О поэтах хороших и разных
Ю. А. Мешков
ЛЮДМИЛА ЕФРЕМОВА:
«МЕЛОДИЯ ОДНА – ВЕСНА И БОЛЬ...»
В название портрета Людмилы Ефремовой я вынес строку из стихотворения, которым она открывала свою книгу «Непойманная птица» (Тюмень, 1995). Стихотворение имеет, правда, привязку к Северу: лирическая героиня приросла к нему душой, тогда как ей по определению предназначено «дышать просторами Вселенной».
На Тюменский Север Людмила Ефремова приехала в 1984 году из Киргизии. Там она успела окончить педагогический институт, испробовала не одну профессию, но непременно тянулась к поэтическому творчеству. Сама она говорит о своей «добровольной ссылке на Крайний Север». Пожила года три в Сургуте, потом перебралась в Надым и – прижилась здесь. Была участницей IX Всесоюзного совещания молодых писателей. Возглавила, вернее – создала литературное объединение, собрала вокруг себя энергичных и талантливых людей. Объединение привлекло внимание и местных властей (они поддерживают его), и общественности. Надым стал весьма заметным центром на литературной карте Тюменской области. Добавлю к этому, что под редакцией Людмилы Ефремовой издается в Надыме альманах «Окно на Север», а в начале 1999 года литераторы северного Надыма были достойно представлены в специальном номере еженедельника «Литературная Россия».
В 1991 году вышла первая книга стихов Людмилы Ефремовой – «Чуткие дни». Потом последовали другие книги, публикации в журналах и сборниках, вступление в Союз писателей России.
Конечно, в стихах Людмилы Ефремовой есть строки с достаточно прозрачной местной привязкой, узнаваемые надымскими читателями, хотя бы о «далеком Приполярье, где в мае снеговей». Но думается мне, что все эти «привязки», «местные» реалии и региональная топонимия, особенно когда автор акцентирует на них внимание, весьма опасны. Да, узнавание их читателем как бы приближает к нему стихотворение. Но и локализует, замыкает в «нашем», «местном», делая значимым лишь «наше» и «местное». Поэтически значимы они тогда только, когда за ними пространство Вселенной и вечность Мирозданья. А точкой, соединяющей в поэтическом мире стиха конкретное время и бесконечность, является Человек, личность. Личность открывает мир для себя наедине с собой и тем вступает в диалог с миром.
На стихийных изломах охрипших дорог
Без ответа мой голос устал и продрог.
Я спросила Его:
где потерянный день?
Стережет беспросветность – могильная сень,
Спотыкаюсь. Теряю жемчужины сил...
Твой ли ветер меня от беды уносил?
Твой ли Ангел, скорбя, мне прощает грехи
И горячие слезы вливает в стихи?
Людмила Ефремова не боится одиночества. По-женски, конечно, боится, и пишет об этом. Мотивы разлуки и расставаний, женской судьбы и житейского счастья, встреч, вспыхнувших и угасших чувств достаточно сильны в ее стихах. В этом плане ее стихи – типичная женская поэзия. Говорю это без иронии. В ее женских стихах одиночество – высшая степень жизненной неустроенности, трагедия судьбы.
Но как поэт Людмила Ефремова понимает, что одиночество и есть тот таинственный удел, в котором открывается весь мир. Об этом она пишет в стихотворении, которым начала сборник «Шаги» (Тюмень, 1993):
Смотри-ка! Стрелки потеряли циферблат
И чертят реку, дом и мокрый сад,
И женщины скорбящий силуэт,
И умирающий в ее руке букет,
И свет луны на каменной стене,
И чью-то тень в зашторенном окне,
И снова женщину...
Прощальный взмах руки.
Все растворилось. Дома нет. Реки.
Нет тени неразгаданной в ночи...
Одна...
И циферблата легкие лучи.
Отряхнув размеренность и установленность циферблата, проходишь миром призраков, чтоб в конце, обретая себя иного, обрести вновь установленное, размеренно направляющее.
Читателя не может не привлечь утвердительное начало, которым, как следует из ее стихов, нас одаривает сама жизнь. Оно реализуется в отчетливой мелодии весны. Мелодию весны как мелодию жизнеутверждения мы слышим во многих стихах поэтессы. Хотя бы вот в этих строчках: «Жизнь – золотая клетка, – Крепче держи меня!»; «Снежкам я подставляю спину И, убегая, хохочу»; «Я радуюсь солнца затее снега одурманить весной!» Поэтесса убеждена: «Без колоса морозит взгляд жнивье».
Все, что несет на себе знак рождения и продолжения жизни, Людмилой Ефремовой славится
Не устает бросать заря
Влюбленный взгляд
На горы, долы и моря –
Как мир богат!
Весна румяна раздает –
Царицы жест!
И в каждой птахе свет поет.
О, Благовест!
Вечное (бабье вечное) слышим мы в заклинании-заговоре лирической героини:
Порчу наведу,
Не спрошу суда.
Отберу звезду,
Назовусь – беда.
На краю у сна
Оттолкну грозой.
Поднесу вина
С колдовской слезой.
Заиграет свет,
Как допьешь до дна.
Принесу обед,
Назовешь – жена.
А ведь и это – жизнеутверждения, это ведь тоже мелодия весны, мелодия земной любви.
Весеннее утверждение слышим мы и в начале стихотворения «Пятое марта». Весенние образы открывают нам вечность Мирозданья:
Весна щебетала ребенком безгрешным,
Теплом наполняя дворы и скворешни.
Небес ликованье роняла на лица,
Где солнце играло крылами жар-птицы.
А вот вторая строфа намеренно земная. В мотив весеннего ликования, которым начато стихотворение, она вносит будничную суетливость и заурядность, невзрачность той каждодневности, в которую мы погружены и которой в конкретный день и час наполнены.
Неряшливый снег в потаенных карманах
Ручьями зализывал грязные раны,
Не в силах свое отраженье сберечь,
Он в них без остатка готовился лечь.
Третья строфа соединяет вечное и конкретное. Соединяет в судьбе, испытавшей нашу повседневность и знавшей «грязные раны» места и времени, но уже отлетевшей. И отделением от нас, земных, сделавшей бывшее с нами общей болью.
Пятого марта умерла А. А. Ахматова. И цитатная четвертая строка – из поэмы Ахматовой «Реквием».
В тот мартовский пятый и памятный день
Ее промелькнула нездешняя тень,
Чтоб сердце весеннее вздрогнуло в нас –
«Я вижу, я слышу, я чувствую вас...»
А памятно пятое марта еще и тем, что в этот день в 1953 году умер И. В. Сталин.
Сомкнулась нить времен. Но время здесь теряет конкретность дня и года, обретая знак Судьбы.
В стихах Людмилы Ефремовой читатель найдет напряженное нравственное раздумье о том, что с нами стало.
В книге «Непойманная птица» интонация ее становится остропублицистической, она проникнута болью за современника, чья душа еще трепетно бьется в тисках беспокойного и по оценке поэтессы – беспутного времени. Циферблат часов цепко держит Людмилу Ефремову в плену времени.
Мелодия боли в стихах Людмилы Ефремовой локальна во времени и пространстве: здесь и сейчас.
С утробой хищной по России
Вопят безумно
Разноголосые «мессии»
О часе судном
…………..
Окрест взглянешь – с души воротит...
Ваш век, чумилы!
У одержимых-то и в плоти
Свиные рыла.
Отсюда и признание: «Мелодия одна – весна и боль». Эта мелодия и размыкает границы одиночества, делает явным присутствие в читательском сознании стихов Людмилы Ефремовой.
Ю. А. Мешков
ЛЮДМИЛА ЕФРЕМОВА:
«МЕЛОДИЯ ОДНА – ВЕСНА И БОЛЬ...»
В название портрета Людмилы Ефремовой я вынес строку из стихотворения, которым она открывала свою книгу «Непойманная птица» (Тюмень, 1995). Стихотворение имеет, правда, привязку к Северу: лирическая героиня приросла к нему душой, тогда как ей по определению предназначено «дышать просторами Вселенной».
На Тюменский Север Людмила Ефремова приехала в 1984 году из Киргизии. Там она успела окончить педагогический институт, испробовала не одну профессию, но непременно тянулась к поэтическому творчеству. Сама она говорит о своей «добровольной ссылке на Крайний Север». Пожила года три в Сургуте, потом перебралась в Надым и – прижилась здесь. Была участницей IX Всесоюзного совещания молодых писателей. Возглавила, вернее – создала литературное объединение, собрала вокруг себя энергичных и талантливых людей. Объединение привлекло внимание и местных властей (они поддерживают его), и общественности. Надым стал весьма заметным центром на литературной карте Тюменской области. Добавлю к этому, что под редакцией Людмилы Ефремовой издается в Надыме альманах «Окно на Север», а в начале 1999 года литераторы северного Надыма были достойно представлены в специальном номере еженедельника «Литературная Россия».
В 1991 году вышла первая книга стихов Людмилы Ефремовой – «Чуткие дни». Потом последовали другие книги, публикации в журналах и сборниках, вступление в Союз писателей России.
Конечно, в стихах Людмилы Ефремовой есть строки с достаточно прозрачной местной привязкой, узнаваемые надымскими читателями, хотя бы о «далеком Приполярье, где в мае снеговей». Но думается мне, что все эти «привязки», «местные» реалии и региональная топонимия, особенно когда автор акцентирует на них внимание, весьма опасны. Да, узнавание их читателем как бы приближает к нему стихотворение. Но и локализует, замыкает в «нашем», «местном», делая значимым лишь «наше» и «местное». Поэтически значимы они тогда только, когда за ними пространство Вселенной и вечность Мирозданья. А точкой, соединяющей в поэтическом мире стиха конкретное время и бесконечность, является Человек, личность. Личность открывает мир для себя наедине с собой и тем вступает в диалог с миром.
На стихийных изломах охрипших дорог
Без ответа мой голос устал и продрог.
Я спросила Его:
где потерянный день?
Стережет беспросветность – могильная сень,
Спотыкаюсь. Теряю жемчужины сил...
Твой ли ветер меня от беды уносил?
Твой ли Ангел, скорбя, мне прощает грехи
И горячие слезы вливает в стихи?
Людмила Ефремова не боится одиночества. По-женски, конечно, боится, и пишет об этом. Мотивы разлуки и расставаний, женской судьбы и житейского счастья, встреч, вспыхнувших и угасших чувств достаточно сильны в ее стихах. В этом плане ее стихи – типичная женская поэзия. Говорю это без иронии. В ее женских стихах одиночество – высшая степень жизненной неустроенности, трагедия судьбы.
Но как поэт Людмила Ефремова понимает, что одиночество и есть тот таинственный удел, в котором открывается весь мир. Об этом она пишет в стихотворении, которым начала сборник «Шаги» (Тюмень, 1993):
Смотри-ка! Стрелки потеряли циферблат
И чертят реку, дом и мокрый сад,
И женщины скорбящий силуэт,
И умирающий в ее руке букет,
И свет луны на каменной стене,
И чью-то тень в зашторенном окне,
И снова женщину...
Прощальный взмах руки.
Все растворилось. Дома нет. Реки.
Нет тени неразгаданной в ночи...
Одна...
И циферблата легкие лучи.
Отряхнув размеренность и установленность циферблата, проходишь миром призраков, чтоб в конце, обретая себя иного, обрести вновь установленное, размеренно направляющее.
Читателя не может не привлечь утвердительное начало, которым, как следует из ее стихов, нас одаривает сама жизнь. Оно реализуется в отчетливой мелодии весны. Мелодию весны как мелодию жизнеутверждения мы слышим во многих стихах поэтессы. Хотя бы вот в этих строчках: «Жизнь – золотая клетка, – Крепче держи меня!»; «Снежкам я подставляю спину И, убегая, хохочу»; «Я радуюсь солнца затее снега одурманить весной!» Поэтесса убеждена: «Без колоса морозит взгляд жнивье».
Все, что несет на себе знак рождения и продолжения жизни, Людмилой Ефремовой славится
Не устает бросать заря
Влюбленный взгляд
На горы, долы и моря –
Как мир богат!
Весна румяна раздает –
Царицы жест!
И в каждой птахе свет поет.
О, Благовест!
Вечное (бабье вечное) слышим мы в заклинании-заговоре лирической героини:
Порчу наведу,
Не спрошу суда.
Отберу звезду,
Назовусь – беда.
На краю у сна
Оттолкну грозой.
Поднесу вина
С колдовской слезой.
Заиграет свет,
Как допьешь до дна.
Принесу обед,
Назовешь – жена.
А ведь и это – жизнеутверждения, это ведь тоже мелодия весны, мелодия земной любви.
Весеннее утверждение слышим мы и в начале стихотворения «Пятое марта». Весенние образы открывают нам вечность Мирозданья:
Весна щебетала ребенком безгрешным,
Теплом наполняя дворы и скворешни.
Небес ликованье роняла на лица,
Где солнце играло крылами жар-птицы.
А вот вторая строфа намеренно земная. В мотив весеннего ликования, которым начато стихотворение, она вносит будничную суетливость и заурядность, невзрачность той каждодневности, в которую мы погружены и которой в конкретный день и час наполнены.
Неряшливый снег в потаенных карманах
Ручьями зализывал грязные раны,
Не в силах свое отраженье сберечь,
Он в них без остатка готовился лечь.
Третья строфа соединяет вечное и конкретное. Соединяет в судьбе, испытавшей нашу повседневность и знавшей «грязные раны» места и времени, но уже отлетевшей. И отделением от нас, земных, сделавшей бывшее с нами общей болью.
Пятого марта умерла А. А. Ахматова. И цитатная четвертая строка – из поэмы Ахматовой «Реквием».
В тот мартовский пятый и памятный день
Ее промелькнула нездешняя тень,
Чтоб сердце весеннее вздрогнуло в нас –
«Я вижу, я слышу, я чувствую вас...»
А памятно пятое марта еще и тем, что в этот день в 1953 году умер И. В. Сталин.
Сомкнулась нить времен. Но время здесь теряет конкретность дня и года, обретая знак Судьбы.
В стихах Людмилы Ефремовой читатель найдет напряженное нравственное раздумье о том, что с нами стало.
В книге «Непойманная птица» интонация ее становится остропублицистической, она проникнута болью за современника, чья душа еще трепетно бьется в тисках беспокойного и по оценке поэтессы – беспутного времени. Циферблат часов цепко держит Людмилу Ефремову в плену времени.
Мелодия боли в стихах Людмилы Ефремовой локальна во времени и пространстве: здесь и сейчас.
С утробой хищной по России
Вопят безумно
Разноголосые «мессии»
О часе судном
…………..
Окрест взглянешь – с души воротит...
Ваш век, чумилы!
У одержимых-то и в плоти
Свиные рыла.
Отсюда и признание: «Мелодия одна – весна и боль». Эта мелодия и размыкает границы одиночества, делает явным присутствие в читательском сознании стихов Людмилы Ефремовой.