петровича, который сказал ему однажды, увидев его плачущим после физических упражнений:
-  Запомни, тёзка, на всю жизнь. Если будешь ра­ботать с рукой сейчас не жалея себя, тренировать её пусть и через слёзы, будешь, сынок, солдатом.
-  Ты ведь хочешь быть настоящим солдатом, па­рень?
А солдатом быть Сережка мечтал всегда. Поэто­му, не обращая внимание на запреты родных, ста­рался делать по дому, во дворе всю посильную рабо­ту. Через неделю после больницы взялся за сквореч­ники. Принёс с завода бракованных тарных дощечек и смастерил два неплохих домика для птиц.
Друзья помогли закрепить их в саду у дома на де­ревьях. Вскоре там поселились скворцы.
Стоял парнишка, любовался на то, как хлопочут птицы и подумал:
-  Вот это правильно!
Весна уже твёрдо шагала по земле сибирской, всё на глазах преображалось. Стал появляться румянец и на лице Сергея, он чувствовал себя хорошо.
Однажды под вечер, он вдруг вспомнил рассказ старого солдата без ноги Владимира Семеновича, ко­торый лежал с обострением в областной больнице, только во взрослом отделении. Дядя Володя рассказы­вал мальчишке, как вот уже несколько лет, он весной высаживает у себя в посёлке яблони, в память о своих погибших друзьях-товарищах. Он так красиво рассказывал о цветущих весной яблонях, что запал тог­да в детскую душу тот рассказ о памяти, о красоте, дружбе и долге человеческом.
И вот сейчас загорелось детское сердце посадить что-нибудь у себя. Решил Сергей на меже их огорода посадить берёзки. Он любил берёзы, любил светлый берёзовый лес.
На территории заброшенного заводского сада, он два дня аккуратно выкапывал молоденькие деревца. Они росли там хаотично, в разных местах этого боль­шого и красивого когда-то сада и уже начали актив­но распускаться. На небольшой хозяйственной теле­жке Сергей осторожно, вместе с землей, перевозил их на межу огорода. Там и посадил эти тоненькие, но та­кие дорогие для него семь прутиков. Потом ежеднев­но несколько дней подряд, на раме велосипеда возил в канистре воду, чтобы полить берёзки. К огромной его радости, берёзки принялись все, покрылись не­большими зелёными листиками.
Лето выдалось в тот год сухое и жаркое, поэтому Сергею приходилось частенько возить воду, поливать своих «сестрёнок», как он их стал с любовью называть.
Потом начались дожди, жара пошла на убыль и необходимость в поливе отпала. К осени берёзки зна­чительно подросли. Заметно подрос и Сергей. В сен­тябре он с огромной радостью пошёл в школу. Сколь­ко потом он переживал за своих сестренок и в тре­скучие морозы и в сильные ветра.
* * *
Школьные годы всегда пролетают как-то незамет­но. И вот уже очередная весна - у Сергея экзамены. Его «сестренки» стали большими стройными берёза­ми. Он их называл уже невестами. Между двух дере­вьев парень подвесил что-то вроде гамака и всю вес­ну готовился к экзаменам в прохладной тени своих любимых берёз.
Часто сюда приходила готовиться к экзаменам школьная любовь Сергея, замечательная девушка Рита, которая тоже очень любила эти милые рус­ские берёзы. Она часто читала здесь Сергею сти­хи Есенина и о березках, о любви и о родине.
Сданы экзамены, стихли вальсы выпускного бала. Любимая девушка Серёжи уехала поступать на учё­бу в город, в педагогический. Сергей же никуда после школы поступать принципиально не стал.
Осенью ему в армию. На предварительной комис­сии весной он был признан годным к службе. Да и как иначе. Помня давний наказ лечащего врача, он все школьные годы активно занимался спортом, был раз­рядником по многим видам. На собеседовании Сер­гей изъявил желание пойти служить в погранвойска.
Лето и осень пролетели в ожидании. Сергей ждал осени, ждал армии. Всё думал - куда? И каждый день ждал приезда Риты. В перерывах между экзаменами она проезжала домой на день-другой. Она тоже ску­чала, так как сильно полюбила этого простого парня и теперь её всё чаще тревожило предстоящее расста­вание. В августе девушка приехала с радостной ве­стью - она поступила в педагогический, на филоло­га. И через две недели уже должна быть в институте, помогать готовить общежитие к приезду студентов. А в начале сентября их отправляют на уборку урожая в один из отдалённых районов области.
Каждый вечер ребята были вместе. Гуляли допозд­на по улицам села, бродили по берегу озера, а иногда весь вечер могли просидеть у своих берёзок, мечтая о том, что их ждёт впереди, как сложится жизнь. Две недели пролетели незаметно. Сергей сразу договорил­ся с Ритой, что утром он не пойдёт её провожать. К поезду на станцию её повезёт отец. И Сергей посчи­тал, пусть там будет все по-семейному. Хотя он знал, что родители Риты очень любят его, любят как род­ного и лучшего парня для своей дочери и не желают. Просто он сильно не хотел видеть слёз Риты, боялся, что тоже не выдержит и сорвется вслед за ней в го­род. И тогда прощай все планы, прощай мечта.
Мать Сергея не одобрила его поступок. Она очень полюбила эту скромную и добрую подругу сына. Ей очень хотелось, чтобы они были вместе, чтобы у них всё получилось в будущем. Она верила в их искрен­ние чувства и несколько раз пыталась вернуться к теме проводов девушки.
Но Сергей был неумолим.
Тогда мать, сорвав с березок несколько зеленых ещё веток, рано утром сама пошла проводить девуш­ку и пожелать ей всего доброго. А Сергей, сев на мо­тоцикл уехал, сказав что поедет проверять на озеро сети. Не проверял он сети. Он заехал в их любимый березовый лесок, мимо которого шла дорога на стан­цию и стал ждать с нетерпением машину, на кото­рой поедет Рита. Сердце парня бешено заколотилось, когда он увидел приближающийся «Москвич». Сер­гей уже хотел выбежать на дорогу, но все-таки сдер­жал себя. Он стоял среди уже желтеющих деревьев, крепко обняв березу и плакал, впервые плакал после смерти любимой бабушки. Машина быстро удалялась и наконец совсем растворилась в осеннем теплом мареве, что исходило от асфальта. Сергей вышел на открытое место и долго еще смотрел на уходящую в леса ленту дороги, по которой уехала его любимая.
Домой парень приехал под вечер, конечно, прие­хал без рыбы. Мать сердцем поняла - не был он ни на какой рыбалке. Спрашивать сына ни о чем не стала, говорить о том, как попрощалась с Ритой тоже. Она подошла, обняла сына за плечи и тихо сказала:
- Сынок, это любовь. По-другому не бывает. Надо привыкать к расставаниям. Все впереди!
И молча подала Сергею конверт. Он сразу при ма­тери посмотрел что в нём. Там была фотография его Риты. Такой у него не было. Видно в городе фото сде­лала. На обратной стороне было нарисовано серд­це, пронзённое стрелой и короткое слово - ЛЮБЛЮ! Всегда твоя, Рита! Сердце снова бешено заколотилось у парня в груди и он протянул фотографию матери. Мать взяла фото, долго смотрела на него и положив руку на плечо сына, тихо сказала:
- Хорошая девушка. Береги ее, сынок!
Через неделю из города от Риты пришло письмо в конце его она просила написать правду, был ли он в лесу у дороги, когда она уезжала. Потому что, она сердцем чувствовала, что он там был, и хотела оста­новить машину.
Потом письма приходили всё чаще. И в хорошую погоду Сергей уходил к своим березам и под ними читал их. Иногда читал вслух.
Потом были проводы в армию. Мечта парня сбы­лась, он попал служить в погранвойска. Вся служба прошла на далеком острове Кунашир, что в холодном Охотском море, рядом с Японией. И опять были пись­ма, письма. Письма от Риты, матери, редко от дру­зей, служивших в разных концах страны.
И всю службу грело сердце солдата фото матери и фотография его Риты у белоствольных сестрёнок бе­рез. Он часто их вспоминал, видел во сне. Но не до­ждались солдата его березки-девчонки.
Он демобилизовался через два года осенью, к но­ябрьским праздникам. Уже всюду лежал снег. И толь­ко дома узнал он трагическую историю своих березок. Никто не рискнул написать о ней в письме на службу Сергею, не хотели расстраивать его, ведь служба на границе сама по себе дело трудное.
Случилось все зимой. Переселенцы, что переехали год назад из Казахстана, поселились на соседней улице. Семейка сразу не понравилась деревенским. Приехав­шие нигде толком не хотели работать, выдвигали всё какие-то завышенные требования, были вороватыми.
Жили тем, что собирали металлолом, рыбачили, да дрова заготавливали. И конечно пили.
И однажды вечером, подвыпивший глава это­го развесёлого семейства с сыновьями-подростками, внаглую спилили все берёзы Сергея. Тут же очистили, распилили на чурки и в течении следующего дня вы­везли и продали бабушке Матрёне, что жила на дру­гом конце села на берегу озера.
Мать Сергея в это время уже неделю лежала в боль­нице в райцентре, а за домом приглядывала соседка. Для матери и друзей Сергея это был такой удар, что все долго не могли от него отойти.
Все не знали как сообщить об этом Сереже, потом решили просто не сообщать. Мать написала заявле­ние в сельский Совет на переселенцев. Там обеща­ли во всём разобраться, подключить участкового. Но вскоре она узнала, что эти горе-заготовители сбежа­ли, погрузили вещи и уехали в неизвестном направ­лении из села.
Не мог сейчас идти Сергей на то место, где рос­ли его любимые сестрёнки-берёзы. Выйдя за сарай, он долго стоял и молча смотрел на заснеженное про­странство огорода. Стоял и курил. Его душили слёзы и он думал:
-  Зачем вы так, люди?
Побыв немного дома, Сергей уехал в город, подал документы на заочное отделение пединститута, тоже на филологический факультет, как и его Рита. Потом Сергей устроился на работу в одну из школ города - стал преподавать в старших классах предмет «На­чальная военная подготовка».
К своим берёзкам они с Ритой осмелились пой­ти только весной, когда приехали домой на майские праздники. Они сообщили родителям, что летом по­сле сессии Риты решили пожениться. Мать Сергея, узнав эту новость, всплакнула, молча обняла ребят. Потом улыбнувшись, сказала:
-  Вы всё таки сходите к своим берёзкам. Сходите обязательно.
И она опять загадочно улыбнулась.
Ребята молча переглянувшись, через огород бы­стро побежали к меже, где когда-то росли их люби­мицы, которые были свидетелями их первых поцелу­ев и слов признания в любви.
Везде ещё были разбросаны сучья, лежали кучка­ми свежие опилки. На глаза Сергея навернулись слё­зы, всё стало как в тумане. Он взял в дрожащие ла­дони опилки и уткнулся в них лицом. Они были све­жими и пахли как его берёзы, живые берёзы.
Его громко окликнула Рита. Сергей нехотя ото­рвал голову от ладоней и увидел улыбающуюся де­вушку, глаза которой светились радостью. Она весе­ло крикнула Сергею:
- Смотри, они оживают! Они будут жить!
И Сергей увидел, что от всех пеньков к солнцу тя­нется молодая жиденькая берёзовая поросль. У него защемило сердце и он тоже понял, его сестрёнки бу­дут снова жить.
Сергей крепко обнял за плечи девушку и они мол­ча стояли и смотрели на оживающие пеньки, на но­вую зародившуюся жизнь и лица их светились от счастья.
Июнь 2016 г.      г.      Тюмень.


Заводские
Конечно, в общепринятом понятии, громко ска­зано - завод. Но для села это был именно - Завод. По местным меркам, солидное производство, широкий ассортимент и отменное качество продукции. Под­собные участки (как теперь принято говорить - до­статочно развитая инфраструктура). И статус - за­водские. Именно так называли на селе всех, кто был так или иначе причастен к заводу.
Это было уважительное отношение жителей села прежде всего к людям там работающим, к тому боль­шому и важному делу, что они делали на этом неболь­шом сельском заводе. Особый этот статус автомати­чески переносился и на детей их, на ребятню, что постоянно ошивалась близ территории завода или на подсобных производствах - на конюшне, в гараже, в бондарном цехе. Ребята все без исключения горди­лись своим особым положением, возможностями и своим статусом, хотя слова конечно такого не знали. И подчас гордо задирали нос перед остальной частью подрастающего населения села.
Завод построили ещё до революции местные купцы братья Забелины - жуликоватые мужики, Антон и Ва­силий. Они по большему счёту сделали тогда великое дело и для себя и для земляков своих. Много разного рассказывали старики о истории строительства этого завода. Она где-то и загадочна, а где-то и трагична.
Строили его братья на собственные деньги, кото­рые как поговаривали, добывались и зарабатывались не всегда честным путем. Ходили слухи, что братья ча­стенько надолго уезжали из дома под видом торговых дел. А сами тем временем в приишимских краях, да ка­захских степях «со товарищи» разбоем занимались. При­возили из поездок всегда барахло всякое, коней приго­няли, водились всегда после гастролей и деньжата у них. Все говорили, деньги эти были кровавые.
Не боялись купцы разговоров, жили на широкую ногу, все у них в округе было куплено, гости высокие часто бывали. А купцы строились и строились осно­вательно, с размахом, на долгие годы.
Основное помещение для маслобойни (с неё начи­нался завод), располагалось на возвышенности. Не­подалеку были два небольших озера, куда впадала речка - ручеек, в последствии запруженная и полу­чившая уже в наше время название Замарайка.
Строительство в то время вели, как говорили ста­рики, в основном пришлые «Из Рассей». Их нанимали на все тяжелые работы. Высокооплачиваемую работу по «столярке», кузнечные работы выполняли местные мастера, которые сразу вели обучение ремеслу сель­ских парней.
Рассказывают, что основное строительство было завершено быстро. Производство масла запустили сначала на конной тяге. Впоследствии, братья в ко­операции с ишимскими купцами, приобрели паро­вые двигатели. Позднее дополнительное маслодельное и сыродельное оборудование было доставлено аж из са­мой Англии. Сырья для такого рода производства было более чем достаточно. Только заинтересуй крестьяни­на. А братья это умели. Под заказ и под молоко крестья­нину поставлялось все необходимое. Что и говорить - качество продукции было отменным. Её поставляли на все местные ярмарки, возили на знаменитые - Николь­скую, что проводилась в Ишиме и Ирбитскую, что на Урале. Поговаривают, что поставлялось масло и в сто­лицу и даже в Париже на выставке побывало.
Одним словом деньги потекли рекой. Братья по­строили себе каждый по основательному дому на бе­регу большого озера. Возвели кирпичные хоромы и магазины на узловой станции и в Омске.
Но грянула революция. Братья не стали испыты­вать судьбу и с семьями и нажитым срочно вскоро­сти подались в китайский Харбин. Пришлые специа­листы тоже потянулись по домам, жизнь новую нала­живать. Завод остановился.
Несмотря на «пригляд», что остался от прежних хо­зяев, завод пытались понемногу потрошить. А как же - такая сладкая конфетка, да ещё и ничья. Одно вре­мя добротные каменные склады и подвалы использо­вали как «кутузку». Сажали туда и красные и белые. Видели заводские стены и кровь. Рассказывают,что отступающие из Омска в сторону Тюмени белогвар­дейские части много постреляли народу местного, да из округи, что был недоволен карательным разгулом. Все они нашли покой в братской могиле, что нахо­дится и сейчас в старом школьном парке.
Постепенно бури улеглись, власти народные взялись дело налаживать. Завод опять заработал, стал выпу­скать прежний ассортимент продукции. Со временем появились и новые виды товара, всё это поставлялось в разные регионы огромной страны, особенно на север.
Перерабатывали на заводе молоко, что достав­лялось с северо-западной части всего района и бли­жайших сельхозпредприятий соседней области. Надо было видеть, как тёмными вечерами со всех сторон по дорогам, что вели к заводу, медленно двигались гружёные машины-молоковозы, да и просто приспо­собленная техника с ёмкостями. В непогоду, надрыв­но гудя, они словно огромные пауки своими глазами-фарами выискивали в темноте свою жертву - завод, куда они все и стремились. Именно такие яркие фан­тазии появлялись в детских головах, когда порой ре­бятам доводилось видеть эту картину.
Как-то так повелось, что на основном производ­стве завода, а впоследствии и на подсобных участках стали работать семейные династии. Мастерству учи­лись годами, опыт передавался от родителей детям и традиция эта сохранялась все годы и активно по­ощрялась руководством завода. Славились на заводе трудовые династии - Грязевых и Лаврушиных, Рудских и Банщиковых, Гиль и Мельниковых.
Это были высококлассные маслоделы и сырных дел мастера, бондари и «головастые» механики, а впо­следствии электрических дел специалисты. Уважали их всех за знание дела своего, ответственный подход ко всему,что делали. Уважали за преданность заводу и ремеслу своему.
Конечно и дети все любили завод. И не только за то, что иногда можно было попробовать горячей, пря­мо из под рожка, сладкой заводской продукции, за какую-нибудь мелкую работу. Любили завод за атмос­феру таинственности и строгости, серьезности и де­ловитости, что царила вокруг. Любили бондарку-цех по изготовлению тары. Какой там стоял всегда запах, как чудно пахла свежая стружка. Мальчишкам часто доверяли выносить свежую стружку и отходы на за­водскую котельную, чем они ужасно гордились. Истинным наслаждением для ребят была работа по разбо­ру бракованной клёпки и тарной дощечки. Им всегда позволяли после работы взять что-то из брака себе на поделки. Что тогда начиналось. Все готовили себе де­ревянные пистолеты и автоматы, новые скворечни­ки, кораблики... А из бракованных боковин, что шли на изготовление бочек под сгущёнку, обязательно де­лались «рыцарские» щиты, это было серьёзным допол­нением ко всему «боевому» вооружению ребятни - са­блям, шпагам, кинжалам, лукам. И тогда в окрест­ностях завода, на строящихся домах для заводских, разыгрывались целые военные сражения. В ата­ку обе стороны ходили в полной боевой экипировке.
Но особым, таинственным и любимым местом был, конечно, заводской сад. Когда-то купцы разбили его для отдыха и прогулок. Входа в сад было два. Один со стороны конторы-от нее тогда вели вглубь сада до­рожки, посыпанные озерным мелким песком. Вдоль дорожек в то время высаживались цветы, стояли вы­чурные беседки, качели. Второй вход был со стороны производственных помещений. Рабочие тоже могли прийти в сад, отдохнуть, было обустроено место для курения.
Конечно, в последние годы сад заводской стал совершенно другим. За ним уже никто специально не смотрел, не ухаживал. Так, проводили иногда по весне субботники, что-то подрезали, чистили, вывоз­или мусор, а потом опять надолго забывали о нём. И сад этот был предоставлен сам себе - рос и зарастал, и местами становился уже непроходимым. Зато для ребят это был настоящий рай, островок их собствен­ности, место для уединения,шалости и мечтаний.
Территория сада всегда делилась по возрастным категориям. Ребята постарше, имели «престижное» место в зарослях черемухи и сирени, там прятались их солидные «строения», что строились из различно­го бросового материала. Это была запретная зона для малышни. В свободное время парни собирались ино­гда там группами - украдкой покурить, поиграть в карты, просто потрепаться, помечтать. Их «вигвамы» были более приспособлены к длительному пребыва­нию. В период весеннего буйства, когда в саду начи­нала цвести черемуха и сирень, а ее в саду было пре­достаточно, в округе стоял дурманящий запах, тог­да здесь были посиделки влюблённых пар. Всё зна­ли, лучшего места для уединения в это время нигде в селе не найти.
Конечно, младшие тоже не отставали от своих стар­ших братьев, обустраивали свой укромный уголок как могли. Их законным местом были заросли яблонь. Здесь у них были и небольшие качели, что делались из вере­вок на особо крепких ветвях. Были здесь даже обустро­енные места для костра. Мелкий народец любил иногда вечерами посидеть у огня, испечь печёнок, пожарить на прутиках принесённое на «общак» из дома соленое сало. Иногда здесь «подавали и деликатес». С большим энтузиазмом ребята готовили на прутьях или запека­ли в глине, пойманных днём карасей. В общем, «сто­ловаться» здесь малышня любила и готовилась к это­му всегда основательно. Верхом же их кулинарных по­сиделок, всегда было коллективное распитие горячей сгущёнки, которая иногда доставалась за совместную работу по уборке территории, за работу на заводской конюшне. Трехлитровая банка с этим божественным горячим напитком ходила по кругу и стояла тишина. Правда, иногда звучали редкие детские философские комментарии, высказывались желания, что-то типа:
- Эх, хлебушка бы сейчас горячего!
И на следующую сходку-посиделку хлеб непремен­но был. Хоть и не горячий, но свежий, благо пекарня на селе была тогда своя. Вообще «мелкота» была пред­приимчивым народом, умела устраивать праздник и душе и желудку.
Другим излюбленным местом для детворы был примыкающий к заводскому саду пруд. Он сообщал­ся посредством трубы с речкой Замарайкой. В пру­ду кроме лягушек ничего не водилось, так как за­вод зачастую производил туда сброс технических вод и испорченной сыворотки, так что рыбы там дав­но не было и в помине. Купаться там тоже было нель­зя. Зато для ребят это было любимым местом с вес­ны и до середины лета, пока вода не начинала актив­но цвести, и не распускать в округе душистые «аро­маты». Уже в майские праздники на воду спускались различные плавсредства, сбитые из небольших брё­вен, досок и жердей... Одним словом из всего, что хоть мало-мальски могло держаться на воде.
Это были не безликие неповоротливые плоты. Это были настоящие «разбойничьи корабли» с пиратскими и иными флагами. Сколько тогда цветной материи не досчитывались дома матери и бабушки. Всё это ухо­дило на оформление «судов». Отдельные «капитаны» умудрялись с помощью плоских батареек для фонари­ков, а то и мотоциклетных аккумуляторов и лампочек освещать свои «бригантины» разноцветными огнями, это было очень эффектно в вечернее время.
Плавание на пруду на собственных «кораблях» было любимым делом в теплый летний вечер. Иногда здесь проводили и «прокат» этих плавсредств для многочисленных друзей и конечно подрастающих не­вест.
Но самым ярким и зрелищным событием всегда были горячие «пиратские» сражения на пруду. Они проходили не спонтанно, не абы как. К ним готови­лись серьёзно. Происходило это под вечер или в вы­ходной, когда основные домашние дела у ребят были сделаны. И раздавались тогда со стороны парка и пруда незнакомые для многих подрастающих зрите­лей выражения:
- Полундра! Свистать всех наверх! На абордаж! Рубить концы!
Всё это кричала наиболее подготовленная и чита­ющая часть «морских разбойников».
Конечно, все участники этих баталий непременно оказывались в воде, некоторые выходили из боя с си­няками. Побеждала же всегда дружба.
После горячих «боёв», здесь же на берегу или в саду заводском разжигались небольшие костры, у кото­рых сушилась одежда. И весь остаток вечера у огня обсуждали итоги «боевых сражений», преимущества и недостатки всех плавсредств, одним словом, про­водился настоящий «разбор полётов». Здесь же опять готовили печёнки, жарили сало или хлеб.
Трудно сейчас сказать, как повлияли эти водные прудовые «баталии» на выбор последующих профес­сий для мальчишек. Но они научили их добрым ам­бициям, умению самоутвердиться, проверить себя в критических ситуациях, научили мечтать и претво­рять свои фантастические мечты в реальность. Не­случайно, именно из числа этих «бойцов» было боль­ше всего побегов в мореходку, часть этих «капита­нов» связали свою дальнейшую судьбу с морями и ре­ками, стали уже настоящими морскими волками. И ещё, а это пожалуй, главное - научили дружбе и уме­нию уважать друзей, помогать другу в беде.
А завода того теперь нет, не значится даже в спи­сках. Только полуразрушенные здания самого завода, да подсобных производств. И ветер, повсюду только ветер. Не выдержал конкуренции завод. Не устоял, обанкротился много лет назад, в годы перестроечные, лихие. Не помогли ему, не поддержали. А может и специально сгубили молочные гиганты.
Больно и горько теперь осознавать, что не попро­бовать уже того настоящего заводского масла и сгу­щёнки, не вкусить того горячего хлеба из сельской пе­карни. Нет теперь и сада заводского. Запущен, зарос. Не поют по утрам в саду соловьи, не приходят сюда влюблённые пары на свидание. Нет на пруду и раз­ноцветных бригантин. Нет весёлого смеха, нет мечта­тельных вечерних разговоров у костра. Нет искрен­них влюблённых взглядов. Нет и самого пруда - давно спустили. Осталась только история этого небольшого сельского завода и всё то, что было с ним связано.
И наша память, благодарная память...


Жить памятью
Леонид родился уже после войны. Его бабушке было уже за пятьдесят. Она была ровесницей того, ушедшего уже века. Войны не было уже больше пяти лет. Отгремела, скатилась как огромная зловещая туча-молох, оставила повсюду кровавый след, пропу­стила через свои страшные жернова миллионы чело­веческих судеб и жизней, оставив после себя огром­ное количество братских могил и обелисков и про­стых поросших травой холмиков.
Всегда, когда Леонид думал о том страшном вре­мени, кровавой войне, он вспоминал простые строки:
К победе шли, друзей своих теряя,
Могил не счесть на ратном том пути.
И на рейхстаге расписались в мае,
Вот только жаль, не все смогли дойти.

Да, войны Леонид не видел. Но он хорошо помнит скорбные лица женщин, помнит постоянные слёзы матери и бабушки, которые долго убивались по невернувшимся с войны мужу, отцу, братьям. Помнит он и строгую атмосферу, что царила не только в их доме, но и во всей округе. Помнит, что не было долго смеха, задорного счастливого смеха. Хорошо помнит и тёмный платок бабушки, который она ещё долго не снимала после той трижды клятой войны.
Жить надо дальше и она жила,
Везде трудилась, отдыха не зная.
И всё родных с войны она ждала,
Оттуда, с незнакомого ей края.

Вообще его бабушка была удивительным чело­веком, интересной волевой женщиной с непростой судьбой. О себе она не любила рассказывать - всё больше работала да молчала. Больше о судьбе бабуш­ки любила рассказывать её старшая сестра Пелагея.
Разговорили как-то её ребята и весь вечер слуша­ли неторопливый рассказ старой женщины.
Были они из семьи бедной, трудно приходилось. Девчонок, как только они подрастали, отдавали «в работы» в соседние деревни - с детьми чужими во­диться, в огородах помогать, за птицей, мелким ско­том доглядать-ухаживать, по двору управляться. По­взрослевших девчат отдавали уже на серьёзные рабо­ты - косить, молотить, за скотом ухаживать. Всё это прошла и бабушка наша. В шестнадцать лет отдали ее «в услужение» купцу Грачёву в соседнее село. Вы­полняла она тогда все тяжёлые работы, с лошадями управлялась ловко, не хуже парня. Девка была вид­ная, здоровая, ну кровь с молоком. А красавица какая. Вот эта красота-то чуть и не сгубила тогда девушку.
Как кот на кусок лакомый, посматривал на стат­ную девушку средний сын купца, недомерок прыща­вый Авдей. Он пытался несколько раз в укромном месте поприжать ее, лез с поцелуями.
Но девушка так охаживала противного ухажёра, что он отлетал от неё, как от молодой строптивой ко­былицы...
Дело было в конце июля. Мужики-работники на­возили к сеновалу с полей сена свежего на осень, да молодняку на весну. Бабы, да девки покрепче, пода­вали его на сеновал, замётывали.
Перед обедом выдался небольшой перерыв: воды испить, просто отдохнуть. Клава, попив квасу хо­лодного, упала на душистое свежее сено отдохнуть, расслабиться. Что говорить, хоть и молодая, а уста­лость брала своё. Ведь с утра рано на ногах - дой­ка, скот, работа тяжёлая, не девичья. Руки, ноги к концу дня гудят. Упала на сено и как провалилась.
Вдруг почувствовала на себе чьи-то горячие руки. С испугом открыла глаза и увидела как над ней скло­нился похотливый Авдей. Глаза парня горели, а тря­сущиеся от страсти потные руки уже шарили под платьем девушки. В ярости с силой отбросила она от себя охальника. Но не тут-то было - его уже не оста­новить. Он с силой толкнул Клаву на сено и снова набросился на девушку, стал задирать платье, раз­двигать ноги, при этом больно бил по лицу. Вскипе­ло тогда всё внутри у девушки, ударила она что было сил обеими руками по ушам насильника, как бра­тья учили. Закричал от боли Авдей, руки его ослабли, отпустили тело девушки. Она спихнула с себя пар­ня, вскочила, огляделась. У стенки стояло несколь­ко вил. Клава мгновенно ими вооружилась и стала ждать. Авдей поднялся и с горящими глазами сно­ва бросился на нее. Но девушка опередила его и на­несла два удара вилами в ноги. Раздался сильный крик, на который стали сбегаться работники. Прибе­жал и разъярённый хозяин. Конечно была кровь, хо­рошо проучила тогда она охотника до прелестей де­вичьих. Хозяин заставил мужиков немедленно скру­тить непокорную девку и закрыть в «темную» и по­слать за представителями власти. И всё кричал:
- На каторгу, на каторгу, стерву! Сгною!
Так наверное и было бы. Но темной ночью осво­бодил, выкрал её из неволи парень из нашего села Василий, который давно влюблённо посматривал на смазливую работящую соседку и всегда сильно сму­щался, когда доводилось слово молвить с ней. Да, да, это был ваш дед. Выкрал он её и увёз на дальнюю охотничью заимку деда своего. Там и спрятал.
А тут и революция приспела. Не до девки ста­ло властям и купцу тоже. Свою шкуру спасать надо было. Да и кобель этот колотый к тому времени уже поправился. Василий привез девушку в село родное. С благославения родителей сошлись они с бабушкой и стали жить в согласии да уважении.
Трудно пришлось молодым. Ох и неспокойное времечко настало тогда в Рассей и в Сибири нашей. Власть и флаги менялись часто и повсеместно. И вез­де кровь. Шла страшная битва новой народившейся жизни и старой устоявшейся, привычной, сильной и крепкой. Понятно, что Василий с женой молодой вста­ли под знамёна жизни новой. Увидели мы все тогда в ней будущее своё, почувствовали защиту, зажили надеждой. Но всё это надо было защищать. Почитай до 192 1 года не слезал тогда с коня Василий и друзья-товарищи его. Много было желающих вернуть преж­ний режим и хозяев, чтобы жить по-старому, здесь в Сибири. Но не хотел народ вертаться к старому, в батраках да бедности прозябать. Хотелось самим жизнь новую лучшую строить, хозяевами этой жиз­ни быть.
Вот и шли тогда люди брат на брата, сын на отца - все перепуталось, много кровушки невинной проли­то было в краях наших.
А Василий возмужал, мужиком видным стал. Усиши тогда отрастил, табаком провонялся весь. При­шёл тогда с гражданской командиром каким-то. И на селе всё тоже апосля командовал. Председателем Сельсовета долго был. Потом по здоровью ушёл с ра­боты той, весь ведь пораненый вернулся с войны.
Сельпо опять же командовать стал. Хорошо везде работал. Ну само собой детишков нарожали, бог не обидел, обзавелись детишками-то они с бабушкой вашей. А как иначе, красавицей в бабах-то стала се­стрица моя. Куда там. У мужиков то наших шеи клинило, когда они головами-то вертели при виде её. Как она шла. Ну стать, ну краса была.
Ну вот така история жизни той давней бабуш­ки вашей, а моей сестры любимой дорогой. Ну, а что ещё интересует у неё попытайте, касатики. Теперь то отходит уже она от горя, легче однако ей стало. Мо­жет разговорится когда, откроет душу свою. А рас­сказать ей есть чего.
Алексей так однажды и сделал, спросил бабушку, как жила она раньше, про деда спросил. На все во­просы взрослеющего уже Алексея, бабушка с улыб­кой всегда отвечала:
- А зачем тебе, милок, знать-то как жилось? Не сладко жилось тогда, ох не сладко. Да и всем трудно было, не мне одной.
-  А вот счастливой была всегда. Это точно. Дед твой сильно меня любил, это ли не счастье. Вот и ребята в любви родились и выросли. Жаль, сги­нули сынки-соколики. Но за дело кровь пролили, за землю нашу родную. Погибли, но не сподлича­ли, не опозорили мать свою, а это разве не счастье?
-  Вот ты спрашивать, любила ли я деда твоего? А что такое любовь то, внучок?
-  Шибко уважала я мужа своего, жалела. Почита­ла и прощала конечно. А как же иначе, хозяин. Он же опора, кормилец и защитник мой и семьи был всегда.
Бабушка улыбнулась и лицо её засветилось в ве­черних лучах заходящего солнца. Засветилось от сча­стья и приятных для неё воспоминаний. Давно не видел Алексей такой улыбки на лице своей бабушки. Улыбаясь, она продолжала:
-  И он меня любил, сильно любил. Хотя скажу тебе, дед твой тот ещё был «ходок». Помнишь, бабку Лукерью-подругу мою закадычную, что умерла этой весной? Царствие ей небесное!
-  Так вот этой подруге я как-то до войны все окна «постеклила» зато, что Василия мово к себе приважи­вать стала...
Бабушка ненадолго замолчала.
-  А Пелагею, что на дальней улице у озера живёт, тоже знаешь?
-  Так вот её я чуть не спалила! Опять же за деда твоего, за Василия Петровича мово, командира крас­ного. И к ней захаживал, когда она у него в сельсо­вете работала.
-  Дня им вишь не хватало. И ведь тоже подруга.
-  Вот така она жизнь внучок быват и така лю­бовь. Всех простила. И его и подруг своих. Бог велит прощать - помни это.
-  А его и посейчас люблю. Нет мне без него возду­ха, не хватает всегда.
И бабушка опять улыбнулась, уже как-то загадоч­но, видно опять что-то вспомнив.
-  Ведь и ко мне «женихи» подкатывали после вой­ны и не один. И ребята всё неплохие, работящие, ге­рои фронтовики. Да, тяжело мне тогда было. Мам­ка твоя в городе училась, подрабатывала там везде, чтобы на еду мало-мало было. Да ещё и нам помога­ла бедовая.
-  Никого не приняла я. А один хороший человек вечером как-то с рамой вместе на улицу «вышел». И бабушка опять улыбнулась, - Одна так и осталась.
-  И не от того что достойных не было. Нет, были достойные. Но они другие, не родные.
-  Не надо мне никого. У меня есть он, дед твой ге­ройский, та наша жизнь, наша память.
Она опять замолчала. Потом тихо сказала:
-  Вот видишь как разговорилась твоя бабушка. А может и надо было тебе давно всё это рассказать. О жизни моей, о дедушке твоем, о любви нашей. Ко­нечно, всё было. Как и у всех. Ошибались и прощали и верили. А сейчас я живу памятью о нём и сыноч­ках и о времени трудном нашем. Вами живу и раду­юсь. Верой живу и надеждой, что всё ладно будет.
С этой светлой памятью, верой и радостью и про­жила эта простая женщина до дней своих последних.


Учительский вальс
Поезд быстро стал набирать скорость. И через не­сколько минут за окном вагона уже замелькали род­ные светлые сибирские березовые перелески, изу­мрудные поля, взошедших уже озимых. Середина сентября. И поэтому картины природы за окном по­езда были одна привлекательней другой - солнечны­ми, светлыми, греющими душу.
Скорый поезд уносил Светлану Петровну в заме­чательный приволжский старинный город Кострому. Ехала она в тамошний кардиологический санаторий, чтобы поправить здоровье. В этот санаторий на Вол­ге она ездит часто в разное время года. Ездит туда еще и потому, что в этом городе живут ее сын, сно­ха и внуки.
Она всё чаще ездила летом, в период каникул и «убивала» сразу двух зайцев. Виделась с родными и здоровье поправляла. Сейчас Светлана Петровна уже на пенсии, но входит в общественный районный Со­вет по военно-патриотическому воспитанию подрас­тающего поколения. Работа в Совете ей интересна и она со свойственной ей энергией взялась за нее охотно.
Вот и сейчас, она откликнулась на предложе­ние своего друга и однокурсника, теперь началь­ника департамента образования Харина Анато­лия Степановича, поучаствовать во Всероссийской научно-практической конференции по военно-патриотическому воспитанию в современных усло­виях. Конференция будет проходить в Костроме в те­чение двух дней в то же самое время, когда Светлана Петровна будет находиться в санатории.
В купе она была одна. Устроившись поудобнее, стала смотреть на проплывающую красоту за окном, думала и про себя рассуждала, зачем людям прихо­дит в голову страшные мысли о войне, как можно уничтожать такую земную красоту, как поднимается рука на это. Она очень часто думает об этом и дома. Думает и не может понять таких людей.
С войной у Светланы Петровны свои счеты. Она ее ненавидит всем своим существом. Ненавидит по­тому, что она нормальный человек. Ненавидит пото­му, что много родных ее не пришли с полей сражения последней страшной войны. Ненавидит за отца, что прошел всю войну, вернулся израненным домой и че­рез семь лет после победы умер от зашевелившихся под сердцем осколков.
Ненавидит за то, что ее первая и единственная любовь сгорела в пламени войны в Афганистане.
Эти мысли и воспоминания разволновали Светла­ну Петровну, у нее разболелась голова. Она попросила у проводников чая. Некоторое время она пила чай и задумчиво смотрела в темнеющее уже окно. В купе она по-прежнему была одна. Так и просидев в каком-то отрешении какое-то время, она решила укладывать­ся спать. Уснула на удивление быстро.
Или эмоции ушедшего дня сказались, или укачал мерный перестук колес поезда. Проснулась Светлана Петровна уже за Уралом, когда поезд шел по Перм­скому краю. За окном было светло.
Встала она бодрой, посвежевшей и сразу припа­ла к окну. Всякий раз, проезжая на Волгу по этим ме­стам, она не переставала любоваться великолепием природы этого края.
Перепад высот, холмисто-горные образования, извилистые речки и совершенно дикие, чудные леса. Все это как-то бодрило, создавало хороший настрой.
Оторвавшись от окна, Светлана Петровна решила позавтракать, сходила умылась, посмотрела расписа­ние. Следующей крупной станцией будет Киров.
Набрав чая, она вернулась в свое купе. Поудобней устроившись, стала завтракать и смотреть в окно, снова любоваться контрастом осенних стремительно меняющихся красок.
Поезд стал двигаться медленнее, видно преодолевал поворот и подъем, так как Светлана Петровна увидела впереди весь изгибающийся состав и голову поезда.
Впереди по ходу поезда, на небольшом пригорке, показалась деревенька в 15-20 дворов. Деревенька довольно ухоженная, с современными яркими кры­шами. Поезд проходил совсем рядом с ней, шел мед­ленно как бы огибая её, и Светлана Петровна ста­ла внимательно разглядывать деревенскую картин­ку. Хорошо были видны опрятные дома, они утопали в золотом убранстве осенних деревьев. Хорошо вид­ны были чистые, уже прибранные огороды, что вы­ходили к железной дороге. Кое-где в огородах еще ле­жали яркие, разноцветные, созревшие дыни и тык­вы. Во многих садах краснели поздние яблоки.
В центре деревни она увидела памятник, скорее всего это был памятник односельчанам, не вернув­шимся с войны. Памятник был неброским, но тоже ухоженным и обнесен красивой новой оградкой. По­езд стал набирать скорость, и деревенька быстро ис­чезла из виду. Опять потянулись хвойные леса, кое-где с пламенеющими осинами и ярким золотом берёз.
Вид только что оставшегося за окном памятни­ка, снова растревожил Светлану Петровну, вернул в воспоминания, в то далёкое славное время, когда всё было хорошо, и она была счастлива, просто радова­лась жизни, своему будущему.
Родилась и выросла Светлана в большом сибир­ском селе. Край богатый, былинный, суровый и люди интересные. Она росла непоседой, живой девчонкой. Всё время попадала в разные истории. Верховоди­ла не только над подружками-сверстницами, но была всегда своей в компании ребят.
В школе Светлана училась хорошо, увлекалась спортом, участвовала в районных и областных сорев­нованиях. Бегала на лыжах, прыгала, метала копьё, бросала диск, играла в волейбол. Но больше всего лю­била футбол и коньки. Могла часами гонять с маль­чишками мяч на школьном поле, а с каким нетерпе­нием все они ждали, когда встанет озеро.
И если оно застывало в тихую погоду без волны за одну ночь, для ребят это было счастье, потому что лёд был ровным, как стекло и прозрачным. Вот тогда для них было раздолье. На лёд выходили на коньках, выезжали и на велосипедах, делая на колёса всякие приспособления. В общем, и летом и зимой, ребятам на озере хватало развлечений для души.
Как-то незаметно для себя повзрослела Светлана, поостепенилась. И однажды влюбилась, сразу и безо­глядно. И это после седьмого класса. Влюбилась в пар­ня, что был старше её на два года. Он перешёл уже в десятый и жил на этой же улице, только ближе к цен­тру села, к родной школе, что была в старом саду.
Влюбилась Светка так, что вечерами думала только о нём. А днём всё искала повод, чтобы пойти в центр.
Всё спрашивала у матери, не надо ли в магазин, на почту или в контору центральную унести бумаги какие. Мать, конечно, давно всё поняла и обо всём догадалась, что неспроста девка проявляет такую прыть и желание всячески помочь. Она знала и кто стал причиной этого.
А причина - Славка Воронцов, внук Дарьи Петров­ны, бывшей учительницы, ленинградки-блокадницы.
Конечно, Славка парень видный, с пшеничными волнистыми волосам, скромный, работящий, уважи­тельный, учится хорошо. Но рано ей ещё голову этим за­бивать. А парень через год школу окончит, там и армия.
Но ничего не говорила Наталья дочери, не заводила преждевременных разговоров. Время само покажет.
После первого сентября и Славка как-то по-другому стал посматривать на Светлану. Стал чаще крутиться возле неё без всякого повода. Стал напра­шиваться в провожатые после школы или школьных вечеров, вечерних киносеансов. А как не посматри­вать. Светка то за лето подтянулась, стала уже похо­дить не на подростка, уже была видна статная де­вушка, по плечам которой сбегали чудесные золотые волосы.
Стали на неё обращать внимание и парни сель­ские постарше. Но у Светки на уме один только Слав­ка. И время она проводила только с ним или в его окружении. Так и проходили они всю зиму - мечта­ли, планы строили.
Потом экзамены, его выпускной. Через неделю после выпускного Славка уехал сдавать докумен­ты в педагогический и летом поступил на физико-математический факультет. Было это в далёком 1975 году. Видеться ребята стали реже. Потом у него учеба в городе. Светлана тоже налегла на учебники, твёрдо решила поступать на филологический в этот же ин­ститут. Редкие горячие встречи и письма, письма...
Два года пролетели незаметно. И вот прощай, школа! Здравствуй, новая жизнь.
Снова короткие встречи, снова расставания. У Светланы вступительные экзамены, у Славки сессия, прыжки с парашютом. Потом сразу с ребятами на се­вер, в стройотряд. Надо подзаработать, ему нужны были деньги, чтобы и бабушке помочь старенькой и себя приодеть. Родители Славы более десяти лет на­зад погибли во время стихии, когда возвращались на погранзаставу на Дальнем Востоке, где служил тогда отец. Конечно, они получали за погибших родителей какие-то деньги, но Славка еще со школьной скамьи стал подрабатывать и всегда говорил бабушке, чтобы она откладывала деньги на их будущее.
А Светлана успешно сдала экзамены в пединсти­тут, поступила на филологический факультет. Потом и у нее уборочная. Встретились в институте только в октябре. Дальше время полетело - учеба, вечера, встречи, любовь, сессии, мечты, планы. И вот очеред­ная весна. Госэкзамены у Славки, диплом и направ­ление учительствовать в родной район.
А потом, как гром среди ясного неба:
- Света, ты прости, я ухожу в армию. Я уже напи­сал заявление. Понимаешь, так надо, я так должен поступить. Ты только не осуждай и дождись меня.
Потом были слезы, много слез. Была горячая по­следняя ночь, только их ночь.
Потом армия, мотострелковый полк. Через какое-то время страшные слова - Афганистан, война.
Потом письма, письма, письма. Сначала мальчи­шеские, восторженные. Потом короткие, сухие пись­ма солдата, повидавшего горе и смерть боевых дру­зей. Потом рождение сына, их сына, о котором он так и не узнал.
Потом тишина, долгая пугающая тишина. Письма перестали приходить осенью того страшного 81 года. Светлана и ее родители несколько раз обращались в военкомат, чтобы узнать о судьбе своего земляка, дорогого для них человека. Объясняли, что он отец ре­бенка, который родился без него. Но ответ был один:
- Сведений нет. Тем более официально, вы ему никто. У вас нет документов, подтверждающих ваше родство.
Родных у Славки уже никого не было. Бабушка его умерла от сердечного приступа три месяца назад, внук об этом и не знал. В последнее посещение пред­ставитель военкомата сообщил:
-  Воронцов пропал без вести, при невыясненных обстоятельствах. Однозначно, он или погиб, или по­пал в плен.
Потом потянулись долгие черные дни и годы ожи­дания и одиночества, и воспитание сына, которого она записала на Славкину фамилию, дала имя и отчество отца. И молчание, ничего о судьбе солдата. Ничего.
Замуж она конечно выходила, за коллегу-учителя. Как сама шутя говорила:
-  Сходила замуж ненадолго. Не задалось, не сло­жилось.
Больше попыток выходить замуж она не дела­ла. Ушла вся в работу, воспитание сына. Отдав боль­ше тридцати лет школе, после инфаркта вынуждена была уйти с работы, лечилась.
Теперь вот и внуки, общественная работа. Все это доставляет ей удовольствие, она любит встречаться с детьми. Многое им рассказывает из своей жизни, о своем отце и конечно о Славке.
Ее воспоминания прервал стук в дверь купе. Во­шла пожилая женщина неопределённого возраста с девочкой лет десяти. Познакомились. Александра Ан­дреевна следовала до Ярославля, что очень обрадова­ло Светлану Петровну. До Костромы будет с кем сло­во молвить. Сошлись попутчицы быстро. Александра Петровна оказалась тоже сельской жительницей, дол­гое время работала медсестрой в небольшой больни­це. Сейчас вместе с внучкой долго добиралась до вокзала на перекладных и поэтому, извинившись, сразу стала укладывать внучку спать.
Но сама так и не прилегла. Видно ей тоже хо­телось выговориться. Так и проговорили долго две женщины, повидавшие жизнь, облегчили души.
Перед выходом Светланы Петровны в Костроме, они уже стали, как родные. Обменялись адресами и телефонами, обещались непременно побывать в го­стях друг у друга с внуками.
Поезд прибыл в Кострому рано утром. Женщи­ны простились на перроне, немного всплакнули. По­езд тронулся, а у Светланы Петровны на душе оста­лось светлое чувство от общения с этим человеком. Как будто в церкви побывала или из чистого родни­ка воды испила. На душе было легко и она быстро за­шагала в здание вокзала. Она была уже здесь не раз, все ей было знакомо. Сына она не стала беспокоить, не сообщила когда будет в городе.
Пройдя через вокзал, увидела автобус санатория, там уже сидело несколько человек, прибывших этим и другими поездами.
В назначенное время автобус отправился в сана­торий. Он ехал утренними улицами старой удиви­тельно величественной при восходе солнца Костро­мы.
Светлана Петровна с наслаждением смотрела за окно. Узнавала знакомые места. Вот - знаменитые торговые ряды, в туманной дымке возвышается ве­личественный памятник Ивану Сусанину. Вот город­ская «сковородка» - большая круглая площадь в цен­тре города. Все это радовало Светлану, бодрило, на­страивало на хорошее.
Вот и санаторий. Устроилась быстро и вполне при­лично. Двухместный номер с видом на лес и красави­цу Волгу. Дни потекли - процедуры, прогулки, экс­курсии, вечера, встреча с родными. Подошло время ее участия в конференции. С лечащим врачом вопрос был решен без всяких осложнений. Светлана Петровна утром созвонилась с сыном, чтобы он ее забрал вече­ром к себе. После ужина Слава с внуками приехали за бабушкой. Утром за сорок минут до начала конфе­ренции сын привез ее к месту проведения мероприя­тия. Регистрация, суета и вот она в зале.
В зале наступила рабочая тишина. Председатель­ствующий приступил к своим обязанностям, стал го­ворить вступительное слово. Потом подробно оста­новился на программе предстоящей конференции. Светлана Петровна никак не могла настроиться на работу. Когда за трибуну вышел основной докладчик, она стала поверхностно рассматривать сидящих во­круг людей. Народ в зале был разный, но в основном это были люди в возрасте, и женщины и мужчины. Присутствующие уже внимательно слушали доклад­чика, делали пометки в своих блокнотах. На мгнове­ние она задержала свой взгляд на сидящем через два ряда от нее мужчине. Он привлек ее внимание тем, что постоянно тоже осматривался вокруг. И что его седая голова постоянно как-то подергивалась. Седи­на на голове была неравномерной, а какими-то пят­нами. Когда он в очередной раз повернул голову, она заметила на его левой щеке шрам. Он был заметным, своеобразной рваной звездочкой. Такой похожий шрам был у ее Славки, это след конька его товарища Толика Скворцова, оставленный во время азартной игры в хоккей на озере.
У Светланы Петровны от этого воспоминания опять потеплело в груди. Она стала себя успокаивать. Подумаешь, невидаль-шрам. Мало ли их бывает у лю­дей и точно таких же, и на том же месте.
И она не стала больше смотреть в сторону этого человека. Стала внимательно слушать, о чем говорил очередной выступающий, что-то записывать. Но все равно уже не писалось, сознание было как-то размы­то. Видно крепко засела в голове мысль о шраме.
Светлана Петровна, чтобы как-то отвлечься, ста­ла просматривать программу конфренции, интересо­ваться темами выступлений, бегло знакомиться с фа­милиями выступающих.
Вдруг ее словно током ударило, буквы в программке конференции стали сливаться, она абсолютно ниче­го не стала видеть. Она откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, чтобы перевести дух. Потом еще раз посмотрела на текст. В программе второго дня кон­ференции, в списках выступающих стояла фамилия - Воронцов Вячеслав Иванович - председатель со­вета ветеранов санатория-профилактория Костром­ской области.
Светлану Петровну как будто вдавило в кресло, ей стало не хватать воздуха. Она судорожно стала рас­стегивать верхние пуговицы на кофточке. При этом стала твердить про себя:
-  Спокойно, Светка, спокойно!
А мысль таи и пульсировала в голове:
-  Таких совпадений не бывает. И шрам, а главное фамилия. Это он, непременно он, ее Славка.
Она медленно подняла глаза и по-другому стала рассматривать этого мужчину. Она то находила его сходство с тем давним Славкой, то нет.
Вот волосы - хотя и седые наполовину, но ведь волнистые, хотя не факт. Привычка подпирать так же подбородок рукой, когда внимательно кого-то слушает, тоже вроде не аргумент. Вот, вот. Ручкой в правой руке стал крутить волосы. Именно так делал ее Славка.
И она стала настойчивее убеждать себя в этом.
Остальных докладчиков Светлана Петровна уже практически не слышала. Стала сильно болеть голова. Она бросала растерянно взгляд, то на зал, то на Слав­ку. И только теперь она обратила внимание на то об­стоятельство, что он все делал только правой рукой. Иногда поправлял волосы, что-то стряхивал с плеча, кого-то приветствовал и все только правой рукой.
Левый рукав был практически весь пуст и при­жат к телу. У него не было левой руки. Он продолжал постоянно поворачивать голову и Светлана увидела, что на его лице есть еще несколько заметных шрамов. Светлана Петровна прослушала, как объявили пере­рыв, что будет по программе дальше. Люди в зале ста­ли подниматься с мест и дружно двинулись к выходу.
Она растерянно стала спрашивать у соседей, а что дальше, куда сейчас?
Оказывается, объявили перерыв на полтора часа с обедом. Рядом в парке в кафе были накрыты столы для участников конференции. Все они не спеша двину­лись туда. Людским потоком Светлана Петровна была вынесена из зала заседаний в аллею, что вела к кафе.
Как прошел обед, что подавали, Светлана смутно помнит. Глазами она все время искала Славку. Вот он отобедал и пошел к выходу из кафе. Она незамед­лительно последовала за ним.
Остановившись на высоком крыльце, она отды­шалась, осмотрелась. Увидела Славку, который сто­ял недалеко от скамейки на одной из аллей в одино­честве и курил. Откуда то сверху из окон кафе ста­ла звучать музыка. На площадке перед зданием по­явились вальсирующие пары. Светка почти сбежала по высоким ступенькам и направилась в начало ал­леи, где стоял Славка. Она почти подбежала к нему и остановилась, тяжело дыша рядом. Мужчина рас­терянно оглядываясь, посмотрел по сторонам, но не увидев рядом с собой никого, он тихо спросил Свет­лану:
- Вам чем-то помочь, сударыня? Вы кого-то ищите?
Он улыбнулся и легким движением стал по при­вычке что-то стряхивать с костюма, хотя тот был без­укоризненно чист и элегантно смотрелся на Славке.
И только теперь Светлана Петровна обратила вни­мание на широкую полоску орденских планок на ко­стюме мужчины.
Она стала с силой стучать по его широкой груди своими ослабевшими от событий сегодняшнего дня кулачками. Стучала и плакала. Она просто не могла ничего произнести.
Этот, повидавший все за свою жизнь, высокий се­дой мужчина-воин стоял, не пытаясь сопротивлять­ся. Наконец Светлана Петровна смогла справиться с собой и почти выкрикнула эмоционально в лицо рас­терянного мужчины:
-  Славка, это же ты, Славка!
Мужчина побледнел, шрамы на его лице стали на­ливаться кровью, багроветь. Он на мгновение отстра­нился от женщины, потом единственной рукой судо­рожно схватил ее за плечо. Он в волнении сжал его так, что она почувствовала боль и тихо ойкнула.
Потом он резко и крепко обнял женщину и уткнул­ся головой в ее волосы. Светлана Петровна почувство­вала, как затряслись плечи этого сильно человека. Он плакал. И она услышала его тихий горячий шепот:
-  Светка! Моя милая, Светка!
Она не делала никаких попыток освободиться из крепких объятий дорогого ей человека. Более того, она прижалась к нему и обняла его за плечи. Они сто­яли так долго, молча смотрели друг на друга. Светла­на нежно гладила его шрамы, а он порывисто цело­вал ее руки. И Светлану Петровну сейчас совершен­но не интересовало, женат он, дети, его семья. Глав­ное он нашелся, он был рядом.
Зазвучала знакомая песня. Это был их любимый вальс из кинофильма «Доживём до понедельника». Они когда-то его называли - УЧИТЕЛЬСКИМ. И по душе сразу потекло тепло.
Славка улыбаясь, сказал:
-  Не изволите ли, сударыня, потанцевать со мной.
И под руку повел Светлану к танцующим парам. Они с упоением танцевали этот вальс, продолжали смотреть друг на друга и молчали. Иногда они оста­навливались. Светлана просто склоняла свою голову ему на плечо и крепко его обнимала, а он с любовью гладил ее седеющие волосы.
А потом они ушли, не сказав никому ни слова. Просто ушли. Они шли по городу, по паркам, аллеям и говорили. Вернее говорил, торопясь, как будто не успеет, в основном Вячеслав Иванович.
Они шли не спеша, иногда Славка забегал вперёд Светланы, влюблено глядел на неё, не веря в то, что случилось и кружился словно мальчишка. Было вид­но как он был счастлив. Иногда они на короткое вре­мя присаживались на скамейки и опять говорили, говорили, и всё время смотрели друг на друга, как когда-то в пору их молодости.
Из торопливого, порой сбивчивого рассказа Светла­на Петровна поняла, где был её Славка эти долгие годы.
После призыва он сразу попал в учебку кадри­рованного мотострелкового полка. Так как он имел уже за плечами более трех десятков прыжков с па­рашютом, да ещё с различных высот, его после уско­ренной подготовки и присвоения младшего офицер­ского звания спешно с группой отправили в Афга­нистан. Время горячее, он участвовал в боях посто­янно. Был дважды ранен. Подлечивался там же в го­спиталях и снова рвался в бой. Был награждён.Од­нажды с разведротой попали в такую мясорубку, из которой выбраться не смог тогда никто. Ребята гибли под кинжальным перекрёстным огнём. Потом мощ­ный взрыв, контузия и тишина.
Очнулся он с двумя товарищами в каком-то ка­менном мешке, и он и ребята в крови. Вокруг они видели только бесформенные камни, уложенные сте­ной, видели круглое отверстие в крыше и всюду за­пах, знакомый с детства запах. Как потом оказалось, это был зимник для молодняка овец. Стало страш­но - ведь это плен. Они знали, что делают с нашими пленными. Дважды пытались бежать. После первого побега били так, что Женька, друг и земляк из Омска, умер от побоев через неделю. Похоронили его ребята сами по-православному обычаю.
Афганцы даже разрешили поставить на его моги­ле простенький крест. Враги, а шурави уважали.
При попытке бежать второй раз, Воронцова рани­ли, на этот раз в руку и серьёзно. Обработать раны не дали, бросили снова в какой-то подвал. Пошло зара­жение, рука стала нарывать. Её ампутировали в со­седнем кишлаке в примитивной больничке. Долго ва­лялся в бреду, болел, но и тогда Славка выжил.
Обстановка в Афганистане стала уже меняться. Все уже навоевались. Дело шло к выводу наших войск из этой горной страны. «Духи» стали более покладисты­ми, миролюбивыми и сговорчивыми. И однажды их с другом как-то неожиданно быстро обменяли на мест­ного наркодельца и полевого командира. Потом был Союз. Долгая проверка. Санаторий-профилакторий под Костромой для реабилитации воинов, принимав­ших участие в боевых действиях. Потом проверка, ещё раз проверка. Вернули награды, добавились но­вые, присвоили очередное звание. Уговорили остать­ся в этом же санатории работать. О судьбе бабушки ему сообщили, так что выбора не было.
На родину он ездил. Ездил к матери Женьки Семе­нова, рассказал как погиб её сын, каким он был дру­гом, где похоронен. Был и в своем селе. С вокзала взял таксиста-частника и проехал сразу на кладбище. Мо­гилка бабушки ухожена, любили её односельчане По­сидел, поплакал. Рассказал о жизни своей нелёгкой. И уехал .Кто и видел его мельком, не узнал. На вокза­ле у буфетчицы порасспросил о земляках, вскользь и о Светлане. Она рассказала, что учительствуешь, за­мужем, растёт сын. Не стал искать встречи с друзья­ми тогда Славка. Просто уехал. Решил оборвать нить, что связывала его с краем отчим, с прошлой жизнью.
Весь ушёл в работу, её стало в санатории хватать. На лечение и реабилитацию стали поступать ребята из различных горячих точек. Поступали мальчишки, искалеченные физически и душевно.
Так и не женился. Хотя была одно время медсе­стра, тоже прошедшая Афганистан. Хорошая девуш­ка, тоже с подбитой душой. Вроде любила. Но он не любил, а жить просто так не мог.
Расстались друзьями. Правда уехала она вско­ре с десантником одним, что лечился в санато­рии после ранения в Чечне. Иногда вроде и жа­лел, что поступил с ней так. А теперь что, вот и воз­раст и болезни в атаку пошли, кому нужен такой.
Светлана Петровна прижалась к Славке, на гла­зах у неё в который раз выступили слёзы. Она тихо сказала:
-  Нужен, дорогой мой. Ещё как нужен. Нам ну­жен. Мне нужен теперь навсегда и любой.
Потом тихо продолжила:
-  Счастливый день сегодня у нас. Я расцелую на­шего с тобой друга Толика Харина, который почти насильно заставил меня участвовать в этой конфе­ренции. Я думаю, ты тоже найдешь что сказать на­шему Тольше при встрече. Ведь ты поедешь теперь домой? Там тебя все помнят и будут очень рады тво­ему воскрешению.
Светлана Петровна некоторое время молчала, по­том твердо и уверенно сказала:
-  Жизнь продолжается, мой дорогой солдат. Зав­тра у тебя трудный день. Тебе выступать.
-  Надо отдохнуть, подготовиться. Да и мне надо прийти в себя. Через день в санаторий.
-  И потом мы будем всегда вместе, до конца, - И она снова счастливо улыбнулась и на время припала к Вячеславу Ивановичу.
-  Ты проводишь меня? Тут недалеко.
Обняв Светлану Петровну, мужчина согласно кив­нул.
Дверь Светлане Петровне открыл сын Славка и некоторое время стоял в растерянности.
Он удивился, увидев мать с незнакомым седым мужчиной на пороге своего дома вечером.
Такого раньше не было никогда. Но он вежливо по­здоровался с мужчиной за руку и пригласил пройти.
Светлана Петровна загадочно улыбаясь, предста­вила гостя сыну, как старого друга далёкой юности, земляка, назвав его по имени отчеству, при этом под­черкнула, что они с гостем тёзки.
Она спросила сына:
-  Слава, а где внуки?
Сын немного изменившимся голосом тихо сказал:
-  Пошли с Наташей прогуляться, заодно и в мага­зин зайдут.
-  Это хорошо, это очень хорошо. Опять улыбаясь, сказала негромко женщина.
Сын опять в недоумении посмотрел на мать. Гость стал вежливо прощаться.
Светлана Петровна взяла Славку старшего за руку и тихо произнесла:
-  Подожди, родной. Это ещё не все приятные и нео­жиданные сюрпризы нашего с тобой счастливого дня.
Она обратилась к сыну, который почему-то всё время поправлял красивые волнистые русые волосы.
-  Слава, ты только не волнуйся и прими сейчас всё правильно.
-  Познакомься, это Воронцов Вячеслав Иванович, мой Славка, о котором я тебе много рассказывала.
Это, сынок, твой отец, пропавший когда-то во время войны в Афганистане. Он долго к нам шёл сы­нок, он был в плену. А сегодня судьба вновь совер­шенно случайно свела нас на конференции.
Ты знаешь, он живет здесь, в Костроме. И вы дав­но ходите по одним улицам.
Вячеслав Иванович снова побледнел, опять с си­лой сжал плечо Светланы Петровны и хрипло произ­нес:
-  Как сын? Мой сын?
-  Да, мой воин. Это наш с тобой сын, твой сын!
И она с любовью посмотрела на мужчину и стала нежно рукой вытирать слёзы, что уже потекли по ще­кам этого сурового на вид человека.
Славка младший растерянно стоял посреди при­хожей, не зная ,что делать и только повторял:
-  Воронцов! Как и я, Воронцов.
-  Ну, мама! Ну, мама! Что же ты, так-то, ведь мы же живые!
Старший Славка решительно шагнул к сыну и крепко обнял его. Так они и стояли в прихожей, эти двое незнакомых мужчин, крепко обнявшись, не го­воря друг другу ни слова. И было понятно, что роднее нет никого на свете. Они родная кровь!

Август-сентябрь 2016 г.      г.  Калининград-Тюмень.


Об авторе


Владимир Иванович Герасимов родился 7 ноября 1955 года в сибирском селе Больше-Песчанка Называевского района Омской области. Там прошли его детство и школьные годы.
В 1977 году окончил филологический факультет Ишимского пединститута имени П.П. Ершова, позд­нее факультет партстроительства университета.
Учительствовал, работал директором сельских школ в Крутинском районе Омской области.
Там же трудился в партийных органах, был из­бран секретарём парткома в совхозе «Оглухинский».
В 1988 году возвращается в родной Называевский район и работает более десяти лет заместителем председателя правления РайПО.
С 2000 года живёт и работает в Тюмени.
Писать стал недавно, но это уже пятый сборник автора. Он является членом ассоциации «Поэты Тю­менской области». Дипломант двух международных конкурсов, финалист и победитель 2-го Всероссий­ского литературного конкурса «Солдаты Великой По­беды 2016».
Его стихотворения и проза печатаются в коллек­тивных сборниках поэтов Тюменской области, в жур­налах «Тюмень литературная», «Берега»(Калининград), других изданиях.
Лауреат премии имени В.И. Муравленко за 2014 год.