О поэтах хороших и разных
Ю. А. Мешков
УРАЛ ПОЭТИЧЕСКИЙ
Истинная поэзия всегда – открытие. А истинный поэт всегда – явление национальной поэзии.
И потому сразу же – принципиальная оговорка.
При всей особенности, самобытности и яркости каждого из регионов нашей Родины (Русский Север, Урал, Сибирь, Дальний Восток, Центральная Россия и т.д.), при всей очевидности региональных особенностей единого русского национального характера (не только речевых, но и фольклорных, культурно-исторических, поведенческих и т. п.) нет и не может быть особой донской, северной, сибирской, волжской или уральской поэзии.
Все лучшее, что создается в той или иной местности, одинаково интересно всем – идет ли речь о рязанце Сергее Есенине, уральце Борисе Ручьеве, сибиряке Леониде Мартынове. А «патриотизм», творящий для каждой области, а то и района своих «классиков», не только нелеп, но и опасен. Поэтов ценят не за их географическую прописку, а за художественное совершенство и эстетическую полноценность их слова, в котором образно выражены характерные приметы нашего бытия.
В этих заметках я не открываю никакой особой _уральской_поэзии_. Они знакомят читателей с судьбами поэтов, вышедших с Урала и воспевших Урал, запечатлевших в стихах неповторимые черты региона, его историю и труд его людей, Урала, о котором – известные строки Александра Твардовского:
...опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.
И нет ничего удивительного в том, что эти строки, встречающие нас сегодня при въезде во многие уральские города, написал не уралец.
Вместе с тем есть своя региональная особенность в чертах литературной жизни края и в судьбах поэтов. В 1859 году, рецензируя «Пермский сборник», одно из редких по тому времени изданий, вышедших в провинции, Николай Добролюбов писал: «Вся литературная деятельность сосредоточивается у нас почти исключительно в двух столицах, и мы смотрим на это, как на вещь совершенно нормальную, полагая, что этому так и быть должно, что это все в порядке вещей». А между тем, продолжал критик, «в провинциях-то и живут люди рассуждающие, серьезно интересующиеся наукой и литературой, с любовью следящие за современным направлением мысли. В провинции-то обыкновенно и развиваются дельные, крепкие люди, оттуда-то и наезжают они в столицы «с жаждой знания и труда», со свежими силами и с любовью к делу» (Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч. Т. 2. – М., 1935. С. 516).
Была своя фатальная закономерность в том, что люди, проявившие талант, покидали родные края («провинцию»), не видя иного пути, который мог бы сулить успех.
Литературные способности Алексея Мерзлякова (1778–1830) рано обратили на себя внимание еще в период его учебы в Перми. Он был отправлен в Москву, где окончил гимназию при Московском университете, а потом и сам университет, стал профессором, переводил древних авторов и издал собственное «Краткое начертание теории изящной словесности» в двух частях (1822). На досуге писал оригинальные стихи, а его песни «Среди долины ровныя...» и «Чернобровый, черноглазый» широко известны и сегодня.
Иначе и печальней сложилась жизненная судьба автора не менее известного «Конька-Горбунка» Петра Ершова (1815–1869), который после учебы в столице остался верен родным краям. В Москве и Петербурге зачитывались звучными стихами его сказки, а ее автор, недавний директор Тобольской гимназии, получив за педагогическую деятельность «жалкий пансион», жил и умер в безвестности.
Еще трагичней судьба Ивана Макарова (1821–1852). За сочинение стихов барин отдал его в солдаты. Когда матери были отправлены жалкие пожитки ее сына, старшего ямщика пермской конвойной роты, скончавшегося в дороге, канцелярист бесстрастно и подробно описал их в протоколе: «мешок худой, сапоги худые, две пары исподнего, картуз добрый и бумаги с сочинительством» (См.: Шварц Л. За сочинительство сдать в солдаты // Лит. Россия. 1971. 4 июня). Где они теперь, эти «бумаги с сочинительством»? Утеряны, как долгое время широко известная песня «Однозвучно гремит колокольчик» теряла имя автора слов – Ивана Макарова.
Урал не дал в XVIII и XIX веках русской поэзии крупных имен общенационального значения. Но это не значит, что в нашем крае не было людей, преданных искусству поэтического слова. В конце XVIII и в начале XIX века на Урале жили и творили ряд любопытных поэтов, чье наследие вызывает сегодня определенный интерес: Иван Бахтин (1756–1818), Антон Попов (1748–1788), Иван Варакин (1759–1818), Василий Феонов (1791–1835), Павел Размахнин (1796–1835). Стихи их подтверждают мысль Николая Добролюбова о живущих в провинциях людях «со свежими силами и с любовью к делу».
Во второй половине XIX и в начале XX века литературное движение на Урале заметно оживляется. Достаточно сказать, что в общерусском литературном процессе крупными явлениями становятся Дмитрий Мамин-Сибиряк и Федор Решетников. В различных местных, а временами и в столичных периодических изданиях появляются и стихи поэтов с Урала. В свое время краевед и собиратель Владимир Бирюков насчитал около сорока имен. В 1937 году им был подготовлен и издан в Свердловске в серии «Литературное наследство Урала» сборник «Поэты второй половины XIX века». Творчество многих авторов этого сборника представляет сегодня чисто историко-литературный интерес. Но судьбы многих из них любопытны.
Взять, для примера, Бориса Орлова (1872–1911). Это был поэт безусловно демократической ориентации, тесно связанный с рабочей Мотовилихой, где он жил и работал на местном заводе. Рабочие своими средствами помогли ему в издании двух сборников («Из мира разных впечатлений» и «Пути-дороженьки родные», оба вышли в Перми соответственно в 1903 и 1912 годах). Отдельные стихи его даже распевались на подобранные к размеру мелодии.
Сам Орлов свои стихи определял как песни «для бедного черного люда». В его творчестве есть попытка выйти к осознанию социальных причин несправедливости, бедности. Завод, который «дымом да мраком украшен», представляется чем-то страшным и безжалостным («Вблизи завода»). В стихотворении «Захолустному поэту» цель и назначение своего творчества Борис Орлов формулировал так:
Чистой правды наслажденье
В нашем сердце пробуждать.
Он живо реагировал на события времени и своего заводского поселка. Какой была его реакция, можно судить по следующему факту: сам пермский губернатор вынужден был вызвать к себе сочинителя-чертежника и сделать ему серьезное внушение: «не писать крамольных стихов» (См.: Колпаков М. Поиски забытого поэта // Урал. 1962. № 6).
Демократическая устремленность была свойственна многим уральским поэтам. Александр Туркин (1870–1918) называл современную ему действительность «душной тюрьмой», в которой поэт предстает «узником, в ней изнывающим». В другом стихотворении, перечисляя извечные поэтические образы-клише («блеск любимых очей», «шепот весенних ночей», «сверкающий купол небес», заря, что, конечно же, «горит-разгорается» и т. п.), Туркин говорит о том, что не дает ему замкнуться и довольствоваться ими.
Но могу ли я петь, если в мире кипит
И несется борьба беспощадная,
Если только одна бесконечно звучит
Эта песня нужды безотрадная!
Если песней нужды, только ею одной
Груди братьев моих надрываются,
Если звуки ее, точно отклик родной,
У меня на душе отзываются!..
Следует, видимо, продолжить начатые в свое время Владимиром Бирюковым поиски и имен, и стихов ныне забытых поэтов. Понятно, что не все в их наследии достойно сегодня широкой публикации. Но они неизвестны даже специалистам!
Общую картину поэтического движения на Урале мы сегодня представляем. В 1974 году в московском издательстве «Современник» вышла первым изданием книга Николая Кузина «Поэзия рабочего Урала». В 1976 году в Свердловске вышла и быстро разошлась двухтомная антология «Поэты Урала» (составители Иван Дергачев и Лев Сорокин). В 1989 году в Челябинске Александр и Людмила Шмаковы издали обстоятельный биобиблиографический справочник «Урал литературный», в котором представлены сотни имен, многие из которых до этого были просто неизвестны. Назову Лидию Гальцеву, Александра Лазарева, Римму Комину, Александра Субботина, в чьих книгах и статьях любознательный читатель найдет интересные факты и оценки литературной жизни Урала.
В поэзии нет и не может быть табели о рангах. Конечно, не следует размывать критерии художественности, не следует забывать, что поэзия – это искусство слова, а мера искусности есть мера таланта, не следует любое стихотворство включать в безусловные художественные ценности. Уровень поэтического развития поддерживается не массовостью, а мастерством, реальными достижениями, глубиной и выразительностью нового слова о мире и человеке.
Но в самом факте массового обращения к стихотворчеству есть и своя культурно-историческая ценность. Очень важно, на мой взгляд, раскрыть, как в недрах народа живет и нарастает стихийная потребность выразить мерным словом стиха свои переживания и надежды, скрасить горькое свое бытие.
Так, среди экспонатов Урало-Сибирской выставки 1887 года были представлены и несколько рукописных стихотворных сборников. Автор одного из них – крестьянин села Покчи Чердынского уезда Василий Кунчин – рассказывал в предисловии к своей тетрадке стихов, как отец не пустил его по окончании приходской школы учиться дальше. Желание учиться у крестьянского паренька не пропало, но он понимает, как мало оно осуществимо: «Кто мне поверит, что желаю я учиться, писал он. – Всяк скажет и сочтет меня дураком. Даже за то, что я читаю теперь, меня осуждают и смеются».
Однажды по случаю, на ярмарке, Василий Кунчин приобрел томик Николая Некрасова. Под впечатлением от стихов великого поэта и подражая ему, он и начинает писать сам. Кунчин признает, что у него не хватает грамоты, что стихи его слабы, но своего увлечения не оставляет. И рукописную тетрадку, представлявшую на выставке его увлечение, завершает стихотворением «Оскорбление». Поясняя эго завершающее стихотворение, автор замечает: «Родители мои часто говорили: не тратить мне напрасно много бумаги и не проводить время даром. Я считал это оскорблением» (Гос. архив Свердловской обл., фонд 101, оп. 1, дело 721).
Когда иные критики, озабоченные снижением уровня художественности, предлагают «не пущать» в печать книги, заранее не являющиеся безусловным открытием, они невольно стремятся оградить себя от живого литературного процесса, в котором и призваны отыскивать подлинные таланты. Художественный уровень современного искусства определяют, конечно же, немногие, наиболее талантливые мастера, но поступательное развитие искусства зависит, мне думается, и от того, что мы называем потоком, от обращения к творчеству все более широких слоев народа, что безусловно свидетельствует о роли искусства в духовной культуре времени.
Во вступительной статье к сборнику «Поэты второй половины XIX века» замечалось, что «в составе уральских поэтов – поэтов горнозаводского, промышленного края России... – нет поэтов из рабочей, пролетарской среды» (Поэты второй половины XIX века. Сост. В. П. Бирюков. Вступ. статья А. Ладейщикова. – Свердловск, 1937. С 7). Названный выше биобиблиографический справочник А. и Л. Шмаковых «Урал литературный» пусть с опозданием, но опровергает этот давний вывод. Вместе с тем надо иметь в виду два обстоятельства. И в общерусской поэзии поэты из рабочих заявляют о себе (и то весьма скромно) лишь в начале XX века. В большинстве они так или иначе были связаны с революционным движением, и Урал не был тут исключением (Павел Заякин-Уральский, Федор Сыромолотов и др.). Это – во-первых. Во-вторых, слой художественной интеллигенции на Урале, в силу специфики социально-экономической жизни края, был очень слабо выражен. А потому в 20-е годы XX века литературная жизнь Урала начиналась чуть ли не «с нуля», без достаточных местных литературных сил.
Дремавшая в народе тяга к творчеству сразу же после революции вылилась в сотнях подчас полуграмотных, но искренних по пафосу и наивных по образности стихотворных строфах, которыми были завалены редакции газет.
13 июля 1922 года газета «Уральский рабочий» опубликовала пришедшее с очередной почтой стихотворение работницы Н. Комковой «Моему милому». Неуклюжее и в ритме, и в словесном выражении, стихотворение тем не менее несло на себе неповторимую печать времени. Сколько наивности в тех сравнениях, которыми автор воссоздает портрет возлюбленного:
Пусть щеки твои и нос
Пыль покрыла, как пудра,
Зато взгляд твой под шапкой волос
Такой смелый, добрый и мудрый,
Словно из бронзы ты вылит.
И мне так смешон
Пудренный конторщик, когда он мылит
Реденький пробор, соблюдая фасон.
Этих стихов нет в антологиях и хрестоматиях. Но в них есть время и то личностное присутствие, что неуклюжесть выражения делает эстетической приметой эпохи.
Я ревную тебя к революции,
Хоть сама в нее влюблена,
Ты простишь за ревность такую,
Не я виновата – весна.
Не будем с уровня наших современных художественных вкусов иронизировать по адресу этих и десятков других строк тех лет. Их авторы плохо знали основы стихосложения, были прямолинейны в выражении мысли. Но они несли свой взгляд, свое отношение к миру и человеку.
Не обошлось и без крайностей. Литературное творчество предельно идеологизировалось, надолго утвердились пролеткультовские догмы, вульгаризировалась сама идея служения народу. Объективные предпосылки для развития творчества сужались нормативными представлениями об идейных критериях творчества и художественной ценности.
Но в 20-е годы XX века уже писалась история уральской поэзии. И уже в начале 30-х годов ряд уральских поэтов получают очень широкую известность, а Урал становится весьма заметен на литературной карте страны.
Критик Александр Михайлов в предисловии к антологии «Поэты Урала» (т. 1. – Свердловск, 1976. С. 11) справедливо писал, что «помимо географической связи с Уралом... должна в какой-то мере быть учтена тематическая связь с этим краем». Тематическая связь с краем, конечно, объединяет поэтов Урала. Но не только она объединяет их. Своими судьбами и стихами уральские поэты выразили ряд определенных тенденций в поэтическом движении советской эпохи.
Наиболее отличительная черта уральских поэтов в том, что они были поэтами края, где процессы индустриализации, промышленного развития страны стали буднями и заботами каждого.
В начале 1928 года на Урал приезжал Владимир Маяковский. Впечатления от пребывания в Свердловске он выразил так: «Как будто у города нету «сегодня», А только «завтра» и «вчера». Примечательно, что первым поставлено «завтра» – будущее. И далее:
У нас
на глазах
городище родится
Из воли
Урала,
труда
и энергии!
И действительно, полуторамиллионный Екатеринбург конца XX века начинался тогда, в конце 20-х годов. И то, что вдохновило В. Маяковского, стало повседневностью, в которой и граждански, и художнически формировались уральские поэты.
Идеологическая заданность во многом деформировала литературный процесс послеоктябрьских десятилетий. На первый план вышел тип поэта, ориентированный на новую действительность, на будни и факты текущего времени. В поэтическом сознании запечатлевался культ конкретики. Ангажированность временем социалистических идей и их претворения в жизнь принимали и выдвигали как эстетическую программу Владимир Маяковский, Николай Асеев, Эдуард Багрицкий, плеяда комсомольских поэтов. Александр Твардовский, вспоминая начальные годы своего творческого становления, писал, что тогда ему казалось, будто одно упоминание о новом в жизни уже делает стих современным.
Именно в эти годы и на этой волне активизируется литературная жизнь на Урале. Молодые поэты, не всегда пробиваясь в печать, охотно шли на устные выступления и гордились успехом у слушателей. Об этом тогда же писала Евгения Медякова:
Мы на окраину – в рабочий шумный клуб,
в библиотеки, техникумы, вузы идем,
чтоб груз стихов задорной музы
сложить с неторопливых и спокойных губ.
И перед залом, полным лиц и зорких глаз,
колышемся в легком нетерпении,
счастливым и восторженным волненьем
охвачен глубоко любой из нас.
Заметным литературное движение на Урале было и со стороны. Правда, столичная печать о литературном движении в нашем крае писала, опираясь не столько на конкретные отдельные произведения, сколько вообще о движении, в желании отметить сам факт его, поддержать и поощрить. Примечательна статья И. Новича (он, кстати, в начале 20-х годов был тесно связан с Уралом) в журнале «Октябрь» (1928. № 4). Отмечая, что литературные силы Урала выявились и объединились позже, чем в других регионах страны, он не только констатирует, что «Урал... начал жить богатой и интенсивной литературной жизнью», но и называет имена: В. Макарова, С. Васильева, Б. Уральского, Е. Медяковой, В. Тарбеева, В. Котова, А. Кунгурцева, Н. Андреева, С. Боско, В. Реута, Е. Копылова, Д. Аксенова, Е. Вечтомовой, А. Исетского, Ф. Тарханеева, С. Птицына, Н. Харитонова, Н. Анципа, А. Сосновского. И. Панова. Заметим, что в этом ряду нет еще Павла Бажова и Алексея Бондина. Имея в перспективе и их творчество, согласимся, что сбылось пожелание, которым Нович завершал статью: «Урал будет богат не только серным колчеданом и медной рудой, не только золотом и калийной солью, платиной и малахитом, но и литературой». И чуть позже, в 1934 году, имена уральских писателей звучали с трибуны Первого съезда, а их книги охотно рецензировала центральная печать.
Знакомясь с биографиями уральских поэтов, нельзя не заметить, как схоже они начинали свой жизненный путь: Василий Макаров – чернорабочий на шахте, Борис Ручьев – плотник, бетонщик на Магнитострое, Михаил Люгарин – плотник, землекоп, бетонщик, Александр Ворошилов – кузнец, Сергей Васильев – рабочий на ситценабивной фабрике, Людмила Татьяничева – в 15 лет токарь, Александр Возняк – кочегар, Константин Реут – рабочий, строитель Челябинского тракторного, Ефим Ружанский – токарь, Михаил Львов – строитель... И так можно продолжать и продолжать.
В дневниковых записях Бориса Ручьева читаем: «В юности я никогда не стремился быть литератором-профессионалом. В этом противостоял Смелякову. Жил так, как все мои ровесники, большего от жизни не требовал». И высшей оценкой литературного произведения, по мнению поэта, должно быть то, что делает его «отличным, честным человеческим документом без вранья, справедливым, точным, вдохновенным» (Ручьев Б. Собр. соч. Т. 2. – Челябинск, 1979. С. 187). Примерами честных человеческих документов времени в уральской поэзии 30-х годов стали и «Вторая родина» Ручьева, и «Временный барак» Занадворова, и стихи Реута, Макарова, Ворошилова, Губарева и др. Общим для них будет то, что материал их не сочинен-выдуман, а пережит авторами.
Чувство пережитого, пафос личной сопричастности к творимому «здесь и сейчас» – еще одна отличительная черта поэтов Урала.
Будем честны и откровенны: не все, что написано и опубликовано нашими поэтами в 30-е и последующие годы, выдержало испытание временем. Иные времена – иные песни. Но песни 30-х годов запечатлели свое время и не заслужили того, чтобы их даже не вспоминали. А тенденция забыть их, вывести за скобки литературы как псевдокультуру или, что мягче, но то же, как вриокультуру, одно время чуть ли не возобладала.
Я выделил проблемно-тематический аспект как характеризующий особое лицо поэзии Урала. Предвижу, что сразу могут возразить мне: давайте о поэзии, а не о темах.
Истинный поэт знает, что о поэзии – это и о темах. Он ищет свою тему через свой взгляд и свое видение мира, находит ее и в ней выражает себя. И когда это происходит, то оказывается, что в его теме та широта взгляда на мир и на человека, что раздвигает горизонты его творчества до горизонтов подлинного поэтического открытия. И тогда даже самый негромкий голос уверенно ведет свою мелодию, а без его негромкой мелодии нету хора достаточной мощности и полнозвучия.
Жил на Урале поэт Юрий Трифонов (1927–1974). Были у него своя тема и своя, ему присущая, мелодия.
Обычно он избегал поэтических деклараций как таковых. Но есть у него стихотворение, которое представляется мне программным – «Стихи рождаются на гребне...». Здесь сама тема потребовала отрешиться от суеты повседневного, потребовала масштабности взгляда. «Стихи рождаются на гребне...» – размышление, заключающее в себе судьбу поэта, размышление о стихах и том заветном, что символизирует для поэта горизонт предельных его возможностей, сердцевину его устремлений:
...я время попросил бы,
Коли возможно для него,
Дать мне слова особой силы,
Чтобы воспеть мою Россию,
И все! И больше ничего!
Стихи Юрия Трифонова внешне непритязательны. Они лишены той броскости, которая способна увлечь при первой же встрече, лишены внешней яркости, которая выделяла бы его среди других. Это все, конечно же, не достоинства. При всей индивидуальности тематики нельзя быть в стороне от тех достижений русского стиха, которые расширили выразительные и изобразительные возможности нашей поэзии в XX веке.
Но стихи Юрия Трифонова лишены и той неуловимости, мнимой неоднозначности (амбивалентности, если пользоваться полюбившимся одно время нашей филологической науке словцом) в выражении позиции, которая подчас некоторыми принимается за истинно художественное, стоящее вне исторического времени и конкретных судеб.
Поэт не может не стремиться к тому, чтобы время и люди, творящие свое время, говорили в его стихах. Внимательное знакомство с творчеством Трифонова дает основание сказать, что он трезво оценивал свои возможности. Но он отчетливо видел и осознавал, в чем он силен, о чем может сказать свое, сказать пусть негромко и неброско, без внешней завлекательности, но – весомо, убежденно, четко.
Вот характерное его стихотворение-монолог:
Дай искру мне – я запалю костер.
Дай зернышко – я выращу богатство.
Дай каплю – я направлю реки с гор
И напою корней лесное братство.
Дай мне резец – я обточу янтарь.
Дай светлячка, мерцающего в чаще, –
Я подниму полуночный фонарь,
Чтоб мог идти на свет впередсмотрящий...
Захочешь мне за все труды воздать –
Скажи два слова, жаркие, как донник.
Их говорила мне родная мать,
И ты скажи мне тихо:
— Мой работник.
Постижение характера современника возможно лишь через постижение свершаемого им. Пространственно-временные соотнесения помогают в суете буден открыть непреходящее для каждого и для эпохи в целом. В этом отношении примечательно творчество Валентина Сорокина.
Поэтическое мышление Валентина Сорокина размыкает круг повседневного, постоянно проверяет настоящее светом исторического прошлого. Единой целью, единой поступью человеческого духа являются для поэта предметные выражения – кольчуга, древний тракт, звездолет, рябина и т. п. Сложные ассоциации вызывает вид кипящей стальной лавы, которой управляет человек.
Лирический герой Валентина Сорокина прошел испытание у огня мартеновской печи. Но его поэма «Огонь» и о том мифологическом времени, которое встает за образом – «вечности огонь». Два начала сопряжены в поэзии Сорокина. Это то вечное, социально-философское и нравственное, что человечество пронесло через века и отстояло. Это и то конкретно-реальное, буднично-житейское, что повседневно окружает нас.
Лирический герой Валентина Сорокина – труженик, получивший закалку в заводском коллективе. Горизонты всего мира, всей России, горизонты времени видятся ему через то зримо-предметное, что сделано его руками («сквозь ратную славу железа»). Не без гордости он произносит:
Мы – основа России, трудяги,
В нас не затухал огонь отваги:
В вёдро ли,
В мороз ли,
В непогоду –
Тротуары тянутся к заводу.
Пример Валентина Сорокина, чье поэтическое становление началось в Челябинске в 60-е годы, говорит о масштабах и горизонтах, к которым выводит поэта тема созидательного труда современника.
Тема эта многоаспектна.
В стихах уральских поэтов в ее решении преобладают индустриальные мотивы. Урал – край металла, и образ железа оправданно возникает в стихах наших поэтов как некий сквозной образ. Вячеслав Богданов признавался, что ему «вспоминать радостно и лестно», как оживало в руках железо. Владимир Радкевич мечтает как о высшей оценке: «Чтоб и моя поэзия была Частицею уральского металла».
Утрачивая в ряде случаев свое конкретно-предметное значение, образ железа становится символом прочности, верности, определенности. Таково восьмистишие Михаила Львова:
Как будто я за веком следом ездил,
Его дыханье трогало меня,
И спал и стыл я на его железе,
И обжигался у его огня.
Я с ним узнал и тишину, и грозы.
Мне от него ни душу, ни глаза,
Как руку от железа в час мороза,
Без крови оторвать уже нельзя.
Индустриальный Урал для поэта – не просто некий географический регион. В военных стихах Михаила Львова «страна железа» осмысляется как край мужества, олицетворение могущества страны, прочности нашего бытия. И стоит привести его стихотворение «Разбитый танк», написанное в 1944 году:
Металлу, наверное, снится,
Что снова он стал рудой –
Лежит на горе Магнитной,
Бесформенный и молодой;
Что снова идет он в домну,
И снова проходит прокат,
И движется танком огромным,
И пушкой глядит на закат,
И снова он давит бронею,
И гонит врага вон.
Раскинулось поле боя,
И снится металлу сон.
Могущество индустриального Урала («опорный край державы») воочию проявилось в суровые годы военных испытаний. К тому времени часто обращается память стиха. Для уральских поэтов война – не календарное прошлое, а часть истории и часть их личной биографии, социально-нравственный ориентир. Это и дает право, например, Владилену Машковцеву выразить свою сопричастность к поколению героев военных лет емким местоимением «мы»:
Мы, надев отцов погибших робы
и к мартенам встав в пятнадцать лет,
сокрушили полчища Европы
и железный крупповский хребет.
Время, время, дай нам полномочия,
и за все, чем жили и живем,
мы по праву город наш рабочий
городом-героем назовем!
Эта сопричастность к творимому волей и мастерством уральского рабочего наполняла стихи поэтов чувством гордости за свой край. У Льва Сорокина (1928–1991) мы находим строки о себе и о родном Урале:
И если что-нибудь я стою,
То это только от того,
Что вместе с ним живу и строю
И опираюсь на него.
«Живой интерес к людям, – писал о Сорокине один из ведущих критиков Урала, – к делам, заботам, привязанностям своих земля ков-уральцев и земляков-сограждан, душевная готовность, с которой поэт откликается на их запросы, не может не импонировать читателям. Это легко наблюдать на выступлениях Л. Сорокина: когда он читает свои произведения, исчезает холодок отчужденности, утрачивается ощущение дистанции между поэтом и слушателями. Впечатление такое, что это один из них поднялся на сцену и, несколько смущаясь своим особенным положением, заговорил стихами...» (Субботин А. Горизонты поэзии. – Свердловск, 1984. С. 44).
Выделяя рабочую тему, индустриальный мотив как характерную отличительную черту поэзии Урала, я не хочу и не могу утверждать, что только этим и ограничен диапазон интересов наших поэтов. Тема труда не замыкает творческих поисков, она – исходная в стремлении поэтов постигнуть мир современника.
Широта поэтического взгляда на мир отличала стихи Вячеслава Богданова (1937–1975). Выходец из деревни, Богданов пришел в город и на заводе нашел ту свою «вторую родину», которую талантливо воспел Борис Ручьев. Но поэт не забыл и «первую» – деревню. В стихах его живы впечатления детства, да и потом его связи с «малой родиной» были крепки. Это проступает то в пронзительно ярком пейзажном образе, то в картине сельского праздника, то в интонации народной песни. Связывает эти две родины, деревенское прошлое как истоки и заводское как настоящее, характер лирического героя. «Земную славу хлеборобов Роднить со славой заводской!» вот поэтическое кредо Богданова, самобытный талант которого был замечен сразу, но ранняя кончина не дала поэту возможности выявить себя полностью.
Никак не замкнуть на узко индустриальных мотивах и прекрасную лирику Алексея Решетова. Поэт тяготеет к лаконичности, метафористической емкости, нравственно-этическим проблемам. Но в его стихах нравственно-этические высоты – это повседневные заботы людей. Они тем выше и одухотворенно чище, чем больше люди успели сделать в жизни.
И во сне покой неведом людям:
Кто во сне рубашку мужу шьет,
Кто девчонку горько-горько любит,
Кто сплеча по наковальне бьет.
То летают люди, точно птицы,
То бредут на дальние огни...
И ни разу людям не приснится,
Что ничем не заняты они.
Рабочая тема (тема труда) еще недавно считалась чуть ли не главной. Сегодня и о самой теме, и о произведениях, посвященных ей, отзываются пренебрежительно. Да, читателю не суть важно, кто герой по профессии, где он работает, сколько сил и времени тратит на ту или иную производственную операцию, как совершенствует орудия труда. Это действительно к истинной поэзии имеет весьма отдаленное отношение.
Но читателю далеко не безразлично, что сформировало характер героя, что в основе его поступков, как и в каких жизненных свершениях раскрылся характер. В массе стихов, написанных поэтами Урала, немало и чисто «производственных», к которым не стоит возвращаться. Но немало и таких, где они стремились выйти к проблемам общезначимым, к социально-нравственному смыслу труда земляков-современников. И здесь истоки той читательской признательности, которую не завоевать оперативно-хлестким репортажем-отпиской о домне или прокатном стане, о ракете или экскаваторе. Уральские поэты умели видеть смысл труда, а не его количественные результаты. Опыт Бориса Ручьева, Людмилы Татьяничевой, Валентина Сорокина, Михаила Львова, Вячеслава Богданова и других свидетельствует об этом. Свидетельствуют об этом и многие стихи Алексея Решетова:
Свет звезды, которой закатиться,
Ярок, торжествующ, небывал.
Белый лебедь, прежде чем разбиться,
Так поет, как сроду не певал.
Что короче нашей жизни дивной?
Этим чувством нам и надо жить.
Чтобы было песней лебединой
Все, что мы успеем совершить.
Обращая внимание в прошлое и подводя ему итоги, рассказывая о поэтах, чьи судьбы стали страницами истории поэтического движения на Урале, я имею в виду сегодняшний и завтрашний день, имею в виду то, что стало традицией. И сегодня образ Урала в стихах современных поэтов края, как и в творчестве их предшественников, остается жизненной и нравственной высотой, на которую они равняются. Выразительны строки Николая Мережникова:
И не скажу,
Что было просто
Мне жизнь свою с твоей верстать, –
Я за твоим тянулся ростом,
Чтоб быть, как ты,
Годам под стать.
«Годам под стать» – значит под стать времени. И сила поэта не в тематической или географической «прописке» его творчества, она – в глубине и мере постижения характера современности и героя, она – в пафосе времени. Это и делает стихи частью нашего бытия.
Ю. А. Мешков
УРАЛ ПОЭТИЧЕСКИЙ
Истинная поэзия всегда – открытие. А истинный поэт всегда – явление национальной поэзии.
И потому сразу же – принципиальная оговорка.
При всей особенности, самобытности и яркости каждого из регионов нашей Родины (Русский Север, Урал, Сибирь, Дальний Восток, Центральная Россия и т.д.), при всей очевидности региональных особенностей единого русского национального характера (не только речевых, но и фольклорных, культурно-исторических, поведенческих и т. п.) нет и не может быть особой донской, северной, сибирской, волжской или уральской поэзии.
Все лучшее, что создается в той или иной местности, одинаково интересно всем – идет ли речь о рязанце Сергее Есенине, уральце Борисе Ручьеве, сибиряке Леониде Мартынове. А «патриотизм», творящий для каждой области, а то и района своих «классиков», не только нелеп, но и опасен. Поэтов ценят не за их географическую прописку, а за художественное совершенство и эстетическую полноценность их слова, в котором образно выражены характерные приметы нашего бытия.
В этих заметках я не открываю никакой особой _уральской_поэзии_. Они знакомят читателей с судьбами поэтов, вышедших с Урала и воспевших Урал, запечатлевших в стихах неповторимые черты региона, его историю и труд его людей, Урала, о котором – известные строки Александра Твардовского:
...опорный край державы,
Ее добытчик и кузнец,
Ровесник древней нашей славы
И славы нынешней творец.
И нет ничего удивительного в том, что эти строки, встречающие нас сегодня при въезде во многие уральские города, написал не уралец.
Вместе с тем есть своя региональная особенность в чертах литературной жизни края и в судьбах поэтов. В 1859 году, рецензируя «Пермский сборник», одно из редких по тому времени изданий, вышедших в провинции, Николай Добролюбов писал: «Вся литературная деятельность сосредоточивается у нас почти исключительно в двух столицах, и мы смотрим на это, как на вещь совершенно нормальную, полагая, что этому так и быть должно, что это все в порядке вещей». А между тем, продолжал критик, «в провинциях-то и живут люди рассуждающие, серьезно интересующиеся наукой и литературой, с любовью следящие за современным направлением мысли. В провинции-то обыкновенно и развиваются дельные, крепкие люди, оттуда-то и наезжают они в столицы «с жаждой знания и труда», со свежими силами и с любовью к делу» (Добролюбов Н. А. Полн. собр. соч. Т. 2. – М., 1935. С. 516).
Была своя фатальная закономерность в том, что люди, проявившие талант, покидали родные края («провинцию»), не видя иного пути, который мог бы сулить успех.
Литературные способности Алексея Мерзлякова (1778–1830) рано обратили на себя внимание еще в период его учебы в Перми. Он был отправлен в Москву, где окончил гимназию при Московском университете, а потом и сам университет, стал профессором, переводил древних авторов и издал собственное «Краткое начертание теории изящной словесности» в двух частях (1822). На досуге писал оригинальные стихи, а его песни «Среди долины ровныя...» и «Чернобровый, черноглазый» широко известны и сегодня.
Иначе и печальней сложилась жизненная судьба автора не менее известного «Конька-Горбунка» Петра Ершова (1815–1869), который после учебы в столице остался верен родным краям. В Москве и Петербурге зачитывались звучными стихами его сказки, а ее автор, недавний директор Тобольской гимназии, получив за педагогическую деятельность «жалкий пансион», жил и умер в безвестности.
Еще трагичней судьба Ивана Макарова (1821–1852). За сочинение стихов барин отдал его в солдаты. Когда матери были отправлены жалкие пожитки ее сына, старшего ямщика пермской конвойной роты, скончавшегося в дороге, канцелярист бесстрастно и подробно описал их в протоколе: «мешок худой, сапоги худые, две пары исподнего, картуз добрый и бумаги с сочинительством» (См.: Шварц Л. За сочинительство сдать в солдаты // Лит. Россия. 1971. 4 июня). Где они теперь, эти «бумаги с сочинительством»? Утеряны, как долгое время широко известная песня «Однозвучно гремит колокольчик» теряла имя автора слов – Ивана Макарова.
Урал не дал в XVIII и XIX веках русской поэзии крупных имен общенационального значения. Но это не значит, что в нашем крае не было людей, преданных искусству поэтического слова. В конце XVIII и в начале XIX века на Урале жили и творили ряд любопытных поэтов, чье наследие вызывает сегодня определенный интерес: Иван Бахтин (1756–1818), Антон Попов (1748–1788), Иван Варакин (1759–1818), Василий Феонов (1791–1835), Павел Размахнин (1796–1835). Стихи их подтверждают мысль Николая Добролюбова о живущих в провинциях людях «со свежими силами и с любовью к делу».
Во второй половине XIX и в начале XX века литературное движение на Урале заметно оживляется. Достаточно сказать, что в общерусском литературном процессе крупными явлениями становятся Дмитрий Мамин-Сибиряк и Федор Решетников. В различных местных, а временами и в столичных периодических изданиях появляются и стихи поэтов с Урала. В свое время краевед и собиратель Владимир Бирюков насчитал около сорока имен. В 1937 году им был подготовлен и издан в Свердловске в серии «Литературное наследство Урала» сборник «Поэты второй половины XIX века». Творчество многих авторов этого сборника представляет сегодня чисто историко-литературный интерес. Но судьбы многих из них любопытны.
Взять, для примера, Бориса Орлова (1872–1911). Это был поэт безусловно демократической ориентации, тесно связанный с рабочей Мотовилихой, где он жил и работал на местном заводе. Рабочие своими средствами помогли ему в издании двух сборников («Из мира разных впечатлений» и «Пути-дороженьки родные», оба вышли в Перми соответственно в 1903 и 1912 годах). Отдельные стихи его даже распевались на подобранные к размеру мелодии.
Сам Орлов свои стихи определял как песни «для бедного черного люда». В его творчестве есть попытка выйти к осознанию социальных причин несправедливости, бедности. Завод, который «дымом да мраком украшен», представляется чем-то страшным и безжалостным («Вблизи завода»). В стихотворении «Захолустному поэту» цель и назначение своего творчества Борис Орлов формулировал так:
Чистой правды наслажденье
В нашем сердце пробуждать.
Он живо реагировал на события времени и своего заводского поселка. Какой была его реакция, можно судить по следующему факту: сам пермский губернатор вынужден был вызвать к себе сочинителя-чертежника и сделать ему серьезное внушение: «не писать крамольных стихов» (См.: Колпаков М. Поиски забытого поэта // Урал. 1962. № 6).
Демократическая устремленность была свойственна многим уральским поэтам. Александр Туркин (1870–1918) называл современную ему действительность «душной тюрьмой», в которой поэт предстает «узником, в ней изнывающим». В другом стихотворении, перечисляя извечные поэтические образы-клише («блеск любимых очей», «шепот весенних ночей», «сверкающий купол небес», заря, что, конечно же, «горит-разгорается» и т. п.), Туркин говорит о том, что не дает ему замкнуться и довольствоваться ими.
Но могу ли я петь, если в мире кипит
И несется борьба беспощадная,
Если только одна бесконечно звучит
Эта песня нужды безотрадная!
Если песней нужды, только ею одной
Груди братьев моих надрываются,
Если звуки ее, точно отклик родной,
У меня на душе отзываются!..
Следует, видимо, продолжить начатые в свое время Владимиром Бирюковым поиски и имен, и стихов ныне забытых поэтов. Понятно, что не все в их наследии достойно сегодня широкой публикации. Но они неизвестны даже специалистам!
Общую картину поэтического движения на Урале мы сегодня представляем. В 1974 году в московском издательстве «Современник» вышла первым изданием книга Николая Кузина «Поэзия рабочего Урала». В 1976 году в Свердловске вышла и быстро разошлась двухтомная антология «Поэты Урала» (составители Иван Дергачев и Лев Сорокин). В 1989 году в Челябинске Александр и Людмила Шмаковы издали обстоятельный биобиблиографический справочник «Урал литературный», в котором представлены сотни имен, многие из которых до этого были просто неизвестны. Назову Лидию Гальцеву, Александра Лазарева, Римму Комину, Александра Субботина, в чьих книгах и статьях любознательный читатель найдет интересные факты и оценки литературной жизни Урала.
В поэзии нет и не может быть табели о рангах. Конечно, не следует размывать критерии художественности, не следует забывать, что поэзия – это искусство слова, а мера искусности есть мера таланта, не следует любое стихотворство включать в безусловные художественные ценности. Уровень поэтического развития поддерживается не массовостью, а мастерством, реальными достижениями, глубиной и выразительностью нового слова о мире и человеке.
Но в самом факте массового обращения к стихотворчеству есть и своя культурно-историческая ценность. Очень важно, на мой взгляд, раскрыть, как в недрах народа живет и нарастает стихийная потребность выразить мерным словом стиха свои переживания и надежды, скрасить горькое свое бытие.
Так, среди экспонатов Урало-Сибирской выставки 1887 года были представлены и несколько рукописных стихотворных сборников. Автор одного из них – крестьянин села Покчи Чердынского уезда Василий Кунчин – рассказывал в предисловии к своей тетрадке стихов, как отец не пустил его по окончании приходской школы учиться дальше. Желание учиться у крестьянского паренька не пропало, но он понимает, как мало оно осуществимо: «Кто мне поверит, что желаю я учиться, писал он. – Всяк скажет и сочтет меня дураком. Даже за то, что я читаю теперь, меня осуждают и смеются».
Однажды по случаю, на ярмарке, Василий Кунчин приобрел томик Николая Некрасова. Под впечатлением от стихов великого поэта и подражая ему, он и начинает писать сам. Кунчин признает, что у него не хватает грамоты, что стихи его слабы, но своего увлечения не оставляет. И рукописную тетрадку, представлявшую на выставке его увлечение, завершает стихотворением «Оскорбление». Поясняя эго завершающее стихотворение, автор замечает: «Родители мои часто говорили: не тратить мне напрасно много бумаги и не проводить время даром. Я считал это оскорблением» (Гос. архив Свердловской обл., фонд 101, оп. 1, дело 721).
Когда иные критики, озабоченные снижением уровня художественности, предлагают «не пущать» в печать книги, заранее не являющиеся безусловным открытием, они невольно стремятся оградить себя от живого литературного процесса, в котором и призваны отыскивать подлинные таланты. Художественный уровень современного искусства определяют, конечно же, немногие, наиболее талантливые мастера, но поступательное развитие искусства зависит, мне думается, и от того, что мы называем потоком, от обращения к творчеству все более широких слоев народа, что безусловно свидетельствует о роли искусства в духовной культуре времени.
Во вступительной статье к сборнику «Поэты второй половины XIX века» замечалось, что «в составе уральских поэтов – поэтов горнозаводского, промышленного края России... – нет поэтов из рабочей, пролетарской среды» (Поэты второй половины XIX века. Сост. В. П. Бирюков. Вступ. статья А. Ладейщикова. – Свердловск, 1937. С 7). Названный выше биобиблиографический справочник А. и Л. Шмаковых «Урал литературный» пусть с опозданием, но опровергает этот давний вывод. Вместе с тем надо иметь в виду два обстоятельства. И в общерусской поэзии поэты из рабочих заявляют о себе (и то весьма скромно) лишь в начале XX века. В большинстве они так или иначе были связаны с революционным движением, и Урал не был тут исключением (Павел Заякин-Уральский, Федор Сыромолотов и др.). Это – во-первых. Во-вторых, слой художественной интеллигенции на Урале, в силу специфики социально-экономической жизни края, был очень слабо выражен. А потому в 20-е годы XX века литературная жизнь Урала начиналась чуть ли не «с нуля», без достаточных местных литературных сил.
Дремавшая в народе тяга к творчеству сразу же после революции вылилась в сотнях подчас полуграмотных, но искренних по пафосу и наивных по образности стихотворных строфах, которыми были завалены редакции газет.
13 июля 1922 года газета «Уральский рабочий» опубликовала пришедшее с очередной почтой стихотворение работницы Н. Комковой «Моему милому». Неуклюжее и в ритме, и в словесном выражении, стихотворение тем не менее несло на себе неповторимую печать времени. Сколько наивности в тех сравнениях, которыми автор воссоздает портрет возлюбленного:
Пусть щеки твои и нос
Пыль покрыла, как пудра,
Зато взгляд твой под шапкой волос
Такой смелый, добрый и мудрый,
Словно из бронзы ты вылит.
И мне так смешон
Пудренный конторщик, когда он мылит
Реденький пробор, соблюдая фасон.
Этих стихов нет в антологиях и хрестоматиях. Но в них есть время и то личностное присутствие, что неуклюжесть выражения делает эстетической приметой эпохи.
Я ревную тебя к революции,
Хоть сама в нее влюблена,
Ты простишь за ревность такую,
Не я виновата – весна.
Не будем с уровня наших современных художественных вкусов иронизировать по адресу этих и десятков других строк тех лет. Их авторы плохо знали основы стихосложения, были прямолинейны в выражении мысли. Но они несли свой взгляд, свое отношение к миру и человеку.
Не обошлось и без крайностей. Литературное творчество предельно идеологизировалось, надолго утвердились пролеткультовские догмы, вульгаризировалась сама идея служения народу. Объективные предпосылки для развития творчества сужались нормативными представлениями об идейных критериях творчества и художественной ценности.
Но в 20-е годы XX века уже писалась история уральской поэзии. И уже в начале 30-х годов ряд уральских поэтов получают очень широкую известность, а Урал становится весьма заметен на литературной карте страны.
Критик Александр Михайлов в предисловии к антологии «Поэты Урала» (т. 1. – Свердловск, 1976. С. 11) справедливо писал, что «помимо географической связи с Уралом... должна в какой-то мере быть учтена тематическая связь с этим краем». Тематическая связь с краем, конечно, объединяет поэтов Урала. Но не только она объединяет их. Своими судьбами и стихами уральские поэты выразили ряд определенных тенденций в поэтическом движении советской эпохи.
Наиболее отличительная черта уральских поэтов в том, что они были поэтами края, где процессы индустриализации, промышленного развития страны стали буднями и заботами каждого.
В начале 1928 года на Урал приезжал Владимир Маяковский. Впечатления от пребывания в Свердловске он выразил так: «Как будто у города нету «сегодня», А только «завтра» и «вчера». Примечательно, что первым поставлено «завтра» – будущее. И далее:
У нас
на глазах
городище родится
Из воли
Урала,
труда
и энергии!
И действительно, полуторамиллионный Екатеринбург конца XX века начинался тогда, в конце 20-х годов. И то, что вдохновило В. Маяковского, стало повседневностью, в которой и граждански, и художнически формировались уральские поэты.
Идеологическая заданность во многом деформировала литературный процесс послеоктябрьских десятилетий. На первый план вышел тип поэта, ориентированный на новую действительность, на будни и факты текущего времени. В поэтическом сознании запечатлевался культ конкретики. Ангажированность временем социалистических идей и их претворения в жизнь принимали и выдвигали как эстетическую программу Владимир Маяковский, Николай Асеев, Эдуард Багрицкий, плеяда комсомольских поэтов. Александр Твардовский, вспоминая начальные годы своего творческого становления, писал, что тогда ему казалось, будто одно упоминание о новом в жизни уже делает стих современным.
Именно в эти годы и на этой волне активизируется литературная жизнь на Урале. Молодые поэты, не всегда пробиваясь в печать, охотно шли на устные выступления и гордились успехом у слушателей. Об этом тогда же писала Евгения Медякова:
Мы на окраину – в рабочий шумный клуб,
в библиотеки, техникумы, вузы идем,
чтоб груз стихов задорной музы
сложить с неторопливых и спокойных губ.
И перед залом, полным лиц и зорких глаз,
колышемся в легком нетерпении,
счастливым и восторженным волненьем
охвачен глубоко любой из нас.
Заметным литературное движение на Урале было и со стороны. Правда, столичная печать о литературном движении в нашем крае писала, опираясь не столько на конкретные отдельные произведения, сколько вообще о движении, в желании отметить сам факт его, поддержать и поощрить. Примечательна статья И. Новича (он, кстати, в начале 20-х годов был тесно связан с Уралом) в журнале «Октябрь» (1928. № 4). Отмечая, что литературные силы Урала выявились и объединились позже, чем в других регионах страны, он не только констатирует, что «Урал... начал жить богатой и интенсивной литературной жизнью», но и называет имена: В. Макарова, С. Васильева, Б. Уральского, Е. Медяковой, В. Тарбеева, В. Котова, А. Кунгурцева, Н. Андреева, С. Боско, В. Реута, Е. Копылова, Д. Аксенова, Е. Вечтомовой, А. Исетского, Ф. Тарханеева, С. Птицына, Н. Харитонова, Н. Анципа, А. Сосновского. И. Панова. Заметим, что в этом ряду нет еще Павла Бажова и Алексея Бондина. Имея в перспективе и их творчество, согласимся, что сбылось пожелание, которым Нович завершал статью: «Урал будет богат не только серным колчеданом и медной рудой, не только золотом и калийной солью, платиной и малахитом, но и литературой». И чуть позже, в 1934 году, имена уральских писателей звучали с трибуны Первого съезда, а их книги охотно рецензировала центральная печать.
Знакомясь с биографиями уральских поэтов, нельзя не заметить, как схоже они начинали свой жизненный путь: Василий Макаров – чернорабочий на шахте, Борис Ручьев – плотник, бетонщик на Магнитострое, Михаил Люгарин – плотник, землекоп, бетонщик, Александр Ворошилов – кузнец, Сергей Васильев – рабочий на ситценабивной фабрике, Людмила Татьяничева – в 15 лет токарь, Александр Возняк – кочегар, Константин Реут – рабочий, строитель Челябинского тракторного, Ефим Ружанский – токарь, Михаил Львов – строитель... И так можно продолжать и продолжать.
В дневниковых записях Бориса Ручьева читаем: «В юности я никогда не стремился быть литератором-профессионалом. В этом противостоял Смелякову. Жил так, как все мои ровесники, большего от жизни не требовал». И высшей оценкой литературного произведения, по мнению поэта, должно быть то, что делает его «отличным, честным человеческим документом без вранья, справедливым, точным, вдохновенным» (Ручьев Б. Собр. соч. Т. 2. – Челябинск, 1979. С. 187). Примерами честных человеческих документов времени в уральской поэзии 30-х годов стали и «Вторая родина» Ручьева, и «Временный барак» Занадворова, и стихи Реута, Макарова, Ворошилова, Губарева и др. Общим для них будет то, что материал их не сочинен-выдуман, а пережит авторами.
Чувство пережитого, пафос личной сопричастности к творимому «здесь и сейчас» – еще одна отличительная черта поэтов Урала.
Будем честны и откровенны: не все, что написано и опубликовано нашими поэтами в 30-е и последующие годы, выдержало испытание временем. Иные времена – иные песни. Но песни 30-х годов запечатлели свое время и не заслужили того, чтобы их даже не вспоминали. А тенденция забыть их, вывести за скобки литературы как псевдокультуру или, что мягче, но то же, как вриокультуру, одно время чуть ли не возобладала.
Я выделил проблемно-тематический аспект как характеризующий особое лицо поэзии Урала. Предвижу, что сразу могут возразить мне: давайте о поэзии, а не о темах.
Истинный поэт знает, что о поэзии – это и о темах. Он ищет свою тему через свой взгляд и свое видение мира, находит ее и в ней выражает себя. И когда это происходит, то оказывается, что в его теме та широта взгляда на мир и на человека, что раздвигает горизонты его творчества до горизонтов подлинного поэтического открытия. И тогда даже самый негромкий голос уверенно ведет свою мелодию, а без его негромкой мелодии нету хора достаточной мощности и полнозвучия.
Жил на Урале поэт Юрий Трифонов (1927–1974). Были у него своя тема и своя, ему присущая, мелодия.
Обычно он избегал поэтических деклараций как таковых. Но есть у него стихотворение, которое представляется мне программным – «Стихи рождаются на гребне...». Здесь сама тема потребовала отрешиться от суеты повседневного, потребовала масштабности взгляда. «Стихи рождаются на гребне...» – размышление, заключающее в себе судьбу поэта, размышление о стихах и том заветном, что символизирует для поэта горизонт предельных его возможностей, сердцевину его устремлений:
...я время попросил бы,
Коли возможно для него,
Дать мне слова особой силы,
Чтобы воспеть мою Россию,
И все! И больше ничего!
Стихи Юрия Трифонова внешне непритязательны. Они лишены той броскости, которая способна увлечь при первой же встрече, лишены внешней яркости, которая выделяла бы его среди других. Это все, конечно же, не достоинства. При всей индивидуальности тематики нельзя быть в стороне от тех достижений русского стиха, которые расширили выразительные и изобразительные возможности нашей поэзии в XX веке.
Но стихи Юрия Трифонова лишены и той неуловимости, мнимой неоднозначности (амбивалентности, если пользоваться полюбившимся одно время нашей филологической науке словцом) в выражении позиции, которая подчас некоторыми принимается за истинно художественное, стоящее вне исторического времени и конкретных судеб.
Поэт не может не стремиться к тому, чтобы время и люди, творящие свое время, говорили в его стихах. Внимательное знакомство с творчеством Трифонова дает основание сказать, что он трезво оценивал свои возможности. Но он отчетливо видел и осознавал, в чем он силен, о чем может сказать свое, сказать пусть негромко и неброско, без внешней завлекательности, но – весомо, убежденно, четко.
Вот характерное его стихотворение-монолог:
Дай искру мне – я запалю костер.
Дай зернышко – я выращу богатство.
Дай каплю – я направлю реки с гор
И напою корней лесное братство.
Дай мне резец – я обточу янтарь.
Дай светлячка, мерцающего в чаще, –
Я подниму полуночный фонарь,
Чтоб мог идти на свет впередсмотрящий...
Захочешь мне за все труды воздать –
Скажи два слова, жаркие, как донник.
Их говорила мне родная мать,
И ты скажи мне тихо:
— Мой работник.
Постижение характера современника возможно лишь через постижение свершаемого им. Пространственно-временные соотнесения помогают в суете буден открыть непреходящее для каждого и для эпохи в целом. В этом отношении примечательно творчество Валентина Сорокина.
Поэтическое мышление Валентина Сорокина размыкает круг повседневного, постоянно проверяет настоящее светом исторического прошлого. Единой целью, единой поступью человеческого духа являются для поэта предметные выражения – кольчуга, древний тракт, звездолет, рябина и т. п. Сложные ассоциации вызывает вид кипящей стальной лавы, которой управляет человек.
Лирический герой Валентина Сорокина прошел испытание у огня мартеновской печи. Но его поэма «Огонь» и о том мифологическом времени, которое встает за образом – «вечности огонь». Два начала сопряжены в поэзии Сорокина. Это то вечное, социально-философское и нравственное, что человечество пронесло через века и отстояло. Это и то конкретно-реальное, буднично-житейское, что повседневно окружает нас.
Лирический герой Валентина Сорокина – труженик, получивший закалку в заводском коллективе. Горизонты всего мира, всей России, горизонты времени видятся ему через то зримо-предметное, что сделано его руками («сквозь ратную славу железа»). Не без гордости он произносит:
Мы – основа России, трудяги,
В нас не затухал огонь отваги:
В вёдро ли,
В мороз ли,
В непогоду –
Тротуары тянутся к заводу.
Пример Валентина Сорокина, чье поэтическое становление началось в Челябинске в 60-е годы, говорит о масштабах и горизонтах, к которым выводит поэта тема созидательного труда современника.
Тема эта многоаспектна.
В стихах уральских поэтов в ее решении преобладают индустриальные мотивы. Урал – край металла, и образ железа оправданно возникает в стихах наших поэтов как некий сквозной образ. Вячеслав Богданов признавался, что ему «вспоминать радостно и лестно», как оживало в руках железо. Владимир Радкевич мечтает как о высшей оценке: «Чтоб и моя поэзия была Частицею уральского металла».
Утрачивая в ряде случаев свое конкретно-предметное значение, образ железа становится символом прочности, верности, определенности. Таково восьмистишие Михаила Львова:
Как будто я за веком следом ездил,
Его дыханье трогало меня,
И спал и стыл я на его железе,
И обжигался у его огня.
Я с ним узнал и тишину, и грозы.
Мне от него ни душу, ни глаза,
Как руку от железа в час мороза,
Без крови оторвать уже нельзя.
Индустриальный Урал для поэта – не просто некий географический регион. В военных стихах Михаила Львова «страна железа» осмысляется как край мужества, олицетворение могущества страны, прочности нашего бытия. И стоит привести его стихотворение «Разбитый танк», написанное в 1944 году:
Металлу, наверное, снится,
Что снова он стал рудой –
Лежит на горе Магнитной,
Бесформенный и молодой;
Что снова идет он в домну,
И снова проходит прокат,
И движется танком огромным,
И пушкой глядит на закат,
И снова он давит бронею,
И гонит врага вон.
Раскинулось поле боя,
И снится металлу сон.
Могущество индустриального Урала («опорный край державы») воочию проявилось в суровые годы военных испытаний. К тому времени часто обращается память стиха. Для уральских поэтов война – не календарное прошлое, а часть истории и часть их личной биографии, социально-нравственный ориентир. Это и дает право, например, Владилену Машковцеву выразить свою сопричастность к поколению героев военных лет емким местоимением «мы»:
Мы, надев отцов погибших робы
и к мартенам встав в пятнадцать лет,
сокрушили полчища Европы
и железный крупповский хребет.
Время, время, дай нам полномочия,
и за все, чем жили и живем,
мы по праву город наш рабочий
городом-героем назовем!
Эта сопричастность к творимому волей и мастерством уральского рабочего наполняла стихи поэтов чувством гордости за свой край. У Льва Сорокина (1928–1991) мы находим строки о себе и о родном Урале:
И если что-нибудь я стою,
То это только от того,
Что вместе с ним живу и строю
И опираюсь на него.
«Живой интерес к людям, – писал о Сорокине один из ведущих критиков Урала, – к делам, заботам, привязанностям своих земля ков-уральцев и земляков-сограждан, душевная готовность, с которой поэт откликается на их запросы, не может не импонировать читателям. Это легко наблюдать на выступлениях Л. Сорокина: когда он читает свои произведения, исчезает холодок отчужденности, утрачивается ощущение дистанции между поэтом и слушателями. Впечатление такое, что это один из них поднялся на сцену и, несколько смущаясь своим особенным положением, заговорил стихами...» (Субботин А. Горизонты поэзии. – Свердловск, 1984. С. 44).
Выделяя рабочую тему, индустриальный мотив как характерную отличительную черту поэзии Урала, я не хочу и не могу утверждать, что только этим и ограничен диапазон интересов наших поэтов. Тема труда не замыкает творческих поисков, она – исходная в стремлении поэтов постигнуть мир современника.
Широта поэтического взгляда на мир отличала стихи Вячеслава Богданова (1937–1975). Выходец из деревни, Богданов пришел в город и на заводе нашел ту свою «вторую родину», которую талантливо воспел Борис Ручьев. Но поэт не забыл и «первую» – деревню. В стихах его живы впечатления детства, да и потом его связи с «малой родиной» были крепки. Это проступает то в пронзительно ярком пейзажном образе, то в картине сельского праздника, то в интонации народной песни. Связывает эти две родины, деревенское прошлое как истоки и заводское как настоящее, характер лирического героя. «Земную славу хлеборобов Роднить со славой заводской!» вот поэтическое кредо Богданова, самобытный талант которого был замечен сразу, но ранняя кончина не дала поэту возможности выявить себя полностью.
Никак не замкнуть на узко индустриальных мотивах и прекрасную лирику Алексея Решетова. Поэт тяготеет к лаконичности, метафористической емкости, нравственно-этическим проблемам. Но в его стихах нравственно-этические высоты – это повседневные заботы людей. Они тем выше и одухотворенно чище, чем больше люди успели сделать в жизни.
И во сне покой неведом людям:
Кто во сне рубашку мужу шьет,
Кто девчонку горько-горько любит,
Кто сплеча по наковальне бьет.
То летают люди, точно птицы,
То бредут на дальние огни...
И ни разу людям не приснится,
Что ничем не заняты они.
Рабочая тема (тема труда) еще недавно считалась чуть ли не главной. Сегодня и о самой теме, и о произведениях, посвященных ей, отзываются пренебрежительно. Да, читателю не суть важно, кто герой по профессии, где он работает, сколько сил и времени тратит на ту или иную производственную операцию, как совершенствует орудия труда. Это действительно к истинной поэзии имеет весьма отдаленное отношение.
Но читателю далеко не безразлично, что сформировало характер героя, что в основе его поступков, как и в каких жизненных свершениях раскрылся характер. В массе стихов, написанных поэтами Урала, немало и чисто «производственных», к которым не стоит возвращаться. Но немало и таких, где они стремились выйти к проблемам общезначимым, к социально-нравственному смыслу труда земляков-современников. И здесь истоки той читательской признательности, которую не завоевать оперативно-хлестким репортажем-отпиской о домне или прокатном стане, о ракете или экскаваторе. Уральские поэты умели видеть смысл труда, а не его количественные результаты. Опыт Бориса Ручьева, Людмилы Татьяничевой, Валентина Сорокина, Михаила Львова, Вячеслава Богданова и других свидетельствует об этом. Свидетельствуют об этом и многие стихи Алексея Решетова:
Свет звезды, которой закатиться,
Ярок, торжествующ, небывал.
Белый лебедь, прежде чем разбиться,
Так поет, как сроду не певал.
Что короче нашей жизни дивной?
Этим чувством нам и надо жить.
Чтобы было песней лебединой
Все, что мы успеем совершить.
Обращая внимание в прошлое и подводя ему итоги, рассказывая о поэтах, чьи судьбы стали страницами истории поэтического движения на Урале, я имею в виду сегодняшний и завтрашний день, имею в виду то, что стало традицией. И сегодня образ Урала в стихах современных поэтов края, как и в творчестве их предшественников, остается жизненной и нравственной высотой, на которую они равняются. Выразительны строки Николая Мережникова:
И не скажу,
Что было просто
Мне жизнь свою с твоей верстать, –
Я за твоим тянулся ростом,
Чтоб быть, как ты,
Годам под стать.
«Годам под стать» – значит под стать времени. И сила поэта не в тематической или географической «прописке» его творчества, она – в глубине и мере постижения характера современности и героя, она – в пафосе времени. Это и делает стихи частью нашего бытия.