Страницы разных широт
Н. В. Денисов
"МАЛУЮ НАРОДНОСТЬ ОБИЖАЕТЕ..."
Жил-был и творил ненецкий поэт Леонид Лапцуй, как говорили в советские времена, "представитель литературы малого северного народа.
Имеющий уши да услышит, зрячий не может не видеть того, в каком бедственном положении оказалась при "рыночном курсе" литература этих "малых народов". В самом деле, каким бы даром не обладал, скажем, тот же Расул Гамзатов, не будь талантливых переводчиков его стихов Козловского и Гребнева, не обрели бы широкую известность его стихи, поэмы без перевода на русский язык, так и остались бы в пределах милого сердцу поэта Дагестана. Примеры эти можно множить...
И куда делась теперь целая армия переводчиков, издателей, редакторов и рецензентов, что выводили на российский большак книги авторов из дружественных республик? Да никуда они не делись. Не пропали в одночасье и их способности. Изменилась лишь политическая обстановка в стране, порушены культурные связи. И в это время, когда цивилизованные страны стремятся к единению – пример старушки Европы! – мы жадно "глотаем суверенитеты". Наглотались, пора бы и за ум взяться. Не можем.
Ищу ответа не только в сегодняшнем дне, но и во вчерашнем: где мы тогда дали маху, когда заложили мину под многонациональную российскую культуру, которая помогла взорвать Отечество?
Не печатали, не переводили литераторов этих "малых народов"? Ничего подобного. Печатали и переводили, сочиняли монографии, исследования, рецензировали в журналах и газетах. Живя в Тюмени, меня, например, озадачивала позиция университетских критиков в ту пору, которые откликались на каждый вздох, на всякую мало-мальски заметную книжку поэта или прозаика из северных народов. Произведения же талантливых русских писателей эти критики нередко обходили стороной, молчанием. Не обидеть бы младшего брата! И эта была не просто позиция, политика, год от году взращивающая в писателях "малых народов" микроб иждивенчества. А те, кто вел и благословляли эту политику, делал это с дальним прицелом...
Расхожая картина, иной представитель какой-нибудь "северной" или "кавказской" литературы в редакции журнала "Дружба народов", потрясая отвергнутой слабой подборкой стихов, бил себя в грудь, качая права редактору: "Малую народность обижаете!.. Буду жаловаться!..
И жаловался, писал в инстанции. А в инстанциях реагировали: "Нельзя обижать! Есть мнение, печатать!". И все это, повторяю, политика. Сама литература тут – сбоку припека.
Еще где-то с двадцатых-тридцатых годов в литературе малых народов насаждалась и поощрялась партийными идеологами тема благодарности "старшему брату" – русскому человеку, Ленину и Советской власти. Тему эту можно выразить примитивной формулой: "Раньше, при царе, мы жили голодно и холодно, вымирали. Теперь спасибо старшему русскому брату, Ленину, за нашу счастливую жизнь!". Это был беспроигрышный тезис, он мог повергнуть в прах строптивого редактора издания, сопротивляющегося слабым произведениям...
С Леонидом Лапцуем мы жили друг от друга далеко, он аж на Полярном круге, в Салехарде, так что бытовых каких-то реалий о нем почти не знаю. Правда, в то время ходила веселая, ироничная поговорка о том, что "кто не знает Лапцуя, тот не знает... ничего!". Что ж, злые языки могут и похлеще сочинить. И бывает, что сам человек тут не причем, просто подгадала под полнозвучную рифму фамилия.
Лапцуй много работал, издавался часто и объемными сборниками. Да, он был одним из первых лирических песнопевцев ямальской тундры, хорошо знал, усвоив с детских лет, обычаи, традиции, суровый быт ненецкого народа. Не случайно ведь благодарные земляки назвали в память о своем поэте хлопотливый почтовый катер, что ходит по Оби, по протокам могучей реки, неся добрые вести рыбакам и оленеводам, строителям и газовикам. Мне, моряку, стоит пожелать традиционное, морское: "Семь футов под килем тебе, "Леонид Лапцуй".
Конечно, до русского читателя доносили Лапцуя профессиональные переводчики. Никогда не занимавшийся переводами, я как-то сказал Леониду Васильевичу: "Пришли несколько стихотворений, попробую перевести". Он прислал большую поэму под названием "Тропа". В двух частях.
Я пристально вчитывался в неожиданно для меня корявый подстрочник, показывал его сочиняющим друзьям и все никак не мог решиться приступить к работе. Лапцуй, выдержав некоторый промежуток во времени, слал мне письма, просил ускорить перевод. Приехал он как-то в Тюмень на писательское собрание. Я к нему со своими проблемами: хотелось бы, говорю, услышать размер, музыку стихов, как они звучат на ненецком? Он махнул рукой: а-а, переводи, как Бог на душу положит!
Поэма основывалась не то на легенде, не то на поверье о том, что когда-то в "незапамятные времена" в ямальскую тундру приезжал молодой Ленин, кочевал по стойбищам, глядя на скудную жизнь народа, говорил о счастливом будущем, вселяя веру в умы аборигенов. На прощание, чтоб люди запомнили его, он бережно вынул из- под малины свой... бюст (тут я поперхнулся, читая подстрочник) и передал его на память бедным ненцам. И умчал в оленной нарте, скрылся за белым Уральским хребтом.
Этот ленинский "бюст", который – я представил! – герой легенды специально таскал по всей тундре, привезя его аж из-за Урала, доканывал меня напрочь! Это ж надо додуматься! Впрочем, легендарный персонаж здесь вовсе был не причем, такое сочинил автор поэмы. Я размышлял о том, что может быть, на ненецком языке это звучит как-то по-другому? Но в тексте подстрочника было черным по белому: БЮСТ! С какого это пьедестала снял его герой поэмы в "незапамятные времена"?
Ну что бы он, размышлял я по-житейски, мог оставить народу на память о себе? Шарф, платок? Не-е. Трубку? Во – трубку! Но, известно, Владимир Ильич не курил.
Выбросить этот кусок поэмы никак было нельзя. На этом и закручивался весь сюжет. И я принял хоть и достаточно сомнительное, но компромиссное решение: Ленин дарит бедному народу свой портрет. Фотокарточку, одним словом.
Духу хватило на перевод – как Бог на душу положил! – только первой части поэмы. Как раз готовил к очередным Всесоюзным Дням советской литературы в Тюменской области спецвыпуск газеты "Тюмень литературная", напечатал перевод в ней. Опубликовала "Тропу" и партийная "Тюменская правда".
И вот как-то в толчее Всесоюзного литературного праздника стою я на крыльце гостиницы "Турист", подходит поэт Михаил Дудин, пронзительно так смотрит, спрашивает: "Это вы Лапцуя перевели?" Я кивнул, мол, было дело. "Ладно, ладно... Надо бы внимательно присмотреться к нему... Интересно, интересно!" – и ушел. Что хотел сказать известный поэт Дудин, фронтовик, лауреат, сам переводчик горских поэтов, не знаю...
Эй, там на катере "Леонид Лапцуй!" Полный вперед!
1996
Н. В. Денисов
"МАЛУЮ НАРОДНОСТЬ ОБИЖАЕТЕ..."
Жил-был и творил ненецкий поэт Леонид Лапцуй, как говорили в советские времена, "представитель литературы малого северного народа.
Имеющий уши да услышит, зрячий не может не видеть того, в каком бедственном положении оказалась при "рыночном курсе" литература этих "малых народов". В самом деле, каким бы даром не обладал, скажем, тот же Расул Гамзатов, не будь талантливых переводчиков его стихов Козловского и Гребнева, не обрели бы широкую известность его стихи, поэмы без перевода на русский язык, так и остались бы в пределах милого сердцу поэта Дагестана. Примеры эти можно множить...
И куда делась теперь целая армия переводчиков, издателей, редакторов и рецензентов, что выводили на российский большак книги авторов из дружественных республик? Да никуда они не делись. Не пропали в одночасье и их способности. Изменилась лишь политическая обстановка в стране, порушены культурные связи. И в это время, когда цивилизованные страны стремятся к единению – пример старушки Европы! – мы жадно "глотаем суверенитеты". Наглотались, пора бы и за ум взяться. Не можем.
Ищу ответа не только в сегодняшнем дне, но и во вчерашнем: где мы тогда дали маху, когда заложили мину под многонациональную российскую культуру, которая помогла взорвать Отечество?
Не печатали, не переводили литераторов этих "малых народов"? Ничего подобного. Печатали и переводили, сочиняли монографии, исследования, рецензировали в журналах и газетах. Живя в Тюмени, меня, например, озадачивала позиция университетских критиков в ту пору, которые откликались на каждый вздох, на всякую мало-мальски заметную книжку поэта или прозаика из северных народов. Произведения же талантливых русских писателей эти критики нередко обходили стороной, молчанием. Не обидеть бы младшего брата! И эта была не просто позиция, политика, год от году взращивающая в писателях "малых народов" микроб иждивенчества. А те, кто вел и благословляли эту политику, делал это с дальним прицелом...
Расхожая картина, иной представитель какой-нибудь "северной" или "кавказской" литературы в редакции журнала "Дружба народов", потрясая отвергнутой слабой подборкой стихов, бил себя в грудь, качая права редактору: "Малую народность обижаете!.. Буду жаловаться!..
И жаловался, писал в инстанции. А в инстанциях реагировали: "Нельзя обижать! Есть мнение, печатать!". И все это, повторяю, политика. Сама литература тут – сбоку припека.
Еще где-то с двадцатых-тридцатых годов в литературе малых народов насаждалась и поощрялась партийными идеологами тема благодарности "старшему брату" – русскому человеку, Ленину и Советской власти. Тему эту можно выразить примитивной формулой: "Раньше, при царе, мы жили голодно и холодно, вымирали. Теперь спасибо старшему русскому брату, Ленину, за нашу счастливую жизнь!". Это был беспроигрышный тезис, он мог повергнуть в прах строптивого редактора издания, сопротивляющегося слабым произведениям...
С Леонидом Лапцуем мы жили друг от друга далеко, он аж на Полярном круге, в Салехарде, так что бытовых каких-то реалий о нем почти не знаю. Правда, в то время ходила веселая, ироничная поговорка о том, что "кто не знает Лапцуя, тот не знает... ничего!". Что ж, злые языки могут и похлеще сочинить. И бывает, что сам человек тут не причем, просто подгадала под полнозвучную рифму фамилия.
Лапцуй много работал, издавался часто и объемными сборниками. Да, он был одним из первых лирических песнопевцев ямальской тундры, хорошо знал, усвоив с детских лет, обычаи, традиции, суровый быт ненецкого народа. Не случайно ведь благодарные земляки назвали в память о своем поэте хлопотливый почтовый катер, что ходит по Оби, по протокам могучей реки, неся добрые вести рыбакам и оленеводам, строителям и газовикам. Мне, моряку, стоит пожелать традиционное, морское: "Семь футов под килем тебе, "Леонид Лапцуй".
Конечно, до русского читателя доносили Лапцуя профессиональные переводчики. Никогда не занимавшийся переводами, я как-то сказал Леониду Васильевичу: "Пришли несколько стихотворений, попробую перевести". Он прислал большую поэму под названием "Тропа". В двух частях.
Я пристально вчитывался в неожиданно для меня корявый подстрочник, показывал его сочиняющим друзьям и все никак не мог решиться приступить к работе. Лапцуй, выдержав некоторый промежуток во времени, слал мне письма, просил ускорить перевод. Приехал он как-то в Тюмень на писательское собрание. Я к нему со своими проблемами: хотелось бы, говорю, услышать размер, музыку стихов, как они звучат на ненецком? Он махнул рукой: а-а, переводи, как Бог на душу положит!
Поэма основывалась не то на легенде, не то на поверье о том, что когда-то в "незапамятные времена" в ямальскую тундру приезжал молодой Ленин, кочевал по стойбищам, глядя на скудную жизнь народа, говорил о счастливом будущем, вселяя веру в умы аборигенов. На прощание, чтоб люди запомнили его, он бережно вынул из- под малины свой... бюст (тут я поперхнулся, читая подстрочник) и передал его на память бедным ненцам. И умчал в оленной нарте, скрылся за белым Уральским хребтом.
Этот ленинский "бюст", который – я представил! – герой легенды специально таскал по всей тундре, привезя его аж из-за Урала, доканывал меня напрочь! Это ж надо додуматься! Впрочем, легендарный персонаж здесь вовсе был не причем, такое сочинил автор поэмы. Я размышлял о том, что может быть, на ненецком языке это звучит как-то по-другому? Но в тексте подстрочника было черным по белому: БЮСТ! С какого это пьедестала снял его герой поэмы в "незапамятные времена"?
Ну что бы он, размышлял я по-житейски, мог оставить народу на память о себе? Шарф, платок? Не-е. Трубку? Во – трубку! Но, известно, Владимир Ильич не курил.
Выбросить этот кусок поэмы никак было нельзя. На этом и закручивался весь сюжет. И я принял хоть и достаточно сомнительное, но компромиссное решение: Ленин дарит бедному народу свой портрет. Фотокарточку, одним словом.
Духу хватило на перевод – как Бог на душу положил! – только первой части поэмы. Как раз готовил к очередным Всесоюзным Дням советской литературы в Тюменской области спецвыпуск газеты "Тюмень литературная", напечатал перевод в ней. Опубликовала "Тропу" и партийная "Тюменская правда".
И вот как-то в толчее Всесоюзного литературного праздника стою я на крыльце гостиницы "Турист", подходит поэт Михаил Дудин, пронзительно так смотрит, спрашивает: "Это вы Лапцуя перевели?" Я кивнул, мол, было дело. "Ладно, ладно... Надо бы внимательно присмотреться к нему... Интересно, интересно!" – и ушел. Что хотел сказать известный поэт Дудин, фронтовик, лауреат, сам переводчик горских поэтов, не знаю...
Эй, там на катере "Леонид Лапцуй!" Полный вперед!
1996