Книга доктора филологических наук, профессора Тюменского государственного университета, члена Союза писателей России Ю.А. Мешкова посвящена страницам становления и развития литературы Тюменской области на протяжении почти 400 лет, от начала XVII века до наших дней. Она адресована учащейся моло­дёжи, а также всем, кого интересуют история и культура одного из крупнейших регионов нашей страны.

Юрий МЕШКОВ ОЧЕРКИ ЛИТЕРАТУРЫ СИБИРСКОГО ЗАУРАЛЬЯ
(Тюменские тетради)



ЛИТЕРАТУРНОЕ ПРОСТРАНСТВО РЕГИОНА (Вместо предисловия)
В научном обиходе последнего времени актуализирова­лось изучение пространства в его самых разных проявлени­ях: географическом, физическом, природно-климатическом, социальном, образовательном, культурном и т.п. Особое внимание при этом уделяется регионам (краям), т.е. выде­ляемым по тем или иным основаниям частям мирового и национально-государственного пространства. Регионы изу­чаются в административно-территориальном значении, в их физико-природных особенностях, социально-экономическом состоянии, историко-культурном своеобразии. В это направле­ние современного научного дискурса вписывается и та сфера гуманитарного знания, которая традиционно именовалась ли­тературным краеведением.
Пространственный (региональный) фактор становится всё более значимым в организации жизнедеятельности лю­дей. Современные коммуникационные технологии сокраща­ют расстояния. Социальное взаимодействие и общественно- политическая практика приобретают глобальный планетарный характер. А современные коммуникационные технологии и общественно-политическая практика всё чаще оказываются не связанными с конкретным местом, с тем или иным регионом и его пространством. И вот уже слышны голоса, что так чтимое нами и милое нам пространство «малой родины» есть всего лишь факт биографии частного человека. «Гражданин мира» мыслит планетарно и ориентируется на так называемые обще­человеческие (глобальные) ценности, лишенные национальной выраженности. И потому, уверяют нас глобалисты и адепты всемирной информационной паутины, «малая родина» в ин­тернациональном социуме мирового пространства теряет свою специфическую мерность и функцию жизненного фактора.
Культурные ценности жизнедеятельности народов унифи­цируются. Унифицированные ценности подаются как обще­признанные мировые стандарты, которые и должны опреде­лять эстетическое содержание жизни современного человека. Сторонники безудержной всемирной глобализации своеобраз­ное в культуре народа или пространства пытаются представить как явление маргинальное, раритетно-экзотическое, в лучшем случае - факультативное в модели современного культурного человека.
Изучение региона через выделение того особенного, что он несёт с собой, вызывает возражение и сторонников наци­онального единства. Они видят угрозу распада даже в самой идее федерализма. Но когда мы подчёркиваем самодостаточ­ность региона, его историко-культурные особенности, в том числе региональное самосознание, мы совсем не имеем в виду обособление региона от этнически целого, в нашем случае - от общего пространства России. Выделяя регион в структуре общего пространства, мы утверждаем многообразие общего. Иначе говоря, региональное есть демонстрация качественно­го многообразия единого общероссийского пространств, в том числе его культурной (литературной) жизни.
Пространство - мы имеем в виду именно региональное пространство - не может исчезнуть из жизни общества и чело­века. Оно всегда было и будет непременным условием и важ­ным фактором бытия, определяющим становление личности, её укоренённость в традиции своего народа.
В модели современного культурного человека непременной составляющей выступает его способность идентифицировать себя. Личность идентифицирует себя по тому индивидуально­му, что осознаёт в себе. Это - имя и фамилия, родной язык, образование, квалификация и ментальная память, откуда я есть. Ментальная память включает в себя культуру, традиции и обычаи того пространства, в котором произошло формиро­вание личности. Даже в пределах одного общего (российского) пространства каждый выделяет и хранит память о том малом (региональном) пространстве, к которому относит себя. Пред­ставим себе, что мы лишили человека его «малой родины», его родового пространства в том физико-природном, социально-экономическом и историко-культурном наполнении, которое памятно ему с детства как место, где стоял родительский дом и шло его личностное становление. И тогда он станет одной из песчинок многомиллиардной массы населения Земли.
Образ региона, специфические региональные типы, темы и конфликты в творчестве писателей края, пребывание в крае известных литераторов является составной частью нашей об­щенациональной художественной литературы. Лучшее равно принадлежит всем, независимо от того, где написано.
Исторически очевидно, что реальное наполнение литера­турного процесса, реальная литературная жизнь в отдельных российских регионах, при несомненном единстве общенацио­нального пространства, имеет свои отличия. Исторически древ­няя русская литература до XV века была литературой регионов (Киев, Новгород, Тверь, Владимир, Рязань и т.п.). В централи­зованном Московском царстве она стала обретать столицецентричный характер. Столицецентризм, утвердившийся в Рос­сийской империи с петровских времён, подавлял литературное развитие в провинции. Однако со второй половины XIX века, параллельно развитию образования (университеты, гимназии, училища), печати и массовой культуры (театры), провинциаль­ные литературные центры явно оживляются, а интерес к про­винции усиливается. В это время и сама русская литература принимается интенсивно осваивать всё пространство России, тем самым расширяя своё образное содержание, вовлекая в сферу художественного интереса и жизнь провинций.
Состояние русской литературы не только в процессе её об­щенационального развития, но и в её региональных особенно­стях давно привлекает внимание. Ещё В. Белинский отметил, что «у нас есть как петербургская литература, так и литерату­ра московская», ибо в сознании общества есть идея Москвы и идея Петербурга, которые и задают отличия соответствующих литератур. Н. Лесков, П. Мельников-Печерский, Д. Мамин-Сибиряк, В. Короленко и волна писателей-разночинцев во второй половине XIX века необычайно раздвинули «географи­ческие» рамки литературы. На волне «областнических» тен­денций, наиболее ярко проявившихся в Сибири, оживляется и местная литературная жизнь. Региональной или, как тогда го­ворили, местной литературе уделяли внимание представители культурно-исторической школы (А.Н. Пыпин, П.П. Пекарский, Н.С. Тихонравов), за её развитие ратовали сибирские «област­ники» (Н.М. Ядринцев, Г.Н. Потанин, А.П. Щапов).
В XX веке процесс оформления региональных культурных (в том числе и литературных) пространств был продолжен. И хотя серьезной помехой ему оставались столицецентричные тенденции, в регионах шло становление своих писательских организаций, издательств, журналов («Север», «Подъём», «Дон», «Волга», «Урал», «Сибирские огни» и др.).
Однако региональные особенности общенациональной русской литературы пока не оформились в особые региональ­ные художественные системы. Исследователям ещё предсто­ит системное изучение своеобразия содержания и формы ли­тератур Сибири и Урала, Верхней и Нижней Волги, Севера и других регионов. Заметим, что для каждого из них характерен узнаваемый психоповеденческий тип личности (сибиряк, вол­жанин, южанин, уралец и т.п.), особая лексико-интонационная манера речи, свои эстетические пристрастия. Отмечая особен­ное на Урале или в Сибири, на Волге или на Дальнем Востоке, на русском Севере или в южнорусских областях, мы не долж­ны в порыве местного патриотизма это особенное абсолюти­зировать. Регионально-особенное следует соотносить с обще­национальным и видеть в нём то, что совокупно и образует художественное многообразие отечественной литературы. Но регионально-особенное нельзя и игнорировать, ибо в этом слу­чае обедняется многообразие общенационального.
Исследователей региональной литературы упрекают в сни­жении эстетических критериев при оценке того или иного сло­весного текста. Да, эстетический критерий (по законам красо­ты) должен быть определяющим при отнесении того или иного произведения к явлениям художественной литературы. Но, ру­ководствуясь только им, мы или «подтягиваем» тот или иной текст к общенациональному уровню, или намеренно ограни­чиваем объем материала, вовлекаемого в исследование. И здесь уместно привести разделяемое нами мнение известного филолога Ю.М. Лотмана: «Художественной литературой будет являться всякий текст, который в пределах данной культуры способен реализовать эстетическую функцию» (Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3 тт. — Таллин, 1992. Т. 1. С. 203). Это положение является определяющим при отборе нами текстов, относимых к региональной литературе.
Тот или иной словесный текст не может существовать вне лич­ной биографии его создателя. Культурное, в том числе и литера­турное, пространство региона не может быть обезличено. Однако внимание к биографиям писателей, особенно второго и третьего ряда, а тем более регионально значимым, но не отмеченным соз­данием значительных, общенационального уровня произведений, в литературоведении XX века было ослаблено. Биографический метод не может быть признан универсальным в изучении истории литературы, но невнимание к нему обедняет литературоведение, ибо реальная, живая связь литературы и общества осуществляется через писателя, через его личный и общественный опыт. Мы раз­деляем суждение красноярского исследователя К.В. Анисимова о том, что «на первом плане при изучении региональной словес­ности должны находиться личность писателя, его самосознание», должно быть выявлено его «стремление ассоциировать свою де­ятельность с регионом», а в итоге, исследуя творческую судьбу писателя того или иного региона, необходимо «соотносить его биографию с... исторической судьбой» региона (Анисимов К.В. Проблемы поэтики литературы Сибири XIX — начала XX века: особенности становления и развития региональной литератур­ной традиции. - Томск, 2005. С. 16).
Изучение литературы конкретного региона, включение её в контекст общенационального литературного развития обога­щает наше представление о реальном богатстве русской лите­ратуры, не сводимом только к общепризнанным образцам.
В 1913 году профессор Н.К. Пиксанов в книге «Три эпохи» попытался дать интересу к изучению культуры и литературы регионов теоретическую основу. Он выдвинул и обосновал принцип областного культуроведения. Позднее основные по­ложения этого принципа он развил в своей книге-семинарии «Областные культурные гнёзда» (1928). В тех тематиче­ских наработках и практических советах, которые предлагал Н.К. Пиксанов, очевиден культурологический характер той от­расли знании, которая и получила название литературного кра­еведения. Исследование областного культурного гнезда Пик­санов рекомендовал вести с учётом социально-исторического фактора, географического положения, развития местного про­свещения, науки, издательского дела, печати, искусства, лите­ратуры. Большое значение он придавал словарям местных пи­сателей, краевой библиографии, архивоведению.
Идеи Н.К. Пиксанова поддержали в 20-е годы XX века Н.К. Гудзий, Н.Ф. Бельчиков, П.Н. Сакулин. Тогда же Н.П. Ан­циферов говорил о возможности создания «художественной географии» страны. Во второй половине XX века стали появ­ляться серьезные научные исследования литературной жизни регионов, в частности - Урала и Сибири в работах М.А. Бати­на, Л.П. Гальцевой, И.А. Дергачёва, А.П. Казаркина, А.И. Ла­зарева, А.В. Македонова, Ю.С. Постнова, В.Г. Пузырёва, В.П. Трушкина, Э.Г. Шика, Н.Н. Яновского и др. Во многих регионах вышли биобиблографические словари-указатели местных писателей. Литературное краеведение стало состав­ной частью регионального компонента образования.
Вместе с тем не прекращались научные размышления над спецификой и предметом литературного краеведения. В сере­дине 80-х годов XX века ивановский исследователь П.В. Куприяновский справедливо заметил, что «теоретические вопро­сы, связанные с региональным исследованием литературы, чрезвычайно актуальны», и в первую очередь - из-за размы­тости самого предмета исследования. Он выделял проблемы, составляющие предмет именно литературного краеведения: изучение жизни и творчества местного писателя; изучение писателя-классика (крупного писателя) в плане регионально­краеведческого начала; исследование литературной жизни в области; область в художественной литературе.
В эти же годы стремился актуализировать исследование литературы региона и уральский литературовед и фольклорист А.И. Лазарев. Он более подробно описал предмет литературно­го краеведения через характеристику видов деятельности лите­ратурного краеведа: розыск архивных материалов; «натурные съёмки», имея в виду описание мест, где жил писатель; поиски объектов, получивших отражение в произведениях литерату­ры; записи воспоминаний людей, знавших писателя и героев, описанных им лиц, ставших прототипами того или иного об­раза; установление документов, других источников, проли­вающих свет на связи местной литературы со «столицами» и другими регионами; выявление местных (областных) отобра­жений в том или ином выдающемся художественном произ­ведении; монографическое (сводное) описание литературной жизни края в тот или иной период русской истории; написа­ние очерков о местных авторах - прошлого и настоящего; вос­становление в памяти потомков имён незаслуженно забытых литераторов; составление «литературной» карты родного края, где фиксируются факты рождения, жизни и деятельности ра­ботавших здесь писателей и поэтов, отмечаются маршруты пу­тешествий литераторов по территории области, особо выделя­ются места, давшие толчок художественной фантазии, а также всякие литературные мемориалы и памятники; библиографи­рование местных культурных явлений; создание семинариев, «темников» для пропаганды краевой литературы.
Содержание литературного краеведения, изложенное П.В. Куприяновским и А.И. Лазаревым, программно под­чёркивает вслед за Н.К. Пиксановым его скорее культуроло­гический, чем филологический характер. Своеобразным итогом описательного периода в литературном краеведении как одного из направлений литературоведческих исследований стала монография Н.А. Милонова «Литературное краеведе­ние» (М., 1985). Культурологическая доминанта отчётлива в определении параметров культурного гнезда, которое рассма­тривается как форма, наиболее способствующая выявлению творческого потенциала населения определённой местности (региона), что проявляется даже в содержании досуговой дея­тельности, внешнем поведении и чертах быта. В рамках куль­турного гнезда, территориально широкого, с выходом на весь регион, выделяют и культурные очаги, более локальные цен­тры культурной жизни (Л.C. Соболева).
Новая общественно-политическая и социально-экономи­ческая ситуация в России конца XX века придала импульс раз­витию литературного краеведения, которое всё чаще называ­ют теперь региональным литературоведением. Эта ситуация характеризуется ростом регионального самосознания, а сами регионы всё активнее опираются на собственные традиции и историю, всё активнее заявляют своё значение и место на карте Российской Федерации в качестве её полноправных субъектов. Исследование региональных литературных явлений способ­ствует определению роли и места регионов в общенациональ­ном контексте. В этом направлении и развивается в начале XXI века литературное краеведение, всё более обретая филологиче­ский характер.
В работах сибирского исследователя Б.А. Чмыхало был поставлен вопрос об определении границ самобытности региональной литературы, об установлении регионально­специфических черт, создающих «сибирский текст» в русской культуре. Опираясь на мысль Н.К. Пиксанова о возможном «горизонтальном сечении» литературы, он выдвинул положе­ние о необходимости рассматривать литературный процесс не только в его хронологии, но и в его пространственном век­торе. Б.Чмыхало ссылается на давнее суждение В. Белинско­го об идеях Москвы и Петербурга как системообразующих основах московской и петербургской литератур. Вслед за ним К.В. Анисимов специфичность текстов писателей-сибиряков видит в идее Сибири, которая определяет не только их темати­ческую, но и идеологическую особенность.
Пермский исследователь В.В. Абашев одной из стратегий изучения литератур регионов считает геопоэтику, которую вы­деляет в «специфический раздел поэтики, имеющий своим предметом как образы географического пространства в инди­видуальном творчестве, так и локальные тексты (или сверхтек­сты), формирующиеся как результат освоения отдельных мест, регионов географического пространства и концептуализации их образов».
В литературоведении рубежа XX-XXI веков понятие лите­ратуры региона всё чаще заменяется понятием регионального текста (сибирский текст, московский текст, тверской текст, пе­тербургский текст и т.п.), что поднимает статус исследования над традиционным описательным литературным краеведени­ем, не отменяя и не подменяя его предмета и задач, но включая его в систему филологических интересов. И тем актуализируя предмет исследования. Иначе говоря - то, что образует литера­турное пространство региона.
Литературное пространство региона в первую очередь об­разуют произведения писателей, чей творческий и жизненный путь был связан с данным регионом рождением, длительным проживанием, созданием основных произведений. В судьбе та­ких писателей отчётливо явлена историческая судьба региона, а они своё творчество неизменно ассоциировали со своей «ма­лой родиной».
Следует признать, что творчество многих из них имело и имеет регионально локальный интерес. Они не вошли в обще­российские биобиблиографические и биографические спра­вочники. Нередко они проявляли себя не в собственно литера­турных, а в смежных («полулитературных») жанрах путевых записок, публицистики, популярного очерка, воспоминаниях и краеведческой статьи. Литературная работа как специфиче­ская сфера гуманитарной деятельности синкретична и не даёт возможности на региональном уровне провести чёткую грань между собственно художественной литературой и журналисти­кой, оригинальным творчеством и публицистикой. Да и само понятие писательства много шире его современной трактовки как сочинительства. Публикации в местной печати, издание на местном уровне книг или участие в коллективных сборниках и периодических изданиях (альманахи, журналы) делают подоб­ных авторов участниками регионального (местного) литератур­ного процесса и заметными фигурами в культурной жизни. Мы должны принимать во внимание их участие в литературной жиз­ни, в редакционно-издательской и переводческой деятельности.
Таким образом, литературное пространство региона - это в первую очередь творчество лиц, внёсших свой вклад в развитие культуры региона, выразивших его самосознание уже самим фактом внимания к местной тематике и имеющих опубликован­ные произведения в виде отдельных книг или серии статей.
Изучение литературы региона тесно связано с историей ре­гиона.
Задача осложняется тем, что административно Тюменская область была выделена только в августе 1944 года. До этого она была Тобольской губернией, включавшей в себя одно вре­мя чуть ли не всю Сибирь, потом - только Западную, а в начале XX века - сибирское Зауралье с его северными территориями (Тобольский Север). В 20-30-е годы большая часть территории входила в Уральскую, а в 1936-1944 годах - в Омскую область. С образованием Тюменской области ряд районов, в том чис­ле города Курган и Петропавловск, исторически и культурно тяготевшие к Тобольску, отошли к другим административно-территориальным образованиям. С конца XVI века с террито­рии нынешней Тюменской области начиналось освоение Си­бири, а сама Тюмень, первый по времени на востоке от Урала русский город, рассматривалась как ворота в Сибирь. Но уже в конце XIX века Тобольск и Тюмень потеряли общесибирское значение, а в конце XX века этот край был отнесён к Уральско­му федеральному округу.
Литературу Тюменской области от её зарождения в начале XVII века рассматривают как часть литературного движения Сибири. Уральские литературоведы с Тобольском связывают становление русской литературы на Урале. Одной из первых материал о связях писателей с собственно Тюменским краем (а не с Сибирью или Уралом) систематизировала Л.Г. Бес­палова (см. её книги: Тюменский край и писатели XIX века: Очерки по литературному краеведению. - Свердловск, 1970; И дум высокое стремленье... Декабристы-литераторы на по­селении в Тобольской губернии. — Свердловск, 1980; Тюменский край и писатели XVII-XIX веко. - Екатеринбург, 1998). Про­рывом в региональном литературоведении стала деятельность литературоведов Тюменского государственного университета Н.Н. Горбачёвой, Т.Н. Данилиной, Н.А. Рогачёвой и Е.Н. Эртнер. Ими была подготовлена учебная книга «Литература Тюменского края» (Тюмень, 1997). Во введении авторы спра­ведливо заметили, что «вопрос о тюменской литературе как самостоятельном художественном явлении пока практически даже не поставлен». Одну из причин они видят в том, что «Тю­менский край поставлен исследователями в положение «меже­умочного» явления, которое «не просматривается» с позиций соседних с нами культурных центров Сибири и Урала».
Но более важным является, по нашему убеждению, то об­стоятельство, что литературное пространство региона не было представлено общественности как художественное явление. Мало того, что оно растаскивалось между Уралом и Сибирью, оно просто не было систематизировано и обозначено. Эту за­дачу после выхода названного пособия его авторы и решали в серии литературных хрестоматий (Литература Тюменского края. Хрестоматия в 3-х книгах / Сост. Г.И. Данилина, Н.А. Ро­гачёва, Е.Н. Эртнер. - Тюмень, 1996; Лукоморье: Литератур­ная хрестоматия для учащихся 5-7 классов. / Сост. Н.Н. Гор­бачёва, Н.А. Рогачёва. - Тюмень, 1997; Страна без границ: Литературная хрестоматия для учащихся 8-11 классов в 2-х книгах. / Сост. Н.Н. Горбачёв, Н.А. Рогачёва. - Тюмень, 1998). Важную роль в утверждении статуса литературы Тюменского края как художественного явления сыграл тюменский издатель Ю.Л. Мандрика. Он поддержал названных выше исследователей и при их содействии издал серию книг писателей, свя­занных с регионом. Этой серии он дал название «Невидимые времена», тем самым открыв и приблизив к современникам страницы литературного прошлого.
Эта тенденция была закреплена проведением уже в начале XXI века ряда научных конференций в Тобольске («Знамен­ские чтения») и в Тюмени. Помимо литературоведов Тюмени, серьезным изучением литературы региона сегодня занимаются Н. Цимбалистенко (Салехард), Ю. Дворяшин (Сургут), Е. Кар­гаполов (Ханты-Мансийск), Н. Савченкова (Ишим) и другие. Работа по систематизации материала была активизирована в период подготовки (1998-2004) в Тюменском государственном университете серии региональных энциклопедий.
Таким образом, традиционное литературное краеведение как изучение литературного пространства региона (региональ­ного текста) в XXI веке перестаёт быть для многих исследо­вателей факультативным и становится серьезным научным на­правлением современного филологического дискурса.

В этой книге вниманию читателей представлены страницы рабочих тетрадей, которые велись автором в течение ряда лет при чтении в Тюменском государственном университете курса литературного краеведения. Отбирая материал, мы пытались по­казать, что литература Тюменской области в контексте общерос­сийской достойна внимания и уважения. Она - и наша история, и наша культура, и наша визитная карточка.



ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
•  Становление литературы сибирского Зауралья
•  Литературный Тобольск 90-х годов XVIII века
•  Пётр Словцов
•  Пётр Ершов
•  Михаил Знаменский
•  Образ края в литературе
• Декабристы-литераторы в Тобольской губернии
•  Николай Наумов
•  Очерковая проза

СТАНОВЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРЫ СИБИРСКОГО ЗАУРАЛЬЯ
После похода дружины Ермака и присоединения Сибири на­чался процесс её трудовой колонизации. В 1586 году напротив татарского городка Чимги-Тура был заложен первый русский город в Сибири - Тюмень. Вскоре были поставлены Тобольск, Берёзов, Сургут и другие сибирские города. В них поселялись первые насельники края, возводились церкви, основывались монастыри. Первые насельники вместе с небогатым скарбом везли печатные и рукописные книги, в основном, конечно, для нужд богослужения. Но их было мало, на что сетовали священнослужители и монахи. В 1620 году была учреждена Сибирско-Тобольская епархия. Территориально она охватывала Урал и вновь осваиваемые земли на востоке. Центром большой епархии был положен Тобольск. Здесь, в Тобольске, и начиналась русская литература всего Урало-Сибирского региона.
Во главе Сибирско-Тобольской епархии был поставлен ар­хиепископ Киприан. Ему было предписано взять с собой гра­мотных людей, в том числе и переписчиков книг. Они должны были основать епархиальную библиотеку и удовлетворить за­просы приходов в богослужебной литературе. Среди них вполне мог быть и Агафон Тимофеев. Известно, что в 1631 году, уже при архиепископе Макарии, его из Тобольска перевели в Мо­скву, наказав ему «бытии... на Печатном дворе у государева дела у книжной справки». В истории отечественной литературы Агафон Тимофеев значится автором нескольких оригинальных виршевых сочинений (Виршевая поэзия (первая половина XVII века). - М., 1989. С. 228-229, 438-439). Коль слава об его иску­сности книжных дел мастера дошла до Москвы и его вызвали туда на службу, то надо полагать, что эта искусность проявилась уже в годы его служения в Тобольске.
Сибирь с момента её присоединения к России стала местом ссылки. Среди ссыльных оказывались и люди, которым не чуж­до было сочинительство. В 1608 году царь Василий Шуйский сослал сюда на воеводство князя И.М. Котырёва-Ростовского. Позднее, в 1626 году, он напишет о Смутном времени яркую книгу стихами и прозой «Повесть книги сия от прежних лет». Назовём и князя Семёна Шаховского. Он неоднократно ссылал­ся в Сибирь, дважды жил в Тобольске. Из Тобольска он отправ­лял в Москву своим покровителям виршевые послания. Некото­рые исследователи предположительно называют и его имя, когда пытаются установить круг лиц, причастных к созданию в 1622 году первого сибирского летописного документа «Написание, како приидоша в Сибирь...».
В 166-1676 годах здесь отбывал ссылку богослов и философ Ю. Крижанич, здесь же он создал свои основные труды, в том числе «Грамматические изыскания о русском языке», в котором обосновывал идею всеславянского языка. Крижанич был дружен с семейством Ремезовых, хорошо знал многих служивых тоболяков, встречался с протопопом Аввакумом. В 1676 году он вернулся в Европу, в своём сочинении «История о Сибири» (1680) знакомил европейцев с далёкой Сибирью и с её столицей Тобольском. И в последующие годы ссыльные играли заметную роль в культурной жизни как Тобольска, так и всего региона.
В 1640 году на Тобольской таможне был зарегистрирован ввоз книг, среди них минеи, псалтыри, часовники и учебники. Это го­ворит о достаточном числе грамотных людей среди жителей Си­бири. В воеводские канцелярии поступало много челобитных и жалоб, в том числе и от самых рядовых жителей. Широко было распространено домашнее обучение грамоте и письму. Этим за­нимались и служащие, и отставные военные, обучившиеся грамо­те в армии. К 1651 году, когда архиепископ Симеон начал вводить в богослужение поступавшие из Москвы исправленные патриар­хом Никоном церковные книги, библиотека Сибирско-Тобольской епархии насчитывала около 150 томов.
На становление и развитие русской литературы Сибири большое влияние оказывали литературные традиции метропо­лии. И начиналась она в жанрах, привычных для древнерусской литературы, в первую очередь - летописи.
По инициативе архиепископа Киприана были опрошены оставшиеся в живых казаки - участники походов Ермака. На основе их свидетельств в 1622 году было создано «Написание, како приидоша в Сибирь». Оно повествовало об обстоятельствах появления казаков за Уралом, о местах сражений и погибших ка­заках. «Написание...» существовало в нескольких экземплярах и было использовано, независимо друг от друга, как в Есиповской, так и в Строгановской летописях. Оно не было произведением строго летописного типа. Но оно систематизировало разроз­ненные и нередко противоречивые сведения о самой начальной истории русской Сибири, придавало ей фактологическую осно­ву. «Написание...» обозначало и основной сюжет последующих сибирских летописей - хождение казаков за Урал с целью хри­стианизации края.
Тогда же на основе «Написания...» Ермаковы казаки были внесены в Синодик соборной Софийской церкви для ежегодного их прославления в неделю Православия. Синодик представлял победителей Кучума как христианских просветителей бескрайней «Закаменьской страны». Этот мотив стал ведущим во всём сибир­ском летописании. Памятник долгое время считался утерянным, но во второй половине XX века он был обнаружен в архиве То­больского епархиального дома в составе рукописного Чина пра­вославия (см.: Е.К. Ромодановская. Русская литература Сибири первой половины XVII века (Истоки русской сибирской литера­туры). - Новосибирск, 1973). Текст подтверждает, что составлял­ся он по устным свидетельствам. Так, в обнаруженном варианте содержатся принадлежащие разным лицам два известия о гибели сподвижника Ермака атамана Богдана Брязги - под Чувашами и в Абалаке. Есть и другие разноречивые сведения, подтверждаю­щие, что единого автора у этого памятника не было.
К концу XVII века относится составление краткой сводной по­годной летописи важнейших событий административной и цер­ковной жизни Сибири. Первая редакция такого свода составлена в 1687 году и известна как «Книга записная». Её основу составили официальные документы Тобольской съезжей избы и архиерей­ского дома, что придаёт материалам документальную точность. Авторы памятника использовали и свидетельства очевидцев со­бытий. Так, рассказывая о набегах калмыков в 1635 году, автор прибавляет, что «в те поры у тобольского посадского человека у Лариона Чебакова у Губаря убили жену ево Василису и двух доче­рей его». Содержание этой летописи и масштаб охватываемых ею событий следует из её более пространного наименования: «Книга записная, сколько в Сибири, в Тобольску и во всех сибирских го­родах и острогах с начала взятия атамана Ермака Тимофееви­ча, в котором году и кто имяны бояр, и околичых на воеводствах бывали, и диаков, и писмяных голов, с прописью подьячих, и кто который город ставил, и от которого государя царя кто был...». Этот летописный свод пополнялся вплоть до 1730-х годов.
Существовали и другие сибирские летописи XVII века. В.Н. Татищев ссылался на «Топографию», то есть местную ле­топись ротмистра Станкевича, считая её предшественницей Есиповской. Известно о существовании в 1630-х годах «старой» мангазейской летописи. Традиции летописания были и в XVIII веке, о чём свидетельствует Черепановская летопись.
В становлении русской литературы Сибири заметно имя Саввы Есипова.
Имя Саввы Есипова зашифровано в конце почти всех спи­сков летописи, известной как Есиповская. Здесь же зафиксиро­вано и время окончания работы: «лета 7145 (1636) сентября в 1 день». 1 сентября можно на этом основании считать Днём рус­ской литературы Сибири.
Подробными сведениями об авторе этого памятника мы не располагаем. Известно только, что во второй половине 30-х годов XVII века он был дьяком Тобольского архиерейского дома. Неиз­вестна и точная дата приезда Саввы Есипова в Тобольск. Его име­ни нет в документах периода первого сибирского архиепископа Киприана. Сменявшиеся архиереи привозили с собой и дьяков. Так в Тобольске оказался и Савва Есипов. Фамилия эта встреча­ется в древнерусских документах. Известен по документам нов­городский боярский род Есиповых. Но после погрома Новгорода Иваном Грозным в 1570 году там никого из этого рода не оста­лось. Разрядная книга упоминает в конце XVI века рязанских Еси­повых. Вполне допустимо, что наш летописец из них.
В начале 30-х годов XVII века, значительно раньше приезда третьего архиепископа Нектария, Савва Есипов уже был главой епархиальной канцелярии. Нектарий оставил его в той же долж­ности и выделял за верность. Есипов выступал за усиление цер­ковного контроля над воеводами.
Есиповская летопись основана как на доступных в то время автору письменных источниках, так и на свидетельствах очевид­цев и собственных наблюдениях. Есипов даёт географическую справку, сообщает о Мангазее и даже о продолжительности «ходу» до неё. Он пишет, что в устье Оби и в районе Мангазеи из-за «стужи» хлеб и овощи не растут, что тамошние «ясашные» люди кочуют по тундре на оленях. Повествование «О Сибири и о сибирском взятии», как Есипов определял содержание своего произведения, воссоздаёт историю присоединения «Закаменьской страны» к Московскому государству и её христианизации.
Оно открывается описанием Сибири, рассказом о её преж­них правителях. Основная часть летописи посвящена завоева­нию ханства Кучума. Ермак и его дружина предстают христианскими просветителями Зауралья, по собственной инициативе (Строгановы даже не упоминаются) отправившиеся в опасный поход. Сообщается о сражениях, захвате татарских городков, сооружении русских острогов, а потом на их месте крепостей и городов, о первых царских воеводах. Кульминацией повествова­ния стал рассказ об учреждении Сибирской и Тобольской епар­хии, о торжественном въезде в Тобольск и проповедях первого архиерея архиепископа Киприана.
Завершает Савва Есипов свою летопись отредактированным Синодиком казакам Ермака. Помещение в летопись Синодика призвано было подчеркнуть светский характер произведения, автор этим стремился придать своему труду общегражданское, а не только узкоцерковное значение.
Исследователи, основываясь на текстологическом анализе, предполагают авторство Саввы Есипова и в написании «Пове­сти о городах Таре и Тюмени». Эта воинская летопись широко была известна во второй половине XVII века. Её в составе одно­го из рукописных сборников того времени обнаружили в начале XX века, а в 1932 году она была опубликована.
После похода Ермака освоение русскими Сибири приняло стремительный характер. В 1586 году закладывается Тюмень, за ней возникают города Тобольск, Берёзов, Тара и другие. Все сибирские города закладывались как крепости. За их стенами немногочисленное население укрывалось от набегов коренных жителей, которые долго не могли смириться с военным пораже­нием. Особенно тревожили своими набегами кочевники с юга. Они разоряли посевы, уводили в неволю пленников, отчаянно грабили, а то и сжигали селения. О набеге 1635 года и рассказы­вает «Повесть о городах Таре и Тюмени».
В жанровой природе «Повести...» и в её стилистике ощути­ма ориентация на древнерусские воинские повести. К тому рас­полагала и фабула: набег на русский город, оборона его и отча­янная попытка отмщения. Но в Сибири, в недавно отстроенных городах-острогах, русские люди ещё только осваивались. Край был им пока чужой. Они находились в окружении народов, на­строенных неприятельски. «Повесть...» осуждает тех, кто ука­зал кочевникам дорогу к русскому городу, говорит о численном множестве напавших, именует их разбойниками. Повествование о судьбе двух городов, которые подверглись нападению и раз­граблению, проникнуто сочувствием и призвано было вызвать сострадание, реальную помощь населению, которое оказалось в окружении враждебных к нему племён:
«Погани же разыдошася по уездам и многих христиан овех мечю предаша, овых живых в плен ведоша и в крови християнской руки свои обогриша... И тако погани поидоша восвояси со многим богатством и в плен уведоша с собою мужеска пола и женска с тысящу человек, младенцев ж, сосущих млеко, от матерей и чресел исторгаху, овых на копия вознисяху, овых ножи резаху...».
А достаточных сил, чтобы оказать сопротивление и ото­мстить, не было. Но желание такое было. Особенно у тех, кто с полей вернулся в город, увидел разорение и кинулся вслед на­падавшим.
«Граждане ж плачущееся и поидоша во вслед поганых, уповаху отмъстити наносимые им тяжеские беды от них. И настигаша их на реке, зовомой Пышме, от граду 15 поприщ и, не дождавшееся своих, немногими людьми нападаша, погани ж воз­вратившееся и немилостливо на граждан нападают, копейным поражением и острыми стрелами граждан уязвляют и низлага­ют и конъскими ногами попирают. И аще не бы господь прекра­тил той день, конечно бы ecu граждане пали острием меча по­ганых, понеже гнев божий изыде на ня; аще и горями повизялися бы, но противо гнева божия кто постоит? Бысть же в то время убиенных и в плен сведенных мало не две тысящи человек...».
Создание «Повести...» имело практическое назначение: привлечь внимание московских властей к укреплению первых сибирских городов. Города были укреплены, в Тюмень вскоре прибыл большой отряд стрельцов, а город был обнесён валами и рвами. «Повесть...» же художественно запечатлела отвагу и трудности обустройства русских на новом месте.
Некоторые исследователи с именем дьяка архиерейской кан­целярии связывают и создание «Сказания об Абалацкой иконе...»
Савва Есипов покинул Тобольск в 1643 году. Ещё раньше, в 1640 году, его подпись стоит под документом о приёме по­сле архиепископа Нектария Софийской домовой казны. После отъезда Нектария он оставался в Тобольске, дождался приезда нового иерарха и передачи ему дел. Он верно служил и архие­пископу Герасиму. И тот, доверяя ему, отправил его в Москву, в Сибирский приказ, с важными бумагами и устным донесением. В Тобольск Савва Есипов уже не вернулся.
Сибирское летописание на рубеже XVII-XVIII веков было обобщено в итоговом труде Семёна Ремезова «История си­бирская». Автор её известен в основном как картограф, он был талантливым архитектором, наблюдательным этнографом, пыт­ливым историком. Но он достоин отдельной страницы и в на­чальной истории русской литературы в Сибири.
Родился Семён Ульянович Ремезов в 1642 году в Тобольске. Отец его был стрелецким сотником, человеком грамотным и разносторонне образованным. Под его началом Ремезов осваи­вал азы службы. До 1683 года он, по предписаниям тобольских воевод, находился в постоянных разъездах по сибирскому Заура­лью. В 1683 году его использовали «для описания земляных дел». Известно, что тогда же им были составлены планы Тобольска, а в 1687 году он исполнил мелкомасштабную карту всей известной к тому времени Сибири. Уже в 1689 году один из документов характеризует Ремезова опытным мастером, который «многие чертежи по грамотам городу Тобольску, слободам и сибирским городам в разных годах писал». По его чертежам был спроекти­рован и построен Тобольский каменный кремль.
В 1696 году московский Сибирский приказ, управлявший всей территорией Урала и на восток, отправил в Тобольск пред­писание поручить «доброму и искусному» мастеру сделать «большой всей Сибири чертёж». Для выполнения этого пред­писания Ремезов объехал многие остроги и слободы. Осенью 1697 года он составил первый русский географический атлас Сибири. Но работу продолжал и позднее, вносил уточнения и дополнения. Его труд был издан в XIX веке. Рукопись ремезовской «Хорографической книги», как он назвал в итоге свой труд, была в 1958 году обнаружена в США и там же факсимильно из­дана как редкий и интересный в своём роде документ. Открыва­лась она взволнованным обращением к читателю, написанном стихами (виршами). В том же 1697 году, во исполнение предписания Сибирского приказа, Ремезов подготовил «Чертёж всех сибирских городов и земел». Этот «Чертёж...» содержал назва­ния народов Сибири и довольно точно указывал места их рас­селения. В конце 1698 года Ремезова назначают руководителем всех архитектурно-строительных работ в Тобольске.
Исполнения карт Сибири побуждало С.У. Ремезова много путешествовать, работать с документами, расспрашивать оче­видцев. В 1698 году он создал «Описание о сибирских народах и граней их земель», известное ещё как «О гранях и межах Си­бири». Этот памятник ранней сибирской литературы, к сожале­нию, не сохранился. Он известен по фрагментам в сочинении И. Черепанова, написанном уже во второй половине XVIII века. В «Описании о сибирских народах...» Ремезов даёт этнографи­ческие сведения о народах, приводит разнообразные топоними­ческие и фольклорные данные. Им составлена была генеалогия сибирских ханов, были даны объяснения названий ряда мест и рассказано «о древних приключениях, с сих местах бывших по разным историям», в том числе и на материале легенд, им са­мим записанным.
В 1703 году С.У. Ремезов с сыном Леонтием был командиро­ван в уральский город Кунгур. Там им была найдена рукопись, известная ныне как «Летопись Сибирская краткая Кунгурская». Он её переработал, переписал, сам иллюстрировал и потом вста­вил в своё итоговое летописное сочинение «История Сибир­ская». «Краткая сибирская летопись Кунгурская» в редакции С. Ремезова - взволнованное историко-поэтическое повествова­ние о походе дружины Ермака. В жанрово-стилевом плане она включает в себя традиции летописи, воинской повести, жития. Всё это обильно дополнено фольклорными сюжетами. Здесь и реальные исторические события, библейско-церковные нравоу­чения, этнографически зарисовки.
«История Сибирская» стала результатом увлечения С.У. Ремезова историей края, хорошего знания легенд и пре­даний, изучения летописных документов. Композиционно она распадается на две части. В основной части даётся летописное изложение событий взятия Сибири, в дополнительной содер­жится похвала Ермаку, оценка современной Сибири. В конце рукописи звучит открытый лирико-публицистический голос её автора: «Отчизна наша... требует совета и мудрости». Чтобы «сущие посреди нас распри и мятежи усмирити», не­обходим правитель, имеющий «подлинный совет здравый», исцеляющий нравы при помощи «добрых образцов». Таким правителем со страниц его летописи и предстаёт Ермак.
Труды С. Ремезова несут на себе следы литературной ода­рённости автора.
Сведения, которые он сообщает, сопровождены и художе­ственным оформлением их, отличаются словесной образностью. В его сочинениях мы слышим лирическую взволнованность чело­века, влюблённого в свой родной края: «Воздух над нами весел и в мирности здрав и человеческому житию потребен. Ни добре го­ряч, ни студен... Земля хлебородна, овощна и скотна, оприч мёду и винограду ни в чём скудно. Паче всех частей света исполнена пространством и драгими зверьми бесценными. И торги, и привозы, и отвозы привольны. Рек великих и средних, заток и озёр неисчётно, рыб изобильно множество и ловитвенно. Руд, злата и серебра, меди, олова и свинцу, булату, стали, красного железа ... всяких красок на шелки, и камней цветных много...».
Последний раз Семён Ремезов упоминается в Тобольской переписной книге за 1720 год («отроду семидесяти осми лет»). Скончался С.У. Ремезов в Тобольске, где установлен памятник ему и его именем названа одна из центральных улиц.
В 1744 году Г.Ф. Миллер приобрёл в Тобольске «Историю Сибирскую» С. Ремезова. Сам автор скромно оценивал свой труд, полагая, что он - всего лишь «бытие казаков вкратце глаголал». Но Миллер широко использовал рукопись в своей «Истории Си­бири». «Тобольская летопись, - так Миллер назвал труд Реме­зова, - кроме того, что она настоящий подлинник, имеет ещё преимущество, что в ней многие приключения обстоятельнее перед прочими летописями описаны». А художественно обрабо­танная Ремезовым Кунгурская летопись в 1880 году была издана отдельно.
Таким образом, уже в первое столетие освоения Сибири ста­ло формироваться литературное пространство региона как ду­ховная составляющая жизнедеятельности населения.


ЛИТЕРАТУРНЫЙ ТОБОЛЬСК 90-Х ГОДОВ XVIII ВЕКА

1
В 1744 году тобольские купцы Медведевы получили разре­шение завести бумажную мануфактуру Она была построена в 15 верстах от Тобольска, вверх по реке Тобол, и с 1745 года стала де­лать бумагу. В 1788 году Медведевы половину бумажной фабрики продали тобольскому купцу первой гильдии Василию Корнильеву. Позже, в 1793 году, Корнильев выкупил всю фабрику.
В январе 1783 года императрица Екатерина II издала Указ о вольных типографиях. В соответствии с этим Указом В. Корни­льев и задумал основать в Тобольске печатное дело. Он приоб­ретает два печатных станка, отправляет их в село Аремзянское и приставляет к ним своего работника Мухина, обязав его освоить станки. Но только в январе 1789 года Корнильев объявляет об от­крытии типографии и о желании печатать в ней «на российском диалекте гражданскими литерами, а впредь стараться будет и на разных иностранных языках» книги. Для начала он выпу­скает два пробных «летучих» листка. Один из них адресовался епископу Тобольскому и Сибирскому Варлааму и содержал 20 строк стихотворного обращения к нему. Второй информировал об освящении типографии.
Типографией заинтересовался губернатор А.В. Алябьев. Корнильев предложил ему печатать официальные бумаги, тре­бовавшие рассылки по губернии. За это Алябьев распорядился выдать на нужды типографии 50 рублей. В 1790 году Корнильев передал типографию своему сыну Дмитрию.
1789-1794 годы оказались самыми плодотворными в деятель­ности типографии Корнильевых. За эти годы они издали десять книг и три журнала. В 1795 году Василий Корнильев умирает, вскоре А. Алябьев покидает Тобольск, а в 1796 году Екатерина II запретила все «партикулярные» типографии.
Император Александр I в феврале 1802 года вновь разрешил заводить частные типографии. Дмитрий Корнильев воспользо­вался этим разрешением и возобновил своё типографское дело в 1804 году. Тогда же им был издан в трёх книгах богословско-математический труд «Истина благочестия христианского, до­казанная воскресением Иисуса Христа с математической точ­ностью». Этот трактат сочинил английский математик Диттон, а перевёл на русский язык тобольский архиепископ Антоний III. Кроме этого трактата, ничего другого Д. Корнильев не издал, ограничиваясь канцелярскими бумагами. В 1807 году в Тоболь­ске появилась типография губернского правления, Д. Корнильев не выдержал конкуренции и закрыл своё предприятие.
Подготовив дела к открытию типографии, В. Корнильев об­ратился к находившемуся в тобольской ссылке П. Сумарокову с просьбой рекомендовать для печати какую-нибудь светскую книгу. Сумароков перевёл с французского и предложил для из­дания «английскую повесть» И. Г-Б. Пфейля «Торжество до­бродетельной любви», которая в его переводе стала называться «Училище любви». Повесть понравилась Корнильеву, и 31 ян­варя 1789 года он направил рукопись перевода в Тобольскую управу благочиния с просьбой «освидетельствовать» её и, если «во оной не найдётся ничего благопристойности противного», разрешить напечатать. Дозволение печатать было получено, и вскоре тоболяки зачитывались историей любви, предательства и верной дружбы. В 1791 году потребовалось её второе издание. Тогда же вступил в силу Указ, согласно которому один экзем­пляр печатной продукции все типографии России обязаны были направлять в библиотеку императорской Академии наук. Так и сохранился экземпляр второго издания первой в Тобольске (и во всей Сибири) печатной книги.
Повесть «Училище любви» представляет собой сентимен­тальное светское произведение с ориентацией на Руссо, кото­рый в то время был очень популярен. Особыми художественны­ми достоинствами она не отличается. П. Сумароков выбрал её только затем, чтобы занимательной любовной историей увлечь читателя и приохотить его к чтению.
Благородный англичанин после смерти своей жены отправля­ет любимую дочь Фани в Англию. Вскоре у неё появляются по­клонники - граф Рочефильд и лорд Дамби. Отец узнаёт об этом от своей сестры, которая сопровождает Фани, и отдаёт предпо­чтение Дамби. Дочь же полюбила Рочефильда. А тот, оказавшись в Лондоне, отдаётся соблазну светской жизни и попадает в лю­бовные сети леди Сориленд. Она узнаёт о Фани и о том, что та ждёт ребёнка, и требует, чтобы Рочефильд погубил девушку. Граф не может этого сделать, в отместку Сориленд вонзает ему в грудь шпагу. Спустя короткое время Рочефильд выздоравливает и воз­вращается к Фани, они тайно обвенчались, но тут снова появляет­ся Сориленд, и он убегает к ней. Благородный Дамби предлагает Фани свой дом и отправляется на поиски её мужа. Леди Сориленд разорила графа, нашла себе нового любовника. И тому ничего не остаётся, как снова повиниться и вернуться к жене. Отец Фани примиряется с выбором дочери, он узнаёт в её муже того, кто од­нажды спас его. Так счастливо эта повесть завершается.
«Училище любви» стало первым опытом сибирского книгоиз­дания. Не отличаясь оригинальностью, оно приобщало сибиря­ков к мировой светской художественной литературе. Основными её читателями стали учителя и ученики официально открытого в конце марта 1789 года в Тобольске Главного народного училища.
Таким образом, в Тобольске появилась база книгоиздания. Учителя и ученики Главного народного училища составили пусть и очень хрупкий, но тот слой гуманитарной интеллиген­ции, который испытывал потребность в книге и тянулся к твор­честву. Появились в Тобольске и люди творческие, относившие­ся к литературе серьёзно. Это и стало основанием формирования тобольского литературного гнезда.

2
Значительным не только литературным, а и общекультурным событием стало издание в Тобольске периодических журналов. В европейской России провинциальные журналы появляются в конце 80-х годов XVIII века. В 1786-1787 годах в Ярославле вы­ходил журнал «Уединенный пошехонец». В 1787 году в Тамбове издавался журнал «Тамбовские известия».
В сентябре 1789 года из типографии В. Корнильева вышел первый номер литературно-публицистического журнала «Ир­тыш, превращающийся в Иппокрену». Это был третий провин­циальный журнал в России и первое подобного рода издание в Сибири. Журнал издавался Главным народным училищем на средства приказа общественного призрения. Его редакторами официально были учителя Т.М. Воскресенский, И.Б. Лафинов, И. Набережнин и В.Я. Прутковский. Губернатор А.В. Алябьев проявлял интерес к журналу и патронировал ему. Ключевая роль в организации журнала, отборе материала и его редактировании принадлежала П.П. Сумарокову. В журнале публиковались гу­бернский прокурор И.И. Бахтин, ссыльный солдат Н.С. Смир­нов, председатель палаты уголовного суда Г.Х. Фризе, ученики училища И. Трунин, А. Мамедов и др.
По формату журнал был невелик, от 3,5 до 5,5 печатных ли­стов. Иллюстраций, как правило, не было. В качестве эпиграфа были набраны слова из оды «Фелица» Г.Р. Державина:
Развязывая ум и руки,
Велит любить торги, науки
И счастье дома находить...

Редакция «Иртыша...» ставила перед собой широкие просве­тительские задачи. Она хотела познакомить сибирского читате­ля с общепросветительскими проблемами времени, приобщить к образцам европейской культуры, осудить общечеловеческие пороки. Выход журнала вызвал интерес, его тираж в 300 экзем­пляров быстро разошёлся. Ученик Главного народного училища Иван Трунин издание журнала приветствовал стихами:
Цвети, Сибирь, и украшайся
Наук начальным сим плодом.
На степень славы возвышайся;
Нет малого сомненья в том,
Что ты струями Иппокрены
Премноги узришь перемены,
Возвысишь до небес свой рок,
В науках узришь перемены,
Цвети, Сибирь, пока блаженства
Сей на тебя лиётся ток.

Важная роль в журнале отводилась переводам. Предпочте­ние отдавалось французским периодическим изданиям. Предла­гались и переводы сочинений Вольтера. Имена многих западно-европейских писателей и учёных тоболяки впервые узнали со страниц своего журнала. О просветительской направленности издания свидетельствует деятельность Т.М. Воскресенского.
Т.М. Воскресенский приехал в Тобольск после Петербург­ской учительской семинарии. В журнале он, учитель Главного народного училища, выступил с рядом публицистических на­зидательных произведений. Уже в первом номере в сентябре
1789  года он публикует аллегорическую статью «Сновидение», которой начал журнальную полемику о призвании поэта. Чрез­вычайно высоко оценивая сам род поэтических сочинений, Вос­кресенский считал, что писать стихи имеют право только осо­бо одарённые люди. Не относя себя к таковым, он писал только прозой. Вознесенский проповедовал идеи просвещения и добро­детельного поведения. Его публикации по жанру были обращён­ные к читателю воспитательные и познавательные беседы, что отразилось в авторском определении их как «Речь...», с указани­ем даже даты произнесения. По большей части его публикации - переводы с французского языка.
В 1794 году в типографии Д. Корнильева отдельным издани­ем вышла книга Т. Воскресенского «Слово о пользе физики...». Она в сокращённом виде была до этого опубликована в журнале «Библиотека учёная...» и предназначалась как учебное посо­бие для учеников. В её состав было включено и стихотворение И.И. Бахтина «Благодарность и вопрос к господину учителю...», в котором физическая идея множественности миров излагалась в поэтической форме.
С февральского номера 1790 года в «Иртыше...» появилась рубрика «Краткие исторические известия о разных происше­ствиях древних и новых времён, касательно происхождения на­родов, их исповеданий, законов, обычаев, наук, нравоучений и прочих примечания достойных вещей». Она призвана была но­сить познавательный характер и привлечь к журналу внимание читателей. Но интерес тоболяков в «Иртышу...» падал. Когда тираж упал менее 200 экземпляров, издание во второй половине 1790  года временно было приостановлено. Это было связано и с тем, что в это время в Тобольске отсутствовал П. Сумароков, главный организатор издания. По поручению А.В. Алябьева он ездил по губернии. По возвращении Сумароков вновь заручился поддержкой губернатора, и с января 1791 года издание журна­ла было возобновлено. В возобновлении журнала сыграл свою роль и очень высокий отзыв об «Иртыше...» А.Н. Радищева, ко­торый в это время находился в Тобольске по пути в ссылку и мнение которого Алябьев ценил.
Возобновление издания никак не отразилось на его редак­ционной политике. Авторы с прежним энтузиазмом стремились расширить интеллектуально-познавательные интересы сибиря­ков. Но тираж падал. Последняя, декабрьская книжка за 1792 год вышла тиражом в 106 экземпляров. На ней журнал прекратил своё существование.
Дмитрий Корнильев, который принял от отца права владель­ца типографией, одной из причин непопулярности «Иртыша...» и падения тиража считал то, что редакция не освещала местную жизнь и не уделяла внимания вопросам краеведения. Он затева­ет «Исторический журнал, или Собрание из разных книг любо­пытных известий, увеселительных повестей и анекдотов». Сам он выступил как автор, составитель, редактор и издатель одно­временно. Первая часть «Исторического журнала...», вышед­шего сразу же после прекращения «Иртыша...» в январе 1792 года, открывалась обращением к губернатору А.В. Алябьеву. В обращении издатель и редактор сообщал, что он «за долг себе поставил выбрать из разных исторических и географических книг краткие, любопытства заслуживающие известия, как-то: о Сибири, Камчатке, Америке, Азиатских народах: о произрас­тании удивительных в Китае дерев: о разных родах зверей, рыб, птиц: о знатнейших городах, островах, берегах и о коммерции оных с приобщением увеселительных повестей и анекдотов».
Журнал задумывался как краеведческий. Об этом свидетель­ствуют помещённые в первой части небольшие статьи «О Сиби­ри», «О качестве Сибири», «О бурятах и телеутах», «Известие о старинных татарских князьях в Сибири и о введении Кучумом в Сибири махометанской веры», «Описание прежде бывшей крепости Сибири» и т.п. Внимание Корнильева привлекли и со­седние с Сибирью земли и страны. После статьи он помещал занимательный («увеселительный») рассказ. В журнале было и немало переводов из солидных европейских книг и журналов.
Д. Корнильев сообщал, что им собран материал для несколь­ких частей (выпусков) журнала. Однако вышло только два его номера. Издание прекратилось.
А в это время П. Сумароков затевает другой журнал - «Би­блиотека учёная, экономическая, нравоучительная, историче­ская и увеселительная в пользу и удовольствие всякого звания читателей». В августе 1792 года в «Санктпетербургских ведо­мостях» публикуется объявление о подписке и так излагается редакционная политика: статьи, «коими книга сия будет напол­нена, выбраны более нежели из пятисот иностранных лучших и новейших книг... Сия книга будет не в числе таких, которые по прочтении ни к чему более не служат, как только к умножению библиотеки, но что оную всегда иметь и почасту употреблять весьма нужно будет всякому, какого бы он звания и чина не был». Отсюда следует, что новое издание должно было носить просветительский характер и ориентировано было на публика­цию переводов из иностранных источников.
Новый журнал выходил в Тобольске в 1793-1794 годах, печа­тался в типографии Д. Корнильева тиражом в 300 экземпляров на средства приказа общественного призрения. Разделы журнала («Статья учёная», «Статья экономическая» и т.п.) представля­ли собой свод научно-популярных знаний и призваны были быть интересными самому широкому кругу читателей. Они знакомили его с образцами европейской мысли и художественной литерату­ры (Ш. Монтескьё, Д. Томсон, С. Геснер и др.). П. Сумароков по­лагал, что журнал даст представление о «настоящей» литературе и будет формировать читательский вкус. Этому призвана была слу­жить установка на удовлетворение любознательности читателя, большинство материалов на русском языке печаталось впервые. Материалы отличались разнообразием: от научно-популярных до общеобразовательных, от заметок по домоводству и кулинарных и медицинских разделов до экономических статей. Читатель мог найти в журнале очерки быта и нравов народов, исторические биографии. Журнал был строго структурирован, имел подробное оглавление. Развитию любознательности читателя должна была служить и установка на удивление, элементы сенсации (напри­мер, «Любопытные критические рассуждении о некоторых неи­моверных деяниях и сказаниях всеобщей древней истории»).
Формирование читательского вкуса было одной из определя­ющих в редакционной политике. В 12 книге «Библиотеки...» за 1793 год была напечатана переведённая с французского из книги Ш. Батте «Принципы литературы» статья «О вкусе». Сумароков разделял и реализовывал в своей редакторской практике изло­женную в этой статье просветительскую концепцию улучшения вкуса с помощью разума и чувств. Ещё ранее из VI тома фран­цузской «Энциклопедии» перепечатывается статья «Вкус». Ав­торами её были Вольтер, Монтескьё и Даламбер.
Вызвав вначале, как это было и с «Иртышом...», интерес тоболяков, «Библиотека учёная...» особой популярностью тоже не пользовалась. В конце 1794 года на 24-м номере П. Сумаро­ков прекратил издание. И только заступничество губернатора А.В. Алябьева помогло ему в тяжбе с Тобольским приказом об­щественного призрения, казне которого изданием журналов был нанесён значительный урон.

3
В литературном отношении наиболее интересен журнал «Иртыш, превращающийся в Иппокрену». Журнал полон был оригинальных сочинений своих, тобольских, авторов. Это были преимущественно поэтические жанры (поэма, ода, послание, стихотворная сказка, басня). Большинство опубликованных про­изведений, в соответствии с просветительскими задачами изда­ния, имели сатирический характер, то есть обличали пороки. Из авторов выделим Панкратия Сумарокова, Ивана Бахтина и Ни­колая Смирнова.
Панкратий Платонович Сумароков родился в 1765 году во Владимире, в родовитой дворянской семье. В отечественной культуре эта фамилия прославлена драматургом Александром Сумароковым, Панкратий приходился ему племянником. Он воспитывался в доме московского гражданского губернатора И.П. Юшкова, получил соответствующее его кругу образование и воспитание, знал несколько языков, рисовал, был музыкантом. В 18 лет он уезжает в Петербург и поступает на воинскую служ­бу в гвардию. Воинская служба протекала вполне благополучно. Но в 1785 году П. Сумароков невольно стал участником афёры с поддельной ассигнацией. Он был осуждён, лишён офицерского звания и дворянского достоинства и сослан в Сибирь, в город Туринск. Тобольский губернатор А.В. Алябьев, знавший П. Су­марокова по Москве, разрешил ему остаться в губернском горо­де. На годы тобольской ссылки и приходится расцвет творческой деятельности П. Сумарокова.
В Тобольске П. Сумароков быстро сблизился с немногими твор­ческими интеллигентами города (И. Бахтин, Н. Смирнов, В. Прутковский и др.). По предположению сургутского литературоведа Д.П. Ларковича, они образовали подобие литературного кружка, вовлекли в него и ряд других тоболяков, в том числе и сына купца Корнильева Дмитрия Корнильева. Поддержали они и намерение Корнильевых завести в Тобольске типографию и издательское дело, обещали своё сотрудничество, и П. Сумароков взял на себя основные организационные хлопоты по делам типографии и журнала.
В журнале «Иртыш...» он поместил целый ряд своих ориги­нальных сочинений, в основном стихотворных. Так, уже в пер­вом номере (сентябрь 1789) он публикует стихотворную сказку «Искусный лекарь» и притчу «Быль» о супружеской неверности. Просветительский смысл имела притча «Отстреленная нога», напечатанная в следующем номере. В 1789 году им была напи­сана и в декабрьской книжке «Иртыша...» опубликована сатири­ческая «Ода на гордость», в которой поэт осуждает тех, кто глух к страданиям людей:
Вельможа, злом сим заражённый,
Рыданью страждущих внемли!
Воспомни, смертный ослеплённый,
Что ты такая ж горсть земли!
Смеёшься ты, а брат твой стонет,
Ты в роскоши, в слезах он тонет,
Ты в счастии, а он в бедах:
Но ты словам сим не внимаешь;
Почто ж главу ты воздымаешь?
Злосчастных нет на небесах.

В январском номере за 1791 год П. Сумароков публикует свою комическую поэму «Лишённый зренья Купитон». Она признаётся лучшим его сочинением. Поэма построена по всем канонам бурлеска. В ней иронично повествуется о событиях, ко­торые произошли на Олимпе во время отсутствия Зевса. Маль­чик Эрот был оставлен дома под присмотром Дурачества. Дурак взял у мальчика стрелы и лук и по дурости вышиб ему глаза, навеки оставив слепым. Вот отчего, следовало из поэмы, любовь слепа и способна на дураческие поступки.
П. Сумароков выступал в самых разнообразных стихотвор­ных жанрах: басня, мадригал, эпиграмма, притча, поэма. В ряде его произведений есть приметы сибирского пейзажа. Так, поэма «Лишённый зренья Купитон» открывается обращением автора, причём подчёркивается, что он живёт в Сибири. В поэме «Альнаскар» мы встретим описание сибирской зимы. В стихотворе­нии «Плач и смех» в его первом варианте есть упоминание о по­жаре в Тобольске 1788 года. Всё это дало основание тобольской исследовательнице И.Ф. Платоновой назвать Сумарокова перво­открывателем сибирской темы в русской поэзии.
Значительное место в творчестве П. Сумарокова занимали переводы.
Тобольская ссылка П. Сумарокова окончилась с воцарением Александра I. Он вернулся в Москву. Одно время по поручению Н.М. Карамзина Сумароков редактировал журнал «Вестник Ев­ропы». Вскоре оставил литературу, поселился в своем подмосков­ном имении и увлёкся химией. Пожар 1812 года уничтожил всё его имущество, он тяжело заболел и в 1814 году скончался. В 1832 году его сын издал большой том сочинений Панкратия Сумароко­ва, предварив его обстоятельным биографическим очерком.

4
Круг общения П. Сумарокова в Тобольске был довольно об­ширным. Именно он привлёк в журнал губернского прокурора И.И. Бахтина.
Иван Иванович Бахтин родился в 1755 году в небогатой се­мье орловского дворянина. Воинскую службу начал в 1772 году. Участвовал в русско-турецкой войне. В 1776 году в чине подпо­ручика артиллерии вышел в отставку. В 1782 году поступил на гражданскую службу и был назначен на должность стряпчего в Тобольский верхний надворный суд. Через год его перевели в Пермь, где он был назначен стряпчим Пермского губернатора, а в 1785 году - прокурором земского суда. С 10 марта 1789 года Бахтин снова в Тобольске, его назначают губернским прокуро­ром и производят в надворные советники.
Одно из первых стихотворений И. Бахтина датировано ещё 1780 годом. В 1786 году он печатался в журнале «Лекарство от скуки и забот». Активной творческой деятельностью он занял­ся во время пребывания в Тобольске, тому способствовала воз­можность печататься и сближение с немногочисленным круж­ком творчески одарённых людей. Уже в первом номере журнала «Иртыш, превращающийся в Иппокрену» в сентябре 1789 по­мещено его письмо «К господам издателям». Всего в этом жур­нале за два года его существования И. Бахтин опубликовал 35 своих стихотворных произведений.
И. Бахтин пробовал свои силы в жанрах притчи («Завистни­ки»), стихотворной сказки («Господин и крестьянка»), эпиграм­мы, басни, послания и др. К своей литературной деятельности он относился несколько иронично, скромно оценивая свой та­лант. Но к самой поэзии и к призванию поэта относился очень серьёзно. Он утверждал:
Пиит полезней всех из жителей земли.
Порочных он людей стихами исправляет.

В его поэтическом творчестве преобладали сатирические темы. В стихотворении «Сон» он программно заявлял: «Пороки исправлять вооружайся смело...».
Наиболее резкой и смелой была его «Сатира на жестоко­сти некоторых дворян к их подданным». Известна его стихот­ворная полемика с Н. Смирновым, в которой он в ответ на жало­бы последнего призывал спокойно жить, не обращая внимания на «тьму бед». Интересовался делами Главного народного учи­лища, в стихотворении «Благодарность и вопрос к господину учителю от мещанина Старолета Добромыслова» развивал идею множественности миров. В Тобольске он встречался с А.Н. Радищевым не только по должности прокурора.
В мае 1794 года И. Бахтин был переведён по службе снача­ла в Новгород-Северский, потом последовательно - в Калугу и Тулу. С 1797 года он служил в Петербурге, в Экспедиции государ­ственных доходов Министерства финансов, пользовался особым расположением императора Александра I. Его уважал Н.М. Ка­рамзин, по рекомендации которого он был назначен губернатором в Харьков. И. Бахтин внёс значительный вклад в становление и развитие Харьковского университета, за что был отмечен почёт­ными званиями и благодарственными письмами, членством в учё­ных сообществах. В ноябре 1814 года Бахтин вышел в отставку.
В 1816 году И. Бахтин собрал свои стихотворения, как опу­бликованные, так и новые, и издал книгу «И я автор, Или раз­ные мелкие стихотворения». После этого он издал написанную им ещё в 1795 году драму «Ревнивый» и прозаическую книгу «Вдохновенные идеи». В периодическом издании «Дух журна­лов» выступил с рядом стихотворений, посвящённых Г.Р. Дер­жавину, среди которых выделим «Надгробие» и «К портрету надпись».
Умер И.И. Бахтин в Петербурге 26 апреля 1818 года, похоро­нен на Волковом кладбище.

5
Наряду с губернским прокурором И. Бахтиным П. Сумаро­ков к сотрудничеству в журнале привлёк ссыльного солдата, не­давнего крепостного Н.С. Смирнова.
Николай Семёнович Смирнов родился в 1767 году в Москве, в семье крепостного крестьянина, управлявшего московской усадь­бой князей Голицыных. Получил вместе со своими сверстника­ми, молодыми княжатами, добротное домашнее образование, слушал лекции профессоров Московского университета, в совер­шенстве овладел французским, английским и итальянским язы­ками. Отец его неоднократно подавал прошение о выкупе сына из крепостной зависимости, но неизменно получал отказ. В 1785 году Н. Смирнов предпринял попытку тайно бежать из России за границу, где в то время находились молодые князья Голицыны, и прибегнуть к их содействию. Он переменил имя, переоделся в офицерский мундир, но по дороге был схвачен. Его осудили на смертную казнь, которую Екатерина II заменила бессрочной от­дачей в солдаты в Тобольский гарнизон. Очень быстро он обратил на себя внимание. В 1788 году ему был присвоен чин сержанта. Воинскую службу он совмещал с преподавательской деятельно­стью, давал частные уроки детям знатных горожан.
В Тобольске на страницах журнала «Иртыш, превращяю­щийся в Иппокрену», и состоялся литературный дебют Н. Смир­нова. В декабрьском номере за 1789 год помещён его перевод стихотворения английского поэта Э. Юнга «Смерть Нарцисса». В предисловии к публикации Смирнов писал: «...старался я удержать в оном всю силу, пышность и отзывчивость выра­жений; всю мрачность, ужас и непонятое нечто, наполняющее душу унынием, жалостью и умилением; одним словом, всё то, что образует Юнга и отличает его от других писателей».
В январском номере за 1790 год публикуются его ориги­нальные сочинения: «Басня», две песни («Утомился ль рок же­стокий...» и «Во всём пространстве света...») и «Стихи на смерть».
О вы, которые рождаетесь на свет!
Мой взор на вашу часть без зависти взирает;
И самой смерти злей собранье здешних бед,
В сей жизни человек всечасно умирает.
Из недр ничтожества когда б я мог то знать,
И если бы творец мне дал такую волю,
Чтоб сам я мог судьбою управлять,
Я б жизнь не принял и презрел смертных долю.

«Стихи на смерть» Н. Смирнова стали широко известны бла­годаря полемике с ним И. Бахтина. Тот тут же на страницах этого же номера журнала ответил Н. Смирнову стихотворением «Воз­ражение» (используя ту же форму восьмистишия и те же рифмы):
Я вижу, что тебе несносен этот свет;
Но мудрый иначе на жизнь свою взирает,
Успехи видя там, где видишь ты тьму бед,
Спокойно он живёт, спокойно умирает.
Ты прежде бытия хотел бы много знать
И жребий свой избрать иметь желал бы волю;
На что?.. Ах! Волей днесь умей лишь управлять
И будешь ты блажить стократно смертных долю.

Впоследствии Н. Смирнов ответил И. Бахтину, но его «От­вет» (рифмы те же) в 90-е годы XVIII века ходил в рукописи и был опубликован лишь в 1968 году.
Не много мудрецов рождается на свет;
Не всякий и мудрец без горести взирает
На бренну нашу жизнь — цепь вечных зол и бед;
Но в том уверен я, что мудрый умирает
Без страха и забот, и не желает знать,
Правдиво ль то, иль ложь, что он имеет волю
Своею волею в сей жизни управлять;
И мысля так, не чтёт блаженством смертных долю.

Оригинальные произведения Н. Смирнова появлялись на страницах журнала «Иртыш...» и в 1791 году, после его отъезда из Тобольска.
В 1790 году Н. Смирнова перевели в Забайкалье, где он воз­главил в Кударинской крепости солдатское училище. С 1794 года он служит в Усть-Каменогорской крепости. Этот период отмечен также активным творчеством. Он пишет ряд прозаиче­ских и стихотворных произведений. В 1797 году Смирнов не­продолжительное время был снова в Тобольске и встречался с возвращавшимся из ссылки А.Н. Радищевым. Часто исполнял требовавшие особых знаний поручения командования. В Ир­кутске он служил при казённой суконной фабрике. Неоднократ­ные ходатайства непосредственного начальства о производстве Н. Смирнова в офицеры в Петербурге отклонялись.
После отъезда из Тобольска Н. Смирнов печатался под псевдонимом Даурец Номохон в московском литературно­художественном ежемесячнике «Приятное и полезное препро­вождение времени», где были опубликованы его переводы и 11 оригинальных стихотворений. Отдельным изданием сочинения Н. Смирнова ни при жизни, ни в последующие годы не издава­лись. Во второй половине XX века они включались в сборники «Поэты 1790-1810 годов» (Л., 1971, серия «Библиотека поэта») и «Русская литература - век XVIII: Лирика» (М., 1990).
Умер Н. Смирнов в 1800 году в селе Тельминском, где была расположена Иркутская казённая суконная фабрика.



ПЁТР СЛОВЦОВ
Имя пятнадцатилетнего Петра Словцова стало известно тоболякам 30 августа 1782 года. Всю предшествовавшую этому дню неделю в городе чествовали Е.П. Кашкина. Императри­ца Екатерина II назначила его генерал-губернатором во вновь учреждённое Пермское и Тобольское наместничество. 30 авгу­ста в Тобольске официально отмечали открытие наместничества и приезд наместника. И в этот день юношески звонко и пафосно семинарист Пётр Словцов в присутствии наместника и многих тоболяков огласил специально к торжеству им написанную оду «К Сибири». Сложенная в полном соответствии с правилами ло­моносовской пиитики, ода юного поэта славила родной край:
Дщерь Азии, богато наде
По статным и дородным раменам
Бобровою порфирой облечена,
С собольими хвостами по грудям!
Царевна! Сребряный венец носяща
И пёстрых насыпью камней блестяща,
Славян наперстница, орд гордых мать -
Сибирь! Тебя мне любо вспоминать!

Сквозь риторический пафос словословия пробивался и го­лос самого юного поэта, признававшегося в своей сыновьей любви к Сибири:
Страна моя! Тебя я не забуду,
Когда и под сырой землёю буду,
Велю, чтоб друг на гробе начертил
Пол-линии: и я в Сибири жил.

П.А. Словцов принадлежит к числу коренных сибиряков, своим талантом и усердием добившихся признания.
Родился Пётр Андреевич Словцов на Урале, в Алапаевске, в семье священника Нижне-Сусанского завода в 1767 году. Когда ему исполнилось 12 лет, мать настояла, чтобы его отдали в То­больскую духовную семинарию. В семинарии он провёл восемь лет, отличаясь во многих науках. Наряду с комплексом богос­ловских наук семинаристы осваивали и науки светские. Знако­мились семинаристы и с основами стихосложения, в них воспитывалась если не любовь, то понимание красоты стихотворной речи. Юношеская ода Словцова «К Сибири» тому пример.
В 1788 году Екатерина II объединила Новгородскую и Санкт-Петербургскую духовные семинарии в одну - Главную Невскую, которой предстояло стать высшим учебным заведени­ем - Духовной академией. В неё могли поступить выпускники региональных семинарий, в том числе и Тобольской. Выбор пал на П. Словцова. Время обучения П. Словцова в Главной Не­вской семинарии совпало с временем бурных революционных перемен во Франции и их влиянием на умы в России. В семи­нарии Словцов знакомится и близко сходится с одноклассником Михаилом Сперанским, впоследствии видным деятелем эпохи Александра I. Годы учёбы в Петербурге стали для Словцова вре­менем знакомства с идеями французских просветителей. Акти­визировались и отечественные масоны.
В начале 1793 года он возвращается в Тобольск и начинает ра­ботать в местной духовной семинарии. П. Словцов обладал даром красноречия. Архиепископ Варлаам помнил его ещё с семинар­ских лет и знал об его поэтическом таланте. Словцова попросили взять на себя написание речей и их произнесение по торжествен­ным дням царской семьи. Он принял это предложение, оно давало ему возможность открыто высказывать свои взгляды.
21 апреля 1793 года он произносит торжественную речь по поводу тезоименитства Екатерины II. В этой речи он говорил о том, что почитать человека следует за его заслуги, как Петра Ве­ликого или как здравствующую императрицу. И тут же Словцов бросает упрёк тем, кто «имеет привычку называть тех велики­ми, кои счастьем рождения или притворством» достигают по­ложения в обществе. Эта оговорка насторожила. 10 ноября этого же года он произносит в Софийском соборе Тобольска речь по поводу бракосочетания внука императрицы, будущего импера­тора Александра I, и немецкой принцессы Елизаветы. В тот день в соборе присутствовали и губернатор А.В. Алябьев, и архие­пископ Варлаам. Словцов заговорил о том, что «не все гражда­не поставлены в одних и тех же законах; в руках одной части захвачены преимущества, отличия и удовольствия, тогда как прочим оставлены труды, тяжесть законов и несчастия».
В епархии не все были довольны вознесением П. Словцова, недавнего семинариста, теперь делающего успешную карьеру. В Петербург были отправлены доносы с изложением произне­сённых им речей. Алябьеву и Варлааму пришлось отвечать на запросы из столицы. В феврале 1794 года П. Словцов был аре­стован, привезён в Петербург, допрошен и отправлен в ссылку в монастырь на остров Валаам. Предписано было содержать его в монастыре неотлучно, посылать ежедневно на утрен­нюю и вечернюю литургии. Ему было наказано также заняться переводом книги святого Кассиана. И только через несколько месяцев, в марте 1795 года, его перевезли в Петербург, но сно­ва определили в монастырь. А вскоре полностью оправдали и даже назначили преподавателем красноречия в Духовную ака­демию. В 1797 году он отказывается от духовной карьеры и поступает на службу в канцелярию генерал-прокурора.
Петербургский период отмечен в биографии П. Словцова ак­тивным поэтическим творчеством.
Оказавшись в опале и заключённым в монастырь на Ва­лааме, он пишет стихотворное «Послание к М.М. Сперанско­му». Оно исполнено жалоб на судьбу и условия содержания в монастыре:
Сижу в стенах, где нет полдневного луча,
Где тает вечная и тусклая свеча...
Я болен, весь опух и силы ослабели;
Сказать бы более, но слёзы одолели...

Большой поэтической удачей П. Словцова стало создание научно-философской оды «Материя». Она ставит поэта в ряд русских просветителей-материалистов конца XVIII века. В оде он высказывает смелую догадку об эволюционном развитии мира от его низших форм к высшим, поддерживает атомную теорию строения материи:
Она, в различны виды наряжаясь,
Живёт и в насекомых, и в слоне,
И в разноцветны краски изменяясь,
Сияет в ясной льдине и в огне,
В дожде играет алыми дугами,
А в Норде огненными облаками.

После он напишет оду «Древность», в которой критически выскажется о некоторых сторонах государственного строя. Ис­тинной ценностью Словцов считает «разум просвещённый», а истинной славой - не знатное рождение и высокую должность, а бескорыстное служение человечеству:
Пусть тебе природа даровала
В люльке князя, графа имена,
Пусть звезда сверху на грудь упала,
Разметав по плечам ордена...
Но гремящие без дела титулы
Так же, как наследной славы гулы,
До горы потомства не дойдут.

В стихотворении «Дополнение к вчерашнему разговору» в полушутливой форме Словцов иронизирует и над монашеством:
Лучше с светом в вихрь тебе пуститься
И крутиться по степям частей,
Чем в пустыню с Прологом забиться
И посохнуть с горя без людей.

Одно из его стихотворений «Китаец в Петербурге» было напечатано в сборнике «Пантеон русской словесности». Оно понравилось Г.Р. Державину, и тот приглашал молодого поэта к себе домой. По форме стихотворение - письмо китайца из Рос­сии своим соотечественникам домой:
Полетай, мой ворон сизый,
В Пекин грамотку снеси;
Ни над замком, ни над мызой
Не садись нигде в Руси.

В шутливой форме впечатлений китайца от встреч в Петер­бурге П. Словцов говорит о тяге русских людей к просвещению, знаниям, искусствам. И то, что вызывало удивление гостя из дальней стороны, то представляется П. Словцову нормальной повседневной жизнью его соотечественников.
Небольшое по объему поэтическое наследие Петра Слов­цова являет собой одну из интересных страниц отечественной поэзии XVIII века и включается в поэтические антологии. Ме­нее известна его проза. Но прежде - о судьбе этого интересного человека.
В 1802 году, в начальный период правления Александра I, министр граф Н.П. Румянцев поручает П.А. Словцову описа­ние черноморской торговли. С этой целью Словцов проехал по Новгородской и Псковской губерниям, был в Белоруссии и на Украине (Малороссии), больше года пробыл на юге, у берегов Чёрного моря. В правительстве было признано, что он успеш­но выполнил поручение, его даже наградили бриллиантовым перстнем. Он стал заметным человеком в канцелярском мире Петербурга, ему прочат будущее. Он отличается рвением на службе, последовательно проходит чины титулярного советни­ка, коллежского асессора, надворного советника, коллежского советника. В сентябре 1807 года его награждают орденом свято­го Владимира IV степени. В эти же годы шло и стремительное возвышение М. Сперанского, что раздражало некоторых царед­ворцев. А Словцов учился вместе со Сперанским и выказывал себя сторонником его идей.
В феврале 1808 года П. Словцова вновь на несколько меся­цев арестовали. Конкретно ни в чём не обвинили, но предложи­ли выехать из столицы и отправиться в Тобольск, а оттуда в Ир­кутск. В Иркутске он служит в канцелярии генерал-губернатора. В 1815 году его назначают на должности совестного судьи и директора местной гимназии. Казанское общество любителей словесности избирает П. Словцова своим почётным членом. В Иркутске он обращает внимание на талантливого воспитанника гимназии И.Т. Калашникова, покровительствует ему, поощряет в литературных занятиях. Потом поможет ему переехать в То­больск, найдёт ему место службы, будет содействовать переезду в Петербург. Калашников станет первым сибирским романистом, позднее напишет о своём наставнике тёплые воспоминания.
В 1820 году Казанский университет, в ведении которого находился весь Урало-Сибирский учебный округ, назначает П.А. Словцова своим визитатором, т.е. инспектором. П. Слов­цов пожалован в статские советники со старшинством с 1808 года, т.е. он получает прощение. Словцов объехал учебные заве­дения обширного округа, побывал с инспекторскими проверка­ми в Якутске и Красноярске, в городах Тобольской губернии. В 1828 году его производят в действительные статские советники (а это второй класс в действовавшей табели о рангах, равный полному генералу, т.е. его высокопревосходительству). Получает он разрешение вернуться в Петербург. В 1829 году он выходит в отставку, ему назначают хорошую пенсию и он навсегда остаёт­ся в ставшем ему родным Тобольске.
В лице П. Словцова Сибирь, по образному выражению, на­шла своего «Ермака от науки». Речь идет в первую очередь о его двухтомном сочинении «Историческое обозрение Сибири». Оно дало основание именовать П. Словцова первым историографом Сибири. Это не совсем точно, ибо историю Сибири до него из­ложили летописи С. Есипова, С. Ремезова, И. Черепанова, труды В. Татищева, Г. Миллера, Н. Карамзина. Но историческое само­сознание сибиряков выразил, конечно, П. Словцов.
Нам же интересны опыты П. Словцова в «полулитературных» жанрах очерковой прозы. Речь идёт о двух его книгах - «Письма из Сибири 1826 года» и «Прогулки вокруг Тобольска в 1830 году».
«Письма из Сибири...» были опубликованы в Москве в 1828 году. В них дано развёрнутое описание Сибири от Иркутска до Тобольска. П. Словцов предстаёт в этой книге не только наблю­дательным путешественником, но и серьезным исследователем. Названы народы, населявшие обширную территорию, описаны города, дана характеристика развития хозяйства, значительное внимание уделено истории мест, которые он посещает. «Пись­ма...» организованы образом автора, который намёками говорит о превратностях его судьбы и высказывает позицию «доволь­ства малым» как условие личной свободы.
В 1828 году П. Словцов по должности учебного инспекто­ра объезжает пермские и вятские учебные заведения. Впечатле­ния от этой поездки, его наблюдения и размышления об Урале и уральской промышленности составили содержание очерков, которые в форме писем к брату в 1830 году печатаются им в жур­нале Н. Мартынова «Московский телеграф».
Книга «Прогулки вокруг Тобольска» была написана уже после отставки и окончательного поселения П. Словцова в этом городе, который он считал родным. Книга состоит из семнадцати очерков. Их проблематику проясняют названия: «Кто заселяет Тобольский уезд?», «Масленица», «Журнал весны Тобольской» и т.п. Словцов описывает жизнь и нравы горожан и окрестных городу крестьян. В книгу включены его наблюдения над природой, указано, когда в весенний период начинается ледоход на Иртыше, в какой после­довательности возвращаются перелётные птицы, взволнованно описаны июньские теплые и светлые ночи. С любовью рассказано о музыкальных вечерах, которые устраивал находившийся тогда в ссылке в Тобольске композитор А.А. Алябьев.
Основные сведения книги носят информационный харак­тер. Однако вся книга проникнута лирическим чувством. Оно задано уже открывающим «Прогулки вокруг Тобольска» автор­ским «Предуведомлением»: «Мне хотелось показать Тобольск с окрестностями во всех возможных для меня отношениях, не для того, что он поставлен Сибирским учреждением во главу Запад­ной Сибири, а для того, что в нём я первоначально учился грам­матике и риторике. Давние впечатления и ныне отсвечивают в моих воспоминаниях, и, чтобы навсегда сдать с души, я перевил их воспоминаниями настоящей жизни, и эту перевязь чувств и умонастроений, с прибавкой сведений местных, выношу без при­тязаний...». Книга была адресована молодым читателям, которым автор и открывал родной им и себе край: «Счастливые таланты Сибири! Около вас раскинуты широкие зрелища природы ещё све­жей... Около вас носятся вековые воспоминания родины...».
Последние двадцать лет жизни П. Словцов отдал двухтомно­му «Историческому обозрению Сибири». Труд состоит из двух томов. Первый он посвятил историку Г.Ф. Миллеру, автору из­данного в 1750 году «Описания Сибирского царства». Словцов доводит изложение истории Сибири до 1742 года. Второй том он посвятил товарищу по петербургской Главной Невской духов­ной семинарии М.М. Сперанскому, который в начале 20-х годов был генерал-губернатором всей Сибири. В ней повествование доведено до 1823 года.
Значительное внимание П. Словцов уделял развитию в То­больске культуры и просвещения. В основе его историографи­ческого труда - сибирские летописи, статистические данные, выписки из документов, царские указы. Автор выступает и как собиратель, и как переводчик фольклорных произведений мест­ных народов. Он полемически оценивал журнал «Иртыш, пре­вращающийся в Иппокрену» за его невнимание к местной жиз­ни, отсутствие в нём краеведческой тематики.
Сочинения П.А. Словцова стоят у истоков обширной регио­нальной краеведческой прозы. В этом видится их значение се­годня.
Скончался П.А. Словцов 28 марта 1843 года в Тобольске. Пе­ред смертью свою библиотеку он завещал Тобольской гимназии, гербарий и коллекцию минералов - Казанскому университету, рукописные материалы по истории, географии и статистике Си­бири - И.Т. Калашникову и Н.А. Абрамову.


ПЁТР ЕРШОВ
Стихотворная сказка Петра Ершова «Конёк-Горбунок» и в России, и во всём мире прославлена как наше национальное куль­турное достояние. Её звучные строфы с детства памятны каждо­му русскому. Но имя автора «Конька-Горбунка» мало что говорит широкому читателю. И не только давность лет тому причина.
«Конёк-Горбунок» Петра Ершова был принят народом и был признан народным. А у произведений, признанных народными, отличительной чертой выступает не авторство, а всеобщность об­разного их содержания. Авторство уловимо в ткани стихотворно­го текста ершовской сказки. Но оно не мешает воспринимать её каждым и всеми как общенациональное явление, как народную. Кто её создал, когда и где - это уже факультативно, добавочно.
Но за автором «Конька-Горбунка» стоял реальный человек с нелёгкой творческой биографией, педагог-подвижник, предан­ный родному краю.

1
Пётр Павлович Ершов родился 6 марта 1815 года в деревне Безруково (с 1960 года - Ершово) Ишимского уезда Тобольской гу­бернии. Отца, служившего по Министерству внутренних дел, часто перемещали по городам обширной губернии. Уже двух лет Пётр Ершов отправился с родителями в Петропавловск (сегодня это - Казахстан), оттуда - в Омск, из Омска - в Тобольск, а из Тобольска в 1822 году - далеко на Север, в Берёзов. Позднее поэт напишет:
Рождённый в недрах непогоды,
В краю туманов и снегов,
Питомец северной природы
И горя тягостных оков -
Я был приветствован метелью,
Я встречен дряхлою зимой,
И над младенческой постелью
Кружился вихорь снеговой.
В 1824 году из далёкого Берёзова Пётр с матерью и старшим братом Николаем прибыл в Тобольск. В Тобольске поселились в доме родственников по матери - купцов Пиленковых. Эта купе­ческая семья хорошо была известна в городе и в губернии, жила в достатке. В их доме долгими зимними вечерами рассказывали сказки, звучали народные песни, любили хлёсткое словцо, от души веселились на ярмарках. Пётр Ершов надолго впитал этот запас впечатлений, полюбил город, купола его церквей, величе­ственное течение Иртыша, шум дремучих лесов, разноголосый гомон приезжавших в губернский центр.
По приезде в Тобольск братья Николай и Пётр поступают в уездное училище, а через два года - в Тобольскую гимназии. Вскоре и отец приезжает в Тобольск. Но ненадолго. В 1828 году его вызывают в столицу, в Петербург, где он служит в Главном штабе Корпуса внутренней стражи.
К осени 1830 года вся семья переезжает в Петербург. Николай сразу подал документы на физико-математический факультет университета. Пётр хотел учиться на историко-филологическом. Но в Тобольской гимназии слабо было поставлено преподавание языков, а без знания латыни и живого иностранного на историко- филологический не принимали. Пришлось ему учиться и окан­чивать философско-юридический факультет.
Первые два года он осваивается в большом городе, семья не успевает завести какие-либо связи, братья заняты учёбой и толь­ко учёбой, отец дорожит службой, строго следит за сыновьями и не разрешает им без особой нужды выходить из дому в много­людный и беспокойный город.
Летом 1833 года отец неожиданно умирает. Сыновья получи­ли большую свободу в общении с университетскими друзьями, да и годами Пётр достиг совершеннолетия. В этот год начинается увлечение П. Ершова театром, особенно музыкальным. Он знако­мится с рядом молодых музыкантов, берёт уроки игры на флейте.
Одним из петербургских друзей становится товарищ по университету Константин Тимковский. Их объединила юноше­ская романтическая мечта посвятить себя служению большому делу. Тимковский был внуком Г. Шелехова, основателя Русско-Американской компании, бредил дальними странами.
Занятия в университете всё больше увлекают П. Ершо­ва. С третьего курса у них начал читать русскую словесность П.А. Плетнёв, близко лично знавший многих русских писателей.
В начале 30-х годов XIX века русское общество вдруг про­явило необычайно большой интерес к народному творчеству и в первую очередь к сказкам, преданиям и легендам. Был в этом отголосок романтизма, занимавшего умы общества и ис­кавшего идеалы в иной, вне привычной и разочаровывавшей обстановки, среде. Фольклорно-сказочная стихия вдохновля­ла и многих русских литераторов. Сказки в это время пишут О.М. Сомов, В.И. Даль, Н.А. Полевой, В.А. Жуковский. В 1832 году шумный успех имел роман А.Ф. Вельтмана «Кощей Бес­смертный», который весь был построен на материале народ­ных сказок. В том же году вышли знаменитые «Вечера на хуто­ре близ Диканьки» Н.В. Гоголя. Свой сказочный цикл создаёт А.С. Пушкин.
П.А. Плетнёв проявлял интерес к народному творчеству. Об этом он говорил и на своих лекциях, подбивая студентов соби­рать фольклор. И слушавший его лекции студент Пётр Ершов зажёгся идеей написать стихотворную сказку. Сразу же после святочных каникул он сдал Плетнёву вместо курсовой работы тетрадку, в которой была записана первая часть сочинённой им стихотворной сказки «Конёк-Горбунок». На следующем занятии П. Плетнёв появился с тетрадкой, вслух прочитал её и объявил изумлённым слушателям имя автора - Пётр Ершов.
В самом начале 1834 года начал выходить журнал «Библио­тека для чтения». Официальным редактором и издателем был О. Сенковский, но П. Плетнёв первое время играл важную роль в подборе авторов и в привлечении знаменитостей к журналу. Он заинтересовал журналом А.С. Пушкина и заручился его со­гласием на сотрудничество. Плетнёв предложил опубликовать начало стихотворной сказки «Конёк-Горбунок» П. Ершова. В третьем номере «Библиотеки для чтения» за 1834 год и была напечатана первая часть.
Стихотворная сказка П. Ершова была встречена не так одно­значно восторженно, как это подчас изображается. У неё нашлись критики. Так, довольно критично отозвался на выход её отдель­ным изданием В. Белинский: «Вы никогда не сочините своей на­родной сказки... В вашей сказке будут русские слова, но не бу­дет русского духа, и потому, несмотря на мастерскую отделку и звучность стиха, она нагоняет скуку и зевоту. Вот почему сказки Пушкина, несмотря на всю прелесть стиха, не имели ни малей­шего успеха. О сказке г. Ершова - нечего и говорить. Она написа­на очень недурными стихами, но, по вышеизложенным причинам, не имеет не только художественного достоинства, но даже и достоинства забавного фарса. Говорят, что г. Ершов молодой человек с талантом; не думаю, ибо истинный талант начинает не с попыток и подделок, а с созданий, часто нелепых и чудовищ­ных, но всегда пламенных и, в особенности, свободных от всякой стеснительной системы или заранее предположенной цели».
Да и редактор «Библиотеки для чтения» О. Сенковский не очень приветствовал то направление литературы, которое П. Ер­шов, вслед за Пушкиным, своей сказкой утверждал. Сенковский писал: «Прелестные подражания Жуковского и Пушкина рус­ской народной сказке могут быть обвинены в уголовном престу­плении против отечественной словесности: они-то причиною, что наша рифмотворная молодёжь вместо того, чтобы по­святить своё время основательным литературным занятиям и прочному учению, в котором всюду виден такой недостаток, кинулись толпою на самый лёгкий способ производить книжки, пересказывать стихами то, что кто слышал от своей нянюшки или от дядьки своего братца».
Ещё до опубликования первой части сказки в журнале «Би­блиотека для чтения» П.А. Плетнёв начал знакомить с ней всех своих друзей-литераторов. Познакомил он с нею и А.С. Пушки­на. Тот выразил желание встретиться с автором. Рассказывая впо­следствии о встрече с Пушкиным, Ершов так передал слова вели­кого поэта: «Теперь этот род сочинений можно мне оставить».
Встреча с А.С. Пушкиным была самым памятным событием в петербургских воспоминаниях П. Ершова. М. Знаменский, дру­живший с поэтом в последние годы его жизни, в дневнике своём 17 октября 1862 года, когда прошло несколько месяцев после не­ожиданной отставки Ершова с поста директора гимназии, запи­сал следующий их разговор: «Да я, когда приехал сюда (снова в Тобольск - Ю.М.), в страшной хандре был и много сжёг, теперь жалею, напомнило бы, по крайней мере, молодость. Были у меня и заметки, написанные Пушкиным и другими. - Вы были знако­мы с Пушкиным? - Да, я бывал у него, если вытащат к нему. Я был страшно обидчив, мне всё казалось, что надо мною он сме­ётся; например, раз я сказал, что предпочитаю свою родину, он говорит: «Да вам и нельзя не любить Сибирь: она ваша родина, а во-вторых, это страна умных людей». Мне показалось, что он смеётся, потом уже понял, что он на декабристов намекает».
Высокую оценку А.С. Пушкиным стихотворной сказки П. Ершова подтверждает и Ф. Розен, поэт и либреттист, кото­рый вращался в литературных кругах Петербурга 30-х годов. Правда, биограф Пушкина П.В. Анненков скептически оценил пушкинское отношение к Ершову, более того, ссылаясь на то, что ершовская книга стояла у Пушкина на той же полке, что и его собственные книги, он предположил более активное, соав­торское участие великого поэта в создании «Конька-Горбунка». С уверенностью он утверждал, что первые четыре стиха сказки, несомненно, принадлежат Пушкину. К счастью, версия об уча­стии Пушкина в её создании всерьёз никем не разделяется.
Для известного книгоиздателя А. Смирдина мнения А. Пуш­кина и П. Плетнёва были очень авторитетны. Осенью 1834 года он выпустил «Конька-Горбунка» отдельным изданием. Тираж успешно раскупился. Второе и третье издания сказки П. Ершова выходили в Москве соответственно в 1840 и 1843 годах. Они вос­производили первое, смирдинское издание. Для четвёртого, со­стоявшегося только в 1856 году, Ершов вносит в текст ряд суще­ственных поправок. Он смягчает первую редакцию, убирает ряд резких выражений. Так, строфу первого издания:
Чтоб не было содому,
Ни смятенья, ни погрому,
И чтобы купецкий род
Не обманывал народ!

в четвёртом издании он заменяет строфой:
Чтобы не было содому
Ни давёжа, ни погрому
И чтоб никакой урод
Не обманывал народ!
«Смятенья» было слово социально более отчётливое, чем «давёж», а понятное всем указание на «купецкий род» заменено абстрактным «никакой урод». Внёс автор правки и в пятое изда­ние 1857 года. В ряде стилистических правок П. Ершов утяже­лил архаическое звучание языка сказки. При жизни автора выш­ли в 1865 году шестое и в 1868 году седьмое издания.
После смерти автора его стихотворная сказка набирала по­пулярность. Были осуществлены её лубочные издания, она была переведена на ряд языков. В 1864 году, ещё при жизни Ершова, был поставлен балет, а в XX веке снят художественный фильм, сделан мультипликационный фильм, спектакли по сказке стави­ли многие детские театры. Сегодня её относят к числу немногих отечественных образцов, которые являют национальное лицо нашей культуры.

2
Стихотворная сказка П. Ершова «Конёк-Горбунок» поражает своей фольклорностью и подлинной народностью. В объяснение этого факта первый биограф поэта его университетский товарищ А. Ярославцов высказал предположение, что существовал некий фольклорный прототекст, которому автор сказки и следовал, из­ложив его звучными стихами. «Сказка «Конёк-Горбунок» по вы­мыслу не есть создание Ершова, - писал он, - она - произведение народности, как откровенно говорил сам автор, почти слово в слово взята из уст рассказчиков, от которых он её слышал, толь­ко привёл её в более стройный вид и местами дополнил». Эту же мысль варьировали последующие исследователи творчества поэта (А.М. Путинцев, А.В. Гуцевич, И.П. Лупанова и др.). Однако ана­логичной «доершовской» сказки так до сих пор и не обнаружено.
Ещё в XIX веке было высказано мнение, что «Конёк-Горбунок» представляет собой «попурри» из русских сказок, талантливую контаминацию сказочных мотивов. Суждение, что П. Ершов при создании своего «Конька-Горбунка» использовал многие народ­ные сказочные сюжеты, основано на его же тексте, когда он в кон­це первой главы «анонсирует» дальнейшее содержание:
Что наделал наш Иван,
Находясь во службе царской
При конюшне государской;
Как в суседки он попал,
Как перо своё проспал,
Как хитро поймал Жар-птицу,
Как похитил Царь-девицу;
Как он ездил за кольцом,
Как был на небе послом,
Как он в солнцевом селенье
Киту выпросил прощенье;
Как к числу других затей,
Спас он тридцать кораблей;
Как в котлах он не сварился,
Как красавцем учинился,
Словом, наша речь о том,
Как он сделался царём.

Здесь обозначены мотивы многих сказочных сюжетов. На­мечается и соответствие персонажей своим фольклорным прото­типам: лживые старшие братья, «волшебный» помощник-конь, сам тип героя Ивана-дурака, типично сказочные формулы и т.п.
Сюжетно сказка П. Ершова строится таким образом, чтобы лучшие свои качества герой раскрывал постепенно. Она состоит их трёх частей, каждая имеет свою фабулу, обозначающую этап в подвигах героя. В первой части речь идёт об обретении вол­шебного помощника. Во второй части по наветам завистников его отправляют добывать царю Жар-птицу и Царь-девицу. И в третьей части - апофеоз его дела. Каждая из частей по фоль­клорному обычаю открывается зачином.
Однако попытки привязать стихотворную сказку П. Ершо­ва к некоему конкретному источнику результатов не дали. Как безрезультатны были попытки и продолжить его опыт. Ему под­ражали и в стихе, и в языке, и в обработке тех или иных мо­тивов, отсутствующих у него. Многочисленные подражания самостоятельного художественного интереса не имеют. Сказка П. Ершова при всей глубокой её фольклорной основе, при всех соответствиях её тем или иным сказочным мотивам как цельное произведение является глубоко самостоятельным творческим опытом в стиле народного творчества, творческим соревновани­ем с народными создателями сказок.
Фольклорную основу стихотворной сказки П. Ершова за­дают уровни её текста. Во-первых, сказочная композиция, со­ответствующая схеме волшебной народной сказке. Во-вторых, использование традиционных образов фольклорной сказки (Иванушка-дурачок, Царь-девица, Жар-птица, Волшебный конь и т.п.). В-третьих, фольклорная языковая стихия, которая насквозь пронизывает текст. Это и даёт оппонентам основание утверждать, что П. Ершов всего лишь стихотворно переложил некий сюжет.
Но современное ершововедение убедительно в доказатель­ствах, что это оригинальное авторское создание.
Биограф П. Ершова В. Утков не без основания полагал, что одним из источников образного содержания сказки могли стать и биографические обстоятельства, в частности - наблюдения над теми, кто оказывался в близком поле внимания будущего поэта. Он сопоставлял отдельные эпизоды сказки с фактами его лич­ной биографии, в частности - во время его жительства в доме дяди купца Пиленкова. Именно здесь он мог проникнуться иде­ей «бескрайности» пространства («вёрст сто тысяч отмахал и нигде не отдыхал»), которая сложилась из рассказов о местах и странах, откуда приходили караваны с товарами в Тобольск.
П. Ершов в стихотворной сказке «Конёк-Горбунок» отразил и многие реалии бытовой жизни своего времени. Так, его герой «изо всей дурацкой мочи» распевает популярный в годы его уче­ния в Петербурге городской окраинный романс «...распрекрас­ные вы очи». В начале XIX века в народной среде стал распро­страняться лубок, прообраз будущей комикс-литературы, что и отразилось в обещаниях Ивану за верную ночную службу: «Я куплю тебе лубков...». Отразились в сказке и крестьянские идеа­лы женской красоты, особенно при описании Царь-девицы: «И бледна-mo и тонка... А ножонка-то, ножонка! Тьфу ты! Словно у цыплёнка!». Примечательно подчёркивание П. Ершовым «не­казистости» его главных героев Иванушки Петровича и Конька-Горбунка, придания им черт «низких» героев.
Образ Ивана-дурака - один из типичных персонажей русской сказки. Отсутствие в нём обывательского «здравого смысла», искренняя доброта и гуманность, бескорыстие воспринимают­ся его недоброжелателями как «глупость», свойственная дураку. Но именно он в конце концов выходит победителем, в ходе ска­зочного действия раскрываются его ловкость, сила, храбрость, сообразительность. Его бескорыстная доброта, отзывчивость и безотказность вознаграждаются самым чудесным образом, в первую очередь - обретением волшебного помощника.
Сказка про Ивана-дурака (аналог - Емеля) имеет глубокий нравственный смысл. Тому, кто сомневался в нравственной на­правленности сказки П. Ершова, А. Ярославцов в самом начале своей биографической книги об авторе «Конька-Горбунка» отме­чал: «...в основе её лежит идея нравственная, данная ей первыми слагателями её, простыми детьми природы. Смысл сказки яв­ляется таким. Простодушное терпение увенчивается, наконец, величайшим возмездием на земле, а необузданные желания губят человека даже и на высочайшей степени земного величия. Дурач­ком здесь называется Иванушка только на людском языке; он не подходит под понятия людей обыкновенных; не живёт, как они живут; служит людям честно, хотя и одолеваемый человеческой немощью; терпит многое, решается на невозможное для них же, и добрые всемогущие силы помогают ему, как своему собрату. Таким образом, сказка «Конёк-Горбунок», читаемая с интере­сом, легко укладывается в памяти, производит, подобно басням Крылова, двоякую пользу: нравственную, впитываясь незаметно в молодую душу, и научную, приучая ребёнка к благозвучию и яс­ности слога, к тому языку, которым он со временем станет пере­давать свои мысли. Здесь неопровержимая заслуга Ершова как деятеля на пользу общественную».
Глубокое новаторство П. Ершова проявилось в том, что в «Коньке-Горбунке» на смену герою-богатырю благородного происхождения (Иван-царевич, Бова-королевич, тот же Руслан у А.С. Пушкина) пришёл самый демократический герой, свои достоинства маскирующий дурачеством.
Достоверность и реалистические детали быта, времени и пейзажа снижали сказочную условность образного содержания произведения как бы в противовес подчёркнутой, декларируе­мой сказочности её содержания. В итоге фольклорное предста­вало авторским, это задавалось самим фактом эпиграфа, что яв­ляется элементом интертекстуальной сущности произведения. Это дало основание тюменскому литературоведу профессору В.Н. Евсееву высказать мысль о том, что стихотворная сказка П. Ершова являет собой пример «пародийно-фольклорной сказ­ки». Само парадоксальное развитие сюжета обнаруживает при­знаки литературного произведения, а волевое авторское начало исследователь обнаруживает в том, что в финале сказки герои и читатель попадают не в сказочное «царство-государство», а проходят испытание на публике, проходят через волшебно­сказочную феерию. В итоге автор, по мнению профессора Ев­сеева, «тонко травестирует сказку, помещая её в театрально­площадное пространство», вследствие чего сказочная вера в торжество добра над злом не воспринимается всерьёз.
Поэтика стихотворной сказки П. Ершова «Конёк-Горбунок» свидетельствует об активном авторском начале в создании текста. Свидетельством тому может служить тщательно продуманная и последовательно выдержанная свето-цветовая символика. Так, например, разработка хроматических контрастов, гаммы цвето­вых переливов проявляется хотя бы вот в следующем примере:
А по зелени цветы
Несказанной красоты.
А на той ли на поляне,
Словно вал на океане,
Возвышается гора
Вся из чистого сребра.
Солнце летними лучами
Красит всю её зарями,
В сгибах золотом бежит,
На верхах свечой горит.

Стихотворная сказка П. Ершова, органически вобравшая в себя традиции народной сказочной культуры (и потому раство­ряемая в ряду образцов народной сказочной культуры), вместе с тем является глубоко оригинальным созданием, не смеши­ваемым с сюжетно аналогичными образцами. Потому она и получила такое широкое признание. Она инсценируется, экра­низируется, иллюстрируется, переводится на другие языки, бес­конечное число раз издаётся. Она продолжает жить как высоко­художественный образец нашей национальной культуры.

3
Успех стихотворной сказки «Конёк-Горбунок» активизиро­вал творческую активность П. Ершова. В зените славы он по­сещает книжную лавку А. Смирдина, где встречает известных петербургских литераторов, становится завсегдатаем театра, по­лон творческих замыслов. П. Ершов сближается с кружком поэта В.Г. Бенедиктова. Влияние Бенедиктова заметно в таких стихот­ворениях раннего Ершова, как «Молодой орёл», «Желание» и др. К его произведениям петербургского периода относится и поэма «Сибирский казак». Она была напечатана в журнале «Библиотека для чтения» в 1835 году. Её рассматривают как вольную интер­претацию Ершовым сюжета «Леноры» Г.А. Бюргера, подражани­ем которой была ещё баллада В.А. Жуковского «Людмила». Про­являет Ершов большой интерес и к истории Древней Руси. Под влиянием популярной в тот период «Истории государства Россий­ского» Н.М. Карамзина пишет шестистопным ямбом «Монолог Святополка Окаянного», стихотворение «Смерть Святослава», временам князя Владимира он посвящает либретто «Страшный меч». Всего в петербургский период после «Конька-Горбунка» П. Ершовым было опубликовано 10 стихотворений.
В 1833 году начинается увлечение П. Ершова театром. По-настоящему влюбился он в музыкальный театр. Он знакомит­ся с рядом молодых музыкантов, среди них с композитором O.K. Гунке, и даже берёт у него уроки игры на флейте. Большое впечатление на него произвела поставленная в декабре 1834 года в Александринском театре опера Мейербера «Роберт-дьявол». Этот спектакль он долго вспоминал.
Мир чудесный! Мир мечтанья!
Рай земной небесных муз!
Чувств и звуков сочетанье
В гармонический союз!

Первый драматургический опыт П. Ершова - драматическая повесть «Фома-кузнец» (1834) сохранилась только в небольшом отрывке. Открывается она песней старика-кузнеца, которая как-то стала известна композитору А. Альябьеву, и он на её текст написал партию для мужского хора. Алябьев уехал из Тобольска в 1831 году. Этим же годом датируется и его хор. Не исключено, что текст его был написан Ершовым ещё в Тобольске, до отъезда на учёбу, и кем-то из его приятелей был передан композитору.
В 1835 году П. Ершов пишет пьесу «Суворов и станционный смотритель», тогда же А. Смирдин издаёт её отдельной книгой. Поставить эту пьесу на сцене в Петербурге не удалось. Театраль­ный цензор увидел в ней принижение личности знаменитого Суворова. Сам автор определил своё произведение как «драма­тический анекдот». Это жанровое обозначение указывало на комическую сторону события и, конечно же, не претендовало на создание образа в его величественно-героическом облике.
Забавна уже фабула этой пьесы. Она строится на традици­онном комическом неузнавании. На почтовой станции ждут проезда графа Суворова. Смотритель суетливо готовится к этой встрече. Вдруг приезжает одинокая кибитка, из неё вы­ходит неказистый человек в солдатской шинели. Смотритель принимает его за передового, посланного на станцию от Суво­рова, и соответственно ведёт себя с ним: шутит, угощает нехи­трой едой, выспрашивает о графе. Параллельно разворачивает­ся любовная коллизия: дочь смотрителя Маша и ямщик Лука любят друг друга, но боятся, что смотритель выдаст дочь за пи­саря, человека более состоятельного. Они решаются обратить­ся за помощью к Суворову, но сначала всё рассказывают его посыльному. Отдохнув и перекусив, принятый за посыльного Суворова солдат отправляется дальше. Во втором действии вы­ясняется, что солдат этот и был сам граф Суворов. Смотритель расстроен и встревожен, ибо, как ему кажется, он много лиш­него наговорил и достаточного почтения не выразил. Но тут возвращается Лука, который отвозил солдата-Суворова, воз­вращается с письмом от Суворова смотрителю, в котором тот просит отдать Машу за Луку и передаёт на свадьбу молодым денежный подарок.
Язык пьесы полон пословиц и поговорок, исполнен живой народной речи. Когда Суворов и смотритель после обеда при­легли отдохнуть, они затевают состязание в знании сказок и за­чинов к сказкам, причём состязаются на равных, оба выявляют и знание народной речи, и любовь к ней. Суворов предстаёт очень близким к народу человеком и языком, и вкусами, и поведением. Из сцены приготовления к его отъезду следует, что он является народным любимцем. Близким народу он открывается и в сцене с его неузнаванием.
«Суворов и станционный смотритель» был поставлен самим Ершовым в 1838 году в Тобольске, в гимназическом театре.
Небольшой драматический отрывок «Купец Базим, или Изво­ротливость бедняка» (1858) был начат Ершовым ещё в Петербур­ге. Старый набросок он нашёл в своих бумагах. А от него как раз ждали что-нибудь в сборник памяти книгоиздателя А. Смирдина, которому Ершов был благодарен. Он доработал отрывок и в 1858 году во время краткосрочной поездки в Петербург передал его из­дателям. Отрывок в тот же год был опубликован.
Увлечение П. Ершова театром, в особенности - оперой, вы­разилось и в написании им ряда оперных либретто. Большей частью они, к сожалению, не сохранились. Известно, что в на­чале 1836 года он закончил пятиактное волшебно-героическое действие «Страшный меч», которое было положено на музыку композитором О. Гунке. В июне 1836 году было даже получе­но цензурное разрешение на постановку. Но уже в следующем месяце Ершов уезжает в Тобольск, постановка не состоялась. И только в 1876 году в июльской книжке журнала «Иллюстриро­ванный вестник» либретто было напечатано.
Действие происходит во времена княжения Владимира. Оно повествовало о сложном пути к взаимному счастью князя Ратми­ра, обладателя страшного меча, и волшебницы Всемилы, которая владела волшебным кольцом. Пройдя через перипетии интриг и боёв, герои соединяются. Им на помощь приходит дружина князя Владимира. Страшный меч похищен, и, чтобы обезвредить его, Всемила должна уничтожить свой волшебный перстень, ибо они взаимно связаны. В итоге герои счастливы в любви, опера закан­чивалась их обручением. В действии оперы «Страшный меч» много наивного, установка на сценические эффекты. Но русская национальная опера только ещё обретала себя, и либретто Ершова было попыткой помочь в её становлении.
Одним из петербургских друзей П. Ершова был товарищ по университету К.И. Тимковский. Их объединяла юношеская ро­мантическая мечта посвятить себя служению большому делу. Тимковский бредил дальними странами. В июле 1835 года он отправился в Америку. Ершов обратил к нему стихи, в которых формулирует свою программу:
...Закон небесный
Нас к славной цели предызбрал,
И он же нам в стране безвестной
Ту цель в рассвете указал.
Какая цель! Пустыни, степи
Лучом гражданства озарить,
Разрушить умственные цепи
И человека сотворить;
Раскрыть покров небес полночных,
Богатства выспросить у гор
И чрез кристаллы вод восточных
На дно морское кинуть взор.
Подслушать тайные сказанья
Лесов дремучих, скал седых
И вырвать древние преданья
Из уст курганов гробовых;
Воздвигнуть падшие народы,
Гранитну летопись прочесть
И в славу витязей свободы
Колосс подоблачный вознесть.

Вдохновлённый поступком К. Тимковского, П. Ершов пода­ётся на уговоры матери и твёрдо решает вернуться в Тобольск учителем. Много лет спустя, вспоминая петербургские годы, он напишет:
Я счастлив был. Любовь вплела
В венок мой нити золотые,
И жизнь с поэзией слила
Свои движения живые.

Воспоминания о Петербурге, о литературной среде и творче­ских порывах тех лет всегда будут согревать сердце П.П. Ершова.

4
Летом 1836 года П. Ершов получил назначение учителем в То­больскую гимназию. Незадолго до этого, твёрдо решив ехать на родину, в стихотворении «Прощание с Петербургом» он писал:
В последний раз передо мною
Горишь ты, невская заря!
В последний раз в тоске глубокой
Я твой приветствую восход:
На небе родины далёкой
Меня другое солнце ждёт.

В декабре 1836 года он пишет университетскому товарищу В. Треборну: «С самого моего сюда приезда, т.е. почти пять ме­сяцев, я не только не мог порядочно ничем заниматься, но не имел ни одной минуты весёлой. Хожу как угорелый, из угла в угол и едва не закуриваюсь табаком и цигарами... Читать теперь совсем нет охоты, да и нечего... Ко всему этому присоедини ещё моё внутрен­нее недовольство всем, что я ни делаю, что я ни думаю делать».
В феврале 1837 года до Тобольска дошло печальное известие о трагической кончине А.С. Пушкина. Для П. Ершова это был удар. Он торопливо пишет стихотворение «Кто он?», невысокий худо­жественный уровень которого покрывается искренностью чувств.
1-2 июня 1837 года Тобольск посетил цесаревич Александр Николаевич, будущий император Александр II. Он в сопрово­ждении большой свиты совершил познавательное путешествие по России. В свите был и его воспитатель В.А. Жуковский.
Губернские власти обратились к учителю гимназии П. Ершо­ву с предложением написать приветственное стихотворение. Тот исполнил заказ и написал стихотворение «Государю-наследнику по приезде его в Тобольск».
Надежда северной державы,
Лавр полуночного венца!
Цвети под сенью русской славы
Достойным первенцем отца!..

Имя П. Ершова и его стихотворная сказка «Конёк-Горбунок» были хорошо известны наследнику. Ещё до появления в печати ему читал её П.А. Плетнёв, которого Жуковский привлёк к за­нятиям с ним по русской словесности.
Хорошо по встречам в литературных салонах Петербурга знал Ершова и Жуковский. Он и здесь приветствовал его как давнего знакомого. Цесаревич благодарно принял адресованное ему стихотворное обращение известного поэта, подарил ему зо­лотые часы с цепочкой. О представлении высокому гостю учите­лей гимназии, как и всех губернских чиновников, П. Ершов рас­сказывал М. Знаменскому так: «Когда очередь дошла до меня, то генерал-губернатор и Жуковский сказали что-то Его Высо­честву, чего я не мог слышать, и Его Высочество ответил: «Я не понимаю, как этот человек очутился в Сибири».
Ершова эта встреча воодушевила. Во время беседы с Жуков­ским он узнал, что в литературе он не забыт, что друзья ждут его новых произведений. И в стихотворном обращении «Друзьям» он бодр и оптимистичен:
Други, други! Не корите
Вы укорами меня.
Потерпите, подождите
Воскресительного дня.
Он проглянет - вновь проснётся
Сердце в сладкой тишине,
Встрепенётся, разовьётся
Вольной пташкой в вышине.

Встреча с В. Жуковским и доброе внимание наследника Александра вывели П. Ершова из состояния депрессии. Он ис­пытывает творческий подъём. На этом подъёме к осени 1837 года он создаёт поэму «Сузге».
По некоторым сведениям, в основе поэмы «Сузге» знаком­ство Ершова со старой татарской рукописью, которая заключала в себе легенду о любимой жене Кучума ханше Сузге, для кото­рой на мысу в шести верстах от ханской столицы Искера был даже построен нарядный терем. Легенда и послужила толчком к созданию поэмы. Создана она была в традиции в те годы всё ещё популярной романтической поэмы, в которой нередко героиней выступала «туземка». В облике героини ершовской поэмы не­мало черт, отсылающих нас к штампам подобных поэм: у неё глаза — «как ночь», её выделяет «полнолунное лицо», она «лёгкой серною мелькает по излучистой дорожке».
Но своё произведение Ершов наполнил историческими реа­лиями.
Сюжет поэмы привязан к конкретному месту и времени. Проносится слух, что из-за Урала идут казаки во главе с Ерма­ком. Татары укрепляют крепость. Сузге, молодая жена хана, ста­новится во главе обороны. Её тревожное состояние передано ро­мантически: думы - «чернее тучи», они «точат сердце, давят грудь», на душе - «тоска-кручина». Казаки обещают пощадить защитников крепости, если они уйдут из неё, а Сузге сдастся по­бедителям. Они хотели отправить её в Москву, обещали ей ми­лость царя. Но, как только казаки вошли в крепость, она кинжа­лом наносит себе смертельную рану. Её поступок вызывает со стороны казаков уважение, её достойно хоронят:
Под наклоном пихт душистых
Собрались все казаки.
И стоят они без шапок;
Два урядника отряда
Насыпают холм могильный,
Тишина стоит кругом!

Поэма исполнена уважения как к благородству русских во­инов, так и к поступку «гаремной красавицы» Сузге. Автор раз­деляет её чувство отчаяния: «О, Сузге, краса-царица! Тяжела тебе ночь эта!». Да и атаман Гроза входит в царский терем с искренним намерением «словом ласковым приветить несчаст­ливую царицу».
Поэма была завершена к середине октября 1837 года. П. Ер­шов отправил рукопись в журнал «Библиотека для чтения». Но в редакции она была встречена довольно холодно, заправлявшие к тому времени делами журнала полностью Сенковский, Булга­рин и Греч выступили против её публикации. Положение спас П. Плетнёв. После гибели А.С. Пушкина он продолжил издание его журнала «Современник», где поэма П. Ершова и появилась в конце 1838 года. Правда, публикация была бесплатной, и на­дежды Ершова гонораром поправить свои материальные дела не оправдались.
Впоследствии поэма П. Ершова неоднократно переиздавалась, её инсценировали. В 1886 году её перепечатали в «Сибирском сбор­нике» газеты «Восточное обозрение». В 1889 году её инсценирова­ли в Тобольске. В 1896 году тобольский композитор И. Корнилов написал оперу, а её либретто было опубликовано в «Тобольских губернских ведомостях». Текст поэмы широко известен среди та­тарского населения Западной Сибири, для которого поэтический образ, созданный русским поэтом, стал национальной героиней.

5
Служба в гимназии тяготила П. Ершова. Но необходимость обеспечивать семью, воспитывать приёмных детей в первом браке, потом своих в последующих двух побуждала его мирить­ся с положением. «Известность известностью, а долг обеспе­чить тех людей, которых судьба поручила мне и которые для меня милы, также что-нибудь да значит», - заметит он в пись­ме В. Треборну 2 мая 1841 года.
На педагогическую деятельность П. Ершова большое влия­ние оказал его гимназический наставник Иван Павлович Мен­делеев, который заметно выделял Ершова, допускал его к сво­ей домашней библиотеке и отечески опекал. После его смерти, будучи уже инспектором гимназии, Ершов ответит тем же его сыну - Д.И. Менделееву. Помнились ему и учителя Иван Се­мёнович Кунавин и Павел Осипович Леман. Ориентировался он и на своих университетских профессоров А.В. Никитенко и П.А. Плетнёва, которые сыграли большую роль в его творческой судьбе. В Тобольск Ершов уезжал для «полезного служения».
Но начало работы в Тобольской гимназии радости П. Ершо­ву не принесло. Ему для преподавания определили тот самый ла­тинский язык в средних классах, которым он владел неуверенно. Коллеги-преподаватели отнеслись к нему весьма сдержанно, а руководство гимназии в его известности видели большие неудоб­ства для себя. Положение несколько изменилось к лучшему после июня 1837 года, когда цесаревич Александр и сопровождавший его В.А. Жуковский так явно выразили ему своё внимание, с кото­рым ни губернские власти, ни гимназическое начальство не могло не считаться. Был назначен новый директор гимназии Е.М. Качурин. Ершов получил курс русской словесности, ему не стали чи­нить препятствий в организации гимназического театра.
Служба в гимназии отнимала все силы и занимала его пол­ностью. В апреле 1844 года он пишет университетскому другу А. Ярославцову: «Была пора, когда и я увлекался чем-то похо­жим на вдохновение. А теперь я принадлежу, или по крайней мере скоро буду принадлежать к числу тех чёрствых душ, ко­торые книги считают препровождением от скуки, а музыку за­ключают в марши и танцы... «Не лучше ль менее известным, / А более полезным быть», - повторяю я, садясь за учебную книгу или думая - нельзя ли как двинуть успехи учащихся». И тут же: «Муза и служба - две неугомонные соперницы не могут ужить­ся и страшно ревнуют друг друга. Муза напоминает о призва­нии, о первых успехах, об искусительных вызовах приятелей, о таланте, зарытом в землю и пр., и пр., а служба — в полном мундире, в шпаге и шляпе, официально докладывает о присяге, об обязанности гражданина, о преимуществах официи и пр., и пр. Из этого выходит беспрестанная толкотня и стукотня в голове, которая отзывается и в сердце».
Большую радость П. Ершову доставлял организованный им гимназический театр. По его инициативе в гимназии обо­рудовали сцену, к оформлению спектаклей привлекли хороше­го художника, приглашали оркестр казачьей музыки. Были по­ставлены «Недоросль» Д. Фонвизина, водевили М. Загоскина и Н. Чижова. Театр был искренней и, пожалуй, единственной радостью П. Ершова. В феврале 1838 года в одном из писем он делится этой радостью: «На масленице я тешился в театре, да, в театре, который мы построили за свой счёт в зале гимназии, чтобы доставить развлечение ученикам и потешить собствен­ную охоту... Театр наш шёл славно... Обширная сцена, хорошие декорации, отличное освещение, увертюры из лучших опер в антракте, разыгрываемые полным оркестром, и, наконец, слав­ные костюмы... всё это сделало спектакль хоть куда!». Театр существовал несколько лет. Он требовал много сил, потому что Ершов выступал и как автор сценок, оперных либретто, орга­низовывал постановки. И всё это в параллель с педагогической работой.
В 1842 году он пишет методическую работу «Мысли о гимна­зическом курсе». Гимназия представлялась ему средним учебно-воспитательным заведением, которое всесторонне воспитывает ученика. «Образование, - полагал он, - есть развитие духовных и физических сил юноши по трём отношениям - как человека, как гражданина и как христианина. Прямое назначение его - приго­товить юношу к общественному служению и дать ему все воз­можные средства к довольству и счастию земной жизни». Все предметы гимназического курса Ершов делил на три группы: нау­ки (словесность, философия, история, математика и др.), языки (русский и славянский, французский, в том числе и языки древ­ние) и искусства (музыка и пение, чтение и декламации, гимна­стика, рисование, танцы). Годичный курс он предлагал завершить в апреле, в мае учащиеся сдавали экзамены, а в июне и июле зани­мались гимнастикой, плаванием, собиранием гербариев. Конечно, он решительно возражал против схоластики и зубрёжки, рекомен­довал вести занятия так, чтобы они вызывали интерес.
Рукопись своей работы П. Ершов направил в Министерство просвещения, где она благополучно затерялась. Он познакомил с нею своего друга А. Ярославцова, в изложении которого мы сегодня и можем судить и ней.
В декабре 1844 года в Министерство просвещения он отпра­вил и подготовленный им «Курс русской словесности». Перед этим, в ноябре 1843 года, он был назначен инспектором гимна­зии. Это упрочило его положение, однако программа и учебный план были неколебимым документом, а любая попытка расши­рить программу и внести новое в методику обучения директо­ром гимназии Е.М. Качуриным воспринималось как проявление вольнодумия и своевольства, о чём он систематически докла­дывал губернатору П. Горчакову. Ершов предлагал знакомить учеников с современной литературой, высказывался против жёстких правил, писал, что действующие в гимназии порядки связывают «умного ученика по рукам и ногам, а глупого приуча­ют ни о чём не думать». Отправляя свою программу в Мини­стерство, П. Ершов наивно полагал, что она будет хотя бы рас­смотрена. Он ссылается на успехи своих учеников, однако они мало кого интересовали. Мнение было решительное: программа Ершова — «не вполне отвечает понятиям воспитанников».
Известно и о ряде других методических и педагогических сочинениях П. Ершова. Так, он работал над статьёй «О переме­нах, происходивших в нашем языке, от половины IX века до на­стоящего времени». Пытался через друзей устроить в «Журнал Министерства народного просвещения» статью-эссе «О трёх великих идеях истины, блага и красот, о влиянии их в христи­анской религии». Эти его труды пропали, как, к сожалению, и значительная часть архива.
Работа П. Ершова в качестве учителя словесности получила признание и у его молодых коллег по гимназии, и у немногочис­ленных образованных людей в городе. Так, отбывавший ссыл­ку в Тобольске М.А. Фонвизин в 1841 году писал в Ялуторовск декабристу И.Д. Якушкину: «Я недавно читал упражнения в словесности учеников 5, 6 и 7-го классов и не мог довольно налю­боваться их сочинениями. Этим они обязаны учителю словес­ности Ершову, человеку с дарованием, знающему превосходно свой язык и делающему своё дело весьма добросовестно. Ни­что не может быть полезнее деятельности этого человека, и он, конечно, приготовит много грамотных людей; в сибиряках есть много природных способностей». Тёплые воспоминания о своём гимназическом учителе оставил и краевед К.М. Голодников. Всегда готов был ему помочь Д.И. Менделеев. В 1849 году он окончил Тобольскую гимназию, и аттестат его был подписан исполнявшим тогда временно обязанности директора П. Ершо­вым. Менделеев первым браком был женат на Феозне Лещёвой, приёмной дочери Ершова.
«Курс русской словесности» постигла та же судьба, что и «Мысли о гимназическом курсе». На другое он, впрочем, и не на­деялся. «По крайней мере министерство, - пишет он Ярославцову, - будет знать, что бывший учитель словесности Ершов не бил баклуши, читал словесность и что по силам и возмож­ностям старался исполнить свой долг службы».
Служба в гимназии не раз подвигала его к досадливым раз­думьям о своей судьбе. В 1848 году состоялся известный про­цесс петрашевцев. Среди приговорённых к повешанию, уже со­ответственно одетых и приведённых на казнь, но потом вдруг помилованных, был и давний друг П. Ершова К. Тимковский. В его бумагах дознавателям не раз попадалось имя П. Ершова. Понятно, это доставило учителю Тобольской гимназии немало хлопот и объяснений с жандармами. Он даже обращался в Пе­тербург к П.А. Плетнёву, ставшему уже ректором Петербургско­го университета, с просьбой подыскать ему место в столице или в каком другом городе. Но потом всё успокоилось. Шла выслуга лет, шли чины, надо было кормить семью. Утешало творчество, к которому он периодически возвращался.
В 1857 году П. Ершов был назначен директором гимназии и соответственно возглавил дирекцию училищ Тобольской губер­нии. В 1858 году он совершает служебную поездку в Петербург. Он освежил свои воспоминания о городе юности и убедился, что годы охладили былые дружеские чувства и, если он вернёт­ся сюда, будет одинок. По возвращении в Тобольск он с рвением принялся за исполнение своих обязанностей.
В качестве директора училищ губернии П. Ершов совершал служебные поездки по краю. Большей частью они были связаны с инспектированием подведомственных ему учебных заведений, а особенно приятные - с открытием новых. В Тюмени, Ишиме, Ялуторовске, в ряде больших сёл были открыты при его актив­ном содействии разнообразные учебные заведения - училища и школы.
В марте 1862 года, едва отметив свои 57 лет, не дожидаясь награды и повышения в чине за 25 лет службы, П.П. Ершов не­ожиданно подаёт в отставку. Причины её неизвестны, но по кос­венным свидетельствам на него тяжело подействовал разговор с одним из губернских начальников.

6
Уже в стихах раннего, петербургского периода, творчества П. Ершов создаёт образ поэта в романтической традиции. И не отступает от этого образа во всём своём творчестве. Его ранние стихи полны романтических предчувствий. В стихотворении «Решимость», созданном в 1838 году, он риторически вопроша­ет судьбу:
Минули ль годы испытаний?
Терзанья кончились души?
Или ещё финал страданий
Судьба готовит мне в тиши?
Ужель пред раннею могилой
Она дала мне отдохнуть
Лишь для того, чтоб с новой силой
В меня всем пламенем дохнуть?
Чтоб, заживив страданья раны,
Коварно бодрость усыпить
И, устремив удар нежданный,
Вернее сердце поразить?

Но тревожные предчувствия не изменяют его решимости до конца пройти судьбой уготованный путь:
Пускай! Я жду её гоненья!
Не будет слёз в моих глазах
И заглушу укор мученья
Молитвой веры на устах.

Когда шли приготовления к его свадьбе с С. Лещёвой, П. Ер­шов был счастлив и не скрывал этого. Он пишет стихотворение «Перемена», в котором будущую жизнь свою связывает с добрыми переменами в своей жизни, с семейной жизнью, готов утешиться в «домашнем крове». Он полон вдохновения. Но у него, в соответ­ствии с романтической традицией, уже сложилось представление о своей судьбе как судьбе поэта. И он верен этому образу. Это об­раз изгнанника, обречённого на одиночество и страдания:
В стране далёкой.
Питомец бурей и снегов,
Блуждать я буду одинокой
В глуши подоблачных лесов.

Те же мотивы мы слышим в стихотворении «Грусть». Перед нами поэт, гонимый роком и обречённый на одиночество и стра­дания:
Напрасно к небесам о помощи взываю
И плачу, и молюсь, и руки простираю...
Повсюду горестный мне слышится ответ:
«Живи, страдай, терпи - тебе возврата нет!».

Петербургские впечатления были долго предметом его поэ­тических раздумий, что отразилось в таких стихотворениях, как «Виденье», «Вопрос», «Час тайны», «Музыка», «Друзьям». В долгих раздумьях, в стихах и письмах он постоянно возвращал­ся к той счастливой поре, когда в лучах литературной известно­сти он был полон планов и творческих порывов. В Тобольске он трудно, но принимал как судьбу то, что реально составило его жизнь. И потому всё больше сосредотачивался на себе.
Личными мотивами в лирике П. Ершова окрашена и тема любви. Она появляется в его творчестве после знакомства с Се­рафимой Лещёвой под влиянием глубокого чувства, охвативше­го поэта. После почти двухлетнего молчания 7 сентября 1838 года он пишет стихотворение «К Музе»:
Прошла чреда душевного недуга;
Восходит солнце прежних дней.
Опять я твой, небесная подруга
Счастливой юности моей!..

В течение нескольких месяцев он пишет лирические стихи один за другим: 10 сентября - «Праздник сердца», 19-го - «Две музы», 9 октября - акростих на имя Серафимы, 11-го - «Ша­тёр природы», 14-го - «Желание любви», потом ряд лирических восьмистиший, навеянных именем любимой женщины, 7-го де­кабря - стихотворение «Решимость», 9-го - «Перемена».
В стихотворениях «Оправдание», «Не тот любил...», «Три взгляда» раскрывается состояние любящего человека, радости и беды большого чувства.
Когда ты взглянешь на меня
Звездами жизни и огня -
Твоими чёрными глазами
Глубоко в грудь твой взор падёт;
Забьётся сердце и замрёт,
Как будто птичка под сетями.
Но новый взгляд твоих очей, -
И в тот же миг в груди моей
Цветок надежды расцветает;
И светит сердцу свет сквозь тьму,
И сладок милый плен ему,
И цепи милые лобзает.
Но что ж, когда в твоих глазах
Сквозь тучи, в молнийных огнях
Любовь заблещет роковая?
О сердце, сердце! Этот взгляд
Осветит блеском самый ад
И разольёт блаженство рая...

Эти строки П. Ершова также носили личных характер; в 1846 году он посвятит их О. Кузьминой, своей второй жене.
Для темы природы в лирике П. Ершова характерна та же ро­мантическая традиция нагнетания таинственности, атмосфера тёмных предчувствий. Это уже в раннем стихотворении «Ночь»:
Лежала тьма на высях гор;
В полях клубился мрак унылый;
Повитый мглой, высокий бор
Курился ладаном могилы.
Лениво бурная река
Катила в море вал гремучий,
И невидимая рука
Сдвигала огненные тучи...

Гармонически-светлое восприятие природы мы находим в поэтическом цикле «Моя поездка», созданном уже в 50-е годы.
Грудь, стеснённая темницей,
Распахнулась - широка.
Тише, сердце! Вольной птицей
Так и рвётся в облака!

Значительное место во всём творчестве П. Ершова, в том числе и в его лирике, занимали христианские мотивы. В са­мом конце 1834 года им было написано стихотворение «Ночь на Рождество Христово». Поэт рассказывает о великом собы­тии - о всеобщем ликовании и людей, и природы перед лицом  чуда. Сюжет о рождении Иисуса Христа Ершов подаёт в сказочно­поэтическом духе, слышится речитативная былинная интонация:
Звезда Вифлеема горела над входом вертепа.
Ангелы пели: «Слава сущему в Вышних!
Мир на земле, Благодать в человеках!».
Пастыри входят - и зрят непорочную Матерь в яслях,
И Бога-младенца, повитого чистой рукою Марии,
Иосифа-старца, вперившего очи в Превечное Слово...
И пастыри, пад, поклонились.

Христианские мотивы прослеживаются в стихотворениях «Была пора», «Благовещенье», «Молитва».
Спаситель мой, услышь стенанье
Раба земного бытия!
Да будет мира излиянье
Молитва тёплая моя! <...>
Я изнемог в борьбе с страстями,
Их сеть тяжёлая легла
На мне свинцовыми цепями
И в бездну мрака увлекла...

С годами искра поэтического вдохновения осеняет П. Ер­шова всё реже. Тому не способствуют и личные обстоятель­ства (смерть первой, а потом и второй жены, ранняя смерть де­тей, тяжелая болезнь), тому не способствуют и обстоятельства службы (вечные распри с начальством). Подводя итоги, он на­пишет:
Мне говорят: погиб твой дар,
Прошло счастливое мгновенье,
Когда души кипящий жар
Лился в живое песнопенье;
Не возвратить тебе тех дней,
Они прошли чредой своей <...>
Пусть говорят! В сознаньи твёрдом
Моих душевных свежих сил,
Безмолвно я, с презреньем гордым
Их жалкий крик переносил.
Никем не зримые виденья.
Мне были светом утешенья,
И думал я: пора придёт,
Грудь переполненная хлынет
И лавой огненной откинет
Богатых звуков водомёт.
И разовьётся песнь цветная,
Кипя, играя и сверкая.


7
В 1850 году П. Ершов поставил перед собой цель: «попро­бовать — не разучился ли я писать». За две недели был создан цикл рассказов «Осенние вечера». П. Ершов не сразу решился прочитать рассказы на одном из вечеров в доме сосланного дека­бриста М.А. Фонвизина, где его неизменно приветливо встреча­ли. Он очень дорожил мнением друзей. «В свободное от дел вре­мя, - пишет он Михаилу Александровичу, - я написал несколько рассказов в прозе и желал бы их подвергнуть цензуре Вашей и Натальи Дмитриевны». Чтение состоялось, слушавшие выска­зались одобрительно. И тогда Ершов отправляет рукопись в Пе­тербург, университетскому другу А. Ярославцову. Тот не сразу, но в конце концов пристраивает рукопись. В 1857 году публику­ется в журнале А. Плюшара и В. Генкеля «Живописный сборник замечательных предметов из наук, искусств, промышленности и общежития» ершовский цикл рассказов. Журнал ничем при­мечательным не отличился, он незаметно возник и так же неза­метно прекратил существование.
Ершов опубликовал «Осенние вечера» без имени автора, под вензелем «Соч. П.Е.». Он надеялся, что сами рассказы обратят на себя внимание читателей. Однако литературная ситуация за­метно изменилась. Читательское внимание теперь привлекали реалистические произведения того направления, что недавно ещё именовалось «натуральной школой», потом получило на­звание гоголевского и отличалось острой социальностью. А оно Ершовым не принималось. Он отстаивал принцип «безыскусности», понимая его как установку на непреднамеренное, «случай­ное» повествование. П. Плетнёв после ознакомления с несколь­кими рассказами из цикла советовал Ершову «приготовить что-нибудь... аналитическое, чем преимущественно теперь все восхищаются». Но Ершов сводил всё гоголевское направление (натуральная школа) к голой физиологии: «подробный анализ впадает в школьную манеру и старается учить читателя там, где бы следовало заботиться об одном эстетическом удовольствии».
«Осенние вечера» - цикл из семи новелл, рассказанных пя­тью разными людьми, и авторского предисловия. Рассказчики связаны с Тобольском, живут в нём. Открывает цикл рассказ «Страшный лес», который поведал молодой офицер Безруковский. Исследователи видят в его фамилии некий автобиографи­ческий элемент, ибо она образована от деревни Безруково, а себя Ершов иногда именовал Ершов-Безруковский. Рассказ молодо­го купца Ивана Жемчужина называется «Дедушкин колпак». В окрестностях Тобольска происходит действие рассказов «Чуд­ный храм» (его поведал Лесник) и «Панин бугор» (рассказчик молодой человек Александр Сталин). Выделяются два рассказа от имени татарина Таз-баши. Их действие отнесено к XVI веку. Таз-баши рассказывает о своём прадедушке Сафаре Маметеве, муфтии хана Кучума. В последней части Немец-рассказчик зна­комит слушателей со сказкой «Об Иване-трапезнике и о том, кто третью булку съел». В цикле «Осенние вечера» сильно увлечение П. Ершова устным народным творчеством, местными легендами и преданиями. Однако сама манера повествования, отсутствие динамики действия и статичность персонажей осла­бляли художественное впечатление от прозы Ершова.
Вдохновение, испытанное П. Ершовым при создании цикла «Осенние вечера», подвигло его на новые замыслы. Он думает над планом «поэмы в 10 томах и в 100 песнях», условно назы­вает её «Иван-царевич», но, к сожалению, сохранился от этого замысла небольшой отрывок «Рано утром под окном...». Не реализовался и его замысел сибирского романа, подступами к которому должны были явиться «Осенние вечера». Назначение директором гимназии и народных училищ губернии на первый план поставило не творческие, а служебные интересы.
Выйдя в отставку, П. Ершов резко ограничил круг своего общения, избегал встреч со знакомыми и даже родственниками. Мучили и страдания от водяной болезни. Практически всё время он проводил в кругу семьи.
Ершов стал хлопотать о собственном доме. М.С. Знамен­ский, часто посещавший в это время поэта и единственный из знакомых, с кем Ершов поддерживал отношения, 23 марта 1863 года записал после очередной встречи, что автор «Конька-Горбунка» хлопочет о денежном займе под небольшой процент. Через некоторое время Ершов купил на углу улиц Почтовой и Рождественской собственный дом.
В стихотворении-завещании «Одиночество» он подводит итоги:
Враги умолкли - слава Богу,
Друзья ушли — счастливый путь.
Осталась жизнь. Но понемногу
И с ней управлюсь как-нибудь.

В июле 1868 года Тобольск посетил великий князь Владимир Александрович, сын императора Александра II. Его торжествен­но встречали, ему представили всех того заслуживших, был устроен пышный губернский бал. Бывший директор гимназии, отставной коллежский советник П.П. Ершов ни на одно из этих мероприятий приглашён не был. Но он был полон чувств соб­ственного достоинства, он был русский литератор. А потому у него было право непосредственно обратиться к высокому гостю и напомнить ему о себе. Своё стихотворное обращение он от­правляет в канцелярию генерал-губернатора, полагая, что там оно будет передано адресату:
Шесть люстр прошло, когда во цвете лет,
Исполнен сил и вещего глагола,
Я подносил свой радостный привет
Наследнику великого престола.
В те дни мой взор был ясен и далёк,
Пред ним неслись виденья за виденьем,
И речь лилась, как горных вод поток,
И сердце билося удвоенным биеньем...
Теперь на склоне лет слабеющей рукой
Я вновь беру перо с слезой в глазах нежданной,
Чтобы приветствовать в стране моей родной
Тебя, Великий гость, и твой приход желанный...

Это было последнее стихотворение поэта.
Его томило и дело, завершить которое ему очень хотелось. Осенью 1858 года он побывал в родной деревне Безруково. К нему пришли крестьяне с просьбой содействовать в постройке церкви. Церковь решено было возвести на том месте, где когда-то стоял дом, в котором он родился. Память об отце и матери, о старшем брате нахлынула на него, он клятвенно пообещал помочь. Ершов выхлопотал разрешение на постройку, достал план, помог со свя­щенником, часто помогал деньгами. Он даже заложил памятную золотую цепочку от часов, подаренных ему в далёком 1837 году цесаревичем. Но средств требовалось всё больше. Весной 1869 года крестьянские ходоки приехали к нему в Тобольск. Ершов принял их, прослезился, но помочь уже ничем не мог.
30 августа 1869 года Пётр Павлович Ершов скончался. По­хоронен он в Тобольске. На постаменте строгая надпись: «Пётр Павлович Ершов, автор народной сказки «Конёк-Горбунок».
Счастлива судьба художника, чьё творение признано народ­ным.


МИХАИЛ ЗНАМЕНСКИЙ
Михаил Степанович Знаменский был представителем твор­ческой интеллигенции региона, с которым он был связан рож­дением, становлением как личность и всем жизненным и твор­ческим путём. В историографии культуры Тюменского края его представляют как воспитанника декабристов, на ком их благо­творное влияние сказалось наиболее отчётливо. По характеру свой деятельности и по взглядам он был скорее представителем разночинной интеллигенции второй половины XIX века.
Родился М. Знаменский 26 мая 1833 года в Кургане, входив­шем в состав Тобольской губернии, в семье священника. В 1836 году его отца переводят на короткое время в Тобольск, а в начале 1840 года он получает место соборного протоиерея в Ялуторов­ске. Уже в Тобольске отец сближается с проживавшими в городе ссыльными декабристами, с их рекомендательными письмами он и прибывает в Ялуторовск, что и определило его сближение с местными декабристами. Соборный протоиерей Знаменский помогает ссыльным, а те в свою очередь много внимания уде­ляют его сыну. В 1842 году И.Д. Якушкин открывает при ак­тивной помощи местного протоиерея школу для мальчиков, а в 1846 году - первую в Сибири школу для девочек. Чуть позже С.Я. Знаменский был переведён из Ялуторовска в Омск, но в истории города он оставил по себе добрую память.
В 1846 году, после окончания уездного училища, тринадца­тилетний Михаил Знаменский, следуя семейной традиции, по­ступает в Тобольскую духовную семинарию. В Тобольске его вскоре тепло принимают в свою среду проживавшие в городе ссыльные декабристы. Они поощряют его увлечение рисовани­ем, настаивают, чтобы он продолжал совершенствоваться как ху­дожник. М.А. Фонвизин нанял для него учителя рисования. Но тот мало чему мог научить своего способного ученика. По на­стоятельной рекомендации декабристов и в результате их хлопот перед тобольским иерархом М. Знаменский в 1851 году посту­пает в рисовальный класс Петербургской духовной семинарии. В Петербурге он знакомится с одним из идеологов сибирского областничества Н.М. Ядринцевым, завязывает ряд других зна­комств, которые впоследствии обеспечат его тесное сотрудниче­ство с петербургскими либеральными изданиями.
Вернулся в Тобольск М. Знаменский в 1853 году. Он служит учителем рисования в местной духовной семинарии, в город­ской Мариинской женской школе, в духовном училище препода­ёт и другие предметы. Он был приписан к духовному сословию, что во многом сковывало его творческие порывы. В 1859 году он на короткое время приезжает в Петербург, чтобы сдать экзамен в Академии художеств. И тогда же устанавливает тесные связи с журналом «Искра», его приглашают к постоянному сотруд­ничеству. Через искровцев он приобщается к тем разночинно­либеральным идеям, которым русское общество жило накануне отмены в России крепостного права.
Вскоре Знаменский оставляет духовное звание и переходит на гражданскую службу. Тому способствовали события, связанные с пребыванием в Тобольске, по пути в ссылку, поэта и переводчи­ка М.И. Михайлова. Официально М. Михайлов как администра­тивно ссыльный был заключён в тюремный замок. Но политиче­ские ссыльные пользовались относительной свободой, так как не представляли уголовной опасности. Михайлов посещал в городе многих своих знакомых, а тоболяки, в их числе и М. Знаменский, который знал Михайлова по Петербургу и журналу «Искра», без особых препятствий посещали его в тюремной камере. Об этом стало известно в Петербурге, откуда пришло распоряжение про­вести расследование и наложить взыскания на тех, кто нарушил установленный порядок этапирования ссыльных. Увольнение из духовного сословия посчитали достаточной мерой внушения М. Знаменскому. После этого он одно время при губернском прав­лении исполнял обязанности переводчика с татарского языка. Начальство характеризовало его очень высоко. «Чиновник этот самой безукоризненной нравственности, религиозен и глубоко предан правительству», — так было записано в его аттестацион­ном листе. В 1868 году в чине титулярного советника он выходит в отставку и отдаётся творческой работе.
Как художник-рисовальщик Михаил Знаменский сотрудни­чает в сибирских периодических изданиях, в издававшемся в Петербурге «Восточном обозрении», но чаще всего и охотнее - в сатирических либерально-демократических журналах «Искра» и «Маляр». Он выступал как иллюстратор, ему принадлежат иллюстрации к стихам А. Кольцова, «Очеркам бурсы» Н. Помя­ловского, «Запискам из мёртвого дома» Ф. Достоевского.
Получил он известность и как художник-этнограф. В 1864 году его командируют в составе научной экспедиции в Среднюю Азию, где он снимает планы поселений, рисует примечательные места и портреты местных жителей. Здесь он знакомится с ка­захским просветителем Ч. Валихановым, который в своих тру­дах ссылается на рабочие дневники Знаменского и его рисунки. В 1866 году он совершает путешествие на Север Тобольской гу­бернии, добирается до Надыма. Результатом стал его рисоваль­ный альбом «От Салехарда до Ташкента». Этим альбомом в 1872 году М. Знаменский выставлялся на Московской полигра­фической выставке и был отмечен серебряной медалью. В 1880 году его рисунки о народах Севера были воспроизведены в аль­боме, вышедшем в Италии.
Как художник М. Знаменский запечатлел облик ряда дека­бристов, отбывавших ссылку в Тобольске. Ему принадлежит портрет П.П. Ершова. В его дневнике 1862-1863 годов, когда он тесно общался с Ершовым, рассказано об их регулярных встречах-беседах по пятницам. Ершов в марте 1862 года как раз неожиданно вышел в отставку, нуждался в собеседнике и совет­чике, которых и нашёл в лице художника. Сохранились и иллю­страции М. Знаменского к ряду ершовских произведений.
В 60-е годы XIX века, после амнистии и возвращения из ссы­лок декабристов, русское общество стало проявлять большой интерес к их судьбам. Появились многочисленные документы и мемуарные свидетельства. Не осталась в стороне и русская ли­тература (Н. Некрасов, Н. Огарёв, А. Плещеев, замысел романа Л.H. Толстого «Декабристы»).
Воспоминания о встречах с декабристами в отрочестве и в юности постоянно согревали М. Знаменского. Первое мемуарное повествование о встречах с ними он набрасывает в 1859 году. В тот год умер последний из остававшихся в Тобольске ссыльных декабристов - Флегонт Миронович Башмаков. Ф.М. Башмаков ещё в 1853 году получил разрешение вернуться в Россию, но не сделал этого из-за преклонного возраста и состояния здоровья. Вернувшись с его похорон, М. Знаменский 21 сентября 1859 года делает в своём дневнике первую запись:
«Собственно для себя в свободные минуты я решил запи­сать свои воспоминания о людях, которых с дней моего детства я привык уважать, несмотря на недоброжелательные отзывы разных чиновных душ. С того времени, как я начал помнить себя, и до 23 лет я был с ними. И если теперь подлость, низость и взятки болезненно действуют на меня, то я этим обязан лю­дям, о которых всегда говорю с почтением и любовью».
Так родилась рукопись «Воспоминания о декабристах ху­дожника и писателя из г. Тобольска Михаила Степановича Зна­менского». Из неё потом вышли все его последующие произве­дения о декабристах. В расширенном виде дневниковые записи Знаменского составили мемуарный очерк «Детство среди дека­бристов». Но он не удовлетворился им.
В 1872 году в Санкт-Петербурге под псевдонимом Старожил выйдет его повесть «Исчезнувшие люди». Она была напечата­на издателем К.Н. Плотниковым одной книгой вместе с пове­стью драматурга и прозаика С.И. Турбина «Страна изгнания». Повесть Турбина значительно расширяла мемуарные записи М. Знаменского (Старожила) за счёт материала иркутского и придавала всей книге вид единого законченного художественно­го произведения.
Образ центрального персонажа повести М. Знаменского (Старожила) мальчик Гриша во многом автобиографичен. Дей­ствие происходит в городе Полуторовске, за которым легко угадывается Ялуторовск. Сюжетом повести стало открытие со­сланными в город декабристами школы для мальчиков. М. Зна­менский обращается к впечатлениям детства, к встречам с дру­зьями отца и памяти своего мальчишеского общения с ними. Декабристы выведены под другими именами, но в Дмитрии Ивановиче Лягушкине легко угадывается Якушкин, в Иване Степановиче Гущине - Пущин, в Иване Матвеевиче Мурашо­ве - Муравьев-Апостол, в князе Удольском - Оболенский. Да и другие персонажи повести имели реальных прототипов. Так, в девочке Жене легко угадывается Августа Созонович, воспитан­ница Муравьёва-Апостола, впоследствии оставившая свои вос­поминания. Отец писателя назван в повести Ильёй Яковлевичем.
В целом повесть «Исчезнувшие люди» оставляет впечатле­ние светлое. Автор касается в ней социальных проблем, стре­мится запечатлеть картины народной жизни. Но на первом месте воспроизведение впечатлений детства, радости открытия мира. «Славное то было время! - восклицает автор уже в начале пове­сти. - Домик у нас был отличный, маленький домик. Перед окна­ми такая мелкая и зелёная трава росла, что досадно было даже смотреть, как ходили по ней: совсем не для того росла она, лечь бы на неё, да так, от самого крыльца да до ворот и катиться. Это я делал бесчисленное множество раз. Не раз я удивлялся, отчего это отец мой сидит всё за книгами да за бумагами и ни разу не последует моему примеру. Я был уверен, что это доста­вило бы ему большое удовольствие».
Завязкой повествования является переезд семьи на новое ме­сто службы отца. От отъезда с прежнего места, из Тобольска, у мальчика остались воспоминания о таинственной даме, которая оставляла у себя жить на время завершения учёбы в семина­рии старшего брата и тем проявила доброту. Но вот по приезде новый таинственный незнакомец, который одним из первых вошёл в их новый дом. В дверях «стояла фигура неизвестного господина и с добродушной улыбкой смотрела на нас. Это был господин в лёгонькой шубе с коротеньким капюшоном, в остро­конечной мерлушечьей шапке на маленькой голове. По бокам его острого с горбом носа блестели тёмные быстрые глаза. Улы­бающийся красивый рот его обрамлялся сверху чёрными усами, а снизу маленькой тупо срезанной эспаньолой. Он не походил ни на духовного, ни на чиновника, единственно пока знакомые мне два типа... Гость с первого же раза понравился мне».
Пример отца, деятельный мир новых взрослых знакомых-декабристов и формировали характер автобиографического ге­роя. Ему не очень понятно, почему местные жители относятся к ним настороженно, считают странными. Он увлечено рассказы­вает, как его новые знакомые держат себя с местными властями, сколько благородства и достоинства в их поведении. Вот вспо­минается по рассказам давний эпизод из времени, когда его но­вые знакомые ещё носили кандалы, когда некий станционный смотритель, презрительно осмотрев одного из них, глумливо предложил: «Дунуть на плешь твою или плюнуть» - и услышал в ответ спокойное - «Попробуй». Друзья поспешили оттащить смотрителя. А потом спросили товарища по несчастью, что бы он сделал, если бы смотритель исполнил своё намерение. «Убил бы его», - был ответ.
Значительна в повести художественная функция картин при­роды. Её восприятие дано глазами мальчика. Но оно достаточно полно представляет красоту и разнообразие ставших родными мест. Пейзажные сцены как бы аккомпанируют повествованию. Непогода сопровождает все те сцены, которые вызывают автор­ское неприятие. И, наоборот, сцены с декабристами наполнены природным торжеством и радостью природного бытия.
Завершается повесть приготовлениями к открытию Лягушкиным и его друзьями новой школы, теперь школы для девочек. Обрастают декабристы новыми делами. И эта нацеленность на дело обеспечило им память в людях. В названии повести «Ис­чезнувшие люди» слышится ностальгическая нотка воспомина­ний о добром, светлом, невозвратимом.
Во второй мемуарной повести «Тобольск в сороковых годах» М. Знаменский описал свои отроческие годы и обучение в Тоболь­ской духовной семинарии. Тема семинарской бурсы в творчестве писателей-разночинцев, к поколению которых следует отнести и Знаменского, была довольно распространённой. Обучение по­давалось как процесс насилия над личностью, произвола и того мракобесного консерватизма, который не мог не вызвать возму­щения общества. Особенно здесь отличился Н. Помяловский. Но Знаменский описывает семинарию нейтрально. Герой его повести очарован городом. С её страниц встаёт Тобольск середины XIX века, с его церквами и уютной подгорной частью, торжественная панорама Кремля и величественное течение Иртыша.
Быту семинарии и её нравам противостоит рассказ о семей­стве Фонвизиных, о П. Бобрищеве-Пушкине, о декабристах, которым ялуторовские их товарищи по несчастью рекомендова­ли мальчика. Интересны и страницы, за которыми угадывается П.П. Ершов. Тепло взаимных отношений, внимание друг к дру­гу, открытость и создают ту атмосферу, которая так притягивает героя повести. В среде декабристов он и получает уроки жизни.
Повествование о декабристах было продолжено Михаилом Знаменским в повести «Пятидесятые годы в Тобольске», но она осталась незаконченной.
В 1885 году в периодическом сборнике «Восточное обозре­ние» он печатает очерк о Н.Д. Фонвизиной, в 1886 году - очерк об И.Д. Якушкине.
М. Знаменский увлекался историей и горячо полюбил То­больск. В конце 70-х и в начале 80-х годов XIX века он прово­дил самостоятельные археологические изыскания на Подчувашевском городище близ города и на месте древнего татарского городища Искера. Он внимательно и с любовью читал труды об истории края, среди них сочинения П. Словцова. М. Знаменский интересовался легендами и преданиями, в особенности татар­ского населения, хранившего устную память о временах до при­хода русских в Сибирь.
Он указывает на два момента, побудившего его написать свои исторические очерки о городе. Во-первых, удельный вес людей, обстоятельствами оказавшихся в крае, и не всегда с добрыми на­мерениями («им не было дела до истории нашей - лишь бы им нагулять себе тело и снова исчезнуть в Россию»). Знаменский иронизировал: «если им и знакомо было имя Ермака, то толь­ко потому, что летнее местопребывание клуба (во времена Знаменского и питейного летнего буфета - Ю.М.) находилось в саду, где стоит памятник этого героя». Во-вторых, то, что то­больская молодёжь «сторонится от места их рождения», т.е. равнодушна к истории края.
Свои записи по истории города М. Знаменский опубликовал в 1887 году, в год двухсотлетия Тобольска, в авторитетном «Восточ­ном обозрении», выходившем в Петербурге. В 1901 году, уже по­сле его смерти, они были изданы книгой «Исторические окрест­ности города Тобольска». Книга была принята весьма сдержанно, ибо очевидны были зависимость автора от П. Словцова и спор­ность ряда его положений. История Тобольска, археологические разыскания в его окрестностях требовали обстоятельного и про­фессионального изучения. В книге же очевидно было любитель­ство автора. Тем не менее и в творчестве М. Знаменского, и в кор­пусе текстов о Тобольске она должна быть отмечена.
М. Знаменский не скрывал своей зависимости от предше­ственников («желаю собрать разбросанные по многим источ­никам... сказания об исторических наших окрестностях») и сам оценивает написанное им довольно скромно. Но свои очерки он окрашивает лирическим чувством любви к краю. Он начинает повествование очерковым лирическим зачином, как бы увлекая читателя за собой: «только пахнёт в открытые окна весною и заслышится в поле голос кукушки, я, как бродяга, стремлюсь на свободу в леса: там в тишине, посещая бугры и овраги, я вспо­минаю историю нашего края». Лиризм привлекает уже в первом очерке: «Жутко делается, когда с каждым взмахом вёсел паром придвигается к готовой рухнуть в воду стене, состоящей из рыхлых слоистых песков и частью глины».
Увлечение историей отразилось и в альбоме его археологи­ческих зарисовок, в который вошли около 200 акварелей. Этот альбом был в своё время приобретён у художника А.М. Сибиряковым, а тот подарил его открывшемуся в Томске Сибирскому университету.
В 1881 году короткое время М. Знаменский был редактором неофициальной части «Тобольских губернских ведомостей». Однако сам он с этим изданием сотрудничал весьма неохотно, не желая создавать конкуренции своему брату - чиновнику гу­бернского правления Н.С. Знаменскому, имя которого в газете появлялось часто.
Интересная страница творческой деятельности М. Знамен­ского - его романы-комиксы. Это произведения из серии рисун­ков, объединённых фабульным началом. Текстовая часть здесь сведена к коротким подписям к рисункам. Разрабатывать этот жанр в России М. Знаменский стал одним из первых.
В 1869 году в петербургском журнале «Искра» он начал пу­бликацию пародии на роман Л.H. Толстого «Война и мир». Она печаталась с продолжением в восемнадцати номерах. Пародия имела то же название, что и роман Толстого, а жанр бы опреде­лен как «литературно-рисовальное попурри». Она состояла из сюжетно организованных рисунков-карикатур. Очевидна была и их сатирическая направленность. Роман Л. Толстого был обра­щён к эпохе начала XIX века, что либерально-демократический лагерь считал уходом от современности. Комическая интерпре­тация «Войны и мира» была доведена до третьего тома, военные сцены Знаменскому не удались.
Чуть позже в том же жанре им была сделана пародия на роман И. Гончарова «Обрыв». Роман был опубликован в 1869 году. Он был посвящён дореформенной эпохе, содержал в себе осторожное предупреждение силам, стремившимся взорвать общество и Россию преждевременными реформами. На волне подъема российского либерализма в конце 60-х годов роман И. Гончарова был воспринят разночинцами-демократами как консервативный. Среди его либерально-радикальных критиков оказался, к сожалению, и М. Знаменский. Его «рисовальный» роман-пародия был издан в Тюмени в 1875 году. Книга состояла из 58 рисунков, к которым были даны дословно взятые из ро­мана Гончарова цитаты-подписи. Книга вышла под названием «Обрыв. Роман классический, картинный, отменно длинный, длинный, длинный, и сатирический, и чинный».
Разработка жанра романа-комикса увлекла М. Знаменского. В том же 1875 году тоже в Тюмени в типографии К. Высоцкого выходит его книга - цикл 50 карикатурных рисунков с надпися­ми «Моя поездка на кумыс».
В Тюменском музее изобразительных искусств хранится серия портретно-сатирических рисунков М. Знаменского по мотивам комедии Н.В. Гоголя «Ревизор». В ролях бессмерт­ной комедии изображены известные тобольские и тюменские лица - купцы и чиновники во главе с тогдашним гражданским губернатором В.А. Лысогорским и его супругой.
Воспоминания о декабристах, живые зарисовки их быта, картины природы и сцены жизни в Ялуторовске и Тобольске, автобиографическая проза и дневники, которые были опубли­кованы доцентом Тюменского госуниверситета Н.Н. Горбачёвой только в 2002 году, стали лучшей частью творческого наследия М.С. Знаменского. А его деятельность как художника и кари­катуриста ещё ждёт искусствоведческого описания и исследо­вания. Проводимые Тобольским педагогическим институтом «Знаменские чтения» становятся традиционным форумом тех, кто интересуется историей и культурой края.
Умер М. Знаменский на 59 году жизни, в марте 1892 года. В некрологе, посвящённом ему, «Тобольские губернские ведо­мости» отмечали: «Михаил Степанович пользовался заслужен­ным уважением... Разные лица и путешественники, русские и заграничные, проезжая через Тобольск, считали своим долгом познакомиться с ним. Обладая начитанностью и порядочным образованием, которым он был обязан самому себе, Знаменский имел при этом ясный ум и был приятным собеседником».


ОБРАЗ КРАЯ В ЛИТЕРАТУРЕ
Поступательное развитие литературы проявляется в первую очередь в расширении и обогащении её образного содержания. Определяющим здесь выступает фактор времени, смена истори­ческих эпох и эстетических приоритетов. Но чрезвычайно ва­жен и пространственный фактор. С освоением Россией новых территорий русская литература осваивала новые темы и кон­фликты, создавала новые типы героев, открывала новые грани характеров. Изучение литературы региона предполагает вни­мание и к этой стороне историко-литературного процесса. Но если в контексте всей национальной литературы региональное (пространственное) всего лишь дополняет богатство реальной картины национальной жизни, то в контексте региона оно об­ретает ценностное значение как факт признания самобытности региона, того художественно интересного, чем он присутствует в общенациональном контексте.
Художественный образ региона возникает и в творчестве тех писателей, кто не связан с ним рождением и судьбой, но чье пусть и кратковременное пребывание в крае (регионе) или обращение к его материалу отмечено созданием интересных текстов. Для сибирского Зауралья и всей Сибири это особенно значимо, ибо долгое время территория была местом ссылок, вынужденного продолжительного проживания многих известных отечественных и зарубежных литераторов. В своих текстах (художественных, публицистических, мемуарных) они образ края (региона) делали интересным для общероссийского читателя. В этом ряду заслужи­вают быть отмеченными и те писатели, чье кратковременное пре­бывание на территории региона пусть и не стало значимым фак­том их творческой биографии, но вписано в литературную карту региона. Эти отметки на литературной карте территории носят чисто культурологический характер, но без них трудно предста­вить всю полноту литературного пространства региона.

1
Сведения о землях, расположенных за Рифейскими (Ураль­скими) горами, на территории нынешней Тюменской области, фиксировали уже древние письменные источники. Правда, в этих сведениях преобладали мифы. Их зафиксировал и древне­греческий историк Геродот:
«До страны... скифов вся описанная мною земля плоска и тучна; оттоле же идёт каменистая и неровная. Если пройти великое пространство сей неровной земли, то у подошвы вы­соких гор, как сказывают, обитают люди, кои все от рожде­ния плешивы, как мужчины, так и женщины, плосконосы и с большими подбородками; язык они употребляют особенный, а одежду скифскую. Питаются они плодами древесными. Дерево, коим они живут, называется «понтик», величиною оно почти со смоковницу, плод носит похожий на боб и имеющий ядро; когда сей плод созреет, то процеживают его сквозь ткань и вытекаю­щий из плода густой и чёрный сок, называемый «асхи», лижут и пьют, смешав с молоком, а из отжимков делают лепёшки и едят. Скота у них немного, потому что пажити здесь не хо­роши. Каждый из них живёт под деревом, зимой окутывая его плотным белым войлоком, а летом без войлока. Сим людям никто не делает обид, ибо они почитаются священными, да и воинских оружий не имеют; более того, они и соседей своих примиряют в несогласии, и кто в бегстве прибегает к ним под защиту, тому никто не причиняет обиды: имя же сему народу — аргиппеи.
До страны сих плешивых и народов, впереди них живущих, земля достаточно известна. Ибо посещают их некоторые и из скифов, коих нетрудно выспросить, и из эллинов борисферского и других понтийских торжищ. Скифы же, посещающие сих лю­дей, производят с ними дела посредством семи переводчиков на семи языках.
Доселе, стало быть, земля известна; но что находится выше сего плешивого народа, о том никто ничего достоверного сказать не может, ибо путь туда пресечён высокими горами, коих никто не проходил. Плешивые же сии говорят, будто на сих горах живут люди козьеногие, а прошед их, другие люди, ко­торые спят по шесть месяцев...
О перьях же, коими, как сказывают скифы, наполнен воздух, и потому они-де не могут ни посмотреть, ни пройти выше по своей земле... За скифскою землёю всегда идёт снег, хотя летом и менее, конечно, чем зимою; и кто видел вблизи падающий густой снег, тот поймёт меня, ибо снег весьма походит на перья. Из-за таковых зим северные места сего материка необитаемы; и таковой-то снег по причине схожести называют скифы и их соседи перьями. Вот что повествуется о сих отдалённейших странах.
О гипербореях же ничего не говорят ни скифы, ни другие там живущие народы...»
Писали о наших краях и путешественники. Вот один из араб­ских путешественников X века повествует: «На север от булгар находится страна... за нею народ йура (так фиксировалось сло­во «югра» - Ю.М.) и страна мрака. Йура - народ дикий, живёт в чащах, не сносится с другими людьми из-за страха перед злом, которое те могут причинить; торгует народ йура при посредстве знаков и скрытно... Вывозят от них превосходных соболей, другие прекрасные меха — ведь они охотятся на этих зверей, питаются их мясом, одеваются в их шкуры. Булгары ве­зут в страну Вису и йура товары на санях, которые тащат со­баки по сугробам снега; сами люди передвигаются на лыжах».
Сибирское Зауралье начинает упоминаться в русских ле­тописях с XI века. В «Повести временных лет» под 1096 годом приводится рассказ новгородца Гюраты Роговича о посылке им своего «отрока» на Полярный Урал, в Печорские земли и на Югру, «упирающиеся в луку морскую, высотой как до неба. В тех горах слышны громкие оклики и разговоры. Люди секут гору, желая просечь выход. И в горе той просечено оконце малое, и из него они говорят. Если кто их поймёт — покажут на железо, указав дви­жением руки, что просят железа. Кто им даст нож или топор, тому взамен дают меха. Путь же к тем горам непроходим из-за пропастей, снега и леса... Этот путь идёт и дальше на север».
Наш край неоднократно упоминается в древнерусских ле­тописях и документах, которые фиксировали походы воинских дружин, купцов и предприимчивых удальцов, деловые связи Москвы и сибирских ханов. Много было здесь полумифическо­го и фантастического. Пока край не открылся русским людям после похода Ермака воочию. Да и сам поход стал поводом не­малому числу легенд и преданий.

2
А рассказ о пребывании в крае людей, известных в общерус­ской литературе, начнём с колоритной фигуры князя Семёна Ша­ховского. Он был одним из образованных и талантливых людей первой половины XVII века. Биография его полна неожиданных опал и помилований. За период с 1606 по 1649 год он пережил не менее шести ссылок, причём неоднократно в Сибирь. А первый раз в Тобольск он попал в 1620 году.
Семёну Шаховскому не везло в семейной жизни. Жёны его умирали, прожив с ним полтора-два года. Правда, успевали ро­дить ему сыновей. И вот он женится в четвёртый раз. А это было открытое нарушение церковных установлений. Узнав об этом, патриарх Филарет разгневался. Шаховского разлучают с новой женой и тремя детьми и ссылают в Тобольск. Из Тобольска он пишет виршами «Послание к некоему другу зело полезно...», в котором просит неизвестного покровителя о заступничестве. Пишет и другие послания заступникам в Москву. И в минуты особой скорби создаёт небольшой виршевый опус, в котором из­ливает всю свою печаль. Этот его опус я смею назвать первым в русской поэзии лирическим стихотворением. В нём есть и ли­рическое родовое содержание (внутренний мир), и то открытое искреннее переживание, носителем которого выступает лириче­ское «я». Вот эта «Молитва против разлучения супружества»:
Помилуй, господи царю,
И сохрани жену мою,
Ащё и незаконно поях ю.
И чада моя,
Еже если даровал, презря
Моя согрешения.
Соблюди их, владыко, и помилуй,
И долгоденьствие даруй.
Во здравии и спасении
Посети, владыко, милосердием
Своим.
Во веки, аминь.

Историки литературы датируют это стихотворение 1622 го­дом. Можно сказать и более амбициозно: русская лирическая поэзия началась в 1622 году в Тобольске.
Между прочим, имя Семёна Шаховского называют и среди тех, кто помогал первому архиепископу Киприану записывать свидетельства оставшихся в живых ермаковых казаков и созда­вать на их основе первого сибирского литературного памятника «Написание, како приидоша в Сибирь...».

3
В сентябре 1653 года в Тобольск вместе с семьёй был сослан протопоп Аввакум (Петров, 1620-1682). В декабре того же года его определили протоиереем Вознесенской церкви. Уже в пер­вых проповедях он потребовал строгого соблюдения нравственных законов христианства, делал прямые выпады против царя и начатой патриархом Никоном церковной реформы. В июне 1655 года его сослали ещё дальше на восток, сначала в Якутский, по­том в Енисейский остроги, а оттуда отправили в Забайкалье. Мо­сковские друзья исходатайствовали ему разрешение вернуться, летом 1663 года он снова в Тобольске. В течение нескольких ме­сяцев он страстно обличал «Никоновы ереси» и ратовал за «ис­тинную веру». Из Тобольска он уехал в феврале 1664 года. Реше­нием церковного Собора он был предан анафеме, расстрижен, отправлен в ссылку в Пустозёрск, а в апреле 1670 года посажен в «земляную тюрьму». В этот период он и написал свои основные сочинения, в их числе знаменитое «Житие...». 14 апреля 1682 года со своими тремя сторонниками был заживо сожжён в срубе.
Добирался Аввакум до Тобольска трудно и долго. У его жены Настасьи Марковны перед самым отъездом родился ребёнок, но это не стало причиной отсрочки высылки в далёкую Сибирь. Взволнованно и искренне рассказывает он в своём «Житии...» о пребывании в сибирской столице. Выразительно описаны и архиепископ Симеон, и воевода князь В.И. Хилков, и боярский сын сотник Пётр Бекетов, ряд дьяков и прихожан. Во время слу­жения в Вознесенском соборе он проявил себя как ревностный духовный пастырь, был строг со своей паствой. В «Житии...» характерна сцена, когда он рассказывает, как наказал за беспут­ное поведение одного пьяного монаха: «С месяц времени минув, пришёл в день к окошку: молитву искусно творит и чинно... По­том издали мне кланяется в землю».
Во время годичного отсутствия в Тобольске архиепископа Симеона Аввакум рассорился с дьяком Иваном Струной, кото­рый вёл дела епархии. Аввакум заступился за дьячка Антона, которого дьяк обидел. Тогда Струна стал преследовать самого протопопа, тот вынужден был даже скрываться: «Мучился я с месяц, от них бегаючи втай: иное в церкви ночую, иное к воеводе уйду...». Когда Симеон вернулся, за Струной обнаружились се­рьезные упущения и взяточничество, его даже арестовали, но он произнёс «слово и дело государево», сделал донос на Аввакума. Из Москвы пришло предписание Струну освободить уже за то, что он «против того протопопа Аввакума неистовые слова извещал», а самого Аввакума предписано было сослать дальше в Сибирь, в Якутию: «Велено меня из Тобольска на Лену везти за сие, что браню от писания и укоряю ересь Никонову».
В своём «Житии...» протопоп Аввакум рассказал и о судьбе Петра Бекетова, называя его «сыном боярским лучшим». П. Беке­тов принадлежал к первым сибирским землепроходцам, в далё­кой Чите его чтят как основателя города. В Тобольске он служил приставом, был с сосланным Аввакумом в добрых отношениях, ибо не принимал несправедливость. Архиепископ Симеон, когда познакомился с доносом Ивана Струны, нашёл в доносе обид­ное и для себя и прямо в церкви предал дьяка проклятию. Беке­тов счёл это наказание излишне суровым, заступился за дьяка и вызвал гнев иерарха. Аввакум тяжело воспринял обстоятельства этой истории и впоследствии сочувственно написал: «Той же Бекетов Пётр, пришед в церковь, браня архиепископа и меня, и в той же час из церкви пошед, взбесился, к своему двору идучи, и умер горькою смертию зле... жалея Струну, такую себе пагубу принял».
Возвращаясь из ссылки в Москву, в 1663 году Аввакум зи­мовал в Тобольске.
После раскола русской православной церкви староверы (старо­обрядцы), спасаясь от преследований, активно выезжали не толь­ко семьями, но и целыми селеньями на Урал и дальше в Сибирь. Очень много их поселилось на территории сибирского Зауралья. Протопоп Аввакум был для них примером стойкости за веру. Ста­рообрядческий духовный писатель М.И. Галанин (Миронушка) в своём сочинении в конце XVIII века рассказывал о своих злоклю­чениях: «Много горя, когда я находился в городе Тобольске: кругом люди веры с нами одной, как лютые восставали звери на нас в Зна­менском монастыре при Пятницкой церкви, томили в оковах нас с иноком Иоакимом дважд, всё было увещевание, дабы принять новые обряды никониянские. И ещё были разные пытки, которые устроены при монастырских келиях. В етом же монастыре Зна­менском находился первый наш подвижник и страдалец за веру Ав­вакум». Сочинения протопопа Аввакума переписывались, и в среде староверов нашего региона читались очень активно.
Системное описание Сибири в научной литературе было на­чато ещё в эпоху Петра I. Труды учёных и путешественников являются частью обширного сибирского текста, открывавшего регион извне, со стороны.
В 1716 году Пётр I пригласил учёного немца Мессершмидта. Тот пробыл в Сибири семь лет, собрал большой материал. Правда, его труды долгое время оставались в рукописях, только в 1782 году П.С. Паллас опубликовал отрывки из них, а полно­стью они были изданы уже во второй половине XX века.
Сведения о Западной Сибири, её природе и населяющих народах собрал В.Н. Татищев, он поместил их в разных ста­тьях «Лексикона Российского» и тем положил начало научной историографии региона. Впоследствии изучение Сибири сосре­доточилось в Академии наук. В 1733-1743 годах под началом В. Беринга работала Большая северная экспедиция. В её состав входил историк и географ Г.Ф. Милллер и профессор И.Е. Фи­шер. «Описание Сибирского царства и всех происшедших в нём дел» (1750) Миллера и «Сибирская история» (1774) Фишера основывались на изучении местных архивов, они стали наибо­лее значительными в XVIII веке исследованиями региона. Мил­лер нашёл и опубликовал ряд бесценных рукописей (среди них и Ремезовская летопись), записал сибирские народные предания, сделал зарисовки древних сооружений и наскальных изображе­ний, собрал коллекцию предметов из могильников.
В 1753-1765 годах во главе Географического департамента Академии наук стоял М.В. Ломоносов. Он был в переписке с тобольским губернатором Ф.И. Соймоновым, участвовал в под­готовке экспедиций в Восточную Сибирь, знал он о существова­нии ставшей к тому времени легендарной Мангазеи. Его слова о могуществе России, которое прирастать будет Сибирью, стали широко известны. Ещё в 1747 году в «Оде на день восшествия на Всероссийский престол Ея Величества Государыни импера­трицы Елисаветы Петровны» пророчески писал:
И се Минерва ударяет
В верьхи Рифейски копиём;
Сребро и злато истекает
Во всём наследии твоём.
Плутон в расселинах мятётся,
Что Россам в руки предаётся
Драгой его металл из гор,
Который там натура скрыла;
От блеска дневного светила
Он мрачный отвращает взор.

В 1768-1774 годах П.С. Паллас с группой учёных совершил научное путешествие по России, в том числе и по Сибири, резуль­татом стало трёхтомное сочинение «Путешествие по различным провинциям Российского государства» (1778). Это сочинение включало в свой состав и труд В.Ф. Зуева «Описание живущих в Сибирской губернии в Берёзовском уезде иноверческих народов остяков и самоедов». Академик И. Лепёхин по материалам сво­их путешествий 1768-1772 годов написал четырёхтомный труд «Дневные записи путешествия Ивана Лепёхина...».
Свидетельством интереса русского общества к истории Си­бири стало сочинение А.Н. Радищева «Сокращённое повество­вание о приобретении Сибири», предшествовавшее соответству­ющим главам в историографическом труде Н.В. Карамзина.

5
Далёкий Тобольск и таинственная Сибирь уже в начале XVIII века стали привлекать внимание и европейцев.
В 1719 году, после успеха романа «Жизнь и приключения Ро­бинзона Крузо» Даниэль Дефо написал роман «Дальнейшие при­ключения Робинзона Крузо». Действие романа охватывает десять лет путешествий героя. Из Китая он со своим торговым карава­ном попадает в столицу Сибири Тобольск и здесь проводит целых восемь месяцев, пережидая «мрачную и суровую зиму».
Роман Дефо представлял собой дневник Робинзона Крузо. В своём дневнике герой описывает суровый климат Сибири, где «морозы были так сильны, что на улицу нельзя было показать­ся, не закутавшись в шубу и не покрыв лицо меховой маской». Его восхищают тёплые дома местных жителей, он подробно описывает их пищу, в том числе оленину и рыбу. Его радует, что в Тобольске он «нашёл хорошее общество», знакомится с торыми жителями, уважительно описывает старого воеводу Робостинского (персонаж явно литературный). Описание Сибири, Тобольска и всей дороги носят у Д. Дефо достаточно конкрет­ный характер и свидетельствуют, что он использовал литератур­ные источники западных путешественников.
Интерес европейцев к загадочной России, к личности её им­ператора Петра I в начале XVIII века был очень велик. Д. Дефо сибирскими страницами романа о новых путешествиях Робин­зона Крузо удовлетворял этот интерес в художественной фор­ме. Чуть позже он создаст историческую работу «Достоверная история жизни Петра Алексеевича, нынешнего царя Московии».
В Тобольске происходило и действие романа немецкого пи­сателя Христиана Геллерта «Жизнь шведской графини фон Г***». Роман был создан в 1746 году, на русский язык он был переведён в 1790 году. Герой этого романа, шведский офицер, муж графини фон Г***, защищая честь жены, навлекает на себя гнев принца С. Тот во время боевых действий Швеции с Россией отдаёт ге­роя под суд, его приговаривают к смертной казни, но накануне казни русские нападают на селение, он был взят в плен, спасён от казни, но оказался как пленный в Тобольске. О пребывании в Сибири рассказано в одном из его писем к жене. В отличие от Дефо, Геллерт создаёт образ края более мрачными красками: «Наконец мы приехали в Тобольск, место уединённое, в котором нет никаких увеселений, а человеку под стражей находящемуся и самая жизнь была в тягость... Потом отправили нас по де­ревням, из которых нас высылают в лес ловить соболей». Так, «претерпевая во всём недостаток и, кроме хлеба, ничего от пристава не получая», герой проводит три года. Потом его судь­ба меняется к лучшему, в итоге он уезжает из России, супруги воссоединяются. Тобольские страницы даны здесь глазами не­счастного пленника и потому, понятно, рисовали образ края не в очень привлекательных чертах.
Но название сибирского Тобольска в Европе становится хо­рошо известным. Главным образом как весьма удалённой от ци­вилизации точки, где жизнь подвергнута лишениям. Этим вос­пользовался и Фридрих Шиллер. В 1782 году он в Штутгарде издаёт сборник стихотворений, но в целях конспирации местом издания указан Тобольск.
Образ Сибири, а с ней и сибирской столицы Тобольска фор­мируется и в русской литературе. Наряду с представлениями о Сибири как крае лихоимства, «гиблого места», куда ссылают за провинности, возникает и образ Сибири как края вольных и сильных людей. Именно в Сибири, после отставки от двора, укрепился в своём мнении о людях герой комедии Д.И. Фонви­зина «Недоросль» Стародум. В Сибири своим честным трудом он скопил капитал, а главное - сохранил «неповреждённо», как он говорит, «мою душу, мою честь, мои правилы».

6
Город Берёзов на севере Тобольской губернии ассоциировал­ся с местом, куда ссылались известные в России люди. Именно там отбывал ссылку и скончался светлейший князь, сподвижник Петра I А.Д. Меншиков. Сюда же была сослана и опальная кня­жеская семья Долгоруковых, в их числе и юная княгиня Наталья Долгорукова. В конце жизни, после освобождения из ссылки, уже в монастыре, куда она ушла добровольно, она написала свои «Памятные записки». Они признанно считаются одним из па­мятников русской мемуарной прозы XVIII века. В них отражены и детали её жизни в Берёзове.
Родилась она в 1714 году, была младшей дочерью фельдмар­шала графа Б.П. Шереметева. В 16 лет Наталья стала невестой мо­лодого князя Ивана Долгорукова. Она гордилась своим женихом, положением в обществе. Долгоруковы были очень приближены ко двору, их дочь Екатерина стала невестой императора Петра II. Обручились Наталья и Иван в декабре 1729 года, а в январе 1730 года Пётр II неожиданно заболел оспой и скоропостижно скон­чался. Сенат не признал подделанное Долгоруковым-старшим за­вещание Петра, в соответствии с которым он передавал корону своей невесте. Наталья Шереметева и Иван Долгоруков свадьбу сыграли в апреле, но уже через несколько дней по указу импера­трицы Анны Иоанновны вся семья Долгоруковых была сослана сначала в их пензенские вотчины, а на середине дороги их раз­вернули и отправили в Сибирь, в Берёзов.
В Тобольске их заставили под конвоем пешком идти к при­стани: «Процессия изрядная была: за нами толпа солдат идёт с ружьями, как за разбойниками. Я уже шла, вниз глаза опустив, не оглядываясь; смотрельщиков премножество по той улице, где нас ведут». Через месяц плавания по Иртышу и Оби, в конце сентября 1730 года их доставили в Берёзов. Здесь вскоре умира­ют старшие Долгоруковы - Прасковья Юрьевна и Алексей Гри­горьевич. Рассказ о пребывании в Берёзове Наталья Борисовна ведёт скупо. Город ей совсем не понравился, она характеризует его как «маленькое пустое место»: «Избы кедровые, окончины ледяные вместо стекла; зима десять месяцев или восемь; моро­зы несносные, ничего не родится, ни хлеба, никакого фрукту - ни же капусты. Леса непроходимые да болота, хлеб привозят водой за тысячу вёрст. До такого места доехали, что ни пить, ни есть, ни носить нечего. Ничего не продают, ни же калача».
В Березове её муж князь Иван вёл себя не лучшим образом - много пил, болтал лишнее. Но в её «Памятных записках» нет ни слова упрёка мужу. Она называет его «товарищем», «страдаль­цем»: «Я всё в нём имела: и милостливого мужа, и отца, и учи­теля, и старателя о счастье моём... Во всех злополучиях я была своему мужу товарищ». У них родилось здесь трое детей. Но в 1738 году по навету князь Иван, его братья и несколько человек из приставленных к ним были арестованы и увезены. В 1739 году братья Долгоруковы были преданы изуверской казни - колесо­ванию. В 1740 году Наталье Долгоруковой с детьми разрешено было вернуться в Москву, а вскоре вошедшая на престол Елиза­вета Петровна простила всех Долгоруковых. Наталья Борисовна вырастила сыновей, потом уехала в Киев и приняла монашество.
Её «Памятные записки» рисуют образ мужественной жен­щины, преданной мужу и семье, стойкой в несчастиях и умею­щей прощать. Умерла она в 1771 году. Она стала героиней одной из дум К. Рылеева, который вложил в её уста следующие слова:
Была гонима всюду я
Жезлом судьбины самовластной;
Увы! Вся молодость моя
Промчалась осенью ненастной.
В борьбе с враждующей судьбой
Я отцветала в заточенье.
Мне друг, прекрасный и младой,
Был дан, как призрак, на мгновенье.
Забыла я родной свой град,
Богатство, почести и знатность,
Чтоб с ним делить в Сибири хлад
И испытать судьбы превратность...


7
В биографии Александра Николаевича Радищева (1749-1802) годы пребывания в Сибири - тяжёлые годы ссылки, разлуки с близкими и тревоги за судьбу детей. Его отправили в ссылку зако­ванным в кандалы в сентябре 1790 года. Правда, в дороге условия содержания улучшились: сняли кандалы, выдали тёплую одежду. В Москве разрешили на день остановиться в доме отца. Его быв­ший начальник вельможный А.Р. Воронцов разослал губернато­рам письма с просьбой облегчить ему тяжёлую дорогу. И тем не менее, как ни будь она облегчена, - это была дорога в ссылку.
В дороге, по пути в Тобольск, А. Радищев вёл дневник, ко­торый потом назовёт «Записки путешествия в Сибирь». Из это­го дневника видно, что Сибирь и сибиряки произвели на него благоприятное впечатление. 15 декабря 1790 года, на подъезде к Тюмени, он записывает: «Народ в Сибири приветлив». 17 де­кабря его доставили в Тюмень. Он отмечает: «Тюмень стоит на Туре, на высоком берегу». На обратном пути в апреле 1797 года он запишет подробнее: «На сей стороне города (в Заре­чье - Ю.М.) всё кожевни... Вообще в Тюмени и в округе много всякого ремесла, и целая деревня имеет всегда одно. Неудиви­тельно - из первых городов в Сибири».
Прибыв в Тобольск, он простужается и на месяц заболевает. Когда поправился, получил разрешение тобольского губернато­ра А.В. Алябьева задержаться в городе до полного выздоровле­ния. В начале марта к нему приезжают его близкие: брат, свояче­ница (жена умерла) Е.В. Рубановская с двумя младшими детьми. Радищев знакомится с тобольским обществом, сближается с из­дателями и авторами журнала «Иртыш, превращающийся в Иппокрену». Словом, оттаивает.
И всё же для А. Радищева Тобольск - «отдалённый отече­ства нашего край». В «Письме другу, жительствующему в То­больске по долгу звания своего» он создаёт нравственный облик изгнанника: «...отлучённый от твоих ближних, среди людей, неизвестных тебе ни со стороны качеств разума и сердца, не нашед ещё, может быть, в краткое время пребывания твоего не токмо друга, но ниже приятеля, с коим бы ты мог сетовать во дни печали и скорби и радоваться в часы веселия и утех».
В дневнике Радищева есть запись, правда, очень краткая, на­зывными предложениями, но свидетельствующая, что он живо интересовался городом и хорошо был осведомлён о нём: «По­ложение, типография, кожевни, кирпичные заводы, водоход­ство и ловля, базар... гулянье под Чувашами, образ из Абалака, торг... Аптекарский сад. Невольники. Сосланные. Монастырь Ивановский и Абалакский, гулянье наше туда».
Более обстоятельно образ Тобольска обрисован в его пись­мах к А.Р. Воронцову. Он отмечает: «Опричь огурцов и капусты, в здешних огородах не найдёшь ничего. Парники здесь не в упо­треблении, а оранжерей нет ни одной». Рассказывает он и о го­родском пожаре 1788 года, спалившем большую часть города: «Остатки погоревшего Тобольска стоят частью на прекрас­ном и здоровом, частью на выгодном, но нехорошем и вредном для здоровья месте». Образ сибиряков воссоздан им с симпа­тией. Он выделяет в сибиряках высокие нравственные качества взаимовыручки: «После пожара, - пишет он, - скоро увидели со всех сторон водою и сухим путём привозимые печёные хлеба, которые сельские жители голодным и неимущим посылали го­рожанам безденежно... Сия черта, - заключает Радищев, - су­щественно означает доброту души сибирских многих поселян».
Ко времени первого семимесячного пребывания А.Н. Ради­щева в Тобольске относится и его стихотворение-ответ на во­прос любопытствующего:
Ты хочешь знать, кто я? Что я? Куда я еду?
Я тот же, что и был, и буду весь свой век:
Не скот, ни дерево, не раб, но человек!
Дорогу проложить, где не бывало следу
Для борзых смельчаков и в прозе и в стихах,
Чувствительным сердцам и истине я в страх
В острог Илимский еду.

В 1797 году, возвращаясь из ссылки, он пробудет в То­больске 22 апрельских дня. Это будут грустные для него дни: скончалась Е.В. Рубановская, ставшая в ссылке его женой. Она похоронена на Тобольском Завальном кладбище. И хотя было тяжело на сердце, но, покидая Тобольск, Радищев напи­шет: «Сей город... навеки будет иметь для меня притягатель­ность». А о Сибири в целом он скажет: «Как богата Сибирь своими природными дарами! Какой мощный край! Нужны ещё века, но как только она будет заселена, ей предстоит сыграть великую роль в летописях мира»

8
В самом начале XIX века Сибирь дала литературе художе­ственный образ высокого нравственного смысла - образ Параши Сибирячки.
В основе этого образа судьба Прасковьи Григорьевны Луполовой. Родилась она на Украине в 1784 году. Её отец, отставной прапорщик Григорий Луполов, участник многих военных бата­лий, за какие-то прегрешения был сослан в Сибирь. С женой и дочерью их поселили в Ишиме.
Когда Прасковья выросла, она задалась мыслью испросить у царя прощенье родителю. В сентябре 1803 года она отправилась из Ишима в свой долгий пеший поход до столичного Петербур­га. В Петербург она прибыла через год. С кем бы она в дороге ни встречалась, все проникались её судьбой и умилялись благород­ной цели её похода. В Петербурге её представили матери царя Марии Фёдоровне и его жене Елизавете Алексеевне. Император Александр I распорядился пересмотреть дело отца Прасковьи, он был помилован и ему разрешили вернуться на родину.
Покровительство императорской фамилии сделало простую сибирскую девушку знаменитой. Издания были заполнены её пор­третами, некоторые сопровождались посвящёнными ей стихами: Для добродетели какой прекрасный вид!
Нам сердцем дочери она в нём говорит;
Родителей своих сражённая судьбою,
Для них решившая пожертвовать собою,
Одна из дальних стран спешила в град Петров.
Нежнейша дочь! Твоя увенчана любовь,
Тобой в преклонном веке родитель оживился
И в нравов образец твой вид изобразился.

Прасковья Луполова после паломничества в Киево-Печерскую лавру решила посвятить себя монашеской жизни. Умерла она в 1809 году в Новгороде, в Десятинном монастыре. Реальная личность вскоре стала забываться, но породила целый ряд литературных героинь.
Ещё при её жизни в 1806 году французская писательница Мари-Софи Коттен издала роман «Елизавета, или Ссыльные в Си­бири». В 1807 году он переводится на русский язык и имел боль­шой успех. Но на русском языке роман имел другое название - «Елизавета Л., или Несчастия семейства, сосланного в Сибирь, а потом возвращённого». Да ещё с подзаголовком «Истинное про­исшествие». В России этот роман издавался несколько раз.
А в 1815 году появляется повесть французского писателя Ксавье де Местра «Юная сибирячка». Эта повесть переиздава­лась на языке оригинала несколько раз, в том числе уже в XXI веке (Париж, 2001). В основе её лежала судьба П. Луполовой.
В России художественное освоение образа Луполовой было начато в 1840 году Н.А. Полевым. Он создал пьесу «Параша Сибирячка». История девушки-сибирячки становилась широко известной, при этом судьбы реальной личности и литературной героини сливаются, образуя единый легендарный образ самоот­верженной дочери. В периодической печати XIX века нет-нет, да и появлялись «подлинные» истории о ней. А во второй половине XIX века этот образ переходит в весьма распространённую лу­бочную литературу, через неё - в низовую читательскую мас­су. Он ещё больше отделяется от реального, но не теряет своего глубокого нравственного наполнения. Некоторые исследователи усматривают отголосок этой истории в романе А.С. Пушкина «Капитанская дочка», в эпизоде, когда Маша Миронова отправ­ляется в Петербург к императрице просить за любимого.
В XX веке в России имя П. Луполовой стало забываться. Её поступок идеологически был не очень созвучен эпохе. И только в начале века XXI старанием ишимского литературоведа Т.П. Савченковой интерес к этой легендарной личности пробуждается. Ею в книге «Ишим в литературе. Век Х1Х-й» (Ишим, 2004) вос­произведены тексты М.-С. Котен и К. де Местра, а также пьеса Н. Полевого, собран большой биографический материал. В го­роде подвиг юной сибирячки Прасковьи Луповой по инициативе общественности увековечен в памятнике. Вместе с памятником сказочному Коньку-Горбунку памятник легендарной Параше Сибирячке по-особому окрашивает культурное пространство города Ишима.

9
Тема Сибири в сознании русского общества начала XIX века ассоциировалась с далёким, суровым, но богатым краем, пол­ным страстей и приключений, населённым людьми рискованны­ми, отвергшими европейскую цивилизацию, что отвечало духу романтизма. В романтическом ключе решался и образ Ермака.
В историческое сознание общества тему Ермака ввёл Н.М. Ка­рамзин. В 1821 году вышел IX том его «Истории государства Рос­сийского». Карамзин рассказал в ней подробно, на уровне источ­ников своего времени, в том числе и летописей, о походе Ермака. «Начиная описание Ермаковых подвигов, - писал он, - скажем, что они как всё необыкновенное, чрезвычайное, сильно действуя на воображение людей, произвели многие басни, которые смеша­лись в преданиях с истиною... о сём завоевании любопытном, дей­ствительно удивительном, если не чудесном».
Отталкиваясь от Карамзина, в том же романтическом ключе тему Ермака решал К. Рылеев.
Задумав цикл поэтических произведений на исторические темы, К.Ф. Рылеев (1795-1826) одним из первых написал думу «Смерть Ермака». 28 ноября 1821 года он прочёл её на заседа­нии Общества любителей российской словесности.
Ревела буря, дождь шумел.
Во мраке молнии летали
Бесперерывно гром гремел
И ветры в дебрях бушевали.
Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.

Подвиг Ермака Рылеев осмысливает как славную страницу героической истории России. И в тексте думы, и в авторской исторической справке к ней Ермак предстаёт народным героем, былинным витязем. Романтическое решение темы подчёркнуто ненастьем природы, бурным Иртышом, трагической фабулой. Высокая цель присоединения Сибири к России придаёт всему произведению патриотическое звучание.
Нам смерть не быть страшна,
Своё мы дело совершили:
Сибирь царю покорена,
И мы не праздно в мире жили.

К. Рылеев написал в этом же жанре думы стихотворение о Н. Долгоруковой. Писал он и думу «Меньшиков в Берёзово», по­том переменил замысел на поэму, которую закончить не успел. Это говорит о его серьёзном интересе к краю. И об интересе к краю широких слоёв общества. Неслучайно рылеевская дума «Смерть Ермака» так полюбилась, что стала народной песней, в низовом народном сознании создавая образ Сибири.
В 1829 году огромным вниманием пользовалась поэтическая драма А.С. Хомякова «Ермак». Она с успехом была поставлена в ряде театров. Сюжет драмы составила интрига - примет ли Ермак соблазнительное предложение объявить себя сибирским царём, возобладают ли сепаратистские настроения. В финале и близкие, и царь Иоанн прощают прежнего Ермака, а он декла­рирует неотрывность нового края от родины: «Сибири больше нет, отныне здесь Россия». Слава России, звание «русского» для него выше почести стать сибирским царём.
Драма о том, как Сибирь становится неотъемлемой частью России, была особо актуальна, ибо этот край стал местом ссыл­ки декабристов. Русское общество утешалось тем, что они не оторваны от родины.

10
С Сибирью многие русские писатели были связаны и впо­следствии. Добровольное путешествие через всю Сибирь на Дальний Восток, а потом и на Сахалин совершил А.П. Чехов. К сожалению, для многих писателей Сибирь открывалась местом их ссылки.
Владимир Галактионович Короленко познакомился с Си­бирью вынужденно, он сюда дважды ссылался. Первый раз он был сослан в 1880 году. 30 июля 1880 года он был доставлен в Тюмень. В Тюмени Короленко пробыл всего один день. В «Истории моего современника» писатель вспоминал, что новую партию ссыльных, с которой он и прибыл, на время оставили перед тюрьмой. Из окон тюрьмы тут же стали выглядывать за­ключённые, среди них Короленко нашёл знакомых ему «поли­тических». В обменных приветствиях приняла участие и толпа. В тот же день Короленко на барже отправили в Томск. Вскоре в Томск пришёл приказ вернуть его, так как предъявленное ему обвинение не подтвердилось.
По дороге из Томска В. Короленко оставили в Тобольске и на несколько дней поместили в подследственное отделение местной, но далеко известной тюрьмы. Содержали его довольно свободно, но с нравами тюремного замка он имел возможность познако­миться хорошо, общаясь с другими заключёнными. Впечатления этих нескольких дней нашли отражение в его рассказе «Яшка».
В. Короленко в суровых тонах описывает мрачную тюрьму, угнетающие тюремные порядки, тюремные камеры. Холодный карцер предназначался для тех, кто выражал неудовольствие. Надзиратель, показывая карцер, говорит: «Вот зимой карцер был, то уж можно сказать. Сутки если в нём который сидит, бывало, так уж прямо в больницу волокут. День поскрипит, другой, а там и кончается». «Беспокойных» переводили и в специальную больницу для сумасшедших, откуда была одна дорога - на кладбище.
Герой рассказа Яков выступает против несправедливого устройства жизни. В тюрьму он попал за то, что отказался пла­тить земские подати: «Ранее государевы подати платили, а ноне земские подати окромя накладывают...». В тюрьме Яков не смиряется со своим положением и доступными ему средствами протестует: как только приближается кто из тюремщиков, он на­чинает гулко стучать в железную дверь камеры, за что его и про­звали «стукальщик». Наконец начальство не выдерживает, объ­являет его сумасшедшим и помещает в специальную больницу, где он, по словам надзирателя, «недолго настучит».
Рассказ был опубликован и стал известен в Тобольске, в том числе и в администрации тюрьмы. Надзиратели были недоволь­ны: ему всё показали и рассказали, а он это всё распубликовал. А в августе 1881 года В. Короленко снова был отправлен в ссылку в Сибирь за отказ дать присягу новому императору. По этапу его доставили в Тобольск, где администрация тюрьмы и надзирате­ли тут же его вспомнили и напомнили ему, какими он обрисо­вал их в рассказе «Яшка». Короленко на этот раз поместили в камеру-одиночку, где даже окно было забрано досками. В ней он и провёл несколько дней, с 15 по 23 августа. В «Истории моего современника» он вспоминал: «не надо было особой мнительно­сти, чтобы будущее казалось мне неопределённым и мрачным в этой камере, где ещё как будто бродила тень моего, вероятно, погибшего здесь предшественника». В этой одиночной тоболь­ской камере и родилось стихотворение В. Короленко «За две­рью», полное чувств подавленности:
Вкруг меня оружье, шпоры,
Сабли звякают, бренчат,
И у «каторжной» затворы
На пол падают, гремят.
И за мной закрылись двери,
Застонал, звеня, замок...
Грязно, душно, стены серы...
Мир - тюрьма... Я одинок...

От отчаяния В. Короленко во время прогулки решается бежать, начал было перелезать через забор, но его обнаружи­ла собака надзирателя. Об этом он потом поведает в рассказе «Искушение». Когда же его вывели для погрузки на пароход и этапирования дальше в ссылку, он спросил тобольского полиц­мейстера, почему его, политического, держали в такой суровой одиночке. И услышал в ответ: «Оттуда меньше видно. Мы не любим, когда о нас пишут». Это был явный намёк, что его рас­сказ «Яшка» был в Тобольске внимательно прочитан.
От Тобольска до Томска В. Короленко плыл на пароходе «Нарым». Свои впечатления он отразил в очерке «Путевые на­броски по Иртышу и Оби». Картины сибирского пейзажа, уже тронутые ранней осенью, в этом очерке исполнены настроения грусти и холода: «День был светлый, но по небу ходили большие холодные тучи, порванные ветром. По широкой реке то и дело пробегали холодные тени, над волнами вставали белые хохолки пены. Берег, к которому теперь боком приставал пароход, был своеобразно дик и пустынен... Не было видно никаких призна­ков деревни или посёлка... Весь пейзаж с тёмной рекой, схва­ченной белыми песками, с бледной зеленью и бледным небом носил какой-то особенный сибирский отпечаток. Тихо, грустно и бледно, точно всё это недорисованный или поблекший ланд­шафт великого мастера». Очерк полон живых наблюдений над нищенским бытом местных жителей остяков. Но писатель и вос­хищается их умением переносить лишения и терпеть холод.

11
Надежда Александровна Лухманова добровольно прожила в Тюмени несколько лет.
Она родилась 2 декабря 1844 года в Петербурге, в небога­той дворянской семье эконома Павловского кадетского корпуса А.Ф. Байкова. Ей было восемь лет, когда она лишилась матери и была зачислена на воспитание в Павловский институт благород­ных девиц. Здесь и проявились её литературные способности. Она не успела написать домашнее сочинение, а когда неожидан­но именно её вызвал учитель, она открыла совершенно чистую тетрадь и выразительно, не запинаясь, «прочитала» задание. Об­ман обнаружился, но учитель назвал это «прекрасной импрови­зацией». «Это был мой первый литературный успех», - призна­валась она впоследствии. Она окончила институт в 1861 году со званием домашней учительницы. Её литературную известность определила автобиографическая повесть «Девочки», имевшая второе название «Двадцать лет назад: из институтской жиз­ни», в которой она с большой теплотой и достоверностью описа­ла быт воспитанниц института.
Литературным творчеством Н. Лухманова систематиче­ски стала заниматься в середине 70-х годов XIX века. В 1874 году под псевдонимом Итина были опубликованы её первые рассказы - «Пробковое дерево», «Суд зверей над человеком» и др. В это время она вышла замуж первым браком и жила в Москве. С 1880 года все свои произведения она стала подпи­сывать фамилией первого мужа - Лухманова. После развода с ним она уезжает в Петербург, где в 1882 году знакомится с выпускником Института путей сообщений А.Ф. Колмогоро­вым. Он был почти на десять лет младше её. Его отец был богатым тюменским купцом-старовером. Однако это не оста­новило влюблённых, и они переезжают в Тюмень. Александр Колмогоров работал на строительстве железной дороги из Екатеринбурга, пропадал целыми днями на стройке. В доме стояла напряжённая обстановка, открытых выпадов не было, но тёплой домашнюю атмосферу назвать было нельзя. После нескольких лет совместной жизни они расстаются, и она воз­вращается в Петербург. Здесь впоследствии её литературная деятельность активизировалась.
Тюменские впечатления составили содержание её книги «Очерки из жизни в Сибири» (1895). В книгу была включена повесть «В глухих местах», которая до этого была опубликова­на в авторитетном журнале «Русское богатство», и два расска­за: «Кержаки в тайге» и «Белокриницкий архиерей Афанасий». Подзаголовок книги ориентировал читателя на достоверность повествования: «Из личных воспоминаний автора, пробывшего пять лет в глухих местах».
Название города спрятано за обозначение «Т-нь». Но Тю­мень узнается по топонимическим названием её частей - «За­тюменка», «Городище», «Заречье». Тихое и мирное течение жизни, которое следовало бы из названия «В глухих местах», открывалось драматически острыми коллизиями и сцена­ми. Повествование состояло из нескольких очерков, сюжетно не связанных между собой, но связанных самим социльно- экономическим течением жизни городка.
Внимание привлекает кожевенный заводчик, типичный про­цветающий сибирский предприниматель Артамон Степанович Круторогов. Сценами в его доме и начинается повесть. В моло­дости он владел небольшим кустарным заведением, но действуя как плутовством, так и горбом, он постепенно разбогател и стал одним из богатейших людей города. Портрет его колоритен: он «здоровенный старик» с «небольшими мигающими, но зоркими глазами». Писательница откровенно снимает с него маску добродушия: «в душе же он не верил ни Богу, ни чёрту, един­ственная религия его была нажива». Он и в других ценит уме­ние обогатиться, одурачить простаков. И потому считает, что его деньги и положение позволяют ему быть грубым с теми, кого видит ниже себя, самодовольным. Именно деньги сделали его почётным гражданином. Но за самодовольством скрывается се­мейная трагедия.
Его старший сын Иван с детства мечется между двумя влия­ниями. Отец желает видеть в сыне своего преемника. Он немало перенял от отца. Но с детства любимец в семье, он находится под цепким влиянием бабушки и тётушек. Он фанатично отдаёт­ся раскольничьей вере, ходит в атласном чёрном халате, который напоминает подрясник: «Все его радости сосредоточились в мо­лельнях, где... гнусливо, нараспев, читались длинные молитвы, вызывающие в его душе мистические образы». В итоге возника­ет образ свихнувшегося, никчёмного человека.
Два других сына Круторогова учились в университете, они не без иронии относятся к отцу, но идут по его стопам, правда - иным путём. Яшенька «был здоровьишком слаб, с детства золотушка пристала...», но в делах, управляя заводом отца, Яков Круторогов твёрд. На научной экономической основе он раз­работал и внедрил систему штрафов, обирал рабочих за малей­шую провинность и тем приумножал капитал. Примечательно его отношение к медицинской помощи рабочим, которую он считал лишней: «Больной всё равно не работник, значит, за­хворал - ступай прочь...». Младший Александр мыслил «глу­боко и широко только в пределах выгоды и наживы». Именно он советует отцу, как обогатиться, поставляя на строительство железной дороги лес и кирпич.
В очерках Лухмановой выведена целая галерея образов, ри­сующих быт и нравы сибирского города. Увлечённо описывает она и сибирскую природу: «Сибирское могучее лето стояло в полном разгаре; солнце жгло, сочная трава с пахучими медовы­ми цветами лезла отовсюду; гремели голоса налетевших птиц, всё ликовало, дышало жизнью, всё, казалось, спешило насла­диться коротким летним роздыхом суровой природы».
В следующей книге «Психологические очерки», вышедшей в 1897 году, тюменские впечатления составили содержание её очерка «Переселенцы».
В 1901 году в Тюмени была поставлена пьеса Н. Лухмановой «Сибирский Риголетто». Сюжет пьесы не имел местной привяз­ки, но типологически был узнаваем. История о том, как богатый купец проводит всё время в попойках и грубых развлечениях, но потом влюбляется и преображается, не отличалась оригиналь­ностью. Интересным был образ отставного чиновника пьяницы Ступина. Именно в его дочь Варю и влюбляется купчик. Варя смело отстаивает своё достоинство, за её честь вступается и пре­жде безвольный отец. Сентиментальная благополучная развязка пришлась по вкусу тюменской публике.
Всего Н. Лухмановой было издано около 30 книг. О ней пи­сали Н.К. Михайловский, В.Г. Короленко, В.В. Розанов. Писали не всегда похвально, случалось, что и с иронией.
Жизненная активность Н. Лухмановой толкнула её и на своеобразный подвиг - уже в 60-летнем возрасте, в 1904 году, она отправилась сестрой милосердия на русско-японскую войну. Умерла Н.А. Лухманова 25 марта 1907 года в Крыму, в Ялте.


ДЕКАБРИСТЫ-ЛИТЕРАТОРЫ В ТОБОЛЬСКОЙ ГУБЕРНИИ

1
В формировании образа Сибири в сознании русского обще­ства и в отечественной культуре большую роль играло пребыва­ние на её территории ссыльных декабристов. В Сибирь сначала на каторгу, а потом и на ссыльное поселение были отправлены 124 участника выступления 14 декабря 1825 года на Сенатской площади в Петербурге. Со второй половины 30-х годов им вы­шло послабление и было разрешено селиться в Западной Сиби­ри. 33 декабриста были определены на поселение в тогдашнюю Тобольскую губернию, из них 1 - в Сургуте, 2 - в Кондинском районе, 2 - в Ишиме, 4 - в Берёзове, 9 - в Ялуторовске и 15 - в Тобольске. Наиболее заметное влияние на культуру края оказали колонии декабристов в Тобольске и в Ялуторовске.
В Тобольске жили Иван Александрович Анненков, Алек­сандр Петрович Барятинский, Флегонт Миронович Башма­ков, Николай Сергеевич Бобрищев-Пушкин, Павел Сергеевич Бобрищев-Пушкин, Фердинанд Богданович Вольф, Семён Гри­горьевич Краснокутский, Вильгельм Карлович Кюхельбекер, Александр Михайлович Муравьёв, Александр Николаевич Му­равьёв, Пётр Николаевич Свистунов, Степан Михайлович Се­мёнов, Михаил Александрович Фонвизин, Николай Алексеевич Чижов и Владимир Иванович Штейнгель.
В Ялуторовске на поселении находились Николай Василье­вич Басаргин, Василий Иванович Враницкий, Андрей Васи­льевич Ентальцов, Матвей-Иванович Муравьёв-Апостол, Ев­гений Петрович Оболенский, Иван Иванович Пущин, Василий (Вильгель-Сигизмунд) Карлович Тизенгаузен, Алексей Ивано­вич Черкасов и Иван Дмитриевич Якушкин.
Ссыльные декабристы устраивали школы, распространяли аграрные знания, вели научную работу, оказывали медицинскую помощь. Экономические наблюдения и общественные тенден­ции, характерные для Тобольской губернии, вошли в «Записки» Н.В. Басаргина. В.И. Штейгель создал «Историческое описание Ишимского округа», М.А. Фонвизин писал статьи и заметки пу­блицистического характера.
Сам быт декабристов, культура их поведения, их знания и го­товность помочь друг другу и любому, кто обратится за помощью, оказывали большое влияние на окружающих. Те, кому удавалось поступить на службу, были образцами в выполнении обязанно­стей и в отношении к службе. Они дружили с лучшими представи­телями немногочисленной сибирской интеллигенции, грамотным духовенством и купечеством. Сибирский историк Н. Кузьмин пи­сал: «Кто из сибиряков в своей семье и знакомых не знает бла­готворительного культурного воздействия декабристов - наши бабушки, матери, учась у них музыке, живописи, учились интере­соваться книгой, получили навыки к чтению. Наши деды и отцы в лице этих людей имели первых наставников».
Интересные воспоминания о встречах в Ялуторовске с дека­бристами оставил К.М. Голодников. Он в 1830 году 17-летним юношей был после окончания тобольской гимназии назначен учителем словесности в ялуторовское уездное училище. Впо­следствии он работал секретарём Тобольского губернского ста­тистического комитета, состоял в Русском географическом об­ществе, написал ряд краеведческих работ. В 1899 году в Тюмени он издал книгу «Декабристы в Тобольской губернии». В книгу он включил и свои воспоминания о встречах с ссыльными. Так, он отмечал, например, что И. Пущин «был человек живого и ве­сёлого характера».
Августа Павловна Созонович родилась в Ялуторовске в 1833 году. С четырёх лет она жила в семье Сергея Ивановича Муравьёва-Апостола и хорошо знала всю местную колонию декабристов. Чуть позже она активно переписывалась с И. Пу­щиным, информируя его о всех перипетиях имущественных и семейных дел своего воспитателя. Получила хорошее образо­вание, занималась общественными делами. Во время русско-турецкой войны 1887-1888 годов отправилась в действующую армию сестрой милосердия. В конце жизни она выступила с мемуарными «Заметками по поводу статьи... К.М. Голодникова». Она дополнила Голодникова целым рядом живых бытовых подробностей. Чуть позже Созонович выступила со статьёй «Из воспоминаний». В мемуарных очерках она отдала дань призна­тельности людям, сыгравшим в её судьбе исключительную роль. Она тепло вспоминала и о запомнившихся ей ялуторовчанах, в частности - о молодом художнике М. Знаменском и об его отце С. Знаменском.
Память о декабристах долго жила среди сибиряков. Отбы­вавший в 80-е года XIX века ссылку в Ялуторовске С.Л. Чудновский позднее писал: «С чувством благовения и с умилением старики вспоминали об этих благородных людях и указывали те дома, в которых те жили и коротали свой век».
Тёплые воспоминания о декабристах в Ялуторовске оставил почтовый служащий С. Семёнов. Он рассказал, что почтмейстер Филатов к декабристам относился очень благожелательно, на своё имя он получал для них из России письма, а потом довери­тельно просил его (Семёнова) отнести письмо нужному адреса­ту: «Разбирая почту, Филатов откладывал по известным ему одному приметам некоторые письма, адресованные на его имя, и посылал их со мной то тому, то другому». Семёнов свидетель­ствовал также, что в домах ссыльных он часто слышал песню «Бывало, в доме преобширном...», которую, по словам, сочинил князь Одоевский и разослал своим друзьям.
Многие декабристы-литераторы и на поселении, несмотря на строгий запрет, продолжали заниматься литературной дея­тельностью. Созданное ими в тобольской ссылке мы вправе рас­сматривать как составную регионального текста, потому и вклю­чаем их в литературное пространство региона.

2
Павел Сергеевич Бобрищев-Пушкин (1802-1865) лите­ратурным творчеством занялся только в ссылке, по примеру своих товарищей А.И. Одоевского и В.П. Ивашова. В феврале 1840 года он вместе с братом был переведён в Тобольск. Брат его Николай Сергеевич был тяжело болен психически и заботы о нём отнимали много душевных сил и времени. Из Тобольска П. Бобрищев-Пушкин вступил в активную переписку с нахо­дившимся тогда ещё в Туринске И.И. Пущиным, они вдвоём занялись переводом с французского философской книги Б. Па­скаля. Завершив перевод, отправили его в Петербург, но публи­кации так и не дождались.
В Тобольске П. Бобрищев-Пушкин проявил себя как ле­карь, никому не отказывавший в помощи. Очень тёплые стра­ницы посвятил ему в своих воспоминаниях М. Знаменский.
Как поэт П. Бобрищев-Пушкин выступил в основном в жанре басни. Его басни были известны среди ссыльных де­кабристов. К тобольскому периоду его творчества относится басня «Дитя и пятнышко», под которой значится 1843 год. В ней он ставит морально-этические вопросы. Речь идёт о сове­сти, которую надо хранить в чистоте, как и одежду, и если на совести появится малейшее пятнышко, это может привести к большим моральным потерям:
Толк басни сей таков:
Дитя есть всяк из нас, а платье — совесть наша.
До первой слабости у всякого она
В своей невинности хранится,
И счастлив то дитя, который умудрится
Не сделать первого на платьице пятна.

Свои басни П.С. Бобрищев-Пушкин читал и на вечерах, на которых бывали и тоболяки. Он проявлял большой интерес к творчеству П. Ершова, своих товарищей и всем показывал при­мер деятельного творческого существования в условиях сибир­ской ссылки.

3
В 1844 году в Тобольскую губернию на поселение был переве­дён Вильгельм Карлович Кюхельбекер (1797-1846). Его поселили в Смолинскую слободу около Кургана. По дороге он останавли­вался в Ялуторовске и встречался там с И.И. Пущиным. Приехал он тяжело больным, у него обнаружился туберкулёз, а потому в марте 1846 года, тяжело больного и ослепшего, его перевезли в Тобольск. По дороге в Тобольск он снова навестил в Ялуторовске И. Пущина и оставил ему своё литературное завещание.
Летом 1845 года он закончил статью «О терминологии рус­ской грамматики». В дневнике он заметит: «Статья, которую я сегодня кончил... если Бог даст, будет добрым началом ряда статеек о русской грамматике». Кюхельбекер ратовал за са­мобытность отечественной грамматики: «Нашему ли живому, молодому языку наряжаться в шутовские, пёстрые лохмотья, выкроенные наугад и очень часто невпопад, по образцу одеж­ды мертвецов, притом, эта одежда ему не по плечам и не по росту - то слишком узка и коротка, то слишком длинна и ши­рока». Он решительно не принимает латинскую терминологию в наименовании частей речи (существительное, прилагательное, местоимение), несуразным называет термин «падеж». Без фами­лии автора в марте 1846 года статья была напечатана в журнале «Отечественные записки».
В Кургане, пока не обострилась болезнь и не стала подсту­пать слепота, Кюхельбекер работал в близком ему жанре стихот­ворной трагедии. Но в его творческом наследии этого периода наиболее интересны его лирические стихи.
В стихотворении «На смерть Якубовича» он с грустью от­мечал:
Всё, всё валятся сверстники мои,
Как с дерева валится лист осенний...

В начале стихотворения он признаётся: «Я не любил его... Враждебный взор // Вчастую друг на друга мы бросали...». Но время их объединило. Оба сохранили верность прежним убеж­дениям и дорожили друзьями, которых им послала их общая судьба. И на первый план выходит не то, что разделяло, а то, в чём они едины:
Он был из первых в стае той орлиной,
Которой ведь и я принадлежал...
Тут нас, исторгнутых одной судьбиной,
Умчал в тюрьму и ссылку тот же вал.

В 1845 году В. Кюхельбекер пишет стихотворение «Участь русских поэтов». Судьбу русских поэтов он ставит в прямую за­висимость от тех преследований и переживаний, которые испы­тал и он сам: «Горька судьба поэтов всех времён; // Тяжелее всех судьба казнит Россию». И продолжает:
Для славы и Рылеев был рождён;
Но юноша в свободу был влюблён
Стянула петля дерзостную выю,
Не он один; другие вслед ему
Прекрасной обольщённые мечтою
Пожалися годиной роковою...

В тот же период, в августе 1845 года, он пишет элегию «Ра­боты сельские приходят уж к концу...». Размышления поэта к концу стихотворения наполнены драматическим напряжением, они обращены к друзьям, которые уже оставили землю.
В 1846 году им было написано дружеское стихотворное об­ращение к И.И. Пущину «Да! Ровно через год мы свиделись с тобою...». Встреча с давним лицейским другом наполнила душу поэта теплом, радостью и успокоением. Но в последующих не­многочисленных стихах, написанных В. Кюхельбекером уже в Тобольске, на первый план выходят трагические ноты. Они вы­званы были тяжёлой болезнью и его слепотой (стихотворение «До смерти мне грозила смерти тьма...»). В стихотворении «Усталость» поэт несчастья своей судьбы осмысляет и как не­счастья поколения:
Узнал я изгнанье, узнал я тюрьму,
Узнал слепоты нерассветую тьму
И совести грозной узнал укоризны,
И жаль мне невольницы милой отчизны...

Вдова поэта Д.И. Кюхельбекер вспоминала: «В Тобольске он уже окончательно потерял зрение, и здоровье его с каждым днём делалось слабее, а положение становилось несноснее. Спасибо друзьям, они не оставляли его в эти грустные мину­ты жизни. Ершов читал ему беспрестанно разные сочинения, рассуждал с ним...».
Умер В.К. Кюхельбекер 11 августа 1846 года в Тобольске и похоронен на городском Завальном кладбище.

4

Лицейский друг А.С. Пушкина Иван Иванович Пущин (1798-1859) на поселение в Ялуторовск был определён в 1843 году вместе со своим товарищем Е.П. Оболенским. До этого они три года жили в Туринске. В письмах к родным Пущин сообщал о дружной колонии декабристов, поселённых в городе: «Я до­волен моим пребыванием в Ялуторовске. Нас здесь пятеро то­варищей, живём мы ладно, толкуем откровенно, когда собира­емся, что случается непременно два раза в неделю: в четверг у нас, а в воскресенье у Муравьёва-Апостола...». Из ялуторовцев он выделяет купца Н.Я. Балакшина. Тот дружил с декабристами, выполнял их поручения, выписывал для них на свой адрес книги и журналы. Пущин деятельно помогал И.Д. Якушкину в рабо­те организованных им школ. В свободное время он занимался переводами с иностранных языков.
В Ялуторовске И. Пущин стал центром колонии ссыльных декабристов, организатором взаимной помощи. Н.В. Басаргин впоследствии признательно писал: «Ялуторовский товарищ мой Пущин... был общим нашим любимцем, и не только нас, то есть своих друзей и приятелей, но и всех тех, кто знал его хотя сколько-нибудь... Его открытый характер, его готовность оказать услугу и быть полезным, его прямодушие, честность, в высшей степени бескорыстие высоко ставши его в нравствен­ном отношении...».
Из Ялуторовска И. Пущин вёл очень большую переписку почти со всеми частями страны и почти со всеми своими товари­щами по сибирской ссылке. Достаточно сказать, что в его архиве хранятся около 1400 писем, которые он получил в ответ на свои. Он писал письма поддержки, они теплы и неизменно доброже­лательны. В них отражены подробности быта, детали взаимо­отношений, точные характеристики. Его эпистолярное наследие очень значимо при изучении декабристской ссылки и обладает достоинствами литературного памятника времени.
В письмах Пущин отмечал, что Сибирь богата «всеми дарами царства природы». Он интересовался местным литературным дви­жением, читал только что вышедшее «Историческое обозрение Си­бири» П. Словцова. Знал он и Ершова-поэта, который упоминается в ряде его писем. Именно старанием Ершова в журнале «Совре­менник» были напечатаны два стихотворения А.С. Пушкина, об­ращённые им к Пущину. Пущин сохранил их и передал П. Ершову в уверенности, что тот напечатает их. О своём великом лицейском друге он всегда с большим удовольствием рассказывал всем и тем пропагандировал творчество и личность поэта. Вспоминавшие Пу­щина в период его жизни в Ялуторовске отмечают его деятельную натуру, неизменную живость и расположенность не только к своим товарищам, но и к каждому, кто к нему обращался. За попечитель­ство над своими товарищами и готовность немедленно откликнуть­ся его прозвали Маремьяной-старицей из пословицы «Маремьяна-старица обо всех печалится».
В Ялуторовске И.И. Пущин жил 13 лет. В 1856 году после амнистии он выехал в центральную Россию.

5
Поэтическое творчество Александра Ивановича Одоевского (1802-1839) приходится в основном на годы его заключения в крепость, пребывания на каторге и в ссылке. В истории дека­бристского движения и в истории русской литературы он изве­стен ответом («Струн вещих пламенные звуки...») на послания А.С. Пушкина «Во глубине сибирских руд...». В августе 1836 года Одоевский был определён на поселение в Ишим.
В Ишиме он в первые же дни подружился с ранее сослан­ным в этот город поляком Адольфом Янушкевичем. Буквально через короткое время после знакомства, 30 августа 1836 года, А. Одоевский пишет стихотворение «В странах, где сочны лозы виноградные...», в котором выразил признательность вновь об­ретённому другу. Янушкевич подарил ему часть ветки с дуба, ра­стущего на могиле возлюбленной великого Петрарки, которую незадолго до этого ему прислали. Одоевский оценил дар.
И что осталось в память солнца южного?
Одну лишь ветку ты хранил
С могилы Лауры: полный чувства дружного,
И ту со мною разделил!..

Янушкевич рассказал Одоевскому о своих встречах с теми, кто был тому дорог. В ответ было создано стихотворение, в кото­ром поэт признавался, как дорога ему память о друзьях:
Ты знаешь их, кого я так любил,
С кем чёрную годину я делил...
Ты знаешь их! Как я, ты жал им руку
 И передал мне дружный разговор,
Душе моей знакомый с давних пор;
И я опять внимал родному звуку,
Казалось, был на родине моей,
Опять в кругу соузников-друзей.

В Ишиме Одоевский написал и стихотворение «Как я давно поэзию оставил...». В нём он размышляет о высоком предназна­чении поэзии, её духовном потенциале как образце нравствен­ной стойкости. Он признаётся, что именно поэзия была главной поддержкой ему в его нелёгкой судьбе. Определяя её как «божий глагол», он славит откровенность вдохновения:
Поэт горит! Из глубины горнил
Текут стихи, - их плавит вдохновенье;
В них дышит мысль, порыв бессмертных сил —
Души творца невольное творенье!

В июне 1837 года А. Одоевский откликнулся стихотворением на поездку в Сибирь цесаревича Александра. В свите Александра был К.И. Арсеньев, бывший учитель Одоевского. Одоевского по юным годам его в Петербурге знал и В.А. Жуковский. Предпо­лагали, что после Тобольска цесаревич посетит и Омск, столицу Западно-Сибирского генерал-губернаторства, и тогда его дорога пройдёт через Ишим, где поэт мог обратиться и к Жуковскому, и к Арсеньеву, а через них, возможно, и к цесаревичу. Но на Тоболь­ске путешествие Александра по России было завершено.
А. Одоевский в стихотворении высказал смелое сожаление, что край превращён в место ссылок:
Над Иртышом стоит Ермак печальный,
Всё скорбь одна тревожит сон,
Опальный сон: обрёл он край опальный,
Века идут, о берег бьётся вал,
И каждый вал приносит плач изгнанья
Не край, а мир Ермак завоевал,
Но той страны страшатся и названья.

Отбывавший вместе с Одоевским ссылку в Ишиме, Розен вспоминал: «А.И. Одоевский никогда ничего не печатал, даже редко сам писал стихи, но диктовал их охотно своим прияте­лям». На этом основании можно предположить, что не всё из написанного им в Ишиме сохранилось. В частности, именно Одоевскому приписывается текст весьма популярной среди ссыльных декабристов песни:
Бывало, в доме преобширном
В кругу друзей, среди родных
Живёшь себе в веселье мирном
И спишь в постелях пуховых.
Теперь же в закоптелой хате
Между крестьян всегда живёшь,
Забьёшься, корчясь, на полати
И на соломе там заснёшь.
Бывало, предо мной поставят
Уху стерльяжью, соус, крем,
Лимоном, бланманже приправят,
Сижу и ничего не ем.
Теперь похлёбкою дурною
С мякиной хлебом очень сыт,
Дадут капусты мне с водою -
Ем, за ушами лишь пищит...

Летом 1837 года А.И. Одоевский получил предписание от­правиться рядовым на Кавказ. Там он и умер в 1839 году, обретя перед этим ещё одного внимательного друга - М.Ю. Лермонто­ва, который откликнулся на его смерть стихотворением «Памя­ти А.И. Одоевского».

6
Николай Алексеевич Чижов (1799-1848) активным литера­турным творчеством, как и П. Бобрищев-Пушкин, занялся толь­ко в ссылке. В Тобольск он был определён солдатом в 1833 году. Вскоре он знакомится и сближается с группой поляков, сослан­ных в город за участие в польском восстании. А в 1836 году - с П. Ершовым, который начал работать преподавателем в Тоболь­ской гимназии.
Ссыльным декабристам запрещено было публиковаться. П. Ершов оказал прямое содействие Н. Чижову в отправлении его произведений в печать, где они появлялись без имени автора. Так, уже в начале 1837 года он отправляет своим друзьям в Петербург стихотворение Н. Чижова «Русская песня», которое и публикуется в мае 1837 года. Традиционная по сюжету (девушка любит милого друга, но их разлучают), «Русская песня» Чижова отличалась ис­кренностью переживания и своим задушевным тоном
Злые люди отравили счастья дни,
О любви моей доведались они.
Разлучили с милым другом, развели,
Но забыть его заставить не могли.

Тюменский литературовед Л.Г. Беспалова в Российском государственном архиве литературы и искусства обнаружила письмо П. Ершова от февраля 1837 года одному из своих при­ятелей: «Исполняя обещание моё, присылаю тебе... несколько мелких стихотворений приятеля моего Николая Алексеевича Чижова. Очень бы хорошо, если б ты отдал их в Библиоте­ку для Чтения: а ещё бы лучше, если б наш поэт получил за них какое-нибудь вознаграждение...». Из текста письма сле­довало, что у Ершова были и другие произведения ссыльно­го декабриста. В этом письме среди прочих содержалась и параллельная «Русская песня», но теперь от имени доброго молодца. Всего в письме Ершова было пять стихотворений. Баллады «Воздушная дева» и «Цыганка» были напечатаны, а три, в том числе и параллельная «Русская песня» стали из­вестны по публикации Беспаловой.
Трудно судить, все ли названные произведения были напи­саны Н. Чижовым именно в Тобольске. Но определённо можно сказать, что он оказался весьма деятельным помощником П. Ер­шова по гимназическому театру. Были у них и совместные за­мыслы. Очень любопытен водевиль «Черепослов», над которым Чижов, по словам Ершова, воодушевлённо работал. Водевиль­ные куплеты в 1854 году П. Ершов передал одному из соавторов Козьмы Пруткова - поэту В.М. Жемчужникову, и они вошли в сочинения мнимого Козьмы Пруткова.
В июне 1837 года во время приезда в Тобольск цесаревича Александра Н. Чижов написал стихи к этому событию:
Солнце новое встаёт
Над Сибирью хладной
И на тёмный Север льёт
Жизни луч отрадный.

Н. Чижову покровительствовал генерал-губернатор Запад­ной Сибири П.Д. Горчаков. Он добился облегчения его участи, а в 1839 году взял Чижова с собой в Омск, куда тогда же было переведено и управление всем краем.


НИКОЛАЙ НАУМОВ
Расширение образного содержания русской литературы во второй половине XIX века было обусловлено двумя тенденция­ми. Во-первых, вниманием к жизни провинций, к темам и обра­зам, рождённым провинциальной жизнью. Во-вторых, приходом в литературу волны писателей из провинции, в первую очередь из разночинной среды. Писателем-разночинцем был, как мы от­метили выше, Михаил Знаменский. Но его известность была регионально-локальной. Известность писателя-разночинца Ни­колая Наумова была всероссийской.
Родился Николай Иванович Наумов 16 мая 1836 года в То­больске. К пяти годам он научился читать. Отец его, сын са­марского дьячка, самообразованием сумел «пробиться» и в То­больске служил чиновником губернского правления. Мать рано умерла, после её смерти отец перевёлся в Омск, куда перемести­лось генерал-губернаторство. Будущему писателю отец запом­нился своей безусловной честностью, «особенно поразитель­ную, - отмечал он, - в те времена поголовного взятничества и казнокрадства». В Омске Николай Наумов начинает учиться в гимназии, но вскоре с отцом переезжает в Томск. Здесь отец умирает. Гимназию окончить ему так и не пришлось, он ушёл из четвёртого класса - оскорбило замечание инспектора о внешнем виде его одежды. В 20 лет он поступает вольноопределяющим в армию, служит первый год в Омске, а потом переводится снова в Томск. В Томске он посещает литературный кружок, куда его ввёл Н.М. Ядринцев, с которым он одно время учился в гим­назии. Большое влияние на юнкера Наумова оказал сослуживец офицер А.А. Зерчанинов, побуждая заняться самообразованием. Не без помощи Ядринцева и Зерчаннова Н. Наумов в 1859 году в «Военном сборнике» публикует свой первый рассказ «Случай из солдатской жизни».
В 1860 году Н. Наумов выходит в отставку, уезжает в Петер­бург и поступает вольнослушателем в университет. Но увлекла его не учёба, а бурная молодёжная общественная жизнь. Его захватили либерально-реформаторские идеи, он принимает участие в студенческих выступлениях, посещает кружки и сходки, сближается с земляками-сибиряками, которые с гря­дущими реформами связывают развитие Сибири. Полиция об­ратила внимание на юношу. В 1861 году его подвергают крат­ковременному аресту за участие в студенческих беспорядках. В 1862 году он пробудет под арестом два месяца. Но ничего серьёзного, кроме любопытства, за Наумовым не было, и его освобождают без последствий.
Литературное творчество становится главным в интересах Николая Наумова. В 1861 году в петербургском журнале «Святоч» печатается несколько его рассказов под общим названием «Мирные сцены военного быта». В журнале «Искра» в 1862 году публикуются его резко критичные рассказы «Горе обличителю», «Доброе дело» и «Из писем моего приятеля». Он служит секре­тарём в редакции «Военного сборника». Его замечают в литера­турных кругах. А успех к нему пришёл осенью 1863 года после публикации в журнале «Современник» рассказа «У перевоза».
В феврале 1861 года была объявлена реформа, в результате которой крестьяне объявлялись свободными от крепостной зави­симости, но наделение землёй было обставлено такими условиями, что фактически лишало их земли. Россия вступила в полосу реформ, которые настойчиво проводил император Александр II. Реформы эти вызывали самые оживлённые толки, породили на­родничество как движение общественной мысли и открыли по­лосу революционно-террористических акций, которые привели в марте 1881 года к убийству Александра II.
В рассказе «У перевоза» Николай Наумов повествует о том, как деревня встретила манифест царя об освобождении крестьян от крепостной зависимости. Тайком собирается крестьянский сход, после долгого обсуждения приходят к выводу, что «воля эта не та воля», которую ждут мужики. Они отправили делегатов к губернатору, чтобы тот разрешил их сомнения, но их объявили бунтовщиками и посадили в тюрьму. Жена одного из них рас­сказывает о своих бесплодных хождениях по присутственным местам, слушатели воспринимают её рассказ как обыденное дело для крестьян, а их реплики добавляют картину бесправия.
В 1863 году в журнале «Очерки» Николай Наумов печатает небольшой рассказ «Последнее прости». Из крестьянской семьи уходит в рекруты сын - кормилец, оставляя мать и жену. Пре­дельное отчаяние звучит в самом названии рассказа, безысход­ной скорбью пронизано всё повествование.
В 1864 году Николай Наумов покинул столицу. Он приехал в Тобольск и получил здесь место заседателя земского суда. Он сам свой отъезд объяснял «неотвратимым желанием позна­комиться с жизнью народа». В рассказе «Зажора» он писал: «...в то время я был ещё молод и смотрел на службу, как вооб­ще смотрели на неё многие идеалисты шестидесятых годов... Приняв на себя служебную миссию, они стремились приносить народу обязательную пользу, изучать его нужды, защищать его интересы, преследовать всеми зависящими от них сред­ствами зло, разъедающее жизнь народа, и по возможности указывать на средства, которые вернее всего могли увраче­вать язвы, скопившиеся веками на его организме». Спустя не­которое время он переезжает в Омск и поступает чиновником контрольной палаты. Здесь он был привлечён к следствию и даже арестовывался по делу об «Обществе независимости Си­бири». В 1869 году возвращается в Петербург.
Рассказы Николая Наумова встречали серьезные цензурные сопротивления. Так, в очерке «Ёж» цензура увидела крайнюю тенденциозность. А рассказ «Юровая» в первой редакции не был разрешён к публикации. Пришлось делать серьезные ис­ключения наиболее резких мест.
В 1874 году выходит сборник рассказов Николая Наумова «Сила солому ломит». Он имел подзаголовок - «Рассказы из быта сибирских крестьян». В него вошло семь произведений: «У перевоза», «Последнее прости», «Деревенский торгаш», «Юровая», «Крестьянские выборы». «Мирской учёт» и «Ёж». Каждый рассказ начинался с новой страницы и имел свой заглав­ный лист. Книгу можно было дробить на брошюры, распростра­нять и хранить их отдельно. Пропагандисты-народники исполь­зовали рассказы-брошюры Наумова во время своего «хождения в народ». В записной книжке C.Л. Перовской был найден вопро­сник по рассказам Наумова «Юровая» и «Крестьянские выбо­ры», вопросник помогал сосредоточить внимание слушателей на наиболее острых критических моментах произведений. По­лиция при аресте пропагандистов и обысках часто находила как сборник целиком, так и отдельные рассказы-брошюры. В 1878 году его распространение было запрещено.
Сборник выдвинул Николая Наумова в число ведущих писателей-разночинцев. Содержанием сборника стали рассказы и очерки, построенные на наблюдениях над бытом и характера­ми людей из народа, преимущественно сибиряков. Он писал о судьбе рыбацких артелей, торговых людей, таёжников, каторж­ников и беглых. Его рассказы композиционно строятся как по­вествование о встречах в дороге. Очерковый реализм Николая Наумова отличали речевая характеристика персонажей, вклю­чение в повествование документа, установка на достоверность, практическое отсутствие внутренней речи героев.
В рассказе «Деревенский торгаш» Николай Наумов худо­жественно убедительно создаёт образ деревенского мироеда, который держит в своих руках всё село. Лавочник Прохор Иг­натьевич Белкин не случайно прозван Петлёй. Он и торгаш, и скупщик крестьянских продуктов, и ростовщик. И как бы кре­стьяне не осознавали своё положение, какие бы упрёки не бро­сали ему в лицо, однако вынуждены были опять идти к нему. А сам Петля уверенно вёл своё дело, зная, что не встретит сопро­тивления. Об этом говорила выразительная концовка рассказа: «Но далеко за полночь виднелся свет в одном из окон Прохора Игнатьевича, сводившего счёты дневной прибыли. По весёлому лицу его и по руке, бойко бегавшей по косточкам счёт, можно было догадаться, что день не обманул его ожиданий».
Большим творческим успехом Николая Наумова стал рас­сказ «Юровая». Скупщик рыбы Вежин привык диктовать свои условия. Он никак не ожидал, что крестьяне села Юрево объ­единятся и выставят свои цены на каждый род рыбы. Никак не ожидал, что они твёрдо будут стоят на своём. Попытка крестьян отстоять свои цены оказалась безуспешной. Но главный смысл рассказа состоял не в том, что мужики уступили проискам Вежина. Смысл рассказа состоял в самой их попытке отстоять свои права, решиться на протест. Удачей Наумова стал образ кре­стьянина Ивана Николаевича Калинина. Это он решительно и безбоязненно отстаивает интересы односельчан. «В простона­родье, - замечает автор, - нередко встречаются личности, по­добные Ивану Николаевичу... В них, как в фокусе, отражаются те могучие живые силы, какие таятся в народе...». Правда, тут же Наумов вынужден констатировать: «...и бесследно исчезают, не находя в окружающей их жизни благотворного исхода». При­чину неудачи писатель видит в разобщённости людей.
Большой очерк «Ёж» посвящён жизни рабочих золотых при­исков. Главным событием становится расчёт с рабочими по окон­чании приискового сезона. Нанимаясь на сезон, они получают за­даток, который полностью уходит на оплату недоимок, податей, оформление документов и проезд. На работе система штрафов, цены в приисковой лавке, откровенный обсчёт приводят к тому, что на руки они получают ничтожно меньше того, что было обе­щано. И вот в очередной расчёт Данила Филиппыч Карпов, про­званный Ежом, подговаривает рабочих выступить против обмана. Рабочие требуют прихода управляющего, тот, напуганный реши­мостью рабочих, обещает дня черед три всё пересчитать. Рабочие верят ему, а выданная по распоряжению управляющего чарка вод­ки вовсе расслабляет их. А тем временем отправлено донесение исправнику, исправник приезжает с отрядом казаков, зачинщики арестованы, а Ёж (Данила Карпов) осуждён за бунт на каторгу.
Как и в рассказе «Юровая», всё заканчивается поражени­ем. Но писателя явно привлекают такие народные типы, как Иван Николаевич Калинин и Данила Филиппыч Карпов. Сюда присоединим Егора Бычкова из рассказа «Крестьянские вы­боры», Осипа Дегтярёва из рассказа «Умалишённый», Аниси­ма Королькова из рассказа «Зажора». В них и в подобных им Николай Наумов видит те здоровые силы народа, которые в итоге возьмут верх: «Там, где другие смиряются, подчиняясь необходимости или падая духом, они вооружаются силою сво­ей страстной души, находят цель жизни в борьбе, не радуясь при торжестве и выказывая геройскую стойкость, когда сами становятся жертвами её».
В 1881 году выходит сборник Николая Наумова «В забытом краю». В него было включено семь произведений. Ключевым для сборника стала повесть «Паутина». Нравственно-психологическая атмосфера отличала и другие включённые в сборник рассказы. Они раскрывали тяжёлую, безрадостную картину народной жизни.
В 1882 выходит сборник «В тихом омуте». В него вошло восемь произведений. Действие происходит в родной писателю Сибири. К сожалению, новый сборник не расширял образное со­держание писателя, читатель встречал те же типы угнетённых и бесправных людей, картины обмана.
В 1884 году Николай Наумов снова возвращается в Си­бирь. Он поступает на службу, занимается активной обществен­ной деятельностью. Первые три года живёт в Мариинске, потом переезжает в Томск. Писатель принимает деятельное участие в журналах «Русское богатство» и «Устои». В 90-е годы активно сотрудничает в сибирских изданиях. Но в целом он испытывает разочарование и усталость. В августе 1894 года он пишет Т.Н. По­танину: «Я не одряхлел ещё и, скажу даже более, чувствую себя в поре сил. Материала у меня много, но работать не поднимается рука... Кругом уже всё изменилось. Пошли новые люди, а с ними и новые песни и стремления, но к сожалению, не утешительные... Так уж лучше молчать, молчать, молчать». Последнее опубли­кованное им произведение - рассказ «Благотворитель» (1897).
В 1897 году выходит двухтомное собрание сочинений Ни­колая Наумова. Автор тщательно подошёл к отбору текстов. В него было включено всего двадцать шесть его произведений. Но оно прошло незамеченным, что отметил в большой статье о писателе Г.В. Плеханов. Плеханов неприменул заметить, что «в семидесятых годах Н.И. Наумов пользовался огромной популяр­ностью... Теперь... времена изменились, и никто уже не будет так увлекаться сочинениями Наумова, как увлекались ими лет двадцать тому назад».
Умер Н.И. Наумов от туберкулёза 10 декабря 1901 года в Томске. В его архиве, который хранится в библиотеке Томского университета, остались несколько рассказов, которые были опу­бликованы в 1939 году.
Вскоре после смерти писателя Т.Н. Потанин пишет боль­шой биографический очерк «Юные годы Н.И. Наумова». С глубоким сожалением Потанин отмечает, что творчество На­умова уже не вызывает прежнего интереса. На долгие годы имя писателя было как бы отодвинуто. Он упоминался в ряду писателей-разночинцев (П. Засодимский, Н. Златовратский, Н. Петропавловский-Каронин, А. Эртель и др.), которые были связаны с народническим движением.
Исследованию творчества Н. Наумова в 1962 году была по­священа кандидатская диссертация тюменского литературоведа Л.Г. Беспаловой. В 1998 году том избранной его прозы с боль­шой вступительной статьёй Н. Горбачёвой и Н. Рогачёвой вы­шел в Тюмени. Он был приурочен в 160-летию Н. Наумова. Это издание возвращало его в круг писателей-земляков.


ОЧЕРКОВАЯ ПРОЗА

1
Вторая половина XIX века характеризуется ростом регио­нального сибирского самосознания. Региональное самосозна­ние начинает формироваться с сохранения памяти об истории края и населявших его народах. Рассказы о становлении горо­дов, памятных событиях и лицах прошлого образуют значитель­ный корпус краеведческого текста. Фактор узнавания в тексте событий и мест, хорошо знакомых читателю, имеет и эстетиче­ское значение, ибо эмоционально приближает повествование. Краеведческий текст (как письменный, так и устный, в форме фольклорных преданий и легенд) закрепляет региональное са­мосознание, что и определяет его значительную долю в регио­нальном литературном пространстве.
В краеведческой прозе сибирского Зауралья бережно сохра­няется память о Ермаке и первопроходцах. Эту память ещё в XVII веке призвано было сохранить сибирское летописание. На ней основано было «Историческое обозрение Сибири» П.А. Словцо­ва, первого сибирского краеведа. В последующие времена это на­шло выражение во внимании в первую очередь к историческому краеведению. Оно приняло летописную версию присоединения Сибири. Ермак, его казаки и казачьи отряды, ставившие в Си­бири первые остроги, изображались христианскими миссионе­рами, несущими в Сибирь её «диким» народам учение Христа. Таким образом, христианизация Сибири была в очерковой крае­ведческой прозе совмещена с историей её присоединения и осво­ения русскими. Вот почему первые, после П. Словцова, краеведы Н. Абрамов и А. Сулоцкий были церковными историками.
Развитию в регионе очерковой прозы, в том числе и краевед­ческой, способствовало становление региональной печати.
Ещё в 1830 году губерниям предписывалось «по мере удобства и местной надобности» завести печатные издания. В 1837 году ещё раз было подтверждено, что «издаются при каждом губернском правлении особые губернские ведомости». В январе 1857 года Правительствующий сенат особо указал сибирским губернаторам, которые, в отличие от своих коллег в европейской части России, не спешили открывать газеты: «Должны быть издаваемы губернские ведомости». 27 апреля 1857 года вышел первый номер «Тобольских губернских ведо­мостей». И уже во втором номере печатается краеведческий материал «Заметки о значении ярмарок и торжков в городах и селениях в Тобольской губернии». К активному сотрудничеству вскоре был привлечён Н.А. Абрамов.
Статьи и очерки на исторические темы охотно публиковала выходившая в Тобольске с 1890 года газета «Сибирский листок».
В 1879 году был открыт Тобольский губернский музей. С 1883 года он начал издание «Ежегодника...», на страницах которого за время его существования (до 1918 года) выступили почти 60 авто­ров, опубликовавших более 150 статей по истории края. Особенно значительным был поток очерковой исторической и краеведче­ской прозы, вызванный празднованием 300-летия присоединения Сибири к России и 300-летия основания Тобольска (1887). Тогда же обозначились и основные направления очерковой прозы.
Очерковая историческая проза была представлена работами К.М. Голодникова, А.И. Дмитриева-Мамонова, М.С. Знаменско­го, Е.В. Кузнецова и других.
Капитон Михайлович Голодников (1822-1906) после окон­чания в 1839 году Тобольской гимназии начал службу в Ялуто­ровске. Здесь же и пробудился его интерес к истории. Статьи и очерки он публикует в «Тобольских губернских ведомостях», в «Сибирском листке» и «Восточном обозрении». Он состоял членом-сотрудником Русского географического общества и Об­щества любителей естествознания, антропологии и этнографии. В начале 80-х годов был редактором неофициальной части гу­бернской газеты. В 1881 году опубликовал развёрнутый очерк-исследование «Тобольская губерния накануне 300-летней годов­щины завоевания Сибири». Его исторический очерк «Тобольск и его окрестности» был весьма критически принят современни­ками, в нём очевиден был любительский (дилетанский) характер обращения Голодникова к истории. Больший интерес сохраняет вышедший в 1899 году в Тюмени отдельным изданием его очерк «Декабристы в Тобольской губернии».
Евгений Васильевич Кузнецов (1848-1911) в 17 лет опубли­ковал свою первую краеведческую статью о родном селе Новое. В 1870 году публикует большой очерк «Материалы для истории заселения Тобольской губернии до покорения Сибири Ермаком». Тогда же его назначают редактором неофициальной части «То­больских губернских ведомостей». Его творчество жанрово раз­нообразно: стихотворные фельетоны, беллетризованные очерки, публицистические статьи, бытовые заметки. Он автор более 300 публикаций, из которых многие носили историко-краеведческий характер, в том числе: «Первые казаки в Сибири» (1890), «Сказания и догадки о христианском имени Ермака» (1891), «Сибир­ский губернатор Д.И. Чичерин» (1892), «Начало сибирских го­родов (Исторический набросок)» (1893) и др. Последний труд, который Е. Кузнецов не успел завершить и рукопись которого незадолго до смерти передал в Тобольский музей, был посвящён библиографии о декабристах.
Хрисанф Мефодьевич Лопарев (1862 - 1910) родился в селе Самарово Тобольской губернии. Он окончил Тобольскую гим­назию, а потом историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, работал в различных учреж­дениях Петербурга. Но связи с родиной он не терял. Он был благодарен землякам, которые собрали деньги, чтобы он мог учиться в гимназии. В 1892 году им была издана книга «Сама­рово. Село Тобольской губернии и округа. Хроника, воспоминания и материалы о его прошлом». Книга пользовалась успехом, в 1896 году вышла вторым изданием. Историко-краеведческие ин­тересы X. Лопарева отражены в его статье 1895 года «Покорение Югорской земли».
Большой интерес вызывала историческая проза публицистов-областников. Выделим большой труд Николая Михайловича Ядринцева (1842-1894) «Сибирь как колония» (1882). Привлекая обильный статистический материал, исторические документы, свидетельства очевидцев, Ядринцев создал страстный гимн ре­гиону, которому он сулил великое будущее. Обращаясь к чита­телю, он отмечал: «тон нашего изложения не всегда является объективным и спокойным; но едва ли мы заслуживаем упрёка в том, что, приходя на зов жизни, мы стремились ответить на него всеми силами души и полагали здесь весь жар своего сердца. Принадлежа к поколению, стремившемуся сознатель­но отнестись к нуждам своей родины и быть ей полезным, мы старались внести посильную дань в изучение её вопросов, веруя, что другие поколения, одушевлённые тою же любовью, выпол­нят последующие задачи гораздо полнее и лучше нас».
Большой читательский интерес вызывала природоведческая очерковая проза.
Николай Лукич Скалозубов (1861-1915) в 1894-1906 годах работал главным агрономом Тобольской губернии. Всего им было опубликовано почти сто статей по вопросам сельского хо­зяйства, в том числе и в суровых условиях Западной Сибири. Многие из этих статей носили научно-популярный характер и способствовали улучшению агротехники и выращиванию от­дельных культур в регионе.
Александр Александрович Дунин-Горкавич (1854-1927) в 1890 году возглавил Самаровское лесничество, потом был гу­бернским лесничим. Активно сотрудничал с Западносибирским отделом Русского географического общества. Его краеведческие интересы были достаточно широки, но главным для него были описания животного и растительного мира региона. В 1897 году в восьмом выпуске Ежегодника Тобольского губернского музея он публикует большую работу «Север Тобольской губернии. Опыт описания страны, её естественных богатств и промышленной деятельности её населения». Эта работа стала основой вышедше­го в 1904-1911 годах его трёхтомного труда с таким же названием.
Очерковая проза в периодических изданиях и сборниках от­крывала читателю обширный край Западной Сибири. Её цен­ность не только в том, что описывались исторические и при­родные особенности края, но и укреплялось чувство местного патриотизма, формировалось регионального самосознания.

2
Николай Алексеевич Абрамов родился 17 апреля 1812 года в г. Курган Тобольской губернии в семье священника. Род По­повых (или Поповичей), принявший в XVIII веке фамилию Абрамовых, восходит к одному из десяти первых священников, направленных в Сибирь сразу после похода Ермака. Учиться Н. Абрамов начинает в Курганском народном уездном училище, но в 1823 году поступает в Тобольскую духовную семинарию. Он свободно владел татарским языком, а потому после окончания се­минарии его оставили в ней как преподавателя этого языка. Абра­мова направляли учиться в Петербург в Духовную академию. Но умер отец, и он не мог оставить мать. Оставаясь преподавателем и помощником эконома в семинарии, он с 1832 года преподаёт ещё и в духовном училище. С 1836 года Н. Абрамов преподаёт исто­рию и географию в Тобольском уездном училище. Тогда же он увлекается сибирской историей, знакомится с жившим в Тоболь­ске П. Словцовым, становится одним из его помощников, читает Словцову вслух старинные рукописи, помогает ему в завершении «Исторического обозрения Сибири». Словцов привил ему любовь к местной истории и дал первые уроки работы с источниками.
С 1842 года Н. Абрамов - смотритель училищ Березовско­го уезда. В Берёзове он изучает материалы местного архива, на основании которых пишет очерк «Описание Берёзовского уезда». В нём дано исследование нравов и обычаев коренного населения, а также зарисовки о жизни здесь в ссылке знаменитых изгнанни­ков Меньшиковых, Долгоруковых, А.И. Остермана. В 1849-1853 годах Абрамов служил смотрителем училищ в Ялуторовском и Тюменском уездах. За свою педагогическую деятельность он удо­стаивается благодарностей министра народного просвещения. После этого он год служит в Омске в чине надворного советника в должности столоначальника в Главном управлении Западной Сибири. В 1854 году уезжает в Семипалатинск, где до конца дней служит в областном правлении. Умер он 3 мая 1870 года.
Первая публикация Н. Абрамова, которая сделала его имя известным, большая статья «Филофей Лещинский, митрополит Тобольский и Сибирский» относится к 1846 году. С этого времени он регулярно публикуется в «Журнале Министерства народного просвещения», «Записках Русского географического общества», «Известиях Императорского археологического общества», жур­нале «Странник».
Когда было принято решение издавать «Тобольские губерн­ские ведомости», тобольский губернатор В.А. Арцимович обра­тился к Н.А. Абрамову с письмом, в котором просил участвовать в этом издании. Уже в одном из первых номеров газета пере­печатала из «Журнала Министерства народного просвещения» его очерковую статью «О введении христианства у Березовских остяков». После он печатается регулярно. Вот названия опу­бликованных в «Тобольских губернских ведомостях» в первый 1857 год существования газеты его статей и очерков: «Торже­ственное приношение в Тобольск иконы Абалакской Божией Матери и сопровождение её обратно», «Тобольские пожары», «Несколько слов о Денисе Ивановиче Чичерине», «Проповедь Евангелия сибирским вогулам», «Иоанн Максимович, митропо­лит Тобольский и Сибирский», «Несколько сведений из жизни Фёдора Ивановича Соймонова», «О бывшем наместничестве в Тобольске». Статьи и очерки Н. Абрамов посылал из Семипала­тинска в Тобольск, и они печатались в «Тобольских губернских ведомостях» на протяжении всей его жизни.
В 1858 году в «Тобольских губернских ведомостях» Н. Абра­мов опубликовал большой историко-статистический очерк «Го­род Тюмень».
Работая в архивах и изучая древние рукописи, Н. Абрамов ввёл в научный оборот тексты, прежде неизвестные исследова­телям. Среди них - Сибирская (Черепановская) летопись, «Кни­га записная» XVII века, «Краткое описание о народе остяцком» Г. Новицкого и др. За сотрудничество с Русскими географиче­ским и археологическим обществами Н. Абрамов в 1848 году избран их членом-корреспондентом, а в 1858 году - действи­тельным членом. Его научные интересы отличались широтой и разнообразием. Изучая историю края, он занимался также эт­нографией, географией, археологией, топонимикой, татарским языком (мог выступать даже переводчиком), астрономией, ме­теорологией, агрономией. Но в центре его интересов и публи­каций - церковная история Сибири, христианизация её народов. Научные труды Н.А. Абрамова были поощрены медалями обще­ственных научных организаций. Его служебная деятельность отмечена орденами Святослава III и II степеней, святой Анны III и II степеней, святого Владимира IV степени. Его очерковая краеведческая проза - значительный вклад в укрепление само­бытного сибирского литературного пространства.

3
Цикл автобиографических очерков Николая Чукмалдина воспроизводит в живых деталях картины быта, среду и портре­ты современников автора. Успешный предприниматель и инте­ресный очеркист, он искренне радел о культурном развитии и светлом будущем Сибири.
Николай Мартемьянович Чукмалдин родился 4 декабря 1836 года в селе Кулаково Тюменского уезда Тобольской губернии. Фамилия Чукмалдин встречается в документах ещё XVII века, она принадлежит к коренным тюменским фамилиям. Предки Н. Чукмалдина были крещённые и обрусевшие за два столетия татары. В 1843, на восьмом году жизни, его отдали учиться гра­моте местному грамотею-начётчику, потом ему наняли учителя. В мемуарной книге «Мои воспоминания» он подробно и с лю­бовью описывает памятные ему с детства быт, нравы и обычаи зауральской деревни. «Сермяги, зипуны, дублёнки, посконные ру­бахи, - писал он, - всё было своего домашнего изделия, и даже женщины носили сарафаны из холста льняного и посконного...». «Спать все ложились рано (около 9 часов), зато отец и мать вставали около 3 часов утра». Запечатлел он и неприглядные черты быта: «Грамотности почти совсем не было, а отсюда возникало много суеверий, одно другого нелепее. Верили тому, что существует «порча», «дурной глаз», что можно «засло­нить месяц», «напустить болезнь»... Газет в деревне не было, и никто ничего не знал не только о том, что делается в государ­стве, но даже в соседней Тюмени. Духовная жизнь сводилась к беседам, которые проводили начётчики-раскольники...».
Тяга к грамоте не помешала Николаю Чукмалдину овладеть ре­меслом отца. А в 1852 году его отдают в приказчики в Тюмень, к дальним родственникам Решетниковым. В очерке «В приказчиках на заводе» он рассказывает о ремёслах, которые развивались в Тю­мени, о работе кожевенных предприятий, где «вся земля и строения пропитаны были запахом дёгтя, извести и дубильной кислоты».
В Тюмени он совершенствовался в торговых делах, проявил незаурядную находчивость и предприимчивость. Вскоре стал ком­паньоном хозяину, а потом выкупил у него всё дело. Параллельно неуклонно стремился к образованию. В очерках «Тюменская не­благодарность», «Полуразорение», «Процесс с Подаруевым» рас­сказано о конкурентной борьбе купцов и предпринимателей. Ему пришла идея торговать шерстью, которая на кожевенных заводах не ценилась и выбрасывалась. Оказалось, на неё был спрос не только в европейской России, но и за границей. Дело требовало расширения, и в 1872 году он уезжает в Москву, но не теряет связи с родиной.
Успешная торговля не поглощала всех интересов Чукмалди­на и не отвращала его от добрых дел. Он писал в «Моих воспоминаниях»: «Выигрывает и богатеет в торговле тот, кто оказывает услугу обществу. Наивыгоднейший товар - доверие, а доверие даётся только безупречной честности и торговому бескорыстию. Богатеет только изобретатель, пионер нового общеполезного дела. Всё то, что добыто неправедно, посред­ством обмана, своекорыстия и зла, носит в себе самом смерть. Жизненно и прочно одно добро».
Примеры деятельного добра он находит и в Тюмени. Городской голова И.В. Иконников создал прекрасный сад. Купец П.И. Пода­руев на свои средства построил здание для реального училища. В очерке «К свету и пользе» Чукмалдин рассказал о том, как и в Тю­мени проявляются новые веяния, развивается образование, растут духовные потребности. Рассказ этот продолжен и в очерке «Высоц­кий и Калганов», где автор повествует о тюменской интеллигенции: «Мало-помалу у нас составился кружок, в котором интересова­лись общественными интересами, и устраивались даже дни, когда по вечерам происходили чтения в квартире то одного, то другого из членов-товарищей... Бывало, с каким животрепещущим инте­ресом ожидалась новая книжка «Современника», которая ходила по рукам до тех пор, пока все знакомые, интересующиеся литера­турными новинками, не прочтут её».
С именем Николая Чукмалдина связан ряд начинаний в сфере образования и культуры края: основание ремесленного училища, открытие Народного дома, создание бесплатной би­блиотеки, учреждение клуба приказчиков. Он поддерживал в Тюмени художника И. Калганова, издателя К. Высоцкого, был инициатором организации литературного кружка. Очень много сделал он и в родной деревне Кулаково.
Литературная деятельность Николая Чукмалдина была на­чата в конце 50-х годов XIX века. Первой публикацией стала статья в «Казанском экономическом журнале» о Бобровской яр­марке. Тогда же он начал выступать в «Тобольских губернских ведомостях», постоянно публикуя заметки делового характера. В 1861 году здесь же он печатает статью «Биография Н.А. Ре­шетникова», в 1863 - «О сельских ярмарках в Западной Сиби­ри». В последующие годы он печатается в «Сибирском лист­ке», «Сибирской торговой газете», «Урале», «Русском труде», «Санкт-Петербургских ведомостях». В своих статьях он касался преимущественно экономических вопросов.
Ежегодно Николаю Чукмалдину приходилось два-три меся­ца проводить за границей. Свои впечатления о поездках за пре­делами России он изложил в серии путевых заметок. Отдельной книгой был издан его очерк «Египет и Палестина».
Отдельными приложениями к газете «Русский Труд» были напечатаны его «Мои воспоминания». Они интересны автобио­графическими страницами и точностью описания бытового уклада сибирской деревни первой половины XIX века. Неизгла­димое впечатление ещё в детстве оказала на него природа родно­го края: «Вот глушь лесная в вековом и девственном бору могу­чих великанов, сосен и елей! Кто передаст человеческим языком всю гамму этих красок, всю мощь и красоту этой природы, где не ступала ещё человеческая нога».
В рукописи осталась сказка о мальчике Глинышке и Бабе-Яге, которую ещё в детстве он слышал от бабушки.
В 1896 году Николай Чукмалдин купил у И.Я. Словцова его многочисленную коллекцию и тем положил начало Тюменскому краеведческому музею. В эту коллекцию он передал и раритеры, собранное им. Это - первопечатные славянские книги, сегодня представляющие особую ценность: «Триодь постная», изданная в 1491 году в Кракове; библия, изданная Франциском Скорина в 1519 году в Праге; книги, изданные первопечатником Иваном Фё­доровым, «Апостол» Андроника Невежи 1597 года, «Граммати­ка» Мелетия Смотрицкого, «Арифметика» Леонтия Магницкого, «Соборное уложение царя Алексея Михайловича» и ряд других.
Умер Н.М. Чукмалдин 15 апреля 1901 года в Берлине. Его тело было доставлено на родину и захоронено, согласно завеща­нию. в деревне Кулаково.

4
И.Я. Словцов в истории культуры Тюменского края остался как просветитель и пропагандист, страстный коллекционер. Но современникам он был известен и как публицист-очеркист.
Родился Иван Яковлевич Словцов 17 ноября 1844 года в Тю­мени. Он был сибиряком в нескольких поколениях, знаменитый историограф П.А. Словцов был родным братом его деда. Учился Иван Словцов, вопреки семейной традиции, не в духовной семи­нарии, а на физико-математическом факультете Казанского уни­верситета. После окончания университета он преподаёт в Ом­ске, в Сибирской военной гимназии, а в 1879 году его назначают директором Александровского реального училища в Тюмени. Он был неплохим организатором просвещения и преподавате­лем, написал получившие известность учебные пособия «Крат­кая физическая география» и «Обозрение Российской империи сравнительно с важнейшими государствами». Но интересы его были много шире.
Уже в Омске Иван Словцов увлёкся историей и географией Сибири. Он много путешествовал по Западной Сибири и Север­ному Казахстану, собирал предметы археологии. Вскоре у него скопилась интересная естественно-историческая коллекция. В 1872 году собранную коллекцию он передал в музей Петербург­ского педагогического института. Ему очень хотелось быть за­меченным. Он впоследствии в своём служебном формуляре не­изменно упоминал полученную им из Петербурга благодарность. Она побудила его с новым энтузиазмом собирать новую коллек­цию. Ему очень хотелось вырваться за пределы провинциального круга и получить известность в учёном сообществе, какового он вокруг себя не находил. А потому в 1876 году и новую коллекцию он подарит, на этот раз руководителю шведской экспедиции, и она отправится в далёкий Стокгольм. В благодарность Шведская Академия наук избрала его своим членом-корреспондентом, что очень польстило самолюбию собирателя.
В 1878 году предметы из его коллекции пополнили музей географического общества. В 1879 году его назначают в Тюмень директором Александровского реального училища. За десятиле­тия пребывания в должности директора И. Словцов создал в учи­лище фундаментальную библиотеку, естественно-исторический кабинет, политехнический класс с разнообразными станками и моделями паровых машин. Известен он был и как обществен­ный деятель, читал публичные лекции, был председателем ко­митета помощи голодающим и исполнял ряд других обществен­ных обязанностей. Но всероссийское признание не приходило.
В 1891 году он отправил значительную часть вновь собран­ной коллекции в Петербург для показа в Российской Академии наук. Но при транспортировке в Москве случился пожар, и она сгорела. Это настолько огорчило И. Словцова, что он в тот же год остававшуюся у него часть коллекции продал Н.М. Чукмалдину. Чукмалдин пополнил её предметами из своей коллекции и всю её передал тому же И. Славцову, точнее - передал городу Тюмени на основание краеведческого музея, а пока не было по­мещения под музей - на хранение в Александровское реальное училище, директором которого оставался И. Словцов.
И Словцов получил в регионе известность и как публицист. Его статьи печатались в «Тобольских губернских ведомостях» и в «Сибирском листке». Среди них выделяется цикл «Письма из Тю­мени», в которых автор в весьма ироничной форме излагал взгля­ды и программу возможному претенденту на пост городского го­ловы. Даны сатирические зарисовки типов купцов и горожан, их интересов, нравов и времяпровождения. Первая часть «Писем из Тюмени» вышла в 1894 году. Автор скрылся под псевдонимом Не­гласный. Но в конце он всё же шифрует свою подлинную фами­лию: «Слагатель сия человек не гласный, отчина ж его познавается от осмии букв: сторицей сугубою начинается и единою же ер скончавается; прочая же шесть-трёхчисленная десятерица, с десятерицею семичисленною и вторицею, паки сторица девяти­численная с тою же семичисленною десятерицею и вторицею». Литературовед Л.Г. Беспалова заменила цифры буквами старой азбуки и получила: Словцовъ.
Заключая «Письма из Тюмени», И. Словцов довольно вырази­тельно говорить о своём страстном желании вырваться из давящей обстановки купеческого провинциального городка: «Видел я недав­но сон, что взбираюсь по крутому утёсу, в толпе своих сограждан, на высокую гору, а на ней воздвигнуты председательское кресло и общественный сундук. Близ самой вершины друзья-доброжелатели меня столкнули, и я скатился к подошве. Опять начал взбираться и опять столкнули. Семьдесят шесть раз повторял я эту пробу и семьдесят шесть раз возвращался назад. В семьдесят седьмой удалось-таки забраться на вершину и занять золотой стул. Снам придаю я большую веру, а потому и думаю, что не следует уныватъ от неудач, хотя бы семьдесят шесть раз приходилось тер­петь поражение, в семьдесят седьмой - возьму своё! Будьте увере­ны, что это не хвастовство с моей стороны, а полное убеждение и убеждение, которое никогда меня не покинет».
В 1906 году И. Словцов покинет Тюмень. Но сил уже не было. В октябре 1907 года в Петербурге он скончается.

5
В региональной очерковой прозе конца XIX - начала XX века необходимо выделить такое её направление, как этнографи­ческая проза. Она обращалась к этнологическому изучению как старожильческого населения, так и к быту и обычаям коренных народов сибирского Зауралья.
Иван Иоакимович (Яковлевич) Неклепаев в сибирское Зау­ралье попал волею обстоятельств. Он родился 27 мая 1865 года в Смоленске, окончил гимназию, поступил в университет и в студенческой среде увлёкся идеями народовольцев. За распро­странение нелегальной литературы и организацию народоволь­ческих кружков он был арестован и осуждён к ссылке. Ссылку он начал отбывать в Кондинском уезде Тобольской губернии, а в 1885 году его перевели в Сургут. Здесь он прожил до 1891 года. В Сургуте он проявил глубокий интерес к местной народной культуре, нравам и обычаям русского старожильческого насе­ления, фиксировал свои наблюдения. В 1890 году в тобольской газете «Сибирский листок» И. Неклепаев начал публикацию се­рии статей, которые составят содержание его этнографической книги «Поверья и обычаи Сургутского уезда».
В предисловии к книге И. Неклепаев Сургутский уезд ха­рактеризует как «местность... пустынную... захолустную и дикую». Свой интерес к этнографической стороне жизни сургутян он объясняет так: «Естественно, что при этой забро­шенности, некультурности и дикости края в жизни сургутян должно было сохраниться в более или менее чистом и нетро­нутом виде немало любопытных обычаев и обрядов, несущих на себе отпечаток несомненной седой старины и занесённых сюда с незапамятных времён, быть может, ещё с первыми засельщиками края». Основное содержание книги составили наблюдения и фольклорные записи И. Неклепаева по следую­щим направлениям: демонологические представления сургутян; взгляды сургутян на различные церковные праздники и периоды и сопровождающие их местные обычаи и обряды; суеверия и предрассудки относительно остяков и заимствова­ния в быту от коренных народов; детские игры и увеселения взрослой молодёжи; гадания и прибаутки; семейные обычаи и обряды; обряды и обычаи при различных случаях обыденной жизни и разные суеверия и приметы; народная медицина; по­гребальные обряды и суеверия о мёртвых.
Мария Николаевна Костюрина (урождённая - Емельяно­ва) - коренная сибирячка, она родилась в селе Архангельском Тобольского уезда в 1862 году. В 1877 году окончила в Петер­бурге гимназию и поступила на Высшие женские курсы. Стала активным участником сибирских земляческих кружков, входила в исполком «Народной воли». В феврале была арестована. По­сле года заключения в Петропавловской крепости была сослана в Якутию. В ссылке она вышла замуж за народовольца В.Ф. Ко­стюрина, родила двух детей и в 1892 году исхлопотала разреше­ние поселиться с семьёй в Тобольске.
В 1894 году в Тобольском «Сибирском листке» М. Костю­рина дебютировала очерком «Якутские письма» и стала посто­янной сотрудницей газеты, а впоследствии её редактором и вла­делицей. Получила известность как собирательница фольклора, тексты записывала вместе с мелодией. Ею был написан большой этнографический очерк «Сибирские народные песни», который был опубликован в «Ежегоднике...» Тобольского музея. Там же в 1898 году опубликовала очерк «Крестьянская свадьба...». «Сва­дебные обряды и песни уцелели от древнейших времён, - пишет она в начале очерка, - и уже потому возбуждают глубокий ин­терес, но, как и многие другие обряды и песни, они мало-помалу исчезают из деревенской жизни, ритуал старинной русской свадьбы упрощается, смысл многих свадебных церемоний и то значение, которое они имели прежде, ныне утрачены, многие песни, связанные с ними, хотя и живут ещё в памяти народа, но на современных свадьбах поются редко или искажаются, теряя истинный смысл подлинника».
Записи наблюдений низовой народной культуры и устного народного творчества вели многие авторы краеведческих пу­бликаций. Мы отмечали это, когда говорили о летописях Саввы Есипова и Семёна Ремезова, об очерковой прозе Петра Слов­цова. Ряд фольклорных записей сказок, слышанных в Западной Сибири, включил в 1860 году в первый выпуск сборника «Ве­ликорусские сказки» Иван Александрович Худяков (1842-1876). Они были слышаны им и тогда же, видимо, записаны в период его учёбы в Тобольской гимназии. Анализ записанных им сказок позволил собирателю современного фольклора на территории региона Н.А. Рогачёвой сделать вывод: «В русском фольклоре Сибири вплоть до конца XIX века сохранились его исконные ар­хаические формы (сказки, героический эпос, лирические песни). Удалённость от остальной России способствовала более дли­тельному бытованию сюжетов, вытесняемых книжной культу­рой в других регионах страны» (Литература Тюменского края. Книга для учителя и ученика. - Тюмень, 1997. С. 27). Мысль эта получает подтверждение собирательской деятельностью в нача­ле XX века П.А. Городцова (1865-1919).
В Тобольскую губернию Пётр Алексеевич приехал в 1894 году. В 1901 году он был назначен крестьянским начальником одного из участков в Тюменском уезде. Тогда же увлёкся со­биранием фольклора. Его активная собирательская деятель­ность привлекла внимание губернских властей и вызвала подозрение в антиправительственной пропагандистской дея­тельности. Он вынужден был подать в отставку, и с 1909 года служит в Тюмени.
Основные фольклорные записи П. Городцов сделал в 1906-1908 годах на территории, которая сегодня является Тавдинским и Ярковским районами Тюменской области. Ему удалось рас­положить к себе многих крестьян-сказителей, он внимательно слушал исполняемые ими сказки и поверья, аккуратно записы­вал и обязательно указывал, где от кого он сделал запись. Пер­вые публикации фольклорных текстов «Чудь» и «Азан-юрты» были осуществлены П. Городцовым ещё в 1906 году в журнале «Экономическое обозрение». Несколько текстов он опубликовал в «Ежегоднике...» Тобольского губернского музея. В «Вестнике» Западной Сибири, в «Записках...» Западно-Сибирского от­деления географического общества.
После смерти П. Городцова его архив был передан в рас­поряжение Тюменского общества изучения местного края. В архиве содержалось немало материалов, подготовленных со­бирателем к публикации. Его материалы активно использовали местные краеведы. В 1926 году архив П. Городцова вниматель­но изучал известный исследователь Севера Н.Е. Ончуков, он даже задумал его публикацию, которая так и не была осущест­влена. Часть архива до сих пор хранится в фондах Тюменского областного краеведческого музея, часть оказалась в Москве, в фондах Российского государственного архива литературы и ис­кусства. В 2000 году тюменский книгоиздатель Ю.Л. Мандри­ка выпустил три тома записей П. Городцова «Были и небылицы Тавдинского края», издание было осуществлено на основе ар­хивных материалов и сопровождалось биографической статьей В.Я. Темплинга.
В начале XX века широкую известность получает миссио­нерская культурно-просветительская деятельность выпускника Новгородской духовной семинарии Ивана Семёновича Шемановского, принявшего монашество под именем Иринарха. Возглавив в марте 1898 года Обдорскую миссионерскую миссию, он устро­ил миссионерский стан в ненецком посёлке Хэ, открыл для детей аборигенов пансионат для мальчиков и приют для девочек, вы­ступил с инициативой создания женской миссионерской общины, братства святого Гурия, учредил библиотеку и основал музей.
И. Шемановский занимался переводческой деятельностью, активно собирал фольклор коренных народов Ямала. Его этногра­фические наблюдения легли в основу очерков «Обряд отпевания покойника-ненца» (1905), «В дебрях крайнего северо-запада Сиби­ри: Очерки и заметки» (1909), «Хронологический обзор достопамятных событий в Березовском крае Тобольской губернии» (1913) и др. В очерках Шемановского даны географическое описание местности, традиций и обычаев коренных народов, размышления о влиянии русской культуры. Впоследствии, уже в советский пе­риод, свои статьи он подписывал псевдонимом Шаман Обский, что было созвучно его фамилии Шемановский. Ямальский период его культурно-просветительской деятельности художественно отражён в повести К.Я. Лагунова «Иринарх».
Заслуживают внимания и публикации Василия Николаеви­ча Герасимова (1870-1901). Он происходил из ненецкого рода Югомпелик. Отец его служил священником в Обдорской духов­ной миссии. Василий Герасимов был рукоположен в сан священ­ника в 1894 году, после окончания Тобольской духовной семина­рии. Он сотрудничал в тобольских периодических изданиях, вёл рукописный журнал «Югорский край». В 1897 году «Тобольские губернские ведомости» в нескольких номерах печатали его ра­боту «Свадебные обычаи и песни в Обдорске». Уже после смерти автора в 1909 году в Тюмени отдельным изданием вышла его книга под названием «Обдорск: исторический очерк».

* * *
Таким образом, уже к началу XX века пласт региональной очерковой прозы (исторической, природоведческой и этногра­фической) достаточно полно представлял сибирское Зауралье в его своеобычае и способствовал не только местному патриотиз­му, но и укреплению регионального самосознания.



ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
•  Михаил Лесной
•  Иван Ермаков
•  Становление писательской организации
•  Константин Лагунов
•  Очерковая проза и публицистика
•  Зот Тоболкин
•  Историческая проза
•  Николай Денисов
•  Анатолий Васильев
•  Литература для детей
•  Поэты края
•  И ещё о поэтах
•  Прозаики
•  Сергей Шумский
•  Современная литературная ситуация


МИХАИЛ ЛЕСНОЙ
Михаил Лесной (Зверев Михаил Андреевич) родился 6 июня 1892 года в деревне Немоево Островского уезда Псковской об­ласти в семье зажиточного крестьянина. Ему удалось окончить гимназию, после которой он учительствовал в начальной шко­ле. В конце 20-х годов, когда начался процесс раскулачивания, он уезжает из родных мест, долго живёт и учительствует в Се­верном Казахстане (г. Кокчетав), а в 1937 году переезжает в Ишим. В 1941 году он заочно окончил биологический факуль­тет Омского педагогического института и все последующие годы преподаёт в средней школе №1 города Ишим химию и биологию.
Первое стихотворение «Звёздочка» гимназист Михаил Зве­рев опубликовал в 1915 году в газете «Псковская правда». В петербургском «Новом альманахе» были изданы несколько его стихотворений и рассказ «Сон былой жизни». Печатался в га­зетах «Пахарь», «Псковский набат», «Плуг и молот». Просторы Северного Казахстана и очарование лесостепей Ишима про­будили в нём давний интерес к миру природы. Впоследствии в предисловии к одной из своих книг он напишет: «С детский лет я полюбил природу родного края как самого близкого друга. Мне хотелось всё знать, всё увидеть собственными глазами. Когда мне удавалось найти что-нибудь новое, необычное или раскрыть какую-нибудь «загадку» природы, хотя бы самую ма­ленькую, я чувствовал себя счастливым».
С 1940 года учитель М.А. Зверев стал записывать свои на­блюдения о природе и животных, истории своих охотничьих прогулок. Их накопилось в портфеле школьного учителя много, но он долго не решался послать их в какое-либо издание. Вскоре он стал посещать городское литературное объединение, а с 1949 года в городской газете «Серп и молод» стали регулярно появ­ляться его короткие рассказы.
Из воспоминаний учеников и коллег М.А. Зверева встаёт об­раз добродушного, немного рассеянного человека. «Внешне Ми­хаил Андреевич, - вспоминает одна из его учениц начала 50-х годов, - напоминал баснописца Крылова - небольшого роста, весьма какой-то кругленький. Он очень быстро двигался, ши­роко расставляя носки в стороны, поворачивался как-то сразу всем корпусом. Короткая стрижка полуседых волос делала его похожим на доброго ёжика». По субботам в школе проводили вечера художественной самодеятельности и танцевали. «А маль­чишки, - продолжает вспоминать бывшая ученица, - не любили танцевать, и девчонки вальсировали друг с другом или с Миха­илом Андреевичем Зверевым, который очень хорошо исполнял любой танец и приглашал нас» (См.: Самсонова Ольга. Рус­ский писатель Михаил Лесной // Врата Сибири. 2008. № 3(26). С. 196).
В 1950 году московское издательство детской литературы (Детгиз) объявило конкурс на лучшее произведение для детей. М. Зверев направил на конкурс несколько своих рассказов. Че­тыре из них («Зайчата», «В половодье», «Игра в прятки», «Лес­ной домик») были отмечены и тут же включены в детгизовский сборник «Детям». Сборник вышел в начале 1951 году, он объ­единил малоизвестных авторов, пишущих для детей. Тогда же появился и псевдоним. Выяснилось, что в литературе уже есть М. Зверев, и Ишимский автор подписал в сборнике свои расска­зы псевдонимом - Михаил Лесной. Под этим псевдонимом он впоследствии и печатался. Он стал широко публиковаться в об­ластных газетах «Тюменская правда» и «Тюменский комсомо­лец», в альманахах «Сибирские просторы», «Золотые искорки», «Уральские огоньки», в журнале «Уральский следопыт». В 1957 году М. Лесной (Зверев) был принят в Союз писателей.
В 1952 году в Тюменском книжном издательстве вышла пер­вая книга Михаил Лесного «Рассказы натуралиста». В неё были включены сорок рассказов писателя. В 1955 году был издан сбор­ник из девятнадцати произведений под названием «В родном краю». Столько же рассказов вошло и в книгу «Мои встречи», из­данную в самом начале 1957 года. В 1960 году московский Детгиз, открывший М. Лесному дорогу в большую литературу, выпустил сборник его рассказов «Одноухий». В том же году в Новосибирске выходит сборник «Блуждающие огоньки». Как видим, вниманием издателей М. Лесной не был обделён. Издавался он и потом - в 1964 году выходит сборник «Весенние голоса», а в 1966 - «Чирвик». В 1967 году, в возрасте 75 лет, он решается вернуться на ро­дину. В 1968 году столичное издательство «Малыш» выпускает его сборник «Андрейкины тропки». Вскоре писатель умирает.
Название первого сборника М. Лесного «Рассказы нату­ралиста» достаточно точно и полно раскрывают жанровово-стилевую природу художественной прозы писателя. Это ко­роткие рассказы, которые сюжетно организованы общением повествователя с миром живой природы. Рождались они из по­стоянного и внимательного наблюдения за поведением живот­ных и птиц, за многообразным растительным миром. В 1962 году в интервью корреспонденту «Ишимской правды» по слу­чаю своего 70-летия писатель скажет: «Моё детство прошло в глухой деревне, вокруг которой было много рощ, лесов и озёр. Я рано начал охотиться, рано полюбил природу как самого близко­го друга. Любовь к природе определила мою дальнейшую судьбу: я стал биологом. За долгие годы у меня накопилось немало на­блюдений над жизнью обитателей лесов, полей и озёр».
Место действия большинства рассказов М. Лесного - лесо­степное приволье юга Тюменской области. В ряде рассказов уже первого сборника содержалась точная географическая привяз­ка: «Лет десять тому назад мне пришлось наблюдать сильное весеннее половодье на реке Ишим»; «Крепко спит засыпанный пушистым снегом Ишимский бор. Пусто и мертво в нём. Даже следов не видно»; «Это было осенью. Все свои выходные дни я проводил на озёрах в окрестностях Ишима».
Географическая конкретность вместе с тем не снимает всеобщности наблюдаемого природного явления, способного увлечь читателя. Сюжетным поводом выступает само событие встречи с этим явлением. В картинах природы растворяется и сам рассказчик, он выступает всего лишь наблюдателем. Однако повествование лирически окрашено и исполнено эмоциями. Вот пример такого повествования:
«Долгую скучную зиму сменила, наконец-то, весёлая солнеч­ная весна. Тянуло за город, хотелось поохотиться и просто по­бродить с ружьём по весенним разливам. Однажды я отпра­вился на охоту, но попусту прошатался до вечера: птицы были очень осторожны. Уже на обратном пути услышал неподалёку лебединый крик. Затаившись в кустах, я увидел восемь птиц, опускавшихся на воду. Бесшумно, как тень, пополз к ним. Не за­мечаю и не чувствую ничего: ни усталости, ни сырости, ни хо­лода. Передо мной величаво плывут белые как снег лебеди. Они неясно вырисовываются через тусклую паутину голых весенних кустов. Крадусь долго. Наконец какое-то безотчётное чувство подсказывает мне, что дальше двигаться нельзя. Распластав­шись в мокром кусту, я начал старательно прицеливаться в ближайшую белую фигуру, изящную, с гордо изогнутой шеей. Лебедь был так величественен, так поразительна была его кра­сота, что рука у меня как-то сама собой опустилась, и я, как зачарованный, продолжал смотреть на белоснежных могучих птиц и никак не мог оторвать глаз от гордых фигур. Только со­всем закоченев, я как бы очнулся и вспомнил, что уже давно пора домой. Да и сгущавшиеся сумерки всё больше и больше скрывали от меня красавцев-лебедей. Я раздвинул кусты пошире и гром­ко сказал птицам: «Торопитесь, милые, домой! Счастливого пути!». Лебеди сразу снялись и с криком, напоминающим звуки далёкой флейты, быстро скрылись в тёмном весеннем небе».
Рассказы Михаила Лесного сразу и с интересом были при­няты и читателями, и литературной общественностью. Они вписывались в направление литературы, уже имевшее бога­тые традиции как в мировой, так и в отечественной литерату­ре. Страницы наблюдений над природным миром и рассказов о животных мы находим в творчестве многих русских писателей. Наиболее близок М. Лесному был С. Аксаков с его «Записками об уженье рыбы» и «Записками ружейного охотника Оренбург­ской области». Освоены им были и уроки И. Тургенева, А. Чехо­ва, А. Куприна, из зарубежных писателей назовём Р. Киплинга, Дж. Лондона и, конечно же, канадского натуралиста и писателя Э. Сетон-Томпсона. Из ближнего по времени ряда надо назвать М. Пришвина (который, кстати, заметил Михаила Лесного, они состояли в переписке), В. Бианки, К. Паустовского, Е. Чарушина.
В творчестве М. Лесного мы находим и ряд рассказов «вос­питательного» характера. Это и понятно - ведь по своему основ­ному занятию он был учителем. В «воспитательных» рассказах повествование чаще всего ведётся от имени школьника, который становится участником или свидетелем удивительных историй. Таков рассказ «Случай на рыбалке».
«Отец привёз из Москвы две замечательные удочки, - начи­нает повествовать юный рассказчик, — и мне захотелось их сразу же испытать». Вместе с приятелем они направляются на рыбалку. Рыбалка не обходится без приключений: зевнул удочку, заглох мотор удочки, на отмели обнаружили намотавшуюся на мотор ве­рёвку, стали тянуть её и - вытащили огромного осетра. Какой-то браконьер поймал эту рыбину, привязал на верёвку за кол, а сам по неизвестной причине ушёл. Рыбина кол выдернула, а от верёв­ки избавиться не смогла и так попала под лодку ребятам. Они раз­мечтались об ухе и балыке, но во время транспортировки осетра домой рыбина ожила и выдала себя. Подошёл милиционер, вы­яснилась вся история: «Осетров ловить запрещено. А вас отпу­скаю: не вы поймали осётра, а он вас». И хотя вся история выгля­дит забавным приключением («как осётр привёл нас в милицию»), но исподволь подводит читателя и к осуждению браконьерства.
В рассказе «На Кислом озере» юный герой выкармливает оставшихся без матери птенцов: «Осенью, с началом отлёта птиц, я посадил своих пернатых «гостей» в корзинку, отнёс их на Кислое и там выпустил. Уходя, как водится, помахал им рукой и на прощанье крикнул; «До свидания, дорогие!.. До весны!..».
В предисловии к сборнику «В родном краю» (1955), обра­щаясь к юному читателю, Михаил Лесной писал: «Ребята, ис­следуйте свой родной край! Изучайте природу не только за пар­той, но и вокруг себя — где бы вы ни находились: в саду, в поле, в лесу, на озере или речке. Проходя мимо незнакомого предмета, сталкиваясь с незнакомым явлением, всегда задавайте себе во­прос: откуда, почему?».
Традиции Михаила Лесного в литературе Тюменского края были продолжены в рассказах Анатолия Пашука, Геннадия Колотовкина, Тита Мартышкина, Раисы Лыкосовой и других пи­сателей, открывавших читателю загадочный и такой близкий человеку мир природы.


ИВАН ЕРМАКОВ
Иван Михайлович Ермаков родился 27 января 1924 года в большой крестьянской семье на юге Тюменской области, в де­ревне Михайловке Казанского района. Всего в семье было две­надцать детей. Запомнились бабушка Пелагея Васильевна, деды Михаил и Тихон, конечно же, отец Михаил Тихонович, от ко­торого он унаследовал весёлый нрав, и мать Анна Михайлов­на, бесценный речевой дар которой передался и сыну. Рос Иван непоседой и озорником, горазд был на выдумки и розыгрыши. Трудно найти истоки актёрства Ивана Ермакова, баловством это считалось. Но именно оно увлекло его и после окончания се­милетки привело в Омск. Он поступил в театральную студию Омского драмтеатра и одновременно был зачислен в штат ку­кольного театра. Так определялась его судьба.
Но в судьбу будущего актёра Ивана Ермакова вмешалась война. Он стал курсантом Омского пехотного училища, а в апре­ле 1943 года был направлен в действующую армию команди­ром стрелкового взвода. Воевал, был дважды ранен, награждён орденом. После войны его не сразу демобилизовали, перевели во внутренние войска МВД и оставили в Эстонии. В 1947 году снял погоны, устроился товароведом в Тарту в Эстонрыболовпотребсоюз. Снабженческое дело было ему мало знакомо, тон­костей его он не знал, а потому через год обнаружилась растрата, следствие признало его виновным и пришлось отбывать срок. В тюрьме Иван Ермаков организовал бригаду по изготовлению игрушек, они пользовались большим спросом, приносили доход учреждению и облегчили его судьбу. Через два года он вышел из тюрьмы и в 1951 году вернулся домой. Окончил Тобольское культпросветучилище и стал работать в клубных учреждениях.
Творческое начало бродило в Иване Ермакове с детства. И оно нашло выход в словесном творчестве. К. Лагунов вспоми­нал, как в 1961 году к нему в комнатёнку редактора Тюменского издательства вошёл первый раз И. Ермаков и представился:
-  Я - писатель. Пока некоронованный. С литературой в гражданском браке. Хочу повенчаться с вашей помощью.
- Давно пишете?
—  Мама клянётся: едва на свет явился — за перо схватился...
К моменту этой встречи он уже успел ярко заявить о себе в литературе.
В январе 1956 года в областной газете «Тюменская правда» Иван Ермаков печатает свой первый сказ «Соколкова бригада». Сказ прославлял подлинное мастерство людей труда. В нём дей­ствуют три сына. Отец их Андрей Соколок прославился как знат­ный колхозный плотник. Он погиб на фронте, но люди помнят его: «За ремесло доброе, за службу верную, за смерть праведную, за шутку весёлую, а пуще того, что у всех на глазах отцову славу несут дети его, Соколки». Его сыновья подхватили дело отца, соз­дали плотницкую бригаду. И тем не только сохраняют память об отце, но заслужили одобрение и уважение от односельчан.
Сказ привлёк внимание доверительной и неспешной интона­цией, близостью к устной народной речи: «Человек делами кра­сен. Верно говорят. Только я бы к делам-mo и детей ещё добавил». Стихия живого разговора («рассказывания») увлекала читателя. Профессор О.В. Трофимова, анализируя синтаксис сказов Ивана Ермакова, отметила в его текстах преобладание (в среднем 75 %) простых предложений и не только в речи персонажей, но и в по­вествовании самого рассказчика (Ермаковы перезвоны. Сб. ста­тей. - Тюмень, 1996. С. 134). Писатель активно использует всё богатство фразеологизмов, диалектной лексики, интонационной выразительности. Сочность языка И. Ермакова неизменно отме­чают как первое отличительное качество его речи.
Успех дебютного выступления в печати окрылил Ивана Ер­макова. После небольшого перерыва с 1959 года один за дру­гим появляются его сказы «Аврорин табачок», «Сорок седьмая метка», «Ленинское брёвнышко», «Богиня в шинели», «Атама­ново подаренье», «Зорька на яблочке» и другие. Именно сказами И. Ермаков и сделал себе писательское имя.
Сказом именуют особую жанрово-стилевую форму «расска­зывания» от имени лица, сохраняющего ярко выраженные инди­видуальные особенности и языка, и оценочно-эмоционального восприятия события. Традиции сказа связывают с именами А. Пушкина, Н. Некрасова, Н. Лескова и др., а в XX веке в первую очередь с именем Павла Бажова. Опыт Бажова оказал­ся столь заразительным, что в 40-50-е годы XX века к сказово­му творчеству стали обращаться многие, среди них М. Кочнев (Иваново), С. Власова (Челябинск), В. Попов (Краснодар) и др. Надо сказать, что существовала своеобразная мода на сказ. В эту «модную» линию критики включили и Ивана Ермакова, что ему откровенно было не по душе. Публикуя в шестом номере за 1959 год в журнале «Сибирские огни» два своих произведения («Сорок седьмая метка» и «Аврорин табачок»), он назвал их рассказами.
Бажовские сказы неравноценны. Его сказы о современности откровенно слабее его сказов о прошлом. Бажовские сказы о Хо­зяйке Медной горы и мастере Даниле были окрашены сказоч­ной фантастикой, той таинственностью, которая сопровождает подлинно великое мастерство и фольклоризирует его. И зачиты­вались именно сказами о прошлом, «Малахитовая шкатулка» в сознании читателей ассоциировалась с той «тайной силой», ко­торая и сопровождает мастеров. А сказы Ермакова были в основ­ном посвящены современности, людям села, рядовым труже­никам, которых писатель поэтизировал, но не видел в делах их никакого внешнего чуда. Он ценил Бажова, в письме к М.А. Ба­тину признавался, что «учился у него, дышал им, наслаждался и наслаждаюсь», но не принимал налёта фантастики и таинствен­ности, не принимал той «тайной силы», которая, по его словам, «у Павла Петровича почти повсюду присутствует» (Батин М. Жанр и мастерство. - Свердловск, 1970. С.80).
Может быть, потому-то он в первые годы, до 1967 года, не пу­бликовался в журнале «Урал», дабы его лишний раз не ассоции­ровали с уральским классиком П.П. Бажовым. И свои сказы под­чёркнуто называл сибирскими. Да и в «Урале» он дебютировал рассказом «Звонкое дело». Потом печатал очерки. Уральцы ревни­во отнеслись к успеху сказовой прозы И. Ермакова. Так, его сказ «Кузнецы» в 1971 году печатался как рассказ. «Урал» охотно печа­тал его очерки «Заря счастье куёт» (1972, № 1), «О чём рассказал железный олень» (1973, № 11), уже посмертно «В поле - воин» (1974, № 12), «И был на селе праздник» (1976, № 1).Однако Вик­тор Стариков, рецензируя в мартовском номере «Урала» за 1961 год тюменский альманах «Сибирские просторы», отметил Ивана Ермакова за сказ «Ленинское брёвнышко» и неприменул напом­нить о бажовской традиции. В 1964 году в Новосибирске вышел сборник И. Ермакова «Атаманово подаренье», который был пред­ставлен как «современные сибирские сказы». На выход сборника в «Урале» (1966, № 6) большой статьей «Сказы Ивана Ермакова» откликнулся ведущий бажововед Михаил Батин.
Герои сказов Ивана Ермакова - современники, сельские тру­женики. Их труд и есть то главное, в чём они раскрывают себя как личности. Это было заявлено уже первым сказом «Соколкова бригада». Такого героя Иван Ермаков и воспевает. В сказе «Дым­ково бессмертие» это печник, который в целинном посёлке ставит печи в новых домах и заслуженно гордится своим мастерством. Печник - хранитель огня, а потому Ефрем Тилигузов трудовую родословную печника возводит к самому Прометею, похитевшему у богов огонь для людей: «После вора Прометея и есть первый человек на земле - печник». В сказе «Зорька на яблочке» запоми­нается доярка Наташа, которая предложила председателю колхоза «свою придумку», как поднять на ферме удои. Но председатель проигнорировал её. И с обидой за героиню, внутренне любуясь ею, писатель находит слово, которое Наташину придумку возвы­шает: «Куцая, пусть маленькая, да своя. Наболелая».
За плечами у героев Ивана Ермакова - война. Военные (сол­датские) сказы - наиболее значительная часть его литературного наследия. Он сам принадлежал к тому поколению, которое прошло войну и, едва остыв от неё, заявило о себе в литературе так назы­ваемой «лейтенантской прозой». Ивана Ермакова в буднях войны интересовало то её глубинное начало, через которое раскрывались душа солдата и бессмертый ценностный смысл его ратного труда.
В 1960 году в печати появляется сказ И. Ермакова «Богиня в шинели». В названии соединились вечность (Богиня) и суро­вая повседневность (шинель), которая, как следует из образного содержания сказа, не только миг вечности, но залог её суще­ствования. Сказ начинает молодой солдат, который вернулся из армии и передаёт слышанную им от старослужащего историю. Во время побега из концлагеря Мамонт Котов в доме комендан­та увидел мраморную скульптуру богини: «С лица задумчивая, губы капельку улыбкой тронуты, голова набочок приклонена, и вся она красотой излучается». Историю побега из плена и спа­сения скульптурной богини и поведал солдат. Начинается поиск сибиряка Мамонта, героя из Приишимья. Следует рассказ об его героической смерти. И сливаются в Вечности предание о Богини и жизнь солдата-героя: «Далеко-далеко, за горами Уральскими, из Сибирской земли поднимается солнышко. Вот оно ласковыми лучами тронуло Мамонтовы волосы. Бронзовеют они...».
«Солдатские» сказы Ивана Ермакова были особо любимы читателями. Ведь читатели его в большинстве своём вчерашние солдаты, прошедшие горнило войны. Героико-патетическое по­вествование писателя поднимало их в собственных глазах.
Сказ «Голубая стрекозка» был напечатан в журнале «Си­бирское богатство» в марте 1962 года. Он был сразу замечен, и в тот же год в московском издательстве «Советская Россия» вышел отдельной книгой. Это своеобразная поэма в прозе о родном крае: «Приметили лесничие по нагорью реки Ишим отменную по красоте и выросту рощу молоденького березничка. Широким длинным языком потянулась она в степь. Рыженькие, по молодости лет, стволики деревцов дружной, тесной ватагой наперегонки рванулись к солнышку. И вы­ходило, по расчётам лесничих, что этот берёзовый язычок двадцать тысяч десятин будущих пашен слизнул. Горевать, конечно, никто не стал. Сибирь по десятинам не плачет!.. Наша деревня Весёлой Гривой зовётся... Стоит Весёлая Грива над ключевым синим озером. К самым берегам его, к самым деревенским огородам просторные берёзовые рощи подступают... Как с благодатных островов доносят отту­да ветерки запахи земляники, цветов, натомлённого солнцем горячего берёзового листа. Летом эти острова - зелёные, осенью - золотые... Кругом уж степи неоглядными коврами расстилаются, а по ишимскому нагорью всё бегут и бегут белоствольные рощи да перелески».
В повествование о красоте родных мест органически впи­сывается уменьшительно-ласкательная лексика («стрекозка», «рыженькие», «стволики деревцев» и т.п.). И если уж говорить о чуде в сказах И. Ермакова (а чудо находят именно в сказе «Голу­бая стрекозка), то это чудо живой природы, загадочной и сказоч­ной, заманивающей к себе. Сам автор жанр этого произведения определял как сказка-быль. Оценочно-эмоциональное начало выражено здесь прямой речью повествователя. По наблюдению профессора Е.В. Купчик, характеры антиподов лесничего Берестышки и браконьера Фильки раскрывает и лексика. Если Берестышко «окинет их (детей) ласковым голубеньким глазком», «примется удостоверять», «разведёт руками», «спросит», «говорит», «звонко крикнул», то Филька «разнахрапился», «рас­квасился», «зашарился глазами по народу», «забыл квохтать», «заехидничал», «открысился». (Ермаковские перезвоны. Сб. статей... - Тюмень, 1996. С. 32).
Сказ «Стоит меж лесов деревенька» повествовал о памяти поколений, о душевной красоте людей. Задумал Илья Страто­ныч написать историю родной деревни, начал расспрашивать, прослыл Летописцем. Ну, а «конца летописи не предвидится», ибо история - это не только то, что было, но и то, что есть, что на глазах творят люди.
В публицистическом сказе «Кузнецы» Иван Ермаков размыш­лял о писательском труде, об ответственности перед словом:
«У меня материал - слово.
Не согретое в горне души, оно — как холодное железо: шер­шавое, упрямое, неподатливое. Не тронь холодное — один звон.
Но если вдруг... слово засветится, если почувствуешь, что оно горячее, обжигается - не медли! Укладывай его скорее на «наковальню» и бей, заостряй, Закаливай, доводи!..
А если не получается, брось немудрящий свой инструмент и беги...
Учите, учите меня, кузнецы! Куда бить. Во что целить. Как горячим выхватывать слово из горна...».
Иван Ермаков много выступал как очеркист, писал художественно-документальные повести, публицистические ста­тьи. Они остались сегодня фактами его творческой биографии. А его сказовое творчество остаётся великолепной страницей в лите­ратуре Тюменского края, их увлечённо перечитывают и сегодня.


СТАНОВЛЕНИЕ ПИСАТЕЛЬСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ
Тюмени исторически не очень везло. Да, это первый город в Сибири. Но столицей Сибири на долгие годы суждено было стать основанному годом позже Тобольску. Через Тюмень везли дальше в Сибирь, через Тобольск водным путём или на Омск пешим трактом, везли дальше в Сибирь каторжников и ссыль­ных, шли бесчисленные переселенцы. И хотя с середины XIX века Тобольск стремительно утрачивал статус стольного города, Тюмень до конца XX века оставалась транзитной площадкой. В этот город не ссылали ни царь, ни Советская власть. Ссылали на Север, в Сургут и даже в Берёзов, но не в Тюмень. Правда, в 1918 году она на время стала центром губернии. Но пожар Западно-Сибирского (Ишимского) крестьянского восстания вско­ре стёр губернию с карты. Территорию включали то в состав Уральской области (дабы пролетариат перевоспитал тюмен­ского собственника-крестьянина), то в состав Омской области, пока в 1944 году не образовалась Тюменская область, а Тюмень стала её административным центром. Именно центром, ибо на статус областной столицы она долго не могла претендовать: столичности-то ей долго недоставало.
Тюменская писательская организация официально была об­разована 16 февраля 1963 года. Тогда на пространстве Советского Союза с 1934 года существовал довольно влиятельный Союз пи­сателей СССР. Он имел свои организации во всех союзных ре­спубликах, а в Российской Федерации региональные (областные) отделения. Они были не просто заметны в культурной и обще­ственной жизни области, но и статусно значимы, потому что пред­ставляли (презентовали) регион как культурно значимую единицу.
Были свои причины, почему в Тюменской области такое отделение появилось чуть ли не последним в РСФСР. Лите­ратурное пространство на территории сибирского Зауралья стало формироваться ещё в начале XVII века. Первым урало­сибирским писателем был Савва Есипов, который творил в Тобольске. В Тобольске в конце XVIII века выходил первый в Сибири литературно-художественный журнал «Иртыш, превра­щающийся в Иппокрену». Вся Россия зачитывалась звучными стихами литературной сказки Петра Ершова «Конёк-Горбунок», созданной в первой половине XIX века.
А вот в XX веке Тюменская область на литературной карте страны долго не была заметна.
Ситуация стала меняться во второй половине XX века. На­чался нефтяной бум, стремительно возводились и росли север­ные города с кошельком, который Тюмени и не снился. Город молча нёс функцию перевалочного пункта, город всё отдавал не­фтегазовому Северу и, как Золушка-падчерица, не претендовал на большее. Область укреплялась, энергетическое сердце России, как стали её именовать, осознавало свою крепнущую силу. Падчерица неизбежно должна была вот-вот раскрыться.
Тут и пришло время думать о том, каким лицом она откро­ется. Пришло время думать и о собственной писательской орга­низации. И хотя властям это сулило лишние хлопоты, но и без своей писательской организации власти не чувствовали своей должной состоятельности.
16 февраля 1963 года в Тюмени прошло учредительное со­брание Тюменского отделения Союза писателей РСФСР. Со­брали цвет немногочисленной творческой интеллигенции. На собрание пришёл первый секретарь Тюменского обкома КПСС Б.Е. Щербина. Кстати, все годы работы в Тюмени он не только интересовался делами в писательской организации, но и регу­лярно бывал на её собраниях. И не только для идеологического контроля. Просто из участливого интереса. Он принимал писа­телей у себя в кабинете, помогал им, давал понять, что они нуж­ны и востребованы. Читал те книги, что издавали местные пи­сатели. То же можно сказать о сменившем его Т.П. Богомякове.
К этому времени на территории Тюменской области прожи­вали шесть членов Союза писателей. Этого было достаточно, чтобы учредить свою организацию, а не состоять на учёте кто в Свердловской, кто в Омской, то есть у соседей. Иван Истомин был принят в 1955 году, к тому времени он жил в Тюмени, ра­ботал в местном издательстве, по праву считался одним из за­чинателей стремительно развивавшейся литературы народов Севера. Михаил Лесной в Союз писателей вступил в 1957 году, из Ишима он явно тянулся к творческой среде, поддержал идею создания областной писательской организации. Константин Ла­гунов накануне возвращения в Тюмень в 1959 году был принят в Союз ещё в Таджикистане, его организаторские способности и неуёмная энергия во многом обеспечили успешные первые шаги отделения. В 1962 году получил билет члена Союза писателей Иван Ермаков, талант которого за короткое время его работы в литературе уже был широко признан. Буквально накануне учре­дительного собрания в Союз писателей были приняты Василий Еловских и Владислав Николаев. Впоследствии первый уедет из Тюмени в Курган, второй - в Свердловск. Но на начальных стра­ницах истории Тюменской писательской организации их имена встречаются часто. Вскоре, уже после собрания, на учёт в писа­тельскую организацию встал Юван Шесталов, чьё творчество уже оценивали как значительное художественное явление.
С 1963 года уже можно было говорить об активной литера­турной жизни в Тюменской области. «Время рождения нашей писательской организации, - вспоминал К. Лагунов, - было окрашено в красный цвет. Это было время отречения от все­го недоброго и злого, что накопилось в нашей жизни со времён Октябрьского переворота. Для нас, тюменцев, это время было подсвечено огнями таёжных буровых да первыми газовыми фа­келами: тогда только-только загоралась заря тюменского не­фтяного исполина, и каждый, владеющий пером, почитал сво­им святым долгом помочь партии и народу поскорее выдернуть из вечной мерзлоты и таёжных болот сибирского нефтяного Муромца, поставить его покрепче на ноги и сделать всё воз­можное, чтобы рос да мужал великан не по дням - по часам» (Лагунов К. Портреты без ретуши. - Тюмень, 1994. С.11).
Уже в первый год своего существования Тюменская писа­тельская организация достаточно энергично обозначила своё присутствие в культурной и общественной жизни региона. Об­ластное бюро пропаганды художественной литературы в своём отчёте за 1963 год указывает на три читательские конференции, 17 обзорных лекций по современной литературе, более ста ли­тературных вечеров в библиотеках, 145 писательских выступле­ний, издание 38 книг местных авторов. Поверим в эти цифры, ибо есть архивные свидетельства не меньшей активности тю­менских писателей и в последующие годы.
Традицией Тюменских писателей стало проведение регуляр­ных областных семинаров молодых и забота о пополнении ор­ганизации. Семинары молодых собирали до 50 человек. На них открывались новые имена, они были подлинной школой мастер­ства. В городах и районах начали работать десятки литератур­ных объединений.
Пополнение писательской организации шло так. Уже в 1964 году был принят Леонид Лапцуй, в 1965 - Евгений Ананьев, в 1971 - Геннадий Сазонов и Микуль Шульгин, в 1975 - Николай Денисов и Зот Тоболкин, 1978 - Анна Неркаги, 1979 - Раиса Лыкосова и Сергей Шумский, 1980 - Андрей Тарханов, 1982 - Еремей Айпин, Любовь Заворотчева, Владимир Нечволода и Николай Шамсутдинов, 1983 - Роман Ругин, 1984 - Юрий Над­точий и Булат Сулейманов, 1985 - Маргарита Анисимкова и Ста­нислав Мальцев, 1987 - Анатолий Васильев и Альфред Гольд, 1988  - Юрий Афанасьев, Владимир Волковец и Пётр Суханов, 1989  - Анна Конькова, 1990 - Александр Мищенко и Анатолий Омельчук, 1991 - Александр Рахвалов, 1992 - Николай Смир­нов, 1994 - Юрий Басков, Людмила Ефремова, Борис Зуйков, Николай Коняев и Михаил Федосеенков, 1995 - Борис Комаров и Артур Чернышов, 1996 - Вячеслав Софронов, 1997 - Виктор Захарченко, Станислав Ломакин, Габдель Махмут, Алевтина Сержантова и Новомир Патрикеев, 1998 - Анатолий Молоканов, 1999 - Аркадий Захаров, Сергей Мартовский, Валерий Марты­нов и Татьяна Тенева, 2000 - Николай Данилов, Нина Зинченко, Александр Кравцов, Виктор Строгальщиков и Вера Худякова... Ограничимся пока XX веком. О XXI веке скажем ниже.
Изюминкой в деятельности областной писательской орга­низации стало проведение на обширной территории региона, включая и её национальные округа, Дней советской литературы. Эти мероприятия проводились несколько раз. К местным писа­телям присоединялись писатели, достаточно в то время извест­ные в стране, среди них - Георгий Марков, Алим Кешоков, Рим­ма Казакова, Марк Лисянский, Людмила Татьяничева и многие другие. Дело не в обширном перечне имён, а в том энтузиазме, с каким проходили встречи с читателями. И в той заинтересо­ванности в подобных встречах, в живом общении населения с писателями, которые сопровождали эти Дни.
Первые такие Дни были проведены в июле 1970 года. 48 писателей, среди которых были Лариса Васильева, Сергей Смирнов, татарский поэт Заки Нури, Павел Нилин, Антонина Коптяева и др., на теплоходе «Ленинский комсомол» прошли от Тобольска до Нижневартовска, проводили встречи с читате­лями, обстоятельно знакомились с жизнью нефтяного края. В июле 1971 в рамках Дней советской литературы новый десант писателей побывал на тюменской земле. Летом 1972 года, при подготовке очередного, уже традиционного писательского меро­приятия, по инициативе ответственного секретаря организации К.Я. Лагунова была учреждена газета «Тюмень литературная».
Тюменские писатели стали активно заявлять себя на всесо­юзной литературной карте. В декабре 1974 года в Тюмени со­стоялось выездное заседание Секретариата Правления Союза писателей СССР с участием редакторов ведущих литературно­художественный журналов. Приехали Г.М. Марков, С.В. Сар­таков, С.В. Михалков, А.Б. Чаковский, В.М. Кожевников, К.М. Симонов, Б.Н. Полевой, В.М. Озеров, С.А. Баруздин, Р.И. Рождественский, Р.Ф. Казакова, О.Н. Шестинский и др.. На заседании секретариата Г.М. Марков отметил, что Тюменская писательская организация «задаёт тон другим творческим Союзам крупными политическими акциями». Тогда же был проведён «круглый стол» на тему: «Трудовой подвиг Тюмени и его отражение в очерке и художественной публицистике». Материалы «Круглого стола» заинтересовали литературную общественность страны. Журнал «Литературное обозрение» в третьем номере за 1975 год дал их подробный обзор.
В январе 1978 года в Тюмени была проведена Всесоюзная конференция писателей и критиков «Герои великих строек на­шего времени и литература». В работе конференции приняли участие и выступили с докладами В. Кожевников, Г. Марков, В. Озеров, А. Салынский и др. известные в то время писатели и критики, учёные региона. Материалы конференции почти пол­ностью опубликовал ведущий литературно-критический журнал «Вопросы литературы» (1978, апрель).
К началу 80-х годов Тюменская писательская организация была одной из крупнейших в Союзе писателей. На 1 октября 1980 года в ней на учёте состояло 16 членов Союза. На отчётно-выборном собрании в марте 1983 года ответственным секре­тарём организации был избран Евгений Григорьевич Ананьев. Талантливый писатель-очеркист, он явно уступал К.Я. Лагунову в организаторской энергии. Но уже были заложены традиции, и организация обрела мощный импульс развития.
В ноябре 1984 года в Тюмени была проведена Всесоюзная творческая конференция писателей «Новое в жизни - новое в литературе», которая имела очень широкий резонанс и укрепля­ла авторитет тюменской писательской организации. Секретариат Правления Союза писателей СССР принял постановление по итогам этой конференции, в котором дал высокую оценку работе организации. Даже рекомендовал создание в Тюмени студии мо­лодых литераторов. Произведения тюменских писателей охотно печатали ведущие журналы и издательства, отмечались на литера­турных конкурсах и премиями, пьесы К. Лагунова, 3. Тоболкина и С. Мальцева шли на сцене многих театров. Внимание к деятель­ности тюменских писателей, да и внимание всей страны к самой Тюменской области было обусловлено мощным промышленным освоением Западно-Сибирского нефтегазового комплекса, той ро­лью, которую он стал играть в энергоресурсе всей страны.
В мае 1986 года в Москве, в Центральном Доме литераторов, состоялся литературный вечер: «Тюмень: первооткрыватели и писатели». А.В. Чернышов в сборнике документов «Тюменскому региональному отделению Союза писателей России - 40 лет» (Тюмень, 2003) приводит большой ряд имён тех, кто принял участие в этом вечере, среди них - министр геологии РСФСР Лев Иванович Ровнин; начальник объединения «Ямалнефтегаз­геология», Герой Социалистического труда, лауреат Ленинской премии Василий Тихонович Подшибякин; буровой мастер, лау­реат Государственной премии Павел Николаевич Кожевников и др. Литературу Тюменского края в Москве представляли Евге­ний Ананьев, Константин Лагунов, Зот Тоболкин, Геннадий Са­зонов, Николай Денисов, Роман Ругин, Еремей Айпин, Сергей Шумский, Любовь Заворотчева, Николай Шамсутдинов, Булат Сулейманов, Андрей Тарханов, Анна Неркаги, Раиса Лыкосова, Станислав Мальцев, Маргарита Анисимкова, Юрий Надточий, Александр Гришин и Альфред Гольд.
В декабре 1987 года ответственным секретарём Тюменской писательской организации был избран Сергей Борисович Шум­ский. Писатели обосновались в двухэтажном особняке на улице Осипенко, который вскоре все стали называть Домом писателей. Организация росла численно, была весьма заметна в литератур­ной жизни страны, её мероприятия неизменно привлекали вни­мание общественности. Но реальные возможности творческого роста были ограничены.
Стало остро ощущаться отсутствие в области своего изда­тельства и своего журнала. Заговорили о книжном голоде. Очень многое зависело от цензуры. В сентябре 1989 года писатели об­ратились с письмом к Председателю Верховного Совета РСФСР, члену Политбюро ЦК КПСС В.И. Воротникову. Вопрос стоял остро: «Если проблемы экономического, социального плана в ре­гионе, хоть и со скрипом, но как-то решаются, то для развития культуры делается очень мало. Этим и вызвано беспокойство, наше обращение к Вам, чтоб на самых высоких уровнях решить наконец проблемы комплексного развития региона. Пока в ком­плексе отсутствует важнейшее звено: забота о духовном, нравственном развитии сибиряков-тюменцев».
Но вскоре исчезла цензура, была отменена в книгоиздании разрешительная система, снят идеологический контроль. В истории Союза писателей, в деятельности его региональных организаций началась новая эпоха. Некогда единый и мощный Союз писателей в силу не столько художественно-эстетических разногласий, сколько на волне идеологический разборок распался. В 1991 году на базе «апрелевского» литературно­общественного движения за перестройку был создан альтер­нативный Союз российских писателей, отделение которого в Тюменской области возглавил Н. Шамсутдинов. Писательские организации лишились бюджетной поддержки.
К этому времени в Тюменской области сформировался и свой отряд критиков и литературоведов. О тюменских писателях и тю­менских изданиях первым начал писать Л.B. Полонский (1912-1993). В статье «Не прибедняясь...» (Урал, 1962, № 5) он впер­вые аналитически заговорил о литературе Тюменской области, отметил имена И. Ермакова, И. Истомина, Л. Лапцуя. Им была заложена и традиция изучения литератур малочисленных наро­дов Севера. В 60-е годы появляются в печати и статьи Л.Г. Бес­паловой, основавшей региональное литературное краеведение. С рецензиями на книги тюменских писателей в 70-е годы высту­пают Виталий Клепиков и Владимир Рогачёв. При Тюменской писательской организации была создана секция литературной критики. В 90-е годы с литературно-критическими статьями в местной периодике стал выступать публицист Станислав Лома­кин. Привлекают внимание литературно-критические публика­ции В. Захарченко. Проблемы литературы региона исследуют профессора В. Каргаполов, О. Лагунова, Н. Цымбалистенко и другие.
Круг научных интересов тюменских литературоведов вклю­чает в себя не только проблемы региональной литературы. В Сургуте профессором Ю. Дворяшиным создан шолоховский центр, который выпустил уже несколько номеров «Шолоховско­го Вестника». Литературное движение первой половины XIX века изучает исследователь из Ханты-Мансийска М. Рябий. Дра­матургия «новой волны» является сферой научных интересов Л. Кисловой.
На начало XXI века в трёх уставных писательских органи­зациях (Тюменская и Ханты-Мансийская Союза писателей Рос­сии, Тюменское отделение Союза российских писателей) состо­яло на учёте более ста писателей. Отсутствие в стране Закона о творческих союзах не позволяет делать прогнозы об их обще­ственном статусе и о каком-либо организационном влиянии на литературную жизнь региона.


КОНСТАНТИН ЛАГУНОВ

1
Константин Яковлевич Лагунов родился 16 сентября 1924 года в селе Старая Майна Ульяновской области. В самом начале 30-х годов семья переехала в Западную Сибирь, поселилась чуть севернее Тобольска, в селе Малое Зоркальцево. Здесь и прошли отроческие годы писателя. Отец его работал в местной школе учителем истории. Это был разносторонне одарённый человек, мастер-умелец, большой любитель книг. Своё увлечение лите­ратурой Константин Лагунов относил к отроческим годам. Рано отец приобщил его к творчеству Ф.М. Достоевского. В отрочестве он и сам начал писать. В 1938 году, когда ему ещё не исполнилось и 14 лет, в омской пионерской газете «Ленинские внучата» было напечатано его первое стихотворение.
После окончания семилетней школы К. Лагунов поступает в Тобольский педагогический техникум. Проучился он там два года. В 1940 году семья переехала на юг, в районный центр Го­лышманово. Здесь он в июне 1941 году окончил среднюю школу. Началась война. У Константина Лагунова уже тогда развивалась прогрессирующая близорукость. По этой причине тяжёлый фи­зический труд ему был противопоказан, не подлежал он и при­зыву в армию. И он пошёл работать воспитателем в Голышма­новский детский дом. Уже вскоре его назначают директором детдома. Было ему тогда 17 лет. А через год, осенью 1942 года К. Лагунова избирают секретарём райкома комсомола.
Комсомольская глава в биографии К. Лагунова охватывает четырнадцать лет (1942-1956). После войны осенью 1945 года его на короткое время вызывают в Москву. В ЦК ВЛКСМ он проходит краткосрочные курсы, после окончания курсов его в начале 1946 года направляют в Прибалтику, в Литву. После не­продолжительной работы в аппарате республиканского ЦК и ознакомления с реальной обстановкой Лагунова избирают пер­вым секретарём Вильнюсского уездного (районного) комитета комсомола. Это была трудная, ответственная и опасная работа, ибо население Литвы не сразу приняло советские порядки и ока­зывало партизанское сопротивление и властям, и её активистам. Впоследствии Лагунов не очень охотно вспоминал этот период своей биографии. Но очевидно, что он справился с делом: создал районную комсомольскую организацию. После Литвы К. Ла­гунов на короткое время приезжает в Тюмень. Его избирают освобождённым секретарём комитета комсомола Тюменского пединститута и дают возможность в короткий срок экстерном окончить исторический факультет. После этого он возвращается в Москву, некоторое время работает ответственным организато­ром в ЦК ВЛКСМ, а потом его направляют в Таджикистан, где избирают вторым секретарём ЦК республиканского комсомола.
В Душанбе К. Лагунов параллельно с комсомольской рабо­той заканчивает заочно аспирантуру в Таджикском универси­тете, исследует историю комсомола республики и в 1958 году защищает диссертацию на соискание учёной степени кандидата исторических наук. В 1956 году он завершает свою комсомоль­скую карьеру и начинает заниматься журналистской деятель­ностью: редактирует республиканскую газету «Комсомолец Таджикистана», молодёжный журнал «Гулистон», а потом и альманах «Литературный Таджикистан». Параллельно с журналистской деятельностью занимается и литературным творче­ством, к которому его тянуло постоянно.
В 1959 году вышла его повесть «Своей тропой», в которой он вёл речь о становлении характера молодого советского че­ловека. Цельность характеров, романтика труда и созидания, определённость в осознании своего места и комсомольский задор не вписывали повесть К. Лагунова в тот поток «молодёжной» (ис­поведальной) прозы, который массово привлёк внимание со стра­ниц журнала «Юность». «Литературная газета» (1959, 6 августа) отозвалась о повести «Своей тропой» весьма критически. Разви­тием содержания повести стала вышедшая следом книга очерков «Только вперёд» о трудовых делах таджикской молодёжи. Она под­твердила серьёзность намерений молодого писателя. В 1959 году К. Лагунов становится членом Союза писателей СССР. В 1961 году в Москве в издательстве «Молодая гвардия» выходит его первый роман «Утро Золотой долины», в котором он продолжает разраба­тывать тему поиска молодёжью своего места в жизни.
В 1961 году К. Лагунов возвращается в Тюмень. Его назна­чают главным редактором существовавшего тогда Тюменского книжного издательства. Он стал активным автором литературно­художественного альманаха «Сибирские просторы». В феврале 1963 года его инициативой и организаторской энергией в Тюмени создаётся областная писательская организация. К. Лагунова из­бирают её ответственным секретарём, он возглавлял её в течение 20 лет, до 1983 года. К.Я. Лагунов многие годы был членом прав­лений Союзов писателей РСФСР и СССР, входил в редколлегии журналов «Сибирские огни» и «Урал». 70-80-е годы наиболее плодотворны в его творчестве, именно в этот период им были соз­даны наиболее значимые художественные произведения.
В 1992 году К. Лагунова приглашает Тюменский государ­ственный университет, где он организует и возглавляет подго­товку журналистов, создаёт сначала кафедру журналистики, а в 1998 году самостоятельное отделение. Много лет он вёл литера­турный мастер-класс в тюменской школе-гимназии № 16 и помо­гал с выпуском школьного альманаха «Солнышко». Наставниче­ская деятельность писателя запомнилась многим современным тюменским литераторам.
Реальность 90-х годов вызывала со стороны К. Лагунова резкую критику. Однако он не прекращал активного литературного творче­ства, во всю силу в эти годы раскрылся его талант публициста. Его деятельность получила признание. Он награждён был несколькими орденами и медалями в советский период. В 1994 году его избрали Почётным гражданином Тюмени. В 1995 году он стал заслужен­ным работником культуры Российской Федерации. К 75-летию пи­сателя в 1999 году в Тюмени был издан его трёхтомник.
У К.Я. Лагунова был ярко выраженный бойцовский харак­тер. Он никогда не уходил от спора, не прятался за мнением ав­торитетов, проявлял комсомольское неравнодушие. Страстность и увлечённость работой отличали его и в последние годы жизни, когда он серьёзно болел и почти ослеп. Но когда его принима­лись жалеть или хотя бы сочувствовать, он в ответ темперамент­но читал свои стихи:
Мне предлагают много лет
Под пенсионный флаг,
А я в ответ,
Как выстрел «Нет»,
И убыстряю шаг.
Когда услышу за спиной:
«Вали с дороги, дед», -
Звеню натянутой струной
Всё то же слово «Нет».

Умер Константин Яковлевич Лагунов 19 июля 2001 года в Тюмени. Его имя присвоено Тюменской областной детской би­блиотеке.

2
Жанровое творчество К.Я. Лагунова весьма разнообразно. Он автор ряда документальных повестей и очерков, острых пу­блицистических статей, детских стихов и сказок-повестей. По его произведениям ставились спектакли в театрах, снимались кинофильмы. Но наиболее значительная часть творческого на­следия К.Я. Лагунова связана с его романным творчеством. Пи­сателя волновали актуальные, острые проблемы современности и привлекал социально активный герой, решающий эти пробле­мы. На всём его творчестве лежит печать времени, ибо не просто актуальным, а злободневным проблемам времени, в стороне от которых он не мог стоять, он и посвящал свои работы.
Первый роман «Утро Золотой долины» (1961) Константин Лагунов посвятил тем, кто занят созидательным трудом, верен своей мечте. Роман отличает светлая атмосфера. Он был хорошо встречен, о нём появились доброжелательные отклики в журна­лах «Молодая гвардия» и «Нева». Привлёк внимание и матери­ал - преобразования в далёком горном Таджикистане, которые перекликались с гремевшими тогда по стране комсомольскими стройками Сибири. Как удачу писателя критика отмечала образ комсомольского вожака Турсуна Шарипова.
Уже в Тюмени он пишет роман «Зажги свою звезду». Роман привлёк внимание уже в своей журнальной редакции, в журнале «Урал» он печатался под названием «Под одним небом». Отдель­ным изданием роман выходит в 1964 году и уже в названии не­сёт побудительно-утверждающее начало - «Зажги свою звезду». Книга была замечена, вызвала ряд положительных откликов, в частности, в «Литературной газете» (1964, 18 июля) в статье А. Мусатова «После дебюта» о К. Лагунове речь шла как об уже состоявшемся писателе.
В 1966 году выходит социально-бытовой роман К. Лагунова «Так было». В нём представлена сибирская деревня в трудные военные годы. По ряду примет за деревней Мылышенковой уга­дывается село Голышманово, людей которой и проблемы писа­тель знал, работая все военные годы секретарём райкома ком­сомола. В Тюменском театре драмы роман был инсценирован, имел хороший зрительский успех. Роман выдержал несколько изданий, последний раз переиздавался в 1995 году, что свиде­тельствует об устойчивом к нему читательском интересе.
Первым проблемным романом о противоречиях в освоении не­фтегазоносной Тюменской области стал роман «Ордалия» (1970). Роман спокойно прошёл в журнале «Урал», вышел пятнадцатиты­сячным тиражом в Средне-Уральском книжном издательстве, его даже признали одним из лучших произведений года. Более того, «Мосфильм» заключил с автором договор на экранизацию. Но кто-то усмотрел в романе «очернение» тогдашнего всесильного начальника Главтюменьгеологии Ю. Эрвье, услужливо доложили ему и обратились «куда надо» с соответствующим ходатайством оградить достойное имя от очернения. И была дана команда на дискредитацию и автора, и его произведения.
К. Лагунов романом «Ордалия» говорил, что дорога к Прав­де - это не асфальтированная автотрасса. В прологе романа в смертельной схватке сходятся два лесных красавца-лося. Проло­гом Лагунов говорил о борьбе добра и зла, когда трудно предска­зать итог этой борьбы. Повествуя о нелёгких буднях геологов, он предостерегал от преждевременных победных славословий и предлагал задуматься о цене побед. Критическая острота романа и вызвала опалу всесильных начальников.
Но писателю не хотелось так просто расстаться с дорогим ему материалом. И он переработал «Ордалию», создал на его основе роман «Одержимые». Автор усилил мажорное, пози­тивное звучание романа, но оставил его проблемную остроту. К тому времени гнев начальников остыл, роман «Одержимые» (1976) был принят благосклонно. По нему в Тюменском театре драмы был поставлен спектакль, а на Мосфильме был снят двух­серийный художественный кинофильм «На таёжных ветрах».
Тема первооткрывания для К. Лагунова была основой для художественного исследования духовного начала в практиче­ской деятельности людей, в их взаимоотношениях. Повествуя об истории открытия, о противостоянии первооткрывателей с дикой природой (бездорожье, гнус, морозы), писатель вёл речь о нравственных основах поступков, о нравственной цене побед и открытий. К. Лагунов проявил сильные стороны своей творче­ской индивидуальности, остроту в постановке проблем и сме­лость в критике. Он опирался на реальную картину освоения не­фтегазового комплекса, часто выезжал в командировки, подолгу жил на буровых, знал многих реальных участников событий. За его литературными героями легко угадывались те или иные кон­кретные и довольно известные в регионе лица. Это придавала его романам особую актуальность и остроту. Но это нередко и задерживало своевременный приход того или иного произведе­ния к читателю, ибо «доброжелатели» прилагали немалые уси­лия к такой задержке.
Проблемам освоения нефтегазового Севера были посвяще­ны и романы «Больно берег крут» (1979) и «Бронзовый дог» (1982). Гурий Бакутин («Больно берег крут») и Максим Бурлак («Бронзовый дог») - несомненные удачи писателя. К. Лагунов любил и умел писать сильные и крутые характеры, до самозабве­ния преданные делу. И хотя романы завершаются поражениями (Бакутин осуждён, а Бурлак отстранён от должности), читатель воспринимает их и расстаётся с ними с несомненной симпатией. Сам автор называл эти романы оптимистическими трагедиями. «Мне одинаково дороги оба романа, — признавался писатель, — как и их главные герои... На мой взгляд, они и подобные им - подлинные герои нашего прекрасного, яростного, сумасшедше­го времени, оба органично вписываются в ту коловерть, в ту стихию, в тот сумасшедший гон, которым жил, живёт и, на­верное, долго ещё будет жить не только тюменский и газовый Север, но и вся страна».
Роман «Больно берег крут» в год опубликования был при­знан лучшим романом года и удостоен премии Союза писате­лей СССР. Романы К. Лагунова привлекали также внимание и остротой в воссоздании облика партийно-хозяйственной эли­ты, в действиях своих нередко выходившей за пределы нрав­ственных норм. Роман «Бронзовый дог» вызвал новый вал упрёков писателю в очернительстве. Узнавшие себя «деятели» организовали кампанию по дискредитации писателя, по их на­водке на заседании Свердловского бюро обкома КПСС про­шло обсуждение работы редакции журнала «Урал», который решился опубликовать роман. А отдельной книгой он вышел только в 1991 году, когда в стране существенно изменилась общественно-политическая ситуация.
Острота социальных проблем неизбежно выводила писа­теля на острые нравственные проблемы времени, и в первую очередь - на нравственные проблемы руководящей верхушки, никак не считавшейся ни с временем, ни с этими самыми нрав­ственными нормами. Об этом в 1987 году К. Лагунов поведал в романе «Завтрак на траве», который весь был пронизан идея­ми «перестройки», с которыми общество во второй половине 80-х годов связывало надежды на перемены.
В 1996 году вышел роман К. Лагунова «Отрицание от­рицания». В нём речь шла о непрерывности времени не в его социальной наполненности, а в его нравственной преемствен­ности. Писатель говорил о том, что корни настоящего уходят в прошлое, а настоящее порождает то, что прорастёт в будущем. Судьбу юродивого Геши Пелымского спустя три столетия, на ис­ходе XX века почти повторяет писатель Пётр Жигулин. Много­слойная структура романа осложнена приёмом фантасмагории, что призвано обострить читательское восприятие повествова­ния. В обострённом восприятии событий начала 90-х годов фан­тасмагорические картины оказались вполне уместны.
В романе «Отрицание отрицания» история края осмыслена в ретроспективе времени, на материале ряда веков. Деяния геро­ев романа освещены заповедями Нагорной проповеди, житием русских святых Сергия Радонежского и Серафима Саровского. Роман актуален и современен, но в постижении его современ­ности большую роль играет постоянное обращение к истории. Сама современность осмысливается писателем как историче­ский этап в стоянии правды и добра на земле.
Последние годы жизни К.Я. Лагунова отмечены усилением в его творчестве открытого публицистического романа. Остро­той публицистичности отмечены были его романы о современ­ности 90-х годов «Добыча дьявола» и «Абсурд». В публицисти­ческом эссе «Через Голгофу на Олимп» писатель так оценивал время 90-х годов: «Мы живём в жестокое, беспощадное, перекошенное время. История сдернула нас с накатанного, перспективного, разумного пути и швырнуло в чудовищное За­зеркалье, где всё не так, как надо бы, всё не по-людски, всё вопреки законам и правилам цивилизованного общества... Что сильнее всего угнетает и тревожит меня ныне? Катастро­фическое стремительное падение нравов. Духовное обнищание народа. Торжество звериных начал в человеке, в обществе, в стране. Заслонить, заступить откат к человекообразным мо­жет только воскресшая душа россиянина».
Историк по образованию, кандидат исторических наук К.Я. Лагунов не мог не прийти к исторической теме в своём творчестве. Впрочем, его романы о современности были полны проблем исторической ответственности перед будущим. Да и собственно история его интересовала как уроки прошлого, по­могающие многое понять в настоящем.
В 1968 году К. Лагунов написал очерк о крестьянском вос­стании 1921 года в Западной Сибири. Очерком заинтересовал­ся редактор «Нового мира» А. Твардовский, где незадолго до этого Лагунов выступил с остропроблемной статьёй «Нефть и люди». Но Твардовскому не удалось получить разрешение на публикацию материала о Западно-Сибирском восстании. В оте­чественной истории оно рассматривалось однозначно, наряду с Тамбовским восстанием и мятежом в Кронштадте, как открыто контрреволюционное кулацко-белогвардейское выступление и потому замалчивалось. Лагунову пришлось провести кропотли­вую работу по выявлению источников, участников событий, ред­ких материалов. Очерк высоко оценил Ф. Абрамов, восхищался объёмной работой по сбору и освоению материала.
А.Т. Твардовский познакомил с очерком А.И. Солженицына. И тот спустя некоторое время писал К.Я. Лагунову: «Я работаю над сходной темой - те же годы, то же крестьянство, только не в Сибири, и я предполагаю, что много относится к моей гу­бернии, должно быть схоже. Эта эпоха и эта тема у нас не по­лучила освещения правильного, и наш общий долг перед истори­ей - сохранить и осветить, что можно». Солженицын просил Лагунова передать ему материалы по восстанию. К сожалению, переписка Лагунова и Солженицына не получила продолжения. Тому могут быть два обстоятельства. Во-первых, К.Я. Лагунов оставался идеологически предан идее Коммунистической пар­тии, антикоммунистическая позиция А. Солженицына к началу 70-х годов проявлена была достаточно отчётливо. Во-вторых, К.Я. Лагунов надеялся продолжить разработку этой темы, и ему совсем не хотелось, чтобы собранные им материалы были ис­пользованы в антисоветском духе.
К. Лагунов максимально смягчил обстоятельства, сгладил острые углы, принял официальную версию восстания, лишь бы только восстановить память о нём. А она жила среди крестьян Тюменской области, но о восстании они предпочитали не гово­рить, реальных участников, а тем более если это родственники, не вспоминали. Репрессии были столь массовы и суровы, что икались сельским жителям десятилетия спустя. В 1978 году на этом материале К. Лагунов создал документальную повесть «Красные петухи», она вышла. Но тема продолжала волновать писателя. Был создан очерк «Двадцать первый», он был опубликован в 1989 году в журнале «Урал». Удалось частично восстановить подлин­ную картину крестьянского движения, назвать некоторые имена и конкретные места. Итогом многолетних разысканий стала вы­шедшая в 1994 году книга «И сильно падал снег...».
В 1990 году К. Лагунов создаёт историко-документальную и художественную повесть «Иринарх». Она рождена на волне усиления в его творчестве нравственно-проповеднической на­правленности. Настоятель Обдорской миссии Иван Шемановский предстаёт в повести просветителем края, историком и эт­нографом, являя собой духовно-нравственный пример. В этой повести К. Лагунов, по наблюдению тюменского литературове­да доцента Н.Н. Горбачёвой, воссоздавая документальное жиз­неописание реального героя, исследует взаимодействие исто­рического характера и исторических обстоятельств. Строгость хроникального повествования призвана убедить читателя в осо­бой духовной значимости самого рассказа о судьбе человека, о его жизни-пути. Герой повести формулирует своё видение об­стоятельств: «Грустно, но ничего не поделаешь, не мы выбираем судьбу», - пессимистично признаётся он. Писателю в период работы над произведением неизвестна была дальнейшая судь­ба Ивана Шемановского. А он волею обстоятельств в 1915 году оказался в Средней Азии, был настоятелем монастыря в Кир­гизии, был втянут в события революции, снял монашеский сан, редактировал пролетарскую газету, вступил в большевистскую партию, был обвинён в растрате казённых денег. Всё это дегероизирует его облик. Но и без учёта уже после открывшихся об­стоятельств герой повести К. Лагунова несёт в себе нравствен­ный урок. Достойно принять уготованную тебе судьбу - вот в чём нравственный смысл повести.

3
Оказавшись в самом начале 60-х годов в Тюмени, Констан­тин Лагунов быстро определил, что магистралью развития ре­гиона, стратегией его развития, его будущим станут газ и нефть. И с романным его творчеством непосредственно связана его очерковая и публицистическая проза. Ей он уделял немалое вни­мание. В остросовременных темах о производственных вопро­сах, о проблемах освоения нефтегазоносного Севера писателя в первую очередь интересовали проблемы нравственного начала в деятельности людей. Об этом и очерк «Нефть и люди», который в 1966 году (№7) был опубликован в журнале «Новый мир».
Это был по существу первый критический материал о тюмен­ском Севере, об освоении нефтегазоносной провинции, призван­ной чуть ни на столетие обеспечить страну стратегическим угле­водородным сырьём. И Лагунов обозначил проблемы, которые обходили: как складываются взаимоотношения человека и хруп­кой природы Севера, как первопроходцы, стремительно «осваи­вая» новые пространства, не замечают, что вступают в мир иной, девственной цивилизации, где между человеком и природой уста­новились свои, особые, но обеспечивающие гармонию отноше­ния. Но какая гармония может быть там, где «любой ценой» надо взять и ничего не отдать взамен? Критическая тональность очер­ка была воспринята чуть ли не как диссиденство её автора (См.: Н.Э. Шишкин. Критическое осмысление «северной темы»... // Художественная литература, критика и публицистика в систе­ме духовной культуры. Вып. 4. - Тюмень, 1999. С. 159).
В очерке исследователи выделяют два плана. Первый план - производственный. Автор не умаляет подвига нефтедобытчи­ков, создаёт ряд выразительных характеров тех, кто в искреннем порыве прибыл в Сибирь осваивать регион. Но поражает бес­хозяйственность и абсолютная безответственность: «Да не так уж мы богаты, чтобы из-за чьей-то тупости и беспечности швырять на ветер миллионы рублей. А ведь здесь не то что копейку, но и червонец не берегут». На этом производственном плане основан и второй план - бытовой. Он вытекает из первого и является следствием его. Ибо только бесхозяйственные и без­ответственные руководители могут совсем не думать о людях, об их обустройстве.
«Нефть и люди» в очерковом творчестве Константина Лагунова стал как бы заглавным. В очерковых книгах «И ни­как иначе!» (Свердловск, 1969) «Солнечная баллада» (М., 1973), «Жаркий Север» (М., 1976), «Власть огня» (М., 1979), «Надымская тетрадь» (Свердловск, 1979), «Жажда бури» (Свердловск, 1981), «Свадебный марш» (Свердловск, 1984) и другие. Писатель вёл взволнованное повествование о тех, кто искал тюменскую нефть, обустраивал месторождения, строил города и прокладывал дороги. Лагунов любил и умел писать о людях социально активных, радовался тому, как стремительно преображался край. Но он не мог спокойно смотреть, какой це­ной рождалось это «тюменское чудо века». Нефтепромыслы, устроенные на скорую руку, ибо срочно требовалась нефть, города, которые воздвигали в спешке и без забот о быте горо­жан, ибо первоначально верили, что обойдутся вахтовиками, на авось пробитые в тайге автодороги и постоянно рвущиеся нефтепроводы - всё это не могло его не беспокоить, ибо за всем этим стояли люди, которым не только осваивать, но и жить в этом краю. Особо возмущало отношение к традициям и родо­вым угодьям коренных народов Севера.
С большой любовью Константин Лагунов писал о реаль­ных людях, о тех, чьим трудом осваивались богатства края, в том числе и севера края: «Это был подвиг. Это был героизм. Не одиночек — масс. Я поклонялся и поклоняюсь этим дивным лю­дям... Они верили, что творят великое, нужное дело». Он писал о буровом мастере из Сургута Г.П. Ерёмине в очерке «Жить с ветерком», о бригадире строителей трубопроводов Б.П. Дидуке в очерке «Мужество», об электросварщике из Надыма А.Д. Коз­лове в очерке «На стыке северных ветров», в московском сбор­нике «Тюменский самородок» поместил очерк о Ф.К. Салманове. Можно назвать ещё ряд реальных людей, рядовых и руководите­лей, о ком всегда охотно и вдохновенно К. Лагунов писал. Он, в частности, вернул из небытия имя начальника первой геолого­разведочной экспедиции В. Васильева, который ещё в 1934 году не только предсказал, но и нанёс на карту перспективные на раз­работку районы.
Очерк-эссе «Подранки» был опубликован в областной газете «Тюменская правда» 20 ноября 1996 года и сразу вызвал очень бурную реакцию. Он был посвящён судьбам молодого поколе­ния конца XX века. С нескрываемой болью К. Лагунов констатирует: «Без корней, без традиций, без высоких идеалов и целей, без духовных опор и окрылённости входит в жизнь молодое поколе­ние новой рыночной России «под зловещую игру» трёх струн: жестокости, наживы, вседозволенности». Темпераментно и публицистически остро написаны его эссе «Листая старые блокноты», «Плач у затухающего очага», «Я - русский». В них он страстно отстаивал идеалы, которым верен был всю жизнь, ратовал за уважение к истории и прошлому народа, тревожил­ся за будущее России. В публицистическом эссе «Через Голгофу на Олимп» (1996) К. Лагунов вспоминает свой творческий путь, учит молодых журналистов мужеству и честности, верит, что поникшая Россия воскреснет.

4
Писать для детей К. Лагунов начал рано. Несколько детских стихотворений он сочинил для своих дочерей, потом послал их в журнал «Семья и школа», где отобрали и напечатали три из них. Другие он напечатал в детгизовском сборнике молодых поэтов. Лагунова горячо поддержал поэт Платон Воронько. В итоге его первой изданной книгой стал сборник детских стихов «Верто­лёт». Забавные по сюжету, динамичные по интонации, доступ­ные по образному решению, детские стихи Лагунова легко запо­минались:
Глупый маленький утёнок,
Вместо перьев — жёлтый пух.
Только вылез из пелёнок
И с разбегу в речку - бух!
Увидав его, наседка
Закричала: «Караул!».
Зов куриный услыхали
Куры, утки, гусаки,
Загалдели... Закричали...
И столпились у реки.
К ним утёнок подплывает,
Горделиво выгнув грудь,
Кувыркается... Ныряет...
И... не думает тонуть.

В 1961 году стихи для детей составили содержание его сборника «Перепляс». В 1967 году уже в Свердловске выхо­дит сборник «Серёжка-чародей». Но К. Лагунов издавал для детей не только стихи. В первый год возвращения в Тюмень в альманахе «Сибирские просторы» он публикует восемь коротких прозаических рассказов. Детям была адресована повесть «Городок на бугре» (1969). Она трудно проходила в Детгизе, пришлось собрать более десятка положительных ре­цензий. Но трудности не охладили интереса писателя к жанру повести-сказки, адресованной юному читателю. В 1971 году выходит его «Зяблик».
С юным читателем К. Лагунов вёл и серьезный разговор о том, чем жило общество. В 1974 году он издаёт книгу «Как искали Тюменскую нефть». Первопроходцы «тюменского чуда века» представлены в его художественно-документальной книге «Звезда Семёна Урусова».
Большой успех выпал на повесть-сказку «Ромка-Рамазан» (1977) . По этой повести был даже создан мультипликацион­ный сериал. Продолжением её стала повесть-сказка «Ромка, Фомка и Атос» (1984). В повести-сказке «Белый Пёс - Синий Хвост» её герои Пёс, Кот Мурзила и Мышка Шуршу с при­ключениями путешествуют по лунной дорожке. Верная друж­ба помогает им выжить и даже победить все опасности.
В 2001 году, уже посмертно, за свое творчество для де­тей и в связи с выходом книги «По лунной дорожке» К. Ла­гунов был удостоен областной литературной премии имени П.П. Ершова.
Определяя значение творчества К. Лагунова, то главное, что составляло суть его неустанных исканий, критика так ха­рактеризует позицию писателя: «Не бояться ощутить острие быстротекущего времени, быть со своим веком наравне, пере­живать его радости и боли как свои, чувствовать пульс на­родной жизни, мыслить и сострадать, разбираться во всём спектре мнений и настроений, событий и процессов. Одним словом - быть остросовременным» (Рогачёв В. На стремнине реки времени // Сибирское богатство. 1999. № 1. С.150).


ОЧЕРКОВАЯ ПРОЗА И ПУБЛИЦИСТИКА
В литературе Тюменского края во второй половине XX века активизировалось такое её направление, как очерковая доку­ментальная проза и художественная публицистика. Содержа­тельно это актуализировалось эпопеей промышленного освоения региона, развитием нефтегазоносного комплекса. Центральные издания не только информировали о том, что происходит на тер­ритории края, но и в большом количестве печатали художественно­документальные произведения. Некоторые журналы («Сибирские огни», «Октябрь», «Наш современник», «Юность») учреждали здесь свои литературные посты и корреспондентские пункты. Это было вызвано и общей тенденцией усиления в литературе документализма как стилевого приёма. Тюменские писатели никак не могли стоять в стороне от этих тенденций, что и помогло им найти себя в очерковой прозе и в публицистике.

1
Первым из тюменских писателей начал осваивать в очерко­вой прозе тему Севера Евгений Ананьев.
Родился Евгений Григорьевич Шерман в городе Ананьеве Одесской области (Украина) 19 октября 1923 года. Детство его прошло в Одессе. В 1935 году вместе с родителями переехал на Урал, в город Свердловск. В начале войны он был призван в ар­мию и направлен на краткосрочные курсы в Горьковское училище зенитной артиллерии. Воевал командиром взвода, батареи, на­чальником разведки полка. В составе кавалерийского соединения участвовал в рейдах в тылу врага. В августе 1944 года под Варша­вой был тяжело ранен. Награждён боевыми орденами и медалями.
С января 1945 года он работает корреспондентом газеты «Труд» по Свердловской области. Тогда же Е. Шерман название родного города взял своим литературным псевдонимом - Евге­ний Ананьев. В 1947 году он экстерном окончил отделение жур­налистики Уральского государственного университета. В 1949 году переезжает в Тюмень и работает в газетах «Тюменский ком­сомолец» и «Тюменская правда». Ему полюбился тюменский Север, он охотно выезжал туда в командировки. Там и родилась его первая очерковая книга «Хозяева тундры», которая вышла в 1953 году. Она была посвящена традиционным занятиям ко­ренных народов Севера: рыбалке, оленеводству, охоте. В 1961 году Евгений Ананьев издаёт книгу очерков «Остров нефтяных робинзонов». Это была первая в нашей литературе книга о лю­дях, которые открывали и осваивали тюменские нефть и газ. О ней тепло писали рецензенты в журналах «Урал» (1961, № 11) и «Сибирские огни» (1964, № 5). Первооткрывателям северных недр были посвящены книги писателя «Под стальным парусом» (1963) и «Цвет тундры голубой» (1973). Евгений Ананьев печа­тался в журналах «Урал», «Сибирские огни», «Октябрь», «Си­бирские просторы», в коллективных сборниках и альманахах.
В Союз писателей Евгений Ананьев вступил в 1965 году. В 1983 году он возглавил Тюменское отделение Союза писателей РСФСР.
Умер Е. Ананьев (Шерман) 9 апреля 1992 года в городе Тю­мени.

2
Геннадий Кузьмич Сазонов родился 22 октября 1934 года в Саратовской области, в селе Красный Кут. В период учёбы на геологическом факультете Саратовского университета он про­ходил преддипломную практику на Севере Тюменской области. Его дипломная работа была посвящена проблемам нефтегазо­носности Берёзовского района. После окончания университета он распределился в Главтюменгеологию и 16 полевых сезонов провёл в экспедициях.
Первый рассказ был им опубликован в 1963 году в газете «Тюменская правда». За ним последовал очерк «Прометей про­сит огня», газета «Тюменский комсомолец» публикует его очер­ки «Седьмое путешествие Синдбада», «Зовы дальних вершин», «Сто солнц, сто закатов». Уже в 1965 году в Средне-Уральском книжном издательстве выходит его книга «Привет, старина!». В 1966 году он принимает участие в совещании молодых лите­раторов Урала и Сибири, в 1989 году издаёт сборник рассказов «Жалость». В тот же год он участвует в VI Всесоюзном совеща­нии молодых писателей. Его очерки охотно публикуют журналы «Урал», «Смена», «Аврора», «Волга». В 1971 году становится членом Союза писателей. Его прозу отмечают премией Тюмен­ского обкома комсомола. В течение многих лет Геннадий Сазо­нов был руководителем секции прозы на ежегодных областных семинарах молодых писателей.
Уже в первой книге «Привет, старина!» проявились харак­терные черты творческой индивидуальности Геннадия Сазоно­ва. В ней содержалось 17 новелл. И в каждой из них писатель с любовью рисует природу Севера. Природа у него живёт своей жизнью, это живой организм, открытый каждому и требую­щий бережения и такой же открытости от каждого: «Из тайги навстречу нам выпрыгнула тропинка. Она прохрустела при­брежной галькой, прошелестела осокой болот и, грудью уда­рив в заросли тальника, тихо и словно застенчиво позвала за собой. «Идём за мной», - шептала она и чуть раздвинула глухую темноту леса». Любовь и теплота в тех глаголах, кото­рыми выражена расположенность природы к людям: «выпрыг­нула», «прохрустела», «застенчиво позвала», «прошелестела», «шептала».
Книга названа по рассказу, которым она открывалась - «При­вет, старина!». В 60-е годы, в пору ковбоек и рюкзаков, начала движения студенческих отрядов, обыденным было обращение «старина». Оно сразу устанавливало отношения доверительно­сти и общности. Сазонов так обращается к Уралу, для писате­ля он не только «неизведанная и таинственная, суровая в своей древности страна», а добрый и требующий доброты край («не всегда охотно показывает Урал свои богатства»). Для лири­ческого героя новеллы Урал - это его Атлантида, ему предстоит явить людям все её богатства.
В новелле «Север... Север» Геннадий Сазонов создаёт гимн краю, которым всё ещё пугают: «Говорили, что тьма, говори­ли, что дичь, говорили, что тёмная глушь». Писатель рисует его иным: «А он белый - Север». Примечательна заглавная буква, Се­вер - не территория, Север - имя живого, и говорит он о нём как о живом. В критике обратили внимание, что в тексте новеллы он 21 раз употребляет эпитет «белый». И это не считая различных оттенков. Частное употребление слова «белый» и его оттенков почти зрительно рисует мир, который описан Сазоновым. Белыми названы и конкретные предметы (песок, берёза, пена воды), и явления отвлечённые (белое безмолвие). Писателю важно не только передать читателю цветовую гамму Севера, но и создать настроение чистоты состояния души.
В 1969 году Средне-Уральское книжное издательство выпу­стило его книгу «Жалость», за ней последовали - «Мой дед - Захар Нерчинск» (1973), «Мамонты и фараоны» (1976), «Тропы к верховьям» (1978) «Открывтели» (1985). Уже посмертно в 1999 году в альманахе «Эрнтур» были напечатаны его рассказы «Сашка Протокол», «Туф, правнук Копы», «Вдова».
Значительным событием в прозе Тюменского края стал соз­данный Геннадием Сазоновым в соавторстве с Анной Конько­вой роман-сказание «И лун медлительный поток» (1982), став­ший первым в мансийской литературе романом. История рода охотников манси тесно переплетена с народной мифологией и историей Югорской земли. Югорской земле посвящены повесть Сазонова «Охотник из рода манси» и некоторые рассказы.
Умер Г. Сазонов 19 апреля 1988 года в Тюмени.

3
Очеркист Любовь Георгиевна Заворотчева родилась 5 марта 1943 года в деревне Киёво Ялуторовского района, в семье сель­ской учительницы и фельдшера. В школу она пошла в Омске. Но вскоре умерла мать, пришлось переехать к бабушке в Сверд­ловскую область, в районный посёлок Талица. Здесь окончила семилетнюю школу и поступила в Талицкое медицинское учи­лище. По его окончании молодая семнадцатилетняя медсестра вызвалась поехать по распределению на Ямал, в Салехардскую окружную больницу.
Это было самое начало шестидесятых годов, тогда Салехард ещё не был на слуху. Но Любовь Заворотчеву влекло неизведан­ное. Она разделяла пафос молодёжи своего времени, которой не сиделось на месте, а походный рюкзак стал модным атрибутом одежды. Ехали в стройотряды, ехали строить Братскую ГЭС, до­рогу Абакан-Тайшет. Чем дальше от обжитых мест и труднее в бытовом плане, тем заманчивее. Среди студенток-первокурсниц модно было на лето наниматься на дальневосточные рыбные промыслы и так повидать Сахалин и Камчатку. Никто от такой работы не разбогател, но впечатлений привозил массу. Правда, второй раз уже не собирался.
Вот и Любовь Заворотчева, отработав по распределению три года в Салехардской окружной больнице, в 1963 году подалась на рыбный промысел в Магаданскую область. Одну путину она выдержала, впечатлений набралась. Вернулась в Талицу, нача­ла работать медсестрой. Регулярные смены, дежурства по рас­писанию, действия по заведённому распорядку. Размеренность жизни не согласовывалась с её стремлением постоянно что-то искать, обновлять, куда-то спешить.
В переменах места работы - весь её беспокойный характер. Вот она в 1965 году начинает работать литературным сотрудни­ком талицкой районной газеты «Сельская новь». Стало полу­чаться. Тогда как раз начинал манить романтикой и трудностя­ми нефтегазовый Север. В 1966 году Любовь Заворотчева - уже сотрудник газеты «Ленинское знамя» в Нижневартовске. Но и на этом она не успокаивается. С июня 1967 года в хантыйском посёлке Корлики она руководит промыслово-охотничьим хозяй­ством. Ей это было интересно. Правда, интереса хватило нена­долго, уже через год она - секретарь комитета комсомола треста Тюменьгазстрой. Но в конторе не сидится. И в 1970 году Любовь Заворотчева становится корреспондентом Тюменского област­ного комитета по телевидению и радио.
Работа разъездным корреспондентом была ей по душе. Она была свободна в поисках материала, во встречах и разговорах, в открытии новых мест и характеров. В эфир уходило не всё. Жур­налистская привязанность к факту и месту сковывали. Многое оседало на потом.
Очеркистика у Любови Заворотчевой пошла как-то сразу. Уже с 1977 года началось её активное литературное творчество, она широко печатается. Конечно, предшествующий журналист­ский опыт помог. Но художественный очерк держат не событие и факт, а характер и проблема. Заворотчева умела их чувство­вать. И потому её очерки как-то сразу и охотно стали публико­вать авторитетные издания. Среди них журналы «Сибирские огни» и «Москва», «Наш современник» и «Урал», коллективные сборники, выходившие в Москве, Свердловске, Новосибирске. Молодая очеркистка была замечена. Она становится руководителем литературного поста журнала «Сибирские огни». А в 1980 году в московском издательстве «Советский писатель» её очерки выходят отдельной книгой «Идём к горизонту». Это была до­вольно популярная в то время серия «Писатель и время».
Первая книга Любови Заворотчевой была замечена. Она стала лауреатом Всесоюзного конкурса имени А.М. Горького. Материал, который Заворотчева предлагала, её увлечённость им и доверительная интонация повествования располагали к писа­тельнице. Она выигрывает ряд литературных конкурсов, стано­вится лауреатом довольно престижной в то время премии имени Ленинского комсомола. С небольшим интервалом выходят её книги «Двое в новом городе» (1981), «Два моих крыла» (1983), «Деревни вдоль тракта» (1985). С 1982 года Любовь Заворотче­ва - член Союза писателей.
Главная тема очерковой прозы Заворотчевой - люди. Её пути-дороги дарили встречи с людьми в самых разных проявлениях. Писательницу интересует, как новая явь времени проявляет себя в психологии современника, как происходит становление лич­ности. Отсюда и довольно распространённая в её очерках фор­ма личного повествования, когда герой сам рассказывает, чем он озабочен и чем счастлив. Критика отмечала, что два начала, как два крыла, отличают её героев: коренная связь с прошлым и устремлённость в будущее.
Главное пространство, на котором происходит действие её очерков, - бескрайние просторы Тюменской области. В любви к людям этого края, в любви к своему краю она признавалась не­однократно. Вот как завершалась книга «Двое в новом городе»:
«Люблю постоять у карты нашей Тюменской области. Не просто карту вижу - вижу далёкие таёжные перекрёстки, где встречала интересных людей, с которым идти можно в самый трудный час жизни, как к жаркому очагу в ненастье. Возле них тепло, на всех доброты хватит».
Очерковая проза открывает подробности в приметах време­ни и в поведении людей. Она адресована современнику. Слу­чается, что годы спустя она уже имеет только исторический интерес, сама становится деталью времени своего появления. Но именно она даёт возможность современнику осознать себя и своё время, открывает ему смысл его дела. И читатель благодарен писателю, со страниц которого недавние герои дня при­стально вглядываются уже в современника нового времени: не напрасны ли были порывы?
«Охота к перемене мест» всё-таки не оставила Любовь Заворотчеву. К ней пришло признание, перед ней были открыты страницы журналов, она была всем интересна как талантливая тюменская писательница. Но соблазнилась (или обстоятельства так сложились) и - уехала на постоянное местожительство в Подмосковье.
Любовь Заворотчева в восьмидесятые годы создала серию очерков, передающих порыв героев тех дней. Она явила чита­телю наш край через его людей. Конечно, тогда много писали о Тюменской области. Но нам сегодня ценно то, что создавалось на её территории, её писателями.

4
Николай Смирнов пришёл в редакцию газеты «Тюменская правда» в 1962 году, после окончания факультета журналистики Уральского государственного университета. Имя его сразу и широ­ко замелькало в газетной и журнальной периодике. Уже в 1964 году он издаёт первую книгу - сборник рассказов «Синий бор». И в тот же год загорелся и пожелал быть ближе к тем, кто легенду освоения северного края творил своими руками. Тому способствовал про­смотренный им документальный фильм о строителях железной дороги от Тюмени до Самотлора. Николай Смирнов уволился из штата газеты и оформился лесорубом в строительно-монтажный поезд. Он освоил профессии путейца и монтажника-строителя, ра­ботал на нефтепромыслах, возводил мост через Обь, был слесарем на строительстве газоперерабатывающего завода. С 1973 года посе­лился в Нижневартовске. Писал рассказы и очерки, стихи и песни. Но до 1997 года не оставлял производство. И только после выхода на пенсию перешёл полностью на творческую работу.
На рубеже XX-XXI веков он создаёт объёмное пятикнижное документальное повествование о промышленном освоении За­падной Сибири: «На стремнине жизни», «Звон клинка», «Обре­чённые на бессмертие», «Уроки ликбеза» и «Единая цитадель». В эти пять книг вошли и многие предыдущие очерки писателя. Николай Смирнов выступает как очевидец и непосредственный участник событий. Он выступает как летописец. В многообразии событий, имён и цифр голос его не теряется. Его интонация вы­даёт его страстность и влюблённость в тех, о ком он повествует.
Михаил Пришвин, размышляя в своих дневниках о творче­стве Владимира Маяковского, вдруг радостно отмечает, что на­шёл слово, которое точно характеризует то, что стремился сделать Маяковский: он хотел день «пришпилить» к бумаге. День угасает к вечеру, его дела и заботы становятся делами и заботами вче­рашнего дня. Но летописец «пришпилил» его стихом или очер­ком к бумаге и тем сохранил не только его событийную канву, но и аромат дня. В этом назначение публицистики, стихотворной и газетной. Грустно читать признание Николая Смирнова, что его документальная очерковая проза создавалась, «наступая на горло беллетристике, жертвуя художественностью». Читатель суров, такую жертвенность принимает далеко не всегда.
Очерковая документальная проза запечатлевает день и его героев такими, какими они открылись автору-летописцу. Неуго­монность и потребность всё освидетельствовать лично и писать только о том, что хорошо знаешь, - вот что характеризует твор­ческую индивидуальность Николая Смирнова. Его творческая активность велика. Два десятка нетоненьких брошюр, а серьёз­ных и объёмных книг говорят и о результативности. В Ниж­невартовске неугомонный Николай Смирнов организовывает пишущую братию в Содружество писателей, затевает издание ежеквартальной газеты «Литературный Нижневартовск» и аль­манаха «Самотлор».
В заключающем его пятикнижное повествование об освое­нии Севера томе «Единая цитадель» Николай Смирнов обраща­ется к начальным страницам своего жизненного пути. Он родил­ся в деревне Иска Нижнетавдинского района, покинул родные места после школы. Но память о них жила, будоражили дохо­дившие известия. И вот спустя десятилетия довелось навестить памятные с детства края. И после встреч с роднёй и давними односельчанами приходит понимание: «И малой родины по ощу­щениям, в общепринятом смысле для меня уже не стало, есть одна большая на все оставшиеся времена Родина — Россия, как единая крепость. Единая цитадель, которой служил беспороч­но в полную меру своих возможностей».
Не будем торопиться с упрёками писателю. Признаем за ним право жить и вдохновляться тем, что составляет смысл его жизни.
Документально-хроникальный характер повествования Ни­колай Смирнов закрепляет жанровым определение многих тек­стов как хроник. Очерки «На малой родине моей», «Второй ис­ход с Севера», «Были сборы недолги», «Тоска по неосознанному поводу», «Падения и взлёты», «На тюменских перепутьях» и другие являются хрониками встреч и событий, портретами со­временников, интервью с ними. Документальный характер сво­ей очерковой прозы Николай Смирнов закрепляет многочислен­ными фотографиями.
Документалисты призваны зафиксировать («пришпилить» словом к бумаге) быстротекущие события дня. Документальная проза по определению современна. И тем необходима современ­никам, дабы они знали и чувствовали, что сделанное ими будет помниться. В том числе и через книги, которые созданы лето­писцем времени и событий Николаем Смирновым (1937-2010).

5
Публицистическая проза Анатолия Константиновича Омельчука во многом определяется его оперативно-журналистской дея­тельностью. Он родился 27 февраля 1946 года в посёлке Могочино Томской области. В 1970 году окончил филологический факультет Томского государственного университета. Работал радиожурнали­стом на Таймыре и почти двадцать лет - на Ямале. С 1987 года он - президент государственной радиокомпании «Регион-Тюмень».
Печатается с 1961 года. Автор публицистических очерко­вых книг «Салехард» (1978), «Зов Арктики» (1980), «Рыцари Севера» (1982), «Арктическая разведка» (1983), «К неведомым вершинам» (1985) и др. В 2006 году издатель Ю. Мандрика к юбилею А. Омельчука выпустил три тома его избранных произ­ведений: «Её величество Обь», «Манящий свет» и «Рыцари Севе­ра». Член Союза писателей России с 1990 года.
Книга Анатолия Омельчука «Частное открытие Сибири» вы­шла несколькими изданиями, первое было осуществлено в 1999 году. Её подзаголовок - «Каждый сам открывает свою родину».
Открытие своей родины есть открытие себя. Открытие себя есть непременное условие становления личности. Не помнящие родства своего до личности не дорастают. В середине 90-х го­дов на областном радио еженедельно звучала передача Анато­лия Омельчука «Белые пятна Сибири». Омельчук рассказывал радиослушателям об историческом лице, связавшем свою судьбу с Сибирью. Через увлекательное повествование об этой личности открывалась очередная страница истории. От этих радиопередач и живая разговорная интонация, отличающая текст книги.
Частное предполагает единичное, индивидуальное, в чём-то не совпадающее с другим взглядом. Но это частное, согретое личностным теплом, и есть поистине сыновье признание в люб­ви к родине. Книга Анатолия Омельчука «Частное открытие Сибири» лирически окрашена. Лирическое не только в форме личного повествования. Если воспользоваться давней формулой Владимира Маяковского, книга Омельчука - это рассказ «о вре­мени и о себе», рассказ-признание в любви к родине, которую хочется видеть (и видишь) во всём первой.
Анатолий Омельчук начинает рассказ с тех доисторических времён, о которых свидетельствуют археологические находки: «Меня лично не нужно убеждать долго — ясно же, что земляки-сибиряки всегда и во всём были первыми, а первое освоение Си­бири вполне могло совпасть вообще с освоением планеты. Прав­да, встаёт неизбежный вопрос, следует ли нам, современникам, гордо обзывать себя поколением первопроходцев, если уже три с половиной миллиона лет назад на берегу великой сибирской реки Лены, на холме у ручья Диринг-Юрях горел костёр истин­ного первопроходца человечества? Я вовсе не балагурю: греет душу мысль, что ты наследуешь трёхмиллионную историю».
И даже когда речь заходит о частях света, то и здесь Омель­чук находит, чем отличить любимую им Сибирь: «Мы живём в Азии... Вы знаете, что из всех шести материков планеты Азия - самый высокий континент, и мы живём на самом возвышенном континенте, хотя и на Западно-Сибирской низменности?».
Частное есть личное. А личное не может быть беспристраст­ным. Пристрастность Анатолия Омельчука покоится на его любви к Сибири. Точнее, на любви к тем, кто Сибирь открывал. Для себя. Для науки. Для мира. И для автора и его читателей. Со страниц книги встаёт череда учёных, литераторов, путеше­ственников, государственных деятелей, тех, кто был причастен к истории и судьбе Сибири. Омельчук обильно цитирует их вы­сказывания, излагает их концепции, спорит, а когда не согласен, великодушно прощает, как в главе о Чехове: «Скажем так: Ан­тону Павловичу не повезло - что-то помешало ему по достоин­ству оценить величие и красоту сибирской женщины. Ну что ж, во всяком великом деле бывают издержки и накладки. Не по­везло... Поймём. Простим».
Изданная в 2008 году «Сибирская книга» Анатолия Омельчука представлена как «книга его жизни, его времени, его судьбы», содержание которой организовано «прихотливым переплетением истории пространства и личной биографии». Влюблённость пи­сателя в Сибирь, в Север искренни. Искренность его несомненна, она окрашивает его повествование личностным присутствием. «Заслуга А. Омельчука, - отмечает критика, - побывавшего, по­жалуй, всюду, где довелось находиться его персонажам, в том, что он умеет выявить «штучность» каждого своего героя. И именно человеческое богатство уберегает автора от неизбежных, казалось бы, в журналистике и противопоказанных литературе самоповторов» (Быков Леонид. От автора... - Екатеринбург, 2007. С. 322).
По сценариям А. Омельчука снято более 300 документаль­ных телевизионных фильмов. Фильмы «Бытие таёжного маэ­стро», «Вызов», «Время Стрижова», «Изгнали народ мой с Но­вой Земли», «У тумана», «Рабочее сердце России», «Последняя весна» были призёрами престижных телефестивалей. Он был инициатором ряда региональных фестивалей, в том числе «Бе­лые пятна Сибири».
Анатолий Омельчук - заслуженный работник культуры Российской Федерации (1995), академик Российской акаде­мии телевидения, лауреат литературных премий П. Ершова и Д. Мамина-Сибиряка, премии В. Муравленко и премии «Урал Полярный - Урал промышленный». За журналистскую работу на радио в 1995 году отмечен премией «Серебряный микро­фон». Он неоднократно был победителем конкурсов профес­сионального мастерства «Золотое перо».

6
Очерковая проза и художественная публицистика сибирско­го Зауралья разнообразны как в жанровом, так и в тематическом отношениях. Проследим это на творчестве ряда очеркистов и публицистов.
Своеобразным явлением стала охотничья проза Новомира Бо­рисовича Патрикеева. Он родился 31 августа 1932 года в Обдорске (ныне - Салехарде), в семье одного из первых на Ямале агрономов-селекционеров. Окончил в 1955 году Московскую сельскохо­зяйственную академию, а в 1970 - Высшую партийную школу. Трудовую деятельность начал научным сотрудником Ямальской опытной сельскохозяйственной станции, работал директором со­вхоза. Много лет отдал газетной работе. Был собственным корре­спондентом областной газеты «Тюменский комсомолец», потом заместителем редактора ямальской окружной газеты. Более 25 лет, с 1970 по 1997 г., возглавлял ханты-мансийскую окружную газету «Ленинская правда» (ныне - «Новости Югры»). С сере­дины 50-х годов получает известность как краевед. Отдельным изданием выходили его краеведческие очерки «Ямал: страницы былого», «Югра: вехи жизни», «История Югры газетной стро­кой», «Комсомол Северо-Западной Сибири» и другие.
Н. Патрикеев - заслуженный работник культуры Российской Федерации, действительный член Русского географического общества, член-корреспондент Петровской академии наук и ис­кусств, почётный член Всероссийского общества охотников. В Союз писателей России он был принят в 1997 году.
Особую тему в творчестве Н. Патрикеева составляет охота. В 1958 году в тюменском коллективном сборнике «Следы на то­поле» он публикует первые три очерка - «Горностай», «Орёл и щука» и «Счастливый чирок». После этого в течение почти пяти десятилетий в печати появлялись его рассказы и очерки, статьи и заметки об его увлечении. В 1995 году выходит книга его охот­ничьей прозы под названием «Планета любви». На следующий год - сборник «Болотно-луговая охота со спаниелем». Итогом стала изданная в 1998 году книга «30 лет со спаниелем: Из запи­сок охотника Северо-Западной Сибири». До этого в сокращённом варианте, как серия очерков, она публиковалась в журнале «Охот­ничьи просторы». В книге идёт рассказ об охотничьих собаках, о тридцатилетнем личном опыте охоты. Автор много размышляет о смысле охоты как части русской традиционной культуры.
Чтение охотничьей литературы - занятие неспешное. Знато­ков она захватывает раскрытием «секретов», тонкостей охотни­чьего дела. Обычный читатель открывает в ней красоту природы, очарование восходов и закатов, затаённый язык всего живого. Классические книги Аксакова выключают из суетного бега вре­мени. Пришвина именовали, было такое, «вальшнепным писате­лем», а сегодня мы чтим его как самобытного писателя-философа.
Новомир Патрикеев обстоятельно рассказывает об этапах своей «охотничьей» биографии. Его влюбленность в спаниеля, мудрую помощницу-собаку, передаётся и читателю. Джой и Джек, Леда и Рада - поистине герои его книги. Обстоятельное перечисление трофеев в тот или иной сезон, а то и за один вы­ход - не бахвальство удачливого охотника, а свидетельство по­разительной способности его собак. Впрочем, способности надо тренировать, их надо вызвать у собак. И мы вместе с автором радуемся, когда они у собаки раскрываются. Наверное, есть в охоте что-то от игры, от демонстрации своего умения.
Н. Патрикеев обстоятельно рассказал, как отец приобщал его, ещё шестилетнего, к охоте, как позволил первый раз выстре­лить. Он рассказал и о том, как приобщал к охоте своего сына Андрея, как наставлял его в первом выстреле. И как дошла оче­редь до внука Кости. Внук вместе с дедом и отцом отправился на свою первую охоту. «Низко над нами, - рассказывает автор, - просвистела пара уток.
-  Какие это уточки, дедка? - спросил внук.
-  Чирки, - ответил я и от ласкового слова «уточки» вдруг задумался: а ведь нельзя сегодня их убивать на глазах у ребёнка».
Но азарт взял верх. И через несколько страниц мы читаем:
«Опять галопирующий челнок и взлёт долгоносиков, вто­рым выстрелом — красивое попадание в боковом полёте. Этот эпизод наблюдали со стороны Андрей с Костей.
Внук сначала обрадовался и закричал:
-  Папа, смотри, дедка бабахнул - кулик кувырком в траву!
Потом, когда я дал ему бекаса в руки, он уже как-то печаль­но спросил:
- А зачем ты его убил?».
И на снимке тут же в книге Костя с ружьем и куликом вы­глядит не бравым охотником, а скорее взрослым человеком, за­думавшимся над убитой человеком птицей.
Завершают книгу размышления Новомира Патрикеева о высшем смысле охоты как части нашей национальной культу­ры. Он напоминает читателю мысль М. Пришвина, что охотник-любитель - скорее охотник за собственной душой, когда ощу­щает в общении с природой «одухотворённость мира и своё вхождение в Божье бытиё». Этой одухотворённостью и веет со страниц охотничьей прозы Новомира Патрикеева.
Литературное творчество Николая Олькова тесно связано с селом. Он родился 26 августа 1946 года в селе Афонькино Ка­занского района. После армии он начал работать литсотрудником в районной газете, потом заведовал отделом и был её редак­тором. В 1976 году заочно окончил Литературный институт им. А.М. Горького. В 1982-1988 годах заведовал отделом культуры в Бердюжском районе, прошёл через судьбу частного предпри­нимателя. В 2005 году журналистское сообщество признало его лучшим в области публицистом года.
Н. Ольков выпустил более десяти книг о современном селе и его людях. Как писатель он наиболее ярко проявил себя в сборнике «Ремезино гнёздышко» (2004). В сборник вошло и документально-художественное повествование «Не живут в Кремле ласточки». Эта повесть типична для Олькова-очеркиста, для его манеры рассказывать о людях конкретных и об их кон­кретных делах. Пишет он и рассказы, в которых раскрывается его удивительно нежная душа. Взять хотя бы рассказ «Залог сча­стья - гнёздышко ремеза», пронзительная лирическая миниа­тюра, своеобразное стихотворение в прозе. Чувством счастья и радости за мир и людей пронизаны его рассказы «Проводины», «Димкино поле», «Сенокосная пора» и другие.
В 2004 году Н. Ольков издал небольшую повесть «Крутые озерки». Неспешно её начало: «В обширном и ухоженном дворе стандартного домика густо стояли простые деревенские за­пахи. Пахло свежим коровьим навозом, соляркой из проржавлен­ной канистры, дёгтем от недавно смазанных колёс поношенно­го ходка. Хозяин, молодой мужик, вышел из открытых сеней, поправляя только что надетую рубаху. Был он невысок ростом, коренаст, вроде как заспан или с похмелья...». А дальше идёт романтически окрашенное и грустное повествование о любви.
Информационное слово газетного очерка нет-нет да и заполнит иные страницы прозы Н. Олькова. Особенно в его книге «Призна­юсь, что живу» (2006), книге автобиографической, но торопливой в пересказывании событий времени. Но и в ней есть страницы, от­крывающие вдумчивого писателя, любящего доброе начало самой жизни в её пусть и будничном, но таком умиротворяющем начале. В 2007 году Н. Ольков был принят в Союз писателей России.
В творчестве публициста Станислава Ломакина на первом месте - проблемы нравственности. Они и в его литературно­критических рецензиях, в его многочисленных статьях о литера­туре и нравственности, в его философских эссе. Родился Станис­лав Ломакин 21 апреля 1941 года в селе Кыштовке Новосибирской области. После седьмого класса окончил училище механизации сельского хозяйства, работал на селе трактористом и комбайнё­ром. Одно время учился в лётном училище. В 1966 году окончил Томский государственный университет, а потом и аспирантуру по философии. Кандидат философских наук, с 1970 года - доцент ка­федры философии Тюменского нефтегазового университета.
Литературным творчеством С. Ломакин занимается с 1965 года. Его рассказы печатались в журнале «Уральский следопыт», на страницах тюменской периодики, включались в его сборни­ки. Он автор многих научных работ по философии. В Союз пи­сателей России вступил в 1997 году. Его научная публицистика и статьи на самые разные темы составили содержание его сбор­ников «Последний рубеж» (1997), «Прошлое тревожит нас» (2007), «Многоцветье жизни» (1909) и других.
Историческая публицистика в литературе тюменского ре­гиона представлена творчеством Артура Чернышова. Он ро­дился 22 июля 1942 года в Липецкой области, в крестьянской семье, окончил исторический факультет Воронежского госуни­верситета. Приехав в Тюменскую область, работал слесарем-инструментальщиком и инженером в Сургуте, старшим би­блиографом Тюменской областной библиотеки. В 1993 году организовал частное издательское предприятие «Рутра».
Впервые А. Чернышов напечатался в 1965 году в липецкой газете «Ленинское знамя». Он издал две книги прозы: «Разноле­тье» (1993) и «Блики» (1994). В 1995 году был принять в Союз писателей России. Но широкую известность ему принесла его историческая публицистика. Вместе с профессором Тюменского госуниверситета Н.С. Половинкиным он выступил инициато­ром, составителем и редактором ряда коллективных сборников по истории церкви и религии в Сибири, публиковал в этих сбор­никах документы и аналитические статьи. Ряд его статей о судь­бах сибирских крестьян в период революции и гражданской во­йны, в период беспредела раскулачивания и раскрестьянивания 30-х годов XX века написаны на архивных материалах. Пафос его статей - в преодолении разрыва с духовными основами жиз­ни, пропаганда и утверждение основ православной культуры.

* * *
Ряд ярких и заметных в литературном пространстве края очеркистов и публицистов можно продолжить. Этот ряд активно пополняется за счёт тех, кто прошёл путями Севера и стремит­ся раскрыть читателю мужество людей на реальных судьбах и реальных событиях. Мы не касаемся здесь мемуарно-очерковой прозы первооткрывателей газовых и нефтяных месторождений, коллективных сборников о тех, кто оставил свой след в стре­мительном превращении некогда убогого края ссыльных в про­цветающий регион, который образно именуется энергетическим сердцем России.


ЗОТ ТОБОЛКИН
Зот (Зотик) Корнилович Тоболкин родился 3 января 1935 года в деревне Хорзово Заводоуковского района, на юге Тюменской области в многодетной крестьянской семье. В школу он пошёл в суровом 1942 году, но проучился всего четыре класса. Его отец был репрессирован, сослан на Колыму, и З. Тоболкин уже с один­надцати лет пошёл работать, стал помогать матери и братьям. Он работал прицепщиком, трактористом, слесарем, электриком. Неприятно было слышать за спиной слова о «врагах народа» и ловить на себе недружественные взгляды. Поиски своей судьбы занесли его в Краснодарский край, где он учился в ремесленном училище. Уже после срочной службы в армии окончил вечернюю школу. В 1959 году он сдаёт вступительные экзамены и поступа­ет на физико-технический факультет Уральского политехниче­ского института (УПИ). Начали говорить о научно-технической революции, запустили первый спутник Земли, строили мощные сибирские гидростанции, отчаянно спорили о том, кто важнее - физики или лирики. А физико-технический факультет - это атомная энергия, нейтроны, позитроны и синхрофазотроны. Так что решение 3. Тоболкина было в духе времени.
Но очень скоро осознаёт, что ошибся. Вся физико-техническая премудрость оказалась ему чуждой. Он уходит с первого курса, работает на заводе, а на следующий год поступает на факуль­тет журналистики Уральского госуниверситета. И здесь открыто предался увлечению, которое почувствовал в себе, но которого и сам таился - начал писать. Ему очень хотелось выплеснуть из себя вину за уход из родной деревни, отход от родовой привя­занности к земле. И он начал писать роман «Припади к земле». Впрочем, первые наброски к роману он сделал ещё до универси­тета, теперь же работа заключалась в том, что обдумывал себя, близких, то не такое уж и давнее время.
3. Тоболкин работал над романом долго, опубликовал его, когда уже приобрёл литературное имя. Роман был дорог ему не как литературное произведение, а как память о том, откуда он и кто он. Да и во всём творчестве 3. Тоболкина притяжение зем­ли, крестьянское начало в персонаже выступает определяющим в оценке. Он в этом отношении был близок В.М. Шукшину, для которого тема «раскрестьянивания» была темой потери персо­нажем себя, утраты души. В пьесе З. Тоболкина «Верую!» Игнат, познавший клевету односельчан, прошедший тюрьму, горделиво исповедуется: «Человек ожесточается, когда без веры живёт. А мне земля не даёт веру терять. Земля тихим светом насквозь просвечивает, чтобы всю правду понять. Если человек ослеп от ярости - для него правда, как взбаламученная вода. И нет во­круг справедливости. А мне грех жаловаться на жизнь. Со мной и там люди жили. Без них омертвел бы, высох, как солонцы».
Привязанность к земле чувствуется и в том, как Тоболкин пишет пейзажи: они у него не фон и среда, а действующая со­ставляющая повествования, живое существо, как в самом нача­ле повести «Жил-был Кузьма»: «Река скинула ночную рубаху из белого тумана, вздохнула, потянулась, и радость жизни волной прокатилась по всему её телу. Радость передалась земле, ивам, омочившим в Оби свои волосы. Плеснули крылышками стрижи, вонзились в раздавшееся пространство, и луч солнечный позо­лотил их чёрные крылья. Заплескались чайки в волне, окатывая холёные свои перья обской водицей... В Лесной Тапе дымы кури­лись. Огонёк от печки прокладывал себе замысловатую тропку к солнцу. Свет тянулся к свету».
После окончания в 1964 году университета 3. Тоболкин ра­ботал по распределению в городской газете в Первоуральске. Писать приходилось о трубниках и металлистах. А его как раз увлёк театр. И тянуло на родину. Вот почему он вскоре переехал в Тюмень и начал работать на областном радио и телевидении. В 1975 году он окончил Высшие режиссёрские курсы в Москве.
В 1972 году в июльском номере журнала «Наш современник» 3. Тоболкин дебютировал небольшим рассказом «Голос большо­го брата». После он печатался в журналах «Урал», «Уральский следопыт», «Байкал» и др., в коллективных сборниках. В 1975 году он стал членом Союза писателей СССР. Писал много, жад­но, охотно публиковался, но многое пока оседало в столе. Кри­тик А. Анастасьев в предисловии к вышедшему в московском издательстве «Современник» роману «Припади к земле» сето­вал, что широкий читатель не знаком с творчеством Тоболкина. Он имел в виду его прозу, ибо зритель страны, в том числе и столичный, хорошо знал Тоболкина-драматурга.
Драматургия надолго и серьезно увлекла писателя. Первая его пьеса «Геологи» была поставлена в Тобольском драмтеатре под названием «Самый главный народ». Всего им написано полто­ра десятка пьес. Две его пьесы («Верую» и «Баня по-чёрному») были отмечены премией на Всесоюзном конкурсе. Они на ряд лет вошли в репертуар Тюменского драмтеатра. Успех Тоболкина-драматурга был столь очевиден, что в 1977 году Средне-Уральское книжное издательство (Свердловск) выпустило сборник его пьес под названием «Самый главный народ». Его пьесу «Пес­ня Сольвейг» под названием «Братья» ставил цыганский театр «Ромэн» (режиссёр Николай Сличенко). С ней театр успешно гастролировал в Японии. Отдельными изданиями выходили его пьесы «Взлётная полоса» (1974), «Верую!» (1975), «Лидер» (1975), «Сказание об Анне (Баня по-чёрному» (1977), «Про Та­тьяну» (1980), «Реквием» (1982), «Поликарп Первый» (1984) и др. Они шли на сценах многих театров страны, в том числе в Белоруссии, Украине, Молдавии. В издательстве «Искусство» (Москва) дважды выходил сборник его лучших драматурги­ческих произведений. По повести «Жил-был Кузьма» в 1980 году был снят кинофильм «Поздняя ягода». Ряд произведений З. Тоболкина были написаны в своеобразном жанре радиоспек­такля, в том числе пьеса «Похоронок не было», опубликованная в 1986 году в № 1 журнала «Современная драматургия».
Драматургию Зота Тоболкина уральский критик Николай Кузин тематически разделил на две группы. Одни были по­священы жизни деревни и периоду войны и первых послево­енных лет: «Верую!», «Баня по-чёрному», которая в театрах шла под названием «Сказание об Анне», «Журавли». Детство и отроческие годы крепко отпечатались в памяти, память о том времени и выплеснулась в череду героев-тружеников, ха­рактеров сложных и цельных в главном. Вторая группа была посвящена событиям современности, тюменскому Северу, с его производственными конфликтами («Лидер», «Песня Соль­вейг» и другие), с характерами, узнаваемыми по газетным очеркам.
Драматургия, однако, не поглотила все творческие интере­сы Зота Тоболкина. Одно время проза, не менее значимая часть его наследия, оказалась как бы на втором плане. В 1976 году он публикует роман «Припади к земле». Сам писатель начало работы датирует 1958 годом. Потом работа над романом была приостановлена, но в 1962-1970 годах он возвращается к нему. Снова небольшой перерыв, и в 1974 году появляется та редак­ция, в которой роман пришёл к читателю. Неспешный рассказ о тернистом пути жителей Заярья был полон авторских раздумий о крестьянских судьбах.
Роман повествует о том, как сибирская деревня приняла и пережила тот перелом, который назвали коллективизацией. С. Залыгин открыл этот материал в повести «На Иртыше». Зот Тоболкин не повторил Залыгина, он даже был признателен ему, ибо успех повести «На Иртыше» открыл дорогу роману «Припа­ди к земле». Роман Тоболкина рассказывал, как драматично шла ломка крестьянской психологии, как непросто устанавливались новые отношения. Удачей писателя стал образ председателя Заярского сельсовета Варлама Сазонова. Природная деликатность и тактичность, совестливость Сазонова принимались односель­чанами как непременное качество человека. Его слушают и к нему прислушиваются, ибо видят в нём такого по человеческим качествам, как все.
Исконно крестьянскими человеческими качествами наделён и главный герой романа Гордей Ямин. И его умение повести за собой людей таится в его привязанности к земле, в его умении работать на ней и в его открытости и любви к землякам. Целеу­стремлённость Гордея, бескомпромиссность, когда речь шла о правде, понимание труда как главного смысла жизни обеспечи­вают в итоге его успех как председателя колхоза. Тоболкин по­казал, что не лозунгам и речам ретивых агитаторов, а примеру своих земляков последовали заярцы.
Роман «Лебяжий» (1979) был посвящён проблемам освое­ния тюменской нефтяной целины. Вместе с повестями «Клад» и «Сизиф» он призван был выразить процессы современного Севера. Зот Тоболкин, как справедливо писал Николай Кузин, последовал здесь схемам, а не жизненной достоверности харак­теров (Кузин Николай. Диалог с временем. - Свердловск, 1983. С. 90-92). Любовные сцены, страсти, производственные дела затемнили душевную составляющую героев этой «северной» трилогии писателя. Но она была актуальна по материалу, о ней охотно (правда - сдержанно) писала критика.
Более удачным оказался сборник «Жил-был Кузьма», но и он в художественном освоении материала современного стра­дал подчёркнутым вниманием к делам и событиям героев, а не к внутреннему их миру. Иначе говоря, в произведениях о со­временности (как о нефтяном Севере, так и о сельской жизни) Тоболкин-драматург, умеющий выстроить действие, уступал Тоболкину-психологу, раскрывающему характер современника.
Зота Тоболкина глубоко интересовали истоки сибирского характера. Несмотря на споры учёных о правомерности дро­бить единый национальный характер на его региональные про­явления, писатель, коренной сибиряк, нисколько не сомневался в особом его проявлении в Сибири. И потому история региона органично входила в сферу его творческих интересов.
О сибирском летописце, картографе, строителе Тобольского кремля Семёне Ремезове он рассказал в романе «Зодчий». Язык романа чуть стилизован под язык конца XVII века, он свидетель­ствует о стремлении писателя конца XX века проникнуть в исто­рическую эпоху, в её аромат и быт: «Едва лишь май народился, едва плеснул зелёными листочками, травами, подразнил ноздри, одурманил сиренью, черёмухой, оглушил соловьями, расстался Ремез с Москвой, получив в Сибирском приказе прогонные. Не велика поживка — по семи алтын на подводу, — а и тому рад. Скорей бы в путь, подальше от белокаменной. Чужая она, и за два месяца родней не стала». Но сильней всего и художествен­но убедителен Тоболкин в воссоздании исторических характе­ров. Эпизодичны в его повествовании протопоп Аввакум и серб Юрий Крижанич, но написаны рельефно. Памятными остаются читателю брат Никита, С. Шарыпин и Г. Тютин. Семён Ремезов обрисован как личность страстная и многогранная. Но неизмен­но, какие бы препятствия ни встречал, он на первое место ставил интересы родного края и России.
Чуть раньше, в авантюрном, полном забавных приключений и любви к людям далёкой эпохи романе «Грустный шут» (1983) Зот Тоболкин воспроизводит время петровских времён, в осно­ве - материал освоения Сибири переселенцами.
В историческом романе «Отласы» (1985) речь шла об экс­педиции под руководством Атласова на Камчатку.
В конце 90-х годов Зот Тоболкин пишет произведения, в которых пытается осмыслить не столько прожитое им, сколько само время, стремительно и как-то всё мимо человека устрем­лённое в своём беге. Первым стал вышедший в 1995 году роман «У бога за пазухой». Критика приняла роман не очень доброже­лательно, не приняла в первую очередь его героя - Нила Стрельцова. Талантливый художник, ищущий абсолютной свободы, он оказывает бомжем, за границей той жизни, которую принято называть обычной. Герой прошёл тюрьму, зону, признание и па­дение, очарование встреч и разочарование в людях. Он - один, но он горд своим одиночеством и в мыслях не имеет что-то из­менить в своём существовании. К сожалению, в сознании чита­теля он ассоциировался с той категорией россиян, которая как-то вдруг стала заметна на улицах, населила подвалы и колодцы теплотрасс, которая выпала из жизни и не порывалась вернуть­ся к ней. В памяти всплывали герои горьковской драмы «На дне». Виктор Захарченко оценку романа Тоболкина дал в статье с характерным названием - «Плач по утраченному герою». Но жизнь отвернулась от тех, кто мог бы стать её героем, и поверну­лась к тем, кто брал от неё всё возможное и сразу.
Нравственное начало составило основу образного содер­жания повести «Третья падь», напечатанной в 1999 году в тю­менском альманахе «Врата Сибири». Оно же преобладало и в автобиографической и по материалу, и по пафосу раздумий над временем повести «Голгофа», написанной годом позже. Начи­нается она скупыми, фрагметарными воспоминаниями героя о детстве. Но жизнь с годами обретает больший смысл и откры­вается не одним желанием быть сытым. Она начинает требовать поступка и позиции.
Эти три произведения - роман «У Бога за пазухой» и пове­сти «Третья падь» и «Голгофа» - вышли одним томом в 2001 году в Екатеринбурге. Общим для них стали размышления Зота Тоболкина о судьбе искусства и его творцов. Им жизнь обязана тем, что её мгновения сохраняются. Художник в представлении писателя - тот, кто чутко улавливает едва различимую, но всё же доминирующую её гармонию. И требуется-то всего лишь дове­риться природе и жизни: «Пусть за меня журчит ручей. Пусть соловушка поёт, звенят звёзды, шелестят листья. Я буду лишь внимать им и записывать их великие мысли и звуки. Их гимн волшебен, Гимн, который создан лучшим на свете композито­ром». По методу проза Зота Тоболкина - тот реализм, который стремится изобразить жизнь такой, какой она есть, не героизи­руя её и не выставляя её героев эталоном. И всё же меж строк угадывается и та жизнь, какой она должна быть, могла бы быть. Тоболкин не судит её, не спешит с приговором. Он уповает на читателя, которого его книги заставят просто задуматься над происходящим вокруг, заставят оглянуться, и в читательском огляде уже будет таиться оценка происходящего вокруг.
Творчество Зота Тоболкина получило общественное призна­ние. Он был награждён орденом «Знак Прочёта», удостоен зва­ния заслуженного работника культуры Российской Федерации. Дважды был лауреатом литературной премии имени И. Ермако­ва, лауреатом областной премии имени К.Я. Лагунова. Его про­изведения переводились на иностранные языки.


ИСТОРИЧЕСКАЯ ПРОЗА

1
В литературном пространстве Тюменской области всегда был ощутим удельный вес историко-краеведческой прозы. На­чиналась она ещё в XVII веке с летописного рассказа Саввы Есипова об освоении края. В XIX веке утверждение сибирского самосознанием было связано с осознанием исторической роли русского населения Сибири. И в XX веке, особенно во второй половине его, историко-краеведческая проза была с интересом и благодарно востребована читателем, прибывшим на освоение нефтегазового комплекса и поселившимся постоянно, обретав­шим здесь свою вторую родину. Подчас эту прозу предпочитают прозе художественной, не несущей узнаваемых примет ближней среды обитания.
В автобиографической повести «Тобольск в сороковых го­дах» Михаил Знаменский рассказывает об одном из домашних вечеров, на котором появляется Пётр Ершов. Конечно, все поэта узнали, отнеслись к нему уважительно, но не без иронии, посколько художественно равного «Коньку-Горбунку» Ершов за полтора десятилетия так и не создал. Ирония эта чувствуется и в том, как Знаменский начинает писать эпизод с Ершовым.
«Беседа прерывается появлением поэта, который входит в двери кабинета и с недоумением останавливается... Поэт в эстетическом упоении переводит глаза от ослепляющей красо­ты блондинки к ошпаривающей красоте брюнетки и обдумыва­ет план поэмы под названием «День и ночь»... Поэт, предпослав несколько фраз, свидетельствующих об его авторской скромно­сти, вынул из бокового кармана тетрадку из почтовой бумаги, прокашлялся и начал:
Город бедный, город скучный,
Проза жизни и души.
Как томительно, как душно
В этой мёртвенной глуши.

Герой повести Михаила Знаменского, слушая пространное стихотворение («Моя поездка» П. Ершова), сначала скептически отмечает, что он «читал... нечто подобное» (пушкинское «город пышный, город...»), потом всё же захвачен поэтическими об­разами. Ибо стихотворение фабульно развивается и начинает в воображении слушателей рисовать картину, как «разразившаяся гроза поражает вековой кедр, и автор, укрывшийся от грозы в беседке Ивановского монастыря, прельщается прелестью и ти­шиной монастырской жизни». В итоге у слушателя «при описа­нии красот и тишины жития монастырского пред умственны­ми взорами... проносятся разные его знакомцы - отцы Досифеи и Аверкии». Возникают в воображении знакомые лица и места. Вслушиваясь в лирические строфы, рисующие знакомое, пове­ствователь задаёт себе вопрос: «Есть ли где картина лучше?». Скептически встреченное стихотворение в итоге эстетически сопереживается как чувство, испытанное и читателем.
Узнавание лиц, мест, событий оказывается и эстетическим фактором, определяющим восприятие текста.
В конце XX века регионы страны стали активно осо­знавать себя не только единицами её административно- территориального устройства, но и полноправными субъек­тами её федерального статуса. Это активизировало интерес к историко-культурным особенностям, физико-природному отли­чию и социально-экономическому своеобразию. Ряд регионов приступили к созданию своих региональных энциклопедий. В Тюменской области эта работа была начата в 1995 году с под­готовки энциклопедии Ханты-Мансийского автономного окру­га, потом - Ямало-Ненецкого автономного округа, всей большой (с округами) Тюменской области. В самом начале XXI века эти издания, подготовленные коллективом учёных Тюменского го­суниверситета, каждое в трёх томах вышли, с периодичностью в пять лет последовали дополнительные тома. Тюменские регио­нальные энциклопедии обобщили и систематизировали обшир­ный историко-краеведческий материал.
В сентябре 1991 года в Сургуте вышел первый номер историко-культурного журнала «Югра». Инициатором его соз­дания и первым редактором стал краевед В.К. Белобородов. В рубриках «Малая родина», «Исторические чтения», «Хресто­матия по истории края» и др. публиковались статьи и замет­ки, открывавшие легендарную Югру как край знаменательных событий как в истории Сибири, так и в истории России. Жур­нал привлёк к сотрудничеству и учёных (М. Бударин, Ю. При­быльский и др.), и писателей региона (Н. Коняев, Н. Патрикеев и др.). Позднее издание было перенесено в Ханты-Мансийск, рас­ширена общественно-политическая тематика, больше внимания стало уделяться современности, но историко-краеведческую на­правленность журнал сохраняет.
В начале 90-х годов в Тобольске Вячеслав Софронов начал издание альманаха «Сибирский хронограф». Очерки и статьи о людях и событиях прошлого органически сочетаются с публика­цией архивных материалов, в первую очередь тех, которые хра­нятся в богатейших фондах местного архива.
С 1999 года в Ишиме выходит историко-краеведческий альманах «Коркина слобода». Инициатором издания выступил Ишимский краеведческий музей. В каждом номере альманаха содержатся факты и сведения о разных сторонах истории и куль­туры Ишима и сёл юга Тюменской области. «Коркина слобода» публикует мемуарные свидетельства, архивные документы, фо­томатериалы. Он реально объединил исследователей и краеве­дов региона.
Общественный благотворительный фонд «Возрождение То­больска» в 2003 году начал выпуск альманаха «Тобольск и вся Сибирь». Инициатор издания - Аркадий Елфимов. Поражает широкий авторский коллектив, который привлечён к созданию альманаха, среди них - Валентин Распутин, Николай Старшинов, Юрий Лошиц, известные исследователи региона, обще­ственные деятели. Каждый выпуск посвящён одному из сибир­ских городов. Издатели альманаха неоднократно отмечались на книжных выставках и конкурсах.
В 2006 году начал выходить историко-краеведческий альма­нах «Тюменская старина». Он объединил членов одноимённого клуба при областной библиотеке. Публикуемые в альманахе ста­тьи читались на заседаниях этого клуба. Редактором альманаха стал писатель Анатолий Васильев, в творчестве которого исто­рическая проза занимает большое место.
На широкую читательскую аудиторию рассчитан и выхо­дящий с 2006 года историко-краеведческий альманах «Ялутур-городок». Задачей своей учредители считают популяризацию исторического наследия. Примечательностью Ялуторовска яв­ляется его музейный комплекс, а в нём всё, что связано с пре­быванием в городе декабристов. Музей декабристов в Ялуторов­ске - старейший в России, он был открыт в 1927 году и среди аналогичных в Сибири наиболее известен. Однако «Ялутур-городок» не замыкается декабристской темой. В нём, в частно­сти, интересна рубрика «Моё родословное древо».
Названные выше издания стремятся к периодичности. Они востребованы читателем и свидетельствуют, насколько велик его интерес к истории региона. И этот интерес питает творче­ство писателей региона.

2
Маргарита Кузьминична Анисимкова (Бекина) родилась 20 апреля 1928 года в городе Ивделе Свердловской области в се­мье лесосплавщика. «Отец Бекин Кузьма Дмитриевич, - рас­сказала она в автобиографической заметке, - пришёл с ватагой друзей с волжских берегов на заготовку леса и става его по уральским и сибирским рекам. Мать Татьяна Сергеевна - дочь крепостного у золотопромышленника Никиты Всеволожско­го». Семья была многодетной. Отроческие годы пришлись на период Отечественной войны. Росла она человеком активным, избиралась секретарём комсомольской организации. В школь­ные годы начала писать стихи, публиковала их в городской га­зете, её стихи читались на вечерах художественной самодея­тельности.
В 1948 году окончила Свердловский педагогический инсти­тут. До 1963 года работала в Ивделе и Ивдельском районе учи­телем начальных классов, директором городского Дома пионеров, заведующей районным отделом культуры. В 1963 году перееха­ла в Ханты-Мансийск. Здесь она работала заведующей отделом окружной газеты «Ленинская правда», возглавляла окружной от­дел культуры, преподавала в Ханты-Мансийском педагогическом училище, была редактором студии телевидения. В 1974 году пере­ехала в Нижневартовск, «с большим намерением, - рассказывала она в 2000 году, - написать добротный роман о новом человеке, рабочем классе... о героизме людей, покоряющих Север». Работа­ла в парткоме вышкомонтажного управления. С 1980 года пере­шла на творческую литературную работу. В 1997 году она стала Почётным гражданином города Нижневартовска.
Первая книга «Мансийские сказы» вышла в Свердловске в 1960 году. Правда, ещё в 1958 году в Ивдельской городской га­зете «Северная звезда» она с продолжением печатала повесть «Октябрьские зори». Идеологически ориентированная, она пи­сала о том, во что сама верила. А вот мансийские сказы в книгу сложились как-то неожиданно. Да и сама она не считала это де­лом серьёзным. Вот образ положительного героя - это настоящая литература. А народные сказания - так. Просто увлечение. С на­родом манси она познакомилась рано. Они жили в Ивдельском районе, часто приезжали в село. Отец работал председателем единственного в районе оленеводческого колхоза «Северный маяк», оленеводы-манси нередко останавливались в их доме, а она выезжала в их чумы.
Книга неожиданно имела успех. Известный на Урале фоль­клорист Вера Кругляшова сопроводила книгу послесловием. Послали её на выставку в Англию, а там её вдруг отметили. В командировках по району, а он в Свердловской области самый северный, она живо интересовалась бытом, традициями и куль­турой народа, исконно проживавшего на этой территории. Его присутствие отражено в топонимике, а его культуру выживания в северных условиях заимствовали другие народы.
Мансийские сказы она записывала и обрабатывала и в по­следующие годы, они вошли в её книги «Оленья долина» (1965), «Танья-богатырь» (1973), «Земное тепло» (1970), «Еганское огнище» (1988), «Жили-были сосновые братья» (1994), публико­вались в сборниках. В 1990 году она издала сделанную ею воль­ную обработку мансийского поэтического эпоса «Янгал-Маа (Тундра)», созданного в начале века М. Плотниковым. Итоговый сборник «Гнев тайги» (Тюмень, 1999) собрал лучшие её сказы в одну книгу.
После переезда в Нижневартовск Маргариту Анисимкову всё больше интересует современность. Она стремится художе­ственно постигнуть пафос великих дел современников. Пишет очерки и рассказы. В 1984 году в Средне-Уральском книжном издательстве (Свердловск) в серии «Энергия мира» вышла по­весть Маргариты Анисимковой «Лицом к ветрам». Работала она над этой повестью долго. «Я мечтала, - говорила она, - на­писать книгу о нефтянике, покорителе Севера - таком чело­веке, каким для нашего поколения был Павка Корчагин». Сама писательница признавалась, что с замыслом она не справилась. Летописцем современности ей стать не довелось. Равнодушие к тому, что совершалось на глазах, ей не было свойственно. Но материал современности накатывает реальными именами и со­бытиями. Цифрами и победными рапортами. Он требует своего слова, слова документального и информационного. Это особый талант - умение видеть в мелькании событий то, что будет ин­тересно завтра. Будем справедливы - современность не самая сильная сторона в творчестве Маргариты Анисимковой.
В 1985 году Маргарита Анисимкова вступила в Союз писа­телей.
Широкую известность ей принесла её историческая проза. В 1980 году она опубликовала повесть о восстании в первой по­ловине XIX века ненецкой бедноты под руководством Ваули Ненянга. Работала над повестью она долго. Родилась она из замыс­ла повести для старшеклассников «Хозяин бунтарской стрелы». В значительно дополненном варианте в 1984 году на её основе в издательстве «Советская Россия» (Москва) вышел роман «Вау­ли». Время действия романа - 30-е - 40-е годы XIX века. Это было время, когда на Крайний Север стали проникать товарно-денежные отношения, которые усилили социальное расслоение. Всё больше власть, не только экономическая, но и политическая, от коренных тундровых ненцев стала переходить к тем, кто при­шёл в эти края (ханты, русские и коми). Анисимкова стремилась создать героя, который хотел делать добро для своего народа, освободить его от притеснений. «Ваули» был хорошо встречен критикой, интересен он был и читателю.
Но он вызвал и споры, особенно десять лет спустя, в кон­це 80-х - начале 90-х годов, когда стало модно переоценивать историю. В народном восстании ненцев стали видеть всего лишь неуправляемую бедняцкую стихию. Писательницу упре­кали чуть ли не в искажении исторической правды. В 90-е годы XX века атака на роман Маргариты Анисимковой «Ваули» была дружной. Но это не снижало читательского интереса к нему. Пи­сательница сумела создать образ народного героя, беззаветно преданного своей утопической мечте о всеобщем равенстве и братской помощи, свободолюбивого и гордого.
Если обратиться к страницам истории ненцев уже в XX веке, то и здесь мы имеем дело с народными выступлениями, с той особой тундровой гордостью, которая не допускает никакого на­силия над собой. Маргариту Анисимкову интересовал характер, пусть и своенравный, но цельный. Студёный Север принимает тех, кто способен отказаться от всего наносного. Чистота его просторов требует чистоты души и помыслов.
Успех исторического романа «Ваули» побудил Марга­риту Анисимкову продолжать работать в жанре историче­ской прозы. Тем более, что она признавалась: «Меня всегда увлекало прошлое богатейшего сибирского края, история Сибири прошлого века». В 1994 году опубликован её исто­рический роман «Порушенная невеста» о судьбе Марии, старшей дочери сосланного в Берёзов светлейшего князя, сподвижника Петра I Александра Меншикова. В романе «Плач гагары» (1997) рассказано о судьбе Натальи Долго­руковой. В этих двух романах Маргарита Анисимкова об­ращается к судьбам реальных исторических лиц. Наверно, дотошные историки найдут в этих романах детали, не со­ответствующие фактографической правде. Имена русских деятелей первой половины XVIII века Меншикова и Долго­рукова хорошо знакомы. С вершин придворных интриг и славы они были низвергнуты в бездну безвестной ссылки в далёкий Берёзов. Низвергнуты семьями, дабы и память о них была в том северном крае заморожена.
Но происходит странное. Герои Анисимковой в ссылке нравственно преображаются. Отступает наносное. Всё, что ещё вчера было смыслом, оказывается мелочным перед той высотой духа, чистотой нравственного сознания, которое ис­пытывают герои. Они осознают, что отошли от духовных основ жизни и за это наказаны. Читатель следит не только за пери­петиями их судеб, но и за нравственным их перерождением. И читателю понятны слова Марии Меншиковой, сказавшей об отце: «Он стал земным человеком. Это несчастье даровало нам отца!».
В романе «Наледь» (2000) рассказывается о событиях ре­волюционных лет на Севере Западной Сибири. За этот роман Маргарита Анисимкова стала лауреатом премии губернатора ХМАО. В романе «Эхо» (2003) рассказано о становлении золо­топромышленных приисков в предгорьях Северного Урала.
Роман «Великий камень» (2000) посвящён событиям конца XV века. Рассказано о древнем городке Лозьвинске, который служил форпостом на пути из Руси в Сибирь. Рецензируя роман, В. Рогачёв отметил не только жанрововое его своеобразие, но и тот факт, что острый, почти вестерновский по своей фабуле сюжет Маргарита Анисимкова использует «ради высвечивания истиной славы давних наших родичей, их самопожертвования ради блага общества, собирания в единое целое русских земель» (Сибирское богатство, 2002. № 6).
А в следующем романе «Мангазея или Златом кипящая цар­ская вотчина» она обращается к событиям первой половины XVII века, к судьбе таинственной и легендарной Мангазеи.
Повествование о Мангазее Маргарита Анисимкова начинает с событий ещё до основания города. Она показывает настойчи­вый и корыстный интерес к далёким сибирским краям замор­ских купцов, рассказывает о промысловиках и людях удачи, которые стремительно обогащались на пушнине. И всё плыло мимо казны, было бесконтрольно. Ещё до похода Ермака сибир­ский Север был известен на Руси как край несметных богатств. Но суров он был к тем, кто стремился на его просторы. Жестоко обошёлся он и с основателями города Мангазея Мироном Ша­ховским и Дмитрием Хрипуновым.
В повествовании Маргариты Анисимковой выделяются три сюжетных пласта. Во-первых, рассказ о мужестве русских лю­дей, открывавших и пролагавших дороги на Север. Запомина­ются женщины-морячка, ждущие из опасного плавания своих мужей. Во-вторых, образы коренного населения. Образы эти эпизодичны. Но с самого начала повествования становится ясно, что они не ждут на своей родной земле пришельцев. Конечно, русские купцы за безделушки выменивают у них бесценную пушнину, обманывают, захватывают заложников и требуют не­имоверный выкуп. Тундровые жители защищали свою родину, свои пастбища, свой традиционный быт от пришельцев так, как могли. И не только от русских. Сохраняя себя как народ, они от­ступали всё дальше на север, уходили в ямальскую и гыданскую тундру. Они не принимали власти над собой других. История знает не одно выступление ненцев. Гордый и непокорный народ сопротивлялся как мог, жёг заимки и дома, убивал тех, кто со­бирал ясак, радовался, когда Мангазея сгорела. В-третьих, стра­ницы, связанные с образом первого сибирского святого Василия Мангазейского.
Современного читателя влечёт динамичное повествование, острота сюжета. Романы Маргариты Анисимковой отвечают этим качествам. Её фраза кратка, несёт информацию в первую очередь о действии. Это не утомляет и облегчает чтение. Ту же функцию несёт и структура её повествования: короткие главы, каждая в пределах конкретного события.
Произведения Анисимковой переводились на чешский язык.

3
Вячеслав Софронов (род. 10 сентября 1949 года) - коренной то­боляк. Активным литературным творчеством он занимается с 1970 года. Основная тема его литературного и научного творчества - история Сибири. Он доктор исторических наук, профессор Тоболь­ской социально-педагогической академии им. Д.И. Менделеева, организовал и заведует лабораторией истории Сибири.
Активно литературным творчеством занимается с 1970 года. Член Союза писателей России с 1996 года. Основная тема - история Сибири.
Его трёхтомный роман «Кучум» обращён к истории второй половины XVI века. Поход Ермака в Сибирь трактуется и как покорение региона, и как его присоединение, и как миссионер­ский поход. Нет-нет да будируются в обществе противостояние коренного сибирско-татарского населения и русских. Но вот как-то на одном из оживлённых перекрёстков Тюмени была выстав­лена песочная скульптура двух исторических деятелей - Ермака и Кучума. Скульптура простояла всё лето, не вызывая особых эмоций, но привлекая к себе внимание. В ней увидели не врагов, а двух исторических деятелей. Одно дело - историческая оценка и Ермака, и Кучума в контексте мировой конвисты второй по­ловины XVI века и выхода Московского царства на те географи­ческие рубежи, которые составят пространство России. Другое дело, - оценка Ермака теми, кого он привёл под руку московско­го царя. Формула о покорении Сибири свидетельствует, что про­цесс этот отнюдь не был мирным. Время лечит раны. Но споры об оценках не утихают. Не утихают споры и об оценке личности Кучума. Кто он: узурпатор трона сибирских ханов (и тогда - Ер­мак возмездие) или законный правитель народа?
Об этом и размышляет Вячеслав Софронов. Трилогия пи­салась им целое десятилетие, первая книга вышла в 1993 году, вторая - в 1996-м, а завершающая третья была издана в 1998 году. При первом издании роман не вызвал особого интереса. Но вот в 2008 году им заинтересовалось московское издательство «Вече». Оно поработало с текстом, каждому из романов дало своё название. Роман открыл издательскую серию исторической прозы «Сибириада». А автор романа представлен как «извест­ный сибирский писатель».
Первый роман назван «Путь диких гусей». Объяснение назва­ния мы находим в прологе романа, в размышлении о судьбе сибиров: «Старики сказывают, будто давным-давно пасли они скот в Великой степи и владели ею безраздельно... Но пришёл злой народ след за солнцем и победил сибиров. Убежали они в тёмные леса, забрались в болото... Долго шли в полуночную сторону вслед за весенними птичьими стаями. По глухому урману шли от реки к реке, от озера к озеру, пока не достигли нынешних своих владе­ний... С тех пор зовётся тот путь — Путь диких гусей».
И вот новая напасть - вторжение сотен Кучума. Под предлогом возвращения трона сибирских ханов Кучум собрал отряды, посу­лил щедрую награду и двинулся из далёкой Бухары на Кашлык, столицу Сибирского ханства. Повествование начинается с того времени, когда долгожданная цель похода всего в двух переходах. Писатель знакомит нас обстоятельно с воинством хана, открывает их жажду наживы и готовность ради наживы к измене и преда­тельству. Образ Кучума лепится уже на первых страницах романа как человека властного, хитрого, смелого, всё (и свою жизнь) по­ставившего на карту ради достижения цели. Даже именем своим, которое переводят то как «пришелец», то как «переселенец», то как «кочевник», он знаменует рискового искателя счастья.
Сибиры, так писатель именует коренное население Сибири, описаны Софроновым с несомненной симпатией. Он подчёрки­вает их любовь к родине и ненависть к врагу. Но и среди них находятся те, кто ради даров способен на измену, кто чувствует, на чьей стороне сила, и спешит на эту сторону.
Фабульную сторону всей трилогии составило противостоя­ние сибирского хана Едигера и Кучума. С захватывающим инте­ресом прочитываются главы, в которых повествуется о спасении Едигера после битвы за Кашлык. И тут сюжетную канву закре­пляет интригующая любовная история: Зайла-Сузге, жена хана Бек-Булата, любит его брата Едигера. Она прижила с ним маль­чика Сейдяка. Она спасает Едигера, выхаживает его. Но интрига в том, что Зайла-Сузге - родная сестра Кучума.
Сибиры, соединившись и измотав отряды Кучума, изгоняют его из Кашлыка. Но через год он снова приходит в город и во­царяется, как следует из романа, надолго.
Во второй книге трилогии пойдёт речь о том, как насаждался в Сибири ислам, как складывались отношения Кучума с великим соседом - московским царём.
В издательской аннотации к третьей книге трилогии Вячес­лава Софронова «Кучум» интригующе сообщается, что писа­телем «даётся своя, до сих пор не встречавшаяся трактовка происходивших четыре века назад событий». Интрига эта рас­крывается не сразу, читатель уже успевает и забыть об изда­тельской наводке, когда вдруг ватага казаков, ведомая атаманом Ермаком, захватывает в приволжских степях караван из Бухары. Атаман заинтересовался одним из охранников каравана:
-  А кто тот молодец? - Ермак кивнул на освобождённого от пут юношу, что встал в ряд с остальными пленниками.
-  Которого ты, атаман, захватил? Я его плохо знаю... Он первый раз с нами пошёл. Знаю, что Сейдяк зовут...
- Как?! - изумлённо переспросил Ермак и уставился на юношу.
Тот стоял далеко от него и не расслышал слов караван-баши, но догадался, что речь идёт о нём, и гордо откинул назад голову, расправил плечи и с вызовом глянул на атамана.
- Кто его родители? Откуда он?
Караван-баши, удивлённый, что атамана заинтересовал один из его охранников, отвечал путано.
А Ермак, чем больше вглядывался в юношу, тем больше знакомых черт находил в нём. Густо застучало сердце в груди, увлажнились ладони, осёкся голос, и всё вокруг стало безразлич­но: и караван, и воины его, и делёж добычи...
Читатель в завершающей части трилогии Софронова побы­вает при дворах московского царя Ивана Васильевича, польско­го короля Батория, английской королевы Елизаветы, крымского и ногайского ханов, в шумной Бухаре и тревожном сибирском Кашлыке, в донских степях и на волжских просторах, в ураль­ских городках Строгановых и в татарских деревеньках на топ­ких сибирских болотах. Точных хронологических вех в романе нет. Лишь тот, кто знает об исторических событиях, сотрясав­ших Русь более четырёх столетий назад, поймёт, что действие происходит в последние десятилетия XVI века. В отсутствии дат есть и определённый художественный смысл. Этим Вячес­лав Софронов напрягает нашу память и тем стимулирует ак­тивное восприятие.
История важна нам не тем, когда то или иное событие про­исходило, а тем его смыслом, которым оно открывается нам се­годня. Не история нас учит, а мы учимся у истории. И если она замыкается только на датах, тогда событие относится к прошло­му, частью исторического календаря. Между тем, история - это наша память, а память наша с нами всегда. Мы есть, пока есть наша память. То, что есть наша память, не может быть очень давним, а потому мы не можем быть к нему равнодушными.
Историческое повествование Вячеслав Софронов вписывает в мифологическое восприятие мира. Свой третий роман он от­крывает притчей о Медведе и Волке и о сотворении человека из клубка медвежьей шерсти. Образ мифологического серого Волка, что постоянно затевает распри, возникает и в конце романа. Но Волка одолевает единство Человека и Медведя, последний харак­теризуется как «извечный хозяин и властелин всея Сибири».
Художественная установка на мифологизм заметна и в на­званиях глав; в первой части последнего романа - «Блаженство горестных», «Блаженство власти», «Блаженство наследую­щих», «Блаженство юности», «Блаженство жаждущих» и т.п., во второй части — «Познание отмщения», «Познание пути», «Познание утраты», «Познание согласия», «Познание писания» и т.п. Названия глав, по замыслу писателя, призваны расширить смысл описанных в них событий и соотнести их в нашей памяти с извечным в человеческом бытии.
Исторические события и исторические лица, художественно воссозданные Вячеславом Софроновым, открывают нам время, исполненное человеческих страстей, уязвлённых самолюбий, погубленных жизней. В романе много смертей, но нет сцен оплакивания. Ничтожна цена человеческой жизни. И самой дра­матичной становится сцена слепой ярости царя Ивана Василье­вича и убийства им своего сына. Мысль об установлении мира к концу романа становится ведущей. И связана она с походом дружины Ермака на Кучума. Заметим: Софронов говорит не о покорении Сибири, а о походе на Кучума. А для Ермака Кучум - и личное его зло.
Фабульной интригой Вячеслав Софронов держит читателя в постоянном напряжении. Так что же с Едигером? Кто он - Ер­мак? И вот в финале, уже в Кашлыке, Ермака находит рыбак Назис. Рыбак приводит Ермака в условленное место, на встречу, которую Ермак и предположить не мог:
«Зайла-Сузге сидела на стволе огромного в обхват дерева, наклонившегося к земле, как бы подставившего себя для отды­ха. Ермак замедлил шаг и залюбовался ею. Она была всё так же стройна и тем же теплом лучились её большие глаза, столь же ярки оставались губы, тонка шея, будто и не прошло столько лет, разделявших их».
Опустим их разговор. Но финал встречи процитируем:
«Лёгкая тень пробежала по лицу Зайлы-Сузге, и она косну­лась тонкими пальцами его лица, прошептала:
-  Ермак... Какое странное имя. Первое мне нравилось боль­ше. Но разве можно вернуть обратно прошлое? Мы хоть и ря­дом, но слишком далеки. Слишком. Время развело нас, а с ним бесполезно бороться.
-  Но я хочу быть с тобой! Слышишь?!
-  Прости, если причинила тебе боль. Я хоть не поменяла имени, но тоже стала другой. Прощай... Ермак».
Личность Ермака овеяна легендами, его биография полна белых пятен. Предложенная Вячеславом Софроновым версия врядь ли будет принята историками. Вызовет она споры и среди читателей. Но, может быть, именно так, провоцируя на спор, и можно сегодня привлечь читательское внимание.
Вячеслав Софронов выступил составителем и редактором нескольких выпусков историко-краеведческого сборника «Си­бирский хронограф». В 2001 году он издал историческое пове­ствование «Откуда земля сибирская пошла», которая областным комитетом народного образования была рекомендована как экс­периментальное учебное пособие для средней школы. В 2003 году в Екатеринбурге вышел исторический роман В. Софронова «Отрешённые люди», в котором писатель воссоздал судьбу ре­ального исторического лица XVIII века, тобольского посадского человека Ивана Зубарева. Софронов стал инициатором издания, составителем и редактором вышедшего в начале XXI века «То­больского биографического словаря».

4
История Сибири и его стольного града, его духовной сто­лицы Тобольска составили доминанту творчества Юрия Надточия. Он родился 17 октября 1946 года в Подмосковье. Учился в медицинском институте, служил в армии, в 1973 году заочно окончил Литературный институт им. А.М. Горького. Работал бурильщиком, плотником-бетонщиком, слесарем-сборщиком, инженером на строительстве Тобольского нефтехимического комбината. Многие годы заведовал издательским центром То­больского историко-художественного музея-заповедника.
Литературную деятельность начинал как поэт. Первую кни­гу стихов издал в 1974 году, вторую - в 1979. Принимал участие в ряде семинаров молодых писателей. Издал ряд прозаических очерков, в том числе о Тобольске и его музее-заповеднике. Мно­го занимался драматургией. В течение ряда лет на сцене тоболь­ского театра шли его пьесы «Государственный преступник», «Есть предложение», «Узники Дома Свободы». Член Союза пи­сателей с 1984 года.
В 2007 году Юрий Надточий завершил большое историческое повествование «Сперанский: Тема нереализованного времени». В течение двух лет она печаталась в нескольких номерах тюмен­ского альманаха «Врата Сибири». Повествование основано на многочисленных документах, основательно забытых источни­ках, в том числе мемуарах XIX века. Создавая образ Сперанско­го, некогда всесильного фаворита Александра I, потом опально­го чиновника и, наконец, могущественного генерал-губернатора Сибири, Ю. Надточий своё объемное повествование организует двумя сквозными мотивами - времени и пути (дороги). Они так декларируются писателем: «В России время концентрируется в столицах. Вне столиц - начинаются пространства. Сами по себе, и - не сами. Равные душе человека. Равнодушные». Исто­рическое повествование Надточего - результат многолетней ра­боты писателя. Большой интерес вызывают страницы, освещаю­щие пребывание Сперанского в Тобольске и его деятельность на посту сибирского генерал-губернатора.
Юрий Надточий - автор многочисленных очерков и заметок о пребывании в Сибири и в Тобольске известных людей прошло­го. Искренне полюбивший сибирский город, он неутомим в рас­сказах о его памятных местах.
Дань богатой сибирской истории отдал и прозаик Аркадий Захаров. В 1994 году он издал художественно-краеведческую исследовательскую книгу «На неведомых дорожках». Она по­священа многочисленным связям рода Пушкиных и самого великого поэта с Сибирью. В 1996 году она была переиздана Тюменским госуниверситетом. Однако два издания не удовлет­ворили широкого спроса на неё, особенно учащейся молодёжи, и в 2007 году она вышла третьим изданием в пять тысяч экзем­пляров в Москве.

* * *
К истории региона тюменские писатели обращаются по­стоянно. Страницы исторической прозы мы находим в художе­ственном творчестве К. Лагунова, 3. Тоболкина, А. Васильева и др., в очеркистике Б. Галязимова. Становятся историей и со­бытия промышленного освоения Севера во второй половине XX века, новые документы открывают трагические годы революции и гражданской войны, не в полном объеме освещено пребыва­ние в Тоболььской губернии декабристов, достойными героями исторического повествования могут стать и многие тобольские губернаторы, укреплявшие край. Тенденции к выявлению ис­токов и своеобразия сибирского самосознания делают историче­скую прозу региона актуальной и общеинтересной.


НИКОЛАЙ ДЕНИСОВ
Николай Васильевич Денисов родился 9 ноября 1943 года в селе Окунёво Бердюжского района. В автобиографических за­метках «Дом и дорога в мир» на первом плане воспоминания о доме, о ярких впечатлениях детства и юности. Спустя годы он благодарно пишет о времени, когда ему начал открываться мир в его радостных проявлениях: «Самой счастливой порой в дере­венской моей жизни было то время, когда работал молотобой­цем в кузнице, прицепщиком, а затем, окончив училище механи­зации, сам сел за рычаги трактора. Тут был не только тяжкий труд, когда, отпахав суточную норму, приходил домой, как был в мазутной спецовке, не умывшись, убойно засыпал в огороде на куче соломы. Были и пронзительные звёздные ночи над пашней и жаворонковые утра, когда с окрестных озёр слетались ещё чайки и, как весенние грачи, ходили за плугом». И далее следует признание: «Я настраивался на деревенскую жизнь». Настрой этот очень важен, он помогает многое понять в активном, под­час резком неприятии Николаем Денисовым отдельных сторон городской жизни.
И там же, в деревне, произошло первое вхождение его в мир искусства слова. Чем оно поразило его? Вот он читает стихи Некрасова и Пушкина (кстати, Николай Денисов именно Некрасова называет первым, а потом уж - Пушкина): «Это было потрясение: о чём писали авторы книжек, мне было так знако­мо в живой повседневной жизни. Вот читаю у морозного окна про Генерала Топтыгина, а за окном те же картины: мчат по деревенской улице резвые кони, запряжённые в лёгкие кошёв­ки, напрягаются с возами сена лошади в сопровождении дере­венских мужиков в мохнатых полушубках, тулупах. А на небе ранний зимний закат, горы расцвеченных облаков. А на коле вещунья-сорока стрекочет, весть какую-то принесла, как за­мечает Мама. Она посылает меня за берёзовыми дровами. И вот уже топится круглая печка в горнице. Приходит с охоты отец, дыша морозом. Горит керосиновая лампа семилинейка. А брат Саша, пристроившись к свету окошечка печной заслон­ки, читает вслух Гоголя - «Вечера на хуторе близ Диканьки». Столько завораживающего, таинственного, ведьмы на мётлах летают! И страх и восторг в душе!».
Именно здесь и тогда, ещё в детстве, определятся два каче­ства его поэзии. Во-первых, искренняя привязанность к «малой» родине, что отразилось в тематике его стихов. Во-вторых, ин­терес к узнаваемым деталям быта, что определило конкретно­реалистическую стилевую манеру письма.
Свои первые стихи Николай Денисов датирует 1960 годом. Ими он и откроет свой итоговый поэтический сборник «Сте­зя» (1997). Читая их, можно поддаться чувству досады. В самом деле, первые строки стихотворения «Капля росы», написанного шестнадцатилетним пареньком, по-юношески угловаты в ритме и вторичны, узнаваемы в слове:
Выйдешь в поле на травы немятые,
Ты на воле с мечтою крылатою.
Колокольчики под ноги клонятся
И берёзки навстречу торопятся.

Ритмико-интонационно узнаваемы и некоторые другие са­мые ранние стихи Денисова. В них - стиховая мелодия, восходя­щая к распевному слову Алексея Кольцова, отражённая потом у Сергея Есенина. И схожая, хотя стихотворения и разные, схожая до возможности совместить интонация строф. В самом деле, вот по строфе из двух стихотворений:
Я в деревне вырос,
С ветрами резвился,
У росы туманной
Чистоте учился...
На опушке леса,
Где покой и нега,
Полевой вагончик
Славен для ночлега...

Правда, эта пора откровенного ученичества вскоре прохо­дит. С ноября 1962 года по ноябрь 1965 года он служит в рядах Вооружённых сил СССР, в караульной роте морской пехоты в Москве. Тогда же поступает в Литературный институт.
Годы учёбы в Литературном институте способствовали рас­крытию его творческой индивидуальности и овладению мастер­ством. Николай Денисов начинает уже свободней раскрывать своё «я». Его стих вмещает конкретные живые наблюдения, сме­лее раскрывается личное чувство и индивидуальное ощущение. Правда, он долго будет оглядываться. Но оглядываться будет на Сергея Есенина, позвавшего его в дорогу. С оглядкой на есенин­ские интонации он бодрит себя: «И не тот уж я деревенщина, Чтоб не чувствовать глас судьбы».
Подчёркнутая поэтическая ориентация Николая Денисова на село, на деревенские темы и образы не всегда воспринима­лась однозначно. Рецензируя его сборник 1978 года «Разговор», один из критиков писал о том, что «органическая связь поэта с родным ему миром лесов и полей рискует здесь показаться привычно-узким - в рамках застолблённого участка - подходом к эксплуатации темы. Автор начинает мельчить, «экстен­сивно» выписывая, а то и просто перечисляя незначительные частности» (Зашихин Е. Право на итог // Урал, 1979. № 11). Но эта ориентация, это постоянство в привязанностях помогали Де­нисову ближе чувствовать своего читателя, апеллируя к деталям и реалиям обыденно сельского, он апеллирует и к тому, что пере­жито и памятно его читателю.
В обыденности, в обыденно привычном течении жизни и быта поэт открывает поворот, иначе окрашивающий привычное, и любовно фиксирует его стихом. Он намеренно погружает своего читателя в быт, например, районного посёлка, где всё ему дорого: «палисадники с астрами рдяными», «говорливый и свет­лый вокзал» и, конечно, «домик под крышей тесовой», куда его лирический герой (опять же - «как на крыльях») спешит, ибо в нём «своенравная, гордая, юная... А другой я и сам не хочу».
Узнавание примет сельского быта выступает эстетическим фактором.
В 1970 году в Свердловске в Средне-Уральском книжном из­дательстве выходит его первая поэтическая книга «Проводы». В 1971 году Николай Денисов окончил заочно Литературный институт имени А.М. Горького. В 1974 году выходит его сбор­ник «Праздник осени». Большим успехом поэта стало издание в московском «Современнике» книги «Снега Самотлора». К этому времени он публикуется в журналах «Молодая гвардия» и «Октябрь», «Новый мир» и «Москва», в еженедельнике «Лите­ратурная Россия». В 1976 году его принимают в Союз писателей. В 2005 году Н. Денисов избирается ответственным секретарём Тюменской писательской организации.
В своей профессиональной литературной работе Николай Денисов сохранит привязанность к узнаваемой, открывающей привычный быт детали. Он воссоздаёт в стихе картины при­вычные, будничные, изнутри согретые теплом обыденного как мерой и тем мерно длящие исконно жизненное. Вот хотя бы в стихотворении «Рыбаки»:
И вот он - рай! Трещит осина.
Печурка балует чайком.
Уже давно без керосина
Ослеп фонарь под потолком.
Погас огонь, закончив дело,
На нары сон свалил людей.
Идёт мороз по крыше белой,
По мокрым спинам лошадей.
И к нам в охотничью сторожку
Наверно, радуясь теплу,
Ввалился лунный диск в окошко
И покатился по столу...

Лирический герой Николая Денисова в обыденно повсед­невном как в естественном течении жизни. И за бытом, за при­метами обыденного и повседневного, читатель узнаёт и видит бытиё. То бытиё, причастность к которому есть судьба и счастье. Заметим, что Николай Денисов очень редко иронизирует в сти­хах. Нет, юмор ему свойственен, но ирония, тем более сатира... место ли им, когда речь идёт об очень родном. И святом. Даже и сугубо прозаическом.
Вот стихотворение «Стирала женщина...», которое самой ситуацией требует иронии. Сама ситуация вторична, так или иначе она встречается и у других поэтов. И те решают её чаще всего в ироническом ключе. Но у Николая Денисова и эта вторичность ситуации не отменяет обаяния. В основе, конечно, юмор. Но очень уж целомудрен этот юмор, чтобы только по­смеяться.
Стирала женщина бельё,
Как всюду водится стирала.
И тело гибкое её
Движенья эти повторяло.
Устало голову клоня,
Но, видно, зная, что красива,
На постояльца, на меня
Лукаво взглядами косила.
И сам смотрел я на неё,
Как на апрельскую погоду,
А после стирки вынес воду.
А там, в ограде, у стены,
Уже твердея от мороза,
Сушились мужнины штаны
Такой кощунственною прозой.

Читателями первых стихов Николая Денисова были его земляки. Сначала одноклассники. И на выпускном вечере они прощались со школой песней на его слова. Потом читатели рай­онных газет юга Тюменской области (омутинской, голышманов­ской, ишимской). Долго он работал в редакции областной «Тю­менской правды». И для своего читателя, которого хорошо знал, искал слово доходчивое и понятное, вызывающее ответное чув­ство признательности поэту, искренне переживавшего то, что узнавал в его стихах.
А слово узнавалось и теми, кто лично поэта и не знал.
«Запомнил, - рассказал Николай Денисов в одной из авто­биографических заметок, - и самую неожиданную мою публика­цию. Было это в посёлке Кресты, на Колыме, куда наш танкер «Самотлор» привёз из дальневосточного порта Находки соляр­ку. Так вот, в коридоре конторы нефтебазы подхожу к стен­ной газете и вижу в ней своё стихотворение. Господи, на этой «проклятой» Колыме, за тысячу миль от дома!».
Детская мечта о дальних путешествиях манила его. И он осу­ществил её: по рекам и морям несколько лет плавал матросом, ме­хаником и даже... корабельным коком. Ему довелось совершить ряд интересных морских походов, встретиться с людьми и иными местами, вынести из путешествий памятные впечатления. Путе­шествия рождали стихи, которые поэтом позднее были собраны в цикл «Палуба». В них впечатления и встречи, радость открытия новых мест, пестрота красок. В них - мир, за внешней экзотикой которого те же будничные и повседневные заботы людей.
Ненароком открыл я экзотики том,
Ничего в нём на сказку похожего нету:
Так же люд трудовой существует трудом,
Только, может, точней нас считает монету.

И в морских стихах Николая Денисова то же стремление к достоверной, конкретной детали. Эти стихи - интересная стра­ница в его биографии. Страница эта повествует об открытии без­граничного мира.
Поэтическое слово Николая Денисова изобразительно. Оно направлено на верность и точность передачи мира дословесного, мира реальной действительности. Изобразительно верная деталь, эпитет, узнаваемо определяющий предмет, занимают поэта больше, чем виртуозная игра словесного. Он не играет словом, не стремится явить его в неожиданном, а часто пара­доксальном соединении слов. Это придаёт его стиху смысло­вую прозрачность.
Стих управляет вниманием читателя, подсказывает и как бы воссоздаёт в памяти то, что настраивает его на одну волну с поэтом. Словесный ребус изощрённой метафоры, ассонансных наложений выбивает из смыслового порядка, требует скорее ин­теллектуальной расшифровки, чем чувственного, сердцу памят­ного вживания.
Мир памятного обладает для Николая Денисова гармонией. Он упорядочен и тем ценностен. Об этом его поэма «Памяти юности».
Острая реакция на происходящее в современности, здесь и сейчас нашей действительности подвигнула в 90-е годы Нико­лая Денисова на создание цикла стихов «В небе холодном». В этом цикле стихи недавнего времени тягостной ломки прежне­го жизненного уклада целой страны, десятилетия судорожного метания граждан. Интонация Денисова меняется. Появляются и злая ирония, и резкий сарказм, и открытое публицистическое высказывание. Злоба дня приходит в это время в его стихи и при­метно день этот помечает.
Всё гайдары навытяжку в ряд,
Всё шахраи на стрёме стоят.
Високосного года начало,
Блудный час сатининского бала.
Утром глянешь в окошко, а в нём
Два Чубайса стоят с кистенём.

Беспокойный день беспокойной России конца XX века на­полнил стихи Николая Денисова беспокойной интонацией, же­стом отторжения. Реальность, в которую его лирический герой погружается, оказалась не той, о которой грезилось. Вот стихот­ворение «Апрель». Название настраивает нас на картину весны, пробудившейся природы, ожидания. Но, написанное в 1990 году, оно далеко не радостно в предчувствиях.
Много лет Николай Денисов буднично и неустанно изда­ёт газету «Тюмень литературная». С её страниц срывается от­крытая боль в остро публицистических статьях как об истории, славные страницы которой предаются, по мнению редактора и его авторов, забвению или шельмуются. Боль и за то, что происходит на глазах, за родную землю и пахаря её. Боль за народные духовные ценности, да и за материальные, которые беззастен­чиво разворовываются. В поэме «Базар» он открыто противо­поставит современности день иной, день былых побед. Поэт открыто ностальгирует, а деревня представляется ему той отду­шиной, которая лечит:
Благо, есть ещё отрада -
Деревенское жильё.
На крыльце дровец беремя,
Под окошком скрип саней.
Жидкий чай, программа «Время»
И вселенная при ней.

Ещё в 1981 году поэтом было написано стихотворение «Пе­ред дорогой», в котором есть такие строки: «Спасибо тебе, моя жизнь, моя вера, / И так не на тихом я жил этаже! / Спасибо за то, что не вспомню примера, / Когда б не дала ты работу душе». И завершалось стихотворение строфой:
А надо опять вот уехать, проститься,
Мучительно выдохнуть это: прости!
На что-то решиться, в кого-то влюбиться
И то, что сумел растерять, обрести...

Николай Денисов выступает и как прозаик. В 1969 году он становится специальным корреспондентом областной газеты «Тюменская правда», потом работает в аппарате редакции. Опера­тивная газетная работа его не очень увлекала. Однако этот этап его творческой биографии отмечен появлением очерковой книги «Ко­рабелы», написанной и изданной им в 1979 году и посвящённой Тюменскому судостроительному заводу. Это был характерный пример производственной прозы. Художественно выразительней оказалась его проза в книге «Вчера было детство». Она вышла в 1980 году в московском издательстве «Современник».
В 2004 году Николай Денисов опубликовал рассказ «За чаем». Прообразом героини рассказа стала мать поэта - Екате­рина Николаевна Денисова. Перед нами образ простой русской женщины, её судьба и счастье достойно прожитой жизни. Она приезжает из деревни в город навестить детей. Она раскрывает себя в монологе, в неторопливом рассказе, исполненном живым языком. По характеру, по восприятию жизни и её невзгод мать из рассказа Денисова «За чаем» чем-то напоминает героинь Вален­тина Распутина, и в первую очередь Анну из «Последнего срока».
На рубеже столетий внимание поэта всё больше стала при­влекать художественно-документальная проза. Итогом стал большой том повествований «Огненный крест», в котором вос­производится судьба первой волны русской эмиграции.


АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВ
Анатолий Иванович Васильев родился 6 декабря 1936 года в Ишиме. Его детство и отрочество прошли чуть севернее Ишима, в памятной деревне Безруково, памятной тем, что в ней родился Пётр Ершов. Судьба этой деревни его глубоко волновала, точ­нее - волновало невнимание к памятному для всего края месту. Васильев получил военно-медицинское образование и до 1987 года служил в армии, без малого двадцать лет - на военной ка­федре Тюменского медицинского института. Офицерская стать чувствовалась в его выправке. И часто, представляясь, он цити­рует самого себя:
Я старый русский офицер
и старый русский врач.

Этими строками Анатолий Васильев указывал не на свой возраст, а подчёркивал приверженность тем высоким традициям благородства, которые совмещены в двух этих понятиях - офи­цер и врач.
В начале жизненного пути литературное творчество было для него увлечением. Оно пришло к нему ещё в студенческие годы. И начинал он со стихов.
В 1961 году Анатолий Васильев стал лауреатом конкурса одного стихотворения, который проводила газета «Комсомоль­ская правда». Ещё студентом Омского медицинского института он в 1963 году издал первый поэтический сборник «Под одним небом». После этого последовали публикации в серьёзных жур­налах («Юность», «Наш современник», «Октябрь», «Сибир­ские огни» и др.), альманахах (в том числе и всесоюзном «Дне поэзии), коллективных сборников. Его книги стихов «Твоими тропами» (1965), «Завтра выпадет снег» (1971), «Ранний мир» (1977), «Середина сентября» (1979), «Вечерние птицы» (1999), «Я дальний путник» (2000), «Осеннее небо» выходили в Москве, Новосибирске, Свердловске, Тюмени.
Не в пример иным литературным мальчикам, Анатолий Ва­сильев не спешил «профессионализироваться» в литературе. Он служил, стал кандидатом медицинских наук и только после вы­хода в 1987 году в отставку вступил в Союз писателей и признал литературное творчество тем своим основным делом, которому теперь отдаётся полностью.
Но бывших офицеров не бывает. У него не много стихов, по­свящённых армии. Небольшой цикл «Офицерское общежитие» включает всего 8 стихотворений. В нём нет примет армейского быта. Его стихи о том состоянии духа, которое именуется офи­церской честью. Оно задано уже восьмистишием «Производ­ство в офицеры»:
Лейтенанты целуют знамёна.
И познабывает слегка
От торжественного холодка
На притихшем плацу батальоны.
Пролетают эпохи в мгновеньях.
А они в переплеске погон
На колено встают у знамён,
Чтоб не знать, как стоять на коленях.

Оно и в восьмистишии, которое завершает цикл «Офицер­ское общежитие». И общежитие открывается не местом прожи­вания (и часто временным), а тем общим офицерским житием, общей офицерской судьбой, которой однажды и на всю жизнь присягают:
Не положить Россию ниц,
Меня не положить.
В моей душе её границу
Не перешить.
Не приводи других в пример,
Слов не переиначь:
Я старый русский офицер
И старый русский врач.

Далёкие 60-е годы, когда Анатолий Васильев начинал свою литературную биографию, отмечены в нашей стране поэтиче­ским «взрывом», шумность которого закрепилась в понятии «эстрадной поэзии». Но шумность и «эстрадность» Васильева миновали. Правда, энергия молодости выплёскивалась в энер­гию экспрессивной фразы («Ах, какая ты рыжая-рыжая! Было просто сердце обжечь»), в поэтическом жесте стремительной отчаянности («Пролечу, прозвеню бубенцами /И тебя на лету подхвачу»). Экспрессия выражения останется приметой его сти­ля и позже. Но онтологические ценности жизни и природного мира для Васильева всегда оставались приоритетными.
Миг текущего поэзия осваивает как ту грань вечности, кото­рой она вдруг открывается нам в образном слове. И обыденное предстаёт тем высоким, за которым не надо стремиться в неве­домую даль. Поэзия помогает читателю оглянуться и очаровать­ся обыденным.
Женщина стоит на подоконнике.
С тряпкой наклоняется к ведру...
Тоненькие-тоненькие клёники
Вдруг зашелестели на ветру.
И как будто в уличный проём
Голубые выплеснулись конники.
А всего-то с тряпкой и ведром
Женщина стоит на подоконнике.

Небольшое, всего в шесть строк стихотворение «Люблю неторопливые слова...» критика характеризует как «знаковое для всего творческого пути Анатолия Васильева» (Комаров С., Лагунова О. На моей земле... О поэтах и прозаиках Западной Сибири... - Екатеринбург, 2003. С. 35). В нём нет примет про­граммности, декларативности, той рисовки, которая непременно присутствует, когда поэт говорит о сущностно важном для него. Васильев сущностно важное для него проговаривает как бы про себя. Но сказанное негромко, как признание для себя, восприни­мается как ориентир в том, что сказано им в каждой строке.
Люблю неторопливые слова.
Неторопливо падает листва.
Неторопливы дни в лесу осеннем.
Дымы неторопливы над селеньем.
И журавлей в заоблачный разлив
Нетороплив полёт. Нетороплив.

Неторопливость слова о сущностном требует тишины. Поэт и ценит тишину, и славит тишину, как благодать. Неторопли­вость и тишина есть несуетность самого бытия. Потому так ча­сто Анатолий Васильев любит обращаться памятью к родным местам детства и возвращаться в родной Ишим, тосковать, если вдруг долго (всего-то месяц, от силы - другой) не был там. Нет, весь мир не сводим к той одной географической точке, которая означена в паспорте, но всего мира нет без той начальной точки, которая есть начало осознания себя в мире.
В немногих стихах, где Анатолий Васильев обращается к своей «малой родине», нет торопливости и есть тишина. Родные места пробуждают осознание себя, побуждают строже спросить с себя. Для поэта возвращение на родину есть возвращение к себе. Вселенское фокусируется в локальном, всемирное - в по­рождающем малом.
Дощатый мост.
Дорога на Ишим.
Над маревом плывущие увалы.
И чибисы крикливые, устало
Взлетающие с утренних лощин.
И свет из тех послезакатных сит
На западе в июле перед жатвой,
Когда с покоса бойкая лошадка
Под сумерками весело трусит.
И колкая сентябрьская стерня.
И паутин сентябрьское касанье.
Родись я под другими небесами -
Во мне, наверно, не было б меня.

Возвращение к «малой родине» рождает у Анатолия Васи­льева внутреннее спокойствие, врачует душу. Оно необходимо на фоне суетливости большого мира, на фоне тревоги за боли и страдания, которые современный большой мир несёт человеку.
Стихотворные сборники поэта включали в себя и его опыты в лиро-эпическом жанре. Поэмы «Снежная повесть» и «Река» отличает явно выраженное лирическое начало, а вот поэме «Ог­ненные колокола» присуща повествовательная широта, опора на реальный жизненный факт.
Перу Анатолия Васильева принадлежит «Венок сонетов Рос­сии». «Венок сонетов» здесь не только указание на прихотливый и во многом конструируемый поэтический жанр, к которому об­ращается поэт. Васильев сплетает из сонетов венок во славу са­мого дорогого для него - во славу России. Не каждое из стихот­ворений строго соответствует той классически-хрестоматийной форме сонета, какой он славен в истории мировой поэзии. Но указание на форму есть фокусирование читательского внимания на масштабе и ёмкости предмета поэтической рефлексии. В за­вершающем венок пятнадцатом стихотворении, составленном из первых строк предшествующих ему четырнадцати, эта ём­кость и масштабность обретают философическую глубину раз­мышления о России:
Ты никогда себя не берегла.
Из-за колючей проволоки зоны
Качнёт Иван Великий перезвоны -
Заговорят в ответ колокола.
Не может вечно длиться этот бег -
От нищих деревень к столицам нищим.
Под русским небом брошенным кладбищем
Из края в край лежит двадцатый век.
Сюда не сыдет чудо ниоткуда...
Не ставь заупокойную свечу -
Живая жизнь выходит из-под спуда.
Терпение уже по плечу.
За нами боль и кровь - довольно блуда.
Когда мы скрутим руки сволочью?
История России стала главной темой прозы Анатолия Ва­силева. Прозе он отдался в конце 80-х годов. История России осмысляется им через судьбы ей преданных сынов, независимо от их социального положения и исторической известности. Здесь и XVII век, когда ещё с оглядкой русские люди бросались в свою си­бирскую судьбу как в неизвестность; и суровый век XVIII, когда обустраивались и в раздолье края открывали простор своей энер­гии; и романтичный XIX, когда приняли и обогрели столь близких писателю по духу офицерской чести декабристов; и драматичный XX, уроки которого русские люди, оглядываясь на прожитое сто­летие, ещё долго-долго будут с содроганьем переживать. Именно он, XX век, и дал поэту повод завершить свой «Венок сонетов России» вопросом: «Когда мы скрутим руки сволочью?».
Историческая проза Анатолия Васильева многожанрова: эссе, очерки, документальные исследования, рассказы. Он лю­бит работать с документом, подчас он вводит документ в пове­ствования целиком, не подвергая ни малейшему сокращению и сопровождая минимальным комментарием. Подчас он как пи­сатель отходит в сторону, и тогда публикацию архивных доку­ментов осуществляет некий архивариус Анатолий Клочковский.
Центральное место в исторической прозе Анатолия Василье­ва занимает декабристская тема. Впрочем, для писателя не про­сто тема, а то состояние души, то, по-пушкински, «самостоянье человека», которое у нас в России счастливо вылилось в особое качество, имя которому - декабризм. Не как явление историче­ское (историки изучили его вдоль и поперёк), а как состояние человеческого духа, соединяющее в себе благородство и ответ­ственность, чувство собственного достоинства и готовность к самопожертвованию. Им внимательно прослежена судьба каж­дого из них, особенно тех, кто был связан с Сибирью, судьба их потомков. Со многими из потомков декабристов, пусть даже дальними, пусть живущими далеко от России, он лично знаком и связан перепиской. Он воспринимает их удивительно лично, как людей близких и родственных. Поистине - одной крови.
Роман «Прошу тебя, государь» (1986) Анатолий Васильев посвятил судьбе Кондратия Рылеева. Герой Васильевского ро­мана не обделён вниманием ни биографов, ни исследователей, ни романистов. Но ещё ответственней было писать в романе «С надеждой быть России полезным» (1994) о Вильгельме Кюхель­бекере, которого в своё время из исторического небытия (считался фигурой второстепенной) вывел Юрий Тынянов. Роман Ю. Ты­нянова «Кюхля» в нашей отечественной исторической прозе счи­тается эталонным. Но в своих двух романах Анатолий Васильев, отдавая должное поведению героев и их товарищей 14 декабря 1825 года, художественно исследует пути Рылеева к декабрю и Кюхельбекера после декабря. Литературовед Наталья Горбачёва в статье «В виду младого поколенья...», которым открывается трёх­томное «Избранное» Анатолия Васильева (Тюмень, 2006), отме­чает в этих двух романах сквозной образ путей-дорог, которыми проходят их герои. И если пути-дороги Рылеева интересны тем, что приводят его к обретению себя, то пути-дороги Кюхельбекера не менее интересны тем, как герой сохраняет себя. Судьбами ге­роев этих двух исторических романов писатель и раскрывает своё понимание декабризма не как страницы истории, а как образца человеческого поведения в мире.
Анатолий Васильев проявил себя и как организатор ли­тературной жизни региона. Его пребывание в должности от­ветственного секретаря писательской организации было не­продолжительным. А вот в 1998 году он возглавил и более десяти лет успешно руководит литературно-художественным и общественно-политическим альманахом «Врата Сибири», более тридцати выпусков которого стали заметным событием литера­туры Тюменского края. Как редактор, он поставил альманах над внутрилитературными распрями, предоставляя слово и членам Союза писателей России, и членам Союза российских писате­лей, и членам многочисленных литературных объединений вне зависимости от их союзной ориентации. В условиях распада не­когда единой писательской организации «Врата Сибири» стали единственным серьёзным изданием, которое соединяет и объе­диняет литераторов региона.


ЛИТЕРАТУРА ДЛЯ ДЕТЕЙ
Русская литература в XX веке создала изумительную библио­теку книг для детей. Многие давно стали классикой и прочитаны не одним поколением. И сегодня на книжных развалах доминируют Корней Чуковский, Самуил Маршак, Агния Барто, Сергей Михалков. Врядь ли кому под силу втиснуться в этот ряд. Одна­ко заслуживает внимания и та литература для детей, которая соз­даётся в регионах. А сибирское Зауралье, культурные традиции которого наследует современная Тюменская область, дало в своё время Петра Ершова. И достойна уважения уже сама дерзостная попытка заявить о себе в литературе для детей. Кажущаяся лёг­кость, например, детского стиха быстро осознаётся как тот уро­вень мастерства, подняться до которого трудно. Неслучайно часто вспоминают слова классика, который сказал, что для детей надо писать так же хорошо, как и для взрослых, только ещё лучше.
Литераторы Тюменской области постоянно пополняют би­блиотеку детской литературы. Мы уже говорили о Михаиле Лес­ном и Константине Лагунове. Назовём и других.
Произведения для детей (стихи, сказки, фольклорные об­работки), пишут многие современные литераторы Тюменского региона. Ряд книг для детей издал Г. Пивоваров. Детские книги есть у Л. Лапцуя, Ю. Шесталова, А. Тарханова, М. Вагатовой, Ю. Афанасьева, Л. Ефремовой и др. Книги для детей с завидным постоянством появляются в тюменских издательствах. В 2005 году Борис Сюбаев выпустил книгу «И волки ласку любят», ко­торую автор рекомендовал как рассказ «маленьким ребятам о птичках, рыбках и зверятах». Елена Дубовская в 2009 году в тюменском издательстве «Слово» выпустила для детей книгу «Царевна-Кошка: Сказки для маленьких принцесс и принцев». Татьяна Топоркова на тюменском телевидении выступила авто­ром и ведущей более 500 передач цикла для детей «Волшебная палочка». В конце 2009 года вышел её сборник «Снежный слон и другие». Собранные в этом сборнике сказки адресованы тому, кто ещё любит, чтобы ему читали сказки. А взрослым «порой просто необходимо вспомнить детство».
Выходят на территории нашего региона и соответствующие периодические издания - «Лесовичок», «Тюменские непоседы», Ишимский «Конёк-Горбунок». В 2005 году Ишимский культур­ный центр совместно с Союзом писателей России учредил еже­годную всероссийскую литературную премию имени П.П. Ер­шова за лучшее произведение года для детей.

1
Творчество Станислава Мальцева многогранно. Но на лите­ратурном пространстве Тюменской области его имя прочно ас­социируется с детской литературой. В детской литературе его прописала сказка «Про зайку Петю».
Станислав Владимирович Мальцев родился 18 июня 1929 года в Свердловске. В 1953 году он окончил факультет журнали­стики Уральского госуниверситета. Работал в газете «Тюменская правда». Непродолжительное время был литературным сотруд­ником газеты «Знамя», ответственным секретарём курганской молодёжной газеты «Молодой ленинец». В 1957 году возвраща­ется в Тюмень, работает ответственным секретарём областной газеты «Тюменская правда», с 1983 года - собственный корре­спондент агенства печати «Новости» по Тюменской области.
Уже в начале журналистской деятельности у него проявилась тенденция переводить сухую информацию в образный ряд, тен­денция к беллетризации повествования. Так родилась его первая, пока очерковая книга о буднях работников милиции «По волчьему следу», которая вышла в Тюмени в 1958 году. Прозу Станислава Мальцева отличали острая фабульность и динамичность повество­вания, раскрытие характера через действие. А это черты, прису­щие, в первую очередь, литературе для детей и подростков. Чи­тательский адресат писателя стал обозначаться уже в повестях и рассказах, составивших его книгу «Тайна голубой пещеры» (1961).
Первые рассказы из цикла «Про Зайку Петю» были опублико­ваны в 1959 году. Они дополнялись, неоднократно переиздавались, даже уже в начале XXI века. Сказка «Про Зайку Петю» инсцени­ровалась, по ней создан был трёхсерийный мультипликационный фильм, она принесла Станиславу Мальцеву известность. Образ зайчишки оказался очень удачным персонажем, привлекательны­ми были его незатейливые лесные истории и приключения. По­знавательным, забавным и добрым под пером писателя открылся читателю мир лесных обитателей - зайкиных друзей.
Широко издавалась и приключенческая повесть С. Мальцева для детей «Мы с Митяем». Для детей написана и очерковая книга «Мы едем в Сургут» (1976), в которой юному читателю открыва­лась романтика и трудовые будни освоения нефтянового Севера.
В конце 70-х годов Станислава Мальцева увлекла драматур­гия. Он написал несколько пьес, увидел некоторые из них на сцене и на экране. «След на земле» - одноактная пьеса о строи­телях нефтепровода. Она была поставлена на Тюменском теле­видении, а в 1982 году опубликована в Москве в сборнике луч­ших одноактных пьес. Пьеса Станислава Мальцева «Баллада о вечном городе» шла в ряде театров страны. Спектакль Тюмен­ского драмтеатра по этому произведению был удостоен диплома на Всероссийском фестивале спектаклей об освоении Сибири. Пьеса «В погоне за тайной» ставилась Донецким драмтеатром. Была поставлена и его пьеса «В трёх шагах от счастья».
В 1985 году Станислав Мальцев был принят в Союз писате­лей.
Но Зайка Петя неизменно следовал за писателем. И в течение всего творческого пути он продолжал писать лесные истории и тем расширял книгу.
Книга заканчивается тогда, когда явленный ею образ себя достаточно раскрывает и читатель может сам представить, как он поведёт себя в тех или иных обстоятельствах. Фабула может продолжаться, повествование может длиться, но читательский интерес уже пропадает, читатель сам уже знает, с кем он имеет дело. Потому многие книги нами и не дочитываются. Правда, современные телевизионные сериалы «мылятся» до надоедли­вости, не добавляя в сотой серии ничего нового в сравнении с первыми тремя. И, однако, их смотрят. Но создание телевизи­онных сериалов - это не творчество, а производство, конвейер, когда лекало образа, скроенное в первых сериях, не должно ме­няться до сотой.
В начале 90-х годов Станислав Мальцев нашёл нового героя. Им стал глуповатый и наивный, добрый и открытый котёнок Кузя. Он подрастал, знакомился с миром, попадал во всякие за­бавные ситуации и достойно выходил из них, убеждался (убеж­дая в том и читателя), что в мире много чего интересного и хоро­шего. В 1992 году вышла первая книга «Кузя Щучкин - рыжий нос». В последующие годы писатель расширил пространство городской квартиры и сначала отправил своего героя за город, на дачу («Кузя Щучкин - путешественник»), а потом в мир сонных его фантазий («Кузя Щучкин - космонавт»). В 2007 году Тюмен­ский издательский дом тиражом в 3000 экземпляров, что в наше время уже примечательно, издал трилогию о Кузе Щучкине Ста­нислава Мальцева.
Серое симпатичное существо, названное Кузей (ибо сразу по­казал своё умение подпрыгивать, как кузнечик) Щучкиным (ибо вскоре обнаружился полный рот острых, как у щуки, зубов), наде­лено писателем способностью понимать язык других (людей, зве­рей, птиц), думать и видеть сны. Станислав Мальцев нашёл инто­нацию, которая придаёт повествованию естественность, а с нею и достоверность. Язык повествования близок языку читателя, когда иные словечки словно слетают с языка ребёнка, смело открываю­щего для себя безграничность слова. Добравшись до предмета, заинтересовавшего его, Кузя «насмелился и чуть-чуть тронул ла­пой. Тронул - и скоро лапку отдёрнул». Надо ли пояснять, что зна­чит неологизм «насмелился»? Маленький читатель не потребует пояснения и к следующей фразе: «лапки-коготочки устали и уже не так цеплюче цепляются за доски стены». На просьбу Кузя от­вечает: «Настроение у меня не рассказывательное». Лягушка в его глазах «большая-пребольшая», «зелёная-презелёная», а в за­боре манит к себе «симпатичная дырочка», и если чего-то вдруг захотелось, то, конечно же, «очень-преочень». Забавные приклю­чения Кузи имеют и познавательное значение. Рассказывая, как его симпатичный герой добрался самостоятельно до дачного по­сёлка и разыскал домик, Станислав Мальцев рассказывает чита­телю, как кошки вообще на очень большом расстоянии находят свой дом и своих хозяев. Фантастический (во сне) полёт Кузи в космос знакомит юного читателя и с невесомостью, и с роботами, и с инопланетянами.
Книги Станислава Мальцева и про Зайку Петю, и про Кузю Щучкина открывают, как прекрасен и добр мир, в который юному читателю предстоит вступить. В этом - причина их долголетия.

2
Русская литература XX века создала богатую библиотеку для детей. В самые кризисные и неблагоприятные времена на при­лавках книжных магазинов родители могли приобрести классику детской литературы. Ощутимо, правда, отсутствие книг современ­ных, современных и по содержанию, и по факту создания. Может быть, за ними ещё нет традиции безусловного читательского до­верия, и издатели не очень уверены в успехе. Может быть, и сам читатель, доверяясь классике, не торопится и не рискует приоб­рести книгу современного автора. А между тем и в современной литературе есть и авторы, и произведения, заслуживающие дове­рия и родителей как покупателей, и детей как читателей. В этом ряду - поэт Александр Шестаков и его стихи для детей.
Александр Евгеньевич Шестаков родился 19 октября 1932 года.
Журналистике Александр Шестаков отдал более полувека. И все эти годы в серьёзном и ответственном журналисте жил мальчишка. Мальчишка проявлял себя то в озорном слове, то в забавном рисунке, а то и в стихотворной дразнилке. От случая к случаю складывались и в отдельную папку откладывались стро­ки о всяких детских приключениях.
В дождь нести решила Тома
Книжку Павлу.
Поскользнулась возле дома
И упала...
Утонула в луже книжка,
Так обидно.
На обложке только мышкин
Хвостик видно.

В 1991 году Александр Шестаков решился и собрал 13 сти­хотворений в самиздатовский сборник. Встречен он был с ин­тересом. Но продолжение последовало только через несколько лет. Очень уж это было ответственно - выступить как детский поэт. И только убедив себя, что у него получается, что это не отходы журналистского производства, а то главное, в чём душа его находит радость творчества, он начал издаваться серьёзно. В короткий срок в Тюменском издательском доме последователь­но вышли его сборники «Веснушки», «Семицветье», «Возле сол­нечной беседки», «Оранжевая диета», «Рыжики», «Радужка», «Детворята». Особенностью их было то, что в них Александр Шестаков выступает не только как поэт, но и как художник; он макетирует и иллюстрирует свои книжки сам. Это соединение поэта и художника в одном лице органично соединяет текст и рисунок, что создаёт особую притягательность.
В 2002 году Александр Шестаков был принят в Союз писа­телей.
Мир детских стихов Александра Шестакова открывает слож­ный и многообразный мир ребёнка. Его герои умеют радоваться и огорчаться. Внешний мир предстаёт в обилии красок и во мно­жестве забавных вещей, а потому выражает лишь малую часть интересов юного читателя. Ибо -
От щебечущей Анюты
Сто вопросов за минуту.

Ребёнку хочется и нас вовлечь в свою игру, передать нам своё искромётное настроение. Да, детские стихи Александра Шестакова адресованы детям, точнее - младшему школьному возрасту. Но они адресованы и нам. Например, стихотворение «В автобусе». Войдя в автобус, девочка всем пассажирам сказа­ла приветливо «Здравствуйте». Но -
...дядя очками
Уткнулся в газету...
...тётя молчит
Из-за зуба больного...
...бабушка спит...
...у грустного деда
Нахмурены брови...
Мальчишка увлёкся
Значком на жилете.
Девчонка жуёт
Свой счастливый билетик.

А в итоге - вот картинка наших дней:
Автобус трясло,
На ухабах качало.
Все ехали молча.
И я замолчала...

Открывая мир ребёнка, поэт побуждает нас посмотреть и на себя. И героиня стихотворения «В автобусе», замолчавшая от все­общего равнодушия окружающих, - это ведь упрёк и всем нам.
Александр Шестаков находит на первый взгляд простые, но в большинстве своём точные слова и интонации. Почти каждое его стихотворение по прочтении вызывает улыбку. И эта улыбка солидарности, улыбка понимания при восприятии созданного поэтом мира, когда читатель становится его соавтором. Мир в стихах Шестакова открывается в его чистоте и новизне.
Большой удачей поэта стала поэма «Письма мальчишки на войну». Это необычное по форме обращение к одной из самых трепетных тем, к теме Отечественной войны. Поэт посвятил по­эму памяти погибшего на фронте отца. Композиционно она со­стоит из шести стихотворений - «Про Зорьку», «О маме», «Про папу», «Клятва», «Нахальный чирика», «Похоронка». Написаны они по-детски наивно, простодушно:
Скажу, что за партой
Сейчас не верчусь.
Ведь он там воюет,
А я тут - учусь.

В «Письмах мальчишки на войну» есть понимание народ­ной беды и передано чувство ответственности каждого. Вот ге­рой рассказывает, как он на корове Зорьке пашет, и силы ему даёт одно:
Чтоб для фронта
Рос хлебушек,
Чтоб картошка росла,
Чтобы сытая Армия
Нас от фрица спасла.

Помещённые среди детских стихов, подобные такие строки открывают читателю мир не как игру во взрослую жизнь, они обращают внимание юного читателя и на сущностные народные начала её. И в этом - особенность детской поэзии Александра Шестакова.



ПОЭТЫ КРАЯ

 1
Когда друзья Владимира Белова собрали и посмертно издали его стихи, всем очевидно стало, что он был Поэтом. Это стало понятно и тем, кого он при жизни, возможно, раздражал. Впро­чем, в обыденной повседневности талант всегда раздражает лю­дей, склонных общепринятую усреднённость считать нормой, а отклонение от неё определять весьма нелестно.
Пророча истинами старыми,
Скользя по страшному пути,
Когда буянит век пожарами —
Равны поэты и вожди.
Когда кривятся рты зевотами
И опоганен век грехами,
Мир защищают пулемётами
И гениальными стихами!

В предисловии к посмертно изданному сборнику стихов поэта профессор Тюменского госуниверситета Сергей Комаров, хорошо знавший Белова, рассказал о таком, например, его чуда­честве: «В последние годы, прочитав «Мастера и Маргариту», он чувствовал себя Воландом, иногда назначая близких знакомых на разные роли из свиты. Большая стена комнаты в результа­те этих увлечений была от руки разрисована простым каран­дашом одним из пришельцев по просьбе хозяина фантазиями на мотивы булгаковского романа».
Немало было и других чудачеств. Он сам играл, разыгрывал и приглашал к игре приходивших к нему на огонёк. Сидящий неподвижно в кресле Воланд, точно по игре исполняющая его распоряжения свита, в достатке пьющие гости - это впечатля­ло и оставалось в памяти. Гости уходили. А он, остыв от игры, оставался с самим собой. И уже не играл. Он скрипел зубами от боли. Одинокими бессонными ночами он делал себя тем, кем хотел бы быть.
Вздымая крест горящих рук,
И умирая поневоле -
Поэт не может жить без боли,
Когда она вокруг...

Владимир Белов родился 27 октября 1949 года в деревне Большой Кусеряк Аромашевского района Тюменской области. Родные места часто вспоминались ему не только радостью маль­чишества, но и радостью от первозданности мира.
А над лесами с двух сторон
Воспалены восток и запад...
И земляники сладкий запах
Тревожит светлый полусон.

Он часто возвращался памятью к родным местам. Они были для него именно родные, о чём он скажет как о самом сокровенном:
И хоть век проскитайся по ней,
Разве купишь за звонкие деньги
Эту стаю седых тополей
У закатной моей деревеньки?..
Эту даль со жнивьём золотым.
Этот горький дымок над метелью.
Здесь мой дед бушевал молодым
И до смерти пахал эту землю.
Здесь — росла и состарилась мать...
Потому-то, бледнея от воли,
Подло родину выбирать,
Если родина - в этом поле...

Владимир Белов нравственно преклонялся перед всем, что напоминало родину. Она жила в нём не только памятью о селе, где родился, она жила в нём осознанным ощущением себя, не истратившим основы своей в городской суете. Да, она была дет­ством его, ворошила прожитое, была истоком.
Туда возвращаться мне поздно.
И всё-таки я возвращусь,
По глухой дороге морозной
Приду - и в окно постучусь.
И жжёные спички бросая,
И сон вытирая с лица,
Мать охнет и выйдет босая
На огненный иней крыльца...
И будет рассветно и грозно
Полнеба гореть по лесам.
Туда возвращаться мне поздно!
Да дом мой берёзовый там...

Он очень любил стихи Сергея Есенина. После смерти, со­бирая оставшиеся от него бумаги, друзья нашли школьную уче­ническую тетрадь, всю, до последней страницы, заполненную старательно переписанными стихами Есенина. И есенинские интонации слышны в стихах Владимира Белова. Особенно когда он обращается к природе, когда насыщает стих пейзажными об­разами.
Когда читаем, как лирический герой выходит «к лесному лун­ному сараю, / К берёзе мокрой у крыльца», когда осень открывется ему тем, что «пламя рябин /В ледяные кюветы бор отрях­нул», когда подведение итогов прожитого выливается в строки: «Оглянулся - горят мои годы, /Как забытые в поле костры», то понятно, почему мы невольно вспоминаем великого лирика. Но это не было подражанием. Владимир Белов обращался к тем ис­конным началам, которые составляют бытие русского человека, что и Есенин, он обращался к тем же выражающим суть этого бытия деталям. Совпадение предмета изображения и рождает типологическое сходство в образности, как было в лирике Вла­димира, было в её сопоставлении с лирикой Сергея Есенина.
Да он и сам не раз говорил о Есенине как об идеале, как о Поэте, в ком гул времени выразился пронзительно искренне.
Пронзительно искренни строки Владимира Белова, обра­щённые им к близким. В первую очередь - к деду и матери.
Вдохновенно и целомудренно писал он о любви. В его лю­бовной лирике высокая самоотверженность, воистине рыцар­ство, как вот в этом стихотворении:
Любимая, люби меня всегда.
Смешно и слепо, хмуро и весеннее.
Твоя любовь — как горькая вода
И самое последнее спасение.
Ты это понимаешь не вполне...
Так от чего же, радуясь несмело,
Так зелены глаза твои при мне!
И так безвольно тоненькое тело.
А за спиной - пустая даль небес...
И пусть кричит кукушка равнодушно,
Что мне осталось времени в обрез,
Но без любви - мне вечности не нужно.
И, уходя, сквозь судьбы и года,
Я заклинаю памятью и телом:
Любимая! Люби меня всегда,
При свете чёрном и при свете белом.

Истинная поэзия не поддаётся пересказу. А любовная лири­ка, переведённая на язык обыденной прозы, теряет всю одухот­ворённую гармонию из пауз, взволнованной мерности и затаён­ной мелодии чувства. И потому - вот ещё одно из стихотворений Владимира Белова:
В двухтысячном году великой эры
По звонкому паркету площадей
Хотел бы я, пылая чудом белым,
Прийти к калитке юности твоей...
И вдруг из обжигающей метели
Шагнуть, споткнувшись, на твое крыльцо
И - распахнувши ледяные двери -
Лицом обжечься о лицо!
И, уронив на туфли хризантемы,
И ничего уже не говоря,
Обнять твои озябшие колени...
И вновь уйти дорогой января.

Владимир Белов ставил для себя планку очень высоко. И готовил себя, чтобы взять намеченную высоту. В одной из те­традей, названной им «Свободные мысли», он набрасывает за­метку, в которой излагает своё понимание назначения поэзии и призвания поэта:
«Настоящий, честный поэт, может быть, единственный свидетель и судья своего времени. Через сотни лет потомки должны узнать правду и лишь по честным стихам поэтов, жив­ших в свои кровавые, огненные героические времена. Поэтому святой долг поэта - уловить пульс настоящей жизни, почувство­вать и услышать гул сегодняшнего мира и сказать об этом вслух и талантливо в своих стихах. И только такие честные, имеющие цвет и запах стихи можно назвать большой Поэзией. Большая поэзия пахнет землёй и потом, кровью и озоном небес... Писать надо обо всём, ибо всё — жизнь. А многие поэты оседлают одну заезженную тему и до конца жизни скучно читают одну и ту же молитву. А рядом: поёт, смеётся, плачет и грохочет большая жизнь - высокая вечная тема... У каждого времени свой особый гул, надо услышать этот гул душой и разумом, иначе - человек никогда не станет поэтом. Кем угодно, но только не поэтом! Ибо настоящий поэт — это радар своего времени».
Формулу «настоящий поэт - это радар своего времени» легко можно обратить против самого Владимира Белова. В его стихах нет тех внешних примет времени, по которым нет-нет да всё ещё определяется «гражданственная» направленность сти­хов. Белов обращался преимущественно к тем вечным для каж­дого времени образам и мотивам, в которых жизнь предстаёт не внешними, на время и быт замкнутыми приметами, а сущност­ным своим проявлением.
А жизнь цветёт из собственного тлена -
Костей и трав.
Уходим мы. Но не уходит время.
Никто не прав!
Права вода бездумная в реке
Да соловья свобода.
И - плачущий ребёнок на горшке.
Ему - два года.

Время в лирике поэта всегда предстаёт судьбой поэта. В из­ломах его судьбы оно и таится. Понять поэта - значит понять его время. И тогда сама его судьба, и его стихи предстанут докумен­тами времени.
А время стремительно текло в страшную небыль. Владимир Белов чувствовал это нервно. Потому, наверно, так элегичны по настроению его стихи. Некоторые он так и называл - «Элегия». Впрочем, лет на десять раньше Белова дань элегии отдали Нико­лай Рубцов и поэты направления «тихой лирики». Элегический идеал - это покой, красота, гармония, которых поэт не находит в окружающем мире. Но красота и гармония мира знакомы Бе­лову по воспоминаниям детства, по каким-то душевным толч­кам. Отсюда грусть. Современность остаётся современностью, но рядом с ней - всё ещё памятный, всё ещё не забытый покой. Отечественная лирика 60-70-х годов XX века, та, из которой и выделилась «тихая лирика», духовную атмосферу своих лет вы­разила тем, что жила идеалом, далёким от текущего времени.
Символом настоящего, символом текущего в жизни в лири­ке Владимира Белова становится вокзал. Он с грустью пишет, что «мир - на всех один вокзал». Сюда гонит людей неустроен­ность и стремление убежать (уехать), отсюда рвутся нити и от­сюда начинается неизвестность. А потому:
Самоубийством пахнет на вокзале,
Где никогда не гаснут фонари...

Пронзительной болью и тоской окрашены его стихи из цик­ла «Ночь города». Он любил город, шумных друзей, новизну встреч. Но и видел, скорее - чувствовал дьявольскую мимолёт­ность городской суеты, сорванность людей. В мельтешении дел, лиц, дорог бег отрывал человека от времени и от себя. И потому музыкой века звучал для него вокзальный шум:
Потрясает вокзал,
Как орган,
Рокотаньем глухого вздоха.
Мир, уложенный в чемодан.
Эмигрирующая эпоха.
Дремлет в креслах Свободный люд
В неуютной вокзальной стуже.
Улыбаются, спят, поют,
И - никто никому не нужен!
Вскрикнет поезд - И пуст перрон,
Только кто-нибудь опоздал...
Стонет музыкой всех времён
Исполинский орган —
Вокзал...

В бравурных маршах времени, которое сегодня социально­политически определяется как время «застоя», стихи эти звуча­ли тревогой. В официальной идеологии вокзал был дорогой в светлое будущее. У Белова он был дорогой в духовную пустоту.
Владимир Белов подготовил рукопись небольшого сборни­ка стихов. Руководитель писательской организации Константин Лагунов хлопотал об его издании. И надо было - поправить не­которые строки, убрать отдельные стихи, дать больше мажора и хоть как-то восславить время. Издание сборника открывало бы дорогу в Союз писателей, тогда открывались бы двери редакций, благосклонней становились бы власти...
Белов не пошёл на это.
В детстве упавшим деревом ему переломило позвоночник. Он уже не ходил в старшие классы средней школы. А учиться ему хотелось. Когда жил в Тюмени, общался с членами литера­турного объединения, знакомые студенты приносили ему свои записи лекций, конспекты прочитанных книг.
Десятилетия жизни в скитаниях по больницам, санаториям, в инвалидной коляске и в опоре на тех, кто на своих ногах. Спи­ной мозг был травмирован, врачи были бессильны. Пенсия по инвалидности да очень в последние годы скромные гонорары - вот что оставалось ему на жизнь. Отчаяние не раз посещало его. Но и в отчаянии он был стоек, оставался поэтом. На другой день после дня рождения, 28 октября 1978 года, когда ему исполни­лось двадцать девять лет, он записывает:
«Трагедия жизни - в основном удел сильных; слабые из траге­дии выходят сухими и продолжают играть свои жизненные ко­медии. Сильные же выходят из борьбы или с окровавленными ду­шами, или — совсем не выходят... Но комедии играть не хотят!.. Сама по себе гибель — это ещё не трагедия жизни: трагедия всег­да борьба с гибелью, страшная жестокая борьба за жизнь!..».
Так он размышлял, оставаясь наедине с собой. Время обо­жгло его равнодушием. Да, прямого виновника нет: медицина бессильна, пенсию дали... А он пенсию пропивает, за комнату не платит, подозрительные знакомства заводит... Время мстит своему поэту, оно боится, что поэт вдруг да скажет («радар свое­го времени») лишнее.
Болезнь всё же добила его. Владимир Белов умер в Тюмени 23 мая 1983 года. Ему было тридцать три года.
Вы думали - убить поэта просто?
Пуля в лоб - и чёрный крест в конце?
А он встаёт с промёрзшего погоста
С есенинской улыбкой на лице!
И, улыбаясь даже на портрете,
Глядит в упор на вашу седину,
Моложе вас на целое Бессмертье,
Плюс
На одну весну...


2
Евгений Фёдорович Вдовенко приехал на постоянное житель­ство в Тюменскую область в 1976 году, после окончания военной службы. Он родился 25 декабря 1926 года в станице Крымской Краснодарского края в семье казака. Окончил последовательно три военных училища: Харьковское танковое (1944), Ростовское артиллерийское (1950) и Рязанское воздушно-десантное (1963). Участник Великой Отечественной войны. Службу начинал ря­довым солдатом и окончил в звании майора. Проживая в 1986-1997 годах в Советском районе ХМАО, он принимал участие в возрождении казачества, с 1992 года состоял атаманом Верхнекондинского казачьего округа Тюменского линейного казачьего войска. Награждён орденом Отечественной войны, боевыми и юбилейными медалями.
Первые стихи Евгений Вдовенко опубликовал в 1949 году в окружной газете Донского военного округа. Первая книга «Юность на посту» была издана в 1960 году. Заочно окончил Литературный институт им. А.М. Горького, занимался в поэти­ческом семинаре А. Жарова. В 1968 году, в год окончания инсти­тута, вышел его второй поэтический сборник «Муза с парашю­том». В 1972 году в Туле издал сборник стихов «Иду к тебе», там же в 1977 году - сборник «Яснополянские мелодии». Уже в Тюменской области, в Ханты-Мансийском округе, он последова­тельно в 1995 и 1996 годах печатает сборники «Ты гуляй, гуляй, мой конь...», «Снег юности», «Летучий сон осенней паутины». В 1998 году вышло двухтомное собрание стихов Евгения Вдовенко «Прощай-прощай и здравствуй-здравствуй». Печатался в альма­нахе «Эринтер» и в еженедельнике «Литературная Россия».
В Союз писателей Е. Вдовенко был принят в 1972 году. Он избирался делегатом III и IV съездов Союза писателей России. В 1997 году был удостоен звания заслуженного работника куль­туры Российской Федерации, был почётным гражданином Со­ветского района ХМАО (1998).
Лирика Евгения Вдовенко полна напряжённых раздумий о судьбах Родины. И даже возвращение в памятные с детства и всю жизнь дорогие места в стихотворении «Родина, где мама родила» окрашены у него болью невосполнимых утрат:
А в окошках -
Ни родных, ни близких.
Зря ль прошли и годы, и война?
Как орлы в ночи на обелиски,
На поля садится тишина.
Так садится, словно бы боится,
Как бы кто не выстрелил, шутя.
Родина среди огней таится,
Малая, как малое дитя.

Поэт на протяжении всей своей жизни разрабатывал армей­скую тему. Это было связано не только с воспоминаниями юно­сти и многолетней службы в армии, но и с воссозданием поэти­ческими средствами образа героя времени.
В творчестве Е. Вдовенко выделим поэму «Етка Мария».
Роняют скорбный звон колокола,
Над мёртвыми камнями вечер стынет,
А я брожу, печальный, по Хатыне,
Как будто здесь любовь моя жила...

Это произведение о 15-летней белорусской девушке, об её семье, разделившей в Хатыни судьбу народа. Белоруссия было особо родная для Вдовенко. Он рассказывал о первой юношеской встрече с этой землей в военные годы, о спектакле по трагедии
В.      Шекспира «Король Лир», который довелось ему смотреть в ещё разорённом Минске, в Доме офицеров. «Это было моё пер­вое потрясение от встречи с Беларусью, - писал он. - Второе я испытал при первом посещении хатынского мемориала ещё до его завершения и официального открытия — холодной дождли­вой осенью 1969 года, в результате которого явилась маленькая поэма «Етка Мария», написанная в ту же ночь в Минске».
Лирический герой поэта исполнен благородных чувств, он не только наблюдателен, он радостен в естественном мире при­роды, полон высоких мыслей и благодарен людской признатель­ности. Это особенно проявилось в его позднем творчестве, ког­да, казалось, всё вокруг достойно быть выражено в стихе. Любящий природу - запиши:
Поздним лесом - мало наглядеться.
Красная рябина - для души,
А рябина чёрная - для сердца.
Пей отвар и тёртую в меду -
И от чёрной сделаешься красный.
Видишь, как я молодо иду?
А куда - и спрашивать напрасно.
Ну, а если спросишь - не секрет.
Вышел просто так - и вот шагаю...
Красной бы рябины мне букет,
Чёрную не любит дорогая...

Евгений Вдовенко вдохновенно воспевал добро людских от­ношений, создавая в стихах «Оду человеческому дому» (название одного из его стихотворений). Вот почему многие его стихи име­ют посвящение реальным людям.

3
Владимир Нечволода (1945-1984) прожил неполные со­рок лет. В Тюменскую область он приехал с родителями, отца офицера-политработника перевели из Новосибирска на службу в Ишим. Юноша был характером своенравен, рано проявил са­мостоятельность в определении своей судьбы. Он ушёл из шко­лы, начал работать учеником киномеханика, а потом и киноме­хаником. После окончания вечерней школы рабочей молодёжи становится сотрудником городской газеты «Ишимская правда». Тогда же поступил на заочное отделение Литературного инсти­тута им. А.М. Горького, который окончил в 1973 году. Он был инструктором горкома комсомола, художественным руководите­лем в районном Доме культуры, окончил курсы рулевых и возил на баржах первую тюменскую нефть с Севера на переработку в Омск. В его трудовой книжке значатся работа корреспонден­том областного комитета по радио и телевидению, руководство бюро пропаганды художественной литературы при областной писательской организации. Но с юношеских лет главные его ин­тересы связаны с поэзией.
Начало литературной деятельности сам поэт относил к 1962 году. Начало было успешным. И уже в 22 года в 1967 году вы­ходит первая книга стихов Владимира Нечволоды «Поющие травы». В тот же год он на время переехал в Петропавловск, административный центр Северо-Казахстанской области, и стал сотрудником местного телевидения. А в 1969 году в Алма-Ате выходит его вторая книга «Новые стихи». Третью книгу «Имя» (1974) он сопроводил посвящением «Своим родителям с любовью». Небольшие сборники его новых стихов выходили в 1973 и 1974 годах в Дни советской литературы в Тюменской области. В 1976 году издал сборник стихов для детей «Здрав­ствуй, Самотлор». Большим успехом стал выход в 1979 году в Свердловске сборника «Под северным солнцем». Сборник вы­звал положительные отклики, в том числе в журналах «Урал» и «Сибирские огни». Успех был закреплён выходом в Москве, в издательстве «Современник», в серии «Первая книга в столице» с предисловием известного в то время поэта Владимира Цыбина сборника «Наследство». Стихи поэта публикуют журналы «Урал», «Сибирские огни», «Октябрь», «Молодая гвардия», аль­манахи и коллективные сборники. Владимир Нечволода перехо­дит на творческую работу, и в 1982 году его принимают в Союз писателей СССР. Он удачно выступил в прозе с рядом очерков и рассказов. Последним прижизненным изданием стал сборник «На земле моей». Стихи Владимира Нечволоды переводились в Болгарии и Чехословакии.
Тема родного края, ставшая для него родной ишимская зем­ля рано зазвучала в его стихах. Уже в самых первых стихах он пишет:
Над Ишимом белые туманы,
Холодок задумчивый речной,
Августовским этим утром ранним
Берег убаюкан тишиной.
За Ишимом белая равнина
И луна качается, как герб.
За Ишимом вдоль дороги длинной
К горизонту вытянулась степь.
Творческая неуспокоенность провела Владимира Нечволоду по многим дорогам родного края, в том числе и по дорогам Севе­ра. Север воспринимался им как реальная сказка. И он стремил­ся воспеть эту сказку.
За просторным городом Тюменью.
В снеговых и ветреных краях
На копытцах тоненьких оленьих
Ходит сказка - выдумка моя.
Я её задумал на привале
В откровенье белых вечеров.
Ханты мне преданья поверяли,
Манси мне легенды напевали
У горячих пляшущих костров.

Нельзя обойти вниманием и ставшее хрестоматийным сти­хотворение Владимира Нечволоды «Тюмень». Обыгрывая рас­спросы любопытствующих о смысле названия Тюмень, поэт написал:
Что за край? Откройте атлас синий:
Вот лежит в короне нефтяной
Чёрная жемчужина России,
Область со страну величиной.
Оттого в названии Тюмени
Проступает ярче
С каждым днём
Древнее заветное значенье:
Ведь - «Тю мянь» - Сокровище моё.

Согретые теплотой, оптимистичные по своей тональности стихи Владимира Нечволоды включены в хрестоматии по лите­ратурному краеведению и неизменно со вниманием встречаются читателями.

4
Север стал судьбой Юрия Баскова. Коренной тюменец (он родился 9 января 1951 года), Басков попал на Север, в город Надым, в 1980 году. К тому времени он три курса отучился в Тюменском инженерно-строительном институте, но оставил его. Сменил ряд профессий: был грузчиком, экспедитором, сле­сарем, стропальщиком. Уже начал печататься в местной перио­дической печати, был участником VIII Всесоюзного совещания молодых писателей. С подборками стихов выступил в коллек­тивных сборниках «Час России» и «Времена, в которые верю».
В Надыме Юрий Басков работал заместителем главного редактора городского телевидения. В 1992 году Надымское ли­тературное объединение, активным членом которого он стал, начало издавать альманах «Окно на Север». В первом выпу­ске этого альманаха Басков опубликовался небольшой поэмой «Оттепель» и подборкой из 14 стихотворений. В тот же год при финансовой поддержке Надымского филиала Запсибкомбанка вышел его первый сборник стихов «След». В 1994 году Ю. Ба­скова принимают в Союз писателей России. В 1995-м выходит его сборник «Сокол Гамаюн». После этого выходили книги «Площадь» и «Люди с луны».
В 2001 году Юрий Басков был избран ответственным се­кретарём вновь образованной Ямало-Ненецкой окружной орга­низации Союза писателей России. Создание организации шло сложно, и причина не только в территориальной отдалённости проживавших в Надыме, Салехарде, Мужах профессиональных литераторов. Юрий Басков не нашёл поддержки во властных коридорах окружной администрации, которые откровенно по­смеивались над его бюрократической неопытностью. И Басков оставил «писательскую службу», опубликовал в «Литературной России» своё «Открытое письмо начальнику Ямала» и вернулся в Надым. В 2002 году награждён памятной медалью «К 200-летию со дня рождения А.С. Пушкина». Тогда же стал лауреатом Российского конкурса «Золотое перо». В третьем выпуске аль­манаха «Окно на Север» были сразу опубликованы 33 стихотво­рения из его новой книги.
Но новую книгу Юрий Басков не успел издать. Он умер по­сле 10 марта 2004 года. Это день, когда его последний раз видели в городе. Месяц спустя, встревоженные его отсутствием, друзья обратились в милицию. Когда открыли квартиру, его тело обна­ружили в ванной комнате: он умер во время приёма ванны от сердечной недостаточности.
В 2005 году старанием его друзей в Тюмени посмертно из­дан большой, итоговый сборник стихов Юрия Баскова.
Белое безмолвие Севера Юрия Баскова не заворожило. В на­писанном им очень мало строк, славящих суровый край. Более того, Север рождал подчас строки грустные:
Весь Север бел -
вот вся краса вам.
Он бел и бел...
Из века в век.
Здесь - прочь сравнение! -
как саван,
да-да, как саван, белый
снег.

Но вот просматривая оглавление его поэтических сборников, то и дело останавливаешься на стихах, в название которых вы­несено или профессия людей («Матрос», «Художник», «Шах­тёры», «Шофёры», «Рыбак»), или их характерологическая черта («Слепой», «Заложник», «Беглец», «Шарманщик», «Ветеран», «Беженцы», «Балерина»). Север открыл поэту человека через его дело. Юрий Басков пристально всматривался в человека на Севере. В его стихах он не покоряет Север и не осваивает его, он живёт Севером как своей судьбой. А судьба далеко не всегда бывает рас­положена к нам. И об этом он писал особенно проникновенно:
В этом городе странные есть старики.
Салехардский народ пожилой уникален.
Незаметны они: и кротки, и тихи;
отлинялый их взгляд и глубок, и печален.

Пустят в небо дымок из печурки, и вот,
 телогрейки надев, выйдут ночью к воротам.
И тревожно они вдруг замрут у ворот,
и прикроют глаза, будто слушают что-то.

Цепью звякнет кобель, иль засов громыхнёт -
встрепенутся они в неизбывной тревоге.
Сколько минуло лет, только в сердце живёт
дальний звон кандалов по железной дороге.

Неустроенность личной судьбы в стихах Юрия Баскова рас­творена в неустроенности судеб тех, кто живёт Севером. Его ли­рический герой признателен им за товарищество, но и честен с самим собой: «Мне меж ними интересно. Только грустно ино­гда». Этой грустинкой и согрета его северная лирика.

5
Александр Гришин (1948-1998) учился на факультете жур­налистики Ленинградского университета. Свою студенческую практику он проходил в Тюменской области. И после окончания университета запросился в этот полюбившийся ему край. Он ра­ботал в многотиражках «За темпы и качество», «Живое слово», «Пульс», в редакции «Тюменской правды». Короткое время в 1974 году он был референтом Бюро пропаганды художественной литературы при областной писательской организации, в 1983-1991 годах состоял её литературным консультантом. Творческая и общественная активность Александра Гришина были замече­ны, и одно время он избирался заместителем председателя со­вета творческой молодёжи при Тюменском обкоме комсомола. В 1994-1998 года был сотрудником и литературным обозревателем парламентской газеты «Тюменские известия», явился инициато­ром и ведущим автором литературной страницы «Проталинка». Каждый выпуск страницы живо обсуждался, вызывал реакцию, а нередко и отторжение. Общественный интерес к этой странице в «Тюменских известиях» сохраняется и сегодня.
Первая серьёзная публикация стихов Александра Гришина состоялась в 1973 году в журнале «Юность». Потом стихи его печатались в журналах «Знамя», «Октябрь», «Наш современ­ник, «Нева», в альманахах и коллективных сборниках. Он автор поэтических книг «Стихотворения» (1977), «Быстрая езда» (1985), «Неравнодушная природа» (1990), «Рабочий май» (1990) и др. Сложные внутриписательские отношения привели к тому, что А. Гришин в 1991 году вступил в альтернативную творче­скую организацию - Союз российских писателей. Последние годы Александр Гришин много болел, перенёс несколько инфар­ктов, страдал отёком ног. Книга избранных стихов «Возвраще­ние», составителем которой выступил А.И. Васильев, посмертно вышла в Тюмени в 2003 год.
Сам Александр Гришин довольно требовательно относился к своему творчеству. Он жил тем, что ещё предстоит написать. Правда, сам же и иронизировал над этим:
Как бумагу ни чернил,
лучшего не сочинил,
чем мерцающий меж строк
неисчерканный листок...

У Александра Гришина было удивительное чувство своего поколения - поколения, родившегося после войны.
Мы - послевоенная поросль,
поднявшаяся на золе.
Нас мало. И всё ж не порознь,
и всё же мы есть на земле.
Давно ли Отчизною, лесом,
что полон был неба и звёзд,
 война прокатилась железом
и сосны смела, и подрост.
Но тут же в пыли придорожной,
под камушком и у реки
проклюнулись осторожные,
цепкие вышли ростки.
Взметнулись стволы над холмами,
зелёные, двинулись в путь.
Мы ищем друг друга корнями,
чтоб кроны плотнее сомкнуть.

Поэт гордился своим поколением. Современник - его основ­ной герой, раскрывающий себя в деле. Гришин любил людей дела. И его талантливые строки находили отклик у современника.

6
Светлана Соловьёва родилась 1 апреля 1937 года в посёлке Верхняя Сысерть Свердловской области. Её отец страстно любил поэзию Михаила Лермонтова и влюбил в его стихи и свою дочь. Он чудом остался жив - в том же 1937, когда родилась Светла­на, он решился на немыслимый по тем временам поступок: он бросил на стол партбилет и вышел из партии, протестуя против фальши и огульного обвинения честных людей. Дочь боготворила своих родителей, но она была примерной пионеркой и своё пер­вое стихотворение она написала и прочитала на митинге в день похорон И. Сталина. И не потому, что так любила вождя, а потому, что прониклась болью, охватившей всех. Потом, когда повзросле­ла, многое поняла, но этого первого стихотворения не стеснялась.
С 1959 года Светлана Соловьёва жила в Тобольске. Она учи­лась в Тобольском педагогическом институте. Работала учителем, журналистом, разнорабочей, дворником. Её хорошо в городе зна­ли как талантливую поэтессу и всегда с восторгом принимали её страстные выступления. В 1997 году по настоянию тоболяков она была принята Тюменской писательской организацией в Союз пи­сателей России. Но правление Союза вопрос о её приёме и выдаче членского билета отложило до выхода книги. А первая её книга «Душа звезды» вышла только в конце 2002 года. Светлана Соло­вьёва последние годы тяжело болела, тяготил неустроенный быт. И потому как-то руки не дошли, чтобы снова оформить документы и послать в правление книгу и новые публикации. Она умерла в тот же месяц, что и родилась - в апреле 2005 года.
Стихи Светланы Соловьёвой написаны на изломе души, они словно вывернуты и открыты читателю наиболее болевой своей частью. Те, кто слышал её на поэтических вечерах, помнят ту затаённую тишину, в которой звучал её напряженный голос. Она отчётливо выводила мелодию стиха, а потому подчас чтение ста­новилось речитативом, напряжённым пением слов, к которым трудно было остаться равнодушным.
Стань, стих мой,
Жаждущему каплей,
Слепому — явственным лучом,
Стань нищему хотя б одним грошом.
А тонущему в лодке - паклей,
Давно усопшей матери - крестом,
Дыханьем - восходящему на гору.
А тем двоим — предателю и вору —
Спасительною исповедью стань.

Этими строками составитель книги «Душа звезды» Влади­мир Рогачёв открыл её сборник.
Поэтесса писала о своих стихах: «На всех людей делю я в строчках / То - сбережённое - тепло». В стремлении обо­греть всех и отметить их стихом, Светлана Соловьёва с особым теплом и вниманием писала о том обыкновенном, что и есть жизнь. Такова её бабка Луша, которой она посвятила несколько стихотворений.

7
Пётр Суханов страстно утверждал: единственным и самым настоящим счастьем, дарованным человеку, есть жизнь. Поэт это прямо и откровенно декларировал:
Жизнь
от зари и до зари
и есть
единственное счастье.

Не Бог весть, наверное, какое открытие. Оно из области веч­ных истин. Но вечные истины постигаются течением всей жиз­ни и открываются как её итог.
В жизни Пётр Суханов был шумлив и суетлив, буен в стра­сти, скор в хмельном разговоре на слово, полон энергии и твор­ческой неуёмности. Знавшие его уверяют, что всегда он был именно таким и с возрастом так и не угомонился.
Герои стихов Суханова - труженики, погружённые в земные дела-свершения. В хрестоматию по литературному краеведению поэт не случайно вошёл стихотворением «Гладиаторы трасс»:
Мы - курьеры карьеров,
гладиаторы трасс.
Не машины, а звери
Под руками у нас...
Нас бы всех - на картину,
да в грязи до ушей...

Поэтическое «я» Петра Суханова было вписано в «мы» по­коления, делами покорявшего пространство и время и ждавшего новой яви. Его интонационно энергичный стих, вызывавший ас­социации с «эстрадным» бумом поэзии «оттепельного» периода, органично вбирал в себя дидактику и пафос, лозунг и эмоцио­нальное восклицание, проклятия и восторг. Называние вещей и предметов обозначало ряд, в котором столь же рядно присут­ствовали люди, в том числе и поэтическое «я». Это были стихи поэта-современника с непременным для современника граждан­ским звучанием.
Начало его жизненного пути было типично для его поколе­ния. Пётр Антонович Суханов родился 18 февраля 1947 года в г. Елгаве в бывшей Латвийской советской республике. Окончил Волховский строительный техникум и отправился в Западную Сибирь, на северные трудовые стройки. Первые три года рабо­тал мастером, а в 1978 году сел за руль большегрузной автома­шины. В первых стихах славил покорителей тайги и тундры, геологов и нефтедобытчиков, тех мужественных людей, с кем делил судьбу и делал биографию.
Добрые, обветренные лица,
руки грубоваты от руля...
Вот они - те грани и границы,
на которых держится земля!

Стихи были замечены, молодой поэт приглашался на семи­нары, поступил заочно в Литературный институт им. А.М. Горь­кого и окончил его в 1983 году. Он приглянулся молодёжным редакциям радиостанций «Маяк» и «Юность», журналов «Сме­на» и «Молодая гвардия». И первые две его книги были назва­ны симптоматично для биографии поэта-современника: «Время первых признаний (1982) и «Встречи» (1984).
Третья книга уже названием «Миры и меры» (1986) выби­валась из этой типологии. Игрой звуков в названии книги Пётр Суханов приглашал читателя не глядеть на слова, а слышать их. Название, как камертон, должно было ориентировать читателя на смыслы и образы, открываемые звуковым рядом слов. Делал он это умело. «Гладиаторы трасс» - в ряду таких «умелостей» поэта. «Умелость» принесла Петру Суханову профессиональ­ное признание, он в 1988 году был принят в Союз писателей. Но книга «Миры и меры» получилась проходной, она закрепляла уже найденное. Обозначая горизонт, не давала возможности за­глянуть за его линию.
Похоже, поэт это почувствовал. Да и само течение времени конца 80-х и начала 90-х годов XX века требовало решимости отодвинуть линию горизонта, принять то, что открывалось в не­ведомой дали. Мы все в те годы становились другими.
Пётр Суханов не торопился с новой книгой. И вышедший в Тюмени в 1995 году сборник «Площадь Света» заставил гово­рить об ином качестве его творчества. Он вдруг как бы остано­вился, оглянулся, заглянул в себя и поймал:
Я что-то прозевал... Ошибся где-то.
Так мало знал, так много говорил!..
Так часто убивал в себе поэта,
что наконец всё лучшее убил...

Поэтическое «я» не есть «я» биографическое. Эту литерату­роведческую пропись мы приводим к тому, чтобы читатель не торопился в горьких признаниях лирического героя поэта ви­деть признание самого Петра Суханова. Признания лирического героя есть и наши признания. Поэтическая исповедь через со­переживание становится и читательской исповедью. Конечно, здесь многое зависит от мастерства автора. Но и от читателя.
В поэзию Петра Суханова на смену пафосной устремлённо­сти в будущее, которое определяло его первые признания и его встречи на трассах жизни, пришло резкое торможение, которое вдруг накрыло загоризонтное будущее опытом прошлого и дра­мой переломного настоящего. Так родилась «Мольба»:
Оборотись, мой век, назад!..
Уже смешно катиться дальше...
Уже так скучен маскарад,
где даже маски пахнут фальшью!..

Многоточие - весьма выразительный знак препинания. Он длит паузу, он делает паузу раздумьем... Но продолжим стихот­ворение «Мольба»:
Но тем, кто жив, - ещё страшней:
а вдруг опять
среди потомков
так мало выживет людей,
так много вырастет подонков?!

В конце XX века Пётр Суханов предстал поэтом, чьё вни­мание направлено уже не на предметно-вещные приметы вре­мени, а к духовному его наполнению. Это заметно уже в назва­ниях стихотворений; в них всё чаще стали встречаться слова, выражающие понятия отвлечёнными, но значимые своей еди­ничностью. Тут и «Прощение», «Прозрение», «Сожаление», «Разоблачение», «Потрясение», «Заблуждение» и т.п. Тут и «Случайность», «Вероятность», «Частность», «Сущность» и т.п. Тут и своего рода неологизмы «Раздорье», «Межгодье», «Дремучье» и т.п.
Пётр Суханов - поэт слова, заряженного экспрессией, под­час слова резкого, поэт волевой интонации. Он любил творить слова, призванные предельно выразить то, что он видит и чув­ствует. Таковы его «обрадужья рек», «свёрстки вёрст», «грани сшибки», выразительные сравнения типа «Дунул ветер - как в дых кулаком...» или «Ничьи - как пломбир на стоп-кране...», просто словосочетания, свежо выражающие мысль: «привспомню Русь», «ворчлив на луну», «мировая дыра раздумий...» и т.п.
Петру Суханову нужно слово, прицельно выражающее его мысль, не растворяющее мысль в многозначной символике, а предельно открывающее ядро её. Тут поэт не всегда был безупре­чен. Вспомним хотя бы занозистое название его книги «Высшая мера» (1997). Понятие «высшая мера» в обиходном значении прочно закрепилось как кара, наказание. А у Суханова - высшее награждение, благодать, дарованная человеку, счастье, ибо... И тут приведём стихотворение, которым поэт открывал книгу:
Но -
всё обошлось!.. Я родился безгрешно.
И вырос, как мог, без обид и в тепле.
Любил тяжело и, наверно, поспешно -
как многие любят на этой земле!..
Давили прохожие. Тыкали пальцем...
Но я уходил от людей, уходил...
Возможно, и умер бы вечным скитальцем -
да с детства боюсь одиноких могил.
Я всё повидал - кроме Правды и Веры!
Мечты, как круги по воде, разошлись...
Мне выдало время как высшую меру -
Жизнь!

Этим стихотворением поэт отчасти снимает беспокойство смысловой занозы, но снимает лишь отчасти. И снова возвраща­ется к названию книги, возвращается по прочтении её, и потом, глазами встретив её на полке, возвращаешься, размышляешь, досадуешь, споришь с поэтом, но признаёшь: таков вот он, поэт Пётр Суханов, и бери его, каков он есть.
При всей своей внутренней волевой энергии стих Суханова в начале XXI века всё чаще обретал элегическую окраску. Появ­ляется и стихотворение «Элегия». А «Осенняя сказка» элегична и интонационно, и настроением, и ворохом вопросов:
Осень. Прохладно. Ветрено.
С клёнов летит листва.
Сколько нам лет отмерено?
Правда ль, что жизнь права?
Вечны ли
вещие истины?
Где тот мудрец, что прост?
Кажется, вместе с листьями
кружится
ворох
звёзд.
И среди них, наверное,
Есть и моя звезда.
Осень. Прохладно. Ветрено.
Жить бы да жить всегда!

Усиление элегичности и исповедальности в поздних стихах Петра Суханова - его реакция на время.
Умер П.А. Суханов в Сургуте в октябре 2008 года.

8
В 70-е годы прошлого века хорошо было известно имя Ана­толия Кукарского (1934-1978). Он - коренной тюменец, после окончания факультета журналистики Уральского университета уехал работать на Север. Хороший читательский отклик имели его поэтические книги «Тихие струны» (1967), «Позднее лето» (1972), «Колокола России» (1975). В год его смерти вышла его книга «Мне рассказал Самотлор», раскрывавшая, насколько глубоко поэт был связан со своим временем и его делами.
С тюменским Севером связал свою судьбу и Альфред Гольд (Гольденберг. 1939-1997). Первые свои стихи он опубликовал в свердловской молодёжной газете «На смену». Занимался в лите­ратурном объединении при писательской организации, объеди­нением руководил Николай Куштум, известный на Урале поэт рабочей темы. В 1961 году в журнале «Урал» было напечатано стихотворение А. Гольда «Рыбаки». После этого последовали пу­бликации в коллективных сборниках «Заветное», «День уральской поэзии», «Семь весенних дней». Его трудовая биография отмечена сменой профессий и мест: он работал монтажником в Ангарске, электриком - в Свердловске, матросом рыболовец­кого тралера - на Тихом океане. А первая книга стихов «Мост» была издана в Средне-Уральском книжном издательстве в 1969 году. Она во многом определила тематику его творчества: роман­тика трудовых буден, героика трудных дорог.
В 1971 году Альфред Гольд становится специальным кор­респондентом окружного радио в Салехарде, а с 1977 года его собственным корреспондентом на обустройстве Уренгойского газоконденсатного месторождения. Острые проблемы Севера и его освоения побудили поэта обратиться к публицистике. В 1982 году выходит документальная повесть «Надым», а в 1984 - кни­га очерков «Полярные встречи». Третья книга его документаль­ной прозы «Десант на Ямбург» была издана в 1987 году.
Однако поэзия оставалась главной сферой его творческих интересов. В книгах «Красная луна», «Дерево тревоги», «Колес­ница», в публикациях в журналах и альманахах А. Гольд рас­ширяет тематику своего творчества, обращаясь к социальным и нравственным проблемам поколения. Показательно стихотворе­ние, названное по северному хантыйскому посёлку, в котором открыл подлинный талант - великолепного национального ху­дожника Хартаганова.
Жуём архивы, роемся в курганах...
А есть село, где - отрока худей -
Тридцатилетний Дёма Хартаганов
Рисует на дощечках лебедей.
В них - сила, страсть. Им горечь не знакома!
Их жизнь вольна под солнцем и луной...
Хоть сам-тo счастья мало видел Дёма -
Он человек с младенчества больной! -
Но, боже мой, как он скрестил их шеи,
Как развернул божественно крыла!
В каком высоком самоотрешенье
Они несут в любовь свои тела!
Я лебедей встречал, и не однажды, —
На ковриках у рыночных мазил...
Но Дёмин грифель, твёрдый и отважный,
Базарным птицам гневно возразил.
Он в них вселил такую человечность,
Такую высь - от птиц и от людей!
Что, может быть, они умчатся в вечность,
Чтоб где-то стать созвездьем лебедей.

Альфред Гольд стал создателем ныне широко известного На­дымского литературного объединения. В начале 90-х он вернулся на Урал, незадолго до смерти издал двухтомник стихов и поэм.
А сколько поэтических талантов так и не набрали полной силы...
Валентин Васильевич Матвеев (1935-1993) был активным членом белоярского литературного объединения, которое рас­цвело и получило известность под руководством поэта С. Мар­товского (Емельянова). Творчески активный, коммуникабель­ный человек и хороший организатор, он работал воспитателем в общежитии, художником-оформителем, режиссёром театраль­ной самодеятельности. Валентин Матвеев принимал непосред­ственное участие в культурной жизни северного городка Белоярска, всегда был заметен на вечерах и творческих встречах, на читательских конференциях и вечерах, часто аккомпанировал на баяне и охотно выступал с чтением своих стихов.
Писать стихи Валентин Матвеев начал ещё в школьные годы и тогда же напечатался в «Пионерской правде». Был активным членом литературного объединения при писательской организа­ции в г. Иваново, где жил до переезда на Север. На Севере он пу­бликовал свои стихи в ведомственной многотиражке «Транспорт газа», в районных газетах Берёзова, Советского и Белоярска. Он выступил инициатором самиздатовского коллективного сборника стихов и прозы «Кедр» (1993). Уже после его смерти его стихи печатались в коллективном сборнике «Литературная гостиная», а в 1999 - в сборнике «Сияй, Югорский край». В 2000 году стара­ниями его друзей и при финансовой поддержке Тюментрансгаза в Москве вышел авторский сборник Валентина Матвеева «Грани». В него вошли 100 его стихотворений, репродукции его художе­ственных работ, приведены воспоминания знавших его людей.
Не раскрылся талант журналистки из Увата Людмилы Кори­ковой. Она училась в Литературном институте им. А.М. Горько­го, печаталась в областной газете «Тюменская правда». Долгие годы работала в редакции районной газеты «Уватские известия». Уже после её смерти друзья собрали её стихи и с предисловием
С. Белкина издали сборник «Нет на земле разлук». Подборка её стихов была напечатана в уватском литературно-художественном альманахе «Над плёсами закат...».
Скоропостижно ушёл талантливый поэт из Ноябрьска Вале­рий Котов (1957-2009).
После окончания в 1979 году филфака Ленинградского уни­верситета он два сезона работал заведующим литературной ча­стью Томского театра юного зрителя. В 1981 году приехал на Се­вер, был на Ямале корреспондентом окружной газеты «Красный Север», потом - областной парламентской газеты «Тюменские известия», работал в редакции ноябрьской городской газеты «Северная вахта». В 2004 году стал главным редактором осно­ванного им журнала «Сибирские истоки».
Первые стихи Валерий Котов написал ещё в студенческие годы. В печати выступил в 1990 году. Публиковался в тюменском альманахе «Врата Сибири», в петербургском журнале «Нева», в коллективных сборниках. Издал сборники «Нескучные холода» (2000), «Полуостров» (2003), «Уходящая натура» (2005). В 2003 году был принят в Союз писателей России.
Стихи Валерия Котова исполнены того глубинного смысла, когда есть основание говорить об их философичности. Вместе с тем они ирочны, особенно по отношению к самому себе. На­глядно это видно в стихотворении «Ты сам судьбу себе накар­кал...». Размышляя о судьбе поэта, автор говорит и о том, как не всегда современники справедливы в оценке творимого им:
Тебя ещё не раз осудят
За страсть правдивым быть всегда
И обнажать слова до сути,
До первородного стыда.

Однако вряд ли и в самоиронии стоит уподоблять судьбу поэта полному забвению. Будем надеяться, что лучшим стихам Валерия Котова, как и многих поэтов Тюменского края, не гро­зит полное забвение.


И ЕЩЁ О ПОЭТАХ
Владимир Маяковский в 1926 году выразил пожелание, что­бы в нашей стране было «больше поэтов хороших и разных». В начале XXI века эта формула-пожелание стала реальностью. В этом убеждает многочисленный отряд современных поэтов края. И дело читателя судить, кто из них хороший, а кто разный.

1
Михаил Федосеенков (род. 22 декабря. 1957) с завидной ре­гулярностью на рубеже XX - XXI веков издавал новые сборники своих стихов, причём, как правило, избегал перепечаток. Похо­же, он работает все эти годы по принципу «ни дня без стихот­ворения». Впрочем, профессиональная работа в литературе не предполагает холостых периодов. Однако стиху нужно время, чтобы отлежаться не только в столе поэта, но и в его душе. Стро­гость отбора - дело престижа, а время не терпит, тем более когда «стихи... струятся рекой». Однако стоит ли на суд читателя вы­носить опусы-эпиграммы, родившиеся на полях, может быть, и не своей рукописи:
Эй, трухлявых поэм плотогон,
Федосеенкова эпигон,
Распрямись, не корпи над строкой,
Коль стихи не струятся рекой.
Распрямись, упади в мой поток,
Стань читателем токмо, браток!
Словечко «токмо» здесь явно режет слух. Но гладкопись - не из примет поэта.
Один из своих объёмных сборников М. Федосеенков назвал «Берестяное письмо». Название ассоциирует и отсылает нас к археологическим находкам - берестяным грамотам XI-XII веков. Это были найденные спустя века в большинстве своём деловые повседневные записи на бересте: письма, расписки, распоряже­ния, закладные и т.п. Они служили нашим предкам в их делах, авторы их не рассчитывали на вечность. Но когда столетия спустя их обнаружили в той самой «археологической пыли», они открыли нам быт и уровень общения в далёкие-далёкие лета, уровень распространения грамотности. Грамоты заговорили и воссоздали нам время.
Михаил Федосеенков стихи текущего дня уподобил тем по­вседневным записям нашего времени, которые призваны будут рассказать об этом дне в грядущем, ибо поэт не может не думать о грядущем.
Но многописание не есть летописание времени.
Впрочем, Михаил Федосеенков на летописание не претен­дует. На первом месте у него то, что традиционно именуется ли­рикой, лирикой чувства. И наиболее силён он именно в лирике. Ему удаётся передать всеохватность чувства, которое в порыве своём и есть для поэтического «я» вся Вселенная:
На чёрных молниях ветвей
Чернеют солнца птичьих гнёзд.
Я навсегда расстался с ней,
Сошедшей словно бы со звёзд.

И вся Вселенная во плач
Вдруг обернулась на глазах -
И этот клён, и этот грач,
И даже этот крыльев взмах...

О всеохватном и вечном чувстве любви Федосеенков пишет много и страстно:
Я так тихо люблю, равномерно.
До конца, до могилы уже.
Было, что - и манерно, и нервно,
А теперь - лишь с отрадой в душе.

Вот цветочное поле без края -
Я обнять это поле готов.
Вот сверкает река голубая
С отражениями облаков.

Как тебя, я люблю эту реку,
Ивой схваченные берега,
И хочу окунуться с разбега
В проплывающие облака...

Но нередко на поэтической интонации Михаила Федосеенкова читатель вдруг спотыкается. Вот стихотворение о том же чувстве любви, лирическое стихотворение:
Вот юность идёт с васильками в руке.
Наверное, друг подарил ей, любя...
И вспомнилась ты, что сейчас вдалеке,
Ведь если поэзия - как без тебя?

Пусть веки-повеки слышна
Твоя сердечная вещба,
Всегда торжественно-юна,
Как майских листьев ворожба!

«Вещба» из того же ряда, что отмеченное выше «токмо». Ох, не даёт Михаилу Федосеенкову словодерзость В. Хлебникова. Только б словодерзость эта была не пустой.
Михаил Федосеенков активно осваивает и верлибр. В XX веке верлибр утвердился в русской поэзии. Силлаботоника ещё не исчерпала себя, но усталость от четырёхстопного ямба, неиз­менного катрена и перекрёстной рифмы уже чувствуется.

2
Волковец Владимир Михайлович (род. 22 февраля 1953 г.) первое стихотворение опубликовал в районной газете «Путь Октября» в 1976 году. До этого он успел окончить совхоз-техникум, отслужил в армии, в 1972 году поселился на Севере, в ХМАО. В 1979 году поступил в Литературный институт имени А.М. Горького, занимался в семинаре Л. Ошанина. В 1982 году в Москве вышла его дебютная поэтическая книга «Сосновый дом» в серии «Первая книга в столице». После окончания института вернулся в таёжный посёлок Советский, стал работать в район­ной газете сотрудником, потом заместителем редактора и редак­тором. В 1986 году в Средне-Уральском книжном издательстве выходит его сборник «Отцовский дом». В 1988 году стал членом Союза писателей СССР. В 90-е годы он редактировал культурно­просветительскую газету «Весть», на страницах которой в ру­брике «Творчество» поддерживал талантливую молодёжь райо­на. В печати появляются его книги «День начинается с ветра», «Встретимся в августе», «Солнце на подоконнике» и др.
Гармоничное единство человека и природы - магистральная тема лирики Владимира Волковца. Он умеет поэтизировать при­роду, открыть в ней то очарование, что привязывает человека.
Даже воробьиной перепалке
Не затмить, что деется в лесах.
Веет вольчьим холодом в распадке,
Но пчелиным зноем - в небесах.
Хлопьями лишайника заляпан
Сумрак, не проветренный ещё.
Чуть задену, и окатит залпом
Капельно-пернатый перещёлк.
Лес поёт, не ведая корысти.
Слушаю, насторожились как
Кисточки на лиственнице рысьи
И рябина в белых гребешках.

Это начало стихотворения, посвящённого таёжной речке Ух. Поэту помнится, как в 1986 году после окончания институ­та руководитель семинара Лев Ошанин сказал ему: «Можешь устроиться в хорошее издательство, но лучше тебе туда, где пишется, где знаешь каждое дерево по имени, а траву по от­честву».
Северная природа в стихах Владимира Волковца удивитель­но глубока в понимании её. Для поэта - это Вселенная, познание которой бесконечно. И через поэтическое познание её поэт от­крывает себя. Потому ему так дороги строки Б. Пастернака «Во всём мне хочется дойти...».
Дойти до дна, до зыбкой стужи
Густого ила, рыбьей тьмы,
Но мутно-судорожный ужас
Выталкивает из глубины.
Спокоен омут. Не взорвать ли
Отчаянным восторгом?
Но, как намагниченные, капли
Сольются заново в одно.
Зачем в минуты тяжкой смуты
Я душу мучаю. Стремлюсь
Дойти до дна, до самой сути,
А сам коснуться дна боюсь.
Примечателен этот страх перед «дном», перед концом про­цесса познания. Познание природы в стихах Владимира Волков­ца - это бесконечный и радостный путь человека к познанию самого себя, в итоге - обретение себя.
В 2004 году Владимир Волковец стал лауреатом премии гу­бернатора ХМАО, а в 2007 был отмечен Всероссийской литера­турной премией имени Д.Н. Мамина-Сибиряка.

3
На тюменский Север Людмила Ефремова приехала в 1984 году из Киргизии. Там она успела окончить педагогический ин­ститут, пробовала себя в разных профессиях, но непременно тянулась к поэтическому творчеству. Сама она говорит о своей «добровольной ссылке на Крайний Север». Пожила три года в Сургуте и потянуло её дальше, перебралась в Надым и - при­жилась здесь. Была участницей IX Всесоюзного совещания молодых писателей. Вошла в состав городского литературного объединения, стала его активным членом, а потом случилось так, что после отъезда из Надыма Альфреда Гольда возглавила объединение, собрала вокруг себя энергичных и талантливых людей. Объединение привлекло внимание и местных властей (они и сегодня поддерживают его), и общественности. Надым благодаря Людмиле Ефремовой стал весьма заметным центром на литературной карте Тюменской области. По её инициативе издаётся альманах «Окно на Север», а литераторы северного Надыма бывают достойно представлены на специальных стра­ницах еженедельника «Литературная Россия».
Первая книга стихов Людмилы Ефремовой «Чуткие дни» вышла в 1991 году. Потом последовали другие книги, публика­ции в престижных журналах, альманахах и сборниках, вступле­ние в Союз писателей России.
Конечно, в стихах Людмилы Ефремовой есть строки с доста­точно прозрачной северной привязкой, узнаваемой надымскими читателями, хотя бы о «далёком Приполярье, где в мае снеговей». Но думается, что все эти «привязки», «местные» реалии и региональная топонимия, особенно когда автор акцентирует на них внимание, весьма опасны. Да, узнавание их читателем как-то приближает к нему стихотворение. Но и локализует, за­мыкает в «нашем», «местном», делая значимым лишь «наше» и «местное». Поэтически значимы они тогда, когда за ними про­странство Вселенной и вечность Мироздания. А точкой, сое­диняющей в поэтическом мире стиха конкретное время и бес­конечность, конкретное место и Вселенную, является Человек, личность. Личность открывает мир для себя наедине с собой и тем вступает в диалог с миром.
На стихийных изломах охрипших дорог
Без ответа мой голос устал и продрог.
Я спросила Его: где потерянный день?
Стережёт беспросветность — могильная сень.
Спотыкаюсь. Теряю жемчужины сил...
Твой ли ветер меня от беды уносил?
Твой ли Ангел, скорбя, мне прощает грехи
И горячие слёзы вливает в стихи?

Людмила Ефремова не боится одиночества. По-женски, ко­нечно, боится и пишет об этом. Мотивы разлуки и расставаний, женской судьбы и житейского счастья, встреч, вспыхнувших и угасших чувств достаточно сильны в её стихах. В этом плане её стихи - типичная женская поэзия. В её женских стихах одино­чество - высшая степень жизненной неустроенности, трагедия судьбы.
Но как поэт Людмила Ефремова понимает, что одиночество и есть тот таинственный удел, в котором открывается весь мир.
Смотри-ка! Стрелки потеряли циферблат
И чертят реку, дом и мокрый сад.
И женщины скорбящий силуэт,
И умирающий в её руке букет,
И свет луны на каменной стене,
И чью-то тень в зашторенном окне,
И снова женщину...
Прощальный взмах руки.
Всё растворилось. Дома нет. Реки.
Нет тени неразгаданной в ночи...
Одна...
И циферблата лёгкие лучи.

Отряхнув размеренность и ритмическую заведённость циферблата, лирическая героиня проходит миром призраков, чтоб в конце, обретя себя иной, обрести вновь установленное, размеренно-направляющее.
Читателя не может не привлечь утвердительное начало, ко­торым, как подчёркивает Людмила Ефремова, нас одаривает сама жизнь. В её стихах это начало реализуется в отчётливой мелодии весны. Мелодию весны как мелодию жизнеутверждения мы слышим хотя бы вот в этих строках: «Жизнь - золотая клетка, - /Крепче держи меня!» или «Снежкам я подставляю спину / И, убегая, хохочу». Она заявляет: «Я радуюсь солнца за­тее - / снега одурманить весной!». Поэтесса убеждена: «Без ко­лоса морозит взгляд жнивьё».
Всё, что несёт на себе знак рождения и продолжения жизни, Людмила Ефремова славит:
Не устаёт бросать заря
Влюблённый взгляд
На горы, долы и моря -
Как мир богат!

Весна румяна раздаёт -
Царицы жест!
И в каждой птахе свет поёт.
О, благовест!

Вечное (бабье вечное) слышим мы в заклинании-заговоре лирической героини:
Порчу наведу,
Не спрошу суда.
Отберу звезду,
Назовусь - беда.
На краю у сна
Оттолкну грозой.
Поднесу вина
С колдовской слезой.
Заиграет свет,
Как допьёшь до дна.
Принесу обед,
Назовёшь - жена.

А ведь и это - жизнеутверждение, это ведь тоже мелодия вес­ны, мелодия земной любви.
Весеннее утверждение слышим и в начале стихотворения Людмилы Ефремовой «Пятое марта». Весенние образы откры­вают нам вечность Мирозданья:
Весна щебетала ребёнком безгрешным,
Теплом наполняя дворы и скворешни.
Небес ликованье роняла на лица,
Где солнце играло крылами жар-птицы.

А вот вторая строфа намеренно земная. В мотив весеннего ликования, которым начато стихотворение, вторая строфа вно­сит будничную суетливость и заурядность, невзрачность той каждодневности, в которую мы погружены и которой в конкрет­ный день и час наполнены.
Неряшливый снег в потаённых карманах
Ручьями зализывал грязные раны,
Не в силах своё отраженье сберечь,
Он в них без остатка готовился лечь.

Третья строфа соединяет вечное первой и конкретное вто­рой. Соединяет в судьбе, испытавшей нашу повседневность и знавшей «грязные раны» места и времени, знавшей и уже от­летевшей. И отдалением от нас, земных, сделавшей бывшее с нами общей болью.
Пятого марта умерла А.А. Ахматова. И цитата четвёртой строки - из поэмы А. Ахматовой «Реквием».
В тот мартовский пятый и памятный день
Её промелькнула нездешняя тень,
Чтоб сердце весеннее вздрогнуло в нас -
«Я вижу, я слышу, я чувствую вас...»

А памятно пятое марта ещё и тем, что в этот день умер И.В. Сталин. Сталин и Ахматова... Сомкнулась нить времён на пятом марте. И время теряет конкретность года, обретая знаковость Судьбы.
В стихах Людмилы Ефремовой читатель найдёт напряжён­ное нравственное раздумье о том, что с нами стало.
Подчас её интонация становится остропублицистической, проникнутой болью за современника, чья душа ещё трепетно бьётся в тисках беспокойного и - по оценке - беспутного време­ни. Циферблат часов цепко держит нас в плену времени.
Мелодия боли в стихах Людмилы Ефремовой локальна во времени и пространстве, здесь и сейчас. Но как безграничны они - здесь и сейчас нашего самочувствия.
С утробой хищной по России
Вопят безумно
Разноголосые «мессии»
О часе судном
Окрест взглянешь - с души воротит...
Ваш век, чумилы!
У одержимых-то и в плоти
Свиные рыла.

Вот так - резко и определённо.
Отсюда и признание «Мелодия одна - весна и боль». Эта ме­лодия и размыкает границы одиночества, делает явным присут­ствие в нашем осмыслении дня сегодняшнего стихов Людмилы Ефремовой.
В последние годы творческий диапазон поэтессы заметно расширился за счёт обращения к прозе. Прозаические миниа­тюры в форме эссе или лирического рассказа стали появляться ещё с середины 90-х годов. Она рискнула включить их в свой сборник «На Покрова земля светла...», в котором они органич­но соединились со стихами. Ободрённая поддержкой читателей, в 2006 году она издаёт прозаическую книгу «Картина за спи­ной». Добавим к этому, что чуть раньше, в 2004 году, она издала детскую книгу - «Стихи для Аннушки». Много сил отнимает и работа в качестве составителя и редактора надымского альмана­ха «Окно на Север».

4
Виктор Захарченко (род. 16 мая 1956) стихи начал писать ещё на студенческой скамье, когда учился на филологическом фа­культете Тюменского госуниверситета, не бросал этого занятия и потом, много лет работая рядовым учителем в обычной средней школе. Начал публиковаться в тюменских газетах, его приметили, он был участником Всероссийского совещания молодых поэтов, где занимался в семинаре Николая Старшинова. Тогда же совеща­нием был рекомендован в Союз писателей, но вступил только в 1997, когда достаточно накопилось публикаций.
В начале 90-х годов доцент Тюменского государственного университета Сергей Комаров решил собрать и издать стихи Владимира Белова, имя которого уже стало забываться. И пред­ставить поэта как явление времени. Чтобы явление воспринима­лось знаково, вместе с Беловым решено было дать и стихи его сверстников-друзей. Так сложился коллективный сборник «По­коление покоя». Сергей Комаров сам предстал в нём как поэт. И включил большую подборку (фактически - книгу) стихов Виктора Захарченко «Время без лица» из 87 стихотворений. Из­датель Ю.Л. Мандрика заинтересовался этой идеей, рискнул и выпустил книгу (Тюмень, 1995). А через год выходит авторский сборник поэта «Русская душа».
Виктор Захарченко своё стихотворство не склонен считать увлечением школьного учителя. Он всерьёз примеривается к терновому венку Поэта.
Пушкин умер, и умер Рубцов.
Мне сегодня уже 37.
И зачислен я в темя отцов,
Но, увы, неизвестен совсем.
Я поэт иль пока не поэт?
Неужели ещё не дорос?
Как найти мне на это ответ?
Как ответить на этот вопрос?
От раздумий гудит голова.
Свищут ветры из прожитых лет.
И растёт, и шумит трын-трава
На могилах великих побед...

Согласимся, что это не лучшие строки Виктора Захарченко. Но продолжим их. Далее идут три строфы, публицистически окрашенные, демонстрирующие общественный темперамент и гражданственную страстность автора. А потому приведу эти полные гражданского пафоса строки:
Смыта в Праге кровь русских бойцов.
Выжег память славян суховей.
Они плюнули в наших бойцов,
А попали в своих сыновей!
Всегерманское вечное зло
Снято гордо с позорных столбов,
И садятся тевтоны в седло,
И готовят ярмо для рабов!
Разрывает столетья сквозняк,
Повторяя одно к одному,
И раскаты славянских атак,
И славянских идей кутерьму.

А цитирую я эти строки к тому, чтобы не повисла одиноко последняя строфа стихотворения:
Я стою на развилке дорог,
Свищут ветры из прожитых лет.
И на окрик из тьмы: «Кто таков?».
Отвечаю: «Я русский поэт».

А это уже заявка! «На развилке веков» ждёшь от поэта взгля­да не во тьму «прожитых лет» (Бог с ними, с прожитыми года­ми, у них были свои поэты, и с них спрос), а в явь настоящего и будущего, в котором о нашем настоящем судить будут и по стихам современных поэтов.
Каким же предстанет перед будущим поэт Виктор Захарчен­ко? Приведём полностью ещё одно его стихотворение:
Свои стихи читаю я -
Души разбитой страшные обломки,
Где жизнь моя скользит по самой кромке
Распахнутого в бездну бытия.
А может, всё не так?! И жизнь легка,
Как воздух, опьянённый ароматом,
Как лист сирени на листке измятом
Истерзанного в кровь черновика?
Наверное, ответа долго ждать...
Но как моряк, забывший в море сушу,
Прошу: о, как мне успокоить душу,
Рождённую не верить и страдать?!

В контексте стихотворения заключающие его строки всегда значимы. Они как точка в предложении, без которой нет его закон­ченности. И эти две последние строки приведём ещё раз: «... как мне успокоить душу, / Рождённую не верить и страдать?!».
Душа, рождённая не верить, обречена страдать. Присоеди­нительный союз «и» обретает здесь противительное значение. Поэт по определению должен верить! Верить в своё слово. Ве­рить пленительной красоте бытия. Поэт, рождённый с душой, изначально обречённой «не верить», рождён «и страдать». При­соединение «рождён... и страдать» оправдано. Страдание - удел поэта. Очищаясь в страдании, он открывает себе и читате­лю истины бытия. Но поэт, рождённый «не верить», не может родить поэзию как утверждение и созидание. Он родит поэзию как отрицание и разрешение.
А поэзия есть гармония, через согласие слов открывающая красоту мира.
Виктор Захарченко явно тяготеет к социально острым углам современности. И создаёт острые, пусть угловатые, но острые и искренние стихи о современности. Он может быть резким. И тогда его стих обретает все формы фельетонности, как вот в этих строках:
На затылке в ряд три складки,
Голова подобна кадке,
Взгляд свиных заплывших глаз,
Как сверло, буровит нас...

Плакатная хлёсткость Виктору Захарченко удаётся. Вот, к примеру, стихотворение «Фаворитка»:
Обрубок мяса - буженина,
Глаза — прокисшее вино,
Она пока что не мужчина,
Хотя не женщина давно...

Он может быть публицистически страстным. И тогда стихи его - хоть на плакат предвыборных соревнований «лихих 90-х», когда упражнялись, кто дальше плюнет.
Здесь власть не делят -
Власть гребут
Лопатой в закрома,
Здесь только мёртвые не пьют
И не едят дерьма!
Страна, сошедшая с ума
От жвачек и реклам,
Ты отдала себя сама
На растерзанье псам.

Поэт - страдалец за людские боли. И потому ему не уйти от современности, не уйти от тех её сторон, которые ранят людей. В публицистических стихах Виктора Захарченко гримасы мира выходят на первый план.
Но при всём том Виктор Захарченко умеет явить и красо­ту мира. Она у него одухотворена и всегда населена. В таких стихотворениях, как «За околицей - долина», «Бездумный мир наедине с природой...», «За огородами - сады», «Прогнившее крыльцо избушки...» и в целом ряде других слово поэта стано­вится мягким, акварельным, интонация обретает мелодичность, а само стихотворение как бы выговаривается на одном дыхании. Осиновые перелески,
Берёзовые леса.
Так высоки и резки
В осенних лесах голоса.
Поляны полны покоя.
Деревья пусты на треть.
А небо вверху такое,
Что лучше и не смотреть!
Что было, давно остыло,
Уже далеко-далеко.
Так ясно, так сердцу мило,
Так грустно и так легко...

По этим строкам можно заключить, что поэтическая душа Виктора Захарченко отзывчива и открыта вере в красоту и в её незыблемость на земле.
В 1998 году он печатался в сборнике выпускников универ­ситета «Сад сокровенный». В 2001 в Тюмени вышла его объ­ёмная книга стихов «Сны возвращения». В 2002 году Виктор Захарченко становится ответственным секретарём литературно­художественного альманаха «Врата Сибири», где регулярно пе­чатается как литературный критик. Часто имя его появляется и на страницах журнала «Сибирское богатство». Общественно-политические очерки и статьи Виктора Захарченко в последние годы стали заметны в литературном пространстве нашего регио­на, открывая в нём не только поэта, но и интересного публициста.

5
Вера Худякова после окончания ещё Тюменского педагоги­ческого института (с 1973 года он стал университетом) учитель­ствует в Коммунаровской средней школе Исетского района. Дол­гое время её стихи оставались как бы только для неё. Но потом она решилась показать их, собрала и в 1996 году издала сборник «Рябины». За ним последовали другие публикации, вышло ещё два сборника. Она стала членом Союза писателей России, но пе­дагогической деятельности не оставила.
В стихах Веры Худяковой мир открывается в повседневном течении жизни, повседневное и негромкое течение жизни напол­няет душу её лирической героини чувством единения и родства со всем сущим на земле.
И у дерева есть душа,
Только дерево петь не может.
И кричать под пилою - тоже.
И у дерева есть душа.
Есть душа у цветов и трав,
Ты, срывая травинку, помни,
Как ей в это мгновение больно.
Есть душа у цветов и трав.
И она вся растворена
В небесах и в пыли дорожной.
Оттого мне легко, тревожно -
В этом мире я не одна.

Вера Худякова тревожится за своё отношение ко всему жи­вому, тревожится, чтобы не иссякло ощущение единственности и неповторимости мира сущего. Потому для неё высшая радость мира открывается первой распустившейся почкой и свежей бо­роздой, громыханием гроз и птичьим посвистом. Она признаёт­ся: «Радуюсь жизни с её ликованьем».
Под музыку неистовых ветров,
Под звёздный дождь и шорох листопада
Открылась вдруг к земле моя любовь
Как самая высокая награда.

В стихах Веры Худяковой мир дарит возможность любить его, и в этом дарении - награда человеку.
Её пейзажная лирика одухотворена трепетным и очень личным чувством извечной связи природы и человека. Это заметно в стихотворении «Рябины», давшем название её первой книги.
Поэтесса любит и славит осень. Весна и лето у неё - ожи­даемые времена. А осень - протекающее здесь и сейчас время. Осень - это та пленительная и таинственная пора, когда печаль отходящего соседствует с радостью, что предназначенное - ис­полнено. Об этом - в стихотворении «Осенние покои». А особен­но - в стихотворении «После дождя».
Всё повторится.
Лишь бегать по лужам
Мне поздно.
Не оттого ли
Так хочется плакать навзрыд.

Осенняя пора окрашивает лирику Веры Худяковой в элегиче­ские тона. И тем смягчает неожиданно в ряде стихотворений зву­чащий мотив одиночества. Её героине в «людском общежитии» менее уютно, чем в природном мире. Мир природы явно противо­поставлен миру людей как совершенство - несовершенству.
Обожгусь о людские души -
Кровоточит душа моя.
И предательство болью душит,
И от сплетен раны горят.
Смех с издёвкой так жжёт, калечит,
Лесть кидает в озноб и жар.
Лишь трава ароматом лечит,
Лес целебный вольёт нектар.
И глаза цветов, и прохлада,
И река с её тишиной...
Лучших мне друзей и не надо,
Оставайтесь вечно со мной.

Этот пронзительно-грустный мотив окрашивает и стихот­ворение «Шарманка». Горько признание в однообразии жизни: «кручу своей жизни шарманку».
Одна только радость в груди,
Что есть небеса и зарницы,
И чистая-чистая даль впереди
И звонкие-звонкие птицы.

Негромкие, с отмеченной грустинкой стихи Веры Худяковой расположили к ней многих тюменских любителей поэзии.

6
Отряд тюменских поэтов уже в самом начале XXI века по­полнился приёмом в Союз писателей двух талантливых и пер­спективных поэтов - Сергея Горбунова и Виталия Огороднико­ва. Приём в Союз писателей России обозначил новую веху в их творческом развитии.
Сергей Горбунов (род. 7 мая 1956, Тюмень) после окончания средней школы поработал осветителем на тюменском телевиде­нии, отслужил в железнодорожных войсках, три года учился по дневной форме обучения на филфаке Тюменского госуниверси­тета. К тому времени он уже дебютировал стихами в местной печати. Но вдруг ощутил, что реальная жизнь стремительно про­летает мимо беззаботной студенческой. Он ушёл на заочное от­деление, потом совсем оставил университет. Началось то постижение жизни, которое одни именуют скитальничеством и даже бродяжничеством, другие - пассивной отдачей обстоятельством.
В родительскую субботу
Усопшим оставят пищу.
И духи её коснутся,
И птицы её поклюют.
И бомжи страны России
С могил соберут бутылки,
Сдадут и пропьют до копейки
И с мёртвыми тихо уснут.

Но поэзия не оставляла Сергея Горбунова в трудные минуты жизни. Он был приметен на областных писательских семинарах, публиковался в коллективных сборниках и периодической печати. В феврале 1994 года участвовал во Всероссийском совещании мо­лодых. Там была рекомендована к печати его первая книга стихов «До ближней звезды», которая выпила в 1995 году. Но после этого Сергей Горбунов публиковался очень нерегулярно. О напряжён­ной его внутренней духовной жизни говорит тот факт, что на ру­беже XX-XXI веков он сделал полное переложение книги Псал­мов. В 2004 году выпустил второй сборник «След».
Сергея Горбунова отличает чуть балагурная, с лукавинкой и подтекстом, интонация. Но за ней - томление духа, желание со­хранить и не уронить себя в обстоятельствах жизни. Об этом - его стихотворение «Путевое».
Хочу не спать, но спится даже
Тогда, когда не хочешь спать.
Однообразные пейзажи
Меня решили доконать.
Однообразное качанье
Вагона, будто в гамаке,
Однообразное молчанье
Моих соседей по купе;
Однообразное читаю,
Однообразно день бежит;
И ложечка в стакане чая
Однообразно дребезжит.
Нет разницы в муке и муке.
Когда душе ничто не вмасть,
Дай, Господи, от смертной скуки
Мне с верхней полки не упасть.

Поиск утраченной гармонии бытия - основа поэтических ис­каний Виталия Огородникова. Он коренной тюменец, родился 10 июля 1956 года. После окончания в 1978 году Тюменского инженерно-строительного институтка работает геодезистом в различных строительных организациях. О своей работе всегда говорит увлечённо, с блеском в глазах. Но буквально весь све­тится, когда заходит речь об искусстве, о живописи и особенно о поэзии. Поэзия сопровождает его по жизни. В автобиографии он неприменул заметить: «Стихи пишу, сколько себя помню». Но впервые он напечатался только в 1999 году. Потом последовали обширные подборки в ряде периодических изданий, в альма­нахе «Врата Сибири» и в коллективном сборнике «На зелёном холме». В 2005 году «Тюменский издательский дом» выпустил сборник его стихов «Кедровник».
По нескольким публикациям в печати и по одному сборни­ку бывает подчас трудно определить, насколько перспективен автор. Случается, что первая книга становится и последней. Но в строке Виталия Огородникова чувствуется та ёмкость поэтиче­ской мысли, которая сулит и будущие его достижения.
Мы в этом свете лишь мелькнём
И растворяемся во мраке,
Где будто змеи под дождём
Бестят бродячие собаки.
Мы в этом свете лишь на миг
И потому жалеем слёзно,
Что мы - малы, а он - велик,
И отыскать себя так сложно.

Когда Виталий Огородников читает свои стихи на вечерах, он весь погружается в тот мир образов, который, кажется, и есть единственное в этот момент, что им осознается и принимается. Всё другое отступает. Что рядом с Поэзией? Мир Поэзии откры­вается истоком благодатного воздействия на душу человека. Он открывает ту красоту, ради которой и стоит посетить при рожде­нии эту землю.

7
В Надымском литературном объединении заметна Алевтина Сержантова. Женское начало в её стихах заявлено как сострада­ние к судьбам и болям других. Может быть, это от её профессии врача. Но это и от её поэтического призвания.
В литературной грамоте невинна,
Стесняясь за минувшие грехи,
Призналась санитарка баба Зина:
«И я писала в девушках стихи...».
Поэзия - суть женское начало.
И по России их не перечесть -
Страдалиц от поэзии, от малых
До именитых женщин-поэтесс.
Кем не для славы пишутся упрямо,
Но от сердечной зазвеня струны,
Поэмы-письма, строфы-телеграммы
Со всех концов, во все концы страны.

В Надымском литературном объединении она окружена осо­бым вниманием. Конечно, это и акт признания её безусловного авторитета. Но и той человеческой надёжности, которую испы­тывают к ней её близкие и знакомые. Людмила Ефремова рас­сказывает:
«Помнится, в Салехарде в гостиничном номере, где собра­лись надымские, уренгойские и ноябрьские литераторы, Юра Басков, отводя руку с предложенным валидолом, гордо заявлял:
- Это всё ерунда, дружище! Если рядом Алевтина, моё серд­це не собьется с ритма».
Алевтина Сержантова - автор нескольких сборников и публикаций во «Вратах Сибири», «Литературной России», «Ямальском меридиане» и др. Она - член Союза писателей Рос­сии с 1997 года.
Серьёзный отряд поэтов живёт и трудится в Сургуте.
Дмитрий Сергеев приехал в Сургут в 1984 году. И, как мож­но заключить из его стихов, прикипел к суровому краю. В Сур­гуте он заявил о себе как журналист, потом даже издал в 1993 году книгу фантастической прозы «Ложная дверь». Но именно стихи сделали ему имя. Стихи он начал публиковать в сургут­ской печати с 1988 года. Событием в поэтической жизни региона стал вышедший в 1997 году в Тюмени его сборник стихов «Куда улетают халеи...».
Дмитрий Сергеев стремится передать особенное в природ­ном облике края, ставшем ему близким. Сдержанность красок Севера рождает и сдержанное, без открытой экспрессии слово. И этому слову веришь.
Весна в Сургуте - северный каприз,
В ней, как всегда, весеннего немного.
Ты кофе пьёшь, отчитываешь Бога
И сквозь двойные стёкла смотришь вниз
На серое остеклененье луж,
Вчера ещё морщинистых от ветра.
Здесь, с высоты неполных восемь метров,
Взглянув, промолвишь «да» с добавкой «уж».

И северные пейзажи, и переменчивые погоды в стихах Дмитрия Сергеева узнаваемы. Читатель-северянин согласно улыбнётся, прочитав про «июньский снег, на странный сон по­хожий».
Молодые стихотворцы наивно полагают: коль слово в рифму и в ритм, то оно уже - стих. Дмитрий Сергеев - опытный журна­лист, прозаик, умеет мысль оформить в слово. Но коль потянуло его к стихам и стихи стали главным в творчестве, значит, понял он единственность именно поэтического образа, неперелагаемого прозой, непересказываемого. Поэт ищет и находит эту един­ственность. Вот ряд строф, поэтическая ткань которых адекват­на образу, в них обозначенному.
И будет поезд медленно, но верно,
Под перебранку увальней-колёс
Везти меня, подрагивая нервно,
Среди весенних плачущих берёз...

Я избитой тайгою иду,
Всажен в почву обломок железа,
Словно кто-то огромный срезал
Эту землю нам всем на беду...

И будет день, и будет ночь,
И будет мысль, и будет слово,
Которому мы внять не прочь,
Но сделать это не готовы...

Умеет Дмитрий Сергеев дать и развёрнутый образ, который реализуется не в слововыражении, а уже в целом стихотворении. В этом ряду могут быть отмечены и стихотворение «Шарман­щик», и милый поэтичный «Ослик».
Натурфилософская созерцательность Дмитрия Сереева, осо­бенно открытая в его пейзажных стихах, счастливо соседствует с балладно-сюжетной организацией стихотворения, таких, как «Последний патрон», «Бомба», «Я в детстве видел: старый ин­валид...» и др. В них не рассказ, а мысль, её движение организу­ют сюжет. Умение развить мысль и вовремя, не заговаривая её, поставить точку, многое говорит о поэте. У Дмитрия Сергеева очень мало тех длинных стихотворений, от которых устаёшь.
Интонация Дмитрия Сергеева - интонация раздумья, он нигде не впадает в крик. Нет, он не избегает проблем дня, не отходит от крикливой злобы современности. Но он рассудителен, ироничен, саркастичен. И в его стихах нет зла, есть боль, общая боль. Давайте покричим о чём-нибудь.
О чём - неважно, лишь бы было громко.
О том, насколько тёмен был наш путь
Во мраке ночи с тощею котомкой.
О том, насколько глуп наш человек.
О том, что ничего не надо строить.
Что без того нам хватит на наш век.
И это ничего не будет стоить.
О том, что бюрократы всё вокруг.
О том, что быт и беды завалили.
Что катаклизмы были все не вдруг,
А потому, что Бога мы пропили.
И будет кто горластей, тот умней.
И ничего не дал бы я за слово,
Что не несёт живительных идей
И что давно ни для кого не ново.

Философичность стиха Дмитрия Сергеева замечена. Она - от приглашения вдуматься подчас в самое заурядное, повседнев­ное, привычное; вглядеться в течение жизни.
Сергей Сметанин суровому северному краю отдал уже более 30 лет. Последние годы он руководит сургутским литературным объединением «Северный огонёк». Его созерцательная наблюда­тельность изливается в стихе, точно фиксирующем детали:
По краю мартовского наста
Румяный закатился день,
И дышит сумрак безучастно
Меж придорожных деревень.
Темнеют ели, сосны редки,
Стряхнули иней - вышел срок,
Лишь кое-где на крепкой ветке
Последний держится снежок.

Сергей Сметанин признаётся: «А я люблю людей обыкновен­ных: / Бесхитростных, открытых и простых...». Предмет его поэтических откровений и определяет характерные приметы его стихов.
Бесхитростностью и конкретной реалистичностью отмечены стихи Павла Черкашина из Ханты-Мансийска. Первая публикация Павла Черкашина появилась в шурышкарской районной газете «Ленинский путь» в 1987 году, когда ему было 15 лет. Потом были Тюменский университет, служба в армии, работа пресс-аташе в правоохранительных органах, командировки в неспокойную Чеч­ню. И всё это только укрепило у поэта чувство привязанности и признательности к родной природе, его верность традициям оте­чественной поэзии. Как вот в этом стихотворении:
Тонкие ивы склонились к траве,
Томно целуются с лугом.
Дрёмное утро! Туман на заре
Тянется к тучам-подругам.
Смотрит доверчиво девственный зверь.

Ты улыбнись - не чужой он...
Думы твои да исполнятся - верь,
Коль лучезарен душою!

Сбудутся все заповедные сны, -
Только приди к аналою,
К белому камню у старой сосны,
И помолись с тишиною.

На юге Тюменской области в селе Казанке живёт поэт Олег Дребезгов. Более 30 лет он отдал районной газете «Наша жизнь», Был лауреатом премии имени И. Ермакова. Он автор поэтиче­ской книги «Я от мира сего», интересных публикаций в перио­дике. С 2002 года - член Союза писателей России.
Вызывает интерес и творчество Ивана Ворончагина. Он за­творнически живёт в деревне Одино Упоровского района. Был замечен в 2003 году на Ишимском межрегиональном семинаре молодых писателей. Издал несколько самиздатовских сборников.
Из северного Белоярска переехала в Тюмень Екатерина Пи­онт, автор нескольких поэтических сборников. В Тюмени в лите­ратурных кругах хорошо знают Лидию Жебутинскую, издавшую уже несколько поэтических сборников и поистине преданную поэзии, хотя её стихи кое-кто и встречает скептически. В послед­ние годы двумя поэтическими сборниками заявила о себе Ольга Данилова-Пушкарь. В 2007 году в одном из выпусков альмана­ха «Врата Сибири» вдруг встретилось имя Виктора Ишимского. Опубликованные им стихи похожи на тонкие поэтические зари­совки. В них привлекают наблюдательность, непритязательность высказывания, парадоксальность взгляда и особый подтекст. Всё это побуждает вернуться к уже прочитанной миниатюре.
Тополь золотом облит,
Распустились все дороги.
Это кто же там кричит?
Не мои ль друзья-сороки?

За избой спешит изба
Солнце вешнее увидеть.
Это странная судьба -
И любить, и ненавидеть.

Перечень имён можно длить и длить. И говорит он о том, что поэтическое движение в Тюменской области представлено боль­шой плеядой поэтов «хороших и разных». А поэтическая состав­ляющая в литературном пространстве региона весьма заметна.


ПРОЗАИКИ
В прозе Тюменского края доминируют, как мы отмети­ли выше, очерк и публицистика. Заметна историческая проза. Большой отряд прозаиков художественно воссоздаёт картину многообразной и напряжённой жизни наших современников. Творчество многих из них - Михаила Лесного, Ивана Ермакова, Константина Лагунова, Зота Тоболкина, Маргариты Анисимковой, Анатолия Омельчука, Станислава Мальцева, Вячеслава Софронова и др. - уже получило выше свою характеристику. Принцип «а вот ещё» научно малопродуктивен. И тем не менее - трудно удержаться, чтобы не последовать ему.

1
Как и многие тюменские писатели, Раиса Лыкосова в лите­ратуру пришла из журналистики.
Раиса Ивановна Лыкосова родилась 1 февраля 1933 года в де­ревне Верхний Ямаш Чернушинского района Пермской области в крестьянской семье. В 1956 году она окончила Нижнетагиль­ский педагогический институт. Несколько лет учительствовала и даже была завучем одной из школ в Нижнем Тагиле. Потом три года работала собственным корреспондентом свердловской областной молодёжной газеты «На смену!». А с 1963 года на не­сколько десятилетий связала свою судьбу с Тюменью.
Довольно долго, почти девять лет, Раиса Лыкосова работала старшим редактором областного радиовещания. В это время ею была написана книга очерков «Так рождаются молнии». В ней она рассказала о коллективе Тюменского аккумуляторного заво­да. Рукопись была сдана в Средне-Уральское книжное издатель­ство, была одобрена (как же, книга о рабочем классе) и спокойно ждала своей очереди на выход. И вышла только в 1975 году.
Тем временем на Севере Тюменской области разворачивалась эпопея нефтегазового освоения региона. И беспокойный харак­тер Раисы Лыкосовой повёл её на Север. Официально с мая 1973 по декабрь 1976 года она значилась инженером-изыскателем треста Мостострой (штатное расписание не предусматривало очеркиста). Люди, возводившие на Севере мосты, достойны были очерков и повестей, достойны были не торопливых газет­ных репортажей (а в них не было недостатка), а повествований о работе, подчас равной подвигу.
К этому времени имя Раисы Лыкосовой уже было известно в литературе. В 1969 году в журнале «Урал» она дебютировала как писатель, опубликовала три рассказа - «Летний снег», «Звёздоч­ка» и «Баллада о дожде».
Широкий успех к ней пришёл после публикации повести «Мост». Повесть сначала появилась в журнале «Урал». Она тут же была замечена, отмечена авторитетными рецензиями, дора­ботана и составила основу книги, дав ей название. В повести Ра­иса Лыкосова вела речь о коллективе мостостроителей, которые возводили мост через Обь под Сургутом, на трассе железной до­роги Тюмень - Уренгой. Сохранив верность реальным деталям, писательница придаёт повести символическое значение. Мост не только связывает берега могучей сибирской реки. Он - сим­вол, связывающий прошлое Сибири и её сегодняшний день.
Повесть «Мост» неоднократно переиздавалась. Она была включена в 1982 году в третий том антологии «Современная уральская повесть».
Примечателен и небольшой рассказ Раисы Лыкосовой «Про­сека». Он был опубликован в знаменитом коллективном сбор­нике «Самотлор». Этим сборником в середине 70-х годов про­шлого века Тюменская писательская организация, созданная десять лет тому назад, заявила о своей зрелости. Именно в нём дебютировала Анна Неркаги. А рассказ Раисы Лыкосовой стал поистине украшением сборника.
В рассказе две сюжетные линии. Первая связана с природой, с рождением и взрослением лесного обитателя - лося. Трога­тельно рассказано о его первых шагах, о заботе матери-лосихи. Вторая сюжетная линия повествует о приходе в некогда дев­ственный мир тайги человека. Он протянул через тайгу железно­дорожную ветку, понастроил дома, прорубил просеку. И принёс с собой незнакомые и пугающие запахи и звуки. Лоси покидают привычные стойбища, устремляются вглубь леса. Перед нами привычный для прозы тюменских писателей конфликт природы и человека.
Но Раиса Лыкосова решает его в пользу гармонии.
Спустя некоторое время стадо лосей возвращается на преж­нее место. Люди выстроили посёлок, тайга приняла и впитала новые звуки. Нет прежней пугающей тишины. «По-прежнему спокойно дремало озеро. Блестела широкая лунная дорога на сонной воде. Неторопливо покачивали густыми лапами ели. Чуть слышно позванивали серёжки ольхи». Да, для лосей это теперь во многом «незнакомый лес», они вернулись с «запахом прежнего стойбища». Но не антогонизм, а возможную гармо­нию природы и человека рисует писательница. Под её пером возникает то будущее края, тот включённый в стремительное течение жизни общий дом, в котором равно будут не порознь существовать, а совместно жить природа и человек.
Творчество Раисы Лыкосовой пронизано устремлённостью в будущее, огромной верой в созидательное начало. И если впи­сывать её в границы тематических предпочтений, то справедливо отнести её к тем писателям, кто поэтизировал тему труда. Ей она верна и в сборнике повестей для детей «Встретимся на высоте» (1980). Совместный труд русского и болгарского народов скрепля­ют дружбу в её повести «Прощание славянки» (1984). Большой читательский интерес имела и книга «Лога крутые», изданная в 1986 году московским издательством «Современник».
В конце 1989-го года Раиса Лыкосова переехала на постоян­ное жительство в Крым, поселилась в Ялте. Но связь с регионом, в котором она состоялась как интересный прозаик, сохранила.

2
Николай Иванович Коняев и рождением, и творчеством свя­зан с Севером. Он родился 1 января 1954 года в посёлке Нялино Ханты-Мансийского района. Впоследствии он иногда подписы­вался псевдонимом Нялинский. Для его родителей Север стал вынужденным. Отец, прошедший фронт, был отправлен под конвоем на знаменитую 501 стройку. Мать была из раскулачен­ных омских крестьян. Школу он заканчивал в Омской области, на родине родителей, под присмотром престарелой бабушки. Здесь в апреле 1970 года в омской молодёжной газете «Молодой сибиряк» опубликовал свой первый рассказ «Находка».
Но после службы в армии Николая Коняева снова потянуло на Север. В Ханты-Мансийске он работает и сторожем в коо­перативе, и ревизором управления государственного страхова­ния. С 1976 года активно сотрудничает с окружной газетой «Ле­нинская правда», где дебютировал с рассказом «Дядя Михей». В 1982 году окончил Омский филиал Всесоюзного финансово-экономического института. Успехом молодого писателя ста­ла публикация в декабре 1987 года в журнале «Урал» рассказа «Местные жители». В 1993 он окончил Литературный инсти­тут имени А.М. Горького. В литературном институте его настав­ником по творческому семинару был Анатолий Приставкин.
Первая книга Николая Коняева - сборник повестей «Сбор­щик дани» - вышел в 1992 году в Шадринске.
В те годы шадринское полиграфическое предприятие «Исеть» имело достаточные мощности, установило довольно приемлемые цены на издательские услуги, было не очень требо­вательно к качеству рукописей, широко практиковало их публи­кацию «в авторской редакции». Вот и потянулись сюда многие авторы как с Севера, так и с юга Тюменской области, на терри­тории которой полиграфия была слабо развита, а цены - как в столичных типографиях. К началу XXI века ситуация стала ме­няться, многие тюменские типографии обрели современное обо­рудование и квалифицированные кадры. Да и финансовая под­держка издательского дела как в округах, так и в целом в области стимулировала развитие региональной полиграфии. В 2002 году в Тюменском университете была начата подготовка специали­стов в сфере издательского дела и редактирования.
Первая книга Николая Коняева «Сборщик дани» привлекла внимание. Она обозначила главное направление его художе­ственных исканий: героем повестей и рассказов писателя ста­новится «маленький человек», проходящий проверку на нрав­ственную стойкость.
В 1993 году вышла повесть Николая Коняева «Перековка», её последующее название - «Околодок Перековка». Она стала рубежной в творчестве писателя. Неспешно, в деталях и через развёрнутый диалоги писатель воссоздаёт ту бесперспективную картину существования в начальные, ныне чуть ли не официально именуемые «лихими», 90-е, когда тупиковость жизни вы­плескивалась насилием и крайней степенью падения человека. Околоток Перековка был окраиной города, куда в 30-е годы селили сосланных раскулаченных, дабы в непосильном труде они «перековали» своё сознание. Так и осели здесь. И в уже но­вые, «свободные» от конвоя годы «перестройки» замирали от каждодневных новостей. Ими повесть открывается и заверша­ется. О них - и в тексте: «Уже под Рождество пьяный коче­гар в «ямке» под горою - в южной части города - зарезал со­бутыльника за полстакана водки; в марте лыжник обнаружил в двух верстах от города труп полураздетого мужчины; три «зверька» из ПТУ надругались над девчонкой-пятиклассницей; на Пасху из-под снега в Центральном парке отдыха вытаял с проломленным затылком пропавший перед Новым годом тихий бомж Кудрявый Ангел; ясным днём в один из частных домиков на улице Октябрьской под видом инспектора госстраха вошёл мужчина лет под сорок и, бритвой угрожая перепуганной хо­зяйке, вытребовал деньги, меха и драгоценности».
Повесть Николая Коняева «Околодок Перековка» поразила читателя суровой правдой жизни, за которой проступало от­крытое писательское сострадание и сочувствие простому чело­веку. Успех был закреплён в 1994 году выходом сборника «Чу­жая музыка». Тогда же Николай Коняев был принят в Союз писателей России. В 1996 году сборник повестей Николая Ко­няева выходит в Москве.
В сборник 2000 года «Отголоски-отзвуки», вышедший с об­стоятельным и аналитическим предисловием В. Захарченко (авто­ром в настоящее время уже нескольких статей о творчестве писа­теля), помимо рассказов вошло и документальное повествование «Возмездие или Версия жизни и смерти гражданина из города Берёзова Коровьи Ножки». Его содержание составила история жизни обывателя, который когда-то за приличную плату помог бе­жать из Берёзова сосланному туда Льву Троцкому. После револю­ции он оказался героем, был назначен на посты, с ответственной работой полуграмотный Коровьев не справлялся, а после того как Троцкий потерял власть, и он пал чуть ли не на дно жизни. Но в повествовании Коняева нет ни сарказма, ни иронии. Есть сочув­ствие так нелепо сложившейся жизни своего персонажа.
Сочувствием и пониманием своих героев отмечены многие рассказы Николая Коняева. В чём-то они ассоциируются с рас­сказами Василия Шукшина, незадачливостью судеб, курьёзно­стью поступков и авторской несомненной симпатией. Примеча­телен рассказ «Время поворота солнышка на лето». В 2000 году он впервые увидел свет на страницах «Тюмени литературной», потом перепечатывался в ряде изданий, в том числе и в журнале «Наш современник.
Пётр Мокеевич Нелюбин был отправлен на пенсию. Он при­кипел к работе, он трудно привыкал к статусу пенсионера. И замкнулся в пространстве от дома до киоска «Роспечати». Он был в обиде на то, что сменивший его, да и прежние товарищи по работе со временем забыли о нём. И даже не звонили. Он вот кто-то позвонил, его не было дома, жена не спросила, кто и зачем. Нелюбин стал перебирать, кто бы это мог быть. Промучавшись, он отправляется на прежнее место службы, где выясняет, что и сменивший его человек уже уволен, и прежнего управления нет, и новая контора здесь расположилась, а его не пропустили даже в здание. А на дворе вот-вот вступит в свои права лето, о чём говорил заметно прибывший день: «А со временем зачатия весны в вечно живой природе так много было связано в его, Петра Мокеевича, жизни: от беспричинного восторга, самопожертвенной любви, ощущения полёта и прилива сил до безмятежного сознания неотвратимости ухода». И вернувшись домой, он нашёл теле­фон того, кто сменил его, а теперь тоже был отправлен на пенсию и тоже оказался всеми забыт, и позвонил ему. А Костя Григораш, в своё время быстро забывший Нелюбина, на время отлучился из дому, жена не стала расспрашивать, кто и зачем ему звонил. И те­перь он с надеждой и замиранием высчитывает-гадает, кому же он наконец-то оказался нужен... Грустный рассказ...
С 1997 года Николай Коняев - ответственный секретарь Ханты-Мансийской окружной организации Союза писателей России. С 1996 года он выступает как составитель и редактор литературно-художественного альманаха писателей Югры «Эринтур». Лауреат премии губернатора ХМАО 2001 года, ли­тературных премий им. Д.Н. Мамина-Сибиряка и «Урал Поляр­ный - Урал промышленный».

3
Вступление Виктора Строгальщикова в литературу было стремительным. Уже дебютный его роман «Слой» был в 1996 году издан тюменским издателем Ю.Л. Мандрикой тиражом в 50 ООО экземпляров. И сразу принёс известность.
Родился Виктор Леонидович Строгальщиков 29 мая 1950 года в Приморском крае в семье военнослужащего. В начале 60-х се­мья переехала в Тюмень. В 1967 году Строгальщиков поступил в Тюменский индустриальный институт, но проучился всего год: увлекла журналистская деятельность в газете «Тюменский комсо­молец». Потом он учился в Тюменском и Уральском университе­тах, но терпения не хватало, захватывал поток жизни и он в итоге, проучившись, как сам шутит, одиннадцать курсов, диплома о выс­шем образовании так и не получил. Это не помешало ему успешно реализовать себя как журналиста. После службы в армии (1969-1971) Строгальщиков продолжает работать в «Тюменском комсо­мольце». Потом с 1976 года двенадцать лет работает в редакции молодёжных программ телевидения, выступает как автор и ве­дущий популярной передачи «Сейчас и здесь». В 1988 году ста­новится заведующим отделом в газете «Тюменская правда». Но увлекает новое. Он участвует в создании еженедельника «Тюмен­ские ведомости», придав ему ту форму подачи материала, которая дала основание именовать еженедельник «жёлтым». Был первым ответственным секретарём парламентской газеты «Тюменские известия». Он «перепробовал» себя в разных качествах: пресс-секретаря губернатора области, руководителя информационного агентства администрации области, пресс-секретаря Тюменской нефтяной компании, был даже советником министра топливной энергетики. Непродолжительное время работал президентом Тю­менской биржи недвижимости. Потом увлекла идея создания де­лового журнала «Элита». В начале XXI века В. Строгальщиков - ответственный секретарь общественно-политического журнала «Сибирское богатство».
Вышедший в 1996 году роман «Слой» открыл В. Строгаль­щикова как писателя. Последовали продолжения: «Слой-2» и «Слой-3». В 2002 году писатель был отмечен в конкурсе «Рос­сийский сюжет». Его книги стало издавать московское издательство «Пальмира». Там же вышли его романы «Край» и «Стыд», по существу продолжавшие серию. В 2007 году Строгальщиков вышел в финал всероссийского конкурса «Большая книга», что было его несомненным успехом. Он был замечен, о нём стали появляться серьезные аналитические статьи (И. Роднянской в журнале «Новый мир» и др.).
Персонажи книг В. Строгальщикова легко узнаваемы его читателями-земляками. За многими из них стоят прототипы. Значительную роль в приближении романов писателя к регио­нальному читателю играет узнаваемый географический слой, названия улиц, площадей, скверов, магазинов. Действие рома­нов происходит в Тюмени и в области. Но узнаваемое в событи­ях, персонажах и описаниях не ограничивает широкое звучание романов писателя, не делает их локальными. Читатель открыва­ет в них реалии российской жизни на рубеже веков.
В трёх книгах романа «Слой» Виктор Строгальщиков расска­зал о становлении региональной властной элиты. Общественно-политическая ситуация в целом в стране не отличается стабиль­ностью и чёткостью стратегии, конкуренция весьма серьезная и не без кровавых разборок, что было свойственно так называ­емым «лихим» 90-м, надо было успеть прийти первым, иначе тут же выкинут из властной обоймы. Подчёркнуто публицисти­ческий, подчас информационно-газетный язык придавал дина­мизм повествованию и осовременивал события.
Роман «Край» по жанру - это упреждающая фантастика. Действие перенесено в недалёкое будущее. Сибирь и легко по топонимике узнаваемая Тюменская область раздираема кон­фликтами, окружена врагами, вводятся войска ООН, действуют партизаны. Поистине фантастика, поистине антиутопия. Но сам писатель говорит: «Я не писал антиутопию, не пытался своей книжкой в лоб сказать: «Граждане, беритесь за ум, иначе бу­дет так, как я написал». Но подспудно эта мысль во мне сиде­ла... Что делать? А прежде всего посмотреть в самих себя».
«Стыд», динамичное, фабульно острое повествование о со­временности, наполнено острыми и не всегда в лоб разрешимы­ми нравственными вопросами. За тоннами добываемой нефти не только миллиарды денежных средств, но смерть и предательство. И надо остановиться. Но где та черта, у которой надо оста­новиться? Очевидный хэппи-энд повествования лишь обостряет вопрос и не облегчает ответа на него.
За короткое время из талантливого журналиста Виктора Строгальщикова сформировался проблемный и современный беллетрист, весьма заметный не только в регионе, но и в боль­шой российской литературе. И тем уместней привести его при­знание: «У меня такое ощущение, что никому из нас не хочется смотреть на себя в честное зеркало. Массовым спросом поль­зуется литература, которая не то чтобы уводит от жизни, но честности по отношению к себе и окружающим не способ­ствует. А писатели коммерческого склада это прекрасно чув­ствуют. У нас чрезвычайно много гламурных, ироничных, но не честных произведений. Нормального, трезвого, осмысленного взгляда на происходящее в нашей литературе не много».

4
Произведения Бориса Комарова к современной гламурной литературе никак не отнесёшь. Скорее это - жёсткий реализм, когда реальность предстаёт такой, какая она есть, не всегда от­крывая ей путь в светлое.
Борис Комаров (род. 9 декабря 1959 года) работает в жанре рассказа. Жанр этот весьма труден и редко кому по-настоящему удаётся. Хотя очень привлекателен: небольшой объём, два-четыре героя, два-три эпизода. Талантливых писателей-рассказчиков очень мало. Обретя уверенность, писатели берутся за «большую форму» - повесть и роман. А между тем рассказ - очень важный жанр. В переломные эпохи, когда многое меняется в мышлении людей, когда новое художественное сознание лишь формирует­ся, рассказ становится жанром разведочным. Он осваивает но­вые грани действительности, намечает новые типы героев, даже формирует новый язык эпохи.
Борис Комаров - рассказчик неторопливый, любит детали, описания, скуповат в диалоге, суховат в языке. Правда, он издал два сборника стихотворений: «Я этой жизнью не могу нажить­ся» (1998) и «До истины не близок путь» (2002). Но никак не считает себя поэтом, считает, что стихи - явление побочное в его писательской работе. Главное — это проза. А проза его развивает­ся в довольно узких берегах, долгое время им самим определяе­мых как «Записки таксиста». Его первая книга вышла в 1992 году и называлась «Вечернее такси». В 1993 году небольшой сборник рассказов он назвал «Записки таксиста». Вышедший в 1994 году сборник «Несчастный случай» был продолжением «Записок таксиста». В 1998 году в Свердловске выходит пол­ный том главной книги Бориса Комарова «Записки таксиста». Название это так прочно закрепилось за писателем, что стало для него как бы визитной карточкой. Публиковался он в перио­дических изданиях, в альманахе «Врата Сибири».
Мастерство Бориса Комарова совершенствуется от книги к книге. Им наработаны сюжетные ходы, типы героев, завязка-развязка. Это типологически общее для Комарова-рассказчика не­сколько сужает его взгляд на мир, ограничивая его окошком такси.
Рассказ «Место под солнцем» событийный конфликт пере­ключает в сферу нравственного конфликта. Герой рассказа Ти­мофей Борщев не пришёл на помощь Павлу Клепалову, когда тот ночью остановил его на трассе. Вспомнились давние обиды. И вот отъехал он уже далеко. А пока отъезжал, в памяти всплыла недавняя случайная встреча. На вокзале в его такси сел пасса­жир, признался, что давно не был в родном городе. И рассказал о себе, о родне, что привело его сюда. Воспоминания о недавнем пассажире размягчили Борщева, он решает вернуться и помочь Клепалову. Ведь стоит мороз, метёт. Подъезжает, а там, где стояла машина Клепалова, уже трагедия: трактор без фар не разглядел вышедшего из машины человека и придавил его. Мёртвый Клепа­лов, пьяный тракторист, случайно остановившийся шофёр с «Га­зели» и - наш герой Борщев. Финальная фраза рассказа: «Тимка опустошённо ткнулся на мёрзло скрипнувшее сиденье такси. Тут бей каждого второго и всё в аккурат будет. Всё к месту».
Но, начиная с рассказа «Донька», тональность рассказов Бо­риса Комарова заметно меняется.
Неспешно и обстоятельно повествует Борис Комаров о лет­ней поездке с сыном под Нижний Новгород в памятные места своего детства. Плотность его прозы достигается за счет дета­лей, внимания к бытовой стороне жизни. Портреты родни и тех, с кем довелось встретиться, написаны колоритно и индивиду­альны. И уже началом рассказа задаётся интонация неизбежного итога, который когда-то - дай, Бог, не очень скоро - придётся подводить: «наступит отмеренное провидением время и всё одно окунусь душой в те годы, всё одно...».
Фабульно рассказ повествует о скорбном. Уже собираясь на­завтра возвращаться из гостей, герой вынужден задержаться: умирает бабка Лиза, умирает, ибо в девяноста два года время пришло. Умирает в конце недели, в пятницу, когда ехать за гро­бом уже поздно - райкомбинат закрыт на выходные. И прихо­дится в станционном посёлке искать Доньку, довольно пожилого человека и отменного мастера. Общение с ним и составило нерв рассказа. Нерв размышлений о смысле жизни и предназначении. Рассказ полон иносказаний, притч, символических деталей. По развитию фабулы можно было ожидать, что рассказ завершится похоронами бабки Лизы. Похороны вынесены за пределы сю­жетного повествования. Рассказ завершается прямым рассужде­нием автора. Он не случайно назван именем одного из персо­нажей - «Донька». А ведь и рассказано всего о двух встречах. Запомнился бескорыстием? Готовностью прийти на помощь? Ласковым вниманием?
«И кто же он? Провидей? А врядь ли... «Пророков нет в Отечестве своём!» Да и не твердит, но не глаголет об истине, пока о том не просят. И не гонят его, не ничтожат его, как всякого провидца, пришедшего в мир... Скорее наоборот... Кто же он тогда, вникающий в суть собеседник?
И такой сгусток правоты чувствуешь в нём, такую надею, что проникаешься током её, высишься над собою. Да, здесь, именно здесь, в массе людской, хоть в малом зерне, но бьётся Жизнь! Бьётся сердце России! Они предтечи, те Донъки...». Здесь оборвём цитату, ибо дальше идут публицистические слова автора - «низость падения Руси», «сознание бесчестья» и т.п. Но самую последнюю фразу надо привести - «А что человек без веры!». Заметим, фраза не вопросительная, а восклицательная.
Изображение жизни такой, какая она есть, замыкает смысл повествования на правдивости и точности деталей быта. И это необходимо, ибо мы погружены и проживаем жизнь в быту, в череде конкретных дел и поступков. Правда реального даёт нам почувствовать, что написано о нас и о нашем времени. Но есть ещё и время бытия. Есть бытийное существование человека, смысловая наполненность его дел и поступков. И именно она и есть та волшебная сила искусства слова, когда вдруг открывает­ся, а какой она - жизнь - должна быть.

5
Александр Мищенко в Тюменскую область приехал в 1964 году. Он родился 18 июля 1938 года на Дальнем Востоке, в Ха­баровске. Его увлекла романтическая профессия геолога, он окончил Саратовский геологоразведочный техникум, поработал в экспедициях. Жажда новых впечатлений и привела его в си­бирское Зауралье. Начал он сотрудником областной молодёжной газеты, но, проработав восемь лет журналистом, потянулся к лю­дям практики, к рыбоводам и сейсмологам, к романтике дорог и открытий. На этом материале он и напишет свои первые книги, в том числе очерк «Батлымские тропы», который в своё время был переведён на английский и японский языки.
Читатели знают Александра Мищенко по его документаль­ной прозе. В этом жанре в 1977 году он издал книгу «Подари озёрам жизнь». В 1991 году в московском, в те время очень престижном издательстве «Советский писатель» вышел его роман «Большая охота». Успех романа определил его дальней­шую жизненную судьбу: он становится профессиональным ли­тератором, годом раньше уже вступив в Союз писателей СССР. Но по-прежнему материалом его книг становится то, что он реально знает через многочисленные встречи. Так сложилась публицистически документальная книга «Диалоги смутного времени» (1997). Так родился и документальный роман о Герое России В.И. Шарпатове «Побег из Кандагара».
Одно время в нашей критике было употребительно выраже­ние - «главная книга писателя». Оно не отменяет того, что напи­сано прежде. Оно фиксирует ту вершину, к которой писатель вы­ходит. Такой книгой в творчестве Александра Мищенко видится его роман-словарь «Жизнь».
Роман-словарь «Жизнь» Александр Мищенко писал почти 20 лет. Фрагменты из него он печатал в периодике, издал двумя ми­ниатюрными книгами. Вроде бы закончил, вроде бы замысел об­рёл ту достаточную стройность, когда можно ставить точку. Но - жизнь продолжается, а с нею продолжается и роман о ней. Вот уже вышел объёмный, в 900 страниц том, но писатель говорит, что уже завершил второй и пишет третий. Будет ли ему конец?
«Писатель, - читаем мы на одной из страниц этой книги, - в классическом своём выражении — демиург собственной Вселен­ной, творец личной художественной геометрии, такого мировидения, которое расширяет наше представление о природе человеческих отношений».
Романом-словарём «Жизнь» Александр Мищенко конструи­рует и на глазах читателя воплощает в слове свою собственную Вселенную, тот мир, каким он его видит. Он - демиург. Его ин­струмент - Слово. Он, читаем на странице о природе писатель­ства, «тащит в неводе своих слов то, что молчаливо пережива­ется миром».
Писатель, по определению, словотворец, ибо постижение сущности («молчаливо переживается») мира есть обращение к начальному. А в начале было Слово. Мир, по Евангелию от Иоанна, творился Словом. И, добавим, волей.
Словами мы сорим безмерно. И рождаем в итоге словесную пустоту. В эту пустоту уходит суета существования, не обнару­живая даже видимости сущности. Бог творил мир Словом и Во­лей. Он волил, чтобы было Нечто из того, что до его Слова не было. У него была Воля, иначе говоря - мысль Творца. Мысль оформлялась Словом. А уже слово нечто мыслимое (идеальное) оформляло в материю (реальное).
Сотворённый материальный мир изначально духовен, потому что он замыслен во имя того, что венчает весь акт творения, - во имя Человека. Человековедением называл М. Горький художе­ственную литературу. Впрочем, ведание человека своей целью объявляют медицина и психология, философия и социология и ряд прочих наук, намеренно именующих себя гуманитарными.
Творение Бога можно ведать только творением.
А в начале творения было Слово.
Математики ключом к изъяснению мира считают число. Всё, полагают они, можно исчислить и выразить числом, а то, что не­исчислимо и невыразимо числом, того нет. Число Зла есть - 666. Открыто это в Апокалипсисе. А числа Добра нет. Добро объ­ективно (числом) не определяется. Не следует ли из этого, что его нет?
Добро есть состояние и действие души. Но душа, равно как честь и совесть, категория нематериальная. Не потому ли в мире расчётов и деловых (рыночных?) отношений им не стало места?
Мир ускользает от нас, оставаясь загадочным. Банальна мысль о том, что мир многогранен и разнообразен. Банально утверждение, что при первом приближении он открывается без­мерно хаотичным. Литература, чтобы не утонуть в этом хаосе, многовековым опытом выработала арсенал форм, жанровое со­держание которых определяет грани, художественно ими осва­иваемые. Иерархию жанров по умолчанию возглавляет роман. Именно роман жанровой природой своей обращён к миру как к целому, а специфика романного мышления есть мышление кате­гориями всеобщего в их личностном преломлении. Роману нуж­на личность, а романной личности - мир, во взаимодействии с которой она и раскрывает себя. А потому да здравствует роман!
Но традиционная форма романа всё больше и больше разоча­ровывает и писателей, и читателей. Как не подставляй ему косты­ли документализма, роман остаётся бледной тенью того, что есть жизнь, ибо фабульно-композиционная стройность и обусловлен­ная ею система образов ориентированы всё же на отдельные гра­ни мира. Чем шире загребает писатель, тем очевидней становится не хаос мира, а хаотичность повествования о нём.
Вот Александр Мищенко и рискнул на форму, в которой жизнь явила бы себя всю. И эту форму он жанрово определил как роман-словарь.
Фабульно-композиционную архитектонику романного по­вествования он заменил... словарным принципом организации материала.
Слова и есть грани мира. За каждым словом (Абсцесс... Байкал... Вглубьсмотрящие... Газовики... Евангелие... Жадю­га...) бездна смыслов, понятий, судеб, историй. И эта бездность стройно организована словарём. Листая его, всего лишь листая, мы выхватываем слова - грани мира. Словарь и есть «невод... слов», которым Александр Мищенко попытался явить читателю «то, что молчаливо переживается миром».
Словарь делает соседствующими такие смысло-образы, как Анархия, Ангелы, Антропоиды или Бутылка, Бытиё, Бюро­кратизм. Соседствуют Вода, Война и Волга или Воспитатели, Вошь и Впечатление. Невольно вздрагиваешь, когда видишь рядом поставленные слова Земля, Зло и Зима или Мундир, Мухосранск и Мыслитель. Но это всё грани и грани мира. И это всё - жизнь. Потому Александр Мищенко и назвал свой роман обо всём - «Жизнь».
Повествование Александра Мищенко пёстро. Оно внутри многожанрово, очерк соседствует с репортажем, рассказ с газет­ной заметкой, сентенция с эссе. Отсюда и интонационная неров­ность. И многожанровость, и интонационная неровность, и само соседство слов-понятий, смысловой наполненностью противо­положных, создают ощущение эклектичности повествователь­ной ткани произведения, её лоскутности. Можно допустить, что писатель к этому и стремился, ибо безмерная многогранность и непостижимое разнообразие мира вряд ли могут быть правдиво выражены в безупречно стройном художественном повествова­нии. Не есть ли нестройность повествования о жизни свидетель­ство её нестройности?
Но роману нужна личность. По замыслу Александра Мищен­ко, её призван явить повествователь. Да, в его романе-словаре повествователь деятелен. Он ищет встреч, он выпытывает у своих героев то их сущностное, с чем солидарен. Он пристра­стен. Он автобиографичен. Но он - книжный, вторичен, в нём не ощущается масштабности, подчас сопоставимой хотя бы с той, какой открываются реальные герои книги.
Роман-словарь Александра Мищенко - эксперимент, опыт, свидетельство творческой неуспокоенности. Но ведь открытие нового, в том числе и в формах художественного освоения дей­ствительности, и есть назначение литературы. И современная литература Тюменского края - тоже в поиске, демонстрирует творческую неуспокоенность в постижении нашей многогран­ной современности.

6
Среди современных прозаиков Тюменского края достойны быть отмечены многие. Правда, скромные тиражи их книг не делают их творчество достаточно известным даже среди земля­ков. Но в литературном пространстве региона их присутствие ощутимо.
Александр Рахвалов (род. 13 марта 1956 года в Вагайском районе) литературную деятельность начал как поэт. С середины 80-х успешно выступает как прозаик. В 1989 году его приняли в Союз писателей. Его книги: «На гарях», «Роман о собаках», «В лагерном обозе», «Год крестьянского хозрасчёта», «Родитель­ский день», «Арендатор Коссович», «Трасса» и др. - выходили в Москве, Свердловске, Тюмени.
Сергей Козлов (род. 28 мая 1966 в Тюмени) первый рассказ «Параллели» опубликовал в газете «Тюменский комсомолец» в 1988 году. Он окончил исторический факультет Тюменского го­суниверситета в 1990 году. В 1996 году переехал в ХМАО, начал работать в средней школе посёлка Горноправдинск, через два года его назначили директором школы, а в 2007 году он стал редакто­ром окружной газеты «Новости Югры». Часто печатается в ежене­дельнике «Литературная Россия» и ежегодном альманахе «Эрин­тур». В 2000 году издал том прозы «Ночь перед вечностью».
Рассказ Сергея Козлова «Первозванный» сочетает в себе жёсткую бытовую реальность современности (судьба села Гатово и его жителей) и неизбывную надежду на чудо и спасение, что связано с шестилетним Андрейкой. Рассказ полон этой на­дежды, полон ею и автор. Надеждой и в оптимистической кон­цовке, которой писатель решается завершить своё довольно грустное повествование: «Завтра к Алевтине Сергеевне придёт Александр Семёнович и предложит ей выйти за него замуж. Андрейка отнесётся к этому спокойно, у взрослых своя жизнь. Попросит только всем вместе молиться за папу...».
В последнее десятилетие внимание читателей привлекли Александр Игумнов, Виктор Коробейников, Аркадий Захаров, Валерий Мартынов, Фёдор Селиванов и др.
Имена тюменских писателей всё чаще появляются в контек­сте общероссийской литературы. Творчество Александра Игумнова было замечено критиком Львом Анненским, о Викторе Строгальщикове на страницах «Нового мира» писала Инна Ро­стовцева, «Наш современник» печатает Николая Коняева и Сер­гея Козлова, писателям северных округов охотно предоставляет страницы «Литературная Россия».
Можно говорить и о формировании традиции литературы тю­менского края. Они в тесной связи с проблемами региона, их отли­чают документальная насыщенность, острота проблематики, в пер­вую очередь - экологической. В ней не проявили себя некоторые негативные тенденции общероссийского литературного процесса, в частности - облегчённость массовой литературы, её гламурность и стремление к голой занимательности. Минули литературы сибир­ского Зауралья и недавние страсти постмодернизма.


СЕРГЕЙ ШУМСКИЙ
Родился Сергей Борисович Шумский 10 февраля 1934 года в деревне Струково Тасеевского района Красноярского края. Не­задолго до этого его семья, где уже было несколько детей, пере­селилась в Восточную Сибирь из Псковской области. В воен­ное лихолетье, когда все взрослые мужики ушли в армию, он уже числился колхозником, сначала помогал стар�