Артур Чернышов
РАЗНОЛЕТЬЕ
НА ДОРОГАХ ЖИЗНИ
рассказы, новеллы, были
ВОЛШЕБНАЯ РУБАШКА
Впервые я увидел Лельку, когда мальчишки нашего дома затеяли утреннюю гимнастику. Были каникулы, по утрам ребята выбегали во двор, строились цепочкой и начинали упражнения. Но когда я приступал к своему завтраку, им успевали надоесть гантели, турник, и они с увлечением гоняли футбольный мяч.
Я оказался не единственным болельщиком на этих ранних утренних матчах.
Однажды солнечным утром я заметил во дворе Лельку. Он стоял в стороне и завистливо и безнадежно смотрел на играющих. Я знал, что недавно в наш дом переехала новая семья, но до этого дня Лелька не появлялся среди ребят.
И каждый день повторялась та же история: ребята играли, а он стоял и чего-то ждал. Позже я понял: он ждал помощи, но тогда… Тогда, с высоты пятого этажа, я не замечал ни его прихрамывающей походки, ни странных тиков, от которых у него несуразно дергалась голова, ни сильных стекол очков, через которые глаза выглядели по-бычьи большими и не по-детски грустными. Позже, присмотревшись, я увидел что-то больное и во всем его теле, не по возрасту грузном. Когда он стоял по утрам в одиночестве и смотрел на быстрых гибких ребят, вид его вызывал у меня чувство жалости и раздражения.
Однажды Лелька посмотрел на мое окно. Не помню, что я тогда думал, только я вдруг отскочил в сторону и спрятался за занавеску. Не мог я выдержать Лелькин взгляд! Теперь я знаю о нем многое, но та безнадежность, которая испугала меня в этом взгляде, страшит меня до сих пор. Было в нем и одиночество маленького человека, и чувство ущербности, рожденное болезнью, и зависть к более сильным, переходящая в слепое преклонение. Но безнадежность… Безнадежность появилась тогда, когда Лелька понял, что такое мальчишеская жестокость. Жестокость людей, занятых только собой и еще не изведавши страдания, которое учит жалости.
Однажды я шел через сквер, что раскинулся у нашего дома. В небольшой аллее я увидел пятящегося задом Лельку и тут же услышал свист камней. Невдалеке виднелись ребята. Они не старались попасть в Лельку, но под градом камней, вздрагивая и ежась, мальчик выглядел очень несчастным.
— Дядя, дядя! — закричал он, увидев меня. — Скажите им, чтобы они со мной поиграли.
Лелька был возбужден больше обычного.
— Пойдем со мной, — сказал я.
— Я не хочу домой, я хочу к ним!
— Пойдем поговорим!
Лелька с неохотой поплелся за мной. Мы прошли по аллее и сели в тени.
— Ну что вам стоит? — сказал Лелька, — скажите им, чтобы они со мной поиграли.
— Они меня не послушают, — сказал я первое, что пришло мне в голову.
— А вы попробуйте. Может, и послушают.
— Нет, я знаю наверное, не послушают.
— Ну, что вам стоит, попробуйте.
Что здесь можно сказать было? Разве он понял бы, что играют только с теми, кто нравится, и просьбы в таких делах не помогают? Как ему растолковать про барьер непонимания и жестокости, от которого взрослые страдают точно так же, как дети?
Лелька выжидающе смотрел на меня.
— Чем ты занимаешься дома? — спросил я.
— Читаю, рисую… Так вы скажите им? Я хочу поиграть с ними!
— Ты любишь читать?
— Да. Ну, скажите им!..
— А рисовать?
— Да. Ну, что вам стоит?
— Хочешь, Лелька, я научу тебя боксу? Ты сможешь с ними рассчитаться.
— Да… Потом! А сейчас скажите им. Я хочу поиграть. Меня злило собственное бессилие.
— Слушай, Лелька! — сказал я внезапно. — Хочешь я подарю тебе золотую рубашку?
Может, оттого мне пришла в голову именно рубашка, что он был в майке, — думал я потом.
— Золотую?
— Да!
— Она волшебная?
— Да… — не очень уверенно сказал я. Но он уже не слышал меня, как во сне повторяя:
— Золотая… Волшебная…
Чего только не мог он увидеть, чего только не мог пожелать!
— А когда? — спросил он, внезапно усомнившись.
— Скоро! Только ты не говори никому, — сказал я, вспомнив вдруг про его родителей. Ведь те не поймут, скажут, что обманываю ребенка, забиваю голову чепухой.
Лелька мечтал. Лицо его прояснилось, он что-то шептал. Вероятно, оттого, что внимание его сконцентрировалось на новой мысли, он больше не старался держаться прямо, голова его задергалась еще больше, туловище изогнулось и отчетливо стала видна исковерканная нога.
Мы поговорили еще немного. Он все расспрашивал, как выглядит рубашка и будет ли она отдана в его полную собственность.
Прошло пять дней. Я не то что забыл о своем обещании, но не представлял, что он всерьез принял это, и думал, что Лелька все забудет.
В те дни я уходил на работу раньше обычного и возвращался позже. На шестой день рано утром он пришел ко мне.
— Ну? — сказал он, едва я открыл дверь.
Ах, как это было стыдно! Стоять перед его взглядом и знать, что я самым бессовестным образом обманывал его! Это был тот самый взгляд, от которого я когда-то спрятался за занавеску.
— Видишь ли, Лелька… — сказал я, еще не зная, что придумать. — Рубашка готова, но дать ее тебе я не могу.
— Не можете?.. Значит, ее у вас нет! — дрожащими губами произнес Лелька.
— А зачем она тебе? — спросил я.
— Я хотел бы играть с ребятами… — Лелька безнадежно махнул рукой.
Вот для чего нужна была ему золотая рубашка.
— Слушай, Лелька, дать тебе рубашку я не могу, но желание твое исполнится. Приходи завтра утром, ребята примут тебя в команду, — сказал я.
— Опять обманите?
— Завтра ты будешь в команде! — как можно увереннее сказал я.
Вечером, когда обычно Лелька сидел дома, я пошел к ребятам.
— Есть разговор! — сказал я самому бойкому. — Собери ребят.
Мы ушли с ними в сквер. Я говорил нм о жалости и сострадании, описывая Лелькины мучения. Казалось, самое жестокое сердце могло бы растрогаться, но они молчали, не понимая, что я хочу от них. Злиться или сердиться я не мог себе позволить: утром должен был прийти Лелька.
— Слушайте, ребята! — сказал я, видя, что они собираются уходить. — Я предлагаю вам уговор: вы играете с Лелькой, за это я вожу вас на футбол.
Ребята оживились.
— А я мороженое люблю, — сказал один из них.
— Идет, — сказал я. — Только чтобы Лелька ничего не знал.
На следующее утро я наблюдал свою систему в действии.
Как обычно, Лелька медленно подходил к ребятам, ожидая насмешек. Вместе с тем он явно верил моему обещанию: он был одет для игры; он ждал… Я думал, ребятам будет трудно создать видимость искреннего и дружеского отношения, но ошибся. Дети вообще легко входят в роль, и играть им значительно проще.
— Иди сюда! — позвал Лельку капитан команды. — У нас заболел вратарь, станешь на его место.
— Я?.. — Лелька посмотрел на мое окно. Я помахал ему.
Когда я уходил на работу, Лелька уже был самым активным игроком. Кажется, в этот день он стал подвижней и ловчее, чем обычно. Ребята с удивлением поглядывали на него. Лелька даже не заметил меня, когда я прошел мимо.
Так продолжалось весь июль. Я водил ребят на футбол и покупал мороженое. С Лелькой я виделся редко.
Случилось так, что мне понадобилось уехать из города. Через месяц я вернулся из командировки. Я приехал в середине дня и первым делом прошел в наш сквер, где обычно играли мальчишки. В одной из аллей я увидел ребят; они сидели на земле и внимательно слушали кого-то — с разрисованной краской лицом и украшенной перьями головой.
Я разобрал голос Лельки:
— Нет, нет, Сагамор, ты не одинок, я иду с тобой, — сказал Соколиный Глаз…
Лелька остановился, наблюдая, какое впечатление производит на слушателей его рассказ. Очки он снял, его глаза подслеповато щурились.
Я подождал, пока Лелька кончил свою историю, и подошел к ребятам. Один из них поднялся мне навстречу и отвел в сторону:
— Знаете, — сказал он, — мы собираем деньги и скоро вернем вам долг. Только не говорите ничего Лельке, он такой обидчивый.
Я молчал. Ребята смотрели на нас.
— Пошли, — сказал я. — Пусть сегодня будет праздник!
Мы зашли в ближайшее кафе, и я заказал такое количество мороженого и сока, что продавец, недоуменно пересчитала нас.
— Вы любите детей? — сказала она мне.
…Когда мы уходили, Лелька подошел ко мне и спросил про рубашку.
— Зачем она тебе? Разве ты не счастлив?
У мамы на работе неприятности, — сказал задумчиво Лелька.
— Господи, — подумал я, — неужели всем нам нужны волшебные рубашки, чтобы быть просто людьми?
1968
Артур Чернышов
РАЗНОЛЕТЬЕ
НА ДОРОГАХ ЖИЗНИ
рассказы, новеллы, были
ВОЛШЕБНАЯ РУБАШКА
Впервые я увидел Лельку, когда мальчишки нашего дома затеяли утреннюю гимнастику. Были каникулы, по утрам ребята выбегали во двор, строились цепочкой и начинали упражнения. Но когда я приступал к своему завтраку, им успевали надоесть гантели, турник, и они с увлечением гоняли футбольный мяч.
Я оказался не единственным болельщиком на этих ранних утренних матчах.
Однажды солнечным утром я заметил во дворе Лельку. Он стоял в стороне и завистливо и безнадежно смотрел на играющих. Я знал, что недавно в наш дом переехала новая семья, но до этого дня Лелька не появлялся среди ребят.
И каждый день повторялась та же история: ребята играли, а он стоял и чего-то ждал. Позже я понял: он ждал помощи, но тогда… Тогда, с высоты пятого этажа, я не замечал ни его прихрамывающей походки, ни странных тиков, от которых у него несуразно дергалась голова, ни сильных стекол очков, через которые глаза выглядели по-бычьи большими и не по-детски грустными. Позже, присмотревшись, я увидел что-то больное и во всем его теле, не по возрасту грузном. Когда он стоял по утрам в одиночестве и смотрел на быстрых гибких ребят, вид его вызывал у меня чувство жалости и раздражения.
Однажды Лелька посмотрел на мое окно. Не помню, что я тогда думал, только я вдруг отскочил в сторону и спрятался за занавеску. Не мог я выдержать Лелькин взгляд! Теперь я знаю о нем многое, но та безнадежность, которая испугала меня в этом взгляде, страшит меня до сих пор. Было в нем и одиночество маленького человека, и чувство ущербности, рожденное болезнью, и зависть к более сильным, переходящая в слепое преклонение. Но безнадежность… Безнадежность появилась тогда, когда Лелька понял, что такое мальчишеская жестокость. Жестокость людей, занятых только собой и еще не изведавши страдания, которое учит жалости.
Однажды я шел через сквер, что раскинулся у нашего дома. В небольшой аллее я увидел пятящегося задом Лельку и тут же услышал свист камней. Невдалеке виднелись ребята. Они не старались попасть в Лельку, но под градом камней, вздрагивая и ежась, мальчик выглядел очень несчастным.
— Дядя, дядя! — закричал он, увидев меня. — Скажите им, чтобы они со мной поиграли.
Лелька был возбужден больше обычного.
— Пойдем со мной, — сказал я.
— Я не хочу домой, я хочу к ним!
— Пойдем поговорим!
Лелька с неохотой поплелся за мной. Мы прошли по аллее и сели в тени.
— Ну что вам стоит? — сказал Лелька, — скажите им, чтобы они со мной поиграли.
— Они меня не послушают, — сказал я первое, что пришло мне в голову.
— А вы попробуйте. Может, и послушают.
— Нет, я знаю наверное, не послушают.
— Ну, что вам стоит, попробуйте.
Что здесь можно сказать было? Разве он понял бы, что играют только с теми, кто нравится, и просьбы в таких делах не помогают? Как ему растолковать про барьер непонимания и жестокости, от которого взрослые страдают точно так же, как дети?
Лелька выжидающе смотрел на меня.
— Чем ты занимаешься дома? — спросил я.
— Читаю, рисую… Так вы скажите им? Я хочу поиграть с ними!
— Ты любишь читать?
— Да. Ну, скажите им!..
— А рисовать?
— Да. Ну, что вам стоит?
— Хочешь, Лелька, я научу тебя боксу? Ты сможешь с ними рассчитаться.
— Да… Потом! А сейчас скажите им. Я хочу поиграть. Меня злило собственное бессилие.
— Слушай, Лелька! — сказал я внезапно. — Хочешь я подарю тебе золотую рубашку?
Может, оттого мне пришла в голову именно рубашка, что он был в майке, — думал я потом.
— Золотую?
— Да!
— Она волшебная?
— Да… — не очень уверенно сказал я. Но он уже не слышал меня, как во сне повторяя:
— Золотая… Волшебная…
Чего только не мог он увидеть, чего только не мог пожелать!
— А когда? — спросил он, внезапно усомнившись.
— Скоро! Только ты не говори никому, — сказал я, вспомнив вдруг про его родителей. Ведь те не поймут, скажут, что обманываю ребенка, забиваю голову чепухой.
Лелька мечтал. Лицо его прояснилось, он что-то шептал. Вероятно, оттого, что внимание его сконцентрировалось на новой мысли, он больше не старался держаться прямо, голова его задергалась еще больше, туловище изогнулось и отчетливо стала видна исковерканная нога.
Мы поговорили еще немного. Он все расспрашивал, как выглядит рубашка и будет ли она отдана в его полную собственность.
Прошло пять дней. Я не то что забыл о своем обещании, но не представлял, что он всерьез принял это, и думал, что Лелька все забудет.
В те дни я уходил на работу раньше обычного и возвращался позже. На шестой день рано утром он пришел ко мне.
— Ну? — сказал он, едва я открыл дверь.
Ах, как это было стыдно! Стоять перед его взглядом и знать, что я самым бессовестным образом обманывал его! Это был тот самый взгляд, от которого я когда-то спрятался за занавеску.
— Видишь ли, Лелька… — сказал я, еще не зная, что придумать. — Рубашка готова, но дать ее тебе я не могу.
— Не можете?.. Значит, ее у вас нет! — дрожащими губами произнес Лелька.
— А зачем она тебе? — спросил я.
— Я хотел бы играть с ребятами… — Лелька безнадежно махнул рукой.
Вот для чего нужна была ему золотая рубашка.
— Слушай, Лелька, дать тебе рубашку я не могу, но желание твое исполнится. Приходи завтра утром, ребята примут тебя в команду, — сказал я.
— Опять обманите?
— Завтра ты будешь в команде! — как можно увереннее сказал я.
Вечером, когда обычно Лелька сидел дома, я пошел к ребятам.
— Есть разговор! — сказал я самому бойкому. — Собери ребят.
Мы ушли с ними в сквер. Я говорил нм о жалости и сострадании, описывая Лелькины мучения. Казалось, самое жестокое сердце могло бы растрогаться, но они молчали, не понимая, что я хочу от них. Злиться или сердиться я не мог себе позволить: утром должен был прийти Лелька.
— Слушайте, ребята! — сказал я, видя, что они собираются уходить. — Я предлагаю вам уговор: вы играете с Лелькой, за это я вожу вас на футбол.
Ребята оживились.
— А я мороженое люблю, — сказал один из них.
— Идет, — сказал я. — Только чтобы Лелька ничего не знал.
На следующее утро я наблюдал свою систему в действии.
Как обычно, Лелька медленно подходил к ребятам, ожидая насмешек. Вместе с тем он явно верил моему обещанию: он был одет для игры; он ждал… Я думал, ребятам будет трудно создать видимость искреннего и дружеского отношения, но ошибся. Дети вообще легко входят в роль, и играть им значительно проще.
— Иди сюда! — позвал Лельку капитан команды. — У нас заболел вратарь, станешь на его место.
— Я?.. — Лелька посмотрел на мое окно. Я помахал ему.
Когда я уходил на работу, Лелька уже был самым активным игроком. Кажется, в этот день он стал подвижней и ловчее, чем обычно. Ребята с удивлением поглядывали на него. Лелька даже не заметил меня, когда я прошел мимо.
Так продолжалось весь июль. Я водил ребят на футбол и покупал мороженое. С Лелькой я виделся редко.
Случилось так, что мне понадобилось уехать из города. Через месяц я вернулся из командировки. Я приехал в середине дня и первым делом прошел в наш сквер, где обычно играли мальчишки. В одной из аллей я увидел ребят; они сидели на земле и внимательно слушали кого-то — с разрисованной краской лицом и украшенной перьями головой.
Я разобрал голос Лельки:
— Нет, нет, Сагамор, ты не одинок, я иду с тобой, — сказал Соколиный Глаз…
Лелька остановился, наблюдая, какое впечатление производит на слушателей его рассказ. Очки он снял, его глаза подслеповато щурились.
Я подождал, пока Лелька кончил свою историю, и подошел к ребятам. Один из них поднялся мне навстречу и отвел в сторону:
— Знаете, — сказал он, — мы собираем деньги и скоро вернем вам долг. Только не говорите ничего Лельке, он такой обидчивый.
Я молчал. Ребята смотрели на нас.
— Пошли, — сказал я. — Пусть сегодня будет праздник!
Мы зашли в ближайшее кафе, и я заказал такое количество мороженого и сока, что продавец, недоуменно пересчитала нас.
— Вы любите детей? — сказала она мне.
…Когда мы уходили, Лелька подошел ко мне и спросил про рубашку.
— Зачем она тебе? Разве ты не счастлив?
У мамы на работе неприятности, — сказал задумчиво Лелька.
— Господи, — подумал я, — неужели всем нам нужны волшебные рубашки, чтобы быть просто людьми?
1968