Будем жить! Том 1
Л. К. Иванов


В книгу прозаика Леонида Иванова вошли уже известные и ставшие популярными произведения «Будем жить!», «Побег с погоста», роман о русской деревне «Леший» и новая повесть «Партизан».

Герои этих произведений люди разного возраста, социального положения. Мы знакомимся с ними в онкологическом центре, в затерянном в лесной глухомани урочище, на старом кладбище и в воинских частях, где проходят сборы офицеры запаса, именуемые в простонародье «партизанами». Но к этим разным людям мы одинаково проникаемся любовью и уважением и с большим сожалением расстаёмся с ними, прочитав последнюю страницу. А происходит так потому, что в этих героях мы видим себя или своих знакомых, узнаём свой город или родную деревню вне зависимости от их географического положения, смеёмся над незамысловатыми шутками, сострадаем и даже плачем, ибо видим в книге жизнь без прикрас и вымыслов, хотя все герои и все описанные ситуации не более, чем плод авторской фантазии.

Новых вам приятных встреч с уже полюбившимися героями и интересного знакомства с новыми!





Избранное

Будем жить!

Сборник произведений в двух томах

Том 1





БУДЕМ ЖИТЬ! ПОВЕСТЬ



Оптимизму товарищей по несчастью – всех, кому поставлен диагноз «рак», посвящаю эту повесть. С надеждой, что я напишу, а вы непременно прочтёте её продолжение о долгой и счастливой жизни моих героев после лечения. Будем жить! Обязательно будем! Надо в это верить!

    Автор




ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ





«Леонид! Огромное вам спасибо за повесть «Будем жить!» Она в буквальном смысле поставила меня на ноги. Рак у меня обнаружили на четвёртой стадии, сделали операцию, назначили «химию». Я послушно ездила на процедуры, но так же, как большинство прошедших через онкологию, считала, что жизнь кончилась. А как обидно умирать, когда тебе ещё только немногим за сорок! И тут подруга принесла Вашу книгу, уже изрядно потрёпанную, наверное, не одним десятком читателей. Будь она новой, я бы вряд ли стала читать, а то, что она прошла через многие руки, меня подкупило, и я прочитала её, не отрываясь.

Я плакала и смеялась, я ощущала себя в соседней палате, рядом с Вашими героями. Более того, мне показалось, что с кем-то из них я даже знакома. А если они такие неунывающие со своим диагнозом, то почему я настолько раскисла? И я поверила, что у меня тоже все ещё будет хорошо.

Желаю всем нашим выздоровления и долгой-долгой жизни на радость себе и их близким!»



    Светлана Д. г. Тюмень

«Не спрашивайте, как Ваша книга оказалась у меня – это очень длинная история. Я врач, знаю, насколько важна для выздоровления психологическая установка самого пациента, но всегда верила только в лекарства, в своевременное начало лечения, а не в силу слова, пусть даже очень опытного психотерапевта. Вашу книгу я прочитала отнюдь не из профессионального любопытства, а просто потому, что она написана интересно. Но когда перевернула последнюю страницу, решила дать её одному своему пациенту, который после операции по удалению злокачественной опухоли впал в депрессию. Через неделю он вернул её мне, сказав, что прочитал два раза, и предложил дать её «для поднятия духа» другим пациентам.

Если есть возможность, перешлите мне, пожалуйста, ещё несколько экземпляров».



    С уважением Татьяна. Ленинградская область

Такие письма приходили мне из разных городов и сёл. Их авторы живут в Казахстане, Белоруссии, на Алтае и Вологодчине. Я не знаю, как там оказалась эта книга, потому что тираж её был всего в 500 экземпляров. Часть его мы со спонсорами передали в онкологические клиники Тюмени, Москвы, Санкт-Петербурга, остальные книги разошлись на презентациях, друзьям и знакомым. Мне звонили и задавали вопрос, где можно купить книгу, чтобы вселить надежду на выздоровление в знакомых онкологических больных, но я ничем не мог помочь, кроме как разместить повесть в интернете.

Благодаря моему другу – депутату Тюменской областной Думы, Герою России Владимиру Ильичу Шарпатову – книгу «Будем жить!» удалось переиздать, и вот она – в Ваших руках. Весь тираж, так же, как предыдущий, будет раздаваться бесплатно. В магазинах эту книгу искать бесполезно, её там не будет. Поэтому, если она вам понравится, и вы сочтёте возможным, передайте, пожалуйста, другому.

Неиссякаемой вам надежды на выздоровление, добра и оптимизма!



    Ваш Леонид Иванов




ГЛАВА 1



ДМИТРИЙ ИВАНОВИЧ

Водитель обежал вокруг «Ленд крузера», услужливо открыл заднюю правую дверку, и Дмитрий Иванович вальяжно выпростал своё грузное тело из салона. За шесть лет, что он не был в онкологическом центре, этот «раковый корпус», как с недоброй шуткой называл Дмитрий Иванович печальное лечебное заведение, здорово изменился. Некогда обшарпанные стены зданий больничного комплекса оделись в светло-бежевый сайдинг, территория благоустроена, в центре поставлены красивые кованые скамейки, по аллейкам с жидкими деревцами ровными рядами выстроились такие же кованые фонари, стилизованные под старину. И только у самого шлагбаума на въезде на территорию по-хозяйски распласталась большая лужа.

«Вот это по-русски, – с раздражением подумал солидный посетитель, которого всегда и во всём прямо-таки бесили глупость, тупость и неаккуратность. – Хотя, как ни украшай, всё одно – тоска страшная. Не дай бог загреметь сюда снова!»

Он бы и сегодня не приехал в это заведение на окраине города, если не вчерашний звонок. Уже три с лишним месяца отбивался Дмитрий Иванович от рейдерских атак. Два года назад он выступал на совещании у губернатора и рассказывал, какие перспективы может сулить его производство, если вложить в него некоторую сумму на приобретение небольшой линии и немножко дать на оборотные средства. Банки в условиях кризиса мало того, что взвинтили проценты до умопомрачения, от предоставления длинных кредитов все, как один, отказывались напрочь. Потому очень удивился предприниматель, когда через неделю на его мобильный раздался телефонный звонок и девушка нежным голосом сообщила, что с ним хочет встретиться заместитель губернатора. Еще через неделю после этой встречи, на которой он, оперируя конкретными цифрами, рассказал, что всего лишь триста миллионов рублей кредита дадут городу три десятка рабочих мест, а через два года он вернёт деньги и начнёт платить в бюджет в два раза больше, чем сегодня. Еще через неделю вопрос с кредитованием из областного бюджета, даже без решения Законодательного Собрания был урегулирован.

Предприятие буквально на глазах преобразилось и вскоре стало очень лакомым куском, поэтому на него сразу же начали разевать рот со всех сторон. Не надо обладать недюжинным умом, чтобы понять, откуда дует ветер. И дураку было понятно, что вложив деньги в развитие, чиновники хорошо продумали план фиктивного банкротства ради приобретения за копейки готового производства через афилированные фирмы. Дело начало набирать уже такие обороты, что пришлось подключать все рычаги. Вот и вчера, отвалив больше сотни тысяч местной телестудии за получасовую передачу, он в прямом эфире рассказал популярному ведущему о создавшейся ситуации. А едва вышел из студии, включив телефон и еще не успев положить его в чехол на поясе, услышал звонок.

Голос в трубке спросил:

– Дима, ты жить хочешь?

«Ну, началось! – подумал Дмитрий Иванович. – Похоже, после передачи, в которой откровенно рассказал о сложившейся ситуации и сделал прозрачные намёки на крупных чиновников, захватчики перешли к открытым угрозам. Хорошо, что жену отправил к тёще в Ригу, а сын уже три года живёт в Германии. Ну, а сам как-нибудь справлюсь».

Пока раздумывал, голос снова спросил:

– Так я спрашиваю, ты жить хочешь?

С каким-то непонятным задором он ответил:

– А хочу!

– Тогда завтра срочно ко мне!

– Володя, это ты что ли?

– А ты думал кто?

– Да тут у меня ситуация такая складывается, что не знаешь, на кого и подумать. Извини, старик, я тебя сразу не узнал.

– Я тебя в телевизоре тоже не узнал. Извини за прямоту, но вид у тебя кошмарный. Может, конечно, и свет в студии неудачно выставили, но мне твоя физиономия жутко не понравилась.

– Коли ты смотрел передачу, то понимаешь причину.

– Да мне твой бизнес по хрен! Я про здоровье.

– Понимаешь, недели три уже температура за 38, и никак сбить не могу. И, понимаешь, вроде бы опять с желудком проблемы те же самые. Болит. Наверно, опять надо лишнее отрезать.

– Короче, Склифосовский, завтра к 9 ко мне. Там разберёмся, что тебе отрезать, а что наращивать.

– Володя, к девяти никак не могу. Дай подумать. Вот в два я у тебя буду. Обязательно!

– И готовься к тому, что, может, придётся пару недель полежать.

– Ну, это никак не получится. Слышал, какая у меня ситуация? За пару недель тут всё растащат по винтику.

– А не ляжешь, твои винтики тебе уже не понадобятся. Я, может быть, и ошибаюсь, но, согласись, по пустякам я бы тебя не дергал. По лицу видно, что у тебя со здоровьем проблемы серьезные. Как бы не пришлось снова под нож ложиться.

Неужели рейдеры, зная, что у меня шесть лет назад вырезали рак, и друзей моих уже подключили в своём стремлении захватить производство? – думал потом Дмитрий Иванович по дороге домой. – Нет, на Володьку это не похоже. Они дружат с детства, вместе, хоть и не часто, ездят на охоту, изредка, чаще не позволяет занятость, проводят вместе выходные в его загородном доме. Значит, что-то Айболит действительно усмотрел даже через телевизор, коли так срочно приглашает. Они действительно давно не виделись – из-за проблем с бизнесом уже три месяца было не до бесед с друзьями. И вот сегодня он приехал в онкоцентр к своему старому другу, который шесть лет назад делал ему операцию по удалению злокачественной опухоли.

Неужели снова операция?

Тогда он попал в руки докторов, по их словам, очень вовремя. После операции не потребовались ни химия, ни облучение. И Дмитрий Иванович уже уверовал, что все угрозы остались позади. Более того, он почти напрочь забыл о своих несчастьях, и только уже почти незаметный шрам через весь живот напоминал о «предварительном звонке с того света».

Ладно, бог не выдаст, свинья не съест! Может просто Вовка, этот хирург от бога, ошибся, и всё образуется? А температура из-за того, что где-то простыл.

Пока Дмитрий Иванович обходил лужу, аккуратно ступая своими лакированными туфлями по узкой сухой полоске асфальта у самой стены проходной с одетым в тёмную форму охранником, пустыми глазами бездумно глядящим на снующий туда-сюда народ, из-за угла девятиэтажного корпуса показалось несколько машин. Впереди шла «газель» с трафаретом на лобовом стекле «Груз 200», за ним ещё один микроавтобус и большой автобус с одетыми в черное пассажирами.

«У них тут что, свой ритуальный зал что ли имеется? – удивленно подумал Дмитрий Иванович. – Неужели здесь умирают так часто, что даже пришлось оборудовать зал для прощания? А вообще, кажется, встреча с похоронной процессией – примета плохая. К несчастью, вроде... Надо будет посмотреть в Интернете».

И хотя в приметы Дмитрий Иванович не верил, неприятный осадок на душе остался.




ГЛАВА 2



ИЛЬДАР

Огромный комплекс девятиэтажных зданий и строений пониже, как только Ильдар вышел из маршрутки и, осмотревшись, прочитал вывеску «Областной онкологический центр», своей массивностью и размерами напугал, даже заставил пригнуться, втянуть голову в плечи, чтобы быть менее заметным, как в ожидании неведомой опасности. Но мысль тут же услужливо подкинула спасительное размышление. «Так ведь в этих зданиях, поди-ка, не одна сотня пациентов, а то и тысяча, – думал Ильдар. – Не может быть, чтобы все они были безнадежными! Наверняка, безысходность сильно преувеличена. Ну, не умирают же люди от рака тысячами только в одной области! Есть, конечно, и такие, не без этого. Но ведь народ умирает не только от рака».

Ильдару умирать от рака таким молодым, когда едва перевалило за тридцать, совсем не хотелось. Да как же это может такое быть? Жена, что, в двадцать пять останется вдовой, а двухлетняя дочь – сироткой? Но ведь это же совсем несправедливо!

Спросил у охранника, стоящего на входе на огороженную высоким чугунным забором территорию, куда надо идти с направлением. Тот махнул рукой влево: «Приёмное отделение – там. За угол завернёшь, увидишь».

Ильдар шёл по выложенной узорчатыми плитками неширокой дорожке и думал: «Приёмное отделение, приёмный покой, вечный покой...». Насколько велико временное расстояние между этими двумя определениями? И на сколько лет оно растянется для него, простого деревенского жителя? Но может всё-таки в районе врачиха Анна Степановна ошиблась, и нет у него никакой опухоли? Тем более – злокачественной. И понапрасну убивалась эти дни его жена Айгуль и ходила сама не своя, занятая тяжкими думами.

Чего не было в приёмном отделении или как его там – приёмном покое, так это покоя! Люди в белых халатах сновали туда-сюда по коридору, забитому народом, стоящим в ожидании приёма, кто-то пытался пролезть без очереди, кто-то ворчал на устроенный бардак, ругал власти всех уровней, которые не могут сделать самого элементарного, чтобы навести порядок, кто-то заводил перепалку с хитромудрыми ловкачами, норовящими прошмыгнуть в заветный кабинет раньше других.

– Что у Вас? – раздражённо спросила молодая женщина в белом халате, едва он оказался возле окна регистратуры.

– Вот, направление к вам из района, – и подал заблаговременно вынутую из кармана и бережно разглаженную на широком пластмассовом прилавке бумагу, у которой, как ни старался быть аккуратным, загнулись уголки.

– Ну, и что ты тут мне суёшь? Видишь, написано же: паспорт, страховой медицинский полис, страховое пенсионное и паспорт. К тому же у нас приём ведётся строго по предварительной записи.

– А Денис Михайлович сам при мне сюда звонил и записывал в очередь на сегодня.

– Ну, если сам Денис Абрамович! – произнесла с издёвкой женщина.

– Денис Михайлович, – поправил Ильдар.

– Ну, и кто он такой, твой Денис Михайлович?

– Главный врач нашего района. – Считая, что уж эта должность непременно возымеет воздействие, Ильдар суетливо полез в карман, достал бумажник, торопливо вынул нужные документы и протянул в окошечко, вырезанное в толстом стекле, отделяющем работников регистратуры от нетерпеливой толпы пациентов.

– Карточка есть?

– Какая карточка? – не понял Ильдар.




– Ты что, как нерусский? Раньше у нас бывал? Карту на тебя заводили? – уже совсем раздраженно вопрошала женщина.

– А-а! Нет, не бывал. Первый раз.

– Тётя Вера, заведи на новенького карту, – повернула голову к работающей рядом соседке недовольная сотрудница, подвинула по столу документы. – Кто следующий?

Соседка, женщина давно пенсионного возраста, минут пять что-то писала, заполняя какие-то бланки, потом взяла документы Ильдара, посмотрела на него удивительно добрыми, будто от слёз полинялыми серыми глазами и начала заводить медицинскую карту. Писала она неторопливо, старательно, аккуратно выводила каждую буковку.

– Шарапов? Это что, родственник что ли тому Шарапову, который в кино про бандитов был?

– Нет, не родственник. Просто однофамилец, – ответил Ильдар, и на душе почему-то стало немного светлее.

Заполнив карту, бабуля положила её на стопку других таких же и сказала:

– Кабинет 103, вон там. Иди, занимай очередь. Потом вызовут. Но можешь сегодня и не успеть. Хирург один, а вас вон сколько!

– А 103-й, это на каком этаже? – переспросил Ильдар.

– Так на первом же! Чего тут не понятного? – ввязалась в разговор недовольная сотрудница, что принимала документы. – Вот деревня! Ни фига не соображают.

Ильдар пошёл вдоль по коридору в указанном направлении и через два поворота вышел в просторный вестибюль, тоже, как коридор, забитый народом. Вдоль стен были расположены больничные, обитые дерматином, широкие лавочки, на которых сидели совсем уж немощные пациенты, те, кто помоложе и поздоровее, стояли кучками посередине или от безделья рассматривали лекарства установленного тут же аптечного «аквариума» и читали заголовки газет почему-то закрытого киоска.

Приём вели в двух кабинетах. На двери одного синела табличка «Маммолог», на другой, под нужным Ильдару номером 103, красовалась такая же яркая надпись «Хирург». В первый почему-то заходили только женщины на вид в основном лет этак от тридцати до сорока пяти, в 103 стояли мужчины и женщины. По большей части – солидного возраста. Некоторых сопровождали родственники, и вместе со своими престарелыми родителями заходили внутрь, узнать от доктора о дальнейших действиях, потому что не надеялись на слабеющую память самих пациентов.

В очереди в основном говорили о своих болячках, о множестве народных рецептов, которыми знакомым знакомых удавалось излечиться от рака. Слева бабуля диктовала женщине схему приёма болиголова, которым готова поделиться, потому что уже три года выращивает на своей даче, справа мужчина доказывал благотворное воздействие на организм свекольного сока, что излечил одного дальнего родственника. И если у него сейчас тоже признают рак, он теперь знает, как от него избавиться.

Невольно слушая эти разговоры, Ильдар всё же больше был занят своими невесёлыми мыслями. Вот говорят, что основной причиной онкологических заболеваний является экология. Но он-то всю свою недолгую жизнь, за исключением ПТУ, где за два года получил корочки тракториста, прожил в самой что ни есть благоприятной и экологически чистой зоне. В их селе, что относится к отрезанному болотами и бездорожьем от Большой земли Заозерью, нет не то что вредных производств, нет вообще никакого производства кроме сельскохозяйственного. Испокон веков люди жили тут натуральным хозяйством, пахали землю, разводили скот, ловили в многочисленных озёрах рыбу. Он еще был совсем мальчишкой, но помнит, как в советские времена раз в неделю за ней прилетал гидросамолёт, но потом эти рейсы оказались нерентабельными, и рыбу люди стали ловить исключительно для себя. Ею можно было бы кормить свиней, но население по большей части состояло из татар, и потому разводили в Заозёрье в основном коней, да выращивали телят. С наступлением зимы, когда промерзали болота, и появлялась дорога, скот вывозили в ближайшие города на мясокомбинаты или ждали заготовителей с Севера. Правда, эти северяне были родом с Кавказа и для не умеющих торговаться селян безбожно занижали закупочные цены. Зато они избавляли от хлопот с поездками да торговлей на рынках, где чаще всего приходилось отдавать всё оптом таким же расторопным носатым и шумным покупателям, что чувствовали себя в мире торговых отношений не только опытными дельцами, но и хозяевами.

Как оказалось, эти дети гор захватили не только рыночную торговлю. Когда вчера по приезде в область Ильдар сунулся, было, в ближайшие к автовокзалу гостиницы, они и там тоже были владельцами. И за ночь в самом скромном номере надо было отдать столько, сколько Ильдар зарабатывал за неделю. Поэтому он решил переночевать в пластиковом кресле зала ожидания, но в десять вечера, после отправления последнего междугородного автобуса, его попросили покинуть помещение.

На ночь устроился в таком же кресле на вокзале железнодорожном. Посмотрел в буфете у опять же очень загорелого от природы торговца цены и подивился, как люди умеют делать деньги. Четыре кусочка поджаренного мяса на деревянной палочке стоили ровно столько, сколько платили в их селе закупщики за два килограмма телятины в живом весе. Благо, жена положила в дорогу пакет с едой, но пожевав всухомятку, захотелось пить. И хоть жалко было денег, но пришлось взять стаканчик чая из пакетиков по цене двух буханок хлеба в их приткнувшемся прямо к пекарне заозерском сельмаге.

...Очередь Ильдара к хирургу подошла только к половине третьего. Перед ним вошла надменного вида богато одетая женщина лет пятидесяти с многочисленными перстнями и кольцами на пальцах. Держалась она особняком от всех, в разговоры не вступала и к двери, после того, как оттуда торопливо вышел очередной пациент и, глядя на часы, заторопился влево по коридору, подошла гордой походкой, высоко держа голову. Но у самой двери, прежде, чем постучаться, как-то сразу сникла, робко дважды ткнула костяшками в белый пластик, втянула голову в плечи и в этаком подобострастном полупоклоне шагнула внутрь: «Будьте добры, разрешите, пожалуйста?»

Вышла она минут через десять совсем другим человеком, будто бы разом постарев лет на десять. Опустив голову, побрела по коридору, чуть не натыкаясь на стоящих в очереди пациентов и по-прежнему снующих туда-сюда работников младшего персонала.

В кабинете были мужчина и женщина. Она что-то торопливо писала, он равнодушно посмотрел на вошедшего и голосом безмерно уставшего человека негромко произнёс:

– Присаживайтесь.




Ильдар сел на указанный стул возле стола и стал ждать, пока доктор пролистает принесённые ему из регистратуры документы, мельком пробежал взглядом направление из районной больницы.

– Раздевайтесь до пояса и ложитесь на кушетку.

Ильдар быстро сбросил свитер, футболку, снял ботинки и лёг на спину на холодную клеёнку кушетки. Хирург помыл руки, пощупал живот, помял его в разных местах, спросил, где болит, снова помыл руки и сел за стол.

– Проведём дополнительные обследования. Если потребуется, прооперируем. Ночевать есть где?

– На вокзале. Я и эту ночь там провёл, – поторопился пояснить Ильдар. – Ничего, даже поспал часа три.

– Да нет, батенька! – сказал доктор, обращаясь к пациенту совсем как в старых фильмах про дореволюционную Россию. – В твоём случае – это не лучшие условия для ночлега. Подожди минуту.

Он набрал три цифры внутреннего телефона, спросил, есть ли места в комнатах для приезжих, потом снова набрал три цифры:

– Володя, я тебе сейчас пациента из района направлю. Посмотри, куда его можно пристроить. Да знаю я, что нет мест. Парень и так уже одну ночь на вокзале ночевал. Устрой хоть в вестибюле на диван, а завтра выпишешь кого, и на его место положишь. Надо, Володя, очень надо! Хорошо! Спасибо! Так, давай сейчас иди по коридору влево, поднимайся на второй этаж, там тебя устроят. Скажешь, документы сестра чуть позднее занесёт. Вещи с собой? Всё, топай. Да скажи, пусть следующий заходит.

Так началась для Ильдара жизнь в онкологическом центре.




ГЛАВА 3



ВАДИМ

– До чего же стремительно летят годы, неотвратимо приближая жизнь к логическому завершению, – думал Вадим Альбертович, отвернувшись к стене, чтобы не включаться в разговоры соседей по палате. – Вот, сколько ему ещё теперь осталось?

Несколько месяцев, год, два, три? А может десять? Эк, загнул! Да десять и без такого диагноза прожить – это уже за чужой счёт, потому что по статистике русским мужчинам отведено всего пятьдесят девять. Пятьдесят девять! Ну, всё правильно! Может как раз и дотяну до среднестатистического показателя. И вроде ничего уже на этом свете не держит, а уходить жалко. Пролетела жизнь! Промчалась со скоростью одной из тех комет, что то и дело бороздят тёмное августовское небо, вспыхнув на мгновение и тут же угаснув, оставляя в полёте свой моментально исчезающий свет. Что его держит? Работа? Да будь она трижды проклята! И будь проклят тот день, когда он, с раннего детства мечтающий стать геологом, поддался на уговоры друзей и пошёл в кинотеатр на только что вышедший на экраны фильм «Журналист». И всё! О геологии с её романтикой он больше не вспоминал – он теперь непременно хотел стать журналистом. Только журналистом и никем больше!

Нет, журналистику он потом искренне полюбил, она дала ему возможность очень много поездить, познакомиться с удивительными людьми, ставшими героями его очерков, своими глазами увидеть, как варят сталь, и как добывают нефть, побывать в огромных цехах машиностроительных предприятий и у конвейера скромных кондитерских фабрик. Всю жизнь он учился у своих одарённых коллег, с одними будучи знаком лично, других зная только по журнальным и газетным публикациям. Искренне завидовал замечательным материалам и жалел, что так содержательно и увлекательно не получается у самого, и стремился, стремился подниматься к вершинам мастерства. Потом уже и сам стал признанным журналистом, параллельно преподавал на факультете журналистики, помогал молодым ребятам-практикантам делать первые шаги в профессии, уговаривал девушек искать другую стезю, потому что журналистика дело мужское – она заставляет сопереживать вместе с героями, вторгаться в чужую жизнь, выступать в защиту несправедливо обиженных, трепать нервы до полного изнеможения. Именно эти факторы заставляют снимать стресс водкой, а потом становятся причиной того, что самые способные, самые одарённые спиваются и очень рано уходят из жизни. Журналистика требует от человека полной самоотдачи. В ущерб отдыху, семье, увлечениям.

Впрочем, увлечения тоже бывают разные – от собирания почтовых марок до рыбалки, охоты и женщин. Его увлечения женским полом работе не мешали. Наоборот, они каждый раз придавали хороший заряд бодрости, вливали столько энергии, что он чувствовал себя на вершине покорённой горы, с которой виднелись далеко внизу перистые облака. Эти увлечения заставляли Вадима Альбертовича изощряться в написании каждого материала настолько, чтобы он обязательно понравился очередной пассии, заставил её с ещё большим пиететом относиться к нему – мастеру слова.

Эти увлечения всю жизнь молодили его, потому что его пассиями были в основном студентки и практикантки, мимолетные, на один раз, знакомые из бесконечных командировок. И даже в возрасте за пятьдесят Вадим Альбертович, да какое там к чёрту Альбертович, он всегда и для всех в редакции был просто Вадимом, а по отчеству к нему обращались только чиновники, да и то лишь на официальных мероприятиях, оставался предметом воздыхания многих женщин самого разного возраста.

Женился Вадим вскоре после окончания университета. Как обладатель красного диплома имел право выбора. Журналисты требовались в Мурманске, Кузбассе, на БАМе, но Вадим выбрал Западную Сибирь. Именно здесь, по его мнению, тогда жизнь била ключом. Здесь силами всей страны осваивались непроходимые болота, в далёких глубинах которых находились несметные запасы нефти и газа. Здесь ставили буровые вышки, прокладывали трубопроводы, пробивали сквозь непролазные топи дороги, строили новые города. О чём ещё мог мечтать молодой романтичный выпускник журфака, кроме как с головой окунуться в эту настоящую, бурлящую, наполненную смыслом и созиданием жизнь? И хотя Вадиму предлагали остаться на кафедре, его приглашали в редакцию самой интересной на то время газеты «Смена», он без сожаления оставил Ленинград и поехал в Тюмень, где в областной газете была вакансия корреспондента отдела промышленности. Друзья отговаривали и в то же время завидовали.

Там, в Тюмени, он сразу влюбился в свою работу, что бросала его из одного трассового посёлка в другой, мотала по тайге и тундре, пересаживала с вертолёта на вахтовку, с неё – на идущий несколько суток по зимнику без остановки на ночлег плетевоз с трубами для строящегося газопровода «Уренгой – Помары – Ужгород», о котором трезвонили, наверное, все газеты Европы. Он спал в кабинах грузовиков, на постелях уходящих в ночную смену строителей, на жестком диванчике аэродромного домика. Писал свои репортажи в самых невероятных условиях, даже пристроившись возле непрерывно горящей печурки утепленной армейской палатки на сорок человек. Написанные карандашом, потому что ручки на морозе становились ненужными, эти свои материалы отправлял попутными рейсами вертолётов, там лётчики пакет передавали своим коллегам с транспортных самолётов, и вот так, окольными путями репортажи добирались до редакции и сразу занимали место на полосах. Иногда поздними вечерами, там, где была хотя бы отвратительная ведомственная связь с Большой землёй, диктовал свои тексты редакционной стенографистке – легендарной Вере Сергеевне.

К журналистам на Севере относились почтительно, с должным уважением, потому что они были здесь в доску своими, вместе со строителями, буровиками, шоферами и вертолётчиками делили нелегкий быт и немудрёный обед, нередко состоящий из разогретых банок каши с тушенкой да оттаявшего у печки хлеба. Они так же смело пили неразбавленный спирт, слушали задушевные откровения, сами заводили умные разговоры.

Однажды, после вот такой двухнедельной командировки, немного одичавший без привычной цивилизации, Вадим, пропаренный и отмытый в лучшей в городе железнодорожной бане, нечаянно оказался в гостях на дне рождения девушки одного из его коллег. Там и потерял в очередной раз свою голову.

На Лизу он обратил внимание сразу же. Чем-то особенным она выделялась среди своих подруг. Чем, он даже не понял. Но выделялась. И он начал «бить крылом». По совету друзей, он прихватил с собой гитару, и после обязательных тостов за именинницу, её родителей, за любовь и за девушек, Вадим начал петь. Известные песни Высоцкого он перемежал своими, сочинёнными еще в студенческие годы и написанными совсем недавно, во время бесконечных северных командировок.

Как обычно во время таких импровизированных концертов в тесных компаниях, он увлекался настолько, что полностью уходил в себя. Были только он сам и его песни. И ничего вокруг.

А когда отложил гитару, взял поданную ему рюмку и, чокаясь со всеми, посмотрел в глаза Лизы, сразу понял, что попал в омут.

В этом омуте его закружило, утянуло на дно. Через две недели (редактор уговорил заведующую загсом оформить заявление задним числом) в редакции играли комсомольскую свадьбу. И полетела жизнь дальше, только уже с новыми обязанностями и новыми попутчиками. Вскоре родилась двойня, потом ещё мальчик, Вадим стал заведующим отделом, редактор для молодого и перспективного сотрудника, к тому же многодетного отца, выхлопотал в обкоме трёхкомнатную квартиру.

Но освоение недр интенсивно продолжалось, командировок меньше не становилось, и в этих постоянных отлучках, а выходные были заняты написанием материалов, Вадим как-то не сразу заметил, что дети, воспитываемые в основном бабушкой, быстро растут, что у жены интересы больше крутятся вокруг её работы в музее изобразительных искусств. Он был весь в работе и очень быстро стал заместителем редактора, был включён в кадровый резерв обкома, но жизнь внезапно сделала крутой поворот.

В соседней области случился большой скандал с участием редактора партийной газеты. Его вышибли из членов бюро обкома, предложили уйти на пенсию по собственному желанию, а предварительно уволить и своего замешанного в скандале заместителя. Вадима пригласили в отдел пропаганды обкома, где в кабинете заведующего в присутствии заведующего сектором печати объяснили, что им очень дорожат, но в отделе пропаганды ЦК есть мнение перевести его в соседний город и назначить редактором. Оба первых между собой уже переговорили и на такой перевод согласны. С жильем там пока вопрос открыт, но в течение полугода тоже будет решен.

Несмотря на то, что Вадима переводили в город с миллионным населением, именуемым центром культуры и искусства, жена переезжать наотрез отказалась. Тут у неё постоянно болеющая мать, тут учатся дети, а срывать их не резон, тем более, что ещё неизвестно, понравится ли там ему самому, приживётся ли он в новом коллективе. Ведь коллектив редакции, который сожрал редактора вместе с замом, наверняка рассчитывал на кого-то из своих и варяга не примет.

Коллектив принял. Правда, всё действительно оказалось не так просто. Но Вадим человеком был не конфликтным, компанейским, быстро уловил настроения коллег и понял причину их недовольства предшественником, умело нейтрализовал неформального лидера, сделав его своим замом. И бурный конфликт, в ликвидации которого оказались задействованы самые высокие инстанции, очень быстро угас. А когда Вадим через полгода отказался от предоставленной ему квартиры в пользу живущей в общежитии семьи одной сотрудницы, его зауважали даже те, кто относился с предубеждением.

Самого же его устраивала комната в обкомовской гостинице. Первое время он ездил домой каждый выходной, потом из-за неотложных дел стал ездить реже, а затем и вовсе появлялся не чаще раза в месяц, да и то на праздники. Так и жили они семьёй, которая существовала, по сути, только формально.

Крутить романы, особенно в первое время, он опасался. Именно амурные истории предшественника стали той искоркой, от которой разгорелось пламя большого скандала. К себе в обкомовскую гостиницу, где он занимал хороший номер, гостей приводить тоже было нельзя, потому что персонал, он в этом ничуть не сомневался, о каждом шаге своих постояльцев, об их моральном облике, докладывал не только своему начальству, откуда информация обязательно шла наверх, но и в соответствующие органы, без пристального внимания которых не оставался ни один из номенклатурных работников.

Но романы были. В основном мимолётные, без взаимных обещаний и обид. Как правило, заводил их Вадим (хотя скорее всего, он был лишь тем кроликом, которого гипнотизировали, чтобы заглотить, ведь выбирает всегда женщина) с особами молодыми, но замужними. А им самим огласка была совсем ни к чему. Он в этом случае сохранял лицо перед заботящейся о моральном облике своих членов партией, они блюли реноме перед мужьями.

А потом партия в одночасье рухнула, но партийная газета осталась, хотя тут же появилось множество других. Но те, как правило, возникнув на короткое время, сыграв свою роль по проведению очередной выборной кампании, растворялись в небытие, уступая место новым болидам, промелькнувшим ярким светом и облившим нечистотами какого-нибудь политика.

Вадим по-прежнему был человеком авторитетным. Он не лез в депутаты, откровенно не поддерживал тех или иных прорабов перестройки, сохранял возможность относительной независимости газеты, убеждал сотрудников искать интересные читателям темы, избегая так называемой «чернухи», по-прежнему заступался за обиженных, изобличал прохиндеев, пытающихся нажиться в мутной воде неразберихи с приватизацией. Такие же борцы появлялись на экране телевизоров на местных каналах, что стали быстро множиться, но тоже сыграв свою роль, отбывали в столицу с солидными суммами гонораров. Он же оставался и набирал вес правдолюбца, честного человека, которого не могут подкупить ни власть, ни рвущиеся к ней. Стал часто выступать по телевизору в разных программах, давать интервью, постоянно мелькать в кадре, превращаясь в хорошо узнаваемого в городе человека. Он сохранял центристские позиции, не шарахался ни вправо, ни влево, но только сам знал, каких трудов и скольких нервов это ему стоило. Тем более, что, по сути, не с кем было поговорить, излить душу.

Будь он человеком верующим, каковыми стали хотя бы для вида, чуть не все современные политики, он бы мог поговорить со своим духовником и снять часть тяжести взваленного на крепкие плечи груза. Но духовника у него не было, а настоящие друзья, кому можно было бы полностью довериться, жили далеко. В этом большом и шумном городе, хоть и в несколько раз уступающем его родному Ленинграду, настоящими друзьями он так и не обзавёлся. Жена, если ещё можно было так назвать Лизу, что женой оставалась только формально, наверное, поняла бы его, посочувствовала, но и она была далеко. Причём, далеко не только из-за разделявшего их расстояния.

Мимолётным подругам, их у него было немало, свою душу он тоже никогда не открывал. Не жилеткой для слез приходили они к нему в холостяцкую квартиру. Они являлись для весёлого отдыха, для расслабления и для секса, что для этих девиц со свободными нравами было совсем не чуждо. И разница в возрасте в два с лишним раза их совсем не смущала – были бы у временного избранника деньги да мужская сила.

Она у Вадима ещё была, но такие развлечения давно уже не приносили ему радости. Если какое-то время назад, в театре или на концерте он гордился, что рядом с ним находится красивая молодая девушка, радовался не только завистливым взглядам мужчин своего возраста, но и осуждающим взглядам их спутниц, то теперь и это не доставляло удовольствия. Он нередко появлялся то на выставке, то в филармонии с очередной смазливой спутницей, развлекал её, потом привозил домой, а наутро прощался без тени сожаления, что уходит она, может быть, навсегда. Он никогда таким девушкам не звонил, но и не отказывался от новой встречи, если они объявлялись сами.

А хотелось покоя, стабильности, верной и понятливой спутницы. Лиза была такой, но она всецело оказалась занята внуками.




ГЛАВА 4



ДЕД КОЛЯ

Татьяна тихо ушла в самом конце зимы. Не болела вроде бы, не жаловалась на хвори, и дед Коля не видел, как она тайком пила какие-то таблетки, а иногда, будто просто так, потирала ладонью левый бок. О своём нездоровье, как потом выяснилось, не говорила она ни слова ни сыну, ни дочери. Только однажды утром, проснувшись, как давным-давно было заведено, ровно в семь часов, дядя Коля не услышал привычного звона посуды на кухне. Сел, покрутил головой, как советовал когда-то давно один знакомый, утверждая, что таким образом улучшается кровоснабжение головного мозга, с лёгким кряхтением поднялся, потёр смолоду побаливающую поясницу, нащупал тапочки, всунул в них свои босые ноги и, шаркая, отправился на кухню.

Татьяны там не было. Не было на плите и свежесваренной каши, ставшей привычной в их утреннем рационе.

– Видать, захворала моя старушка, – заботливо подумал дед Коля и, чему-то улыбаясь, отправился к жене, с которой они давно уже спали в разных комнатах, чтобы не тревожить друг друга храпом или кашлем.

Жена лежала на спине, держась правой рукой за левый бок. Голова её была запрокинута, рот открыт, будто в попытке докричаться до спящего за стеной мужа. Даже не дотрагиваясь до тела, дядя Коля понял, что жена оставила его доживать на этом свете одного.

После похорон и поминального обеда, когда соседки-старушки разошлись по домам, напоследок скорбно вытирая слёзы и одинаково вторя, что, слава богу, не намаялась Татьяна, прибрал господь с миром. Говорили, что, конечно, могла бы ещё жить да жить при её-то здоровье, да, видать, так было судьбой определено. Другие кивали головами, мол, им тоже немного осталось на этом свете. У порога откланивались и уходили каждая к себе со своими скорбными мыслями о бренности жизни.

А когда народ разошёлся, начался семейный совет. Светка, сноха, сразу заявила, что деду надо сегодня же переезжать к ним, не гоже одному, старому да немощному, век вековать. Квартиру можно сдавать – вон сколько объявлений от желающих. Хоть и хрущёвка, но трёхкомнатная, и не беда, что кухонька крохотная да одна комната проходная. Люди и такой рады. И русские семьи жильё ищут, и кавказцы. С этих можно запросить даже больше, потому что дом неподалёку от рынка, вот только загадят они чужое жильё, как пить дать. Потом скоблить да чистить долго придётся.

Танька, дочь, с тем, что деда надо забирать, была полностью согласна. Но женщины расходились в том, у кого отец будет жить.

– Мы папу к себе забираем, – безапелляционно заявила дочь. – У нас и район тихий, и парк рядом, так что есть куда погулять выйти.

– Так у вас же двухкомнатная квартира на троих, куда вы деда-то поселите? – запротестовала Светка.

– А мы деду маленькую комнату отведём, а Серёжку сюда поселим. Парню уже жениться пора, пусть привыкает самостоятельно жить.

– Ну, если на то пошло, у нас тоже Наташка на выданье, тоже стесняется кавалеров приводить. Пусть дедуля её комнату занимает, а она здесь поселится. И университет рядом, и работа в двух кварталах.

– Нет уж! – категорично заявила Татьяна. – Папулю мы забираем к себе. Всё-таки родная дочь лучше снохи, что бы ты ни говорила.

Разговор начинал обретать форму скандала. Дед Коля поднялся из-за стола:

– А что вы тут распорядились-то? Я никуда не собираюсь. Дайте мне спокойно помереть в своём доме.

– Ага, а кто тут за тобой прибираться станет? – взвилась Татьяна. – Мы сюда каждый день не наездимся. Не близок крюк с работы сюда таскаться.

– Таня ведь правду говорит, папа, – поддержала Светлана. – У нас же дома свои дела, да и на работе так выматываешься, что никаких сил нет, а ещё к тебе сюда ездить.

– Вот что, милые мои, я никого и не прошу сюда ко мне, как Танька сказала, таскаться. Я не маленький, сам себя обихожу, силы, слава богу, ещё есть. И разговоры о моём переезде вы тут напрасно затеяли. Мы с Татьяной тут сорок лет прожили, тут и помрём оба. Она, царствие ей небесное, ушла с миром, да и мне немного осталось. А потом – что хошь делайте.

Дед Коля повернулся и пошёл из залы в свою комнату. Всё это время молчавшие мужчины тоже поднялись и пошли на площадку выкурить по сигарете. У сына и зятя тоже были свои мнения по поводу дальнейшей судьбы деда, где и с кем ему доживать, но ни тот, ни другой в разговор жён не встревали. Их супруги не спрашивали, а если бы и спросили, то вряд ли прислушались.

На второй день, когда на двух машинах съездили на кладбище и вернулись домой, едва только женщины уже в присутствии своих взрослых детей затеяли разговор о переезде, дед Коля и с небывалой раньше строгостью пресёк их доводы и аргументы, взял с полки какую-то толстую книгу и ушёл в свою комнату, демонстративно громко притворив дверь.

Первое время сын и дочь звонили каждый день, справлялись о здоровье, спрашивали, что готовил на обед, чем ужинал. После девятого дня звонки постепенно перешли с ежедневных только на воскресные. Раз в неделю забегала после лекций внучка Наташка, иногда с подружками. Пили в зале чай, потому что на тесной кухне за крохотным столиком места было только на двоих, весело щебетали о своих университетских делах, жаловались деду на строгость молодых преподавателей, хихикали по поводу нерадивых кавалеров и шумной стайкой убегали по своим молодым делам.

Время от времени заезжал внук Серёжка. Но это были только визиты вежливости. Он отказывался от чая, сидел на диване, справлялся о самочувствии, беспрестанно кому-то звонил и пикал кнопками, отправляя смс-ки, спрашивал, не надо ли чем помочь, в магазин там сходить или ещё что, а когда дед от его волонтёрской помощи отказывался, ссылаясь на массу дел, уходил с обещанием как-нибудь заглянуть снова.

Иногда заезжали и сын с дочерью. То ли они сговаривались заранее промеж собой, то ли так получалось, но каждый раз объявлялись врозь. Только на сороковины дети и внуки сидели за общим столом, а после – будто чёрная кошка промеж них пробежала. Дед Коля не забивал себе голову такими пустяками, и от разговоров о завещании, что заводили дочь и сноха, только отмахивался:

– Да что вы меня хоронить-то торопитесь? Не собираюсь я помирать, отступитесь вы от меня! А похороните, потом сами разбирайтесь, кому квартира отойдёт. Другого-то богатства мы не накопили. Да и квартира незавидная – скоро, поди, дому срок годности кончится. Вон в Москве, по телевизору говорят, хрущёвки уже сносить начали. Дойдёт это и до нашего города.

Как-то очень быстро растаял снег, не было даже привычной для весны грязи, начался дачный сезон, сын и дочь наперебой приглашали его на свои дачи, но ехать никуда не хотелось. Это раньше они с Татьяной занимались посадками у тех и других, благо участки находились в одном кооперативе, на них всё лето приходился и полив, и прополка. Дети наезжали только на выходные, да и то можно сказать, с инспекторской проверкой: всё ли сделано, да не созрели ли огурцы и ягоды.

Чаще всего, когда созревал урожай, привозили своих друзей – шашлыков отведать да попариться в баньке, которые дед Коля на обоих участках соорудил на совесть. Пенсионерам на дачах тоже было лучше, чем в квартире, поэтому дед Коля с Татьяной всё лето жили за городом в срубленной из брёвен старого дома даче, которую потом отписали сыну. Как-то незаметно и на этой своей даче они стали вроде как не хозяевами, а гостями. Правда, из рубленой половины их никто не выселял, потому что там было теплее, но в выходные всё чаще хотелось уехать в город, чтобы не мозолить глаза семье сына и его друзьям. А уж если заявлялся Серёжка с компанией, Татьяна сразу начинала собираться в город, объясняя, что им с дедом надо было давно проверить, всё ли там в порядке, да только боялись оставить дачу без присмотра.

Дед стариком себя не считал. Силы у него были, всю тяжёлую работу на даче он делал сам, хотя и сын, и зять ворчали, что мог бы их дождаться, но он не любил, когда кто-то мешался под руками. Татьяна тоже на старуху не тянула. Правда, после рождения внука, а потом и внучки, сразу безоговорочно объявила себя бабушкой и старалась во всём соответствовать новому статусу. А уж когда те стали взрослыми, и совсем смирилась со своей старостью.

Конечно, на даче было бы вольготнее, но дед Коля даже не представлял, как он будет один там, где привык быть вдвоём с женой, всего несколько месяцев не дождавшейся их золотой свадьбы. Дома – другое дело. Тут они хоть и были вместе, но больше времени проводили каждый в своей комнате. Дед отдавал предпочтение книгам, а Татьяна – телевизору. И возникшая после смерти жены пустота не так угнетала, как на даче. Дед Коля замкнулся. Он целыми днями сидел с книгами, читал первое попавшее под руку, а когда переворачивал последнюю страницу, не мог вспомнить ни строчки из прочитанного. Текст не отпечатывался в сознании, занятом совершенно другими мыслями.

Старик тосковал. Тосковал сильно, хоть и не подавал вида.

Вот, говорят, перед смертью у человека перед глазами вихрем пролетает вся его жизнь. Дед Коля умирать не собирался, и жизнь перед его глазами не пролетала стремительным мигом, а медленно, как в занудных телевизионных сериалах, которые так любила Татьяна, просматривалась серия за серией. В этих своих воспоминаниях он иногда так отрешался от действительности, что вставал из кресла и направлялся к двери, чтобы напомнить жене о том или ином случае, но сделав два-три шага, останавливался, осознавая, что сказать некому, что он один-одинёшенек в этой сразу ставшей такой ненужно большой квартире.

От этого одиночества начинало ныть сердце. Дед Коля брал со столика валидол, клал его под язык, откидывался в кресле, стараясь переключиться на что-то приятное, но это что-то непременно было связано опять же с Татьяной, и становилось ещё тоскливее.

Хандра наваливалась всё чаще и чаще. В этом своём состоянии отрешённости от мира дед Коля забывал про еду и вспоминал о ней, только когда в животе начинало урчать. Тогда он шёл на кухню, доставал из холодильника пакет кефира, наливал кружку и пил маленькими глотками, только чтобы заглушить чувство голода.

Когда сын или дочь спрашивали, что он ел на обед или на ужин, дед Коля вообще не мог вспомнить, а ел ли хоть что-то, или так и просидел в кресле с открытой книгой, но ворчал в ответ, что, слава богу, на что на что, а на еду его пенсии ему хватает.

К концу лета начал болеть живот. Резь время от времени становилась настолько невыносимой, что хоть старик и терпеть не мог врачей, пришлось идти в поликлинику. Участковый врач дала направление в гастроцентр, где впервые в жизни деду Коле пришлось глотать резиновый шланг. Его выворачивало наизнанку, но медсестра просила потерпеть и с каждым глотательным движением пациента проталкивала противную кишку всё дальше.

И это были не единственные мучения, которым подвергли доктора попавшего к ним руки пациента. После того, как он прошёл полное обследование, оставив в кассе почти всю свою пенсию, выписали деду Коле направление в онкоцентр. Так и оказался старик среди других товарищей по несчастью, диагноз которых люди называли коротким словом рак.




ГЛАВА 5



ФЁДОР

На злополучные военные сборы Фёдора призвали из резерва только потому, что тот, кого надо было отправить, за неделю до этого сломал ногу. Какая-то косточка в ступне хрустнула, когда неловко оступился на лестнице. И поехал младший лейтенант запаса Фёдор Березин в десантный полк на целых два месяца.

Армейская жизнь его не тяготила, наоборот, он даже в какой-то степени обрадовался предстоящим изменениям в наскучившем однообразии пресной гражданской жизни. Служил он в ВДВ, поэтому надеялся снова ощутить непередаваемое чувство полёта под куполом парашюта, когда душа поёт, а от неописуемого восторга ощущения необъятного пространства хочется кричать во весь голос.

Но начало сборов оказалось более чем скучным. Каждый день в течение двух недель их снова и снова заставляли укладывать парашюты, потому что половина участников сборов не имела об этом ни малейшего представления. Ещё по два часа они прыгали с тренажёров, натирая ремнями плечи, потом прыгали с вышки, проводили ориентирование на местности, ходили на стрельбы и на инженерную подготовку – учились взрывать бетонные сваи и железнодорожные рельсы, отрабатывали приёмы рукопашного боя.

Правда, потом были и прыжки. И с Ан-2 и с ИЛ-76. Особенно нравились Фёдору прыжки с этого большого самолёта. Перед десантированием он снижал скорость до 300 километров в час, и всё равно воздух казался таким плотным, что из чрева лайнера прыгал, будто на поверхность воды.

Но романтика, как и следовало по логике, что за хорошим всегда следует плохое, закончилась учениями. За четверо суток «диверсантам-партизанам» предстояло ночами пройти более двухсот километров, условно взорвав несколько «стратегических» объектов, охраняемых во время учений солдатами срочной службы.

Как назло зарядили дожди. В чётко определённых командованием местах днёвок, где их проверяли следившие за учениями независимые инспекторы, возле нещадно дымящего от сырых дров костра сушили одежду и обычные кирзовые солдатские сапоги. И надо же было так случиться, что уже на второй день носок правого Фединого сапога оказался настолько близко к огню, что пригорел. А самое неприятное заключалось в том, что в нём образовалась хоть и небольшая, но дырка, через которую влага от мокрой травы сразу же проникала внутрь.

Так с мокрыми ногами и шёл Фёдор остатки маршрута. Отвыкший на гражданке от столь длительных переходов, он быстро намял ступню в дырявом сапоге, на третий день идти сделалось очень больно, но он терпел, подбадривая ребят и больше самого себя анекдотами и разного рода шуточками.

А когда, выполнив задание, их группа вышла в назначенное место и оттуда была вывезена на машине в часть, на правой ступне Фёдора кожа совсем отслоилась. В санчасти ему предложили лечение в госпитале, но какой там госпиталь, когда все стали разъезжаться по домам!

– Дома вылечу, – заверил военврача Фёдор и, ступая на пятку, тоже заковылял на станцию. А дома к лечению отнёсся безалаберно. Как только сочившая сукровицей ступня едва затянулась розовой нежной кожей, отправился на работу. А вскоре начались проблемы.

Федю несколько лет сначала лечили врачи, а потом разного рода целители. Лечили от экземы, что расползлась по всей подошве правой ноги, но стопа продолжала натуральным образом гнить. Он ездил к специалистам в дерматологический центр, и даже Москву, но и там доктора ничего толком понять не могли, пока не оказался в руках онкологов. Оказалось, рак. Да в той степени, что облучение или химиотерапия были уже бессильны.

Сначала ему отрезали ступню, а почти месяц назад отпазгали еще сантиметров двадцать. И сразу предупредили, что эта ампутация не станет последней. Только Фёдор не унывал. Он знал тысячи анекдотов и рассказывал их по любому случаю или поводу, отвлекая соседей по палате от тяжких дум, что то и дело лезли в голову после объявления диагноза.

– Фёдор, этот вообще, как батарейка энерджайзер, – говорил про него мужикам из соседней палаты Ильдар. – Ну, до чего неугомонный! У него уже дважды ногу укорачивали, через полгода, скорее всего, еще операция предстоит. У него там что-то типа рака кости обнаружили. А он, как ни в чем не бывало, хохочет круглые сутки. С одной ногой на машине таксует, на рыбалку ездит, даже за грибами по лесу мотается. Вот представь! Посмотришь, у рынка инвалиды сидят без одной ноги, милостыню просят целыми днями. А этот семью кормит.




ГЛАВА 6



СТЕПАН

Про новый дом Степан с женой разговоры начали ещё пару лет назад. Старая халупа для жилья совсем не годилась. Да и тесна стала после того, как два года назад жена вдобавок к трём сыновьям родила дочь. А это значит, что рано или поздно ей потребуется отдельная комната. Да и ребятам нужен простор, а не самодельная трёхъярусная кровать.

Разговоры, а точнее мечты о новом просторном доме, так и оставались мечтами, но нынешней весной Степан твёрдо решил – надо строиться. В райцентре зашёл в банк узнать насчёт ссуды на полмиллиона на десять лет. Решил, что платить по пять тысяч в месяц при нынешней зарплате ему будет вполне под силу. В банке запросили документы, в том числе – справку о зарплате с основного места работы. А основное и единственное у Степана был их бывший совхоз, а теперь ОАО «Рассвет», в котором его владелец и директор имел две трети акций, остальные раздав работникам.

– И на что тебе полмиллиона? – поинтересовался директор.

– Да вот, Василий Иванович, дом решил строить. Старый-то уж совсем прохудился, ремонтировать дороже обойдётся. Да и тесноват при нашей семье.

– У тебя что, деньги лишние? – спросил директор. – Ты хорошо посчитал, что тебе придется ещё чуть не столько же выплатить на проценты, на обслуживание кредита, на страхование жизни, страхование имущества?

– А это-то зачем?

– А ты как думал? – развёл руками директор. – Там же не дураки на мешках с деньгами сидят. А вдруг с тобой что случится? А? Кто банку деньги отдаст? Вот они твою жизнь за твой счёт и страхуют, чтобы риск снизить. Давай мы с тобой вот что сделаем: я тебе дом за счёт хозяйства поставлю, а ты потом деньги постепенно выплатишь. Только живые деньги я тебе не дам. Буду платить по счетам за материалы и за работу. Процент мы тебе установим в размере инфляции. А чтобы никаких разговоров по деревне не пошло, мол, я на тебе наживаюсь, строителей сам нанимать будешь. Я думаю, так тысяч двести-триста сэкономишь.

– А так можно? – не верил своему счастью Степан.

– У нас всё можно, что не запрещено законом. Строить жильё не только не запрещено, а поощряется на всех уровнях власти. Так, глядишь, я на тебе ещё и политический капитал заработаю, а? – директор хлопнул Степана но плечу и рассмеялся.

Он был свой, деревенский. Первый свой капитал сколотил как раз на строительстве, потом открыл свой магазин, купил оборудование для переработки мяса и рыбы, стал продавать продукцию в соседних городах, наладил закуп, переработку и сбыт. Деньги пускал в развитие производства, и в отличие от подавляющего большинства новых богатеев, не строил себе дворец на несколько этажей, а жил вместе с родителями в ещё дедовском доме. Зато когда совхоз совсем стал разваливаться, он практически за бесценок скупил остатки техники, мастерские, две фермы, взял в аренду паи и стал поднимать хозяйство. Видя такое усердие, в области ему выдали кредит на закуп породистого скота, и дело пошло на поправку. А тут ещё и природа помогла с высокими урожаями. И снова директор схитрил – не стал отдавать зерно на хранение в заготзерно, где бы в качестве платы осталась немалая часть урожая, а восстановил совхозные сушилки с небольшим элеватором.

К односельчанам, которые работали на совесть, Василий Иванович относился уважительно. Получив работу и хорошую зарплату, народ в своём благодетеле души не чаял. Но были, конечно, и завистники, и откровенные лодыри. Только когда двоих пьяных трактористов директор отвёл за мастерскую и собственноручно отлупил, откровенные пьянки прекратились. Пить-то, конечно, мужики пили, но только уже тайком. И не столько от жён, сколько от директора.

Был Василий Иванович немногим старше Степана, но поскольку женился рано, сын и дочь уже заканчивали университет и вряд ли собирались возвращаться в родное село.

– Так что? Принимаешь моё предложение? – спросил директор.

– Василий Иванович, я даже не знаю, как тебя и благодарить, – замялся Степан.

– Чудак-человек! Во-первых, зная тебя с пацанов, я не сомневаюсь, что деньги эти ты отработаешь. А во-вторых, я таким образом тебя захомутал. Пока долг не отдашь, ты же никуда от меня не денешься, а мне такие ценные кадры во как нужны, – и Василий Иванович провёл большим пальцем поперёк горла.

Своих накоплений и обещанных директором денег на строительство дома, по подсчётам Степана, должно было хватить. По крайней мере – на основное, а обшить сайдингом, как теперь стало модно у людей побогаче, можно будет и позднее.

Сначала брат отговаривал нанимать людей со стороны. Мол, сами сделаем всё как надо, а чужие люди они только деньгу зашибить. Сляпают сикось-накось, а тебе потом переделывать. Оно, конечно, так было бы лучше и дешевле, только самим-то когда? Особенно летом. А тут мужики из соседней области – не таджики какие-нибудь, вроде мастеровые, утверждают, что непьющие, что не один дом на своём веку поставили. Ну, Степан и повёлся.

Может, они и вправду были мастеровые, но стоило только отвернуться, как чего-нибудь напортачат. А где же целыми днями-то за ними присматривать? Приедет Степан вечером, посмотрит, снова шаляй-валяй сделано, поматерится-поматерится, а в ответ всё одно от бригадира слышит, мол, исстари на Руси ведётся, что ежели бы не клин да не мох, так и плотник бы сдох.

Ну, что-то наспех переделают, что-то поплотнее притешут, а на душе у Степана осадок неприятный остаётся. Тем более, что сам привык всё делать аккуратно.

И так на нервах всё лето, пока стройка шла. Теперь-то уже и дом под металлочерепицей, и полы настелены, и потолок, и окна вставлены, и двери навешены. Осталось только купленный в городе газовый котёл установить да отопление провести. И новоселье справлять можно.

Дело к завершению близится, но понервничать с такими работничками пришлось немало! К тому же ел, когда придётся, и то чаще всухомятку. Сначала думал, что именно от этого справа внизу живота заболело, но терпел, пока терпелка не кончилась.

Заехал в районную больницу, докторице пожалился. Рассказал даже то, над чем сначала всей семьёй, а потом уже и всей деревней смеялись. Нынешним летом, когда никакого спасу от комаров не было, и народ спасался от кровопийцев мазями да аэрозолями, в домах по вечерам включали фумигаторы, а пенсионеры, не имея лишних денег, просто жгли по вечерам в чугунках старые тряпки, и спали люди только в пологах из марли, его не то что не кусали, ни одна тварь даже на тело не садилась. Врачиха тоже поулыбалась такой исключительности, но значения рассказу не придала, хотя дома учительница биологии настоятельно советовала проверить кровь. Мол, наверное, что-то с кровью неладно, раз уж очень чувствительные твари с крылышками стороной облетают.

В поликлинике Степан по направлению доктора сдал все анализы, на УЗИ холодной штуковиной по скользкому от какой-то мази по его животу поелозили, потом врачиха допытывалась, не болел ли гепатитом, долго заглядывала в глаза – нет ли желтизны, и велела срочно ехать в область, в онкологию, с подозрением на рак печени.

И когда Степан появился в палате, его начали расспрашивать, где опухоль, когда обнаружили, как лечился. А что он мог рассказать? Да никак не лечился!

– Да не тушуйся ты! – подбодрил сразу весельчак Юра. – Печень – это фигня. Она имеет свойство регенерации.

Степан начал мучительно вспоминать, что означает это слово, слышанное ещё когда-то в школе, но с годами напрочь забытое. Потом вспомнил – самовосстановление. Вроде бы кто-то когда-то говорил, что печень действительно насколько-то отрастает, но утешение это было слабым.

А Юра продолжал:

– Это вон у Федьки нога уже не отрастёт, а печень – пустяки. Слышал по телевизору? Ученые при помощи стволовых клеток и плаценты из эмбрионов курицы или абортированного человеческого плода просто поразительные чудеса творят. Печень для них как насморк. Вон на Украине какой-то ученый, не помню фамилию, лекарство создал, запатентовал и теперь продает по всей Европе. Так что выживешь! Ну, может, раскошелиться придётся. Машину там продать или ещё что...

– Кстати, а здесь-то как? Надо платить? – сразу же, как только зашла речь о деньгах, поинтересовался Степан. Много раз он слышал, что в области бесплатно врачи уже ничего делать не хотят. Только с конвертом.

– Платят, конечно, – откликнулся Юра. – Северяне, те привозят тысяч по тридцать, а то и по пятьдесят, но те, кто с юга, из деревни, обычно по десять дают. Я весной после первой операции дал десять. Но надо было не после давать, а до. Не пришлось бы второй раз под нож ложиться.

– А из-за чего вторую делали? – простодушно поинтересовался Степан.

– Да понимаешь, я был в тот день последним. А хирурги после каждой операции по сто граммов спирта для успокоения нервов принимают. Я-то, говорю тебе, четвертым был. Ну, они как за день по триста граммов спиртяшки приняли, уже совсем нахороше были. Вот у меня в животе половину инструмента и забыли. Когда я ходить начал, всё думал, что у меня внутри бренчит да звякает. Пожаловался врачу на обходе, он живот щупал-щупал, на рентген отправил, там и обнаружилось, что у меня в брюшной полости двое ножниц, зажимы, скальпель и пинцеты. Вот пришлось второй раз оперироваться. Правда, уже бесплатно. Более того, они мне мой конверт с деньгами вернули.

– Ни хрена себе Айболиты! – изумлённо воскликнул Степан.

– Да нет, Айболит ветеринаром был, а тут настоящие коновалы. Так что, когда на операцию повезут, ты старайся не засыпать. И просись первым, пока трезвые.

Степан не сразу сообразил, что его разыгрывают. Врубился только тогда, как громогласный хохот потряс всю палату. И даже утром переведенный из реанимации дед Коля, обеими руками держался за оперированный живот и несмело, чтобы не разошлись на днях наложенные швы, долго хихикал. Единственно безучастным к происходящему оставался мужчина лет пятидесяти на койке у самого входа. Он будто не слышал разговоров, а всё время задумчиво смотрел в потолок, то и дело сильно потирая низ живота, пытаясь таким способом будто бы выдавить наружу острую режущую боль, что не давала возможности расслабиться.

И если не брать во внимание его да деда Колю, опутанного какими-то трубками да шлангами, то в этот момент палата была похожа на комнату отдыхающих в санатории, но никак не на палату приговорённых страшным диагнозом.




ГЛАВА 7



НИНОЧКА

Пробка ударилась в потолок, отрикошетила в стену, а потом весело запрыгала по полу, и в то же мгновение тугая струя пены вырвалась из горлышка прямо на лицо и одежду Ниночки, по пути поливая тарелки с закуской. Ниночка растерянно хлопала густо накрашенными ресницами, утирала ладонями лоб и щёки, оттягивала насквозь промокший и сразу же прилипший к телу халат.

Собравшийся за новогодним столом персонал громко зааплодировал, и с разных сторон послышались весёлые голоса уже захмелевших от тостов за проводы старого года сестёр и хирургов:

– Ох, и бурная же у тебя жизнь предстоит, Ниночка!

– Счастья-то на тебя сколько выльется!

– Ну, почему опять мимо меня счастье пролетело?!

А сидящий рядом Саша схватил со стола салфетку и старательно начал вытирать струйки шампанского, стекающие с лица девушки на шею и грудь. Причём делал он это уже насквозь промокшей салфеткой настолько старательно, что от движений его ладони расстегнулись сразу две верхних пуговки халата, обнажив тугие полушария грудей, едва прикрытых поддерживающим бюстгальтером. Их-то с особым старанием и начал вытирать обалдевший от такой возможности мужчина.

– Сашка, ты особо не увлекайся, дай мне тоже за дамой поухаживать, – тянулся через стол с сухой салфеткой маммолог Володя.

– Ты-то куда лезешь? – хохотала его соседка Надя. – Неужели ещё сисек не натрогался? Целыми днями бабы к нему в очередь стоят, чтобы грудь показать да дать пощупать!

– Всё, люди! Я виноват, мне и вытирать, хотя, чтобы добро не пропадало, я лучше вылижу, – степенно произнёс Степаныч и начал обходить стол, держа в руке бутылку, из которой вытекла добрая половина вина.

– А может, мы всё-таки за наступивший год выпьем? – перебила Надя. – Ну что за мужики! Голых сисек что ли не видали? Давайте за наступивший новый год выпьем. А потом, если хотите я вам сама сиськи покажу. Нинка, спрячь своё соблазнительное достояние! С Новым годом, с новым счастьем! Степаныч, ёлки-моталки! Наливай, давай!

– Ох, и щедрый ты сегодня, Степаныч! У всех счастье через край льётся! Ты уж поаккуратней, чтобы на всех хватило.

– Да не виноват я, что какой-то умник «шампанское» вместо холодильника к батарее поставил, – оправдывался разливающий.

– Вообще-то я, когда пришли, его на стол ставил.

– Так тут и без него места нет, вот я на пол и переставила, – оправдывалась Надя, а потом кто-то наверное нечаянно к батарее бутылку сдвинул.

– Ладно вам оправдываться! – вклинился Саша. – За Новый год, за новое счастье!

– И за любовь непременно! За любовь! – перебила его Надя.

Потом были ещё тосты за милых дам, снова за любовь, за благополучие в семье, за эту проклятую работу, за красоту и за многое другое. Больных в отделениях оставалось мало, ходячих городских отпустили на новогоднюю ночь домой, тяжёлых, поскольку операций специально на последние предновогодние дни не назначали, не было, поэтому в палатах оставались только выздоравливающие из районов да из других городов. Но и они тоже сейчас кучковались в вестибюлях и холлах, отмечая праздник заранее припасённым спиртным, что принесли навещающие больных родственники и знакомые. Правда, тосты у пациентов были не за любовь и за дам, а за то, что тревожило их сейчас больше всего.

– Будем жить! – утверждающе произносили с рюмками в руках онкологические больные, объединённые одним и тем же страшным диагнозом, нередко звучащим, как смертный приговор.

– Будем! – дружно откликались остальные.

Они тоже сегодня наслаждались свободой, потому что был праздник, и дежурные сёстры никого не загоняли в палату, беззлобно ворча, как это бывало обычно.

Быстро захмелевшие от небольшой дозы спиртного пациенты, перебивая друг друга, рассказывали каждый свою волнующую его историю, при этом лишь единицы молча, вполуха слушали сразу нескольких своих собеседников-соседей, думая о чём-то своём. Женщины отходили к окну, смотрели на фейерверки, запускаемые во дворах неподалёку расположенного микрорайона, и плакали, тоскуя по домашним и переживая по поводу своего заболевания. Некоторые сидящие за столом, рассказывая о былом, не забывали, что будущее у них очень призрачно, а кто-то, расчувствовавшись от выпитого, переставал крепиться, что после поставленного диагноза делал изо всех сил, и вытирал помимо воли навернувшиеся слёзы.




А дежурный персонал веселился. Надя заранее заготовила фанты с прогнозами, и каждый вытягивающий их, вслух произносил, что его ждёт в новом году. Степаныч под громкий смех объявил, что его ждёт прибавление в семействе, Саше выпала головокружительная карьера, Ниночке – страстная любовь, пенсионерке-санитарке Оксане Ивановне – аборт, Володе – новая машина, Галине – романтическое путешествие. Такие же неожиданные, часто очень весёлые, предсказания были на бумажках и остальных участников застолья. Когда вдоволь насмеялись и выпили уже в который раз за любовь, поскольку известно, что её, как и денег, много не бывает, Надя устроила конкурсы с эротической подоплёкой. Нет, до полного раздевания дело не дошло, но даже проигравшему Степанычу пришлось на несколько минут расстаться с брюками, а сама заводила беззастенчиво сбросила халат и ходила, гордо покачивая своим большим бюстом.

Саша то и дело оказывался рядом с Ниночкой, а во время конкурса, когда мужчинам надо было доказать свою силу и рыцарские наклонности, носил её на руках вокруг стола. Он давно имел виды на Ниночку, да и она тоже откровенно кокетничала с хирургом, но дальше двусмысленных шуточек дело у них не заходило, хотя часто вместе дежурили по ночам, вели за чашкой кофе душещипательные беседы. У обоих были семьи, и если у самого Саши дома было далеко не всё благополучно, потому что жена изводила его упреками за частые дежурства по ночам и по выходным, то Ниночка своей жизнью была очень довольна. Муж её любил, трёхгодовалая дочь росла здоровой и очень смышленой, и даже со свекровью, вместе с которой жили, взаимоотношения были очень даже милые. Так что всё у неё было хорошо, и не было абсолютно никакого повода заводить роман на стороне, чтобы компенсировать недостаток внимания или чувств. А поскольку девушка она была весёлая, добрая и очень хорошо относилась к пациентам, многие из них безнадёжно, в последний раз на оставшемся отрезке жизни, влюблялись в красивую медсестру, чьи пухлые губы делали её очень похожей на Анджелину Джоли.

Ниночка рассказывала мужу об очередном поклоннике, что был в два с лишним раза старше её и задаривал её красивыми букетами или коробками конфет в надежде на хоть какую-нибудь благосклонность, муж шутил, что его милая жёнушка должна получать прибавку к своей более чем скромной зарплате ещё и за психотерапию, и при этом никогда не проявлял даже малейшей ревности.

В онкологию Ниночка попала не случайно. Несколько лет назад у неё от рака умерла любимая бабушка. Эта смерть настолько потрясла девушку, что она решила непременно поступать в медицинский институт. И хотя отметки в аттестате были почти лучше всех, учиться на врача не получилось – подвела химия. Этот предмет в их сельской школе преподавали по очереди: то математичка, то филолог, то – сама директриса, учитель истории. Именно химия, хоть в аттестате и стояла пятёрка по этому предмету, который больше никто из десяти выпускников учить не хотел, и разрушила мечту Ниночки стать сначала врачом, а потом – учёным, чтобы найти лекарство от рака.

Не пройдя по конкурсу в мединститут, девушка пошла в медицинский техникум, пока училась, вышла замуж и, получив диплом фельдшера, без проблем устроилась дежурной медсестрой в онкологический центр, где всегда не хватало среднего и младшего персонала.

При виде пациентов, многие из которых, узнав о своём диагнозе, сразу же смирялись с неизбежностью скорой смерти, сникали, не верили в выздоровление, на Ниночку будто наваливалась ответственность за их будущее. Жалея их, Ниночка во время утренних и вечерних процедур, пока ставила уколы, приводила примеры, когда онкологические больные через десять и пятнадцать лет после операции наведывались на обследования и оставались совершенно здоровыми. Иногда такие истории о якобы дальних родственниках или хороших знакомых своих родителей она прямо на ходу придумывала сама. Да так образно, что сама верила в правдивость этих оптимистических историй. Стоит ли говорить, что пациенты сердобольную участливую девушку просто обожали, а мужчины нередко проникались и более глубокими чувствами.

Ниночка рассказывала о каждом очередном поклоннике мужу, но он нисколько не ревновал, подшучивая, что в порнографии один из самых популярных разделов – это секс с медсёстрами. Так что влюблённость пациентов только подтверждает правильность курса порноиндустрии.

Да и ни малейшего повода к ревности у мужа не было – Ниночка со всеми была ровной и одинаково приветливой. И с Сашей они были не более чем друзьями, коллегами по работе. Ниночке было приятно с ним общаться, он на удивление много читал, во время ночных дежурств часами просиживал за своим ноутбуком с выходом в Интернет, интересовался классической музыкой и современной зарубежной литературой. Именно от него Ниночка узнала, что есть такие писатели, как Мураками, Ден Браун, Вуд Алекс, Оксана Робски, Ольга Левицкая и Павел Санаев. Она даже немного почитала его роман «Похороните меня за плинтусом», но книга показалась скучной, история выдуманной. Тогда Саша скачал специально для неё два романа Зары Деверо. И тоже сюжет показался девушке выдуманным от начала до конца, но эротические сцены, которыми были пронизаны оба произведения, сильно возбуждали. А когда Саша спрашивал, понравилось ли, она отмахивалась от него: «Вот ещё! Какую-то порнушку подсунул и ещё хочет, чтобы мне это понравилось!»

Новогоднее застолье закончилось, когда все были уже изрядно во хмелю. Женщины остались убирать со стола и мыть посуду, мужчины отправились проверить больных.

В ординаторской Ниночку дожидался Саша.

– Ну, что? Чайку и немножко вздремнём? Больные спят, всё хорошо, дежурство идёт просто фантастически интересно.

Ниночка села возле накрытого для чая журнального столика в кресло напротив Саши, при этом распахнувшийся халат оголил её стройные ноги, но она не придала этому никакого значения, даже не замечая некоторой вольности в одежде. Переодеваясь с мужчинами в одной комнате, медсёстры нисколько не смущались, оказываясь перед ними в нижнем белье, более того, покупали его специально покрасивее, чтобы было не стыдно предстать перед коллегами полураздетой.

За сахаром потянулись одновременно, столкнулись руками, Саша взял девушку за ладонь, сжал, осторожно погладил пальцами другой руки. Ниночка сделала робкую попытку убрать ладонь, но Саша удержал, потом встал, потянул девушку к себе. Она тоже поднялась из кресла, и их губы встретились в долгом и нежном поцелуе.

Так начался у Ниночки и Саши служебный роман, о котором вскоре заговорили почти все коллеги. Да влюблённые, собственно, особо не таились, но и не афишировали свои отношения. Только всё чаще оказывались вместе на ночных дежурствах, когда после полуночных уколов пациентам могли, наконец, уединиться и дать волю чувствам.

И лишь их домашние ни о чём не догадывались.




ГЛАВА 8



ЛЕТАЛЬНЫЙ

Хирург Дьяконов старого друга встретил на крыльце, где нетерпеливо курил уже вторую подряд сигарету.

– Привет, Володя!

– Привет, бизнесмен! Дай-ка я на тебя при уличном свете посмотрю! Да! Видок так себе. Пойдем, я тебе палату забронировал.

Пока шли по коридорам и поднимались по лестнице, доктор расспросил старого друга, что того беспокоит. Не в плане бизнеса, а в отношении здоровья. Как только вошли в одноместную коммерческую палату, доктор сел в кресло и начал:

– Значит так. Сегодня не есть, завтра натощак сдашь кровь из пальца и из вены, сделаешь рентген брюшной полости, эРэ РэС и ирригоскопию. Я сейчас направления выпишу и сестре отдам. Я хотел сегодня тебя на кардиограмму и на томографию отправить, но там с обеда по всему крылу кабели меняют. Так что тоже завтра.

– Ты мне переведи на русский то, что только что говорил.

– Не забивай голову ерундой. Но если хочешь знать, рентген тебе сделаем. Ректороманоскопия, или эрэрэс – это в задницу тебе заглянем. Возьмём материал на биопсию. Вообще-то надо было три дня к этому готовиться, фруктов, овощей и жирного мяса не есть, но ладно, может и так получится.

– Да я, можно сказать, вообще последние дни почти ничего не ем. Кофе только пью чуть не вёдрами.

– Тем лучше, но вечерком придется клизму поставить. Хотя нет, лучше фортране выпьешь. Тебе с твоим весом надо литра четыре. Выпьешь, и прочистит куда лучше клизмы. Сейчас я сестру на первый этаж в аптеку отправлю, там должен быть. И бускопан. Хотя зачем я тебе всё это рассказываю – ты один хрен гематоген от геморроя не отличаешь. А ты из вещей ничего с собой не захватил?

– Да у меня в машине всегда упакованная сумка со всем необходимым для командировок, пара книг и ноут. Сейчас звякну, водила принесёт.

– Тогда устраивайся. Руководить можешь отсюда. А я побежал. Бумаг до фигища! Задолбали уже нас всякими бумагами! Не поверишь, я за операционным столом меньше стою, чем отчёты всякие сочиняю. Ну, будь, дружище! Не хандри. Даст бог, обойдётся всё, просто лучше перебздеть, чем не доглядеть.

До вечера Дмитрий Иванович работал. Он уютно устроился за письменным столом, который был в палате, обустроенной им же после той операции в благодарность докторам и для удобства таких же как он ВИП-пациентов, потом развалился в кресле и посмотрел по телевизору местные новости. Как всегда, шла одна мура про поездки уже надоевшего всем телезрителям губернатора, про открытие нового спорткомплекса в отдаленном районе, а сюжет о доме престарелых предварял прямой эфир с заместителем губернатора по социальным вопросам о развитии медицинского обслуживания в регионе.

На экране появился холёный с безразличными глазами чиновник, которого он помнил этаким пронырливым хлыщом еще по институту и с братом которого был хорошо знаком, не раз пил водку на разных торжествах и немного завидовал, потому что бизнес того, благодаря наличию брата на самой вершине исполнительной власти, раскручивался более, чем успешно. Чиновник рассказывал, какие программы по здравоохранению приняты в области, сколько на них выделено денег из местного и областного бюджета, сколько выделено квот на лечение в федеральных клиниках, сколько закуплено суперсовременного оборудования.

– Еще бы на этой аппаратуре да умные и грамотные специалисты работали, – с досадой подумал Дмитрий Иванович и выключил телевизор. Начались позывы от выпитой сладковатой воды, которой надо было осилить аж четыре литра.

К утру его прочистило, как нельзя лучше, тем более, что за последние несколько дней действительно питался кое-как, от случая к случаю. И то больше кофе да бутербродами с сыром, который очень любил.

После процедур перекусил принесённым сестрой завтраком, позвонил водителю, чтобы привёз из ресторана нормальный обед, занялся работой. После обеда пришёл Дьяконов, устало развалился в кресле.

– Совсем вымотался. Опять было четыре операции. Понимаешь, Димон, я всё больше и больше склоняюсь к гипотезе, что действительно рак – заболевание инфекционное. Я ведь, ты знаешь, кандидатскую именно на эту тему писать начинал. Тогда эта теория активно выдвигалась. Но не нашёл подтверждения. А сейчас думаю, может плохо искал? Наверное, зря тему сменил. Ты только посмотри, сколько у нас теперь онкологических! Каждый день по четыре операции делаем. В год не меньше тысячи. А люди всё поступают и поступают. И надо было бы много больше принимать, и главное – раннюю диагностику наладить, да ни специалистов нет, ни оборудования, ни помещений. Палаты до отказа забиты. Иногда пациентов даже за пару дней до снятия швов домой отпускаем, чтобы другому место освободить. И главное – работать некому. Не идёт народ на нищенскую зарплату.

– Ну, ты-то у нас не нищенствуешь, побойся бога.

– Дима, а ты думаешь, мне приятно с протянутой за конвертом рукой стоять? Иногда такая тоска забирает, что хоть вой. А с сёстрами вообще беда! Вот сейчас, представляешь, одна на сессии – в медакадемии сестринское отделение с заочным обучением открыли, у второй ребенок заболел, третья сама захворала. Шеф уже в медколледже студенток на практику выпрашивает. Надо же кому-то уколы, капельницы, клизмы ставить. Я вчера на дежурстве сам уколы ставил. А моё ли это дело? Так ведь скоро и утку хирургу выносить придётся. А при таком раскладе через пять-десять лет, когда наше поколение на пенсию выйдет, и операции делать будет некому. Ладно, давай по соточке!

– А мне можно?

– Так ты же все анализы сдал. Я сейчас схожу, возьму результаты и коньячку принесу. У нас этим пойлом от благодарных пациентов все шкафы забиты. Или может лучше спиртяшки?

– Нет уж, давай лучше коньяку. Он как-то привычнее. А ты всё? Отработал?

– Не совсем, но фигня осталась.

Доктор тяжело поднялся из кресла и вышел в коридор. Вернулся он минут через десять с коробкой французского коньяка и кучей бумажек.

– Давай, за твоё здоровье!

Выпили, закусили шоколадкой. Дьяконов надел очки и начал просматривать результаты анализов.

– Странная, брат, штука! Вроде всё нормально. Даже отлично! Ну, биопсию, ты понимаешь, так быстро не сделали, а вот всё остальное готово. Снимок хороший, новообразований нет. Эрэрэс никаких патологий не выявила. Кровь? Эритроциты – норма. Если бы были проблемы с метастазами, уровень был бы намного меньше. Гемоглобин, правда, высоковат. Но это надо будет проверить ещё раз. Уровни нейтрофилов и тромбоцитов никакого воспаления и онкологии не показывают. Ты извини, но там эти долбанные энергетики так и не успели оборудование подключить. Обещают сегодня, кровь из носу, всё закончить, так что завтра томографию и кардиограмму сделаем. У тебя как с сердцем? Проблем нет?

– Нет, вроде, всё нормально. Я же говорю, что у меня, кажется, снова с желудком. И ведь, паразит, плеснёшь ему коньячку, вроде, как боль проходит.

– Ладно, давай тогда ещё помаленьку.

Выпили еще, посидели. Дмитрий Иванович завёл, было, разговор о своих проблемах в бизнесе, ведь именно это его сейчас занимало больше всего, даже больше, чем непонятки со здоровьем. Тем более, что сильного недомогания он не чувствовал. Просто одолевала слабость. Но и это относил на нервное истощение и усталость от суеты последних дней.

– Выбрось ты из головы свой бизнес! Ты в больнице. Ты хоть понимаешь это? Отдохни от проблем хотя бы в этих стенах!

Допили бутылку, доктор ушёл, а Дмитрий Иванович сделал ещё несколько звонков, включил телевизор, потыкал в кнопки, переключая каналы, но ничего интересного не нашёл и включил ноутбук – проверить почту и посмотреть, что делается в мире бизнеса.

Ближе к полуночи сестра Ниночка поставила ему витамины, дала таблетку, пожелала спокойной ночи и вышла, тихонечко прикрыв за собой дверь. Сегодня дежурил Саша, с которым у них уже больше года длился бурный роман, так что ночь они проведут в ординаторской, занимаясь любовью. Тяжелых всего двое, у деда Коли сегодня дежурит нанятая сиделка, у прооперированной два дня назад бабушки – дочь.

Так что тревожиться нет повода. Если что, её найдут в ординаторской.

Утром, в половине седьмого, Ниночка, поставив уколы в общих палатах, зашла в люксовскую и остолбенела. Пациент со спокойным лицом лежал на спине и широко открытыми остекленевшими глазами смотрел в потолок.




ГЛАВА 9



ЯБЛОКО С СЕВЕРА

Проснулся Ильдар рано. И не потому, что провёл свою первую ночь на диване в вестибюле хирургического отделения. Диван был хоть и коротковат, но значительно лучше вокзальных пластиковых стульчиков, скрепленных хомутиками в ровные ряды. К тому же санитарка принесла постельное бельё, одеяло, подушку, но стелить он ей не позволил. Сделал всё сам, зная, что персоналу и так достаётся немало с тяжёлыми больными. У него же никакой боли не чувствовалось, и он осознавал себя абсолютно здоровым человеком, по чистой случайности попавшим в это страшное заведение.

Ильдар тихонечко, стараясь не шаркать тапочками, прошёл в туалет, открыл окно и всей грудью вдохнул чистый бодрящий воздух. Ночью слегка подморозило, на лужах виднелся хрупкий ледок, цветы на клумбах, ещё вчера гордо выставлявшие напоказ свои яркие бутоны, враз почернели и опустили головы. И от этой за одну ночь утратившей красоту природы почему-то сделалось тоскливо.

Интересно, сколько его здесь продержат? Недели две или три? Если три, то к моменту выписки уже должны наступить морозы, и не придётся идти по болоту пешком. Да вряд ли он и сможет после операции пройти те десять километров. А может ещё и не будет никакой операции? Может что-то напутали районные доктора, и здешнее обследование на хорошей аппаратуре подтвердит, что он вполне здоров, и никакого рака у него нет?

От этой мысли сделалось чуть веселее.

– Куришь? – раздался за спиной голос мужчины, появление которого Ильдар даже не слышал.

– Нет, просто воздухом дышу.

– Это ты что ли на диване ночевал?

– Да, а что?

– Нет, ничего. Сегодня из нашей палаты одного на операцию кладут, место освобождается. Так что наверняка тебя к нам положат. Давай знакомиться! Юра.

– Очень приятно! Ильдар.

– И что у тебя?

– Да они темнят что-то, всё терминами своими по латыни называют, так что я ни фига и не понял. Отправили вот на обследование. Может ещё ничего и не найдут.

– Дай-то бог! Посмотри там, на подоконнике, баночку со своей фамилией. Не забудь анализ сдать.

– Ой, хорошо, что вы вовремя подсказали.

– Да перестань ты выкать. Мы тут все на равных. Товарищи по несчастью, так сказать.

Мужчина взял пластиковую баночку с закручивающейся крышкой, зашёл в кабинку. Ильдар нашёл свою.

– Юра, а сколько надо для анализа?

– Граммов сто хватит.

Вскоре один за другим народ, разбуженный дежурной сестрой для уколов и измерения температуры, потянулся из палат по длинному коридору в сторону туалета и умывальника. Некоторые шли, еле-еле передвигая ноги и держась за живот (явно после недавней операции), другие шагали бодро и весело смотрели на соседей. Вот на костылях шустро проскакал мужчина с ампутированной почти до колена ногой. Его вчера Ильдар видел несколько раз. Он кокетничал с дежурной сестрой, задирал больных из соседних палат, беззлобно подшучивал над старушками. Сегодня он весело здоровался со всеми, называя по именам, шутил по поводу походки, пугал клизмой, которую якобы врач приказал делать всем, кто вчера ужинал, потому что макароны оказались просроченными, и может быть несварение желудка.

– Ну, значит, мне делать не будут, – заявил очень худой мужчина непонятного возраста.

– Это почему это ты такой у нас особенный, – встрепенулся безногий.

– А потому, Феденька, что желудок у меня еще в областной больнице два месяца назад удалили. Так что несварение желудка мне не грозит. – И расхохотался, обнажив неровные пожелтевшие зубы.

Вскоре, действительно, многих пациентов стали приглашать на клизму. Ильдар примерно знал, что это такое, но пока испытать не доводилось. Перед УЗИ-обследованием в районной больнице он накануне пил три литра воды с растворенным в ней порошком, за который пришлось уплатить больше пятисот рублей, и эта вода вычистила его внутренности так, что он всю ночь боялся уходить далеко от туалета.

Он больше всего стыдился того, что придётся не только снимать штаны перед молодой медсестрой, его ровесницей, но и подставлять ей свой зад, в который она будет вводить очистительную жидкость. На деле оказалось ещё хуже. Ильдар думал, что клизма – это та самая небольшая зеленого цвета резиновая груша, что стояла на подоконнике в туалете. На деле же ему предстояло принять в себя содержимое похожего на грелку резинового сосуда с длинным шлангом и белым пластмассовым закруглённым наконечником.

Густо покраснев, Ильдар по указанию медсестры спустил штаны, лег на бок, согнув в коленях ноги и подтянув их ближе к подбородку, и почувствовал, как в него легко втиснулся этот наконечник, и кишки стали наполняться жидкостью. Сразу же очень захотелось в туалет, но мучения только начинались.

– Я больше не могу... – еле слышно проговорил Ильдар.

– Да ты что! Еще и половины не принял. Терпи, давай. Да не вздумай мне тут напакостить, а то сам подтирать будешь.

Ильдар терпел изо всех сил, и едва только сестра освободила его от шланга с наконечником, подтянул с поджилок спортивные штаны и почти бегом, не надевая шлёпанцы, метнулся в сторону туалета. На его счастье одна кабинка оказалась свободной.

Потом было еще два вливания, но эти парень перенёс как-то спокойнее.

В половине девятого сестра отправила его сдавать кровь из пальца и вены, потом пришлось сидеть в очереди на рентген, затем – на УЗИ. А когда вернулся к своему дивану, матраса и белья с подушкой на нём уже не оказалось. Не было и его пакета с бритвенными принадлежностями, мылом, зубной щеткой и остатками домашней еды.




– Да не бойся, ничего не пропало, – заулыбалась заступившая на дежурство другая медсестра. – Всё перенесли в шестую палату. Там койка освободилась, так что располагайся на новом месте.

Место Ильдара оказалось у стены. Пакет с вещами лежал на тумбочке. Парень аккуратно разложил всё на полочки, выглянул на улицу. Прямо под окнами располагалась парковка, на которой стояли дорогие машины. Ильдар не очень разбирался в марках, некоторые вообще видел впервые, но мерседес, БМВ и лексус от других отличил.

– Что, автопарком любуешься? – спросил уже знакомый Юра. – Да, брат, вот на таких машинах и ездят наши малооплачиваемые работники здравоохранения. Самая дешевая миллиона на полтора тянет.

– Ни фига-а-а с-е-е-ебе! – удивлённо протянул Ильдар. – Это же моя зарплата лет за десять.

– А ты кем работаешь?

– Трактористом.

– Вот то-то и оно. Не ту профессию выбрал. Надо было на хирурга учиться.

Их разговор прервал скрип дверей. В палату вошёл хирург, на кармане халата которого было вышито «Дьяконов В.Б.»

– Как настроение? – спросил он после бодрого приветствия.

– Хорошее, Владимир Борисович.

– Ну, и прекрасно! Так, с тобой всё ясно, – сказал доктор лежавшему у самой двери мужчине. – Минут через тридцать будем оперировать. Не волнуйся, ничего страшного у тебя нет. Всё будет хорошо! Можешь позвонить жене, чтобы сегодня не приходила, после операции денёк побудешь в палате интенсивной терапии, потом обратно сюда. Ты, Фёдор, что скажешь?

– Да заживает, вроде бы.

– Потом посмотрим на перевязке, как оно у тебя заживает. Думаю, что всё хорошо. Скоро домой, хватит тебе тут сестричек мурыжить. Цвигунов, Цвигунов. Кровь сдавал сегодня? Да? Как будут результаты, мы с тобой отдельно поговорим. Лаптев! – он нагнулся, пощупал живот, слегка надавил слева, справа, посередине. – Не болит? Всё у тебя идёт хорошо, сегодня выпишем домой, хватит казённую кашу есть. Дед Коля! Ты, говорят, хандришь? Напрасно, напрасно! Операция у тебя прошла хорошо. Сделано всё чисто, я же сам оперировал, знаю. Больно, конечно! А что бы ты хотел после такой операции? Чай, не молодой уже! Помедленнее, чем у ребят, заживать будет. А то, что температура держится, не беда. Реакция организма такая. И если хочешь, пусть дочь приходит, сидит, сколько надо. Это лучше, чем постоянно сюда по телефону звонить, сестру от дела отвлекать. Так и скажи, когда проведать придёт. Теперь ты, Шарапов. Анализы все сдал? Рентген? УЗИ? Так. Хорошо. В роду онкологических больных не было?

– Батя пять лет назад от рака умер. А у меня что, правда, рак?

– Да не бойся ты так! Пока ничего страшного не вижу. Вот будут готовы результаты анализов, посмотрим. Но если онкология и есть, то на начальной стадии. Так что попал к нам очень даже вовремя. Ещё сто лет жить будешь, да и потом умрёшь от гонореи из-за неразборчивости случайных связей.

Фёдор захохотал:

– Да уж, в сто тридцать лет от триппера помереть! Доктор, мне бы такой прогноз!

– Ладно, пересмешники! Вам только дай повод посмеяться... Ну, пока, мужики, мне на операцию пора.

Едва он ушёл, в коридоре раздалось приглашение:

– Северяне, второй завтрак! Подходите быстрее, а то какао стынет.

Поскольку Ильдар из-за анализов и обследований и первый завтрак пропустил, он не заставил себя упрашивать. Бодро встал, вышел в вестибюль, где ночевал на диване, и где за несколькими массивными столами из берёзы ходячие пациенты принимали пищу, робко пристроился с самого края. Посреди стола стояла ваза с румяными яблоками, расположились тарелка с вафлями и большой чайник, очевидно, с тем самым какао, про который громко возвещала сестра. Ильдар начал озираться в поисках кружки, но когда увидел, что каждый идёт со своей, подошёл к буфетчице:

– Извините, а где можно кружку взять?

– Кружку у нас, дорогой ты мой, каждый свою имеет. Можешь там внизу в магазинчике купить. Да сейчас она тебе к чему? Ты что, с Севера что ли?

– С какого Севера?

– Ну, я спрашиваю, ты с Ямала или с Югры что ли?

– Нет, я с Заозерья.

– Тогда второй завтрак не про твою честь. Это для тех, кто с Северов. А то ишь, яблочка ему на халяву захотелось!

– Да никакого яблочка мне не захотелось. У нас в этом году яблок столько уродилось, что скоту кормим. Девать некуда.

– Ну, тогда иди к себе в палату. А если проголодался, магазин уже почти час, как открылся. Там всё, что надо, есть. Кроме пива.

Ильдар покраснел от смущения, что его заподозрили в какой-то алчности, в попытке урвать чужое, повернулся и пошёл в свою палату.

– А ты чего это на второй завтрак-то попёрся, – спросил Федя. – Ты же вроде наш, с области? А второй завтрак не про нашу честь. Это за северян их автономные округа нашему центру да тюменскому деньги большие платят, вот им и рацион особый. И яблоки, и вафельки с печенюшками, да какавой запивать.

– Такова, брат, суровая действительность расслоения общества не только по социальному происхождению, но и по географической принадлежности к тому или иному суверенному субъекту федерации, – по-учёному выразился Юра. – Мы тут – низшая каста. И с этим надо мириться, а не обижаться.

И почему-то от этих вроде бы утешающих слов соседей по палате, на душе сделалось совсем паршиво. Не от того, что не досталось яблока, их действительно в этом году уродилось в небольшом саду возле дома необычайно много, а от того, как глупо он выглядел, незваным сев за стол, от того, что испытал унижение из-за какого-то паршивого яблока. Ильдар уткнулся лицом в подушку, и слёзы потекли из глаз крупными каплями, легко впитываясь в застиранную наволочку с незамысловатым рисунком и логотипом «Минздрав».




ГЛАВА 10



ПРИГОВОРЁННЫЕ

– Ой-ё-ё-ё-ё-ёй! Ой-ё-ё-ё-ёй! – приплясывал в конце коридора возле запертой двери туалета мужчина в синих спортивных трикотажных штанах. – Мужики, давайте уже быстрее, мочи нету терпеть дольше! – умолял он, закрывшихся в кабинках.

Но оттуда в ответ доносился громкий хохот:

– Потерпи, батя, еще минуточку потерпи. Нам ведь тоже по полной вдули.

Наконец, так и не дождавшись, когда освободятся кабинки мужского туалета, мужичок рванул в женский, откуда только что выплыла дородная дамочка в дорогом шелковом халате с иероглифами и какими-то похожими на павлинов птицами.

И почти сразу из мужского туалета показались соседи Степана по палате. Одного из них – Юру – через два дня обещали выписать домой, второй – Федя – про выписку ничего не знал, но он не очень-то и торопился оформлять документы. Он тут давно был своим человеком, скабрезно шутил с медсестрами, донимал розыгрышами соседей по палате и ничуть не расстраивался по поводу ампутированной почти до колена ноги. Он лихо сновал на костылях по коридорам, знал в больнице всё и вся и чувствовал себя не хуже, чем дома, куда нередко уходил ночевать.

Когда Степана разыграли соседи по палате, он, было, обиделся и до позднего вечера или молча лежал на своей кровати, или сидел в холле, где работал телевизор. Но мысли о предварительном страшном диагнозе не давали покоя, а ещё беспокоила плата за лечение. С деньгами по завершении строительства дома у них было совсем туго, а потому и с собой в больницу он взял лишь самую малость. Если диагноз подтвердится, и ему и вправду надо будет платить за операцию, эти десять тысяч брат найдёт и одолжит до лучших времён. Но, может быть, соседи по палате просто разыграли его, как с забытыми в брюшной полости Юрия инструментами? Степан отбросил обиды и решил всё выяснить.

– Нет, про деньги я серьезно, – махнул рукой Юра. – От этого, брат, никуда не денешься. Вся страна в коррупции погрязла, а уж когда речь идёт о жизни и смерти, радуйся, что мало просят. Вон в радиологии Вера лежит. Её муж в Москве уже пол лимона заплатил, а всё как корове под хвост. Деньги кончились, и выпнули на улицу. Теперь здесь облучение делают. А кто-то и в Израиль ездил лечиться, а один хрен. Знаешь, когда припекает, так ни деньги, ни положение не помогают. Вон сколько знаменитостей от рака умерло! Что, думаешь, у них денег не хватило, или заплатить пожалели? У нас сегодня в соседней люксовской палате мужик коньки откинул. Большой начальник был. И денег – море имел. Шесть лет назад операцию делали, а на днях недомогание почувствовал. Искали причину, искали, не могли найти. Он сюда обратился. Тут тоже полное обследование провели, руками разводят, вроде, мол, всё нормально. А он посреди ночи умер. Утром сестра приходит укол ставить, а он уж холодный. Да ты не пугайся. Говорят, обычно после операции в среднем три-пять лет живут. Но есть и двадцать. И умирают совсем по другой, не раковой, причине. Я тут с бабулей одной познакомился, так ей тридцать лет назад печень ополовинили, а она еще в народном хоре поёт и хороводы водит. Так что кому как судьбой прописано.

Их разговор прервал ведущий палату хирург Дьяконов. Поздоровался, прошёл вдоль рядов коек, присел на краешек кровати Степана:

– Посмотрел я направление и все анализы. Ничего страшно там нет. Есть подозрение на злокачественную опухоль верхней части печени, но мы это всё сами проверим. Прямо завтра и начнём. Я все направления у сестры оставил. Сдашь кровь, кал, мочу, ещё раз на УЗИ посмотрим, рентген, РРС, колоноскопию, чтобы уж полную картину иметь. Есть ли действительно злокачественная опухоль, не пошли ли куда метастазы? А дня через три на операцию поставим. Но для этого надо, чтобы родственники твои сдали грамм триста, а лучше – четыреста крови. Можно, конечно, и платных доноров поискать, но лучше пусть родственники. Деньги сэкономишь. Пусть на ближайшей станции переливания крови сдадут, а те нам подтверждение отправят. Понимаешь, проблема сейчас в стране с донорской кровью. Это раньше всякие льготы были, так народ из-за них по несколько раз в год сдавал. А теперь... – он махнул рукой, – ну, ты всё понял? Да, и Федю меньше слушай, он тут уже всех задолбал своими шуточками.

– Вот, блин! – сокрушенно выдохнул Степан, когда дверь за доктором закрылась. – И кто у меня там из родственников поедет за сто километров кровь сдавать? Ну, брат, ну, жена, ну невестку уговорят, хотя у неё вроде когда-то гепатит был. Может на работе кто? – взял с тумбочки мобильный телефон и начал набирать номер, чтобы рассказать домашним о беседе с доктором.

Пока он пересказывал жене свои новости, Фёдор успел сходить в соседние палаты. Вернулся со сверкающими глазами и вполголоса начал восхищенно рассказывать:

– Ребя-а-а-ата! Кла-а-ассс! Там на практику такую тёлку прислали! С ума сойти. Сиськи – во-о! – он выставил перед собой локти согнутых рук, – ноги от ушей, халатик едва трусики прикрывает. А глаза-а-а! Офигеть и не встать! Ох, и вдул бы я ей по самое не могу!

– Кому ты нужен безногий, – подал из угла голос дед Коля.

– Дед, вот ты столько на свете прожил, а ни хрена не понимаешь. В этом деле наличие или отсутствие ног никакой роли не играет. Главное, чтобы между ними было то, что надо.

– Можно подумать, у тебя там то, что бабам надо, – еле слышным голосом откликнулся дед Коля.

– Показать? Ты оттуда увидишь, или мне поближе подскакать?

– Да ладно уж, расхвастался. У меня может в молодости-то поболе твово был, – отмахнулся дед Коля. – Только не совал его, куда ни попадя.

– Нет, дед, ни хрена ты не уже не соображаешь по причине своего возраста и немощи. Не зря говорят: «Мораль крепчает, когда дряхлеет плоть».

Их спор прервался неожиданно открывшейся дверью. В палату вошла та самая практикантка, про которую только что рассказывал Федя. Была она действительно красоты поразительной, так что мужики все без исключения просто открыли рты от изумления.

– Кто тут Степанов Степан? – нежным голосом проворковала она.

– Я, – откликнулся Степан.

– Вам сегодня нельзя ужинать, вечером будем делать клизму до чистой воды.

– Дак я и не обедал ещё сегодня.

– Тем лучше.

– А Цвигунов это Вы? – обведя глазами пациентов, спросила она у парня с явно выраженными татарскими чертами лица.

– Нет, это я, – откликнулся Юра. – А в чём дело?

– Вам тоже сегодня вместо ужина клизма. Вам назначено повторное обследование.

И вышла. А палата заворожено молчала.

– Блин! И чего они там надумали про какое-то повторное обследование? Они что, задницу мою изнутри не видели что ли? Шутки шутят. Ну, ладно, я тоже с ними пошучу.

Потом он наклонился к самому уху Фёдора и начал что-то нашептывать.

– Ну, ты, блин, и выдумщик! Отличная идея! Садись в коридоре в кресло и жди, что будет, а пока, как договаривались, того хмыря повоспитываем, – расхохотался Фёдор и подмигнул Степану.

Стоя в коридоре, Степан видел, что как только мужик в трико зашёл за порцией, Юра и Федор заняли обе кабинки туалета, лишив пациента возможности избавиться от содержимого кишок, перелитого в них раствора из резиновой, похожей на грелку, ёмкости.

Излишняя весёлость соседей уже начала раздражать Степана, и он вернулся в палату.

– А эти шутники где? – поинтересовался всё время молчавший Ильдар.

– Да-а, там какого-то мужика гнобят. Тому клизму ставят, а они в туалете закрылись.

Вот раздолбаи! И откуда столько весёлости? Ведь по большому счёту все мы тут смертники. Приговор врачи всем одинаковый вынесли, потому что ещё нигде в мире рак лечить не научились. Только срок исполнения приговора разный, кому как повезёт.

Степан вышел в коридор посмотреть очередь. Как раз в это время из процедурной буквально выскочила старушка, которая днём, шаркая своими не по размеру большими шлёпанцами, шарилась мелкими шажочками по коридору. Таким образом она, видимо, пыталась отвлечься от острой боли, потому что непрерывно держалась обеими руками за низ живота. Сейчас она вприпрыжку скакала по коридору в сторону туалета, больше похожая на шуструю пионерку, которая подпрыгивает во дворе, играя в классики. И только длинный, застиранный халат указывал, что это та самая седая немощная старушка вдруг в один миг преобразилась в стремлении быстрее добежать до унитаза, чтобы не расплескать по дороге влитую в неё мыльную воду.

Следом за ней в процедурную чинно вошёл Юра. Прошло не более двух минут, как оттуда выскочила растерянная практикантка и со слезами на глазах пробежала в комнату дежурного врача. Не заставил себя ждать и Юра, он тоже быстрым шагом прошествовал до туалета, откуда раздался облегченный вздох, а через некоторое время показался и сам пациент.

Фёдор его уже ждал с нескрываемым нетерпением.

– Ну, давай рассказывай, что там было? – торопил он друга. – А то красавица наша пулей пролетела к Быкову. Сегодня же сам заведующий дежурит. Пока всё еще там.

– Ну, как мы и договаривались, я набрал в рот воды, и как только почувствовал, что влито в меня достаточно много, повернул голову лицом вверх и пустил изо рта фонтанчиком тонкую струю. Когда вода кончилась, говорю, мол, ты что это, девушка, такого делаешь, меня же своим раствором насквозь продавила. Чему вас там в ваших колледжах учат? У меня же теперь запросто, если не дизентерия, так ещё что-нибудь похлеще может начаться. А при моём диагнозе – это смерти подобно. Она вся покраснела, извинения бормотать начала и пулей выскочила. Наверное, доктору докладывать о своей оплошности.

И оба друга расхохотались во весь голос, из-за чего из палат начали выглядывать недоумевающие пациенты.

А в это время в кабинете дежурного доктора заведующий отделением Быков успокаивал практикантку, с которой случилась настоящая истерика. Она прижималась тугими полными грудями к груди доктора, и всхлипывая, пыталась рассказать, что она переусердствовала и влила в пациента столько жидкости, что у того аж изо рта фонтан брызнул.

Доктор успокаивал девушку, гладил за плечи, одной рукой, будто невзначай, провёл по крутым ягодицам.

– Чёрт возьми, кажется, в столе кончились презервативы, – вспоминал он. – Конфет и коньяка – шкаф до отказа забит, а самого нужного нет. Девушка очень даже не дурна, и, кажется, вполне современна во взглядах на жизнь. Да и как откажешь заведующему отделением в самом начале практики? Надо будет у коллег с других отделений контрацептивы спросить. Не дурна, не дурна... Эх, даст бог да даст она, и устроим сегодня ночью скачки, тряхнем стариной.

Девушка уже начала успокаиваться и попыталась было отстраниться, но хирург держал крепко.

– Ну, поплачь еще немного, поплачь, успокойся. Ничего страшного не произошло. Тебя просто разыграли. Сейчас я с этими шутниками разберусь. Это, небось, профессор или безногий. Других, гораздых на выдумки, у нас тут, слава богу, нету.

– Нет, не безногий. Цвигунов, кажется.

– Вот я сейчас ему задам. Но и ты хороша! Ну, чему вас там учат? Ты хоть понимаешь, что насквозь ты могла его водой продавить только в том случае, если у него пищевод с прямой кишкой соединён. Ну, хоть настолько-то соображать надо, милая моя, – закончил он совсем ласково и погладил за плечи, снова опустив руку таким образом, что она легонько скользнула по ягодицам девушки. – Посиди немного, я сейчас с ними разберусь. А ты ему в отместку закати как можно больше. Пусть шутнику наукой станет на всю оставшуюся жизнь. Правда, и жить-то ему осталось всего ничего. Так уж, для очистки совести с ним возимся, да сын мой у него учился, нахвалиться не мог.

– Так он, что, совсем бесперспективный?

– Увы, моя хорошая! Привыкай. Хотя к смертям привыкнешь не быстро. Да и умирают у нас они не часто. Это вон вчера ночью не доглядели. Загляни бы к нему вовремя сестра, не проспи, может, и спасли бы. А так успеваем домой выписывать. Вот в хосписе – другое дело. Это уже как приёмная на тот свет. Но, бывает, и там живут по несколько лет. И, представляешь, даже влюбляются, и в медицине описаны случаи, когда казалось бы совсем безнадёжных любовь излечивает даже на четвёртой стадии. Наукой не объяснимо, но факты такие имели место быть.

Быков пожурил мужиков за розыгрыш, посмеялся вместе с ними над доверчивостью практикантки и попросил быть с девушкой повежливее.

Через несколько минут она вышла из кабинета врача, прошла мимо широко улыбающихся пациентов:

– Ну, и чего лыбитесь? Шутники, блин!

Но сказано это было без всякой обиды, более того, она, похоже, сама еле сдерживала смех.

– Кто там следующий? Заходите. А Вам, Цвигунов, я двойную порцию волью. Проверим, протечет теперь насквозь или нет.

Потом, уже после отбоя, в палате еще долго не утихал смех. Юра в который уже раз рассказывал, какие испуганные у девушки были глаза, когда он пустил изо рта фонтан воды, и как она рванула к доктору за помощью, чтобы вместе спасать пациента.

Сестра несколько раз заглядывала в палату, пыталась угомонить мужиков, но каждое её появление вызывало только новый взрыв хохота.

После одиннадцати, получив полуночные уколы, пациенты постепенно успокоились, заснули и не слышали, как сексапильная практикантка неслышно шмыгнула в кабинет доктора, приглашенная на чашку ароматного чая, привезённого одним из пациентов прямо из Цейлона.

Теперь до шести утра пациенты были предоставлены сами себе. Заботиться о них мог только господь бог. И то, если не занят был какими-то более важными делами.




ГЛАВА 11



СОВЕЩАНИЕ

Лев Семёнович быстрым шагом прошёл по залу для пресс-конференций, сел на своё место во главе стола. Внимательно обвёл собравшихся взглядом и, не здороваясь, спросил:

– Хирургия здесь? Я сказал, чтобы были в полном составе.

– Здесь, здесь, Лев Борисович! Я всё сделала, как вы велели.

– вы что тут, совсем охренели? Стоило мне на неделю в командировку уехать, как вы тут полнейший бардак развели! Два летальных за неделю! Вы хоть соображаете, какое пятно на репутации? Или вы ни хрена не соображаете? Ни о чём, кроме конвертов с деньгами не думаете? Совсем распустились, работать разучились! Думаете, не знаю про ваши пьянки, про ваши романы с медперсоналом? Всё знаю! И я вам открыто обещаю, стращать не стану, буду увольнять к чёртовой матери!

– А к столу сам встанешь? – не выдержал заведующий хирургическим отделением Быков. Он с первого дня откровенно возненавидел этого хама, поставленного руководить онкологическим центром и с самого начала восстановившим против себя буквально весь огромный коллектив. Прежний шеф был человеком интеллигентнейшим! Он со всеми здоровался, интересовался, как идёт жизнь, нагнав в коридоре какую-нибудь престарелую санитарку, брал её под локоть и участливо спрашивал о самочувствии, ободряюще похлопывал по плечу, помнил всех по имени-отчеству, на корпоративных праздниках брал гитару и бархатным баритоном замечательно пел задушевные романсы. И врачом он был прекрасным, но практикой заниматься времени почти не оставалось. Короче, был он душой коллектива, в котором все без исключения любили своего начальника и откровенно плакали, когда сразу же после шестидесятилетнего юбилея его отправили на пенсию.

Его с распростёртыми объятиями взяли в медицинскую академию, дали кафедру, и он начал учить студентов тому, чем сам владел в совершенстве, потому что, в отличие от многих преподавателей, был не просто теоретиком, а признанным практиком, умело совмещая руководство, работу с пациентами и преподавание.

Нового десантировали со стороны. О нём мало что знали, но поговаривали, будто он заочно закончил факультет санитарии и гигиены, быстро поднялся до должности главного санитарного врача какого-то небольшого города, потом был замом у главного врача областной санэпидемстанции, попался на крупной взятке, но при содействии друзей из прокуратуры сумел выкрутиться. Потом где-то в одной из областей Сибири возглавлял то ли городской, то ли областной фонд обязательного медицинского страхования, крупно проворовался, но при этом с кем надо поделился, и в обиду его не дали. Перевели на несколько месяцев в Москву, а оттуда направили руководить онкологическим центром, в числе других десяти крупных лечебных заведений страны попавшим в список учреждений здравоохранения, которым по федеральной программе развития здравоохранения выделялись огромные средства для технического перевооружения. Только в нынешнем году несколькими траншами было выделено уже почти полмиллиарда рублей, правда, деньги эти на счёт диспансера не поступали, а напрямую уходили в какую-то фирму, занятую закупкой оборудования.

Опять же, знающие люди утверждали, что еще несколько лет назад их нынешний шеф сумел отправить своего сына на стажировку в австрийскую фирму «Vamed», которая занимается по всему миру обучением медицинского персонала, готовит для учреждений здравоохранения специалистов по руководству персоналом, строит лечебницы и обеспечивает их «под ключ» всей необходимой техникой и оборудованием.

И вот, пока молодое дарование стажировалось в Вене в головном офисе этой фирмы, при помощи новых знакомых из числа давно осевших на Западе соплеменников, отец открыл на его имя собственную фирму (а создание новых рабочих мест в странах Запада с учётом нарастающей безработицы очень приветствовалось), и сынок начал заниматься посреднической деятельностью по поставкам техники и оборудования. Именно эту фирму, используя своё служебное положение, и рекомендовал всем расторопный папаша. И завышая цены в два и даже в три раза, не бедствовал сам, давал возможность получить навар своим партёрам и обеспечивал богатую жизнь своему отпрыску, уже сумевшему получить сначала бессрочную визу, а затем вид на жительство, потому что имел в Австрии недвижимость. Парень был не промах, женился на австрийке и потому через пару лет, по их законодательству, имел возможность получить и гражданство в порядке исключения для воссоединения семьи.

Вот и эти выделенные федеральным бюджетом деньги на приобретение новейшего радиологического оборудования для оснащения специально построенного корпуса, уже ушли в Австрию на счёт фирмы сына. Так что буквально за три месяца работы в новой должности Лев Семёнович успел хорошо наварить. При таком успешном развитии бизнеса он чувствовал себя чуть ли не богом, и потому смотрел со своих облаков на кишащее внизу быдло с нескрываемым высокомерием и даже презрением. Да иначе и быть не могло, потому что эти людишки сами сразу же безропотно приняли такое положение дел и угодливо перед ним рассыпались бисером. Особняком было хирургическое отделение. Эти держались гордо и независимо.

Лев Семёнович давно бы разогнал их к чёртовой матери, но заменить хирургов было действительно некем. Это он понял сразу же, еще с первого своего визита в департамент здравоохранения, где директор честно рассказал о положении дел в области с кадрами вообще и с хирургами в особенности. И сочувственно развёл руками, мол, даже вакансии заполнить не удаётся по несколько месяцев. Пытались переманить докторов из соседних областей, но ситуация с зарплатой такова, что им её почти полностью надо будет отдавать за съёмную квартиру. Правда, некоторых приглашённых удавалось разместить в построенных при крупных больницах комнатах для приезжих, но кардинально жилищную проблему решить не получилось.

Потому и вынужден был мириться Лев Семёнович со строптивой хирургией, с её заведующим отделением, который смеет «тыкать» ему, первому руководителю. Более того, «тыкает» с первого же дня и еще один хирург, как его, то ли Попов, то ли Дьяконов. Не онкология, а богадельня какая-то, чёрт возьми!

– Так, Быков, доложи чётко и внятно, почему у тебя в отделении за последнюю неделю два летальных.

– Так ведь тебе уже и так доложили. У нас тут информаторов много.

– Не умничай, Быков. Не на дружеской пирушке сидишь.

– Да упаси меня бог от таких друзей! – парировал хирург. – В первом случае, действительно, есть наша вина. Не надо было рисковать. Но мы рискнули, теперь отписываемся.

– Вот и надо было не оперировать. А домой выписывать. Дома пусть умирают, нечего нам тут статистику портить!

– Так может нам вообще принимать только здоровых? Тогда уж точно летальных исходов не будет. Полную картину я описал в служебной записке и передал в приёмную. Там всё изложено.

– А как второго жмурика проморгали?

– Ты бы за базаром-то следил, начальник, – специально, чтобы позлить шефа, намекая на его не дошедшие до суда уголовные дела, ввернул лагерную лексику интеллигентный Дьяконов. – Этот, как ты говоришь, жмурик, был моим лучшим другом.

– Ты мне тут не хами! – шеф вмиг взорвался, как это всегда бывает с ярко выраженными холериками или страдающими катонической формой шизофрении. Он мог внезапно вскочить во время совещания, броситься в сторону выступающего, впасть в состояние неистовой ярости, даже агрессии, схватить со стола что попадётся под руку и швырнуть в собеседника. Вообще-то таким людям должна быть противопоказана руководящая работа. Вообще работа, связанная с людьми. Но Лев Семёнович имел очень сильное покровительство, и на наличие у него шизофренических симптомов обследовать его никто и никогда не посмел бы направить.

– Так и ты тоже выбирай выражения, – спокойно сказал Владимир Борисович и сел на стул, что стояли вдоль стены для приглашаемых на расширенные совещания.

– Совсем оборзели! Совсем распустились! На совещании с начальством, как с женой на кухне разговаривают! – горячился Лев Семёнович.

– Так ведь уважение должно быть взаимным. Ты нас станешь уважать, и мы к тебе станем так же относиться, – пробурчал Дьяконов вполголоса, но так, чтобы было слышно всем. Шеф уже сумел взять себя в руки и никак на это не отреагировал.

– Так вот. Насколько я знаю, если бы дежурная сестра не любовь ночью крутила, а ходила по палатам, как положено, каждый час, не было бы второго летального. Это же надо умудриться, чтобы пациент в больнице от геморрагического инсульта скончался! Куда заведующий отделением смотрит, почему порядок навести не может? Почему дежурная медсестра не на посту, а на кушетке в объятиях дежурного же хирурга? Думаете, я ничего не знаю, ничего не вижу? Да про этот роман не только вся больница знает, из департамента звОнят, прямо в глаза тычут, мол, что у нас тут творится!

Было поразительно, как, прилетев из командировки только в шесть утра, шеф к восьми знал уже все подробности. Поражало не столько наушничанье коллег, сколько то, как быстро он сумел найти себе информаторов! Видимо, вынужденные скрывать в себе таланты доносчиков, знающих всё и вся, потому что при прежнем руководителе это жёстко пресекалось, доброхоты воспряли и с удовольствием занялись любимым делом, в полной мере проявляя свои склонности в каких-то корыстных целях. То ли из-за возможности карьерного роста, потому что нынешние руководители любят окружать себя такими работниками, то ли из желания оказаться в числе доверенных и нужных, а значит, обласканных.

– Так, с хирургией ещё не всё! – Лев Семёнович снова медленно обвёл взглядом всех своих замов и заведующих отделениями, давая понять, что отыгравшись на хирургах, он как следует навешает и всем остальным. – Быков, ты знаешь, что вчера к тебе поступил редактор областной газеты «Губернская правда»?

– Знаю. Но для меня он не редактор, а пациент.

– Куда ты его полОжил (он привычно сделал ударение на втором слоге)? В какую, спрашиваю, палату?

– В двести шестую.

– Сколько там человек.

– Шестеро.

– Ты что, совсем охренел, Быков? – снова в долю секунды потерял чувство самообладания Лев Семёнович. – Ты соображаешь, что делаешь? Да ты представляешь, что он потом про твоё отделение напишет, когда отсюда выйдет? Про твои амуры с практикантками? Про затянувшийся роман женатого хирурга с замужней медсестрой? Про бардак в отделении? Про летальные исходы, которые у тебя пачками? Почему не в коммерческую палату? Ему платить нечем? Сам оплати из своих левых доходов! Камри на лексусы каждый год менять деньги есть, найдешь в своём сейфе и на оплату коммерческой палаты для такого пациента.

– Коммерческую вчера забронировали.

– У нас что, теперь, как в гостинице, бронирование ввели?

– Не могу знать. Из департамента звонили, кто-то из правительства области тёщу привозит на обследование.

– Тогда сейчас же освободи свой кабинет! Стол перетащишь в ординаторскую. Диван свой кожаный, на котором студенток трахаешь, в коридор выставишь. Барство развели! Пациентов некуда лОжить (он снова сделал резкое ударение на первом слоге), а они кабинеты себе оборудовали! Это, между прочим, всех остальных тоже касается. А в кабинет свой, Быков, для редактора кровать поставишь и всё необходимое.

– Может мне ему ещё и прислуживать?

– Задницу лизать станешь, если потребуется! Не дай бог, статейка негативная про онкоцентр в его газете появится, я тебя живьём сожру. Изничтожу! – и шеф крепко сжал кулак поднятой над столом правой руки. Всё! Хирургия свободна, с остальными сейчас начнём разбираться.




ГЛАВА 12



ЗМЕЙКА

Вечером, насмеявшись над анекдотами, что артистично гримасничая и жестикулируя, мастерски рассказывали Юра и Фёдор, стали, наконец, укладываться спать. Сестра и так уже дважды заходила в эту самую шумную палату урезонить пересмешников.

– Не повезло тебе, Ильдар, с местом, – сказал Фёдор, – когда все улеглись и выключили свет. Нет, если ты, конечно, спишь крепко и ничего не слышишь и не чувствуешь, то всё нормально, а если чутко, то намаешься.

– Ты это к чему? – спросил Ильдар. Кровать Фёдора располагалась вдоль этой же стены, только ближе к окну. Их разделяла тумбочка, в которую Ильдар сложил свои немудрёные пожитки: зубную щётку, бритвенные принадлежности, лосьон и купленную внизу в киоске кружку с картинками из мультика про медведя Балу, что так любила смотреть по видику их маленькая дочь. – Хочешь сказать, что у тебя ноги потные, и мне придётся всю ночь нюхать их запах. Так я к этому в армии за два года привык. Сроднился, можно сказать.

– А вот в этом плане тебе, брат, просто повезло, – потому что вони от меня вдвое меньше, поскольку нога у меня только одна, – засмеялся Фёдор. – Просто почему-то именно эту кровать полюбили тараканы. Как только заслышат первый храп, так и начинают из-под плинтуса выползать. Хрен их знает, почему, но только лезут именно на эту постель. И ведь до того хитрые твари, стоит кому-то пойти к выключателю, тут же моментом прячутся. А до тебя тут мужичок спал, ему сегодня операцию сделали, так к тому вообще змейка заползла.

– Да ну тебя на хрен с твоими страшилками, – отмахнулся Ильдар. – Сплю я крепко, тараканы по мне могут табунами ползать, но змей с детства боюсь панически.

– А что так? – поинтересовался Фёдор.

– Да понимаешь, у нас в Заозерье этих тварей полно. И я их с малолетства не боялся нисколечки. Мы их за лето десятками палками забивали и в костре жгли. Сунешь её в огонь, она там надувается, надувается, а потом громко так лопнет. Вот такая была потеха. Только однажды, мне тогда уже лет десять было, пошли мы с ребятами за грибами. А мы все с палками ходили, на змей нападать. Тимур, мой брат, он на два года старше, впереди идёт. Он вообще у нас заводилой был. Увидел на тропке змею и давай колотить её палкой со всей дури. Ну, сами понимаете, больше по земле попадало, чем по змее, и она как-то ловко так вокруг этой палки обвилась. А Тимур, колошматил, как дрова рубил, замах из-за головы делал, чтобы удар посильнее был. И вот так махнул он в очередной раз палкой, а змея вместе с ней и полетела в воздух. Да прямо мне на плечо и шмякнулась. Она, правда, тут же на землю соскользнула и в траву уползла, а я со страху аж в штаны надул. Вот с тех пор я змей ужас как боюсь.

– Ну, может Петру, того, кто тут до тебя спал, Петром зовут, и привиделось что во сне, но утверждал, что змея у него под одеялом ползала. Это точно! Вон мужики не дадут соврать, хотя мы её и не видели. Но говорит, маленькая такая змейка, типа медянки. А медянка, я тебе скажу, в наших краях самая ядовитая змея.

– Да сказки всё это, – подал голос Юра. – Медянка из семейства ужовых. Её яд страшен только для ящериц да мышей, на человека она не нападает. И вообще у неё ядовитые зубы находятся глубоко в пасти, так что тяпнуть может только в том случае, если ты ей палец в рот сунешь. А что до размера, так они не такие уж и маленькие – до полуметра вырастают. А медным отливом отличаются самцы, у них по спине такая полоса идёт, самки же обычно сероватого оттенка. Не бойся, Ильдар, спи спокойно, если и впрямь заберётся, так всё равно не укусит.

– Спасибо, утешил, – сказал озабоченно Ильдар. – Укусит – не укусит, мне сам вид их противен. Если бы я в постели змею спросонья увидел, я бы, наверное, со страху тут не то что в штаны напустил, помер бы на хрен сразу же.

– Спи спокойно, дорогой товарищ! – засмеялся Фёдор.

– Да ну вас с вашими шутками, – обиделся, было, Ильдар. – Откуда тут в больнице змеи могут быть? Да ещё на втором этаже.

– А вот тут ты не прав, – возразил Фёдор. Как раз на втором этаже у нас лаборатория. Правда, в другом крыле. Там студенты медицинской академии занимаются, а опыты они свои на мышах да змеях проводят. У змеи строение очень похоже на строение тела женщины. Не зря же их с древности змеями называют.

– Да ну вас на фиг! – отмахнулся Ильдар. – Наговорили страшилок разных на ночь глядя, теперь всякая хрень сниться будет. Давайте лучше спать. – Он повернулся на бок и стал устраиваться поудобнее, взбивая подушку. В это время раздался негромкий храп с кровати у входа.

– Во, сердешный, уже в отрубе. Весь день маялся сегодня, а как обезболивающее на ночь сделали, так и заснул, – сказал Юра. – Давайте-ка и мы спать. Хватит уже балаболить.

Ильдар закрыл глаза, сразу же представил жену и маленькую дочурку, но эта милая сердцу картинка сменилась воспоминаниями о той змее из детства, что отброшенная палкой Тимура упала ему на плечо, и тот позор, когда он со страху надул в штаны прямо в присутствии друзей. Нет, над ним тогда не смеялись, потому что никто не знал, как бы каждый из них отреагировал на подобное. Но сам Ильдар долго потом, вспоминая этот случай, наливался краской, а уши становились совсем пунцовыми. Даже теперь, через двадцать лет, ему снова стало стыдно. И тут он почувствовал какое-то шевеление на простыни. Подвинулся немного к краю, прислушался. Шевеление повторилось. Едва заметное, но что-то или кто-то под одеялом явно был. Вот что-то проползло уже под плечом.

Похолодев, Ильдар встал, откинул на спинку кровати одеяло, смахнул с простыни ладонью то, что могло его беспокоить, и уклался снова. И меньше, чем через минуту опять очень осязаемо ощутил, что кто-то по простыни ползает.

Снова встал, опять откинул на спинку кровати одеяло, прошёл к выключателю. От яркого света заснувшие, было, мужики начали недовольно ворочаться. Фёдор, протирая кулаками глаза, повернул голову:

– Что? Не спится?

– Да, блин, кто-то по простыни ползает.

– Ну, и фиг с ним! Спи давай, не обращай внимания.

– Не обращай! Тебе хорошо не обращать, не по твоей же постели ползают, – огрызнулся Ильдар. – Он вернулся к своей кровати, стряхнул одеяло, смахнул ладонью с простыни невесть откуда взявшиеся крошки, набросил одеяло, выключил свет и лёг. Сон не шёл. Не возвращались и картинки семейной жизни. Ильдар за два дня уже соскучился по жене и дочери и попытался мысленно перенестись к ним, но в это время под одеялом что-то снова зашевелилось.

Ильдар вскочил, подбежал к выключателю, откинул одеяло в надежде увидеть мешающих ему насекомых, но в постели было пусто и чисто.

– Так я же тебе говорил, что они при свете моментально куда-то исчезают. Умнющие твари! – повернул голову Фёдор. Может тебе лучше матрас на пол положить?

– Ага, чтобы им ещё удобнее было залезать!

– Ну, как знаешь, тогда другим спать не мешай. Вон и дед Коля уже проснулся. Или ты дед по сиделке заскучал?

– Ну, балабол, честное слово, – отозвался дед. – Спите уже, хватит колобродить.

– Да мы бы спали, Ильдару вон только что-то неймётся. А сиделка, дед, ничего! Кровь с молоком. Вот мне такую сиделку жена не нанимала. А представляешь, насколько бы я быстрее выздоравливал возле такой крали?

– Да спите вы уже в самом-то деле, – подал голос, проснувшийся Степан.

– Всё-всё, – засуетился Ильдар, чувствуя свою вину в том, что из-за каких-то неоправданных страхов переполошил всех обитателей палаты.

Но едва он устроился в постели, как снова почувствовал шевеление. На этот раз точно, кто-то полз под простынёй прямо возле левого плеча. Ильдар схватил в горсть простыню:

Свет кто-нибудь включите! – чуть не закричал он. – Я поймал, поймал. Свет дайте!

Лежавший ближе всех к выключателю Степан встал, включил свет:

– Ну, что там у тебя?

Ильдар начал осторожно загибать края простыни, подбираясь всё ближе к зажатой в ладони её части и увидел, что оттуда тянется к кровати Фёдора какая-то бечёвка.

– Бли-и-ин! – расхохотался Ильдар. – Ну, ни фига себе, развели, как кутёнка. Да я же ещё от отца своего слышал, как они в пионерском лагере такие шутки откалывали, змейкой верёвочку под простыни укладывали, чтобы потом пугать товарищей по комнате, а тут сам попался на розыгрыш. – Он схватил подушку и начал колошматить Фёдора, который тайком от всех соседей по палате когда-то успел соорудить змейку под простыню Ильдару, преднамеренно завёл разговор о страшилках с тараканами и змеями из лаборатории, а потом медленно тянул за раздобытую где-то верёвочку, создавая эффект ползающей под простыней змеи.

– Вот, блин, приколист! – смеялся потом Ильдар, рассказывая, как почувствовал под одеялом какое-то шевеление, как испугался после рассказов Фёдора, поймав что-то ползающее под простынёй. И всё это – под дружный хохот соседей по палате.

Смех этот был наверняка слышен едва ли не всему отделению, а уж в расположенной за стенкой ординаторской – и подавно. Поэтому через несколько минут в палату вошла недовольная Ниночка, которая опять дежурила вместе с Сашей и потому рассердилась, что их потревожили на самом интересном месте.

– вам что, уколов захотелось? – привычно пригрозила она прямо с порога и тут же спохватилась, что уже давно перевалило за полночь, а она прозевала время, когда надо ставить уколы. – Ладно, готовьтесь, я сейчас. А то ведь чуть не проспала, – сказало она, хотя вид был совсем не сонный. – Хорошо, что разбудили.

Но и после уколов, которые полагались деду Коле да Степану, ещё долго из палаты раздавался дружный смех. Розыгрыш Ильдара стал поводом вспомнить забавные истории, которых Фёдор знал тысячи.




ГЛАВА 13



СЕСТРА МИЛОСЕРДИЯ

– Здравствуйте, люди добрые!

Увлечённые анекдотами Феди мужики не слышали, как вошла в палату эта немолодая женщина в белом халате. На её голове была повязана белая же косынка с красным крестом.

Весёлый смех враз смолк, больные, смутившись, что вошедшая застала их за скабрезными разговорами, внимательно разглядывали незнакомку.

– Здравствуйте, люди добрые, – ещё раз повторила женщина.

– Здравствуйте, здравствуйте, – наперебой заговорили мужики.

– Вы, наверное, слышали, что в онкологическом центре на днях молельная комната открылась, – негромко произнесла гостья. – Вы, я вижу, все ходячие, заходите, когда время будет.

– Да у нас вон только дед Коля, пока не ходячий, – показал Степан на лежащего в углу у окна деда Колю.

– Это дело временное, – успокоила женщина. – Меня Елизаветой зовут. Если знаете, Великая княгиня Елизавета Федоровна тоже была сестрой милосердия. Во время первой мировой войны императрица Александра Фёдоровна и четыре великие княжны стали сёстрами милосердия, а Зимний дворец тогда превратился в госпиталь. Сейчас-то невозможно даже представить, чтобы жёны да сёстры губернаторов наших да мэров пошли перевязки делать больным, ухаживать за ними, но с божьей помощью сестринское дело возрождается. Сёстры наши в хирургическом отделении областной больницы ночами у тяжёлых больных дежурят. Теперь вот и в вашем центре молельную комнату открыли. У нас при медицинской академии группа учится, даст бог, и здесь сестринское дело наладим. А пока приходите свечку поставить, богу помолиться, в грехах своих покаяться. Ведь от грехов наших тяжких болезни-то.

– Да мы тут, вроде как, и не верующие все собрались, – встрял в разговор Фёдор.

– А нельзя без бога в душе жить, – наставительно сказала, повернувшись к нему Елизавета. – Грех это великий.

– Я вот, когда в прошлый раз тут лежал, у нас один шибко верующий был, – продолжал Фёдор. – Так он всё у бога прощения просил. Спрашивал я его, в чём грех-то? Убил кого, детей сиротами по миру пустил? «Нет, – говорит. – Не убивал, не грабил, а мыслями грешными жил. Гордыню смирить не мог, завидовал много». А уж маялся, бедный! Смотреть тяжело было. Слышал, что он потом в таких тяжких муках и на тот свет отправился.

– Значит, богу так угодно было, – смиренно сказала Елизавета. – Жил грешно, а покаялся в муках, и простится ему на том свете. Господь испытания тяжкие нам насылает, чтобы дух укрепить, дать возможность успеть в грехах своих покаяться. Вот великий старец Амвросий Оптинский говорил, что рак помогает человеку войти в рай. И не всегда он за грехи, иногда – как благо, чтобы человек все осознал, поболел, успел примириться со всеми, переоценить, что на этой грешной земле на самом деле ценно. Сам-то преподобный болел тяжко и потому через болезнь свою познал истину и других на путь праведный наставлял.

– Так это что получается? Если я согрешил, а потом покаялся, так вроде и не грешил вовсе? – спросил Степан.

– Отпустил мне батюшка от имени бога грехи, и чист я и перед богом, и перед людьми, которым страдания принёс? – вступил в разговор Юра. – А если не верующий человек совершил что-то не принятое нормами общечеловеческой морали, в чём все религии в той или иной мере едины, и потом этот человек всю жизнь за свой поступок себя казнит, это как?

– Надо к батюшке пойти, покаяться, – наставительно сказала Елизавета.

– Ну, а если он не верующий? – упорствовал Юрий.

– Неверие в бога от гордыни человеческой происходит, – продолжала Елизавета.

– А вот просветите, пожалуйста, – продолжал Юра, – если я, к примеру, не крещенный, а на пути к вере захочу к протестантам податься. К лютеранам или там баптистам?

– Вот мне гоже эта самая вера, которая про баб, как ты назвал – баб тиская, больше нравится, – засмеялся Фёдор.

– Прости, господи, души грешные! – перекрестилась Елизавета. – Воистину не ведают, что говорят. Сатанинские это всё происки, – пояснила слушающим её мужикам. – Сектанты это всё. Извратили веру господню, а правильная-то она только наша – вера православная. Так что вы уж не поддавайтесь искушениям, всякий люд может появиться, многие охочи души мятущиеся в стан свой завлечь. Остерегайтесь их, Христом-богом прошу.

И женщина снова троекратно перекрестилась.

– И иноверцев всяких остерегайтесь, – напутствовала, собираясь уже уходить в другую палату, потому что поняла – с этими ей продолжать разговор будет трудно: не хватает ещё у неё слов, чтобы сполна выразить всё, о чём говорит батюшка, какими напутствиями наставлял, благословляя на служение в молельной комнате онкологического центра.

– Погодите, матушка! – остановил её Фёдор. – А вот с нами тут Ильдар лежит. Татарин, между прочим. Нам его тоже остерегаться? Ильдар, ты нас в свою веру не заманивай! Я ничего отрезать не дам, – и засмеялся.

– Мужики, – прервал его Юра. – Давайте серьёзнее! Видите, человек к нам с самыми добрыми намерениями пришёл, а вы тут всё на шуточки переводите.

– Спасибо вам, – повернулась к нему Елизавета. – вы приходите сегодня вечером в молельную комнату. Там батюшка Исидор будет, с ним и поговорите пообстоятельнее. Он вам и про опасность, от иноверцев исходящую, расскажет, и про интернет. Не зря ведь его сетью прозвали. Вот в эту сеть неокрепших духом-то и затягивают.

– Между прочим, матушка, – сказал Юра, – в интернете и православной церкви сайты имеются, так что тут, простите великодушно, вы не совсем правы.

– Ну, не знаю, не знаю, – скороговоркой заговорила Елизавета. – Нам батюшка много чего про эту сеть с её непотребствами говорил. Да и не матушка я. Мы, сёстры милосердия, простые прихожанки, в миру живём, не в монастыре. Сестринские курсы закончили, чтобы помогать страждущим, словом божьим на путь праведный наставить, к вере православной приобщить с божьей помощью.

– Спасибо вам, Елизавета, – поблагодарил Юра. – Хорошее и нужное дело вы делаете. Многим в нашей больнице поддержка нужна. Особенно тем, у кого родные далеко, и навестить некому. Тут ведь многие духом пали, помогите обрести веру в будущее, стремление к жизни.

– Вы в молельную комнату-то вечером приходите с батюшкой побеседовать. Дай вам бог здоровья! – перекрестила сидящих в палате Елизавета и тихонько прикрыла за собой дверь.

– Ну, вот чего ходят? – махнул рукой Фёдор.

– Нет, Федя, не прав ты, – возразил Юра. – Действительно, благое дело затеяли. Но только, как во всём у нас повелось, любое доброе извратить могут. Дураков слишком много. Вот этой Елизавете бы тоже делом настоящим заняться. За пациентами после операции ночами присматривать, санитаркам вон помогать. Она тут про великих княгинь рассказывала. Читал я про них. Так ведь они не по палатам ходили в молельную комнату агитировать, а раны перевязывали. А там, между прочим, и гнойные были, и всякие. Люди в госпитали с фронта прибывали. А эти вот агитацией занялись, пропагандой православия. А те, кто их на это дело направил, не понимают, что уровень у дамочек не тот, чтобы миссионерами быть. Они, эти неофиты, недавно воцерковлённые, конечно, искренне порученное исполняют. Но сдаётся мне, что этой агитацией они больше себя самих убеждают в своей истиной вере. А грамотёшки не хватает. Да окажись тут сейчас кто из протестантов, её бы на обе лопатки сразу положил.

– Да будь она помоложе, я бы тоже с удовольствием её на обе лопатки положил, – захохотал Фёдор.

– А, у тебя одно на уме, – отмахнулся Юра. – С тобой о серьёзном говорить бесполезно. А что касается таких, как Елизавета, то, я думаю, от их агитации пока православной церкви вреда больше, чем пользы. Им бы не только молитвы знать, а хотя бы основы мировых религий почитать. Я вон двадцать лет назад в институте по основам атеизма зачёт сдавал, и то многое помню. Вот и им бы тоже тот старый учебник почитать, чтобы о других конфессиях представление иметь более полное. А не только со слов своего батюшки долдонить, что всё, кроме православия, есть мракобесие. У нас в университете есть группа «Добровольцы милосердия». Не знаю, кто их там на это благое дело сподвигнул, но слышал, что они просто санитарками в больницах и хосписе работают за гроши. Не идёт народ в санитарки. Особенно в хосписы. Больше всего вакансий в городе на медсестёр да санитарок. Не ради денег девчонки-студентки идут, а по душевному порыву. Вот это действительно уважения заслуживает!

Юра замолчал. И как-то закончилась беседа, мужчины встали и начали разбредаться по своим кроватям. Наполнявший до прихода Елизаветы весёлый смех сменился грустными размышлениями.




ГЛАВА 14



РЕАНИМАЦИЯ

Вадим Альбертович долго летел внутри какой-то ярко сверкающей всеми цветами просторной и бесконечной трубы. Она неожиданно делала крутые повороты, на этих зигзагах тело заносило в сторону, потом резко обрушивало вниз так, что останавливалось сердце, снова стремительно поднимало вверх, и сразу захватывало дух. Нечто подобное доводилось испытать еще молодости в родном Ленинграде, когда с любимой девушкой прокатился с американской горки, что была устроена в парке на углу Большого проспекта и Клубного переулка на Васильевском острове. Но там, проваливаясь вниз и взмывая вверх, он видел гуляющих по аллеям людей, рядом, изо всех сил вцепившись в него обеими руками, визжала от страха красивая девушка, а тут он был совершенно один. Никто не держал его за руку, уши заложило от гнетущей тишины, и резало глаза от ярких разноцветных переливов. Этот полёт по трубе напоминал и аттракцион аквапарка «Серена» в пригороде Хельсинки, куда он возил много лет назад своих детей. Там они выстояли полчаса в очереди, чтобы спуститься на самом большом аттракционе с множеством поворотов, взлётов и резких падений. Нынешний полёт по трубе был лишь очень отдалённо похож на тот, потому что тот был тесным и тёмным, освещаемым только изредка мелькавшими на потолке крошечными фонариками, похожими на звёзды в ночном небе. Здесь же было ощущение свободного парения, был простор, необыкновенная лёгкость, какой-то неописуемый восторг и бесконечное путешествие в необъятном пространстве, ограниченном разве что похожим на северное сияние переливом ярких всполохов со всех сторон.

Вадим Альбертович не помнил завершения этого своего путешествия, потому что в сознание пришёл уже спустя много времени. Он точно не мог определить, сколько находился будто в астрале. Пробуждение быстро сменялось глубоким сном на неведомое по протяжённости время, потом он снова просыпался от страшной сухости во рту, от дикой жажды, облизывал сухим языком почему-то ставшие шершавыми, будто обветренными, губы. Как ему самому казалось, громко просил пить, но даже сам не слышал своего голоса. Тем не менее, над ним наклонялась сидевшая рядом девушка с ангельским личиком, смачивала влажным бинтиком губы. Сразу же становилось легче, и он снова проваливался в сон.

Так повторялось несколько раз. Казалось, что времени прошло очень много, но почему-то всякий раз просыпаясь, он видел всё то же лицо удивительно красивой девушки в белой медицинской шапочке. Она опять смачивала ему губы, и с благодарной улыбкой он опять проваливался в небытие.

Потом Вадим Альбертович проснулся по-настоящему. Слева была белая стена, стол с нагромождением каких-то приборов, от которого к нему щупальцами тянулись шланги и провода. Справа – несколько пациентов на таких же неудобных для лежания сооружениях, что нельзя было назвать ни кроватями, ни кушетками, ни каталками. Похоже, они имели все эти свойства сразу. «Три в одном», – мелькнуло в сознании.

Неподалеку, у противоположной стены беседовали о сложной жизненной ситуации своей общей знакомой две медсестры.

– Дак, а чего она этого козла столько времени терпит? – спрашивала одна.

– А куда ей деваться? – вопросом на вопрос отвечала другая. – Обратно в общагу? Тебе, живя с мамой да папой в своей просторной квартире, не понять. А я её очень даже понимаю. Что угодно терпеть будешь, лишь бы жить по-человечески.

– Юлька! Да разве же это по-человечески? Каждый день эту пьянку да побои терпеть? Нет, не могу я понять, как можно себя настолько не уважать?

– Ой, ладно, хватит про Ленку. Я вчера в «Пассаж» заходила. Там такие обалденные шубки висят! Представляешь, одна прямо как на меня шита. Так красиво, так красиво!

– Меряла что ли?

– Конечно! И так она на мне ладно сидит! Просто обалдеть! Страшно красивая! Так бы и не снимала.

– Ну, так и не снимала бы.

– А на какие шиши покупать? Она сто штук стоит. Прикинь! Это моя зарплата за полтора года.

– Найди себе богатого спонсора, как Верка из лучевой терапии.

– Ага! Они, эти спонсоры, прямо так на дороге и валяются. А Верке просто сказочно повезло. И не очень старый ещё, и богатый. Ну и что, что женат. Квартиру вон для неё снимает, накупил всего. Может года два-три протянет... Потом другого найдёт. Верка – девка ушлая! Своего не упустит.

Вадим Альбертович несколько раз пытался вклиниться в разговор, чтобы попросить попить, но увлеченные беседой девушки его не слышали. Как, впрочем, и сам он не слышал своего голоса. Он хотел помахать рукой, чтобы хоть так привлечь к себе внимание, но запястья были привязаны к кровати бинтами.

Краем уха прислушиваясь к болтовне медсестёр, старенькая санитарка вытирала несуществующую пыль на спинках этих многофункциональных кроватей, на свободных от аппаратуры краешках шкафов, чтобы потом протереть и сверкающий чистотой пол.

Когда худенькая, в чём душа держится, старушка подошла к его кровати, Вадим Альбертович попросил дать ему попить. Та услышала еле слышный шёпот, и так же влажным бинтиком поводила по губам проснувшегося пациента.

– Нельзя тебе, сердешный, пить. И долго ещё нельзя будет. Ты уж потерпи, родненький. Ну вот, легче стало? Спи теперь. А там скоро и врач придёт.

Вадим Альбертович прошептал «Спасибо!», облизал губы и снова погрузился в сон.

Потом он помнил, что просыпался ещё несколько раз, обводил взглядом просторную комнату, напичканный обезболивающими лекарствами засыпал снова. В очередной раз пришёл в себя, когда услышал рядом негромкий разговор.

– Ну, как он? – спрашивал мужчина, у которого между шапочкой и повязкой оставалось видимым только узкое пространство для глаз.

– Нормально, – отвечал женский голос с другой стороны.

Вадим Альбертович скосил глаза посмотреть, не та ли это красавица, которую он видел много раз, просыпаясь после операции, но тоже кроме зеленоватого халата, такого же цвета шапочки и карих глаз ничего увидеть не смог.

– Проснулся? Ну, как самочувствие?

Вадим Альбертович хотел сказать: «Спасибо! Всё хорошо!», но сухость во рту не дала выговорить и эти три слова. Он лишь улыбнулся в ответ и кивнул головой.

– Напугал ты нас вчера...

Мозг Вадима Альбертовича моментально отреагировал на эти слова, пытаясь проявить в памяти события последнего времени, что могли бы вчера напугать хирурга, но вспомнить ничего такого не смог.

– Что же ты не сказал, что у тебя аллергия на лекарства? Анестезиолог же не мог не спросить об этом.

– У меня никогда не было аллергии, – прошептал Вадим Альбертович, и хирург не столько услышал, сколько по губам прочитал сказанное высокопоставленным пациентом, о комфорте которого так пёкся первый руководитель онкологического центра, и который едва не умер от анафилактического шока во время операции. Закончилось всё, к счастью, благополучно. И пациента спасли, и операцию по удалению новообразования на толстой кишке провели успешно. Но седины на висках доктора Дьяконова наверняка прибавилось. Он лишь ассистировал, оперировал сам заведующий отделением Быков. Но и этот видавший виды человек, когда всё закончилось благополучно, уже в ординаторской налил и выпил залпом полстакана неразбавленного спирта. Потом несколько минут стоял, опершись обеими руками о край стола, выпрямился и спросил:

– Володя, ты будешь?

Дьяконов отрицательно покачал головой.

– Ну, как знаешь. – Плеснул ещё спирта в стакан, взял его в руку, обвёл взглядом коллег. – Ребята, если честно, я конкретно испугался. Третье ЧП за неделю. Чем-то мы боженьку прогневили. Вот был бы верующим, прямо сейчас пошёл бы в церковь, свечку поставил. Хотя нет, сейчас бы не пошёл. Говорят, в нетрезвом виде в храм не ходят. Ну, за то, что не уморили мы нашего редактора! Будьте здоровы!

Он сделал глубокий вдох, снова залпом выпил, шумно выдохнул, запил водой прямо из кувшина, устало опустился в кресло, медленно стянул с головы шапочку, нервно сорвал болтающуюся на шее повязку.

– Ребята, извините, я сегодня больше не могу к столу. Кто подменит? У нас там ещё одна операция запланирована.

– Я могу, – вызвался Дьяконов.

– Нет, Володя! Решительно – нет! Тебе тоже сегодня нельзя. Звонок прозвенел нам обоим. Коля, Саша, как вы? Если нет, отменяйте.

– Да сделаем, Дмитрий Семёнович, не беспокойтесь.

– Операция несложная, вы каждый десятки раз такие делали. Только не расслабляйтесь. Посмотрите там все результаты обследований еще раз – и с богом! А тебе, Володя, спасибо большое! Молодец, не растерялся. А меня, видно, эта планёрка долбанная из колеи выбила. Вот же урода на нашу голову прислали! Ребята, я сегодня напьюсь. Домой на такси уеду. Да, Володя, там у нас время от времени сиделка появляется из города. Пусть девчата её телефон найдут, хочу её для нашего редактора на пару ночей нанять, когда его в отделение переведём. Пусть присмотрит, я заплачу.




ГЛАВА 15



СИДЕЛКА

– Леночка, надо бы найти телефон той сиделки, что у нас время от времени за больными ухаживает, – попросил Дьяконов дежурную сестру.

– А вам зачем, Владимир Борисович?

– Да шеф хочет её нанять для графа. – Дьяконов не любил особенных пациентов. Он дружил с людьми, которые ворочали миллионами, если эти люди были в его понятии нормальными, без, как говорит молодёжь, распальцовки, но терпеть не мог протекции начальства в отношении того или иного пациента. Как пациенты они для хирурга были равны. Он не мог брать для них какой-то особенный скальпель, и шов он делал всем одинаковый – не косметический, но и не абы как. Это было дело чести.

– Для кого? Для какого графа? – не поняла Леночка.

– Да для редактора, – досадливо отмахнулся хирург. – Чтобы как только его к нам в отделение переведут, она ночами у него дежурила. Собственно, и вам проще. Тем более, что специально для него под палату оборудуют кабинет Дмитрия Семёновича.

– Дмитрия Семёновича? – ахнула Леночка. – А он что, уходит от нас?

– Не пори ерунды! – начал горячиться Дьяконов. – Дмитрий Семёнович пока с нами будет. Просто стол и книжный шкаф перенесут, а потом, после выписки нашего графа, обратно поставят. Главный распорядился.

– Ну, дела-а-а! – покачала головой Леночка. – А сиделку эту я найду. Не волнуйтесь, Владимир Борисович. Её как раз для деда Коли наняли, когда ему хуже стало. Если она до конца моего дежурства не появится, я Маринку предупрежу, чтобы тётя Люда утром вас дождалась. Хорошо?

– Хорошо-хорошо, Леночка.

С Людмилой Васильевной договорились без проблем.

– Сколько вам платят за ночь? – поинтересовался Быков.

– Обычно – пятьсот, Дмитрий Семёнович, – ответила та.

Быков, конечно же, знал, что персонал подрабатывает такими частными дежурствами по ночам у тяжёлых больных, но не имел ни малейшего понятия, сколько они за эту работу получают. Оказывается, совсем немного.

– С учётом того, что пациент у нас особый, как говорят, высокопоставленный, я буду вам платить по тысяче. Но и требовательность, сами понимаете, возрастает. Из реанимации мы переведём его в этот кабинет, диван останется здесь, так что на нём можете и прикорнуть.

– Не беспокойтесь, всё будет хорошо. А диван мне и ни к чему, я привыкла ночами не спать. Я же медсестрой всю жизнь проработала.

– Ну, уж прямо-таки всю жизнь! У вас она еще и до половины не прожита, – сделал Быков комплимент женщине, к которой почему-то сразу проникся симпатией.

– Ваши бы слова, Дмитрий Семёнович, да богу в уши. Пожить-то действительно ещё хочется. А что, он очень плох?

– Кто?

– Раевский.

– Нормальный. Состояние стабильное, как у всех после такой тяжёлой операции. Просто вы же знаете, что у нас тут за последнее время произошло, вот и перестраховываемся. Семья у него в Тюмени, так что ухаживать некому.

– Его же вчера оперировали, – то ли спросила, то ли констатировала женщина.

– А вы откуда знаете?

– Так я же в шестой палате с дедом Колей дежурила. А Вадим Альбертович тоже в той палате лежал.

– Ну да, вчера, вчера, – задумчиво пробормотал Быков. – Ещё пару дней подержим, и – сюда. Так договорились?

– Договорились, договорились, – суетливо, будто боясь, что Быков передумает, закивала головой сиделка.

– Вот и отлично! Хорошо бы вы сразу перед обедом послезавтра и заступили. Примете, так сказать, пациента, а потом можете и домой сходить, семью покормить.

– Да одна я живу, так что мне всё равно, где быть. Дочка уже взрослая, замуж выскочила, отдельно живут.

– Значит – договорились. Вот вам аванс за первые сутки.

Быков протянул женщине тысячу и встал, давая понять, что разговор на этом окончен.




ГЛАВА 16



КОРМИЛИЦА В ПОДАРОК

Ближе к вечеру Юре позвонил кто-то из друзей и спросил, чего надо принести.

– Да всё у меня тут есть! Женщины с кафедры разной снеди натащили, мы всей палатой съесть не можем. Так что приходи просто так.

– Да просто так не принято, – упорствовал тот так громко, что было хорошо слышно даже лежавшему на соседней кровати Степану.

– У меня тут одна проблема, – сдался через некоторое время Юра. – Какие-то заморочки обнаружились. Я уж послезавтра домой хотел, а тут повторное обследование назначили. И говорят, что-то с иммунной системой не в порядке.

– И что делать?

– Да фиг его знает, что делать?! Врач говорит, лучше бы всего грудное молоко из натуральной упаковки. Ну, грубо говоря, сиську сосать. А где на хрен кормилицу найдешь, когда в больнице заперт?

– А заменить чем-нибудь нельзя? Там какие-то молочные смеси для грудничков?

– Так заменить всё можно. Даже мужика надувного баба купить себе может. Но, согласись, никакой эрзац натуральный продукт не заменит.

– Ладно, что-нибудь придумаем. У вас там когда посетителей пускать перестают?

– Да, кажется, в восемь или полдевятого ворота запирают.

– Ну, давай, до встречи! Я сегодня заеду попозже. Дел ещё до фига.

– Пока! До встречи! Ой, подожди! У нас тут новенький из деревни приехал на операцию. Ему через пару дней под нож ложиться. Совсем что-то захандрил парень. За мой счёт сделай ему подарок – около «Востока» девчата тусуются, прихвати одну. Подожди, спрошу. Тебе, Стёпа, какие больше нравятся? Брюнетки, блондинки, рыжие, худосочные или пышнотелые? Друг тебе на вечер развлечение организует. Может последний раз в жизни молодайку поиметь доведётся.

Степан начал испуганно отмахиваться руками, но Юра продолжал:

– Ладно, дружище, на твоё усмотрение. Но чтобы мне потом не стыдно мужику в глаза смотреть было за контрафактный товар. Он у нас в этом деле большой специалист. К тридцати пяти годам уже четверых настрогал.

Ближе к восьми друг Юры завалился в палату в сопровождении двух девушек.

– Ирочка, знакомься, это мой друг Юра. Именно ему требуется грудное молоко для восстановления сил и иммунитета. Мужики, ходячих я попрошу покинуть место кормления, остальные могут просто отвернуться к стенке и молча завидовать. А кто тут из вас с большим потенциалом? Ты? Вот тебе наш с Юркой подарок. На целый час она твоя. Зовут, между прочим, Изабеллой. Не путать с известной маркой ароматного виноградного вина. Поскольку, как я понимаю, в вашей больнице комната для свиданий не предусмотрена, придётся делать всё здесь. Я пока за дверью покараулю, чтобы ненароком чужие не вошли.

Пока он выговаривал свой монолог, кормилица, молодая женщина лет тридцати, подошла к кровати Юры.

– У меня после первого ребенка муж отсасывал излишки. Молока было столько, что прямо непроизвольно текло, а доилкой как-то не получалось. Так что я привычная. А теперь я соседской девочке излишки скармливаю, но Юрий объяснил мне ситуацию, что надо друга спасать. Вот я и согласилась. Вы подвиньтесь, пожалуйста, повыше на подушку, чтобы удобнее было.

Говоря всё это, она расстегнула блузку, щёлкнула застежкой бюстгальтера, расположенной для удобства кормления спереди между чашечками, достала тугую, налитую молоком грудь.

Юра опешил.

– Да вы что, серьёзно? Я же пошутил! Ну, не мог ничего лучше придумать, вот и ляпнул, что можно в качестве гостинца принести.

– Как шутка? Мне Ваш друг уже и деньги заплатил. И неплохие, между прочим, деньги. Мне что, их теперь возвращать? Да вы не бойтесь, я только что душ приняла и совершенно здорова. Я, между прочим, регулярно медосмотры прохожу, а до родов в столовой работала, так там у всех у нас санитарные книжки есть.

– Девушка, да поймите Вы, это на самом деле шутка была. Не требуется мне кормилица. Вы уж извините, что так получилось!

– Ну, как знаете! – обиженно выдавила сквозь зубы молодуха и стала приводить в порядок одежду. Упрятала грудь в бюстгальтер и начала застегивать многочисленные пуговицы на белоснежной блузке. Молодая наивная женщина никак не могла понять, почему так упорно не хочет принимать от неё грудное молоко этот интеллигентного вида мужчина, которому врач прописал столь необычное средство восстановления сил.

– Так мне и вправду можно идти? – всё еще не верила она неожиданному отказу в кормлении, которое за неделю могло серьёзно пополнить её семейный бюджет. А тут – мимо денег. – Мне теперь домой через весь город добираться, да и сюда, на окраину, уже никакие автобусы не ходят.

– Пойдемте в коридор, не станем мешать другим пациентам получать удовольствие. Вас мой друг обязательно до дома довезёт.

Друг Юры, узнав, что это было лишь шуткой, по-настоящему рассвирепел:

– Ты, что, блин, меня, как последнего лоха развёл?! Я тут полдня по городу мотался, все роддома и детские консультации объехал, пока кормилицу нашёл, а он, оказывается, так безмозгло шутит!

– Ну, извини, Славик! Ну, ты же меня знаешь, мог бы и понять, что всё не серьёзно.

– Да пошёл ты, знаешь куда! Когда у тебя друг в палате смертников лежит, разве придёт в голову, что он шутки шутить может? Шутник, блин, с направлением на погост! Может и с подарком тоже шутка? Тогда я тут всё на хрен разнесу по щепочкам!

Как раз в это время из палаты вышла вторая девушка:

– Мальчики, я ничего не знаю! Простой не по моей вине. Пользоваться или нет, дело клиента. Я время потеряла? Потеряла. Так что кроме аванса с вас ещё причитается по установленному тарифу.

– Что? И этот хрен от услуг отказался? Да чтобы я ещё хоть раз на такие вещи повёлся! Девчонки, бегом в машину, пусть эти мудаки тут без молока и женской ласки загибаются. Вот помрёшь, я тебе даже венка не принесу!

Он подхватил девушек и торопливо повёл их к лестничному пролёту.

Юра вернулся в палату:

– Ну, и чего ты завыкобенивался? – спросил с порога Степана. – Что, девчонка не понравилась? По-моему, очень даже ничего. Всё при ней! Профессионалка. А если и не понравилась, дарёному коню в зубы не смотрят, даже если этот конь – заправская тёлка.

– Да я же не просил, – начал оправдываться Степан. – Я вообще никогда с проститутками дела не имел. Мне и жены вполне хватает.

– Нет, ты нас с другом кровно обидел! Небось, слышал, как он на меня орал? Теперь долго будет обижаться. А я искренне хотел тебе подарок сделать. Думаю, пусть парень перед операцией порадуется. Потом месяца полтора не сможешь – всё будет болеть.

– Да я серьёзно думал, что это розыгрыш. Вы тут с Федей такие шутки отмачиваете, думаю, вот и до меня очередь дошла. Но когда она рукой под одеяло полезла, я начал сомневаться. Только как же при дедушке Коле-то? Я бы всё равно не смог при посторонних.

Тут в палату прискакал на своих костылях Фёдор.

– Стёпа, блин! Если тебе не понравилась, пусть бы она деньги со мной отработала! Я бы ни за что не отказался! А вам, между прочим, пора на процедуру. Сейчас вам новенькая будет клизму ставить. Вот я бы перед такой красоткой ни в жисть штаны не снял. Но вам, парни, придётся, и я вас поздравляю!




ГЛАВА 17



ВСТРЕЧА

Глубокий сон сменялся коротким пробуждением, чтобы снова окунуть пациента в мир грёз, стирая в памяти увиденное и услышанное во время непродолжительного бодрствования. В памяти Вадима остались только какие-то обрывки разговоров. Почему-то запомнилось, как мужской голос спросил: «Ты где такой калоприёмник нашла?» «Места знать надо», – со смехом отвечал грудной женский голос. «Молодец!» – «Я стараюсь, Дмитрий Борисович!» – «Ну, старайся, старайся, красавица!».

Потом Вадим смутно припоминал, как его перекладывали на каталку, везли по каким-то коридорам, поднимали или спускали в лифте, перекладывали на кровать... Вроде бы и помнил всё это, и в то же время, осознавал так, будто это происходило или во сне, или не с ним, а вычитано в какой-то книжке. Он даже не помнил, видел ли какие-то сны, или этот медикаментозный сон блокирует даже те участки мозга, которые обычно бодрствуют и вызывают и запоминают сновидения.

Но вот он, кажется, окончательно проснулся, открыл глаза, осмотрел незнакомую комнату, хотел по привычке потереть лоб, как делал всегда, вспоминая что-то важное, но руки оказались привязанными к кровати. Повернул голову, увидел кожаный диван и сидящую на нём женщину средних лет в белом халате. Она читала книгу, но боковым зрением заметила пробуждение пациента, сразу же подскочила к его кровати:

– Здравствуйте, Вадим Альбертович! Я смотрю, Вы проснулись. Как самочувствие? вам что-то надо?

– Пить... – прошептал Вадим.

– Нельзя вам пить. Сейчас я вам губки смочу, и будет легче.

– Хоть немного...

– Даже глоточка нельзя, и не просите. После такой операции ещё неделю ничего нельзя.

Она взяла с тумбочки в изголовье кровати обёрнутый марлей ватный тампончик и смочила Вадиму губы.

– Ну, как? Полегче?

– Спасибо! Сколько я уже туг?

– В палату вас недавно привезли. Вы разве не помните? А операцию три дня назад делали. Доктор говорит, у вас всё хорошо, всё удачно, вы не волнуйтесь. Я сестре скажу, что вы проснулись, а вы поспите ещё. Оно полезно – во сне силы быстрее восстанавливаются.

– Да я вроде бы уже и выспался...

– Ничего-ничего, поспите ещё, – женщина поправила подушку, необычайно ласково посмотрела Вадиму в глаза и пошла докладывать дежурной сестре, что пациент проснулся и чувствует себя хорошо. И едва за ней неслышно закрылась дверь, как Вадим снова провалился в глубокий сон. И снова не знал, много ли времени спал, но проснулся от того, что от долгого лежания в одной и той же позе заныла простуженная в бесконечных северных командировках поясница.

Вадим попытался хоть немного повернуться на бок, чтобы сменить положение, поворочался вправо, влево... Будь не привязанными руки, сделать это было бы легче лёгкого, но скованный в запястьях, он вынужден был оставаться практически недвижимым. Тогда Вадим решил хотя бы согнуть ноги в коленях. Начал подтягивать ноги, и по животу резанула острая боль. Превозмогая её, сделал ещё одну попытку... Стало чуть-чуть легче, но почему-то вдруг сильно запахло калом.

Вадим прекрасно осознавал, что он не мог обделаться, но запах чувствовался всё острее и острее.

«Может, сходил под себя, пока спал?» – резанула вдруг мысль, и стало невыносимо стыдно, что он, считающий себя интеллигентом в котором уже по счёту поколении, пусть и в бессознательном состоянии, так оконфузился. Усугубляло ситуацию, что сам ничего сделать не сможет, а незнакомая женщина станет теперь убирать под ним, презирая его за такое недержание.

И пока он мучился от осознания постыдного для здорового человека поступка, дверь открылась, и в палату вошла та самая женщина, которую он видел сидящей с книгой на диване, и которая смачивала ему губы и спрашивала о самочувствии. Она сразу же почувствовала запах и с милой улыбкой подошла к кровати:

– У нас тут, кажется, небольшая авария произошла? Ничего, мой хороший, сейчас мы приберёмся, наведём чистоту. – Она откинула простыню. – Так и есть, калоприёмник немного отклеился. Вы, наверное, ёрзали тут на кровати, повернуться пытались, вот он и отклеился. Сейчас я его сменю, вы не волнуйтесь, это бывает. Ничего страшного не случилось. Дело житейское.

Женщина взяла приготовленные в ногах кровати салфетки, вытерла Вадиму низ живота, прошлась влажной тряпочкой, потом насухо вытерла другой салфеткой и ловко приклеила новый прозрачный пакет со специальным отверстием.

«Совсем, как пылесборник у пылесоса, – отметил про себя Вадим. – Интересно, сколько времени теперь лежать с такими пылесборниками? Сколько раз конфузиться, терпеть унижения из-за своей беспомощности?»

Женщина тем временем унесла отклеившийся пакет и салфетки, а когда вернулась, Вадим спросил:

– Вы не знаете, где моя одежда?

– Да в шкафу ваш спортивный костюмчик висит, вы не волнуйтесь.

– Там в кармане деньги лежат, возьмите, пожалуйста, сколько надо за работу.

– Да вы что, Вадим Альбертович! Какие деньги, господь с вами!

– Ну, это же не входит в ваши обязанности, возьмите, не обижайте меня отказом.

– И вы меня тоже не обижайте, Вадим Альбертович. Нешто я ради денег?

– Вы же санитарка. Я знаю, зарплата копеечная, не откажите в любезности, возьмите.

– Да не санитарка я, успокойтесь вы, Вадим Альбертович!

– А кто же вы? Сиделок в нашем государственном здравоохранении, насколько я знаю, в штате не предусмотрено.

– А вы меня не узнаёте?

– Если честно, не узнаю. Глаза вроде бы знакомые, мы наверняка где-то встречались, но вспомнить не могу. Вы уж извините меня, пожалуйста!

– Ну, и ладно, коли не помните. – Женщина села на диван и взяла в руки книгу.

– Нет уж, вы скажите, пожалуйста, кто вы, если мы действительно знакомы.

– Как теперь молодёжь говорит, проехали. Спите, вам вредно много разговаривать.

– Но мне еще вреднее волноваться! Я теперь буду мучительно вспоминать, где я видел эти глаза. У меня от волнения поднимется давление, и вы будете тому виной.

– А вы всё такой же хитрец. А я вас ещё в шестой палате сразу же узнала, когда к деду Коле дежурить приходила. Ведь вы же почти не изменились! И борода та же самая, и очки такие же, только седина в голове. А вы меня, правда, не помните?

– Да, господи! Говорю же, глаза знакомые, но вспомнить не могу.

– Неужели я так сильно изменилась? Потолстела, конечно, постарела, морщины вон у глаз... Вы у нас в Зелёном Бору в редакции на практике были...

– Людка! Людочка! Извини меня, пожалуйста, что не узнал сразу! Ну, конечно же, это ты! Чёрт меня подери! Прости меня, а?!

– Да ладно, чего уж там...

– Людка-а-а! Нет, это невозможно! Но как ты здесь оказалась?

– Как многие. Замуж вышла, он военный был, в отпуск приезжал, познакомились, поженились. Несколько лет с ним на Севере по гарнизонам разным моталась, там льготную пенсию заработала, потом его сюда перевели, квартиру дали. Дочь выросла, замуж выскочила, тоже на Север уехала с мужем деньги зарабатывать. Так вот я здесь и живу одна-одинёшенька.

– А муж?

– Нету его... Что-то там на службе у них в девяностых, когда везде растащиловка была, случилось. Кто-то из начальства крупно проворовался, а на него списали. Ну, он на дежурстве и застрелился.

– Извини!

– Да-а, чего уж там... Давно было, забылось всё... Да и не любила я его...

– А зачем замуж шла?

– А чтобы вас забыть! Я же тогда в вас по уши втрескалась... Вы же были весь такой... особенный... Не такой, как все наши. В вас тогда половина девчонок нашего района втрескалась. А то вы не знали?! А я-то какая гордая ходила, что вы меня выбрали. Я же все сны только про вас видела! Я вас просто боготворила! А вам только и надо было, чтобы дала.

– А если бы дала, может, всё совсем иначе и было?

– Как же! Вы бы меня дурёху деревенскую, недоучку с собой в Ленинград взяли? Ой, да не смешите вы меня!

– Людочка, мы же на «ты» были, зачем ты сейчас-то меня на вы называешь?

– Так вы вон как высоко взлетели! А я как была медсестрой, так медсестрой и осталась. А с прошлого года уже просто пенсионеркой.

– Погоди, как пенсионеркой? Ты же ещё молодая совсем!

– А когда мы с мужем на Севере жили, там год за два шёл, вот у меня стажу и хватило, а в прошлом году мне сорок пять стукнуло.

– Значит, опять ягодка!

– Ягодка-ягодка, только горькая, поди. Нет, конечно, желающих попробовать на вкус хоть пруд пруди, да я сама не хочу. Привыкла уж как-то одна. Сама себе хозяйка.

– Вот и я уж сколько лет один живу.

– А что, разведен?

– Нет, и не разведён, и не женат, если по сути. Так, в разных городах живём. Меня сюда перевели на работу, а она в Тюмени осталась. Сначала мать больная была, а потом как-то незаметно и охладели друг к другу. Знаешь, вот немного на поправку пойду, ты съездишь ко мне домой, привезёшь гитару, и я тебе спою «Вот и встретились два одиночества»...

– Ладно уж вам, споёт он. Спите лучше, вижу, совсем уж сил-то нету.

Она встала, поправила и без того ровно лежащую простыню и провела Вадиму ладонью по лбу, будто стирая капельки несуществующего пота. А он блаженно закрыл глаза и со счастливой улыбкой прошептал: «Людка, Людка»! И не успела еще Людмила сесть на диван, как Вадим заснул.




ГЛАВА 18



ЛЮБОВЬ С ПЕРВОГО ВЗГЛЯДА

Спал Вадим совсем недолго. Видно насытился организм пребыванием в царстве Морфея. Хотелось бодрствовать и навёрстывать всё то время, что так бездарно пролетело после операции.

Вадим скосил глаза в сторону дивана – Людмила безмятежно спала, и на её лице, а может это просто показалось, светилась радостная улыбка.

– Да-а-а! Вот ведь какие повороты жизнь делает, – думал Вадим. – Ну, разве мог предполагать, что встретит свою давнюю любовь в больнице, когда ему, может быть, и жить-то осталось всего ничего. Действительно, а сколько с тех пор прошло времени! Ох, и стремительно же летит жизнь! А ведь будто совсем недавно была та незабываемая практика. Декан, хорошо знавший отца Вадима, на своих лекциях любил повторять: «Если вы не работали в районной газете, вы не можете называть себя журналистами. Районка – вот тот котёл, в котором получается настоящий профессионал, быстро очищаясь от шлаков и окалины. Там нельзя соврать или додумать, потому что ты постоянно будешь встречаться с людьми, о которых писал. И там нужно пахать, что не легче, а, наоборот, труднее, чем трактористу в поле, потому что неосторожным словом можно убить».

Вадиму он сказал так: «Центральные газеты от тебя никуда не денутся. Будешь ты в них работать, и за границы будешь ездить в командировки. Но попробуй начать с районной. Вон в Зелёном Бору новую газету открыли, вакансии есть. Поезжай на практику». И Вадим, лучший студент своего курса, профессорский сынок, душа любой компании отправился в глухомань.

Редакция располагалась в двухэтажном деревянном покрашенном ярким синим цветом здании на краю того самого бора, от которого получило название и село. Справа на первом этаже слышалось знакомое пощёлкивание матрицами строкоотливной машины. Линотип Вадим не раз видел во время экскурсий в типографии, где печатались газеты, издавались книги. На второй этаж вела деревянная лестница с перилами, по которым шустро съехал молодой парень в очках.

– Вам к кому? – спросил он.

– Мне редактора.

– Поднимайтесь, на втором этаже направо, а потом налево.

– Спасибо!

Вадим вежливо постучал.

– Заходите, не заперто, – раздалось из-за двери.

– Здравствуйте! – Вадим остановился у входа. – Я к вам на практику.

– Раевский?

– Да.

– Мне вчера телеграмму принесли от профессора Прицкера.

– А вы Прицкера знаете?

– Чудак-человек! Так я же ЛГУ заканчивал. Правда, заочно. А Прицкеру историю журналистики сдавал. Заметь, с первого раза.

Редактор оказался совсем молодым. Был он на несколько лет старше Вадима, но уже с большими залысинами.




Встал из-за стола, протянул руку:

– Валентин Сергеевич. Но лучше просто Валентин. Я, честно говоря, до этой минуты не верил, что приедешь. Думал, испугает тебя глухомань. Кстати, старик, мы пока ничего не предприняли, чтобы тебя на квартиру устроить. Хоромы предложить не смогу, но, думаю, за пару дней что-нибудь подыщем. Я же говорю, что мы не очень верили, что приедешь. Пока можешь вот на этом диване перекантоваться. На нём многие спали. Даже Николай Рубцов пару раз ночевал, когда к нам сюда приезжал. Вот у этой самой печки и написал:

«Сижу в гостинице районной,
Курю, читаю, печь топлю,
Наверно, будет ночь бессонной,
Я так порой не спать люблю!

Да как же спать, когда из мрака
Мне будто слышен глас веков,
И свет соседнего барака
Еще горит во мгле снегов.

Пусть завтра будет путь морозен,
Пусть буду, может быть, угрюм,
Я не просплю сказанье сосен,
Старинных сосен долгий шум...»

Редактор нараспев продекламировал стихи, которые Вадим вроде бы уже где-то слышал раньше. Про Рубцова говорили, что он вроде бы жил какое-то время в Ленинграде, что талант, что учился в литературном институте, много пил, предсказал свою смерть стихотворением «Я умру в крещенские морозы», и будто бы именно в Крещенский праздник как-то нелепо завершилась его жизнь на крутом творческом взлёте. Да, вспомнил, что еще ходило по рукам переписанное множеством рук и почерков его саркастическое стихотворение « Жалоба алкоголика»:

Ах, что я делаю, зачем я мучаю
Больной и маленький свой организм?
Ах, по какому же такому случаю?
Ведь люди борются за коммунизм!

Скот размножается, пшеница мелется,
И все на правильном таком пути...
Так замети меня, метель-метелица,
Ох, замети меня, ох, замети!

Я жил на полюсе, жил на экваторе –
На протяжении всего пути,
Так замети меня, к едрене матери,
Метель-метелица, ох, замети...

И вот ведь как бывает, жизнь забросила его в глухомань, которой Рубцов посвятил своё стихотворение, и где ему придётся спать на том же с откидными валиками и высокой спинкой диване, на котором коротал свои бессонные ночи певец русской деревни.

– Надо обязательно занести в дневник, – подумал Вадим.

– Ты, старик, тут располагайся пока, осваивайся, а я пойду порешаю насчёт жилья.

– Мне попутчица в автобусе говорила что-то про какую-то бабушку сотрудницы типографии. Надежда, вроде. У неё ещё дочь в медицинском учится.

– О! Ты уже и про девушек наших справки навёл? – рассмеялся редактор.

– Да нет, Валентин Сергеевич! Это всё мне попутчицы рассказали, даже чуть ли не сватали, – заулыбался Вадим.

– Тогда пойдём к Надежде. Сразу и познакомлю, и про устройство спросим.

Надежда оказалась верстальщицей. Когда они заходили в комнату вёрстки, эта молодая женщина лишь мельком посмотрела на вошедших, пробормотала в ответ приветствие и снова черными от краски руками стала менять отлитые на линотипе строчки в готовой полосе очередного номера. Похоже, что отвлекаться на гостей ей было некогда. Но на этот раз, когда редактор обратился к ней с вопросом, правда ли, что её мать может пустить постояльца, внимательно посмотрела на приезжего. Вадим от смущения поправил очки, пригладил свою шкиперскую бородку, которой так гордился среди юных сокурсников, поскольку был на четыре года старше, так как поступил учиться после трёх лет службы на флоте.

– Спрошу вечером, – пообещала Надежда. – Если не пьёт, не курит, дак чего же не пустить. Места, поди, не жалко. Одна в доме живёт, а так, может хоть дров из сарайки принесёт да снег с дорожки очистит.

– Конечно, конечно, – заторопился Вадим. – Я, правду сказать, в деревне никогда не бывал, но, думаю, снег чистить дело не хитрое.

– Завтра скажу ответ. – И она снова отвернулась к верстаку с гранками.

Ночь Вадим спал плохо. Диван даже с откинутыми валиками для его высокого роста оказался коротковат, чтобы голова не проваливалась вниз, пришлось положить в изголовье две прошлогодние подшивки. Перед этим одну из них внимательно полистал, изучая по названиям деревень и колхозов географию района, знакомясь с будущими собратьями по перу то их публикациям. Сморило уже далеко за полночь.

Снился родной Ленинград, будто стоит он на набережной Невы возле Дворцового моста в ожидании, когда опустятся его вздёрнутые вверх створки, чтобы перейти на Васильевский и согреться в здании университета от пронизывающего ветра. И вдруг в эту тишину ночи ворвался раскатистый грохот выстрелившей пушки.

– Странно, подумал Вадим, – ведь пушка стреляет в полдень, а сейчас ночь, – и тут же проснулся. Оказывается, кто-то скинул на железный лист перед печкой охапку дров и теперь шуршит бумагой, растапливая столбянку.

– Здравствуйте, – поздоровался Вадим с маленькой старушкой, занятой привычным делом.

– Фу ты, сотона! – отшатнулась старушка и, не удержавшись, шмякнулась на свою тощую задницу, – Напугал старую до смерти. Ты откель тут взялси-то, бородатый такой да огроменный?

– На практику к вам приехал.

– Да сказывали мне вчерась, только не знала, што ты тут ночевать будешь, – она проворно поднялась, подкинула в топку несколько полешков, которые тут же стало лизать весёлое пламя, занявшееся от скомканной бумаги да сухих щепок. – Да ты пошто тут-то ночевал? Сказывали, к Степаниде квартиранта определили.

Вадим поразился, насколько быстро распространяется тут информация. Он ещё и сам ничего не знает, а люди уже обсуждают, как новость районного масштаба.

– Ты, мил человек, вон чайник бери да включай, а я счас оладушек принесу.

– Да спасибо! Не стоит беспокоиться, – запротестовал было Вадим.

– А и не беспокойство то совсем. И я с тобой за компанию-то попью. Всё лучше, чем одной дома.

Потом они с техничкой пили чай, когда неслышно открылась дверь, и в кабинет прямо таки влетела разрумянившаяся с мороза красивая девушка.

– Здрасьте! – громко поздоровалась она, и сидевшая спиной к входу уборщица чуть не выронила из рук чашку.

– Да штоб вас, окаянные! Опять до смерти старуху напугали! Люська, ты шалопутная, не могла поаккуратнее-то?

– Да я, баба Дуня, стучала, только вы не слышали. Там же дверь-то дерматином обита.

Девушка подбежала к старушке, обняла её:

– Да как же Вас, баба Дуня, напугать-то можно? Вы же у нас ничего не боитесь.

– Да с вами тут забоишься. Один, как лешак, весь лохматый да бородатый из темноты выходит, пугает, потом другая налетает да над ухом гаркает, – добродушно заворчала техничка. – Ты што этакую рань-то припёрлась?

– Так меня бабушка за квартирантом отправила. Это ведь вы у моей бабули жить будете? – повернулась девушка к Вадиму. – Вот меня и отправили, чтобы я вас привела чаю попить. Чайная-то у нас только с девяти открывается.

– Спасибо, меня вот уже Евдокия Ивановна свежими оладьями потчует.

– Садись-ко и ты к нам, шалопутная, – пригласила техничка.

– Да нет, спасибо, баба Дуня. Меня за квартирантом отправили, чтобы я дорогу показала и вещи нести помогла.

– Вещей-то у меня, собственно, вот только сумка одна. Я сам донесу, а дорогу покажите. Пожалуйста!

– Да тут недалеко. Вы допивайте чай-то, я пока посижу.

– Я уже допил. Спасибо вам, Евдокия Ивановна.

Вадим встал, надел пальто, шапку, взял стоявшую в углу сумку и прислонённую к шкафу гитару, покоившуюся в твёрдом футляре, который отец привёз ему из-за границы.

– А что это у вас? Не гитара? – полюбопытствовала Люся.

– Гитара, – как можно небрежнее ответил Вадим.

– Ой, а вы меня играть научите? Я всю жизнь мечтаю научиться играть на гитаре.

– Постараюсь, хотя учитель из меня, наверное, никудышный, потому что я ещё никого в своей жизни на гитаре играть не научил.

– Тогда я буду первой вашей ученицей. Нет, я правда, способная. Не верите?

– Отчего же? Верю.

– Она у нас тут самая лучшая певица, – похвалила девушку баба Дуся. – На сцену как выйдет, да как запоёт, заслушаисси. Робята из-за её чуть не кажинный вечер дерутся.

– Ой, ты, баба Дуня, скажешь тоже, – засмущалась Люська.

– Дак это я тибе цену набиваю. А то оне, городские-то, думают, што у нас тут в деревне тольки серость да грязь. А у нас талантов-то, может, поболе вашего! – гордо вскинулась баба Дуня.

– Да верю, я верю, – заулыбался Вадим. – Ну, ведите меня к своей бабушке.

– Ой, а меня ещё никто на вы не называл! Вы первый. Так смешно! Меня и вдруг на вы! – Люська весело рассмеялась. – А можно, я гитару понесу. Я осторожно, не беспокойтесь.

– Да, пожалуйста, если вам так хочется.

– Ну что вы всё на вы да на вы? Называйте меня просто Люсей.

– Очень приятно! А я Вадим. Обычно все Вадиком называют. А вас можно я буду называть Людмилой? Людой?

– Да если вам так больше нравится, то – пожалуйста. А про вас мне вчера мама рассказывала. Строгий такой, говорит, интеллигентный, в очках и с бородой, и что приехали вы к нам аж из Ленинграда.

До бабушкиного дома было действительно от силы метров триста. Люська впорхнула в дом первой:

– А вот и моя золотая бабулечка Степанидочка! – обняла девушка крепкую женщину в возрасте за шестьдесят и закружилась с ней по комнате.

– Да што ты, сумасбродная, ронишь на пол, опозоришь перед учёным человеком.

– Бабулечка, а этот учёный человек обещал меня научить на гитаре играть, – похвасталась Люська. – Ведь правда, вы мне обещали?

– Да угомонись ты, балаболка! Ну, совсем, как ребёнок! Дай хоть с человеком-то познакомиться да на стол собрать. Голодный ведь.

– Нет, спасибо, меня уже Евдокия Ивановна оладушками покормила.

– От, Дуська, добрая душа! Уже и накормить успела! Сам-то чей будешь, откуда?

– Бабуля, да из Ленинграда он, вчера же тебе мамуля говорила.

– Не трандычи! Дай с умным человеком поговорить. Он что, сам-то немой што ли? – повернулась к Вадиму: – В войну у нас тут были ленинградские. Эвакуировали их ещё до блокады. Очень хорошие были люди, только потом все домой возвернулись. Тут никто не остался. Твои, случаем, не здесь были?

– Нет, моих родителей в Ташкент отправляли.

– Ну, и ладно. Вон твоя комната, – показала на приоткрытую фанерную дверь, – проходи, располагайся, а я пока чай-то всё одно соберу. За чаем-то и разговор лучше клеится. Вот и Люська с нами почаёвничает.

– Нет, бабулечка, спасибо! Мне уже пора в больницу бежать. Пока-пока! Вечером зайду. А вы не забудьте, что обещали научить на гитаре играть.

И выпорхнула за дверь, не дожидаясь ответа.

– Вот, неугомонная! – с нескрываемой гордостью сказала Степанида. – Везде поспеть хочет. Она у нас в этом году на фельдшера заканчивает, сейчас на практике в больнице. В школе отличницей была, и сейчас на одни пятёрки учится. В самодеятельности поёт. Ни один концерт без её не обходится.

Пока Вадим разбирал сумку и раскладывал на спинки стульев свитера и рубашки, из комнаты доносился звон посуды.

– Ну, квартирант, иди чаёвничать. Звать-то тебя как? А то эта балаболка так и не представила.

– Вадим, а вас?

– Степанида Михеевна я. Батюшка-то мой сына больно хотел, Степаном назвать думал, а родилась девка. Но надо было так подгадать, что когда в церкву-то пошли крестить, аккурат на тот день именины Степаниды выпали. Так батя меня всю жизнь Стёпкой и звал. А тебя-то как по батюшке?

– Да рано мне ещё по отчеству, – заулыбался Вадим.

– Да неловко как-то: из самого Ленинграду, солидный такой, в очках, с бородой...

– Это я так, чтобы старше и солиднее казаться.

– Ой, как вам не терпится старше-то стать! А потом молодиться будете, когда годы-то пролетят. Да вам этого до срока и не понять. А ить оглянуться не успеете, как старость на вороных подкатит.

– И вот ведь, подкатила. Уже не просто старость, а финиш жизни совсем рядом, – с горечью подумал Вадим. – Да, есть что вспомнить. У них с Люськой такая любовь была! Такая любовь! Чистая, светлая, дальше объятий да поцелуев дело не заходило, но на всю жизнь запомнилась. И ведь надо же: через столько лет встретились. А жизнь-то моя – уже к закату. Эх, как же жалко помирать! Но, может, ещё ничего? Может, обойдётся? И будем жить?

И счастливые воспоминания нахлынули, затмив всё остальное.




ГЛАВА 19



ОТКРОВЕНИЕ

– Проходи, присаживайся, – Дьяконов показал на стул возле стола, за которым сидел. Отъехал в кресле на колёсиках к шкафу, достал бутылку Hennessy, два коньячных фужера. – Давай выпьем!

– А мне можно?

– Юра! – Дьяконов впервые за последние несколько лет назвал пациента по имени, а не фамилии. Посмотрел и повторил, – Юра! Тебе теперь можно всё! Может, я неправильно делаю, но не хочу обманывать. Ты мужик умный, грамотный, профессор, давно сам всё прекрасно понял. Думаешь, почему мы тебя тут держим и не оперируем? Да у тебя целый букет противопоказаний: и сахар, и анемия, и гемоглобин. Не окочурься у нас на неделе в операционной тот практически безнадёжный, может и рискнули бы, но когда в отделении за неделю два летальных исхода, извини. Нас и так теперь с говном съедят. Давай, за всё хорошее!

– Ну, хоть перед смертью дорогой коньяк в первый и последний раз попробую. На профессорскую зарплату такой покупать не разбежишься.

– А ты думаешь, я бы стал на свою зарплату эту дрянь покупать? Лажа всё это! Ловкачи из одной бочки разливают, только бутылки да этикетки разные заказывают. Теперь ведь с деньгами не проблема что хошь подделать. Вот я как-то настоящий Hennessy пил, это был вкус и аромат! А тут – дерьмо! Коньячный спирт для кондитерских производств по дешевке закупают и делают потом из него контрафакт. А наши дураки покупают. Ты знаешь, я про коньяки могу целую лекцию прочитать. Но для нашего обывателя – это прозвучит, как песня на китайском. Вроде бы и мелодично, но ни хрена не понятно. Дорогие коньяки создаются на основе спиртов из винограда Grande Champagne выдержкой от 30 до 100 лет... Понимаешь, до ста лет! Но такие выпускаются в год всего несколькими сотнями или даже десятками бутылок и стоят десятки тысяч долларов. К приличным можно относить коньяки старше десяти лет. В наших супермаркетах таких не бывает однозначно. Ладно, будь здоров!

– Про здоровье – это шутка или издёвка?

– А знаешь, профессор, ты верь в чудо! У тебя сейчас иммунная система расшатана полностью. Постарайся восстановить. Я, как врач, не имею права тебе этого говорить, но всё же скажу. Попробуй народные рецепты. Наша официальная медицина очень много лет отрицала столетиями апробированное, но ведь это всё народная мудрость, многовековой опыт предков. Попробуй! Ты, главное, не программируй себя на самоуничтожение. Я тебе ещё раз повторяю – верь в чудо. И знаешь, что тебе сейчас надо кроме всяких там болиголовов, окопников, маральих корней и прочих корней да травок, убивающих раковые клетки и восстанавливающих иммунитет? Кстати, не рекомендую женьшень: он может спровоцировать новообразования. Об этом, кажется, даже в инструкции по применению препарата пишут. Тебе адреналин сейчас нужен! Экстремальные виды спорта, например. Во! Давай я сейчас позвоню своему приятелю. Он парашютистов готовит в авиаклубе. Ты с парашютом прыгал? Нет? Минуточку.

Доктор взял телефон и начал тыкать толстым пальцем в кнопки.

– Серёга? Привет! Как ты? Ну, молодец! Слушай, у меня к тебе просьба великая. Надо одного человека из самолёта выбросить. С парашютом, конечно! Когда у тебя очередные прыжки? В следующие выходные? Отлично! Мужик он сообразительный, быстро научится, как ноги держать, как группироваться. Надо, Серёга, очень надо! Ему адреналин нужен. Договорились. Он тебе позвонит, – и уже обращаясь к Юре, сделал этакий широкий жест. – Видишь, как всё просто? Сделай несколько прыжков, потом снег выпадет, можешь на горных лыжах покататься. Тоже не катался? Научишься. А ещё хорошо бы влюбиться. Вот где адреналин так адреналин! Эхххх!

– Спасибо! Это мы уже проходили. Не зря шутка такая есть, что любовь, как корь, чем раньше переболеешь, тем легче переносится. Я же, как последний дурак, влюбился в свои сорок с лишним. В свою студентку. И всё прахом, и любовь, и семья. Может, и здоровье пошатнулось именно на этой почве.

И Юра первый раз в жизни начал рассказывать про свою сумасшедшую влюблённость. Подробности этого романа профессора Цвигунова знал только его давний друг Славка. У них еще со студенческих пор не было друг от друга секретов. Собственно, потом именно Славка и отомстил этой коварной пассии, что разбила семью и чуть не довела Юру до самоубийства.

Коньяк, пусть он даже и был контрафактным, а за время разговора бокалы поднимали уже дважды, приятно разливался по телу, Юра хорошо осознавал, что захмелел, но этот хмель не тяжелил, а, наоборот, бодрил и привносил необычайный душевный подъём, располагал к откровенности. Поэтому и рассказывал он о своём романе без тоски и самобичевания.

– Понимаешь, док, – Юра тоже перешёл на «ты», хотя обычно в разговоре с людьми такой фамильярности почти никогда не допускал. – Она появилась в моей жизни, как вспышка молнии. У нас же в основном парни учатся. Технари. Девчонок – буквально единицы. Ну, скажи ты мне, какой из девчонки инженер по обработке металлов? Вот ты знаешь, почему проволока именно так называется? Нет? Потому что её проволакивают. То есть способ обработки волочением. Я ведь и докторскую именно по этой теме защищал. Изобрёл способ обработки титана волочением. Таким образом, чтобы этот капризный металл не терял своих свойств. Обычно он даёт микротрещины и так далее. Хотя, зачем я тебе всё это рассказываю? Так вот, эта группа появилась у меня на втором курсе. Представляешь, два с лишним десятка парней, и две девушки. И одна из них на мою беду та самая Лариса. Высокая, фигуристая, с большими карими глазами и копной длинных черных волос. Школу закончила с медалью, но на этой специальности оказалась только потому, что на другие на бюджетное место по баллам не проходила. Но не давалась ей чисто мужская специальность! На коллоквиумах всё отмалчивалась, а спросишь, такую чушь нести начинала, что волосы дыбом. Начал я с ней дополнительно заниматься. И дозанимались! Собственно, она сама меня спровоцировала. Правда, и провоцировать особенно было не надо. Намёка было достаточно, чтобы я голову потерял. И закрутился у нас с ней бурный роман!

Причём, она не только не скрывала наших отношений, а, я бы сказал, даже бравировала ими, выставляла напоказ. Не знаю, как у вас, врачей, а в нашем научно-педагогическом гадюшнике полно завистников. Это, я тебе скажу, такой террариум, где многие просто готовы сожрать друг друга с потрохами. И как правило, это те, кто ничего из себя не представляет, ни как учёный, исследователь, ни как преподаватель. Ну, не дал бог таланта, вот и исходят они желчью по поводу успехов других. И ищут любую возможность укусить, подставить, скомпрометировать. Зачастую даже просто так, даже если это лично ему не приносит абсолютно никакой выгоды. Вот и у меня на кафедре есть такой. Мой ученик. Парень подавал надежды, я его в аспирантуру протащил, стал его научным руководителем, по сути, чуть ли не сам написал за него кандидатскую. И, наверное, это еще больше его распалило, когда понял собственную никчемность, как исследователя. А амбиций у парня на десятерых. К власти рвётся. Локтями расталкивает, а лезет. И он решил, что если меня этим романом скомпрометирует, то, как молодой и перспективный учёный, может занять моё место заведующего кафедрой.

И начал писать во все инстанции, что профессор Цвигунов злоупотребляет служебным положением, склоняет студенток к сожительству и ставит им за это зачёты и отличные оценки. И знаешь, до чего подлым оказался, поехал к моей жене, она в другом институте преподавала, тоже профессор, и начал с ней якобы советоваться, как меня спасать от надвигающейся опасности из-за связи со студентками.

Жена устроила мне скандал, уволилась с работы, взяла дочь и уехала в Волгоград к матери. Устроилась там на работу в бизнес-структуру и стала получать в четыре раза больше, чем в университете. И от алиментов моих отказалась. А Лариса, как только получила в конце семестра «пятёрку», прекратила со мной всякие отношения. Мол, «пятёрку» свою она честно заработала если не мозгами, то телом, и я ей больше без надобности. И стала в следующем семестре охмурять моего друга, не зная о наших с ним отношениях, потому что кафедры разные и в разных корпусах расположены. А я, даже не смотря на такую вероломность, продолжал её любить. Пожалуй, даже ещё больше, понимая при этом всю её мерзкую натуру и то, что она меня просто элементарно использовала.

После того её признания я от горя напился, как сапожник. Даже хуже. Я беспробудно пил трое суток. А потом проснулся посреди ночи, вокруг только пустые бутылки, и начал трезво осмысливать всё, что со мной произошло. Наутро позвонил другу, попросил прийти. И всё ему рассказал, как на духу.

Он не стал меня утешать, успокаивать, посидел молча, потом поблагодарил за откровенность и сказал, что зло обязательно должно быть наказано. Я тогда еще не знал, что она теперь ему откровенно глазки строит. А он уже задумал, как вероломной девице отомстить за друга. До лета он мне ничего не рассказывал, а только когда вокруг него скандал разгорелся, из которого он вышел с честью, раскрыл свои карты.

Он в ответ на заигрывания Ларисы начал отвечать взаимностью, но каждый раз, когда она вечерами приходила к нему на кафедру, открывая дверь, включал миниатюрную видеокамеру и записывал весь процесс общения. Точнее – обольщения. На четвёртый или пятый раз она, как только щёлкнул дверной замок, бросилась моему другу на шею и заявила, что больше без него жить не может, что она влюбилась по самые уши и хочет быть его любовницей.

Он пытался её успокоить, приводил веские аргументы против развития отношений, что он хоть и холостой, но жениться пока не собирается и так далее. Но она его дипломатичного отказа и слушать не хотела, тут же у дверей разделась и буквально набросилась на моего друга.

Таких записей за семестр у него набралось десятка два. А к концу сессии у нас заговорили о системе объективизированного контроля знаний, которая прошла все согласования и экспертизы и исключала участие преподавателя при экзамене, используя при оценке знаний только компьютер с тестовыми заданиями. И мой друг одним из первых согласился применить систему на своих студентах. Он ждал, что будет много «двоек», но получила неудовлетворительную оценку только Лариса.

Она буквально ворвалась к нему на кафедру и устроила настоящую истерику. Он успел включить камеру и спокойно объяснил ей, что ничем помочь не может, что если она не согласна с оценкой компьютера, можно пересдать комиссии.

Комиссия оценила знания студентки еще меньшим количеством баллов, чем компьютерная программа. Короче, сессию девушка завалила и с бюджетного места вылетела. А поскольку всё пошло не по плану коварной студентки, то она придумала вариант жестокой мести, пришла на кафедру, через несколько минут разговора прямо у двери рванула на себе блузку и с криками о помощи выскочила в коридор. А потом написала в милицию заявление о попытке изнасилования. Вот тут и пригодились те записи, что предусмотрительно делал всё время мой друг.

В итоге дело возбудили не против него, а против неё за оговор, за попытку дискредитации и еще по каким-то статьям. Я не силён в юриспруденции. Но грозило девушке года два. Скорее всего – условно. Только от претензий мой друг отказался, но из университета Ларису выперли с треском.

– Вот такая, док, любовь! А ты говоришь, влюбиться надо. Не-е-ет, я теперь учёный. А жена ко мне так и не вернулась, – с горечью закончил свою исповедь Юра.

– Ну, теперь с большой долей вероятности можно предположить, отчего у тебя злокачественная опухоль. Стресс! Хоть и существует много гипотез о природе возникновения раковых опухолей, но большинство врачей склоняются к тому, что первопричиной становится длительный стресс. Так что ты береги себя от лишних волнений. И еще от травм. Будешь с парашютом прыгать, постарайся приземляться так, чтобы ноги-руки не ломать. В твоей ситуации это очень опасно. Ладно, давай еще по маленькой. Мне тут работы непочатый край. Из нас, хирургов, теперь писателей делают. А ты иди, отдыхай. И не забывай, что я тебе тут говорил. Иммунная система, адреналин и спокойствие. И самое главное – вера в чудо! Будешь верить, всё ещё может по-другому обернуться. Живи с хорошим настроением! Хотя тебе его не занимать. Вы с Федей тут на много лет своим жизнелюбием да розыгрышами память оставите. Кое-что, как тот фонтан во время клизмы, навсегда классикой розыгрыша останется. Живи, брат!




ГЛАВА 20



ЭПИЛОГ

Этот разговор с доктором Юра потом, в который уже раз, вспомнил с наступлением весны, когда по дороге с горнолыжного центра специально завернул на окраинную улицу. За всё время после выписки он был здесь дважды, проходил назначенное обследование, но постоянно торопился поскорее убраться подальше от этого красиво отделанного, но навевающего тягостное ощущение здания.

Тогда, осенью, выписываясь после лечения, он обменялся телефонами со всеми соседями по палате кроме Ильдара – в их глухоманное Заозерье современная цивилизация в виде сотовой связи ещё не дошла, а единственный телефон находился только у главы муниципального образования. Свой номер профессор Ильдару дал, правда, тот так ни разу ему и не позвонил. Но хочется думать, что у парня всё складывается нормально, и болезнь, пусть на какое-то время, но отступила.

А вот деда Колю в последний путь проводили через три месяца после выписки. То ли возраст, то ли гнетущая домашняя атмосфера, а сын и дочь даже на похоронах держались обособленно, ускорили угасание тоскующего по жене не старого ещё человека. Приходил на прощание и Вадим, но у него возникли какие-то проблемы на работе, о которых он не хотел распространяться, поэтому был совсем недолго.

Да и Юра с Фёдором тоже не задерживались. С одной стороны никого из пришедших попрощаться они не знали, с другой стороны – было тяжело осознавать, что вот уже ушёл из жизни один из тех, с кем свела судьба вместе на печальном повороте жизни.

Юра остановил машину напротив проходной онкологического диспансера и сказал сидящей на пассажирском сиденье женщине:

– Вот здесь, почти полгода назад, жизни мне отмерили всего два-три месяца.

А его одетая в яркий спортивный костюм спутница улыбнулась, взяла обеими руками за его локоть, прижалась щекой к плечу и счастливо улыбнулась:

– Милый, врачи тоже люди. И они могут ошибаться... Как-то мне тут неуютно, поехали домой...

– Поехали.

Юра включил скорость и медленно вырулил на асфальт.

– Слушай, а давай завтра праздник устроим! Вадима с Людмилой пригласим. Может, док выберется. Федька, тот точно прискачет, стоит только звякнуть. Степан как раз в эти дни должен на химию приехать. Надо позвонить, узнать.

– И по какому поводу праздник?

– А просто так! Мы живы, и разве это не повод для праздника?