О поэтах хороших и разных
Ю. А. Мешков
ВЛАДИМИР БЕЛОВ:
«ОДНАЖДЫ БЕСПАМЯТНОЙ НОЧЬЮ ПРОСНУСЬ...»
Он был поэтом. Он знал о силе Слова.
Пророча истинами старыми,
Скользя по страшному пути,
Когда буянит век пожарами –
Равны поэты и вожди...
Когда кривятся рты зевотами
И опоганен век грехами,
Мир защищают пулеметами
И гениальными стихами!
Он был Поэтом. Когда друзья собрали и издали посмертно подборку его стихов в коллективном сборнике, эта высокая избранность стала очевидной и тем, кого он при жизни, возможно, и раздражал. Впрочем, в обыденной повседневности талант всегда раздражает людей, склонных общепринятую усредненность считать нормой, а отклонение от нее определять весьма нелестно.
В предисловии к пока единственной книжной публикации поэта Сергей Комаров, доцент Тюменского университета, рассказывает о таком, например, чудачестве Белова:
«В последние годы, прочитав «Мастера и Маргариту», он чувствовал себя Воландом, иногда назначая близких знакомых на разные роли из свиты. Большая стена комнаты в результате этих увлечений была от руки разрисована простым карандашом одним из искусных пришельцев по просьбе хозяина фантазиями на мотивы булгаковского романа».
Чудачеств было немало и других. Он играл и тем разыгрывал приходивших на огонек к нему. Сидящий неподвижно в кресле Воланд, точно по игре исполняющая его распоряжения свита, в достатке пьющие гости – это впечатляло, оставалось в памяти.
А он оставался самим собой. И здесь он не играл. Здесь он, может быть, скрипел зубами от боли. Здесь одинокими бессонными ночами делал себя тем, кем хотел бы быть.
Вздымая крест
горящих рук,
И умирая по неволе –
Поэт не может жить без боли,
Когда она вокруг...
Владимир Белов родился 27 октября 1949 года в селе Большой Кусеряк Аромашевского района Тюменской области. Родные места часто вспоминались ему не только радостью мальчишества, но и радостью от первозданности мира.
А над лесами с двух сторон
Воспалены восток и запад...
И земляники сладкий запах
Тревожит светлый полусон.
Он часто возвращался памятью к родным местам. Они были именно родные для него, о чем он скажет как о самом сокровенном:
И хоть век проскитался по ней,
Разве купишь за звонкие деньги
Эту стаю седых тополей
У закатной моей деревеньки?..
Эту даль со жнивьем золотым.
Этот горький дымок над метелью.
Здесь мой дед бушевал молодым
И до смерти пахал эту землю.
Здесь – росла и состарилась мать...
Потому-то, бледнея от воли,
Подло родину выбирать,
Если родина – в этом поле...
Владимир Белов нравственно преклонялся перед всем, что напоминало родину. Она жила в нем не только памятью о селе, где родился, она жила в нем осознанным ощущением себя, не истратившим основы своей в городской суете. Да, она была детством его, его памятью, ворошила прожитое, была истоком.
Туда возвращаться мне поздно.
И все-таки я возвращусь,
По глухой дороге морозной
Приду – и в окно постучусь.
И жженые спички бросая,
И сон вытирая с лица,
Мать охнет и выйдет босая
На огненный иней крыльца...
И будет рассветно и грозно
Полнеба гореть по лесам.
Туда возвращаться мне поздно!
Да дом мой березовый там...
Он очень любил стихи Сергея Есенина.
После смерти, собирая оставшиеся от него бумаги, друзья нашли школьную ученическую тетрадь, всю, до последней страницы, заполненную старательно переписанными стихами Есенина.
Есенинские интонации слышны в стихах Владимира Белова. Особенно, когда он обращается к природе, когда насыщает стих пейзажными образами.
Когда читаем, как лирический герой выходит «к лесному лунному сараю, к березе мокрой у крыльца», когда осень открывается ему тем, что «пламя рябин в ледяные кюветы бор отряхнул», когда подведение итогов прожитого выливается в строки: «Оглянулся горят мои годы, как забытые в поле костры», то понятно, почему мы невольно вспоминаем великого лирика. Но это не было подражанием. Белов обращался к тем же составляющим бытие русского человека, что и Есенин, и тем же выражающим суть этого бытия деталям. Совпадение предмета изображения и рождало типологическое сходство.
Да он и сам не раз говорил о Есенине как об идеале, как о поэте, в ком гул времени выразился пронзительно искренне.
Пронзительно искренни строки Владимира Белова, обращенные им к близким. В первую очередь – к деду и матери.
Вдохновенно и целомудренно писал он о любви. В его любовной лирике высокая самоотверженность, воистину рыцарство, как вот в этом стихотворении:
Любимая, люби меня всегда.
Смешно и слепо, хмуро и весенне.
Твоя любовь – как горькая вода
И самое последнее спасение.
Ты это понимаешь не вполне...
Так от чего же, радуясь несмело.
Так зелены глаза твои при мне!
И так безвольно тоненькое тело.
А за спиной – пустая даль небес...
И пусть кричит кукушка равнодушно,
Что мне осталось времени в обрез.
Но без любви –
мне вечности не нужно.
И, уходя сквозь судьбы и года,
Я заклинаю памятью и телом:
Любимая! Люби меня всегда,
При свете черном и при свете белом.
Истинная поэзия не поддается пересказу. А любовная лирика, переведенная на язык обыденной прозы, теряет всю одухотворенно музыкальную гармонию из пауз, взволнованной мерности и затаенной мелодии чувства. И потому – вот еще одно из стихотворений Владимира Белова:
В двухтысячном году великой эры
По звонкому паркету площадей
Хотел бы я, пылая чудом белым,
Прийти к калитке юности твоей...
И вдруг из обжигающей метели
Шагнуть, споткнувшись,
на твое крыльцо
И – распахнувши ледяные двери –
Лицом обжечься о лицо!
И, уронив на туфли хризантемы
И ничего уже не говоря,
Обнять твои озябшие колени...
И вновь уйти дорогой января.
Владимир Белов ставил для себя планку очень высоко. И готовил себя, чтобы взять намеченную высоту. В одной из тетрадей, названной им «Свободные мысли», он набрасывает заметку – в ней его понимание назначения поэзии и призвания поэта:
«Настоящий, честный поэт, может быть, единственный свидетель и судья своего времени. Через сотни лет потомки должны узнать правду и лишь по честным стихам поэтов, живших в свои кровавые, огненные героические времена. Потому святой долг поэта – уловить пульс настоящей жизни, почувствовать и услышать гул сегодняшнего мира и сказать об этом вслух и талантливо в своих стихах. И только такие честные, имеющие цвет и запах стихи можно назвать большой Поэзией. Большая Поэзия пахнет землей и потом, кровью и озоном небес... Писать надо обо всем, ибо все – жизнь. А многие поэты оседлают одну заезженную тему и до конца жизни скучно читают одну и ту же молитву. А рядом: поет, смеется, плачет и грохочет большая жизнь – высокая вечная тема... У каждого времени свой особый гул, надо услышать этот гул душой и разумом, иначе человек никогда не станет поэтом. Кем угодно, но только не поэтом! Ибо настоящий поэт – это радар своего времени».
Остановите, читатель, внимание на этой удивительно емкой формуле: «настоящий поэт – это радар своего времени».
Формулу эту, при желании, легко можно обратить против самого Владимира Белова. В его стихах нет тех внешних примет времени, по которым еще недавно определялась «гражданственная» направленность стихов. Он обращался к тем вечным для каждого времени образам, в которых жизнь представала не внешними, на время и быт замкнутыми приметами, а сущностным своим проявлением.
А жизнь цветет
Из собственного тлена –
Костей и трав.
Уходим мы. Но не уходит время.
Никто не прав!..
Права вода бездумная в реке
Да соловья свобода.
И – плачущий ребенок на горшке.
Ему – два года...
Время в лирике поэта всегда предстает судьбой поэта. В изломах его судьбы оно и таится. Понять судьбу поэта, значит, понять его время. И тогда и сама судьба поэта, и стихи его предстанут документом времени.
А время стремительно текло в страшную небыль. Владимир Белов чувствовал это нервно. Потому, наверно, так элегичны по настроению его стихи. Некоторые он так и называл – «Элегия». Впрочем, лет на десять раньше дань элегии отдал Николай Рубцов.
Элегический идеал – это покой, красота, гармония, которых поэт не находит в окружающем мире. Но он знает их по воспоминаниям детства и каким-то душевным толчкам. Отсюда грусть. Современность остается современностью, но рядом с ней – все еще памятные, все еще не забытые покой, красота и гармония. Лирика 60–70-х годов, та, которую назвали «тихой лирикой», духовную атмосферу времени выразила тем, что жила идеалом, далеким от времени.
Символом настоящего, дня текущего в поэзии Владимира Белова становится вокзал. Он с грустью пишет, что «мир – на всех один Вокзал». Сюда гонит людей неустроенность, отсюда рвутся нити и начинается неизвестность. И потому:
Самоубийством пахнет на вокзале,
где никогда не гаснут фонари...
Пронзительной болью и тоской окрашены его стихи из цикла «Ночь города». Он любил город, шумных друзей, новизну встреч. Но и видел, скорее – чувствовал дьявольскую мимолетность городской суеты, сорванность людей. В мельтешении дел, лиц, дорог бег отрывал человека от времени и от себя. И потому музыкой века звучал для него вокзальный шум:
Потрясает вокзал,
Как орган,
Рокотаньем глухого вздоха.
Мир, уложенный в чемодан.
Эмигрирующая эпоха.
Дремлет в креслах Свободный люд,
В неуютной вокзальной стуже.
Улыбаются, спят, поют,
И – никто никому не нужен!
Вскрикнет поезд –
И пуст перрон.
Только кто-нибудь опоздал...
Стонет музыкой всех времен
Исполинский орган –
Вокзал...
В бравурных маршах начала 80-х годов стихи эти звучали тревогой. Вокзал был дорогой в светлое будущее. У Белова он был дорогой в духовную пустоту.
Рукопись небольшого сборника стихов Владимир Белов подготовил для издательства. И делов-то всего – поправить некоторые строки, убрать отдельные стихи, дать больше мажора и хоть как-то восславить время. Тогда открывалась дорога в Союз писателей, открывались двери редакций, благосклонней становились власти... Белов не пошел на это.
...В детстве Владимиру Белову упавшим деревом переломило позвоночник. А учиться хотелось. Знакомые студенты приносили ему свои записи лекций, прочитанных книг.
Десятилетия жизни в скитаниях по больницам, санаториям, в колясках и опоре на тех, кто на своих ногах. Спинной мозг был травмирован, врачи были бессильны. И пенсия по инвалидности да очень в последние годы скромные гонорары – вот что оставалось ему на жизнь.
Отчаяние не раз посещало его. Но и в отчаянии он был стоек, оставался поэтом. На другой день после своих именин, 28 октября 1978 года, когда ему исполнилось двадцать девять лет, он записывает:
«Трагедия жизни – в основном удел сильных; слабые из трагедии выходят сухими и продолжают играть свои жизненные комедии. Сильные же выходят из борьбы или с окровавленными душами, или – совсем не выходят... Но комедии играть не хотят!
Сама по себе гибель – это еще не трагедия жизни: трагедия всегда борьба с гибелью, страшная жестокая борьба за жизнь!..»
Так он размышлял, оставаясь наедине с собой. Время обожгло его равнодушием. Да, прямого виновника нет: медицина бессильна, пенсию дали... А он ее пропивает, за комнату не платит, подозрительные знакомства заводит... Время мстит своим поэтам, оно боится, что поэт (помните: «радар своего времени») вдруг да скажет лишнее.
Он был удивительно стоек. Даже в трагедии стоек.
Болезнь все же добила его. Владимир Белов умер в Тюмени 23 мая 1983 года. Было ему тридцать три года.
Вы думали – убить поэта просто?
Пуля в лоб – и черный крест в конце?
А он встает с промерзшего погоста
С есенинской улыбкой на лице!
И, улыбаясь даже на портрете.
Глядит в упор на вашу седину,
Моложе вас на целое Бессмертье,
Плюс
на одну весну...
В судьбах русских поэтов XX века ой как не исключительна судьба тюменского поэта Владимира Белова.
Ю. А. Мешков
ВЛАДИМИР БЕЛОВ:
«ОДНАЖДЫ БЕСПАМЯТНОЙ НОЧЬЮ ПРОСНУСЬ...»
Он был поэтом. Он знал о силе Слова.
Пророча истинами старыми,
Скользя по страшному пути,
Когда буянит век пожарами –
Равны поэты и вожди...
Когда кривятся рты зевотами
И опоганен век грехами,
Мир защищают пулеметами
И гениальными стихами!
Он был Поэтом. Когда друзья собрали и издали посмертно подборку его стихов в коллективном сборнике, эта высокая избранность стала очевидной и тем, кого он при жизни, возможно, и раздражал. Впрочем, в обыденной повседневности талант всегда раздражает людей, склонных общепринятую усредненность считать нормой, а отклонение от нее определять весьма нелестно.
В предисловии к пока единственной книжной публикации поэта Сергей Комаров, доцент Тюменского университета, рассказывает о таком, например, чудачестве Белова:
«В последние годы, прочитав «Мастера и Маргариту», он чувствовал себя Воландом, иногда назначая близких знакомых на разные роли из свиты. Большая стена комнаты в результате этих увлечений была от руки разрисована простым карандашом одним из искусных пришельцев по просьбе хозяина фантазиями на мотивы булгаковского романа».
Чудачеств было немало и других. Он играл и тем разыгрывал приходивших на огонек к нему. Сидящий неподвижно в кресле Воланд, точно по игре исполняющая его распоряжения свита, в достатке пьющие гости – это впечатляло, оставалось в памяти.
А он оставался самим собой. И здесь он не играл. Здесь он, может быть, скрипел зубами от боли. Здесь одинокими бессонными ночами делал себя тем, кем хотел бы быть.
Вздымая крест
горящих рук,
И умирая по неволе –
Поэт не может жить без боли,
Когда она вокруг...
Владимир Белов родился 27 октября 1949 года в селе Большой Кусеряк Аромашевского района Тюменской области. Родные места часто вспоминались ему не только радостью мальчишества, но и радостью от первозданности мира.
А над лесами с двух сторон
Воспалены восток и запад...
И земляники сладкий запах
Тревожит светлый полусон.
Он часто возвращался памятью к родным местам. Они были именно родные для него, о чем он скажет как о самом сокровенном:
И хоть век проскитался по ней,
Разве купишь за звонкие деньги
Эту стаю седых тополей
У закатной моей деревеньки?..
Эту даль со жнивьем золотым.
Этот горький дымок над метелью.
Здесь мой дед бушевал молодым
И до смерти пахал эту землю.
Здесь – росла и состарилась мать...
Потому-то, бледнея от воли,
Подло родину выбирать,
Если родина – в этом поле...
Владимир Белов нравственно преклонялся перед всем, что напоминало родину. Она жила в нем не только памятью о селе, где родился, она жила в нем осознанным ощущением себя, не истратившим основы своей в городской суете. Да, она была детством его, его памятью, ворошила прожитое, была истоком.
Туда возвращаться мне поздно.
И все-таки я возвращусь,
По глухой дороге морозной
Приду – и в окно постучусь.
И жженые спички бросая,
И сон вытирая с лица,
Мать охнет и выйдет босая
На огненный иней крыльца...
И будет рассветно и грозно
Полнеба гореть по лесам.
Туда возвращаться мне поздно!
Да дом мой березовый там...
Он очень любил стихи Сергея Есенина.
После смерти, собирая оставшиеся от него бумаги, друзья нашли школьную ученическую тетрадь, всю, до последней страницы, заполненную старательно переписанными стихами Есенина.
Есенинские интонации слышны в стихах Владимира Белова. Особенно, когда он обращается к природе, когда насыщает стих пейзажными образами.
Когда читаем, как лирический герой выходит «к лесному лунному сараю, к березе мокрой у крыльца», когда осень открывается ему тем, что «пламя рябин в ледяные кюветы бор отряхнул», когда подведение итогов прожитого выливается в строки: «Оглянулся горят мои годы, как забытые в поле костры», то понятно, почему мы невольно вспоминаем великого лирика. Но это не было подражанием. Белов обращался к тем же составляющим бытие русского человека, что и Есенин, и тем же выражающим суть этого бытия деталям. Совпадение предмета изображения и рождало типологическое сходство.
Да он и сам не раз говорил о Есенине как об идеале, как о поэте, в ком гул времени выразился пронзительно искренне.
Пронзительно искренни строки Владимира Белова, обращенные им к близким. В первую очередь – к деду и матери.
Вдохновенно и целомудренно писал он о любви. В его любовной лирике высокая самоотверженность, воистину рыцарство, как вот в этом стихотворении:
Любимая, люби меня всегда.
Смешно и слепо, хмуро и весенне.
Твоя любовь – как горькая вода
И самое последнее спасение.
Ты это понимаешь не вполне...
Так от чего же, радуясь несмело.
Так зелены глаза твои при мне!
И так безвольно тоненькое тело.
А за спиной – пустая даль небес...
И пусть кричит кукушка равнодушно,
Что мне осталось времени в обрез.
Но без любви –
мне вечности не нужно.
И, уходя сквозь судьбы и года,
Я заклинаю памятью и телом:
Любимая! Люби меня всегда,
При свете черном и при свете белом.
Истинная поэзия не поддается пересказу. А любовная лирика, переведенная на язык обыденной прозы, теряет всю одухотворенно музыкальную гармонию из пауз, взволнованной мерности и затаенной мелодии чувства. И потому – вот еще одно из стихотворений Владимира Белова:
В двухтысячном году великой эры
По звонкому паркету площадей
Хотел бы я, пылая чудом белым,
Прийти к калитке юности твоей...
И вдруг из обжигающей метели
Шагнуть, споткнувшись,
на твое крыльцо
И – распахнувши ледяные двери –
Лицом обжечься о лицо!
И, уронив на туфли хризантемы
И ничего уже не говоря,
Обнять твои озябшие колени...
И вновь уйти дорогой января.
Владимир Белов ставил для себя планку очень высоко. И готовил себя, чтобы взять намеченную высоту. В одной из тетрадей, названной им «Свободные мысли», он набрасывает заметку – в ней его понимание назначения поэзии и призвания поэта:
«Настоящий, честный поэт, может быть, единственный свидетель и судья своего времени. Через сотни лет потомки должны узнать правду и лишь по честным стихам поэтов, живших в свои кровавые, огненные героические времена. Потому святой долг поэта – уловить пульс настоящей жизни, почувствовать и услышать гул сегодняшнего мира и сказать об этом вслух и талантливо в своих стихах. И только такие честные, имеющие цвет и запах стихи можно назвать большой Поэзией. Большая Поэзия пахнет землей и потом, кровью и озоном небес... Писать надо обо всем, ибо все – жизнь. А многие поэты оседлают одну заезженную тему и до конца жизни скучно читают одну и ту же молитву. А рядом: поет, смеется, плачет и грохочет большая жизнь – высокая вечная тема... У каждого времени свой особый гул, надо услышать этот гул душой и разумом, иначе человек никогда не станет поэтом. Кем угодно, но только не поэтом! Ибо настоящий поэт – это радар своего времени».
Остановите, читатель, внимание на этой удивительно емкой формуле: «настоящий поэт – это радар своего времени».
Формулу эту, при желании, легко можно обратить против самого Владимира Белова. В его стихах нет тех внешних примет времени, по которым еще недавно определялась «гражданственная» направленность стихов. Он обращался к тем вечным для каждого времени образам, в которых жизнь представала не внешними, на время и быт замкнутыми приметами, а сущностным своим проявлением.
А жизнь цветет
Из собственного тлена –
Костей и трав.
Уходим мы. Но не уходит время.
Никто не прав!..
Права вода бездумная в реке
Да соловья свобода.
И – плачущий ребенок на горшке.
Ему – два года...
Время в лирике поэта всегда предстает судьбой поэта. В изломах его судьбы оно и таится. Понять судьбу поэта, значит, понять его время. И тогда и сама судьба поэта, и стихи его предстанут документом времени.
А время стремительно текло в страшную небыль. Владимир Белов чувствовал это нервно. Потому, наверно, так элегичны по настроению его стихи. Некоторые он так и называл – «Элегия». Впрочем, лет на десять раньше дань элегии отдал Николай Рубцов.
Элегический идеал – это покой, красота, гармония, которых поэт не находит в окружающем мире. Но он знает их по воспоминаниям детства и каким-то душевным толчкам. Отсюда грусть. Современность остается современностью, но рядом с ней – все еще памятные, все еще не забытые покой, красота и гармония. Лирика 60–70-х годов, та, которую назвали «тихой лирикой», духовную атмосферу времени выразила тем, что жила идеалом, далеким от времени.
Символом настоящего, дня текущего в поэзии Владимира Белова становится вокзал. Он с грустью пишет, что «мир – на всех один Вокзал». Сюда гонит людей неустроенность, отсюда рвутся нити и начинается неизвестность. И потому:
Самоубийством пахнет на вокзале,
где никогда не гаснут фонари...
Пронзительной болью и тоской окрашены его стихи из цикла «Ночь города». Он любил город, шумных друзей, новизну встреч. Но и видел, скорее – чувствовал дьявольскую мимолетность городской суеты, сорванность людей. В мельтешении дел, лиц, дорог бег отрывал человека от времени и от себя. И потому музыкой века звучал для него вокзальный шум:
Потрясает вокзал,
Как орган,
Рокотаньем глухого вздоха.
Мир, уложенный в чемодан.
Эмигрирующая эпоха.
Дремлет в креслах Свободный люд,
В неуютной вокзальной стуже.
Улыбаются, спят, поют,
И – никто никому не нужен!
Вскрикнет поезд –
И пуст перрон.
Только кто-нибудь опоздал...
Стонет музыкой всех времен
Исполинский орган –
Вокзал...
В бравурных маршах начала 80-х годов стихи эти звучали тревогой. Вокзал был дорогой в светлое будущее. У Белова он был дорогой в духовную пустоту.
Рукопись небольшого сборника стихов Владимир Белов подготовил для издательства. И делов-то всего – поправить некоторые строки, убрать отдельные стихи, дать больше мажора и хоть как-то восславить время. Тогда открывалась дорога в Союз писателей, открывались двери редакций, благосклонней становились власти... Белов не пошел на это.
...В детстве Владимиру Белову упавшим деревом переломило позвоночник. А учиться хотелось. Знакомые студенты приносили ему свои записи лекций, прочитанных книг.
Десятилетия жизни в скитаниях по больницам, санаториям, в колясках и опоре на тех, кто на своих ногах. Спинной мозг был травмирован, врачи были бессильны. И пенсия по инвалидности да очень в последние годы скромные гонорары – вот что оставалось ему на жизнь.
Отчаяние не раз посещало его. Но и в отчаянии он был стоек, оставался поэтом. На другой день после своих именин, 28 октября 1978 года, когда ему исполнилось двадцать девять лет, он записывает:
«Трагедия жизни – в основном удел сильных; слабые из трагедии выходят сухими и продолжают играть свои жизненные комедии. Сильные же выходят из борьбы или с окровавленными душами, или – совсем не выходят... Но комедии играть не хотят!
Сама по себе гибель – это еще не трагедия жизни: трагедия всегда борьба с гибелью, страшная жестокая борьба за жизнь!..»
Так он размышлял, оставаясь наедине с собой. Время обожгло его равнодушием. Да, прямого виновника нет: медицина бессильна, пенсию дали... А он ее пропивает, за комнату не платит, подозрительные знакомства заводит... Время мстит своим поэтам, оно боится, что поэт (помните: «радар своего времени») вдруг да скажет лишнее.
Он был удивительно стоек. Даже в трагедии стоек.
Болезнь все же добила его. Владимир Белов умер в Тюмени 23 мая 1983 года. Было ему тридцать три года.
Вы думали – убить поэта просто?
Пуля в лоб – и черный крест в конце?
А он встает с промерзшего погоста
С есенинской улыбкой на лице!
И, улыбаясь даже на портрете.
Глядит в упор на вашу седину,
Моложе вас на целое Бессмертье,
Плюс
на одну весну...
В судьбах русских поэтов XX века ой как не исключительна судьба тюменского поэта Владимира Белова.