Артур Чернышов
РАЗНОЛЕТЬЕ
НАЕДИНЕ С ПРИРОДОЙ
этюды
ОЧКАРИК
В первую же ночь крысы съели все наши продукты. Даже уволокли под пол мешочек с солью. Два дня они, наверное, пировали, а потом снова вылезли из нор — бегали по избушке, гремели пустыми банками, сходили с ума от злости. Мы лежали в спальных мешках и посмеивались — наши рюкзаки теперь висели на веревках под самым потолком.
Утром я не нашел своего кожаного ремня. В углу возле норы сиротливо валялась медная пряжка. На следующий день крысы сожрали мою кожаную перчатку, пощадив только дырявую байковую подкладку.
Теперь по ночам мы не спали. Швыряли в темные углы бутылки, стучали ложкой по кастрюле, жгли лучины. Но скоро крысы привыкли и к этому — даже наоборот, их стало в избушке вроде бы больше, словно на шум сбежались их подруги.
Отпуск шел насмарку. Мы ходили зеленые от злости и изобретали самые фантастические способы борьбы с противником. И еще проклинали Витьку, который в прошлом году нянчился с единственной крысой, жившей в домике. Мы ей дали имя Хвастунья, кажется, из-за длинного, как бельевая веревка, хвоста. Должно быть, Хвастунья в молодости побывала в когтях у совы, потому что спина у нее была в шрамах и бегала она как-то боком, словно задние ноги все время хотели обогнать передние. Хвастунья так привыкла к нам, что, когда мы возвращались с рыбалки, встречала нас у порога, как хозяйка. В последние дни нашего отпуска Хвастунья привела в дом мужа — противного и нахального зверя, который первым делом, прогрыз в полу запасную дыру, а потом потихоньку перетаскал в нее весь наш картофель.
И вот мы пожинаем плоды. И уже крутилась у каждого мысль, что надо сматывать отсюда удочки, пока эти хвостатые негодяи не сожрали нас самих.
И тут пришло избавление…
Он появился внезапно. У него был один глаз, а ухо рассечено в недавней яростной схватке. Кот сидел у порога, смотрел на меня и самодовольно щурился, точно знал о наших бедах, и это его страшно забавляло. У кота была прожженная воровская физиономия. В городе такого нахалюгу надо бы сразу, без разговоров сажать в клетку. Но нам он показался красивее павлина — мы приволокли копченого леща, и кот мгновенно проглотил его. Мы приволокли еще одного леща, потом еще…
Утром в углу аккуратной пирамидой лежали семь крыс. Кот невозмутимо спал на солнечном пятне, лишь на секунду веко вздрагивало, и на нас щурился зеленый хитрый глаз. Почему-то мы назвали его Очкариком.
Теперь мы зажили, как короли. Очкарик работал днем и ночью, радуя нас своими ратными подвигами. Крыс он не ел, и почти весь наш улов уходил ему на обеды. Очкарик наедался до такой степени, что сам не мог запрыгнуть на скамейку, где обычно спал.
Однажды на берегу мы поймали бельчонка. Посадили его между окон на мягкий мох. Теперь у нас появился новый любимец. Бельчонок был веселый и шустрый. Мы подолгу возились с ним, и к коту почти совсем охладели. Даже его феноменальные победы над крысами мы перестали замечать. Очкарик демонстративно не замечал бельчонка. Лишь иногда подойдет к стеклу и посмотрит лютым глазом на зверька, словно прикидывая, можно ли съесть его за один присест.
Как-то вытащили бельчонка на лужок. Откуда ни возьмись — Очкарик. Он шел спокойно, но бельчонок испугался, прыгнул в сторону, потом к берегу — и в воду. Пока мы возились с надувной лодкой, зверек был на том берегу.
Витек сгоряча огрел Очкарика прутом по спине. Кот присел, но, кажется, не от страха, а от неожиданности. И не зашипел, не замяукал, просто сидел с минуту неподвижно, словно в шоке. Потом побрел по тропинке к поселку. Мы кричали ему, звали назад, махали копченым лещем, даже пробовали поймать его, но Очкарик поднажал и исчез за деревьями…
А ночью крысы съели нашу копченую рыбу. Потом каким-то образом отгрызли ремешки у моего рюкзака. Стало очевидным нам, что больше житья здесь не будет и утром убрались восвояси.
1968
Артур Чернышов
РАЗНОЛЕТЬЕ
НАЕДИНЕ С ПРИРОДОЙ
этюды
ОЧКАРИК
В первую же ночь крысы съели все наши продукты. Даже уволокли под пол мешочек с солью. Два дня они, наверное, пировали, а потом снова вылезли из нор — бегали по избушке, гремели пустыми банками, сходили с ума от злости. Мы лежали в спальных мешках и посмеивались — наши рюкзаки теперь висели на веревках под самым потолком.
Утром я не нашел своего кожаного ремня. В углу возле норы сиротливо валялась медная пряжка. На следующий день крысы сожрали мою кожаную перчатку, пощадив только дырявую байковую подкладку.
Теперь по ночам мы не спали. Швыряли в темные углы бутылки, стучали ложкой по кастрюле, жгли лучины. Но скоро крысы привыкли и к этому — даже наоборот, их стало в избушке вроде бы больше, словно на шум сбежались их подруги.
Отпуск шел насмарку. Мы ходили зеленые от злости и изобретали самые фантастические способы борьбы с противником. И еще проклинали Витьку, который в прошлом году нянчился с единственной крысой, жившей в домике. Мы ей дали имя Хвастунья, кажется, из-за длинного, как бельевая веревка, хвоста. Должно быть, Хвастунья в молодости побывала в когтях у совы, потому что спина у нее была в шрамах и бегала она как-то боком, словно задние ноги все время хотели обогнать передние. Хвастунья так привыкла к нам, что, когда мы возвращались с рыбалки, встречала нас у порога, как хозяйка. В последние дни нашего отпуска Хвастунья привела в дом мужа — противного и нахального зверя, который первым делом, прогрыз в полу запасную дыру, а потом потихоньку перетаскал в нее весь наш картофель.
И вот мы пожинаем плоды. И уже крутилась у каждого мысль, что надо сматывать отсюда удочки, пока эти хвостатые негодяи не сожрали нас самих.
И тут пришло избавление…
Он появился внезапно. У него был один глаз, а ухо рассечено в недавней яростной схватке. Кот сидел у порога, смотрел на меня и самодовольно щурился, точно знал о наших бедах, и это его страшно забавляло. У кота была прожженная воровская физиономия. В городе такого нахалюгу надо бы сразу, без разговоров сажать в клетку. Но нам он показался красивее павлина — мы приволокли копченого леща, и кот мгновенно проглотил его. Мы приволокли еще одного леща, потом еще…
Утром в углу аккуратной пирамидой лежали семь крыс. Кот невозмутимо спал на солнечном пятне, лишь на секунду веко вздрагивало, и на нас щурился зеленый хитрый глаз. Почему-то мы назвали его Очкариком.
Теперь мы зажили, как короли. Очкарик работал днем и ночью, радуя нас своими ратными подвигами. Крыс он не ел, и почти весь наш улов уходил ему на обеды. Очкарик наедался до такой степени, что сам не мог запрыгнуть на скамейку, где обычно спал.
Однажды на берегу мы поймали бельчонка. Посадили его между окон на мягкий мох. Теперь у нас появился новый любимец. Бельчонок был веселый и шустрый. Мы подолгу возились с ним, и к коту почти совсем охладели. Даже его феноменальные победы над крысами мы перестали замечать. Очкарик демонстративно не замечал бельчонка. Лишь иногда подойдет к стеклу и посмотрит лютым глазом на зверька, словно прикидывая, можно ли съесть его за один присест.
Как-то вытащили бельчонка на лужок. Откуда ни возьмись — Очкарик. Он шел спокойно, но бельчонок испугался, прыгнул в сторону, потом к берегу — и в воду. Пока мы возились с надувной лодкой, зверек был на том берегу.
Витек сгоряча огрел Очкарика прутом по спине. Кот присел, но, кажется, не от страха, а от неожиданности. И не зашипел, не замяукал, просто сидел с минуту неподвижно, словно в шоке. Потом побрел по тропинке к поселку. Мы кричали ему, звали назад, махали копченым лещем, даже пробовали поймать его, но Очкарик поднажал и исчез за деревьями…
А ночью крысы съели нашу копченую рыбу. Потом каким-то образом отгрызли ремешки у моего рюкзака. Стало очевидным нам, что больше житья здесь не будет и утром убрались восвояси.
1968