По волчьему следу
Станислав Мальцев




Станислав МАЛЬЦЕВ ПО ВОЛЧЬЕМУ СЛЕДУ










ПО ВОЛЧЬЕМУ СЛЕДУ



ЗАГАДОЧНЫЙ ТРУП

Светало. Был тот предрассветный час ночного дежурства, когда больше всего хочется спать. Дежурный по городскому отделению милиции лейтенант Бирюков никак не мог удержаться от зевоты.

Он встал, подошел к окну и прижался лбом к холодному стеклу.

За окном просыпался город. С каждой минутой в домах все больше и больше становилось желтых квадратиков освещенных окон, все чаще и чаще по полутемным улицам проходили люди и вот, наконец, слабо донесся гудок расположенного неподалеку завода. Город проснулся и вступил в свой будничный, трудовой день.

Лейтенант Бирюков отошел от окна и взглянул на часы. До конца его дежурства оставалось менее двух часов.

— Сегодня хорошо, — сказал он сам себе, — спокойная ночь, не то что….

Его слова были прерваны резким телефонным звонком.

— Дежурный по городскому отделению милиции лейтенант Бирюков слушает, — привычно отрапортовал он в телефонную трубку и, нахмурившись, стал вслушиваться в торопливые, бессвязные слова говорившего, стараясь уловить самое главное.

— Обнаружен труп? Где? Когда? — задавал он быстрые вопросы и тут же записывал ответы на листке бумаги.

Не отнимая телефонной трубки от уха, Бирюков нажал кнопку звонка и сказал появившемуся в дверях милиционеру:

— Быстро машину, наряд, эксперта, собаку по этому адресу, заедете к Чернавину, возьмете его с собой. В прокуратуру я сообщу сам…

— Сейчас к вам выедут наши люди, — спокойно и четко сказал он невидимому собеседнику, прерывая его бессвязный, взволнованный рассказ. — До их приезда труп не трогайте и никого близко не подпускайте, чтобы не затоптали следов.

Не отнимая телефонной трубки от уха, Бирюков нажал на рычажок аппарата и сказал телефонистке:

— Квартиру Чернавина!

Начальник уголовного розыска областного управления милиции майор Чернавин привык к неожиданным ночным телефонным звонкам. Поэтому Бирюкову не пришлось долго ждать — квартира ответила сразу же.

— Товарищ майор! — официальным тоном начал рапорт Бирюков. — Говорит дежурный по городскому отделению милиции лейтенант Бирюков. Только что звонили с ткацкой фабрики. Сторож фабрики обнаружил в пустом кирпичном сарае труп человека. Я отправил на место происшествия наряд с собакой. По пути они заедут к вам… Так точно, предупредил, чтобы никого не подпускал к трупу… Слушаюсь!

Бирюков положил трубку и стал записывать содержание происшествия в журнале дежурств.

Синяя машина с красной полосой по бокам быстро неслась по еще пустынным улицам города. Майор Чернавин, уже немолодой, всегда спокойный и невозмутимый человек, сидел рядом с шофером и сосредоточенно думал.

Убийство! Это давно уже стало чрезвычайным происшествием в городе…

Сквозь окошечко в задней стенке до Чернавина донеслось повизгивание собаки, негромкий разговор сотрудников и смех веселой, никогда не унывающей Лизочки — медицинского эксперта. Эта девушка недавно приехала из института и сразу завоевала всеобщее уважение, четкой работой.

Скоро конец пути. Вот уже виднеются корпуса ткацкой фабрики. Скрипнув тормозами, машина резко остановилась. На дороге стоял человек с поднятой рукой.

Чернавин открыл дверцу.

— Вы сторож? Где убитый?

Они быстро шли к большому сараю, стоящему невдалеке от дороги.

Сторож торопливо рассказывал:

— Как всегда, обхожу я территорию фабрики вдоль забора, все тихо, спокойно. А недалеко от ограды и стоит этот кирпичный сарай. В нем кирпичи одно время хранились, а сейчас он пустой… И вот, думаю я, дай-кось зайду туда, посмотрю, что и как, неровен час, кто там есть, все же возле самой фабрики… Зашел, фонариком посветил — все тихо, пусто. Хотел уже уходить, а потом решил зайти поглубже, где полки для кирпича, посмотреть, что там. Подошел, посветил и… батюшки-светы, гляжу, в углу человек лежит. Я сперва думал — спит. Окликнул его раз, два, толкнул в бок, а он и не шевелится. Тогда только я и понял, откуда это дух нехороший в сарае. Человек-то уже давно помер… Ну, я сразу и побежал вам звонить…

Убитый лежал на полу. В свете трех электрических фонариков можно было хорошо разглядеть этого уже немолодого, лет под сорок, человека, в грязной коричневой телогрейке. На груди и на спине телогрейка была вспорота многочисленными ударами ножа, и грязно-серая вата белела в прорехах.

Осмотр убитого и сарая был закончен. И труп, и место убийства были тщательно сфотографированы. И вот все приехавшие собрались у ворот сарая на свету, чтобы обменяться мнениями.

— Убийство совершено не менее десяти дней назад, — сказала Лизочка. — Сначала его ударили чем-то тяжелым, скорее всего кирпичом, по затылку, затем нанесли двенадцать ножевых ран в грудь и спину. По-моему, убийца неопытный, иначе откуда столько ран. Особых примет на теле не обнаружено.

— Да, убийца был неопытный, это верно, — согласился с Лизочкой представитель горпрокуратуры. — Но, кроме того, он, очевидно, находился в близких отношениях с убитым. Ведь с незнакомым человеком в сарай не пойдешь… У убитого ничего в карманах не обнаружено. На мой взгляд, это говорит о том, что после убийства карманы были тщательно очищены. Причем убийца не торопился — карманы гимнастерки вновь аккуратно застегнуты. По внешнему виду убитый — человек физического труда. На руках у него мозоли. Следов борьбы на теле и одежде убитого не обнаружено. Ничего не найдено пока и на месте убийства…

Чернавин слушал и все сильнее хмурился. Начало поисков явно не нравилось ему — нет никаких следов. Будет нелегко найти убийцу.

— Ну, хорошо, — немного помолчав, сказал он, — продолжайте осмотр. Не может быть, чтобы не осталось никаких следов. Ищите. Мы с врачом сейчас уедем. Может быть, вскрытие трупа даст что-нибудь новое…

Чернавин ждал звонка все утро до тех пор, пока сотрудники уголовного розыска не вернулись и не доложили, что, несмотря на самые тщательные поиски, в сарае ничего найдено не было.

— Да, — задумчиво сказал Чернавин, — много времени прошло… Ну, что ж. — Он встал. — Меня как раз сейчас вызывает к себе по этому вопросу начальник управления…

В светлом, просторном кабинете начальника областного управления милиции было тихо. Начальник управления, еще не очень пожилой, но уже совсем седой человек, сидел за большим столом на просторном жестком стуле и задумчиво рисовал на листке бумаги красным карандашом маленькие кружочки, нанизывая их в бесконечные ожерелья.

Чернавин сидел перед столом в мягком кожаном кресле и не спеша рассказывал:

— …Итак, можно представить себе такую картину. Убитый и какой-то знакомый ему человек идут мимо сарая по дороге к домам ткацкой фабрики. Возле сарая его оглушают ударом кирпича, затаскивают туда и убивают ножом. Экспертиза показала, что незадолго до смерти убитый ел пельмени с уксусом и пил водку…

— Значит, вы полагаете, — начальник управления поднял голову, — что убийца был знаком с убитым?

— Да, это очевидно.

— Но в таком случае какова цель убийства? Ссора? — Исключено. Были бы следы борьбы. Грабеж? — Едва ли, очень сомнительно. Документы? — Возможно. Месть? — Возможно, ведь на теле было много ран… Кому, по вашему мнению, следует поручить следствие?

Чернавин на минуту задумался, потом ответил:

— Мне кажется, лучше всего поручить его капитану Головнину. Он опытный, старый работник. Ему это, видимо, сложное дело будет по плечу.

— Хорошо! — Начальник управления откинулся на спинку стула. — Кандидатура подходящая. И еще вот что: чтобы скорее найти преступника, я думаю, есть смысл в группу Головнина включить Калашникова. Парень он молодой, способный, энергичный… — Начальник управления улыбнулся: — Горячий только… Ну, да это ничего! Пусть попробует свои силы в сложном деле. Если что-нибудь не так сделает, Головнин его поправит. Пусть парень поучится… Самостоятельная работа — лучшая школа. Из него со временем может получиться хороший следователь.

— Да, Калашников — способный работник, — кивнул Чернавин.

— Ну, значит, договорились. Прошу вас держать меня в курсе следствия.

— Слушаюсь.

— Можете идти.

Чернавин повернулся и вышел. Закрывая дверь, он на мгновение еще раз увидел за столом человека, сосредоточенно думающего о чем-то…




ПОИСКИ…

Следователь областного управления милиции Владимир Иванович Калашников окончил юридический институт всего год назад. Совсем еще недавно его звали просто Вовкой, он сдавал экзамены и зачеты, а теперь он следователь, лейтенант милиции, на плечах у него — серебряные погоны, на поясе — тяжелый пистолет в новенькой коричневой кобуре.

Как и многие молодые следователи, он считал себя почти Шерлоком Холмсом, мечтал, что ему, наконец, поручат какое-нибудь невероятно сложное и запутанное дело и он проведет следствие так, что все ахнут.

Но мечты оставались мечтами, а ему пока поручали все мелкие, неинтересные дела.

И вот наконец-то его включили в группу по расследованию сложного дела, да еще под руководством такого опытного работника, как Головнин.

Калашников внимательно изучал список — шесть фамилий людей, об исчезновении которых было заявлено в органы милиции за последний месяц.

Головнин дал ему этот список и просил проверить, нет ли убитого среди них. Калашников уже вызвал машину и сейчас собирался ехать по домам ко всем заявителям, показать им фотокарточку убитого, свозить их в морг. Он был уверен, что труп опознают, и он сегодня же сообщит Головнину фамилию убитого, его адрес и место работы. А ведь это очень много! Немало интересного наверняка расскажут об убитом его родные, соседи, сослуживцы…

Но надежды следователя не оправдались. Все оказалось гораздо сложнее, чем он себе представлял.

Был уже вечер, когда Калашников, усталый и голодный, вернулся из поездки. Начало было неудачным. Убитого никто не опознал, хотя следователь возил родственников всех пропавших в морг, показывая им убитого и его одежду.

Калашников был мрачен. Что же делать дальше? С чего начать? Следователь погрузился в раздумия. «Незадолго до смерти убитый ел пельмени, — рассуждал он. — В нашем городе они есть далеко не в каждой столовой. Можно будет попробовать опросить персонал этих столовых — вдруг узнают убитого в лицо. Может, он бывал у них часто. За это можно зацепиться».

Калашников встал и пошел докладывать о своем плане Головнину.

На следующее утро Калашников позвонил директору городского треста столовых и попросил подготовить сведения о том, в каких предприятиях общественного питания полмесяца назад были в ассортименте пельмени с уксусом. Такая справка была готова через полчаса. Как только Калашников взял ее в руки, сердце его радостно забилось — первой в списке была столовая, расположенная возле ткацкой фабрики, затем шел ресторан и еще две другие столовые. Он поехал сразу же в столовую возле фабрики.

Прежде чем войти в столовую, он внимательно осмотрел помещение с внешней стороны, затем зашел внутрь и спросил, где кабинет заведующего.

Заведующая столовой, немолодая полная женщина, была заметно взволнована посещением сотрудника милиции.

— Мне нужно поговорить с вашими официантками по очереди, по несколько минут, — сказал Калашников. — Пошлите их мне по одной.

Заведующая вышла, и скоро в кабинет вошла первая официантка — молоденькая черноволосая девушка.

— Вы давно работаете здесь? — спросил ее Калашников, когда та робко присела на кончик стула.

— Почти год.

— Я вам покажу фотографию человека. Постарайтесь вспомнить, не видели ли вы его дней десять — пятнадцать назад. А если видели, то когда, где и с кем.

Официантка внимательно и долго разглядывала фотографию убитого и уверенно ответила:

— Этого человека я никогда не видела.

Остальные семь официанток также не узнали человека на фотографии. Неудача постигла Калашникова и в других столовых. Из последней он вышел совсем расстроенный, забрел в небольшой скверик и сел на скамейку.

Из задранного клюва гипсового аиста высоко вверх била струя прозрачной воды. Она рассыпалась в вышине на тысячи мельчайших брызг, и ветерок доносил их до Калашникова. Резким, приторным запахом пахла резеда. «В таком скверике хорошо отдыхать, когда за плечами нет никаких забот», — подумал Калашников.

Настроение у него было неважное. Первые же неудачи обескуражили. Он сейчас не знал, что ему делать дальше, как установить личность человека, найденного мертвым в сарае возле ткацкой фабрики.

«Ехать сейчас к Головнину с докладом? — невесело думал Калашников. — А что я ему скажу? Нет, надо попробовать что-то еще».

«А если такси? — вдруг мелькнула у него мысль. — Ведь этот сарай — на окраине города, автобус туда не ходит… Они могли приехать на такси…»

Калашников встал и быстро направился в таксомоторный парк. Но следователю не повезло и здесь. Опрос шоферов ничего не дал. Несколько человек, правда, сказали, что ездили к ткацкой фабрике, но это было днем, и их пассажиры сразу же заходили в контору предприятия.

Опять неудача! Калашников тяжело вздохнул и уже собрался было уходить, но на всякий случай спросил:

— А нет у вас таких, кто бы в тот период работал, а сейчас уволился?

— Есть один шофер — Павел Буслаев. Он ушел работать в другой гараж. С ним вы можете поговорить. — Начальник таксомоторного парка, вызвав гараж, попросил к телефону Буслаева и передал трубку Калашникову.

— Товарищ Буслаев? Вы никуда пока не уезжаете? Вот и хорошо, я сейчас к вам подъеду, ждите меня. — Калашников встал.

— Давайте, мы вас мигом подбросим. — Начальник конторы вышел вместе со следователем на улицу и усадил его в такси.

Калашников нисколько не надеялся, что Буслаев скажет что-нибудь новое, и поехал к нему больше для очистки совести. Тем более сильными были его удивление и радость, когда Буслаев сразу же вспомнил, что две недели назад, вечером, он возил двоих к ткацкой фабрике.

— Понимаете, товарищ лейтенант, почему я их запомнил — пассажиры уж больно необычные. Вышли посреди дороги, до фабрики не доехали. Вблизи и домов-то никаких нет, до жилья тоже неблизко. На машине мигом бы домчал, а они пошли пешком, через поле…

— Где вы их посадили?

— В центре. Я ехал на стоянку, они подняли руку и заняли машину.

— Споров между ними, куда ехать, не было?

— Нет. Говорил со мной один. Второй сидел сзади и все время молчал.

Но на фотографии Буслаев своего пассажира не признал:

— Нет, вроде не он со мной разговаривал, я бы его узнал… Второй — может быть, я его не запомнил…

Из гаража Калашников сразу же бросился в дома ткацкой фабрики. «Возможно, — рассуждал он, — убитый с кем-то шел к знакомым в гости, в эти дома, а по пути они поссорились. В таком случае не исключена возможность, что в домах найдутся люди, которые опознают убитого».

Но, хотя следователь пробыл в домах до позднего вечера, никто из жильцов не узнал человека на фотографии…

Вечером Калашников докладывал об итогах дня Головнину..

Небольшой, уютный кабинет Головнина хорошо говорил о вкусах своего хозяина — ничего лишнего, строгий порядок на столе, книжный шкаф, массивный сейф, простые стулья…

Головнин, невысокий, плотный, уже немолодой человек, с большой наголо обритой головой, внимательно слушал рассказ Калашникова.

— Ну, что же, не так плохо. Вы сделали немало. Но главное мы с вами не узнали — кто же убитый? Пока мы не будем знать о нем все — мы бессильны.

— Конечно. — Калашников тяжело вздохнул. — Я это, Константин Ильич, прекрасно понимаю. Но с какого бока взяться?

— Да, задача не из легких. — Головнин встал. — Но нет неразрешимых загадок. Давайте рассуждать. — Головнин сел рядом с Калашниковым. — Мы знаем, что убитый работал. Об этом убедительно говорит одежда и весь его внешний облик. Он явно человек физического труда. Это раз. Второе. Поскольку он не явился на работу, на предприятии, где он числился, должен быть соответствующий приказ.

— Ясно! — обрадованно подхватил Калашников. — Нужно узнать, кто уволен в городе после убийства, и проверить каждого.

— Правильно! — улыбнулся Головнин.

— Значит, завтра… — начал Калашников.

— Да, завтра начинайте поиски и подключите к ним еще несколько человек, чтоб быстрее было. А я попытаюсь испробовать другой путь. Есть у меня еще одна мысль…




…И НАХОДКИ

И со следующего утра несколько человек во главе с Калашниковым целиком отдались этой работе. Они ездили по заводам, артелям, складам, базам, магазинам и везде расспрашивали о людях, которые приблизительно полмесяца назад уволились или же просто не вышли на работу.

Чаще всего таких не оказывалось. Но иногда им давали фамилии и адреса подобных людей, и они, со вспыхнувшей надеждой, мчались по этим адресам и находили «пропавшего» либо дома, либо на другой работе, или же узнавали, что он в полном здравии выехал за пределы области.

За неделю однообразного, утомительного труда было проверено менее половины предприятий города.

Однажды Калашникову в одном из маленьких магазинов возле пристани сообщили, что грузчик Иван Семенович Шмелев полмесяца назад не вышел на работу. Заведующий магазином, узнав у домашних, что он неожиданно уехал к матери в Новосибирск, уволил его заочно. Калашников тяжело вздохнул — опять нужно ехать на квартиру и опять будут говорить, что «муж пишет, но редко и обещает скоро вернуться».

В то время в магазине был лишь один новый продавец, не видевший Шмелева, и фотографию убитого показать было некому. Ждать же, пока заведующий вернется с базы, Калашникову не хотелось. И он отправился на квартиру уволенного грузчика — благо, она была через два квартала.

На квартире Шмелева Калашников застал его жену Анну Петровну и сына Павла, уже взрослого, высокого двадцатилетнего парня.

Опытным глазом следователя он сразу заметил, что его приход очень напугал и встревожил их. Это сразу же насторожило Калашникова. Из беседы с ними он узнал, что Шмелев часто пил, был женат второй раз. Сын Павел ему не родной, а от первого брака жены. В доме часто бывали скандалы. Сам Шмелев неоднократно грозился бросить все и уехать в Новосибирск, к матери. И когда однажды, в день получки, он не вернулся домой, жена и пасынок решили, что он выполнил свою угрозу.

— У вас есть его фотография? — дрожащим от волнения голосом спросил Калашников.

— Есть, только не очень свежая. Восемь лет назад снимались.

Анна Петровна достала из комода фотографию, где они были сняты вдвоем с мужем.

Калашников вздрогнул — на фотографии несомненно был убитый.

Стараясь ничем не выдать охватившего его волнения, следователь спокойным голосом спросил, где работают жена и сын, узнал адрес матери Шмелева в Новосибирске и, попрощавшись, вышел.

По какому-то инстинктивному чутью он решил пока не говорить им об убийстве. Он был почти уверен, что они причастны к нему, — в этом убедило его их поведение. Калашников хотел неожиданно доставить их в морг и посмотреть, как они будут вести себя при виде трупа.

Когда он вышел на улицу, все в нем ликовало. Молодой следователь чувствовал, что найдена ниточка, за которую можно распутать весь клубок.

В домоуправлении Калашникову подтвердили, что действительно жили Шмелевы недружно, что у них часто были скандалы, особенно между отцом и пасынком. Следователю также сообщили, что пасынок Шмелева Павел полгода назад вышел из тюрьмы, где просидел два года за хулиганство.

В управление Калашников летел как на крыльях. Он сразу же прошел к Головнину и рассказал ему о Шмелевых.

— Очень хорошо! Молодец! Есть первый ощутимый результат — мы узнали, кто убитый. Но нужно проверить. — Головнин снял телефонную трубку и вызвал междугороднюю станцию: — Алло! Срочно соедините меня с Новосибирским управлением милиция, с дежурным… — Он назвал номер своего телефона.

— Константин Ильич! Я уверен, что в убийстве Шмелева замешаны его пасынок и жена. Мне показалось очень подозрительным их поведение… — взволнованно продолжал Калашников.

— Скоропалительные выводы всегда не верны. — Головнин нахмурился. — Какая же необходимость была им его убивать? Проверить это, конечно, нужно, но…

Резкий телефонный звонок прервал его. Разговор с Новосибирском был коротким. Головнин попросил немедленно выяснить проживает ли у гражданки Шмелевой по такому-то адресу ее сын Иван, приехавший из Энска.

— Видите ли, Константин Ильич, — продолжил разговор Калашников, когда Головнин положил телефонную трубку. — Жили они плохо, часто ссорились. Мне кажется, они могли его убить, чтобы избавиться…

— Вот что, Владимир Иванович, — перебил его Головнин, — давайте договоримся: никаких «кажется»! Только бесспорные, хорошо проверенные факты. Это «кажется» может стоить нам очень дорого. Нужно всегда помнить, что вам доверена величайшая ценность — люди. Я, например, стараюсь к любому человеку подходить с предположением, что это честный советский гражданин, а не преступник…

Снова зазвонил телефон. Головнин молча прослушал короткое сообщение из Новосибирска. Калашников нетерпеливо ждал, стараясь по выражению лица Головнина догадаться об ответе.

— Спасибо! — наконец сказал Головнин и положил трубку.

— Ну, что? — не выдержал Калашников.

— Все правильно. Сын к Шмелевой не приезжал. Прошу вас тщательно, даже скрупулезно, проверить возникшую у вас версию о виновности пасынка и жены Шмелева. Но только с учетом нашего сегодняшнего разговора. Ясно?

— Так точно! Разрешите идти?

— Идите. Желаю успеха.




ЛОЖНЫЙ ХОД

Когда Шмелевых привезли в морг, они сразу же признали в убитом Ивана Семеновича Шмелева, своего мужа и отчима.

Калашников внимательно наблюдал за ними, и ему не могло не броситься в глаза, что Павел не проронил ни слезинки, не сказал ни слова, только побледнел. Жена же Шмелева также особенного отчаяния ничем не выразила.

После морга все поехали в милицию, и там Калашников по очереди расспросил Анну Петровну и Павла о их жизни, о ссорах, о привычках и знакомствах Шмелева.

Отпустив Шмелевых, следователь стал сличать показания. Они сходились в основных пунктах: Шмелев часто выпивал, скандалил дома, не любил пасынка за то, что тот ему не «давал спуску».

Одежда на Шмелеве была цела, ничего не взято. Но пропали, кроме денег и документов, еще наручные часы «Победа», первых выпусков, с красной цифрой «12» на циферблате, неоднократно уже побывавшие в ремонте.

Ничего интересного не удалось узнать и о знакомствах Шмелева — это были случайные встречи за рюмкой водки. Постоянной дружбы у Шмелева ни с кем не было.

Калашников был уже совершенно убежден, что Шмелева убил пасынок, чтобы избавиться от него. Но, помня наказ Головнина, следователь стал тщательно собирать доказательства.

Утром следующего дня Калашников, вооружившись фотографиями Шмелева, Павла и Анны Петровны, отправился в магазин, где работал убитый. Однако работники магазина ничего существенного про Шмелева не рассказали.

Ничего не дал и вторичный разговор с официантками столовых. Официантки, несмотря на точное указание числа и четкие фотографии, не припомнили ни Шмелева, ни Павла, ни его матери среди своих посетителей.

Вечером Калашников решил еще раз сходить на квартиру к Шмелевым, чтобы снова побеседовать с Павлом. Но там его ждала неожиданная новость — Анна Петровна почувствовала себя плохо, и ее увезли в больницу.

От Шмелевых Калашников сразу же направился в больницу проверить, действительно ли и в какой степени больна Анна Петровна. Он подозревал, что она просто укрылась в больнице от следствия.

Главный врач больницы подтвердил, что Шмелева действительно больна. Однако и это не ослабило подозрений Калашникова. «Болела-то она давно, а в больницу слегла только сейчас, — рассуждал он. — Нет, здесь что-то нечисто».

Узнав, что Павел ходит к матери каждый день и что они обмениваются записками, следователь получил разрешение на контроль корреспонденции и договорился с главврачом, что тот позвонит в милицию, как только Павел передаст матери записку.

Ждать пришлось недолго. Утром следующего дня Калашникову сообщили по телефону, что к больной Шмелевой пришел сын и принес передачу и записку.

— Я сейчас выезжаю, — коротко сказал Калашников и повесил трубку. Через пять минут он уже был в кабинете главврача и быстро пробежал письмо.

«Мама! Из милиции у нас больше никто не был, хотя мы предполагали, что утром придут. Ты лежи, не беспокойся, все будет хорошо. В больнице они допрашивать тебя не станут…»

Калашников нахмурился: разве невиновный человек написал бы так!

Он быстро сфотографировал письмо и отдал его главврачу.

— Передайте письмо Шмелевой, — сказал он. — Ответ пускай принесут ко мне.

Вскоре следователю доставили ответ Шмелевой.

«Пашенька! — прочел Калашников. — Подробно сообщай мне обо всем, что делается дома, приходили ли из милиции, что говорили и что делали. Я очень волнуюсь…»

«Обыск! Немедленно обыск! — решил следователь, спускаясь по больничной лестнице. — Сейчас же иду за разрешением».




* * *

…Калашников устало опустился на стул. Обыск в квартире Шмелевых длился уже три часа — и безрезультатно. Бледный, испуганный Павел сидел неподвижно на стуле у стены.

Поняв, что обыск оказался неудачным, следователь распорядился его прекратить.

— …Я все-таки уверен, что они виновны! — закончил Калашников доклад об обыске. — Просто успели замести следы.

— А я не уверен в этом. — Головнин покачал головой. — Боюсь, что разрабатываемая вами версия бесплодна. Не вижу пока никаких оснований считать Шмелевых преступниками. Никаких фактов нет. Впрочем, вы не унывайте, не у вас одного так бывает. У меня вот тоже неудача. — Головнин вздохнул. — Все мои попытки найти следы документов Шмелева и его часов потерпели крах. Видимо, нужно выдвигать и разрабатывать новые версии. Да, вот еще что! Завтра поезжайте на завод, где работает Павел Шмелев. Я разговаривал с ним, парень он, в общем, неплохой. Только вот внушил себе, что будто бы клеймо на нем, раз он в тюрьме сидел. Оттого-то он с вами так и держался, боялся вас. Так вот сходите в партком, в завком, пусть помогут ему, поддержат…

Калашников молча кивнул.

— По-моему, верно предположение, — продолжал Головнин, — что убийца — человек близкий или, по крайней мере, знакомый убитому, так как с незнакомым Шмелев вечером на край города не пошел бы. Но это необязательно должен быть родственник. Поэтому прошу вас тщательно выяснить, кто был знаком со Шмелевым, были ли у него друзья…

— Я уже разговаривал на месте его работы — там никто со Шмелевым не дружил и не видел его в чьем-либо обществе.

— А домашние?

— Родственники тоже не смогли назвать близких ему людей. По-моему, таких и не было…

— Не может быть. — Головнин встал, — А хорошо ли вы проверяли в домах ткацкой фабрики? Нет ли там знакомых Шмелева или вообще каких-либо подозрительных лиц?

Калашников нахмурился.

— Да, пожалуй, — сказал он после длительной паузы, — мы плохо искали там… Если Шмелев ночью шел туда, значит, у него там должны быть знакомые.

— Ну, так вот, — заключил Головнин, — давайте и займемся пока этим.

Но самое тщательное изучение жителей домов ткацкой фабрики не дало результатов. Нам не удалось обнаружить ничего подозрительного.




НИТОЧКА НАЙДЕНА

Однажды вечером Головнин возвращался домой. Под ногами приятно поскрипывал первый снег, выпавший в этот день..

Головнин шел медленно, наслаждаясь свежим, чистым воздухом. Ярко горели рекламы магазинов, шумела уличная толпа, но он не замечал этого. Он думал только об одном — как же найти кончик нитки, уцепившись за которую можно было бы- распутать весь клубок.

«Подожди, подожди, — неожиданно подумал следователь. — В магазине, где работал Шмелев, его знали мало… А где он работал до этого?»

Головнин круто повернул назад и быстро пошел по направлению к магазину. Ему повезло — магазин еще работал, и он застал там заведующего. Тот сразу же сказал ему самое главное — Шмелев в магазине работал всего три месяца, а до этого более четырех лет был грузчиком на пристани.

«Ну, вот мы и нашли кончик ниточки, за которую, может быть, удастся распутать весь клубок, — радостно подумал Головнин, выйдя из магазина. — Завтра же нужно заняться пристанью. Если человек работает в коллективе четыре года, то у него не может не быть знакомых и товарищей».




* * *

Уже почти две недели ведется следствие по делу Шмелева, а ощутимых результатов пока нет. Отпала первая, самая простая и заманчиво легкая версия, на которой потерпел неудачу Калашников, о том, что Шмелева убил его пасынок. Следующая, возникшая было версия о том, что Шмелев пришел в гости к кому-то из жителей домов ткацкой фабрики и был там убит в ссоре с целью ограбления, тоже отпала после тщательного расследования.

Сейчас Головнин возлагал свои надежды на версию — Шмелев мог быть убит кем-то из своих прежних товарищей по работе.

Калашников с помощью других работников милиции собирал тщательные сведения о каждом из знакомых Шмелева по работе на пристани.

Головнин вызывал к себе их всех, подолгу беседовал с каждым и все больше убеждался, что все они — честные люди, не имеющие к убийству никакого отношения. За долгие годы следственной работы он по внешнему виду допрашиваемого, по его поведению почти безошибочно научился определять, кто сидит перед ним — преступник или честный человек.

И вот сейчас, когда все восемь более или менее близких в прошлом знакомых Шмелева были допрошены и ни против одного из них у следователя не возникло подозрений, он оказался в трудном положении — новая версия тоже ничего не дала.

А время шло.

Головнин мучительно думал, что делать дальше, мысленно перебирал всю проделанную работу, выискивал ошибки и не находил их.

И вот однажды поздно вечером, когда он думал об ускользнувшей из его рук ниточке, ему вдруг вспомнились слова Дзержинского о том, что работа чекистов немыслима без помощи народа, без связи с широкими массами трудящихся. И сразу же у Головнина возникло решение: с утра пойти на пристань и в простой, привычной обстановке, а не в казенном кабинете, поговорить с рабочими.

Утром следователь поехал на пристань. И, действительно, его предположения оправдались: люди оказались там гораздо более разговорчивыми.

Головнин узнал много нового о привычках, характере и образе жизни Шмелева. Он с интересом отметил про себя, что в последние дни перед исчезновением Шмелев был каким-то необычно раздражительным, угнетенным, взволнованным.

А когда, уже в конце беседы, пожилой грузчик между прочим сказал, что однажды, незадолго до смерти Шмелева, видел его в закусочной с каким-то незнакомым человеком, следователь насторожился. К сожалению, этого человека грузчик совершенно не знал.

Головнин решил проверить и это знакомство Шмелева, во что бы то ни стало установить личность человека, с которым Шмелев был в закусочной перед смертью.

Для ускорения дела следователь сам решил пойти в пристанскую закусочную и на месте поговорить с ее работниками, а не вызывать их к себе.




НЕОБЫЧНЫЙ ПОСЕТИТЕЛЬ

Вечером Головнин, одевшись в штатский костюм, направился в закусочную. Заказав кружку пива и порцию сосисок, он сел в углу и незаметно, но внимательно приглядывался к окружающим, тщательно вслушиваясь в их разговор. Так он просидел час, но ничего интересного не услышал. Тогда он зашел с заднего хода к заведующему.

После короткой беседы следователь показал ему фотокарточку Шмелева, и тот сразу же узнал его.

— Это наш постоянный посетитель, мы его хорошо знаем, — сказал заведующий. Затем он вызвал буфетчицу, и они вдвоем стали рассказывать Головнину о Шмелеве. По их словам, человек он был тихий, никогда не буянил, пил немного и всегда аккуратно платил. Через небольшое окошечко в фанерной стенке они показали следователю знакомых Шмелева и назвали их фамилии и места работы. В основном это были те же люди, с которыми Головнин уже разговаривал. Новых было только двое.

— Да, и еще один был у Шмелева знакомый, — в заключение сказала буфетчица. — Только его сейчас нет. Он бывает у нас редко и сидит недолго. Лишь однажды они дня три провели тут со Шмелевым с пяти часов до самого закрытия…

— Кто он?

— Вот уж не знаю. Только не с пристани, так как знакомых у него среди пристанских не было.

— Когда он был в последний раз со Шмелевым вместе, вы не помните?

— Нет ничего легче. Шмелев как раз был здесь последний раз в день получки, я хорошо помню…

— Число?

— Сейчас, сейчас. — Буфетчица нахмурилась, вспоминая. — Это было девятнадцатого октября.

Головнин был возбужден. Он чувствовал, что, наконец-то, идет по верному следу. Сдерживая волнение, он спросил:

— Расскажите подробнее, как проводили время Шмелев с этим человеком?

— Приблизительно три вечера Шмелев и тот человек сидели вместе до закрытия. Причем, платил все время не Шмелев, а тот. Заказывал он щедро, помногу. Мне даже показалось, что он спаивает Шмелева.

— Сейчас этот человек бывает у вас?

— Бывает, но редко.

— Узнаете, если увидите его еще раз?

— Конечно.

— Телефон у вас есть здесь?

— Здесь нет, а рядом, в магазине, есть.

— Так вот, как только вы его увидите, сразу же звоните по этому номеру. — Головнин записал номер телефона дежурного уголовного розыска. — Скажите, что по поручению Головнина и что «этот человек» здесь. И до тех пор, пока к вам не придут наши люди и вы им его не покажете, — не выпускайте его, держите любыми способами. Понятно?

— Понятно, — буфетчица, хотя и побледнела, но ответила решительно.

— Ну, хорошо, я надеюсь на вас.

Головнин двинулся было к двери, но остановился и спросил:

— Пельмени у вас бывают?

— Редко, трудно делать, знаете ли…

— Девятнадцатого октября они были?

Буфетчица недоуменно посмотрела на следователя, потом молча достала какую-то книгу и несколько минут просматривала записи.

— Да, девятнадцатого пельмени у нас были.

— Хорошо. Спасибо. До свидания.

Головнин вышел. Хотя внешне он был спокоен, все в нем ликовало. Наконец-то он прочно держал нить от клубочка в своих руках!




НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Был обычный осенний день — уже не тепло, но еще и не холодно. Небо было покрыто плотной пеленой свинцовых туч, низко нависших над городом. Слегка моросил мелкий противный дождь.

Сеанс закончился, и из дверей кинотеатра «Аврора» на улицу валом повалил народ. Высокий, представительный мужчина в коричневом кожаном пальто-реглане и пушистой пыжиковой шапке уверенно прокладывал себе путь в толпе, отстраняя одних легким движением руки, плавно обходя других.

Вот он быстро и ловко обошел вставшую прямо на его пути солидную женщину и… столкнулся лицом к лицу с пожилым человеком в рабочей телогрейке.

Они взглянули друг другу в лицо и замерли, побледнев.

— Ты? Откуда?

— Разве ты здесь? — Эти вопросы вырвались у них одновременно. В следующий миг человек в кожаном пальто, быстро оглянувшись вокруг, взял другого под руку и, свернув за угол, настойчиво, хотя и осторожно, повел его подальше от кинотеатра.

Человек в телогрейке не сопротивлялся. Два квартала они прошли молча.

— Ну, вот что, Иван, — первым заговорил человек в кожаном пальто. — Давай так уговоримся. Ни ты меня не видел, ни я тебя. Ясно? Смотри у меня, а то плохо будет. Если проболтаешься — сам пожалеешь, будешь молчать — все будет хорошо. На тебе! — Он быстрым движением сунул Ивану в карман телогрейки несколько сторублевых бумажек.

Они остановились. Улица была пустынна. Человек в телогрейке был явно растерян — он беспомощно шевелил побледневшими губами, пытаясь что-то сказать.

Человек в кожаном пальто пристально смотрел на него, чуть прищурив глаза.

— Откуда… ты… взялся? — с трудом спросил наконец человек в телогрейке.

— Это не твое дело. Твое дело — молчать. Иначе запутаю тебя в такую историю, что света не взвидишь.

Человек в кожаном пальто взглянул на часы.

— Ну, я пошел. Помни же! — Он круто повернулся и, не попрощавшись, исчез за углом.

Только тогда его собеседник оглянулся. Он бросился за ним, добежал до угла и… увидел пустую улицу. Человек в кожане словно провалился сквозь землю.

— Ах, гад, ах, подлец! — Человек в телогрейке выхватил деньги из кармана и с наслаждением стал комкать их своими сильными, рабочими руками.

Смяв деньги, он бросил их под ноги, в грязь, и, не жалея начищенных сапог, топтал бумажный комок до тех пор, пока его совсем не стало видно.

После этого он медленно пошел по направлению к реке. Он ничего не видел, ничего не замечал. Любой встречный понял бы, что этот человек поглощен решением какого-то сложного и тяжелого вопроса.

А человек в кожане, свернув за угол, зашел в первый же попавшийся подъезд и, привалившись обессиленно к стенке, большим платком стал вытирать мокрый лоб.

— Ах, какая глупость! Какой черт занес этого дурака сюда! — тихо шептал он. — Что делать? Будет ли он молчать? И сколько?

Чуть успокоившись, он вышел на улицу и пошел по направлению к вокзалу. Через пятнадцать минут он дошел до небольшой фанерной будки кустаря-сапожника. Зайдя туда, он сел у двери так, чтобы видна была вся улица, и, сняв ботинок с ноги и отдав его сапожнику, чуть слышно сказал:

— Я только что встретил человека, который меня хорошо знает. Мне нужно немедленно уехать отсюда.

Сапожник, не поднимая головы от ботинка, к которому он приколачивал набойку, тихо ответил:

— Нет. Это невозможно. Раз уж прислали — сидите и не рыпайтесь. Кого вас черт угораздил встретить? Расскажите подробнее!

— Партизана из нашего отряда. Он знает все. Я дал ему денег, пригрозил

— Ну и что? Он взял?

— Взял. Молчать он будет, но сколько?

— Уберите его!

— Как?

— Как! Как! Вы что, грудной младенец? Конечно, не сами, найдите кого-нибудь, заплатите… Этому еще вас учить… Да побыстрее!

Этот разговор состоялся недели за три до того дня, когда в кирпичном сарае был обнаружен труп Шмелева. И этого разговора никто не слышал. Но встреча двух людей — одного в телогрейке, другого — в кожаном пальто — не прошла незамеченной.




НА СЦЕНЕ ОПЯТЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ НЕИЗВЕСТНЫЙ В КОЖАНОМ ПАЛЬТО

Вот уже больше недели Головнин с нетерпением ждет звонка из закусочной. Несколько раз он был дома у буфетчицы — в закусочную ходить опасался, чтобы не привлечь внимания. Однако буфетчица только пожимала плечами и говорила: «Ждите! Когда-нибудь он придет, и тогда уж я его не отпущу ни за что!»

Но легко сказать: ждите! — и как трудно ждать, когда знаешь, что на свободе, может быть, рядом с тобой, безнаказанно ходит убийца, ходит и смеется над твоей беспомощностью.

Каждый день Головнин с нетерпением спешит на работу, ожидая услышать сообщение о звонке из закусочной, и каждый день его ожидает разочарование.

Но вот однажды, когда следователь уже почти совсем потерял надежду на то, что таинственный посетитель снова придет в закусочную, и уже прикидывал под каким бы благовидным предлогом провести буфетчицу по всем близлежащим к закусочной предприятиям, чтобы она там попробовала опознать таинственного посетителя, Головнину утром вручили небольшую бумажку.

Следователь с волнением прочел донесение дежурного: «В 10 часов вечера позвонила буфетчица Исмаилова и сообщила, что говорит по поручению Головнина, и что «этот человек» здесь. В закусочную был немедленно послан лейтенант Евдокимов. Вернулся он через час и сообщил, что «этот человек»- Петр Васильевич Темников, технолог одной артели, проживает по улице Песочной дом № 15».

Головнин немедленно послал Калашникова за личным делом Темникова, и скоро ему доставили тонкую розовую папку.

Медленно открыл ее Головнин, и на него с первой же страницы глянула небольшая фотография уже немолодого черноволосого человека.

Головнин и Калашников внимательно и долго рассматривали ее — вот он какой! Кто он? Убийца? Или случайный знакомый?

— Э, тут что-то не то… — вдруг сказал Головнин, тщательно рассматривая в лупу трудовую книжку Темникова. — Что-то тут подтерто. — Он отложил трудовую книжку в сторону. — Направим ее в лабораторию, там прочитают…

Резкий телефонный звонок прервал его.

— Да. Хорошо. Пусть идет. — Он положил трубку и встал.

Встал и Калашников.

— Какая-то женщина пришла к нам с заявлением. Дежурный предполагает, что это по нашему делу, — обратился Головнин к Калашникову. — Я с ней побеседую, а вы идите сейчас в фотолабораторию. Пусть срочно переснимут несколько фотографий с этой фотокарточки Темникова. Тут их, кстати, две. Я одну оставлю себе. Потом поезжайте к тому шоферу такси, Буслаеву. Может быть, он узнает Темникова. Трудовую книжку сдайте в лабораторию, скажите: срочно. Продумайте также, каким образом можно скорее получить отпечатки пальцев Темникова. Мне кажется, он стреляный волк. Нужно проверить, не проходил ли он у нас по другим делам…

В дверь постучали.

— Да, да, войдите! — громко сказал Головнин.

Дверь открылась, и в комнату вошла невысокая, уже немолодая женщина.

— Ясно. Разрешите идти? — спросил Калашников.

— Идите. А вы, пожалуйста, проходите, садитесь сюда. — Головнин пододвинул женщине стул. — Слушаю вас.

— Вы извините, — начала женщина. — Может быть, я напрасно пришла… Я Иванова, соседка Шмелева, живу на одной улице. Узнала я, что убили его и что обыск у Шмелевых делали… — Она замолчала. — Я хотела сказать, может, вам пригодится. Дней за десять до его исчезновения я в городе, в центре, возле кинотеатра, увидела его с каким-то человеком. Стояли они молча, оба бледные, и глядели друг на друга. Я почему запомнила — человек этот был такой высокий, представительный, в кожаном коричневом пальто и шапке пыжиковой, одет, словом, хорошо, и показалось мне, что Шмелев чем-то испуган… Я прошла мимо и оглянулась, а они уже уходят, причем тот, в кожане, держит Шмелева под руку и ведет…

— А лицо вы его запомнили?

— Запомнила, а как же. Описать трудно, а так запомнила, сразу бы узнала…

— Сейчас я вам покажу его. — Головнин протянул ей оставшуюся у него фотографию Темникова.

Женщина мельком взглянула и покачала головой:

— Нет, это не он, и близко не подходит. У этого нос картошкой, а у того — тонкий, благородный.

— Значит, не он… — задумчиво произнес Головнин. — Интересно. Ну, что ж. Большое вам спасибо за помощь. — И следователь крепко пожал ей руку.

Женщина уже давно ушла, а Головнин еще долго сидел, задумавшись.

— На сцене появился неизвестный в кожаном пальто… — наконец тихо сказал он вслух. — Интересно.




ВОЛК ПОЙМАН

Калашников, поехавший в гараж к шоферу Буслаеву, не вытерпел и позвонил Головнину с первого попавшегося автомата:

— Константин Ильич! Полный успех! Буслаев узнал в Темникове того пассажира. Я бегу к вам.

— Давайте! У меня тоже есть новости…

— Какие?

— Приезжайте, узнаете.

Через десять минут Калашников уже сидел в кабинете Головнина.

— Во-первых, — начал тот, — Темников — никакой не Темников. Трудовая книжка у него подделана, анкета выдумана от начала до конца. А во-вторых, вот санкция прокурора на его арест — едем немедленно.

Темникова они застали за обедом. Он снимал комнатку неподалеку от пристани. Предъявив документы, Головнин приступил к обыску.

Случившееся было для Темникова, очевидно, полной неожиданностью. Он растерялся и ни на один вопрос толком не мог ответить.

В первые же минуты обыска Головнин нашел за картиной, висевшей на стене, большую пачку денег и длинный немецкий кинжал.

Следователь кинул быстрый взгляд на побледневшего Темникова, осторожно взял кинжал и стал разглядывать его в лупу.

— Плохо вытираете, кровь осталась… — спокойно сказал он и тщательно завернул кинжал в мягкую бумагу.

— Откуда у технолога артели инвалидов, получающего шестьсот рублей в месяц, может оказаться десять тысяч рублей? Как вы думаете, Темников?

Тот ничего не ответил.

Затем Калашников нашел среди белья в комоде тщательно спрятанные часы «Победа» и еще две нераспечатанные пачки денег.

Взглянув на часы, Головнин нахмурился, как бы что-то припоминая, затем подозвал Калашникова и что-то тихо сказал ему на ухо. Тот кивнул головой и быстро вышел.

Обыск близился к концу.

Ничего интересного больше найдено не было, и вскоре от дома Темникова отъехала синяя милицейская машина с красной полосой по бокам.

Калашников вошел в кабинет Головнина в самый разгар допроса Темникова и молча положил перед следователем какую-то бумажку. Головнин мельком взглянул на нее и продолжал допрос.

— Значит, вы никакого Шмелева в глаза не видели никогда?

— Нет! — Темников уже освоился и сидел спокойно, даже немного вызывающе.

— Так. А это ваши часы? — Головнин показал Темникову старенькую «Победу» с красной цифрой «12» на циферблате, найденную в белье.

— Да, мои. Я купил их семь лет назад, а потом приобрел новые, более современные. — Темников, отогнув рукав пиджака, показал часы с черным циферблатом и светящимися цифрами.

— Так. Это, значит, ваши часы. — Головнин осторожно открыл маленьким ножичком заднюю крышку часов и подал их Темникову. — Будьте добры, у меня плохое зрение, скажите их номер.

— Тридцать три шестьсот сорок семь.

— Очень хорошо. — Следователь так же осторожно закрыл часы.

— А теперь, пожалуйста, ознакомьтесь с этой справкой. — Он подал Темникову бумажку, принесенную Калашниковым. — Как видите, это справка часовой мастерской о том, что ровно год назад гражданин Шмелев ремонтировал там часы «Победа» номер тридцать три шестьсот сорок семь. Не скажете ли вы, как попали к вам его часы, если вы, как говорите, никогда в глаза никакого Шмелева не видели?

Темников молчал.

— Хорошо. Не скажете ли вы, куда и зачем вы ездили со Шмелевым девятнадцатого октября в восемь часов вечера? Молчите? Хорошо. Вот показания шофера такси, он помнит вас в лицо. Если хотите, можно его вызвать.

Темников молчал.

— Ну как, не вспомнили, куда вы ездили? — поднял Головнин голову через несколько минут. — Какая у вас плохая память!.. Ваше молчание бесполезно, оно ни к чему не приведет. Вот справка из лаборатории — на ноже обнаружена кровь Шмелева. Мы знаем, что вы не Темников — документы ваши поддельные. Советую вам сейчас же все рассказать: кто вы? почему убили Шмелева? откуда у вас деньги? куда вы девали документы? Нам ясно, что вы — рецидивист. Значит, у нас есть оттиски ваших пальцев. Мы уже послали запрос, и все равно через два-три дня установим ваше настоящее имя и фамилию и ваше прошлое — вы же это прекрасно понимаете. Только чистосердечное признание поможет вам. Сейчас вас отвезут в тюрьму, у вас будет время подумать.

Головнин нажал кнопку, и бледный, потерявший прежний нахальный вид, ошеломленный всем услышанным, Темников молча удалился под конвоем двух милиционеров.




ДОПРОС

— Садитесь, Темников, курите. — Головнин подвинул коробку папирос, — У вас было время подумать. Теперь я слушаю вас. Юлить не советую, бесполезно.

— Я расскажу все, как было, гражданин следователь, — Темников уселся поудобней на стуле. — Моя настоящая фамилия Волков. Десять лет я получил за ограбление магазина, отсидел в лагере три года, и мне удалось бежать. Достал у друзей документы на имя Темникова. Деньги мои остались у надежного человека еще с прежних времен. И вот приехал сюда, устроился на работу в артель. Решил пока осмотреться, что к чему.

Со Шмелевым я познакомился в закусочной. Мы с ним вместе пили. В день получки он мне сказал, что получил зарплату — около шестисот рублей. Вот я и решил деньги эти заполучить. Вы все точно мне тогда рассказали, как и было на самом деле. Выпили мы, поели пельменей, вышли, и повез я его как будто в гости к своим друзьям в дома ткацкой фабрики. А дорога туда шла через пустырь, мимо сарая. Я это еще раньше приметил, как очень удобное место. Взяли мы такси, доехали, а потом пешком пошли. Как добрались до сарая — я его кирпичом по голове. Он и не пикнул, сразу упал. Я его затащил в сарай. Деньги, документы и часы забрал, а его ножом, чтобы молчал. Потом сел в автобус и уехал домой. Вот и все.

Головнин во время всего рассказа Волкова-Темникова испытующе смотрел на него. И хотя, на первый взгляд, все было нормально — убийца найден, сам во всем признался — следователь не был удовлетворен.

Он чувствовал, что Волков чего-то не договаривает, что-то скрывает. Но что скрывать человеку, признавшемуся в убийстве? Этого Головнин понять не мог.

— Какой же смысл был вам рисковать из-за шестисот рублей, когда у вас дома пятнадцать тысяч? — спросил он Волкова.

— Эти деньги я не хотел трогать…

— Почему вы, вор, грабитель, решились на убийство, а не на ограбление?

— Мне показалось это проще и безопаснее…

Долго еще длился допрос, пока Головнин не отправил Волкова в тюрьму, так ничего и не добившись от него. Проще всего было бы удовлетвориться показаниями Волкова и окончить на этом следствие, тем более, что срок его уже истек. Но следователь не мог этого сделать, так как чувствовал, что Волков что-то скрывает. Он продолжал допрашивать преступника, старался убедить его в бессмысленности скрытия правды, но все было бесполезно.




И ЕЩЕ ОДИН ВОЛК…

— Темников, он же Семен Волков, уголовник-рецидивист, но прозвищу Сенька Волк, сознался в том, что убил Шмелева. Это хорошо. — Головнин положил лист показаний Темникова-Волкова на стол перед Калашниковым и встал. — Но возникает естественный вопрос — почему он это сделал? Его слова о том, что он убил ради ограбления — ерунда. — Головнин улыбнулся. — Кто поверит, что он будет рисковать из-за шестисот рублей, когда у него пятнадцать тысяч дома лежит? Да и потом он что-то слишком быстро признался. А часто быстро признаются для того, чтобы скрыть серьезное преступление.

— Конечно, никто, — согласился Калашников. — Но как же теперь действовать дальше?

— Давайте посмотрим, что мы знаем, — прищурился Головнин. — Во-первых, мы знаем, что Волков со Шмелевым вместе не жили, не работали и прежде не встречались. Следовательно, был какой-то толчок, благодаря которому Волков заинтересовался особой Шмелева. Во-вторых, соседка Шмелева видела его с каким-то неизвестным в кожаном пальто и пыжиковой шапке. Шмелев был явно испуган этой встречей… Возможно, этим и объясняется его подавленное состояние в последние дни. Следовательно, можно логически предполагать, что этот неизвестный и поручил Волкову убить Шмелева… Это вполне возможный вариант. Но что это за неизвестный? Мы знаем о нем очень мало. Иванова ничего не может сказать, кроме того, что он был высокого роста, что у него тонкие черты лица, кожаное пальто, пыжиковая шапка… Это немного, очень немного. И больше мы ничего не знаем… Только по этим признакам нам, пожалуй, его не найти. Волков, видимо, ничего больше не сообщит… А как вы думаете, Владимир Иванович, не стоит ли нам посоветоваться с соседями? Может быть, они нам помогут…

— Верно, Константин Ильич, — поддержал Головнина Калашников. — Наверняка стоит поговорить с ними.

Головнин подошел к телефону и снял трубку.

— Дайте Кондратьева. Привет, Валентин Сергеевич! Головнин говорит. Слушай, у меня есть один вопрос. Не ищете ли вы некоего в кожаном пальто и пыжиковой шапке? Рост? Высокий!.. Ага, сейчас приду, — Головнин положил трубку.

— Точно! — обратился он к Калашникову. — Он очень заинтересовался. Я пошел.

Следователь комитета госбезопасности Кондратьев внимательно изучил материалы следствия, обращая особое внимание на показания Ивановой и Волкова.

— Да, похоже, это наша птичка… Можно вызвать Волкова? — обратился он к Головнину.

— Конечно! — Головнин снял трубку и отдал распоряжение.

— Понимаете, есть у меня один ход. Удастся он — будет здорово. Если это действительно тот, кого мы ищем… Кажется, этот субъект прибыл к нам недели за три до убийства Шмелева. И с тех пор мы его ищем днем и ночью…

Ввели Волкова. Он, как и на всех последних допросах, сел на край стула и опустил голову.

— Ну, что ж, Волков, — начал Головнин, — не надумали? Вы по-прежнему утверждаете, что убили Шмелева только из-за денег?

Волков сидел молча, только заметно побледнел.

— Мне почему-то кажется, — продолжал Головнин, — что вы просто были исполнителем чужой воли, что кто-то вас заставил убить Шмелева, может быть, даже силой…

Волков молчал.

— Подумайте. Признание облегчит вашу участь…

— Послушайте, Волков, — негромко сказал Кондратьев, — вы кто?

Необычность вопроса и присутствие нового человека на допросе заставили Волкова поднять голову.

— Я не думал, что вы могли быть шестеркой у изменника Родины…

— Я у контриков не шестерил…

— Как же не шестерил? — Кондратьев взял стул и сел рядом с Волковым. — По указке изменника Родины вы убили Шмелева. Мы же знаем — вы получили деньги за это. Знаем и этого человека. Он высокий, в кожаном пальто и пыжиковой шапке. Все равно он от нас не уйдет. И когда он будет сидеть здесь, он вас покрывать не станет…

Снова наступило молчание.

— Я же не знал, что он — контра… — наконец сказал Волков. — Раз так — пишите. Я вам все расскажу. Познакомился я с ним в пивной на базаре. Выпили вместе, а он потом и говорит: «Вижу, ты парень что надо. Хочешь заработать десять тысяч?» Я, конечно, говорю: «Давай! А что надо делать?» Он и говорит: «Уберешь одного типа и все». Я, недолго думая, и скажи: «Пятнадцать!» Надеялся, он откажется, а он вынимает пачку денег и сует мне: «Держи, здесь пять тысяч, остальные — как сделаешь. Да смотри — чуть что, у меня руки длинные». Ну, я и согласился…

Вечером он показал мне на улице возле пристани этого Шмелева, я с ним познакомился, а остальное вы знаете сами…

— Где вы встретились с ним? Где он сейчас?

— Не знаю. Встречались мы в условленном месте — в закусочной возле кино.

Волков на минуту замолчал, потом снова заговорил:

— Раз он такой гад, я вам все скажу, только вы, гражданин следователь, запишите, что я честно сказал, хотя мог бы и не говорить. Вы бы мне поверили, что я этого не знаю… Получил я, значит, от него на другой день после убийства в закусочной деньги, а он мне говорит: «Забудь обо мне, никому ни слова. А я о тебе буду помнить, еще найду тебя, когда станешь нужен. А теперь сиди, не выходи за мной». И ушел. «Ах, думаю, ты от меня прячешься!» Встал — и за ним. Иду по другой стороне улицы — до самого дома его довел. Видел, как он вошел в подъезд.

— Адрес? — нетерпеливо перебил Волкова Кондратьев.

— Адрес? Адреса я не знаю. Ни названия улицы, ни номера дома не заметил, а так, по памяти, найду…

— Хорошо, сейчас едем.

Через несколько минут они уже мчались в «Победе» по улицам города. Рядом с шофером сидел Кондратьев. Волков сидел сзади, между Головниным и Калашниковым и говорил куда ехать.

— Вот тот зеленый дом, вон крыльцо…

Машина, не замедляя хода, прошла мимо дома и свернула к центру.




Неизвестный раскрыт

Бухгалтер одного из учреждений Лобовой, как всегда, возвращался домой после работы в начале седьмого.

Он открыл калитку за веревочку. Дорожка к двери его квартиры была занесена снегом. Снег шел весь день, и его нетронутый покров говорил о том, что днем никто не подходил к дверям. Лобовой открыл сначала большой висячий замок, потом внутренний, французский, прошел в темные сени и затем в комнату. Он привычно поднял руку и, ощупью найдя в темноте выключатель, зажег свет. Трое мужчин поднялись ему навстречу с дивана… Резким движением Лобовой распахнул дверь, выскочил в сени, и сразу же ему в грудь уперлось дуло пистолета — в сенях его ждал четвертый…

Самый тщательный обыск в квартире Лобового не дал никаких результатов. Сразу же после его окончания Лобовой был доставлен к Кондратьеву на допрос.

Лобовой знал, что при обыске ничего не найдено, и поэтому держался вызывающе, разыгрывая оскорбленную невинность.

— Садитесь, — Кондратьев указал на стул. — Курите.

— Я протестую против задержания…

— Успокойтесь, сейчас разберемся. Ваше имя, фамилия, отчество?

— Лобовой Михаил Кириллович.

— Где вы были в годы Великой Отечественной войны?

— В партизанском отряде Мурзина, в Смоленской области, командовал взводом.

— Откуда и зачем приехали сюда?

— Из Брянска. Хочу пожить в Сибири.

— Значит, вы партизанили в отряде Мурзина… Так-так. А скажите, вы не знали там некоего Осипова?

— Знал. Этот предатель перебежал к фашистам и потом привел карателей. Отряд тогда потерял больше половины людей…

— У вас хорошая память. А может быть, вы вспомните и Мартынова?

— Конечно, он был у нас начальником разведки.

— В каких отношениях вы были с Мартыновым?

— В самых хороших.

— Друзья, значит. А вы знаете, вам повезло. — В тоне Кондратьева впервые прозвучала ирония. Ее уловил и Лобовой. Он как-то сразу подобрался, напрягся и немного побледнел. — Вам повезло, — спокойно продолжал Кондратьев. — Как раз у нас в одном из районных управлений работает тоже смоленский партизан Мартынов. Я думаю, вам будет приятно встретить старого друга. Он, кстати, сейчас здесь… Сидите, сидите спокойно. — Лобовой пытался встать, он сразу побледнел, как мел.

Кондратьев нажал кнопку звонка. Сразу же отворилась дверь, и вошел немолодой офицер. Он пристально посмотрел на Лобового.

— Ну, что же ты, Мартынов, не узнаешь своего друга? — Кондратьев улыбнулся.

— Узнаю, как не узнать. — Мартынов с ненавистью посмотрел на сидящего у стола человека. — Это Осипов. Он убил нашего командира, Михаила Лобового, переметнулся к гитлеровцам, а потом привел к нам карателей. А теперь еще себя за Лобового выдает…

— Так, встреча состоялась. — Кондратьев встал. — Может быть, бросим, Осипов, ломать комедию, и вы расскажете, кто вас сюда послал и зачем? Это будет самое разумное. Кстати, — обратился Кондратьев к Мартынову, — у вас в отряде был такой Шмелев?

— Был. Его в том бою ранило, и мы его отправили на Большую землю. Потом я его уже не видел.

— Он его убил, подкупив за пятнадцать тысяч уголовника Волкова, — сказал Кондратьев, кивнув на Осипова.

Тот поднял голову.

— Что, неправда? Вы хотите, чтобы он это сказал вам сам? Пожалуйста! — Кондратьев позвонил, и в комнату ввели Волкова. Увидев его, Осипов опустил голову.

— Я вижу, вы мне верите, — сказал Кондратьев. — Давайте не будем терять времени. Нам есть еще о чем поговорить…

— Я не знаю этого человека. — Осипов, хотя и побледнел, но старался взять себя в руки.

— Вот как!? — удивился Кондратьев. — А вы, Волков?

— Он дал мне пятнадцать тысяч, чтобы я убил того грузчика с пристани, Шмелева. Очень он ему мешал почему-то.

— Ну, так как же? Не вспомнили этот эпизод из своей биографии?

— Нет. Я не знаю, о чем говорит этот человек. Это все выдумка.

— Хорошо. — Кондратьев нажал кнопку звонка и сказал вошедшему конвоиру: — Уведите Волкова.

— А скажите, Осипов, вам никогда не приходилось встречаться с неким… — Кондратьев сделал паузу и отчетливо продолжал, внимательно глядя на сидящего перед ним человека, — с неким Геннадием Семененко?

Осипов вздрогнул.

— Я вижу, что вам знакомо это имя. — Кондратьев улыбнулся. — Я даже могу показать вам его фотографию. — Он взял из папки большую фотокарточку и показал ее Осипову. — Что же вы молчите? Не узнаете? А ведь это вы сами! Вы — это и есть Геннадий Семененко, сын кулака, перешедшего на службу к фашистским оккупантам. Нам все известно. Ваше прошлое и настоящее достаточно ясно. А ваше будущее будет зависеть от вас самих…

Осипов-Семененко расширившимися от ужаса глазами смотрел на спокойного, уверенного Кондратьева.

— Хорошо, — он облизнул пересохшие губы, — я все скажу.

Я знаю много, я хочу жить. Вы обещаете мне жизнь?..

— Я обещаю вам только справедливость. Говорите все, с самого начала, подробно…




14 ЛЕТ НАЗАД

Геннадию Семененко было двенадцать лет, когда их раскулачили. У отца не стало многочисленных лошадей и коров, отобрали просторный светлый дом, самый большой в селе, не стало и работников, которыми Геннадий так любил командовать. В их доме разместилось правление колхоза «Счастье в труде», их коровы и лошади тоже стали колхозными, а вчерашние батраки стали колхозниками и смотрели на Геннадия уже безо всякого почтения.

Злобу на колхозы, на Советскую власть, лишившую его права жить за счет чужого труда, Геннадий затаил в глубине души. Ему хотелось власти, богатства, красивых и дорогих вещей, а ничего этого у него уже не было.

Сбежав из села, он поступил на курсы бухгалтеров и после их окончания стал работать на швейной фабрике. Так, возможно, он и прожил бы всю свою жизнь, тайно ненавидя Советскую власть и мечтая о богатстве, если бы не Великая Отечественная война.

Когда началась война, Геннадий Семененко воспрянул духом. Гитлеровские войска приближались к городу, жители его срочно эвакуировались, а Семененко составлял списки оставшихся коммунистов. Когда фашисты пришли, Семененко явился в полицию и предложил свои услуги. В ту же ночь около сотни человек по его списку были повешены на уличных фонарях, а он был назначен начальником сыскного отделения тайной полиции. Тут уж он развернулся! По его предложению, штат сыскного отделения был увеличен в три раза, расширено число камер в тюрьмах. Семененко из кожи лез, чтобы угодить своим новым хозяевам, избивал заключенных резиновыми шлангами, топтал ногами, морил голодом, собственноручно расстреливал женщин и детей.

При помощи провокатора он разгромил подпольную комсомольскую организацию, державшую связь с партизанами и местным партийным подпольем. Семененко сам допрашивал комсомольцев, пытал их в течение месяца, загонял иголки под ногти, обливал голых на морозе водой, но ничего не добился Двадцать пять юношей и девушек погибли во время пыток и были расстреляны, но ничего не сказали. За эту операцию Семененко наградили «Железным крестом». Он уже видел себя начальником полиции города, но его неожиданно вызвали в гестапо и поручили новую работу.

Ему выдали документы на имя лейтенанта Осипова и забросили к партизанам Смоленщины под видом пробирающегося из окружения командира Советской Армии.

В партизанском отряде Мурзина Семененко пробыл недолго. Будучи в разведке с командиром взвода Лобовым, он убил его, забрал документы и побежал в гестапо. По тайным тропам он провел к партизанам большой отряд карателей. В ожесточенном бою половина партизан погибла, а Семененко был награжден вторым орденом…

Захлебываясь, брызгая слюной, предатель и изменник подробно рассказывал обо всем. Кондратьев внимательно следил за ним, с трудом подавляя гадливое чувство.

… Когда поражение фашистов стало очевидным, Семененко решил подумать о спасении своей шкуры. Отступать вместе с врагами на территорию Германии он не осмелился. Было ясно, что фашистам не до него. Вместе с другим таким же изменником и предателем Семененко остался на освобожденной от оккупантов территории. Они заранее запаслись фальшивыми документами, большим количеством награбленных драгоценностей и денег. От справедливого возмездия народа им удалось уйти. Под чужими именами они стали жить в разных местах страны.

Однако их всегда преследовал страх возмездия за совершенные преступления. Скоро они стали бояться даже друг друга и, наконец, решились разойтись — спутник Семененко уехал в далекий сибирский город и решил Жить там Постоянно, под видом инвалида-сапожника. Семененко же боялся жить на одном месте и часто переезжал.

Во время этих скитаний он случайно встретил одного из своих бывших «друзей» по тайной полиции. Тот припугнул Семененко, что выдаст его. Семененко струсил и согласился выполнять задания этого «друга», который давно уже был завербован одной иностранной разведкой. Так предатель Родины стал еще и шпионом.

Семененко был послан в далекий сибирский город ждать «своего человека» и вербовать новых людей. Случайно это оказался как раз тот город, где жил старый знакомый Семененко — «инвалид-сапожник». Семененко быстро разыскал его, припугнул так же, как всего несколько недель назад припугнули его самого, и завербовал его в разведку.

Геннадий Семененко не знал, что вскоре после встречи с ним «друг» был арестован, выдал его, подробно описал, и что его, Геннадия Семененко, уже искали. Трудность была лишь в том, что «друг» знал Семененко под его настоящей фамилией и назвал ее. Новых фамилий предателя он не знал.

Прибыв в город, Семененко сразу устроился бухгалтером в небольшое учреждение. Он всегда выбирал такие места работы, где нет отдела кадров, где у бухгалтера маленькая зарплата и поэтому рады любому человеку.

Сначала у Семененко все шло хорошо. Но неожиданно он встретил на улице Шмелева, и все пошло прахом…

Кондратьев внимательно слушал торопливый, сбивчивый рассказ Семененко. Многое было ему уже известно. С того времени, как Волков показал им квартиру Семененко, Кондратьев успел собрать о нем немало материалов. «Инвалид-сапожник» был арестован одновременно и также во всем сознался.

Бледного, дрожащего Семененко уже давно увели, а Кондратьев еще долго не мог отделаться от гадливого чувства, словно он прикасался руками к чему-то омерзительному, вроде большой в отвратительных бородавках, жабы…




ВСЕГДА НА БОЕВОМ ПОСТУ

Глубоко задумавшись, Кондратьев шел по скверу.

— Валентин Сергеевич! — неожиданно услыхал он и оглянулся. Поднявшись с одной из скамеек, навстречу ему шел, широко улыбаясь, Головнин.

Они поздоровались и сели на скамейку. Был жаркий солнечный день. Яркие, пестрые цветы казались особенно красочными и праздничными под лучами солнца.

— Ну, как жизнь, Валентин Сергеевич? — начал Головнин. — Давно хотел спросить вас, что с этим самым неизвестным в кожаном пальто? Если, конечно, не секрет…

— Теперь уже не секрет. — Кондратьев улыбнулся. — Суд поступил с ним по справедливости — его приговорили к расстрелу. Слишком много душ на его совести… А Волкову, учитывая его чистосердечное признание, дали большой срок… И «сапожнику» — тоже. Видите, куда привел волчий след, по которому вы пошли.

— А этот убитый, Шмелев, с которого все началось, какую он роль играл в этом деле? — спросил Головнин.

— Видите ли, — Кондратьев задумался, — Шмелев встретил на улице изменника Родины и шпиона Семененко-Осипова случайно. Он хорошо знал, что Осипов — изменник. Ему бы сразу прийти к нам и рассказать обо всем. Но он на это не решился, колебался, может быть, даже думал, что лучше не связываться… А за это время Семененко купил Волкова, и тот убил Шмелева. Вот если бы Шмелев не сделал этой ошибки, он был бы и сейчас жив и здоров. И знаете, что интересно. — Кондратьев улыбнулся. — Уже в конце следствия, когда все сознались, этот другой, «сапожник», сказал мне, что, дескать, их разоблачили случайно…

— Ерунда… — Головнин засмеялся.

— Вот я так ему и сказал — ерунда! Во время всего следствия и вам и мне помогали простые советские люди: рабочие на пристани, буфетчица, соседка Шмелевых Иванова и многие другие. Конечно, Иванова случайно увидела встречу Шмелева с Семененко. Но она далеко не случайно пришла к нам и сообщила о ней…

— Без помощи народа нам было бы очень трудно работать, — сказал Головнин.

— Было бы невозможно работать, — поправил его Кондратьев.

Их разговор прервал резкий звук сирены — мимо сквера на большой скорости пронеслась синяя милицейская машина.

Они проводили ее взглядом и одновременно, словно по команде, встали — обеденный перерыв заканчивался, нужно было спешить на работу — на свою трудную, опасную и важную работу по охране мирного труда и спокойного отдыха советских людей.






ОДНАЖДЫ НА РАССВЕТЕ




Резкий звонок старенького будильника поднял Сергея ровно в четыре часа утра. Он вскочил с кровати и, как всегда, первым делом настежь распахнул окно. Комната сразу наполнилась утренней прохладой.

Короткая летняя ночь кончалась. С каждой минутой небо становилось все более и более светлым, гасли звезды, побледневший серп луны был уже почти незаметен. На востоке занималась заря.

Коваленко быстро умылся, сделал короткую зарядку, выпил стакан молока и сел за письменный стол. Через неделю он выезжал в областной центр сдавать государственные экзамены в юридическом институте, и сейчас приходилось нажимать. С сегодняшнего дня он был в отпуске.

Коваленко взглянул на листок бумаги, приколотый над столом. Это был его график-план.

— Товарищ лейтенант, — вдруг услыхал он голос из окна.

Коваленко повернулся и увидел в окне голову сотрудника их отделения сержанта Ивина.

— Капитан вызывает вас, — сказал Ивин. — Сегодня ночью совершено разбойное нападение на продавца киоска Данилову.

— Я же в отпуске!

— Приказ!

Коваленко вздохнул и стал быстро собираться. «Надо было уехать в город, — мысленно ругал он себя. — Теперь не дадут заниматься…»

Через пятнадцать минут Коваленко и Ивин были уже на месте происшествия. Заплаканная мать Даниловой рассказывала, что вчера вечером не дождалась дочери с работы. Как только рассвело, она пошла в киоск. Но едва отошла от дома, как увидела свою Валю, лежавшую под большим деревом, окровавленную, без сознания. Она прежде всего отвезла ее в больницу, а потом сообщила в милицию.

Место происшествия находилось недалеко от дома продавщицы. Подойдя к большому дереву, Коваленко остановился. На земле было несколько бесформенных следов — настолько бесформенных, что снимать с них гипсовые отпечатки было явно бесполезно. Коваленко лишь несколько раз сфотографировал их.

— Товарищ лейтенант, идите сюда! — вдруг раздался голос Ивина.

Коваленко быстро подошел к нему. Сержант стоял наклонившись, внимательно разглядывая лежащую возле забора старенькую хозяйственную сумку и валяющийся рядом носовой платок.

— Это ее сумка и платок? — спросил Коваленко у матери Даниловой.

— Да.

— Что она там хранила?

— Деньги, ключи, спички и всякую другую мелочь, — сказала старуха и снова заплакала.

Коваленко осторожно открыл сумку и стал осматривать ее содержимое. Там было две коробки спичек, трубочка губной помады, старая газета. Ни ключей, ни денег не было.

— Ивин! Внимательно осмотрите место происшествия. Нет ли чего-нибудь еще? — распорядился Коваленко и подошел к плачущей женщине.

— Успокойтесь, ничего страшного не случилось. Идите домой, отдохните, мы еще к вам зайдем…

После того, как мать пострадавшей ушла, Коваленко присоединился к Ивину. Но самые тщательные поиски ничего больше не дали.

— Ну, что ж! Идем к ларьку, — сказал лейтенант.

У ларька милиционеры остановились. Было ясно, что преступники побывали здесь. Дверь ларька была полуоткрыта, замок валялся в траве. Возле двери широкой полосой по направлению к улице была густо насыпана махорка.

— Собака теперь след не возьмет! — сказал Ивин.

Коваленко кивнул.

Ивин прошел по дороге.

— Грунт твердый, следов нет. Вот! — Он наклонился и поднял что-то с земли. — Конфета «Весна»!

— Ну, что ж, пойдем в киоск. — Коваленко осторожно открыл дверь.

В киоске все говорило о торопливом грабеже. На полу валялись банки с вареньем и бутылки вина, печенье было рассыпано, кусок пестрого ситца и несколько шерстяных платков лежали у самых дверей.

Коваленко осторожно поднял банку с вареньем и стал рассматривать ее в лупу.

— Есть! — вдруг громко сказал он. — Есть отпечатки пальцев. Едва заметные, но все же есть.

Скоро осмотр места происшествия был окончен. Ничего существенного больше обнаружено не было. Хозяйственная'' сумка, платок, часть рассыпанного табака, а также и найденная банка со следами пальцев были изъяты как вещественные доказательства.

— Картина преступления мне рисуется довольно ясной, — докладывал Коваленко начальнику отделения милиции. — Преступники подкараулили Данилову поздно вечером, когда она возвращалась с работы, и ударили ее по голове так, что она потеряла сознание. Я справлялся в поликлинике — сотрясение мозга. Затем взяли ее сумку и стали искать либо деньги — они могли предполагать, что у Даниловой с собой дневная выручка, — либо ключи от ларька. Возможно, что охотились специально за ключами. Открыв ларек, преступники забрали все наиболее ценное и скрылись. Чтобы собака не могла взять след, насыпали на землю махорку. На банках обнаружены следы пальцев. Послан запрос в дактилоскопическую картотеку…

— Похоже, что у нас в районе появился какой-то преступник, а может, и целая группа. — Начальник отделения Милиции задумчиво кусал кончик карандаша. — Подобных ограблений не было несколько лет. А махорку у нас, пожалуй, вообще применяют впервые. Сейчас же все силы нужно бросить на розыск этих преступников. Поднимите весь аппарат на ноги. Пусть ищут по сбыту краденых вещей — это, пожалуй, наиболее реально. Не мешает также проверить всех жителей деревни. Словом, составьте подробный план действий. Вечером обсудим…

Прошло несколько дней. Самые тщательные поиски ничего не дали. Не было найдено никаких следов. Оставалась лишь одна надежда — допрос Даниловой. Ее пока что не тревожили, так как состояние ее, по словам врачей, было тяжелым. Коваленко надеялся, что, когда ей станет легче, она сообщит ему но какие-либо приметы нападавших. Может быть, она даже знает их, видела возле своего ларька.

Наконец из больницы сообщили, что Даниловой несколько лучше и что с ней можно разговаривать. Во время допроса Данилова лежала на спине, с закрытыми глазами, заявив, что ей больно повернуться и открыть глаза. Она рассказала, что вечером, как обычно, шла домой. Проходя мимо большого дерева, она вдруг услыхала какой-то шум сзади, хотела обернуться, но не успела — ее ударили по голове, и она потеряла сознание. Нападавших она не видела… Выйдя из больницы, Коваленко тяжело вздохнул. Вопреки его надеждам, допрос не дал ничего нового. Осталось лишь усилить розыскную работу и надеяться на ее благоприятные результаты. Словом, дело становилось долгим и бесперспективным.

— Вас ждут, — сообщил следователю дежурный по отделению, едва Коваленко вернулся к себе.

— Кто?

— Женщина какая-то. Хочет с вами говорить по важному делу.

— Пусть зайдет.

Через минуту скромно одетая пожилая женщина зашла в кабинет следователя.

— Садитесь, пожалуйста, — указал ей Коваленко на стул. — Слушаю вас.

— Я хочу вам рассказать, — начала женщина, — то, что я думаю. А вы уж сами смотрите, пригодится вам или нет. Я Мартынова, соседка Даниловой, той самой Даниловой, которая сейчас в больнице и у которой ларек обокрали… Так вот хочу я вам сказать, что не верю я в это.

— Во что?

— Ну, в грабеж этот. Думается мне, не было его.

— Почему же вы так думаете?

— Сейчас скажу. Во-первых, в последнее время Данилова стала жить на широкую ногу. Обновы одна за другой. Радиолу купила, часы золотые, шубу меховую за пять тысяч… В сберкассе я ее не раз видела, она облигации трехпроцентного займа покупала, да что-то много. И как-то уж больно быстро все это! Не накопишь так сразу на все… И ведь плана ее ларек не выполняет, прогрессивки у нее никакой нет… Подозрительно мне это было, все собиралась я к вам, да откладывала. Вдруг, думаю, ошибаюсь, наговорю на честного человека. А когда узнала, что ларек ее обокрали, не вытерпела. Не верю я ей. Как встретишь, начнешь разговаривать — в глаза не смотрит. А это верный признак, что совесть нечиста…

— Когда вы впервые заметили, что Данилова живет не по средствам? — спросил Коваленко.

— Когда? — Мартынова задумалась. — С марта, а то и с февраля… Точно-то я не помню…

Коваленко быстро записывал рассказ женщины.

— Еще что вы сможете сказать?

— Да пока все. — Женщина улыбнулась. — Не знаю, пригодится ли вам, что я сказала…

— Конечно! Спасибо вам! Вы нам очень помогли…

Коваленко проводил посетительницу до двери и быстро подошел к столу.

Заявление Мартыновой проливало новый свет на все дело, создавало новую рабочую версию. Необходимо было принять ряд экстренных мер.

Прежде всего, Коваленко назначил судебно-бухгалтерскую экспертизу в ларек Даниловой, а затем, получив соответствующее разрешение, отправился в сберкассу узнать, имеется ли у Даниловой сберегательная книжка.

Книжки у Даниловой не оказалось, но контролер сберкассы, знавшая Данилову в лицо, подтвердила, что та несколько раз покупала у нее облигации трехпроцентного займа, причем всегда на большие суммы.

Через день Коваленко получил акт судебно-бухгалтерской экспертизы и стал внимательно изучать его.

— Так… Недостача на тридцать тысяч, похищено… так… так… Ага! Вот оно! — Коваленко едва удержал радостный возглас — в одном из разделов акта ревизии отмечалось, что недостача возникла задолго до ограбления ларька, еще с февраля, и из месяца в месяц росла. Экспертиза отмечала, что эта недостача умело скрывалась во время предшествующих ревизий. Недостающие товары вписывались в ведомости, хотя их фактически в ларьке не было.

«Значит — симуляция! — понял следователь и решил: — Немедленно судебно-медицинскую экспертизу…»

Коваленко поставил перед экспертами один вопрос — соответствует ли диагноз «сотрясение мозга», указанный в истории болезни пострадавшей Даниловой, объективным данным ее состояния здоровья.

На этот прямой и ясный вопрос судебно-медицинская экспертиза ответила также прямо и ясно: «Нет, не соответствует». Эксперты, изучив историю болезни и осмотрев Данилову, пришли к заключению, что диагноз, поставленный врачом, ничем не обоснован.

— Значит, она обманула врача! — воскликнул Коваленко, получив акт экспертизы. — Ловко же она разыграла жертву разбоя!

За день до этого он отправил на дактилоскопическую экспертизу банку с отпечатками пальцев, найденную в ларьке, и дактилоскопическую карту с отпечатками пальцев Даниловой. Хотя Коваленко был почти уверен в ответе, он все же очень волновался.

Ответ пришел быстро и именно такой, какой ожидал следователь: дактилоскопическая экспертиза подтвердила, что отпечатки, оставленные на банке, полностью соответствуют отпечаткам пальцев Даниловой.

На следующее утро Коваленко снова допрашивал Данилову. В этот раз допрос был недолгим. Под тяжестью предъявленных ей улик продавщица сразу же призналась во всем. Совершив первую растрату, она сравнительно легко скрыла ее от ревизоров. Дальше — больше. И вот, наконец, растрата достигла солидной суммы. И тогда, пытаясь скрыться от ответственности, Данилова инсценировала разбойное нападение. Она была уверена, что ей удастся обмануть следствие.

При обыске у Даниловой было обнаружено много ценных вещей, купленных ею на украденные у государства деньги, и облигации. Все награбленное было возвращено государству.

Несмотря на то, что его отпуск был прерван, лейтенант Коваленко все же успешно сдал экзамены. Правда, ему для этого пришлось не поспать несколько ночей, но не такое уж это необычное дело для работника милиции…






ВЫСТРЕЛ НА ШОССЕ





I

В это раннее летнее утро шоссе было пустынно. Солнце встало совсем недавно и не успело еще нагреть землю. Воздух был чист и прохладен.

По обе стороны дороги бесконечными полосами тянулся? лес. Суровые, могучие темно-зеленые сибирские ели, сосны, редкие нежные белоствольные березки проносились мимо Морева.

Старшина свернул к обочине дороги и затормозил. Заглушив мотор мотоцикла, он слез с седла, чтобы немного размять ноги.

Дежурство автоинспектора Николая Морева близилось к концу. Всю ночь он патрулировал по этому длинному шоссе, соединявшему областной центр с другим старинным сибирским городом.

До этого города не доходила железная дорога, и почти все перевозки осуществлялись автомобильным транспортом. Поэтому на шоссе обычно было оживленно.

Но в это воскресное утро на дороге пока не было видно ни одной машины. Шоссе было пустынно. Только тихо гудели от ветра телеграфные провода.

Старшина Морев закурил и взглянул на часы. До конца дежурства осталось менее часа. На это воскресенье у Морева были обширные планы — прежде всего, он должен хорошенько помыться под душем, затем соснуть два-три часа, а потом они всей семьей поедут в сосновый бор, на берег маленькой, но. чистой речки Яченки…

Морев подумал о том, что его Колька и Петька обязательно начнут брызгаться и баловаться в воде, и улыбнулся…

Далеко-далеко, там, где дорога выходила из-за леса, блеснуло на солнце стекло-по шоссе навстречу Мореву шла машина, шла на большой скорости.

Когда потом старшину спрашивали, почему именно эта машина вызвала у него подозрение и он ее остановил, — Морев недоуменно пожимал плечами.

Он и сам не знает, почему эта новенькая светло-коричневая «Победа» сразу же насторожила его. Может быть, потому, что невдалеке от него она вдруг резко понизила скорость. Шофер ее словно старался не привлечь внимания автоинспектора.

Морев махнул рукой, показывая шоферу, чтобы тот свернул к кювету и остановился. Но «Победа» прошла мимо него, не замедляя хода. На мгновение старшина увидел за рулем лицо водителя — совсем еще молодого, безусого парня. Он был один в машине.

Морев прежде всего быстро записал ясно видимый номер машины — он был из соседней области — и бросился к мотоциклу.

Мгновение — и старшина в седле. Мотор завелся безотказно, и через минуту ветер уже привычно пел в ушах.

Водитель «Победы» заметил погоню и резко прибавил скорость. Началась гонка. Деревья по сторонам шоссе слились в одну сплошную зеленую линию, ветер упруго бил в лицо, было трудно дышать. Низко пригнувшись, Морев старался занять как можно меньше места, чтобы уменьшить сопротивление воздуха, помочь своему мотоциклу.

Стрелка спидометра встала около цифры 100. Морев дал полный газ, мотор взревел изо всех сил, и стрелка сразу прыгнула за цифру 120. Морев уже примерялся, как бы ему удобнее на полном ходу обогнать «Победу» и загородить ей дорогу, но водитель, очевидно, понял, что от мощного мотоцикла автоинспектора все равно не уйти, и, резко затормозив, свернул к кювету.

Выскочив из седла, Морев бросился к машине. Сухо щелкнула дверца, и навстречу старшине выглянул водитель. Мореву почему-то сразу бросилась в глаза его белая гуцульская рубашка с ослепительно красной вышивкой.

— Почему не остановились сразу? Вашу путевку! Права! Чья машина? — Морев тяжело дышал.

- А добрый у тебя конь, — шофер улыбнулся. — Понимаешь, какое дело — спешу очень, некогда. Превысил скорость — виноват, возьми с меня штраф, и делу конец.

Он повернулся, и Морев увидел, что рядом с шофером на сидении лежит серый пиджак. Парень что-то стал доставать из его карманов.

— Насчет штрафа мы еще поговорим с вами, а пока попрошу предъявить путевые документы…

— На, ради бога! — Парень повернулся и сунул прямо в лицо Мореву большую пачку денег. — На тебе штраф! Бери и катай домой. Ни ты меня не видел, ни я. тебя. Здесь больше, чем ты за год получишь…

Банковская бандероль от резкого движения лопнула с тихим треском, и деньги, освободившись, растопырились пушистым радужным веером.

Морев побледнел и отшатнулся — в его работе это был первый случай, когда ему так откровенно и нагло предлагали взятку.

— Выходи из машины! Быстро! — Морев понял, что перед ним не обычный шофер, — Быстро! — Он правой рукой схватился за кобуру пистолета.

Брошенные резким толчком деньги полетели ему в лицо, и он инстинктивно отшатнулся, словно боясь запачкаться о них.

Старшина заметил, как в руках парня блеснула вороненая сталь пистолета, и бросился к нему, левой рукой стараясь перехватить пистолет, а правой расстегивая кобуру.

На мгновение Морев увидел прищуренные злобные глаза, черное дуло пистолета. Затем прямо в лицо ударило что-то тяжелое и острое, вспышка выстрела опалила глаза, но самого выстрела автоинспектор уже не слышал…

Взревел мотор. «Победа», рванувшись с места, круто набирая скорость, понеслась по пустынному шоссе и быстро скрылась за поворотом. По-прежнему вокруг было тихо, ярко светило жаркое июльское солнце, нагревая землю и воздух, шелестела листва. Выстрела на шоссе никто не слыхал…

О разыгравшейся здесь трагедии говорило лишь тело человека в милицейской форме, лежащего вниз лицом на дороге. Левая рука его была вытянута вперед, правая — закинута за спину, к кобуре. Небольшая струйка крови медленно пробиралась среди пыли и уже залила несколько сторублевок… Все шоссе вокруг него было усыпано деньгами. Тихий ветерок понемногу гнал их к кювету…

Через пятнадцать минут у места преступления резко затормозил пустой полуторатонный грузовик. Шофер — молодой парнишка в коричневой курточке из искусственной кожи, с комсомольским значком на груди — испуганно выскочил из кабины. Несколько минут он нерешительно стоял возле тела милиционера, затем быстро откинул задний борт грузовика, устроил из лежащего там брезента нечто вроде постели и, покраснев от натуги, осторожно перенес туда безжизненное, неподвижное тело старшины.

Затем шофер быстро собрал в мешок деньги и тоже забросил его в кузов.

Круто развернувшись, грузовик на полном газу помчался назад, в ближайшую сельскую больницу.




II

— Так! — Вершинин задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Значит, Морев до сих пор не пришел в сознание?

— Нет! — Сидящий напротив следователя человек в форме майора милиции тяжело вздохнул. — Врачи ручаются за его жизнь, операция прошла успешно. — Но… — он пожал плечами, — когда старшина сможет рассказать нам обо всем, — они не знают. Может быть, через час, а может быть, — через неделю…

— Ну, что ж. — Вершинин нахмурился. — Пока мы попробуем восстановить сами то, что произошло на шоссе. Что вы предполагаете?

— Я долго был на месте преступления, внимательно осмотрел его, и мне картина рисуется довольно ясной. Следы на шоссе подробно рассказали обо всем. — Майор милиции взял красный карандаш и подвинул к себе лист бумаги. — Первое. — Он нарисовал единицу. — По следам шин точно установлено, что Морев преследовал автомашину «Победа». Второе. — Майор нарисовал жирную двойку и взял ее в кружок. — Эта «Победа» остановилась как раз там, где был подобран шофером колхоза раненый на шоссе Морев. Это очень важно. В-третьих, гильзы мы не обнаружили, несмотря на самые тщательные поиски. Очевидно, стреляли из машины и она осталась там. Отмечено также, что все четыре покрышки на машине новые, нестертые. Следы хорошо сохранились, и мы сделали четкие фотографии. Вот они.

Соловьев передал пачку фотокарточек Вершинину. Тот разложил их перед собой и стал разглядывать, продолжая внимательно слушать Соловьева.

— Следовательно, — майор положил карандаш, — мы предполагаем так: Морев пытался остановить «Победу», хотел проверить документы водителя. Шофер не остановился, попытался скрыться. Началась погоня. Она длилась недолго — мотоцикл прошел около двух километров. Наконец Морев нагнал «Победу». Шофер был вынужден остановиться: есть след торможения. Мореву предложили взятку-десять тысяч, пачку сторублевых купюр. Он отказался. Тогда тот, кто сидел за рулем, выстрелил и тяжело ранил Морева. Старшина потерял сознание, упал, а «Победа» ушла дальше… Могу добавить, что бандит стрелял из обычного пистолета «ТТ», пулю наши врачи уже извлекли…

— Ну, что ж! — Вершинин откинулся на спинку стула, — Нарисованная вами картина вполне реальна. Будем считать это рабочим вариантом. Но кто мог быть в этой «Победе», как вы предполагаете?

Майор милиции на мгновение задумался.

— Во всяком случае, какая-то крупная фигура, если он пошел на применение оружия… Мы приняли все меры: на всех дорогах посты, проверяются все машины «Победа», но пока безрезультатно…

— Так! — Вершинин открыл ящик стола и достал оттуда пачку сторублевок. — Вот эти деньги, которые шофер колхоза собрал на шоссе и привез к нам. Он оказал нам неоценимую услугу — им была подобрана и банковская бандероль с указанием отделения госбанка. Выяснено, что деньги были похищены этой ночью из сейфа сберегательной кассы в Ярцево. Очевидно, грабитель ехал в этой «Победе». Мы уже послали машину за следователем райпрокуратуры, осматривавшим сберкассу. Он скоро будет здесь…

Майор милиции подошел к большой карте области, висевшей на стене кабинета Вершинина.

— Интересно! Значит, он проезжал через Ярцево… Да, оно стоит как раз на этом шоссе. От Ярцево только одна дорога — дальше на юг… Разрешите позвонить от вас? — обратился майор к Вершинину.

— Пожалуйста.

Майор снял трубку и набрал номер.

— Что нового? — спросил он невидимого собеседника. — Ничего?.. Плохо ищете! Позвоните в Илимск, пусть особенно тщательно осмотрят город. Вероятней всего, он спешил именно туда и где-нибудь там бросил машину. Узнайте, какие поезда прошли по всем направлениям через Илимск за последние пять часов. Сообщите мне о результатах. Я буду у Вершинина, в облпрокуратуре.

Майор положил телефонную трубку, задумался на минуту и опять подошел к карте.

— Логично предположить, — обратился он к Вершинину, — что бандит бросит машину при первом же удобном случае. Он, знает, что за ним уже идет погоня. А этот удобный случай может быть только в Илимске, крупном железнодорожном узле…

От места, где найден Морев, до Илимска семьдесят километров. Это менее часа езды на «Победе» при хорошей скорости…

В дверь постучали.

— Да, да, войдите! — громко сказал Вершинин.

Уже немолодой человек в кожаном пальто вошел в комнату и поздоровался с Вершининым.

— Знакомьтесь, это следователь Ярцевской прокуратуры Емельянов, — представил Вершинин вновь вошедшего майору милиции, — а это майор Соловьев из областного управления милиции.

Емельянов разделся, сел у стола, достал блокнот и начал рассказывать.

— Ограбление кассы обнаружила уборщица соседнего магазина. Она пришла рано утром и увидела, что задняя дверь сберкассы не закрыта. Сразу же были вызваны на место милиция и я.

В помещении кассы мы обнаружили взломанный сейф. Собака сразу же уверенно взяла след и привела нас к переулку, где был обнаружен четкий след новых покрышек «Победы». Преступник уехал на машине. Вот снимки покрышек. — Емельянов передал Вершинину фотографии, тот разложил их рядом с фотографиями, привезенными Соловьевым, и стал внимательно их сличать.

— Из сейфа, — продолжал свой рассказ Емельянов, — было похищено сорок тысяч рублей в четырех пачках сторублевыми купюрами и около двухсот рублей мелочью. По несчастной случайности эти деньги своевременно, вечером, не были сданы в банк. Присланная вами банковская бандероль опознана работниками банка и сберкассы — деньги похищены именно из этой сберкассы…

Емельянов задумался.

— Я считаю, что грабеж сделан не местным вором. Почему? Во-первых, у нас в Ярцево подобных грабежей никогда раньше не было. Во-вторых, преступник уехал на машине, а, по имеющимся у нас данным, все машины в Ярцево на месте, ни одна не угнана. И все лица, которых можно было бы заподозрить, сейчас на месте… Следовательно, преступник проезжий…

На месте преступления следов не обнаружено никаких. Только на сейфе осталась коричневая нитка. Экспертиза показала, что это нитка от перчатки. Преступник орудовал в перчатках, боясь оставить следы пальцев. Это еще раз подтверждает, что грабитель — опытный рецидивист… — Емельянов замолчал.

— Можно подозревать сговор с работниками сберкассы, магазина? — спросил Вершинин.

— Нет. — Емельянов покачал головой. — Это отпадает. Я этим специально занимался. В сберкассе работают старые, проверенные люди. — Емельянов встал. — Я уверен, что это посторонний, проезжий вскрыл сейф.

— Следы машины у сберкассы, — сказал Вершинин, — и на шоссе, у места ранения Морева, полностью совпадают. Без всякого сомнения, это одна и та же машина. Наше предположение, следовательно, подтвердилось. Это один и тот же преступник.

Раздался резкий телефонный звонок. Вершинин взял трубку.

— Это вас! — сказал он и передал ее Соловьеву.

Соловьев долго, внимательно слушал, делая какие-то пометки на листке бумаги.

— Хорошо! Мы скоро будем! — Он положил трубку и сказал, обращаясь к Вершинину: — Брошенная машина «Победа», светло-коричневого цвета, обнаружена возле вокзала станции Илимск. Принадлежит одному из учреждений… — Соловьев назвал соседний областной центр. — Угнана накануне убийства, в субботу, с улицы. Шофер не заявлял, пытался найти собственными силами. В машине обнаружена гильза от пистолета «ТТ». Рисунок покрышек совпадает со следами на шоссе. Это та самая машина. Следовательно, преступник сейчас в Илимске или только что покинул его. За это время через город прошло три поезда на Москву и два на восток. Кроме того, из города в областной центр вышел автобус. Поезда уже проверяются, а автобус здесь встретят наши люди…

— Были обнаружены отпечатки пальцев на машине? — спросил Емельянов.

— Нет. — Соловьев покачал головой. — Преступник не оставил ничего…

— Ну, что ж. — Вершинин встал. — Пожалуй, поедем в Илимск, посмотрим на месте, что к чему. Если это опытный преступник, а судя по всему это именно так, он, конечно, не будет пытаться сейчас уехать. Он знает, что о выстреле на шоссе всем известно и что его усиленно ищут. Он, скорее всего, постарается переждать в городе несколько дней. Где он остановился — вот задача, которую нам нужно будет решить.




III

Илимск — старинный сибирский город. Он, правда, не областной центр, а всего лишь районный, но в нем есть новые многоэтажные каменные здания, дворец культуры, библиотеки, клубы. Есть в нем и немало крупных промышленных предприятий. Илимцы любят свой город и по праву гордятся им.

Вокзал в Илимске похож на сотни других вокзалов городов средних размеров. Небольшое двухэтажное старинное каменное здание, маленький скверик возле него с большим красивым фонтаном.

В этот июльский день на Илимском вокзале все шло как обычно. То и дело по радио передавались сообщения о проходящих поездах — Илимск стоит на транссибирской магистрали, и все поезда, следующие с запада на восток и с востока на запад, проходят через него.

В привокзальном сквере, возле большого фонтана, сидели пассажиры, ожидающие своих поездов. Возле чугунной узорчатой ограды сквера выстроился ряд легковых автомашин. Здесь были и светло-серые такси с шахматным пояском, и коричневые «Победы», и побитые темно-зеленые «козлы». Шоферы их в ожидании либо мирно дремали за рулем, либо разговаривали о своих, шоферских делах.

Светло-коричневая «Победа», покрытая легким слоем пыли, плавно развернулась и встала в ряд, не с краю, а в середину, между двумя такси. Водитель машины, молодой человек в сером пиджаке, из-под которого выглядывала вышитая гуцульская рубашка, быстро, не оглядываясь, вошел в здание вокзала.

Он подошел к газетному киоску, купил там несколько газет, затем прошел в буфет и, сев за столик, выпил бутылку холодного пива. Потом он подошел к кассам и долго изучал расписание поездов.

Сделав несколько записей, он быстро оглянулся, торопливо вышел из здания вокзала и сел в автобус, идущий к центру города, словно забыв о своей машине.

Через несколько минут он уже стоял в просторном вестибюле городской гостиницы. Над окошечком администратора висела табличка: «Свободных мест нет». Несколько человек в ожидании сидели на диванах.

За стеклянной перегородкой у телефона сидел администратор — какого-то неопределенного возраста человек, в потертом, засаленном пиджаке. Человек в гуцулке, прищурившись, взглянул на него, затем подошел к барьеру, достал паспорт, незаметно вложил в него сторублевую бумажку и, подав все это в окошечко, громко, так, чтобы слышали сидящие, сказал:

— Номер Куликову по брони министерства…

Администратор ловким, незаметным движением сбросил сторублевку в ящик, прикрыл ее сверху журналом и выписал тому, кто назвал себя Куликовым, направление в отдельный номер на втором этаже.

Куликов, провожаемый завистливыми взглядами ожидающих, не спеша, с достоинством поднялся на второй этаж и предъявил направление дежурной. Та провела его в номер и вручила ключ.

Закрывшись в номере на ключ, Куликов скинул пиджак прямо на стол и сел на кровать. Он очень хотел спать: голова была как чугунная, в ушах звенело. Две бессонные ночи, бешеная езда, встреча с милиционером, погоня, опасность быть разоблаченным каждую минуту — все это сказалось на нервах. Они настоятельно требовали отдыха. Эта страшная, неодолимая усталость и потребность выспаться сыграли значительную роль в том, что Куликов решился остановиться в гостинице. Он хорошо понимал, как опасно было бы поддаться инстинктивному чувству самосохранения, сесть в первый же попавшийся поезд и уехать подальше от этого места. Ведь вся милиция уже на ногах, все поезда будут проверяться. И он наверняка привлек бы внимание работников милиции.

Конечно, надежней было бы найти какую-нибудь частную комнатку, но он очень устал. И все же, несмотря на усталость, Куликов ни за что не остановился бы здесь, если бы не был уверен, что взяточник-администратор, спасая свою шкуру, не скроет его пребывания в гостинице.

— Поживу здесь пару дней, — пробормотал он. — Пожалуй, это безопаснее, чем бродить по городу, искать комнату. Документы у меня чистые. Этот тип, которому я сунул сотню, наверняка никому не скажет, что поселил меня…

Куликов быстро откинул одеяло, проверил, надежно ли заперта дверь, вытащил из кармана пиджака пистолет, сунул его под подушку и, не раздеваясь, лег. Через секунду он уже спал мертвым сном.

Куликов не ошибся в своих предположениях. Все поезда и автобусы, прошедшие в это утро через Илимск, были тщательно и незаметно для пассажиров проверены. Но в них ничего подозрительного обнаружено не было.

Расчет Куликова оказался верным и в другом — взяточник-администратор гостиницы скрыл его.

Вскоре после того, как Куликов заснул, на столе администратора зазвонил телефон.

— Поселяли ли вы кого-нибудь в гостиницу за последние шесть часов? — спросили из городского управления милиции.

— Нет! Никого! Номеров нет! Люди ждут в вестибюле на диванах, — солгал перепуганный взяточник.




* * *

Проснувшись, Куликов немного полежал неподвижно, внимательно прислушиваясь к шумам, доносящимся из коридора. Затем, успокоившись, он быстро вскочил и надел ботинки.

За окном уже смеркалось. Он проспал весь день, зато чувствовал себя теперь прекрасно. Только голод мучил.

Входя в гостиницу, Куликов заметил, что в первом этаже ее был расположен ресторан. Конечно, было очень заманчиво спуститься сейчас туда, занять столик, выпить коньяку, познакомиться с официанткой… Куликов вздохнул. Нет, этого нельзя делать. Ему нужно как можно тише и незаметнее прожить здесь еще пару дней и потом уехать в другой город. В большом городе легче скрываться, кроме того, у него есть там надежные друзья.

Но что же делать? Как поужинать? Просить дежурную принести в номер — опасно. Это неминуемо вызовет подозрения. Впрочем, в буфет, пожалуй, можно сходить и принести еду сюда, в номер, сразу на два дня.

Куликов быстро оделся и вышел в коридор, тщательно закрыв за собой дверь.

Ковровая дорожка делала его шаги неслышными. Ярко светили люстры. Из-за дверей доносились чьи-то веселые голоса, звонкий смех. Куликов вышел в своеобразную комнату отдыха, которая была создана на широкой площадке возле лестницы.

За столом азартно забивали «козла». Громкий стук костяшек домино разносился по всей гостинице. Стол с играющими окружало несколько болельщиков.

Какой-то пожилой, унылого вида мужчина сидел за пианино и одним пальцем наигрывал однообразную мелодию.

Женщина читала что-то вслух маленькой девочке — они сидели рядом на большом черном диване под огромной картиной.

Куликов все это видел, и у него вдруг проснулось что-то вроде чувства зависти к этим людям, которые живут спокойно и ни от кого не должны прятаться.

Словно загнанный волк, глядя исподлобья, он прошел мимо них.

В буфете он купил две бутылки коньяку, много колбасы, хлеба и унес все это к себе.

В номере опять тщательно закрылся и стал с жадностью есть и пить.

Очень скоро он опьянел и, с трудом добравшись до кровати, уснул крепким, пьяным сном.

Утром он проснулся поздно. Во рту был противный привкус, голова гудела. Он быстро выпил еще коньяку, и неприятные ощущения скоро прошли.

Время тянулось медленно. Делать было нечего. Книг Куликов никогда не читал, если даже они и были под рукой. Он бесцельно лежал на кровати. Потом сел, вытащил деньги и стал их пересчитывать. Банковские бандероли он сорвал и бросил за шкаф, а деньги разделил на несколько одинаковых пачек и рассовал по карманам.

Затем Куликов подошел к окну. Город жил своей трудовой жизнью. По асфальтовой мостовой проносились машины, гудели возле остановки автобусы, смеясь и разговаривая о чем-то, шли люди, издалека, с вокзала, доносились паровозные гудки. И Куликов снова почувствовал какую-то злобную зависть к этой спокойной жизни. Он отошел от окна и с силой пнул стул. Но сразу же трусливо оглянулся на дверь и быстро поднял его.

Томясь от безделья, преступник повалился на кровать, затем выпил еще коньяку и вскоре вновь уснул.




IV

Проснулся он от властного, требовательного стука в дверь. «Бежать!»- было его первой мыслью. Он бросился к окну. Но через него скрыться было невозможно. На крышу никак не вылезешь, а прыгать среди бела дня со второго этажа на центральную улицу, прямо на милицейский пост, было бы безумием.

В дверь постучали еще раз, так же громко, так же требовательно.

— Кто там? — наконец дрожащим голосом спросил Куликов.

— Откройте! Номер убрать! — ответила из-за двери женщина.

Рукавом пиджака Куликов вытер пот со лба и, быстро подойдя к двери, открыл ее.

— Номер убирать нужно… Чего среди бела-то дня закрываетесь?.. — Пожилая женщина, уборщица в стареньком черном халате, бесцеремонно прошла в комнату и опустила ведро на пол. Она быстрыми, привычными движениями освободила от окурков пепельницу, составила бутылки на подоконник, стряхнула крошки со скатерти.

Куликов настороженно следил за каждым ее движением.

— Кровать не убирайте, я сейчас опять лягу… — Он машинально взглянул на кровать и, пораженный, замер от ужаса. Из-под съехавшей в сторону подушки торчала черная рукоятка пистолета. Она была очень хорошо видна на фоне чистого постельного белья.

«Видела старуха или нет?» — Куликов метнул взгляд на уборщицу. Та протирала мокрой тряпкой широкие толстые листья фикуса. Куликов быстро подошел и сел на кровать, закрыв пистолет спиной.

«Старуха, вроде, и не смотрела в сторону кровати… Наверное, не заметила… Надо как-то спроводить ее отсюда», — подумал Куликов.

— Зачем вы убираете? Шумите, стучите… Мне нездоровится… Уберете завтра… — Он постарался придать своему голосу болезненный, страдальческий оттенок.

Уборщица выпрямилась и взглянула на него.

— Раз болеете, так надо врача вызвать. Я могу и не убирать, мне-то что… — И женщина, подхватив ведро и швабру, спокойно вышла из комнаты.

Сухо щелкнул замок, и Куликов вытер покрывшийся испариной лоб. Он подошел к двери и, прислонив ухо к щели, прислушался. В коридоре было тихо. Только издали доносились еле слышные звуки музыки.

«Видела или не видела пистолет старуха? А если видела, то сообщит ли?»- напряженно думал он. Его недавнее спокойное состояние как рукой сняло.

— Дурак! Ах, какой дурак! — ругал он себя. — Ведь все было так хорошо…

Видела она все-таки пистолет или нет?

С одной стороны, старуха вроде и не подходила к кровати, даже не смотрела в ее сторону, а с другой стороны, черная- рукоятка была так заметна на фоне белья…

«Нет, пожалуй, она ничего не заметила, — решил Куликов. — Да и потом какое ей дело, кто останавливается в номерах!»

Немного успокоившись, он снова повалился на кровать.

Но уборщица второго этажа Мария Ивановна Тимофеева, простая русская женщина, мать пятерых детей, успела заметить пистолет под подушкой. Однако не только он возбудил ее подозрения. Подозрительным был сам жилец. Он явно боялся ее, у него бегали глаза, он не смотрел ей прямо в лицо. А если человек от тебя глаза прячет — значит, у него совесть нечиста. Это Мария Ивановна твердо знала.

Поставив в углу коридора ведро и швабру, она быстро направилась к дежурной и отозвала ее в сторону.

— Слышь-ка, Сомова, — негромко спросила она, — кто у нас в сорок четвертом живет?

Дежурная подошла к столу и быстро найма в специальном ящичке паспорт Куликова.

— Куликов Семен Петрович, служащий. Поселил его Аверьяныч вчера. Но анкеты почему-то нет и командировки тоже. Как же он его поселил? Ведь у нас командировочные в вестибюле ждут, мест уже двое суток нет…

— Слушай, Сомова, я сейчас была в номере у него. Накурил, надымил, на столе бутылки пустые, а сам валяется на кровати как есть, в пиджаке и ботинках. Болеет, говорит… Глаза от меня отводит, в лицо не смотрит. На ключ закрылся и в номере убирать не велел. А под подушкой-то у него, смотрю, револьверт! Ей-богу, револьверт! Ой, не нравится он мне! Душою чую — плохой человек…

— Да ну! — дежурная с испугом смотрела на уборщицу. — Кто же это?

— Давай-ка звони, Сомова, в милицию, а я пойду погляжу, чтобы он не сбежал куда… — Уборщица быстро вышла и стала подниматься на второй этаж, крепко сжав швабру.

Если бы сейчас навстречу ей попался жилец из сорок четвертого номера, она, не задумываясь, сделала бы все, чтобы задержать его. И она совсем не боялась этого человека — она хорошо знала, что он ее боится. Да, кроме того, она не одинока, вокруг советские люди, которые сразу же придут ей на помощь.

А Сомова торопливо освободила от теплого платка ухо и осторожно взяла телефонную трубку…

Дежурный по отделению милиции прослушал сообщение из гостиницы с большим интересом и сразу же переключил Сомову на начальника отделения.

Начальник отделения внимательно выслушал сбивчивый рассказ дежурной по гостинице. Хотя он и знал, что в гостиницу звонили и что после прибытия в Илимск светло-коричневой «Победы» никто в гостинице не поселился, он все же решил немедленно выяснить, что это за человек. Лучше сто раз перепроверить, чем один раз упустить преступника.

— Большое спасибо вам, товарищ Сомова, — сказал начальник отделения, — Сейчас к вам выедут наши люди. Не беспокойтесь, все будет хорошо. Если до их приезда Куликов попытается выписаться, постарайтесь его задержать насколько удастся… Да… На всякий случай… Если кто-нибудь будет возле вашего окна, наш работник попросит билет в душ…

Начальник отделения повесил телефонную трубку и нажал кнопку звонка…




* * *

После ухода уборщицы Куликов недолго лежал на кровати. Прежнего спокойствия уже не было. Мысль о том, что старуха видела пистолет, позвонила в милицию и что уже, может быть, по лестнице поднимаются за ним, не давала ему покоя.

Куликов представил себе, как сейчас вдруг раздастся требовательный стук в дверь, и в смятении вскочил с кровати.

«Какое старухе дело? Будет она ввязываться!.. Зачем ей это нужно, если она даже и видела?..» — пытался он успокоить себя. Но это ему не удавалось. Он по своему прежнему опыту очень хорошо знал, что простые советские люди, которых он не трогал и не причинял непосредственно им никакого вреда, активно помогали милиции, хотя никаких выгод от этого не имели и даже, наоборот, рисковали жизнью…

Длительный воровской опыт выработал у Куликова правило, которое не раз спасало ему шкуру, — при малейшем признаке, даже тени опасности, бросать все и всех и бежать куда глаза глядят. Вот и сейчас какой-то внутренний голос настойчиво говорил Куликову об опасности.

«Бежать, бежать пока не поздно!» — решил Куликов, засунул пистолет в боковой карман пиджака, окинул взглядом номер, проверил, на месте ли деньги, и выскочил в коридор. Там он с облегчением увидел, что уборщица спокойно мыла пол на лестничной площадке.

«Пожалуй, я зря поспешил, — подумал он. — Ну, да все равно». И он быстро спустился по лестнице.

Мария Ивановна проводила его долгим взглядом. Сомова уже рассказала ей, что сообщила обо всем самому начальнику милиции. Теперь Мария Ивановна была спокойна. Она выполнила свой долг.

— Беги, голубчик, беги, — пробормотала она вслед Куликову — Все равно далеко не уйдешь, никуда не денешься.

Со спокойным, невозмутимым видом Куликов подошел к дежурной:

— Мне сейчас нужен паспорт… Получить перевод… Я вам вечером его верну…

— Фамилия? Номер? — Дежурная отложила вязание и склонилась над ящичком со стопками паспортов.

— Куликов из сорок четвертого…

Дежурная медленно, страшно медленно перебирала паспорта в ящичке.

— Странно! Вашего паспорта я что-то не найду… А вы не брали его раньше?

— Нет! — В душе Куликова снова вспыхнули подозрения. — Как же так! Мне необходим паспорт. Ищите, где хотите!

— Успокойтесь, гражданин. — Дежурная вдруг уронила карандаш и, нагнувшись, долго искала его на полу. — Найдется ваш паспорт, не волнуйтесь. Зайдите часа через два, придет моя сменщица, может быть, она знает…

Куликов взглянул на часы. Что делать? Плюнуть и уйти без паспорта? Но куда без него? Когда-то он еще достанет паспорт… А без него, как без рук…

— Ищите немедленно! Я буду жаловаться! — закричал он.

Дежурная недоуменно пожала плечами и снова, не торопясь, стала перебирать паспорта в картотеке.

Куликов с ненавистью смотрел на эту седую пожилую женщину. «Из-за этой дуры все может погореть», — пронеслось у него в голове…

Неслышно отворилась дверь, и в вестибюль гостиницы вошел молодой человек с маленьким чемоданчиком в руке. Остановившись за спиной Куликова, он едва заметно кивнул дежурной на дверь и затем спросил:

— Можно взять билет в душ?

Дежурная подняла голову, внимательно посмотрела на молодого человека и спокойно проговорила:

— Подождите минутку… Сейчас найду товарищу Куликову паспорт и отпущу вас.

— А может, он на прописке, — вслух подумала дежурная и открыла ящик стола. — Конечно, вот он! — Она достала новенький коричневый паспорт и раскрыла его. — Точно, ваш! — Она протянула его Куликову.

— Нужно было сразу смотреть, — проворчал Куликов, схватил его, быстро сунул во внутренний карман пиджака и повернулся к дверям.

— Простите, молодой человек, — громко сказала дежурная. — Я забыла — душ сегодня не работает. Испорчен…

Хлопнула дверь. Вслед за Куликовым на улицу вышел молодой человек с чемоданчиком.

Дежурная подбежала к окну. Ей было хорошо видно, как Куликов вскочил в стоящее у подъезда гостиницы такси, и машина пошла в сторону вокзала. Следом за такси тронулась и серая «Победа», стоявшая на углу, возле магазина. На мгновение дежурная увидела сидящего рядом с шофером молодого человека, только что приходившего к ней насчет душа…




V

— Где же будем брать? Везде народ, а у него оружие…

— Ничего, не спеши! Подождем, обстановка покажет… Так негромко разговаривали между собой двое людей, по внешнему виду — типичные командировочные: в сапогах, серых плащах, с пузатыми потертыми портфелями.

Кругом била ключом обычная суетливая вокзальная жизнь. У расписания поездов стояли люди с карандашами и листками бумаги. Возле билетных касс собрались небольшие очереди, в которых наводила порядок дежурная по залу с красной повязкой на рукаве. У окошечка справочного бюро о чем-то подробно расспрашивала невидимую собеседницу маленькая старушка в черном платке. То и дело громко, на весь вокзал, раздавался голос диктора, объявляющего о движении поездов. И лишь два человека с портфелями и в плащах ничего этого не замечали, так как не отрывали взгляда от Куликова, который стоял в очереди у билетной кассы.

Вот он взял билет и медленно направился в зал ожидания. Тотчас же один из командировочных направился за ним, а к другому подошел юноша в голубой тенниске с «молнией», только что стоявший в очереди за Куликовым, и негромко сказал:

— Билет до Свердловска. Едет «тройкой», вагон пятый, отправление через час десять…

Взяв билет в кассе, Куликов немного успокоился. Через час он будет в поезде, документы у него надежные, деньги есть. Наблюдение с поездов уже наверняка сняли. Все пока идет отлично. Через какие-нибудь десять часов он будет в Свердловске, а потом — на юг, в Сочи… Уж там-то он погуляет!..

Единственное, что смущало Куликова, это отсутствие чемодана. Человек без чемодана не может не вызвать в поезде подозрений…

Куликов вышел на привокзальную площадь и огляделся. Ему сразу же бросилось в глаза то, что он искал, большая вывеска промтоварного магазина.

Он вошел в магазин, выбрал себе дорогой коричневый чемодан и, чтобы он не был пустым, купил пижаму, мохнатую простынь, пару белья, флакон духов. Затем пошел платить деньги в кассу.

«С таким чемоданом, — думал Куликов, — я буду выглядеть солидным человеком. Заведу знакомства — в дороге это быстро. Глядишь, и пригодится в будущем…»

У кассы Куликов встал в очередь. Он был уже у самого окошечка, как вдруг почувствовал в своем кармане чью-то руку… Он быстро схватился за карман, поймал там кисть чужой руки, с силой выдернул ее и обернулся.

— Ах ты!..

Он держал за руку молодого паренька в голубой тенниске с «молнией», безуспешно пытавшегося вырваться.

Около Куликова сразу собралась негодующая толпа.

— В милицию его, вора!

— В тюрьму сразу!

Вдруг среди толпы мелькнула милицейская фуражка, и усатый сержант крепко взял вора за руку.

— А ну, пойдем! И вас, гражданин потерпевший, — обратился он к Куликову, — прошу со мной до отделения. Тут недалеко.

Прогулка в отделение совсем не улыбалась Куликову.

— Нет, нет! Я не могу! — запротестовал он. — У меня поезд сейчас отходит! Ведите его одного!

— Тогда пройдемте в кабинет директора магазина. Составим протокол, и поезжайте себе. Это быстро…

Куликов поморщился. Он очень досадовал, что влип в эту историю. Лучше уж было бы не поднимать шума, а просто дать понять парню, кто он такой…

«Дернуло же дурака ко мне залезть, — думал он, с ненавистью глядя на побледневшего парня. — Сопляк! — Работать не умеет, а туда же…» Куликову вдруг вспомнилось, как он давным-давно, еще мальчишкой, был вот так же схвачен за руку в чужом кармане…

Куликов пошел за милиционером. Он был спокоен — паспорт у него в полном порядке, прописка есть, а больше там ничего и не нужно. Через десять минут он освободится…

Милиционер и вор вошли в небольшой коридорчик, который замыкала дверь с табличкой: «Директор магазина». Они открыли дверь и зашли в кабинет.

Вслед за ними вошел и Куликов. И сразу же, едва он переступил порог, кто-то сзади сильно взял его за обе руки и быстро вынул из кармана пистолет.

Куликов рванулся, но руки были сильными и держали его крепко. Он оглянулся. Сзади стояли два человека в серых плащах, по внешнему виду — обычные командировочные.

— Садитесь! — Человек в милицейской форме встал из-за стола. — Садитесь, не стесняйтесь! Не беспокойтесь, вы не опоздаете на поезд…

И как бы в ответ на его слова из открытого окна донесся громкий голос вокзального диктора:

— Объявляется посадка на поезд третий, следующий до станции…

Куликов бессильно опустился на стул. Напротив него, за столом, сидел улыбающийся «вор»… Дверь открылась, и продавец принес покупки Куликова. Веселый солнечный луч ярко блеснул на никеле роскошного, дорогого чемодана…




VI

Вершинин сидел возле приемника в своем небольшом кабинете в облпрокуратуре. Издалека, через тысячи километров, доносилась до него нежная, чарующая музыка, изредка прерываемая морзянкой. Медленно, певуче пробили старинные часы. Вершинин вздохнул, выключил приемник и подошел к окну.

Он смотрел на шумящий внизу город, на поток пешеходов, на проносящиеся автомобили, а мысли его были далеко. Следователь думал об ограблении сберкассы и ранении старшины Морева. Уже прошло почти двое суток, а следствие не продвинулось вперед ни на шаг.

Самое тщательное расследование не установило ничего нового. Специалисты-криминалисты не смогли определить по характеру взлома сейфа «почерка» преступника. Таким образом, Вершинин оказался в тупике. Он не знал, за что браться, с какого конца начинать поиски. В его руках не было ниточки, за которую можно было бы размотать клубок.

Преступник ускользнул, и найти его, не имея никаких данных о нем, невозможно. А данных не было. Никто, кроме Морева, его не видел.

Самые тщательные поиски в Илимске не дали никаких результатов. Были подняты на ноги все участковые, мобилизованы бригадмильцы и дворники, были проверены буквально все дома города, но таинственный преступник, прибывший в город, обнаружен не был.

«Да, очевидно, он сразу же уехал из Илимска, а в поезде его не нашли, — подумал Вершинин. — Как-то ему удалось проскочить:.. А может, и сейчас сидит на надежной квартире в Илимске…»

Оставалось одно — ждать, пока придет в сознание Морев. Но и на его показания Вершинин особенно не рассчитывал. Следователь уже боялся, что это дело придется отправить в архив с лаконичной, но тяжелой надписью: «Преступник не обнаружен. Следствие прекращено». И лишь когда-нибудь потом, может быть, даже случайно, выяснятся личность таинственного преступника и обстоятельства дела.

Телефонный звонок прервал раздумья следователя.

— Что? Это здорово! Давайте его сюда скорее! Срочно! — Вершинин положил телефонную трубку и в волнении заходил по комнате. Ему сообщили, что в Илимске задержали некоего Куликова. При нем обнаружено около 30 тысяч денег сторублевыми купюрами и пистолет «ТТ» без одного патрона.

— Через полчаса этот Куликов должен быть здесь, — рассуждал Вершинин. — Как будто бы все приметы сходятся. Десять тысяч на дороге и тридцать у него — как раз сорок. Купюры те же и одного патрона нет в пистолете — наверное, это он… Но как доказать?

Вершинин снял телефонную трубку, набрал номер.

— Этого Куликова, которого скоро доставят из Илимска, — сказал он невидимому собеседнику, — поместите в одиночную камеру, чтобы он ни с кем не мог общаться. Снимите отпечатки пальцев и пошлите срочный запрос… Пусть подробно сообщат о его прошлом.

Первые допросы Куликова ничего не дали. Он рассказывал Вершинину, что работал на Алтае, в зерносовхозе, комбайнером, хорошо зарабатывал, но потом ему все надоело и он решил пожить в городе. Вот ездит, выбирает город по вкусу. Деньги он заработал, скопил, а пистолет нашел. Надо было бы конечно, сдать, но он этого не сделал, виноват.

Вершинин терпеливо слушал его рассказ, и Куликову уже казалось, что следователь верит ему.

То, что Куликов сознался в незаконном хранении оружия, сказало следователю о многом. Вершинин знал из долголетней практики, что только глупец отрицает все. Опытный преступник всегда старается признаться в каком-нибудь незначительном преступлении, чтобы скрыть крупное.

Вершинин ни минуты не сомневался, что слова Куликова о зерносовхозе — ложь, но все же немедленно послал на Алтай срочный запрос.

Следователь чувствовал, что перед ним опытный преступник, и с нетерпением ждал ответа из дактилоскопической картотеки. Этот ответ сразу прояснил бы обстановку.

И вот, наконец, прямо перед очередным допросом принесли ответы сразу на все запросы. И теперь следователь знал об этом лже-Куликове все. О его прошлом подробно рассказал ответ из центральной дактилоскопической картотеки. В этой картотеке хранятся отпечатки пальцев всех преступников. А ведь в мире нет двух людей, у которых были бы одинаковыми рисунки линий на пальцах. По отпечатку можно легко и быстро определить настоящее имя и фамилию преступника, и его прошлое. И Вершинин уже знал, что перед ним сидит не Куликов.

А преступник, продолжая лгать, беспокойно смотрел на следователя. Верит он ему или нет?

— Скажите, Куликов, когда и при каких обстоятельствах вы ехали по шоссе между Ярцево и Илимском и стреляли в автоинспектора? — вдруг негромко спросил Вершинин.

От неожиданности у Куликова перехватило дыхание. Он никак не ожидал этого вопроса.

— Я никогда там не был… — с трудом выдавил он из себя.

— Вот как… — Вершинин снял телефонную трубку. — Пошлите мне тех граждан, которых я пригласил присутствовать.

Через несколько минут в комнату вошли двое. Куликов с беспокойством взглянул на них. «Нет, этих я никогда не видел, следователь просчитался. Но почему они одеты так же, как и я: серые пиджаки, гуцулки…»

Еще через полминуты вошел старшина Морев.

Куликов вздрогнул и побледнел. Он сразу его узнал. «Дело плохо, — пронеслось у него в голове. — Этот меня сразу вспомнит».

— Вы вызваны сюда для опознания личности, — официальным тоном обратился Вершинин к Мореву. — Вы должны давать правильные показания. За ложные сведения будете нести уголовную ответственность. Взгляните на этих людей. Кого из них вы видели в «Победе» на шоссе?

Морев шагнул вперед.

— Вот он! — Старшина, не колеблясь, указал на Куликова.

— Вы не могли ошибиться? — спросил Вершинин.

— Нет! Я его хорошо запомнил…

Когда понятые, участвовавшие в опознании, подписав протокол, вышли, Вершинин обратился к Куликову:

— Ну, так что ж, Куликов, не хватит ли запираться? Вы опознаны.

К этому времени Куликов немного оправился от неожиданного потрясения.

— Я впервые видел этого человека, — как можно спокойнее ответил он. — Я не понимаю, о чем он говорил.

— Бросьте, Куликов, запираться! Пора уже понять, что это бесполезно! Кстати, как ваша настоящая фамилия?

Куликов изо всех сил закусил губу, чтобы унять противную дрожь.

— Я не понимаю вопроса. Моя фамилия Куликов…

Неожиданно Вершинин улыбнулся. Вот ведь как бывает в жизни: таинственный преступник, не оставивший никаких следов, поимка которого казалась почти невозможной, сидит перед ним, задержанный благодаря бдительности простой русской женщины. «Надо будет проверить, премировали ли Тимофееву», — подумал Вершинин.

Куликов беспокойно смотрел на следователя. Преступника испугала его улыбка. Он не знал, что известно следователю, но чувствовал, что его дело проиграно.

— Ну, вот что. — Вершинин встал. — Довольно! Мы знаем о вас все, Семен Дубов… Вы рецидивист, были осуждены за грабеж магазина в Ростове, бежали во время переезда, в соседнем областном центре достали одежду и оружие, угнали машину…

Кстати, не пытайтесь уверять, что вы не стреляли в Морева. Экспертиза показала, что выстрел сделан именно из вашего пистолета…

А откуда он у вас — советую вам рассказать. Это пистолет убитого милиционера. И если вы не объясните убедительно, откуда он у вас, то, следовательно… сами понимаете!..

Вершинин замолчал. В комнате установилась тишина. Куликов сидел молча, пристально разглядывая свои ботинки.

Вершинин понимал, что сейчас он решает вопрос — есть ли смысл дальше «путать». Следователь знал, что обычно преступники, когда видят, что они разоблачены, признаются во всем, надеясь этой запоздалой откровенностью смягчить наказание.

— Я советую вам, Дубов, быть откровенным. Это единственное, что вам остается. Кстати, могу сообщить, что из зерносовхоза, который вы называли, пришел ответ. Там действительно был Семен Куликов, Он и сейчас там работает. Зимой, когда он был в Москве, у него украли паспорт. Этот самый паспорт, — Вершинин поднял паспорт Куликова. — Экспертиза показала, что фотография на паспорте наклеена другая. Следы печатей не совпали… Ваша игра проиграна, Дубов. Вы это понимаете не хуже меня…

Дубов поднял голову. Вершинин увидел холодное, злое лицо преступника, так непохожее на лицо простоватого парня, которого преступник изображал несколько дней подряд.

— Хорошо, — сказал он. — Вы правы, я все расскажу, как есть… Но объясните только, как вы меня нашли?

Вершинин улыбнулся:

— Если бы вас искала только милиция, то, пожалуй, вы погуляли бы еще немного на свободе. Но вы — враг всего нашего народа. Вы мешаете всем советским людям спокойно жить и работать. А скрыться от возмездия народа невозможно…

Вскоре преступника увели. Он признался во всем.






ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА УЛИЦЕ СТЕПНОЙ





1

…Черное бархатное небо было усыпано мириадами светлячков-звезд. На востоке уже начинался новый день — там, где-то далеко-далеко, небо постепенно светлело, приобретало бледно-розовый оттенок.

Село спало. Дома смотрели на улицы темными пятнами окон. Только в одном из домов, стареньком, покосившемся, все еще горел свет.

Было тихо, лишь откуда-то издалека доносились еле слышные звуки гармошки.

Звонко стукнул откинутый крючок, и на крыльцо дома вышла женщина. Несмотря на теплую ночь, она была в полушубке. Тяжело вздохнув, женщина осторожно спустилась по ступенькам на землю и, по-старушечьи шаркая ногами, подошла к сараю. Открыв его, она вошла. Закудахтали потревоженные куры, замычала, узнав хозяйку, корова.

Побыв в сарае несколько минут, женщина отперла калитку, вышла на улицу и прислонилась спиной к воротам.

— Охо-хо-хо! — сладко зевнула она. — Что это Петровна-то не спит… Чудно! Рассвет уже, а у нее все еще огонь…

Женщина внимательно вглядывалась в освещенное окно. Но там ничего не было видно.

Не вытерпев, женщина перешла через дорогу и прильнула к стеклу, отыскивая щелку в занавесках.

Несколько минут она пристально всматривалась, затем резко отшатнулась и, закрыв лицо руками, побежала вдоль улицы.

— Караул! Помогите! Люди добрые! Петровну убили! — раздался на всю деревню ее громкий, пронзительный крик.

В ответ на него в нескольких местах сразу залаяли собаки, сначала одна, потом другая, и вот тишины как не бывало.

Уже почти во всех домах горел свет, наскоро одетые люди со всех сторон выбегали к истошно кричащей женщине.

— Что случилось? Чего ты кричишь? — спрашивали они ее встревоженными голосами. Но женщина в полушубке словно ничего не замечала и не слыхала. Не останавливаясь, не отвечая на вопросы односельчан, она бежала к новенькому трехоконному дому, где жил сельский милиционер сержант Новиков, и, добежав, изо всех сил забарабанила в окно.

Через несколько секунд наспех одетый Новиков, придерживая рукой кобуру пистолета, спрыгнул с крыльца.

— Что случилось? — взволнованно спросил он.

Сержант был еще очень молод. В этом селе он жил не более месяца, и за все время самым примечательным событием его службы была поимка с поличным шофера проезжей машины, пытавшегося подобрать оставленное кем-то возле колодца ведро. И вдруг…

— Что случилось? — повторил сержант свой вопрос.

Женщина в полушубке широко раскрытыми глазами неподвижно смотрела на милиционера и окруживших ее односельчан и, заикаясь от волнения, произносила только одно слово:

— Там, там, там… — И она указывала на дом, в окно которого только что смотрела.

Новиков, а за ним и все собравшиеся бросились к дому. Калитка оказалась незапертой. Сержант одним прыжком вскочил на крыльцо и толкнул дверь. Она свободно подалась. Сержант прислушался — из дома не доносилось ни звука. Расстегнув кобуру пистолета, он осторожно, на цыпочках, вошел в сени. За ним так же осторожно пошли остальные.

От оранжевого абажура, от лампадки, горящей в углу возле многочисленных икон, от пестрого лоскутного одеяла на кровати веяло спокойствием и уютом.

Посредине комнаты, возле стола, на ярко-красном половике, неподвижно лежала хозяйка дома, 60-летняя старуха Мария Петровна Мишина, или, как ее все звали, Петровна. Она лежала на боку, немного согнувшись, и на первый взгляд можно было подумать, что она просто спала. Но ее далеко откинутая рука, ее скрюченные пальцы, как бы пытавшиеся схватить кого-то, красноречивее всяких слов говорили о том, что она мертва.

Недалеко от нее, почти рядом, лежал молодой парень в новеньком сером коверкотовом костюме и в блестящих сапогах гармошкой. Он сладко и беззаботно спал, довольно громко похрапывая и даже посвистывая носом. В нем все сразу узнали тракториста Николая Гуськова. Он, очевидно, видел во сне что-то приятное, а улыбался во весь рот, обнажая белоснежные ровные зубы. Плечо его пиджака было испачкано в чем-то белом…

— В комнату не заходить! Следы! — обратился Новиков к столпившимся в дверях и осторожно подошел к Мишиной. Он наклонился над ней, взглянул в лицо и сразу выпрямился. Бледность сержанта ясно говорила, что Мишина действительно мертва.

Осторожно обойдя труп, сержант наклонился над Гуськовым и сразу невольно сморщился — ему в лицо ударил резкий запах винного перегара.

Затем Новиков взял Гуськова за руку и сильно тряхнул, пытаясь разбудить.

Гуськов что-то промычал во сне и сделал попытку перевернуться на другой бок. Милиционер тряхнул руку сильнее.

— Чего? Кто тут? — Гуськов приоткрыл на секунду глаз и широко улыбнулся. С пьяну он никак не мог проснуться.

— Казнить его, злыдня! Порешил бабку и еще ломается! — раздались негодующие возгласы собравшихся.

Сержант обхватил Гуськова обеими руками под грудь и посадил. Тот открыл глаза, посмотрел вокруг себя невидящим и непонимающим взглядом и попытался снова лечь.

— Проснись же! Проснись! — сержант изо всех сил тряхнул его.

Гуськов открыл глаза, опять широко улыбнулся и начал петь, но, увидев милиционера и толпу в дверях, замолчал.

— Твоя работа? — мрачно спросил его Новиков, указывая на труп.

— Мертвая? — едва слышно, мгновенно протрезвев, спросил Гуськов.

— Как видишь…




II

Раздался резкий телефонный звонок, и Вершинин привычным движением, не глядя, снял трубку.

— Я слушаю!

— Николай Иванович просит вас срочно зайти к нему, — раздался в трубке голос секретаря областного прокурора.

Через минуту Вершинин уже сидел в просторном кабинете прокурора.

— Придется вам, товарищ Вершинин, срочно выехать в командировку, в Дугнинский район, в село Макаровку. Поможете там разобраться в одной запутанной истории… Областной суд рассматривал недавно кассационную жалобу некоего Гуськова, приговоренного народным судом к длительному сроку заключения за убийство и попытку ограбления Марии Петровны Мишиной, проживающей в Макаровке, на улице Степной. В кассации Гуськов не отрицает своей вины, но просит о смягчении участи…

Прокурор встал и подошел к окну. Встал и Вершинин.

— Гуськов согласен, что он злодей, — продолжал прокурор, — что должен сидеть, и просит лишь поменьше срок. А коллегия областного суда, изучив дело, признала, что следствие проведено поверхностно, отменила приговор народного суда и решила следствие по делу начать заново. Сейчас вы познакомьтесь с делом Гуськова, а завтра выезжайте в Дугну.

— Хорошо.

— Ну, желаю удачи! — Прокурор улыбнулся и крепко пожал Вершинину руку.




* * *

«Победа» легко мчалась по грунтовой дороге. В накалившейся на солнце машине было жарко, как в бане. Шофер то и дело вытирал пот с лица и украдкой поглядывал в зеркало на Вершинина. Но тот, казалось, не замечал жары. Он удобно устроился на заднем сидении в самом углу и думал о порученном ему деле.

Перед отъездом следователь внимательно ознакомился с делом «об убийстве на улице Степной», как его окрестили в Дугнинской райпрокуратуре, и оно с первых же страниц показалось ему трудным и запутанным.

Когда Вершинин знакомился с делом, его одолевала досада на то, что опять придется надолго уезжать от семьи, трястись под жарким летним солнцем, глотать пыль. В то же время это дело манило его именно своей сложностью и запутаностью.

Пока что, на основании изучения материалов следствия райпрокуратуры и судебного заседания, у Вершинина еще не составилось определенного мнения об убийстве. Слишком уж как-то все это было просто и нелепо: пришел, убил, уснул возле жертвы…

И потом, Вершинин все же большое значение придавал: первому впечатлению от знакомства с человеком. Оно у него, как правило, было безошибочным. И неверно было бы назвать это только интуицией. Нет, многолетним опытом следственной работы Вершинин научился по мелким, казалось бы ничтожнейшим приметам поведения человека почти безошибочно определять его душевное состояние.

Вспоминая свой разговор с Гуськовым, Вершинин никак не мог отделаться от впечатления, что парень ни в чем не виноват, что он даже до сих пор толком не понял, какая беда с ним стряслась.

Гуськов был подавлен, во время допроса держался скованно, глаз от пола не поднимал и на все вопросы отвечал одним: «Выпивши сильно был… не помню ничего. И как к бабке Петровне попал, тоже не помню. Может, и помял ее нечаянным делом…»

И на суде, когда Гуськова спросили, признает ли он себя виновным, он, не поднимая глаз, ответил: «Не отрицаю… Не помню, правда… по пьянке… Поскольку по бумагам выходит я, значит — я…»

На одежде и на рукавах Гуськова следователем райпрокуратуры были обнаружены явные следы борьбы: две пуговицы у его пиджака оторваны, и их обнаружили далеко в углу, боковой карман немного разорван, а главное, руки и лицо Гуськова были в многочисленных царапинах…

Ни у кого не вызвали сомнения выводы следствия о том, что Гуськов в пьяном виде забрался в дом Мишиной с целью ограбления, задушил ее после короткой и неравной борьбы, но тут же, на месте преступления, уснул, сморенный алкоголем.

Судья в это время был в отпуске, его замещал один из. народных заседателей. Суд допросил свидетелей и после короткого совещания признал Гуськова виновным…

Вершинин тяжело вздохнул. Чем больше он размышлял об этом деле, тем труднее оно ему казалось. Как дорого бы он дал, чтобы очутиться в ту ночь на месте преступления! Сколько бы он нашел там мельчайших, незаметных для постороннего взгляда следов! Ведь как бы опытен и хитер ни был преступник, он все равно оставляет следы. Обнаружить, их — вот задача следователя.

Но со времени убийства прошло уже более двух месяцев, конечно, следы, если даже они и были, уже давно уничтожены. Следователь же райпрокуратуры Павлов, ведший это дело, ничего на месте убийства не обнаружил, кроме двух пуговиц, валявшихся на полу. Следователем было установлено, что это пуговицы от пиджака Гуськова. Больше Павлов ничего не нашел, да, очевидно, и не особенно искал. То, что Гуськова нашли-возле трупа, с его точки зрения, говорило само за себя, было лучшей уликой…

Дорога круто свернула за молодой березовый лесок, и сразу стало видно небольшое село с высоким ажурным ветряком. Это и была Макаровка.

— Приехали, Борис Николаевич! — сказал шофер. — Куда дальше?

Вершинин поднял голову. За раздумьями он совсем не заметил, как пролетели 50 километров, отделяющие Макаровку от областного центра.

— Давай в правление колхоза, — сказал он. — Там я выйду, а ты поезжай в Дугну, в прокуратуру, найди следователя Павлова и привези его сюда.




III

— Значит, это вы последними видели Гуськова перед убийством? — спросил Вершинин, отвинчивая колпачок автоматической ручки.

— Да!

— Мы! — одновременно ответили девушка и юноша, сидевшие на диване перед столом, за которым расположился Вершинин.

Председатель колхоза уступил ему свой небольшой кабинет, и Вершинин уже начал работать. Сейчас перед ним сидели доярка Катя Елисеева и тракторист Михаил Скопин, товарищ Гуськова по работе.

— Ну, что же, рассказывайте все по порядку, подробно.

— Значит, дело было так. — Скопин нахмурился и не спеша, взвешивая каждое слово, стал рассказывать. — В ту субботу свадьба была, Петька Загоруйко женился. Ну, мы с Николаем, то есть с Гуськовым, значит, были, конечно, приглашены. И Катя тоже. Свадьба была как свадьба — ели, пили, «горько» кричали, все как полагается. Сначала все было в норме, ну, а потом, часов в двенадцать, началось…

— Раньше, — перебила его Катя. — Колька уже в одиннадцать часов был совсем пьяный.

— Да, пожалуй, так, — согласился Скопин. — В общем, он напился, полез к танцующим, стал мешать, его оттолкнули, он упал, разбил несколько пустых бутылок. Потом…

— Потом стал ругаться. Тогда его вывели на улицу, — снова вмешалась Катя.

— Верно, вывели мы его на улицу, немного он на свежем воздухе протрезвел, а потом опять начал. Чуть не подрался со мной. Ну, словом, все такое же, это к делу не относится. Часа в два мы с Катей собрались уходить. Загоруйко и попросил нас отвести Николая домой, очень уж он всем надоел и мешал…

— Парень-то он ничего, работящий, а выпьет — никакого сладу с ним нет. — Катя тяжело вздохнула.

— По улице мы шли — темно уже совсем было, — продолжал рассказывать Михаил. — Гуськов петь начал, танцевать пробовал, а потом вдруг что-то обиделся на нас и стал ругаться. Мы его хотели успокоить, а он еще пуще разошелся, чуть не дерется. Ну, нам надоело его слушать, мы и ушли, а он остался на улице. Знать бы такое дело, — Михаил вздохнул, — довели бы его, конечно, до дому…

— Когда вы от него ушли? — спросил Вершинин.

— Когда? — задумался Скопин. — Значит, так: вышли мы в два часа. Не меньше часа с ним валандались… Верно ведь? — обратился он к девушке.

— Да уж не меньше часа…

— Значит, в три часа мы его видели последний раз…

— А скажите, — Вершинин прищурился, — вы не помните, когда вы его вели, он был в застегнутом пиджаке или нет?

— В застегнутом, — не задумываясь, решительно ответила Катя. — Я сама ему пиджак застегивала, уже на улице…

— Так. — Вершинин внимательно взглянул на девушку. — И все пуговицы были на месте?

— Да. Пиджак у него добротный, я на обе пуговицы его и застегнула…

— Вы, Скопин, кажется, работали в одной бригаде с Гуськовым. Что он за человек?

— Человек он простой, компанейский, производственник неплохой. Одна беда — зашибать стал чересчур. И мы, — Скопин вздохнул, — это дело проморгали. А ведь можно было раза два его на собрании пропесочить, глядишь, и помогло бы…

-Ну, а в разговоре с вами, с другими он ничего не говорил о Мишиной?

— Нет! Ни разу не слышал…

— Вы знаете, — взволнованно заговорила Катя, — никак не верится, что он убийца. Никак! Он эту Мишину-то и не знал совсем… И как все вышло, ума не приложу…

Проводив Михаила и Катю, Вершинин задумался. Допрос дал немного. Только что теперь он точно определил время убийства: в три часа Гуськов был на улице, а в четыре тридцать уже был обнаружен труп Мишиной. Значит, в промежутке от трех до четырех тридцати. Но, впрочем, — Вершинин улыбнулся, — это ведь уже установлено Павловым два месяца назад, он просто проверил. Самое же главное, что он почерпнул из допроса Скопина и Елисеевой, — это данные о Гуськове как о человеке. Теперь его образ был почти ясен Вершинину.

Сейчас нужно было, как можно больше узнать о самой Мишиной. Но кто может знать о ней больше всего? — Конечно, соседи. И Вершинин отправился к ним.

Через три часа он вернулся в правление. Ему пришлось выпить шесть больших чашек чаю, но зато он узнал о Мишиой все, что его интересовало.

Следователь райпрокуратуры Вадим Павлов, совсем еще молодой человек, только что окончивший юридическую школу, уже ждал Вершинина.

Он догадался, что дело Гуськова возвращено на доследование, и был готов защищать свою точку зрения в споре с Вершининым. Но спорить не пришлось.

Поздоровавшись, Вершинин устало сел, за стол и сказал:

— Рассказывайте, я слушаю вас. — и прикрыл ладонью глаза.

Волнуясь и путаясь, Павлов начал рассказывать о ходе следствия. Вершинин внимательно слушал, хотя все это уже знал из материалов дела. Наконец, Павлов кончил и замолчал. Вершинин встал.

— Ваша ошибка, Павлов, — начал он, — в том что вы разрабатывали только одну версию, самую простую, самую легкую. Человек убит, возле трупа обнаружили другого, руки и лицо у него поцарапаны, пуговицы оторваны — значит, это и есть убийца. У вас даже не возникло сомнения. А это плохо. Нам, работникам прокуратуры, нужно больше сомневаться: ведь нам поручено ответственнейшее дело — решать судьбу людей. А вы даже толком не поговорили с жителями села, не узнали, что за человек эта Мишина, кто такой Гуськов. Нужно всегда идти к народу. Простые советские люди могут оказать нам неоценимую помощь. Я вот поговорил с несколькими жителями села и установил ряд любопытных вещей.

Вершинин встал, прошелся по небольшому кабинетику, снова остановился возле Павлова и продолжал:

— Первое. Каким образом Мишина, старуха скупая, всего боящаяся, ни за какие, как говорится, коврижки не открывшая бы ночью незнакомому человеку, впустила Гуськова в дом? Совершенно необъяснимо. Дальше. Зачем Гуськову, молодому, хорошо зарабатывающему трактористу, грабить старуху? Ведь у него на сберкнижке лежит свыше трех тысяч… Опять неясно. Третье — не слишком ли неестественна вся эта история; пришел ночью, убил, уснул возле трупа. Я, например, в это не верю.

Вершинин взглянул на Павлова и увидел, что лицо у него растерянное, недоумевающее.

— Точно известно, — продолжал Вершинин, — что Гуськов с Мишиной знакомы не были. Значит, она ему ночью дверь открыть никак не могла. А кому же она могла ее открыть? И вот тут-то я узнал интересную вещь. — Вершинин сделал многозначительную паузу. — Оказывается, в селе есть ее дальний родственник, к которому она более или менее хорошо относилась. Это некий Старков. Сейчас он получил по наследству все имущество Мишиной, в том числе и дом, и живет там…

— Вы подозреваете его в убийстве? — перебил Вершинина Павлов.

— Нет! Я лишь выдвигаю рабочую версию. Дальше. Незадолго до смерти. Мишина в присутствии многих поссорилась со Старковым и заявила, что наследства ему не видать как своих ушей. Он был очень, убит этим, так как, судя по всему, человек это жадный и не внушающий симпатий.

Павлов виновато опустил голову.

— Идем дальше, — высказывал свои соображения Вершинин. — Какова цель убийства? Только грабеж! Другие мотивы: ревность, месть и тому подобное — исключены. Но что можно у нее украсть? Старков говорит, что никаких ценностей у Мишиной не было. Но с другой стороны, она была очень скупа и подозрительна, и кто знает, что хранилось в ее сундуках… Совершенно очевидно, что убийца — местный житель. Никого из посторонних в деревне в это время не было. Вот, допустим, вы, Павлов, кого-то убили и ограбили…

Подождите, подождите! — Вершинин остановил пытавшегося возразить Павлова. — Добыли деньги или другие ценности… Что бы вы стали с этим делать? Конечно, запрятали бы по дальше, чтобы переждать. Но вот все успокоилось, Гуськов осужден как убийца — значит, теперь можно и награбленное потихоньку реализовать. Так ведь? — спросил Вершинин и сам себе ответил. — Так. С завтрашнего дня и нужно заняться проверкой этой версии. Свяжитесь с милицией, ну, словом, сами знаете, как это нужно делать. Ищите, кто в последнее время показал признаки больших денег… А я займусь Старковым.




IV

Вершинин не предполагал, что поручение, данное им Павлову, будет трудным, и лишь потом понял, какую нелегкую задачу он задал молодому следователю. Как раз в эти дни в колхозе выдавали аванс по трудодням и дополнительную оплату. В каждом доме покупали приемники, мотоциклы, костюмы, баяны. Приходилось проверять буквально каждую семью, и все напрасно. Каждый день Павлов скучным голосом докладывал Вершинину о неудачах. А Вершинин радовался.

— Это же хорошо, Сергей Яковлевич! — говорил он. — Значит, честные люди.

Павлову же было не до смеха. Он уже убедился, что Гуськов не убийца, и дал себе слово во что бы то ни стало найти настоящего убийцу, так хитро сумевшего обмануть его, следователя.

Однажды Павлов зашел к Вершинину в неурочный час. Он был возбужден, и по его лицу Вершинин сразу понял, что тот узнал что-то новое.

— Есть! — тихо сказал Павлов. — Тракторист Петр Ануфриев ездил в город, купил там мотоцикл, ружье, костюм, а в колхозе получил мало. Кроме того, он в ночь убийства тоже был на свадьбе, был не до конца, а когда ушел — никто не видел. Домой же он пришел лишь утром. Это он!

Вершинин, прищурившись, посмотрел на Павлова.

— Вы уверены? Может быть, обыск сделаем? Или сразу арестовать?

— Можно и обыск… — согласился Павлов.

Вершинин встал.

— Я удивляюсь, — гневным голосом сказал он, — с какой легкостью вы готовы видеть чуть ли не в каждом человеке преступника. Так нельзя! Узнайте больше об Ануфриеве, кто он, где был в ночь убийства — словом, все. Тогда приходите. И больше верьте людям! Не нужно думать, что все они жулики.

Через день Павлов смущенно доложил Вершинину, что подозрение относительно Ануфриева не подтвердилось. Оказывается, он собирается жениться, долго копил деньги. В сберкассе подтвердили, что все свои сбережения, около десяти тысяч, Ануфриев снял с книжки как раз накануне дня покупки. А со свадьбы он ушел со своей невестой, и они просидели в садике возле ее дома всю ночь.

…Шли дни, и наконец, Павлов доложил Вершинину, что тщательная проверка всех жителей села не дала ничего интересного. Таким образом, одна из версий отпала.

Не лучше обстояли дела и у Вершинина. Он разрабатывал версию, связанную с наследником Старковым. С помощью органов милиции и расспросов населения он скоро узнал о Старкове все. Жадный, хитрый, себе на уме, Павел Старков числился в колхозе конюхом, работал спустя рукава, так. чтобы только не выгнали из колхоза.

Зато дома он преображался. Все свободное время он отдавал огороду и свиньям, которых у него было пять штук. Соседи сказали, что он любит их больше, чем родных детей, во всяком случае, кормит лучше и не бьет. Каждое лето, когда цены на мясо были на рынке особенно высоки, Старков колол несколько свиней и уезжал в город, на базар. Поговаривали, что у него дома, в кубышке, лежит не одна тысяча.

Откровенно говоря, следователь не очень верил в то, что Старков способен был убить Мишину. Долголетняя практика говорила Вершинину, что трус редко решается на убийство, а Старков трус, это очевидно. Но проверить эту версию было необходимо.

Однажды утром, когда Вершинин просматривал протоколы опросов, к нему в комнату вошла Катя Елисеева.

— Здравствуйте, товарищ следователь, — сказала она. — Я узнала одну очень интересную вещь…

— Слушаю вас, садитесь. — Вершинин подал ей стул.

— Слышала я от Дарьи Макаровой, что она в ту самую ночь, когда убили Мишину, видела Старкова. Он крался огородами к дому…

Катя замолчала и выжидательно посмотрела на следователя.

Вершинин был внешне невозмутим, хотя внутренне весь напрягся. Он не спеша записал имя и фамилию названной Катей женщины.

— Так, значит, ночью, огородами… — повторил он. — А вы. Катя, смогли бы попросить ее зайти сегодня сюда, ко мне?

— Конечно. — Катя встала. — Я ее сейчас пошлю.

После ухода девушки Вершинин задумался. Если Старков действительно убил Мишину с целью получения наследства, то нужно немедленно делать у него обыск…

Дарья Макарова оказалась уже пожилой женщиной, одной из соседок Старкова. Она подробно стала рассказывать о Старкове, не жалея черных красок. Видно, она, как, впрочем, и все в селе, не любила этого лодыря, стремящегося поменьше сделать для колхоза и побольше урвать с него. Незаметно Вершинин подвел ее к интересующему его вопросу.

— А скажите, Дарья Алексеевна, не замечали ли вы за Старковым каких-то необычных, странных поступков?

— Да нет, пожалуй… — Доярка на минуту смолкла. — Только вот раз я ночью видела, он чего-то крадучись к дому пробирался.

— А когда это было, не вспомните?

— Помню, как же не помню. Это было как раз в ту ночь, когда Мишину убили, я еще ходила тогда на свадьбу смотреть…

— В какое время вы его видели?

— После трех часов. Я, как сейчас помню, проснулась — петух закричал, — вышла во двор к корове, тут его и увидела…

— Раньше вы не видали, не слыхали, чтобы Старков ночью куда-то ходил?

— Да нет, никуда он не ходит, никто его и не приглашает, на кино он деньги жалеет. Все дома сидит…

Записав рассказ доярки, Вершинин отпустил ее. После недолгих раздумий он решил пока обыска у Старковых не делать, так как он наверняка ничего бы не дал. Старуха была задушена, и на обнаружение орудий убийства и следов крови не приходилось и рассчитывать. А если на одежде, руках и лице Старкова и имелись какие-то следы: ранения, царапины, полученные во время борьбы со старухой, то они давно уже зажили.

На всякий случай Вершинин подробно расспросил всех соседей Старкова, не замечали ли они в те дни на нем рваной одежды, синяков или царапин на лице и руках. Но никто ничего определенного не сообщил.

На следующее утро Вершинин вызвал Старкова к себе на допрос.

Следователь заполнял протокол опроса и внимательно наблюдал за Старковым. Вершинину сразу бросилось в глаза, что Старков страшно испуган этим вызовом, бледен и едва сдерживает дрожь.

Так может быть испуган тот, у кого совесть нечиста, но… но так же может вести себя и просто нервный, робкий человек, для которого вызов к следователю — трагедия.

Вершинин внимательно посмотрел на Старкова, и тот сразу опустил глаза. «Кто же это? — подумал следователь, — убийца, страшащийся кары за свое преступление, или невинный человек, боящийся того подозрения, которое пало на него из-за рокового стечения обстоятельств? Нужно, прежде всего его успокоить…»

— Послушайте, Старков, — начал Вершинин. — Расскажите мне, какое имущество вы получили от Мишиной в наследство?

— От Мишиной? — Старков поднял голову. Он попытался сосредоточиться, стал что-то вспоминать, считать про себя, шевеля губами.

— Значит, дом, — начал он, — корова, две свиньи… — И он стал перечислять все подряд. Вершинин терпеливо слушал.

— Ну, а что-нибудь ценное — деньги, облигации, может быть, золотые вещи были?

— Такого ничего не нашлось. — Старков сокрушение вздохнул. — Был слушок, что у Петровны имелись облигации трехпроцентного займа, но, видно, брехали бабы. Девать-то ей их некуда было бы…

Вершинин отметил про себя, что, как только речь зашла о Мишиной, Старков сразу успокоился, к нему даже вернулся румянец.

— А где вы были ночью два месяца назад, когда была убита Мишина? — отчетливо выговаривая каждое слово, наконец врасплох задал ему вопрос Вершинин.

Старков мгновенно побледнел, съежился, стал как будто меньше ростом.

— Ну, отвечайте где вы были той ночью?

— Я был дома… — почти шепотом ответил Старков.

— Неправда! Вы куда-то ходили, вас видели. Отвечайте.

Старков молчал.

Вершинин, прищурившись, внимательно наблюдал за ним. Неужели он убийца? Или здесь что-то другое?

— Вы понимаете, в каком вы находитесь положении, Старков? Вас не было дома в то время, когда была убита Мишина. Вы понимаете, что это значит?

Старков поднял глаза на Вершинина.

— Господи! Я-то при чем? Гуськов же убил ее, все знают… — Он замолчал. — Неужели вы думаете… — Он встал.

Встал и Вершинин.

— Садитесь и успокойтесь. Вас просят объяснить, куда вы ходили той ночью. Отвечайте.

— Не убивал я Петровны, что вы! — плачущим голосом начал Старков. — Да разве я могу? Да провались все это наследство… — Он замолчал. — Ладно, скажу, раз такое дело. Верно, ходил я той ночью. В конюшне был. Немного овса я там отсыпал, от колхозных лошадей, стало быть, утаил. Так вот хотел домой этот овес отнести… Да меня и сторож, Павел Гаврилов, в ту ночь видел. Мы с ним исполу работаем. Он может подтвердить…

— Так. — Вершинин почти не сомневался, что Старков говорит правду. — Вы и сейчас это делаете?

— Ну да, — Старков сокрушенно вздохнул. — Раз такое дело, пойдемте, покажу все, где у меня мешочек спрятан. Я ведь понемногу, по горсточке за день, а глядишь, мешочек и наберется…

Они пошли на конюшню, и Старков действительно показал наполовину заполненный мешок овса. Допрос Гаврилова подтвердил его слова. Сообщив о случившемся председателю колхоза и посоветовав ему оформить дело в суд, Вершинин ушел к себе.

Жулик и рвач Старков был глубоко противен Вершинину, но все же он не оказался убийцей. Отпала еще одна версия, и нужно было все начинать заново.




V

«Что же делать дальше?» — этот вопрос неотступно мучил Вершинина. Не так легко следователю начинать все следствие снова, когда уже проделана громадная работа. Но начинать надо, а с чего? За что зацепиться? Еще и еще раз Вершинин продумывал весь ход следствия, возвращался к отброшенным версиям об убийстве Мишиной с целью мести, ссоры и вновь и вновь отметал их. Врагов убитая не имела, ссориться ей было не с кем, о ревности и говорить не приходилось. И Вершинин снова приходил к мысли, что убийство могло быть совершено только с целью грабежа.

Усталый, измученный постоянными думами, Вершинин сидел на скамейке на берегу реки. За рекой раскинулись необозримые колхозные поля, а чуть левее было расположено село. В одном из его домов жил убийца, жил спокойно и смеялся над бессилием Вершинина.

Ласковый ветерок слегка шевелил волосы следователя. Большая белая бабочка безбоязненно села на скамейку возле него. Со стороны никак нельзя было подумать, что этот немолодой человек в светлом летнем костюме — следователь прокуратуры, а не отдыхающий дачник.

— Только грабеж, — негромко сказал Вершинин. — И причем только что-то ценное, а не тряпки, не одежда, могло привлечь убийцу. Он должен был хорошо знать Мишину — иначе она не пустила бы его в дом ночью. Он должен был знать и об этих ценностях, о которых никто в селе не знает. Хотя, впрочем, Старков говорил о каких-то облигациях…

Вершинин встал. Нужно было прежде всего проверить его слова и точно узнать, что же похищено у Мишиной.

Утром следующего дня Вершинин направился к соседям убитой. Он опять подолгу сидел в горенках, пил чай и исподволь, осторожно, незаметно для собеседников пытался узнать как можно больше о жизни Мишиной.

От огромного количества выпитого чая его даже немного мутило, когда он поздно вечером направился домой. День прошел бесполезно, ничего нового узнать не удалось. Все соседи Мишиной рассказывали одно и то же. Кое-кто говорил, что слышал, будто у Мишиной были облигации трехпроцентного займа. Но никто их у нее никогда не видел.

Ничего нового не сообщили об убитой ни в сельсовете, ни в правлении колхоза, ни на животноводческой ферме — последнем месте работы Мишиной.

Но, несмотря на неудачи этого дня, Вершинин был в хорошем настроении, полон сил и энергии. Так бывало с ним всегда, когда он сталкивался с трудным, запуганным делом.

Сейчас Вершинин чувствовал, что стоит на правильном пути, что есть такой человек, который скажет ему то, что его интересует. Нужно только найти этого человека.

Решение загадки пришло, как это часто бывает в жизни, совершенно неожиданно. Вершинин беседовал с одной из доярок. Та искренне хотела ему помочь, рассказала все, что знала. Но обо всем этом следователь уже слышал много раз. Вершинин поблагодарил ее и уже собирался уходить, как та между прочим, невзначай, негромко сказала:

— Вы бы съездили в Дубки, там, я слышала, живет подруга Мишиной, тоже старушка теперь. Она бы вам, наверное больше рассказала…

Вершинин остановился как вкопанный. Подруга Мишиной! Ну конечно же, у нее могли быть знакомые в соседних селах! Как ему это раньше в голову не пришло!

Доярка не знала ни имени, ни фамилии этой старухи. Ей было известно только одно — что та перед самой войной второй раз вышла замуж и переехала из Макаровки в Дубки, к мужу. Но и этого было достаточно. Горячо поблагодарив доярку. Вершинин почти бегом бросился к председателю колхоза за машиной. А через полчаса он уже въезжал в Дубки.

Он без труда нашел в небольшом селе эту старушку и вскоре уже сидел с ней за весело шумящим самоваром в чисто выбеленной горенке.

Невысокая, неплохо сохранившаяся для своих шестидесяти лет старушка была удивлена неожиданным визитом Вершинина.

Да, она была подругой Мишиной. Они вместе плясали в хороводах, вместе работали на скотном дворе у кулака. Потом вместе вступили в колхоз и трудились на одной ферме. Часто ходили друг к другу в гости, и только после того, как она переехала из Макаровки сюда, они стали встречаться с Мишиной очень редко…

Вершинин внимательно слушал рассказ словоохотливой старушки, надеясь, что она сама скажет ему то, что его интересовало. Но та ударилась в далекие воспоминания и рассказала о том, как они познакомились на какой-то вечеринке со своими будущими мужьями…

Вершинин осторожно прервал ее рассказ:

— Скажите, а как вы думаете, почему убили Мишину?

— Наверное, на облигации ее позарились, — просто ответила старуха и, достав чистый носовой платок, стала вытирать глаза. — Убили Машу, невинную голубицу…

У Вершинина перехватило дыхание. Значит, он не ошибся! Значит, действительно были облигации!

Старушка замолчала на минуту и пожевала губами.

— А скажите, что за облигации были у Мишиной? — спросил Вершинин.

— Это долгая история, сыночек…

— Ничего, я не спешу…

— Пей, пей чай-то, а я расскажу все по порядку…

Рассказ старушки был длинен и изобиловал многочисленными отступлениями. Но Вершинин без труда уяснил из него главное. Долго копила Мишина деньги, клала их в кубышку, которую зарывала в погребе. Говорила, что копит на свои похороны. Но вот однажды соседка выиграла по трехпроцентному займу на двухсотрублевую облигацию пять тысяч. И Мишина решила купить на все свои деньги облигации. Авось, и она выиграет…

Своим планом она поделилась с подругой, и та одобрила его. У знающих людей они проверили, правда ли, что можно в любой момент сдать обратно облигации и получить деньги полностью назад.

И вот в одно воскресенье, тщательно спрятав деньги на груди, они отправились за облигациями в сберкассу райцентра. Своей маленькой сберкассе при почтовом отделении они почему-то не доверяли.

Старушка подробно рассказывала, как был удивлен заведующий сберкассой, когда они высыпали ему на стол гору тщательно сложенных вчетверо банковых билетов, и как они получили пачку новеньких, хрустящих облигаций.

— А когда же это было? — спросил Вершинин, едва старушка закончила свой рассказ.

— Ох, давно, сыночек, ей-богу, не помню. В воскресенье это было, лет семь, а то и восемь назад, а может, и пять…

— А кто еще знал об этих облигациях в селе?

— Никто не знал. Она никому не говорила и мне наказала молчать. Я тебе первому говорю, вижу, ты за делом приехал, а то бы кому другому тоже не сказала…

Ну, большое спасибо! — Вершинин стал прощаться. — Вы мне очень помогли.

Сразу же из Дубков он поехал в Дугну. Рабочий день уже кончился, и ему пришлось идти домой к заведующему сберкассой.

Но когда тот узнал, что Вершинин хочет установить номера облигаций, проданных двум женщинам в одно из воскресений семь или восемь лет назад, то только беспомощно развел руками.

— Я здесь недавно работаю. Обратитесь к бывшему заведующему, он сейчас на пенсии, а я ничего не могу сделать.

Бывшего заведующего сберкассой Павла Петровича Трофимова Вершинин, к счастью, застал дома.

Следователь предъявил ему удостоверение и рассказал о своей просьбе.

— Как же, как же! — оживился Павел Петрович. — Помню, помню. Такую кучу денег вывалила на стол — и рубли, и сотни. Каждая бумажка свернута аккуратно. Когда же это было? — Он нахмурился. — Помню, я ей новые, только накануне полученные облигации давал. Она еще их из пачки тянула, «на счастье», по одной. А вот когда — не помню. Впрочем, есть выход! — Он улыбнулся. — Я про этих женщин в нашу районную газету писал, только без указания фамилий. Маленькая такая заметочка. Называлась она, как сейчас помню, «Растет благосостояние трудящихся». Да она у меня цела.

Через две минуты Вершинин держал в руках маленькую, уже пожелтевшую заметку, из которой он узнал, что Мишина приобрела облигаций на 8 тысяч 400 рублей. Но, конечно, даты опубликования на заметке не было.

— Летом это было, — говорил Трофимов, — летом. Вот достать бы подшивки да полистать, узнать точно время. А потом по документам установим, какие облигации накануне пришли. Это просто.

— Пойдемте в редакцию, найдем там подшивки и будем искать.

До поздней ночи Вершинин и Трофимов листали подшивки и наконец, нашли эту заметку. А утром, едва только открыли сберкассу, Трофимов и Вершинин уже разбирались в архивных документах. Скоро Вершинин знал все номера облигаций, купленных Мишиной семь лет назад.

Итак, Вершинину удалось узнать номера похищенных у Мишиной облигаций. А это уже немало. Логично было предположить, что облигации эти проданы, так как после осуждения Гуськова убийца чувствовал себя в безопасности. В таком случае место покупки их будет нетрудно установить, так как каждая покупаемая в сберкассе облигация записывается в особую карточку.

Прежде всего, Вершинин поехал в областное управление сберкасс и довольно скоро установил, что облигации нужных ему номеров сберкассами области не приобретались. Это не удивило и не разочаровало Вершинина: он и не думал, что убийца будет продавать облигации вблизи места убийства, даже в этой же области.

Оставалось одно — объявить всесоюзный розыск. Это Вершинин и сделал.

То время, которое прошло до получения ответа, Вершинину показалось вечностью. И вот, наконец, он держит в руках маленькую бумажку с официальным штампом.

Сердце у Вершинина громко стучало. Он сидел за столом и никак не решался развернуть ответ. А что если он отрицательный? Нужно будет искать новые версии; новые решения, начинать все с начала…

Прикусив губу, Вершинин решительно развернул ответ. Там было всего несколько строчек. Сообщалось, что центральная сберегательная касса города Иркутска 28 июня приобрела на две тысячи рублей облигаций разряда 8, номера серий 046505, 046506, 046690, 046632, 046670, 046671, 046700, 046702, 046703, 046704. В этот же день две другие сберкассы Иркутска приобрели еще по десять облигаций того же разряда и серии. Далее перечислялись номера серий похищенных Мишиной облигаций.

— Так! — тихо произнес Вершинин, — Преступник сбыл облигаций на шесть тысяч в один день в разных сберкассах. Очевидно, он продавал их сразу же, как получил. Гуськов был осужден двадцать первого, и сразу же облигации начали свой путь в Иркутск. Теперь нам остается узнать, кто же ездил из села в Иркутск после двадцать первого июня… — Вершинин пододвинул к себе телефон и заказал срочный разговор с сержантом Новиковым, милиционером села Макаровки.

Ждать Вершинину пришлось недолго. Новиков, на его счастье, оказался дома. Уверенно и четко он отрапортовал, что с двадцать первого до двадцать восьмого июня никто из жителей Макаровки в Иркутск не ездил, и вообще никто не покидал деревни.

— Хорошо! — Вершинин нахмурился. — Тогда срочно подготовьте список тех, кто выезжал из деревни со дня убийства Мишиной. Пометьте, куда выезжал. Завтра привезите его мне. Но сделайте это так, чтобы никто в деревне не знал, чем вы интересуетесь. Ясно?

На другой день утром Новиков на мотоцикле доставил список Вершинину. Он был невелик: всего семь человек выезжали из Макаровки. Двое на юг, на курорты, один на курсы в Свердловск, старушка к сыну в Сызрань, учительница в отпуск — к матери, в Москву, учитель в отпуск — в туристическую поездку по Кавказу, председатель колхоза ездил на сельскохозяйственную выставку. Все на запад, ни одного на восток. Все как будто вне подозрения, но нужно проверить…

— Никто не знает о том, что вы собирали эти сведения? — спросил Вершинин.

— Никто, товарищ следователь! — уверенно ответил сержант.

После его ухода Вершинин связался с управлением милиции и попросил срочно проверить, действительно ли находились такие-то люди в таких-то местах в такой-то срок.

Через два дня ответ был получен. Все эти люди действительно находились в тех местах, куда выезжали.

— Значит, — задумчиво сказал Вершинин, — преступник не выезжал из села. Значит, у него есть сообщник в Иркутске. А облигации он, видимо, переправил посылкой! Нужно искать, кто отправлял посылку в Иркутск!

Несмотря на то, что была уже ночь, Вершинин дозвонился до Дугны, поднял с постели Павлова и поручил ему немедленно выяснить, отправлялась ли из почтовых отделений района посылка в Иркутск после двадцать первого июня или даже раньше.

С утра Вершинин волновался. Он ждал звонка Павлова. Вот сейчас он сообщит, кто из жителей Макаровки посылал посылку в Иркутск, и сразу станет ясно, кто убийца Мишиной.

Павлов позвонил лишь вечером.

— Я объехал все почтовые отделения района, — слышался в телефонной трубке его усталый далекий голос. — Никто в Иркутск или в Иркутскую область посылок не отправлял…

Вершинин осторожно положил телефонную трубку на рычаг и задумался. Странно! Посылка должна быть обязательно! Но, может, не в Иркутск? Нужно будет узнать, кто из жителей Макаровки вообще посылал посылки после убийства Мишиной…

Большие старинные часы пробили восемь раз. Вершинин вздохнул и встал из-за стола. Пора домой. Привычным движением следователь проверил, закрыт ли сейф, и вышел.

Он медленно спустился со второго этажа и открыл дверь. Улица встретила его привычным шумом вечернего города. Звенел смех прохожих, где-то далеко крутили пластинки, и мелодия песни чуть слышалась сквозь шуршание шин и резкие толчки автомобилей. Многочисленные световые рекламы окрашивали все в неестественный бледно-зеленый цвет.

Вершинин видел все это, но думал о другом. У него давно уже выработалась привычка думать о своих делах на ходу, на шумных улицах. Причем, думалось здесь почему-то особенно хорошо, лучше, чем в тишине кабинета.

Сейчас, по пути домой, он еще раз продумал весь ход следствия по делу Мишиной и не нашел нигде ошибки. И лишь когда он уже подошел к двери своего дома, ему вдруг пришло в голову, что посылка могла быть отправлена и даже наверняка была отправлена из какого-то отдаленного от Макаровки места. Осторожный преступник, по всей вероятности, искал такое почтовое отделение, где бы его не знали.

Ровно в девять часов утра Вершинин вошел в кабинет начальника областного управления связи.

Предъявив удостоверение, он попросил установить, были ли за последнее время посылки в Иркутск из почтовых отделений области.

— Н-да! Это не такая легкая задача… — вздохнул начальник управления. — Когда вам это нужно?

— Сегодня! Чем скорее, тем лучше.

— Вам придется подождать…

— Хорошо. Вы позволите? — Вершинин взял свежий номер «Огонька» и поплотнее уселся на диване, всем своим видом показывая, что он не уйдет без нужных ему данных.

Вершинин читал какой-то рассказ, а сам думал о другом — он пытался представить себе картину убийства Мишиной.

Как ученый-археолог по одной найденной косточке животного, вымершего много тысячелетий назад, восстанавливает его внешний облик, так и Вершинин по имеющимся у него данным создавал картину преступления. Правда, она была еще во многом неясна. В ней было немало белых пятен, туманных мест, но найдено уже самое главное — костяк… Совершенно непонятно одно — как же убийца проник к Мишиной, почему она ему открыла…

В кабинет вошла женщина и положила на стол начальнику управления лист бумаги.

— Так вот, — начал читать справку начальник конторы, — за период с… — он назвал день убийства Мишиной, — из нашей области в Иркутск и Иркутскую область отправлено три посылки. Отправитель первой посылки проживает в нашем городе, вторая посылка из Илимска, третья посылка тоже из нашего города, с почтамта, но отправитель дал обратный адрес другой: Дугнинский район, село Макаровка.

— Это он! — едва не воскликнул Вершинин, но сдержался и спокойно спросил:

— Фамилия?

— Шляпников, Иван Федорович, отправлена посылка…

— Подождите! — перебил его Вершинин. — Я сам скажу вам эту дату. Посылка была послана двадцать первого или двадцать второго июня!

— Верно! — удивленно сказал начальник конторы. — Она была послана двадцать второго июня…

— Кому адресована посылка?

— Тимохину Геннадию Семеновичу, Иркутск, улица Челюскинцев, дом семь…

— Ну, большое спасибо! — Вершинин аккуратно сложил справку и спрятал ее в карман.

Вернувшись в прокуратуру, Вершинин прежде всего доложил прокурору о том, что найден предполагаемый убийца, и получил командировку в Иркутск. Заказав на завтра билет на самолет, Вершинин вызвал машину. Нужно было немедленно съездить в Макаровку, узнать все об этом Шляпникове. По пути следователь заехал в управление милиции и договорился, что за Шляпниковым будет немедленно установлено негласное наблюдение. В прокуратуре он оставил адреса двух других отправителей посылок в Иркутск — нужно было незаметно проверить, что это за люди. Хотя Вершинин и был убежден, что они никакого отношения к убийству не имеют, порядок есть порядок.

Все интересующие его сведения о Шляпникове следователь получил очень быстро. Личность эта была в деревне хорошо известна. Лодырь, кулак по натуре, он едва отрабатывал в колхозе минимум трудодней. Его главным стремлением было дать колхозу поменьше, а сорвать побольше. Зато на своем приусадебном участке он трудился не жалея сил. Жена его постоянно торговала на железнодорожной станции молоком, вареной картошкой, огурцами, луком, яйцами.

Убедившись, что наблюдение за Шляпниковым установлено, Вершинин выехал в город. Он даже успел немного поспать перед отлетом в Иркутск.




VI

Самолет прилетел в Иркутск в середине дня, и Вершинин сразу же поехал в областную прокуратуру. Рассказав прокурору о цели своего приезда, Вершинин начал действовать.

Как без труда выяснил Вершинин, Тимохин работал слесарем на небольшом ремонтном заводе. За несколько дней Вершинин собрал о нем подробные сведения. А в это же время установленное милицией наблюдение за Тимохиным дало интересные и неожиданные результаты.

И вот через три дня после приезда в Иркутск Вершинин снова был в кабинете прокурора. Здесь же присутствовал и представитель милиции.

— Образ Тимохина ясен, — начал это небольшое совещание Вершинин, — пьянствует, прогульщик, бракодел, работает на заводе лишь для того, чтобы не числиться неработающим. Его очень устраивают ночные смены — дни он проводит на базаре. Многие рабочие завода видели, как он торгует на барахолке вещами. Подозревают, что он спекулянт-перекупщик.

— Мы узнали о Тимохине много интересного, — задумчиво сказал представитель милиции, — очень много. Да, верно, он перекупщик и спекулянт, но кроме того, он скупает краденое и продает его на базаре. Эти три дня наблюдений за ним дала нам возможность раскрыть несколько крупных квартирных краж и выловить пятерых матерых воров…

— Ну, а брать его можно? Или еще рано? Как по-вашему? — спросил прокурор.

— Пожалуй, можно, — сказал представитель милиции. — Все, что мы от него могли взять, уже взято.

Тимохина было решено брать с поличным, когда он будет принимать ворованные вещи.




* * *

Был серый, сумрачный день. Казалось, что вот-вот пойдет дождь. Вершинин сидел в машине и внимательно смотрел вокруг. Рядом с ним сидел начальник оперативной группы капитан Белов.

Машина стояла возле вокзала, рядом с камерой хранения. Кругом, как и на всех вокзалах, было шумно и многолюдно.

— Вон, уже клиент пришел. — Белов кивнул, и Вершинин увидал стоящего, возле газона человека с большим коричневым чемоданом.

— На этом месте, ровно в одиннадцать, у них всегда встреча, — продолжал Белов. — В лицо друг друга не знают, но есть у них пароль, самый безобидный. Тимохин спрашивает у этого: «Мои часы спешат. Скажите, сколько сейчас на ваших?» — Заметьте, вопрос совсем обычный. А в ответ на него нужно взглянуть на часы и сказать: «Теща моя умерла неделю назад». После этого Тимохин забирает чемодан и идет с ним в камеру хранения. Там он вынимает для продажи какую-нибудь одну вещь, чемодан сдает, а сам идет на базар. Продает — и снова в камеру…

Резкий, но негромкий писк прервал рассказ капитана. Белов нажал рычажок на панели, и чей-то далекий взволнованный голос отчетливо произнес:

— Он сошел с трамвая, через три минуты будет у вас… Все нормально.

— Хорошо! Замечательная это вещь — портативные радиопередатчики. — Белов достал газету и развернул ее. Это было условным сигналом. Вершинин заметил, что около парня с чемоданом стали постепенно сосредоточиваться одетые в штатское работники милиции.

— Вон он! — Белов глазами показал Вершинину на приближавшегося человека в помятом сером плаще и без шапки. — Сейчас его сфотографируют во всех позах — и без чемодана, и как он примет его, и как понесет…. Целый кинофильм!

Вершинин видел, как Тимохин подошел к стоящему возле чемодана парню, что-то спросил у него. Тот взглянул на часы, и ответил. После этого они постояли еще несколько минут рядом, затем Тимохин наклонился, взял стоящий чемодан и понес его в камеру хранения, а парень направился к трамвайной остановке.

Он не отошел и двух шагов, как шедшие ему навстречу двое людей вдруг резко повернулись и взяли его сзади за руки. Парень рванулся, но безуспешно. А подъехавшая машина уже гостеприимно распахнула дверцу.

Тимохин этого не видел. Он подошел уже к камере хранения, как вдруг увидел, что на его пути стоит какой-то человек. Стоит и пристально смотрит.

Ноги у Тимохина задрожали и приросли к земле. Он обессиленно поставил чемодан.

— Проходите вон туда, вас ждут, — Человек показал на стоящий рядом автомобиль.

Тимохин, не поворачивая головы, повел глазами по сторонам. Вокруг стояли люди.

— Берите чемоданчик, пойдемте…

Тимохин неохотно захватил сразу потяжелевший чемодан и направился к машине…

В тот же день в квартире Тимохина был произведен обыск. Нашли много ворованных вещей, несколько сберегательных книжек, крупную сумму наличными. Но ни облигаций трехпроцентного займа, ни писем из Макаровки, ни каких-либо других следов связи со Шляпниковым найдено не было.

Неудача обыска не обескуражила Вершинина. Тимохин был слишком опытным преступником, чтобы оставлять следы. Значит, он получил от Шляпникова лишь на шесть тысяч облигаций. Где же остальные? Очевидно, у Шляпникова.

На допросе Тимохин отрицал все, даже то, что он вообще знает Шляпникова.

— Нет, я не знаю никакой Макаровки. Не был там никогда. Шляпников? Не встречал такого — не слышал.

— И посылки не получали от него?

— Нет, не получал.

— А это что? — Вершинин предъявил Тимохину заполненную им самим расписку в получении посылки, которую он достал в управлении связи.

Этого Тимохин никак не ожидал. Он сразу съежился, побледнел, стал даже как-то ниже.

— Это же вы писали? — продолжал спрашивать его Вершинин.

— Ах, эта! — наконец «вспомнил» Тимохин. — Верно, я и забыл! Да, да я получал эту посылку от своего знакомого. Верно, из этой Макаровки… Забыл, знаете ли…

— Что было в посылке?

— Яблоки…

— А еще?

— Больше ничего. Яблоки я съел, а ящик выбросил…

Допрос не дал никакого результата, но на другой день Вершинину сообщили, что запиравшийся раньше Тимохин вдруг начал давать показания, «топить» своих «дружков», признаваться в скупке краденого.

— Картина ясна, — сказал Вершинину следователь, ведущий дело Тимохина. — Он все знает о том убийстве и сейчас хочет поскорее сесть в тюрьму на небольшой срок за скупку краденого, чтобы не отвечать за соучастие в убийстве. Трюк старый. Избрать себе меньшее наказание, чтобы спастись от большего.

Вершинин собирался провести еще несколько допросов. Тимохина, но телефонный звонок Павлова заставил его срочно вылететь в Дугну.

Далеким голосом, волнуясь, Павлва говорил:

— …Пришла ко мне жена Старкова и сообщила, что нашла в сенях пуговицу. Да, пуговицу! Она вспомнила, что тогда я обратил особое внимание на две пуговицы от пиджака Гуськова, и эту принесла. Утверждает, что это пуговица не ее мужа, и откуда она взялась, не знает. Никто из посторонних в сенях у них пуговицы не терял. Пуговица эта от мужского пиджака. По заключению товароведа-эксперта, такие пуговицы пришиваются к недорогим костюмам, выпускаемым нашей швейной фабрикой. Я провел скрытое сличение найденной пуговицы с пуговицами на пиджаке Шляпникова. Совпадение полное. И у него одной пуговицы на пиджаке не хватает! Пришил другую, непохожую…

— Что дало наблюдение за ним? — спросил Вершинин.

— Ничего. Живет по-старому. Несколько раз ездил на почту в город, спрашивал на свое имя перевод до востребования, но ничего не получал…

— Хорошо! Я завтра вылетаю! — Вершинин положил трубку.

Утром следующего дня он покинул Иркутск, а через день уже был в Дугне и разговаривал с Павловым.

— Будем делать обыск, — решительно сказал Вершинин. — У него где-то должен быть остаток облигаций Мишиной на две тысячи четыреста рублей. Их нужно найти во что бы то ни стало.

Утром следующего дня, получив постановление об обыске у Шляпникова, Вершинин выехал в Макаровку. Шляпникова застали у печки — он варил большой котел картошки, которым жена его торговала на станции. Она и сейчас была там.

Увидев работников прокуратуры и соседей — понятых и узнав, что у него будут делать обыск, Шляпников страшно растерялся и побледнел. На него вдруг напала судорожная икота. Дрожащими руками он выложил на стол ключи от сундуков и сел на стул возле стены.

Обыск продолжался три часа, но ничего существенного найдено не было. Ведя протокол, Вершинин внимательно следил за Шляпниковым, надеясь заметить в его поведении что-то такое, что могло дать ключ к разгадке.

Но Шляпников сидел неподвижно. К концу обыска он совсем успокоился и даже обнаглел, стал делать иронические замечания.

«Обидно уходить с пустыми руками… — подумал Вершинин. — Жаль…»

— Борис Николаевич! — вдруг негромко позвал его Павлов.

Вершинин подошел к нему.

— Смотрите, — вполголоса говорил молодой следователь, держа чистую школьную тетрадку. — Тут нет одного листа. Он вырван. А на этом листе можно заметить вдавленные следы — по первому листку писали жестким карандашом. Я думаю, ребята из научно-технического отдела смогут прочитать.

Вершинин кивнул головой, и Павлов спрятал тетрадку. Шляпников изо всех сил прислушивался к их разговору, но ничего не услышал и сидел сейчас встревоженный и бледный. От прежнего его спокойствия не осталось и следа. Вершинин заметил это и усмехнулся.

Он уже собирался было кончать обыск, как вдруг один из понятых, пожилой колхозник, вызвал Вершинина в кухню.

— Слышь-ка, следователь, — сказал он, — ты вот что посмотри — обои-то у него везде еще новые, хорошие. Однако в одном месте, в углу, он заново переклеивал. Немного не такие, хотя и похожи… Смекай сам, что к чему…

Вернувшись в комнату, Вершинин стал осторожно отклеивать ножом обои. Едва он отогнул край, как на пол полетели деньги, потрепанные и новенькие, разного достоинства. Их было много, целая копилка. Павлов аккуратно собрал их все и сосчитал. Оказалась, что «трудами праведными» Шляпников накопил около двадцати тысяч.

Но Вершинин искал не деньги, а облигации.

Вдруг ему бросилось в глаза что-то новое в поведении Шляпникова. Тот сидел напрягшись, внимательно прислушиваясь к чему-то.

Прислушался и Вершинин. На кухне звенела посуда. Это Павлов заканчивал обыск.

— Там! — уверенно сказал сам себе Вершинин. — В посуде! — И прошел в кухню.

— Ничего нет! — Павлов махнул рукой. — Пусто.

На большом старинном шкафу стояло множество различных кастрюль, чашек, мисок…

— Все осмотрели? — спросил Вершинин. — Нет? Ну-ка, я…

Он залез на стул и стал одну за другой подавать Павлову посудины.

Зеленая кастрюля — пусто, синяя миска — пусто, глиняная кринка маленькая — пусто, глиняная кринка большая…

— Есть! — громко сказал Вершинин и соскочил со стула. В руке он держал небольшой ситцевый мешочек. Когда его развязали, там оказались облигации ровно на 2400 рублей…




VII

На следующий день Вершинин вызвал Шляпникова на допрос.

Шляпников сидел перед следователем ссутулившись, глядел в пол и ни в чем не признавался.

— Откуда у вас эти облигации?

— Нашел на улице! Ей-богу, нашел! Только пожалел отдать, вот и спрятал, господь свидетель!

— А Тимохина Геннадия Семеновича вы знаете?

— Нет, не знаю, не слыхал.

— Ну, хорошо! — Вершинин подал Шляпникову лист бумаги и карандаш. — Я сейчас буду вам диктовать, а вы пишите.

Шляпников с опаской взглянул на следователя, но приготовился писать.

— Геннадий Семенович!.. — начал диктовать Вершинин.

Шляпников с испугом посмотрел на него.

— Ничего, вы пишите, пишите! — Вершинин снова повторил:- Геннадий Семенович! Нехорошо ты поступаешь со мной. Где же деньги-то? Ведь я тебе на шесть тыщ послал облигаций. Уговаривались, что ты мне половину переведешь, а где же они? Нехорошо! Знал бы, так и не лез в это дело… Написали? Вот и прекрасно!

Шляпников сидел бледный и лишь безмолвно кивнул головой.

— Ну, вот и хорошо! А вы говорили, что не знаете никакого Геннадия Семеновича. Вот оно, ваше письмо. Почерки совпадают, посмотрите сами…

Вершинин положил рядом с только что написанным Шляпниковым под диктовку письмом листок из тетради, изъятой при обыске. Вдавленные места были по-особому обработаны, и текст выступил отчетливо. Не нужно было и графической экспертизы, чтобы сказать, что оба текста написаны одним человеком.

— Ну, убедились?

Шляпников молчал.

— Напрасно молчите. — Вершинин вздохнул. — Все равно бесполезно. Вот ваша пуговица. — Он положил черную грубую пуговицу на стол, и Шляпников машинально взглянул на свой пиджак. — Да, да, именно здесь она у вас была раньше, пока вы ее не потеряли в сенях у Мишиной… Будете говорить?

Шляпников молчал. Вид у него был испуганный, растерянный, жалкий.

Хорошо подумайте и вы поймете, что запираться бесполезно. Тимохин в Иркутске арестован, а он-то уж молчать не будет… До завтра. — Вершинин позвонил и распорядился, чтобы Шляпникова увели.

После его ухода Вершинин вынул из сейфа мешочек с облигациями и стал внимательно рассматривать его. Что-то было в нем необычным, непонятным…

Вдруг Вершинин вздрогнул… Придвинув стул к столу, он поплотнее уселся и, взяв лупу, стал внимательно, тщательно разглядывать мешочек…




* * *

Недавно прошел дождь, и дорога была плохой. Вездеход ГАЗ-69, надрывно ревя мотором, с трудом перебирался из одной колдобины в другую. Вершинин нервничал: ему хотелось как можно скорее попасть в Макаровку. Неожиданно мелькнувшее у него предположение нуждалось в немедленной проверке, и он готов был лететь на крыльях.

Наконец «газик» выбрался на мощеную дорогу, и шофер сразу прибавил скорость. Вершинин снял кепку. Ветер упруго и задорно бил в лицо, озорно ерошил волосы. Вот машина обогнула лесок, и за поворотом сразу встало село Макаровка.

Скрипнув тормозами, машина остановилась у дома Мишиной. В окне показалось круглое испуганное лицо жены Старкова. Вершинин уже знал, что мужа ее дома нет — за кражу овса и он, и сторож получили небольшой срок…

Следователь быстро открыл за веревочку калитку, и, не обращая внимания на бесновавшегося на цепи пса, вошел в дом. Старкова встретила его на пороге.

Неожиданный визит следователя, очевидно, очень напугал ее.

— Садитесь, пожалуйста. — Она указала рукой на стул.

— Спасибо. — Вершинин сразу приступил к делу. — Скажите, после Мишиной, я помню, остались три сундука ее платьев. Где они сейчас?

— Здесь, в той комнате. — Старкова указала рукой на дверь. — Кое-что мы оттуда взяли, немного, а все остальное так и лежит…

Но Вершинин уже не слушал ее. Он быстро прошел в соседнюю комнату и остановился перед первым сундуком.

Старкова осторожно подняла крышку, и Вершинин невольно чихнул — ему сразу ударил в нос резкий запах нафталина Он быстро и осторожно вынимал из сундука тяжелые старинные платья и шубы, какие покойная Мишина носила много лет назад, яркие цветастые кофты и шали. Но того, что он искал не было.

Осмотрев содержимое первого сундука, Вершинин так же методически стал осматривать второй. Но и здесь его не заинтересовали длинные ночные рубашки, сарафаны и половики…

Третий сундук Вершинин осматривал очень медленно и тщательно.

Наконец, он вздохнул, опустил крышку и сел. По его разочарованному виду было ясно, что он не нашел того, что искал, за чем приехал сюда.

— Что вы искали-то? — спросила Старкова, наблюдавшая за следователем. — Может, я подсоблю вам?

— Скажите, где еще покойница хранила свою старую одежду? — спросил Вершинин.

— Здесь только, ну и в шкафу. Там в нижнем ящике совсем старье, тряпки какие-то.

— В каком шкафу? В этом? — Вершинин подошел к стоящему у двери дешевенькому фанерному гардеробу.

— Да, здесь.

Вершинин осторожно опустился на колено и вытащил пронзительно заскрипевший нижний ящик.

Старкова, внимательно наблюдавшая за ним, с удивлением увидела, как суровый следователь вдруг улыбнулся во весь рот, осторожно вытащил из дальнего угла розовую тряпку с белыми цветочками и расстелил ее на полу…

— Что это?

— Это? — Старкова подошла поближе. — Это старая кофта. Она уже давно ее не носила…

— Верно! — Вершинин улыбнулся. — А это? Что это такое, по-вашему?

Старкова удивленно взглянула на него, пытаясь понять, говорит он серьезно или шутит.

— Ну, как что? Рукава, как видите, нет, отрезала она его зачем-то…

— Опять верно! — Вершинин аккуратно поднял и перенес на стол старую кофту из розового ситца с беленькими цветочками, у которой наполовину был отрезан один рукав.

— А скажите, Старкова, как вы думаете, зачем старушка могла отрезать его?

— Ну, мало ли… — Старкова улыбнулась и пожала плечами. — Мало ли зачем он ей понадобился — на тряпку, может быть…

— Ну, а почему именно рукав?

— Почему рукав? — Старкова задумалась. — Мешок из него удобно сшить…

— Опять верно! — Вершинин встал. — Так вот, кофту эту я у вас забираю, а вы будьте эти дни дома. Может, понадобится вас вызвать…




VIII

— Ну что, Шляпников, опять в молчанку будем играть, или надумали? — так встретил Вершинин своего «подопечного».

Шляпников молчал.

— Ну, хорошо, вы говорите, нашли облигации на улице. Как они лежали? Что, прямо в этом мешочке, что ли?

— Нет — Шляпников покачал головой. — Они были… в газете. А мешочек этот, как сейчас помню, сшила моя первая жена, покойница. Купила она ситец в нашем магазине, пришла и говорит…

— Этот мешок? — прервал Шляпникова Вершинин.

— Он самый, как же его не узнать…

— Идите сюда. — Вершинин подошел к дивану и, подождав, пока приблизится к нему Шляпников, резким движением снял лист бумаги. На диване лежала розовая кофта Мишиной.

— А теперь смотрите. — Вершинин приложил мешочек к обрезанному рукаву. — Ясно вам? Это кофта Мишиной. Экспертиза ткани, краски, шва, ниток неопровержимо доказала, что мешочек сшит из рукава, отрезанного от этой кофты. Вы убили Мишину и похитили облигации вместе с мешочком… Советую признаться. Отпираться дальше бесполезно…

— Я не сам! Мне поручили! — каким-то громким, неестественно тонким голосом закричал Шляпников. — Я всё скажу, гражданин следователь, спасите меня…

— Садитесь и говорите. — Вершинин помог побледневшему, обессилевшему Шляпникову сесть на стул, и тот стал быстро, глотая концы слов и захлебываясь от волнения, говорить:

— Я никогда, никогда бы сам на это не решился. Это все он, Тимохин. Так и пишите, он всему делу голова… Позапрошлым летом приезжал он ко мне в отпуск, жил с месяц. Зашел у нас как-то разговор о деньгах. Я ему и рассказал, что мне моя покойная жена говорила, будто у старухи Мишиной где-то дома облигации запрятаны. Он и предложил: неплохо бы ее пощупать… Ну, как-то забылся этот разговор. А потом пошли мы однажды рыбу ловить; вышли рано, темно еще, на улицах ни души. Идем по селу и вдруг видим — в доме у Мишиной свет горит. Иван мне и говорит: «Пойдем-ка посмотрим, что старуха ночью делает». Я отвечаю: «Да ну ее!» А он свое — пойдем да пойдем. Ну, подошли мы. Занавески плохо задернуты были. Видим — сидит старуха в исподнем за столом и по газете облигации проверяет. «Вот они!» — шепчет мне он и в бок толкает. Так мы стояли у окна до тех пор, пока она облигации в мешок не положила и в сундук не спрятала. С тех пор Тимохин все время только о них и говорил. Смутил он меня, одним словом.

— Письма писал об этом? — спросил Вершинин.

— Писал. Только промеж нас был договор, что все письма сразу сжигать. В письмах он опять меня все подбивал, ругал рохлей и говорил, что возьмется облигации эти сбыть сам. Ну, вот, значит, я только об этом и думал все время, как бы попасть к старухе хоть на пять минут в избу. Да все не решался, боялся. А в ту ночь, с субботы на воскресенье, ходил я тоже на свадьбу к Загоруйко, возвращался поздно. Иду мимо Мишиной и вижу: огонь опять горит. Тут дверь стукнула, и старуха вышла. Я притаился, слышу — она во двор к корове пошла. Тут я одним махом на крыльцо вскочил, в комнату вбежал, раз — и в сундук, а там пусто, я в другой — в углу-то и нашел мешочек этот. Только я крышку сундука закрыл, дверь опять стукнула — старуха вернулась. Что делать? Сейчас она в эту комнату войдет, крик поднимет, тогда я пропал. Как только она вышла из сеней, я сразу на нее бросился и — за горло. Она упала и не пикнула. Душил я ее долго, отпустил, когда она уже совсем не дышала. Мешок я в карман и — в дверь. Смотрю: на крыльце тракторист Колька Гуськов спит. Ну, тут я сообразил — втащил его в избу, положил рядом со старухой, а сам задами домой. Никто меня и не видел… Пока тащил, у него и у меня пуговицы, наверно, оторвались.

Шляпников подробно рассказывал далее, как он посылал посылку, как был рад, когда узнал, что районный суд осудил Гуськова, как его обманул Тимохин, не выслав обещанные три тысячи.

Вершинин внимательно записывал каждое слово. Когда задержанного увели, следователь еще раз прочитал его показания. И перед ним во весь рост встал стяжатель, стремившийся разбогатеть на спекуляции и из-за своей алчности дошедший даже до убийства.

«Нет, пожалуй, зря ты хочешь свалить все на Тимохина. Он, конечно, тоже не ягненок, но и ты хорош!» — подумал Вершинин о Шляпникове и, подвинув к себе бумагу, стал оформлять документы следствия.






СОДЕРЖАНИЕ




По волчьему следу…………………………………………………………3

Однажды на рассвете……………………………………………………..36

Выстрел на шоссе…………………………………………………………42

Преступление на улице Степной………………………………………….64