ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН
ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА
СКАЗКИ МАГАТСКОГО ЕГЕРЯ
КУХОННЫЙ БОКСЕР
Лисице надоело бродячее житье: спячка в чужих норах, лежки под кустами. К степенству и покою потянуло, в хороший теплый дом.
На вид она была еще пушистой, резвой, справной. Но чувствовала: стала уж не та, изнашивается, сдает по всем статьям. Стерлись зубы, ослабла крепость лап, изрядно поредел подшерсток.
Кто приголубит перестарку? Пробегала, проувлекалась, а нынче спрос на молодых.
Однако малость поразмыслив, Гулена даже очень возомнила о себе. Она же хищница в законе, а не какая-то там глупенькая белка или наглая куница. Хитростью ее природа наградила, как талантом. Где надо, рыжая подмаслит или возьмет свое насильно.
Надумала за мишку выйти замуж. Шуба у верзилы дорогая. Покладист. Работящ. Берлога у него на зависть всем зверям: просторная, удобная. Жить в ней — сплошное удовольствие. Медведь не помешает благоверной. Летом — вечно на охоте. Зимой он беспробудно спит. Мышкуй, броди на солнышке, где только пожелаешь. А если разразится вьюга, полеживай в тепле. Тебя никто не потревожит в мишкином жилище: не посмеет, убоится.
Лисица разузнала все подробно: как Топтыгин шмякнулся с осины — лазил воровать пчелиный мед. Как зашиб о твердую валежину свой толстый, жирный бок, как горько плакался участливой кукушке:
— Не с кем обмолвиться словечком. Никто воды не поднесет.
Укараулила Гулена, когда медведь особенно болезненно стонал на лежаке. Скромно постучалась к нему в дверь. Ласково, проникновенно завела:
— Нуждается ли в помощи больной?
— Как не нуждаться, — басовито ныл хозяин. — Бок ломит. Голова трещит.
— Не убивайся шибко. Я вылечу тебя, — успокоила лисица недужного детину.
Захлопотала у печи, да так умело, расторопно, что он залюбовался рыжей. Погладил лапой по спине.
— А ты еще того… нисколько не стареешь.
Гулена, шерстку причесав, губки камешком подкрасив, ответила манерно:
— Я за собой слежу. Дряхлеть не позволяю.
«Опрятна и скромна» — отметил одобрительно топтыгин.
А хлопотунья приготовила ему густое снадобье в чугунке. Перебрав пихтовый свежий лапник, устроила на солнце под сосной мягкую, пушистую постель. Натерла хворый мишкин бок необычным знахарским лекарством и уложила заботливо капризного больного мирно отдыхать. Советовала увальню греть яркими лучами ушибленное место. Сама усердно прибралась в холостяцком неухоженном жилище. Время от времени кормила подшефного из туеска цветочным сладким медом. Сама не съела ни единой ложки.
Мишка оценил ее старания: «Заботлива и простодушна. Последнее отдаст».
Поправившись, медведь вразвалку подошел к берлоге и ахнул у порога. Как изменилось холостяцкое жилье! Будто и не было в углах тенет, не валялся у лежанки мусор. Порядок, чистота. А на окне букет живых цветов из колокольчиков, ромашек, синих юбочек и незабудок.
Расчувствовался домосед:
— Какая благодать! Такого я не видывал ни разу!
Но о женитьбе даже шуткою не намекнул, не заикнулся, будто не догадывался, как на супружество рассчитывала бесприютная бобылка. Пришлось в невесты набиваться ей самой. Гулена перед увальнем на цыпочках ходила, речь сладкую лила:
Давай вместе жить.
Стану печь топить.
Тебя лечить.
Барахлишко стирать.
Дом прибирать.
— Добро бы, — завозился, закряхтел медведь. — Да наслушался про бабий век. Пожалится хозяйка на супруга, глядишь, и мужичка в профилакторий повезли.
— Это с жиру бесятся хорюшки. Я, как и ты, добрейшая душа. Вся на виду перед тобой. Ты умница, сам видишь: на подлое я просто не способна.
Мишка, развесив уши, согласился про себя с пройдошливой лисицей. Все его знакомые живут давно попарно. Он, как отшельник, мается один.
И все-таки робел брать в жены плутоватую лису. Как бы она не выгнала его впоследствии из собственной берлоги. Да одному, без ласковой хозяйки трудновато было жить. Надоело мыть посуду, подметать полы, подтоплять русскую баню — заниматься каждый день бабьей работой. Его мужское назначение — охота и ремонт жилья. За ним, за косолапым, совсем простой уход. К еде неприхотлив, прокормится плодами. Доброй подруженьке изловит перепелку, принесет на ужин рябчика, а то и кабана. Незаметно для себя увлекся сладкими мечтами и начал жить с покладистой невестой.
Сперва блаженствовал от счастья. С охоты возвернется, обед уже готов. Горячая еда дымится в чугунке. Белой скатертью накрыт дубовый стол. Протерты ложка с вилкой, аж скачут зайчики от них по потолку. Пока медведь трапезничал в берлоге, лисица обрабатывала тушу во дворе. Раскладывала что куда: куски на завтра — в погребок, мясцо для ужина — в широкую кастрюлю.
Обожала, когда всесильный муж тащил-волок домой добычу. Взбивала ему мягкую постель.
— С устатку, милый, отдохни.
Случалось, приходил из лесу он пустой. Она его не хаяла за неудачу. Пекла овсяные лепешки, картофельные шаньги, пироги. Сама питалась ими и детюка кормила вдоволь.
От чуткого к себе внимания мохнатый домосед млел, как от полуденной тропической жары. Житье такое нравилось ему: было с кем поговорить, понежиться и поласкаться.
Он, чтобы охотники лису не посчитали за бродяжку, решил ее немедля прописать в своей берлоге. Как-то утром после шанег, растроганно сказал:
— Тебя я, дорогая, пропишу. Не возражаешь?
Лиса от счастья вспыхнула, зарделась: наконец-то дождалась! Но не выказала радости своей, отвернулась к зеркалу нарочно. Губки камешком подкрасила. За шею мишку обняла. Хвостом огладила его. Топтыгин разомлел. И тут его Гулена подсекла:
— Давно пора нам пожениться.
Медведь, не устояв, сходил с Гуленой в ЗАГС. Узаконил брак на гербовой бумаге. По лесному древнему обычаю сыграли свадьбу на лужайке. Зверушки разного сословья неделю веселились за медвежий счет.
Получив желанную прописку, Гулена с облегчением вздохнула: «Теперь равное право имею с косолапым на жилье». Пусть только увалень попробует, посмеет командовать супругой. Она его прижмет мгновенно. Законы защищают жен, а не мужей. Напишет в учреждение листок — охотники в фуражках живо увезут в зверинец скандалиста. Бесстыжие хорюшки так делают давно. Благоверного отправят за решетку и в мужниных хоромах гуляют с ухажерами вольготно.
Лискино довольство перерастало постепенно в лень. Пока еще Гулена копошилась при супруге для порядка: делала вид, что занята, гремела для отвода глаз посудой. Но стоило медведю удалиться на охоту, лиса заваливалась в мягкую постель.
— Хватит на увальня батрачить.
Лежала-мозговала: пошлет еще ей полюбовника судьба или придется доживать с замшелым косолапым дурнем. Ворожила на цветочных лепестках: «Полюбит — не полюбит кавалер?» Весь пол в жилище был усыпан лепестками.
Медведь, придя с охоты, обмолвился ворчливо:
— Откуда столько сора?
Лиса оскалилась, затявкала враждебно:
— Ты что, ослеп? Не видишь, из окна приносит ветер!
— Зачем же гавкать? — супруг пытался урезонить, осадить разгоряченную красотку. Но безуспешно.
Она того тошнее забранилась. Будто грязью, поливала мишку нехорошими словами.
После этого раздора во всем обманывала простака. Себе брала кусочки помягче. Готовила отдельно, съедала втихомолку. Ему варила жесткие мослы, болонь да корни.
Детина, безраздельно доверяя благоверной, ел все то, что подавалось ею на домашний стол. Искрошил о кости зубы. Маялся желудком. Но лисьих плутней детюк совсем не замечал. Про то, как бухнулся под кручу, как лечила снадобьем хитрунья, как ночи напролет он с ней не мог наговориться — все это как-то позабылось. К жене он обращался редко. Темы исчерпаны, все косточки знакомым перемыты. «Да?», «Нет!» — таков был у супругов всегдашний разговор.
Топтыгин, правда, летом попенял рыжей плутовке:
— Что за жена? Со мной не спишь. Бельишко не стираешь. Не моешь грязный пол.
— Не нравлюсь? Уходи! — зло тявкала лисица. — Обойдусь и без тебя!
Медведь, от наглости такой на двух ногах не устояв, грузно, тяжко опустился на сиденье. Недоуменно, глухо прохрипел:
— Вот те раз! Из моей берлоги я же выметайся?
— Была твоя, а стала общей! — лиса накинулась на онемевшего супруга. — Нашел прислужницу! Кухарку! — Взашеи вытолкала мишку за порог.
Топтыгин ей простил великодушно: наговорила дерзостей в запале. Время пройдет, и вздорница остепенится, Жил без излишних размышлений, без ревности, придирок. Охотился неутомимо от зари и до зари. Не понимал, чего подружка злится на него? Не доходило: он ей донельзя надоел! Не медведь, а увалень, пузан-чревоугодник. Помногу ест, помалу спит. Глуп без того, но перед сном «Сорочьи ведомости» вдумчиво читает. За ним ухаживай, вари, стирай и мой. Хватит на косолапого мантулить. Бабьи заботы ей безумно надоели. Чашки, ложки, поварешки, как и сам хозяин, вызывали злость и отвращение. Рыжая ленивица все реже хлопотала у плиты, все больше проводила время у окна.
И присмотрела молодого волка. Он ей очень приглянулся. Вот это страстный хищник! Резвый, сухопарый. Не боясь медведя, залетный рыскал около его жилища: то стибрит кость, то украдет мясистый кус. Косился на лисицу: «Старовата… А так еще… собою недурна…» Гулене этакие недвусмысленные взгляды были с давних пор знакомы. Она у зеркала крутилась непрерывно. Подкрашивала губки. Веки камешком синила. Терла, пудрила мордаху. Умывшись с мылом, накладывала слой декоративных красок. Расчесывала шерстку частым гребешком.
Заслышав волчий шорох, прытко устремлялась к открытому окну. Шушукалась с левоном, да так, чтоб не услышали сороки. Потом подружка и дружок играли на лугу. Ловили травяных лягушек. Носились за мышами. Грызли лечебную пырей-траву. Тешились, ласкались, как хотели.
Гулена жаловалась на медведя:
— Опостылел. Избавиться бы от него.
Залетный волк, испытанный бродяга, дал ей проверенный совет:
— Ты мишку изводи. Не выдержит, сорвется. Буйного его законникам и сдашь.
По наущенью волка лиса злонравно издевалась над доверчивым, смиренным мужем. Он ей принес откормленного зайца, она презрительно отворотилась от него:
— Мяса, как в чирке. Не сваришь даже супа. Кабанчика, да пожирнее не можешь завалить?
Охотник притащил из чащи кабана. Кинул мясо у порога. Лисица с кислой миной убийственно съязвила:
— На оленя уж силенок не хватает?
Мишка у ручья поджидал всю ночь олешка Сразил одним ударом На загривке приволок тушу домой. Швырнул ее к ногам супруги. Та снова ополчилась на него:
— Чего ты мелочишься! Сохатого бери! На месяц мяса хватит!
Топтыгин не стерпел: то не ладно, то не годно. Сколько можно помыкать? Он не пестун, а пожилой медведь. Ей мало оленины, подавай трехлетнего быка! Так распалился, что затопал на лисицу:
— Вон, ведьма! Вон!
Гулена вдруг пронзительно заверещала на весь лес:
— Соседи, помогите! убива-ают! — не пожалев себя, как научил левон, мордой стукнулась о стену. Такой синяк набила, не меньше, чем подфарник. С притворным воплем: «Дерется, негодяй!» — поскакала по лужайкам и прилескам.
И сразу нашлись свидетели повсюду, в основном — из воронья. Галдели, каркали, зло осуждали невиновного медведя. Привели с поста законников в фуражках.
Мишка потерянно топтался у порога. Службист постарше грубо напустился на растяпу:
— Дебоширишь?
— Не я… Она… — насупился детина и отступил подальше в угол. Хотел собрать разрозненные думы в одну короткую да точную, как выстрел, мысль, чтоб мудростью сразить безжалостных законников. Но только робко, вымученно буркнул: — Житья от негодницы нет… Во всем она… она виновата… Берлога-то моя…
Тот представитель, что моложе, бесцеремонно укорил послушного медведя:
— Этакий верзила обижаешь слабый пол. — Сделал заключение: — Ты не джентльмен, а кухонный боксер. И сразу построжел: — С тобой все ясно. Собирайся.
Детинушку под стражей увели из собственной берлоги. Посадили за решетку в зоопарк.
Топтыгин обитает там поныне. Я навещал его. Он сильно изменился, похудел. Но на судьбу не сетовал, не беспокоился о доме. Много думал о красивых лисах. Не мог их психику постичь и горько сокрушался:
— Сколько в них коварства!
Сногсшибательную новость мне поведал. У его Гулены родился волколис. Лисица подала на бывшего супруга заявленье в суд, чтоб с глуподура взыскивали алименты. На заседании вполне серьезно устанавливали мишкино отцовство. Судья-сова, запугивая криволапа, ухала на весь сонный зверинец, что он, бессовестный топтыгин, не смеет отступаться от ребенка.
Медведь обиженно долдонил:
— Так волколис… Он, стало быть, от волка… Взымайте денежки с него…
Судья-сова властно одернула медведя и вынесла свое простое резюме:
— Ты состоишь с лисой в законном браке, а не волк!
И присудили хитрованке двадцать пять процентов от разини. У косолапого их в зоопарке вычитают из зарплаты. Каждый месяц шлют деньги Гулене.
Та припеваючи живет в просторной мишкиной берлоге. Бродягу волка прогнала из дома за измену. Теперь мышкует с барсуком.
ГЕННАДИЙ КОЛОТОВКИН
ЛЕСНАЯ ДЕВОЧКА
СКАЗКИ МАГАТСКОГО ЕГЕРЯ
КУХОННЫЙ БОКСЕР
Лисице надоело бродячее житье: спячка в чужих норах, лежки под кустами. К степенству и покою потянуло, в хороший теплый дом.
На вид она была еще пушистой, резвой, справной. Но чувствовала: стала уж не та, изнашивается, сдает по всем статьям. Стерлись зубы, ослабла крепость лап, изрядно поредел подшерсток.
Кто приголубит перестарку? Пробегала, проувлекалась, а нынче спрос на молодых.
Однако малость поразмыслив, Гулена даже очень возомнила о себе. Она же хищница в законе, а не какая-то там глупенькая белка или наглая куница. Хитростью ее природа наградила, как талантом. Где надо, рыжая подмаслит или возьмет свое насильно.
Надумала за мишку выйти замуж. Шуба у верзилы дорогая. Покладист. Работящ. Берлога у него на зависть всем зверям: просторная, удобная. Жить в ней — сплошное удовольствие. Медведь не помешает благоверной. Летом — вечно на охоте. Зимой он беспробудно спит. Мышкуй, броди на солнышке, где только пожелаешь. А если разразится вьюга, полеживай в тепле. Тебя никто не потревожит в мишкином жилище: не посмеет, убоится.
Лисица разузнала все подробно: как Топтыгин шмякнулся с осины — лазил воровать пчелиный мед. Как зашиб о твердую валежину свой толстый, жирный бок, как горько плакался участливой кукушке:
— Не с кем обмолвиться словечком. Никто воды не поднесет.
Укараулила Гулена, когда медведь особенно болезненно стонал на лежаке. Скромно постучалась к нему в дверь. Ласково, проникновенно завела:
— Нуждается ли в помощи больной?
— Как не нуждаться, — басовито ныл хозяин. — Бок ломит. Голова трещит.
— Не убивайся шибко. Я вылечу тебя, — успокоила лисица недужного детину.
Захлопотала у печи, да так умело, расторопно, что он залюбовался рыжей. Погладил лапой по спине.
— А ты еще того… нисколько не стареешь.
Гулена, шерстку причесав, губки камешком подкрасив, ответила манерно:
— Я за собой слежу. Дряхлеть не позволяю.
«Опрятна и скромна» — отметил одобрительно топтыгин.
А хлопотунья приготовила ему густое снадобье в чугунке. Перебрав пихтовый свежий лапник, устроила на солнце под сосной мягкую, пушистую постель. Натерла хворый мишкин бок необычным знахарским лекарством и уложила заботливо капризного больного мирно отдыхать. Советовала увальню греть яркими лучами ушибленное место. Сама усердно прибралась в холостяцком неухоженном жилище. Время от времени кормила подшефного из туеска цветочным сладким медом. Сама не съела ни единой ложки.
Мишка оценил ее старания: «Заботлива и простодушна. Последнее отдаст».
Поправившись, медведь вразвалку подошел к берлоге и ахнул у порога. Как изменилось холостяцкое жилье! Будто и не было в углах тенет, не валялся у лежанки мусор. Порядок, чистота. А на окне букет живых цветов из колокольчиков, ромашек, синих юбочек и незабудок.
Расчувствовался домосед:
— Какая благодать! Такого я не видывал ни разу!
Но о женитьбе даже шуткою не намекнул, не заикнулся, будто не догадывался, как на супружество рассчитывала бесприютная бобылка. Пришлось в невесты набиваться ей самой. Гулена перед увальнем на цыпочках ходила, речь сладкую лила:
Давай вместе жить.
Стану печь топить.
Тебя лечить.
Барахлишко стирать.
Дом прибирать.
— Добро бы, — завозился, закряхтел медведь. — Да наслушался про бабий век. Пожалится хозяйка на супруга, глядишь, и мужичка в профилакторий повезли.
— Это с жиру бесятся хорюшки. Я, как и ты, добрейшая душа. Вся на виду перед тобой. Ты умница, сам видишь: на подлое я просто не способна.
Мишка, развесив уши, согласился про себя с пройдошливой лисицей. Все его знакомые живут давно попарно. Он, как отшельник, мается один.
И все-таки робел брать в жены плутоватую лису. Как бы она не выгнала его впоследствии из собственной берлоги. Да одному, без ласковой хозяйки трудновато было жить. Надоело мыть посуду, подметать полы, подтоплять русскую баню — заниматься каждый день бабьей работой. Его мужское назначение — охота и ремонт жилья. За ним, за косолапым, совсем простой уход. К еде неприхотлив, прокормится плодами. Доброй подруженьке изловит перепелку, принесет на ужин рябчика, а то и кабана. Незаметно для себя увлекся сладкими мечтами и начал жить с покладистой невестой.
Сперва блаженствовал от счастья. С охоты возвернется, обед уже готов. Горячая еда дымится в чугунке. Белой скатертью накрыт дубовый стол. Протерты ложка с вилкой, аж скачут зайчики от них по потолку. Пока медведь трапезничал в берлоге, лисица обрабатывала тушу во дворе. Раскладывала что куда: куски на завтра — в погребок, мясцо для ужина — в широкую кастрюлю.
Обожала, когда всесильный муж тащил-волок домой добычу. Взбивала ему мягкую постель.
— С устатку, милый, отдохни.
Случалось, приходил из лесу он пустой. Она его не хаяла за неудачу. Пекла овсяные лепешки, картофельные шаньги, пироги. Сама питалась ими и детюка кормила вдоволь.
От чуткого к себе внимания мохнатый домосед млел, как от полуденной тропической жары. Житье такое нравилось ему: было с кем поговорить, понежиться и поласкаться.
Он, чтобы охотники лису не посчитали за бродяжку, решил ее немедля прописать в своей берлоге. Как-то утром после шанег, растроганно сказал:
— Тебя я, дорогая, пропишу. Не возражаешь?
Лиса от счастья вспыхнула, зарделась: наконец-то дождалась! Но не выказала радости своей, отвернулась к зеркалу нарочно. Губки камешком подкрасила. За шею мишку обняла. Хвостом огладила его. Топтыгин разомлел. И тут его Гулена подсекла:
— Давно пора нам пожениться.
Медведь, не устояв, сходил с Гуленой в ЗАГС. Узаконил брак на гербовой бумаге. По лесному древнему обычаю сыграли свадьбу на лужайке. Зверушки разного сословья неделю веселились за медвежий счет.
Получив желанную прописку, Гулена с облегчением вздохнула: «Теперь равное право имею с косолапым на жилье». Пусть только увалень попробует, посмеет командовать супругой. Она его прижмет мгновенно. Законы защищают жен, а не мужей. Напишет в учреждение листок — охотники в фуражках живо увезут в зверинец скандалиста. Бесстыжие хорюшки так делают давно. Благоверного отправят за решетку и в мужниных хоромах гуляют с ухажерами вольготно.
Лискино довольство перерастало постепенно в лень. Пока еще Гулена копошилась при супруге для порядка: делала вид, что занята, гремела для отвода глаз посудой. Но стоило медведю удалиться на охоту, лиса заваливалась в мягкую постель.
— Хватит на увальня батрачить.
Лежала-мозговала: пошлет еще ей полюбовника судьба или придется доживать с замшелым косолапым дурнем. Ворожила на цветочных лепестках: «Полюбит — не полюбит кавалер?» Весь пол в жилище был усыпан лепестками.
Медведь, придя с охоты, обмолвился ворчливо:
— Откуда столько сора?
Лиса оскалилась, затявкала враждебно:
— Ты что, ослеп? Не видишь, из окна приносит ветер!
— Зачем же гавкать? — супруг пытался урезонить, осадить разгоряченную красотку. Но безуспешно.
Она того тошнее забранилась. Будто грязью, поливала мишку нехорошими словами.
После этого раздора во всем обманывала простака. Себе брала кусочки помягче. Готовила отдельно, съедала втихомолку. Ему варила жесткие мослы, болонь да корни.
Детина, безраздельно доверяя благоверной, ел все то, что подавалось ею на домашний стол. Искрошил о кости зубы. Маялся желудком. Но лисьих плутней детюк совсем не замечал. Про то, как бухнулся под кручу, как лечила снадобьем хитрунья, как ночи напролет он с ней не мог наговориться — все это как-то позабылось. К жене он обращался редко. Темы исчерпаны, все косточки знакомым перемыты. «Да?», «Нет!» — таков был у супругов всегдашний разговор.
Топтыгин, правда, летом попенял рыжей плутовке:
— Что за жена? Со мной не спишь. Бельишко не стираешь. Не моешь грязный пол.
— Не нравлюсь? Уходи! — зло тявкала лисица. — Обойдусь и без тебя!
Медведь, от наглости такой на двух ногах не устояв, грузно, тяжко опустился на сиденье. Недоуменно, глухо прохрипел:
— Вот те раз! Из моей берлоги я же выметайся?
— Была твоя, а стала общей! — лиса накинулась на онемевшего супруга. — Нашел прислужницу! Кухарку! — Взашеи вытолкала мишку за порог.
Топтыгин ей простил великодушно: наговорила дерзостей в запале. Время пройдет, и вздорница остепенится, Жил без излишних размышлений, без ревности, придирок. Охотился неутомимо от зари и до зари. Не понимал, чего подружка злится на него? Не доходило: он ей донельзя надоел! Не медведь, а увалень, пузан-чревоугодник. Помногу ест, помалу спит. Глуп без того, но перед сном «Сорочьи ведомости» вдумчиво читает. За ним ухаживай, вари, стирай и мой. Хватит на косолапого мантулить. Бабьи заботы ей безумно надоели. Чашки, ложки, поварешки, как и сам хозяин, вызывали злость и отвращение. Рыжая ленивица все реже хлопотала у плиты, все больше проводила время у окна.
И присмотрела молодого волка. Он ей очень приглянулся. Вот это страстный хищник! Резвый, сухопарый. Не боясь медведя, залетный рыскал около его жилища: то стибрит кость, то украдет мясистый кус. Косился на лисицу: «Старовата… А так еще… собою недурна…» Гулене этакие недвусмысленные взгляды были с давних пор знакомы. Она у зеркала крутилась непрерывно. Подкрашивала губки. Веки камешком синила. Терла, пудрила мордаху. Умывшись с мылом, накладывала слой декоративных красок. Расчесывала шерстку частым гребешком.
Заслышав волчий шорох, прытко устремлялась к открытому окну. Шушукалась с левоном, да так, чтоб не услышали сороки. Потом подружка и дружок играли на лугу. Ловили травяных лягушек. Носились за мышами. Грызли лечебную пырей-траву. Тешились, ласкались, как хотели.
Гулена жаловалась на медведя:
— Опостылел. Избавиться бы от него.
Залетный волк, испытанный бродяга, дал ей проверенный совет:
— Ты мишку изводи. Не выдержит, сорвется. Буйного его законникам и сдашь.
По наущенью волка лиса злонравно издевалась над доверчивым, смиренным мужем. Он ей принес откормленного зайца, она презрительно отворотилась от него:
— Мяса, как в чирке. Не сваришь даже супа. Кабанчика, да пожирнее не можешь завалить?
Охотник притащил из чащи кабана. Кинул мясо у порога. Лисица с кислой миной убийственно съязвила:
— На оленя уж силенок не хватает?
Мишка у ручья поджидал всю ночь олешка Сразил одним ударом На загривке приволок тушу домой. Швырнул ее к ногам супруги. Та снова ополчилась на него:
— Чего ты мелочишься! Сохатого бери! На месяц мяса хватит!
Топтыгин не стерпел: то не ладно, то не годно. Сколько можно помыкать? Он не пестун, а пожилой медведь. Ей мало оленины, подавай трехлетнего быка! Так распалился, что затопал на лисицу:
— Вон, ведьма! Вон!
Гулена вдруг пронзительно заверещала на весь лес:
— Соседи, помогите! убива-ают! — не пожалев себя, как научил левон, мордой стукнулась о стену. Такой синяк набила, не меньше, чем подфарник. С притворным воплем: «Дерется, негодяй!» — поскакала по лужайкам и прилескам.
И сразу нашлись свидетели повсюду, в основном — из воронья. Галдели, каркали, зло осуждали невиновного медведя. Привели с поста законников в фуражках.
Мишка потерянно топтался у порога. Службист постарше грубо напустился на растяпу:
— Дебоширишь?
— Не я… Она… — насупился детина и отступил подальше в угол. Хотел собрать разрозненные думы в одну короткую да точную, как выстрел, мысль, чтоб мудростью сразить безжалостных законников. Но только робко, вымученно буркнул: — Житья от негодницы нет… Во всем она… она виновата… Берлога-то моя…
Тот представитель, что моложе, бесцеремонно укорил послушного медведя:
— Этакий верзила обижаешь слабый пол. — Сделал заключение: — Ты не джентльмен, а кухонный боксер. И сразу построжел: — С тобой все ясно. Собирайся.
Детинушку под стражей увели из собственной берлоги. Посадили за решетку в зоопарк.
Топтыгин обитает там поныне. Я навещал его. Он сильно изменился, похудел. Но на судьбу не сетовал, не беспокоился о доме. Много думал о красивых лисах. Не мог их психику постичь и горько сокрушался:
— Сколько в них коварства!
Сногсшибательную новость мне поведал. У его Гулены родился волколис. Лисица подала на бывшего супруга заявленье в суд, чтоб с глуподура взыскивали алименты. На заседании вполне серьезно устанавливали мишкино отцовство. Судья-сова, запугивая криволапа, ухала на весь сонный зверинец, что он, бессовестный топтыгин, не смеет отступаться от ребенка.
Медведь обиженно долдонил:
— Так волколис… Он, стало быть, от волка… Взымайте денежки с него…
Судья-сова властно одернула медведя и вынесла свое простое резюме:
— Ты состоишь с лисой в законном браке, а не волк!
И присудили хитрованке двадцать пять процентов от разини. У косолапого их в зоопарке вычитают из зарплаты. Каждый месяц шлют деньги Гулене.
Та припеваючи живет в просторной мишкиной берлоге. Бродягу волка прогнала из дома за измену. Теперь мышкует с барсуком.