Артур Чернышов
РАЗНОЛЕТЬЕ
НАЕДИНЕ С ПРИРОДОЙ
этюды
ЖИЛ-БЫЛ ВОРОН…
Карлушу притащили летом в пионерлагерь ребятишки. Да так и оставили зимовать на чердаке у сторожа.
Когда приезжали на подводную рыбалку, то ночевали в бане. Карлуша будил нас в самую рань: как начнет барабанить по железной трубе! Вообще, вреднее существа я, пожалуй, не видел. Однажды, пока я колол дрова, Карлуша нашел в бане мою ушанку, недавно купленную, и основательно выщипал мех. Шапка стала с широкой, как блин, плешью.
— Так это ему для гнезда, — заступился за Карлушу сторож.
— Ну, дал бы ему свою шапку.
— Так у меня мех-то искусственный, а у тебя…
Ну что ж, будем считать, что мне оказана честь. Я махнул рукой и больше ничего не сказал сторожу. А Карлуша, почувствовав свою безнаказанность, совсем охамел. Вышел кто-нибудь из нас с бутербродом во двор — колбасный кружок уже порхает красной бабочкой в клюве у ворона. Карлуша половину колбасы сожрет на сосне, а половину, как трофей, над нашей дверью на гвоздик насадит — любуйтесь, дескать, на свое ротозейство.
На озере Карлуша осточертел всем рыбакам. Помню, в первое воскресенье после ледостава поймал мой друг здоровенного окуня. Через минуту он просто так, для удовольствия, захотел поглядеть на него — а рыбы нет. Очень интересно получается.
— Тут у меня окунишка был, а? — осторожно, чтоб не обидеть напрасным подозрением, спросил он у соседа.
— Ушел, ушел.
— Куда ушел? — опешил он.
— А на остановку автобуса ушел. Сказал, что домой опаздывает.
Юмор юмором, а окуня-то нет. Теперь вытащил плотичку из лунки, сразу же в ящик, а возле него Карлуша пасется. Сидит за спиной, голову на бок наклонил — как скрипач.
С той поры Карлуша не давал рыбакам покою. Еще только леску из лунки вытягиваешь, еще и сам толком-то не рассмотрел, что за добыча такая попалась, а Карлуша уже из-за ноги клювом целит. Чуть зазеваешься — утащит рыбку прямо с крючка. Маши потом вслед пешней.
Один дядька стал приходить с собакой. Туго пришлось Карлуше. Чуть покажется над озером, собака сразу с ума начинает сходить, сесть ворону на лед не дает. Но как-то разморило пса на солнце, заснул собакевич — голову свою квадратную положил на лапы, только бровями во сне подергивает. Карлуша, наверное, давно бредил такой минутой. Сейчас же подкрался да как клюнет пса в глаз. Боже, что было. Уж не знаю, остался ли цел глаз, но пес на лед больше не приходил. Да и Карлуша сообразил, что хватил лишнего, и на озере уже не показывался. Хозяин собаки иногда с ружьем являлся и все шарил лютыми глазами по небу…
Однажды утром мы услышали какую-то возню на крыше бани. В последнее время у Карлуши появилась новая привычка — греться по утрам возле нашей трубы. Мы топим печку всю ночь — вот он и повадился: усядется, нахохлится, как курица, а вокруг разложит утренние трофеи. Тут и перочинный ножик, который кто-то воткнул в бревно; остатки сливочного масла — его выставили за форточку на ночной мороз; чья-то рукавица, неизвестно каким образом, доставшаяся Карлуше.
…На крыше странная возня вообще стала несносной. И Карлуша вдруг закричал тревожно, словно зовя на помощь.
— Кажется, справедливость торжествует, — злорадно сказал я.
Карлуша лежал на крыше, распластав крылья. Что-то белое и узкое он с трудом удерживал в лапах. И по тому, как кричал ворон, как испуганно дергал клювом, я понял, что птице угрожает смерть. Мне даже показалось, что он взглянул на меня просительно. Но пока я суматошно искал палку, пока переставлял лестницу от дома к бане, Карлуша как-то неуклюже, скатился с крыши и тяжело полетел над землей. На хвосте его висела, вцепившись когтями, узкая белая ласка. И на секунду мне почудилось, что я разглядел ее крохотную кровожадную мордочку.
В полдень мы нашли недалеко в молодом березняке Карлушу. Он уже затвердел от мороза. Снег был перепахан крыльями. Видно, борьба продолжалась и здесь. Ласка тоже была мертва. И хищная пасть зверька так и застыла раскрытой — от боли и ярости.
…С тех пор уже никто не мешал нам рыбачить. Никто не крал из-под носа красноперых окуней и лупоглазых ершей. По утрам никто не стучал нам в трубу, и мы просыпали все на свете.
И самое главное — стало нестерпимо скучно.
— А ты еще, помнишь, шапку свою жалел, — укоризненно заметил мне сторож.
1973
Артур Чернышов
РАЗНОЛЕТЬЕ
НАЕДИНЕ С ПРИРОДОЙ
этюды
ЖИЛ-БЫЛ ВОРОН…
Карлушу притащили летом в пионерлагерь ребятишки. Да так и оставили зимовать на чердаке у сторожа.
Когда приезжали на подводную рыбалку, то ночевали в бане. Карлуша будил нас в самую рань: как начнет барабанить по железной трубе! Вообще, вреднее существа я, пожалуй, не видел. Однажды, пока я колол дрова, Карлуша нашел в бане мою ушанку, недавно купленную, и основательно выщипал мех. Шапка стала с широкой, как блин, плешью.
— Так это ему для гнезда, — заступился за Карлушу сторож.
— Ну, дал бы ему свою шапку.
— Так у меня мех-то искусственный, а у тебя…
Ну что ж, будем считать, что мне оказана честь. Я махнул рукой и больше ничего не сказал сторожу. А Карлуша, почувствовав свою безнаказанность, совсем охамел. Вышел кто-нибудь из нас с бутербродом во двор — колбасный кружок уже порхает красной бабочкой в клюве у ворона. Карлуша половину колбасы сожрет на сосне, а половину, как трофей, над нашей дверью на гвоздик насадит — любуйтесь, дескать, на свое ротозейство.
На озере Карлуша осточертел всем рыбакам. Помню, в первое воскресенье после ледостава поймал мой друг здоровенного окуня. Через минуту он просто так, для удовольствия, захотел поглядеть на него — а рыбы нет. Очень интересно получается.
— Тут у меня окунишка был, а? — осторожно, чтоб не обидеть напрасным подозрением, спросил он у соседа.
— Ушел, ушел.
— Куда ушел? — опешил он.
— А на остановку автобуса ушел. Сказал, что домой опаздывает.
Юмор юмором, а окуня-то нет. Теперь вытащил плотичку из лунки, сразу же в ящик, а возле него Карлуша пасется. Сидит за спиной, голову на бок наклонил — как скрипач.
С той поры Карлуша не давал рыбакам покою. Еще только леску из лунки вытягиваешь, еще и сам толком-то не рассмотрел, что за добыча такая попалась, а Карлуша уже из-за ноги клювом целит. Чуть зазеваешься — утащит рыбку прямо с крючка. Маши потом вслед пешней.
Один дядька стал приходить с собакой. Туго пришлось Карлуше. Чуть покажется над озером, собака сразу с ума начинает сходить, сесть ворону на лед не дает. Но как-то разморило пса на солнце, заснул собакевич — голову свою квадратную положил на лапы, только бровями во сне подергивает. Карлуша, наверное, давно бредил такой минутой. Сейчас же подкрался да как клюнет пса в глаз. Боже, что было. Уж не знаю, остался ли цел глаз, но пес на лед больше не приходил. Да и Карлуша сообразил, что хватил лишнего, и на озере уже не показывался. Хозяин собаки иногда с ружьем являлся и все шарил лютыми глазами по небу…
Однажды утром мы услышали какую-то возню на крыше бани. В последнее время у Карлуши появилась новая привычка — греться по утрам возле нашей трубы. Мы топим печку всю ночь — вот он и повадился: усядется, нахохлится, как курица, а вокруг разложит утренние трофеи. Тут и перочинный ножик, который кто-то воткнул в бревно; остатки сливочного масла — его выставили за форточку на ночной мороз; чья-то рукавица, неизвестно каким образом, доставшаяся Карлуше.
…На крыше странная возня вообще стала несносной. И Карлуша вдруг закричал тревожно, словно зовя на помощь.
— Кажется, справедливость торжествует, — злорадно сказал я.
Карлуша лежал на крыше, распластав крылья. Что-то белое и узкое он с трудом удерживал в лапах. И по тому, как кричал ворон, как испуганно дергал клювом, я понял, что птице угрожает смерть. Мне даже показалось, что он взглянул на меня просительно. Но пока я суматошно искал палку, пока переставлял лестницу от дома к бане, Карлуша как-то неуклюже, скатился с крыши и тяжело полетел над землей. На хвосте его висела, вцепившись когтями, узкая белая ласка. И на секунду мне почудилось, что я разглядел ее крохотную кровожадную мордочку.
В полдень мы нашли недалеко в молодом березняке Карлушу. Он уже затвердел от мороза. Снег был перепахан крыльями. Видно, борьба продолжалась и здесь. Ласка тоже была мертва. И хищная пасть зверька так и застыла раскрытой — от боли и ярости.
…С тех пор уже никто не мешал нам рыбачить. Никто не крал из-под носа красноперых окуней и лупоглазых ершей. По утрам никто не стучал нам в трубу, и мы просыпали все на свете.
И самое главное — стало нестерпимо скучно.
— А ты еще, помнишь, шапку свою жалел, — укоризненно заметил мне сторож.
1973