499 Шамсутдинов Избранное Т. 3
Николай Меркамалович Шамсутдинов
Николай Шамсутдинов
ИЗБРАННОЕ
Том 3
Киммерия
1
Он опять возвращается, снег помрачневшей Тавриды
Под удойными тучами. И, хоть у памяти виды
На иные, веселые виды, — заполнив собою
Кругозор, злее море… Выбалтывающий прибою
Тайны пляжа, секреты купальщиц, скрежещущий гравий
Под ногами транзитного красноречивей, чем Флавий
Сабин, римский префект… Но, уклончиво чаще в ответах,
Море не рефлектирует, ибо, к улыбке, в просветах
Между тучами кротко синеет. И это приводит
Калику перехожего в чувство… Продрогший, в природе
Непогодицы, он, погружаемый ей в осязанье
Раздраженных суставов, уходит в себя, ведь сознанье,
Как морская поверхность, подергивается вдруг рябью,
И реальность осмысливается, дремучая, — хлябью
Скуки и безысходности… Мстительные, вот отсюда
Перепады умонастроенья, неврозы, простуда,
Что постарше, чем каверзный кариес. В доводах стойка,
На ангине настаивает пожилая настойка
На боярышнике, не ручаясь за средство от хвори,
Дегустирующей материк, как облатку… Там, в море,
Поверяют дороге себя, забывая таблоид
До обеда на столике… Море, соседствуя, стоит,
Чтоб войти в него_с_особью_и, в устремленьях высоким,
Выйти, в тяжбе с собой, независимым и одиноким.
2
Если, к морю лицом, ожидать наползающей тьмы —
За спиной остаются осунувшиеся холмы
В истощенной траве — горечь жесткой полыни, чабрец,
Устилающий склон, ость татарника и, наконец,
Губоцветная мята… В секущем снегу, она так
Недвусмысленна, жизнь, в притязаньях, когда вы, не шлак,
Поднимаете ворот обветренной куртки, ведь счет
Ветхой бренности к вечности — в чутком предсердье печет.
Лишь баклану доступен обзор на пустынной воде,
Где, куда ни взгляни, — обливая ознобом, везде
Безразличная к сущему рябь, незнакомца опричь…
За фелюгой с прививкою ветра, что, в сущности, кич
Либо дичь для художника, — тянется белый бурун,
Растекаясь на черной воде. Перезрев, колотун
Обращает в колтун мысли о прожитом, номера
Телефонов, лелеемых памятью только ж вчера,
Имена милых ветрениц… Мифы творя, взаперти
Косной суши, разгневанно, море сумеет смести
Всех нас с сушею вкупе, чтоб похоронить и следы
Человека — под зеркалом бесчеловечной воды…
И взорлит над внезапно разверзшейся бездной баклан,
Ветеран катаклизмов, стремительней, чем моноплан,
Одинокую душу брюзги и повесы в былом,
Воспаряющую в эмпирей, — отмахнувший крылом…
3
Сумрак, пряча глаза, вовлекает в свои увлеченья,
Завораживая одиночеством воображенье…
Замириться с зимой? Коноплянка в полыни — отмычка
Ко пернатому мытарю. Тем веселей перекличка
Невелички с абсурдом; и взгляд — резонирует, благо,
Заполошно с воды поднимает баклана отвага
Бобыля. Тем легальнее прошлое, что, разверзаясь
В бу-ду-щем, отдается сомнениям, не отзываясь
На призывные оклики. Мозг ваш притоптан шажками
Той, в загаре и дерзости, девы, снимаемой снами
Опрометчивой юности, с чьим обаяньем не сладить,
Как ни тщится в злоречии литературная накипь.
Между тем воздух влажно подергивается, как клитор
Под настойчивым пальцем. Пространство здесь как репетитор
Времени? Дикий пляж простирается тут, где, предметны,
Лишь порою рифмуются женские формы. Приметы
Не берутся приманивать вас. Только памятью пальцев —
Бархат кожи, соленые складочки — в неандертальцев
Обращает застенчивых… В массе разочарований,
Юность вправе назвать, не лукавя, страдою страданий
И печальных замет. Ветер, перелистнувший страницу,
Влажно выплеснул в небо тяжелую, белую птицу,
Уводящую взор к горизонту, где скрыться ей вскоре
В разлинованном милями, серо серчающем море.
4
Вечер. Именно, интерпретатору не в назиданье,
Неприступней осанка закрывшегося в умолчанье
О причинах хандры. Как, ввергая в раздумья, ни дует,
Повод к уединенью ведет сильных на поводу, и
По чешуйке злой киновари на указательном, так и
По единственной фразе, уместной (ли?) здесь, —_«На_Итаке_
_В_это_время_другой_колорит_с_кобальтом_и_сиеной…»_ —
Вам еще предстоит сделать вывод, лукавя с Каменой,
К т о был ваш визави… Словно бы появившись из мифа,
Все отчетливей, в клекоте, хищная графика грифа
Над тоскливой полынью. Что, впрочем, признаться, в природе
Промороженной яви естественной здесь, в обиходе
Подступившего холода, что, покрепчав, не мирволит
Песнопевцу в хитоне. И что, в немоте, ни глаголет
Оснеженное небо — как почва для произрастанья
Грез и молний, чреватых затменьем ума для созданья,
Чья тесьма — через лоб. Здесь, сопутствуя, каждый эпитет
Вновь из солончаков, что ему — эпитафией, выпит,
Вечно свеж… Синтетический синтаксис масс довершает
То, что вновь прозевал он, дозор языка. Не светает
В словаре инвектив, ибо косность слывет новизною
Для ухватистой плесени, что выбирает больное
Прозябание в пошлости, ведь, угрожающей жалом,
Ей не встать с четверенек — всей прорвою, стаей, кагалом…
5
Нужно только ударить сварливую дверь, и тотчас
Тень при выходе опережает, проворная, вас,
Приспособившись к свету… И услышанному собой —
Все выбалтывает в перепонки давнувший прибой,
Оставляющий мусор на пляже, где сам променад
Затруднительней об эту пору, пока снегопад…
С карты, шитой широтами, чьи позывные окрест
Задувает, вздымая соленые горы, норд-вест
С изнуряющим норовом. И — невменяемый снег
Забивается в душу, но не прекращает свой бег.
Здесь, ведомому ведьмами бури, сносимому, есть
С кем аукаться в дикой акустике сумрачных мест,
Пока не надоест… И пространство с ненастным лицом,
Притерпевшись к потерям ландшафта, следит за певцом
Проперченных интрижек. Вкрапления крабов в песке
Образуют багровые звезды, и, накоротке
С вечностью, ветер в версии нервного вереска рвет
Воду в клочья, и бот, облюбованный бездною, бьет
О причал в серой невозмутимости, каменный, как
Воплощенье незыблемости… Примеряясь, в кулак
Ночь, крута, сводит пальцы. Переча манере своей,
В одиночестве и с беснованьем чужих новостей
За спиною, — бессонен спасительный сплин без пелён,
Что, в неодушевленности дат, прошлым одушевлен…
6
В киммерийской степи, в запредельном топящие взгляд,
В киммерийской степи вечным сном, непробудные, спят —
Скиф в смертельном объятье сармата… заносчивый грек,
Распластавшись во тьме… бронза римских центурий… — навек
В грубой почве, где, прям, наконечник татарской стрелы,
Странницы по призванью, вытаивает из золы
От былого костра. Неподъемна от судеб и пелен,
В один сплав их слила степь, как тигель племен и времен,
В своем роде шкала исторических школ, ибо всех,
Во мытарствах ума, бледно ждет безысходность. Успех
Держит вас в черном теле? Ну, так не тряхнуть ли судьбой
Всё тому, кто просмотрен собой?
С воем из альвеол, и доныне — гремучая смесь
Верований, наречий и рас, человечество есть
Мешанина мишеней для фатума, ибо и вас
Настигает минувшее, чтоб опрокинуть тотчас
В настоящее, скудное на задушевность. Но — вне
Конъюнктуры, зело обожженное в древнем огне,
Изощреннее воображение: чертополох —
Тот, что в твиде, упрямо растет на разломе эпох,
Запустив свои корни в эон, где предместники. Цепь
Ноосфер заключает в холмах киммерийская степь,
Ибо в горнем снегу, отнимающем память, своё
Ищет мир в опрометчивом, косном прочтенье её…
7
Тамариск с киммерийских предгорий не гнется под ветром,
Фуриями на флюгерах даль вас приветствует. В этом
Случае, заслонив горизонт, постепенно
Здесь, на взморье, темнеет. И непостоянная пена
Устилает песок, постаревший от сырости. Эпос
Занесенного сора… Деморализуемый демос
Закоснел в душегубстве, век не выходя из запоя,
Вещь в себе,
и, раскинув становье свое у прибоя,
Провожает журбу… И поэтому вы не спешите
Оглянуться на голос — граненым стаканом в зените
Салютуют присевшему около мола, призванье
Чье — в незыблемости. Неприязненное непризнанье
Черни не погружает вас в скепсис, а впрочем, напротив,
Резко взбадривает. На излете уже, но — в работе,
Мир и с нашим кишеньем — давно одинок (сознающий
самого себя?), так наводняем химерами. Ткущий
Сновиденья любви, ветер над тихоходной руиной
Гулко хлопает, не унимаясь, сырой парусиной
На единственной мачте, что этим ненастьем резонно,
Но едва ли уместно… Освистан в снастях Посейдоном,
День уходит, спеша, забиваясь в тяжелые складки
Грубой ткани. Слепа, ночь ему наступает на пятки,
Оступаясь во впадины между холмам, без риска
Заблудиться, не зная дороги в кустах тамариска…
8
_Долго_Русь_раздирали_по_клочьям_
_И_усобицы,_и_татарва._
М. Волошин
Завируха смела всех под кровлю, насупленный люд
В комментариях лют… Исступленнее в спину вам бьют
Снег и ветер, увесисты. Непостижимый, творим
Отчим холодом, пуще в сюрпризах — упущенный Крым.
Тем отчетливей, вне окаянных разъявшихся дней,
Из мансарды Волошина взору витии видней
«Припонтийское Дикое поле» в полыни, полон
Родовой горькой памяти, ведь, не смиряясь, испокон,
Как столетья назад, — те же смута, особицы, вой
Из глубин лютой боли и страха… Но не «татарвой»
Раздираема в клочья безумная Русь, в свой черед
Раздирающая поколенья. За глотку берет
Безысходность, хотя неизменные мысли ясны,
Ведь до хруста в кромешных корнях сращены
Наши судьбы. Под яростным небом отчизны одной
Так спеклись мы в крутой, на слезах и крови, перегной,
Что, как ни разнимай, разорвать невозможно. Сама —
В праве на правоту, соприродна оракулу тьма,
В чью тревожную полость, как в капсулу вечности, сед,
Плотно вложен Волошин. И непререкаемый след —
В толще лет коренного родства. В зряшных распрях своих,
Нужно так раствориться в заметах содружества, в них,
Чтобы, не запираясь в себе, превозмочь пустоту
Заблуждений, у метафизической тьмы — на свету…
9
За дубовою стойкой, в стервозности зоркой нестойка,
О н а держит удар алкоголя, как верная койка —
Натиск плоти, чем чаще, в дыму, восходящем к порталу,
Отдает свое рвение жиголо_&_маргиналу,
Скуповатому на ласку. По воспалившейся кладке
Безнадежной стены — сырость пишет морщины и складки,
Словно хронику времени, чье безразличье — химера,
Дерзко интерпретируя частности не интерьера,
А умонастроения… Удочеренная текстом,
О н а служит наставшему тяжеловесным кокетством
Абсолютной матроны, срывающей лавры в задорном
Здравомыслии кокона, недоуменно в котором
Просыпается бабочка… Вправлено в правило, это
Неизменно бессмысленно, ибо, вскипев, до рассвета
Безотчетнее бар в перепархивающих колибри
Продувного калибра, как в бодром борделе на Тибре,
Обреченном гримаске сомнамбулы, ибо на стенах
Изощренней, коробясь, коррозия. И в суверенных
Суеверьях любви с запалённым, как встарь, оседаньем
В пресыщение, не разочтешься разочарованьем
С опустевшим собой. В предрешенности горечи, женской
Плотью выстлан ваш путь,
некто в сером, в печаткой, как с веской
Подоплекой мытарств, обрывающих вечер попойкой,
Чтоб столкнуться с химерою под кафкианскою стойкой…
10
Оглушая простудой пространство, промозглый туман
Погружает в апатию, и кисло лезешь в карман
За платком, заскучавшим в покое, пока, колыбель
Бледных муз в затрапезье, пеняющих вам, Коктебель
Облюбовывает, досаждая дождями, сезон,
В просторечии — «мертвый», сметающий с мола. Резон —
но ли, что, не давая вам выпасть в осадок, оно
Кротко жертвует градусами, молодое вино
За обедом? — тем чаще острит, неуимчив, гастрит
О забористой юности, ибо она и пестрит
Постаревшими красками бренной палитры земной,
Временами ввергая сквернавца то в холод, то в зной.
Поздно. В глотке дерет. Прежде чем, да покрепче, загнуть,
Стоит, впитывая эту сырость в себя, протянуть
Руку, как обжигает сторожкие пальцы. На то
И фальцет в непогоде, чтоб петь дифирамбы пальто,
Выбивая чечетку на камне. Меняя окрас,
Сумерки погружают, в своем затрапезье, и вас
В отрешенность, иными словами, в апатию в двух
Метрах от настающего: переводящее дух,
Время, честное в непререкаемых частностях, как
Возраст, хвори, сварливость, — показывает вам кулак
Кредитора; вот так и на этот, как водится, раз
Образ ёрника усыновляет не вас…
11
Снег, приюта ища, забивается в мысли… При этом
Злей, в суставах треща, жизнь одаривает вас комплектом
Стойких комплексов, не поверяющих ни эскулапу,
Как и ни исповеднику, — тайн… Вся надежда на граппу,
Ибо, скалясь в ответ любопытному в твиде, все чаще
Отражение не узнает вас, похмельного, к вящей
Бледной оторопи амальгамы. И, значит,
_«…не_таков_ли_я_сам?…»_по Платону. В минувшем — маячит
Те, что мнят, вы, мол, наш, ведь, зияя кавернами, — видит
Бог! — реальность спокон деградирует, словно эпитет,
Вырождающийся в прилагательное, ибо в массе
Она — ха?ос. Хао?с? Кто обвыкнулся, хмур, в ипостаси
Той достопримечательности, что простудно бормочет,
На ходу оступаясь в промоины смысла?.. Что прочит?
Невозможно (ли?) не надсадиться душою, Платона
Прививая, в дремучей горячности, к массам планктона?…
Душу
море и снег донимают докукой ночною,
И в ответ им реальность, сводимая к скуке — чумною
Подоплекою быта, покуда саднит, в поединке
Со стихийным паломником, мир многомерной песчинки
В беспробудном ботинке: так тянет, тяжелая, жилы
Жижа, хлюпая в нем… Но, и хлопнув по камню, вы живы
Этим днем, что брожением красок в душе и теснится,
Приуроченный к вечности, заполночь — длится и длится…
_2008_
Николай Меркамалович Шамсутдинов
Николай Шамсутдинов
ИЗБРАННОЕ
Том 3
Киммерия
1
Он опять возвращается, снег помрачневшей Тавриды
Под удойными тучами. И, хоть у памяти виды
На иные, веселые виды, — заполнив собою
Кругозор, злее море… Выбалтывающий прибою
Тайны пляжа, секреты купальщиц, скрежещущий гравий
Под ногами транзитного красноречивей, чем Флавий
Сабин, римский префект… Но, уклончиво чаще в ответах,
Море не рефлектирует, ибо, к улыбке, в просветах
Между тучами кротко синеет. И это приводит
Калику перехожего в чувство… Продрогший, в природе
Непогодицы, он, погружаемый ей в осязанье
Раздраженных суставов, уходит в себя, ведь сознанье,
Как морская поверхность, подергивается вдруг рябью,
И реальность осмысливается, дремучая, — хлябью
Скуки и безысходности… Мстительные, вот отсюда
Перепады умонастроенья, неврозы, простуда,
Что постарше, чем каверзный кариес. В доводах стойка,
На ангине настаивает пожилая настойка
На боярышнике, не ручаясь за средство от хвори,
Дегустирующей материк, как облатку… Там, в море,
Поверяют дороге себя, забывая таблоид
До обеда на столике… Море, соседствуя, стоит,
Чтоб войти в него_с_особью_и, в устремленьях высоким,
Выйти, в тяжбе с собой, независимым и одиноким.
2
Если, к морю лицом, ожидать наползающей тьмы —
За спиной остаются осунувшиеся холмы
В истощенной траве — горечь жесткой полыни, чабрец,
Устилающий склон, ость татарника и, наконец,
Губоцветная мята… В секущем снегу, она так
Недвусмысленна, жизнь, в притязаньях, когда вы, не шлак,
Поднимаете ворот обветренной куртки, ведь счет
Ветхой бренности к вечности — в чутком предсердье печет.
Лишь баклану доступен обзор на пустынной воде,
Где, куда ни взгляни, — обливая ознобом, везде
Безразличная к сущему рябь, незнакомца опричь…
За фелюгой с прививкою ветра, что, в сущности, кич
Либо дичь для художника, — тянется белый бурун,
Растекаясь на черной воде. Перезрев, колотун
Обращает в колтун мысли о прожитом, номера
Телефонов, лелеемых памятью только ж вчера,
Имена милых ветрениц… Мифы творя, взаперти
Косной суши, разгневанно, море сумеет смести
Всех нас с сушею вкупе, чтоб похоронить и следы
Человека — под зеркалом бесчеловечной воды…
И взорлит над внезапно разверзшейся бездной баклан,
Ветеран катаклизмов, стремительней, чем моноплан,
Одинокую душу брюзги и повесы в былом,
Воспаряющую в эмпирей, — отмахнувший крылом…
3
Сумрак, пряча глаза, вовлекает в свои увлеченья,
Завораживая одиночеством воображенье…
Замириться с зимой? Коноплянка в полыни — отмычка
Ко пернатому мытарю. Тем веселей перекличка
Невелички с абсурдом; и взгляд — резонирует, благо,
Заполошно с воды поднимает баклана отвага
Бобыля. Тем легальнее прошлое, что, разверзаясь
В бу-ду-щем, отдается сомнениям, не отзываясь
На призывные оклики. Мозг ваш притоптан шажками
Той, в загаре и дерзости, девы, снимаемой снами
Опрометчивой юности, с чьим обаяньем не сладить,
Как ни тщится в злоречии литературная накипь.
Между тем воздух влажно подергивается, как клитор
Под настойчивым пальцем. Пространство здесь как репетитор
Времени? Дикий пляж простирается тут, где, предметны,
Лишь порою рифмуются женские формы. Приметы
Не берутся приманивать вас. Только памятью пальцев —
Бархат кожи, соленые складочки — в неандертальцев
Обращает застенчивых… В массе разочарований,
Юность вправе назвать, не лукавя, страдою страданий
И печальных замет. Ветер, перелистнувший страницу,
Влажно выплеснул в небо тяжелую, белую птицу,
Уводящую взор к горизонту, где скрыться ей вскоре
В разлинованном милями, серо серчающем море.
4
Вечер. Именно, интерпретатору не в назиданье,
Неприступней осанка закрывшегося в умолчанье
О причинах хандры. Как, ввергая в раздумья, ни дует,
Повод к уединенью ведет сильных на поводу, и
По чешуйке злой киновари на указательном, так и
По единственной фразе, уместной (ли?) здесь, —_«На_Итаке_
_В_это_время_другой_колорит_с_кобальтом_и_сиеной…»_ —
Вам еще предстоит сделать вывод, лукавя с Каменой,
К т о был ваш визави… Словно бы появившись из мифа,
Все отчетливей, в клекоте, хищная графика грифа
Над тоскливой полынью. Что, впрочем, признаться, в природе
Промороженной яви естественной здесь, в обиходе
Подступившего холода, что, покрепчав, не мирволит
Песнопевцу в хитоне. И что, в немоте, ни глаголет
Оснеженное небо — как почва для произрастанья
Грез и молний, чреватых затменьем ума для созданья,
Чья тесьма — через лоб. Здесь, сопутствуя, каждый эпитет
Вновь из солончаков, что ему — эпитафией, выпит,
Вечно свеж… Синтетический синтаксис масс довершает
То, что вновь прозевал он, дозор языка. Не светает
В словаре инвектив, ибо косность слывет новизною
Для ухватистой плесени, что выбирает больное
Прозябание в пошлости, ведь, угрожающей жалом,
Ей не встать с четверенек — всей прорвою, стаей, кагалом…
5
Нужно только ударить сварливую дверь, и тотчас
Тень при выходе опережает, проворная, вас,
Приспособившись к свету… И услышанному собой —
Все выбалтывает в перепонки давнувший прибой,
Оставляющий мусор на пляже, где сам променад
Затруднительней об эту пору, пока снегопад…
С карты, шитой широтами, чьи позывные окрест
Задувает, вздымая соленые горы, норд-вест
С изнуряющим норовом. И — невменяемый снег
Забивается в душу, но не прекращает свой бег.
Здесь, ведомому ведьмами бури, сносимому, есть
С кем аукаться в дикой акустике сумрачных мест,
Пока не надоест… И пространство с ненастным лицом,
Притерпевшись к потерям ландшафта, следит за певцом
Проперченных интрижек. Вкрапления крабов в песке
Образуют багровые звезды, и, накоротке
С вечностью, ветер в версии нервного вереска рвет
Воду в клочья, и бот, облюбованный бездною, бьет
О причал в серой невозмутимости, каменный, как
Воплощенье незыблемости… Примеряясь, в кулак
Ночь, крута, сводит пальцы. Переча манере своей,
В одиночестве и с беснованьем чужих новостей
За спиною, — бессонен спасительный сплин без пелён,
Что, в неодушевленности дат, прошлым одушевлен…
6
В киммерийской степи, в запредельном топящие взгляд,
В киммерийской степи вечным сном, непробудные, спят —
Скиф в смертельном объятье сармата… заносчивый грек,
Распластавшись во тьме… бронза римских центурий… — навек
В грубой почве, где, прям, наконечник татарской стрелы,
Странницы по призванью, вытаивает из золы
От былого костра. Неподъемна от судеб и пелен,
В один сплав их слила степь, как тигель племен и времен,
В своем роде шкала исторических школ, ибо всех,
Во мытарствах ума, бледно ждет безысходность. Успех
Держит вас в черном теле? Ну, так не тряхнуть ли судьбой
Всё тому, кто просмотрен собой?
С воем из альвеол, и доныне — гремучая смесь
Верований, наречий и рас, человечество есть
Мешанина мишеней для фатума, ибо и вас
Настигает минувшее, чтоб опрокинуть тотчас
В настоящее, скудное на задушевность. Но — вне
Конъюнктуры, зело обожженное в древнем огне,
Изощреннее воображение: чертополох —
Тот, что в твиде, упрямо растет на разломе эпох,
Запустив свои корни в эон, где предместники. Цепь
Ноосфер заключает в холмах киммерийская степь,
Ибо в горнем снегу, отнимающем память, своё
Ищет мир в опрометчивом, косном прочтенье её…
7
Тамариск с киммерийских предгорий не гнется под ветром,
Фуриями на флюгерах даль вас приветствует. В этом
Случае, заслонив горизонт, постепенно
Здесь, на взморье, темнеет. И непостоянная пена
Устилает песок, постаревший от сырости. Эпос
Занесенного сора… Деморализуемый демос
Закоснел в душегубстве, век не выходя из запоя,
Вещь в себе,
и, раскинув становье свое у прибоя,
Провожает журбу… И поэтому вы не спешите
Оглянуться на голос — граненым стаканом в зените
Салютуют присевшему около мола, призванье
Чье — в незыблемости. Неприязненное непризнанье
Черни не погружает вас в скепсис, а впрочем, напротив,
Резко взбадривает. На излете уже, но — в работе,
Мир и с нашим кишеньем — давно одинок (сознающий
самого себя?), так наводняем химерами. Ткущий
Сновиденья любви, ветер над тихоходной руиной
Гулко хлопает, не унимаясь, сырой парусиной
На единственной мачте, что этим ненастьем резонно,
Но едва ли уместно… Освистан в снастях Посейдоном,
День уходит, спеша, забиваясь в тяжелые складки
Грубой ткани. Слепа, ночь ему наступает на пятки,
Оступаясь во впадины между холмам, без риска
Заблудиться, не зная дороги в кустах тамариска…
8
_Долго_Русь_раздирали_по_клочьям_
_И_усобицы,_и_татарва._
М. Волошин
Завируха смела всех под кровлю, насупленный люд
В комментариях лют… Исступленнее в спину вам бьют
Снег и ветер, увесисты. Непостижимый, творим
Отчим холодом, пуще в сюрпризах — упущенный Крым.
Тем отчетливей, вне окаянных разъявшихся дней,
Из мансарды Волошина взору витии видней
«Припонтийское Дикое поле» в полыни, полон
Родовой горькой памяти, ведь, не смиряясь, испокон,
Как столетья назад, — те же смута, особицы, вой
Из глубин лютой боли и страха… Но не «татарвой»
Раздираема в клочья безумная Русь, в свой черед
Раздирающая поколенья. За глотку берет
Безысходность, хотя неизменные мысли ясны,
Ведь до хруста в кромешных корнях сращены
Наши судьбы. Под яростным небом отчизны одной
Так спеклись мы в крутой, на слезах и крови, перегной,
Что, как ни разнимай, разорвать невозможно. Сама —
В праве на правоту, соприродна оракулу тьма,
В чью тревожную полость, как в капсулу вечности, сед,
Плотно вложен Волошин. И непререкаемый след —
В толще лет коренного родства. В зряшных распрях своих,
Нужно так раствориться в заметах содружества, в них,
Чтобы, не запираясь в себе, превозмочь пустоту
Заблуждений, у метафизической тьмы — на свету…
9
За дубовою стойкой, в стервозности зоркой нестойка,
О н а держит удар алкоголя, как верная койка —
Натиск плоти, чем чаще, в дыму, восходящем к порталу,
Отдает свое рвение жиголо_&_маргиналу,
Скуповатому на ласку. По воспалившейся кладке
Безнадежной стены — сырость пишет морщины и складки,
Словно хронику времени, чье безразличье — химера,
Дерзко интерпретируя частности не интерьера,
А умонастроения… Удочеренная текстом,
О н а служит наставшему тяжеловесным кокетством
Абсолютной матроны, срывающей лавры в задорном
Здравомыслии кокона, недоуменно в котором
Просыпается бабочка… Вправлено в правило, это
Неизменно бессмысленно, ибо, вскипев, до рассвета
Безотчетнее бар в перепархивающих колибри
Продувного калибра, как в бодром борделе на Тибре,
Обреченном гримаске сомнамбулы, ибо на стенах
Изощренней, коробясь, коррозия. И в суверенных
Суеверьях любви с запалённым, как встарь, оседаньем
В пресыщение, не разочтешься разочарованьем
С опустевшим собой. В предрешенности горечи, женской
Плотью выстлан ваш путь,
некто в сером, в печаткой, как с веской
Подоплекой мытарств, обрывающих вечер попойкой,
Чтоб столкнуться с химерою под кафкианскою стойкой…
10
Оглушая простудой пространство, промозглый туман
Погружает в апатию, и кисло лезешь в карман
За платком, заскучавшим в покое, пока, колыбель
Бледных муз в затрапезье, пеняющих вам, Коктебель
Облюбовывает, досаждая дождями, сезон,
В просторечии — «мертвый», сметающий с мола. Резон —
но ли, что, не давая вам выпасть в осадок, оно
Кротко жертвует градусами, молодое вино
За обедом? — тем чаще острит, неуимчив, гастрит
О забористой юности, ибо она и пестрит
Постаревшими красками бренной палитры земной,
Временами ввергая сквернавца то в холод, то в зной.
Поздно. В глотке дерет. Прежде чем, да покрепче, загнуть,
Стоит, впитывая эту сырость в себя, протянуть
Руку, как обжигает сторожкие пальцы. На то
И фальцет в непогоде, чтоб петь дифирамбы пальто,
Выбивая чечетку на камне. Меняя окрас,
Сумерки погружают, в своем затрапезье, и вас
В отрешенность, иными словами, в апатию в двух
Метрах от настающего: переводящее дух,
Время, честное в непререкаемых частностях, как
Возраст, хвори, сварливость, — показывает вам кулак
Кредитора; вот так и на этот, как водится, раз
Образ ёрника усыновляет не вас…
11
Снег, приюта ища, забивается в мысли… При этом
Злей, в суставах треща, жизнь одаривает вас комплектом
Стойких комплексов, не поверяющих ни эскулапу,
Как и ни исповеднику, — тайн… Вся надежда на граппу,
Ибо, скалясь в ответ любопытному в твиде, все чаще
Отражение не узнает вас, похмельного, к вящей
Бледной оторопи амальгамы. И, значит,
_«…не_таков_ли_я_сам?…»_по Платону. В минувшем — маячит
Те, что мнят, вы, мол, наш, ведь, зияя кавернами, — видит
Бог! — реальность спокон деградирует, словно эпитет,
Вырождающийся в прилагательное, ибо в массе
Она — ха?ос. Хао?с? Кто обвыкнулся, хмур, в ипостаси
Той достопримечательности, что простудно бормочет,
На ходу оступаясь в промоины смысла?.. Что прочит?
Невозможно (ли?) не надсадиться душою, Платона
Прививая, в дремучей горячности, к массам планктона?…
Душу
море и снег донимают докукой ночною,
И в ответ им реальность, сводимая к скуке — чумною
Подоплекою быта, покуда саднит, в поединке
Со стихийным паломником, мир многомерной песчинки
В беспробудном ботинке: так тянет, тяжелая, жилы
Жижа, хлюпая в нем… Но, и хлопнув по камню, вы живы
Этим днем, что брожением красок в душе и теснится,
Приуроченный к вечности, заполночь — длится и длится…
_2008_