В. Герасимов
Крепко помнить.
Шкатулка
Заболела Анна этой весной, прихворнула, как сама с горечью в голосе говорила. И надо же именно сейчас, когда самая работа и на молокозаводе, и на собственном подворье. За день не провернёшь работу-заботушку. А тут эта болезнь привязалась, и похоже, надолго. Серьезно застудилась Анна в цехах заводских - в воде да резине. А помощники-то дома не ахти какие. Матери вон уже под семьдесят - тоже недомогает часто, в войну надорвалась по делянам да по другим тяжёлым работам. Скрипит, конечно, помаленьку на огороде, по двору. Мужиков в доме нет совсем. Только слёзы о них. Полегли родненькие, муж и сын старший, где-то на Смоленщине осенью сорок третьего. Младшие ребятишки, конечно, помогают, не без этого, стремятся что-то делать. Но дело ответственное, серьёзное доверять ещё рано: устают быстро, а то и в игру всё норовят превратить. Одна надежда на Лёшку - сына среднего, что батина копия. Этот уже взрослый. В январе как-никак двенадцать годков стукнуло. Гордится им Анна. И в школе учится хорошо, спортом, когда время есть, опять же, занимается. Видела раз Анна, что на турнике у школы он выделывал. Гордость за сына взяла. В тот же вечер выпросила у мужиков на заводе хороший обрезок трубы металлической, домой принесла - вот радости-то было. Турник делал сам с ребятами соседскими. Надёжно, добротно сделали, на совесть. Место выбрал у дома, на полянке, рядом со своей любимой берёзкой, что брат старший перед войной посадил. Тут же рядом скамеечку основательную приспособил. Стало теперь это место любимым у сына и его школьных друзей. Собираются вечером зачастую на полянке, устраивают состязания всякие на спор: кто больше подтянется, кто упражнения разные лучше выполнит. Одним словом, по сердцу ребятам стали и турник, и занятия эти.
А Лёшка ещё и музыкой увлёкся. В школе говорят, что у него получается. У соседки Авдотьи Воротниковой осталась после мужа гармошка новая. Купил он её незадолго до войны по случаю в райцентре на базаре. Даже не купил, а на картошку семенную выменял. Туго что-то перед войной с семенами было, вот он на мешок доброй картошки и обменял гармонь эту. Да ещё от доброты своей деньгами приплатил немного, чтобы не ушла к другому. То-то шуму дома было! Разошлась тогда Авдотья, хоть святых выноси. Долго бушевала баба, плакала. Успокоилась потом, простила - потому как сильно любила мужа своего Гришу, да и петь сильно любила. А когда пошли провожать мужиков-то на войну, хорошо играл её Гриша, надрывно, подходяще для момента такого. Когда запылила по большаку машина с мужиками деревенскими, Авдотья прижала гармонь эту к груди, как самое дорогое, что у неё оставалось, и плакала молча, будто предчувствуя, что никого и ничего, кроме этой гармони, у неё не останется.
Долго никому Авдотья эту гармонь не давала. Стояла она у неё на месте видном под образами, вместе с единственными фотографиями её Григория да сына Петра, что погиб где-то на границе северной ещё в финскую. Не раз просили мужики свои, что вернулись с фронта, и парни повзрослей продать гармонь или поменять на продукты. Никому не отдала, всем отказала. А как иначе? Память. А вот Лёшке принесла как-то вечером сама. Все были дома. Зашла Авдотья тихо, без стука. Гармонь несла как ребёнка, крепко прижав к себе. Сразу присела на скамью у печи. Некоторое время молчала. Молчали и в доме. Потом как-то взволнованно сказала:
- Нюра, подруга моя дорогая! Видела я сегодня во сне Гришу своего. Грустный какой-то. А потом и говорит мне вроде как с укоризной:
- Скучно пошто живёте? Жизнь-то продолжатся. Песен не слышно, музыку не играете. Разве за это мы полегли? Чтобы вы горе только горевали? Нет, дорогая супружница! Мы погибли, чтобы солнце светило. Дети и вы радовались всему, песни пели, жизнь возвеличивали да краше делали. И нам радостней будет, душа воспоёт. Вот так-то, милая. Помните это, живите и за нас.
- Так прямо и сказал Гриша-то мой. Потом, знашь, Нюра, замолчал он и светлеть стал, как облако, и пошёл куда-то. Не, не пошёл, а поплыл над травой зелёной, навроде нашей, а там, впереди его, лес тоже берёзовый, светлый. А Гриша-то уходит и улыбается. Проснулась я, подруга - чисто как-то на душе, светло стало, и слёз нет. Ты знашь, соседка, день маялась, не могла надумать, что же сделать, чтоб наказ-то его сполнить, не ослушаться. И вот решила. А возьми-ка, Лёшка, ты гармонь эту солдата моего. Пусть и вправду играт она, народ веселит. Пусть и песни поются, может, и вправду легче им там будет.
И она опять замолчала, вся подобралась как-то. И лицом будто светлее стала. Потом неожиданно сказала:
- А сыграй-ка Гришину, сынок.
Лёшка взволнованно произнёс:
- Дак, а смогу ли? Ведь редко играю.
- Сможешь, касатик. Всё сможешь, - бодро ответила вдова.
Лёшка потными от волнения, слегка подрагивающими руками взял гармонь из её рук. Присел тут же на табурет. Попробовал несколько аккордов и как-то робко сначала заиграл, потом музыка зазвучала всё громче и громче, торжественнее. Он играл любимую соседа «На сопках Маньчжурии». Играл Лёшка хорошо. В доме стояла тишина, никто не сдвинулся с места. Тишина стояла ещё какое-то время и после того, как он закончил играть. Потом Авдотья встала, подошла к сидящему Алексею, поцеловала смутившегося мальчишку и поклонилась в пояс.
- Спасибо, сынок, уважил. Пусть, Лёша, будет тебе это подарком от солдат наших. Вижу, правильно решила, в надёжных руках струмент будет. Играй, людей радуй. - Перекрестившись, Авдотья молча вышла.
Вот так появилась в их доме эта гармонь. Без дела она не стояла. Вечерами иногда просили женщины-соседки Анну позвать Лёшку с гармонью, поиграть. Ни Анна, ни Лёшка никогда не отказывали им в этом. И слышна была в округе чаще грустная музыка и песни грустные, печальные. Плакали женщины да пели, пели да плакали. Словно душу чистили. Напевшись, молча расходились грустные по домам. Так и текла жизнь деревенская в заботах да хлопотах. Да царапали порой сердце женское до боли страшной воспоминания о жизни прошлой, о солдатах, что не вернулись. Печально было тогда бабам, вот и собирались вместе выплакаться. Мать эту весну, да и лето, пожалуй, была точно не работница. Лёшка видел это, понимал, сочувствовал ей. Старался, что посильно, взвалить на себя, держал крепко в руках меньших брата и сестру. Да и сами погодки стали вдруг повзрослей и в шесть лет многое уже делали по дому и огороду, ухаживали за мамой, которая ещё не могла много передвигаться. Общими силами, под руководством бабушки, провели в саду все работы. Прибрались, вскопали грядки, мелочь посадили. В конце мая сосед на заводской лошадёнке вспахал небольшой клочок земли под огород. Миром посадили и картошку. Помаленьку делали и другие дела.
К началу июня и матери стало полегче. Лёшка уже выводил её ненадолго на ограду. Она тихо сидела на скамье во дворе, любовалась зелёной травой и садом, слушала пение птиц. Радовалась солнцу и курам, что копошились у её ног. Обрадовало Лёшку и бабушку и то, что Анна стала понемногу, но с аппетитом кушать. А однажды попросила приготовить её любимую окрошку - со свежим зеленым луком. Бабушка, конечно же, всё скоренько приготовила. А потом с любовью смотрела, как дочь не торопясь, с удовольствием ест. Бабушка опять всплакнула и приговаривала:
- От счастья, детки, от счастья я.
Повеселел и Лёшка, и малышня. Лёшка стал вечерами находить время на турник и мяч выходил погонять с ребятами на заводской поляне. Иногда из их сада были слышны и звуки гармони. Но это уже была другая музыка - весёлая, зовущая.
Как-то вечером бабушка тихо подсела к Лёшке на скамью за оградой. Положила свою натруженную, мозолистую, но такую родную ладонь на его колено и некоторое время молча сидела. Лёшке казалось, что рука эта прожжёт ему штаны, столько тепла было в этой жилистой и сухонькой руке. Потом бабушка Ульяна заговорила:
- Видишь, Ляксей, мамке твоей лучше стало. На поправку, стало быть, пошла. Это хорошо!Я на днях в церкву в соседнюю деревню с оказией доеду. Помолюсь ещё за неё, болезную. Надо. С тобой о другом говорить хочу. Скоро день рождения у неё. Что бы тако придумать, подарок какой? Дух чтобы её ещё шибче поднять, настроение чтобы на радость повернуло. Ну, ты меня понимашь, внучок. Ты молодой, ум у тебя лучше кумекат. Подумай. Что тако можно сделать? Да, поднимать надо дочу, поднимать. Одна она у нас пока и надёжа, и кормилица.
Вздохнула старая женщина и продолжала:
- А ты подумай, милай, подумай. - И бабушка ласково погладила внука по голове. Потом устало поднялась и молча пошла в ограду, у неё всегда были дела.
Чем можно порадовать мать, чем поднять настроение в её день рождения? С этой думой и заснул Лёшка в этот вечер. И утром не давала покоя ему эта мысль. Надо что-то сделать особенное, женское. Чтобы это было только её. Но вот что? Этот вопрос сидел в его голове как заноза. И вдруг под вечер его как током ударило. Шкатулку! Да, непременно шкатулку, он сам сделает её матери. Он вспомнил, как в школе на уроке рисования старый учитель-фронтовик Анатолий Романович однажды поставил на высокую подставку простую шкатулку, инкрустированную битыми ракушками. Шкатулки такие мальчишки старших классов делали на уроках труда ещё до войны. Мальчишки те в основном погибли, остались где-то там, на полях сражений, а вот несколько шкатулок осталось и хранится в школе. Хранил одну такую и старый учитель-солдат в память о своих мальчишках. Лёшка точно помнит, как в классе раздались возгласы восхищения, когда на шкатулку упали лучи яркого весеннего солнца. Все ребята были просто поражены этой дивной красотой. Шкатулка переливалась и играла перламутровыми цветами, казалась необыкновенной, неземной.
Вот именно такую красоту и захотел подарить Лёшка своей матери, порадовать её. Дело это нельзя было откладывать, времени оставалось не так уж много. На следующий день, выбрав время, Лёшка пошёл на завод, в бондарный цех. Дядя Вася Воронов, друг его отца, один из немногих вернувшихся с войны земляков, всегда был рад Лёшке, разговаривал с ним как со взрослым, серьёзно и степенно. Узнав, что собирается делать парнишка, он похвалил его, поддержал. Подобрал ему необходимые дощечки, подсказал, посоветовал, как лучше делать. Инструменты столярные были дома всякие, остались от отца, который очень любил столярничать до войны в свободное от работы время и мальчишек своих учил, как чем пользоваться. Два или три вечера, перед встречей домашнего стада с полей, Лёшка трудился под навесом, где отец когда-то соорудил себе верстак, на котором и производил все столярные и слесарные работы. Здесь под рукой всегда было всё, к тому же под вечер стояла прохлада.
Шкатулка у Лёшки получилась необходимого размера, вместительная. Ладной получилась и крышка - лёгкая, плотно прилегающая к шкатулке. Придумал Лёшка и ножки-подставки, вроде и простые, но на них шкатулка смотрелась гораздо лучше. Форму ножек он подсмотрел у старинного бабушкиного сундука, в котором она хранила всё своё самое ценное. Проклеив шкатулку, хорошо обработав поверхность, Лёшка остался доволен своей работой. Шкатулка получилась лёгкой, даже какой-то изящной.
Дело оставалось за ракушками. Да ещё надо было всё это удержать в тайне. Он старался работать в то время, когда мать час-другой перед вечером отдыхала. Бабушка же, зная, чем занимается старший, старалась отправить малышню куда-нибудь с «особым» заданием. Потом дня два Лёшка под предлогом жары и того, что в стаде, которое пригоняли на водопой, надо посмотреть теленка, который всего несколько дней на выпасах, уходил на озеро. По берегу он шёл к дальним камышам, в отдалении от всех купающихся, и добывал ракушки. Дело это было нетрудное. Лёшка получал двойное удовольствие: дело делал и от души купался. За два дня необходимое количество разных по размеру и цвету ракушек было добыто. Были и чёрные, и серые экземпляры. Дома Алексей осторожно раскрыл у всех ракушек створки, извлёк содержимое, которое с превеликим удовольствием, таская по двору, уничтожили куры. Закончив эту работу, парнишка сложил под навесом наверху в укромном тёмном месте сушить половинки раковин. Через несколько дней высохшие половинки Алексей осторожно разломал на нужные по размеру кусочки. Разложив кусочки на свету, долго любовался картинкой, менял местами разломанные части ракушек.
Пришлось опять бежать на завод к дяде Василию за советом и за помощью. Взяв с собой несколько забракованных кусочков ракушек, он пришёл к Воронову. Как специалист, тот опробовал опытным путём все имеющиеся у него виды клея, что-то помешал, сделал клеевую смесь и сказал:
- Возьми, это будет держать мертво. Только береги, в хозяйстве мужику всегда сгодится.
Ещё два вечера Лёшка колдовал со шкатулкой. Подбирал цвет перламутра, тщательно подгонял кусочки. В последний вечер было уже темновато, когда он закончил работу. Чтобы избежать всяких неожиданностей с её хранением, он унёс шкатулку на ночь в баню, поставил на полку над окошком, чтобы клей просох и всё прикипело. Утром Лёшка встал раньше обычного: вместе с бабушкой, которая выгоняла телка в стадо и уже затопила печь-времянку, что была сложена на летний период на ограде, чтобы уже начать что-то готовить. Когда внук вынес свою поделку из бани на утреннее солнце, у него самого дух захватило, Она ожила, как будто пропиталась лучами вся насквозь. Бабушка тоже зачарованно смотрела на поделку внука.
- Ах, кака красота, кака баска! Ну, прямжемчуговая! А горит-то, полыхат, что сама Царь-птица. Вот это подарок! Вот мать-то рада будет. Молодец, внук! Правильный растёшь, рукастый. А как жа, наша порода. Весь в деда и отца. Хорошо, прямо скажу, хорошо!
И бабушка уголком поблёкшего фартука утёрла набежавшую слезу.
- Теперь вот что, касатик. Надёжно прибрать надо красоту эту до времени. Вот возьми-ка корзинку, что под навесом, и не поленись в предбаннике на жёрдочку, где веники висят, повесить. Там она в надёже будет, подсохнет чуток, крепше станет.
День рождения матери выпал на субботу. Был конец июня. Погода стояла тёплая. До этого два дня дождило. На огородах всё радовало. С понедельника начинался Петров пост. Пост хоть и не строгий, но деревенские старались его придерживаться. Несмотря на то, что все знали о состоянии Анны, с поздравлениями потянулись сутра. Первыми, еще до выгона скота в поле, подошли друзья Вороновы - Василий и Люба. Они спешили на завод. Любовь - принимать молоко, что скоро будут подвозить после утренней дойки, а у Василия был большой заказ от производства на тару под масло, вот он и решил до сенокоса поработать в выходные, чтобы впрок наготовить тары. Они преподнесли Анне на день рождения петуха и курицу. Василий что-то прокомментировал на ухо виновнице, так что та засмущалась. Принесли ведро рыбы-карася живого, которого только что выдавил из сетей Воронов. Ох, как это было кстати! Бабушка расщедрилась по такому случаю, подала Василию целый ковш браги, который он с большим удовольствием почти весь и «принял». Крякнув, остаток торжественно двумя руками поднёс жене со словами:
- Не обессудьте, гражданочка. Я в бондарке роблю один. А вы человек умственного труда, вы на людях, вам боле нельзя.
У Любаши чёртики пробежали в глазах, но она, с улыбкой поклонившись, сказала:
- Благодарствую, муженёк! Чтоб внуки тебе на старости столь водицы подавали.
На что Воронов шутя обратился к бабушке Ульяне:
- Вот смотри, старА, что солдату, осколками посечённому, защитнику-герою, желат жена родная.
Закусив, ещё немного пошутив, чета Вороновых ушла на завод. Сразу после того как прогнали стадо за околицу, подъехал дядька Матвей-безногий, так все в деревне звали его по-за глаза. Безногий, потому что вернулся с фронта без ноги, а потом и вторую «отчекрыжили» в больнице, как он говорил, так как заражение пошло. Звали же все его уважительно - Матвей Степанович. Хоть и без ног был солдат, но работать любил, везде успевал. Сильно не любил, когда его жалели. Успевал Степанович и дома, и в колхозе трудиться. И жена его Нина детей рожала часто, чем вызывала шутки и зависть со стороны женской половины населения. Матвей Степанович был родным братом бабушки Ульяны, следовательно, приходился родным дядькой Анне. Любил он свою старшую сестру. Уважал за основательность, надёжность и щедрость, за женскую мудрость и покладистость. Любил он и племянников своих. И, несмотря на то, что его семья жила скромно, всегда чем-нибудь да помогал сестре и Анне.
Вот и сейчас Матвей Степанович привёз ведра два картошки, хороший кусок копчёного сала, что весной коптил, и полную «лагушку» кваса берёзового на ячмене. Степановичу Ульяна налила не браги, а с уважением подала стакан водки, что держала про запас для брата всегда. Матвей Степанович пожелал Анне доброго здоровья и простого бабского счастья, с большим удовольствием выпил и тоже крякнул. Так, наверное, делают все, кто понял цену жизни и дорожит ею, занял своё место на земле этой. Больше пить не стал, сославшись на работу и свои принципы. Да, все знали, что в этот период он возил по бригадам на покосы воду и людям, и лошадям, и для техники. Дело делал важное. Степанович немного закусил, попросил разрешения подымить. Покурил, что-то тихо сказал сестре. Потом громко обратился к Анне:
- Там вечером моя забежит с подарком. Да и отдохнёт пусть, умаялась тоже. Если меня не будет, не обессудь. Могу, племяшка, уработаться за день так, что свалюсь без ног. - И Матвей Степанович как-то невесело улыбнулся, посмотрев на культи в брезентовых защитных чехлах, но все же бодро попрощавшись со всеми.
Больше в течение дня никто с поздравлениями не заходил. Субботний день - хлопотный банный день, работы хватало всем. Но домашние знали, что вечером непременно придут и подруги, и соседи. Поздравив и поцеловав мать, ребята объявили, что подарки будут вручать только при всех вечером за столом. Бабушка потихоньку хлопотала весь день. Помаленьку помогала ей и Анна с малыми. Готовили окрошку, варили картошку цельную в чугуне, нарезали копчёного и солёного сала. Лёшка на грядах нащипал много пера свежего лукового. Он знал, что будет сегодня на столе это неприхотливое блюдо с домашней сметаной. Любят эту простую закуску в деревне летом. Идёт она и с картошечкой горячей, и под сало «за милу душу», да и просто с хлебом. Разливали по крынкам квас ядрёный и ставили в углубление в земле под навесом. Женщины готовили и мясо. Бабушка решила зарубить двухуже стареющих кур, как знала, что живности на дворе прибудет. Столы и лавки поставили на ограде, часть их взяли у соседей. Ребята в заводском саду аккуратно наломали берёзовых веток, постарались с душой украсить стенку навеса, возле которой стоял уже стол. Поставили и на стол веточки в простых глиняных крынках. Всё было готово.
Вечером гости собрались быстро. Все после бани, уставшие за рабочую неделю, с большим удовольствием садились за столы. Анна вышла нарядная, в цветастом платье, что до войны купила в городе с мужем. Это платье он сильно любил. Все желали Анне здоровья, что-то дарили. Старый учитель-ленинградец, что поселился с женой в деревне во время войны и похоронил здесь супругу, преподнёс Анне букет полевых цветов и прочитал стихотворение о женской доле, чем растрогал женщин за столом. Жена Матвея Степановича подарила ей отрез на платье и что-то прошептала племяннице на ушко. Бабушка, подойдя с поздравлением, разволновалась, не могла ничего сказать, поцеловала дочь, расплакалась и отошла хлопотать под навес.
Когда настала очередь детей, малышня, о чём-то пошептавшись, убежала в баню. Вышли оттуда с красивым венком из полевых цветов и зелёных веточек. Они попросили мать сесть и торжественно надели это простое великолепие на голову своей любимой мамы. Анна совсем растрогалась, её глаза стали слезиться, и она часто прикладывала к ним платочек. Последним с поздравлением и подарком в руках вышел Алексей. Он начал говорить негромко, но говорил так, что все слушали:
- Мама, то, что я тебе сейчас подарю, делал сам. Не знаю, понравится, нет ли. Но я старался. И сильно хочу, чтобы по сердцу тебе был подарок этот, как это платье, что купил тебе отец. Делал я его отцовским инструментом, делал и думал о них - о бате и братке. Думал, что бы они подарили тебе сегодня. Так что правильно будет, если подарок этот я тебе подарю от всех нас, твоих родных мужчин.
И Лёшка замолчал. Он сильно волновался. Ведь не в школе, а перед своими близкими и соседями впервые говорить довелось. Видя, что внук сильно волнуется, бабушка негромко подбодрила:
- Давай, Ляксей, не робей. Дари подарок-то.
Лёшка развернул тряпицу, в которую была завёрнута шкатулка, бережно, двумя руками преподнёс её матери. Заходящие лучи солнца ласково коснулись подарка, и шкатулка заиграла, ожили на ней все цвета радуги. Мать тоже двумя руками приняла этот дорогой для неё подарок. Отвела его в сторону, чуть приподняв вверх - или для того, чтобы все видели его, или чтобы лучи уходящего солнца на прощание ещё раз коснулись шкатулки.
Да, она была прекрасна. Мать и подумать не могла, что такое мог сделать парнишка, её подрастающий сын. Мать бережно поставила шкатулку рядом с собой, потом крепко обняла Лёшку. Она ничего не говорила, но её плечи стали вздрагивать, мать беззвучно плакала на плече повзрослевшего сына. Потом медленно подняла голову, и все увидели в глазах Анны какой-то особенный блеск. Это был блеск радости, счастья и гордости.
- Спасибо, сынок, за подарок расчудесный, за руки твои золотые, за старания твои. За радость, что мне доставил. Особливо спасибо тебе, сынок, за память твою и слова. Слова добрые, слова правильные, что сказал ты сейчас от сердца об отце своём и брате.
Анна на какое-то время замолчала, потом, поцеловав Лёшку, молча присела. Всё-таки не ушедшая ещё до конца болезнь, волнения сегодняшнего дня сказались: она устала. Потом Анна подняла стакан, что стоял перед ней, и торжественно, но спокойно произнесла:
- Да, правильно сказал сейчас сын мой. Надо думать о них, о тех, кого нет сейчас с нами. Но они в сердцах наших навечно. Дело делаем - они с нами. Горе мыкаем - они с нами. Радость у нас - пусть и у них радость будет. За радость эту полегли, не возвернулись к нам отцы и мужья, сыновья и братья, девчонки и бабы, молодые и старые - родные наши. И пока живы, помнить о них и о времени том будем, крепко помнить. Всё сдюжим, всё переживём. Давайте, родные и дорогие мои, выпьем за них, за память нашу. Спасибо им всем за то, что солнце светит, детишки спят спокойно, сны добрые видят, о будущем мечтают.
Все слушали Анну молча. Каждый сейчас думал о своём и о том, как живётся без них, думали о солдатах, лежащих где-то в краях неведомых, далёких и здесь, на родном погосте за озером.
Вечер стоял тёплый. Постепенно застолье стало более оживлённым. Анну поздравляли, выпивали, закусывали. Уже сыпались шутки, прорывались забористые частушки, слышался чаще смех. Ребятню отправили спать, Лёшку же оставили посидеть со взрослыми. Через какое-то время его попросили поиграть. Гармонь уже с вечера стояла под навесом на верстаке, дожидаясь своего часа. Лёшка стал играть, что просили. Играл он сегодня с каким-то особым подъёмом и настроением. Радовало то, что матери подарок пришёлся по душе, то, что он за столом со взрослыми и они признают его за равного. За столом пели душевно, без надрыва и крика. Пели спокойно и величаво. Песни ложились на душу и уплывали куда-то в темнеющее небо. Пели о женской доле и о войне, о любви и сторонке родной, пели о том, что дорого в жизни этой каждому за столом этим. После каждой песни народ за столом стихал, кто-то вытирал слёзы, кто-то просто молчал, подперев голову руками.
На небе были уже видны чётко звёзды, ночь накрывала деревню тёмным цыганским платком. Анна, извинившись перед гостями, отправила Лёшку спать. Кое-кто из соседей тоже засобирался было уходить, сославшись на завтрашнюю занятость. Но, с общего согласия, решили ещё немного посидеть, благо, было тепло, да и на столе было чем угощаться. За столом снова стало оживлённо. Уже засыпая, Лёшка услышал, как запела мать. Запела одна, других голосов он не слышал. Давно она не пела. Не пела с тех пор, как проводила мужа и сына на фронт. Замкнулась в себе и стала гаснуть, когда получила похоронки на своих дорогих мужиков. А сейчас она запела их любимую с отцом песню «По диким степям Забайкалья». Они пели эту сибирскую народную песню часто: когда ехали на покос или в деляны, иногда просто вечером, когда оставались вдвоём. Она пела о судьбе каторжника так душевно и просто, так прочувствованно, что никто за столом даже не пытался подхватить песню, чтобы не нарушить воцарившуюся гармонию. Засыпая, Лёшка улыбался: ему стало как-то тепло, надёжно и спокойно.
Май 2016. г. г. Тюмень.