Обряды, обычаи
Unknown






В данный том вошли произведения, давно недоступ­ные массовому читателю. Самое крупное среди них — «Обычаи и поверья Сургутского уезда» И. Неклепаева. Современному читателю будет интересно познакомиться с обычаями наших предков, которых они придержива­лись, играя свадьбы, празднуя масленицу, великий чет­верг и др.

Книга будет интересна всем, кто интересуется ис­торией своего края, занимается организацией праздни­ков и массовых гуляний.













 ОБРЯДЫ, ОБЫЧАИ, ПОВЕРЬЯ:

Сборник статей.



_[П._Городцов,_М._Костюрина,_И._Неклепаев,_Н._Оси­пов,_3._Плотников,_Н._Сколозубов,_И._Шамаев]/_Составление тома Ю. Л. Мандрики, предисловие Н. А. Рогачёвой.






ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ


Суседка (домовой), лешие, ведьмы, колдуны — таковы пер­сонажи этой книги. В нее вошли рассказы о суевериях, о кален­дарных и семейных праздниках, о погодных приметах, бытовав­ших в среде русского населения Западной Сибири во второй половине XIX—начале XX века. Читатель откроет для себя мир традиционной народной культуры сибиряков, сохраненный в трудах этнографов и собирателей фольклора.

Долгое время бытовало убеждение, что на сибирской по­чве поэзия не приживается. «Умонастроение» сибиряка «харак­теризуется забывчивостью исторической традиции, утратой поэзии и отсутствием всякого идеального чувства и поэтичес­кой мечтательности. Сибиряки большей частью <...> забыли всю древнерусскую старину, все эпические сказания и былины ве­ликорусского народа, даже большую часть великорусских на­родных верований и суеверий, примет и обрядов увеселитель­ных»[1 - _Ядринцев_И._М._ Сибирь как колония. СПб, 1882. С. 60.]. М. Н. Костюрина, известный тобольский краевед и зна­ток сибирского фольклора, опровергая миф о «безголосой» Сибири, писала в 1894 году: «В сибирской деревне так же, как и в деревнях России, песни поются при каждом удобном слу­чае — в хороводах, на «вечерках», на свадьбах, в праздники и в будни, в поле, дома и дорогой. Деревенских песен в Сибири великое множество, и можно только жалеть, что записывают­ся они редко и еще реже попадают в печать...»[2 - _Костюрина_М.И._ Сибирские народные песни, записанные в подгород­ных деревнях около Тобольска летом 1894 года // Ежегодник Тоболь­ского губернского музея. Вып. 111. Тобольск, 1895. С. 1—2.].

География представленных в настоящей книге материалов наглядно убеждает в том, что сибирский климат не препятству­ет сохранению предания. Традиции народного искусства живы и в северных районах края, и в южных — от Сургута до Тюкалинска и Ялуторовска.

К сожалению, многие авторы записей сибирского фолькло­ра сегодня прочно забыты, а их книги практически не переизда­вались, в то время как каждая из них по-своему уникальна.

Первыми исследователями народной культуры русского на­селения Западной Сибири стали ссыльные интеллигенты, именно «политическая ссылка дала ряд <...> первоклассных исследователей-этнографов и фольклористов»[3 - _Ачадовский_Т.К._ История русской фольклористики: В 2 т. М., 1963. Т 2. С. 219.]. Среди них были Сергей Порфирьевич Швецов (1858—1930), автор книги «Очерк Сур­гутского края» (1888), и Иван Иоакимович (Якимович) Неклспаев (1865—1930), чья работа «Поверья и обычаи Сургутского края» (1903) вошла в эту книгу. Удивительна судьба Марии Ни­колаевны Костюриной (Емельяновой) (1863-64?—1942?). Она — уроженка с. Архангельского Тобольского уезда, жена извест­ного революционера Виктора Федоровича Костюрина. С 1891 года Костюрины жили в Тобольске и находились под негласным над­зором полиции. С 1900 по 1919 гг. Мария Николаевна была редактором-издателем «Сибирского листка»[4 - См. об этом: _Скачкова_Т.М._ М.Н. Костюрина — издатель «Сибирского листка». _Коновалова_Т.Н._ Тобольская частная газета «Сибирский лис­ток» // Четвертые Макушинские чтения. (Ом. сл.) 6—7 мая 1997 г. Ново­сибирск, 1997. С. 112—116.]. Она занимала долж­ность помощника библиотекаря Тобольского губернского музея и возглавляла бюро труда Общества трудолюбия в Тобольске. Со­бирание фольклора — одна из форм общественной деятельнос­ти М. Н. Костюриной, дань любви к «малой родине».

Фольклор привлекал внимание государственных чиновников-сибиряков. Николай Лукич Скалозубов (1861 — 1915) в 1894 году был назначен тобольским губернским агрономом[5 - См.: _Белобородов_В.К.,_Пуртова_Т.В._ Ученые и краеведы Югры. Тюмень, 1997. С. 258-262.]. Он вхо­дил в правление Тобольского губернского музея, активно уча­ствовал в издании «Ежегодника», в редакционной комиссии которого состоял. В 1907—1912 гг. Н. Л. Скалозубов был депутатом Государственной Думы. Его первая работа по фольклору была напечатана в 1899 году, но изучение народного календаря нача­то им в 1896 году, «когда вопрос о погодных приметах введен был в программу по текущей сельскохозяйственной статисти­ке...». По делам службы попал в нижнетавдинский край Петр Алексеевич Городцов (1865—1919), занимавший в 1904—1908 гг. должность крестьянского начальника участка Тюменского уез­да[6 - См.: _Темптшг_В.Я._ Петр Алексеевич Городцов // Русская духовная куль­тура Западной Сибири и Урала: В 2 т. Тюмень, 1995. Т. 2. С 170-178.]. Сибирский экономист Николай Осипович Осипов (1858— 1901) входил в отдел сельской экономии и сельскохозяйственной статистики.

Имя автора книги «Общий тип деревенской свадьбы Тюкалинского уезда» (1903) И. Шамаева мало известно даже краеве­дам. Этот псевдоним принадлежит Ивану Степановичу Голошубину (1866— 1922)[7 - 'См. Омский историко-краеведческий словарь/Вибе П.П., Михеев А.П., Пугачева Н.М. Омск, 1994. С. 62.], бывшему священнику Березовской Богороди­це-Рождественской церкви, а позднее служившему в Тюкалинском уезде Тобольской губернии, где ему, по словам самого ав­тора, «невольно удалось собрать весь тот материал», который он представил «на суд читателей с целью дать целостное изображе­ние всей свадебной жизни крестьянина-сибиряка».

Все эти люди принадлежат к одному поколению, увле­ченному «желанием спасти от забвения» (П. А. Городцов) тра­диционную русскую культуру. В каждой работе проявляется характер собирателя. И. Я. Неклепаев воспринимает жизнь сургутян со стороны, подобно путешественнику, оказавшемуся перед лицом чужой культуры. Для М. Н. Костюриной Сибирь — не чужая страна, а родной край. В ее работах слышен голос убежденной сторонницы просвещения и эмансипации. «Зау­нывный характер свадебных песен и вой невесты, напоми­нающий вой по покойникам, — пишет М. Н. Костюрина, — объясняются, конечно, той тяжелой предстоящей долей за­мужней женщины, которая рисуется невесте <...>. Может быть, с народным просвещением наступит лучшая пора и для замужней женщины в крестьянской семье...». П. А. Город­цов — дотошный исследователь-этнограф, внимательный к деталям крестьянского быта, он стремится к научной точно­сти повествования, избегая прямых оценок. Зато в рассказе И. Шамаева, написанном в форме свободного повествова­ния, мы слышим и укор грубости народных обычаев, и удив­ление их красотой.

Работы, собранные под обложкой настоящей книги, раз­личны по масштабу поставленных задач. Сборник открывается трудом И. Я. Неклепаева «Поверья и обычаи Сургутского края». Восприняв без предубеждения быт «пустынной, захолустной и дикой местности», большую часть времени оторванной от вся­кой «цивилизации», автор представил картину целой жизни, замкнутой «в кругу различных унаследованных форм и ритуа­лов, освященных обычаем и практикой дедов». Здесь «весь путь» человека от рождения до смерти, «круглый год» праздников и будней, страх и смех, воплощенные в быличках и бывалыцинах, память о прошлом, запечатленная в предании, предрассудки и стереотипы коллективного сознания.

И. Я. Неклепаев хорошо понимал, насколько «старинный уклад» беззащитен перед неизбежностью исторического прогресса.

Одного века хватило, чтобы «старый Сургут» исчез с карты куль­туры. Труд И. Я. Неклепаева — свидетельство, летопись духовной жизни уже утраченной цивилизации, он раскрывает ее строй, психологию человека традиционной культуры, показывает гар­моническую целостность и поэтическую одухотворенность на­родного быта сибиряков.

Работы П. А. Городцова и Н. Л. Скалозубова посвящены буд­ням и праздникам сибирских крестьян. Славянский календарь архаичен, и нет ничего удивительного, что в нем мало заметен собственно сибирский колорит. Однако, как отмечает Н. Л. Ска­лозубов, «в каждом районе из общей массы примет на первый план выдвигаются лишь те, которые к условиям этой именно местности подходящи».

Читатель имеет редкую возможность наглядно представить сходство и различие свадебных обрядов разных округов Тоболь­ской губернии. Одним из первых рассказов о свадьбе в нашем крае считается очерк З. Т. Плотникова (1859), в 1893 г. была опуб­ликована работа Н. О. Осипова, в 1899 — исследование М. Н. Ко­стюриной. Свадьба — одно из важнейших событий традицион­ной культуры, «сопровождающееся сложными заботами, денеж­ными расходами, неподдельной радостью, песнями, особенны­ми обычаями, слезами и причитаниями» (И. Шамаев). Свадеб­ный обряд вырабатывался веками, так что и в современной свадь­бе мы без труда найдем отголоски чрезвычайно богатого в про­шлом ритуала.

Итак, перед нами оживает Сибирь конца прошлого столе­тия, мир, которого больше нет. Заинтересованные исследовате­ли, предвидя его близкое разрушение, сохранили образ старой Сибири для будущих поколений, которым еще предстоит по­знавать сказочное прошлое своего края.

_Н._А._РОГАЧЕВА_






И. Я. НЕКЛЕПАЕВ

ПОВЕРЬЯ В ОБЫЧАИ СУРГУТСКОГО КРАЯ







ПРЕДИСЛОВИЕ


Если ты странствуешь, путник,

С целью благой и высокой,

То посети, между прочим,

Край тот далёкой...

    Омулевский.

Сургутский край — это Сургутский округ (ныне уезд) Тобольской губернии, расположенный по среднему тече­нию р. Оби и по её притокам, на границе Тобольской и Томской губерний.

Трудно представить себе местность более пустынную, захолустную и дикую. Даже в навигационное время, про­должающееся, однако, здесь весьма недолго, не больше каких-нибудь 4 месяцев, этот край слишком мало ожив­ляется Обью, хотя по ней развилось теперь довольно зна­чительное судоходство и пароходы с баржами в течение лета почти каждый день снуют по ней из Томска в То­больск и обратно. Это столь слабое влияние судоходной реки на оживление края объясняется, конечно, тем, что Сургутский край является только проходным путем, и то на короткое летнее время, причём любопытно заметить, что на весь этот громадный округ, который простирается по Оби около 600 вёрст, здесь существует только одна пристань (для всех более крупных и пассажирских парохо­дов, мелкие товарные заходят иногда и в другие места), это — Белоярская пристань, верстах в 10-ти от Сургута — административного центра всего края.

Но если невелико оживление, вносимое летом одной пристанью, то зимой этот край становится ещё диче и глуше. Тогда, кроме почты, которая ходит раз в две не­дели из Тобольска до Сургута и обратно, да нескольких десятков обозов с кладью местных купцов, отправляю­щихся в Тобольск и на Ирбитскую ярмарку, не бывает почти никаких сношений с другими округами. Если к этому прибавить, что в течение осенних и весенних рас­путиц, продолжающихся здесь обыкновенно по полуто­ра, по два месяца каждая, Сургутский край бывает со­вершенно оторван от всего остального мира, то читатель сумеет по достоинству оценить всю захолусгность и глушь этой местности.

Русское население края, очень немногочисленное и сосредотачивающееся исключительно в окружном городе Сургуте да в немногих, 7 или 9, чисто русских поселениях округа, состоит частью из потомков давно уже поселен­ных здесь казаков, теперь обращённых в мещан, частью из позднее появившихся крестьян и мещан. Нужно заме­тить, что тлетворное влияние уголовной ссылки почти совсем не коснулось этого края, куда и раньше, по-види­мому, мало ссылали уголовных, а в последние несколько десятков лет и вовсе перестали их ссылать, предоставив эти дебри одним только политическим ссыльным.

Что же касается инородцев-остяков, то в самом горо­де их почти нет, кроме какого-нибудь десятка служащих в работниках у местных купцов. Но зато в округе, как мы уже заметили выше, можно насчитать не более 7—9 дере­вень и сел с чисто русским крестьянским населением. А затем, во все стороны по берегам Оби и её многочислен­ных притоков, тянутся остяцкие юрты и посёлки, общее население которых во много раз превосходит число рус­ских жителей края.

Хлебопашеством здесь не занимаются. Правда, лет 40 тому назад в Сургутском округе, как в окрестностях горо­да, так и в одном из ближайших сёл, пробовали произво­дить опыты хлебопашества, и опыты эти дали, по-види­мому, благоприятные результаты, но хлебопашество все-таки почему-то здесь не привилось[8 - В «Очерках Сургутского края» («Зап.З.-Сиб. Отд. И.Р.Г. О-ва», кн. X) С.П. Швецов упоминает, по-видимому, о тех же опытах, причем сообщает, что они были безуспешны и объясняет это неблагоприятными есте­ственными условиями местности.], может быть, впро­чем, и потому, что, в то время как делались эти опыты, в хлебопашестве здесь и не нуждались, так как и промыслы тогда довольно хорошо обеспечивали жителей. Как бы то ни было, но теперь оно прекращается далеко от Сургута, и, если мы не ошибаемся, севернее с.Реполова (верстах в 300 от Тобольска, по Иртышу) уже не встречается.

Главное занятие жителей края — промыслы. При этом у остяков преобладает звероловство (рыболовные пески они большей частью сдают в аренду русским купцам, а сами рыболовством промышляют, главным образом, лишь для собственного потребления), у крестьян — ры­боловство и, в меньшей степени, извоз, а у жителей города — над теми, другими и третьими, по доходности и по количеству занятых рук, доминирует зимняя дос­тавка пароходских дров на Белоярскую пристань (вы­возка из лесу и рубка[9 - Эта доставка в описываемое нами время — 1891 г. — давала возможность одному рабочему с лошадью заработать в неделю рубля 3-4, но так как с каждым разом за дровами приходится ездить все дальше и дальше от пристани, и значит, вырабатывать все меньше, то и заработок этот начинает сокращаться, хотя цены в среднем (за доставку куб. сажени) остаются те же (4 р. 50 к,—5 р.).]). Но и этот промысел, как и все прочие, с каждым годом всё более и более падает, и население края, как русские, так и инородческие, вслед­ствие уменьшения зверя и рыбы и вырубки леса (близ вышеназванной пристани), несомненно, стоит на пути к обнищанию, хотя, впрочем, и в описываемое нами время оно не могло похвастаться особой зажиточнос­тью. Среди общей бедноты горожан и крестьян выделя­ется лишь небольшая кучка местных купцов, разбога­тевших, главным образом, на торговле с инородцами-остяками и приезжающими сюда на ярмарку самоедами. Что представляет из себя эта торговля — это хорошо всем известно по бесчисленным описаниям в сибирс­кой прессе[10 - О сургутской торговле см. нашу ст. «Самоедская ярмарка в Сургуте» — «Сибир. листок»: 1893 г., №№ 4—5, а также ст. г. Швецова «Очерки Сур­гутского края» — «Записки Зап.-Сибир. Отдела Имп. Русс. Географичес­кого Общества», кн.Х, 1889 г.], как не менее известно также и то, что к вышеперечисленным причинам обнищания инородцев следует присоединить и торговую эксплуатацию их рус­скими купцами...

Что же касается казаков-горожан, то раньше некото­рым подспорьем для них служил казённый паек (состояв­ший из муки и крупы), но, с обращением их в мещан в конце восьмидесятых годов, у них отобрали этот паек и, кроме того, их начали облагать разными «попенными», «подомовыми» и «поземельными», которых они раньше не знали. И это до такой степени огорчает бывших каза­ков, что, кажется, не проезжал мимо Сургута ни один генерал, какого бы он ни был ведомства, к которому сургутяне не обращались с просьбами и ходатайствами о воз­вращении их опять в казачество, рисующееся им как ка­кой-то золотой век...

Эти-то горожане-казаки и составляют, собственно, главный объект наших этнографических наблюдений.

Хотя Сургут считается окружным (теперь уездным) го­родом, но, в сущности, он ничем, кроме величины и при­сутствия в нем окружного начальства, не отличается от всех прочих русских поселений округа. Заброшенный на громад­ное расстояние от губернского и в то же время ближайшего города — Тобольска (864 версты), Сургут даже по внешнему виду напоминает скорее село, и то из небольших и бедных, чем какой бы то ни было город. Все городские атрибуты в нем сведены к минимуму и в описываемое нами время ог­раничивались полицейским управлением, почтовой конто­рой и неизвестно для чего существовавшей воинской ко­мандой. Здесь не было тогда ни казначейства, ни суда, ни даже тюрьмы...

Невелики преимущества Сургута и в культурном от­ношении перед округом. В начале 1890 годов, к каковому времени относятся наши наблюдения, на весь город с 2000-м населением было только две школы: приходское училище для мальчиков и небольшая школа грамотнос­ти для девочек, конечно, далеко не вмещавшие в себя всех желающих учиться детей. В это же время появилась первая и единственная школа в уезде — в одной из бли­жайших к Сургуту русских деревень. Этим и исчерпывают­ся здесь все меры к развитию народного образования как в городе, так и в округе. Но не нужно забывать, что эти три школы — продукт самых последних лет, а раньше, до конца 1870-х годов, когда здесь появилось приходское учи­лище, ни в городе, ни в округе не было ни одной школы.

В таком же неудовлетворительном состоянии, впро­чем, как и повсюду в Сибири, находится в Сургуте и ме­дицинская помощь, что даёт возможность местной на­родной медицине, о которой у нас будет речь ниже, рас­цвести здесь самым пышным цветом.

Естественно, что при этой заброшенности, некуль­турности и дикости края в жизни сургутян должно было сохраниться в более или менее чистом и нетронутом виде немало любопытных обычаев и обрядов, носящих на себе отпечаток несомненной седой старины и занесённых сюда с незапамятных времен, быть может, ещё с первыми засельщиками края. Эти архаические следы не трудно под­метить как в здешних свадебных обрядах и песнях, так и во многих вечёрочных играх и в целом ряде разнообраз­ных предрассудков и суеверий. Что не сохранилось в обря­де, о том поёт песня, которая переживает обряд, или го­ворит какое-нибудь тёмное, глухое поверье.

Сургутяне, как и вообще всякая темная, непросвещен­ная масса, да ещё принужденная жить в условиях крайней изолированности от остальных русских, и наоборот, в бли­жайшем соприкосновении и соседстве с полудикими туземцами-остяками и самоедами, естественно, замкнули свою жизнь в кругу различных унаследованных форм и ритуалов, освящённых обычаем и практикою дедов. Все более важные моменты жизни, начиная с рождения, про­должая браком и кончая смертью, здесь отмечены особы­ми обрядами, во всей своей неприкосновенности перехо­дящими от одного поколения к другому и строго соблю­даемыми каждым.

Впрочем, в последнее время врывающиеся и сюда вол­ны городской «цивилизации» начинают мало-помалу про­бивать брешь во всей этой первобытной обрядности и молодое поколение, обычный носитель этих мутных волн, относится к старине уже не так почтительно, стараясь внести свои новшества в старинный уклад сургутской жизни. К сожалению, однако, все эти новшества пока ещё не идут далее замены на вечёрках осмысленных и глубоко поучительных старинных игр и песен нелепыми европей­скими танцами да разными пошлыми трактирными пес­нями. Во всех же других отношениях здешняя молодёжь столь же дика, суеверна и невежественна, как и самые старые старухи. Влияние школы совершенно ничтожно, да оно и не может быть иным. Трудно, научая только чи­тать и писать, искоренить всю ту суть предрассудков и суеверий, которые опутывают жизнь сургутянина букваль­но от колыбели до могилы. Вряд ли даже школа и претен­дует на это, и в результате получается совсем нежелатель­ное явление: суеверие и предрассудки остаются, а та чуд­ная первобытная поэзия, которою окрашены многие из сургутских обрядов и игр, те прелестные старинные пес­ни, которые блещут такими дивными красотами образно­го и яркого великорусского языка, все это исчезает, не заменяясь пока ничем лучшим. И жизнь становится более прозаической, сырой и скучной...




* * *

Предлагаемые вниманию читателя очерки сургутских поверий и обычаев составлены на основании личных на­блюдений и расспросов автора в течение его шестилетне­го пребывания в Сургуте в 1885—91 гг., и хотя эти наблю­дения приурочены, главным образом, к городской жиз­ни, но в своём месте будут отмечены и кое-какие дере­венские особенности.

Нечего, конечно, и говорить, что настоящие очерки далеко не исчерпывают того богатейшего этнографичес­кого материала, какой может дать этот край, совершенно не изученный в этнографическом отношении. Мы имеем в виду здесь русское население Сургутского края, так как о населяющих его инородцах-остяках писалось немало (хотя, впрочем, главным образом, иностранными иссле­дователями и на иностранных языках); что же касается русских, то, если не считать случайных корреспонденций и мелких заметок в сибирской прессе да мимолетных упо­минаний и характеристик в трудах иностранных путеше­ственников (Кастерна, Финта и Брема, Сомье и др.), то мы можем указать только одну статью, посвящённую рус­скому населению этого края, это ст. г. Швецова: «Очерки Сургутского края» в «записках Зап.-Сибир. отдела И.Р.Геогр. общества», кн.Х, за 1889 г. Но и эта статья, давая обстоятельное изображение (хотя, впрочем, не без неко­торых промахов) материальной стороны и экономичес­ких условий жизни сургутян, почти совершенно не каса­ется их воззрений, верований, обычаев, поэзии, т.е. всего того, что относится к области духовной культуры и пред­ставляет особый интерес для этнографии. Этой-то сторо­не жизни русских Сургутского края и посвящены наши очерки.




I. ДЕМОНОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ СУРГУТЯН

Понятия о нечистой силе и об её разнообразных про­явлениях составляют, бесспорно, тот общий фон, на ко­тором, главным образом, покоится наибольшая масса су­ществующих у сургутян предрассудков и суеверий. Все, что более или менее загадочно и что в то же время являет­ся в том или другом отношении вредным для человека, сургутяне обыкновенно приписывают действию какого-нибудь нечистого духа, если в некоторых случаях и нельзя указать точно, какого именно духа (так как все они имеют здесь свои специальные функции, или, вернее сказать, специальные районы своих действий), то всё-таки это не уничтожает общей веры сургутянина, что, во всяком слу­чае, это дело «нечистого».

Впрочем, нельзя сказать, чтобы нечистой силе сургу­тяне всегда приписывали только вредные для людей про­явления, причинение людям зла. Хотя все нечистые духи, по понятиям сургутян, сами по себе действительно явля­ются существами злыми, но иногда они относятся покро­вительственно к тем или другим «приглянувшимся» им людям и оказывают своим любимцам различные услуги в их материальной жизни. Мы не говорим уже о том, что есть целый разряд лиц, которые являются как бы посред­никами между людьми и нечистыми духами и у которых эти последние играют почти служебную роль, исполняя их всевозможные желания и прихоти, направленные, од­нако, большей частью, ко вреду других людей. Но кроме этих лиц, находящихся в постоянном общении с нечис­той силой, по понятиям сургутян, и всякому вообще че­ловеку предоставляется возможность задобрить или уми­лостивить разгневанного почему-либо нечистого духа или заранее предотвратить этот гнев. Для этого здесь существуют известные правила и обряды, которые можно назвать в некотором роде сургутским _демонологическим_культом._

С этими обрядами мы познакомимся ниже, при де­тальном выяснении воззрений сургутян на нечистую силу, теперь же следует указать, что демонологические верова­ния у сургутян разработаны довольно подробно и даже могут быть сведены в некоторую стройную систему.

По понятиям сургутян, происхождение нечистой силы заключается в следующем: вначале был Бог и только доб­рые ангелы. Но один из них, по прозванью Сатана, вдруг преисполнился зависти к Богу, к его всемогуществу, все­ведению и пр., и сам захотел быть таковым. Возгорелась борьба между ним и Богом, и окончилось тем, что Бог во гневе своем низверг Сатану в ил (болото), отчего Сатана с тех пор и стал называться Сатанаил. А его приспешники попадали с неба кто куда пришелся, и те, что упали в лес, сделались лешими, кто упал в воду, стал водяным, а упавшие в людские жилища превратились в домовых.. Са­танаил же поселился в самой преисподней, в илу (в боло­те), и оттуда, по-видимому, руководит злыми действия­ми всех этих более мелких нечистых духов — леших, водя­ных, домовых.

Время от времени эта борьба нечистых духов с Богом проявляется и теперь. Бог сердится, гремит громом и по­сылает с неба громовые стрелы. Их особенно боятся не­чистые духи и при всякой грозе стараются спрятаться за человека. Вот почему, когда громом убивает кого-нибудь, то, по мнению сургутян, это значит, что за этим челове­ком спрятался какой-нибудь нечистый дух (тот, в районе которого случилось происшествие), на которого, соб­ственно, и была направлена «божья стрела».

Таким образом, нечистые духи завладели известными районами, в сфере которых и стараются всячески пакос­тить людям. Больше всего их приютилось в жилых челове­ческих избах или поблизости от них — в банях и скотских «загородях» (хлевах). И так как с ними приходится чаще сталкиваться в обыденной жизни, то естественно, что у сургутян имеются о них более обстоятельные сведения, чем о духах, поселившихся в воде и лесах.

Ниже мы представим воззрения сургутян сначала на домашних духов, так называемых здесь «суседок», потом на духов, населяющих реки, леса и озера, и, наконец, на разных посредников между людьми и нечистой силой — «вещиц», волшебниц, чернокнижников и пр.




ДОМАШНИЕ ДУХИ — «СУСЕДКИ»

Сургутяне не объясняют, какого пола были те злые ангелы, которых Бог низверг с неба вместе с Сатанаилом, но те из них, что приютились около человека — в избах, загородях и банях, у сургутян известны под име­нем «суседок» — существ, несомненно, женского пола. Это видно как из самого названия — «суседка» — и обра­щений к ним сургутян со словами «матушка-суседушка», о чем у нас речь будет идти ниже, так и из того обстоя­тельства, что в разговорах сургутяне никогда не прирав­нивают «мужиков» (мужчин) к суседкам, но обыкновен­но сравнивают с ними только баб и вообще женщин.

Смотря по местонахождению, суседки бывают трех родов и называются «избна суседка» (иногда называемая также «домова суседка»), «скотска суседка» и «банна су­седка[11 - Но при разговоре сургутских кумушек нередко можно услышать такие сравнения: «будь она проклята, так страшна — настоящая земляна су­седка», — говорят про какую-нибудь женщину, или: «ну и выгадилась же ты, словно земляна суседка» и т.п. Эти выражения, по-видимому, указывают на то, что у сургутян существует или, вернее, существовала вера в особых ещё земляных суседок (быть может, обитающих в огоро­дах), потому что вышепоименованные суседки (избна, скотска и бан­на), хотя и «страшны» на вид, но не живут в земле, а имеют другие места обитания, и кроме того, ни одну из них (при расспросах) сургу­тяне не называют «земляной». Но подробнее выяснить этот вопрос нам не удалось и, кроме приводимых выше разговорных выражении, мы не могли собрать никаких сведений о земляных суседках.]».

_Избная_суседка_ заведует жилой избой, где является тай­ной, но верховной хозяйкой как над людьми, обитающи­ми в доме, так и над всем домашним распорядком и, меж­ду прочим, над животными, которые временно помеща­ются в избе, например, над телятами, над курами и пр.

Одних жильцов эта суседка любит, других нет. Пер­вых всюду сопровождает удача и успех — во всех домаш­них делах, в промыслах, в торговых операциях, вторым же — везде «незадача». Тем, кого избная суседка любит, она, в знак своего расположения к ним, заплетает по ночам косы. Эти косы тщательно сохраняются их счаст­ливыми обладателями и ни под каким видом не расчёсы­ваются и не обстригаются. В Сургуте указывают несколь­ко таких лиц обоего пола, которых мы имели случай сами видеть, с густыми косичками за ушами, не заплетённы­ми, а просто сбитыми, как войлок. Этими косичками обладатели их, по-видимому, очень гордятся, хотя, к сожалению, мы не можем подтвердить, чтобы они были из особенно счастливых и зажиточных обитателей Сур­гута. И даже сами сургутяне в последнее время, когда заходит речь об этих «счастливцах», меланхолически за­мечают: «Вот поди ж ты, и суседка их любит, и косы им плетёт, а живут как бедно»...

Если же эти косы, заплетаемые суседкой, обрезать, то тогда сразу пропадет вся дружба и любовь суседки и при этом последняя ещё чем-нибудь отомстит за такое пренебре­жение её расположением: или сам этот человек опасно за­болеет, или из его родни кто-нибудь помрет. Сургутяне рас­сказывают по этому случаю, как одна женщина, которой не нравились эти войлокообразные косички, пренебрегла советами стариков и обрезала их... «И что же? — прибавля­ют рассказчики, — не прошло и полгода, как у этой жен­щины утонул муж»... И с тех пор этот предостерегающий урок живо сохраняется в памяти сургутян.

А кого суседка невзлюбит, тех по ночам она мучит — сонного «трясет до поту». Иногда, впрочем, она «нава­ливается» по ночам на людей, к которым не питает ни­какой особой злобы. В таком случае её надо спросить, к худу или к добру она давит, и она будто всегда ответит, потому что и наваливается только затем, чтобы пред­сказать человеку то или другое. И если она давит «к худу», то на предложенный ей вопрос, она глухо продует в са­мое ухо три раза холодным, леденящим дыханием («ажно в голову ветер просквозит»): «К худу, к худу, к худу». Если же она давит «к добру», то тогда «теплым духом» тоже глухо ответит: «К добру, к добру, к добру»... Обык­новенно в это время, по словам рассказчиков, на чело­века нападёт такой страх, что не всякий решается спро­сить суседку, к худу иль к добру она давит. Но, однако, находились такие смельчаки, что, не удовлетворяясь рас­спросами, схватывали суседку и, как кошку, сбрасыва­ли с себя на пол, так, что она упадет и даже «крякнет». А на завтра находили в руках клок шерсти (с суседки) с красными, жёсткими, как у медведя, короткими воло­сами... И суседка обыкновенно не сердится на то, что с ней поступили так бесцеремонно: «сонному человеку все простительно, это понимает и суседка»...

Какой же она имеет вид? Об этом сургутяне рассказыва­ют разно. Её мало кто видел, да, по словам сургутян, «и не дай Бог никому видеть». Она всегда является в том или дру­гом облике только к неблагополучию: или самому заболеть и даже умереть, или из близких родных кто умрет. И со всеми, кому удавалось её видеть, всегда приключались потом ка­кие-нибудь подобные несчастья. По одним рассказам, она круглая, как клубок, с человеческим лицом, мохнатая, с красной, жёсткой короткой шерстью, без рук и без ног. Одни её видели в подполье, другие в загороди, и при этом она быстро укатывалась куда-то, как шар, и исчезала. Это по рассказам тех, кто видел её днем или вечером, в бодрственном состоянии. А кто видел её ночью, когда она навешива­лась на сонного, то говорили, что она тоже мохнатая и ма­ленькая, как ребёнок, с такими же маленькими детскими ручонками, но очень тяжёлая, пуда в три весом. Ни хвоста, ни рогов ни те, ни другие при ней не замечали.

Вообще, сургутяне боятся суседки и, во избежание с её стороны каких-либо напастей, стараются её заранее за­добрить. Это в особенности можно наблюдать при построй­ке нового дома и при переходе из старого дома в новый.

Так, при «окладке» (закладке) нового дома, когда по­ложат первые продольные бревна, то в «гнездьях», вы­рубленных в этих брёвнах для наложения на них попереч­ных бревен, делают небольшие углубления во всех углах и в них кладут — в каждое углубление — по кусочку хлеба, по маленькому камню и сколько-нибудь денег (кто сколь­ко может: богатые кладут серебряные монеты, бедные — медные). Это дань суседке, чтобы она благоволила к хозя­евам. Затем в переднем углу ставят маленькую цельную, с корнем, кедринку и приговаривают: «Вот тебе, мать-суседушка, теплый дом и мохнатый кедр»...

Потом приглашают священника и служат молебен. По окончании молебна поперечные брёвна вкладывают в свои гнездья и на веки закрывают углубления с хлебом, кам­нями и деньгами, а кедринка остается в переднем углу и ни под каким видом не выбрасывается вон. Потом кладут следующий венец, за ним третий, на него кладут балки и настилают пол, и кедринка, таким образом, пристраива­ется в переднем углу подполья, где её и можно видеть в любом сургутском доме. Эта кедринка, по-видимому, и служит главным местопребыванием домовой суседки. По крайней мере, те, кому случалось её видеть в подполье, обыкновенно видели её вблизи этой кедринки.

Точно так же, переходя из старого дома в новый, хозяева выводят с собой и старую домовую суседку, при­глашая её словами: «Матушка-суседушка, пожалуй с нами в новый дом», где ей отводится обычное место — в переднем углу подполья.

В случае нерасположения к хозяевам, суседка вредит иногда также и тем животным, которые временно поме­щаются в избе. В особенности достается от нее курам, которых сургутяне по зимам держат в подполье. Если их невзлюбит суседка, то она мучит их не меньше людей. Это замечают по тому, что куры вдруг ни с того ни с сего, большей частью ночью, когда им следовало бы спать, поднимут под печкой возню, начнуть неистово махать крыльями, биться и летать. Это, уж непременно, их «вертит» суседка. А когда их вынут из-под печи, то они оказываются еле живыми и страшно измученными, уставшими. После этого куры обыкновенно начинают хиреть и потом вскорости дохнут. И вот, чтобы умилос­тивить суседку и заставить её полюбить кур, сургутяне пекут маленькие кругленькие караваешки хлеба, втыка­ют их на лучину и засовывают эту лучину за матку под печкой так, чтобы ни кошка, ни куры не могли достать этого хлеба. Потом, через некоторое время, смотрят: если хлеба нет, значит, его съела суседка и теперь уже она не будет более трепать кур. Если же хлеб ещё лежит, то зна­чит, суседка им брезгует и требует иного, и тогда чер­ный хлеб заменяют белым. Если же и это не помогает, и суседка по-прежнему продолжает трепать кур, тогда при­нимаются уже другие меры, носящие, так сказать, обо­ронительный характер. Именно: к ногам кур привязыва­ют по клочку «карсучьей» шерсти[12 - Кажется, барсучей шерсти, по рассказчики всегда произносят «карсу­чьей».], на манер овечьей «ногавки» (так называют сургутяне клочки разной мате­рии, которые привязывают летом к ногам овец, чтобы отличать их в стаде одну от другой). Карсучью шерсть су­седка почему-то особенно не любит и даже чуть ли не боится её, по крайней мере, по словам сургутян, никог­да не трогает тех кур, у которых привязаны «ногавки» из карсучьей шерсти.

Если же карсучьей шерсти нет в доме, то бросают в курятник ножик, чтобы суседка обрезала себе лапы, или употребляют такие приемы: садят курицу (которую «вер­тит» суседка) на заслонку и тихонько стегают её помелом (или же просто только трясут помелом над курицей). За­тем от этого помела щиплют «ёлочки» веника и отрезыва­ют лоскуток привязи, которою помело завязано, и все это кладут в ковшик с «жаром» (угольями) и этим дымом подкуривают верченую курицу. Обкуривают также верче­ных кур в первом дыму, когда только что затопится печь, держа их на руках на шестке. А чтобы вообще суседка не портила здоровых кур, то обыкновенно в Спиридонов день (12 декабря) садят их под кадку, после чего, по словам сургутян, суседка уж не тронет их до следующего Спири­донова дня.




* * *

Теперь мы перейдем к воззрениям сургутян на _скотс­кую_суседку._

Эта суседка живет в «загородах» и также является вер­ховной хозяйкой над всей находящейся там скотиной. Точ­но так же и здесь: одних лошадей или коров она любит, других — нет. В первом случае скотина бывает (благодаря заботам суседки) сытая, здоровая, сильная, во втором она начинает сохнуть, хиреть, не пьет и не ест. Если суседка полюбит какую скотину, то даже таскает из чу­жих загородей сено для неё, отчего скотина эта и бывает такая сытая. В знак своего расположения скотская сусед­ка (подобно избной) заплетает у лошадей в гривах «косы» — тоже скомканные в виде войлока пряди волос. Эти «косы» хозяином лошади тщательно хранятся и никогда не распутываются, чтобы не прогневать суседки. А каких лошадей суседка невзлюбит, тех по ночам она мучит, ездит на них по загороди, и утром хозяин находит их в мыле и поту, крайне утомленными и измученными. Это значит — ночью ездила суседка. Тогда, чтобы умилости­вить её, пекут круглый маленький хлебец, посыпают его солью и кладут в загороди под матку, приговаривая: «Матушка-суседушка, вот тебе хлеб да соль — полюби нашу скотинушку». Если и после этого суседка не пере­станет объезжать лошадей, то пришивают к уздам у ло­шадей карсучью шерсть.

Но, кроме этого, во избежание вообще немилости со стороны скотской суседки, сургутяне ежегодно, в вели­кий четверг, приносят, так сказать, жертву этой суседке. Именно: в этот день пекут маленькие кругленькие хлебцы и относят их в загороди, под матку. При этом обыкновен­но положенных в предыдущий год караваешков хлеба уже не находят на старом месте, хотя всегда кладут их так, чтобы скотина не могла их достать. Это означает, по сло­вам сургутян, что хлебцы эти съедает суседка.

Такие же хлебцы кладут и в новые загороди, когда из старых переводят туда скот, с тем же обычным причетом: «Вот тебе, матушка, хлеб да соль, а ты полюби, пой и корми нашу скотинку»...

_Банная_суседка_ представляется сургутянам существом более злым и страшным, чем избная и скотская. По-видимому, в противоположность этим последним, кото­рые хотя и причиняют иногда неприятности, но могут также делать людям и добро, банная суседка не способна к добру и всегда причиняет людям только зло. Поэтому сургутяне боятся её гораздо больше, чем первых двух, и точно так же стараются её при случае задобрить, как и тех. Для этого, когда топится баня и все вымоются, пос­леднему, кто мылся, ни под каким видом не позволяет­ся выливать на себя совершенно всю воду, а нужно хоть немного её оставить в кадке. Эта вода и предназначается для банной суседки, и оставляется она с обычным при­четом: «Вот тебе, мать-суседушка, водица, мойся и парься в тёплой баньке»...

Если же воды не оставить, то суседка рассердится и в следующий раз, когда будут топить баню, может до смерти запарить хозяина её (или, вернее, хозяйку, так как здесь обыкновенно баню топят бабы). Точно так же бан­ная суседка не любит, если в баню ходят в «третий пар», т.е. в третью смену. Этот третий пар — худой пар, и если пойти одному в этот раз в баню, то может явиться сусед­ка и запарить до смерти. Обыкновенно она является в об­разе какого-нибудь знакомого или родственника, кото­рый тоже якобы приходит в баню помыться. И когда тот, кто мылся, обращается к этому пришедшему с просьбой окатить его или потереть спину, то банная суседка, при­нявшая вид человека, начинает окачивать горячим кипят­ком, и, по словам сургутян, бывали случаи, что обвари­вала людей до смерти.

О таких проделках банной суседки здесь ходит нема­ло рассказов. Так, однажды в с. Локосовом (в 100 верстах от Сургута, по Оби вверх) мылись три человека в бане — двое сургутских казаков и третий — местный (локосовский) поп. Казаки вымылись раньше и вышли из бани в предбанник, поп же остался. Вдруг они слышат дикие стоны и мычанье попа, вбегают в баню и видят, что на попе верхом сидит кто-то мохнатый (поп же лежит, рас­тянувшись на полу). Один из казаков от страха пустился бежать, а другой не оробел и догадался, что надо сде­лать: скинул с себя шейный крест, окунул его в воду, зачерпнув предварительно ковшик воды, и этой водой из ковшика брызнул в мохнатого... Тогда в бане поднял­ся страшный «трескоток» и мохнатый (это был банный) моментально куда-то исчез, а попа подняли еле живого, в бесчувствии. Когда с попом «отводились», то он рас­сказал, что, в то время как он сел мыться, из-за печки выскочил этот мохнатый, навалился на него и начал душить, тогда-то он и застонал... Но были ли у этого мохнатого хвост и рога, и вообще, какой был его вне­шний вид — участники этого происшествия от страха не могли рассмотреть.

Другой случай был в одной из низовских деревень. Мылись раз в бане мужик и баба (такое совместное мытьё мужа с женой здесь является общим обычаем). Мужик вымылся раньше, вышел в предбанник и через некоторое время кличет свою бабу: «Скоро ли ты там?» «Сейчас выйду», — отвечает баба. Он немного подож­дал и опять зовет её, та кричит: «Сейчас, сейчас», а сама не идёт. Это показалось мужику странным, что жена так долго замешкалась, и когда он, отворивши дверь в баню, в третий раз вскрикнул: «Да скоро же ты, наконец?» — то увидел, что жена его лежит без движения и без звука... Мужик выбежал из бани и крик­нул народ, а сам тут же упал без чувств. Когда на крик сбежался народ, то бабу уже нашли мёртвой, с совер­шенно испечённым телом. Голос же, выходивший из бани, оказывается, принадлежал банному духу, кото­рый в это время «запаривал» бабу и отвечал за неё му­жику.

Был такой случай и в Сургуте, когда банный явился раз к одной женщине, мывшейся в бане, в образе её ма­тери, и начал обливать её кипятком, пока, наконец, эта женщина не выбежала голой из бани.

Эта боязнь банной суседки служит причиною того, что баня здесь является самым страшным местом, куда не только ночью, но даже и днем сургутяне ни за что не пойдут в одиночку, а топят бани или моются там всегда компаниями. В банях же происходят самые «страшные» святочные гадания, о чём нам придется говорить ниже.




ДУХИ, НАСЕЛЯЮЩИЕ РЕКИ, ЛЕСА И ОЗЁРА

По мнению сургутян, в реках и озёрах (но не в болотах, которые являются специальной резиденцией лешего) жи­вет особый водяной дух, те, кому довелось его видеть, за­мечали у него собачьи ноги и «тулово» (туловище), покры­тое шерстью, как у выдры, некоторые видели также хвост и рога. Ютится этот дух преимущественно в глубоких мес­тах, куда и утаскивает время от времени людей и скотину. Если тонет человек или лошадь, это значит, их тащит к себе водяной. Но человека он может утащить только тогда, когда на шее у него нет креста, с крестом же человек, по мнению сургутян, никогда не утонет. А если бывали слу­чаи, что тонули люди и с крестом на шее, то это поражало всех и объяснялось обыкновенно тем, что или утонувший был большой нечестивец, которому не помог и крест, или же он наскочил на слишком дерзкого водяного, который, давно уже соскучившись по людям, с жадностью накинул­ся на человека и второпях не разобрал креста.

Водяной в особенности любит таскать к себе людей в полночь, «в худы часы», как говорят сургутяне. Вот по­чему сургутяне никогда не купаются ночью, особенно около полуночи, боясь, чтобы водяной не утащил их в воду. Кроме того, водяной почему-то особенно любит «парное тело» и всегда зарится на него. Поэтому никогда не советуют купаться тотчас по выходе из бани, «на пар­ное тело», так как было много случаев, что как только кто из бани станет купаться, глядишь, и утонет. И не особенно даже давно был такой случай с одним сургутянином, который, забывши или пренебрегши наставле­ниями опытных людей, стал после бани купаться... И только что он зашёл на глубокое место, как сейчас же начал тонуть, хотя прекрасно умел плавать. К счастью, его вытащили из воды, и когда с ним «отходились» (он был уже в бесчувствии), то сургутянин этот рассказывал (и сейчас рассказывает всем, кто хочет его слушать), что лишь только он зашёл вглубь, как водяной облапил его и первым делом принялся стаскивать с него крест (пото­му что в кресте не утопить человека), а пока он возился с крестом и снимал его, подоспела помощь, и рассказ­чика отбили у водяного.

Поэтому, когда кто тонет, то, чтобы спасти его, бро­сают в воду крест и этим отпугивают водяного, который и оставляет свою жертву. А если тонет скотина, например, корова или лошадь при переправе через реку, то нужно подъехать к тому месту, где она нырнула, и бросить в воду нож, тогда водяной выпустит свою жертву и опус­тится вглубь.

По-видимому, у здешних водяных есть свои излюблен­ные места, где они живут охотнее, чем где-либо ещё. Это обыкновенно те места, поблизости от которых находились некогда остяцкие поселения, ныне или затопленные водой, или сохранившиеся в так называемых городищах. Таких мест указывают несколько, как в протекающей под Сургутом речке Бардаковке, так и на Оби, и обыкновенно там никто из сургутян не купается и не переплавляет лошадей, потому что раньше будто бы здесь много гибло скотины и людей.

Не меньшее значение, чем водяному духу, сургутяне при­писывают также и _лешему_, или лесному духу, который цар­ствует в лесах, на сорах, но главным образом, в лесных болотах. Там он водит и «кружает» людей. Если кто заблудит­ся в лесу или на болоте, то сургутяне обязательно приписы­вают это тому, что его водил или кружал леший, а потому и советуют, если кто заметит, что заблудился, непременно остановиться и сотворить молитву: «Да воскреснет Бог»... Леший тогда с громким хохотом и с шумным хлопаньем «в ладушки» удалится вглубь леса, и заблудившийся скоро оты­щет дорогу. Иногда леший водит невидимым образом, иног­да же принимает вид человека, обыкновенно какого-нибудь близкого знакомого или даже приятеля, который тоже яко­бы очутился в лесу с тою же целью, что и заблудившийся. Этот «приятель» предлагает вывести из лесу; ему, конечно, доверяешься, рассказывают сургутяне, и он тогда заводит в такую трущобу, что становится уже несомненным, что име­ешь дело с лешим, а вовсе не с приятелем. Тогда следует сотворить обычную в этих случаях молитву («Да воскреснет Бог»), и этот «приятель» превратится в громадного человека и с хохотом и шумом исчезнет в лесу... При этом, по словам сургутян, исчезая в лесу, леший (если он являлся в образе какого-нибудь знакомого человека) не преминет ещё как бы похвастаться: «Ха, ха, ха, — захохочет он диким хохо­том, от которого мороз продирает по коже, — русского об­манул, с русским шёл и русского провёл»...

Так что себя этот дух, очевидно, считает не русским. В этом нетрудно заметить влияние инородческой демоно­логии на сургутян, о чём подробнее у нас речь будет ниже.

Если леший присутствует где-нибудь невидимо, то, по словам сургутян, его можно сделать и видимым. Когда, на­пример, едешь в лесу или по сору на лошади и последняя станет без всякой видимой причины шарашиться, бросаться в стороны, «таращиться», это значит, что её не пускает леший, который стоит тут поперек дороги. Его можно про­гнать обычным способом, т.е. сотворить молитву, но если при этом желательно сделать его видимым, то стоит только посмотреть вперёд, сквозь дугу меж ушей лошади, и тогда леший примет свой настоящий вид: страшного, огромно­го, выше леса, человека в белом одеянии. Если потом про­читать молитву, то он с шумом и грохотом удалится с до­роги, и лошадь побежит обычным бегом.

Иногда леший принимает вид собаки или зайца, и если в таком виде перескочи!' через дорогу, то может «скрасть доро­гу», т.е. путник или проезжающий потеряет путь и заблудится.

Любопытно, между прочим, что леший, по словам сур­гутян, не любит «матерских слов», и когда услышит в лесу такую ругань, то нарочито прибегает из своих болот, что­бы водить и кружать человека.

Точно так же, по словам сургутян, лешему бывает «тя­жело», когда по какому-нибудь покойнику служат сорокоуст (или, как здесь говорят, «сорокоустью» служат).

У лешего есть и жена — «лешиха», с длинными воло­сами; но принимает ли она участие в проделках своего мужа и какое именно — нам не удалось узнать.

До какой степени сургутяне боятся лешего, можно видеть из того, что, при входе в лес, куда обыкновенно ходят лишь большими компаниями, например, за грибами или за ягода­ми, здесь устраивается целый ритуал, имеющий в виду охра­ну от лешего. Именно: перед тем как рассыпаться по лесу, «вожата» скликает всю компанию и кричит: «Собирайтесь в круг». Когда все станут вокруг, а «вожата» посередине, после­дняя произносит молитву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» На что компания отвечает хором: «Аминь», а вожата говорит: «Спасибо на аминь». И так до трёх раз. Потом все кричат «в голос» (хором): «Бог на по­мощь», тоже до грех раз, и затем уже расходятся по лесу...

Делается это, по словам сургутян, для того, чтобы леший не увёл кого из «табуна»... «Долго ли до беды? Без молитвы не долго и прикоснуться нечистой силе»...




* * *

Существует у сургутян и верование в русалок, хотя в очень смутном виде. Русалки, по их мнению, это обитательницы лесных озер, где они сидят у воды и моются, закрывшись волосами, волоса же на них длинные, вроде конских хвостов.

Если, не благословясь, броситься в таком озере в воду, то обязательно схватит русалка и вцепиттся прямо в «икрянку» (икры ноги) и втянет в нутро. Если не оробеешь и сотворишь молитву, то силы хватит вырваться от русал­ки, но только все-таки «мякоть» (ноги) останется, «у ней — половину оторвёт: столь она цепка»...




ПОСРЕДНИКИ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ И НЕЧИСТОЙ СИЛОЙ

По мнению сургутян, есть лица, которые находятся в сношениях с нечистой силой и, пользуясь этими связя­ми, могут причинять людям различные неприятности. Эти лица известны здесь под именем _«чернокнижников»,_«ере­тиков»_ или «_еретиц_»[13 - Реже, и лишь только в пояснение, называют их ещё колдунами и кол­дуньями, чародеями и чародейками, и хотя эти последние эпитеты известны в Сургуте, но сами сургутяне, в своих рассказах об этих по­средниках, всегда называют их общеупотребительными в здешнем крае терминами: еретики и чернокнижники.] и _«вещиц»._ В противоположность «ере­тикам», которыми бывают как мужчины, так и женщи­ны, «чернокнижниками» бывают обыкновенно только муж­чины, а «вещицами» — одни только женщины. «Может быть, в других местах, — говорят по этому поводу сургу­тяне, — где есть грамотные женщины, чернокнижницами бывают и бабы, но у нас об этом не слыхивано, чтобы бабы были чернокнижницами»...

По словам сургутян, _чернокнижника_ можно узнать и по наружному виду: он никогда не стрижёт ногтей, не чешет волос и не молится Богу.

Объект влияния чернокнижников — человек, с ним они могут сделать что хотят: вылечить, испортить, при­чинить другой какой вред, и все это посредством загово­ров. Но заговоры чернокнижников действительны только на один год, и каждую Христовскую заутреню их нужно подновлять. Подновление это заключается в том, что чер­нокнижник во время заутрени должен прочесть (про себя, молча) все сделанные им за год заговоры, и те из них, которые он не успеет произнесть, теряют свою чудодей­ственную силу, причём в это время он отнюдь не должен оглядываться назад. Если же к нему подойти сзади, когда он читает свои заговоры, и толкнуть его в зад, сказать: «Христос воскресе!» — и он оглянется, то тут же упадет мёртвым. В лучшем для него случае — доберётся до дома, не достояв заутрени, и все-таки умрёт...

По мнению сургутян, чернокнижник всегда умирает «не своей смертью» и обыкновенно в тот момент, когда он отходит, на крышу того дома, где он лежит, слетается множество воронья. Это вороньё, которое вдруг «ниотку­да» появляется целой стаей над тем домом, где лежит умирающий, и начинает «нещадно» каркать, как над «про­пасти ной» (падалью), — и является в глазах сургутян са­мым верным признаком того, что умирает чернокнижник. А после его смерти в том доме, где он жил, долгое время «маячит» и «чудится», т.е. разгуливает по ночам какое-то привидение[14 - У сургутян есть слово «привиденье» или «призрак», но чаще они назы­вают его «мечтой».] в белом одеянии, которое и видят нередко в полночь обитатели этого дома. По мнению сургутян, это бродит тень чернокнижника, и она будет до тех нор пу­гать людей, пока на его могиле не вобьют осиновый кол. После этого чернокнижник навеки уж успокоится и не станет более своей тенью тревожить людей...

Кроме чернокнижников, по словам сургутян, знают­ся с нечистой силой _«еретики»_ и _«еретицы»._

От чернокнижников они отличаются тем, что при жиз­ни, по-видимому, не делают никакого зла и вреда людям и вообще ничем не проявляют себя. Так что нет никаких на­ружных и видимых признаков, по которым можно было бы узнать еретика. Но сами они знают о своей связи с нечистым духом и перед смертью обязательно объявляют кому-нибудь из близких к ним лиц, например, жёнам или детям, чтобы их остерегались потом... И вот в первую же ночь после смер­ти, как только наступит полночь, еретик встаёт из гроба и бросается на живых людей, которых тут же и поедает...

Обыкновенно, если еретик перед смертью кому-ни­будь объявится, то, когда он умрёт, ему связывают руки и ноги конскими волосами, а в могилу вбивают осиновый кол, после чего еретик не может уже встать из гроба и на веки прекращает свое людоедство.

Так как в здешней местности всегда (как увидим ниже) покойникам связывают ниткой руки и ноги, то еретик, на могиле которого ещё не успели вбить кол, по выходе из гроба не может ходить или бегать, как все люди, а только скачет, как собака, и точно так же не может разнять своих рук, а так и прыгает со связанны­ми на груди руками. Но зато у него после смерти появ­ляются длинные и острые зубы, которые он и пускает в дело, пожирая людей. А когда лежит в гробу, то этими зубами нещадно «скыркает» («скорчегает», скрежещет[15 - Отсюда у сургутян существует и поговорка: «он оскалил тубы, как еретик»...]) и этим наводит на всех окружающих необыкновенный ужас.

Еретики, как и вообще все люди, знающиеся с не­чистой силой, действуют только в полночь, «в непоказны часы», а затем, когда пропоют первые петухи, ло­жатся обратно в гроб.

В прежнее время, по словам сургутян, всех сомнительных покойников, т.е. таких, о которых «при живности» ходили различные подозрительные слухи об их сношениях с нечис­той силой, всех таких лиц клали будто бы в особых церквях, нарочито для этого предназначенных, где и держали их в гробах известное время, не предавая земле, вроде как на ис­пытании. Вот однажды, рассказывают сургутяне, такую цер­ковь решился посетить ночью один смелый солдатик. Зашёл он в нее до полуночи и залез на печку, а сам взял с собой на всякий случай сковородку. Как только часы пробили полночь, все еретики, что лежали в церкви, выскочили из своих гро­бов и принялись прыгать и скакать по церкви. Но вскоре они учуяли свежий человечий дух, обозрили солдата и мигом бро­сились к печке, но влезть на печку и достать солдата им не удалось, потому что солдат уселся на сковородке, а сково­родка — известное дело — предохраняет от всякой этой не­чисти. Тогда видят еретики, что ничего не могут поделать с солдатом, и принялись от злости своими долгими зубами грызть печку. Они уже совсем было надгрызли печку, и сол­дат чуть было не свалился вниз, как вдруг запели петухи, и все еретики сейчас же разбежались по своим гробам. Тогда солдат слез с печки и, чтобы еретики не заметили его сле­дов, куда он уйдёт, вышел из церкви «взапятки» (задом).

На следующую ночь солдат опять пришел, но в церковь не зашёл, а залез на дерево, что стояло здесь у церкви над колодцем. Очень уж хотелось ему досмотреть, что-то те­перь будут делать еретики и найдут ли его.

Как только наступила полночь, еретики опять с шу­мом и с ужасным скрежетом зубов выскочили из своих гробов и прямо бросились к печке. Но солдата там нет, а следы ведут к печке, выходных же следов тоже не видно... С диким воем принялись они всюду разыскивать солдата и, выбежав из церкви, стали искать его по окрестностям. Здесь они увидели в колодце отражение в воде солдата, сидящего на дереве, и это отражение приняли за самого солдата. Обрадовались еретики, что наконец-то нашли его, и стали закидывать колодец камнями, думая, что погре­бают солдата... А когда пропели петухи, еретики опять за­легли в свои гробы.




* * *

«_Вещицами»_ бывают только женщины, разных возрас­тов, но всегда замужние. В обычное время их ничем не отличишь от других женщин, но как только наступает полночь, они сейчас же принимаются за дело. А дело это состоит в том, что по ночам они летают в виде сорок и вынимают у беременных женщин недоношенных детей, а у коров таковых же телят. И вынутых недоносков они по­том жарят и едят. Ими, по-видимому, они только и пита­ются, без них же не могут жить.

Сургутяне, по их словам, не раз замечали, что бере­менные женщины, без всякой видимой причины, вне­запно теряли свой плод. Женщина была, несомненно, беременна, бабка уже ощупывала у нее младенца, и ско­ро должны были наступить роды, как вдруг, проснувшись в одно утро, эта женщина с ужасом замечала, что она уж «опросталась» и у неё нет ребёнка... Это не иначе как но­чью прилетала вещица и вынула его.

При этом взамен вынутого ребёнка вещицы кладут в опорожнённую утробу матери или кусок льда, или кусок хлеба, или голик (худой веник). Это делается в ту же ночь, причем сама же беременная женщина обыкновенно ни­чего не чувствует в это время, что с ней делает вещица, так как последняя напускает на неё в этом разе крепкий и глубокий, мёртвый сон.

Если вещица ничего не имеет против той женщины, у которой вынимает ребёнка, «не несет против нее никако­го зла» (а надо сказать, что вообще вещицы, по словам сургутян, не несут против этих женщин никакой особой злобы, вынимают же у них ребят только потому, что без этого вещицы не могут жить, так как недоносками они только и питаются), то вместо украденного ребёнка ве­щица кладет в утробу матери кусок хлеба, после чего мать обыкновенно не чувствует никакой болезни и даже начи­нает «добреть».

Но если вещица зла на ту женщину, у которой она уносит ребёнка, то взамен его она оставляет или кусок льда, или голик. И тогда эта женщина испытывает страш­ные муки, которые не скоро проходят.

Иногда же, вынувши живого ребёнка, вещица подсо­вывает вместо него мёртвого — от какой-нибудь другой матери. Это делается тоже ночью, и беременная по обык­новению ничего не чувствует в это время, обман же обна­руживается только при родах, когда вдруг появляется «не отчего» мёртвый ребёнок, и при том обликом — ни в мать, ни в отца...

Чаще всего вещицы таким же порядком портят бере­менных коров, у которых тоже вместо вынутых телят кла­дут в нутро хлеб или лед, или голик. Все это, по словам сургутян, не раз находили у заколотых коров, закалывали же их потому, что несмотря на все видимые признаки беременности и, между прочим, отсутствие молока, эти коровы целые месяцы и годы не давали никакого припло­да. А обыкновенно, когда вещица вынет у какой-либо женщины или коровы их плод, то она уже больше никог­да не забеременеет, не «понесёт». И вот, если корова дол­го не телится, то догадываются, что вещица у ней вынула телёнка, и такую корову обыкновенно сейчас же убива­ют, потому что от нее уже не будет ни молока, ни телят, и держать её станет невыгодным. В утробе этих коров и находят вместо телят один их вышеназванных предметов, причем заранее можно предсказать, что именно там най­дется, так как от льда корова зябнет, от хлеба её пучит, а от голика она сохнет.

По словам сургутян, вещицы летают по ночам в виде сорок, но без хвоста, обычным сорочьим полётом — то вверх, то вниз, то опускаясь, то поднимаясь. При этом над головой у таких сорок бывает заметен небольшой синеватый огонёк. И вот если в полночь, говорят сургу­тяне, увидишь бесхвостую сороку с синим, едва замет­ным огоньком над головой, ныряющую в воздухе то вверх, то вниз, — это непременно вещица, если же до­подлинно хочешь узнать, кто же именно летает под ви­дом этой сороки, то нужно снять штаны и, обернувшись к вещице задом, посмотреть на нее промеж ног, и тогда сорока, как клубок, упадёт на землю и превратится в ту^:^ или другую женщину, которая сейчас же бросится в ноги к тому человеку, кто её «обнаружил», и станет всячески его упрашивать никому не сказывать об этом. И эта просьба вещиц обыкновенно всегда выполняется, потому что сур­гутяне уверены, что если её не исполнить и хотя бы под величайшей тайной рассказать об этом кому-нибудь, то про это непременно узнает вещица, так как она «всё знает», и жестоко отомстит болтуну, если этот человек женатый, то может испортить у него жену, а если холо­стой, то «напустить на него сухоту и тоску, а может сде­лать и хуже»...

Этим путем обнаружить вещицу могут только мужчи­ны, бабы же, сколько бы ни смотрели на такую сороку промеж ног, не увидят вещицы в её настоящем виде. Но есть и другие способы обнаружить вещицу, доступные всем, без различия пола.

По мнению сургутян, у вещиц первый дым из печной трубы никогда не выходит спокойно и тихо[16 - По этому поводу у сургутян есть чрезвычайно картинное сравнение — «дым из трубы, как медведь, лезет».], а всегда его вертит и кружит клубами во все стороны, какая бы ни была погода. И вот если ранним тихим утром посмотреть на тот дом, где предполагается вещица, то первый дым, вместо того, чтобы подыматься по выходе из трубы ровно и спокойно вверх, будет клубиться и вертеться как бы от сильного ветра. Это уж несомненный признак того, что в этом доме живет вещица.

Если женщина, относительно которой предполагают, что она летает вещицей, придёт в гости, то стоит только перевернуть заслонку (дужкой в нутро) печи, находящейся в той же комнате, где сидит гостья, как эта женщина, если она действительно вещица, сейчас же уйдет из гос­тей. И как бы её ни удерживали и ни упрашивали остать­ся, хотя бы «пировье» было в самом разгаре, она не уси­дит и под тем или другим предлогом обязательно уйдет из этого дома.

Тем же способом очень легко и не допустить вещицы в дом, если кто не хочет её видеть, так как вещица сейчас же узнает, что в печи перевернута заслонка, и как бы ей ни нужно было войти в этот дом, она не войдёт.

Но этим способом можно предохранить себя от посещения вещицы только днем и когда она является в сво­ём настоящем виде, т.е. в образе той или другой женщи­ны, когда же она летит ночью под видом бесхвостой со­роки, то для неё не имеет никакого значения печная заслонка, так как она в этом случае входит в нужный ей дом всегда под передний угол. Этот угол ночью вдруг подымается, в нем появляется синенький огонёк, и вле­тает вещица. Здесь она принимает человеческий облик — или свой настоящий, или какой-нибудь близко знако­мой той женщины, за ребёнком которой она прилетела, но чаще всего вещица является в образе той бабки, ко­торая недавно «правила живот» у этой женщины. И сей­час принимается за своё тёмное дело — вынимать ребён­ка у беременной.

Впрочем, есть средство и спастись от вещицы. Имен­но: если беременная женщина спит со своим мужем, то стоит только последнему положить на жену руку или ногу, как вещица уже не может дотронуться до этой женщины. Если же мужа нет дома, то тогда жена на ночь всегда должна подпоясываться мужниным «ошкуром», или «гашником» (пояс вокруг штанов), и в таком случае вещица тоже не может ничего с ней поделать. Повертится, повер­тится около неё и увидит, что нельзя к ней подступиться, так и улетит ни с чем...

Что же касается ночных похождений вещиц, то о них сургутяне рассказывают так.

Вещицы, как и все такие существа, стоящие в связи с нечистой силой, летают только в полночь. К этому време­ни женщина, которая летает вещицей, обыкновенно креп­ко-накрепко усыпляет (при помощи разных таинствен­ных снадобий) своего мужа (если таковой у ней имеет­ся), а сама отправляется в подполье. Там у нее расставле­но в известном порядке 12 воткнутых ножей. Она как-то перевёртывается через эти ножи, и при этом половина её туловища, начиная от грудей, у ней отпадает, а остаются только голова и руки. Затем эти голова и руки превраща­ются в сороку (без хвоста), причём из рук получаются крылья. Другую же часть туловища вещица оставляет в под­полье и прячет её под поганое корыто. Потом она вылета­ет из подполья и через трубу вылетает на улицу. Из своего дома, таким образом, вещица всегда вылетает в трубу. Этим обстоятельством здесь пользуются, чтобы обнаружить ве­щицу. Именно: если кто-нибудь из её домашних, напри­мер, муж, заподозрив жену в летании вещицей, захочет окончательно в этом убедиться, то ему советуют в верх­ней заслонке, закрывающей трубу, начертить на саже крест, и если его жена действительно вещица, то у неё после этого в ту же самую ночь заболит лоб: при полете через трубу она наткнётся на крест и «доспеет» себе на лбу шрам, который потом будет болеть у ней до самой смерти. Сургутяне по этому случаю рассказывают про одну старуху, которая летала вещицей и над которой продела­ли эту штуку, что она до самой смерти ходила с завязан­ным лбом...

Таким образом, если в полночь сургутяне услышат щекотанье сорок, это значит — слетелись вещицы и гото­вятся отправиться на свой промысел, так как сургутяне уверены, что настоящие сороки в это время спят и ни под каким видом не летают. Вещицы же нередко «промышля­ют табунами», по две и по три вместе, и у них даже быва­ет своё особое место, обыкновенно какая-нибудь пустая нежилая изба, стоящая где-нибудь «на пустоплесье», куда они слетаются каждую ночь и приносят свою добычу. Здесь они её жарят и едят.

А перед тем как выйти на промысел, чтобы удобне было совершать своё тёмное дело, вещицы «закрывают даже месяц», если бывает лунная ночь. Но, по мнению сургутян, это могут делать не все вещицы, а только те, которые «дошли до всего», и обыкновенно про таких ве­щиц здесь говорят, что это — самые «дошлые».

По словам сургутян, «вещицы летают с города на го­род», т.е. в одну ночь могут перелетать громадные про­странства. Так, сургутяне уверяют, что бывали случаи, ког­да тобольские вещицы появлялись в Сургуте и вместе с сургутскими улетали в Березов, а к утру той же ночи все они уже были по своим местам и как ни в чём не бывало спали около своих мужей

Прилетевши с промысла домой, вещица обычным порядком спускается в подполье, где, после перевер­тывания через ножи, принимает свой настоящий облик и спокойно ложится возле мужа. Таким образом, мужья обыкновенно ничего не знают о том, что их жёны лета­ют по ночам вещицами, и некоторые доживали даже до старости и умирали, не подозревая ничего подобного за своими жёнами. Женщины, превращающие вещица­ми, как мы уже видели, в вышей степени тщательно хранят эту тайну и до самой своей смерти никому не объявляют об этом. Но перед смертью они, как и вооб­ще все существа, знающиеся с нечистой силой, обяза­тельно должны передать свой секрет кому-нибудь дру­гому, иначе им не умереть и нечистая сила, с которой они знались всю жизнь, будет их мучить и томить все время, пока они не передадут своего искусства какому-нибудь другому лицу. Чаще всего они передают свой сек­рет дочерям, гак что, по словам сургутян, вещицы бы­вают наследственные, и здесь указывают не одну се­мью, где вся женская половина, начиная с прабабки и кончая внучкой, были вещицами.

По словам сургутян, всех вещиц известной местности можно переловить в Христовскую заутреню. Делается это так: с первого дня великого поста нужно оставлять по полену от каждой утренней истопки, и делать это в тече­ние всего поста, а в Христовскую заутреню этими дрова­ми затопить печь. Вещицы обязательно слетятся просить огня. Когда они столпятся у шестка, то нужно между ними и дверью вытащить из полу половицу, и тогда они уже не могут выйти из избы, и тут их бей хоть кнутом...

Но вообще вещиц, по мнению сургутян, не следует дразнить и беспокоить, так как за всякую причинённую им неприятность они потом жестоко расплачиваются с людьми. По этому поводу здесь рассказывают такой слу­чай, бывший будто бы в старину с одним из сургутских священников.

Раз этот священник гулял поздно ночью по берегу Бардаковки (протока, на которой стоит Сургут). Вдруг он за­метил в одном из опрокинутых больших пустых каюков какой-то огонёк, он приложил глаз к щели каюка и уви­дел одну сургутскую старуху, которая на небольшом огоньке жарила ребёнка. Ни слова не говоря, он отошёл прочь и решил наказать эту старуху, когда она придёт к нему на исповедь. И вот, когда подошло время исповеди, явилась к нему и эта старуха и рассказала все свои грехи, но о ребен­ке скрыла. Тогда он стал допытываться у нее, чтобы она рассказала ему ещё про один свой грех, о котором знает и он. Но как он ни уговаривал её признаться в этом грехе, старуха все отпиралась и твердила одно, что не знает за собой больше никаких грехов. Тогда священник объявил ей то, что видел в каюке, и сказал, что за это он не даст ей завтра причастия. И действительно не дал. Это, конечно, заметили и все другие богомольцы, бывшие в храме, и по Сургуту пошла ходить нехорошая слава про эту женщину. Её стали все сторониться. Конечно, это озлобило старуху, и вот как-то, встретившись с попом, она заявила ему: «Ну ладно, батька, будешь ты у меня помнить»...

Затем, через некоторое время, эта старуха померла. Немного спустя после этого, является раз в полночь к этому священнику его псаломшик: «Батюшка, — гово­рит, — пора благовестить к заутрени, благословите!» Свя­щенника это поразило, что больно уж рано пришёл пса­ломщик, но так как у него часов не было, то он и поду­мал, что, может, и проспал и, благословив псаломщика на благовест, сказал ему: «Звони, сейчас и я приду». И, не дожидаясь, по обычаю, звона, пошёл в церковь, взяв с собой и своего малолетнего сына, которого он любил водить в церковь. Через несколько часов после этого, ког­да матушка уже стала тревожиться, что это не слышно звона и в то же время батька не идёт из церкви, к ней заявляется псаломщик и говорит: «Пора уж звонить к за­утрени, где батюшка?» Та в ужасе рассказала ему, что он же приходил за её мужем, и последний давно уже в цер­кви... Созвали народ, бросились к церкви, и когда при­шли туда, то в алтаре нашли священника задушенным. Стали искать мальчика и нашли его, еле живого от стра­ха, под престолом. Когда его расспросили, то мальчик рассказал, что как только они вошли в церковь, на них накинулась какая-то «баушка» с криком: «Наконец-то я дождалася тебя, мой друг», и стала отца душить, тот было начал отбиваться крестом, но ничего не помогло, а сам мальчик со страху залез под престол...

Тогда все поняли, что в образе псаломщика приходи­ла недавно умершая вещица, которая давно уже несла зло на священника, и задушила его в церкви.

Но в последнее время, заключают обыкновенно свои рассказы сургутяне, вещицы стали как-то реже появлять­ся, чем раньше, и уже больше портят коров, чем людей. Но коров они портят часто и теперь, вот почему ново­тельным коровам, по первому телёнку, здесь обыкновен­но завязывают рога мужским «ошкуром» (пояс от шта­нов), «чтобы вещицы не утащили телёнка»...

Очень близко походят на вещиц, по рассказам сургу­тян, так называемые здесь _«волшебницы»._ Ими тоже бывают только женщины, но, по-видимому, не одни замужние (как вещицами), а и девушки. Единственное их занятие состоит в том, что по ночам они разрывают на кладбище свежие могилы и «обдирают» (едят) только что похороненных по­койников. Ими они только и питаются. Этим, главным об­разом, и отличаются волшебницы от вещиц, но отличают­ся, по понятиям сургутян, очень резко. Вещицы никогда не «обдирают» покойников, как, в свою очередь, и вол­шебницы никогда не вынимают у женщин и коров недо­носков. И не одна вещица ни разу не была в то же время и волшебницей, как и волшебница — вещицей. Но во многих других отношениях они очень походят друг на друга.

Волшебницы, как и вещицы, в обыкновенное время ни­чем не отличаются от остальных женщин, и по наружности их нельзя заметить. Но, однако, есть один способ обнаружить и проделки волшебницы. По этому случаю у сургутян суще­ствует такой рассказ. У одного мужика была жена волшебни­цей. Так же, как и все, она летала по ночам на кладбище и обдирала покойников. Вот мужику и стали говорить про жену: «Куда же ты, мол, смотришь? Жена-то твоя что делает?» Сначала он не верил, хотя и замечал за женой такую стран­ность: как только они сядут обедать, жена все говорит: «Я сыта». «Где же ты ела?» — молчит. Тогда некто научил мужа доглядеть свою жену: «Когда будешь ложиться спать с женой, то защеми конец одеяла между большим и следующим паль­цем ноги, и она не в состоянии будет тебя усыпить. (Обыкно­венно к полуночи она усыпляла мужа и отправлялась на клад­бище). А когда она пойдет, ты встань и посмотри в продуши­ну между двух пальцев — указательного и среднего, и уви­дишь все её проделки...» Мужик так и сделал и, убедившись, что жена у него волшебница, тут же её убил.

Вообще, о волшебницах у сургутян существует очень мало рассказов и, кроме только что приведённого нами (как видит читатель, далеко не полного), нам ни одного не удалось записать[17 - Когда какая-нибудь женщина надевает шубу навыворот (на святках или чтобы попугать кого), то сургутяне говорят про неё: «Ну и вырядилась же ты, точно полудница». Очевидно, раньше здесь существовало какое-то поверье и о полудницах, но больших сведений нам не удалось со­брать. По этому поводу считаем не лишним заметить, что у зырян Устьсысольского уезда василек называется по-зырянски «полуднича синь», т.е. «полудницын глаз». Но что такое «полудница» (не зырянское слово) и почему этот цветок называется её глазом, мы не могли узнать у зы­рян.].




* * *

В заключение следует рассказать ещё об _оборотнях._

Оборотни, по мнению сургутян, особая порода людей. Это — не чернокнижник и не вещицы. Оборотнями могут быть как мужчины, так и бабы, причём первые превра­щаются чаще в медведя, вторые — в свинью. Превраще­ния эти происходят, по-видимому, тем же путем, как и у вещиц, т.е. в подполье эти лица перевёртываются или пе­рескакивают через двенадцать ножей и затем превраща­ются в то или другое животное. Если эти ножи украсть в то время, когда оборотень странствует, то он навеки так и останется в том виде, какой принял. По этому случаю у сургутян есть очень трогательный рассказ про одного медведя-оборотня, на которого «было жалостно глядеть», когда он скитался по лесам, не привыкший к условиям медвежьей жизни и не будучи в состоянии снова сделать­ся человеком, так как его ножи кто-то «свистнул»...

Оборотни могут превращаться также и в налимов. Про это здесь рассказывают такой случай. Раз зимою ловил мужик «самоловами» рыбу и добыл «матеряющаго» на­лима чуть не в человеческий рост. Кликнул жену и гово­рит ей: «Убей поскорей налима, а то он, пожалуй, будет биться-биться и заскочит в воду, и свари мне из него уху»... А сам пошёл дальше осматривать другие самоловы. Жена же подумала: «Вряд ли в такой мороз заскочит на­лим в воду, поди уж он давно «доспелся патанкой»[18 - Сделался мерзлой рыбой. «Патанка» — мерзлая рыба, которую в Сургу­те так и едят, не оттаивая.], и стоит ли его бить?» И ушла домой[19 - По другим рассказам, сжалилась над налимом и сама его бросила об­ратно в воду.]. А налим тем време­нем трепетался-трепетался на льду, добился до луны и юркнул в воду...

Осмотревши самоловы, возвращается мужик домой — и что же? Нет ни ухи, ни налима... Не говоря лишнего слова, мужик сейчас же задал жене трёпку за её «провинку» и строго-настрого заказал ей впредь слушаться мужа, а о случае с налимом вскоре и позабыл.

Вот в ту ли зиму или на другую, пришлось этому мужику приехать раз в город. Встречается он на базаре с каким-то купцом, и вдруг этот купец здоровается с ним, как будто бы это был его старый хороший знакомый, и зовет к себе в гости... Мужик вытаращил глаза и с удив­лением посмотрел на купца, которого он видел в пер­вый раз в жизни, а тот здоровается с ним, как со ста­рым знакомым, да ещё зовет его в гости... Но в гости отчего не пойти? Пошёл. Пришли они к купцу, и начал он угощать мужика и водкой, и чаем, и разными закус­ками. Мужик сидит и ест, от угощенья не отказывается, но в то же время думает: «Вот чудо-то, вот диво-то! И в глаза не видал этого купца, а как он меня угощает, чтобы это значило?» После того купец и говорит мужи­ку: «Отвези, брат, пожалуйста, от меня своей жене по­дарочек, что я тебе дам». И начал он тут откладывать мужику разные материи — «и шёлковы, и атласны, и гарусны», и разные ожерелья, и серьги, и кольца... Тут мужик не вытерпел и спрашивает купца: «Скажите же, пожалуйста, кто вы такой будете и за что вы дарите жену мою?» — «Вот за что я её дарю, — отвечал купец, — помнишь ты, как раз зимой добыл ты матёрого нали­ма и приказал жене сварить из него уху, а она не послу­шалась тебя и не сварила уху, а бросила налима опять в воду? Вот этот налим и был я, и за то твою жену дарю, что она не убила меня. Я ходил допоздна в реке, отстал от товарищей и наткнулся на уду, и спасибо жене тво­ей, а то быть бы мне в ухе, и вот за это ей и подаро­чек»... После этого мужик спрашивает: «Для чего же вы ходите налимом?» «А видишь ли, братец, мы промыш­ляем на песках рыбу, вот и хотим узнавать, где рыбы останавливается больше, там и делаем промысел»... Тогда мужик понял, что перед ним оборотень, взял поскорей подарки и — домой.




II. Взгляды сургутян на различные церковные праздники и периоды и сопровождающие их местные обычаи и обряды

День _нового_года_ (1 января) в Сургуте ничем не отлича­ется от прочих святочных дней (о которых подробнее мы будем говорить ниже). В настоящее время это обыкновенно самый разгар святок и святочного ряженья, но, по словам сургутян, рядиться в здешнем крае на святках стали не так давно. В прежнее время, по рассказам стариков, всего каких-нибудь 30—40 лет тому назад, ничего этого здесь не было и в помине. Тогда просто ходили по вечерам в тече­ние всех святок «табунами» под окна (в своей обыкновен­ной одежде) и, стоя у окон, изменив лишь немного свой голос, вели какие-нибудь заинтриговывающие разговоры с теми, кто был в избе, шутили, смеялись под окнами, но в избу не заходили. Это называлось тогда «идти слушать». От этого обычая и теперь ещё святочное ряженье сургутяне зовут «слушаньем» и даже говорят часто про тех, кто ходит рядиться: «Они ходят слушать», или, приглашая кого-ни­будь на ряженье, говорят: «Пойдем слушать». Так объясня­ют сами сургутяне этот обычай. Но теперь они уже не ходят под окна, а заходят переряженными в дома, где и преда­ются обычным святочным увеселениям.

И в Сургуте, как везде по России, святки, и в особен­ности канун нового года, являются временем гаданий молодёжи о своей будущей судьбе, но подробнее об этом мы будем говорить в другом месте. Здесь же рассмотрим только главнейшие церковные праздники и периоды, на­чиная с крещенского сочельника, и расскажем о сопро­вождающих их в Сургуте местных обычаях и обрядах.

Вечер _крещенского_сочельника_ сургутяне называют «страшным вечером» и говорят, что в это время нужно особенно опасаться нечистой силы, которая, как бы встре­воженная предстоящим водосвятием, начинает повсюду метаться и бросаться. Поэтому, придя из церкви, все окна и двери закрещивают углём или медом. А принесённой из церкви святой водой, окропивши дом, непременно по­том окропляют и скотину, потому что, по словам сургу­тян, если не окропить святой водой скотину и загородь, то в эту ночь нечистый «шибко» будет мучить скот и на завтра (в Крещение утром) его найдёшь в мыле и в поту.

Вместе с водой приносят также из церкви и свечку, которую ещё в церкви опускают в воду и так в воде и держат всё время. Эта свечка также имеет большую пре­дохранительную силу от нечистых духов. Так, когда вы­пускают весной в поле скотину, то кусочек богоявленской свечи прилепляют к скоту: у коров — между рогов, а у коней — под гриву или под чёлку. И тогда эту скотину ни леший в лесу, ни водяной в воде не посмеют тронуть.

В крещенский же сочельник ходят слушать в загородь, как разговаривает скотина. В эту ночь коровы и лошади ве­дут меж собой разговоры о разных житейских делах, и при этом слушателям нередко удавалось будто бы узнавать о таких вещах, которых они даже не подозревали, напри­мер, о предстоящей смерти кого-либо из близких или даже самого слушающего, о совершённой кем-либо краже и т.п.

На _Крещенье_, после водосвятия, здесь, как и во многих других местах, те, кто ходил на святках ряжеными, купа­ются в проруби, чтобы смыть с себя этот грех, так как ряженье старыми людьми считается большим грехом. Но, впрочем, благодаря сургутским холодам (в это время мо­розы нередко доходят до —50 градусов), на это решаются очень немногие, и такое купанье бывает не каждый год.

Следующим за Крещеньем «праздником» здесь явля­ется _масленица_, которая, как и везде, сопровождается ус­тройством «катушки» (ледяной горы) для молодёжи и ка­таньем на лошадях вокруг города, в последние три недели со стороны более солидного люда. А в «прощённый» день (последний день масленицы) ходят «прощаться» к стар­шим, а также и на могилки к родственникам. «Прощанье» со старшими обыкновенно состоит в том, что, поездив некоторое время вокруг города, молодые супруги (всегда вместе) к вечеру заворачивают к своим старшим родствен­никам или к родителям, если живут отделившись, или к крёстным — отцу и матери, здесь очень уважаемым, или к дядям, и вообще к почтенным и пожилым людям. После непродолжительного угощенья (чаем и водкой[20 - В Сургуте нет обычая на масленицу печь блины, хотя они употребляют­ся здесь в других случаях, и на масленице угощаются тем же, чем и в другие дни.]), прибыв­шие встают и, кланяясь в ноги хозяевам, произносят обыч­ную фразу, например: «Прости ты меня, Павел Никола­евич». На что старшие отвечают: «Бог тебя простит, и ты меня прости». И затем целуются и уходят.

После этого обряда масленица считается законченной и все должны разойтись по своим домам, и отужинав («заговевши»), мирно предаются сну, но в действительнос­ти, конечно, молодёжь продолжает масленичное веселье — езду на лошадях с песнями, играми, с музыкой далеко за полночь.

Наступает великий пост. Из всех дней этого поста боль­ше всего обращает на себя внимание сургутян почему-то _великий_четверг_, который сопровождается здесь разными обрядами и приметами, имеющими несомненную связь с нечистой силой.

Прежде всего накануне великого четверга заготовляют так называемый «четверёжный огарок»[21 - Иногда говорят и «четверговый», но чаще — «четверёжный».] и «четверёжну соль».

«Четверёжный огарок» заготовляется так же, как и «Васильевский» (заготовляемый накануне нового года и имеющий большое значение в гаданиях, где мы и будем говорить о нём), именно: первый огонь вечером в вели­кую среду добывают (из печки — на лучину, которой потом и зажигают свечку или лампу. Эта обожжённая лучина и есть «четверёжный огарок», и ему сургутяне приписывают большую чудодейственную силу, главным образом, против водяных и леших. Так, когда выпускают скотину в поле, то, чтобы её не тронули эти нечистые духи, «четверёжным огарком» ставят кресты на копытах и на лбу у скота и этим надеются предохранить его от водяных и леших.

Четверёжная же соль приготовляется так: завернув­ши щепотку соли в тряпочку или в узелок, сначала обмакнут его в воду и затем вечером в среду, пока ещё не «стухла» вечерняя заря, кладут эту тряпочку с со­лью в пепел, в печку, где она лежит до утренней зари. Утром в великий четверг, на заре, её вынимают из печки и кладут в продушину в избе на три зари (на три дня), после чего она приобретает целебную силу, и вечерней зарей на третий день её вынимают из проду­шины. Употребляется же четверёжная соль так: в ков­шик наливают воды и бросают туда щепотку этой соли, затем ковшик ставят непременно на заслонку или на шесток перед печкой (а отнюдь не носят в какое-ни­будь другое место), и к шестку подходит желающий пользоваться четверёжной солью. При этом оставшую­ся в ковше воду непременно нужно выливать в печку, в горн, и при том «наотмашь» (назад от себя). Этой водой моют лицо от «призаров» (прыщей) и от других болезней.

Затем, в великую среду, соблюдается ещё такой обы­чай. Вечером, когда подоят коров, то пустой подойник выносят на вечерней заре во двор (обыкновенно же его держат в избе) и отверстием ставят против восточной сто­роны. Здесь он в таком положении должен пролежать две зари — вечернюю и утреннюю (четверговую), после чего его ставят на своё обычное место. Делается все это, по словам сургутян, для того, чтобы на молоке было больше «снимку», т.е. больше бы получалось сметаны и сливок.

В великий четверг, вставши рано утром, после умовения и пр., следует соскочить с грех ступенек крыльца или перескочить через три порога «взапятки» (задом): будешь весь год лёгким человеком, т.е. не будешь весь год хворать.

В этот же день, как мы уже говорили раньше, кладут маленький круглый караваешек хлеба под матку для скот­ской суседки, а в д. Кушникова (100 в. от Сургута вниз по Оби) наблюдают в этот день такую примету: из четырех огородов берут по горсти земли и несут на свой, удадутся огородные овощи, а также из 4 загородей берут по клочку сена и кладут в свою: будет скотина всегда сыта[22 - Может быть, эти приношения тоже имеют смысл жертв скотской (и земляной) суседке, но подробнее выяснить этот вопрос нам не уда­лось, так как спрашиваемые нами кушниковцы не объясняли этого обычая, а просто говорили, что «гак уж исстари ведётся», и прибавля­ли: «Верная примета»...].

Великим же постом бывает обыкновенно и _Благове­щенье_ (25 марта), которое считается здесь большим праздником. Сургутяне почитают его больше Пасхи. «Раз стали, — говорят они, — на Благовещенье (совпавшее с Пасхой) служить наперед Христовскую службу и не мог­ли дождаться света — солнце не появлялось, сколько ни служили, а когда стали Благовещенскую службу служить, то солнце уже было на западе — так и не пожелало оно в тот день светить людям»...

В Благовещеньев день, по словам сургутян, «птица гнезда не вьет, девица косы не плетет»... Кукушка нару­шила раз это правило: стала как-то гнездо себе вить на Благовещенье, и Бог её проклял... С тех пор она и летает по чужим гнездам и «так-то ли жалостно кукует»[23 - О кукушке существует и другой рассказ, который будет нами приведён ниже, в гл.VIII.]...

Точно так же спать с женой на Благовещенье здесь считается большим грехом. Сургутяне указывают несколь­ко случаев, когда попы накладывали епитимью на мужа (а не на жену), если в Рождество родился ребёнок, так как в этом случае здесь думают, что такой ребёнок зачат на Благовещенье.

_1_апреля_ — «обманчивый день». В этот день стараются друг друга обмануть.

В первый день _Пасхи_, по мнению сургутян, солнце на восходе «играет» — то увеличивается, то уменьшается. Многие будто бы видели это явление.

Если девушка проспит Христовскую заутреню, это служит приметой, что ей достанется плохой муж: бранчивый, ревнивый, пьяница. Об этой девушке говорят потом: «Христовску заутреню проспала»... То же самое относится и к парням.

С первого дня Пасхи и до Вознесенья Христос ходит под окнами и слушает, что о нем говорят. Поэтому пле­вать за окно или выливать туда что бы то ни было, хотя бы даже чистую воду, нельзя: можно облить Христа.

На _Вознесенье_ сургутяне делают «лесенки»: пекут «при­куску» (печенье к чаю) на манер маленькой лестницы и думают, что если в этот день будешь есть эти лесенки, то скорее взойдёшь на небо (попадёшь в рай).

В _семик_ (четверг перед Троицей) и на _Троицу_ здесь ус­траиваются (молодёжью) особые гадания, о которых под­робнее мы будем говорить в другом месте, а о самом се­мике существует такая поговорка: «семик да масленица, да жена именинница — нет этих праздников более». Но, однако, сейчас семик, кроме вышеупомянутых гаданий, ничем особым не празднуется.

Точно так же устраиваются гадания и в ночь на _Ивана-Купала_ (в Аграфенин день — 23 июня), тогда же собирают здесь и лечебные травы, о чём у нас будет идти речь ниже.

_Иван_Постный_ (29 августа) считается у сургутян, так сказать, самым страшным праздником. В этот день, по их словам, случалась такая масса несчастий (тонули, горе­ли, блудили и т.п.), что сургутяне на Ивана Постного никогда не решаются предпринимать каких-либо далеких выходов из дому и обыкновенно в этот день не ходят по ягоды, боясь заблудиться или встретиться с медведем (зверь будто бы по полусуток держит при встрече в Иванов день), не ездят за речку («возьмется такая погода, что свету божьего не видать») и т.д. При этом рассказывают такой случай: раз мужик и баба метали в этот день стога (в Сур­гуте сенокос начинается в первых числах августа и окан­чивается в сентябре) и, сметавши семь стогов, стали ва­рить котел. В это время прилетела сорока. Они её «спойма­ли» и «для шутки» привязали ей к ноге зажжённую берес­ту... И что же? Она с этой берестой облетела все семь сто­гов и спалила их дотла... «Вот что значит шутить на Ивана Постного», — прибавляют рассказчики...

В заключение этого беглого и далеко не полного очер­ка воззрений сургутян на различные церковные праздни­ки и периоды следует упомянуть ещё об одном обряде, совершаемом сургутянами в _Спиридонов_день_ (12 декабря). С Спиридона-солнцеворота день начинает прибывать «на куриный шаг». Чтобы день прибывал больше, нужно, по словам сургутян, сделать так, чтобы курица шагнула даль­ше, сделала больший шаг. Для этого на Спиридона здесь секут кур, тогда они убегают, как говорят в Сургуте, «на больших шагах». «Если курица больше шагнет, то и дня прибудет».

Если куры в этот день увидят свет, то, по мнению сургутян, могут ослепнуть; поэтому при сечении кур тща­тельно запирают курятник.

В этот же день, как мы уже видели раньше, прячут кур от избяной суседки и для этого сажают их в кадку.




III. Суеверия и предрассудки относительно остяков, а равно и позаимствованные от них[24 - Настоящая глава была уже напечатана в «Сибирском Листке» за 1901 г., №№ 15,16 и 19.]

Первый, главнейший и наиболее упорный, предрас­судок сургутян относительно остяков выражается слова­ми: «остяк — собака»... С этого пункта нельзя сбить сургутянина. Они охотно признают за остяками все их хоро­шие качества — честность, гостеприимство, услужли­вость, прекрасно умеют пользоваться ими, иной раз не прочь даже, при сравнении с русским, отдать предпоч­тение остяку, в смысле его большей правдивости и чес­тности, и, например, свободно положатся на остяка в том, чего не всегда доверяют русскому, но и за всем этим, раз дело касается общей характеристики остяков, она неизменно выражается у сургутян формулой: остяк — собака. Эта характеристика, впрочем, относится не к одним остякам, а и ко всем прочим заезжающим сюда иноверцам: самоедам, тунгусам, татарам. Все это не боль­ше, как собаки. Поэтому, по отношению к инородцам вообще и к остякам в частности, сургутяне позволяют себе всё: ограбить, обмануть, избить и всячески обидеть и надругаться, если, конечно, при этом можно избежать кары закона и остаться безнаказанным. «Чего на них, собак-то, смотреть, дуй их в ус и рыло!» — так нередко поощряют здесь старшие молодёжь, когда та начинает задирать проходящую мимо толпу остяков или проезжа­ющую партию самоедов. И действительно, срезать у «самоедцев» с воза какую-нибудь большую рыбу, когда те приезжают в Сургут на ярмарку, или стащить у них бо­чонок водки, который они везут к себе на «кайм»[25 - Так называется место стоянки самоедов за городом, откуда они каждый день приезжают во время ярмарки в город, для обмена своей рыбы и пушнины на русские товары, и затем ежедневно вечером опять уезжают на свой «кайм» (верстах в 10-ти от Сургута). Подробнее об этом см. в моей статье «Самоедская ярмарка в Сургуте», «Сибир. Лист.» за 1893 г., №№ 3-4 .] в обмен за рыбу, и при этом ещё избить самоеда, конеч­но, не на глазах у начальства, а где-нибудь за городом, или приехать в песок к остякам и выневодить у них под носом всю рыбу и пр., и пр., и пр. — все это здесь счита­ется не только не зазорным, а напротив, актом молоде­чества и удали, заслуживающим похвалы и одобрения. И когда начальство, внимая жалобам и просьбам остяков, случайно иногда постановит решение в их пользу и так или иначе накажет обидчика, это вызывает обыкновен­но большое неудовольствие среди сургутян и они начи­нают ворчать, что начальство заступается «за собак»...

По-видимому, причина такого отношения к остякам коренится, главным образом, в непонятной для сургутян религии остяков. Остяки, по мнению сургутян, поклоня­ются чёрту. «А известно, говорят они, кто чёрту кланяет­ся, разве хороший человек? Знамо дело — собака»...

Как известно, остяки, несмотря на давнишнее офи­циальное принятие христианства, и до сих пор пребыва­ют в первобытном язычестве, сохраняя почитание всех своих старых богов в виде разных водяных, лесных и иных духов, которым в известное время и приносят соответ­ствующие жертвы. Так что христианами они считаются лишь номинально, на бумаге (в отчётах сургутской мис­сии), а масса приезжающих сюда самоедов и официально даже значится язычниками. Всё это, конечно, прекрасно известно сургутянам, которые не раз сами видели малень­ких остяцких идолов и нередко присутствовали даже при свершении остяками жертв в честь этих идолов или обо­готворяемых ими существ. В известное время, например, зимой около Рождества, а летом в конце июня, в Сургуте можно наблюдать толпы остяков, разгуливающих по го­роду (они приезжают сюда в это время для сдачи ясака) и разыскивающих себе продажных жеребят. И сургутяне хо­рошо знают, что эти жеребята остякам нужны на жертву, и сейчас, если хотите, опишут вам эти остяцкие жертвы как дело им хорошо знакомое.

По мнению сургутян, остяцкие боги не простые бол­ванчики или идолы, а различные виды дьявола, и как таковые они могут при случае причинить неприятность даже и русскому, если он позволит себе нанести им какой-нибудь вред или «изгал»[26 - «Галиться» - насмехаться, издеваться; «изгал» —насмешка, издевательство.]. Вот почему сургутяне боятся этих остяцких божков, быть может, даже не меньше, чем сами остяки. Но остяки, кроме страха перед своими богами, питают ещё и надежду получить от них какое-нибудь добро, например, исцеление от болезни или удачу в промысле и т.п. Сургутяне же, кроме зла, ничего не ожидают от них, почему и счита­ют их представителями злого духа — дьявола. Самым большим преступлением по отношению к остяцким богам здесь считается ограбление остяцкого лабаза (не­что вроде кумирни, где хранятся у остяков идолы и куда они приносят им разные «приклады» — подарки). Сургутяне указывают несколько случаев жестокой ме­сти и наказания со стороны разгневанных остяцких богов за поругание этой святыни. В Сургуте и сейчас ещё жив один старый купец, который в молодости вместе с двумя другими своими товарищами, не до­вольствуясь легальным грабежом остяков при помощи всем известной меновой торговли, захотел ограбить остяцкий лабаз и взять оттуда все ценные приношения. Это им удалось. Но зато вскоре один за другим умира­ют его два товарища, а у него самого жена сходит с ума. И сургутяне рассказывают, что остяки при этом заявили будто бы ему: «Счастлив твой Бог, Ефим, что у тебя была тётка хорошая, которая делала нам добро (она тоже занималась торговлей с остяками, но вела её более добросовестным образом), а то бы поквитать­ся тебе своей головой, а теперь у тебя только будет навеки нездорова жена»... И последняя, действитель­но, до сих пор ходит полупомешанная, сколько с ней ни бился и ни лечил муж. Сургутяне, безусловно, уве­рены, что это остяки испортили Ефимову жену и на­слали смерть на двух его товарищей, но, конечно, не без помощи того самого идола, которого ограбила ком­пания.

Этот поучительный урок живо чувствуется сургутянами и до сих пор, и с того времени никто уже из русских не осмеливается забраться в остяцкую кумирню.

Точно так же сургутяне опасаются брать себе и ос­тяцкие «приклады», которые находят иногда в лесу на высоких деревьях или на камнях и других подобных мес­тах, почему-либо считающихся у остяков священными, тоже из боязни гнева и наказания со стороны того боже­ства, которому посвящены эти приклады. А такие дере­вья или камни нередко можно встретить в окрестностях Сургута, сверху донизу увешанные разными лоскутками и лентами, а также и шкурками ценных зверей. Правда, остяки, как бы не доверяя силе своих богов, обыкновен­но обставляют все такие места, где имеются у них свя­щенные предметы, капканами и «настороженными» лу­ками, явно, конечно, направленными против русских, так как сами остяки всегда знают, где расставлены эти капканы и луки. Но сургутяне нередко за свое излишнее любопытство, а иногда и просто случайно попадая в та­кую местность, платились тяжкими повреждениями и увечьями, что, конечно, ещё более усиливало ту опасливость, которую здесь чувствуют русские по отноше­нию к остяцким богам.

Вследствие этой же боязни остяцких богов, сургутяне избегают покупать у остяков лошадей, относительно ко­торых существует подозрение, что они обещаны остяка­ми кому-либо из духов. Эти лошади, по мнению сургутян, непременно гибнут: сходят с ума, высыхают, тонут. Это значит, что дух, которому они обещаны, обязательно возьмет свою жертву, и если лошадь была посвящена ос­тяком водяному духу, то она утонет, если лесному, то заблудится в лесу и «сгинет», и т.д.

Естественно, что этот страх перед остяцкими богами в течение времени с богов постепенно перешёл и на самих остяков, которых сургутяне стали бояться как людей, во­дящих более или менее близкое знакомство с нечистым духом. Особенно же остяцких колдунов и ворожеев, кото­рых у остяков немало. Так что, по мнению сургутян, не только остяцкие боги, но и сами остяки могут иногда жестоко за себя мстить, насылая на русских порчу, бо­лезнь и даже смерть.

В этом суеверии русских, к слову сказать, остяки име­ют хотя бы некоторую защиту от ещё больших обид и не­приятностей, которые без этого могли бы причинять им русские. А теперь последние опасаются слишком уж круто расправляться с остяками, боясь как бы эта расправа не дошла до остяцких ворожеев, которые могут напустить на обидчиков такую болезнь, что и вовек с ней не раздела­ешься.

По этому поводу в Сургуте ходит много рассказов о том, как жестоко платились русские за слишком свире­пую расправу с инородцами. Мы приведём здесь один их этих рассказов для характеристики взаимных отношений, существующих между остяками и русскими.

Однажды поехала артель сургутян (из трех промыш­ленников) на кедровый промысел, верст за 80 от Сургута вниз по Оби. Как известно, кедровые острова, как и ры­боловные пески, принадлежат остякам, и за право сбора орехов, как и неводьбы на песках, остякам дается известный кортом по взаимному соглашению между ними и артелями русских. Чаще всего этот кортом выплачивает­ся водкой. Обыкновенно дают остякам четверть (или две) водки, смотря по величине артели и др. условиям, и затем свободно принимаются за промысел. Эта же артель, о ко­торой идет речь, не только отказалась дать остякам ка­кой-либо кортом, но ещё ворвалась на ту «гриву» (возвы­шенное место, покрытое лесом), где сами остяки сбива­ли себе кедровые шишки. А когда остяки стали выражать неудовольствие, сургутяне напали на них и страшно из­били. Только прибежавшие на крики остяков соседние промышленники, работавшие на ближайших «гривах», могли унять разбушевавшуюся артель. Когда побоище пре­кратилось, то остяки будто бы (по словам рассказчиков) пригрозили буянам: «Ужо, сукины дети, будете нас помнить»... И вот вскоре после этого на всех трёх участни­ков побоища «нападает безумка»: сначала они стали заго­вариваться, потом с ними начались какие-то эпилепти­ческие припадки с конвульсиями, пеной у рта и пр., и кончилось всё это тем, что одного из этой компании увезли в тобольскую больницу для умалишённых, а двое других и до сих пор (1891 г.) по временам заговариваются и с ними бывают какие-то нервные припадки. А до этой истории, по словам сургутян, это всё был здоровый и цветущий народ, не страдавший не только нервными, но и никаки­ми другими болезнями.

Любопытно, между прочим, что после угрозы ос­тяков благомыслящие сургутяне советовали буянам по­мириться с остяками и брали на себя роль посредни­ков. С другой стороны, и остяки не прочь были пойти на мировую и требовали только, чтобы им поставили водки и дали коня. Но те заупрямились, а относитель­но угрозы заявили, что они её fie боятся и что с ними остяки ничего не могут сделать. Когда же у них «доспелась безумка», они сунулись было мириться, но было уже поздно. Отец двух из участников этой истории (бра­тьев) много раз ездил потом к остякам, поил их вод­кой и готов был пойти на всякую сделку, чтобы остя­ки сняли болезнь с его сыновей. Но остяки отказались вылечить болезнь и заявили будто бы, что теперь они ничего не могут поделать, так как их «дух» слишком сильно внедрился в его сыновей и сейчас его оттуда не выгнать...

Так передают эту историю сургутяне. По их словам, это далеко не единственный случай «порчи» остяками русских, так как последние редко бывают в состоянии удержаться, чтобы при малейшей возможности как-ни­будь не задеть и не обидеть остяка, за что и несут иногда тяжкую кару в виде болезней (чаще всего «безумки») и даже смерти. Особенно славятся здесь своей волшебной силой остяки, живущие по р. Ваху (северный приток Оби, впадающий в нее верстах в 300 от Сургута), и вообще остяки более глухих мест. «Там что ни остяк, то ворожей, говорят сургутяне про реку Вах, — и с ними нужно держать ухо востро»... Но как ни стараются сургутяне «дер­жать ухо востро» по отношению к ваховским остякам, столкновения между ними и остяками встречаются и там все-таки довольно часто и всегда оканчиваются для рус­ских в высшей степени плачевно. Обыкновенно жертва­ми остяцкой «порчи» здесь являются вахтера хлебозапас­ных магазинов, расположенных по р. Ваху. У сургутян даже сложилось поверье, что «ни один вахтер не выходил из Ваху даром, а всегда залучал себе какую-нибудь болезнь или смерть». И потому на должность ваховских вахтёров, несмотря на всю прибыльность этой должности, в Сур­гуте отыскивается немного охотников. А если кто и идет (конечно, с единственной целью — возможно скорее нажиться, что очень нетрудно при массе тех плутней, которые практикуют вахтера при выдаче остякам хлеба), то кончает обыкновенно очень дурно: или умирает, или возвращается в Сургут больной, хотя и успевает все-таки при этом за самое короткое время скопить себе значи­тельные деньжонки. Вот из-за этих-то плутней вахтёра и «залучают» себе болезнь, а то гак и «смертность». Остяка надуть нехитро, для этого существуют тысячи способов, которых мы здесь касаться не будем, но раз остяк заме­тил обман, он начинает мстить и, первым делом, но словам сургутян, «пускает» в своего обидчика «стрелу». Как он это делает — неизвестно, но, уж конечно, «не без волшебства», прибавляют сургутяне. И через некото­рое время у того человека, кому остяк «пустил стрелу», начинает по всему телу ходить «то ли гвоздь, то ли кость», и при этом происходит ломота в ногах и вообще во всём теле. Больной начинает чахнуть все более и более и затем умирает...

Но не всегда отношения между остяками и русскими обостряются до такой степени, что первым приходится прибегать к «стрелам». В более мирные времена остяцкие чародеи устрашают сургутян более мирным, хотя не ме­нее действенным способом, разными волшебными чара­ми, о которых у сургутян ходит масса рассказов. Напри­мер, устраивают громадный костер и ворожей заходит внутрь костра и начинает там петь и плясать, причём все время он остается невредимым в огне, или прокалывает себя оленьей пикой[27 - Шест, которым погоняют оленей.] насквозь, так что другой конец её выходит наружу с противоположной стороны туловища, или начинает «полосовать» себя ножом по обнаженной груди: нож входит до рукоятки, кости трещат, как он во­рочает ножом внутри. «Сами слышали, — прибавляют рас­сказчики, — а крови нет, и чародей как ни в чем не быва­ло поет свои дикие песни и барабанит в бубен»...

Сургутяне всегда с ужасом рассказывают об этом. Но особенно они боятся присутствовать при больных остяках. По словам сургутян, когда кто из остяков заболеет, то они обыкновенно приглашают к больному своего воро­жея, который и «отпевает» или «отыгрывает» больного. «Отпевание» это состоит в том, что ворожей переводит болезнь с больного на какого-нибудь другого человека или даже на какое-нибудь животное. Но чаще всего он пользу­ется для этой цели русскими, на которых он переводит болезнь с большей охотой, чем на кого-либо другого. По-этому-то сургутяне и боятся присутствовать в юрте боль­ных остяков, когда там «отпевает» больного ворожей, что­бы он не перенёс на них его болезни. А в зимнее время, когда русские приезжают обыкновенно к остякам на ко­нях, то при «отпевании» сургутяне боятся также и за сво­их коней и стараются поскорее убраться из таких юрт.

По словам сургутян, если остяки ожидают смерти кого-либо из своих больных, то ставят у дверной колоды, на пороге юрты, два топора остриями вверх по обе стороны двери. Делается это для того, чтобы не пустить в юрту покойника, так как, по мнению остяков, когда кто уми­рает, это значит, покойник лезет в юрту, товарища себе нового ищет и хочет задавить больного... «У русских он Бога боится, — говорят по этому случаю остяки, — а у нас игры». И потому перед смертью у остяков чародей особенно старательно колотит в свой бубен и дико завы­вает свои бесовские песни.

Сургутяне соблюдают некоторые предосторожности даже по отношению к тем местам, где когда-либо жили остяки. Так, при входе в пустую остяцкую юрту, прежде чем войти, нужно взять стоящий у дверей «таган» (пал­ка, которую остяки, как и русские, ставят в знак того, что в избе никого нет) и с этим таганом обойти вокруг юрты и постучать им во всех четырех углах, приговари­вая (по-остяцки): «Выходи прочь, теперь тут я буду жить». «Если не остукаешь эти углы, то нечистый выгонит». А выходя, «таган» непременно нужно ставить на старое место у дверей.

Выше мы уже видели, что все бывшие поселения остяков, или затопленные теперь водой, или лежащие близ воды, стали у сургутян любимым местопребыва­нием водяных, где будто бы всегда гибнет скотина и люди, утаскиваемые этими водяными духами. И потому сургутяне там никогда не купаются и не переплавляют лошадей.

В заключение мы скажем ещё несколько слов о суеве­риях сургутян, касающихся медведя и мамонта, и, не­сомненно, перенятых ими от остяков.

Как известно, у остяков существует довольно разра­ботанный культ медведя, сопровождаемый известным ритуалом — особыми песнями, плясками и, если можно так выразиться, медвежьими мистериями. Остяки смот­рят на медведя как на существо, стоящее выше человека и обладающее некоторыми сверхчеловеческими свойства­ми, вроде как бы полубога или принявшего вид зверя героя. В свою очередь, и сургутяне видят в медведе не простое животное, а особое существо, с которым мож­но, например, вести беседу, как с человеком, и которое многое знает и понимает. Например, при встрече с мед­ведем сургутяне говорят: «Ну, Христос с ним, пускай он идет, ему золота дорога, а нам гов-нна»... И медведь будто бы понимает, что ему сказали (посулили) нечто лестное; и при этом приветствии не тронет встретив­шихся. Со слов остяков, сургутяне утверждают, что мед­ведь входит в силу к 20 годам, как и человек, и что у него все человечье, кроме головы и ног (коротки,' а если бы они были длинные, то и они были бы похожи на человечьи).

О медведе нельзя говорить дурно или ругать его, хотя бы и за глаза, например, в городе, медведь услышит и при случае отомстит. Вообще, сургутяне (и особенно жи­тели здешних деревень, которым приходится каждое лето вести ожесточённую борьбу с медведями) при разгово­рах опасаются называть медведя этим именем и говорят о нём в третьем лице, чтобы он не услышал и не рассер­дился.

Как известно, самой страшной клятвой (присягой) у остяков считается целование медвежьей лапы. Не менее остяков почитают её и русские (в своих сношениях с ос­тяками) и думают, что если кто ложно поцелует медве­жью лапу, то в тот же год медведь его обдерёт.

Но особенно любопытно здесь одно суеверие, касаю­щееся беременных женщин и отношения к ним медведя.

По словам сургутян, медведь ищет беременных (в лесу) и, в случае встречи с толпой женщин, непремен­но бросается на ту, которая беременна, «наипаче, если она беременна парнем». На это у него есть особый нюх, ii из сотни женщин он всегда безошибочно найдет та­кую, хотя бы она была ещё в первом фазисе беременно­сти. А отыскивает он их для того, чтобы в самом зароды­ше умертвить своего будущего врага — охотника, како­вым, по условиям здешней жизни, делается со време­нем почти каждый парень. Вот почему медведь особенно и «зарится» на тех баб, которые «брюхаты парнем», и если такая женщина попадется ему в лесу, хотя бы и в большом «табуне», ей несдобровать: медведь обязатель­но вырвет у неё ребёнка, чтобы из него не вышел потом охотник, который мог бы его убить. Поэтому-то здесь обыкновенно и не берут беременных баб в лес (напри­мер, за ягодами), так как они могут привлечь к «табуну» медведей и сами погибнут.

От остяков же переняты русскими и суеверия о мамонте.

Как известно, в Сургутском крае, как и вообще на севере Сибири, часто находят в отложениях рек после весеннего разлива кости и целые скелеты различных «до­потопных» животных, и в особенности мамонта, это — нечистый дух, который живет теперь в земле, а раньше, по-видимому, жил и на поверхности земли, нередко слу­чается, что яры над рекой обрушиваются — это вороча­ется мамонт, который прокладывает в земле различные ходы и норы. Однажды ехал по какой-то из местных ре­чек русский купец с остяками: вдруг они видят, что вы­сокий берег реки начинает колебаться и из под него выг­лядывает безобразнейшая морда. Остяки догадались, что это, должно быть, мамонт, и самый смелый из них выс­кочил из лодки, схватил острый кол и всадил его в го­лову чудовища. «И что же? — прибавляют сургутяне-рассказчики, — на этом месте действительно нашли потом мамонта»...

Вероятно, в связи с суевериями о медведе и ма­монте стоит также и то обстоятельство, что эти два животные попали и в сургутскую народную медицину. Медвежья желчь, медвежий зуб, мамонтов «рог» (клык) и пр. являются здесь довольно распространёнными ле­карствами от разных болезней, причём терапевтичес­кое значение их, если объяснять его научно, представ­ляется крайне сомнительным и, скорее всего, кроется в каких-нибудь суеверных воззрениях, хотя, впрочем, и не объясняемых самими сургутянами. Так, например, от лихорадки, которая является наиболее распростра­нённой в сургутском крае болезнью, употребляются оба эти средства: и мамонтов «рог», настоянный в порош­ке на воде, и медвежья желчь, настоянная на водке. Медвежью же желчь принимают внутрь и от грыжи (взрослые), а медвежий зуб носят на пояснице от «ло­моты в хребте». Но подробнее об этом мы будем гово­рить в другом месте.




IV. Обычаи и обряды при рождении и крещении и относящиеся сюда суеверия и приметы

Ещё задолго до наступления родов, сургутянки уже принимают некоторые меры предосторожности как для сохранения своей собственной жизни в период беремен­ности и во время родов, так и, главным образом, для сбе­режения в целости своего будущего ребёнка. В этих видах беременным женщинам прежде всего воспрещается ходить в лес за ягодами или ещё за чем: может съесть медведь, который всегда «зарится» на беременных (см. III гл.).

Далее, таким женщинам воспрещается перешагивать через оглоблю, голик или собаку, а равно и «пинать» со­баку ногой — у ребёнка может образоваться «кучерга», т.е. у ребёнка будет болеть спина и гнуться назад.

Также нельзя переходить через ноги беременной жен­щины: если, например, она сидит, вытянув ноги, их нужно обойти или она сама должна убрать их с дороги.

Точно так же запрещается беременным садиться на порог.

Наконец, беременным нельзя быть у покойника: ре­бёнок умрёт в утробе, и также нельзя быть свахой — по той же причине.

За месяц или за два перед родами, приблизительное время которых здесь известно всем женщинам[28 - Сургутяне думают, что ребенок родится как раз час в час и минута в минуту через 9 месяцев после того, как зачат, и, по их словам, «бере­менная баба не проходит ни единого часа, ни единой минуты лишнего против того, что ей положено ходить», т.е. больше 9 месяцев.], приглашается бабка, которая «правит» у беременной живот. С этого раза бабка начинает всё чаще и чаще наведываться к больной, править у неё живот и вообще следить за нор­мальным течением беременности. Это называется у сургу­тян «жданки», когда бабка ждёт разрешения кого-либо от бремени. В это же время сургутянки стараются определить по своим приметам, кто родится: мальчик или девочка.

Если «брюхо востро, как туясок» («ишь у ней брюхо-то, как каяс», — говорят в таких случаях бабы), то родит­ся парень, а если кругло и плоско, то — девка («ишь рас­плылась, вся круглёхонька, девка будет»[29 - «Каяс» — «туяс» (сокращ. «туясок») то же, что по западную сторону Урала «бурак» — берестяной жбан для молока или для воды и т.п.]).

Впрочем, и до беременности ещё замужняя женщина может узнать, будут ли у ней дети, какого пола и долговеки ли будут они. Для этого здесь поступают так: рубаш­ку после месячных очищений вымывают в корыте и по­ганую воду выливают в подполье, под передний угол, где стоит кедринка для суседки, в особую ямочку, вы­рытую перед этой кедринкой. Делается это обыкновенно летом, зимой же в том только случае, если «подпол» тёп­лый, чтобы эта вода не замерзала и земля была «тала». Потом эту ямочку прикрывают горшком, а через три месяца смотрят (через 12 недель): если под горшком, который не снимают всё это время, появится цветок, то будут дети, если вырастет белый цветок, то первый ре­бёнок будет дочь, а если синий или голубой — сын. Цве­ток этот, по словам сургутян, на манер колокольчика или «жиробоя» (зверобоя), вырастает таким же дерев­цем, а на деревце — листики зелёненькие, продолгонькие и редкие, а наверху цветок вроде колокольчика, цве­ток и деревце (стебелек) всегда бывает один. Если стебе­лёк будет стоять прямо, то дети будут долговеки, а если он «почапится» (наклонится) и повянет, то недолговеки.

Если после трех месяцев под горшком ничего не вырас­тет, то и детей не будет. Цветок этот потом срывают, причём руку обязательно обёртывают платком или наде­вают даже мохнатки (рукавицы шерстью наружу); если же сорвать его или вырвать из земли голой рукой, то дитя будет жить бедно. Цветок кидать не надо, а то и дитя, выросши, бросит мать. Обыкновенно его засуши­вают и берегут в бумажке, а в период беременности про­веряют предсказания цветка.

Затем относительно беременных есть ещё такая при­мета: если в это время больше живот болит, это зна­чит, что родится девка, а если спина — надо ждать парня.

При этом у сургутян существует такое поверье: когда какая-нибудь женщина мается родами и у ней «шибко» болит спина (что означает, что она родит парня), то, по мнению сургутян, и все другие беременные парнями жен­щины тоже чувствуют в это время боль в спине, а если женщина мается девкой, то точно так же у всех беремен­ных девками болит в это самое время живот, а беремен­ные парнями ничего не чувствуют. Поэтому, если у ка­кой-либо беременной ещё задолго до родов заболит жи­вот или спина, то бабки обыкновенно говорят, что «это к роженице», т.е. в это время кто-нибудь и где-нибудь мучится родами.

Когда приходит время родить, то прежде всего сни­мают у родильницы рубашку, в которой она ходила, и надевают чистую, затем вычёсывают у нее голову и во­лосы заплетают в косы, снимают с нее серьги и коль­ца и разувают её. Потом зажигают перед иконами свеч­ку, которая горит всё время. Обыкновенно при родах, даже и не трудных, зажигают венчальные свечи перед «благословенной» иконой. Затем роженица «прощает­ся» (просит прощенья) со всеми домашними, все мо­лятся Богу, кланяются ей в пояс и лишние уходят из дому.

Обыкновенно во время родов удаляют из дома всех, относительно которых предполагается, что они «тяжёлы на роды», т.е. в присутствии которых родильница долго мучается и не может разрешиться. И наоборот, есть люди, «лёгкие на роды», — таких нарочно приглашают в этот момент в дом роженицы. Но если во время родов, когда уже наступил момент разрешения, придет кто-либо по­сторонний, то его не выпускают из дому до окончания кризиса, думая, что, в случае ухода посетителя, ребёнок может «остановиться ».

При трудных родах, если роженица несколько суток мучается и не может разродиться, просят у священника отворить царские ворота, что охотно исполняется мест­ным духовенством, но только для замужних женщин, а если родит девушка, то, как бы ни были трудны роды, для них не отворяют царских ворот.

Раньше во время трудных родов роженицу обыкно­венно подвешивали за руку к потолку (чаще всего в бане) и оставляли так висеть до тех пор, пока не разродится. Иногда при этом её трясли, чтобы ускорить роды. Теперь этого не делается, и роды обыкновенно совершаются на дому, а не в бане, в баню ходят потом, после родов, и при этом стараются всё время водить роженицу по ком­нате, а для облегчения потуг заставляют её жевать свои волосы с мылом.

В прежнее время, по словам сургутян, жёны перево­дили свою болезнь при родах на мужей, т.е. в то время, когда жене приходила пора родить, у мужа заболевала спина и живот и он начинал испытывать все муки ро­женицы, а жена ходила как ни в чём не бывало. Это продолжалось до тех пор, пока жена не «опростается», тогда и у мужа прекращались все боли. Но с какого вре­мени и почему женщины утратили этот секрет перево­дить свою болезнь при родах на мужей — сургутяне не объясняют.

Как только родится ребёнок и бабка уберет всё за роженицей, причём «место» (послед) заворачивают в ветошку с краюшкой хлеба и зарывают в землю в под­полье, бабка отправляется ко всем более близким род­ным или знакомым и приглашает их к новорожденно­му (или новорожденной) «на чашку чая». Все явивши­еся поздравлять роженицу со счастливым разрешением от бремени, а мужа с новорожденным, обыкновенно приносят последнему «на зубок» деньги или вещи (боль­шей частью что-нибудь из одежды), кто успевает — при­носит роженице печенье к чаю или, как в Сибири го­ворят, «прикуску» — вафли, блины и т.п. Это печенье идёт и на угощение собравшимся гостям. Кто не успеет так скоро доставить «прикуску» — откладывает прине­сение её до другого времени, например, до Креще­ния, и даже дальше, но, во всяком случае, все близ­кие родные и знакомые, по установившемуся обычаю, кроме подарков «на зубок» новорожденному, обязатель­но должны принести что-нибудь из съестного и роже­нице — матери.

Затем, когда все соберутся, начинается обычное уго­щенье: пьют чай и вино и закусывают. При этом, если родится мальчик, то выпивка бывает более шумной и ра­достной, чем при рождении девочки, так как мальчики у сургутян ценятся гораздо больше девочек. «Парень родил­ся, — говорят по этому поводу сургутяне, — тысячна го­лова родилась, девка — ничтожна (голова)».

Здесь же определяют по некоторым приметам и долго­вечность родившегося.

Если ребёнок при рождении громко кричал — будет «долговекий», если молчал — скоро умрёт.

Если у родившегося пятки длинны — долговекий, ко­ротки — недолго будет жить.

Если ложечка кверху — к долгой жизни, книзу — не жилец.

У кого «глаза пусты», т.е. в глазах, во внутреннем углу, «нет мяса», — недолговекий, и если в младенчестве не умрёт, то в цветущих годах помрёт.

После этих поздравлений и до крещения ребёнка бабка в течение нескольких дней подряд водит роженицу в баню, за что всякий раз родильница дает ей известное вознаграж­дение, кладя в шапку деньги (от 5 коп. и больше).

Родильница до 6-ти недель, пока не «сороковится» молитвой, считается нечистой и ей нельзя входить в храм, ходить в гости, приступать к иконам, ходить в лес, забре­дать в воду. Всё это время она, по словам сургутян, всё равно что нехристь, что остячка, и к ней может прикос­нуться всякая нечисть.

Если во время ухода за роженицей бабку пригласят с тою же целью в другой дом, то бабка не прежде может пойти к другой роженице, как вымывши руки, причём как то мыло (обыкновенно непочатое, от 1 до 1/2 фунта), которым она мылась, так и платок, которым утирала руки, поступают в её пользу. Про это говорится, что бабка «смы­вает руки».

Вообще, к бабкам здесь относятся с большим почте­нием и за ними ходят всегда «с молитвой», как, в свою очередь, и бабка тоже должна приходить к родильнице с «молитвой», т.е., входя в избу, должна произнести известную молитву, как и на всякое трудное и важное дело.

Как только положат ребёнка в колыбель, то под пе­ринку, если он мальчик, кладут лучок со стрелкой, ка­мень и кусок хлеба, а если девочка, то вместо лука — пряслицу с веретеном. Лук кладется для того, чтобы маль­чик стал со временем хорошим промышленником, а пряс­лица, чтобы девочка сделалась работящей хозяйкой, ка­мень, чтобы ребёнок был крепок как камень.

Перед тем как класть ребёнка в колыбель, последнюю окуривают богородской травой с воском, чтобы ребёнок был покойнее, а также кладут для этой цели в колыбель корень чертополоха (или же обкуривают им).

Качать пустую люльку, по словам сургутян, нельзя — будет «несклюбное» (капризное) дитя. По той же при­чине нельзя давать ребёнку в руки ложку играть или есть из неё.

По мнению сургутян, если ребёнок умрёт до креще­ния, то на том свете он будет ползать, как червь. Обыкно­венно таких детей не хоронят на общем кладбище, не носят в церковь и не зажигают свечей, когда они лежат мёртвыми.

Пока ребёнок не окрещён, в доме нельзя гасить огонь, а матери отворачиваются от ребёнка на другой бок.

Если новорожденный ребёнок беспокоится — это дело нечистого духа, который, по словам сургутян, часто под­менивает ребят. В этом случае, значит, он подменил спо­койного беспокойным.

Крещение ребёнка обыкновенно празднуется здесь особым угощением, на которое, кроме «купельных крёстных» (кума и кумы), приглашаются также и посто­ронние гости из близких знакомых и родственников. Ког­да, по возвращении из церкви, все соберутся, бабка «об­носит» (угощает) гостей первой рюмкой водки, за что гости кладут на поднос деньги, которые поступают в соб­ственность бабки.

При крещении ребёнка наблюдают: если остриженные священником волосы ребёнка, брошенные в купель, то­нут — ребёнок скоро умрёт, а если всплывут наверх — будет долговекий.

Когда бабка после крещения возвращается с ребён­ком из церкви, то какая-нибудь родственница новорож­денного встречает их у порога дома и благословляет ре­бёнка хлебом, после чего поднимает руку с хлебом вверх так, чтобы бабка с ребёнком прошли под ним. От этого хлеба отрезывают потом краюшку и кладут в люльку: ре­бёнок будет покойнее и, кроме того, хлеб предохранит его от разных напастей.

При выборе имени новорожденному ребёнку, если представляется к тому возможность по календарю, обык­новенно стараются давать имена отца или деда — мальчи­кам (для девочек не соблюдают этого правила), чтобы ребёнок, когда вырастет, мог помнить свой род и чтобы в один день быть именинником отцу и сыну. Вообще, более норовят давать имена своих родственников, чтобы эти имена переходили из рода в род и не забывались в нисхо­дящем потомстве. Иногда для этого дают даже имя за не­сколько месяцев до именин, чтобы только называться по-родственному.

Нередко в одной и той же семье два одинаковых име­ни, причём носящих эти имена различают так: «боль­шой Иван», «маленький Ванютка» (или Ваньчурка, Ваньша), «больша Дуньша», «мала Дуньша» и т.п. Точ­но так же нередко дают имена в память умерших ранее детей.

Что касается «купельных крёстных» — кума и кумы, то обязанности их строго различаются: кума должна заготовить и принести так называемые «ризки» — рубашку для ребёнка, а кум покупает ему крестик на шею и платит священнику за требу.

Если крёстная не успеет сделать своему крестнику ру­башки и ребёнок помрёт (обыкновенно здесь крестят че­рез 3—4 дня после рождения, но определённых сроков нет), то это считается большим грехом для крёстной. Если дети родятся недолговекими (скоро умирают), то следующих кума и куму берут прямо с улицы, так как недолговеч­ность крестника приписывают обыкновенно несчастли­вым крёстным и думают, что первые встречные окажутся счастливее.

Купельные крёстные — отец и мать — считаются у сургутян важнее и дороже отца и матери. «Не тот отец, — говорят по этому поводу сургутяне, — кто приобрёл дитя, и не та мать, что родила его, и дурак может родить, а тот отец и та мать, кто в крещёну веру произвёл дитя». И на том свете, по словам сургутян, за грехи детей спросят не родителей их, а крестных, и они должны будут дать ответ за тех, кого «произвели» в крещёную веру, причём за маль­чика ответ будет держать крёстный отец, а за девочку — крёстная мать.

Проклятие купельных крёстных считается у сургу­тян величайшим наказанием (для подвергшихся ему крё­стных детей) и всегда будто бы влечёт за собой какое-нибудь ужасное несчастье для тех, кого проклянут. В ка­кой бы форме это проклятие ни было выражено, оно уже обязательно со временем сбудется. После прокля­тия ангел-хранитель, по словам сургутян, «отступается от того человека, которого проклял кто-нибудь из крё­стных, и он поступает в полное распоряжение дьявола, который охотно исполняет, когда придет время, все то, что этому человеку посулили крёстные. И если, напри­мер, кто-нибудь из крёстных скажет при крещении, обращаясь к крестнику: «Чтобы тебя чёрт побрал», то рано или поздно всё это сбудется, и дьявол, в данном случае чаще всего принимающий вид лешего, уведёт его к себе, и человек сгинет. По словам сургутян, бывали случаи, что, исполняя проклятие крёстного, чёрт уво­дил, например, молодого в первую ночь после свадьбы, и разные другие, о которых у сургутян существует мно­жество рассказов.

В заключение этого очерка следует рассказать ещё о празднике, известном у сургутян под именем «Бабьи каши». Это — праздник бабок и рожениц. Празднуется он на на другой день Рождества Христова, 26 декабря. В этот день все роженицы данного года, а также и бабки, собираются в церковь и до начала обедни служат общий молебен перед иконою, как выражаются сургутяне, «Чрева Рождения» (перед иконой Божьей Матери, на­зываемой «Блаженное чрево», которая празднуется цер­ковью в этот день). После молебствия роженицы при­глашают к себе бабок, дают им деньги и угощают их кашей, которую непременно готовят в этот день (из какой придется крупы), почему и праздник носит на­звание «Бабьи каши».

К этой же иконе — «Чрево рождения», обращаются роженицы с молитвой, когда маются при родах: «Божья Матерь, дай мне прощение и душе моей очищение».




V. Детские игры и увеселения взрослой молодёжи




ДЕТСКИЕ ИГРЫ

Нельзя сказать, чтобы сургутяне проявляли особен­ную нежность и обнаруживали сколько-нибудь тщатель­ный уход к своим детям. Обыкновенно, когда ребёнка от­нимут от груди (через год-полтора), он почти всецело предоставляется своим собственным силам или, в луч­шем для него случае, сдаётся на попечение старших сес­тёр, если таковые имеются. А затем, с 3—4 лет, дети уже образуют свои маленькие компании из сверстников обо­его пола и ведут совершенно самостоятельную жизнь, в которую старшие обыкновенно не вмешиваются, пока дети чего-нибудь не нашалят, за что, конечно, и получают соответствующую трёпку[30 - Нам не приходилось видеть, чтобы сургутяне наказывали детей розгами. Это здесь не принято, вероятно, потому, что все-таки несколько хло­потно: нужно отыскивать розги, держать ребёнка и пр. Обыкновенно удовлетворяются просто колотушками, дерут за ухо, нередко проявляя при этом большую жестокость и грубость.].

Само собою разумеется, что эта детская жизнь в Сур­гуте, как и везде, проходит, главным образом, в играх, и здесь притом до очень позднего времени, так как про­мысловый образ жизни сургутян мало дает возможности пользоваться, в хозяйственных видах, применением детс­кого труда. И если мальчик не поступает в школу[31 - До 1890 года, когда появилась в Сургуте первая школа грамоты для девочек, для последних здесь не было никакого училища. Приходское существует только для мальчиков.], то даже и в школьном возрасте, 12—13 лет, он мало является полезным в промысловой жизни сургутянина, хотя, впро­чем, с этого времени подростки уже начинают принимать участие в тех или других более лёгких промысловых заня­тиях: ставят рыболовные сети, смотрят ловушки в лесу (так называемые «слопцы»), приучаются косить сено, пилить дрова и пр. Но, как общее правило, нельзя ска­зать, чтобы сургутяне особенно обременяли детей рабо­той, если, конечно, к этому не вынуждает какая-нибудь острая нужда, сиротство и т.п.

Кажется, самой ранней (по возрасту участвующих) дет­ской игрой здесь является игра «в медведя». Состоит она в том, что один из участвующих, выбранный известным при­четом, о котором будет речь ниже, или сам изъявивший желание, ложится на траву и изображает из себя медведя, а все другие, ставши гуськом друг за другом, медленно обходят его, якобы беря ягодки, и при этом поют:

Беру, беру ягодку,
Чёрную смородинку,
Старому медведю
Г..а на лопатку.

Затем каждый по очереди выставляет ногу и все поют:

Та ли нога?
Нет, не та... (несколько раз). 

И когда очередь дойдёт до последнего, то с припевом:

Усь, медведь,
Погонись за мной,

Все разбегаются, а «медведь» вскакивает и бежит за ними. Кого поймает, тот ложится медведем.

Играют дети обоего пола, но по преимуществу ма­ленькие.

Очень походит на эту игру игра «в жмурки».

Одного из участников (выбранного иди добровольно заявившего желание), подводят к «столбу», т.е. к дверной колоде, и все поют хором:

Где стоишь? У столба.
Чего берешь? Ягодки.
Ищи меня двагодки...

И с этими словами все разбегаются, а стоящий у столба бросается за ними и ловит, как в игре «в медведя».

К таким же детским играм раннего возраста следует отнести и игру «в лисицы». Играющие разделяются на две равные партии — «лисиц» и «собак». У каждой лисицы есть своя собака и у каждой лисицы есть свое «сало», т.е. чем-нибудь отмеченное место, например, угол или столб «заплота» (забора), где и становятся «лисицы», а непода­леку настораживаются «собаки». По данному знаку лиси­цы начинают перебегать со своего места на другое — «ли­сичье» же — и в то время, когда они меняются местами, на них бросаются дворовые «собаки» и хватают их. Та пара, которую схватят, удаляется на время из круга, пока «со­баки» не перехватают всех «лисиц», и тогда «лисицы» ста­новятся «собаками» и игра начинается снова.

Во все описанные нами игры, как мы уже замечали выше, играют дети обоего пола, но в нижеследующих иг­рах принимают участие, главным образом, мальчики, а в многочисленные игры, связанные с бросанием мяча (по местному, «ярки»), как равно в «городки», «в козанки» (бабки), «в утиные носы» и т.п. (имеющие несколько азартный характер и связанные часто с известным мате­риальным выигрышем), девочки никогда не играют. Боль­шей частью маленькие девочки (до 12—13 лет) проводят время в том, что или смотрят, как играют мальчики, или, если не составляется общих игр, принимают участие в каких-либо детских домашних работах: няньчить малень­ких детей, приучаются шить, мыть и пр. И с 8-ми или 10-летнего возраста держатся уже отдельно от мальчиков, своими маленькими компаниями. Специальных игр для де­вочек нам не удалось видеть (хотя, может быть, таковые и имеются)[32 - Мы считаем нужным заявить, что настоящий очерк детских игр в Сур­гуте составлен нами, по разным обстоятельствам, крайне неполно, и помещён, главным образом, в видах логической стройности нашей ра­боты. Нам помнится, что в «Тобольск. Губернск. Ведомостях» начала 80-х гг. была помещена статья г.Голодникова о детских играх в Сургуте, хотя, впрочем, и там они приведены далеко не полно и, кроме того, в число детских игр включено несколько игр для взрослых.].

Так как почти все здешние игры связаны с теми или другими выборами, например, зачинщика игры, глава­рей, так называемых «маток», или лиц, которые должны «ловить», «кидать» и пр., причём часто играющие делит­ся на две партии, то здесь будет уместным привести те способы, которыми производятся эти выборы. Это чаще всего различные «причеты», при произношении которых каждое слово причета падает на каждого отдельного участника, и на кого придется последнее слово, тот и является или выбранным, или выбывшим из круга, пока в кругу не останется один участник, на которого и воз­лагаются те или другие обязанности: «ловить», «бежать» и пр. Как и повсюду, «причеты» эти в Сургуте представ­ляют из себя набор почти бессмысленных и странных слов, но в некоторых, впрочем, заметны и проблески кой-какого смысла.

Наиболее распространёнными в Сургуте игровыми причетами являются следующие:

1. Первички-другички, убили голубички, ни кошкой, ни лапкой, ни всех хвостом, кому думати-гадати, дрова нарубати, месяц-заяц, вырвал травку — положил на лав­ку, кто взял травку, тот поди вон — на боярский двор.

Другой вариант этого причета: первички-другички, убили голубички, по кусту, по насту[33 - Наст — затвердевший весною снег, по которому ходят без лыж.], по лебедю крыласту, колокол свистнет... (по-видимому, не окончен).

2. Перводан-другодан, на колоде барабан, свистенька-растенька, помошка-тетёрка, петух-топтун, соловей- свистун.

Другой вариант: перводан-другодан, желдан-болдан, чичко-чичерин, поднин, чикагун, кукареку-дисяток.

3. Расей-двасей, две копейки, синтер-винтер, сукум-букум, кулик-лялик.

4. Пере-норе, шугу-лугу, пята-сота, ива-дуба, крест.

Эти причеты употребляются больше при играх в «медве­дя», «в пряталки» и т.п., а при играх «в ярку» чаще всего «меряются палкой», т.е. все беругся за палку, и чья рука при­дется выше всех (последней), тот и считается выбранным.

Из игр, в которых принимают участие только одни мальчики, наибольшим распространением пользуются в Сургуте разнообразные игры в мяч или, по-местному, в «ярку»[34 - «Ярка» — нитяной мяч, обшитый кожей.].

Приведем некоторые из них.

Игра «в стенки» состоит в разнообразном бросании «ярки» — вверх, об пол, в стену и т.д., и затем ловле её, причём выделываются разные фигуры, число которых до­ходит до 13, начинаясь от наиболее простых и кончаясь очень сложными и замысловатыми.

1)  Бросают ярку в стену и затем ловят её двумя ру­ками.

2)  Отскочившую ярку ловят одной рукой.

3)  и 4) Бросают ярку через руку и через ногу и ловят обеими руками.

5)  «Глаза-пучки»: играющий становится спиной к стене и ловит мяч, брошенный через голову.

6)  «Курица»: бросают мяч об стену и ловят, когда он ударится о землю и отскочит от неё.

7)  «Петух» — наоборот: бьют об пол мячом так, чтобы он отскочил в стену, и уже от стены ловят.

8)  «Гвозди»: кидают ярку об пол, и когда она отско­чит, ударяют её ещё раз ладонью и лишь тогда ловят.

9)  «Караваешки катать»: перекидывают мячик с руки на руку 20 раз.

10)  Перекидывают мяч на одной и той же руке с ла­дони на спинку, тоже 20 раз.

11)  «Ухват»: кидают мяч вниз и ловят его одной и той же рукой, пока он ещё не долетел до пола.

12)  Бросают мяч об стенку, и когда он отскочит, то ударяют его ладонью, с тем, чтобы он опять отскочил, и так делают 20 раз, а в 21 под отскочивший мяч подставля­ют голову.

13)  Бросают мяч вверх и, пока он летит, «сбелькивают» руками, т.е. выкидывают ими какую-нибудь смешную фигуру, и потом ловят мяч.

В этой игре участвует много народа и играют по очере­ди, для соблюдения которой предварительно «меряются на палке». Делают все фигуры, начиная с первой, причём каждая фигура, кроме №№ 9 и 10, проделывается три раза. Если кто ошибётся, не сумеет сделать какой-либо фигуры, то уступает место другому и т.д., пока не оста­нется последний, кто не сумеет довести свою игру до конца. Его ставят лицом к стене, и все играющие по очереди, начиная с первого, окончившего игру, бьют («лупят») в него мячиком[35 - Или, как говорят еще, дают ему «кожан». «Кожан» — удар мячиком.] на таком расстоянии, на какое мяч отско­чит от стены.

Игра «в лунку» состоит в том, что играющие делают ряд маленьких ямочек, лунок, каждый по лунке, и затем с обеих сторон этого ряда лунок катают ярку, и в чью она залетит лунку, тот должен схватить её и «лупить», не отходя от своей лунки, в остальных, которые разбегают­ся. Если он промахнется, то в его лунку кладут сенинку или щепочку, и у кого таких сенинок или щепочек на­берётся три штуки, тому поют «чичигу». Его заставляют в обеих руках держать шапку, а кто-нибудь из играющих берет в руки ярку и, махая ею над шапкой, поёт (вместе с прочими):

Чичига, чичига,
Не на худо учила -
Ни ср-ть, ни п-рд-ть,
Ни в окошечко глядеть...

А затем спрашивает держащего шапку: «Чичига или кок?» И если тот скажет «кок», то спрашивающий броса­ет ему мячик в голову и все разбегаются. Сказавший же «кок» должен схватить мячик и, не отходя от лунок, «лу­пить» разбежавшихся. Если он промахнётся, то ему опять кладут сенинки, а если попадет («залупит»), то тот, в свою очередь, должен схватить мяч и, прибежав к лункам, бить от них разбежавшихся и т.д.

Если же на предложенный выше вопрос получится ответ «чичига», тогда держащий ярку изо всех сил броса­ет её в шапку так, чтобы вырвать её из рук держащего, а тот обычным порядком должен схватить ярку и от лунок «лупить» компанию и т.д.

Игра «в цари» открывается тем, что сначала «меря­ются на палке», кому быть царем. Выбранный в цари берет в руки ярку и садится где-нибудь в подходящем месте, а остальные играющие в это время избирают какие-нибудь имена, например, один называется «зо­лото яйцо», другой — «золотой ястреб» и т.п. Потом все становятся вокруг «царя» и тот произносит про­тяжно: «Зо-ло-то... яйцо», и быстро вручает выбравше­му это имя ярку, а остальные разбегаются, и получив­ший ярку должен «лупить» их от царя. В этой игре доз­воляется промахнуться до трёх раз, а промахнувшего­ся три раза «садят под арест», т.е. на время отстраняют от игры. Оставшийся последним (после того, как все остальные попадут под арест) становится вторым ца­рём — молодым, и старый царь приказывает новому, молодому, как наказывать арестантов: «дать им горя­чих или тёплых каждому», это значит: по нескольку ударов мячом (по нескольку «кожанов»); или дать им «крест да пуговицу» (провести яркой крестообразно по груди и толкнуть в грудь), «ленту или медаль» (тоже известным образом толкнуть) и т.д. Когда все получат наказание, новый царь садится на место старого и игра начинается снова. Иногда бывает, что наказываемые арестанты закричат: «По кожану новому царю», и ста­рый царь даёт «кожан» новому.

При игре «в кругу ходить» играющие сначала разби­ваются на две партии. При посредстве меряния на палке выбираются две «матки», а остальные — «переводятся» к ним, т.е. попарно подходят к ним с условными име­нами (например, «что надо — сенинку или щепочку»?) и по выбору «маток» переходят на ту или другую сторо­ну. Затем очерчивают круг и одна партия становится внутри круга, а другая вне. Внешняя партия имеет у себя ярку, которую прячет один из играющих к себе за пазу­ху или ещё куда, причём и все прочие из его партии тоже держат руки за пазухой, чтобы нельзя было уз­нать, у кого спрятана ярка. Затем спрятавший ярку «лу­пит» ею кого-нибудь из стоящих в кругу, и все разбега­ются. Получивший удар схватывает ярку и должен, не выбегая из круга, «лупить» кого-нибудь из противной партии, и если он попадет в кого, то вся партия стано­вится в круг. При этом бывают нередко нарекания со стороны всей партии на того, кто промахнется и заста­вит всех становиться в круг.

Игра «в зайцы» состоит в том, что играющие образуют круг (каждый вбивает колышек, у которого им становить­ся), а в середине круга бегает «заяц», выбранный по ка­кому-нибудь из вышеприведённых причетов, и его со всех сторон «лупят» яркой. Кто промахнётся, тот сам стано­вится в круг и делается «зайцем».

«В пряталки» играют так: сначала меряются на палке, и кто «вымерился», тому бросают палку, и пока он за ней бежит, все разбегаются, чтобы прятаться. То место, отку­да они разбегаются, называется «салом». Кто успеет неза­метно от разыскивающего подбежать к «салу», тот кри­чит: «У сала, у сала». Значит, его уже не нужно больше искать и он может свободно дожидаться, пока разыскива­ют остальных. При этом он обыкновенно предупреждает криком своих неразысканных товарищей о том, куда идет разыскивающий. Когда последний кого-нибудь заметит (найдёт), то кричит: «Осалил, выходи», и найденный сам потом начинает искать компанию.

Та же игра в прятки носит ещё название «кол заби­вать». Здесь вместо того, чтобы бросать палку, забивают глубоко в землю кол, и кто первый прибежит и воткнёт в образовавшуюся от кола ямку палку или ещё что-нибудь, тот снова потом прячется, а не успевший сделать этого продолжает искать.

Из азартных игр, связанных с известным материаль­ным интересом, следует упомянуть об игре «в утиные носы». После весенних промыслов на уток, которых в Сургуте ловят особо приспособленными сетями (так называемы­ми «перевесами»), среди детей в обращении появляется масса клювов разных пород уток. Эти утиные «носы» име­ют среди детворы известную меновую ценность, напри­мер, их можно обменять на ярку, на удочку, на «волосяну нитку» (леску) и тому подобные предметы детского оби­хода. Играют в утиные носы так же, как и в бабки, на кон ставят по одному, по два носа, и кто сколько выбьет, берёт их себе. Затем опять все ставят и т.д.

Есть ещё способ игры в утиные носы, который называ­ется «кидаться» (носами). Он состоит в том, что носы кида­ют на землю и смотрят, чей ляжет и чей станет. Тот, у кого ляжет, отдает свой тому, у которого станет, а если при этом утиный нос станет «на попа», то за «попа» дают два носа.

Кроме того, здесь, как везде по России, существуют ещё игры в бабки (по местному, в «казанки»), в городки, в лапту (по местному, «на сало переводиться», т.е. разби­ваться на две партии) и некоторые другие, которых мы здесь не приводим, так как они не представляют ничего оригинального.




УВЕСЕЛЕНИЯ ВЗРОСЛОЙ МОЛОДЁЖИ. ВЕЧЁРКИ

Игры и увеселения взрослой молодёжи носят, конеч­но, другой характер, чем детские игры. Это уже в некото­ром роде прелюдии к браку. Здесь, на этих увеселениях и играх, молодёжь обоего пола сходится вместе, завязывает между собою более близкие знакомства и не спеша, так сказать, под шумок игровых и плясовых песен, намечает себе будущих жён и мужей.

Главным местом для сближения молодежи являются в Сургуте _вечёрки._

Вечёрки для сургутской молодежи заменяют и наши российские хороводы, которых там нет, и так называе­мые посиделки, отчасти соединяя в себе черты тех и дру­гих, отчасти и привнося нечто новое. Из нижеследующего будет видно, чем отличаются сургутские вечёрки (как го­родские, так и сельские) от деревенских посиделок центральной России (а также, впрочем, и более южных местностей Сибири, где устраиваются в деревнях поси­делки, как и в России). Что же касается хороводов, то можно думать, что они здесь вывелись в силу чисто кли­матических условий, так как хороводы обыкновенно во­дят на Красной Горке, весной, а здесь в это время, какая бы то ни была поздняя Пасха, лежат ещё глубокие сажен­ные снега и стоят нередко морозы, доходящие до —30 градусов по Ц. Эти климатические причины и заставили, вероятно, сургутян перенести хороводные игры и песни с улицы в дома, на вечёрку.

Вечёрки в Сургуте и его округе устраиваются круглый год, кроме великого поста и всех предпраздничных дней, когда, по здешним обычаям, давать вечёрки строго вос­прещается. Но обыкновенно их устраивают или в имени­ны девушек, или в случае каких-либо «помочек», когда приглашают девушек для каких-нибудь совместных работ, например, копать огороды, собирать мох для конопатки домов, месить глину для кирпичей, носить землю на по­толок и т.п. Все эти работы исполняются здесь обыкно­венно «помочками», при участии одних только девушек, которым и дают за это приглашающие их хозяева вечёр­ку, а иногда и две, три, смотря по трудности работы, за которую девушки ничего не берут, а идут на нее только из-за этих вечёрок.

Чаще же всего вечёрки даются в день именин девушек. Парни никогда не справляют своих именин вечёрками, а собирают лишь свою холостую компанию и устраивают приличную случаю попойку. Но как только девушка на­столько подрастет, что может считаться невестой (лет с 16—17), она уже во что бы то ни стало старается в свои именины пригласить к себе знакомых подружек и дать им вечёрку.

Сургутские вечёрки не требуют особенно сложных при­готовлений. Обыкновенно девушка-хозяйка, пригласив своих ближайших подружек, берёт на себя обязанность угостить их чаем с сахаром и «прикуской» (печеньем к чаю из белой муки), очень редко, только у богатых, ка­ким-нибудь десертом, и уже у всех — ужином, и осветить комнату (чаще всего сальными свечами, у богатых — сте­ариновыми, изредка — лампами). Дальше хозяева не на­лагают на себя никаких обязанностей ни на счет музыки, ни на счет гостей. Парней на вечёрки не приглашают. Они являются без всяких приглашений, принося с собою лишь музыку или приводя нанятых ими же самими музыкан­тов, так как на здешнюю вечёрку, по заведенному исста­ри обычаю, может идти всякий (из парней), кто хочет, и свободно отплясывать, сколько ему угодно, раз у него есть музыкант, который бы ему играл. Девушки же, не приглашённые на вечёрки, ходят разве только в числе публики — посмотреть на танцующих, но сами не прини­мают никакого участия ни в танцах, ни в играх.

И вот, как только стемнеет, приглашённые девушки уже спешат, разодевшись в свои лучшие платья, к подру­ге, которая дает им вечёрку.

Здесь их сейчас же угощают чаем, после чего они вы­ходят в ту комнату, где предполагаются танцы, и чинно рассаживаются на стульях и скамьях во всем переднем углу комнаты, оставляя для парней и других приходящих гос­тей лишь места у порога. Здесь обыкновенно и толпятся парни и пришедшая поглядеть на танцующих публика, и только немногим из парней удается присесть на тех двух-­трех стульях, что предоставляются в их распоряжение, большинству же почти всё время приходится стоять.

В течение почти всей вечёрки, за исключением лишь её последнего момента, о котором будет идти речь ниже, парни и девушки держатся отдельно друг от друга: девуш­ки сидят особняком в переднем углу комнаты, а парни также особняком толпятся у дверей, перейти же кому-нибудь из парней и сесть в переднем углу рядом с девуш­ками здесь считается крайне неприличным.

Такая чопорность и церемонность (конечно, только внешняя и кажущаяся) царит и на здешних деревенских вечёрках, которые, впрочем, отличаются от городских только тем, что, благодаря крайней малолюдности здеш­них деревень, где чуть не все жители притом состоят ещё друг с другом в родстве, на вечёрки обыкновенно явля­ются все девушки деревни и особых приглашений для них, как в городе, не бывает. А затем весь ритуал вечёрки, игры, песни и пляски в деревнях те же, что и в городе.

В ожидании прихода парней, собравшиеся девушки после чая обыкновенно поют так называемые «проголос­ные» песни[36 -  «Проголосными» песнями сургутяне называют все песни, которые не сопровождаются какими-нибудь играми, плясками или обрядами.], например, «Вылетала голубина на долину», «Возле речки, возле мосту» и т.п. Но, конечно, парни не заставляют себя долго ждать, и скоро почти вся комната наполняется ими, особенно если нет нигде вечёрки в дру­гом месте, и все парни со всего города стекаются сюда.

Если изба мала, а таково большинство сургутских изб, для танцующих остается очень небольшое местечко. «Но была бы музыка, можно плясать и на блюдечке», — гово­рит неприхотливая на этот счет молодёжь, и лишь только появляется музыка, сейчас же начинаются танцы.

В последнее время даже по деревням в здешнем крае вошли уже в моду европейские танцы: кадриль с «фигура­ми», лянсье и полька. Но, конечно, очень недалеко то вре­мя, всего каких-нибудь несколько лет, когда этих танцев здесь не было и в помине. Они появились, можно сказать, на наших глазах и занесены сюда пришлым элементом. Также сравнительно недавно появилась здесь музыка в виде раз­ных бандурок, гармошек и пр. Раньше плясали больше под песни, которые пелись хором всеми присутствующими. Та­ких песен и до сих пор ещё сохранилось здесь очень немало. Есть свои специальные песни для «русской» («барыньки», «голубца» и пр.), есть свои песни и для «шестёрки». «Шес­тёрка» — это, кажется, чисто местный танец. Пляшут её обыкновенно так: на середину комнаты выходят три парня и, ставши гуськом друг за другом, начинают быстро ходить по комнате, образуя довольно красивую фигуру, напоми­нающую цифру восемь (8). Затем каждый из парней на ходу приглашает себе девушку, которая выступает за своим ка­валером, образуя ту же фигуру. Таким образом получается шесть человек танцующих, отчего этот танец и называется «шестёркой» (в противоположность «русской», которую сур­гутяне называют «одиночкой», так как там пляшут один парень с одной девушкой). При этом парни стараются вы­делывать перед своими дамами разные коленца из «рус­ской», на что и девушки, в свою очередь, отвечают теми же движениями и позами, которые употребляются жен­щинами при пляске «русской». Протанцевав таким образом некоторое время, девушки одна за другой оставляют своих кавалеров и садятся на свои прежние места, а парни, про­должая танцевать, приглашают на ходу новых девушек и т.д., пока не переберут всех. Танцуя «шестёрку», как и «рус­скую», парни обязаны брать всех девушек по очереди и, протанцевав лишь со всеми, могут кончать танец. Но это правило не соблюдается при европейских танцах, когда пляшут с кем кто хочет[37 - Пользуясь случаем, мы считаем нужным отметить, что характеристика г.Швецова сургутских танцев, «танцы сургутян неуклюжи и нелепы — в них часто подражают движениям различных животных и птиц» («Очер­ки Сургутского края», Зап. З.-С. Отд. И. Р.Г.Общ. кн.Х, 1889 г., стр. 83), совершенно неверна, и даже непонятно, как она могла сложиться у автора, так как исполнение сургутянами русских народных танцев — «шестерки» и «русской» — ничем не отличается от обычного исполне­ния их в деревнях и селах всей России, а девушки нередко пляшут даже очень красиво и изящно, и ни о каком подражании животным и пти­цам не может быть и речи (если, конечно, не считать подражания «бе­лой лебеди» или «серой утице», что вряд ли имел в виду автор). Нужно заметить, что г. Швецов говорит здесь о русском населении края, а не об остяках, танцы которых действительно воспроизводят иногда сцены из охотничьего быта и представляют нередко странную и неуклюжую жестикуляцию.].

Нередко, впрочем, и теперь ещё, когда на вечёрке не случится музыки, вместо нее поют плясовые песни, под которые и отплясывают «шестёрку»:

Мне девушки говаривали,
Мне молодушки наказывали:
«Не женись, не женись, молодец,
Не женись, удалая голова!
Если женишься, спокаешься,
Со худой женой намаешься...
Проживёшь, проживешь, молодец,
Проживёшь, удалая голова,
Между нами, между девушками,
Между нами, меж красоточками».




* * *

Пойду ли я
          Кружком, кружком, бережком?
Дойду ли я
          До сырого дуба?
Сорву ли я
          С сыра дуба веточку?
Бросю ли я
          Во ту буй ну реченьку?
Тонет ли
         Сыра дуба веточка?
Тужит ли
          По мне родной батюшка?

Эта песня поётся до трёх раз, во второй раз поют вместо последнего стиха:

Тужит ли
          По мне родна матушка?

А в третий:

Тужит ли
          По мне милый ладушка?




* * *

Летит голубь через город,
Несет вестку про невестку...
Про котору? Про вторую,
Про середнюю Дуняшу...
            Вечёр Дуню прутом дули,
            Под свой норов подводили:
«Отстань, Дуня, отстань, Дуня,
            Своей воли...»
«Хоть убьюся, хоть убьюся,
            Не отстану,
Хоть извяну, хоть извяну,
            Любить стану...»

А вот несколько песен, под которые пляшут «одиноч­ку» («русскую»): 

Как ходил, гулял Ванюша
Вдоль по улице,
Вдоль по широкой...
          Загляделся, засмотрелся
          На Паранино окно,
          На косяшато...
«Ты не спишь, душа-Параша?»
«Не сплю — так лежу
И тебя, моя надежа,
На уме держу...
Научить тебя, Ванюша,
Как ко мне ходить?
Ты не улицей ходи,
Ты не широкой гуляй,
           Переулочком.
Ты не голосом кричи,
           Соловьем свищи,
Чтобы я, млада-младенька,
           Сдогадалася,
Со беседы, моя радость,
           Подымалася...
Уж я батюшке скажу,
Я родимому скажу:
Голова болит...
Уж я матушке скажу,
Я родимой доложу:
         Нездоровится,
         Худо можется...
А к милу дружку приду,
Ко любезному приду
         Здоровёшенькой,
         Веселёшенькой...»




* * *

Плават[38 - «Плават» вместо «плавает». При пении каждый стих этой песни повто­ряется два раза.]утка-селезень
            Тихою водою,
Она — тихою водою,
            Морской глубиною...
Споймали селезеньку
           Сургутские девочки...
Посадили селезеньку
           К себе во садочки...
Скажи, утка-селезень,
           Всеё сущу правду
Про батюшку, про матушку,
           Про мила дружочка:
«Где, мой миленький, ночуешь
           — В лесе при долине...
«В лесе, в лесе, при долине,
            У батюшки в доме...
У батюшки, у матушки
           Трои новы сени.
Первы новы сени -
           Стекольчаты двери,
Вторы новы сени -
           Хрустальные двери,
Третьи новы сени —
          Часты переходы...»




* * *

Под горою колодец,
Под крутою — студёной...
Зачем в тебе воды нет?
Конь воду выпивал,
Копытечком выбивал.
Приходили красны девушки,
          Прирасчерпывали,
          Прираспаливали...
У меня же, у младой,
Свёкор-батюшка лихой,
Посылает за водой,
За холодной ключевой...
Уж как я же молода
Непослушлива была,
          Не послушалась
          Да поупрямилась...
Не пошла я за водой,
За холодной ключевой...

После каждого стиха поётся припев:

Калина да малина.

Эта песня имеет ещё другой вариант, под который танцуется «шестёрка», причём вариант этот поётся тогда, когда танцующие «шестёрку» парни переберут всех деву­шек по очереди и каждому из них предоставляется право выбирать снова по девушке, какая кому особенно «гля­нется». В это время хор и поёт эту песню, величая каждого из танцующих парней по порядку:

Винный мой колодец,
Винный мой, студёной,
Зачем в тебе воды нет?
Конь воду выпивал,
Копытечком выбивал...
Молодец, молодец,
(Иван) сударь молодец,
(Егорович) удалой,
Куда ездил, отъезжал?
В Сургут-город приезжал,
Вывозил, вывозил
Сургутскую девицу,
Сургутскую красавицу...

Потом снова начинают эту песню, величают следую­щего парня, и так до трех раз (в «шестёрке», как мы уже говорили выше, танцуют зараз три парня).

Это едва ли не единственная в здешней местности «величанная» плясовая песня. Ни в каких других песнях не величают «на имя» танцующих парней. Обыкновенно при танцах под плясовые песни в течение известного танца поется не одна только какая-нибудь песня, а целый ряд их, и по мере того, как одна девушка сменяется другой, запевается и новая песня, но, конечно, одного и того же цикла плясовых песен. Впрочем, хотя мы и указали выше, что здесь есть свои особливые песни как для «русской», так и для «шестёрки», но, собственно говоря, между теми и другими положительно невозможно провести какую-либо разницу как в содержании, так и в ритме, и в пении. Как видно из приводимых нами образчиков, здешние плясо­вые песни крайне неопределённого содержания и столь же неопределённого ритма и мотива, и почему под одни из них пляшут «русскую», а под другие — «шестёрку», это тайна старинного обычая. В общем, все-таки большинство этих песен отличается известной весёлостью и вместе с игривым содержанием соединяет весёлый ухарский мотив.

В антрактах между танцами парни и девушки поют так называемые «игровые песни» и «ходят играми».

В прежнее время, особенно когда не знали этих кадри­лей и лянсье, игры на вечёрках имели первенствующее зна­чение и заполняли собою почти весь вечер. Теперь наоборот: игры отодвинуты на второй план, а на первый выступила кадриль, с которой начинается и которой оканчивается вся­кая вечёрка. Но, во всяком случае, и теперь ещё на каждой вечёрке вы можете услышать эти игровые песни, которые хорошо известны молодёжи. Некоторые из них очень любо­пытны как по своему содержанию, так и по сопровождаю­щим их играм. Большинство этих песен носит, конечно, лю­бовный характер, сообразно которому и игры воспроизво­дят в большинстве случаев различные сцены любовных уха­живаний парней за девушками. Так что в ряду этих игр не­редко проносятся перед молодежью довольно знакомые кар­тинки, взятые как бы прямо из жизни.

Игровые песни, как и плясовые, поются хором всеми присутствующими. Девушки запевают, парни подхватывают:

Шёлкова ленточка к стенке льнет,
Добрый молодец у девушки ручки жмёт.
Он жмет, пожимает, все выспрашивает:
«Скажи, душа, скажи, свет,
Скажи — любишь ад и нет?»
«Я любить не люблю,
Отказаться не могу,
Отказаться не могу,
Поцелую да уйду».




* * *

Подушечка, подушечка,
Ты же пуховая,
Девон юшка, девон юшка,
Ты же молодая!
Я докуль буду ходить (2)
Все я за тобою?
Я докуль буду носить (2)
Дорогой подарок,
Дорогой такой подарок —
Тальянекий платочек?
Во талья не ком во платочке,
В раскосеньком узелочке
Золото колечко,
Золотое-то колечко —
То мое сердечко.
Кого люблю, кого люблю,
Того поцелую,
Раззолоченным колечком
Того подарю я.




* * *

Белый снег выпадал,
Молодец с коня упал,
Он упал да лежит —
К нему девица бежит.
На добра коня садила,
           Приговаривала:
«Ты пойдёшь, друг, гулять,
           Не загуливайся,
Во пирах, во беседах
           Не засиживайся,
На прелестных красных девиц
           Не заглядывайся:
Прелестны красны девицы
           Обманчивы,
Обманут, проведут,
Поцелуют да уйдут».




* * *

Разосенний светлый месяц,
Разжемчужное кольцо —
У девицы чернобровой
Разгорелося лицо.
К ней молодец подходит,
За руку берёт,
Он за ручку берёт,
Песню весело поёт:
«Посмотрите, добры люди,
Уж я чем не пара, (2)
Хоть сейчас под венец?»
На то девица сказала:
«Знать судьбе моей конец,
Поцелуй меня, удалый молодец».

Все эти песни (как и многие другие, которых мы здесь не приводим) «играются» более или менее одинаково. В большинстве случаев игру начинают парни. При запеве песни на середину комнаты выходит один из них и, при­гласив какую-либо девушку, ходит с ней по комнате, иногда обнявшись, иногда только взявшись за руки, иног­да увиваясь около нее с ухватками страстно влюблённо­го, и затем, при последних словах песни, где речь всегда идёт о поцелуях, отводит девушку на её место и целует её там обыкновенно три раза. Потом, когда вновь запоют ту же песню, выходит другой парень, кто хочет, и про­делывает то же, что и первый. При этом в играх не со­блюдается правило (которое практикуется при пляске «русской»), чтобы приглашать всех присутствующих де­вушек по очереди, и каждый выбирает себе ту девушку, которая особенно нравится.

Так играется большинство здешних игровых песен, но есть и такие песни, где игру открывают девушки, причём обыкновенно при конце песни для поцелуя девушка вы­бирает себе другого парня, а парень, в свою очередь, це­луется с другой девушкой, а не с той, с кем «играл» (хо­дил по комнате). Дальше, при запеве той же песни, выхо­дят вновь избранные парень и девушка и играют так же, как и первые. Так, например, играется вышеприведённая песня «Белый снег выпадал» и пр.

Это наиболее распространённые на здешних вечёрках игры. Но некоторые песни играются совершенно своеоб­разно, иногда применяясь к их содержанию, иногда же без всякой связи с этим последним, просто по условив­шемуся исстари обычаю. Хор, например, поёт:

Я качу, качу золото кольцо,
Золото кольцо с брильянтами...
За кольцом-то идет добрый молодец,
За собой-то ведет красну девицу...
Ты возьми-тко её за праву ручку,
Проведи-тко её во чисто поле,
Ты поставь-ко её среди горницы,
Среди горницы, среди новоей.
Подойди-тко к ней, стань близёшенько,
Поклонись-ко ей ты низёшенько,
Поцелуй ты её милёшенько...

При запеве песни выходит парень с девушкой, берёт её за руку, ставит среди комнаты и сам, обнявшись с ней, становится рядом, а при последних словах песни кланяется ей «низёшенько» и целует «милёшенько». Затем эта девушка выбирает себе другого парня и проделывает с ним все то, что поётся в песне, причём хор теперь поёт:

За кольцом-то идет красна девица,
За собой-то ведет добра молодца...
Ты возьми-тко его за праву ручку,
Поведи-тко его и т.д.

Во всех этих играх, как мы видим, «играют», т.е. ходят по комнате и потом целуются, только двое — парень и девушка, а затем идет следующая пара и т.д. Но здесь есть несколько песен, в игре которых принимают участие за­раз две пары (два парня и две девушки), три пары и даже все присутствующие.

Так, например, при пении нижеследующей песни выходят две девушки и, взявшись за руки, некоторое вре­мя ходят по комнате одни, а потом, при соответствую­щих стихах песни, садятся к выбранным им парням на колени и затем целуются с ними, после чего начинают ходить эти парни и таким же порядком выбирают себе девушек, садятся к ним на колени и т.д. Когда ходят де­вушки, то хор поёт:

Летели две птички,
Собой невелички,
         Там, там лето, здесь зима,
         Чернобровая моя.
Как они летели,
Все люди глядели.
           Там, там лето, здесь зима,
           И т.д. (Припев под каждыми двумя стихами).
Как они садились,
Все люди дивились.
           Сели — посидели,
           Встали — полетели.
Встали — полетели,
Песенки запели.
          Песни воспевали,
          Нас утешали.
Нас утешали,
Три раза целовали.

А когда открывают игру парни, то хор поёт:

Летели два ворона,
Крылья оборваны.
           Раскудряв, кудряв, кудрявый,
           Раскудрявый милый мой.
Как они летели,
Все люди глядели.
           Раскудряв, кудряв, кудрявый.

И т.д. Припев под каждыми двумя стихами, а слова те же, что и в первой песне.

Так же играется и нижеследующая песня, но только в ней всю игру ведут девушки, сменяясь попарно друг с другом, а парни держатся пассивно, служа лишь предме­том выбора для девушек.

Как по травкам, по муравкам,
По лазоревым цветочкам,
По бумажным, по листочкам,
Тут ходили, тут гуляли,
Две девицы тут плясали...
Отплясавши, приустали,
Приуставши, спать ложились
Ко молодцам на колени,
Ко удалым под гусельцы.
Молодец в гусли играет
И девицу разбуждает:
«Встань, девушка, встань, лапушка,
Встань, белая лебедушка,
Встань, белая лебедушка,
Эвон идет твой батюшка...»
«Я батюшку не боюся
И матушки не страшуся,
Я милого убоюся,
Гулять пойду — я спрошуся,
С гульбы приду — поцелую».

При пении нижеследующей песни игру начинают сра­зу три парня, которые потом и выбирают себе каждый по девушке, причём в песне всех играющих величают по име­ни и отчеству.

У ворот — вороточек,
У ворот стекольчатых,
Разлив разливается.
           По тому разливчику,
           По тому широкому
Три лебедя плавали...
Первый-от лебедь — вот (Егор Иванович),
Второй-от лебедь — вот (Павел Семенович),
Третий-от лебедь — вот (Алексей Сидорыч).

Дальше поют то же:

У ворот-воротечек,
У ворот стекольчатых

.........................................................

Три лебедки плавали
Первая-от — лебедь (Федосья Ивановна),
Вторая-от — (Дарья Николаевна),
Третья-от лебедь — (Марья Прокопьевна).
           Лебеди слеталися,
           Лебеди сплывалися,
           Низко поклонялися,
           Трое целовалися.

Наконец, есть песни, при пении которых в игре прини­мают участие все присутствующие на вечёрке парни и де­вушки. Игру по обыкновению играют парни. Выбрав себе по девушке и взявшись с ними под руку, парни начинают ходить кружком по комнате и все хором поют:

Возле садичка дороженька торна,
Еще кто это дорожку проторил?
Это — молодец к девушке ходил...
Он не так ходил (2), подарочек носил.
Много злата, много серебра носил,
Шаль персидскую на правое плечо,
А на ручку бриллиантово кольцо...
Ты не чувствуешь любови никакой,
Какова любовь на свете горяча,
Горяча любовь, слезами облита...
Поцелуй меня, молодчик, три раза.

При последних словах песни каждый «молодчик» це­лует свою девушку. Затем, при запеве вновь этой песни, уже девушки выбирают себе парней и ходят с ними так же, как и в первом случае, и т.д.

Выше мы приводили одну из так называемых «величанных» игровых песен, где величают «на имя» уча­ствующих в игре парней и девушек. Таких «величанных» песен здесь немало и при пении их обыкновенно величают по очереди всех присутствующих парней и девушек, и кого «завеличают», тог (или та) и откры­вают игру.

Вот, например, «величанные» песни, где игру начи­нают парни.

У нас (Ванюшка) хорошенький,
Во бекешечке коротенькой,
Он бьётся, убивается,
Сиротою называется...
Кто бы, кто бы сиротинушку призрил?
На тесовую кровать положил?
Душа (Аннушка) удобрилась,
Пустила сиротину ночевать,
Начала его в уста целовать.




* * *

У нас молодцы да все хорошие,
           То-то мята, рожь не жата,
           Некошеная трава.
У нас молодец, у нас (Васинька),
У нас (Васинька), свет (Васильевич),
          То-то мята, рожь не жата,
          И т.д. (Припев после каждых двух стихов).
Его девушка, его (Аннушка),
Его Аннушка, свет (Ивановна),
          Ты целуй дружка
          Середи кружка.

А вот «величанные» песни для девушек:

Земляничка, сладка ягодка,
Ты, душа ли красна девица,
Свет (Марья Васильевна),
На кого ты живёшь, надеешься?
Я живу-то, живу, надеюсь я
На мила-то дружка на (Васиньку)
На (Васиньку) свет (Васильевича).
Знаю, знаю, что возьмёт он за себя,
Уверяю, поцелует три раза.




* * *

Вскочил козёл в огород
Через частенький частоколик...
Кому козла выгоняти?
Выгонять козла душе девушке
Федосье свет (Ивановне).
У нас (Фенюшка) девушка хорошая,
Она ходила, гуляла по долинке,
По широкой лугатинке.
Во руках-то у ней платочек
Ровно беленький, батистовенький.
Она бьет козла по коленям,
Козел на колени припадает,
Из садочка выбегает,
Выбегает козёл, выбирает,
Выбирает козёл, сам целует.

При начале этой песни по комнате ходит парень, кто захочет, а потом вступает та девушка, которую «за­величают», и, проделав, все то, что поётся в песне.

девушка выбирает для поцелуя другого парня, а па­рень другую девушку. Затем «играет» вновь избранная пара и т.д.

Некоторые из этих величанных игровых песен по своему содержанию очень близко подходят к здешним «свадбишным» песням и являются как бы перенесёнными на вечёрку из местного свадебного обряда. Например, на вечёрках час­то поют две таких величанных песни (одна из которых пред­назначается для парней, другая — для девушек).

Как по блюду было, блюдечку,
По наливному яблочку,
Не два яхонта катаются,
Две жемчужки рассыпаются,
Как не конь берегами бьёт,
Берегами бьёт, воды не пьёт,
Стременами пошевеливает,
Золотой уздой побрякивает...
Тут и шёл-прошёл удалой молодец,
Разудалый добрый молодец,
Свет (Иван), сударь (Егорович)...
За собой он ведёт сужену,
За собой он ведёт ряжену,
Свет душу ли красну девицу,
(Анну Васильевну)...
«Уж ты, мать, моя матушка,
Сударыня, боярыня моя,
Я привел тебе служанушку,
Себе верную хозяюшку,
Я не бил бы, не бранил бы её,
Целовал бы, миловал бы её...
Мои ручки не поднимутся,
Мои белые опустятся...»

Это — величанная песня для парней, а вот другая, подобная, для девушек:

Ещё кто эти сени мел?
Ещё кто эти кленовы заметал?
Заметала сени душа (Машенька),
Заметала, звончаты гусли нашла...
Я кому эти гусли отдам?
Я кому эти звончатые отдам?
Я отдам гусли (Иванушке),
Я отдам гусли (Ивановичу).
(Иванушки) дома нет,
(Ивановича дома нет)...
Он у тёщи, у ласковой,
Ест блины маслины...
Ему тёщенька говаривала,
Ему ласкова наказывала:
«Зять мой, зятюшка, Иванушка,
Ты не пей-ка вина допьяна,
Ты назавтра прибудешь домой,
Тебя выйдет молода жена встречать,
Не куражься, не ломайся над ней,
Над моей дочкой, над Машенькой...»

В игре этих песен нет ничего замечательного, игра­ются они так же, как и вообще все величанные песни, но по своему содержанию и складу они в высшей степе­ни напоминают те свадебные песни, что поются на здеш­них девишниках, хотя теперь на девишниках этих величанных песен здесь не поют, и неизвестно, пели ли их раньше.

Кроме этих песен, рисующих различные любовные сцены, здесь нередко поются на вечёрках и такие игро­вые песни, которые изображают уже дальнейшие послед­ствия этих предварительных любовных ухаживаний, со­образно чему и сопровождающие их игры носят уже бы­товой характер и представляют или, например, картину сватовства, или же какую-нибудь сторону замужнего житья-бытья как бы в назидание присутствующей моло­дёжи.

В этом ряду чисто бытовых игр мы прежде всего оста­новимся на любопытной игре «боярами», представляю­щей своеобразную картину сватовства.

Играется она так: парни, взявшись за руки, становят­ся по одну сторону вдоль комнаты, а девушки, точно так же, — по другую, причём наблюдается, чтобы тех и дру­гих было поровну, и, подходя «стена на стену» друг к другу, попеременно хором поют:

Девушки: «Бояра, да вы зачем пришли?

                 Молодые, вы зачем пришли?»

Парни:      «Княгини, мы невест смотреть,

                 Молодые, мы хороших примечать».

Девушки: «Бояра, да покажите вы кафтан,

                 Молодые, покажите вы кафтан».

Парни:      «Княгини, вот и наш кафтан,

                 Княгини, вот суконенький».

При этих и следующих стихах, показывая свои каф­таны, колпаки (шапки) и сапоги, парни стараются со­ответствующим образом и жестикулировать, чтобы ще­гольнуть перед девушками своими нарядами. Хор про­должает:

Девушки: «Бояра, да покажите вы колпак,

                Молодые, покажите вы колпак».

Парни:      «Княгини,      вот и наш колпак,

                Молодые, вот он новенький».

Девушки: «Бояра, да покажите сапоги,

                Молодые, покажите сапоги».

Парни:      «Княгини,      вот и наши сапоги,

                Молодые, вот подбиты каблуки».

Затем, произведши этот осмотр, девушки поют:

—  Бояра, да покажите жениха,
Молодые, покажите жениха.
На что парни отвечают:
—  Княгини, вот и наш женишёк,
Княгини, вот холостенький.

Хотя все играющие парни представляют из себя жени­хов, но эту роль обыкновенно берёт на себя крайний, начиная при этих словах песни особенно охорашиваться перед девушками.

После этого девушки поют:

—  Бояра, да вам которая люба?
Молодые, вам которая люба?

Парни:      «Княгини,      для нас все хороши,

                Молодые, одна лучше всех».

                —  Бояра, да вы берите-ка её,

                Молодые, вы берите-ка её.

               —  Княгини, прикажите целовать,

               Молодые, прикажите обнимать.

               — Бояра, да вы целуйте-ка её,

               Молодые, обнимайте-ка её...

При последних словах песни крайний из парней от­деляется от остальных, выбирает себе девушку (тоже по большей части стоящую против него с краю) и целуется с ней, а затем предоставляет целовать её по очереди всем своим товарищам. Когда её перецелуют все парни, «женишёк» с «невестою» удаляются из игры, а при запеве вновь этой песни то же самое проделывает следующий крайний парень и т.д., пока парни не переберут всех де­вушек.

Так же играется здесь и известная песня «А мы про­со сеяли, сеяли»[39 - Поётся она почти так же, как, например, и в Ярославской губ. (см. «Северный вестник» за 1889 г., № 6), с тем лишь различием, что вме­сто «шелкового повода» сургутские девушки хотят принять коней «на шелковы ченбуры, ченбуры», а вместо припева: «Ой, диб-ладо сеяли сеяли», в Сургуте припевают: «А мы, млады, сеяли, сеяли».], причём после слов: «а нам надо де­вицу, девицу» — стоящий с краю парень целуется с од­ной из девушек и передаёт её для поцелуя другим пар­ням, после чего двое стоящих с краю парней подымают вверх руки наподобие арки, под которую и проходит удаляющаяся со сцены пара. А девушки в это время поют:

Отпирайте ворота, ворота,
Принимайте девицу с молодцем, молодцем...

Такой финал устраивают иногда и в предыдущей игре «боярами», причём девушки поют:

Бояра, вы отворяйте ворота,
Молодые, принимайте девушку с молодцем...

Игра «боярами» считается в Сургуте старинной игрой и в последнее время выводится из употребления. Точно так же в недавнее время здесь была в большом ходу другая любопытная игра, которая немало забавляла молодежь. Игра эта состояла в следующем:

на середину комнаты выходит девушка. Хор начинает петь:

Как буду, да и как буду
Старому мужу постилати?
— Эвот-как да эвот-как
Буду я ему постелюшку слати...

При этих словах играющая девушка в высшей степени небрежно и как бы со злостью бросает с себя на пол полушалок. Это она стелет постель для старого мужа. Хор поёт дальше:

Как буду, да и как буду
Старому мужу изголовье класти?
—  Эвот-как да эвот-как
Стану я ему изголовье класти...

Девушка берёт и кладет на полушалок в изголовье сво­ему старому мужу полено.

Хор поёт:

Как буду, да и как буду
Старого мужа спати класти?
—  Эвот-как да эвот-как
Буду я его спати класти...

При этих словах девушка выбирает кого-нибудь из пар­ней (обыкновенно такого, кто ей не особенно мил), та­щит его к этой импровизированной постели и грубо тол­кает его на постель.

Дальше поют, как она будет со старым мужем «ло­житься», девушка крайне неохотно ложится спиной к пар­ню, играющему роль старого мужа; как она будет его «обнимати» — «старый муж» лезет к ней со своими объятия­ми, но девушка барахтается и отбивается от него руками и ногами; как она будет его «целовати» — вместо поцелуя девушка плюет своему «старому мужу» в лицо; как она будет его «убуждати» — девушка без церемоний толкает «мужа» под бок, и, наконец, девушка стаскивает парня с постели и выталкивает его к порогу...

Затем снова начинается та же песня, но теперь речь идет уже о молодом муже...

Как буду, да и как буду
Молодому мужу постилати?
—  Эвот-как да эвот-как
Буду я ему постелюшку слати...

Тот же полушалок девушка теперь тщательно рассти­лает по полу, разглаживая его обеими руками, чтобы «мужу» было мягче «спати»...

Затем, при дальнейших словах той же песни, в изго­ловье девушка кладет пуховую подушку, из парней выби­рает в качестве молодого мужа того, кто ей больше «гля­нется», и нежно укладывает его на своей «постели», охотно ложится с ним рядом и, обнявшись, начинает его ласкать и целовать, «убуждает» его потихоньку и осторожно по­дымает с постели...

Это, как мы уже говорили, старинная игра, которую сейчас редко можно увидеть на сургутских вечёрках, но здесь есть ещё одна любопытная игра, тоже бытового скла­да, которую устраивают часто и теперь.

Хор запевает:

Отворяйтесь вы, широкие ворота,
Уж я сяду на добра коня — поеду...

При запеве выходит парень и, выбрав себе девушку, садит её среди комнаты на стул, а сам начинает ходить вокруг неё. Хор поёт дальше:

Я поеду в Китай-город гуляти,
Молодой жене подарок закупати...
Я куплю-ка молодой жене подарок,
Саму-саму преотличную шалку...
Я положу на серебряное блюдо,
Подойду к молодой жене поближе,
Поклонюсь я молодой жене пониже:
Ты бери-тка, жена, не ломайся,
Душа-сердце мое, не куражься...

При этих словах парень с низким поклоном подаёт девушке на подносе «шалку» (платок или шаль), но та с пренебрежением бросает её на пол. Парень огорчён, и хор в таких заключительных словах песни выражает огорче­ние парня:

Посмотрите-ка, добрые люди,
Как жена меня, молодца, не любит,
Она всем сердцем меня ненавидит...

Тогда вновь запевают эту песню:

Отворяйтесь вы, широкие ворота,
Уж я сяду на добра коня — поеду,
Я поеду во Китай-город гуляти и т.д.

Но вместо «шалки» поют:

Я куплю-ка молодой жене подарок,
Саму-саму преотличную плётку...
Я положу на серебряное блюдо и т.д.

И парень вместо шали подает теперь девушке плётку (скрученный в виде жгута платок), та её берет, встаёт со стула и начинает ходить вместе с парнем по комнате, как и во всех других играх. А хор заканчивает уже так:

Посмотрите-ка, добрые люди,
Как жена меня, молодца, любит,
Она всем сердцем меня приголубит,
Приголубит меня — поцелует...

При этих словах парень с девушкой целуются.

Как бы в pendant к этим бытовым играм, на сургутс­ких вечёрках часто поют ещё такую прелестную песенку, хотя, по-видимому, и не игрового содержания, но тем не менее в Сургуте она считается в числе игровых песен и под неё «ходят играми»:

Не от искорки сырой бор горит...
Он горит-от, горит, разгорается,
Будто мой-от милой разнемогается...
Он не пьёт-от, не ест меду-сахару,
Захотел мой милой ключевой воды,
Ключевой воды с Дунай-реки...
В первом часу за водой пошла,
Во втором часу воду черпала,
Во третьем часу возвращалася...
На гору взошла, тут мне весть пришла,
Будто мой-от милой успокоился...
Успокоился он — представился...
Уж я думала-передумала,
Как тужить-плакать, плакать не о чем,
Наживу я дружка лучше старого,
Полюблю я дружка лучше прежнего,
Поцелую дружка от желань-сердца.

Играется эта песня обычным порядком: при запеве выходит девушка и, выбрав себе парня, ходит с ним по комнате, а при словах песни: «наживу я дружка лучше старого» — для поцелуя выбирает себе другого парня, парень тоже целуется с другой девушкой. Потом начи­нают игру вновь избранные парень и девушка и т.д.

Кроме этих игр, носящих любовный или бытовой ха­рактер, на здешних вечёрках играются и другие, более невинного содержания игры. Такова, например, игра «в олени». Кто-нибудь из парней (или девушек) садится по­среди комнаты на стул, ему закрывают голову платком, а остальные начинают бегать вокруг него, припевая:

Тепло ль тебе, олень?
Холодно ль тебе, олень?

И при этом щиплют, дёргают и т.д. сидящего, а тот должен отгадывать, кто до него дотронулся. Угаданный и садится на его место.

Или вот ещё одна игра. Парень или девушка берёт коль­цо и, обходя всех, хоронит его у кого-либо из присутству­ющих (парень — у девушек, девушка — у парней); другой парень (или девушка) должен отгадать, у кого оно спря­тано, и если найдет, тогда идет искать тот, у кого оно нашлось, а тот, кто нашёл, прячет. При этом, если ищет кольцо девушка, то поют:

Гадай, гадай, девица,
Отгадывай, красная,
В коей руке перстень,
В коей позолотый.
Уж я рада бы гадать,
Рада год годовать,
Через поле идучи,
Русу косу плетучи,
Шёлком прививаючи,
Златом присыпаючи...

А когда кольцо найдётся, то поют:

Очутился перстень
У дворянина,
На правой на ручке,
На левом мизинце...

Существует ещё игра «в берлин», напоминающая одну из очень распространённых российских игр и неизвестно почему носящая здесь такое название. Игра, как уверяют сургутяне, очень старинная.

Кто-нибудь из парней садится среди комнаты на стул и завязывает себе глаза. Тогда одна из девушек начинает опрашивать всех своих подружек, почему этот парень «в берлине сидит»? Те указывают причиной ка­кую-нибудь смешную сторону сидящего парня: его на­ружности, одежды, характера и т.д. Словом, проезжа­ются, шутят на его счёт, иногда — очень ядовито. Со­бранные мнения девушка объявляет парню вслух. Он должен угадать, кто о нем что сказал, и какую девуш­ку угадает, та и садится на его место. Если «в берлине» сидит девушка, то мнения тем же порядком отбирают­ся у парней.

Всеми этими играми, вперемежку с плясками, моло­дёжь забавляется далеко за полночь. Когда настает время расходиться и кончать вечёрку, устраивается последняя игра — «в суседки». Этой игрой, по установившемуся здесь обычаю, всегда оканчивается вечёрка, и пока эта игра не состоится, вечёрка не считается законченной, как бы она долго ни продолжалась. В свою очередь, если вам слу­чится зайти на вечёрку в момент этой игры, это значит, что вечёрка кончается. В это время большинство парней уже разошлось и на вечёрке остаются только немногие, чтобы в предстоящей игре хватило каждому из них по девушке.

Из среды этих парней выбирается «староста-раздат­чик», который и раздаёт всем парням по девушке. По заранее состоявшемуся уговору между ними и остальны­ми парнями, каждому из последних, конечно, достаётся та девушка, какую он заранее наметил, причём обыкно­венно каждый выбирает себе ту, с которой он состоит в более близких отношениях. Затем парни рассаживаются с назначенными им девушками и, обнявшись, начина­ют втихомолку вести с ними более или менее интимные разговоры. В конце вечёрки у каждого из парней накап­ливается немало материала для подобных интимных со­беседований, тем более, что, как мы видели выше, во всё время вечёрки девушки держатся так изолированно от парней, что между ними не бывает почти никаких разговоров. И вот теперь молодёжь отводит в разговорах свою душу...

«Раздатчик» же («староста») остается без девушки и, похаживая около парней, время от времени оста­навливается и спрашивает кого-либо из них: «Дово­лен» ли он своей соседкой? Если тот говорит: «Дово­лен», «раздатчик» приказывает: «Повидайтесь» (т.е. поцелуйтесь). Тогда парень и девушка целуются. А если спрошенный парень говорит: «Не доволен», староста приказывает ему поменяться местами (девушками) с соседом и затем опять «повидаться». Иногда кто-ни­будь из сидящих с девушками парней спрашивает са­мого старосту, не желает ли он повидаться с его со­седкой, и если староста изъявляет желание, ему пре­доставляется целовать эту соседку сколько угодно. Иног­да староста приказывает всем поцеловаться со своими соседками столько-то раз или даже поменяться взаим­но соседками, причём и сам староста старается захва­тить место около кого-нибудь из них. Если парень при этом перемещении опоздает и его место займет уже староста, то с этого парня берётся штраф: на него, как говорится в этих случаях, староста «накидывает службу», т.е. заставляет его, например, проплясать на одной ноге по комнате, стать на колени и т.п. От этой службы парень, впрочем, может откупиться — угоще­нием всех присутствующих, размер какового также определяется старостой.

Этой игрой, которая продолжается неопределённое время, как мы уже говорили выше, обыкновенно и за­канчивается вечёрка. Если вечёрку давали за «помочки», то все девушки и парни тотчас же после этой игры и рас­ходятся по домам, парни, впрочем, несколько раньше, так как девушек оставляют на ужин. Если же вечёрку уст­раивала девушка-именниница, то приглашённые девуш­ки нередко после ужина остаются ночевать у хозяйки. В прежнее время, по рассказам сургутян, вместе с девуш­ками оставались на ночь и парни, но теперь этот обычай уже вывелся.

В заключение этого обзора сургутских вечёрок и ме­стных вечёрочных игр мы считаем не лишним сказать ещё несколько слов об отношениях сургутской моло­дёжи к замене на вечёрках старинных игр и увеселений новыми европейскмим танцами. Мы уже говорили выше, что эти новые танцы — полька, кадриль и лянсье — почти совсем вытеснили на здешних вечёрках игровые и плясовые песни, которые ранее (даже в пер­вые годы нашего пребывания в Сургуте, в середине 80-х годов) наполняли собой почти всю вечёрку. Отно­шение к этим новшествам у молодежи двоякое: парни (особенно побывавшие в Тобольске или Томске) яв­ляются главными вводителями и покровителями этих новшеств и горячо стоят за них, но девушки относятся к ним холодно и даже неприязненно. Главный мотив такого неприязненного отношения у девушек тот, что на прежних вечёрках в играх и плясках (как мы уже видели) могли принимать и принимали участие все присутствовавшие на вечёрке девушки: всех их по по­рядку должны были брать парни в «шестёрку» и «рус­скую», всех их «величали» в играх, все они играли «в суседки» и т.д. Когда же завелись европейские танцы и парни стали приглашать на них лишь по выбору деву­шек, многим из последних приходится целый вечер сидеть в ожидании приглашений и, по выражению сур­гутян, «трясти веретено», обыкновенно у таких обой­дённых на другой день после вечёрки подружки не пре­минут спросить: «Много ли напряла вчера веретен?» — что, конечно, не может не огорчать известную часть женской молодежи. А так как вкусы и симпатии пар­ней бывают переменчивы, то, в сущности, никакая девушка не застрахована от того, чтобы всю вечёрку просидеть одной и «прясть веретена», — это и являет­ся главной причиной недовольства девушек новыми танцами.




СЕЗОННЫЕ УВЕСЕЛЕНИЯ МОЛОДЁЖИ

Переходя к сезонным увеселениям сургутской моло­дёжи, т.е. к таким, которые, в противоположность вечёркам, бывают лишь в определённые периоды года, мы преж­де всего остановимся на святках.

Святки в Сургуте считаются молодёжью самым ве­сёлым временем года, и обыкновенно она их ждет с большим нетерпением. Да и как их не ждать? Зима, с её обычными монотонными работами изо дня в день, успела уже достаточно наскучить, а тут предстоит сплошное веселье чуть не целых две недели. И вот, ещё задолго до святок, парни и девушки начинают уже го­товиться к ним: мастерят себе из бумаги маски, при­думывают какие-нибудь замысловатые, смешные кос­тюмы для предстоящего ряженья, запасаются заранее музыкой.

Наступают святки. Первые три дня праздников про­ходят чинно и степенно, как и вообще здесь все празд­ники. Старшие ходят друг к другу в гости, умеренно вы­пивают и стараются держаться возможно солиднее и важ­нее, молодёжь же в большом нетерпении и с трудом сдерживается, чтобы с первого же дня не пойти ря­диться.

Но вот наступает третий вечер праздников, и хотя ря­диться, по правилам мудрых стариков, ещё несколько рано, надо подождать следующего дня, но молодёжь уже не может далее сдерживаться и шумными ватагами в са­мых причудливых костюмах высыпает на улицу и начина­ет ходить по домам...

Ряженые обыкновенно ходят небольшими толпами, или, как здесь говорят, «табунами», редко — в одиночку. Несколько парней и девушек, сговорившись заранее, ещё засветло собираются в одну избу и здесь начинают ря­диться кто во что может. При этом молодёжь, в особенно­сти девушки, во что бы то ни стало стараются получше разодеться на святки. Девушки вытаскивают из своих сун­дуков наиболее ценные и нарядные платья, полушалки и шали, которые, кажется, только и хранятся для святоч­ного ряженья, так как больше их нигде не увидишь, пар­ни тоже, чтобы не ударить лицом в грязь и не отстать от своих подружек, напяливают на себя лучшие пиджаки, сюртуки, дипломаты и пр.

Но встречаются и чисто святочные костюмы. Неко­торые шьют себе нарочито для святок какую-нибудь смешную одежду из рогожи, наряжаются, как и везде в деревнях России, в вывороченные шубы, приделывают себе горбы, представляются стариками и стару­хами и пр. Иногда наряжаются в самоедские и тунгус­ские малицы (верхняя одежда из оленины, шерстью внутрь) и, расхаживая по домам со шкурками белок и лисиц, как бы для продажи их, представляют из себя самоедов и тунгусов. А то так и просто надевают кумышь (верхняя зимняя одежда сургутян, тоже из оле­нины, но шерстью наружу), который прекрасно мо­жет скрыть как пол, так и возраст, а голову прикрыва­ют салфеткой. Это даже едва ли не самый распростра­нённый здесь святочный костюм, особенно для тех, кому нечем щегольнуть, да и при здешних морозах, которые нередко достигают на святках до —50 граду­сов по Ц., он представляется более подходящим, что­бы расхаживать из дома в дом, чем лёгкие, хотя, мо­жет быть, и нарядные платья. Правда, этот костюм и имеет свои неудобства, ряженым приходится плясать, а танцевать в кумыше (необычайно мешковатой и теп­лой одежде), да ещё среди многолюдной компании в жарко натопленной комнате, представляется не осо­бенно заманчивым. И эти танцоры в кумышах, особен­но в европейских танцах, обливаясь потом среди бес­конечных фигур кадрили, имеют необычайно жалкий вид.

Некоторые (больше из состоятельных) надевают на лицо маски, сделанные из бумаги и купленные у своих же сургутских мастеров по этой части, другие распи­сывают себе лицо сажей или приделывают бороды и усы из конских и коровьих хвостов, большинство же маскирующихся, или, как их называют в Сургуте, «машкарадников», просто закрывают себе голову сал­феткой, простыней или белым платком и этим огра­ничивают своё ряженье, и затем в своём собственном платье, но только более нарядном и ценном, отправ­ляются ходить по домам.

Обыкновенно не везде принимают ряженых, и на­ружным признаком, принимают ли в том или другом доме масок, служат яркое освещение и незапертые ставни в тех домах, где их пускают, а те, которые не хотят принимать, заранее закрывают ставнями все окна.

Пришедши в какой-нибудь дом, если есть с собой му­зыка и умеющие играть (ряженые обыкновенно старают­ся брать с собой и какую-нибудь музыку — гармошку или бандурку — наиболее распространённые здесь инструмен­ты, на которых умеет играть почти каждый), просят у хо­зяев разрешения протанцевать и пляшут своей компанией. Нередко, впрочем, и сами хозяева, конечно, из состоя­тельных, нанимают на все святки музыканта, чтобы он играл для приходящих ряженых. А если нет музыки, то ограничиваются лишь разговорами и шутками, стараясь заинтриговать собою присутствующих, причём маски вхо­дят в свои роли, разыгрывая разных «цыганок», «знаха­рок» и пр.

«Цыганки» с картами в руках отыскивают желаю­щих узнать свою «судьбу» и по картам или по откры­тым ладоням, подражая цыганкам-гадальщицам, пред­сказывают, что ожидает их в будущем, нередко наме­кая при этом на какие-нибудь интимные обстоятель­ства. «Знахарки», приходящие всегда почему-то только с «пиявками», как будто бы это универсальной лекар­ство от всех болезней, предлагают свои врачебные ус­луги — не надо ли кого полечить, обещая к больному месту приставить пиявки, и доверчивых пациентов при этом обливают в шутку водою, которую приносят с собой в бутылках, якобы содержащих пиявки... «Тунгу­сы» и «самоеды», объясняясь на своем непонятном наречии и выразительно жестикулируя, открывают продажу разных шкурок... Словом, все ряженые входят в свои роли и комната наполняется шумом, смехом и шутками. Прочая публика, не играющая никаких опре­делённых ролей, окружает всех этих «цыганок», «зна­харок», «торговцев» и тоже галдит, шумит, или, как здесь говорят, «гадится», «совражает» над ними... Всем весело... Хохот и шутки царят и в домах, где принима­ют ряженых, и по улицам, где с песнями и музыкой «машкарадники» разгуливают из дома в дом...

Мальчуганы, а иногда и взрослые парни, водят по домам и показывают за деньги (или вообще за то, что дадут) искусно устроенных коров и лошадей, и пред­ставляют очень популярного здесь «царя Максимильяна».

Появление этого «Максимильяна» среди сургутян свежо ещё в памяти жителей. До него здесь не было, по-видимому, никаких лубочных пьес, да и в 1891 г., кро­ме него, никаких не было. Он вывезен в конце 50-х го­дов из Питера бывшими там на службе сургутскими ка­заками и очень скоро пришелся по вкусу здешней не­прихотливой публике. Сначала «Максимильяна» пред­ставляли взрослые парни, но потом он сделался так популярен, что перешёл к детям, и теперь его пред­ставляют только ребятишки. Что же касается содержа­ния этой пьесы, то даже в первой своей редакции «царь Максимильян» вывезен был из Питера, вероятно, в крайне исковерканном списке с какого-нибудь лубоч­ного издания, а с течением времени он потерпел в Сур­гуте ещё большие искажения и теперь превратился в нечто сплошь нелепое и почти недоступное передаче. Тем не менее он очень нравится юной молодёжи (стар­шим уж он порядком таки приелся, так как они видят его уже десятки лет), и не проходит ни одних святок, чтобы не составился кружок ребятишек для представле­ния «царя Максимильяна». В Сургуте на святках он за­меняет собою в некотором роде «звезду» или «вертеп», которых там не носят, но которые, как известно, очень распространены в городах по ту сторону Урала.

Так, переходя из дома в дом, молодёжь веселится до глубокой полуночи. Впрочем, не одна молодёжь: нередко можно видеть среди ряженых женатых мужчин и замуж­них женщин, которые в святочном веселье переживают вторую свою молодость...

Начиная с третьего дня праздников, ряженье продол­жается каждый вечер, вплоть до кануна крещенского сочельника[40 - В деревнях, ниже Сургута верст на 100, по рассказам бывавших там сур­гутян, рядиться начинают с Миколина дня (6 декабря), а ещё дальше — около с. Самарова и по Иртышу — с первой недели Филиппова поста и продолжают так же, как и в Сургуте, до крещенского сочельника.].

На святках иногда устраиваются также и вечёрки, а в прежнее время, по рассказам стариков, когда ещё здесь не было обычая рядиться, святки только и ознаменовы­вались, что почти непрерывным, в течение двух недель, рядом вечёрок да гаданьями. Теперь же считают неудоб­ным давать на святках частые вечёрки, так как на них набирается обыкновенно очень много народу и бывает стеснительно плясать и играть.

К святкам же приурочены, главным образом, и мест­ные гаданья, но о них подробнее мы будем говорить в следующей главе.

Теперь мы перейдем к следующему по времени сезон­ному увеселению — «катушке».

Вскоре после святок и задолго ещё до масленицы, парни устраивают на подходящем месте длинную, уз­кую и не особенно высокую ледяную гору, иногда пользуясь для этого каким-нибудь естественным ска­том, чаще всего высоким берегом реки, иногда же ус­траивая «голову» этой горы на столбах. Это и есть «ка­тушка», её обсаживают елками, и когда она бывает окончательно готова, по вечерам собирается к ней молодёжь, и парни на необычайно маленьких (в чет­верть ширины и в 1/2 аршина длины) саночках начи­нают катать девушек. Девушки обыкновенно толпятся у «головы» катушки, поджидая приглашения парней, а выбранные садятся к ним на колени, и каждый, бла­гополучно скативший девушку вниз, пользуется пра­вом в награду за это поцеловать девушку, а если он по дороге вывалит её из санок, то лишается права на «поцелов». Кататься на катушке может всякий кто хочет, хотя её устраивает обыкновенно небольшая группа любителей-парней.

Катанье происходит каждодневно по вечерам, начи­ная с 3—4 часов дня и пока не стемнеет. Но, конечно, наибольшего оживления «катушка» достигает в дни мас­леницы, когда катанье начинается с полудня и даже ра­нее. В последний день масленицы (воскресенье) катаются только часов до 4-5, а затем все расходятся «прощаться», а катушку ломают.

Наступает великий пост — самое тяжёлое и скучное для молодёжи время, когда не бывает никаких увеселе­ний и даже петь «проголосные» песни считается тяжким грехом. Долго он тянется, но, наконец, сменяется Пас­хой, и молодёжь опять начинает веселиться после долгой и томительной скуки.

Сезонным видом пасхальных увеселений в Сургуте являются качели. Их тоже устраивают любители-парни, а качается на них всякий кто хочет, но, главным обра­зом, они предназначаются для девушек. По вечерам, а в первые три дня Пасхи и ранее, к качелям собираются девушки и, тихо покачиваясь, начинают петь «прого­лосные» песни, дружно подхватываемые и парнями. В этом, собственно, и состоит вся заманчивость и пре­лесть этих качелей. Молодёжь в песнях отводит свою душу, как бы застывшую в течение долгого великопос­тного молчания... И быть может, нигде диссонанс меж­ду стариной и разными сомнительными новшествами не проявляется так ярко, как на этих качелях, когда с одних качелей несутся чарующие звуки какой-нибудь старинной «проголосной» песни, полные задушевности и грусти, например:

Вылетала голубина на долину,
Выроняла сизы перья край равнины.
Тяжко быти сизым перьям на равнине,
Грустно жити сиротине на чужбине... и т.д.[41 - Известная старинная песня, которая неоднократно уже была записыва­ема, почему мы и приводим лишь начало её, равно как и следующих, для характеристики тех песен, что поются сургутской молодёжью на качелях. Вообще, в Сургутском крае существует множество старинных песен, как «проголосных», так и иных, но мы не записывали их, как и других продуктов народного творчества: сказок, пословиц, загадок и пр., предоставляя эту работу будущим исследователям края. Приводи­мые же в настоящем сочинении песни — игровые, плясовые, «свадьбишные» — взяты нами лишь для образца и далеко не исчерпывают всего местного песенного творчества.]

Или, например:

Ночи тёмные, ноченьки осенние...
Уж я все-то думушки придумывала,
Как одна мне думушка с ума нейдёт,
С ума нейдёт, со крепкого разума,
Будто мой-от милой во дали живёт.
Во дали живёт — за крутой горой,
За крутой горой, за быстрой рекой... и т.д.

А в это время на других качелях молодёжь горланит:

Сидел Ваня на диване,
Оставшу водку допивал.
И, завидя дно в стакане,
Он сказал: «Теперь прощай...» и т.д.

Качанье на качелях, сопровождаемое пением песен, продолжается некоторое время и после Пасхи, пока на­ступающие в это время весенние промыслы (так называе­мая «весновка») не рассеют молодежь из Сургута по окрестным урочищам — «островам», «гривам» и т.д., где обыкновенно производится «весновка».

Мы уже говорили раньше, что хороводов в сургут­ском крае не водят и все летние увеселения молодёжи (кроме обычных вечёрок) ограничиваются только иг­рами — «в разлуку» (в горелки) и «в верёвочку». Игры эти, устраиваемые по вечерам в праздники на улицах города, не представляют из себя ничего оригинально­го и, по-видимому, мало интересуют молодёжь, так как продолжаются обыкновенно очень недолго, часа 2—3, и проходят сравнительно вяло и неоживлённо. Парни очень охотно покидают их ради игры в «ярку» или «городки», где проявляют обыкновенно большое увлечение и азарт, а девушки предпочитают сидеть на завалинке и петь песни.

В общем, летние увеселения молодёжи — качели и игры, проходят здесь не так оживлённо, шумно и весело, как зимние вечёрки (которые хотя и бывают круглый год, но чаще устраиваются зимой, начиная с октября), святки и «катушка».




VI. Гаданья и присухи

К числу развлечений взрослой сургутской молодёжи, кроме описанных в предыдущей главе увеселений, следует отнести также и гаданья, хотя они, собственно, не носят исключительно увеселительного характера, и мо­лодежь, особенно женская, придаёт им более серьезное значение. Это и заставляет нас выделить их в особую гла­ву и поместить вместе с присухами (средствами прису­шить — приворожить к себе милого человека), что соот­ветствует и хронологической последовательности этих явлений в жизни молодёжи, так как гаданья и присухи возникают лишь на фоне определённых отношений между молодежью, каковые, в свою очередь, завязываются среди тех увеселений и развлечений, которые были описаны в предыдущей главе.

Гаданья в Сургуте, как и повсюду в России, приуро­чены почти исключительно к святкам, и хотя молодёжь гадает во все вечера святок (вернувшись после ряженья домой), но, главным образом, гаданья происходят здесь в ночь под Новый год.

Обыкновенно принимаются за них в самую полночь, когда «нечистый», по здешнему мнению, особенно дея­тельно хозяйничает на земле. Нечего, конечно, и гово­рить, что здесь, как и повсюду, где происходят гаданья, с ними обращаются исключительно к нечистому духу, почему гадающие, например, в ночь гаданья никогда не молятся Богу.

И здесь, как и везде, гадают преимущественно де­вушки, парни — очень редко, и, относясь к гаданьям скептически, не придают им большого значения. Да и гадать парням не о чем: о смерти редко гадает моло­дёжь, что же касается своих будущих суженых — глав­ный объект гаданий для обоего пола, то парни, как известно, держат свою судьбу в этом отношении более или менее в своих руках. Другое дело — девушки, для которых замужество нередко является случаем далеко не предвиденным. Отсюда понятно и желание слабого пола приподнять хоть немного завесу, скрывающую от него тёмное, на крайне для него важное будущее, чего девушки и думают достигнуть, прибегая к гаданьям. Поэтому, помещая ниже описание сургутских гаданий, мы везде будем говорить о них применительно к де­вушкам.

Но прежде чем перейти к этому описанию, необхо­димо напомнить читателю о «Васильевском огарке», о котором мы уже говорили в своем месте и который во многих гаданиях играет здесь громадную роль. Этот ога­рок заготовляется вечером накануне Нового года (Ва­сильева дня, почему и называется Васильевским). Пер­вый огонь в этот вечер добывают непременно на лу­чинку, которую зажигают угольями из печки, а отнюдь не спичками. А затем, когда она обгорит, ею уже зажи­гают свечку или лампу. Полученный таким образом «ога­рок» (остаток обожжённой лучины), по мнению сургу­тян, обладает волшебной силой отгонять нечистого духа. Поэтому во всех гаданьях, где дело сопряжено с рис­ком — от близкого соседства с нечистой силой, по­платиться собственной жизнью, гадающие, для пре­дохранения себя от нечистого, очерчивают вокруг себя этим огарком круг в начале гаданья («зачерчиваются») и «расчерчиваются» (в противоположную сторону) в конце. По мнению сургутян, нечистый не любит, что­бы его зря беспокоили, и если является на вызов, то требует за это крупную плату, и горе той гадальщице, которая или забудет Васильевский огарок, или не су­меет вовремя расчеркнуться. Нередко бывали случаи, по рассказам стариков, что смелые, но нерастороп­ные девушки тяжело платились за свое любопытство: их находили задушенными.

Запасшись Васильевским огарком, заготовленным в этот же вечер, девушки открывают обыкновенно ряд га­даний, выходя на «расстанье» «полоть снег».

Выйдя на «расстань», т.е. на перекресток нескольких дорог[42 - При этом всегда выбирается такое расстанье, чтобы не было дороги «крестовой», т.е. на кладбище.], девушка прежде всего «зачерчивается» Василь­евским огарком, обводя около себя круг «супротив солн­ца» — «не по-божьи», как говорят в этих случаях. Затем гадающая девушка расстилает на снегу пояс и, стоя на нем, связкою ключей (иногда и одним) царапает по снегу (иногда просто трясут в подоле снег с ключами), приго­варивая: «Полю, полю белый снег, за батюшкину хлеб-соль, за матушкино здоровье, где мой суженый-ряже­ный — там мне почудься: али люди заговори, али песню запой, быть в чужой стороне — колокольцы загреми, али конь заржи, аль собачка злай, а быть мне умереть — за­руби, затеши...»

Гадать ходят обыкновенно «табунами», по нескольку девушек вместе, и гадают по очереди, в то время как одна «полет», другие прислушиваются... Уже из самого причета видно значение тех звуков, которые могут быть услыша­ны. Замужество в своей местности предвещает всякий го­вор или песня людей, звук колокольцев означает даль­нюю дорогу или замужество на чужой стороне, если же послышится где-нибудь строганье доски, это значит, те­шут гроб — в этом году умереть.

Когда гаданье кончают, тем же Васильевским огарком «расчерчиваются», т.е. проводят им по обведённому ранее кругу, но уже «по солнцу», «по-божьи».

Затем тут же, на расстаньи, одна из девушек покры­вается вся с головой простыней, а подруги её закруживают и пускают: в какую сторону её понесет, там будет и суженый. То же проделывают и прочие.

Покончив с расстаньем, девушки отправляются слу­шать под окна и, смотря по тому, о чем в избе гово­рят, заключают о своей будущей судьбе. Слушают по одиночке, остальные стоят в стороне. Если, например, в избе говорят о покойниках — в этом году умереть, о свадьбе — выйти замуж, ругаются — попадётся свар­ливый муж и в замужестве житьё будет «несугласное» и т.д.

Иногда ходят также слушать к дверям церкви, а неко­торые, наиболее смелые, слушают даже на местном клад­бище, у дверей находящейся там часовни. Если там слыш­но будет венчание — выйти замуж, отпевание — умереть в этом году. Думаю, что то или другое обязательно будет слышно в церкви в это время.

Затем идут компанией в пустой дом, если таковой имеется поблизости.

Каждая из девушек по очереди разувается до боса и спускается в подполье. Если там её нога будет поглаже­на «мохнашкой» (чем-нибудь мохнатым), это предве­щает богатого жениха, а если голой рукой — бедного. Спускаются в подполье все, кроме одной последней, которой не следует спускаться, так как нечистый её за­давит.

С тою же целью ходят и к бане. Через банное окошко вставляют в баню заднюю часть тела и ждут — «мохнашкой» или голой рукой она будет поглажена, сообразно чему заключают, как и в предыдущем гадании, о состоятель­ности будущего суженого.

Вернувшись домой, прежде чем войти в избу, проде­лывают несколько гаданий ещё на дворе.

Зачерпнувши «наотмашь» (через плечо) в пустой гор­шок снегу, мешают его мутовкой (той самой, что сбива­ют масло). При этом будто бы мутовка издает звуки, из которых можно составить имя суженого.

Далее из поленницы выдергивают полено, если по­лено попадется гладкое, лицо у суженого будет чис­тое, а если суковатое — лицо корявое или рябое. Кро­ме того, гладкое полено предвещает мужа смирного, кроткого, суковатое, наоборот, — задиристого, свар­ливого.

Охватывают тын, насколько можно растянуть руки, захватывают таким образом целый ряд тынин, считают: «вдовец или холостец», — последняя тынина скажет.

Бросают за ворота подушку, у которой предваритель­но завязывают один угол. В какую сторону подушка ляжет завязанным узлом — там и жених. С тою же целью броса­ют за ворота «чирок» (самодельный башмак).

Пускают со двора лошадь, завязав ей глаза, а на ло­шадь по очереди садится каждая девушка, куда лошадь повезёт, в той стороне будет и суженый. Если же лошадь повернёт обратно во двор — худой знак: помереть в на­ступающем году.

Наконец, выбрав на дворе более или менее чистое место, девушки ложатся все в ряд спиною на снег, а на завтра приходят смотреть, что сталось с этими следами. Если окажется, что головы нет — умереть в этом году, а если этот год предстоит прожить благополучно, то весь след должен сохраниться неприкосновенным.

Этим обыкновенно и заканчиваются гаданья, произ­водимые на дворе («на улице»).

Пришедши в избу, девушки принимаются за домаш­ние гаданья, пока ещё не зажжён огонь; если ночь лун­ная, то при лунном свете пробуют вдёргивать в иглу нит­ку, причем как та, так и другая выбираются самые тон­кие. Если девушка сразу вдёрнет, то в этом же году вый­дет замуж, в противном же случае, она будет столько лет ждать замужества, сколько раз принималась за вдёргива­ние нитки.

Затем зажигают огонь и начинают гадать при огне.

Расстилают на полу комнаты простыню или ска­терть и кладут на неё по углам свои кольца, а в каждое кольцо по зёрнышку хлеба. Затем выпускают петуха и курицу и наблюдают: в чьем кольце петух прежде всего клюнет, та девушка раньше всех и выйдет замуж. Если клюнет курица — не имеет значения. Если петух с ку­рицей ходят при этом мирно, замужество будет хоро­шее, мирное, в противном же случае — муж попадет­ся драчун.

Далее жгут возле стены бумагу, смятую в ком, и по тени заключают о будущем: если на тени получится цер­ковь или венец — выйти замуж, гроб — умереть.

Делают из воска двух уток и пускают в воду на тарел­ке, взболтнув (помешав) предварительно воду. Если утки плавают вместе — предстоит согласная мирная жизнь в замужестве, если порознь — придется жить с мужем в ссоре.

На стол, выдвинутый на середину комнаты, кладут уголь, камень, кольцо, кусочек чёрного хлеба, клю­чи, книгу, аршин и фуражку. Девушка, которая думает гадать, завязывает себе глаза, а подруги её в это время перекладывают все эти предметы на другие места. За­тем девушка-гадальщица берёт первый попавшийся ей под руку предмет, который и будет указывать на зва­ние или ремесло её суженого: уголь предвещает кузне­ца, камень — печника (каменщика), хлеб — крестья­нина, ключи или аршин — купца, книга — попа, фу­ражка — чиновника, а кольцо означает, что девушка в этом году выйдет замуж. Берут все эти вещи до трёх раз. Если все три раза попадутся разные предметы — ниче­го не будет, а если один и тот же — несомненное пред­сказание.

Далее, делают несколько билетиков с мужскими име­нами, кладут их в шапку и встряхивают, а затем по очере­ди вынимают из шапки по билетику, и имя, стоящее на нем, будет указывать на имя суженого.

На сковородку наливают воды, кладут на неё каме­шек, а на него кусочек пакли и, зажегши последнюю, сейчас же покрывают горшком. Если вода вся со сково­родки войдет в горшок, муж будет пьяница, если совсем не войдёт — не будет пить вовсе, а если вода войдёт и сейчас же выйдет — муж будет напиваться до рвоты.

В стакане с водою, прилепивши к краям две божьи свечки, опускают на волоске обручальное кольцо и дер­жат его на весу. Кольцо будет стучать о стенки стакана и выговаривать имя суженого.

С этой же целью в какую нибудь жестяную посуду вли­вают немного воды и кладут туда иглу, затем посуду тря­сут и игла тоже выговаривает имя суженого. Или кладут иглу на жернова (ручной мельницы) и водят жернов кру­гом: получаются звуки, из которых гадающие складывают то или другое имя.

В стакан с водою выливают белок куриного яйца и, немного размешав его, смотрят, какую он примет форму: если выльется церковь — выйти замуж, гроб — умереть. С тою же целью льют в воду растопленное олово или воск, и тоже наблюдают, какую они примут форму, сообразно чему и заключают о будущем.

Смотрят в зеркало. Прикрепив к дверной скобе «бо­жью свечку» (т.е. восковую свечку от образов), ставят про­тив двери зеркало и смотрят: если в зеркале покажется две свечи вместо одной — в этом году выйти замуж, если 3 — попасть в семью, 4 и т.д. — будет большое семейство, если одна свеча и та начнет меркнуть — умереть в этом году.

Меряют башмаком избу (с переднего угла) и, смот­ря по тому, пятой или носком придётся к порогу, девушке предстоит в этом году или сидеть дома, или вый­ти замуж.

В сито или решето нагребают снегу, и каждая из двух девушек ставит в него свою ложку с водой. На ночь эго сито выносят на мороз, а на утро смотрят, как застыла вода в ложках: если выпукло («вбубенилась» или «пупоч­кой»), прожить в этом году благополучно, а если ямкой — умереть.

Наконец наступает время ложиться спать, но и тут ещё гаданья не прекращаются.

Прежде всего перед сном тщательно метут комнату и сор сметают на четыре угла. Это понадобится на завтра.

Затем пьют на ночь «солозовку» (смесь из воды, муки и соли, каждой по напёрстку) и ждут, что во сне явится суженый и попросит пить.

Под кровать кладут в эту ночь на разостланном поясе «мостки» из 4-х лучинок, двух вдоль и двух впоперек (не­которые кладут мостки из 27 лучинок в трёх пучках (по 9 в каждом).

А под подушку кладётся «король» (карта) одной из трёх мастей, кроме пиковой, не глядя, как придётся, смот­рят уже на завтра, когда проснутся. Другие кладут под подушку на ночь кольцо, зеркало и колоду карт, надеясь увидеть во сне суженого.

Некоторые, ложась спать, на правую ногу надевают чулок, и поверх него, на большой палец, — кольцо, при этом говорят: «Суженый-ряженый, приди за кольцом». Суженый должен будто бы прийти, снять кольцо и бро­сить его почему-то под печку, где потом девушка его и находит. Точно так же к образу вешают на волоске коль­цо, за которым во сне является суженый. Иногда перед сном ходят на прорубь, где берут от 3 до 9 раз пустым напёрстком воду в рот и потом, пришедши домой, оп­рыскивают этой водой постель и молча ложатся, надеясь во сне непременно увидеть суженого.

Назавтра, в Новый год, утром собирают в подол сор с четырех углов, сметённый накануне, и лишь только коло­кол ударит к заутрени, выходят с этим сором на расстанье. Выбросивши здесь сор и стоя на нём, спрашивают у первого прохожего, как его зовут и величают. Это имя и отчество и будет у суженого. Затем, во время же заутрени, ещё раз ходят слушать под окна.

Всеми этими гаданиями молодежь занимается и во все остальные дни святок, но, кроме того, здесь существуют некоторые гаданья, специально приуроченные к крещен­скому сочельнику и к самому Крещенью.

В крещенский сочельник (5 января), тоже по обык­новению в полночь, девушки ходят к проруби мыть чулки (иногда один только чулок с правой ноги, а иног­да моют и обе ноги, обутые в чулки) и затем в этих чулках ложатся спать на западню подполья, загадав предварительно: «Какой суженый-ряженый привидит­ся мне во сне, сними у меня чулки». Под подушку при этом кладут «короля» той масти, какая соответствует цвету волос предполагаемого суженого, и во сне ожи­дают его увидеть.

На Крещенье же (6 января) гаданья происходят прежде всего в крещенскую заутреню.

Из продушины свешивают на нитке чистый гребень[43 - Это гаданье устраивают иногда и под Новый год (смотрят результаты утром на другой день), но предпочтительно — в крещенскую заутреню.], а затем, когда утреня кончится, смотрят, нет ли на нем волос, и если таковые окажутся, это значит, что прихо­дил суженый и чесал этим гребнем свою голову. Волоса, оказавшиеся на гребне, и будут волосами жениха, кото­рый непременно явится в этом году. Волоса эти потом носят на груди как талисман.

Затем, оставшись во всем доме одна (непременное условие при этом гадании), девушка берет ржаной «полухлебничек» (небольшой каравай хлеба) и ставит его на три пальца — большой, указательный и мизинец, а сама садится на лавку к стене, выходящей на улицу, и наблюдает: если этот полухлебничек станет вертеться сам собою на пальцах «по солнцу» (с востока на за­пад) — в этом году выйти замуж, а если «против сол­нца» — умереть, не будет вовсе вертеться — сидеть в девках.

Далее, тоже оставшись в доме одна, девушка тщатель­но обмывает поганой мочалкой (той, которой моют полы) все двери и оконные колоды и затем ложится на лавку у окна, выходящею на улицу, подставив под голову тайку с этой мочалкой и грязной водой, и, очертившись Васи­льевским огарком, ждёт суженого. Он явится в своём на­стоящем виде под окно и назовёт её по имени, причём она должна непременно расчеркнуться, иначе ей будет худо.

В заутреню же выходят на расстанье с шаньгой и спра­шивают имя первого встречного, каковое и будет именем суженого.

В крещенское водосвятие, когда из церкви пойдут на иордань, садятся смотреть в зеркало.

В комнате, против входной двери, ставят стол, на стол зеркало, а перед зеркалом садится девушка, пред­варительно зачертившись Васильевским огарком, и при­стально, не моргая, начинает смотреть в зеркало. При этом гадальщица (как и в предыдущих крещенских гада­ниях) непременно должна быть одна во всём доме. Зер­кало сначала «потеет», его протирают до трёх раз, нако­нец, после третьего раза, девушка должна услышать на крыльце топот приближающихся шагов, и затем в ком­нату или войдет её суженый, если ей предстоит в этом году выйти замуж, или же внесут гроб, если ей суждено умереть. В том и другом случае, как только она хорошенько разберёт в зеркале, отнюдь не оборачиваясь назад, что бы там ни происходило, черты суженого или гроб, де­вушка должна сейчас же расчеркнуться, иначе нечистый её тут же задавит.

Наконец, на Крещенье устраивается ещё один обряд, имеющий характер гаданья.

Отправляясь на иордань (за водой), девушки берут с собой в ведрах небольшие булки, приготовленные из белого сдобного теста, так называемые «сочни», кото­рые в старину делали наподобие человеческого лица, а ныне пекут просто в форме круглых булок. Туда же при­езжают верхом на конях и парни — поить лошадей. Дело в том, что, по существующему здесь обычаю, после того как воду освятят в крещенский сочельник, в первом или во втором часу дня никто уже не может ни ходить за водой на реку, ни тем более поить в ней ско­тину, вплоть до водосвятия на иордани (часов в 9—10 утром 6 января). Вот почему к моменту водосвятия и стекается на иордань масса парней с конями, а деву­шек с вёдрами. После водосвятия парни соскакивают с лошадей и отнимают у девушек «сочни», причём де­вушки думают, что имя отнявшего и будет именем су­женого.

Этим и заканчиваются святочные гаданья в Сургуте.

Все описанные нами гаданья практикуются и по настоящее время. Но теперь уже вывелись некоторые га­данья, которые устраивала молодёжь в старину.

Старинные гаданья, по словам сургутян, носили бо­лее «страшный» характер, и потому Васильевский огарок фигурировал почти в каждом из них. Как и теперь, тогда гадали, главным образом, в ночь под Новый год. Вот не­которые из этих старинных гаданий.

Найдя где-нибудь на улице в клетки сложенный тес, девушка садилась в одну из этих клеток с петухом на руках и, очертившись Васильевским огарком, ждала при­хода суженого. Если ей предстоит выйти замуж, то не­чистый непременно к ней явится в образе того или дру­гого парня — её будущего суженого, и, увидев петуши­ный хвост, станет спрашивать: «Что за коса?» Девушка должна отвечать: «Петушья». Он опять спросит: «Чья коса?» Та опять должна отвечать: «Петушья». «Что за петушья есть коса?» — в третий раз и уже как бы с сердцем спросит нечистый. Тогда девушка должна вы­дернуть из хвоста петуха самое большое перо и отве­тить: «Девья (коса)», и сейчас же расчеркнуться. Петух запоёт, и нечистый исчезнет. Если же петух не запоёт, то нечистый задавит девушку, несмотря даже на Васи­льевский огарок, поэтому и вырывается у петуха перо, чтобы он запел.

Далее ложились по одиночке в амбар под свиной тушей (или же садились под замок к самому амбару, где находилась вообще какая-нибудь скотская туша). Не­чистый в образе свиньи прибежит с хрюканьем или вообще скотская туша встанет, словно живая, и нач­нет ходить по амбару, отпирать замок. У неё и надо спрашивать имя суженого, но, спросивши, следует сейчас же расчеркнуться, в противном случае «он» за­давит.

Ходили также слушать по одиночке к дверям бани, предварительно истопивши её в этот вечер. Тут тоже очер­чивались Васильевским ограком. В баню придёт нечистый и станет париться и мыться. Окатившись последний раз, если девушке предстоит выйти замуж, нечистый станет благодарить её за баню и скажет: «Благодарю тебя, неве­ста, за баньку, теперь подай мне бельё». При этих словах девушка должна расчеркнуться, иначе нечистый может её погубить. Если же девушке в этом году помереть, то нечистый вместо благодарности скажет: «Теперь давай­те-ка гроб».

Некоторые ходили в баню с петухом. Пустив петуха под полок, девушка садилась сама на полок и ждала суже­ного. Нечистый в образе жениха явится к ней и станет приносить подарки. При этом она должна до тех пор по­сылать его за подарками, требуя себе то того, то другого, например, по одной вещи полный подвенечный наряд, пока не пропоёт петух. Как только петух пропоёт, нечис­тый исчезнет, а все принесённые им подарки достанутся девушке. Если же она сразу потребует себе всего, чего хо­чет, то «жених» скоро же всё и принесёт, петух не успеет ещё пропеть, и нечистый её задавит. Если же девушке в этом году замуж не выйти, то к ней в баню никто и не явится.

Садились также в баню смотреть в зеркало[44 - При этом ставились два зеркала, одно против другого, и между ними две свечи. Смотреть нужно не моргаючи, во все время сиденья.]. Вообще баня, как нам уже приходилось говорить в одной из пре­дыдущих глав, по мнению сургутян, служит наиболее любимым местопребыванием нечистого духа, и потому девушка, если она хочет узнать «всю сущу правду» о своей будущей судьбе, непременно отправляется в баню с тем или другим гаданием. Но для этого надо обладать редкою, no-здешнему, смелостью, так как сургутяне, как бабы, так и мужики, не только в полночь, но даже и вечером боятся ходить в баню по одиночке. Так что все эти гаданья в бане хотя и практиковались в прежнее время, но далеко не всеми.

Вот ещё одно старинное гаданье в крещенское водо­святие.

Девушка зарывалась в сено в загороди, где нет скота, и слушала: если ей послышится венчальное пение — вый­ти замуж, отпевание — умереть.

По другим рассказам, гаданье это происходило не­сколько иначе, именно: к зарывшейся в сено девушке (и очертившейся предварительно Васильевским огар­ком), в случае предстоящего ей замужества, должен явится суженый в своем настоящем виде и начать её подымать. Как только она увидит суженого и разберёт его хорошенько в лицо, девушка должна расчеркнуть­ся, и нечистый, который приходил к ней в образе же­ниха, исчезнет.

Кроме святочных гаданий, только что описанных нами, здесь существуют ещё способы гаданья в «семик» (четверг перед Троицей), на Троицу, в ночь перед Иваном-Купалом (23 июня) и на именины.

В «семик» перед Троицей девушки с парнями ездят за «сайму»[45 - Сайма — залив, образующийся от полой воды, которая заходит по оврагам длинными и узкими разветвлениями далеко вглубь береговых лесов. Таких «сайм» под Сургутом несколько, и в глубине их есть берё­зовые рощи, куда и приезжают девушки завивать берёзки. Распускается берёза в Сургутском крае очень поздно, в конце июня.] завивать берёзки. Каждая девушка сгибает в виде кольца нераспустившуюся ещё ветку берёзки, завязывает её ленточкой и при этом загадывает: если эта ветка распушится — в этом году выйти замуж, если же засохнет или завянет — оставаться в девках. Разга­дывать приезжают тоже с парнями на Троицу, и тогда происходит здесь другого сорта гаданье, именно: пере­вязанные ленточками в виде кольца ветки отрезывают и бросают в воду, примечая: чьи ветки потонут, тому умереть.

Вечером под Иванов день девушки ходят за город, в близлежащий лес, собирать 12 разных трав (каких при­дется, обыкновенно набирают крапивы, попутника, осо­ки, пырея, мокрицы, лебеды, горлянки и др). Ложась спать, образчики этих трав кладут в платке вместе с кольцом под подушку и при этом приговаривают: «Су­женый-ряженый, привидься мне во сне». В эту ночь не молятся Богу.

В ночь на именины девушки вешают к образу на воло­се кольцо и ждут, что во сне суженый придет за ними.

Далее, запирают на замок: девушки — косу, парни — запястье рубашки, и во сне рассчитывают увидеть, как суженый или суженая придут с ключами отпирать этот замок.




* * *

Наш очерк добрачных отношений у сургутской моло­дёжи будет не полон, если мы не расскажем ещё о суще­ствующих у сургутян «присухах», т.е. средствах и способах присушить, приворожить к себе любимого человека. Сред­ства эти, впрочем, практикуются не одной только моло­дежью, а нередко также и женатыми парнями и в особен­ности замужними женщинами, которые начинают заме­чать охлаждение своих мужей[46 - При этом сургутяне утверждают, что если женатого мужчину приворо­жит какая-нибудь посторонняя женщина, то отворожигь его от неё можно только в том случае, если у его законной жены и приворожившей его женщины разные имена. Но если у той и другой одно и то же имя, например, обеих зовут Марьями или Дарьями, тогда никакими способами нельзя отвлечь привороженного человека от посторонней женщи­ны. И в доказательство приводят несколько таких случаев, бывших в Сургуте.].

Собирают с 6-ти дворов щепки и сжигают их на шестке, приговаривая: «Как эти щепки горят, так пущай у него (имя рек) по мне сардце горит».

Берут кусок сахару, конфетку или пряник и носят его три дня под мышками, чтобы он пропитался потом, а затем дают съесть тому, кого хотят присушить.

Собирают в бане пот (в рюмку или ещё во что) и дают кому следует в воде или в чае. Или же на этом поту заме­шивают тесто и пекут из него какую-нибудь «прикуску», каковой и угощают привораживаемое лицо.

Если девушка хочет присушить парня, то даёт ему выпить в чае или в воде своих месячных кровей.

Если девушка замечает, что тот парень, с кем она близ­ка, начинает изменять ей, то, чтобы «испортить» его, при­бегает к такому средству: девушка старается как-нибудь во время полового акта добыть «плоть» (сперму), тщательно завязывает её в тряпочку и сжигает на шестке, после чего парень будто бы теряет силу, и соперница таким образом становится не опасной.

Точно так же и парень, если хочет приворожить начи­нающую охладевать к нему девушку, после акта с ней тщательно обтирается тряпочкой и затем кладёт эту тря­почку на шесток, приговаривая: «Как будет эта тряпочка сохнуть, так пущай и такая-то по мне сохнет».

Весной ловят пару лягушек, стараясь захватить их во время полового акта, и опускают этих лягушек в туяс[47 - Туяс (множ. — туясья) — берестяной жбан.], в крышке которого проделаны маленькие ды­рочки. При этом советуют как можно крепче затыкать уши, так как лягушки будто бы «доспеют» в это время такой визг, что никакое человеческое ухо не может его вынести, и если не заткнешь хорошенько ушей, то ог­лохнешь. Затем этот туяс относят в лес и ставят в му­равейник. А через некоторое время приходят смотреть, причём оказывается, что муравьи, проникнув через дырочки в туяс, съедают лягушек, и от последних ос­тается только груда костей. Из этих костей выбирают две маленькие косточки — одну в виде «петельки»[48 - По другим рассказам, в виде вилки.], а другую в виде «крючочка» (причём сургутяне думают, что первая есть женский половой орган лягушки, а вто­рая — мужской). И вот, чтобы приворожить какую-либо девушку, следует как-нибудь незаметно для нее под­деть её за платье или ещё за что этим крючочком, а если нужно девушку оттолкнуть, то употребляется пе­телька (или вилки).

Далее, от рук и от ног обстригают ногти и спускают их в чай или квас с таким наговором: «Встану я, не благословясь, пойду я, не перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, в восточную сторону, под светел месяц, под часты звезды, на океан-море. Там лежит алатырь-ка­мень, на этом на камне стоит престол, на этом на пре­столе сидит сам сатана. Подойду я к нему поближе, по­клонюсь я ему пониже... Сослужи ты мне службу, телесную дружбу, чтобы (такая-то) тосковала и горевала, день и ночь мало спала и меня (такого-то) на уме держа­ла... За всю я тебе службу и за это дело отдаю душу и тело»... Затем этот чай или квас дают выпить той девушке, которую привораживают.

В лохань или шайку наливают воды (зачерпнув её чем-нибудь — ковшом или чашкой, только три раза), с этой водой садятся на порог двери лицом в передний угол и моют поочередно ноги — сначала правую, потом левую — до трёх раз, и всякий раз приговаривают: «Мне ноги мыть, ему (парню) воду пить и меня любить». Потом берут в чайное блюдце воды и до трёх раз смотрятся в воду, а затем эту воду выливают к той, которой мыли ноги, и дают пить (в квасу или чаю) парню, которого хотят при­сушить.

У сучки вырезывают заднюю часть тела и зажаривают её в мясной пирог, по местному, «пряженник», каковым потом и угощают привораживаемого парня.

Наконец, существует ещё один способ порчи пар­ней, почему-либо невзлюбившихся девушкам. Девуш­ка, задумавшая испортить парня, собирает у себя с живота пот в какую-нибудь посуду и потом, во время акта с парнем, обмазывает этим потом его лобковую часть, после чего будто бы у парня должна сделаться «резачка» (перелой). Чтобы избавиться от этой болез­ни, вырезывают у той девки, которая испортила пар­ня, лоскут одежды, как раз против сердца, и, обмак­нув этот лоскут в растопленное скотское (коровье) масло, трут им у парня около «луны» раза два-три, пока не станет легче. Потом этот лоскуток сжигают на шестке и тщательно собирают пепел. Этот пепел пус­кают по ветру на тот дом, где живет испортившая пар­ня деваха, а если подходящего ветра долго не бывает, то «сжидают», когда эта девушка пойдет по улице, и тогда, зашедши к ней со стороны ветра, пускают на неё пепел в бумажке. После этого болезнь перекинется к ней, и ей будет вдвое больней и тошней, а парень совсем выздоровеет.




VII. Свадебные обычаи и обряды

Устройство браков в Сургуте считается делом стар­ших. В добрачные отношения молодежи старшие обык­новенно не вмешиваются. Парням, конечно, предос­тавляется полная свобода гулять с кем угодно, да и за девушками надзор не особенно строг, и вообще отно­шения между полами у здешней молодежи довольно свободны. Парни и девушки довольно рано, лет с 15—17 уже, обзаводятся подружками и дружками, и не­редко меняют их по нескольку раз, прежде чем дело дойдет до брака. Но эти добрачные связи редко сопро­вождаются какими-либо «незаконными» последствия­ми и обыкновенно не имеют никакого значения для последующей судьбы девушки, тем более что здесь ус­тановился такой обычай, ставший как бы общим пра­вилом в отношениях между молодёжью: сколько бы парень ни гулял с той или другой девушкой и как бы он ни был с нею близок, он никогда не возьмет её в жёны... «Того же достоинства возьмёт девушку, — го­ворят по этому поводу сургутяне, которым, конечно, хорошо известен этот факт, — даже, может быть, хуже, но непременно другую»... Это — почти общее правило, с крайне редкими исключениями, и сургутские парни объясняют его тем, что будто бы ни одна девушка не бывает верна продолжительное время своему другу, обязательно «доспеет измену», почему и парни отве­чают им тем же. Но, быть может, это объясняется так­же и тем, что брак здесь не является союзом любви, а всегда известной экономической сделкой, и при том устраиваемой почти исключительно старшими. Это и приучило молодёжь свои сердечные стремления удов­летворять в добрачных отношениях, а на брак смотрят холодно и индифферентно, как на чужое для себя дело и почти как на неизбежное зло — потерю воли для той и другой стороны...

Как бы то ни было, но лишь только парень вздумает жениться или родные в тех или других видах найдут нуж­ным его женить, сейчас же собирается совет старших, состоящий из родителей парня, если они живы, или, если они померли, из родственников, их замещающих, каковыми здесь считаются так называемые «крёстные» — «купельный» и «некупельный»[49 - Некупельным крёстным называется у сургутян тот, кто во время бо­лезни ребёнка даст ему свой крест, отчего ребёнку будто бы бывает «лёгость» (облегчение в болезни), а давший ему крест становится че­рез это «крёстным» и пользуется некоторым уважением со стороны «крестника».], затем из разных тё­ток, дядей и т.п. На этом совете, не носящем у сургутян никакого определённого названия, и выбирается неве­ста. Иногда парень сам предлагает ту или другую девуш­ку, которую он ранее наметил себе в жёны, но его пред­ложение принимается только к сведению и не имеет решающего значения. Чаще же всего старшие родные выбирают ему невесту и затем начинают со всех сторон обсуждать этот выбор и все выгоды и невыгоды пред­стоящего брака. При этом главную и исключительную роль играют чисто хозяйственные соображения и расчё­ты. Хотя и выставляется обыкновенно традиционное требование, чтобы девушка (будущая жена) была «дому хозяйка, мужу жена и детям мать», но на самом деле предпочтение всегда отдается более богатым и состоя­тельным девушкам. Ищут, чтобы девушка была «одённа», чтобы у ней было больше «лопати» (одёжи и наря­дов), чтобы она была «коровница» (могла в приданое привести корову) и чтобы она была сильна, здорова (по пословице: «брат сестру любит богатую, муж жену любит здоровую») и работяща. Хворые и больные обык­новенно бракуются. Если же известная девушка хоть и богата (много имеет «лопати», «коровница» и пр.), но дура или «халда», то говорят: муж её «образует», если она при этом сварлива и зла, муж её «выправит», а насчёт красоты замечают, что «на лице не блины печь, а на ж..е кнуты сечь»... О любви, конечно, не бывает и речи, по той простой причине, что в невесты намеча­ется сразу несколько девушек, более или менее одина­кового имущественного достатка, к которым потом и засылают сватов, и, в случае отказа у одной, переходят к другой, к третьей и т.д. Бывают такие счастливцы, что переберут до десятка девушек, причём к некоторым из них наведываются по нескольку раз, и все-таки от всех получают отказ. Это, конечно, самые захудалые и бед­ные парни, обыкновенно же дело улаживается гораздо скорее[50 - Здесь кстати будет сказать два слова о браках русских с инородцами. Мы уже говорили выше о крайне презрительном отношении сургутян к остякам. Естественно, что при таких отношениях браки между русски­ми и остяками должны быть крайне редки. К сожалению, нам не уда­лось исследовать этот вопрос по метрическим книгам местных приче­тов, но сами сургутяне вполне подтверждают это предположение и при расспросах не могли указать нам ни одного случая (в течение последних 50—70 лет) брака русской с остяком. Обратные же браки, русских на остячках, бывают, но тоже очень редко, и обыкновенно русские берут только таких остячек, которые с младых ногтей жили среди русских (чаще всего в работницах у местных купцов), и вполне обрусели. Но за остяка, как бы он ни был богат, не пойдет здесь ни одна русская де­вушка.].

Затем, когда известная девушка окончательно наме­чена и взвешаны все её хозяйственные достоинства, на этом же совете старших выбирают, кого бы послать свать­ей. Хотя здесь ходят также и сваты, но сватьи — чаще, почему мы и поведем далее рассказ применительно к пос­ледним, причём всё, что будет говориться о сватьях, от­носится также и к сватам. В сватьи обыкновенно выбира­ют какую-нибудь почтенную женщину из родственников или близких знакомых, при этом обязательно замужнюю или вдову, но отнюдь не девушку, какой бы она ни имела почтенный возраст. Точно так же и холостые парни не могут быть сватами.

Наконец, когда выбрана и сватья, все присутству­ющие на этом домашнем совете поднимаются со своих мест, кто-нибудь зажигает перед иконой свечку и все молятся Богу (не произнося никаких определённых мо­литв, просто крестятся). Затем сватья отправляется в дом намеченной девушки, а остальные родственники, продолжая те же пересуды, остаются ждать ее возвра­щен и я.

С этого момента и начинаются, собственно, здешние свадебные обряды, которые открываются «сватовством», продолжаются «свиданьем», или «переводинами», и «девишником» и завершаются «пировьем».

О каждом из них мы и расскажем в отдельности.




А) СВАТОВСТВО

Пришедши в тот дом, куда надо, сватья, после обычных приветствий, садится под матку и, помолчав некоторое вре­мя, как бы обдумывая всю важность лежащей на ней мис­сии, подымается со своего места и, обращаясь к родителям или старшим девушки, заявляет: «Я до вашей милости, Иван Петрович (отец жениха, — вообще здесь называют того стар­шего, от лица которого идет сватовство) желает знать, нельзя ли судьбой заняться на Анне Егоровне (имя девушки) за Василия Ивановича (имя жениха[51 - Вычурность этой фразы, приводимой нами как стереотипной в обра­щении сватьи, не должна удивлять читателя, так как в местном сургут­ском языке, среди необычайно образного и яркого старинного народ­ного говора вплелась масса каких-то вычурных старомодных выраже­ний мещанского быта, а также и множество иностранных слов, вроде, например, фантазия, сюжет, суспиция, дивиденд и т.п., которым ча­сто придаётся далеко не надлежащий смысл.])... На это заявление сва­тье пока ничего не отвечают, но оно открывает цель её по­сещения, и потому сейчас же начинают её угощать, как особенно ценную и редкую гостью. Ставят самовар, потчуют вином и проч. Разговор же ведется самый обыкновенный, о посторонних вещах, и больше уже ни разу, до самого ухода сватьи, не упоминается о сватовстве, как бы давая этим возможность родителям невесты хорошенько обдумать от­вет, который все-таки у них рано или поздно потребуют. При этом девушка, за которую пришли сватать, обыкно­венно уходит из той комнаты, где сидит сватья. Нередко за ней выходят и родители, по одиночке или вместе, и здесь между собою обсуждают ответ, а также и спрашивают со­гласия дочери.

Наконец, когда сватья почувствует себя достаточно угощённой и увидит, что пора идти домой, она опять по­дымается и заявляет: «Извольте же пояснить мне, как бу­дут ваши намерения»... Тогда, если девушка согласна и родители ничего не имеют против предстоящего брака, сватье так и отвечают. Затем зажигают у иконы свечку и молятся Богу. После этого сватья вынимает из кармана платок, который она имеет при себе нарочно для этой цели, и через платок подает руку отцу девушки, а мать разнимает.

Этим сватовство и оканчивается в первой, так ска­зать, прелиминарной своей стадии, когда родители «по­ложат на слово», т.е. дадут слово, что отдадут свою дочку, и, подтвердив его рукобитием, помолятся Богу. Но оно ещё не считается окончательно решённым, — таковым оно становится лишь в день девишника, о чём мы будем говорить ниже.

Итак, сватья теперь может идти и сообщить радос­тную весть ожидающим её родителям и родственникам жениха, но обыкновенно её оставляют ещё на корот­кое время, чтобы сообща обсудить разные приготовле­ния к свадьбе и, между прочим, назначить день для «свиданья», или «проводин», — следующего важного момента здешних свадебных обрядов. При этом иногда родители невесты заявляют сватье, чтобы женихова родня помогла им справить свадьбу, т.е. дала бы им ту или другую сумму денег на предстоящие расходы и помогла бы хоть съестными припасами в виду предсто­ящих многочисленных угощений. Впрочем, такие заяв­ления делаются очень редко и к ним прибегают только в случае крайней бедности невестиной родни, а при малейшей состоятельности и возможности самим спра­вить свадьбу этих заявлений избегают, так как они счи­таются здесь довольно предосудительными и влекут за собой очень нелестное для родителей невесты сравне­ние с остяками. Обыкновенно про тех, кто требовал от жениха помощи, здесь часто говорят с нескрываемой укоризной, что они «продали девку, как остяки», «взя­ли колым», и этим женихова родня будет долго попре­кать молодуху.

Что же касается жениха, то как бы он ни был беден, он никогда не обратится за помощью к невестиной род­не, а все свадебные издержки должен нести сам, на свои собственные средства.

Но не всегда так скоро и легко, как мы только что изобразили, оканчивается здешнее сватовство. Даже если и не бывает отказа, окончательный ответ даётся не сра­зу, а нередко родители невесты заявляют сватье, что ответ они пришлют после, обыкновенно не позже сле­дующего дня, или чтобы она сама явилась к ним в на­значенное время. Откладывается ответ, главным обра­зом, для того, чтобы хорошенько обсудить вопрос о предстоящем браке и посоветоваться с ближайшими род­ственниками (таковых часто и не бывает дома в момент прихода сватьи). И здесь, как и в доме жениха, собира­ют совет старших, на котором и решают окончатель­ный ответ, причём, конечно, и жених рассматривается исключительно с точки зрения хозяйственных интере­сов. На этот счёт здесь говорят девушке: «За того жениха иди, у которого дров да сена много, тот может быть дому хозяин и тебе муж (но не прибавляют: «и детям отец», как в аналогичном совете парню, как бы считая воспитание детей исключительно обязанностью мате­ри), а у кого сена ни клока и дров ни полена, тот уже не хозяин и тебе не муж»...

На этом совете старших иногда спрашивают согла­сия девушки на брак с тем парнем, за которого прихо­дили сватать, иногда обходятся и без него. Но, во вся­ком случае, согласие или несогласие девушки в деле брака не имеет никакого значения. «Девка, — говорят по этому случаю сургутяне, — не может понимать ни­чего дальнего, девичий ум, что вода — во все стороны колышется»... И поэтому за неё решают старшие. И если жених, например, богат и представляет выгодную партию, то как бы он ни был при этом дурень и не­подходящ во всех других отношениях — глуп, стар, безобразен, пьяница, драчун и т.д., это не беда... Если парень не красовитый и хворый, то говорят: «Зато ка­питальный»... Если он пьяница и драчун — «женится — переменится»... И как бы он ни был противен девуш­ке, как бы она ни отказывалась пойти за него замуж, сколько бы ни плакала и как бы ни убивалась, на неё не обратят никакого внимания: прикрикнут, пригро­зят, прибьют и выдадут за нелюбимого, но богатого мужа... Это общее здесь правило, по-видимому, не име­ющее даже исключений. А воля их всегда выражается в одном и том же направлении, в направлении корыст­ных хозяйственных расчётов, без всякого внимания к личным симпатиям и склонностям...

Вот почему и наоборот, если тот или другой парень беден, не имеет ни кола ни двора, то какими бы он ни обладал достоинствами, ему не найти в Сургуте невес­ты. Это именно из тех счастливцев, о которых мы упо­минали выше, и которые, перебрав до десяти девушек и везде получив отказ, готовы жениться хотя на остяч­ке... Хотя какая-нибудь девушка и согласна была бы пойти за такого парня замуж, но если у ней есть родители и она может рассчитывать на более выгодный брак, то как бы она ни любила парня — этому браку не бывать. Только в тех случаях, когда дочка засиделась в девках и её пора пристроить куда-нибудь к месту (что бывает в Сургуте очень редко, так как обыкновенно здесь рано разбирают девушек и так называемых «вековух» почти не бывает), родители соглашаются выдать свою дочь хотя бы за бедного парня.

Если сватью ждет отказ, то обыкновенно её «упрежда­ют» запиской, которую и посылают к ней перед тем време­нем, как ей следует прийти за ответом, причём пишут, что по тем или другим причинам не могут согласиться на брак. При этом обыкновенно никогда не выставляется, что это несогласие вызвано жениховой бедностью или недостаточ­ностью, а указываются какие-нибудь посторонние причи­ны, вроде, например, того, что девушке ещё рано выхо­дить замуж, пусть, дескать, посидит ещё в девках, или что нет средств справить сейчас свадьбу и т.п. Между прочим, в числе действительных, а не фиктивных только причин отказа нередко выставляют такое мнение, что младшую дочь нельзя выдавать раньше старшей: будет несчастливое житьё.

Если же сватью ждет благоприятный ответ, то её «ожи­дают». А затем, когда она придет и, после установленного недолгого сидения под маткой, встанет и спросит: «Ка­ков же ваш ответ?» — ей и объявляют что нужно, после чего зажигают перед иконами свечи и проделывают всё то, о чём мы уже говорили выше.

Вернувшись к своим, в дом жениха, сватья и объявля­ет о результатах сватовства.




Б) СВИДАНЬЕ, ИЛИ ПЕРЕВОДИНЫ

После того как состоялось сватовство, обе стороны бывают заняты различными приготовлениями к свадьбе и обыкновенно до так называемого «свидания», или «пе­реводин», жених и невеста (равно как и родня их) не видятся друг с друг. В первый раз (в качестве жениха и невесты) они встречаются на этом «свидании», где, так сказать, официально признаются женихом и невестой, в знак чего обмениваются кольцами и другими подар­ками. Здесь же дарит невесту и женихова родня. В этом, собственно, и заключается весь смысл этого обряда — «свиданья», почему-то называемого также и «переводи­нами».

Свиданье всегда бывает в доме невесты. Время его оп­ределяется различно — после окончания сватовства, но обыкновенно стараются подогнать его к какому-нибудь празднику или вообще к свободному, удобному для обеих сторон времени.

В назначенный день (приблизаительно к 4—5 часам вечера) жених собирает к себе всю свою родню и наи­более близких знакомых и приятелей, и затем уже из дома жениха все так называемые жениховы гости идут к невесте. Там тоже к этому времени собирается неве­стина родня, а также её подружки и другие близкие знакомые. Таким образом, с той и другой стороны на­бирается довольно много народу, а в деревнях, кото­рые, впрочем, здесь очень малолюдны (дворов в 15-20), на каждую свадьбу сходится почти вся деревня. При этом здесь существует такое правило, что, раз кто по­бывал на свиданьи, он уже обязательно приглашается и на все остальные акты, до «блинчатого стола» вклю­чительно.

Пришедши в дом невесты, после обычных привет­ствий, жениховы гости вместе с самим женихом, пред­водимые сватьей, становятся по одну сторону комна­ты, а невестина родня, знакомые и подружки группи­руются по другую. У переднего угла ставится стол. Как все займут надлежащие места, из толпы жениховой род­ни выступает сватья вместе с женихом и, обращаясь к родителям невесты, говорит: «Вот наш князь, покажи­те нам свою княгиню». Тогда группа девушек-подружек раздвигается и на середину комнаты выходит невеста, которая до сих пор стояла как бы спрятавшись в толпе девушек, и кланяется на все четыре стороны. Подружки сейчас же подают ей поднос с рюмкой водки, и к ней подходит жених, берёт с подноса эту рюмку, выпивает и ставит обратно. Тогда подружки убирают рюмку, а на поднос, который все это время молча держит невеста, кладут дары от невесты, а наверх них — кольцо. Кольцо жених надевает сейчас же на руку, а прочие невестины дары (обыкновенно куски материи — на пиджак, на брюки, иногда рубашка, шарф и т.п., — установлен­ных правил для даров той и другой стороны здесь нет) передает сватье и, в свою очередь, берет от нее свои дары и кладёт их на поднос, а на них — кольцо. Девуш­ка тоже надевает кольцо на руку, а другие жениховы дары (кусок какой-нибудь материи на платье, иногда шаль и т.п.) передаёт подружкам. После этого жених и невеста целуются.

Затем к невесте, которая все время продолжает стоять с подносом в руках, подходят поочерёдно жениховы гос­ти, и прежде всех сватья, за ней — отец жениха, мать и т.д. до последнего гостя, и, подходя, каждый кладёт ей на поднос те или другие дары и при этом целует её (но она уже никого более не угощает водкой, кроме жениха). Эти дары состоят обыкновенно из разных принадлежностей «лопати»: иногда, но очень редко и только у богатых, отец и мать жениховы кладут невесте на поднос по куску мате­рии на платье, но чаще дарят её просто полушалками, платками, «запанами» (фартуками), полотенцами и т.п. — «по состоянию глядя».

Когда все её одарят и она передаст поднос, нагру­женный дарами, подружкам, к ней подходит жених, бе­рёт её за руку и они молятся Богу, а затем, повернув­шись к гостям, кланяются на все четыре стороны. В это время родители жениха и невесты «награждают их крес­тным знамением». После этого жених и невеста садятся в передний угол за стол, невеста по левую руку жениха, а за ними по старшинству, начиная со сватьи, рассажива­ются вокруг стола и остальные гости, и начинается уго­щение. Пьют чай, вино, едят разную холодную и горя­чую закуску и пр., смотря по состоятельности родителей невесты. Присутствующая в качестве гостей молодёжь, подружки невесты и приятели жениха, заводят иногда танцы, в которых принимают участие также и «наречён­ные». Но обыкновенно жених и невеста сидят весь вечер, обнявшись, за столом, причём им подается только один прибор, и, время от времени, целуются.

Специальных песен на «свиданьи» не поётся, но иног­да, подвыпивши, гости затягивают какие-нибудь прого­лосные песни. Угощение длится далеко за полночь, после чего гости и жених, в достаточной мере угостившиеся, расходятся по домам.

С этого времени жених может свободно ходить к неве­сте, где собираются также и подружки, помогающие ей справлять своё приданое, шить белье и т.п. При этом час­то устраиваются и вечёрки, как у жениха, так и у невес­ты, не представляющие, впрочем, ничего особенного, по сравнению с обычным типом сургутских вечёрок.




В) ДЕВИШНИК

Недели через две-три после «свиданья» (а если спешат со свадьбой, то, конечно, и раньше, но определённых сроков для этого не полагается) назначается «девишник», который всегда бывает вечером накануне венчания. Утром в этот день, около полудня, невеста со своими подружка­ми ходит в баню. У богатых при этом отправляют с девуш­ками в баню разные лакомства и сласти, но большинство не делает этого. В бане подружки расчесывают невесте го­лову и в последний раз заплетают ей «девью косу». По установившемуся обычаю, по выходе замуж, женщине уже нельзя носить одну косу, а непременно две, и нельзя так­же ходить с непокрытой головой, а обязательно чем-ни­будь накрывши голову. И вот теперь в последний раз девушке-невесте предоставляется право ходить с непокры­той головой и при одной косе.

По возвращении невесты из бани, вскоре приходит сватья, чтобы окончательно «зарешить» сватовство. По-видимому, сватовство в первой стадии, которое мы опи­сали выше, не признаётся окончательно решающим дело и допускает возможность разрыва, конечно, с вознаграж­дением потерпевшей стороны за понесённые ею расходы. Но после того завершения сватовства, которое происхо­дит в день девишника, разрыва уже не бывает, по край­ней мере сургутяне-рассказчики не могли припомнить нам ни одного случая такого разрыва, хотя, впрочем, и после первого «рукобитья» разрывы бываю крайне редко.

Так же, как и в первый раз, после непродолжительно­го сиденья под маткой, сватья встаёт и заявляет, что она пришла за окончательным ответом и, по получении тако­вого, у икон зажигают свечи, молятся Богу и происходит последнее рукобитье. Так же, через платок, сватья попе­ременно подает руку родителям невесты, а кто-нибудь тре­тий разнимает. После этого сватовство считается оконча­тельно «завершённым».

По уходе сватьи, выходит невеста (обыкновенно в присутствии сватьи невеста бывает в другой комнате) и узнав, что все дело уже кончено, припадает на колени к родителям, а также и другим родственникам, кото­рые здесь случатся, и начинает «выть» — причитать и плакать о своей девьей воле. Ей вторят нередко и под­ружки, и в особенности мать. Когда она причитает на коленях у матери, подружки расплетают у ней косу, которую недавно заплели ей в бане[52 - В деревнях ниже Сургута (по Оби) поют при этом особую песню, кото­рая, к сожалению, нами не записана. В Сургуте и верховских деревнях ограничиваются одними причитаниями и плачем.]. После этого неве­ста все время ходит с распущенными волосами вплоть до прихода из-под венца. Когда невеста обойдет всех присутствующих родственников и у каждого на коленях попричитает и поплачет, начинаются приготовления к вечернему девишнику.

Вечером собираются гости как к жениху, так и к неве­сте. На этот раз, кроме тех гостей, что были на свиданьи, невеста приглашает к себе и всех своих ближайших подру­жек, точно так же и к жениху собираются все его прияте­ли-парни.

Как у жениха, так и у невесты посреди комнаты ста­вят стол, на него расставляют разные закуски и сласти, а вокруг рассаживаются старшие и почётные гости, остав­ляя в переднем углу место для жениха и невесты. Моло­дёжь же пристраивается на лавках в противоположной от входа стороне. (У входа же, равно как и снаружи под ок­нами, всегда толпится масса посторонней публики, при­шедшей посмотреть на девишник).

Собственно девишник начинается не скоро после того, как к жениху и к невесте соберутся их гости. Сначала же невеста одаривает женихову родню, которая была на сви­даньи и клала ей дары.

Как только сойдутся гости, невеста посылает како­го-нибудь посланца (не имеющего особого названия) к жениху, чтобы «шли по дары». Получив приглашение явиться за дарами, жених обыкновенно берёт с собой не всех тех гостей, что были на «свиданьи», — это было бы слишком обременительно для невесты, а только не­которых, особенно почтенных: сватью, которой, как мы уже видели, во всех свадебных празднествах при­надлежит первое место, родителей, крёстных. А про­чие остаются в доме жениха, где угощение идет своим порядком.

По прибытии жениха с избранными гостями к невес­те, когда они займут места у стола, к ним выходит неве­ста, и прежде всего происходит обмен подарков между ней и женихом.

Это делается так же, как и на «свиданьи», т.е. начина­ется угощением жениха рюмкой водки из рук невесты, после чего подружки кладут к ней на поднос её дары (то же, что и в первый раз, только меньшей ценности) и поверх них обязательно кольцо, которое жених тут же надвевает на руку, а дары передаёт сватье и, в свою оче­редь, берет от сватьи и кладет на поднос свои дары и на них — кольцо. Кольцо невеста надевает на руку и целуется с женихом.

После этого невеста начинает одаривать всех прибыв­ших с женихом гостей. Убравши жениховы дары, подруж­ки кладут на поднос попеременно те или другие приго­товленные невестою подарки, аналогичные полученным ею на «свиданьи», т.е. если ей подарили платок, то она дарит платок, если ей, например, отец жениха подарил материю на платье, то и она отдаривает его куском мате­рии на пиджак или на брюки и т.д. Точно установленных правил, кому что дарить и кого чем отдаривать, здесь нет. Стараются меняться равноценностями, но исключитель­но из предметов «лопати»[53 - Одежды.].

Эти подарки невеста и разносит на подносе кому сле­дует, начиная по старшинству — со сватьи, причём вся­кий, получивший дар, отдаривает невесту деньгами, кла­дя их на поднос, «по состоянию глядя», и потом целуется с ней.

После того как невеста одарит всех жениховых гос­тей, их оставляют на короткое время для легкого уго­щенья чаем и вином. Жених по обыкновению берёт не­весту за руку и заводит её за стол в передний угол, а вокруг рассаживаются остальные гости. В это время, пока гости угощаются чаем, подружки невесты величают их, начиная с самого жениха, особыми величанными пес­нями. Для этого посреди комнаты ставится стул, на ко­торый и садится тот, кого завеличают, лицом к девуш­кам, и ему они поют соответственную величанную пес­ню, по окончании которой девушкам даётся какая-ни­будь мелкая монета.

Вот некоторые из здешних величанных песен.

Начинают обыкновенно с жениха и невесты. Им поют:

(Иван) сударь тончавый,
(Егорович) кудреватый,
Он распахивает полу соболину,
Вынимает гривну золотую,
Ни рублем, ни полтиною,
Золотой гривной.
На многие ему лета
Со своею суженой
(Федосьей Ивановной),
Со своим любимым
Со батюшкой (имя рек),
Со своей любимой
Со матушкой (имя рек).

Затем величают женатых:

Как во каменной во палате,
Как на кисовой[54 - Сургутяне вместо «т» часто говорят «к», как, например, в этой песне - «кисовой» вместо «тисовой», или «кесто» вместо «тесто», и во многих других случаях.]на кровати
Не голубь с голубкою воркует,
(Егор) сударь (Аннушку) целует,
Через низано ожерелье,
Чрез пуговку золотую,
Чрез петельку шелковую...
На многие им лета.

А если у них есть дети, тогда поют:

Как на дворе на (Егоровом)
Стояла тут груша зелёная,
Супротив груши яблоня кудрявая,
Между ними цветки лазоревые...
(Егор) сударь (Андреевич)
И (Анна) свет (Ивановна),
На многие им лета.

Когда всех жениховых гостей отвеличают, жених уводит их к себе домой. Там не происходит ничего осо­бенного, кроме обычных угощений и величаний, как и у невесты. Обыкновенно вместе с париями к жениху собираются на девишник и несколько девушек-родственниц или близких домашних знакомых. Они-то и поют у жениха величанные песни, за которые и тут тоже каждый, кого провеличают, платит им какую-нибудь мелочь.

В это время у невесты начинаются приготовления к ужину, или закуске, и когда всё бывает готово, к жениху опять отправляют посланца с приглашением пожаловать на ужин. На этот раз жених берет с собой всех своих гос­тей и с большой компанией отправляется к невесте. Здесь обычным порядком рассаживаются по своим местам: стар­шие и почётные гости, с молодыми во главе, садятся за стол, а остальные — где придётся, и начинают ужин. За ужином следует чай. В антракте между тем и другим де­вушки величают вновь прибывших гостей, а иногда уст­раиваются и танцы при участии парней, которых приво­дит с собою жених.

После чая и когда кончатся пляски, что бывает обык­новенно уже около полуночи, жених прощается с неве­стой и уходит со всеми своими гостями. После этого жених и невеста больше уже не видятся друг с другом до самого венчанья. С этого момента, т.е. ухода жениха и его гостей, и начинается, собственно, девишник. Боль­шинство гостей, достаточно угостившись, расходится по домам, и у невесты, равно как и у жениха, остается только молодёжь да немногие близкие знакомые и род­ные. Девушки начинают петь «свадебные» песни, у не­весты — невестины, у жениха — жениховы, и девиш­ник принимает необычайно грустный и меланхоличес­кий характер, особенно у невесты... Она в последний раз сидит в кругу подружек и теперь навеки прощается с ними и со своей девичьей жизнью и свободой... Боль­ше она уж им не пара. С завтрашнего дня для нее кон­чится беззаботное, весёлое, свободное девичье житьё (по сургутской пословице — «девичье житьё, словно ко­шачье»), и придется надеть ярмо новой жизни Бог весть с каким мужем... Это прощанье девушки с волей и яв­ляется основной канвой, на которой свадьбишные пес­ни подружек и причитанья матери выводят различные, но всегда грустные узоры. И здесь нередко действитель­но можно видеть самые искренние слезы, как невесты и прощающихся с нею подружек, так и в особенности матери, которая горьким опытом познала всю тяжесть замужней жизни... Недаром же на этот счёт у сургутян существует пословица: «Не наплачешься за столом, так наплачешься за столбом». И девушка-невеста даёт обык­новенно полную волю своим слезам... «Бог с тобой, ро­дима матушка», — причитает невеста, сидя на коленях у матери, — али я тебя обпила, объела, али я тебя цвет­ными платьями обносила?.. Не пожалела ты моей русой косы, не пожалела моей девьей красоты»... И, обраща­ясь к подружкам, прибавляет: «Отходила я теперь, от­гуляла я деньки красные, деньки ясные, и со подру­женьками, со голубушками, отводилась я, распроща­лась я. Как я буду привыкать теперь и как я буду приста­вать теперь ко чужому роду-племени и ко людям всё незнакомым?»..

На это мать отвечает дочери: «Хоть и била я, хоть бра­нила, я добру тебя учила, не пускала тебя шляться и ша­таться, не давала тебя добрым людям на смех, пакала[55 - Нежила.] я тебя и лелеяла и жала у своего сердца ретивого».. А затем мать дает такие советы дочери: «Будь ты, дитятко, покор­ная и будь ты, дитятко, пословная богоданным отцу-матери и своему мужу-хозяину... Не судачь ты, родная, на меня, на матушку, не скудалась я для тебя ни питьем, ни едою, ни цветными платьями... Сама пожелала ты отдать­ся в неволюшку, не пеняй же, дитятко, на родиму ма­тушку: не неволею идёшь, а своей охотою»...[56 - Подлинные слова, записанные нами от одной рассказчицы, но так как свадьбишные причитанья, равно как и похоронные, произносятся эк­спромтом, то и слова их варьируются, и каждая мать «причитает» то, что ей придет в голову, оставляя без изменений только основной мотив причитанья. Нами приведены наиболее типические места.]

После этих причитаний на коленях у матери, невес­та садится на своё обычное место за столом, а подруж­ки рассаживаются вокруг и начинают петь свадьбишные песни:

На зоре было, на зореньке,
На восходе красна солнышка
Громко свищет перепелочка,
Слёзно плачет красна девушка,
Убуждает родного батюшку:
«Уж ты встань-ка, убудися, друг,
Ты на этот час, на времечко,
На мое благословеньице:
Снарядить-то меня есть кому,
Благословить-то меня некому...
Мне сегодня темну ноченьку
Мало спалось, во сне виделось,
Как бы наш-от широкий двор
Изуставлен весь каретами,
А красно крыльцо — лакеями,
А новы сени — боярами,
Нова горница — княгинями...
Нова горница полна гостей,
А все гости незнакомые,
Незнакомые — незнамые...
Только нет-от гостя батюшки,
Дорогой-от гостьи матушки...
Ты родима моя матушка,
Что такой у нас за праздничек?
И что такой у нас за пир гостей?» —
Ты дитя ли, мое дитятко,
Мы тебя замуж заговорили...




* * *

Как во саде было, садичке,
В зелёном виноградничке,
Ходил, гулял добрый молодец,
Свет (Иван) сударь (Егорович).
Он чесал свою буйну голову
Черепаховой гребёлочкой,
Он чесал, сам приговаривал:
«Прилегайте, кудри русые,
Ко моему лицу белому,
Ко моему ко румяному,
Ко моим же ко чёрным бровям
И к моим же ко ясным очам...
Приставай, ты, душа (Фенюшка),
Ко моему уму-разуму
И ко праву молодецкому...»
— Приставать мне не хотелося,
Мне хотелось жить у батюшки,
Мне хотелось жить у родного,
У родимой моей матушки,
Красоваться в красных девушках.




* * *

Уж как по морю корабль бежит,
По синю морю чернеется...
На корабличке людей немножко,
Только семеро работничков,
А восьмой-от кашеварничек,
А девятый — добрый молодец,
А десята — красна девица...
Он по кораблю похаживает,
Золоту трубку раскуривает,
В звончаты гусли поигрывает...
За ним ходит красна девица,
Она просится ко батюшке,
Ко родимой своей матушке:
«Позабыла я золоты ключи,
Где лежат дороги дары...
Чем дарить буду свёкра-батюшку?
Чем дарить буду свекровь-матушку?
Чем дарить буду всю большу родню?»
Как ответ держит добрый молодец:
«Захочу — я тебя отпущу,
Захочу — тебя не отпущу»...
Она прочь пошла — заплакала,
Сквозь слезы она слово молвила:
«Ах ты воля — воля батюшкина,
Теха-нега родной матушки,
Красованье красным девушкам»...




* * *

Как ни пава по сеням ходила,
Как ни пава по новым гуляла,
А сама к терему припадала,
Ко высокому она причитала:
«Отомкнися, отомкнися, мой высок теремок,
Шитый-браный моложе к, распахнися,
Черных соболей одеяло, раскройся,
Родной батюшка, убудися...
Мне не год жить, мне не два жить,
У тебя, родной батюшка, пожити,
У тебя, государь, погостити...
Едну ночку, едну темну ночеваги,
Едно слово, едно тайно с тобой говорити»...




* * *

Как по морю-то — морю синему,
Морю Хвалынскому,
Плавала лебедь, плавала лебедь,
Лебедь белая,
Крыльями била об сине море,
Жалобу творила синю морю:
«Море ты мое, море синее,
Море Хвалынское!
Как я отстану от синя моря,
От Хвалынского?
Как я пристану к ржавчатой воде,
Ко болотяной траве?
Будет зима — зима студёная,
Выпадут снеги — снеги белые,
Будут морозы крещенские,
Подзябнут ножки лебединые»...




* * *

Сколько мы, девушки, говаривали,
Сколько мы, подруженьки, наказывали:
«Не ходи ты, (Фенюшка) за Волгу гулять,
Не слушай ты (Фенюшка) (Егоровых) гуслей...
(Егоровы) гусли обманчивы,
Отманят тебя от батюшки,
От родимой твоей матушки...
Приманят тебя к свекру-батюшке,
К свекровь-матушке,
Ко чужому роду-племени»...




* * *

Как у матки, у Волги-реки,
Ни краю нету, ни бережку,
Ни желта сыпуча песку...
Мостят мосты калиновые,
Перекладины таволженые...
Как никто по мостам нейдёт,
Как никто по калиновым нейдёт,
Тут и шёл, тут и переходил
Разудалый добрый молодец,
(Егор) сударь, свет (Иванович).
За собой он ведёт девушку,
(Феодосью) свет (Андреевну),
Он ведёт, сам приговаривает:
«Ты не упади, Фенюшка,
Ты не упади, Андреевна»...
«Хотя я, сударь, и упаду,
За тебя я не схватюся,
Я схватюся за батюшку,
Я схватюся за родного,
За его за ручку правую,
За его перстни злачёные»...

            Поётся до трёх раз, во второй раз поют:

«Я схватаюся за матушку» и т.д.

            А в третий:

«За тебя я, друг, схватилася,
За твою я за ручку правую,
За твои перстни злачёные»...




 * * *

Клён-деревцо спошатилося,
Веточка поклонилася,
Ягодка покатилася...
По полю катилась жемчужинкой,
Лесом шла — соболем прошла,
Улицей шла — серой утицей,
К морю подошла — белой лебедью,
Красной девицей...
Она спрашивает: «Это чьи корабли?»
«Это корабли свёкра-батюшки».
«Эти корабли мне не надобны»...

           Во второй раз:

...Она спрашивает: «Это чьи корабли?»
«Эго корабли свекровь-матушки».
«Эти корабли мне не надобны»...

           В третий раз:

...Она спрашивает: «Это чьи корабли?»
«Эти корабли мила ладушки».
«Эти с чем корабли?» — «С красным золотом».
«Эти корабли очень надобны»...




* * *

От столба, столба дубового,
От колечка красна золота
Оторвался наш добрый конь,
Он повытоптал наш зелен сад
Со калиною, со малиною,
Со чёрною смородиной...
Ты не плачь, моя умная,
Ты не плачь, моя разумная,
Наживём мы с тобой зелен сад
Со калиною, со малиною
И со чёрною смородиной...




* * *

Ты король, государь, королевич,
(Егор) сударь, свет (Иванович),
Поносила тебя родна матушка
Во утробушке девять месяцев,
Породила тебя родна матушка
Во великую большую пятницу.
Принимала тебя родна баушка
На свои на ручки белые,
Обмывала тебя родна баушка
Из колодечку ключевой водой,
Обтирала тебя родна баушка
Разукрашенной трубчатой тафтой,
Пеленала тебя родна баушка
Во пелёночке во шелковенькой,
Во свивальничке во тофтяненьком,
Отдавала тебя родна баушка
Родной матушке на белы руки.
Берегла тебя родна матушка
И от ветру и от вихорю,
И от Божьей немилости.
Не казала тебя родна матушка
Ни князьям и ни боярам,
И не тем купцам-корабелыцикам,
Только узрила тебя и усмотрела
Душа красна девица
Из высокого тебя из терему,
Сквозь окошечко косящатое,
Сквозь стеколинку стеколчату...
— Вот идет мой суженый,
Вот идет мой ряженый,
Государь (Егор Иванович)...

Это уже специально жениховская песня и её поют только у жениха, но так как таких специальных (как и вообще свадьбишных) песен здесь мало, то и у жениха на девишнике поют те же песни, что и у невесты. Их нередко повторяют, а наиболее патетические песни поют даже по нескольку раз.

Незадолго перед тем временем, когда приходит пора расходиться, жених выбирает себе дружку. Это обыкно­венно бывает какой-нибудь молодой женатый парень из приятелей жениха. Первая его обязанность заключается в том, чтобы отвезти невесте коробку с жениховыми по­дарками. Подарки эти состоят из разных мелких принад­лежностей женского туалета: зеркала, мыла, гребня, чу­лок, подвязок, башмаков и т.п., а также и конфет. Последние предназначаются и подружкам невесты.

Перед этим со стола, за которым все время сидел жених со своими приятелями и присутствующими де­вушками, убирают разные закуски и сласти и кладут на него хлеб-соль (каравай белого хлеба и солонку соли), а перед хлебом ставят икону (лицом к жениху). Этими иконами и хлебом-солью завтра будут благославлять жениха под венец. Здесь же на стол кладут и коробку с подарками. У стола ставится стул и на него садится выб­ранный в дружки парень. Ему сначала подносят рюмку водки, а потом зажигают у икон свечи, дружка и все прочие молятся перед иконами, после чего родители жениха благословляют его, и он отправляется с короб­кой к невесте.

Там тоже в это время прибирают стол, за которым сидит невеста, снимают с него сласти и вместо них ста­вят хлеб-соль и икону, предназначенные для завтрашне­го благословения невесты. При входе к невесте дружки, для него также ставится у стола особый стул, на кото­рый он и садится, держа пока коробку на коленях. Тогда невеста выходит из-за стола и подносит дружке рюмку водки, после чего он ставит коробку с подарками на стол, а невеста дарит ему платок. Этим платком дружка пере­вязывает себе правую руку у плеча, а на «отдарок» дает невесте ключ от коробки. После этого дружку угощают чаем и вином, а девушки ещё раз величают его песнями. После угощения и расплатившись с девушками, дружка уезжает обратно.

По уходе дружки, невеста выбирает себе «приданни­цу» — обыкновенно какую-нибудь почтенную замужнюю женщину, но отнюдь не девушку, чтобы отвезти к жениху свое приданое. «Приданницу» снаряжают так же, как и дружку: садят на стул, подносят ей вина, зажигают у икон свечи, молятся Богу, и затем приданница, получив от родителей невесты благословение и сопровождаемая обык­новенно всеми подружками невесты, отправляется к же­ниху.

Приданое невесты составляет обыкновенно сундук, наполненный, главным образом, той или другой «лопатью» — платьями, полушалками, бельём и т.п., и обя­зательно - перина с подушкой, простынёй и одеялом. У богатых бывает несколько сундуков «лопати», а у бед­ных — один, и тот маленький, но эта часть приданого в глазах сургутян не представляет такой важности, как перина с её принадлежностями. Сундук может быть и не быть, это — дело невесты и не касается будущего мужа, но перина должна быть обязательно. На чём же будут спать молодые? — так рассуждают сургутяне. И потому перину, а отчасти также и «лопать», девушки начинают заготовлять ещё с ранних лет. Все это копится понемногу в сундуке в течение нескольких лет и исклю­чительно из скудных средств самих девушек, которые они могут достать, продавая ягоды, кедровые орехи, какое-нибудь рукоделье и т.п., так как в деле созидания дочернего приданого родители обыкновенно не прини­мают никакого участия.

Утром в день девишника родители невесты велят ей на время очистить сундук, затем зажигают свечи, молят­ся Богу и кладут на дно сундука на четыре угла деньги — «по состоянию глядя», иногда медные, иногда серебря­ные монеты, а посередине — краюшку хлеба. После это­го родители благословляют девушку и она начинает ук­ладывать в сундук свои вещи. Этим и ограничивается вся помощь родителей в деле устройства приданого своим дочерям.

Вот эти-то сундук и перину и отвозит теперь «при­данница» к жениху. Её там принимают с тем же почетом, как дружку принимали у невесты. Ставят ей стул, угоща­ют водкой, а затем жених дарит приданнице какой-ни­будь подарок (обыкновенно что-нибудь из одежи), в от­дарок на который она отдает жениху ключ от сундука, где хранится приданое. Девушек, прибывших с придан­ницей, угощают разными сластями, после чего они вскоре уезжают обратно к невесте, а приданница остается у жениха на ночь — караулить приданое. Дело в том, что последнее, кроме перины и всех прочих постельных при­надлежностей, здесь считается собственностью невесты и будущей жены, а отнюдь не мужа, почему приданница и остаётся у жениха оберегать приданое невесты, чтобы завтра, после венца, передать его молодой в целости и сохранности.

Дружка тоже остается ночевать с женихом, и их обыкновенно кладут вместе спать на ту перину, кото­рую привозит приданница. Таким образом, жениху пре­доставляется уже в эту ночь воспользоваться той час­тью приданого, на которую он имеет право в качестве мужа.

Девушки обыкновенно не расходятся в эту ночь по своим домам, как у невесты, так и у жениха, и ночуют у них.




Г) ПРОДОЛЖЕНИЕ ДЕВИШНИКА И ВЕНЧАНИЕ

Девишник продолжается и на следующий день, вплоть до венца и даже несколько далее, до так называемого «окручанья», о котором будет идти речь ниже.

В день венчанья к жениху и невесте уже с раннего утра собираются все их вчерашние гости и начинается обыч­ное угощение чаем, вином и пр. Девушки опять поют свадьбишные песни, те самые, что пели накануне, и величают тех гостей, кого не успели провеличать раньше. Затем друж­ка посылается женихом к невесте, узнать, как она прово­дила ночь, и осведомиться о её здоровье.

В это время женихом выбирается ещё несколько но­вых должностных лиц в здешнем свадебном ритуале: тысяцкий, большй боярин, сваха и «провожата». Пер­выми двумя могут быть и холостые, но в свахи и «про­вожать!» избираются только замужние женщины. Обя­занность тысяцкого состоит в том, чтобы приглашать священника отслужить молебны, которые бывают пе­ред венцом у жениха и невесты, а равно и обвенчать потом свадьбу, расплатиться с ним, купить венчаль­ные свечи и пр. Роль большого боярина в здешнем сва­дебном ритуале не совсем ясна, и сейчас он служит, по-видимому, лишь, так сказать, для украшения сва­дебного кортежа, не выступая нигде в более активной роли. Обязанности свахи и «провожаты» выяснятся ниже.

Когда дружка приедет от невесты и объявит, что она находится в вожделенном здравии, жених с тысяцким едут к священнику. По возвращении их и узнавши, когда при­будет священник служить молебен, дружка опять отправ­ляется к невесте с извещением о времени прибытия свя­щенника. Его всякий раз принимают у невесты с обыч­ным почетом и угощают чаем, вином и пр. Тогда невеста начинает одеваться к венцу, но предварительно она тоже выбирает себе сваху и «провожату», которыми также мо­гут быть только замужние женщины. На первых порах сва­ха и «провожата» вместе с подружками помогают невесте одеться к венцу. В то время как одевается невеста, девуш­ки поют:

Как не вьюн по тафте извивается,
Широка тафта расстилается...
(Егорушка) на коне спотешается,
Душа (Фенюшка) в терему снаряжается,
В высоком она сподобляется...
Снарядилась она, сама расплакалась,
Родному батюшке разжаловалась:
Тебе Бог судья, тебе Бог судья, родной батюшка,
Молоду отдашь во чужие люди,
Во чужие люди, во незнамые...
Как буду жить во чужих людях,
Во незнамых?
Как буду звать свёкра-батюшку,
Свекровь-матушку?
Свёкром звать? — так не хочется.
На имя звать? — так не водится.
Звать-то не звать родным батюшкой,
Родной матушкой...

А у жениха, когда он одевается, поют:

У броду, у броду,
У калинова моста,
У Князева перехода
Тут стояли кони,
Тут стояли вороные...
Они все под коврами,
Они все под шёлковыми,
Один конь не под ковром,
Один конь не под шёлковым...
Как никто коня не чешет,
Как никто коня не гладит,
(Егорушка) свет ходит,
Он добра коня гладит,
По крутым бедрам треплет,
По сивой гриве чешет,
Сам дружку снаряжает:
«Ты поедь, поедь, дружка,
Ко (Федосьину) двору,
Ты спроси, спроси, дружка,
Снарядна ли невеста.
— Как ещё она не готова,
Как ещё она не снарядна»...

Поют до тех пор, пока не оденется жених, в после­дний раз поют:

Как совсем она готова
И совсем она снарядна...

Когда священник отслужит у жениха и у невесты молеб­ны, то обыкновенно сейчас же (это бывает приблизительно около 11 — 12 часов дня) приглашает их в церковь для венча­нья. Перед отправлением к венцу и по уходе священника, жениха и невесту благословляют хлебом-солью и иконой.

Жених становится посреди комнаты, а его родители, сначала отец, за ним мать, берут поочерёдно со стола икону и крестообразно благословляют ею жениха. Потом то же проделывают и с хлебом. Вместе с родителями бла­гословляют жениха и его крёстные — отец и мать, каж­дый — своей иконой. При этом жених кланяется в ноги отцу и матери, а также и крёстным, и целуются с ними.

Затем, по окончании благословения, жених, дружка, тысяцкий, большой боярин, сваха и провожата отправля­ются к невесте, а родители жениха, крёстные и все ос­тальные гости остаются дома.

У невесты тем же порядком происходит благослове­ние иконой и хлебом-солью[57 - При этом здесь су шествует такая примета. На девишнике невеста обеща­ет своим подружкам: «Замуж пойду и вас всех за собой уведу: под венец пойду и скатерть сбороню»... И вот если невеста, выходя с жени­хом из-за стола на благословенье, сдернет («сбуровит») со стола ска­терть, то это значит, что и все подружки, что пировали у ней, выйдут в этот год замуж.], но не одной невесты, а вместе с женихом, причём жених и невеста также кланя­ются в ноги родителям невесты и её крестным и целуются с ними. При этом девушки поют:

Как ни груша зелена в зелёном саду зашумела,
Как ни (Егорушку) у батюшки благословляют,
Благословляет меня родной батюшка
Ко злату венцу идти
Со суженой, со ряженой,
Со (Федосьей) душей (Ивановной)...

Затем жених и невеста, сопровождаемые всей жени­ховой компанией, а также невестиной свахой и прово­жатой, отправляются в церковь, а прочие невестины го­сти и родные остаются в её доме до тех пор, пока не получат, уже после венца, приглашения на пировье к молодым.

Впереди свадебного поезда несут невестину благосло­венную икону, а по приходе в церковь, сваха расстилает подножки и под них кладёт деньги, чтобы молодые были богаты. Во время венчания, когда священник наденет вен­чальные кольца, тысяцкий трижды меняет их у жениха и невесты, и притом так, чтобы в последний раз невестино кольцо досталось жениху, а его — невесте. Когда зажгут венчальные свечи, замечают, чья свеча больше сгорит, тот раньше умрёт[58 - Есть примета и относительно погоды: если во время свадьбы случится вьюга, то у молодых будет «несугласная» жизнь.].

После венца, тем же порядком, предводимые благо­словенной невестиной иконой, все, бывшие в церкви, возвращаются в дом жениха.

В то время как идет венчание, собравшуюся у жени­ха и у невесты молодёжь угощают обедом и чаем, после чего невестины подружки переходят в дом жениха, где и остаются до «окручанья» молодой, а затем вся моло­дёжь — как парни, так и девушки, расходятся по домам и в «пировье» уже не принимают участия. При возвра­щении с венца, молодых встречают на крыльце девуш­ки песней:

У рябинушки вершинушку сломали,
А добру коню под копытечко бросали...
Стой-постой, рябинушка, без вершинушки,
Ты живи-поживи, родной батюшка,
Без любезной своей дочери...

Поют два раза, во второй раз обращаются к родной матушке.

При входе молодых в избу, родители жениха берут со стола хлеб-соль и, высоко подняв руки, держат их на манер арки, под которую и проходят молодые. При этом со­ветуют при входе в дом свекра ступить правой ногой на три порога или на три ступени, для того, чтобы любила муж­нина семья, а равно и сам муж. Обсыпать хмелем и встре­чать молодых в вывороченных шубах здесь нет обычая.

Когда молодые пройдут под этой аркой и станут по­среди комнаты, родители и крёстные молодого ещё раз благословляют их иконами и хлебом-солью (теми самы­ми, которыми уже благословляли жениха), после чего молодые кланяются в ноги всем благословлявшим и целу­ются с ними. Тогда все присутствующие начинают поздрав­лять молодых с законным браком.

После этого молодой заводит жену за стол на своё обычное место и начинает угощение чаем. В то время как пьют чай, и бывает «окручанье». «Провожать!» подходят к невесте и, держа перед ней полотенце, как бы скрывают её голову от взоров присутствующих. А свахи в это время снимают у невесты с головы наколку и, распустивши во­лосы, начинают заплетать их в две косы, каждая в свою «косоплётку». При этом свахи стараются опередить друг дружку и как можно скорее заплести свою косу, так как здесь существует примета, что если невестина сваха ско­рее заплетёт косу, то муж помрёт наперёд жены, а если женихова, то наоборот: жена умрёт раньше мужа.

В это время девушки поют окручальную песню, пос­леднюю в здешнем свадебном ритуале:

Зерно мое, зёрнышко,
Голубиное семечко,
Не могу тебя засеяти,
Не могу тебя завеяти,
Ни двумя, ни тремя полыми...
Не бела лебедь возгаркала,
(Федосья) душа (Ивановна)
Возрыдала, восплакала
По своей-от русой косе,
По девичьей красоте:
Как доселева русую косу
Заплетали красны девушки
И вплетали алу ленточку,
Косоплёточку шелковую...
А теперича русу косу
Разнимают двое - надвое
Две свашеньки, две голубушки
И вплетают косоплёточку,
Обвивают круг буйной головы,
Надевают скиму золоту,
Отдают в руки (Егорушке):
Ты владей, владей (Егорушка),
Ты владей, сударь (Иванович),
Ты душой ли красной девушкой,
(Федосьей) свет (Ивановной).

Поют три раза, пока не «окрутят», т.е. заплетут моло­дой косы и на голову наденут бабью наколку. Тогда все посторонние парни и девушки уходят со свадьбы и начи­нается пировье.




Д) ПИРОВЬЕ

Мы уже говорили выше, что родители невесты (теперь молодой) и все прочие гости с её стороны всё это время остаются в её доме. Прежде чем их пригласить на пировье, молодых кладут «под подклать».

Как только закончится «окручанье», молодые выходят из-за стола и, перед тем как идти в «подклать», кланяют­ся в ноги родителям и просят у них благословения «на разрушение девства», на что те благословляют их крест­ным знамением.

«Подклать» — это пустая комната, какой-нибудь чу­лан, чаще всего баня, и туда сопровождают молодую все свахи и провожаты, а молодого — дружка. Они же дают молодым соответствующие наставления и первые обозре­вают результаты. «Разрушение девства» считается у сургу­тян святым делом, если пара невинна, и по этому поводу здесь говорят, что при этом деле сам Христос присутству­ет и помогает неопытным... При осмотре результатов сва­хи замечают, что «если кровь на рубашке ала, то родится мальчик, а если сроза, то — девочка».

Затем эту рубашку несут к свекру и свекрови, а также показывают и всем прочим гостям, причём в случае бла­гоприятных результатов, родители молодого молятся пе­ред иконами. Если молодая окажется невинной, то, не надевая на себя верхнего платья, она, в одной белой юбке и повязавшись белым платком, обносит всех присутству­ющих водкой, после чего надевает верхнее платье и уби­рает голову наколкой.

Потом с этой рубашкой свахи, провожаты и дружка отправляются к родителям молодой, которые, пока к ним не привезут удостоверения в невинности их дочери, ни за что не пойдут на пировье. Про это здесь говорят, что ро­дители молодой «ищутся». И горе той девушке, которая окажется виновной или, как в Сургуте выражаются, «ни­кем»... Тогда её муж и его родня страшно позорят её в присутствии всех гостей, а нередко даже и бьют. Родители же её в таком случае чуть не целые сутки «ищутся», т.е., несмотря на все просьбы и приглашения со стороны же­ниховой родни пожаловать к ним на пировье (а без них оно никогда не бывает), упорно и многократно отказыва­ются, а затем, когда приезжают, то ещё круче расправля­ются с провинившейся дочерью... Любопытно, между про­чим, что если молодой очень уж «ищется» в невинности своей жены, то на это ему обыкновенно говорят: «Ты чего хорохоришься, ведь тебе не в попы ставать», так как, по мнению сургутян, только от попов требуют, чтобы они брали себе в жены совершенно невинных девушек, и что будто бы при посвящении их об этом спрашивают — «с поведением ли брал девушку» или «без поведения», и в последнем случае не посвящают...

Но нередко, когда даже все обстоит благополучно, тесть и его родня все-таки долго не являются на пировье к молодым. Это они «куражатся», как говорят сургутяне. А покуражиться в таких случаях здесь очень любят. И вот дружку раз за разом посылают к родителям молодой, пока, наконец, они прибудут со своими гостями на пи­ровье.

Во дворе их встречают все собравшиеся у молодых го­сти во главе с самими молодыми, которые первым делом кланяются в ноги тестю и теще, причём молодой нередко благодарит их за то, что они «соблюли свою дочку, а ему жену»... После этого тесть и теща благословляют молодых крестом и поздравляют их с законным браком. Все это происходит на крыльце или в сенях. Затем все входят в дом и начинается собственно пировье.

Молодые засаживаются за стол в передний угол, а кругом рассаживаются все прочие гости. Обыкновенно уго­щение начинается чаем, за которым следует обед, за ним опять чай, а вечером нередко устраиваются и танцы, в которых принимают участие присутствующие на свадьбе женатые парни и замужние женщины, а из холостой мо­лодёжи — только самые близкие родственники.

Пировье обыкновенно продолжается три дня, начи­ная с того, когда была свадьба.

При этом здесь существует любопытный обычай, называемый «выставлять сибирь». В разговоре сургутян в свадебные дни часто можно услышать такие выраже­ния: «Где ты был?» «На сибири». «Куда идешь?» «На сибирь». «Ну какова там была сибирь?» «Да ничего себе: выставили четверть водки, закуску, бабам подавали пря­ники, сахарники»... Дело в том, что здесь существует обыкновение всем посторонним, пришедшим поздра­вить молодых с законным браком, устраивать (или вы­ставлять) «сибирь», т.е. угощение. Эта «сибирь» всегда (и даже зимой) устраивается на дворе. Выносится стол с приличной случаю выпивкой и закуской, и к нему приставляется кто-нибудь из родственников жениха, который и угощает всех присутствующих на дворе по­сторонних, которые поздравляли молодых при входе в дом жениха. По-видимому, это очень старинный обы­чай, и раньше, по словам сургутян, практиковался в более широких размерах и никого не шокировал; те­перь же, хотя тоже почти на каждой свадьбе бывает эта «сибирь» (только уже разве самые бедные не выно­сят угощения посторонним), но на неё уже стесняют­ся ходить и говорят, что для этого нужно быть смелым или нахальным...

На другой день свадьбы бывает так называемый «блин­чатый стол». Как только молодые выйдут утром к чаю, невестина сваха подает им на тарелке стопу блинов для предстоящего стола, за что молодые дарят её обыкно­венно полушалком или шалью, которую сваха тут же на себя надевает, и угощают её вином. В этот день молодая считается уже полной хозяйкой, и первым делом её хо­зяйничанья в доме молодого бывает угощение ею чаем гостей, которые с раннего утра начинают собираться к молодым. При этом сюда приходят только так называе­мые жениховы гости, а невестины собираются в доме у тестя.

После чая молодой вместе с тысяцким отправляется дарить тестя и тёщу и всю их ближайшую родню.

Прибывши к тестю, после обычных приветствий, ты­сяцкий требует поднос, который и вручает молодому, а сам кладет на него те или другие подарки (обычного типа: что-нибудь из одежды — материю на пиджак, брюки, жен­щинам — полушалки, платки и проч.), которые молодой относит кому следует, начиная, конечно, с тестя. В отда­рок молодому кладут на поднос деньги, которые прини­мает от него тысяцкий, а сам кладет следующий подарок и т.д. Когда молодой одарит всех кого надо, его и тысяц­кого угощают вином, чаем и пр.

Обыкновенно молодой остается до тех пор, пока не соберутся к тестю все его гости. Тогда он приглашает их всех на «блинчатый стол» и ведёт к себе. В отсутствие мужа, молодая, в свою очередь, также одаривает мужнину род­ню, начиная со свёкра. Каждому на подносе даётся пред­назначенный заранее подарок, за что и ей, также в отда­рок, кладут на подносе деньги.

По прибытии молодого с тестем и его гостями, начи­нается обед, на котором первым блюдом подают те бли­ны, которые утром принесла сваха, почему этот стол и называется «блинчатым». А затем идет обычное угощение тем же порядком, что и накануне, с той лишь разницей, что молодые не садятся за блинчатый стол, а в качестве хозяев только потчуют гостей. Угощение, как и всегда, затягивается до глубокого вечера.

На третий день бывает так называемый «почётный стол». Если молодые состоятельны, то пируют «на хозяйско», а если бедны, то устраивают складчину, кто сколько даст, и на эти деньги покупают, главным образом, вод­ку, закуску же к ней предоставляют обыкновенно сами молодые.

Вечером в третий день у молодых бывает вечёрка, на которую приглашаются все те девушки, что были на девишнике как у жениха, так и у невесты, парни же явля­ются без особых приглашений, как и на всякую сургут­скую вечёрку.

Этой вечёркой у молодых и заканчивается свадьба, а затем начинается обычная трудовая, будничная жизнь, и, в большинстве случаев, с первых же дней очень не­сладкая для молодой...

В заключение мы считаем не лишним сказать ещё не­сколько слов о семейных отношениях у сургутян.

Фактически главою семьи у сургутян является отец, но, по местным обычаям, мать считается важнее отца, и сур­гутяне указывают массу случаев такого привилегированно­го положения матери. Так, например, они говорят: «С ма­терью нельзя идти в суд — судиться по какому-либо поводу (из-за наследства или ещё о чём), а с отцом можно». На мать нельзя занести руку, а на отца можно, если, конеч­но, он вызвал на это. Но мать во всяком деле права перед сыном (о дочери и говорить нечего). Дети обязаны кормить мать, а не отца. Проклятие матери считается самым страш­ным проклятием. В случае смерти мужа, наследством заве­дует его жена, и если у них есть дети, то от неё (матери) зависит: выдать детям какую-нибудь часть или пустить их голыми. «Не даст — и ничего не поделаешь, не имеешь права взять насильно», — говорят по этому поводу сургутя­не и указывают несколько случаев, как мать (вдова) завла­девала всем имуществом умершего отца и выдавала детям, даже совершеннолетним и взрослым, лишь то, что ей взду­мается. В связи с этим стоит здесь обычай по матери назы­вать семью, таковы, например, уличные фамилии[59 - У сургутян почти все имеют по две фамилии: одну, так сказать, офици­альную, по паспорту, и другую уличную — прозвище, причём вторая известна лучше первой.]: Гла­фириных (по имени бабки Глафиры), Глащихиных (по имени бабки Глащихи-Глазковой) и т.п.

Сургутяне думают, что и писаный закон (по вопросу о тяжбе с матерью) на их стороне, т.е. в то время как в тяжбе, например, сына с отцом будет вестись следствие, причём сын может ещё избежать наказания, в тяжбе же с матерью, по первому заявлению последней, судья (ис­правник[60 - При нас в Сургуте не было никакого другого суда, кроме полицейского.]) сразу постановляет решение в пользу матери, и непокорный сын строго наказывается. К сожалению, мы не можем подтвердить, действительно ли полицейс­кие власти в Сургуте всегда так относились к заявлениям матерей и сразу принимали их сторону, так как при нас не было ни одного случая тяжбы детей с родителями, каковые тяжбы, а тем более с матерями, здесь встречают­ся крайне редко.

Такое правовое главенство матерей сургутяне объяс­няют тем, что «мать из-за нас болезнь принимает, смерт­ность, от этого и в пословице говорится про мать: «чужой век понеси, а свой положи»... Это понимают и начальни­ки (т.е. судьи)...

Это уважение к матери прекрасно, однако, уживается у сургутян с величайшим деспотизмом мужей над их женами. И вообще положение замужней женщины в Сургуте пред­ставляется далеко не завидным. Недаром же сами сургутяне говорят по этому поводу: «Замуж пойти — не ветку ломить, тут тебя заставят скакать и плясать и всякому сноровлять... По мостовине-то, — говорят, — иди, а на другую не пере­ступай... Не так живи, как хочется, а как придётся»...

Переходя затем к некоторым ненормальным явле­ниям семейной жизни, следует прежде всего отметить, что столь распространённое в крестьянской среде «сно­хачество» совершенно неизвестно в Сургутском крае. Ни теперь, ни раньше сургутяне не могут указать ни одно­го случая сожительства свёкра со снохой и даже самого слова «снохач» нет в сургутском обиходе, и оно им не­понятно.

Но зато сургутяне указывают несколько случаев — и ныне существующих, и практиковавшихся в прежнее вре­мя — сожительств родного брата с родной сестрой. Слу­чаи эти, правда, теперь крайне редки и обыкновенно их скрывают. Общественное мнение относится к ним не со­всем одобрительно, хотя и нельзя сказать, чтобы очень строго. Но раньше такие ненормальные сожительства встречались, по-видимому, гораздо чаще и даже пользо­вались покровительством и поощрением со стороны ро­дителей, как на это указывает существующий у сургутян такой рассказ: дочь говорит матери: «Мама, отдай меня замуж, я хочу замуж пойти»... «А, дура, — отвечает мать, — зачем за чужого мужика ходить, вон свой брат на по­латях лежит»...

Так было в старину, говорят рассказчики, но теперь этот обычай выводится. Зато в здешнем крае решитель­но не считаются предосудительными связи «братанников» с «сестреницами» (двоюродных братьев с двою­родными сёстрами), и такие связи среди молодёжи встречаются очень нередко. На связи же в дальнейших степенях родства, а тем более свойства, не обращается никакого внимания, так как эти родственники и свой­ственники считаются почти совершенно чужими друг другу. О таком родстве здесь существует такая поговор­ка: «эка велика родня! У бабушки подол горел, а он пришёл да руки погрел»...

В заключение расскажем ещё об одном любопыт­ном обычае, который, по словам сургутян, существо­вал будто бы здесь даже не в особенно давнем времени. Как только девушка подрастала настолько, что могла считаться невестой, родители будто бы водили её по городу, по всем домам, где были холостые парни, и предлагали в жёны... От этого, впрочем, очень сомни­тельного, обычая теперь осталась здесь только пого­ворка. Так, нередко можно услышать как, например, бабы, встретившись на улице, ведут между собой та­кой разговор: «Ну что, мать моя, замуж не отдаёшь дочку-то?» — спрашивает одна. — «Я за кого её отдам, отвечает другая, — разве по Сургуту поведу... Нет жениха — не отдашь за быка»...






VIII. Обычаи и обряды при различных случаях обыденной жизни и разные суеверия и приметы

Мы говорили уже выше (в первой главе) о некоторых обрядах, существующих у сургутян при постройке нового дома. Теперь мы расскажем о том, с какими обрядами сур­гутяне переходят в новый дом и переводят скотину из старой загороди в новую.

Как только выстроенный дом будет окончательно го­тов — сложены печи, вставлены рамы, перенесена ме­бель, — назначается особый день для перехода и пригла­шаются гости. При этом в новых горницах пол устилается сеном, а у икон зажигают свечи. Гости собираются прямо в новый дом раньше хозяев и ждут их, причём обыкно­венно стараются устроить так, чтобы среди гостей был хоть один опытный старый человек, который умел бы принимать хозяев.

Некоторое время собравшиеся гости молча и с торже­ственным видом сидят и ждут. Затем появляются хозяева, причём хозяин несет хлеб с солью и икону, а хозяйка — кошку, курицу и квашёнку. Когда они придут и станут у дверей стучать, изнутри их спросят: «Кто там стучит?» На что они должны отвечать: «Хозяин с хозяйкой идёт, за собой детей ведёт, и скотину ведёт, и святую икону не­сёт[61 - По другим рассказам, хозяева отвечают: «Хозяин с хозяйкой, с хлебом-солью, с петухом и курицей, с кошкой и суседушкой». О переводе в новый дом старой суседки мы уже говорили раньше, в гл. I]. Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас!» За дверьми на это добавляют: «Аминь». А хозяева говорят: «Спасибо на аминь». Этот диалог повторяется до трёх раз. В третий раз говорящий изнутри после «аминь» прибавляет: «Милости просим на вечную вашу жизнь, дай вам Бог тут вечно жить и быть»... После этого хозяева входят в дом и начинается пировье. Пируют обыкновенно три дня, при­чём в первую ночь непременно удерживают ночевать сто­ронних людей.

При перемене старой загороди на новую, скот ведут через разостланную шерстяную «опояску» (пояс), пекут маленький хлебец и кладут в новой загороди под матку с обычным причетом: «Вот тебе, матушка-суседушка, хлеб да соль, а ты соблюди нашу скотинушку»...

В загородях держат воткнутыми в стену маленькие ря­биновые вильцы или просто рябиновый прут: хорошо, говорят, будет скоту.

Здесь будет кстати сказать о святых, которым сургутя­не приписывают особенное покровительство той или дру­гой скотине. Такими богами здесь считаются Флор и Лавр —  конские «боги». Когда лошадь жеребится или опасно заболеет, им ставят свечи в церкви (на святцы) или носят свечи в тот дом, где имеется икона этих святых.

Модест и Власий — коровьи «боги». Им тоже ставят свечи в тех же случаях, как Флору и Лавру. Когда телёнок играет, то, чтобы его не сглазили, его крестят и при этом говорят: «Власий святой над тобой! Чего это ты ра­зыгрался?..»

Кирик и Улита считаются куриными «богами», а Акиний Праведный — овечьим «богом».

При поездке куда-нибудь, хотя бы даже не очень да­леко, например, на весновку, верст за 10—15 от города, здесь считается необходимым присесть на короткое вре­мя, причём в тот день, когда кто собирается в отлучку, не метут избы, пока он не уедет и не пройдет после его отъезда часа или двух.

Если отправившийся на промысел встретит «пустого» человека (не несущего чего-нибудь) — худая примета — ничего не добудет, а если повстречается человек с ношей —  пустой не вернется с промысла. Поэтому отправляю­щимся на промысел сургутяне высказывают пожелание: «С полным встречу!» И встретившегося такого человека (с ношей) обыкновенно благодарят и обещают дать ему что-нибудь из добычи за то, что попался «полным».

Если, когда снаряжаешься в дорогу, на промысел или ещё за чем, идет дождь или снег, вообще начинается не­настье, — это предвещает счастливое и успешное оконча­ние пути и предприятия.

А если, отправившись на охоту или на промысел, что-нибудь позабудешь и вернёшься с дороги домой — про­мысел или охота будут неудачны. «Воротился, — говорят в таких случаях, — так пути не будет»...

То же, если заяц перебежит дорогу.

Встреча с попом[62 - Или вообще со всяким человеком в рясе.] всегда худа: идёшь ли на промы­сел или в гости — успеху не бывать. Если же хочешь, чтобы был успех, то не следует проходить мимо, а нуж­но подойти к этому человеку, если это поп — под благословение, а если дьякон, то просто поздороваться за руку. Если же пройдешь мимо, то лучше вернуться: успеха не будет.

В случае избавления от какого-нибудь несчастья, на­пример, бури на реке, благополучного возвращения после блуждания по лесу или во время тумана на реке, а также после выздоровления от какой-нибудь тяжкой болезни, сургутяне дают обет (по-местному, «обвет», «обещание») отслужить молебен тому или другому свя­тому или той или другой иконе, причём, в случае из­лечения от болезни, делают литые изображения тех частей тела, которые болели, и привешивают их к ико­нам.

При несчастьях дают обеты завести какую-нибудь икону или почитать тот день, в который случилось не­счастье; если это небольшой праздник, «кладется каята», чтобы праздно проводить этот день, а не в делах и работе.

При разделе семьи здесь исполняется такой обряд: пе­ред дележом все участвующие садятся за стол, на стол кладётся каравай хлеба, и старшие разрезают его на части по числу делящихся, а затем приступают к дележу, кото­рый соразмеряется с разрезанным хлебом.

Когда начинают садить на огородах репу (чем зани­маются здесь исключительно женщины), то обыкновенно приговаривают: «Господи, благослови — на вора, на майора и на разбойничка»... Но практикуется ли этот причет и при посадке других овощей, мы не можем сказать. Что же касается воровства с огородов овощей, то оно здесь широко распространено и отнюдь не считает­ся преступлением, причём этим дедом сплошь и рядом занимаются не только дети, но и взрослые. Этим, меж­ду прочим, сургутяне объясняют то, что на огородах они ничего не садят, кроме картофеля и редьки, изред­ка и «скрадом» (тайно) лука и репы, хотя здесь могли бы хорошо родиться также огурцы, мороковь, горох и проч. «Не для чего садить, все раскрадут, не дадут со­зреть», — жалуются сургутяне и продолжают по-пре­жнему засаживать огороды одним только картофелем и редькой.

В некоторых деревнях и сёлах Сургутского округа существует обычай заповедывания кедровых орехов, именно: строго воспрещается (как взрослым, так и детям) сбивать кедровые шишки ранее 15-го августа, Успеньева дня, — времени полного созревания орехов. В этот же день все жители выходят в близлежащие кед­ровые рощи и производится шумный и веселый сбор шишек, конечно, только для собственного потребле­ния, так как сбор ореха на продажу (кедровый промы­сел) начинается позже и происходит на сравнительно отдалённых от селений кедровых островах. К сожале­нию, в самом Сургуте нет этого прекрасного обычая и кедровые шишки в окрестных кедровниках (так называемых «кедровых саймах») околачиваются задолго до их созревания, причём нередко практикуется варварский обычай срубать молодые кедринки, на которые нельзя влезть за шишками.

Во время пожара вокруг горящего дома обносят ико­ну, а в огонь бросают «петушиное яйцо», которое, по словам сургутян, петух несет перед своей смертью (по другим рассказам — через каждые три года).

Если ничего не добудешь в «перевесе» (сеть, которою ловят уток), в то время как другие, сидящие рядом, до­были, это значит, что «перевес изурочили» (сглазили). В таком случае к камням на «ушах» перевеса (которые тянут сеть вниз) привязывают в тряпочке богородской травы или же обкуривают этой травой весь перевес (в поварёнку берут жару, сыплют туда богородской травы и обносят вокруг перевеса).

Чтобы в молоке было больше «снимку» (сливок), па­рят подойник осиным гнездом. Нашедши где-нибудь в поле осиное гнездо, осторожно набрасывают на него платок и, завернувши в него, кладут гнездо на печку, где оно высыхает, а осы умирают. Тогда в подойник наливают ки­пятку и опускают туда высушенное осиное гнездо, а за­тем подойник плотно прикрывают чем-нибудь часа на два, на три, пока не остынет вода, чтобы он хорошенько на­прел, после чего подойник приобретает будто бы силу сообщать молоку больший снимок.

С тою же целью горшок, в котором держат молоко, моют кислым квасом с солью (на горшок полгорсти соли) и ставят в печку, чтобы он хорошенько про­грелся.

Чтобы вывести из дому клопов, поступают так: берут 9 клопов, завязывают их в тряпочку и на утренней заре бросают в реку. Так делают до трёх раз, и клопы будто бы выводятся. Кроме того, существует ещё следующий заго­вор от клопов: «Я сам себе гость, тело моё, как кость, кровь моя — смола кипучая, клоп клопа ешь, сам себя съешь». Заговор произносится шёпотом над кроватью до трех раз, причём воспрещается рассказывать об этом дру­гому, иначе заговор теряет свою силу. От клопов помога­ют также стружки, получившиеся при тесании гроба. Их собирают и втыкают под матку, после чего клопы будто бы разбегаются.

Если потерялась собака, то нужно позвать её по име­ни до трёх раз через печную трубу в то время, когда из только что затопленной печки выходит первый дым, и собака явится.

Не следует возить собаку на лошади, иначе лошадь «взопреет» и «пристанет». Собака, хотя бы и самая ма­ленькая, необыкновенно будто бы «парит» лошадь, слов­но невесть какая тяжесть.

То же бывает, если в возу случайно окажется мышь. Подобно собаке, она также сообщает возу необыкновен­ную тяжесть.




ПРИМЕТЫ ИЗ ОБЫДЕННОЙ ЖИЗНИ

Лоб чешется (зудится, свербится) — кланяться.

Глаза (или «подглазицы» — скулы) — плакать.

Брови: правая — хвалят, левая — хают.

Переносица — к покойнику.

Кончик носа — выпить или смотреть на пьяного.

Ноздри: правая — кто-нибудь родит сына, левая — дочь.

Губы или ус — гостинцы есть, в гостях быть.

Борода — целоваться.

Язык «стрекчется» (зудится) — с «ветрянным» гово­рить, т.е. с таким, кто пришёл с ветру, с незнакомым.

Лицо или уши горят — кто-нибудь пересуживает.

Правая ладонь чешется — «корысть», деньги получать, левая — отдавать.

Локоть — упасть на него.

Правая подошва — «любого» (любимого) гостя встре­чать или «в любы гости идти», левая — обратно.

«Сердце» (под ложечкой) чешется — к досаде, спина или живот — к печали.

«Ичется» (икается) — поминают, легко ичется — хо­рошо поминают, тяжело — ругают.

Поперхнёшься — кто-нибудь торопится.

Если сахар расколется при кусаньи на части — к при­былому, кто-нибудь придёт («и не ждёшь, да будет»).

Если крошки невзначай выпадают изо рта — к покой­нику.

Если в чашке после чая останется спитой чай, это предвещает «корысть» (прибыль).

Закусанный зубами кусок нельзя оставлять после себя: человек худеет от этого, а непременно следует сейчас же его доесть, если же кусок большой и видно, что сразу его не съесть, то не надо брать весь кусок, а нужно отломить или отделить потребную часть руками.

Уголья из печки «выпрядывают» (выбрасываются) — к прибылому.

Петух днем в 12 часов пропоет — к покойнику.

Если «перевесник» (паук) спускается прямо против глаз или против лица, это предвещает письмо (получение в скором времени какого-либо интересного письма).

Корова ночью ревёт — к покойнику.

Собаки воют — к неблагополучию.

Если случайно надеть одежду наизнанку — быть поби­тым или будешь пьяным и упадёшь.

Если заговорят враз двое или трое — к прибылому.

Ножик тыльём стоит — «на свежу рыбу ворожить» (предвещает добычу рыбы).

Если в комнату залетит какая-нибудь птица — к не­благополучию.

Если на человека прыгнет мышь или ночью забежит к нему под одежду или в волоса — к большому несчастью (к болезни его самого или к смерти кого-либо из ближних родственников).

Если ночью кто умочится — к «притче», к неблагопо­лучию.

Если ночью кто вздрагивает — к росту, растёт.

Если при игре в карты выпадают у кого из рук карты, тому «остаться» (в проигрыше).

Если в именины хозяйки замешанное ею тесто удает­ся хорошо, то предстоящий год она проживет благопо­лучно.

На «женату постель» нельзя садиться постороннему: жену с мужем разлучишь. Того, кто сел, считают любов­ником, т.е. как будто бы жена предоставила ему право, ввиду близких взаимных отношений, садиться на кровать.

Если в перевесе добудешь «мужичка» — гуся (самца, гуси крайне редко попадают в перевес), то жена родит мальчика, а если «жёнку» (самку) — то девочку.

Чинить или зашивать одежду на человеке нельзя: «за­шьёшь память».

Если при шитье узлы вяжутся: «несноровный» чело­век, кому шьётся одежда.

Если кто ночью во сне «скорчагает» (скрипит) зубами — недолговекий.

Рыжий человек — «урочливый»: он может «уркнуть», «изурочить» (сглазить) в красоте, в удаче, в здоровье.

Чёрный — счастливый.

У кого волосы жёстки — злой (скупой).

У кого волосы низко растут (на шее) — «семейный», будешь иметь большую семью.

Кто боится щекотки — ревнивый.

Безбородый — крепкотелый.

У кого карие глаза — лукавый, хитрый.

Если ребёнок смеется во сне или спит только наполо­вину закрывши глаза — недолговекий.

Не следует из печи выбрасывать головни — это служит приметой, что и всегда они будут оставаться.




РАЗГАДЫВАНИЕ СНОВ

По поводу сна у сургутян есть поверье, что глаза человека выскакивают иногда по ночам из своих «глазниц» (орбит) и блуждают по земле. Что они увидят, то и будет сновиденьем.

По мнению сургутян, сны рассказывать не следует — не будут больше сниться.

Если видишь во сне, что поднимаешься на гору, это значит, «на горе», т.е. к горю, к печали, спускаешься с горы — «с горя», т.е., если было какое горе, значит, горя не будет, к радости.

Видеть во сне сено — будет с кем-либо ссора, шум; муку — будет мука, неприятность; попа или образ — к немочи; нож — друг добра желает; лошадей — враг будет; коров — «короводство» — с кем-нибудь короводиться, иногда — «смутни»; ситец или холст — будет дорога.

Видеть кого-либо в чёрной шубе — будет досада или печаль, новые сапоги — новое подворье, т.е. на новую квартиру или в новый дом переселиться; печь — к печали.

Если увидеть, что в печи упало чело — в доме будет покойник; то же, если во сне увидишь, что выпал зуб, и если при этом было больно, шла кровь — умрет кто-ни­будь из близких (кровных) родных, в противном случае — из дальних.

Если жена увидит, что потеряла головной платок или его снесло с головы ветром, то скоро умрет муж.

Видеть во сне медные деньги — к слезам, бумажные — к счастью; баню — «к басне», к новостям; девок — к диву; бруснику — к радости, чёрну ягоду — к слезам.

Когда видишь во сне, что целуешься с кем-нибудь, то нужно, проснувшись, сейчас же укусить подушку (край ее). Если этого не сделаешь — заболит губа, а когда уку­сишь подушку, то губа заболит у того, с кем во сне цело­вался.

Плакать во сне — к радости, парня родить — к «коры­сти», воду черпать — к слезам, причём, если во сне ви­дишь, что черпать приходится из проруби или из реки, то — чужое горе, в чужих людях плакать, а если из кадки дома, то предвидится какое-нибудь свое горе.

Если во сне увидишь, что поймал утку — к свадьбе; видеть пароход или лодку — к покойнику; пожар или по­койника — к морозу.




ПОВЕРЬЯ О КЛАДАХ И О РАЗНЫХ СПОСОБАХ СДЕЛАТЬСЯ БОГАТЫМ И УДАЧЛИВЫМ

У сургутян есть такая поговорка: «богаче Строгановых не будешь». В объяснение того, как разбогатели Строгано­вы, здесь существует такое поверье.

Давно когда-то жили два брата Строгановы. Оба они были промышленники. Раз на промысле ночевали они вме­сте. Одному не спалось. Вдруг он видит: катятся по земле две звёздочки. Он за ними. Чтобы не забыть дороги, он стал строгать палку, стружки и указывали пройденный путь. Звез­дочки, наконец, прикатились к сундуку и затем повернули обратно к тому месту, где ночевали братья, и здесь исчезли. В это время как раз проснулся другой брат и говорит перво­му: «Ах, какой я дивный сон видел! Будто в лесу под дере­вом стоит сундук, а в нем много-много денег»...

Наутро оба брата пошли по стружкам и нашли огром­ный клад. С тех пор и разбогатели.

Такие случаи внезапного обогащения встречаются, однако, крайне редко и выпадают на долю лишь немно­гих счастливчиков, но, по мнению сургутян, и всякий человек может приобрести себе богатство, если он раздо­будет только _«неразменный_рубль»_ или _«шапку-невидимку»._Правда, добыть эти вещи очень трудно, но, во всяком случае, не невозможно.

Чтобы достать «неразменный рубль», обладающий свойством всегда возвращаться к своему собственнику, если хоть копейка от этого рубля осталась в его кармане, прежде всего необходимо запастись чёрной кошкой. Дело это, однако, нелегкое, так как нечистый обыкновенно забирает себе всех чёрных кошек сейчас же при их появ­лении на свет. Поэтому приходится очень зорко следить за какой-нибудь беременной кошкой, и лишь только у ней появится чёрный котенок (совершенно чёрный, без ма­лейшей иной шерсточки, что случается весьма редко), сейчас же надо взять его в руки. Раз кошка побывала в руках человека, нечистый уже не может воспользоваться ею. Потом с этой кошкой нужно пойти в Христовскую заутреню в церковь и стать на паперти, и когда священ­ник, после обхода вокруг церкви, выйдет на паперть и возгласит: «Христос воскресе!» — то следует все три раза отвечать: «У меня чёрная кошка есть»... Тогда к обладате­лю черной кошки явится нечистый (сургутяне не объяс­няют, в каком виде) и станет требовать себе эту кошку, обещая за нее горы золота и всякие блага. Тут-то у него и надо требовать неразменный рубль. А когда он даст его, нужно как можно скорее уходить с этим рублем из церкви, причём зажжённую пасхальную свечу следует нести береж­но, чтобы не погасла до самого дома, здесь ставят её в передний угол под стол, дверь запирают и кропят святой водой, чтобы не мог зайти нечистый. А он непременно погонится, чтобы отнять обратно неразменный рубль, но будет уже поздно. Чтобы задержать нечистого, прежде чем нести кошку в церковь, её перевязывают верёвкой со мно­жеством крестообразных узлов, и в таком виде вручают нечистому. Получив кошку, нечистый затрудняется этими узлами, и, пока возится с ними, счастливый обладатель рубля успевает добежать до дому и принять все означен­ные меры против вторжения нечистого.

По другим рассказам, неразменный рубль добывается несколько иначе. Именно: берут обыкновенный рубль (депозитку) и кладут его во время чтения в церкви «Деяний» на каменку в чёрной бане, а затем, когда вокруг церкви пойдут с крестным ходом, следует взять этот рубль, обте­реть им чёрную кошку и пойти с ним в церковь (самую же кошку в церковь не носят), где, ставши на паперти точно так же, как и в первом случае, на возглас священника: «Христос воскрес!» — ответить три раза: «У меня нераз­менный рубль есть» (в рифму с «воскрес»). После этого рубль этот приобретает свойство «неразменного», т.е. все­гда возвращается к своему хозяину в целости, лишь бы только он получил на него хоть грош сдачи.

Но, однако, есть и средство лишить этот рубль его свойств: для этого нужно проткнуть (приколоть) его игол­кой или насадить на проволоку, и тогда уж он не убежит и не вернется к своему прежнему обладателю. А узнать его и отличить среди прочих рублей очень нетрудно: он всегда шевелится или, как говорят сургутяне, «имеет трепета­ния», как живой...

По некоторым рассказам, неразменный рубль, кроме свойства возвращаться в целости к своему хозяину, облада­ет ещё способностью вытягивать те деньги, с которыми он бывает положен: поэтому, если замечено (по трепетанию), что среди денег есть неразменный рубль, то не следует его класть в кошелёк к своим деньгам, иначе он их уведет.

Здесь будет не лишним привести одну сургутскую при­мету относительно денег. По мнению сургутян, чтобы деньги водились и дольше держались в кошельке, их нужно непременно складывать лицевой стороной наружу и обо­ротной внутрь, в противном же случае они скоро убегут.

Есть другой ещё способ разбогатеть, кроме облада­ния неразменным рублем, это — достать _папоротников_цвет._ Добывается же он так: заметивши заранее где-ни­будь в лесу папоротник, следует в ночь на Ивана Купала прийти в лес и, очертившись Васильевским огарком, сесть около куста папоротника и караулить, когда он зацветет. Расцветает же он в самую полночь. Тогда нужно его со­рвать и, молча и без оглядки, нести домой. По дороге будут попадаться разные люди — знакомые и родные, которые станут заговаривать, будут стращать, но на них не следует обращать никакого внимания, иначе цветок потеряет свою силу. Пришедши домой, нужно сейчас же, ночью, положить этот цветок в церкви под престол, где он должен лежать до Крещенья. Когда в Крещенье из церкви пойдут на иордань, следует заскочить в алтарь и из-под престола вытащить цветок и идти с ним на реку. Тут явится нечистый и станет во что бы то ни стало до­биваться этого цветка. Тогда-то и следует требовать от него чего хочешь, и он ни в чём не откажет, даст какое угодно богатство...

В полночь на Иванов день делают ещё вот что: дос­тавши совершенно чёрную кошку, варят её в котле в чёрной бане. Затем, когда кошку разварят до костей, начинают перебирать все её кости перед зеркалом та­ким образом: возьмут кость, оботрут её полотенцем, посмотрят через неё в зеркало и откладывают в сторону. Через некоторое время будто бы непременно дойдешь до такой кости, что когда станешь смотреть в зеркало, то ничего не увидишь — ни себя, ни кости. Эту косточ­ку и берут: она имеет свойство скрывать человека вроде шапки-невидимки, и у кого она есть, тому легко про­никнуть куда угодно, совершенно не будучи невидимым другими.

Впрочем, у сургутян есть поверье и относительно шап­ки-невидимки.

Добывается, по их словам, она так. Нужно одеться во все совершенно новое и в крещенское водосвятие зарыться на загороди в сено, но это сено должно быть особым ма­нером заготовлено ещё с лета, а именно: оно должно быть накошено совершенно новой литовкой, на коей не долж­но быть решительно ничего старого, до черена включи­тельно, сгребено новыми граблями и сношено новыми носилками. В загороди явится нечистый и начнет всячески выпроваживать из сена, пустит в ход ласки, обещания всяких благ и т.д., но выходить не следует, иначе нечис­тый тут же вилами и задавит. Нужно требовать от него шапку-невидимку. Когда он её даст, из сена можно выйти без всякого вреда[63 - По другому рассказу, чёрт на Крещенье зарывается в такое сено, и во время водосвятия следует идти с лучиной в загородь и стараться зажечь это сено, тогда-то нечистый и взмолится, чтобы не зажигали сена, тут с него и надо требовать шапку-невидимку.].

Хорошо также иметь, в видах обогащения, «разрыв-траву». Она уничтожает всякие преграды вроде замков, за­поров и т.д. и дает свободный доступ к чужому добру. До­быть же её можно так: надо отыскать гнездо дрозда (дрозд кладется в дуплах деревьев), вход в это дупло заколотить, а кругом под деревом разостлать простыню. Дрозд, чтобы проникнуть в гнездо, неизвестно откуда принесет разрыв-траву, приложит её к затычке, и последняя разлетится, а трава упадёт на простыню и станет достоянием искателя.

Эта трава добывается ещё таким способом: если при косьбе сломается литовка, то траву, о которую она сло­малась, нужно подобрать и сейчас же нести на реку: часть её всплывёт и пойдёт против течения, другая потонет. Первая и есть именно разрыв-трава.

Расскажем теперь о тех средствах, которые, по мнению сургутян, сообщают человеку удачу в том или другом отно­шении, например, в игре, в охоте, в добыче дичи и пр.

Чтобы быть удачливым в карточной игре и никогда не проигрывать, советуют сделать вот что: положить в коше­лек копейку и с этим кошельком пойти в полночь на клад­бище к тому покойнику, чьё имя носишь, и попросить у него «землицы на картёжную игру». Затем, взявши с мо­гилы земли, поспешать домой, отнюдь не оглядываясь на­зад, чтобы там не представлялось (иначе покойник зада­вит). И, имея при себе эту землю (в кошельке), никогда не будешь проигрывать.

Чтобы была хорошая добыча дичи, советуют, отправ­ляясь на охоту, не умываться, Богу не молиться, стельки в броднях перевернуть с носков на пятки и ни с кем не разговаривать — и тогда вернёшься с большой добычей.

Если змеиной шкурой промыть ружьё, то тогда оно будет бить без промаха, только то место почернеет, куда ударит заряд.

Моют ружьё перед Христовской заутреней, и во время заутрени делают из него холостой выстрел. Тогда это ру­жье будет хорошо бить: далеко брать, метко попадать и наповал убивать.

Если сглазят ружьё, то его с заговором (каковой нам не удалось записать) ставят на три дня в ручей, где люди не ходят, казёнником по течению, чтобы вода протекала сквозь ствол.

Не позволяется женщинам старше 22—15 лет переша­гивать через ружьё, сети, невод и пр.: не будет удачи в охоте или в промысле. Девочкам — можно.

Если у змеи вынуть «жало» и зашить его в руку (сделав надрез на руке и вложив туда «жало»), то никто не удер­жится против кулака: «кулак будет смертный».




СУЕВЕРНЫЕ ВОЗЗРЕНИЯ СУРГУТЯН НА ПРИРОДУ И НА РАЗНЫХ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ ЖИВОТНОГО МИРА

«О громе никто не может знать, кроме Ивана Предте­чи, да и тот начал было рассказывать о громе Божией Матери — и язык прикусил», — так отзываются сургутяне всякий раз, когда их расспрашиваешь о явлении грозы, грома и молнии. Но, во всяком случае, они полагают, что это — Илья-пророк разъзжает по небу в огненной колес­нице и на огненных конях, от этого мы слышим гром, а от колесницы сыплются искры, это и есть молния. В даль­нейшие же пояснения не входят, считая эти явления со­вершенно необъяснимыми.

Во время грозы зажигают свечи у всех икон и молятся Богу, при этом непременно закрывают трубу и выгоняют из дому кошек и собак, а на окна и в продушины кладут камни (булыжник), так как думают, что через камень не может проникнуть в дом «Громова стрела».

Что же касается этих громовых стрел, то мы уже ви­дели, что это те стрелы, которыми Бог время от време­ни и по сейчас поражает дьявола. По мнению сургутян, Громова стрела ищет дьявола, гонится за ним и ударяет его, а он в это время старается принять вид какого-нибудь животного: в поле или в лесу — вид мыши или какой-нибудь гадины, а среди жилых поселений — вид кошки или собаки, вот почему этих последних (в осо­бенности черных) и выгоняют во время грозы из дому, чтобы они своим присутствием не навлекли на дом гро­мовой стрелы. У Бога будто бы на этот счёт был во вре­мя оно разговор с дьяволом. Бог пригрозил однажды дьяволу и сказал: «Буду я посылать на тебя громовые стрелы»... «А я за раба твоего (т.е. за человека) спря­чусь», — возразил дьявол. «Я и рабом не пощажу», ответил Бог. «Я за лик твой (т.е. за икону) спрячусь, — сказал тогда дьявол. «Я и ликом своим не пощажу», — во гневе заключил Бог... И с этих пор, по словам сургу­тян, всегда можно видеть, как во время грозы начина­ют бегать около человека и жаться к нему разные жи­вотные: в поле — мыши, а дома кошки или собаки. Это и есть дьявол, который в образе мыши или кошки пря­чется за человека от громовой стрелы...

По словам сургутян, целая громовая стрела — вроде птицы: и нос, и крылья — все, как у птицы. Но в таком виде она встречается редко, а чаще попадаются лишь осколки от нее вроде длинных камней — снаружи чёр­ные, а как поскоблишь, то белые, как мука, и столь твёрдые, что только самый хороший ножик берет их скоблить.

Если молния разобьет дерево, это значит, что в него попала громовая стрела, которая через тридцать лет вый­дет из земли, из того места, где ударила в дерево. При этом сургутяне тщательно собирают всякий раз с разби­того молнией дерева всякие щепочки и кусочки, которые имеют значение в народной медицине. Если громовую стре­лу положить в переднем углу под белую чистую скатерть, то можно заметить, как во время грозы она будет дви­гаться под скатертью. Вообще, сургутяне считают громо­вую стрелу «божьим даром», к которому следует отно­ситься с большой почтительностью.

Относительно грома здесь существует такая примета: если гром два раза ударит над стоящим на одном месте человеком, то непременно нужно отойти (переменить место), а то в третий раз — убьёт.

Не менее загадочными, чем явления грома и молнии, представляются для сургутян те пятна, что бывают видны на Луне.

По мнению сургутян, это два брата — Каин и Авель, и Авель сидит верхом на Каине (как бы отмщая ему за своё убийство).

Если пристально и долго смотреть на Луну, то с неё может спуститься человек (один из этих двух братьев[64 - Или даже сама луна может спуститься с неба.]) и оторвать голову смотрящему. Чтобы избежать этого, нуж­но поступить так: как только заметишь, что человек нач­нёт сходить с Луны, так сейчас же следует бежать домой, накрыть стол скатертью, как бы приготовляя закуску, и на стол поставить пустой горшок, а самому спрятаться под стол. Тогда человек, что сойдет с Луны, войдёт в дом, отыскивая того, кто на него смотрел, и, увидя горшок, примет его за голову, схватит обеими руками и разобьёт вдребезги, а сам исчезнет.

Другие советуют в таком случае спрятаться под пога­ное корыто (в котором моют бельё), откуда тоже лунный человек не может достать смотревшего.

Вообще, по мнению сургутян, во избежание этих не­приятностей, не следует смотреть на Луну слишком долго и пристально. Точно так же нельзя мочиться против Луны: будет голова трястись.

Обращаясь к суеверным воззрениям сургутян на раз­личных представителей животного мира, мы расскажем прежде всего поверье о рябчике, объясняющее его срав­нительно малую величину, но большой шорох, произво­димый им при полёте.

Раньше, по словам сургутян, впрочем, очень давно, когда ещё Божья Матерь жила на земле, рябчик был такой же большой птицей, как и глухарь, и с таким же белым и нежным мясом, как и сейчас у него. Но вот однажды шла Божья Матерь по лесу и крепко о чем-то задумалась. Вдруг вспорхнул рябчик и как сумасшедший бросился в чащу и своим «порхотом» испугал Владычицу... Тогда она сказала ему: «Будь же ты отныне малой птицей, но с большим шорохом, чтобы всякий охотник мог скорее отыскать тебя». А его нежное белое мясо поделила между всеми птицами и животными, оставив самому рябчику самую малость. Вот почему у каждой лесной птицы, у каждого животного, даже у рыб есть клочки белого мяса. Это «рябчиково наследство», поделённое между всеми Божьей Матерью...

О кукушке существует у сургутян два поверья.

По одному, это — превращённая царская дочь, про­клятая своей матерью. Проклята же она за то, что раз, сидя у окна и шаля, все говорила: «Ку-ку, ку-ку»... И сколько ни останавливала её мать, она все повторяла свое «ку-ку». Тогда мать рассердилась и прокляла её, сказав: «Век бы тебе в лесу куковать и гнезда не сви­вать» (по другому варианту: «Век бы тебе государствен­ного гнезда не вить и все время в лесу жить»)... После этого царская дочь и превратилась в птицу кукушку, которая каждую весну «так-то ли жалостно кукует». И когда она кукует, то плачет, и на листьях тех деревьев, где обыкновенно садится кукушка, после этого плача появляются маленькие красноватые наросты, это «кукушкины слёзы». А сами листья от этого вянут и блёкнут.

По другому рассказу, о котором нам приходилось уже упоминать раньше в главе II, кукушка проклята Богом за то, что на Благовещенье вздумала гнездо себе вить. От этого она теперь и летает по чужим гнездам.

Кукушка считается «вещей» птицей, т.е. способной предсказывать будущее. Так, если в первый раз услышишь кукованье кукушки впереди себя, это предвещает счаст­ливый год, если в правое ухо — сытый год, т.е. будет хо­рошая добыча всего: рыбы, дичи, зверя; в левое ухо — несчастный год, а если сзади себя, то к смерти. Она же предсказывает, сколько кому осталось жить. Для этого надо подойти к дереву, где она сидит, и спросить: «Кукушка, кукушка, сколько мне лет жить?» Она в это время замол­чит, а потом станет куковать. Сколько раз она прокукует, столько лет и жить.

Лягушка тоже считается у сургутян превращённой царской дочерью. Но как это произошло, нам не уда­лось узнать от рассказчиков. Указывают только, что у лягушки «основа» такая же, как у человека, те же пять пальцев на руках и сзади ноги, и голос походит на че­ловечий.

Больше же всего, по мнению сургутян, походит на человека по своему обличью медведь. Он обладает и значительной понятливостью, едва ли не превосходя­щей даже понятливость самого человека, но о суеверьях сургутян, касающихся медведя и, по-видимому, за­имствованных ими от остяков, мы уже говорили выше, в главе III.




МЕТЕОРОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИМЕТЫ

По мнению сургутян, перемены погоды, главным об­разом, связаны с рождением и ущербом месяца. Имен­но: если месяц родился днем, то до ущерба простоит хорошая погода, если ночью — будет худая, но опять-таки до ущерба. А с ущерба нужно ждать новой перемены погоды, которая определяется по тем же признакам: если ущерб начнётся днем, жди хорошей погоды до новолу­ния, ночью — будет дурная.

Восточный ветер (по местному, «сток») — «ненастливый» («Сток задул, — говорят сургутяне, — мало доброго будет»): зимой — к бурану, летом — к дождю.

Полуденный ветер — «вёдрый» («ветер полдень — либо запад — надо быть вёдру»).

«Шелонник» — Ю.-З. — «разведривать».

«Глубник» — С.-З. — ненастливый.

«Обеденник» — Ю.-В. — хуже всех ненастливый.

«Полуночник» — С.-В. — ни то ни сё.

Если ветер переменяется в таком порядке, что пос­ле, например, западного дует южный, а за ним вос­точный и т.д., то сургутяне говорят: «Ишь ветер пере­менился не по-божьи, жди ненастья; в противном же случае, т.е. когда ветер переменяется в обратном по­рядке, — «по-божьи», «по солнцу», с запада перехо­дит на север, на восток и т.д., сургутяне ждут хорошей погоды.

С какой стороны раздается эхо на вечерней заре, с той на завтра будет ветер.

Точно так же замечают: куда «лицом» на ночь садится куропатка, с той стороны на следующий день будет ветер.

Если облака идут в одну сторону, а ветер дует в дру­гую, предвещает перемену ветра, и именно: с той сторо­ны, откуда идут облака.

Если после ненастья ветер перешел на запад или на «глубник» — «будет прояснивать».

Если на севере показался «синий морок» (синие тучи), летом — к ненастью, зимой — к теплу («морочает с сиверу, надо быть, оттеплет» — говорят зимой).

А появившиеся на севере белые просветы предвещают холод («все забелелось в сиверу-то — холод будет»).

Если солнце «закатается» в тучу — к ненастью, чисто —  к вёдрому, «жарко» (оранжевый закат) — к ветру.

Солнце «в рукавицах» (ложные солнца) или в столбах —  утром к холоду, вечером к теплу.

Если солнце взойдёт чисто и сразу попадёт в тучу, день будет плохой.

Если над солнцем дуга рогами в противоположную к солнцу сторону, алого и голубого цвета, — к снегу и к морозу, а если белого и голубого — к снегу и к теплу.

Месяц в кругу — к бурану.

Если новый месяц «рогом стоит» — к холоду, а если «котлом весится» — к теплу.

Звезды сыплются (падают) — к холоду.

Если роса выпала холодная — к ведру, тёплая — к ненастью.

Если дождь начнется с раннего утра, то к полдню проведрит, по этому поводу сургутяне говорят: «Ранний дождь —  до обеда», — а если он начнется близ полдня, то весь день не перестанет.

Где ухает ночью филин, оттуда днём будет ветер.

Собаки траву щиплют — к ненастью.

Кошки или собаки катаются по траве — к ненастью, по снегу — к бурану.

Кони «харапают» — к бурану, ложатся — к теплу.

Куры «щиплются» (ощипывают на себе перья) — к бурану, а если поколачивают носом в курятнике, клюют стены — к морозу.

Кошки «чишут» (чихают) — к ненастью, к бурану.

Куры встряхиваются: зимой — к снегу, летом — к дождю.

Куры «горюют» — к холоду.

Коровы кверху подымают «норку» (ноздри), нюхают воздух — к хорошей погоде.

Сороки клюются — к морозу.

Если вороны каркают и отряхиваются — к теплу, а если сидят молча, нахохлившись, — к холоду или бу­рану.

Если в ясную погоду вороны садятся на «сушину» (на верхушки сухих деревьев) — к ненастью, а если в ненастную погоду они садятся на «сырой» (зелё­ный) лес, это предвещает перемену погоды к луч­шему.

К ненастью обыкновенно, по наблюдениям сургутян, появляются стадами какие-то маленькие «пташки» и на­чинают насвистывать: «Пи-пи-пи», или, как сургутяне говорят, «пить, пить, пить». Появление этих пикающих или просящих пить пташек вернее всего предсказывает перемену погоды к худшему.

Если «коршунья» поднимаются кверху и покрики­вают — к хорошей погоде, а если летают низко — к худой.

Гагара стонет или плачет как ребёнок — к ненастью, гагара гогочет («ко-ко-ко») — к ведру.

Если насекомые (комары, мошки и пр.) подымаются кверху — жди ненастья.

Если быть хорошей, ведрой погоде, то лягушка — хо­лодна как лед, а к ненастью она становится тепла, как будто её кто-нибудь согрел.

Мочка уха чешется — к теплу.

В ухе «сера кипит» (в ухе зудится, «гамазит» — скопля­ется «сера») — к теплу, если человек родился в тёплое время — к теплу, к холоду, если родился в холод.

В челе сажа горит — к морозу.

Если лес «белеет» — к холоду, к бурану, зеленеет — к теплу.




* * *

Все до сих пор переданные нами метеорологичес­кие приметы сургутян касаются, главным образом, бли­жайших перемен погоды, но здесь есть целый цикл примет, по которым сургутяне узнают о более отда­лённых моментах и которые предвещают характер це­лых времен года, например, указывают, какова будет весна, осень, лето и т.д. В особенности здесь много су­ществует примет, по которым сургутяне предугадыва­ют характер наступающей весны и количество имею­щей быть «полой» воды (весеннего половодья). Нужно заметить, что это последнее обстоятельство — харак­тер весеннего половодья — имеет чрезвычайную важ­ность для местной промысловой жизни. Обыкновенно весенние промыслы — ловля рыбы, ружейная охота и ловля сетями («перевесами») уток и гусей и пр. — все эти промыслы тесно связаны и в сильнейшей степени зависят от того или иного разлива воды и от тех или других особенностей весны, а потому знание таковых или возможность предугадывания их являются для сур­гутян крайне важными, столь же важными, как для крестьянина-земледельца приметы, касающиеся сель­скохозяйственных периодов. И сургутяне действитель­но выработали (может быть, конечно, и позаимство­вали отчасти от аборигенов-инородцев) целый ряд от­носящихся сюда примет.

По заметам сургутян, вода в Оби начинает прибы­вать с 1 апреля, с какового момента здесь считается наступление весны, но прилёт весенних птиц начина­ется несколько раньше. Первой весенней птицей, вме­сто наших жаворонков или грачей, которых там нет, в Сургуте считается ворона, которая улетает на зиму (хотя, впрочем, зимует не особенно далеко от Сургута — в Тобольском уезде) и прилетает в 10-х числах мар­та. Март здесь так и зовется «вороньим месяцем» — прилетает ворона. За нею, к Благовещенью или около того, появляются лебеди так называемой «большой ста­ницы» и «селезни» (кряковые утки). Они сплошь и ря­дом прилетают так рано, что на реках не бывает ещё полой воды, и первое время ютятся около «живцов» (при впадении в реку быстрых и теплых ручьев, где обыкновенно лед бывает очень тонкий и рано тает) или около незамерзающих всю зиму полыней. 1 апреля прилетает «мартышка» (чайка). С этого времени начи­нает прибывать вода и появляются кой-где «закраины» (полая вода на реке близ берега). «Закраины» эти все более увеличиваются, и к Василию Парийскому (12 ап­реля) вода прибывает около аршина. Появляются гуси, сначала «большой станицы» — буряк, лех, а затем и малой — «казарка», «чиквой», — и лебедь «малой ста­ницы» — «лайка». За ними прилетают утки, сначала «серая утка»: чирки (которых сургутяне называют «кре­стьянами»), вострохвостые («казаки»), «свези» («меща­не»), плосконосые («стяки»[65 - «Селезни» (кряковые утки) у сургутян известны под именем «купцов».]), а потом и «чёрные»: го­голи («почтари»), черняди, головни, кархали, сав-кулики, лутки и многие другие. Потом прилетает болот­ная птица: зуйки, кулики, бекасы и пр.

Вместе с утками (в 10-х числах апреля), когда на полях появятся уже небольшие черные «плешки» отта­явшей из-под снега земли, прилетает «мышелов» (сова), который тоже улетает на зиму. На зиму улетают отсюда и другие лесные птицы: орёл, коршун (обратно приле­тают в феврале, когда здесь стоит ещё полная зима, и потому не считаются весенними птицами), и остаются только тетери («глухарь» — самец, и «пеструха» — его самка, «косач» — самец, и «полюшка» — его самка), куропатки и рябчики да разные мелкие «пташки» — дят­лы, сороки, снегири и др. Кажется, на зиму остается ещё и ворон.

Последней весенней птицей прилетает кукушка к Николину дню (9 мая), это уже конец весны. Птица садит­ся на гнезда или пролетает далее на север. И хотя про­мысел — ружейный и сетями на уток и гусей — продол­жается, но главный «лёт» уже прошёл. Ещё неделя-две, и начинают снимать «перевесы» на уток и убирать «стан­ки» на гусей и лебедей. Но, конечно, бывают такие «про­тяжные» весны, когда промысел захватывает и начало июня, обыкновенно же он оканчивается в 20-х числах мая. Все зависит от того, велика или мала бывает вода, и какова вообще весна. Об этом сургутяне «загадывают» ещё с осени и уже тогда начинают следить за своими приметами.

Если осень поздняя, то и следующая за нею весна тоже будет поздняя.

Если снега больше, то и вода весной будет большая. При этом у сургутян существует замета: сколько снегу выпадет до Николина дня (6-го декабря), столько — и после него, в течение всей зимы.

Если на Крещенье вода выйдет из «иордани» (прору­би) и затопит крест, большая вода будет, а если не зато­пит — быть малой воде.

Если у щук потроха зимой жирные — весной будет большая вода.

Если мыши зимой вьют себе гнезда высоко в стогах — к большой воде.

Какова ночь на Авдотью (1 марта), таковы ночи бу­дут и всю весну. Ночь наблюдается здесь потому, что весенние промыслы в Сургуте (ловля в «перевесах» уток, ружейная охота на «лывах», в гумнах и лебеди­ных станках и пр.) производятся ночью — на утренней и вечерней зорях, и здесь особенно важно, будет ли ночь тихая и «скромная» или ветренная и бурная, ког­да нельзя сидеть в «перевесах», да и ружейная охота бывает неудачная.

Впрочем, говорят и так: «Каков Авдотьин день, тако­ва и весна».

Если в те числа, когда в феврале было тепло, и в мар­те тепло, то весна будет ранняя и тёплая.

Наблюдают по снегу: если в котле от снега образуется много воды (наполненный снегом котел при таянии на огне даст 2/3 и более воды), это предвещает большую воду, а если воды от снега при таянии получится меньше 2/3 котла — к малой воде.

Если сороки начнут «топтаться» (спариваться или, ина­че ещё, «роститься») в феврале — к ранней весне, в мар­те — к поздней.

Если «желна» (большой серый дятел) начнет «тре­щать» (колотить носом в дерево) в марте или в февра­ле — весна будет ранняя, а если в апреле — то по­здняя.

Если «желна» при этом бьет носом часто — весна бу­дет «скороматная» (короткая), а если редко, то — «протяжная», долгая.

С Алексея Божьего человека (17 марта) «лед от воды, снег от земли загорается» (тает). При этом сургутяне заме­чают: если на снегу рано появится корка («наст») и внут­ри образуются пустоты, например, в середине марта, тогда как обычно «наст» появляется здесь лишь в начале апре­ля, это предвещает малую воду, а если снег всю весну лежит сплошной, без «наста», это — к большой воде, в первом случае, по словам сургутян, снег тает от земли, во втором — от солнца.

Если «соски» на крышах появятся рано, весна будет поздняя, если они при этом малы и коротки, «скороматна» весна, долги — протяжна.

Если весной с крыш спускаются большие снеговые навесы — к большой воде, а если «свесу» нет — к малой.

Если ранней весной (когда только что стает снег и когда в здешней местности далеко ещё нельзя определить, большая или малая будет вода, так как она прибывает здесь до конца июня) в бору появится много мышей и кротов, это предвещает большую воду.

По заметам сургутян, большая вода бывает по три года подряд, а затем сменяется на неопределённый срок малой или средней водой.

Чем раньше начинает прибывать вода, тем меньше она бывает.

Если вода сначала прибывает тихо и понемногу, на­пример, по вершку - по два в сутки, это предвещает боль­шую воду, а, в свою очередь, быстрая и большая сразу «прибыча» воды, например, по 1/4, по 1/2 аршина в сут­ки, указывает на малую воду, и про нее говорят в таком случае, что она скоро «прокатится».




* * *

Приведем теперь приметы сургутян, касающиеся дру­гих времен года.

По словам сургутян, если Сидоров день (14 мая) ведрый, то и лето будет вёдрое.

Если в конце августа у снятых с белок шкур обнару­ится белая мездра, это предвещает «скороматну» осень и указывает, что белка «дошла» (до нормы), так как у «дошлой» белки вся шкура споднизу бывает бела, а если не вся бела, то шкурка, значит, не дошла. Их так и прода­ют здесь вывороченными шерстью внутрь и голой шкур­кой наружу, по которой торговцы и определяют её «дошлость».

Семенов день (1 сентября) — хороший, и вся осень хороша.

Если осенью на деревьях появится большой «куржак» (иней) — будет урожайный год (на ягоды, на кедровые орехи и пр.).

Если снег на «талую» землю пал — хворый год будет для людей и скота.

Если скотина зимой, выходя из загороди, несёт во рту «волот» (объедки сена), или даже осенью, идя с поля, несет во рту траву, это значит, что она «чует голод» — в следующем году будет голод для скота.

Если у весенних уток «коробки» красные — будет уро­жай ягод.

Если первый весенний гром ударит тогда, когда народ ещё голоден, например, ночью перед утром, то это пред­вещает голодный год, а если гром загремит, когда люди уже поедят насыто, то год будет «сытый».

Если первый гром ударит на лед, т.е. когда на реке стоит ещё лед, — это предвещает «рыбный год» — обиль­ную добычу рыбы.




IX. НАРОДНАЯ МЕДИЦИНА[66]

Сделаться знахарем (или лекарем), по мнению сургу­тян, вовсе нехитро. Стоит только взять Васильевский ога­рок и, отправившись с ним ночью на Иванов день (23 июня) в лес, забраться в самую чащу, где больше всяких разных трав, и, очертивши этим огарком широкий круг, засесть в него и дожидаться полуночи... А что будет в полночь, об этом сургутяне рассказывают так: «В пол­ночь заговорят травы, и всякая трава начнёт сказывать своим голосом, от какой она болезни лечит. Та скажет: «Я лечу от хрипоты», — другая: «А я от ломоты»... И пой­дут промеж них разговоры, всякая трава начнёт как бы хвастаться, а ты только сиди да слушай, да запоминай. А потом, расчертившись (огарком в обратном направлении тому, как очерчен круг), нарви себе этих трав и будешь большим знахарем, будешь доподлинно знать, от какой болезни какая трава помогает»... «Но только, — прибав­ляют обыкновенно рассказчики, — для этого большая сметливость нужна... Жутко в лесу сидеть одному до по­луночи, а как заговорит всякая трава по-своему и начнут на них прыгать огоньки — на всякой траве свой огонёк: то зелёный, то синий, то красный, такой страх нападёт, что не выдержишь, только успеешь расчертиться и убе­жишь»...

Так рассказывают сургутяне об ужасах Ивановской ночи, и в эту ночь действительно боятся ходить в лес, а лекарственные травы предпочитают собирать днём, но непременно накануне Ивана Купала. Этим делом обык­новенно занимаются старухи-лекарки, которые и лечат потом безвозмездно или за самое скромное вознаграж­дение — «чем поблагодарят», всех обращающихся за их помощью больных. К врачу или фельдшеру сургутяне об­ращаются редко, с большой неохотой и только в тех слу­чаях, когда переберут все свои домашние средства и пос­ледние окажутся бессильными побороть болезнь. А в де­ревнях и селах, где, как мы видели, нет никакой меди­цинской помощи, кроме жалких оспопрививателей, и по­неволе приходится прибегать только к доморощенным лекарям и лекаркам (последних здесь больше) и лечить­ся «своими средствами».

Эти последние здесь столь разнообразны, что нече­го и думать о том, чтобы описать их в сколько-нибудь систематическом порядке. Вместе с лекарственными травами тут идет в дело масса других разнообразней­ших средств, начиная какой-нибудь «молчаной водой» или «переносной землей» и кончая «Сном Пр.Богоро­дицы». Ниже мы представим лишь ряд наиболее рас­пространенных в здешнем крае болезней и все извест­ные нам местные способы их лечения. Пр и ЭТОМ мы будем придерживаться исключительно воззрений самих сургутян, так что в ряду этих болезней, с одной сторо­ны, могут оказаться и некоторые проблематические, вроде, например, болезни, появляющейся, по словам сургутян, от того, что съешь какую-нибудь пищу, ко­торую понюхала собака или кошка, а с другой — в этот ряд могут не попасть и некоторые очень суще­ственные болезни, скрываясь в таких неопределённых выражениях, как простуда или ломота в костях. Вооб­ще, нужно заметить, что сургутские болезни, по-ви­димому, несложны, по крайней мере по определению самих сургутян. Так, они различают следующие болез­ни: «лихорадочную болезнь, которая берет жаром и дрожжом», иначе она называется здесь «лихоманкой» или «кумахой»[67 - Что значит слово «кумаха» и какого оно корня, мы не знаем, но в Сургуте есть даже песня, где поется: «Кумаха меня не трясывала, гро­мовая не колачивала»... Кроме того, употребляются такие выражения: «подь ты к кумахе!» «А кумаха её знает!» и т.п.], «сердечную болезнь», под которой ра­зумеют отнюдь не болезнь сердца, а какое-то желудоч­но-кишечное расстройство (боль под ложечкой сургу­тяне называют «сердце болит»), «гортанную болезнь» (болезнь горла), «нутряну боль», или «болезнь по внут­ренностям», «безумку» (сумасшествие).

Наиболее распространенными в Сургутском крае бо­лезнями являются лихорадки, ревматизмы и вообще про­студные заболевания, что объясняется как климатически­ми и почвенными условиями местности, так и образом жизни населения края. Европейскому жителю трудно даже представить себе то обилие воды, какое появляется здесь летом, когда разольётся Обь. Нам уже приходилось гово­рить выше, что вода в Оби начинает прибывать с 1-го апреля и прибывает без перерывов вплоть до Петрова дня (29-го июня), т.е. без малого в течение трёх месяцев, тогда как в европейских реках разлив продолжается не более 2—3 недель. Затем некоторое время Обь стоит на одном уровне, и лишь с середины июля вода начинает сбывать, чтобы только к сентябрю стать «в трубу». Таким образом, помимо естественных болот, которых здесь тоже доста­точно, Обь своими разливами делает болотистыми на лет­нее время (по спаде воды) и все затопляемые ею окрест­ности и этим создает, конечно, благоприятную почву для всевозможных лихорадочных заболеваний. Кроме того, этому же способствуют и местные промыслы, особенно рыбные, которые происходят здесь, главным образом, вес­ной и осенью, при суровом и крайне непостоянном сур­гутском климате и при необходимости все это время бро­дить в воде, эти промыслы, конечно, немало содейству­ют развитию ревматических и всяких простудных заболе­ваний. Словом, для развития «костной болезни», как вы­ражаются сургутяне, куда они относят и лихорадку, так как от неё кости ломит, здесь слишком даже достаточно причин. И действительно, трудно встретить сургутянина, который в той или иной форме не отдал бы дань лихорад­ке или не страдал бы ревматизмом, особенно под ста­рость, не говоря уже о лёгких простудных заболеваниях, которым, впрочем, сургутяне не придают значения и обык­новенно не принимают против них никаких особенных мер: сходят в баню и постараются, если есть возможность, отлежаться дома. Но что касается лихорадки, то здесь её считают одной из самых злых болезней, от которой уж не отделаешься одной баней, и против неё сургутяне упот­ребляют массу всевозможных средств. А о самой болезни здесь существует даже поверье, что это — целая семья, состоящая из 12 сестер, которые трясут и колотят челове­ка, причём, когда наступает особенно сильный пароксизм болезни, это действует самая главная сестра — 12-я[68 - Эти 12 сестер лихорадки напоминают другую болезнь, которая бывает в Сургуте на скота, и известна здесь под названием «ноготь крутой». Бо­лезнь эта, по словам сургутян, бывает как у коров, так и у лошадей, и выражается в том, что у скотины голова «стынет», и скотина не может ходить, тащить задние ноги, а затем ложится, не ест и околевает. По мнению сургутян, «ноготь крутой» тоже, подобно лихорадке, состоит из 12 «ногтей». Последний — 12-й, самый сильный. Если знахарь выле­чит 12-й «ноготь», то сам должен помереть.]. Все эти 12 сестер — порождение знаменитой Иродиады, жены Ирода, потребовавшей голову Иоанна Крестителя. В силу этого же поверья специальным целителем лихорадки счи­тается Иоанн Креститель, или, как чаще зовут его сургу­тяне, Иван Предтеча, которого обыкновенно величают в таких случаях «многомилостив и исцелитель всей костной болезни!»

По мнению сургутян, лихорадка может принимать иногда даже и человеческий образ и вообще действо­вать как какое-то особое живое существо. Поэтому од­ним из самых радикальных средств от лихорадки сургу­тяне считают лечение в чёрной бане. Сущность этого лечения состоит в том, что больной на время приступа лихорадки должен в бане (обязательно чёрной) залезть на каменку и лежать там безмолвно и неподвижно. Во время приступа лихорадки к нему в баню явится сама лихорадка в человеческом образе (только, по словам сургутян, лица у ней не видно) и начнёт всячески стра­щать больного, будто его задавит «банна суседка» или что вот на него упадёт печка и задавит его камнями и пр. И станет эта «лихорадка» всячески вызывать больно­го на разговор или на какое-нибудь действие. Но боль­ной должен всё время молчать и лежать как мёртвый, и даже не может перекреститься. Если он выдержит это испытание, то «лихорадка» разозлится, что не сумела никак потревожить больного, облюёт ему всё лицо и убежит. После этого у больного лицо «опрыщавеет» (по­кроется прыщами) и ему станет легче. Значит, лихорад­ка его бросила. Но если же больной как-нибудь пошеве­лится или что-нибудь проговорит на застращивания «ли­хорадки», то последняя примется ещё злей и тошней его трепать.

Второе средство от лихорадки — уйти в погреб, при­чём идти на погреба обязательно нужно «взапятки» (за­дом), и просидеть там все это время одному взаперти. По-видимому, это значит просто скрыться от лихорадки, ко­нечно, с известными предосторожностями (взапятки, чтобы след шёл от погреба). Но лихорадка тем не менее будет искать больного, и если не найдет, то больному будет легче. Если же в это время, несмотря на запоры, кто-нибудь явится к больному в погреб, это значит, пришла лихорадка в человеческом образе, которая, разыскав свою жертву, станет ещё больше её мучить. С этою же целью скрываться от лихорадки советуют под опрокинутую кад­ку или накрывают больного во время пароксизма «пога­ным» корытом (в котором моют бельё и которое здесь имеет какое-то особенное значение и употребляется при неко­торых гаданиях).

Впрочем, по понятиям сургутян, лихорадка может принимать и не только человеческий образ. Так, если во время паркосизма болезни на больного сядет муха, то со­ветуют сейчас же ловить эту муху и садить её в какой-нибудь кожаный мешочек (предпочтительно в «пузырь» от тетерки — опорожненный тетеревиный желудок). А за­тем этот мешочек с мухой бросить в печку, и когда он сгорит, то болезнь, по словам сургутян, будет вырвана с корнем.

Обращаясь теперь к другим средствам, которые упот­ребляют сургутяне от лихорадки, в нижеследующем спис­ке я отнюдь не думаю исчерпать их все, а привожу лишь наиболее известные. Вот эти средства

1)  Если тихо подкрасться к тому дереву, на котором ку­кует кукушка, и взять из-под дерева землицы или отколуп­нуть с этого дерева кусочек коры, то эта землица или кора помогают от всех болезней, но «наипаче от лихоманки».

Специально же от лихорадки употребляются следую­щие средства:

2)  Пьют настой полыни (такой консистенции, что­бы она была «жаркого» цвета). Если с полыни вырвет больного, то этой рвотой обмазывают ему всё тело, до лица включительно. После этого, по словам сургутян, на теле и на лице больного должны появиться прыщи и другие «больнушки». Это значит, что лихорадка «опле­вала» больного и бросила, после чего больной обяза­тельно должен выздороветь. Вообще, если больной ли­хорадкой «опрыщавеет», это всегда служит симптомом выздоровления. С этой же целью во время пароксизма напиваются до рвоты вином и затем мажут себя этой рвотой, после чего больной будто бы должен «опрыща­веть» и выздороветь.

3)  Дают пить больным настоянный в водке нюхатель­ный табак с сырым яйцом (чем крепче, тем лучше).

4)  Пьют настоянный в теплой воде порошок мамон­тового рога.

5)  Поят больных редечным соком, выжатым из тер­той редьки, с каким-то наговором.

6)  Пьют детскую мочу (от детей не старше 5-летнего возраста), мужчины — от мальчиков, женщины — от де­вочек.

7)  Пьют медвежью желчь, настоянную в водке.

8)  «Нахлёбываются», сколько можно вместить, про­стокваши.

9)  Пьют настой в воде или в водке (густой, как смо­ла) осиновой коры, причём, однако, в дело идет не вся­кая осина, а отыскивают группу непременно из трёх осин и с одной из них берут кору.

10)  Ложатся спать на навозной куче.

11)  Купаются в холодной воде.

12)  Окачивают врасплох больного холодной водой.

13)  Пугают больного, например, стреляют из ружья близ сонного.

14)  Мажут дёгтем руки, ноги и спину больного (крес­тообразно).

15)  Дают глотать катышки чёрного хлеба, с каким-то наговором на бумажке, завёрнутой в хлеб.

16)  Кладут под подушку или вообще под постель вы­сушенную змею или надевают на шею больному зашитый в тряпочку змеиный «кожух» (оставленную ею кожу при линьке, которую иногда находят в лесу).

17)  Дают есть больному пирог с начинкой из сороки.

18)  Кладут под подушку кости падали так, чтобы боль­ной не знал об этом.

19)  Прячутся в печь перед приступом лихорадки.

20)  Пьют настой «троецветки» (трава с тремя цветка­ми «шишечкой» — голубым, алым и жёлтым), в воде или водке настоянный до тех пор, чтобы получился «жаркой» цвет. Настой в вине считается более полезным.

21) С дерева, разбитого молнией, берут щепки и об­куривают ими в комнате больного или кладут их больному под подушку.

От _простуды_, выражающейся в появлении большого жара, часто сменяемого ознобом, ломотой костей и проч., пьют настой багульника вместо квасу. Пьют ещё от про­студы настой пихты. С тонких веток пихты соскабливают кожицу и вместе с иглами настаивают на водке. Пьют на­тощак по рюмке и больше. Настой пихты пьют ещё и от чахотки[69 - От чахотки же, к слону сказать, весьма мало распространённой в Сур­гутском крае, пьют ещё «дёгтеву воду». Дёготь кладут в отварную воду, потом воду сливают и процеживают сквозь чистую ветошку и затем пьют по три рюмки в день.].

От _ломоты_в_ногах_ простудного происхождения де­лают «муравейну ванну». Приносят из лесу в мешке му­равьев и всыпают их в кадку с горячей водой, чтобы они околели. Затем охлаждают воду до того состояния, чтобы было «в утерп» (можно было терпеть), и ставят туда ноги, закрывши их одеялом, и держат их до тех пор, пока не остынет вода. Делают это до трёх раз че­рез день. Кроме того, от той же болезни употребляют ещё ванны из кислой гущи из-под квасу, «ёлочек» (хвои) пихты и конского кала. Все эти ванны приго­товляют тем же способом, как и описанная выше «муравейна ванна».

Наконец, от _ревматизма_ в ногах носят в стельках (на дне обуви) волчье лыко или кладут ноги в свежие березо­вые листья. Далее, от _ломоты_в_костях_ втирают в больное место размоченную в воде бодягу или, как её называют сургутяне, «вотягу», «вишь».

Прикладывают к больному месту лютик (растение, известное и сургутянам под именем лютика же) — сред­ство вроде мушки, но сильнее. Как и при мушке, от лю­тика нарывает водянистый пузырь. Действует только све­жий, только что сорванный с корня.

При _ломоте_в_костях_ и боли в спине или в груди, или в голове (простудного происхождения) «жгут ядно». На больное место кладут кусочек сырого трута величи­ной с кедровый орех и зажигают. Когда трут прогорит, образуется рана, которую прикладывают свежей зайчиной с мылом. Рана загнаивается и из неё вытекает «дурь», по объяснению сургутян, это «кровь перегнаи­вается и делается дурью», её протирают ветошкой и затем вновь накладывают заячьей шкурой с мылом. Первая зайчина лежит сутки, но в течение этого вре­мени её несколько раз снимают и «обихаживают»: спрыскивают свежей водой и вновь намыливают. Когда рана начнёт заживать, больному станет легче. Средство это употребляется здесь вместо банок или пиявок для пускания крови.

При _ломоте_в_пояснице_ встряхивают больного так, что­бы у него «хрупнуло» в спине. Если в спине при этом «хруп­нет», то, по словам сургутян, больному станет легче.

Кроме того, при боли в пояснице носят ещё на теле медвежий зуб, так, чтобы он лежал на пояснице.

От _ломоты_в_руке_, когда говорят, что «рука развилась», обвязывают руку у кисти или у плеча (смотря по тому, где сильнее чувствуется боль) ниткой, свитой «наотмашь» (за спиной).

От _зубной_боли_, которая здесь тоже очень распространена и, вероятно, всего чаще вызывается простудой, сургутяне употребляют следующие средства: прикладывают к больному зубу завёрнутый в ветошку толчёный чернильный орешек, кладут на зуб, тоже в ветошке, листовой табак или трубоч­ный сок, прикладывают к зубу репчатый лук, советуют есть мышиные объедки, т.е. обгрызенный мышами хлеб или что-нибудь подобное, и употребляют ещё какие-то наговоры.




* * *

После простудных болезней, которые мы только что рассмотрели, наибольшее распространение в Сургутс­ком крае имеют болезни, так сказать, бытовые, т.е. обус­ловленные самим образом жизни и обстановкою быта сургутян. Сюда можно отнести накожные болезни, обус­лавливаемые, главным образом, грязью и нечистоплот­ностью как домашней, так и промысловой обстановки, травматические повреждения, вызываемые промысло­вым образом жизни, и расстройство кишечно-желудоч­ного канала. Эта последние тоже вызываются чисто ме­стными условиями и, прежде всего, недоброкачествен­ностью воды, которая летом почти везде получает бо­лотистый характер. Кроме того, у сургутян есть сквер­ный обычай есть гнилую, совершенно протухлую и раз­ложившуюся рыбу (так называемую, по-местному, «за­горелую»), которая издаёт такое зловоние, что даже мимо того дома, где едят эту рыбу, нельзя пройти, не затыкая носа. А между тем рыбу в таком состоянии сур­гутяне едят отнюдь не от недостатка и бедности, но счи­тают её лакомством, находя в ней какой-то особенный вкус.

Мы не говорим уже о том, что сургутяне, подобно всем вообще сибирякам, с большим удовольствием едят сырую рыбу, как мерзлую (так называемую «стружанину», или, no-сургутски, «патанку»), так и только что пой­манную из воды, причём её сплошь и рядом тут же на ваших глазах распарывают и съедают. А благодаря всему этому, кроме катаральных расстройств желудка, здесь не­редки случаи солитера и глистов.

Обращаясь к накожным болезням, мы прежде всего встретимся с разнообразными средствами, употребляемы­ми сургутянами для лечения _чирьев_ и _прыщей_ на лице. Так, для устранения их, моются «четверёжной» (иначе, «чет­верговой») солью.

Когда нарывает чирий, отыскивают какой-либо сук и крестят по суку безымянным пальцем, приговаривая: «Как сук сохнет, так и чирей сохни», — до трёх раз. Затем, при­говаривая то же самое, чертят тем же пальцем по чирью.

Иногда просто протирают по чирью безымянным паль­цем, приговаривая: «Как безымянному пальцу имени нет, так и тебе, чирью, места нет».

Прикладывают к чирью овечью шерсть со сметаной. Прикладывают также свежую зайчину, небольшой лоску­ток, шкуркой к чирью, шерстью вверх.

Наконец, отыскивают таракана, разрывают его и ма­жут чирий.

От _рябин_ (пятна на лице) мажут лицо березовым соком. По мнению сургутян, если утереться тем же поло­тенцем, которым утирается больной этими рябинами, то пятна могут перейти, но только со старшего на млад­шего по летам или на ровню, а не наоборот: с младшего на старшего пятна не переходят. Так же переходят, по мнению сургутян, от старшего к младшему и те пятна, что бывают на лице у беременных женщин (так называ­емые «матежи»), но только переходят они с женщины на женщину же, причём могут перейти и к неберемен­ным, если утереться полотенцем, которым утирались женщины с «матежами». Чтобы избавиться от них, сове­туют пойти в баню с той женщиной, от которой пере­шли «матежи», и тайком от нее утереться воротником её белой рубашки, которую она принесла на перемену в баню.

От _коросты_ мажутся дёгтем или сметаной с толчёным купоросом. Это же средство (сметану с толчёным купоро­сом) употребляют и от венерических болезней[70 - Вопреки общераспространенному мнению, среди русского населения Сургутского края сифилис и вообще венерические болезни встречают­ся очень редко, что, вероятно, объясняется совершенным отсутствием в этом диком крае продажной проституции.], когда по­являются струпья. Кроме того, струпья от венерических болезней присыпают ещё солью.

К _нарывам_, отчего бы они ни происходили, прикла­дывают рубленую морковь (летом свежую, зимой обмо­ченную в воде) — вытягивает жар и способствует зажив­лению.

Прикладывают ещё кашу из солдатской крупы на молоке, тёплую, и, когда она остынет (высохнет), за­меняют её свежей и тёплой. Где быть провалу, там по­чернеет, тогда на это место прикладывают чего-нибудь «ядучего» — особую лепёшку на меду или на постном масле. Если нарыв не прорвется и после этого, то кла­дут на него какую-нибудь серебряную вещь: например, монету. Когда сделается провал, тогда варят жёлтый воск на деревянном масле, вроде пластыря, и прикла­дывают его на ветошке к больному месту — вытягивает жар и живит.

Если же нарывы бывают под мышками, что сургутяне называют «собачьи титьки» (отчего они происходят, сур­гутяне не объясняют, мне же не доводилось их видеть), то лечат их, прикладывая к нарывам кислое тесто на ве­тошке. При этом употребляют какой-то наговор. Хлеб по­том бросают собаке.

От _«притки»_ (опухоль и краснота на ногах или на ще­ках) прикладывают красное сукно, натёртое мелом. (А от «колки» (колотья) в груди прикладывют к больному месту синее сукно или синюю сахарную бумагу и пьют синьку).

От язвы, которая бывает на пальцах и известна у сур­гутян под именем «_змеевца_», прикладывают к больному месту свежий человеческий кал и, когда он подсохнет, заменяют его новым.

Обвязывают также палец нюхательным табаком. О са­мой болезни сургутяне думают, что в пальце зарождается какой-то мохнатый червь, который, если вовремя его не уничтожать, вырастает и может «щениться», и от него пойдут мелкие черви. Поэтому, пока «змеевец» (иначе — «волосень») в самом начале, надо его «заморить», опус­кая больной палец в горячую воду и держа его там сколь­ко можно терпеть.

От _«ячменя»_ (на глазу) пекут небольшой караваешек из кислого теста, разламывают его и горячим паром от него подпаривают «ячмень», а затем хлеб этот бросают собаке (причём непременно почему-то суке).

От летучего огня, или когда губы трескаются (по местному, «переветривают»), мажут «серой» из ушей. «Летучий огонь» ещё пересекают искрой: подставив легонько плашку (огниво) к больному месту, высека­ют над последним огонь и стараются так, чтобы ис­кры попали на «больнушку», отчего будто бы она про­ходит.

От _«золотухи»_ собирают листья смородины и наста­ивают их в воде (полгоршка листьев и половина воды). Горшок этот замазывают пресным тестом, вроде по­крышки, и ставят на сутки в печку. Настоем мочат го­лову, если золотуха выражается в головных сыпях, и затем завязывают голову чем-нибудь тёплым, чтобы она охлаждалась. Кроме того, пьют этот настой вместо квасу.

При этой болезни, по словам сургутян, нельзя есть «щучины», яиц, чёрного хлеба, свинины, солёного и нельзя пить кислого кваса. Если золотуха выражается в нарывах, то к этим нарывам кладут тонкую лепёшку из крупичатой муки на меду или на деревянном масле. На­рыв тогда лопается и выходит «дурь». Медовая лепёшка скорее «прорывает», а с деревянным маслом скорее «за­живляет» рану.

Пьют ещё от золотухи окуневый жир и им же смазы­вают опухоли. Обращаясь теперь к рассмотрению лечения травматических повреждений, мы расскажем здесь об упот­ребляемых сургутянами средствах для заживления пере­ломов и порезов, а также и о лечении разных укусов, уколов и проч.

При _порезах_ для остановки кровотечения присыпают рану солью или толчёным углем; прикладывают также к ране лист «попурника» (подорожника).

Для остановки послеродового кровотечения, если тако­вое бывает очень сильным, употребляют пережжённые и истолчённые в порошок мышиные экскременты. С этой це­лью пьют ещё настоянные в воде и точно так же предвари­тельно пережжённые и истолчённые в порошок так называ­емые «лягушичьи ящики» (раковины каких-то слизняков, которые во множестве покрывают берега здешних рек по спаде воды). Это последнее средство пьют и от «резачки» (перелоя).

Для заживления ран (вообще) и чтобы они не гнои­лись, мажут их медвежьим салом.

При _переломе_костей_ у людей и у животных дается внутрь красная медь. В дело идут предпочтительно старые монеты, их скоблят и порошок разбалтывают в воде. О целебной силе меди в данном случае у сургутян существует поверье, что медь, принятая внутрь, охватывает излом кольцом, образуя таким образом как бы спайку кости. Говорят, как выпьешь меди, то сразу почувствуешь, что она начинает ходить по телу, отыскивая больное место. Ударится туда, сюда и, как только дойдет до излома, сразу остановится.

При переломе костей или при вывихе для уничтоже­ния жара и опухоли прикладывают к больному месту тряпку, намоченную в человеческой моче, вроде комп­ресса. Как только она высохнет, её снимают и заменяют сажей[71 - Здесь кстати будет сказать два слова о браках русских с инородцами. Мы уже говорили выше о крайне презрительном отношении сургутян к остякам. Естественно, что при таких отношениях браки между русски­ми и остяками должны быть крайне редки. К сожалению, нам не уда­лось исследовать этот вопрос по метрическим книгам местных приче­тов, но сами сургутяне вполне подтверждают это предположение и при расспросах не могли указать нам ни одного случая (в течение последних 50—70 лет) брака русской с остяком. Обратные же браки, русских на остячках, бывают, но тоже очень редко, и обыкновенно русские берут только таких остячек, которые с младых ногтей жили среди русских (чаще всего в работницах у местных купцов), и вполне обрусели. Но за остяка, как бы он ни был богат, не пойдет здесь ни одна русская де­вушка.].

Точно так же для вытягивания жара прикладывают к больному месту тертый картофель или гущу из-под кваса с глиной.

При _головных_болях_, явившихся в результате ушиба головы, например, при падении с какого-нибудь места, когда опасаются, что мозг сотрясен, «правят мозг». Пра­вёж этот заключается в следующем. Обвязывают голову поясом и делают на нём в четырех местах по значку: на лбу, на затылке и на висках. Потом повязку снимают и складывают её надвое так, чтобы значки лба и затылка пришлись ровно на концах повязки, затем повязка скла­дывается ещё поперек, так, чтобы височные значки при­ходились на концах сложенной повязки, т.е. повязка скла­дывается сначала по продольной линии головы, потом по поперечной. В первом случае значки лба и затылка бу­дут на концах повязки и височные значки должны со­впадать, во втором случае — наоборот. Если значки в том и другом случае совпадают — сотрясения нет, если же не совпадают, думают, что мозг сотрясён. Тогда лекарка берет голову больного в руки и сильно встряхивает, от­чего у больного сыплются искры из глаз. Потом голову туго стягивают платком и кладут больного в постель, «что­бы был спокой». Примерно через полчаса платок развя­зывают.

От _ознобов_ лучшим средством считается кошачье сало. Употребляется также и сало лисы.

Если _укусит_собака_, то советуют выстричь у этой со­баки клок шерсти, сжечь его и пепел прикладывать к боль­ному месту, предварительно обкурив больное место этой же шерстью. Собачий зуб считается худым зубом: укушен­ное им место долго не заживает.

Если _уколоть_ руку _ершовой_костью_, и от этого образу­ется в руке сильный лом и пойдет кровь, то советуют боль­ным местом потереть об этого ерша «против шерсти» и от этого боль утихнет.

От _укуса_змеи_ (здесь говорят, что змея «ужалила»), когда образуется опухоль, чтобы прекратить её дальней­шее распространение, перевязывают опухшее место чем-нибудь шёлковым, например, ниткой или платком, или же женскими или конскими волосами. По словам сургу­тян, через шелковинку или волос опухоль не переступит. Затем стараются во что бы то ни стало вынуть из уку­шенного места «жало». Что здесь принимают за «жало», трудно сказать, но нам самим пришлось видеть, как од­нажды вынимали у укушенного змеёю человека «жало», причём за таковое сошла просто какая-то соринка, ока­завшаяся в ране.

Если укусит змея, то сургутяне думают, что она сей­час же побежит к воде и её следует «упредить», т.е. рань­ше неё окунуть в воду укушенное место. Если это удастся, то змея пропадет, если же нет, то человеку трудно будет вылечиться.

Вместо воды можно пользоваться и слюной, и следует сейчас же послюнить укушенное место.

Для того же, чтобы вынуть «жало», советуют наскоб­лить «Громову стрелу» и посыпать рану этим порошком, и тогда «жало» само наверх выйдет.

В заключение этой главы расскажем ещё о лечении сургутянами желудочных болезней.

От _поноса_ сургутяне употребляют следующие сред­ства:

1) Пьют настой зверобоя — дети в воде, взрослые предпочтительно в водке, первые по чайной ложке часа через 2—3, взрослые по три чашки или по три рюмки в день.

2)  Пьют настой «троспёрки» (трилистника), способ употребления тот же, что и зверобоя.

3)  Ржаной пережжённый хлеб толкут в порошок, об­варивают его затем кипяченой водой из самовара и «хле­бают» вместе с водой.

При _болях_в_животе_ очень распространённое средство — нашатырь в воде или молоке.

От _икоты_ пьют золу в воде. Это же средство употреб­ляют от кликушества (истерических припадков), вообще крайне редкой в этом крае болезни.

От _изжоги_ (в Сургуте говорят: «сердце горит») едят мыло или же держат во рту что-либо медное, например, крест, деньги и т.п.




* * *

Теперь мы скажем о лечении детских болезней. Из детских болезней сургутяне признают только «испуг», грыжу, «собачью старость» и особенно так называе­мые «уроки» и «призоры», т.е. болезни, обусловленные «дурным глазом». И хотя в Сургуте каждое лето по спа­де воды (июль — август) умирают десятки людей от дизентерии, но этой болезни сургутяне не придают осо­бенного значения. Ещё меньшее значение придают они дифтериту, который появился в Сургуте впервые в 1889 году и произвел целый переполох среди немногочис­ленного здесь культурного общества и врачей (неза­долго перед этим в Сургуте появилось два врача: один для города, другой для округи). Сейчас же врачами были приняты все доступные здесь меры для локализации болезни.

Но сургутяне относились с эпическим спокойствием к этой неведомой для них «гортанной болезни», и в кон­це концов по поводу некоторых принятых врачом и по­лицией мер у сургутян произошло даже столкновение с подлежащими властями, нечто вроде антидифтеритных беспорядков. После того дифтерит уже не переводился в Сургуте (до нашего отъезда в 1891 г.), появляясь спора­дически то там то сям, но не заставляя, однако, сургу­тян обращать на себя большее внимание, чем на всякую другую «гортанную» болезнь. Впрочем, вообще мы вы­несли впечатление, что сургутяне в массе довольно рав­нодушно относятся к детской смертности, отчего бы она ни происходила. Если же и придают некоторое значение вышеперечисленным болезням, то нам, думается, един­ственно потому, что все эти «испуги», грыжи и «уроки» отражаются на последующей судьбе ребёнка и, быть мо­жет, даже на всей последующей жизни, что и заставляет относиться к этим болезням не столь индифферентно, как к тем, которые прямо ведут к смерти.

Если ребёнок не спит по ночам без достаточных осно­ваний, кричит, плачет, не ест и пр., то сургутяне обык­новенно предполагают здесь «испуг» и думают, что ребё­нок чем-нибудь испуган, каким-нибудь громким криком или стуком, страшным видом и т.п.

«Испуг» считается у сургутян серьезной болезнью, и если его своевременно не лечить, то ребёнок может на всю жизнь сделаться «пугливым» — раздражительным, слабосильным, нервным. Поэтому сургутяне сейчас же стараются принять против испуга свои меры. Прежде все­го, как бы следуя старинному медицинскому правилу: similia similibus curantur, в случае, если ребёнок испуган громким криком, носят его под колокольный звон. Если это не помогает, лечат внезапным обливанием так назы­ваемой «молчанной» или «колокольной» водой. Вода эта добывается таким образом: в 12 часов ночи мать больно­го ребёнка берёт воду в заранее намеченном месте при слиянии трёх ручьев. С этой водой она _молча_ отправляет­ся на колокольню. Здесь она обливает принесённой во­дой большой колокол (по другим рассказам — три коло­кола) и стекающую с колокола воду собирает в особую посуду, после чего эта вода приобретает целебную силу.

Вся процедура проделывается обязательно молча, никакие разговоры и вопросы встречных не должны вызывать ответа, иначе вода потеряет свои целебные свойства.

Затем испуганных детей обкуривают корнем чертопо­лоха. Умывают лицо детей «четверёжной» солью, о спосо­бе приготовления которой было говорено выше.

Дают пить больным детям настой чёрной травы. Эту траву настаивают в водке трое суток в плотно закупорен­ной бутылке или запаривают на воде в печи, в наглухо закрытом сосуде. Дают пить по две ложки в день: утром натощак и вечером перед сном. Это средство считается очень сильным, и думают, что большая доза может по­вредить.

От _грыжи_, которая в Сургуте является среди детей до­вольно распространённой болезнью, сургутяне употреб­ляют следующие средства.

Дают пить ребенку «серу горючу» (обыкновенно жел­тую серу), истолчённую в порошок и разведённую в мате­ринском молоке, приблизительно золотник серы на 5 чай­ных ложек молока. Дают по две ложки в день, утром и вечером.

Поят детей ягодами волчьего лыка, тоже разведённы­ми в материнском молоке. Одну ягоду разрезывают на 5 частей, каждая часть на одну чайную ложку молока. Это лекарство считается очень сильным и ядовитым, и его дают ребёнку только раз в день.

Мажут детей поросячьей желчью, причём для мальчи­ков берётся желчь от «мужичка» (так здесь называют сам­цов всех животных), а для девочек от «жёнки» (самки). У мальчиков мажут пупок и мошонку, у девочек тоже пупок и около лобка.

Дают пить детям «кучелебу», настоянную или в мо­локе, или в вине (приблизительно, на стакан того или другого полагается одна ягода), по полчайной ложки в день, — считается тоже очень ядовитым лекарством. Ягода эта различается сургутянами на мужскую и женс­кую: мужская — «попуречками», женская — «ямочка­ми», и дают мужскую мальчикам, а женскую девочкам.

Принимают внутрь медвежью желчь, а равно и ку­риную. Это средство от грыжи употребляется и взрослыми.

Дают детям киноварь в материнском молоке в очень небольших дозах (говорят, с неё зябнут дети).

Дают пить брусничный сок, по чайной ложке два раза в день.

Настаивают в воде лиственичную губу и этим настоем поят детей.

При грыже прокалывают у детей в мочках уха ды­рочки и заставляют носить серьги как девочек, так и мальчиков, думая, что это помогает от грыжи. Нако­нец, детей, у которых замечена грыжа, никогда не пе­ленают целиком, как всех прочих, а свивают их только до пояса, думая, что через это проходит грыжа, но зато у таких детей, по словам сургутян, бывают кри­вые ноги.

Если родится худосочный, бледный, старообразный ребёнок, то говорят, что он «подвержен» «собачьей ста­рости». Чтобы «выправить» такого ребёнка, надо его три дня садить на лопате в печь на несколько минут. При этом существует какой-то наговор. После того при­готовленным заранее хлебом обтирают всего ребёнка, а хлеб бросают собакам. В этом и состоит все лечение «собачьей старости» (вероятно, рахитизма или англий­ской болезни).

_«Уроки»_и_«призоры»_ — если человек «с дурным гла­зом» посмотрит на ребёнка в то время, когда тот ест, и при этом скажет, что он много ест, то этим он может сглазить ребёнка, или, как говорят сургутяне, «изурочить», «уркнуть», «озинуть на пище», и у ребёнка вслед­ствие этого появляются «уроки в животе»: живот станет пучить, а ребёнок много ест и пьёт, но сам будет все худеть и хиреть.

Точно так же, если «урочливый» человек посмот­рит на женщину, когда та кормит грудью ребёнка, и при этом заметит, что у нее большие груди, или срав­нит её с коровой, то может и женщину «озинуть на молоке», и у нее после этого «доспеются» (сделаются) «уроки в груди»: груди будут болеть и перестанут да­вать молоко.

По мнению сургутян, женщины могут также под­вергнуться «призорам» и во время месячных очищений (которые называются здесь «красками»); поэтому обык­новенно советуют скрывать «краски» от посторонних женщин и даже близких родных и все нужное проде­лывать тайно. Но в особенности следует скрывать са­мое первое появление «красок», так что молодым де­вушкам строго наказывается не открывать первое по­явление у себя регул даже матерям. Думают, что от постороннего глаза могут быть большие изнуритель­ные крови.

Кстати, у сургутян есть странное поверье о «месяч­ных». Так называют они мужчин, которые будто бы месяц бывают «мужиками» (со всеми атрибутами мужского пола), а месяц — бабами со всеми бабьими атрибутами, причём каждый такой «месячный», после того как месяц пробу­дет мужчиной, вбирает в себя все свои мужские принад­лежности, вместо коих затем образуются женские. И сур­гутяне глубоко уверены, что такие люди действительно существуют на свете.

«Изурочить» на еде можно и взрослого, у которого «уроки в животе» выразятся теми же симптомами (пученье живота и пр.), что и у ребёнка, но взрослые ме­нее «подвержены» этим «урокам» и «призорам», чем ма­лолетние, и особенно грудные дети, почему этих пос­ледних всегда и стараются кормить грудью где-нибудь наедине, чтобы посторонние не могли их видеть и «изу­рочить»

Наконец, урочливый человек, если подивуется на «кра­совитого» ребёнка, то может «доспеть» «призоры» на лице, т.е. у ребёнка появятся на лице пятна, разные «попури», лишаи и пр.

Самым радикальным средством от «уроков» и «призоров» считается так называемая «четверёжная соль», о которой уже не раз приходилось говорить выше. От «уро­ков в животе» эту соль разводят в воде и дают пить де­тям и взрослым, от «уроков в груди» раствором соли женщины моют себе груди, а от «призоров» умывают детям лицо.

Кроме того, от «уроков» лечатся ещё так называемой «переносной землей»: с потолка трёх домов, непременно таких, которые были перенесены со своих мест в другие, берут землю в определённой мере с каждого дома и эту землю дают пить больному в воде. После неё, по словам сургутян, у больного «уроками в животе» «доспеется» по­нос, желудок очистится и придёт в своё нормальное со­стояние.

От «уроков в груди» у женщин прикладывют к грудям тёртый картофель, который уничтожает лом.

«Призоры на лице» «сживают» ещё тем, что мажут лицо у ребёнка сметаной и затем приносят щенка — если «призоры» у мальчика, то «мужичка» (кобеля), а если у девочки, то «жёнку» (сучку), и дают щенку слизывать сметану.

Так делают несколько раз, и «призоры» будто бы про­ходят: «их слижет с лица собака».

Во всех этих случаях, т.е. и от «уроков», и от «призоров», употребляется ещё такое средство: у того человека, который «изурочит», вырезывают из какой-нибудь одеж­ды (обыкновенно из самой лучшей и дорогой, чтобы тому её было особенно жаль) лоскут на спине против сердца и этим лоскутом обкуривают изуроченного, причем это де­лается так, чтобы собственник испорченной одежды не знал, кто у него вырезал лоскут, иначе это средство не помогает.

Здесь нельзя не видеть аналогии, почти тождества, с тем средством, которое употребляют от укуса собаки. Там тоже выстригают у собаки клок шерсти и обкуривают им укушенное место[72 - Скажем ещё один аналогичный случай обкуривания. Если заболеет ско­тина, то у хозяйки этой скотины вырезывают в некотором месте воло­сы и обкуривают скотину.].

Любопытна ещё одна аналогия между «урочливым че­ловеком» и собакой. Если собака (или кошка) понюхает пищу, то человек, употребивший её, заболеет, чем — сур­гутяне не объясняют. Но уверены, что заболеет так же, как и с глаза «урочливого» человека, и заранее лечатся «переносной землёй».




* * *

В заключение мы считаем не лишним сказать ещё не­сколько слов о разных приметах и обрядах, касающихся больных и имеющих в некоторых случаях как бы профи­лактический и диетический характер. Вообще, нужно за­метить, что эти профилактические и диетические прави­ла в сургутской народной медицине крайне скудны и со­стоят обыкновенно из ряда отрывочных советов и при­мет, где, как и в сфере лечения болезней, некоторые пра­вила разумного эмпиризма теряются среди пережитков первобытных воззрений.

Выше нам приходилось говорить о сургутской диети­ческой пище при золотухе, но это, кажется, единствен­ная болезнь, при которой сургутяне рекомендуют неко­торый пищевой режим, хотя бы в виде отрицательных советов не употреблять той или другой пищи.

Но вообще на пищу сургутяне не смотрят ни как на источник болезней, ни как на средство, при разумном употреблении которого можно побороть болезнь, и в этом отношении не придают ей особенного значения, дозво­ляя почти при всех болезнях есть всё, что только может вынести натура.

Причем как общее правило при всех болезнях реко­мендуется побольше есть: «будешь здоровей», а на тощий желудок и болезнь сильнее действует.

Гораздо большее внимание обращается, по-видимому, на сон. Хороший сон, когда, по выражению сургутян, «и рука спит, и нога спит», считается первым условием здоровья. Здоровым же сном считается так называемый «чёрный сон», «чёрный сон — до полуночи».

Ловя этот «чёрный сон», т.е. сон по закате солнца, сургутяне удивительным образом приспособили свою жизнь и привычки к местным географическим условиям. Как известно, весь этот край расположен севернее 61-й параллели (Сургут лежит под 61 град. 17 мин. сев. шир.) и летом здесь ночей почти не бывает. Солнце заходит за горизонт всего на каких-нибудь 2—3 часа, и все это вре­мя так светло, что можно свободно читать книгу. Зато зимой уже в третьем часу дня приходится зажигать огонь. И вот заезжий турист наблюдает такую картину: зимой сургутяне ложатся спать необычайно рано, так, в 6—7 часов вечера уже все туземное население города спит и встает приблизительно в те же часы утра, когда здесь ещё совершенно темно, так что в общей сложности сур­гутяне зимой спят чуть ли не двенадцать часов в сутки. Но затем, по мере того как солнце подымается над гори­зонтом, время сна отодвигается все дальше и дальше, и летом сургутяне не ложатся спать раньше 11 — 12 часов ночи, а встают часа в 3—4 утра, т.е. спят не более четырёх часов в сутки.

Правда, такое продолжительное бодрствование не по силам человека (нужно заметить, что и рабочий день в Сургуте, например, для плотников, тянется летом око­ло 20-ти часов, за небольшими вычетами на завтрак, обед и чай), и сургутяне обыкновенно ложатся ещё в полдень на час или два отдохнуть, но вообще, по их понятиям, спать днём не следует: может приключиться болезнь.

В особенности же не следует спать днем весной[73 - Все весенние промыслы (ловля сетями уток, ружейная охота и рыбная ловля) происходит здесь ночью, главным образом на вечерней и утрен­ней зорях, приблизительно от 10—11 часов вечера до 2—3 часов утра. Потом, вернувшись с промыслов, спят часов до 8—9 утра, что не счи­тается дневным сном.]. Так­же нехорошо спать и при закате солнца. Вообще, если человека начинает клонить в сон не вовремя, или, как здесь говорят, «сном давит» не в обычное время, то это предвещает какое-нибудь несчастье или даже близ­кую смерть. Что же касается бессонницы, то от неё сургутяне употребляют такое средство. По мнению сур­гутян, в голове у налима есть «сон». Это, по их объяс­нению, две маленькие косточки, кругленькие, кото­рые находятся по ту или другую сторону налимьего мозга и благодаря которым налим «дремлет». По дру­гим рассказам, «сон» есть и у окуня. Эти две косточки из внутренней полости окуневьего или налимьего че­репа и кладут больному бессонницей под подушку. Это средство употребляют от бессонницы взрослые; бес­сонницу же у детей (кроме тех случаев, когда бессон­ница вызвана «испугом», о чём говорилось уже выше) сургутяне объясняют появлением на голове какой-то скалки, вроде дробинки. Это и есть «бессонница» — её обязательно нужно срезать, иначе с ребёнком зама­ешься.

Этими предупреждениями относительно дневного и весеннего сна, кажется, и ограничиваются все, так ска­зать, профилактические советы сургутян. Впрочем, здесь следует упомянуть ещё о том, что при эпидемиях (вооб­ще) в виде предохранительной меры делают на дверях домов дёгтем кресты и им же обкуривают помещения. То же делают и при эпизоотиях с «загородями» (хлев, где помещается скотина), причём здоровый скот обмазывают дегтем.

Обращаясь теперь к тем правилам, которые рекомен­дуется соблюдать больным (что можно бы назвать народ­ной диетикой), следует сказать, что и эта часть правил так же скудна, как и рассказанные выше профилактичес­кие средства сургутян.

Больным (чем бы то ни было) запрещается смот­реться в зеркало. Далее, запрещают больным причёсы­вать волосы и стричь ногти: усилится болезнь. Это зап­рещение стричь ногти, может быть, стоит в связи с су­ществующим у сургутян обычаем — сохранять обстри­гаемые ногти, так как они пригодятся «на том свете». По словам сургутян, «на том свете» грешников заставят лезть на какую-то крутую и высокую гору и вот, чтобы удобнее было карабкаться на эту гору, следует иметь ногти.

Больным, у которых есть жар, нельзя ходить в баню, жар может усилиться. Утопленников никогда не следует класть на голую землю, а непременно на дос­ки, иначе с ним не отводиться. А отваживаются сур­гутяне с утопленниками обычным способом, как и везде в простонародье, т.е. откачивают их, положив­ши на простыню или на какую-нибудь подходящую одежду.

При трудных болезнях, чтобы узнать, выздоровеет ли больной, употребляют воду с образа св.Пантелей­мона: образ обливают водой, если вода с него скатит­ся вся, то больной выздоровеет, если же часть её оста­нется на образе, больной умрёт. Эту воду дают потом больному пить. Действие её таково: когда, на основа­нии предыдущего испытания, видно будет, что боль­ному суждено умереть, то выпитая вода ускорит аго­нию и больной скорее начнёт «страдать» (отходить). Если же больному суждено выздороветь, то он тотчас же почувствует облегчение. Образ этот ставят иногда в головах больного. При сильных болезнях кладут боль­ному под голову «Сон Пр. Богородицы» (апокрифичес­кую рукопись, имеющую какую-то таинственную и целебную силу). Если больной выздоровеет, то он пос­ле этого будет спать и почувствует облегчение, если же умрёт, то станет «страдать». Если больной перед смер­тью всё смотрит на потолок и на руки, то говорят: «ско­ро умрёт». Точно так же, если больной всё «ощипыва­ется», т.е. щиплет руками одеяло, или вдруг пожелает с кровати лечь на пол, это тоже служит признаком его скорой смерти. Если опасно больной быстро или, по-сургутски, «устремно», глядит — помрёт, а у кого взор томный, этот выздоровеет. Больных сургутяне обыкно­венно кладут поперек пола, а покойников непременно вдоль.

В случае избавления от болезни, сургутяне дают «обвет» (обет) отслужить молебен тому или другому святому. При этом делают святые изображения из металла, кому какой по средствам, тех частей тела, которые болели, например, руки или головы, или сердца. Эти изображения подвеши­вают к иконам и жертвуют в храмы.




X. Погребальные обряды и суеверия о мёртвых

По мнению сургутян, за некоторое время перед смертью к человеку, которому предстоит умереть, яв­ляется смерть. Она приходит и к больным накануне их смерти, и к совершенно здоровым людям, которые, однако, в скорости непременно должны будут умереть. Чаще всего она при этом не принимает никакого оп­ределённого облика и не всегда даже входит в дом, а только подойдет к дверям и постучит. Если такой, по-видимому, беспричинный стук в двери повторится не­сколько раз, в то время как в доме лежит больной, эго значит, приходила смерть и звала его к себе... Но иног­да она принимает вид птицы (по большей части соро­ки), которая залетает в комнату через трубу или окно и тоже предвещает, что в скорости умрёт кто-нибудь из домашних. Иногда её видят и слышат только окру­жающие больного, а самому больному она не показы­вается, но бывает и так, что больной видит и даже разговаривает со смертью, а присутствующие ничего об этом не знают. В этом случае смерть является то в образе какого-нибудь старичка, то приходит в виде скелета в белом саване, становится у изголовья или у ног больного, и между ним и смертью нередко завязы­вается неслышный для посторонних разговор... «Что ты за человек?» — спрашивает больной. «Я — смерть твоя и пришла за тобой», — слышится в ответ... После этого смерть исчезает, а больной рассказывает окружающим, что за ним приходила смерть и звала его к себе. Тогда прекращается всякое лечение и делаются окончатель­ные приготовления к смерти: дают знать попу, пригла­шают разных «благочестивых» старушек в качестве си­делок, сообщают всем близким родственникам, а если умирает женщина, начинают шить так называемое «смертное» платье. Мужчин хоронят в их обычной одеж­де, а для женщин непременно шьют сарафан (хотя обыкновенно здесь не носят сарафанов): пожилым жен­щинам — из чёрной материи, а для молодых и девушек — из белой.

Если умирающий долго мучится в предсмертной аго­нии, то в подполье, против того места, где он лежит, вбивают два осиновых кола. От этого, говорят, умираю­щему бывает легче: он мучится меньше и скорей умирает. С тою же целью поднимают в это время князёк крыши и кладут под него осиновое полено.

Когда больной совсем кончается, зажигают у передней иконы свечу, а на столе у постели умирающего ставят чашку с чистой водой.

В это время не следует ничем тревожить умирающе­го: ни плачем, ни причитаньями, ни стуком, иначе, если больной заметит, что кто-нибудь плачет, или ус­лышит причитанья окружающих, он не может спокой­но умереть и будет долго мучиться, причём его мучения могут принимать крайне тяжелые формы: он станет вска­кивать с постели, бросится бежать и не скоро успоко­ится.

Когда человек умирает, то проходящие мимо того дома, где он лежит, легко могут заметить, как в переднем углу этого дома стоит кто-то в белом и как будто кого-то кара­улит... Это смерть поджидает свою жертву. Многие из сур­гутян видели её «своими глазами»...

После обычного омовения тела надевают на покой­ника «смертное платье», причём у девушек распуска­ют волосы, а у замужних женщин заплетают их в две косы, на шею надевают крест, а женщин иногда наря­жают в серьги и кольца. Эти серьги и кольца, а равно и крест, непременно должны быть медными, так как сургутяне думают, что класть с покойником вещи из какого-нибудь другого металла, кроме меди, грешно, и обыкновенно таких не кладут. Затем покойника пе­реносят на лавку (реже на стол) в передний угол под образа, и кладут всегда вдоль пола, так, чтобы ноги «гласили» на дверь, причём ноги связывают ниткой, чтобы они не расходились. Эта нитка, будучи взята от покойника, имеет, по понятиям сургутян, какую-то волшебную силу и употребляется для чего-то здешни­ми колдунами, но подробнее об этом нам не удалось узнать.

Гроб покойнику обыкновенно делает кто-нибудь из его родных или близких знакомых, и всегда даром. Струж­ки и щепки от гроба здесь имеют особое значение: часть их, вместе с листьями от сухого веника, кладут на дно гроба, а остальные вывозят на «пашню», за город, куда вывозят также и навоз из загородей, но ни в коем случае не сжигают: жечь эти стружки нельзя. Подушку набивают всегда «венишными» листьями (от сухого веника) и ни­чем больше.

Состоятельные нанимают «псалтырщика», за что полагается известная плата — от 2 до 3 рублей за все трое суток, что лежит покойник в дому. Кроме того, псалтырщику дается ещё тот платок или полушалок, которым бывает покрыт небольшой стульчик или ка­кая-нибудь пустая перевёрнутая коробка, стоящая на столе перед образами, чтобы выше и удобнее было читать.

Прежде сургутяне не держали так долго покойников в доме и нередко хоронили их в день смерти или, в край­нем случае, на другой день, но теперь, вследствие пред­писаний начальства, держат обыкновенно три дня, если только смерть не последовала от какой-нибудь заразитель­ной болезни.

Сургутяне очень боятся покойников и, чтобы не ис­пытывать этого страха, употребляют такой прием: берут покойника за ноги и приговаривают: «Не я тебя, страх, боюсь, а ты меня, страх, бойся», и затем «взапятки» (за­дом) отходят к порогу. После этого покойник будто бы уже не будет более внушать страх.

Неотпетый мёртвый, по мнению сургутян, слышит всё, что происходит или говорится около него, и лишь когда над ним в последний раз пропоют вечную память, опус­кая его в могилу, он утрачивает всякое сознание, но тем не менее душа его до сорока дней навещает обыкновенно свой дом.

Если сделанный для покойника гроб случайно окажется слишком длинным или если покрывало (холст или мит­каль) длиннее гроба, это служит дурной приметой: умрёт кто-нибудь из того же дома. Точно так же, если у покой­ника, когда его поднимут класть в гроб, ноги и руки зако­стенеют, спина окажется «талой», или если он умочится, лежа на столе, — это предвещает, что умрет кто-нибудь из родных.

Когда покойника вынесут из дома, то в передний угол, где он лежал, кладут камень (булыжник).

С кладбища обыкновенно все провожавшие тело умер­шего приглашаются на особое поминальное угощение, причём созывают также и нищих, которым подаётся три милостыни: если хлебом, то по три каравая, по три пиро­га, но три шаньги каждому, а если даётся деньгами, то, например, по три копейки и т.д.

Характерными кушаньями на поминках, кроме кутьи, которую приносят из церкви и едят сейчас же по возвра­щении с кладбища, являются каша и блины, которые подают к чаю, а затем идет обычное угощенье, «по состо­янию глядя».

Покойников поминают в Сургуте на 6-й день смер­ти (3-й день похорон), на 9-й, 20-й, 40-й (6 недель), наконец, через полгода и год. Точно так же справляют и именины умершего. День смерти и именины справ­ляются потом каждый год, но, конечно, только самых близких и уважаемых родственников, каковы отец, мать, муж, жена, крестные, но детей, братьев, сестёр и т.д. скоро забывают и именин их обыкновенно не праз­днуют.

В день поминок заказывают панихиду или обедню, хо­дят на могилы и причитают, а потом обычным порядком созывают гостей и нищих.

На святой неделе ходят христосоваться с покойника­ми, катают на могилах яйца и, обращаясь к покойникам, говорят: «Христос воскресе!».

Чтобы избежать тоски по тем или другим умершим, берут с их могилок щепотку песку и кладут себе на грудь за пазуху.

Вдовам не полагается носить серёг. Как только уми­рает муж, жена сейчас же снимает с себя серьги и кольца. Но если вдова молодая и недолго ещё жила с мужем, то, спустя некоторое время после его смерти, ей сове­туют опять надеть серьги. По мнению сургутян, серьги помогают вдовым женщинам от грыжи («чтобы их не прогрызло», «чтобы им не хотеть мужика»).

Относительно повесившихся и вообще кончивших жизнь самоубийством сургутяне думают, что сам по себе (по своей воле) человек никогда не давится: на него нападают черти и задушивают его. Это, конечно, может произойти только тогда, когда на шее у того или друго­го человека нет креста, а в кресте человек не задавится.

Если покойник долго не гниёт, то думают, что это или мощи, или проклятый матерью или Богом.

В заключение приведём для образца одно из при­читаний Сургутского края, именно — причитание по отцу:

Мать сыра земля, расступися,
Гробница белодубовая, раскройся,
Родитель мой, убудися,
Раскрой свои очи ясные,
Распечатай свои уста сахарные,
Раскинь свои белые рученьки,
Промолви со мной единое словечко...
Куда ты, мой родитель, скрылся
И куда ты, мой родитель, удалился
Со моих с очей ясных?
Али ты удалился, мой родитель,
За леса за тёмные и за горы высокие?
Не могу тебя, родитель, нигде узрети,
Ни на каких на путях, на дороженьках,
Ни на матушке на быстрой реке,
Ни во тёмном лесе,
Ни в пирах и ни в беседах
Не могу с тобой, родитель,
Нигде свидеться и нигде встретиться...
На кого ты, мой родитель, так прогневался?
И что тебе на свете белом так не взмилилось?
Без тебя, мой родитель, мне быть невыносимо.
Не могу такого друга и такого благодетеля себе изобрати,
Как тебя, мой родимый батюшка.
Встречал ты меня за три поля, за три чистые,
И гостил ты меня, из гостей гостью дорогую,
Ублажал ты меня своей родительскою ласкою
И берёг ты меня от ветру и от вихрю,
Не давал ты на меня ветру дунути
И частому дождю капнути...

и т.д.

Хотя все эти похоронные причитания произносятся обыкновенно экспромтом и являются как бы импровиза­цией, но в действительности они хорошо известны всем сургутянам, и в особенности женщинам, так что содер­жание их (варьирующееся по предмету «плача») и общий строй являются почти настолько же установленными, как содержание и строй любой песни. Специальных плакаль­щиц в Сургуте нет, и обыкновенно после смерти кого-либо, как только станут обмывать тело, в доме сейчас же подымаются плач и причитанья всех присутствующих здесь женщин (мужчины редко принимают в этом участие) и «воют голосом». Но особенной интенсивности причита­ния достигают тогда, когда покойника из церкви несут на кладбище, а также и на самом кладбище, на могиле.

В другие дни (поминовения усопших) нам не прихо­дилось слышать причитаний, но, кажется, они бывают на Пасхе и на радунице, когда ходят на могилы служить па­нихиды или (на Пасхе) христосоваться с умершими род­ственниками.

ЗАПИСКИ ЗАП.-СИБ. ОТД. ИМП. РУС. ГЕОГР. ОБЩ. КН. XXX.

ОМСК, 1903. 230 С.






Н. СКОЛОЗУБОВ

НАРОДНЫЙ КАЛЕНДАРЬ



_ПОВЕРЬЯ_, _ПРИМЕТЫ_О_ПОГОДЕ_И_СРОКИ_СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫХ_РАБОТ_У_КРЕСТЬЯН_ТОБОЛЬСКОЙ_ГУБЕРНИИ_



Народные приметы о погоде в последнее время обра­тили на себя внимание метеорологов. Ими стали интере­соваться, стали проверять их богатым, накопившимся за много лет материалом по метеорологии. Оказалось, что многие из примет имеют глубокие основания и правиль­но, разумно применённые действительно позволяют с некоторой вероятностью судить о погоде наступающего периода года. Правильно установленные приметы — это ясно, образно формулированный вывод из массовых не­посредственных наблюдений народа метеорологических условий. Поэтому представляется очень интересным бли­же познакомиться с существующими в каждой данной местности приметами. Правда, большинство примет есть достояние всего русского народа — они широко разнесе­ны по Руси календарями; но, думается, в каждом отдель­ном районе из общей массы примет на первый план выд­вигаются лишь те, которые к условиям этой именно местности подходящи. Не думаем, чтобы среди крестьян, например, Астраханской губернии была в ходу примета: _«до_Благовещенья_неделю_не_доездишь_ — _неделю_переездишь»,_а у нас эта примета очень распространена. Точно так же поговорка _«Благовещенье_ — _вороний_день»,_ имеющая смысл на севере, в Берёзовском крае, конечно, не в употребле­нии на юге, например, в Курганском округе.

Опыт собирания сведений о приметах, поговорках, связанных с днями святых, празднуемых православной церковью, предпринят был нами в 1896 году, когда во­прос о приметах введён был в программу по текущей сель­скохозяйственной статистике для добровольных коррес­пондентов тобольского губернского статистического ко­митета.

К сожалению, ответов получено мало, мало дано и сведений о приметах. Решаемся, однако, публиковать со­бранный материал, надеясь, что обработка его в печати вызовет желающих продолжить собирание сведений и до­полнить наш список примет.



_*_- Отмеченные звёздочкой приметы и пословицы автором статьи регистрированы также в Красноуфимском уезде Пермской губернии.

ЯНВАРЬ. 1 - _*_Если день весёлый, весь год будет ве­сёлый _(Петуховская_вол._Ишимского_округа)._ В Новый год прибудет дня на воробьиный шаг _(Кошукская_вол._Туринс­кого_окр.)._ На Новый год звёздная ночь — к урожаю ягод _(Табаринская_вол._Туринского_окр.)._ В Новый год мороз — будет непримолотный овёс _(Бегишевская_вол._Тобольского_окр)._ Если в Новый год или Крещенье снег — к урожаю _(Сычёвская_вол._Курганского_окр.)._ В которой стороне в Но­вый год и Крещенье «морок» (тучи) — в той стороне и урожай _(Сычёвская_вол._Курганского_окр.)._

6  — На Крещенье туман и морок — нажнёт крестья­нин пшеницы лишних суслонов сорок _(Бегишевская_вол._Тоболького_окр.)._ Ясные звёзды породят белых телят _(Логиновская_вол._Тарского_окр.)._ Месяц на ущерб — воды не будет _(Казанская_вол._Ишимского_окр.)._ Если на Крещенье ясная ночь — к большому урожаю по осени белки и телят _(Табаринская_вол._Туринского_окр.)._ День тёплый — хлеб хо­роший _(Петуховская_вол._Ишимского_окр.)._ На Крещенье ясно, но не звёздно — ягод не будет _(Сыропятская_вол._Тюкалинского_окр.)._ На Крещенье метель — к урожаю _(Макушинская_вол._Курганского_окр.)._ Какова луна в Крещенье — в такую луну всегда будет хороший улов рыбы _(Таба­ринская_вол._Туринского_окр.)._ В Крещенье тепло — в хлебе темно (густой хлеб) _(Терсюкская_вол._Ялуторовского_окр.;_Кошукская_вол._Туринского_окр.;_Логиновская_вол._Тарского_окр.)._ В Крещенье при водосвятии мороку нет и ветер с востока — худой будет год _(Сыропятская_вол._Тюкалинско­го_окр.)._

7  — Если вода из иордани выходит — к болыпеводью, а если во время крестного хода на иордань на юге морок, то к хорошему году _(Плотниковская_вол._Курганс­кого_окр.)._

8  — При. Емилиана. Если на Емельяна подует с юга — лето будет грозное _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

16 — Поклон, веригам ап. Петра. Петра — полукорма _(Петуховская_вол._Ишимского_окр.;_Логиновская_вол._Тарс­кого_окр.)._

18 — Св. Афанасия. В Афанасьев день береги нос _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._ В Афанасьев день у коровы бок к стене припрёт _(Томиловская_вол._Ялуторовского_окр.)._Береги нос в Афанасьевский мороз _(Логиновская_вол._Тар­ского_окр.)._

20 — Если в полдень солнце — весна будет ранняя _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

22 — Ап. Тимофея. Тимофеевские морозы — ползимы _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

24  — Прп. Ксении. На Аксинью полузимницу-полухлебницу делят пополам корм и хлеб _(Бегишевская_вол._Тоболь­ского_окр.)._ На Оксинью-полузимницу дорогу переметёт — корм подметёт. Какова Оксинья — такова весна _(Каменс­кая_вол._Ишимского_окр.)._ Оксиньи-полузимницы; с этого времени требуется две трети хлеба до нового и треть сена _(Гилеволиповская_вол._Тюменского_окр.)._ С Оксиньи-полузим­ницы хлеба надо половину, а сена — третью часть _(Адбажская_вол._Тобольского_окр.)._

25  — Перелом зимы _(Логиновская_вол._Тарского_окр.)._

ФЕВРАЛЬ. В феврале полоз сам покатится, у коровы бок припрёт _(Терсюкская_вол._Ялуторовского_окр.).__*_Февраль воду подпустил, а март подберёт _(Кошукская_вол._Ту­ринского_окр.)._

2  — Сретение Господне. На Стретенье снежок — вес­ной дожжёк _(Липчинская_вол._Тюменского_окр.)._ На Встретенье зима с летом встречается. Какова погода на Встретенье — такова и весна _(Покровскя_вол._Тюменского_окр.)._

3  — Пр. Анны. На Анну-пророчицу тепло — медведь в берлоге поворотился; крестьянин об молотьбе должен за­ботиться _(Бегишевская_вол._Тобольского_окр.)._

11  — Свм. Власия. В феврале семь крупных утренников: три до Власия, четыре после Власия _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

12  — Св. Алексея. На Алексея потёки были, должна рыба ловиться _(Уватская_вол._Тобольского_окр.)._

15 — Ап. Онисима. На Онисима зорнят пряжу (выстав­ляют под утренник, от этого пряжа белится). _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

24 — Обретение главы Иоанна Крестителя. На обрете­ние птица гнездо обретает _(Логииовская_вол._Тарского_окр.)._

28 — Пр. Василия. Василия-капельника — с крыш кап­лет _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

Если на масленице валится снег, то будет хороший урожай хлебов _(Глядянская_вол._Курганского_окр.)._

МАРТ. Ни в марте воды, ни в апреле травы _(Броницковская_вол._Тобольского_окр.;_Тилеволиповская_вол._Тюмен­ского_окр.)._ В марте курица из лужицы напьётся _(Кошук­ская_вол._Туринского_окр.;_Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._ Если в марте на осинах разовьётся мочка, то ран­ний свет яровых хлебов будет хороший _(Табаринская_вол._Туринского_окр.)._

1 — Мч. Евдокии. На Евдокию снег — к урожаю; ветер тёплый — лето мокро; сиверко — лето холодно. Отколь ветер в Евдокию — оттоль и всё лето _(Макушинская_вол._Курганского_окр).__*_Евдокия метёт — весь корм заметает _(Плотниковская_вол._Курганского_окр.)._ На Евдокию ветер — хлеб плохой, тихо — хлеб хороший _(Сычёвская_вол._Кур­ганского_окр.)._ На Евдокию не замёрзнет — быть ранней весне, а замёрзнет — поздней _(сл._Чёрная_Абатской_вол._Тобольского_окр.)._ Какая Евдокия — такое лето; какое Бла­говещенье — такова Пасха и весна (_Бегишевская_вол._То­больского_окр.)._ Если в Евдокию и Федота (1 и 2 марта) ветер — сена не хватит (с полей сдует) _(Рыбинская_вол._Тарского_окр.)._ День Евдокии красный — на огурцы и груз­ди урожай _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._ Если тихо, то корму нужно менее, т.е. будет ранняя весна _(Глядянская_вол._Курганского_окр.)._ Евдокия красна — и весна красна _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._ Если в Евдокию ветер будет с полдень — весна будет тёплая, если же с севера — холодная _(Такмыкская_вол._Тарского_окр.)._ Если на Евдо­кию с севера ветер — не род огурцам _(Абалакская_вол._Тобольского_окр.)._ Если первого марта пригреет, напьётся воробей — будет ранняя весна _(Табаринская_вол._Туринско­го_окр.)._ Евдокия ветреная — летом не будет сена _(Исетская_вол._Ялуторовского_окр.)._ С какой стороны ветер — с той стороны большей мастью бывает ветер и весной _(По­кровская_вол._Тюменского_окр.)._

2 — Свм. Феодота. На Федота занос — долго травы не будет _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._ Если на Федо­та со снегом буря подует, то дорогое весной сено будет, ленивый хозяин без дров будет _(Бегишевская_вол._Тоболь­ского_окр.)._

4— Преп. Герасима. Герасим грачевник — грачи при­летают _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

7 — Свм. Василия. Василия-капельника — с крыш капает, а за нос царапает _(Терсюкская_вол._Ялуторовско­го_окр.)._

9 — 40 мучеников. На сорок мучеников день с ночью меряется _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._ Сорок муче­ников — сорок узренников _(Кошукская_вол._Туринского_окр.)._

12 — При. Феофана. На Феофана туман — урожай на лён и коноплю _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

17 — Св. Алексия, человека Божия. *С Алексея, Божь­его человека, загорает лёд от воды и снег от земли, и пойдут с гор ручьи _(Покровская_вол._Тюменского_окр.)._ На Алексея потоки были, должна рыба ловиться, а хлебу местами надород _(Уватская_вол._Тобольского_окр.)._

19 — Мч. Дарьи. Дарьи — нечистые проруби _(Еланская_вол._Тюменского_окр.)._

25 — Благовещение Пресвятой Богородицы. На Благо­вещенье замёрзнет, так будет сорок утренников, а не за­мёрзнет — так скоро стает снег _(Адбажская_вол._Тобольс­кого_окр.)._ На Благовещенье ночью лужи не замёрзнут — год хороший _(Петуховская_вол._Ишимского_окр.)._ Благове­щенье мокро — грибов будет много _(Красноярская_вол._Ишимского_окр.).__*_Если на Благовещенье дождь — нажим­ная будет рожь _(Кошукская_вол._Туринского_окр.;_Бегишевская_вол._Тобольского_окр.)._ Если на Благовещенье дождь, то лето будет ненастное, а если вёдро — лето будет хорош. _(Абалакская_вол._Тобольского_окр.)._ Мокрое Благовещенье — грибное лето _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._*_До Благовещенья неделю не доездишь на санях или неделю _переезлтиъ_(Терсюкская_вол._Ялуторовского_окр.).__*_В тот день недели, в какой было Благовещенье, в продолжение все­го года крестьянин не начнет никакого дела, не решится даже хлеба посеять _(Ражевская_вол._Ишимского_окр.)._ Бла­говещенье — вороний день, вороны пролетают _(с._Мужи_Березовского_окр.)._

27— Мч. Матроны. Матрёны-наставницы — щука хво­стом лёд разбивает _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

Если ветер на шестой неделе великого поста дует с севера — весна тёплая будет _(Марийская_вол._Курганского_окр.)._

АПРЕЛЬ. Мокрый апрель — хорошая пашня, изоби­лие сена _(Покровская_вол._Тюменского_окр.)._

1— Пр. Марии египетской. Если разлив на Марию египет., то травы будет много _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

5— Мч. Феодула. Если в этот день ветер с тёплой сто­роны, то хлеб не замёрзнет на полях, если же ветер се­верный, холодный, то замёрзнет от холода в первых чис­лах июня или от инея в конце июля _(Ражевская_вол._Ишим­ского_окр.)._

16 — Мч. Ирины. Орины — урви берега; лёд на реке делается опасным _(с._Бронниково_Тобольского_окр.)._

23 — Влм. Георгия победоносца. _*_Егорий с теплом, а Никола — с кормом _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._Георгий с водой, а Никола — с травой _(Абалакская_вол._Тобольского_окр.)._

25— Ап. Марка. На Марка прилёт певчих птиц _(Арома­шевская_вол._Ишимского_окр.)._

30— На 30-е апреля ясный выход солнца — вёдрое лето _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

Если на Пасхе снег — к урожаю. Если Пасха сухая — всё лето сухое _(Адбажская_вол._Тобольского_окр.)._ Если на Пасху земля замёрзнет, то будет сорок утренников холод­ных _(Абалакская_вол._Тобольского_окр.)._

МАЙ. Холодный май — много сена, мало хлеба. Час­тые громы — к изобилию. Великие громы знаменуют тяж­кое время для скота. Если к концу месяца дождливо, то хлеба будет мало _(Покровская_вол._Тюменского_окр.)._ Если в мае гуси летят высоко, то овёс будет высок, если низко, то овёс будет низок _(Тугулымскаяв_вол._Тюменского_окр.)._

1 — Прор. Иеремий. _*_Еремея за при тальника — начина­ют пахать _(Бронниковская_вол._Тобольского_окр.)._ Коли на Еремея погоже — будет уборка хлеба пригожа _(Аромашев­ская_вол._Ишимского_окр.)._

5 — Вмч. Ирины. _*_Ирины рассадницы — начинают се­ять рассаду _(Бронниковская_вол._Тобольского_окр.)._

9 — Перен. Мощей св. Николая чудотворца. С Николы вешнего сажай картофель _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

13  — Мч. Гликерии. Лукерьи комарницы — в это время бывает много комаров _(Бронниковская_вол._Тобольского_окр.)._

14  — Если в этот день холодно — не будет огурцов _(Гилеволиповская_вол._Тюменского_окр.)._

ИЮНЬ. 13 - Мц. Акилины. Окулины — задери хвос­ты; в это время бывает много паутов _(Бронниковская_вол._Тобольского_окр.)._

24 — Рождество Иоанна Предтечи. Сильная роса на Ивана — к урожаю огурцов _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._

ИЮЛЬ. 20 — прор. Ильи. До Ильина дня в сене пуд мёду, после — пуд навозу _(Кошукская_вол._Туринского_окр.)._Ильин день без грома не обходится _(Абалакская_вол._То­больского_окр.)._

24  - Мч. кн. Бориса и Глеба. Борис и Глеб — поспел хлеб _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._

29— Мч. Калинника. Калинник поморозил калину _(Такмыкская_вол._Тарского_окр.)._

АВГУСТ. Если в августе, во время посева озими, пар покрыт паутиной, то к урожаю ржи, а нет паутины — к неурожаю _(Тугулымская_вол._Тюменского_окр.)._

3— Если в это день гром гремит — предвещает сля­коть _(Покровская_вол._Тюменского_окр.)._

6  — Преображение Господне. Пришёл 2-й Спас — настал всему час _(Маслянская_вол._Ишимского_окр.)._*_Во 2-й Спас бери рукавицы про запас _(Каменская_вол._Ишим­ского_окр.)._

21 — Если 21 августа стоит ясный день, то четыре недели будет погода _(Покровская_вол._Тюменского_окр.)._

25  — Полёт журавля на юг — к ранней весне _(Маслян­ская_вол._Ишимского_окр.)._

СЕНТЯБРЬ. Тёплый и ясный сентябрь обещает изоби­лие хлеба, а холодный и мокрый — на неурожай. _(Покров­ская_вол._Тюменского_окр.)._

1 — Пр. Симеона столпника. _*_Если 1 сентября ясно, то и сентябрь будет ведренный и осень будет ведренная _(Гагарьевская_вол._Ишимского_окр.)._ Если журавли крутятся высоко, то снега не будет долго (там же). _*_Если гуси летят высоко, то долго не будет снега, а если низко, то скоро выпадет _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._ Если 1 сентября день ясный и тянется паутина — осень будет продолжи­тельная и тёплая _(Такмыкская_вол._Тарского_окр.)._

14— Воздвижение Креста Господня. Воздвиженье шубу с зипуном «вздвигает» _(Каменская_вол._Ишимского_окр.).__*_Не жди, мужик, Здвиженья — режь репу; не жди, баба, По­крова — секи капусту _(Кошукская_вол._Туринского_окр.)._

25  — Прп. Сергия Радонежского. Сергиев день ведрен­ный — санного пути не будет до Михайлова дня _(Рыбинс­кая_вол._Тарского_окр.)._ Если на Сергия снег, то зимний путь установится после Михайлова дня _(Маслянская_вол._Ишимского_окр.)._

ОКТЯБРЬ. Октябрь — грязник; ни колёс, ни полоз не любит. Поздний листопад — на тяжёлый год; если лист опал с берёзы чисто — лёгкий год, не чисто — к строгой зиме _(Бронниковская_вол._Тобольского_окр.)._ Сколько будет дней от первого выпавшего снега до нового месяца, столько будет в зиме слякоти и снега _(Покровская_вол._Тюменского_окр.)._

1 — Покров Пр. Богородицы. _*_Каков Покров — такова и осень _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._ Если Покровская наголе, т.е. без снега, то и Дмитриевская наголе _(Абалакская_вол._Тобольского_окр.)._ До Покрова избу вычини. Ветер холод­ный с востока — зима будет холодная _(Каменская_вол._Ишим­ского_окр.).__*_Если покровская пятница наголе (без снега), то и Дмитриевская наголе _(Тагарьевская_вол._Ишимского_окр.)._

22 — Казанской иконы Божьей Матери. На Каменс­кую дождь лунки нальёт — зиму приведёт _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._

26  — Влмч. Дмитрия Солун. Если Дмитрий на лодке, то и Георгий на коне — и наоборот _(Табаринская_вол._Туринского_окр.)._ Дмитрий Солунский перевозу не просит _(Тагарьевская_вол._Ишимского_окр.)._ Если Дмитриев день по снегу, то и Святая по снегу _(Аромашевская_вол._Ишимского_окр.)._

НОЯБРЬ. Если в начале месяца будет дождь, то в бу­дущий год редко бывает плодородие _(Покровская_вол._Тю­менского_окр.)._ Если в ноябре часто бывает куржак — будет хороший урожай _(Сычёвская_вол._Курганского_окр.)._ Снегу надует — хлеба прибудет. Вода разльётся — сена наберётся. Коли лёд на реке стал грудами — и хлеба будет грудами _(Бронниковская_вол._Тобольского_окр.)._

1 — Космы и Дамиана бессребренников. Коли Кузьма и Демьян закуют, Михаил раскуёт _(Каменская_вол._Ишим­ского_окр.)._

15— Мч. Гурия. Гурий — на пегой кобыле (грязь и снег) _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._

ДЕКАБРЬ. Большой иней, бугры снега, глубоко про­мёрзлая земля — к урожаю.

1— Каков день 1 декабря — такова и зима _(Малокрас­ноярская_вол._Тарского_окр.)._

6 — Св. Николая Мирлик. чудотворца. Савва вострит, а Никола гвоздит _(Бронниковская_вол._Тобольского_окр.)._

12— Свт. Спиридона. _*_Солнце — на лето, зима — на мороз _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._ Со Спиридона- солнцеворота к Новому году дня прибудет на воробьиный шаг _(Абалакская_вол._Тобольского_окр.)._

25— Рождество Иисуса Христа. Ясный день — к уро­жаю _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._ Куржак на деревьях — урожай на хлеб _(Каменская_вол._Ишимского_окр.)._ Если от 25 декабря по 6 января погода будет пасмурная — не к добру: в будущем году надо опасаться болезней _(Покровс­кая_вол._Тюменского_окр.)._




ПРИМЕТЫ, КОТОРЫМИ ОПРЕДЕЛЯЮТ, КАКОВ БУДЕТ УРОЖАЙ ХЛЕБОВ

Если весной осина пушится, то и _гречиха_ родится. Если берёзовая шишка натрое весной, то _овёс_ хорошо родит­ся. Если из облака вошь падает на снег, то _горох_ хорошо родится. Если вода большая да берега моет, то _горох_ ро­дится. Если муравей весной выйдет сытый и чистый, то _пшеница_ родится _(с._Романовское_Томиловской_вол._Ялуто­ровского_окр.)._ В какой день падёт первый весенний дождь в эти дни _горох_ не сей, его съест вошь _(Н._Алабуга_Курганского_окр.)._ Если по окончании покосов отавы боль­шие, то озимям не год; если же отав нет, тогда от ози­мей, посеянных около 1 августа, можно ждать урожая _(Ражевская_вол._Ишимского_окр.)._ Если весной казарка (утка) высоко пролетает (на ходу) — _овсы_ высоки буду!'; низко летает — низки. Если зимой снег ложится ровно, сей весной гуще; ложится грядами, надувами — сей реже (в первом случае — лето сухое, во втором — сырое). Что­бы узнать, какой хлеб лучше сеять, в марте месяце берут пробы семян в ростило; когда появятся всходы, оставля­ют их два дня без поливки и смотрят, на каких всходах появится больше росы — этому хлебу ныне и будет уро­жай. Если первый гром слышится глухими раскатами — будет смочное лето (или урожай), а резкими — сухое _(Заводоуковская_вол._Ялуторовского_окр.)._ Если осенью во время посева озими пар покрыт паутиной, то к урожаю ржи, а нет паутины — к неурожаю _(д._Юшкова_Тугулымской_вол._Тюменского_окр.)._ Если последний день масленицы весё­лый (ясный) — сей пшеницу _(Адбажская_вол._Тобольско­го_окр.)._ Свиньи шибко роют поляну в поле осенью — к худому году, к неурожаю или повальным болезням _(Тугулымская_вол._Тюменского_окр.)._ Если с зимы к весне до­рога бугром — урожай, логом — неурожай _(Сычёвская_вол._Курганского_окр.)._ Весной на осине и берёзе хорошая мочка — будет хлеб ядрёный _(Бронниковская_вол._Тоболь­ского_окр.)._ Частый и обильный куржак зимой — урожай будет хорош _(Петуховская_вол._Ишимского_окр.)._ Если на Новый год на лесу кухта, то год будет урожайный. Если кукушка прилетит на голый лес, то год будет неурожай­ный _(Абалакская_вол._Тобольского_окр.)._ Если на лесу кух­та, то к хорошему урожаю хлеба _(Бсзруковская_вол._Ишим­ского_окр.)._ Если замёрзнет лёд тёмный — к урожаю, свет­лый — к неурожаю _(Томиловская_вол._Ялуторовского_окр.)._Мышь ест хлеб снизу вверх — цена на хлеб поднимется _(Уватская_вол._Тобольского_окр.)._




ПРИМЕТЫ, ПО КОТОРЫМ ОПРЕДЕЛЯЮТ, КАКИМ СЕВОМ ХЛЕБ СЕЯТЬ

Если в щуке весной сенёк к хвосту толще, сеять пос­ледним севом лучше — лето будет дождливое _(Лыбаевская_вол._Ялуторовского_окр.)._ Весят куриные яйца: которое тя­желее, т.е. первородное или второе и третье, тем севом и сеять _(Маслянская_вол._Ишимского_окр.)._ На осинах лист полон — и сеять полно _(Гагарьевская_вол._Ишимского_окр.)._




ПРИМЕТЫ О ПОГОДЕ

Если луна в кругу — будет буран _(Безруковская_вол._Ишимского_окр.)._ Если птица летит высоко, то осень будет долгая, а если низко — короткая _(Терсюкская_вол._Ялуто­ровского_окр.)._ Лебедь летит высоко, то до зимы далеко, а низко — близко _(Тевризская_вол._Тарского_окр.)._ Если летом вечерняя заря подгорает — к дождю _(Безруковская_вол._Ишимского_окр.)._ Если лист с малой берёзы опал чисто, то будет лёгкий год для молодых, а если с большой берёзы — то для старых. Кошка лежит и морду прячет — к дождю _(Бронниковская_вол._Тобольского_окр.)._ Свиньи визжат — к ненастью. Караси кровяные — к ненастью _(Ражевская_вол._Ишимского_окр.)._ Если утки весной прилетели жирные — весна холодная, долгая _(Заводоуковская_вол._Ялуторовско­го_окр.)._



ЕЖЕГОДНИК ТОБОЛЬСКОГО ГУБЕРНСКОГО МУЗЕЯ.

ТОБОЛЬСК, 1899. ВЫП. IX. С. 69—80.






П.А. ГОРОДЦОВ

ПРАЗДНИКИ И ОБРЯДЫ КРЕСТЬЯН ТЮМЕНСКОГО УЕЗДА





Праздники и обряды крестьян Тюменского уезда

В крестьянской среде Западной Сибири до сих пор со­храняются и ежегодно исполняются многие обряды, ко­торые хотя и приурочены к христианским праздникам, но несомненно представляют собой остатки дохристиан­ских верований и обломки древнего языческого ритуала. В европейской России такие обряды уже давно стали пред­метом научного исследования и давно описаны разными лицами, в Сибири же таких исследований и описаний сделано меньше, и потому я полагаю, что предлагаемые очерки будут иметь значение, хотя бы чисто местное.

Приступая к описанию народных обрядов, я далёк от мысли дать исчерпывающее изложение предмета и полагаю, что такое исчерпывающее описание дать невозмож­но или по крайней мере трудно по многим причинам. Так, прежде всего надо указать на то, что обрядность, сопро­вождающая некоторые празднества, поражает своим раз­нообразием, и часто бывает так, что не только в соседних деревнях, но в одной и той же деревне, только в разных улицах, и даже в соседних домах одной из той же улицы данный обряд совершается различно. Чем вызвано такое поразительное разнообразие в обрядах, касающихся од­ного и того же предмета, объяснить трудно. Затем, деятельность исследователя при изучении настоящего пред­мета чрезвычайно затрудняется тем недоверчивым и даже подозрительным отношением, какое встречает наблюда­тель в массе крестьянского населения. Крестьяне неохот­но передают таинственные подробности обрядов; порой бывает прямо-таки трудно вызвать крестьянина или крес­тьянку на откровенность и убедить их рассказать какие-либо подробности интересующего обряда. Так крестьяне поступают, очевидно, потому, что опасаются встретить профанацию и несерьёзное отношение к их заветным ве­рованиям со стороны лиц посторонних и чуждых их среде и понятиям.

Настоящий труд вызван желанием спасти от забвения многие интересные обряды, вращающиеся в народном обиходе. Надо сказать, что народные обряды быстро, на наших глазах, исчезают из памяти народной и выходят из народного употребления, и уже недалеко то время, когда от разнообразной и яркой народной обрядности останут­ся одни лишь смутные воспоминания.

Место наблюдения и изучения обрядов — Тюменс­кий уезд, главным образом в его северной и восточной части, это так называемый Тавдинский край, располо­женный по реке Тавде, а также селения, лежащие по реке Тоболу, при впадении в него реки Тавды. Тавдинс­кий край — это глухой и малокультурный угол Тюменс­кого уезда, и, может быть, благодаря его культурной отсталости, здесь, в этом краю, в наибольшей чистоте и цельности сохранились до наших дней народные преда­ния и обряды, которые и отправляются народом акку­ратно каждый год. Время наблюдения — 1906—1908 годы; в эти годы я проживал в сибирской деревне, что дало мне возможность произвести непосредственные личные наблюдения народной жизни с её таинственными обря­дами, и результаты этих наблюдений я предлагаю теперь вниманию читателей.

Все описанные праздники и обряды я наблюдал лич­но, но многие, и притом очень ценные, сведения мне сообщены сельскими учителями и особенно учительни­цами, которые вообще оказали мне огромную услугу в деле изучения народного быта и в деле собирания произ­ведений народного творчества, за что я и приношу им здесь мою глубокую благодарность.




I. СЕМИК И ТРОИЦА

Семик и Троица тесно связаны между собой единством и тождеством обрядности, а потому не представляется возможным изучать обрядности каждого из этих дней в отдельности: в Семик выполняется начало обряда, а в Троицу — конец его. Но всё-таки надо сказать, что глав­ная часть обряда выполняется в Троицу, а Семик пред­ставляет собой как бы подготовительную стадию при от­правлении обряда. Этим, конечно, объясняется то обсто­ятельство, что празднование Троицы сопровождается боль­шей торжественностью и пышностью и большим празд­ничным оживлением и весельем, чем Семик.

Семик празднуется в четверг перед Троицей.

В Семик, в послеобеденную пору, девушки, по празд­ничному одетые, собираются на деревенской улице и с песнями идут за селение, в лес или в бор, и там «завива­ют венки» и «запирают ворота». Нужно заметить, что об­ряд завивания венков и запирания ворот есть обряд чисто девический, и в нём парни, и вообще мужчины, не могут участвовать; пока девушки собираются на улице или на площади, парни могут принять участие в их играх и заба­вах, парни же сопровождают девушек с песнями за де­ревню, но там, за деревней, парни отдаляются и повора­чивают назад, и дальше в лес идут уже одни девушки. Обряд завивания венков и запирания ворот совершается всегда в местах наиболее укромных, чтобы завитые берёз­ки не бросались в глаза прохожим и не подвергались бы порче. Впрочем, народ свято чтит обряд завивания венков и редко бывают случаи порчи их, может быть, из суевер­ного страха, что такая порча может навлечь беду на голо­ву самого портящего.

Придя в лес, девушки рассыпаются в разные стороны и выбирают себе берёзку для завивания, причём на одной и той же берёзке могут завивать венки, при желании, две и три девушки; разумеется, каждая девушка должна сама завить на такой берёзке свой особый венок, она не может пользоваться готовым венком своей подруги. Завивание венков совершается так: девушка на излюбленной берёз­ке выбирает сучок или несколько близлежащих сучков и скручивает их в виде жгутика, причём старается не сло­мить сучков и веточек на нём и не смять листиков; затем жгутик сгибается в форме круга-венка и скрепляется с его собственным стволиком; для прочности можно прикренить вершинку венка к стволику лентой или лоскуточ­ком. При завивании венка девушка наговаривает и зага­дывает в такой форме: «Если я, раба Божия (имя рек), нынешний год проживу благополучно, то расцвети, моя берёзка, а если ж умру, то посохни и поблёкни». Это на­говорное слово произносится три раза. В зависимости от цели и предмета гадания, этот наговор можно перефра­зировать гак: «Если я, раба Божия, в нынешнем году выйду замуж, то расцвети моя берёзка, а если останусь в девуш­ках, то посохни и поблёкни» и т.п.

Девушке позволительно завивать венки и загадывать не только на себя, но и на членов своей семьи, напри­мер, на брата, на сестру, хотя бы и на женатых, а даже на посторонних лиц, например, на парня, к которому де­вушка неравнодушна.

Разумеется, девушки держат в тайне и никому не го­ворят, на кого завиты венки и что они на венке загадали.

Мне известно, что завиванием венков и загадыванием на них занимаются и замужние женщины, и даже немоло­дые, но они делают это без всякого торжества и без всякой праздничной обстановки, в одиночку, в тишине и в тайне. Пойдёт замужняя женщина в лес, как бы за тем, чтобы собрать домой скотинку или наломать веников для бани, — и там завьёт на берёзке венок, попоёт, вспоминая свои девичьи годы, песни и тихо возвращается домой, а в Трои­цын день такая женщина опять тихо и незаметно пойдёт в лес, сорвёт свой венок и бросит его где-либо в укромное место — в реку или в озеро — с гаданием.

Обряд «запирания ворот» совершается так.

Девушка выбирает две соседние небольшие берёзки, подгибает их вершины друг к другу и вершинки эти пере­вивает друг с другом в форме жгута и при этом трижды наговаривает так: «Если выйти мне замуж, отворитеся ворота, если в девушках остаться — затворитеся ворота». Таким образом, ворота могут служить только для одной девушки и нельзя запереть ворота на другое лицо, как это допускается с завиванием венков, равным образом де­вушка не может пользоваться воротами своей подруги.

Венки и ворота остаются в покое в лесу зри дня, до Троицы. Покончивши с венками и с воротами, девушки собираются в круг и с песнями возвращаются домой; там, на деревне, к ним присоединяются парни, и молодёжь веселится и забавляется до ночи.

В Троицын день, после обеда, на сельской улице опять собираются девушки весёлым хороводом, и к ним присо­единяются парни. И на этот раз уже все — и парни и де­вушки — соединённым хором с песнями идут в лес зала­мывать венки, завитые в Семик. В лесу девушки быстро подбегают к своим берёзкам и к воротам, с большим вни­манием осматривают их и принимаются толковать их зна­чение. Если венок остался свежим и зелёным, то это счи­тается добрым признаком: исполнятся все заветные думы и желания девушки, и сбудется её гадание. Если же венок завял и засох, повреждён червями иди скотиной, или надломлен и растрепан ветром и бурей, тогда в этом ви­дят худые приметы и грозные знамения: в этом.случае девушка может остаться в девушках не только на этот год, но и навсегда, может потерпеть всяческие несчастья, за­болеет, и даже умрёт.

Затем смотрят ворота: если ворота отворилась, т.е. если вершины берёзок развернулись, развились и приняли сво­бодное положение, тогда девушка выйдет замуж, если же нет, то останется в девушках до следующего года.

Когда венки осмотрены и обсуждение их окончилось, тогда девушки «заламывают» свои венки, т.е. отрывают венки или отрезают их от ствола берёзки, а затем девуш­ки украшают венки полевыми цветами и надевают их себе на головы.

Покончивши с заламыванием венков, девушки начи­нают обряжать берёзку, т.е. приступают к выполнению обряда берёзки. Для этого девушки всего чаще берут та­кую берёзку, на которой завивали венки, при этом стара­ются выбрать «развитую берёзку», т.е. такую, ствол кото­рой на вершине раздвояется в форме развилины, т.е. окан­чивается двумя равными стволиками. Такую берёзку сру­бают и отсекают от неё лишние сучки; развилины её сги­бают в форме жгута или обычного венка; это делается для изображения головы берёзки. Поперёк берёзки привязы­вают палку или же на ней отводят два противоположных сучка для рук. Затем на голову берёзки надевают головой убор — кокошник, сетку или платок; в верхней части на берёзку надевают кофту, а в нижней — юбку и фартук; шею берёзки украшают монистами и бусами; кроме того, голову берёзки украшают лентами и полевыми цветами. Когда берёзка готова, тогда под юбку берёзки подлезает девочка-подросток лет 10—12, какая пошустрее, извест­ная плясунья; девочка эта держит за ствол берёзку и с нею движется и пляшет, и благодаря этому получается иллюзия живого существа — девочка эта тоже называется «берёзкой».

Вокруг обряженной берёзки парни и девушки состав­ляют хоровод и сначала поют проголосные хоровые пес­ни, берёзка одна в кругу степенно ходит в разных направ­лениях. Но вот проголосные песни сменяются плясовы­ми, и в круг влетают в бешеной пляске пары парней и девушек, а с ними пляшет и неистово вертится «берёзка».

Когда парни и девушки напелись и наплясались вок­руг берёзки, тогда все с пением возвращаются домой; впереди всех идет «берёзка», которую под руки поддер­живают две взрослые девушки. На селе молодёжь, предво­димая «берёзкой», с песнями обходит по улицам всё се­ление, а затем «берёзка» и все участники хоровода начи­нают ходить по гостям в дома тех девушек, которые уча­ствовали в хороводе и в обряде. Обыкновенно это хожде­ние «берёзки» по гостям ведётся по заранее установлен­ной очереди, но всё-таки очередная девушка, по требо­ванию этикета, должна приглашать к себе берёзку и гос­тей: «Белая берёзонька, милости просим к нам в гости, — говорит с поклоном девушка, — не побрезгуй нашим хле­бом-солью. Красны девицы, добры молодцы, заходите».

«Берёзка» и гости идут в горницу; там из-под юбки выбегает девочка, и берёзку ставят в передний угол, а девушка-хозяйка начинает угощать берёзку и гостей. Пе­ред «берёзкой» ставят столик или табуретку, или даже обрубок дерева, покрывают чистой скатертью и ставят на стол угощение: стакан домашнего пива, а если есть, то и стакан или рюмку вина, а затем на тарелочках по кусочку тех печений и сластей, которыми угощаются гости. Хо­зяйка девушка кланяется «берёзке» и приглашает её по­пить и покушать, что Бог послал. Гости же в это время садятся за свой стол, пьют чай с печеньем и сластями, в богатых домах гостей обносят стаканом вина и домашнего пива. Погостивши у одной девушки, «берёзка» и гости переходят в дом другой девушки, и там угощение берёзки и гостей обставляется теми же церемониями.

Когда «берёзка» обойдёт всех девушек, тогда её несут в особо приготовленный для неё дом, обыкновенно у ка­кой-нибудь одинокой старушки или бобылки, но часто бывает и так, что «берёзку» оставляют там, где кончились её визиты; тут «берёзка» остаётся до вечера, причём и на этот раз перед берёзкой накрывается стол с «яствами са­харными и питьями пьяными». Девушки же и парни рас­ходятся по домам.

Вечером, на закате солнца, молодёжь — парни и де­вушки — опять сходятся на деревенской улице с венка­ми на головах, и все с песнями идут на квартиру «берёз­ки», там приветствуют «берёзку» и кланяются ей и с по­чётом выносят её из угла; девочка-берёзка опять подле­зает под юбку и несёт «берёзку» впереди молодёжи. С проголосными песнями ведут «берёзку» сначала по ули­цам селения, а затем за селение, на берег реки или озера. Там, на берегу, над «берёзкой» начинают петь жалобные и печальные песни — это называется «отпевать берёзку». Когда таким образом отпоют берёзку, тогда под пение грустных же песен начинают раздевать «берёзку»: с бе­рёзки снимают все ценные украшения — платье, ленты и бусы, а затем раздетую берёзку девочка бросает в воду и так наговаривает: «Коли мне жить, то поплыви, берёз­ка, коли умереть, то потони».

Все остальные девушки в это время снимают с головы свои венки и бросают их в воду с наговорным словом и с гаданием: «Если я, раба Божия, в нынешнем году помру, то потони, мой венок, в самое дно, а если проживу бла­гополучно, то поплыви, мой венок, поверх воды». Так же гадают о замужестве, соответственно перефразируя наго­ворное слово.

Покончивши с берёзкой и с венками, молодёжь с пес­нями возвращается домой и проводит время обычным праздничным порядком: водят хороводы, поют, пляшут и часто веселятся всю ночь напролёт.




II. ЯИЧНОЕ ЗАГОВЕНЬЕ

Так называется заговенье пред Петровым постом; оно бывает неделю спустя после Троицына дня — в воскресе­нье. Яичное заговенье соответствует русальскому загове­нью крестьян европейской России — это праздник Ярилы, бога солнца, бога весны, как источника весеннего обилия и плодородия.

В некоторых селениях Тавдинекого края обрядовое празднование этого дня начинается очень рано. Так, в селе Тавдинском, Антроповском и других смежных, рано утром, на заре, парни и девушки собираются в кружок, все идут за село к реке и вместе купаются, причём иног­да не нагие, а в нижнем белье, в рубахах, и тем купаль­щики как бы подчёркивают свои благие намерения и ри­туальный характер купального обряда, но обычно празд­нование начинается с полудня, а купанье совершается вечером, на вечерней заре.

С утра в этот день высыпают на улицу умытые и при­чёсанные ребятишки в праздничных нарядах и оживлён­ной беготнёй и криком оглашают и приветствуют наступ­ление праздника, а затем постепенно на деревенской улице появляются группы одетых по праздничному парней и девушек; но собственно празднование начинается с обе­денной поры; в ту пору из каждого дома выходят хозяйки и женщины с котелками или с чугунами, наполненными свежими яйцами; иногда соседние семьи составляют ком­панию и забирают яйца вместе. Все идут на берег реки или озера и там разводят костры, на которых варят яйца, при­чём почти всегда красят их в буровато-жёлтый цвет луко­вичными перьями; к кострам собираются все члены се­мьи, причём мужики всегда приносят с собой водку. Яйца готовы, начинают их есть и пьют водку, пьют все — муж­чины и женщины, взрослые и дети.

Накушавшись яиц, парни и девушки берут по яйцу и начинают катать яйца, как это делается у крестьян центральной России на Пасхальной неделе, и также для катанья приспособляют особый лубок из коры таль­ника. Мужики и бабы тем временем начинают ходить от костра к костру и взаимно угощаться водкой и яй­цами. Постепенно растёт оживление и веселье, смех и движение. Молодёжь бросает катанье яиц и составляет хоровод; парни и девушки поют песни и пляшут под гармонику.

Между тем мужики и бабы наугощались и наелись яиц до отвалу, а яйца всё ещё остаются, тогда оставшимися яйцами начинают бросаться: бабы бросают яйца в мужи­ков, а мужики — в баб, причём этому бросанию яиц при­даётся какой-то таинственный и непристойный смысл. Поднимается хохот, визг, шум и беготня. Несомненно, праздник получил своё название от того, что в нём боль­шую роль играют варёные яйца.

Затем мужики и бабы составляют свой хоровод и поют песни, а глядя на них, подгулявшие старички и ста­рушки составляют свой отдельный хоровод и тоже поют песни.

Оживление и веселье на деревенской улице растёт всё крепче и разгорается всё ярче. Но вот на улице появляют­ся мужики, вооружённые ружьями, и начинают стрелять в воздух холостыми зарядами, и подъём праздничного настроения достигает своего высшего напряжения; кост­ры и стрельба из ружей придают народному празднеству бодрое и воинственное настроение и вызывают в народе отчаянный разгул и размашистое веселье — упоение ве­сельем.

Стрельбе из ружей придаётся важное значение, ибо выстрелами прогоняются от селения злые духи и отгоня­ются болезни от людей и скота, и потому порох для ружей почти всегда покупается на общественные деньги.

В разгар веселья женщины и девушки начинают устраивать бега взапуски, а после бегов замужние женщи­ны начинают борьбу между собой, девушки же в этой борь­бе не участвуют; глядя на женщин, начинают борьбу и мужики, причём обязательно борются мужики с холосты­ми парнями.

Среди забав, свойственных только этому дню, обраща­ет на себя внимание такая забава, участницами которой могут быть только девушки. Две девушки становятся друг против друга и берутся за руки, другая пара девушек, так­же схватившись руками, становится рядом, и так образу­ется длинный коридор; крайняя пара берёт к себе на руки какого-нибудь малыша — мальчика или девочку — и пере­брасывает его на руки соседней пары, а эта пара в свою очередь перебрасывает ребёнка к соседней паре и т.д. А между тем первая пара опять берёт к себе другого малыша и опять его перебрасывает, и таким способом перебрасы­вают на руках всех деревенских детей, но бывает и так, что бросают на руках не только детей, но и подростков и даже взрослых девушек, Эта забава вносит большое оживление.

Вообще в этот день деревенская молодёжь под откры­тым небом на деревенских улицах и площадях предаётся самым разнообразным играм и забавам. Так, в некоторых селениях в большом развитии игры с завязанными глаза­ми, и делается это так. Кладут на землю в разных местах деньги или небольшие вещи: трубку, портмоне и т.п., а затем одному или нескольким игрокам завязывают глаза, и они должны искать разложенные вещи, и если кто из них какую вещь найдёт или случайно наступит на неё, то берёт её себе; после этого игрок снимает повязку и рас­кладывает свои вещи и деньги, а его партнёр с завязан­ными глазами ищет их.

Затем вбивают на площади шест или кол и вершине шеста привязывают длинные верёвки, концы которых свободно свешиваются вниз; к этим свободным концам верёвки привязывают по одному человеку, причем всем игрокам завязывают глаза; одному из игроков в руки дают опояску или просто верёвку, и он старается ударить кого-либо из игроков, привязанных к верёвке, и когда уда­рит, то передаёт ему бич, и тот, уже в свою очередь, начинает гоняться за другими, чтобы ударить кого-ни­будь. Эта игра также сопровождается большим оживле­нием и весельем.

Так, в забавах и играх и в бурном веселье, крестьяне проводят весь этот день, когда же день начинает скло­няться к вечеру и солнце низко садится, тогда вся дере­венская молодёжь составляет хоровод и с песнями на­правляется за деревню, на берег реки или озера; там, на берегу, раскладывают огромные костры и стреляют из ружей; часто деревенскую молодёжь туда сопровождает взрослое население деревни.

В это-то время в большинстве селений совершается общее купание; когда солнце сядет и когда костры разго­рятся ярким пламенем, тогда все — мужчины и женщи­ны, старые и малые — раздеваются и бегут в реку купать­ся. После купания всё взрослое население возвращается домой, и на берегу остаётся только молодёжь — парни и девушки, которые затягивают веселье в ночь и иногда при свете костров целую ночь напролёт водят хороводы, поют и веселятся.

В некоторых селениях празднование яичного загове­нья начинается общественным богомольем и открывается общественным столом-пиршеством. Уже заранее крестья­не селения приготовляются к этому пиру и на обществен­ный счёт покупают провизию для пира: мяса, муки, вод­ки и сластей, и приспособляют особых стряпух, которые и принимаются варить пиво, жарить и готовить всё, что нужно для предстоящего пира.

В день праздника не рано — в предобеденную пору, после того как все хозяйки успели управиться с их хо­зяйством и печами, всё население, от мала до велика, идёт в часовню и там молятся: читают псалмы и еванге­лие и поют молитвы и народные стихи. Затем из часовни все идут на площадь; там под открытым небом стряпухи уже приготовили столы, накрыли их скатертью и устави­ли винами, кушаньями и сластями; все садятся за столы и начинают пить и есть, сластями оделяют главным об­разом детей и подростков. Пир проходит оживлённо и весело, но солидно и скромно, бесчинство за столом не допускается.

После стола начинается народный праздничный раз­гул, как это описано выше.




III. ОСЕННЕЕ ЗАГОВЕНЬЕ

Осеннее заговенье бывает перед Филлиповским по­стом, т.е. 15 ноября; этот день во многих селениях Тавдинского края празднуется, и почти везде праздник этот от­крывается мирским столом и общественным пиром, и потому праздник этот заслуживает внимания.

Для устройства общественного стола крестьяне зара­нее делают надлежащие приготовления: покупают мясо или даже убивают для этого случая скотину и заготовляют всякого другого провианта, покупают вина, закусок и сла­стей и выбирают особых стряпух, которым платят, а иногда обязанности стряпух отправляются крестьянками по оче­реди; выбранные стряпухи варят домашнее пиво, готовят обед и пекут печенье. Для этого пира заранее нанимается особое помещение.

В день праздника всё население деревни собирается в это помещение на общественных пир, все садятся за сто­лы и начинают пить и есть. В некоторых селениях этому пиру предшествует общественное богомолье в деревенс­кой часовне, как это делается в яичное заговенье.

После общественного стола взрослые люди — мужики и бабы — собираются группами и ходят друг к другу в гости и гуляют по домам, а молодёжь — парни и девушки — строят вечёрку, причём парни составляют складчину и нанимают дом для вечёрки и покупают вин и сластей для угощения девушек и веселятся на вечёрке всю ночь.




* * *

Этим заговеньем открывается в деревне осенний се­зон, весёлая полоса в жизни деревенской молодёжи. В эту пору крестьянские парни и девушки по воскресным и праздничным дням часто устраивают вечёрки. Вечёрка — это нечто вроде деревенского бала; вся деревенская моло­дёжь ждёт вечёрки и задолго к ней готовится: девушки подготовляют наряды и украшения, а парни приспособ­ляют помещение для вечёрки, составляют складчину, по­купают вина, сладких наливок и сластей для угощения девушек.

Деревенский этикет требует, чтобы парни накануне вечёрки, и вообще заранее, обошли всех девушек дерев­ни и поимённо пригласили их на вечёрку; считается вели­ким позором и обидой, если какую-нибудь девушку обой­дут таким приглашением. Случается, что парни выезжают в соседнюю деревню и приглашают парней и девушек этой деревни к себе на вечёрку в качестве гостей.

Вечёрка собирается вечером, с наступлением тёмно­го времени, при огнях, обычно в праздничный или вос­кресный день. В этот день на склоне дня, в сумерках, девушки группируются в доме одной какой-нибудь под­руги, тут же собираются их матери и пожилые женщи­ны, и когда девушки уже совсем готовы, матери и пожи­лые женщины напутствуют девушек таким стишком, который они не поют, а произносят «нараспев», т.е. ре­читативом:

На море, на окиане,
На острове Буяне
Собиралися орлы орловичи,
Соколы соколовичи,
Сизо пёрышко оброняли;
Красны девушки подбирали,
В горшок клали,
На печь ставили.
Сизо пёрышко
Сквозь печь кануло,
В горшок ляпнуло.
Как из этого горшка
Кормили молодцов,
Чтоб на вечёрочки ходили,
Красных девушек любили,
На коле ночки сажали,
В уста сахарны целовали.

(Эту песенку-стишок сообщил посказитель Лука Леонтьевич Заякин).

Когда девушки готовы и собрались в полном составе, тогда они выходят на улицу и с песнями совершают про­гулку по всему селу, к ним подходят парни. После прогул­ки все направляются в приготовленное помещение, и ве­чёрка открывается.

Принимать участие в играх и забавах вечёрки может только подрастающая молодёжь — парни и девушки, дети же и взрослые не участвуют, но присутствовать на вечёр­ке могут все, кому угодно — и малые и старые, насколько позволяет помещение.




IV. МАСЛЕНИЦА

«В году есть три больших праздника: семик да масле­ница, да жена именинница». Таким юмористическим при­словьем крестьянин-сибиряк определяет значение мас­леницы в народном быту. «Широкая масленица», «чест­ная», «весёлая» — всё это обычные эпитеты масленицы в разговорной речи крестьянина. Блины, катанье с гор и катанье на конях по улицам селения — всё это необходи­мые атрибуты масленицы; обильное взаимное угощение, размашистый разгул и безграничное веселье в среде взрос­лого населения, хороводы, песни и игры в среде дере­венской молодёжи — так обычно проводится масленица в деревне.

Нет сомнения, что в сибирской деревне, так же, как и в европейской России, крестьяне совершают встречу масленицы и приветствуют её прибытие соответствующи­ми обрядами, играми и причетами, но я, к сожалению, не имел времени и возможности остановить своё внима­ние на встрече масленицы и не мог описать этого, безус­ловно, интересного момента её прославления. Мне уда­лось с некоторой обстоятельностью наблюдать и исследо­вать лишь «проводы масленицы». Следует сказать, что встреча масленицы в сибирской деревне совершается очень скромно и не бросается в глаза наблюдателю. Другое дело — проводы масленицы, они всегда сопровождаются боль­шими обрядами и всенародным весельем.

Проводы масленицы крестьянами сибирских селений всегда совершаются в последний день масленицы, в вос­кресенье, носящее название «целовник»; этот день мас­леницы получил такое название от распространённого обычая ездить в этот день к своим родным, знакомым и соседям, чтобы помириться с ними и испросить у них прощения в своих грехах, причем взаимное прощение во грехах всегда запечатлевается братским поцелуем.

Масленица в народной разговорной речи чаще всего произносится как «маслянка». Масленица — это проводы старухи зимы и встреча весеннего солнца, источника ве­сеннего изобилия, праздник пробуждения природы от зимнего умирания. Масленичный блин есть не что иное, как наглядное изображение солнечного диска и являет собой достойное посвящение возвращающемуся солнцу.

Масленице посвящена вся сырная неделя, но собствен­но празднование её в крестьянской среде начинается с половины недели, примерно с четверга, хотя деревенс­кая молодёжь, особенно дети, чувствуют себя по-празд­ничному уже с понедельника, и всю неделю, с утра до вечера, они катаются с гор. С половины недели начинает­ся усиленное печение блинов и катание на конях по ули­цам селения.

Здесь нелишне отметить одну крайне симпатичную осо­бенность сибирской деревни: катание на конях всегда от­крывается катанием детишек самого малого возраста, иногда грудных; после того как дети с утра накушаются блинов, мужик берёт большую кошеву, запрягает в неё смирную лошадь и сажает в кошеву своих и соседских детей, причём закутывают всех шубами, тулупами и одеялами; вожжи дают тоже малышу, какой порасторопней, и отправляют кататься. В раннюю пору дня на улицах деревни можно видеть не­сколько таких кошев, наполненных детьми, причём, в под­ражание взрослым, дети иногда громко поют песни свои­ми детскими нестройными голосами.

Спустя некоторое время, выезжает на деревенскую ули­цу уже взрослое молодое поколение — парни и девушки, а главным образом молодые женатые люди — мужики и бабы, и особенно молодожёны, т.е. поженившиеся в те­кущем зимнем сезоне, которым деревенским этикетом вменяется чуть ли не в обязанность катание на масленице. Затем появляются на улице уже сами хозяева — больша­ки, кондовые и богатые крестьяне; деревенские детишки к этому времени уже убираются с улицы. Деревенские бо­гатеи выезжают на катание на тройках, на парах и на сто­ялых жеребцах, все кони убираются лентами и цветами, к дугам привязывают платки, полотенца или куски цветной материи, сани драпируются тюменскими коврами и цвет­ной материей. Тут начинается соревнование в красоте и ценности коней, в красоте и добротности украшений.

Катание обычно продолжается весь день до вечера и с наступлением вечерней зари прекращается. То обстоятель­ство, что катание совершается только днём, до зари, так­же не лишено значения: очевидно, нужно, чтобы солнце видело катающихся.

Обыкновенно население деревни задолго начинает готовиться к празднованию масленицы. Мужики подго­товляют и подкармливают коней и правят сани и сбрую, бабы готовят всё, что нужно для блинов, а парни строят горы, или, по местному выражению, катушки, катушки эти делаются обыкновенно на больших и высоких помос­тах, а там, где есть неподалёку река, для катушки при­способляют крутой берег реки; катушки иногда обставля­ются флагами, а по вечерам — фонарями.

Заранее же подготовляется всё, что нужно для состав­ления поезда к проводам масленицы, заранее намечают­ся участники этого поезда и распределяются роли, зара­нее же приготовляются все принадлежности этого поезда: чучело, изображающее масленицу, и экипаж для неё.

«Масленица» изображается в форме чучела разных раз­меров, иногда чучело делается небольшое, в размере не­большого ребёнка, а иногда оно делается, наоборот, очень больших размеров, много больше взрослого человека. Чу­чело делается из негодного тряпья, и вообще из такого материала, который за негодностью не жаль выбросить или уничтожить; чучело набивается соломой, сеном и тря­пьём. Это чучело должно изображать женщину-старуху, голову чучела делают из белой тряпки, на которой разри­совывают углём глаза, нос и рот. Костюм для масленицы также составляют из ветхих и старых вещей, совершенно негодных к употреблению. На голову надевают платок, а иногда сверх платка надевают ещё рваную мужицкую шля­пу или шапку, вокруг головы спускаются разноцветные клочки в форме лент; затем на «маслянку» надевают коф­ту и юбку, а иногда, кроме юбки, на неё надевают рва­ные мужицкие штаны.

Вообще надо установить, что при изготовлении чуче­ла для «масленицы», мастера её стараются достигать той цели, чтобы чучело было страшно и до смешного отвра­тительно, и надо отдать справедливость крестьянам — они с невероятным искусством достигают этой цели: на «маслянку» нельзя смотреть без смеха и отвращения. Эго отвратительная и всем надоевшая старуха-зима, которую побеждает вечно юное и могучее солнце и которую надо осмеять, опозорить, разорвать в клочки и втоптать в грязь, и даже сжечь.

Экипаж для масленицы обычно делается так. Берут откуда-нибудь из задворок выброшенные за негодностью сани-дровни, а иногда на эти сани ставят другие худые сани, головками к заду; на сани кладут старый и выбро­шенный по негодности бат, т.е. челн, выдолбленный из цельного дерева, или же небольшую лодку. В задней части бата или на санях делается помост из старых и гнилых досок, а на помосте сиденье — трон для масленицы. Над троном строится «балаган», нечто вроде балдахина. В сере­дине бата ставится мачта, к которой сверху прикрепляет­ся старое колесо, негодное к употреблению; от вершины мачты в разные стороны саней протягивают верёвки, как это делается с мачтами на пароходах; вершина мачты, колесо и верёвки увешаны разноцветными флажками. Ча­сто к вершине мачты, к колесу и верёвкам, идущим от мачты, привешивают колокольчики и бубенчики.

Для поезда масленицы подбирается худая и старая кляча — лошадь, едва передвигающая ноги; её снаряжают при­личным случаю способом: в хвост и в гриву ей вплетают цветные клочки наподобие лент, на передние ноги ей надевают старые и рваные чамбары, т.е. широкие штаны, которые местные крестьяне, отправляясь в зимнюю доро­гу, надевают на себя поверх сапог и в которые заправляют даже полы полушубка; на передние же ноги надевают ста­рые пимы и при этом обязательно разные — белый и чёр­ный. Конечно, в таком наряде лошадь может идти только шагом.

Обычно в поезд масленицы впрягают только одну ло­шадь, но бывают и возможны случаи, что впрягают в по­езд две, четыре и даже шесть лошадей, гусем, по две ло­шади в ряд, причём на передних лошадей сажают верха­ми мальчиков — форейторов. В таком случае этих мальчи­ков снаряжают, как провожатого, а коней обряжают так же, как описано выше. Дуга лошади украшается колоколь­чиками и бубенчиками, а равно старыми платками или же лоскутками цветной материи.

Так составляется поезд для масленицы. На приготов­ленный трон сажают «честную масленицу», т.е. чучело её, причём в одну руку ей дают метлу, а в другую — платок или цветной лоскут. На помосте перед троном масленицы ставят две банных шайки с берёзовыми банными веника­ми; вещи эти нужны для исполнителей при отправлении обряда. Сбруя для лошади готовится подходящая: обычно она делается из обрывков мочальных верёвок и из негод­ных ремешков. Поезд готов, начинают подготовлять лич­ный состав поезда «честной масленицы».

Что касается личного состава поезда «честной масле­ницы», то надо сказать, что он далеко не представляет собой что-либо установившееся и определённое, и в раз­ных местах состав поезда бывает разный; обязанности и функции отдельных лиц в составе поезда крайне неопре­делённы и часто непонятны; нельзя также сомневаться в том, что в прежнее время личный состав поезда был зна­чительно полнее и разнообразнее, чем в настоящее вре­мя, и, конечно, функции их были понятнее и определён­нее, чем теперь.

В настоящее время масленичные обычаи, так же, как и другие, быстро, на наших глазах, исчезают из памяти народной и из жизненного обихода народа, и этим, ко­нечно, объясняется то, что строгие требования ритуала в настоящее время даже не могут правильно исполняться, ибо уже нет людей, знающих подробности масленичного обряда: старые люди умерли или выведены из строя, а молодёжь уже критически относится к старым заветам и обычаям и не склонна воспринимать и выполнять старо­давние ритуалы и обряды.

В настоящее время деятельность лиц, сопровождаю­щих масленицу, очень часто представляет собой просто ломанье и кривлянье подгулявших мужиков, лишённое всякого смысла и имеющее целью только посмешить на­род. Ранее же обряду масленицы, несомненно, придава­лось действительное значение религиозного и мистичес­кого обряда.

Для исполнения главной роли в обряде масленицы обычно приглашается крестьянин, опытный в своём деле и хорошо знающий все подробности обряда; такой крес­тьянин должен быть вообще хорошим знахарем, хорошим посказителем и певцом народных песен и стихов. Такой исполнитель в обряде вполне представляет своим лицом лицо «масленицы» и даже отождествляет себя с нею, он говорит и действует именем «масленицы»: «я — честная масленица», «у меня, у честной масленицы» и т.п. К это­му главному исполнителю предъявляются высокие требо­вания, он должен быть находчивым и остроумным, он должен суметь вовремя дать остроумный ответ на вопро­сы, предлагаемые ему при совершении обряда из толпы народа, ответить остротой на остроту толпы.

Этому главному исполнителю даётся сподручный или помощник, который называется «воевода честной масляницы», он также является непосредственным исполните­лем обряда масленицы. Оба эти деятеля, по существу, представляют собой жрецов «честной масленицы» и при исполнении обряда должны быть одеты одинаково: в бе­лую холщовую рубаху, в белые холщовые низики, без опоясок, с непокрытыми головами и босые; рубахи и низики бывают обыкновенно старые и рваные. В таком лёгком одеянии эти исполнители бывают во всякую пого­ду — и в мороз, и в снежную бурю — и так остаются во всё продолжение обряда. При появлении на деревенскую улицу при начале масленичного действия оба этих глав­ных деятеля — «честная масленица» и воевода её — зани­мают место на помосте под балдахином, по обе стороны трона «масленицы», и держатся всё время стоя на ногах.

Необходимым лицом в поезде масленицы является провожатый масленицы, или возница её. Это совершенно безгласный участник обряда — он правит конём, везу­щим поезд масленицы, и этим ограничивается его роль. В противоположность двум главным исполнителям обряда, возница бывает одет очень тепло. На голову возница наде­вает серую и рваную шапку, увешанную цветными клоч­ками, спускающимися вниз в форме лент, одет он бывает в старую шубу или тулуп, обязательно вывороченный наиз­нанку, овчиной вверх, на ноги надевает старые пимы, и притом разные — белый ним и чёрный и, следовательно, у него та же обувь, что и на лошади, запряжённой в поезд масленицы. Опоясан возница обрывком старой верёвки, на которую кругом талии иногда также навешиваются цветные лоскутки в виде лент или бахромы; на руках у возницы старые рукавицы, или исподки. Возница воору­жается длинным кнутом, сделанным для данного случая из обрывка верёвки и из суковатой палки. На лицо прово­жатый надевает маску, сделанную из лоскута белой мате­рии или из бумаги, в ней делаются отверстия для глаз; маска эта всегда разрисовывается углём, вырисовываются глаза, нос и рот. Обязанности провожатого обыкновенно отправляет парень или нестарый мужик.

Поезд масленицы сопровождают «казаки», или верш­ники. Это парни или молодые мужики, сидящие верхами на лошадях, одеты они бывают так же, как и провожатый масленицы: в вывернутых наизнанку шубах, в рваных шап­ках и в старых пимах или броднях. Необходимой принад­лежностью казаков является полотенце, перекинутое че­рез плечо наподобие генеральской ленты. Лошади для ка­заков подбираются такие же худые клячи, как и для са­мой масленицы. Казаки составляют как бы почётное со­провождение и конвой «честной масленицы». Казаки гар­цуют с открытыми лицами, без масок.

Нужно указать ещё на то, что все без исключения лица, участвующие в поезде масленицы и принимающие участие в её обряде, всегда бывают сильно пьяны, и нет сомнения, что это состояние опьянения есть обязатель­ное требование ритуала.

Когда, таким образом, составлен поезд «честной мас­леницы» и скомплектован весь личный состав участников этого поезда, тогда приступают к выполнению самого обряда масленицы и при этом поступают так.

В воскресенье, в целовник, днём, примерно около часу дня, в самый разгар уличного движения и катания, на конце улицы селения появляется поезд масленицы в со­провождении её казаков. Тихо и медленно движется поезд по улице, мелькая флажками и позванивая колокольчи­ками и бубенчиками; громоздкая громада его сейчас же привлекает к себе общее внимание всей деревни, и весь народ бросается к масленице, окружает её и, загоражи­вая путь, останавливает её. Сначала все внимательно и с любопытством осматривают масленицу и по адресу мас­леницы и её окружения делают остроумные замечания, а затем из толпы народа раздаются голоса:

—  Вы кто такие? Что вы за люди, зачем пожаловали на нашу деревню?

На это главный исполнитель отвечает:

—  Я — «честная масленица», пожаловала к вам в де­ревню поздравить честной народ с праздником, с радос­тью, весельем, с широкой масленицей, хочу с вами по­пить, погулять, блинков покушать, по улицам вашим по­кататься. Я — широкая масленица!

—  Откуда нам знать, что ты честная масленица, — продолжают допрашивать из толпы народа. — Есть ли у тебя пачпорт?

—  Есть у меня пачпорт.

—  А ну-ка, покажи свой пачпорт, масленица.

—  Воевода, читай мой пачпорт, — приказывает мас­леница.

И воевода начинает громко, на весь народ, произно­сить следующий «паспорт» масленицы:

В Картамышевской деревне
Таловской слободы
Жил Яковской блин,
Маркитан - господин
Славной, главной, вышний,
Большеносый барышник.
По нынешнему году он
Многое множество скота набирал,
Бьёт, а на дому ни единого пуда не продавал
Приходят господа обыватели
Свежину торговати,
А он не хочет продавать,
По пяти алтын отдать:
Лучше я свезу в Екатерин-город
И отдам копеек в сорок.
Нанимал Архипка Ховрина,
Федотка Кокорина;
Они зиму-то продоржали,
Молотьбы-то не измолотили,
Стала талица заниматься,
Они со свежиной отправляться.
Лыва да вода:
На сани сясть нельзя.
Криво неправо — добилися
До Екатеринбурху городу,
До рынку до базару,
И всю свежину в кучу склали.
Яковский блин,
Маркитан-господин
Сидел на этой куче,
Целый день глаза пучил,
Не мог на калачи огоревать.
Запрягал он свово доброго коня,
Садился на колёса,
Поднимал руки под небеса:
Батюшка Никола — бурлацкий бог,
Донеси меня до двора,
Да до Шадрина двора —
Ста полтора.
Шадрин перевоз дорог,
Отдать копеек сорок,
А у меня денежки нет,
До Исеть-то реки доплывали,
Лягушку-то отрывали,
Телега-то не мазя,
Скрипит да ревёт,
Яковскому блину назолу даёт.
Повстречался тут ему малый брат:
Братец, ты братец,
У нас в доме большое несчастье.
Какое там несчастье?
Большой брат в ослаблении лежит.
Какое это несчастье?
Вот моё несчастье.
Осердья да головы остались,
Не знаю, их куда девать.
Вывозил на поле,
С клал в кучу.
Собаки объедалися,
На людей бросалися.
Старый ты плут,
Да почто ты с клал тут?
Взяли его под суд.
Мишка Маслов судил,
На трёх рублях помирил.

Этот паспорт масленицы вызывает в народе самое ве­сёлое настроение, слышится смех и хохот и острые заме­чания, и народ, расступаясь, даёт дорогу масленице и приветствует её:

—  Честная масленица, широкая масленица, милости просим на нашу деревню, попить, погулять, блинков по­кушать и по нашим улицам покататься.

Поезд масленицы медленно продвигается вперёд, и народ толпой, с шумом и смехом, сопровождает её неко­торое время, а затем просит масленицу:

—  Маслянка, маслянка, спой нам старинку.

—  Старинку спеть можно. Надо потешить честной на­род. Ну-ка, воевода, запевай старинку!

Затем поезд останавливается, и «честная масленица» и воевода её начинают петь такую старинку:

—  Князь Белогорский поехал в Москву,

Засватал у Кострюка-Мастрюка да родную сестру,
Родню сестру Милитрису Кирбитьевну.
Кто бы в большой колокол бил,
Чтобы слышно было по всей Москве,
По всей Москве, по всей ярманке.
Собралися б к царю на двор
Бела хлеба рушати,
Белой лебеди кушати,
Зелена вина чарами нить,
Побороться—побарахтаться.
Выходили два де молодца,
Два Андрея Андреевича,
Они брали князя за большие отворотички,
Они вызднили его повыше себя,
Отпустили пониже себя.
Златы пуговки пукнули,
Шёлковы петли треснули,
И его брюшина скрозь прошла[74 - Эта былина записана мною в деревне Артамоновой Гилеволиповской волости в трёх вариантах посказителей, причём лучший вариант при­надлежит несомненно посказителю Фёдору Ларионовича Созонову, который даже спел мне эту былину; посказитель же Л.Л. Заякин спеть былину не мог, так как по старости лет совершенно лишился голоса.].

(Стихи и былина записаны мною со слов посказителя Луки Леонтьевича Заякина).

Заслуживает внимания факт, что былины поются при выполнении обряда масленицы. Приведённая былина очень интересна и оригинальна, по крайней мере я не встретил такой былины у Гильфердинга в его онежских былинах. Поются и другие песни.

Затем поезд снова трогается и достигает середины се­ления. Тут «масленица» и её воевода дают народу целое представление с диалогами и причётами, причём цент­ральной фигурой этого представления является «честная масленица», в честь которой произносились эти длинные «причёты». К сожалению, мне не удалось записать со слов посказителей, передававших мне подробности этого об­ряда, ни одного диалога и причёта, мне лишь сказали, что все эти диалоги и причёты носили непристойный ха­рактер и были наполнены сальностями и даже похабщи­ной. Я полагаю даже, что этих диалогов и причётов мне посказители не передали из чувства ложного стыда пере­до мной, как человеком посторонним и чуждым их среде.

По окончании представления весь поезд подворачива­ет к дому богатого мужика, а масленица с воеводой и со всеми казаками идут в дом к нему, причём забирают с собой и чучело масленицы. Возница же остаётся на улице при лошади.

Хозяин и хозяйка дома встречают «масленицу» и всех сопровождающих её поклоном и приветом и затем обно­сят всех водкой, домашним пивом и угощают блинами; вознице выносят угощение на улицу.

Угостившись в этом доме, все выходят и переезжают в другой дом богатого мужика, и там происходит тоже уго­щение.

Объехавши с такими визитами всех богатых и имени­тых мужиков на деревне, «масленица» вновь выезжает на деревенскую улицу, и тогда «масленица» и её воевода за­являют, что теперь, после такого гулянья, следует в бань­ку сходить, попариться и омыть своё тело. И с этими сло­вами оба они раздеваются, остаются совсем голыми и проделывают на глазах народа все манипуляции банного купания: берут шайки, поддают пар, хлещутся вениками и окатываются водой. Эти банные манипуляции вызыва­ют в народе большое оживление и смех.

Все эти представления, игры и визитации масленицы занимают много времени — до самого вечера. С прибли­жением вечера главный исполнитель заявляет:

—  Довольно я, «честная масленица», погостила и по­гуляла, попила, поела, блинов покушала, добрых людей посмешила и себя потешила. А теперь пора гостям со дво­ра. Прощайте, добрые люди, честной народ!

—  Прощай, госпожа честная масленица, напредки к нам жалуй. Приезжай к нам на будущий год.

Но рядом с этими добрыми пожеланиями и напут­ствиями масленице приходится тут же выслушивать и враж­дебные выражения, и часто ей кричат:

—  Убирайся вон, рваная старуха, грязная! Убирайся вон, пока цела!

И всё это сопровождается шумом и смехом. Так, под шум и крики толпы, масленица направляется за селение. Толпа народа мирно сопровождает масленицу через всё селение до самой околицы, но как только масленица выш­ла за пределы деревни, за околицу, так вся толпа народа, словно по сигналу, бросается на масленицу, стаскивает чучело с трона, разрывает его в клочья и разбрасывает но дороге. Затем разрушают и разбрасывают трон, помост и балдахин масленицы, иногда разрушают и разбрасывают лодку и сани, и всё эго потом складывают в костёр и поджигают. Обычно же лодку и сани не уничтожают, а сберегают до следующего года.

С уничтожением масленицы кончается праздник мас­леницы. Быстро участники обряда и весь народ из-за око­лицы возвращаются на деревню и расходятся по домам, и улица смолкает и пустеет.

Дома хозяйка хлопочет с ужином, а после ужина вы­полняет обряд целовника. Хозяин дома — большак — са­дится на лавку, к нему подходит жена, хозяйка дома, де­лает земной поклон и просит:

—  Прости меня, грешную.

—  Бог простит.

Затем с таким же поклоном и с такими же словами подходят к хозяину все его дети и вообще все члены его семьи. После же всего этого поднимается сам хозяин-большак и делает жене и детям общий земной поклон со сло­вами:

—  Прости меня, жена, простите, милые детушки.

—  Бог тебя простит, родимый батюшка.

После этого все молятся Богу, по обычаю, тушат огни и ложатся спать.

Деревня затихает.




* * *

Из одного очень крупного селения, лежащего в севе­ро-западной части Тюменского уезда, мною было полу­чено описание обряда проводов масленицы, заслуживаю­щее внимания.

В этом селе имеется озеро, и на этом озере совершает­ся обряд масленицы. Заранее в лёд озера вделывают и вмо­раживают шест, на вершине которого привязывают го­ловные платки в виде флагов и бутылку водки. Платки же жертвуются, по-видимому, молодожёнами, и потому по количеству платков можно знать, сколько было свадеб в минувший сезон. Неподалёку от этого шеста выдалблива­ют во льду большую яму, которую наполняют водой, а сверху закрывают соломой, и таким образом устраивают нечто вроде волчьей ямы.

В последний день масленицы, в целовник, в послеобе­денный час, весь народ направляется на озеро к шесту и там сейчас же раскладывают и зажигают костёр непода­лёку от шеста. Сначала молодёжь забавляется тем, что втал­кивает в яму с водой кого-либо, чаще всего туда попада­ют пьяные мужики, а затем стараются залезть на столб, причём призом являются бутылка водки и платки, привя­занные на шесте.

После этого к костру подсаживаются два или три ста­рых крестьянина, слывущие в местности за опытных зна­харей и даже колдунов; такие знахари известны в селе под странным названием «вежливцы». Все эти знахари бывают пьяны до последних пределов; они усаживаются около костра, и к ним приносят падаль: дохлых кошку, хомяка, курицу, ворону и т.п., и старики берут эту па­даль и, опалив на огне костра шерсть или перо, пожира­ют эту падаль на глазах всего народа, вызывая этим шум­ный смех и веселье собравшегося народа; при этом мно­гих тошнит и рвёт.

В справедливости этого сообщения сомневаться нельзя. Но если это так, то следует констатировать, что в данно­му случае мы имеем дело с пережитком жертвоприноше­ния и жертвенного пиршества. Можно пожалеть, что при­сланное мне сообщение страдает крайней неполнотой и недоговорённостью и что мне не удалось лично проверить этого обряда на месте.




V. ДМИТРИЕВ ДЕНЬ

Дмитриев день бывает 26 октября, этот день посвящён памяти Дмитрия Солунского, по народному произноше­нию — «Салымского». Во многих селения в этот день бы­вает «съезжий праздник», соответствующий престольно­му или храмовому, но и в тех селениях, где не бывает съезжего праздника, сибирские крестьяне всё-таки праз­днуют этот день. Вообще этот день в народном быту выде­ляется и отмечается даже в пословицах, так о нём гово­рят: «Дмитрий Салымский не кличет перевоза». Этой по­словицей народ отмечает, что с наступлением Дмитриева дня осенний сезон кончается и наступает зима, сковыва­ющая реки и болота, и минует нужда кликать перевоза.

С наступлением зимы настаёт пора усиленной молотьбы хлеба и сушки его в овинах, и потому овин является цент­ром хозяйственной жизни и деятельности крестьянина, и потому с наступлением этого времени овины подлежат че­ствованию, и чествование овинов в большинстве селений приурочено к Дмитриеву дню, что и выражено в народной пословице: «На Дмитриев день — овины именинники». По­мимо празднования, крестьяне встречают и провожают этот день обрядами, заслуживающими внимания.

В полночь на Дмитриев день, т.е. в ночь на 26 октября, хозяин дома — большак — берёт с собой свежеиспечён­ный пшеничный хлеб небольших размеров, круглой фор­мы; хлеб должен быть «удачный», т.е. хорошо пропечён­ный, ставит на хлеб солонку с солью, а затем забирает с собой бутылку водки и стакан и со всем этим идёт в овин; хлеб и соль он несёт в руках, а бутылку и стакан прячет в карман. Подойдя к овину, хозяин трётся спиной об угол овина и произносит слова: «Овин, овин, возьми мой утин, чтобы спина не болела. Аминь». Утин — это болезнь пояс­ницы и спины, происходящая от тяжёлых полевых и сель­скохозяйственных работ; крестьяне верят, что при выпол­нении описанной обрядности болезнь «утин» проходит. Иногда, вместо трения спины об угол, делают так. Хозя­ин подходит к овинному окну, становится спиной к нему, а головой и верхней частью туловища перегинается назад себя, в глубь овина, и произносит приведённые слова на­говора. Овинным окном называется большое отверстие в стене овина, через которое выходит дым при топке ови­на; окно это имеет четырёхугольную форму, размерами иногда значительно больше окон, имеющихся в кресть­янских избах; в овинном окне не бывает ни рам, ни стё­кол и вообще никаких заграждений, и обычно такое окно всегда остаётся полым.

После этого хозяин идёт в овин через дверь, но вхо­дит в дверь не лицом, а спиной — задом; войдя в овин, хозяин говорит так: «Овинница, я тебе принёс хлеб и соль, чтоб ты меня не пугала, когда приду в овин. Аминь». Затем хозяин кладёт хлеб и соль посредине овина, делает пояс­ной поклон вглубь овина и произносит так: «Вот тебе, батюшка овин, хлеб и соль, пшеничная булка. Как булка хороша, тако ж урождай дай хорош, сам двадцать, чтоб птица не клевала, чтоб ветры не вздували, чтоб градом не сбивало, чтоб дождём не высекало и солнцем не сожигало. Аминь, аминь, аминь».

После всего этого хозяин вынимает из кармана бутыл­ку с водкой и стакан и подходит к переднему углу овина; передним углом овина называет левый передний угол при входе в овин. Подойдя к углу и стоя лицом к нему, хозяин наливает в стакан водки и выпивает сам, говоря: «Вот эвто мне». Затем наливает другой стакан водки и водку эту выливает — выплёскивает в угол овина со словами: «Вот эвто, батюшка овин, тебе, чтоб ты не загорался. Как вино горит и не сгорает, так и ты, овин, не сгорай. Аминь». Так хозяин проделывает во всех четырёх углах овина с произ­несением тех же слов, причём переход от угла к углу дела­ется крестообразно в такой форме: от левого переднего угла крестьянин переходит к правому заднему углу и от правого переднего угла — к левому заднему.

Обойдя все углы, хозяин становится посредине овина и наливает последний стакан вина, выпивает его и про­износит слова: «Спасибо тебе, батюшка овин, что мой хлеб хранил». После этого хозяин разбивает бутылку, ос­татки водки выливает на землю, а разбитую бутылку выб­расывает вон. Затем хозяин берёт хлеб, разламывает его на куски, солит их солью и куски бросает под овин, в овинную яму, или же разбрасывает снаружи вокруг овина и при разбрасывании хлеба произносит: «Аминь, аминь, аминь». Выходит хозяин из овина уже как следует, лицом вперёд.

Обряд посещения овина кончен. Хозяин приступает к гаданью на урожай следующего года, и для этого он ходит по гумну и в темноте подбирает соломинки с земли, какие попадутся, числом 12 штук; соломинки эти хозяин берёт себе под мышку и несёт их домой, а там расклады­вает соломинки на столе в переднем углу — по три соло­минки в каждому углу и, раскладывая, произносит: «Аминь». На следующий же день хозяин старается встать раньше своей семьи, как только блеснут первые лучи ут­ренней зари; подойдя к столу, он рассматривает соло­минки и старается проникнуть в смысл гадания. Если в переднем углу оказались колоски с зёрнами в большем количестве, чем в других углах, то урожай в этом году будет хороший, если зёрен окажется больше во втором углу, то урожай будет второстепенный и т.д.; по обилию зёрен можно судить об обилии урожая. Если же на соло­минках не окажется ни колосков, ни зёрен, то предстоя­щий год будет неурожайный и голодный.

Нужно сказать, что такое посещение овина и гадание в некоторых селениях совершается в ночь на Козьму-Де­мьяна, т.е. в ночь на 1 ноября, но это бывает, несомнен­но, реже, чаще же выполняется этот обряд в ночь на Дмит­риев день.

Некоторые крестьяне выполняют обряд посещения овина в более простой форме, а именно так. В ночь на Дмитриев день хозяйка дома топит печь, печь хлебы мож­но из пшеничной или ржаной муки, причём желательно, чтобы мука была свежего умолота. Хлебы должны быть готовы рано, задолго до утренней зари. Хозяин — боль­шак — берёт такой хлеб, ещё горячий и дымящийся, ставит на него солонку с солью или же просто сыплет горсточку соли на хлеб, и идёт к овину для того, чтобы поздравить овин с праздником или с именинами. Войдя в овин с хлебом и солью, хозяин обходит его кругом и за­тем становится посредине овина, лицом в глубь овина, делает низкий поклон и произносит: «Поздравляю тебя, батюшко овин, с праздником, желаю тебе долгого сто­яния, сушить хлеб в добром здоровье, а нам бы в добром здоровье работать и молотить хлебушко».

После этого хозяин возвращается домой и ставит хлеб и соль на стол в переднем углу, где он и остаётся до утра и съедается на следующий день как обыкновенный хлеб. Но признаётся полезным куски этого хлеба с солью давать ско­тине: лошадям, коровам, мелкому скоту. Через это Бог даёт скотине здоровье и предохраняет её от заболеваний.




* * *

Здесь я признаю уместным дать описание обряда пер­вой посадки хлеба в овин и первой сушки его. Это пото­му, что обряд этот нередко приурочивается к Дмитриеву дню и совершается по истечении этого дня, с наступле­нием ночи, т.е. в ночь на 27 октября.

Приступая к первой посадке хлеба в овин, для сушки его, крестьянин берёт первый сноп, несёт его в овин, становится посредине овина и произносит: «Помяни, Гос­поди, Царя Давыда и всю кротость его. Разлучи, Господи, мой хлебец с дымом. Аминь». И затем кладёт этот сноп на место и приступает к дальнейшей посадке. Когда посадка хлеба закончена, хозяин спускается в овинную яму и за­жигает дрова, заранее приготовленные, и когда дрова за­горелись, хозяин встаёт и произносит: «Вставай, Царь Огонь и Царица Искра. Царю Огню и Царице Искре нет воли во всём овине, вот вам воля на сём месте. Помяни, Господи, Царя Давыда и всю кротость его. Разлучи, Гос­поди, мой хлебец с дымом. Аминь». Когда дрова в овине сгорят, хозяин перстосложенной рукой крестит оставши­еся и ещё тлеющие угли и произносит: «Спи, Царь Огонь и Царица Искра. Аминь».

Этим заканчивается обряд освящения первой посадки хлеба в овин. Крестьяне верят, что выполнение этого об­ряда охраняет здание овина и посаженный в него хлеб от пожара и вообще от порчи и гибели.

Выполнять обряд посещения и поздравления овинов в разговорной речи крестьянина называется «править овины».

В жизни деревни часто бывает так, что овин принад­лежит не одному, а нескольким крестьянам — двум, трём и более. В таком случае крестьяне «правят овины» по оче­реди: один год правит один крестьянин, а на другой год — другой и т.д. Но при посадке хлеба в овин заговор пер­вого снопа и огня обязательно выполняет каждый кресть­янин особо, для своего хлеба.




VI. ВЕЛИКИЙ ЧЕТВЕРГ

Среди народных праздников и обрядов совершенно особенное место занимает Великий четверг с его много­численными и крайней своеобразными обрядами и наго­ворами. Великий четверг — это четверг Страстной недели Великого поста. Все обряды и наговоры этого дня приуро­чиваются и выполняются, собственно, в ночь со среды на четверг Страстной недели.

В ночь на Великий четверг, по мнению сказителей, добрый хозяин и заботливый крестьянин совсем не дол­жен спать, чтобы не пропустить и не проспать утренней зари, добрый хозяин должен встретить утреннюю зарю в бодрствованном состоянии и на ногах. Набожные люди горячо в эту ночь молятся Богу в своём доме перед икона­ми. Советуют в эту ночь положить двенадцать сотен зем­ных поклонов (т.е. 1200 поклонов), ибо столько поклонов положил Иисус Христос в Гефсиманском саду пред сво­ей смертью; такому человеку Бог даст счастья во всём: в хозяйстве, в скотинке и во всех его делах.

Многие крестьяне признают полезным в эту ночь идти за деревню к реке и искупаться в ней, если река уже тро­нулась или дала окраины, в противном случае достаточно просто умыться в проруби.

В ночь на Великий четверг крестьянки, хозяйки дома, прежде всего озабочиваются заготовлением «молчаной воды» на целый год. И делается это так. С наступлением ночи, когда совсем стемнеет, крестьянка берёт ведро и тихо, стараясь быть никем не замеченной, идёт к реке за водой, при этом она старается выбирать такой путь, где бы её никто не встретил и не увидел, и идёт она не туда, где обычно крестьяне забирают себе воду, не к общей проруби, а куда-либо подальше от общей проруби; часто для этой цели крестьянки идут даже не на реку, а либо на озерко, известное своей чистой и вкусной водой, либо на какую-нибудь небольшую речку, лежащую в стороне от деревни. Подойдя к реке, крестьянка черпает воду, не размахивая ведром, а тихо погружая его в воду, и, чер­пая, произносит слова молитвы: «Утренняя заря Марея, вечёрная Маремьяна. Пресвятая Богородица, Господь Иисус Христос, дай мне водицы на доброе здоровье. Гос­поди, благослови». Или же она произносит только Иису­сову молитву, которую крестьяне обычно произносят при начале всякого дела: «Господи Иисусе Христе, Сыне Бо­жий, помилуй нас. Господи, благослови». Особого наго­вора для этого не требуется. Но требуется, чтобы кресть­янка произносила молитву молча, т.е. про себя или шё­потом, а не вслух, и молча же она должна черпать воду. Зачерпнув воды, крестьянка тихо и молча возвращается домой.

В том случае, если бы крестьянке встретился на пути какой-нибудь человек, то она ни в каком случае не долж­на с ним разговаривать и отвечать на его вопросы и при­ветствия. Самое название воды указывает на то, что она должна быть заготовлена в полном молчании, и наруше­ние молчания при её заготовлении совершенно лишает воду её целебных свойств.

Крестьянке, отправившейся за «молчаной водой», на дороге могут встретиться в большинстве случаев только свои же крестьяне-односельцы, который отлично знают и понимают смысл и значение такого хождения и заго­товления «молчаной воды», и обычно сами же стараются избежать встречи с такой крестьянкой и обойти её сторо­ной. Но если встречи избежать нельзя, тогда встречные люди делают вид, что они не замечают женщины с водой и молча проходят мимо неё, чтобы своими разговорами не вводить её в соблазн. Но в жизни возможны и бывают случаи грубого нарушения этого народного этикета, и встречные не только вступают в разговор с такой кресть­янкой, но даже бранят и «зевают» на неё за её молчание и за то, что она не отвечает на поклон и приветствие. В та­ких случаях некоторые крестьянки не признают за водой силы «молчаной воды», ибо она подверглась «озевищу» со стороны «встречного и поперечного», и идут вторично за «молчаной водой». В крестьянском общежитии такие гру­бияны всегда встречают решительный отпор и осужде­ние, ибо ходить одинокой женщине за водой в ночную пору в отдалённое место — подвиг нелёгкий.

Принесённую воду хозяйка переливает в соответству­ющую посуду: в бутыль или в горшки — и ставит на мес­то, и тем ограничивается обряд заготовления «молчаной воды». Но иногда для придания воде большей силы и зна­чения хозяйки поступают так. Разливши воду в бутыли или в горшки и, не закупоривая бутылок и не покрывая горш­ков, хозяйка несёт их в баню и ставит на печь так, чтобы дым из банной трубы охватывал, окуривал посуду с во­дой, при этом баня для этого случая растапливается не простой лучиной, а щепочками, заранее собранными на деревенской улице с земли около десяти крестьянских домов — при три щепки от каждого дома, причём жела­тельно, чтобы эти щепки собирались против передних уг­лов этих десяти домов. Такое окуривание возможно, разу­меется, только в банях «по чёрному», т.е. построенных без трубы.

И только так выдержанная и окуренная банным ды­мом «молчаная вода» приобретает целебную силу. Утром, в Великий четверг, все члены семьи, благословясь, пьют эту воду по несколько глотков для здоровья. А затем эту воду наглухо закупоривают и ставят в укромное место, обычно в подполье — для хранения впрок на целый год. Вода эта признаётся полезной и целебной во многих бо­лезнях, особенно происходящих от глаза, при уроках и призорах и при испугах; способы употребления воды до­вольно разнообразны: этой водой больного поят, вспрыс­кивают, умывают и даже моют, особенно малых детей.

Во многих местах «молчаная вода» заготовляется в ночь на Крещение, а в случае крайней необходимости, её можно заготовить и во все другие, даже будничные дни, и во всякое время года, зимой и летом, ибо для её заготовле­ния важно и существенно соблюдение лишь одного тре­бования — чтобы вода была заготовлена в полном молча­нии; но всё-таки признаётся более уместным и подходя­щим заготовлять воду именно в ночь на Великий четверг, а не в какой-либо другой день года.

В эту же ночь заготовляется «четверговая соль», за ко­торой так же, как и за «молчаной водой», признаётся в народном быту важное значение и большая целебная сила; заготовление «четверговой соли» совершается уже совсем просто, а именно: с вечера на стол в переднем углу под образами ставят обыкновенный круглый хлеб, ржаной или пшеничный — это безразлично; на хлеб ставят солонку с солью или даже чашку с солью, и всё это оставляют до утренней зари. И «четверговая соль» готова, хлеб также называется четверговым.

Сибирские крестьяне очень часто покупают на базаре соль, не промытую и не размолотую, имеющую вид боль­ших и грязных комьев; в таком виде соль признаётся не­удобной и неподходящей для обряда. Для заготовления «четверговой соли» следует эти соляные комья хорошо промыть и истолочь в ступке.

Наутро, с рассветом, хозяин режет четверговый хлеб на ломти, посыпает их четверговой солью и по небольшо­му кусочку даёт хлеб всей скотине в своём дворе: лоша­дям, коровам и мелкому скоту — для здоровья; остальной хлеб на другой день съедается за столом как простой хлеб. Соль же оставляется впрок на целый год.

Помимо всего этого, хозяйка дома с вечера же на стол рядом с хлебом и солью ставит крынку с коровьим мас­лом, которая и остаётся на столе также до утра; этим до­стигается благополучие в молочном хозяйстве дома, чрез это в доме всегда будет молоко, сметана и масло.

Четверговая соль помогает от многих болезней. Забо­лит ли у кого-нибудь желудок и появятся схватки и резь в животе, надо взять кусочек хлеба, посолить четверговой солью и дать скушать больному. Сердце начинает мутить и слюна начинает течь, или когда давит под ложечкой, и в этих случаях надо дать больному кусочек хлеба с четверго­вой солью — и помогает.

Здесь я нахожу уместным указать применение четвер­говой соли при первом выгоне рогатого скота на подножный корм ранней весной. Весной, в день первого выгона скота на подножный корм, рано утром хозяин берёт зас­лонку от русской печи, раскладывает на ней небольшие кусочки хлеба, обильно посоленные четверговой солью, и несёт в ограду, и там хлеб с солью даёт скотине есть прямо с заслона, с тем расчётом, чтобы каждой скотине досталось хотя бы по одному куску хлеба. Давая скотине хлеб, хозяин в это время произносит такой наговор: «Как заслона от цола[75 - Цоло — это устье печи.] не отстаёт, так бы и моя христовая ско­тинушка не отставала от моего двора, ходила бы в тёмных лесах, в зелёных лугах, а моего дома не забывала бы, и мой двор у ней с ума бы разума не сходил. Вот тебе, ско­тинушка, мягкие пригоны и крытые дворы. К чужому двору пень да колода, а к моему двору раба Божия (имя хозяина дома) путь да дорога. Ключ и замок сам Иисус Христос. Аминь мои слова заключает».

После этого скотину выгоняют на подножный корм, и по силе этого наговора скотина ежедневно по вечерам сама возвращается домой и не приходится ходить за ней ежедневно по выгону.

Четверговая соль в некоторых местах носит ещё на­звание «девятильная соль», чем объясняется это после­днее название — неизвестно, посказители этого объяс­нить не могли.

В ночь же на Великий четверг хозяйки дома, всего же чаще знахарки и повивальные бабки, заготовляют особую нить для употребления её в течение года и при этом по­ступают так. Крестьянка прядёт шерстяную нить и коноп­ляную нить, а затем берёт равной длины две нити шер­стяных и одну конопляную и «ссыкает», т.е. скручивает, или сучит, все три нити в одну нить, при этом поставля­ется в обязательное условие, чтобы все нити — шерстя­ные и конопляная — прялись не на правую сторону, как это обычно делается при прядении пряжи, а в обратную сторону, т.е. в левую, и таким же способом следует «ссыкать» нити, т.е. их следует скручивать и сучить не на пра­вую сторону, а наоборот, на левую.

Приготовленная таким образом нить являет собой хо­рошее профилактическое средство: она охраняет и ограж­дает от порчи, испуга, озевища, от уроков и призоров. Способ употребления этой нити таков. Нитью опоясыва­ют человека по голому телу в пояснице, в талии, и концы нити наглухо завязывают; такую нить людей оставляют на теле навсегда и носят её всю жизнь или до тех пор, пока она сама не спадёт, а снимать с себя нить не полагается; такую нить повязывают часто на талию невесте перед вен­цом, чтобы её не изурочили и не испортили. Всякий муж­чина или женщина, если они замечают, что какой-нибудь хулой человек замышляет против них что-либо недоброе, могут повязать себя такой нитью по пояснице, и чрез это они ограждают себя от порчи и от злых умыслов своих врагов и худых людей.

Из всех обрядов, выполняемых в ночь на Великий четверг, важнейшим, несомненно, является тот, кото­рый в народном обиходе известен под названием «взять скотинку в круг». Обряд этот выполняется с чрезвычай­ной важностью и в полной тайне; никто из посторонних не должен видеть выполнения этого обряда и никто не может при этом присутствовать, даже из членов своей семьи. Совершать этот обряд может только хозяин дома, глава семьи, а потому каждый домохозяин должен знать порядок совершения этого обряда и должен знать наго­ворные формулы. Нельзя просить соседа выполнить этот обряд в своём доме. Лишь знахарь, как лицо, обладаю­щее познаниями высшего порядка и одарённое сверхче­ловеческой силой, может совершить этот обряд в чужом дворе по просьбе хозяина его, и в этом случае домохозя­ин может присутствовать при выполнении обряда, ибо в данном случае он не признаётся лицом посторонним и сам знахарь в обряде является лишь представителем и заместителем хозяина.

Цель этого обряда — оградить себя, членов своей се­мьи, а равно свой дом, хозяйство и всю скотину от бед­ствий и заболеваний наступающего летнего времени — «тяжёлой поры», по выражению крестьян. Летняя тяжёлая пора несёт с собой многочисленные опасности: дому и имуществу угрожает пожар, людям и скоту грозят тяжкие и страшные болезни, свойственные только летней поре, появляется опасность от злых людей и от диких зверей. Обряд «взятия в круг» охраняет и ограждает от всех этих опасностей и бедствий.

Этот обряд записан мною со слов трёх известных в местности посказителей, старцев преклонного возраста, причём каждый из них в выполнение обряда вносит неко­торое изменение и разнообразие, настолько существен­ное, что их обряды в сущности представляют собой три отдельных варианта одного и того же обряда, представля­ющих самостоятельный и большой интерес, а потому опи­сание этого обряда я поведу со слов каждого из этих по­сказителей в отдельности.

I. По рассказу Ф.Л.С., обряд «взятия скотины в круг» совершается в ночь на четверг Страстной недели за пол­ночь и должен быть закончен до утренней зари. Для совер­шения обряда нужно заранее сделать некоторые приго­товления, а именно: за 12 дней до четверга нужно достать воску от запрестольной свечи, такой воск обычно легко достаётся через церковных служителей. Кроме того, надо иметь в запасе «пасхальную» свечу, т.е. такую, с которой молящиеся стоят в «Христовскую» утреню.

Затем, накануне обряда, с утра, хозяин дома, гото­вясь к исполнению обряда, должен подготовить катышки для привязывания их животным, и катышки эти делаются так. Берётся небольшой кусочек «запрестольного» воска и разминается в руках или же держится в тёплом месте. И когда воск размягчится, то из него делается пластинка, края этой пластинки подгибаются в форме коробочки, и в эту коробочку вкладывают небольшой кусочек, вернее, крошку, ржаного хлеба, щепоть соли и щепоть обыкно­венного охотничьего пороха, а затем края восковой коро­бочки вплотную закрывают, чтобы содержимое не могло высыпаться. Так получается катышек, или шарик с на­чинкой. Такой шарик завёртывают в небольшую тряпку — белую, льняную и чистую; края и углы этой тряпочки со­бираются и перевязываются суровой, т.е. небелёной нит­кой, и, таким образом, шарик получает вид маленького узелка. Таких шариков-узелков надо заготовить по числу голов крупного скота, имеющегося в хозяйстве.

С наступлением глубокой ночи, обычно после полуно­чи, когда всё в деревне успокоится и везде будут погаше­ны огни, и когда все на деревне уснут, тогда хозяин дома зажигает пасхальную свечу, становится в переднем углу и делает три земных поклона, а затем снимает с божницы икону, берёт её на руки и выходит в ограду своего двора, где весь скот: лошади, коровы и мелкий скот — выгнаны из хлевов и собраны в кучу. Держа в руках икону и заж­жённую свечу, хозяин обходит вокруг своей скотины три раза посолонь и произносит такую молитву-заговор: «Всё упование моё яко на Тя возлагаю, Матерь Божия, спаси и сохрани всю мою скотинушку, хрисговую животинушку, закрой, защади своимя ризами нетленнымя, пеленами христовыми, поставь ограду чаще гребенчатых зубьев, сде­лай железный тын от земли и до небеси, на каждой тынинке — по крестику, на каждом крестике — по ангелу. Мать Пресвятая Богородица, жги и пали всякие скверны, ветренны болезни, мокрую жабу, сухую жабу, быструю пулю, винорезную язву, ветренную болезнь, напрасную смерть. Аминь».

«Батюшко Фрол-Лавер, конский пастырь, спаси, по­милуй и сохрани мою христовую скотинушку, крестьянс­кую животинушку, от всякой скверны и от всякой болез­ни, спаси и сохрани от мокрой жабы, от сухой жабы, от быстрой пули, от винорезной язвы, от ветрен ной болез­ни, от напрасной смерти, от уроков, от призоров, от хит­рых, хитких озевищев. Ключ в море, замок в рот. Аминь».

При совершении обряда возможна всякая погода, мо­жет быть и ветер, и дождь; дождём заливает свечу, а вет­ром задувает её, и свеча может погаснуть. Но это обстоя­тельство не должно служить препятствием к продолже­нию обряда — из-за этого прерывать обряд нельзя и надо закончить его в совершенной темноте.

Сделавши три круга и прочитавши заговор, хозяин подходит к каждой лошади и привязывает ей в криву вы­шеописанный катышек так, чтобы это не приходилось под хомутом и не служило бы помехой при запрягании лоша­ди; катышек привязывается к гриве теми нитками, кото­рыми завязана тряпочка на катышках. Привязывать катыш­ки надо так, чтобы они не бросались в глаза и чтобы сна­ружи их совершенно не было видно, это для того, чтобы катышки не вызвали пустого любопытства и чтобы «люди не озевали».

Эти катышки так и остаются в гривах коней, так кони их и износят. Такие же катышки привязывают и в чёлку коровам, но мелкому скоту обычно катышков не привя­зывают. Даже не признаётся обязательным привязывать катышки всем коням; часто в хозяйстве бывает суровая и бойкая лошадь или же маленькая жеребушка, которых нелегко изловить и обуздать, таким можно и не привязы­вать катышков. Но признаётся необходимым, чтобы при совершении обряда был подвязан восковой катышек в гриву хотя бы одной лошади в хозяйстве.

По окончании обряда хозяин возвращается со двора в избу ставить на божницу икону и зажигает перед ней свечу, если она погашена ветром, и делает земной поклон.

После этого хозяин берёт мелкую медную монету — копейку или даже грош — и бросает эту монету под рус­скую печь с таким наговором: «Вот тебе, суседушко-батанушко, гостинцы от меня. Аминь».

Требуется, чтобы обряд этот был окончен до утрен­ней зари.

В этот же день, в четверг, рано утром хозяйка дома затапливает печь и готовит три маленьких хлебца-булочки из ржаной муки; когда же эти хлебцы готовы и вынуты из печи, тогда хозяин берёт их и несёт на задний двор и там кладёт их где-нибудь в укромном месте: на столбе или же в неровности стены — и произносит: «Вот тебе, суседушко-батанушко, гостинцы от меня. Аминь». Эти хлебы мож­но приносить в Великий четверг во всякую пору дня: ут­ром и днём — это неважно. Эта хлебная жертва всегда приятна домовому. Замечено, что хлебы эти очень быстро исчезают — их немедленно пожирает домовой.

Почему домового называют «суседкой», «буканушкой» и «батанушкой» — этого посказигель Ф.Л.С. не мог объяс­нить, и на вопрос мой об этом он сказал так: «Бог его знает. Это не от нас, а от старых людей».



II. По указанию Д.Н.П., обряд взятия скотинки в круг совершается также в ночь на Великий четверг, за пол­ночь, и должен быть окончен до утренней зари. Для со­вершения этого обряда нужно заранее сделать некоторые приготовления, а именно: прежде всего надо иметь в за­пасе три сорта ладана — простой кадильный ладан, рос­ной и земляной. Земляной ладан получается из корня бо­ровой травы, известной в народном обиходе под тем же названием «земляной ладан»; эта трава обладает той осо­бенностью, что корень её, по уверению посказителя, пах­нет ладаном. Корень этой-то травы и идёт в употребление под названием земляного ладана. Перед употреблением в дело корень земляного ладана высушивается и затем или размельчается в порошок, или ножом стругается в форме мелких стружек.

Затем, заранее заготовляется и наговаривается воск, и делается это так. Берётся воск от пасхальной свечи, с которой стояли в «Христовскую» утреню, а всего лучше взять «капельный воск», т.е. такой воск, который в Пас­хальную утреню натекает от свечей на подсвечники, сто­ящие в алтаре за престолом или перед местными икона­ми, или же просто взять «запрестольную свечу». При этом надо обратить внимание на то, что ни запрестольной све­чи, ни капельного воска ни в какой случае нельзя брать задаром и нельзя брать воровски — от такого воска пользы не будет; надо всякий раз заплатить церковному служите­лю за взятый в церкви воск 5—10 копеек; служители всег­да с охотой дают такой воск, и препятствий с этой сторо­ны не бывает. Воск приводят в размягчённое состояние путём разминания его в руках или просто ставят его в тёплое место; затем берут щепоть охотничьего пороха и по щепоти всех трёх сортов ладана — простого, росного и земляного, причём простой и росной ладаны предвари­тельно растираются в порошок, и всё это — порох и лада­ны — вминается и втирается в вещество воска, и делается это до тех пор, пока воск с порохом и ладанами не со­льётся в одну общую массу. Для придания воску действи­тельной силы его надо наговорить, и для этого поступают так: берут воск в одну или в обе руки, подносят к устам и затем шёпотом произносят пять молитв и наговоров: «Да воскреснет Бог», молитву Архангелу Михаилу и другие; молитвы и наговоры эти читаются при обходе вокруг ско­тины, в ограде, и все они приводятся ниже.

Так приготовленный и наговорённый воск становится пригодным как для обряда в Великий четверг, гак и для всех других случаев жизни, и может идти в употребление на многие годы, на неопределённо долгий срок, пока не израсходуется весь.

Когда ладан и воск готовы, тогда хозяин дома должен взять чистый глиняный горшок, всего же лучше для обря­да взять новый горшок; в этот горшок из загнетки рус­ской печи кладут горячих углей, а сверху на угли, как в кадильницу, сыплют тройной ладан: простой, росной и земляной. Хозяин берёт в левую руку горшок с углями и ладанами, а в правую берёт обыкновенную кухонную клю­ку и выходит из избы в ограду, где уже собрана вся до­машняя скотинка: лошади, коровы и мелкий скот — и начинает обходить скотинку кругом, идя посолон, при­чём носком клюки он проводит борозду, которая, обра­зуя полный круг, должна сомкнуться. Делая обход вокруг скотины, хозяин читает следующие молитвы и наговоры.

№ 1. «Да воскреснет Бог и расточатся врази его и да бежат от лица его ненавидящие его, яко исчезает дым да исчезнут, яко тает воск от лица огня, такое да погибнут беси от лица любящего Бога и знаменующего крестным знамением и весельем глаголящим, прогоняем беса и сила, на тебя пропитого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сошедшего и поправшего всю силу дьявола дорогавчого[76 - Слово «дорогавчаго», несомненно, испорченное слово и обозначает «даровавшего».] нам твой честной крест на прогнание всякого врага и су­постата. Радуйся всечестный и животворящий Кресте Гос­подне, помогай мне со святою воспожею с девой Богоро­дицей, со всеми святыми небеснымя. Во веки веков. Аминь».

№ 2. Молитва Архангелу Михаилу.

«Пошли, Господи, Михаила Архангела на помощь мою. Господи Боже наш! Великий Архангел Михаил, демонох сокрушитель, сокруши всех врагов, борющихся со мной, сотвори их яко овцы, сопрети их яко прах пред лицом ветра. Господи Боже наш! Великий Архангел Михаил, шестикрылатый, первый князь и воевода небесных сил, херувим и серафим, будь ты мне помощник во всех оби­дах, скорбях и печалях, в пустынях и на распутьях, на реках и на морях тихое пристанище. Господи Боже наш! Великий архангел Михаил, изляй мира благого на раба своего (имя рек), да молящеся тебе, да призываю имя твоё святое, да ускори на помощь мою. Услыши, Госпо­ди, молитву мою Пресвятому Пречистому Твоему кресту Господнему. Молитвы Пречистой Богородицы, всех ан­гел-архангел, всех небесных сил, апостолов, великого Николая Чудотворца, Ильи пророка, Никиты, Егстафия, Харламгшя, Власия и всех преподобных мучеников и му­чениц и спасите и сохраните раба Божия (имя рек), зак­ройте, загладите своими нетленными ризами, пеленами Христовыми, от ерести и прелести дьявольские, от нечи­стого духа, от ветрен ной болезти, от напрасной смерти, от смертоносного язва и ото врага льстивого, от страха ночного, от беса полудного, от труса, потопа, от огня и меча, от бури наносной, от злого человека, от нечистого духа, от колдуна, от колдуницы, от еретника, от еретницы, ото всей супротивной силы дьявольской и от утрен­него зорника и от вечёрного. Господи Боже наш! Великий Архангел Михаил! Свят день Господен, всегда, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

№ 3. «Стану я, раб Божий (имя рек), благословен, пойду перекрестесь, из дверей в двери, из ворот в ворота, в чистое поле, в широко раздолье, под восточную сторону, под буйные ветры, под красное солнце, под светел ме­сяц, под кудрявое облако, под утренну зорю и под вечёрную. Утрена зоря Марея, вечёрная Маремьяна. Пойду я, раб Божий (имя рек), на море на океан, середи океана-моря стоит буен остров, на этом острову лежит латырь-камень, на этом на камню стоит святая соборная апос­тольская матушка Божья церковь, в этой церкви стоит злат престол, на злате престоле сидит Матушка Пресвя­тая Богородица со Истинным Христом. Помолюсь и поко­рюсь Пресвятой Богородице Матушке и Истинному Хри­сту Батюшке и милости попрошу. Закройте, защадите меня, раба Божия (имя рек), и мою христовую скотинушку, кре­стьянскую животинушку своими нетленными ризами, пеленами Христовыми от ереси, от прелести дьявольс­кой, от нечистого духа, от ветрен ной болезти, от напрасной смерти, от смертоносного язва и от врага льстивого, от страха ночного, от беса полудного, от труса, потопа, от огня и меча, от бури наносной, от злого человека, от нечистого духа, от колдуна, от колдуницы, от еретника, от еретницы, от всей супротивной силы дьявольской и от утреннего зорника и от вечёрного. Именем Господним, крестным знамением, крестом животворящим загражда­ются все супротивные силы дьявольские, ерести и преле­сти и нечистый дух и ветренные болезти. Как на горах белые снеги тают, с гор быстрые реки льют, и так бы скатывались, сбегались с меня, раба Божия (имя рек), и с моей христовой скотинушки, крестьянской животинушки, уроки-призоры, шшипота и ломота из белого тела, из ретивого сердца, из ясных очей, из печени горячей, из семидесяти семи суставов, со всей стопы человеческой. Будьте мои слова крепки и лепки, крепче камню, вострей булату. Рот мой — ключ, губы — замок. Кину ключи в морскую глубину, замки — в небесную высоту. С веку до веку. Аминь».

№ 4. «Господи Боже наш! Великий Архангел Михаил, Гавриил Архангел, Иван Златоуст, Спас Многомилостив, Егорий Храбрый, Хрол-Лавёр, Власий-святой угодник, Николай Чудотворец, Илья Пророк, Никита, Егстафий, Харлампий, Власий и все преподобные мученики и муче­ницы. Спасите и сохраните, закройте и защадите меня, раба Божия (имя рек), и мою христовую скотинушку, крестьянскую животинушку своими нетленными ризами, пеленами Христовыми от ерести и от прелести дьявольс­кие, от нечистого духа, от ветрен ной болезти, от напрас­ной смерти, от смертоносного язва, от врага льстивого, от страха ночного, от беса полудного, от труса, потопа, от огня и меча, от бури наносной, от злого человека, от нечистого духа, от колдуна, от колдуницы, от еретика, от еретницы, ого всей супротивной силы дьявольской и от утреннего зорника и от вечёрного. Именем Господним, крестным знамением, крестом животворящим загражда­ются все супротивные силы дьявольские, ерести и преле­сти, нечистый дух, ветренные болезти. Как вечёрная заря потухает, так бы и у меня, раба Божия (имя рек), потуха­ли ерести и прелести, нечистый дух и ветренные болезти, уроки и призоры, шшипота и ломота в белом теле, в ре­тивом сердце, в печени горячей, в семидесяти семи сус­тавах, во всей стопе человеческой. Будьте мои слова креп­ки и лепки, крепче камню и вострей булату. Рот мой — ключ, губы — замок. Кину ключи в морскую глубину, замки — в небесную высоту, с веку до веку. Аминь».

№ 5. «Крест креститель, крест хранитель всея вселен­ные, крест красота церковная, крест ангелов слава, крест царю держава, крест нам, христианам, утверждение, крест демонох язва. Заграждаются все супротивные силы дья­вольские, ерести и прелести, нечистый дух, ветренные болезти. Именем Господним, крестным знамением, крес­том животворящим, будь вокруг меня, раба Божия (имя рек), и вокруг моего добра и всей моей скотинушки, хри­стовой животинушки, огненная река, каменная стена, булатный тын, кругом обгорожен, на каждой тынинке по ангелу сидят, в трубы трубят; в воротах стоит истинный Христос, жжёт и палит ерести и прелести, нечистый дух, ветренные болезти, не допущай до меня, раба Божия (имя рек), до моего двора и дома и до христовой скотинушки на сто на сорок сажен. Будьте мои слова крепки и лепки, крепче камню, вострей булату. Рот мой — ключ, губы — замок. Кину ключи в морскую глубину, замки — в небес­ную высоту, с веку до веку. Аминь».

Взявши, таким образом, скотинку в круг, хозяин бе­рёт небольшие кусочки наговорного воска и вкатывает их в гриву лошадям и в чёлку коровам, можно при желании вкатать воск и в чёлку овцам, причём вкатывание это со­вершается путём налепливания воска прямо к волосам гривы или чёлки животных. После всего этого хозяин идёт в избу и высыпает угли из горшка в загнету. Этим обычно заканчивается обряд.

Но в тех случаях, когда крестьянин переходит на но­вую усадьбу или в новый дом, следует заканчивать этот обряд так. Обойдя вокруг скотины и прочитавши нагово­ры, хозяин идёт на средину ограды и вырывает в земле яму, ставит в неё горшок с углями и затем сверху горшка кладёт крестообразно дощечки или палочки и накрывает чистой тряпкой, а затем горшок крестит перстосложенной рукой с произнесением молитвы: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь». И затем горшок зарывает землёй. Горшок должен быть зарыт на достаточной глуби­не, чтобы не попортить его при проезде на телегах и при убирании навоза.

Покончивши с этим обрядом, хозяин приступает к выполнению другого обряда, и при этом поступает так. Хозяин берёт с собой четыре небольших куска свежего мяса и идёт с ними на «расстань», т.е. на перекрёсток двух пересекающихся дорог за селением; там он становится в крестовине расстани, а куски мяса раскладывает непода­лёку от себя на четырёх путях и затем становится лицом на восток, делает поясной поклон и произносит трижды такой наговор: «Чёрные лютые звери, серые волки, при­нёс я вам питание-еду, не надейтесь более на меня. Аминь». Затем хозяин последовательно поворачивается лицом на запад, север и юг, делает поясные поклоны и на каждой стороне трижды произносит те же слова наговора. И пос­ле этого возвращается домой. Наговор этот надо выпол­нить, во всяком случае, до восхода солнца и в глубокой тайне; признаётся, что всего удобнее этот наговор выпол­нить при первом отблеске утренней зари. Этим наговором ограждается домашний скот в предстоящий летний сезон от нападения волков и медведей.

III. По указанию посказителя Л.Л.З., обряд взятия ско­тинки в круг совершается также в ночь на Великий чет­верг, за полночь, до утренней зари. Для выполнения об­ряда требуется заранее приготовить воск. Воск готовится из пасхальной свечи, с которой стояли в Христовскую утреню; в размягчённый воск кладётся щепоть чёрного охотничьего пороха, и воск с порохом хорошо смешива­ется и разминается. Особого наговора при этом не полага­ется. Перед началом обряда зажигается восковая свеча пред иконами в переднем углу, и свеча эта горит в продолже­ние всего обряда; перед иконами хозяин делает три зем­ных поклона и затем выходит во двор, где уже собрана вся скотина, и обходит скотину кругом посолон, делая только один круг, при этом хозяин произносит такой на­говор: «Стану я, раб Божий (имя рек), благословесь и перекрестесь, умоюсь чистою водою, утрусь Христовою пе­леною, отцово-материно благословленье и крёсново-крёснино с собой возьму. Пойду я, раб Божий (имя рек), под восток, под восточную сторону, к океану-морю; на океа­не-море бел-Латырь камень, на бел-Латыре камне стоит святая соборная апостольская церковь и в той святой со­борной апостольской церкви злат престол, на златом пре­столе сидит Матушка Скорбящая Пресвятая Богородица, Михаил Архангел, Фрол-Лавёр — конские пастыри. Я, раб Божий (имя рек), подхожу близко, кланяюсь низко; Матушка Скорбящая Пречистая Богородица, Михаил Ар­хангел, Фрол-Лавёр — конские пастыри, сохраните и по­милуйте меня, раба Божия (имя рек), и мою христовую скотинушку от волка серого, от медведя чёрного в тём­ных лесах, в зелёных лугах, в мягких притонах. Батюшко Михаил Архангел, поставь вкруг меня, раба Божия (имя рек), и вкруг моей христовой скотинушки тын медный от земной широты до небесной высоты, на каждой тынинке — по крестику, на каждом крестике — по ангелу, по ар­хангелу, по хранителю. Сохраните и помилуйте меня, раба Божия (имя рек), и мою христовую скотинушку от тлет­ворного ветра, от смертоносной язвы, от опасной болез­ти, не льнула бы и не приставала бы ко мне и к моей скотинушке эта болезнь, на воздухе бы иссыхала от моих слов, от земли зубов, от моего языка, отныне до веку, от земли и до неба. Ключ и замок сам Иисус Христос. Аминь мои слова заключает».

Взявши скотину в круг и прочитавши наговор, хозяин вкатывает, т.е. прилепляет, к волосам наговорный воск, в гриву коням и в чёлку коровам и мелкому скоту, а затем возвращается в избу и делает земной поклон перед ико­нами. Этим обряд взятия скотинки в круг кончается.

В эту же ночь совершается заговор Муравьёв. Муравьи, по народному представлению и преданию, во времена стародавние были царями и богатырями, и лишь силой какого-то волшебства с незапамятных же времён они об­ращены были в насекомых — в Муравьёв. Муравьям при­писывается значительная роль в деле устроения крестьян­ского благополучия. Так, разведённые в домах и в жилых помещениях, муравьи полезны тем, что уничтожают в доме клопов, в скотных дворах муравьи полезны тем, что охра­няют скот от заболеваний и от худых влияний. Особенно же полезны муравьи в овечьих хлевах, ибо увеличивают приплод овец.

Многие крестьяне в Великий четверг утром приносят из лесу гнездо Муравьёв со всем с сором и высыпают Му­равьёв в овечьем хлеву без всякого наговора, и от этого одного бывает польза.

Но правильнее поступать так. Хозяин идёт в лес, вырубает пень — обрубок того дерева, у корневища которого муравьи сделали себе гнездо; такое дерево надо найти заблаговремен­но; из этого обрубка там же, в лесу, делается топором не­большое корытце. Затем хозяин берёт Муравьёв со всем гнез­дом или же только с частью гнезда и несёт Муравьёв домой; там, в овечьем хлеву, хозяин ставит вырубленное из пня ко­рытце, наливает в него воду, а в воду высыпает Муравьёв с их гнездом и со всем сором, и эту воду наговаривает такими словами: «Как эти муравьи плодятся, так бы у меня, раба Божия (имя рек), плодились овечки беленькие, чёрненькие и легонькие. Ключ и замок сам Иисус Христос. Аминь».

Наговорную воду с муравьями хозяин даёт пить овцам. Сделанное в лесу корытце можно при желании изготов­лять на каждый год, но обычно таким корытцем пользу­ются неопределённо долгий срок, в течение многих лет, пока оно не обветшает. По окончании обряда корытце хранят до следующего года где-либо в укромном месте, обычно в том же овечьем хлеву под крышей, и заботятся лишь о том, чтобы оно не было в постороннем хозяй­ственном употреблении.

Помимо всего этого, хозяин берёт первое яйцо, сне­сённое в эту весну курицей, несёт его в лес и там кладёт в муравьиное гнездо, чтобы муравьи его съели; в том же случае, если хозяин принёс муравьиное гнездо к себе во двор, тогда яйцо можно положить в это гнездо и при этом произнести такой наговор: «Вот тебе, царь Муравей, для разговенья первое яйцо, а мне дай приплод добрых овец — белых, чёрных и пегих. Ключ и замок сам Иисус Хрис­тос. Аминь».

После всего этого хозяин берёт в загнетке русской печи немного золы — горсточку или даже щепоть, несёт золу в амбар, сыплет в сусек с хлебом и произносит такой наго­вор: «Как эта зола в загнетке не переводится, так бы и в моих сусеках хлебушко не переводился. Ключ и замок сам Иисус Христос. Аминь».

Этим последним наговором достигается и обеспечива­ется хлебное обилие и довольство в доме.




VII. НОВОСЕЛЬЕ

Новосельем, в собственном смысле, называется пере­ход семьи в новый дом, поставленный на новой усадьбе, т.е. на новом земельном участке. Посему, если семья пере­ходит в новый дом, поставленный на старом земельном участке, что бывает в тех случаях, когда старый дом раз­рушается и ломается по его ветхости или же продаётся на снос, или же уничтожается пожаром, то в таких случаях не будет новоселья, в собственном значении слова, и при таком неполном новоселье не выполняются все те обря­ды, которыми обычно сопровождается переход семьи из старого дома в новый.

При переходе семьи в новый дом на новую усадьбу обряды новоселья имеют в виду перенесение «загнетки» как домашнего очага на новое место и перевод духов, покровителей дома и двора, на новое место — в новый дом и в новый двор.

Обряд перенесения «загнетки» на новоселье наводит нас на вопрос о значении русской печи в крестьянском доме и хозяйстве. Русская печь — это домашний очаг кре­стьянской семьи; русская печь — это место, окружённое благоговейным почитанием всей крестьянской семьи; она является источником существования и благополучия кре­стьянской семьи; печь — место чистое. А потому никакая крестьянка не допустит того, чтобы в печи сжигалось что-либо нечистое: какая-либо грязная тряпка, кухонный от­брос или даже просто сор с пола; всё же подлежащее унич­тожению вывозится за деревню и там выбрасывается или сжигается на костре. Считается большим грехом и кров­ной обидой дому и семье, если бы кто-либо плюнул в печь, особенно в то время, когда там горят двора и гото­вится пища.

Устройство русской печи крайне просто и несложно. Русская печь обычно делается в заднем углу избы, в пра­вом или в левом углу — это безразлично. Для устройства печи в углу над полом строится деревянная клетка, высо­той от пола до 3/4 аршина, называемая опечьем или подопечьем. На этой клетке делается настил из кирпичей, служащих основанием печи и называющийся «подом». Над подом во всю длину его из кирпичей выводится полукруг­лый свод, в задней своей части свод этот наглухо закла­дывается кирпичами в форме прямой стены. В передней же своей части печь также закладывается стеной из кир­пича, но не сплошной стеной, а с небольшим отверсти­ем, обычно имеющим полукруглую форму, настолько зна­чительным, чтобы через него можно было ставить в печь чугуны, корчаги и сковороды; отверстие это, являющееся устьем печи, в народной речи называется «цоло». Цоло закрывается снаружи особой крышкой, обычно сделан­ной из железного или чугунного листа и называющейся заслонкой.

Передняя стенка печи строится не на самом краю пода, а с некоторым отступлением от края в глубь печи, так, что между передней стенкой и краем пода остаётся некоторое свободное пространство, которое называется «шестком». Шесток этот нужен для практического удобства хозяйки — стряпухи, над шестком строится дымовая труба, выходя­щая через потолок на крышу дома. Таким образом, шесток помещается под дымовой трубой и при топке печи дым выходит из печи через устье над шестком в трубу.

В поду печи, прямо за передней стенкой её, по правую и по левую сторону устья делаются два небольших углуб­ления, обычно в размер кирпича, а иногда несколько боль­ше, в зависимости от размеров печи; углубление, распо­ложенное по левую сторону устья, называется «загнет­кой», другое же углубление, по правую сторону устья, называется «задорогой». На поду печи кладутся дрова и, так сказать, разводится костёр — очаг, для варки и при­готовления пищи для семьи. Но не под является главным и существенным местом печи и хранителем очага, а та­ким местом в печи является «загнетка», ибо в ней хозяйка дома поддерживает непрерывный и постоянный огонь очага. Дело в том, что каждая хозяйка дома озабочена тем, чтобы поддерживать в своей печи непрерывный огонь, и огонь этот поддерживается не на поду печи и не в другом её месте, а именно в загнетке. И делается это так.

Когда печь истоплена, тогда хозяйка дома — стряпуха — клюкой отбирает угли, какие получше и покрупнее, и сгребает их в загнетку, остальные же угли и золу она заг­ребает в задорогу, а под начисто заметает особой метёл­кой, сделанной из берёзового веника, а чаще из веток хвойного дерева: если, пихты и лиственницы, и даже из сосны, так как метла из хвойного дерева даёт хороший аромат. Угли, собранные в задороге, могут гаснуть, но угли в загнетке погаснуть ни в коем случае не должны, в загнетке должен поддерживаться и храниться жар до сле­дующего утра. Наутро же хозяйка, наложивши дров в печ­ку, берёт лучину и зажигает её от углей в загнетке и затем уже зажигает дрова и растапливает печь. Через это дости­гается непрерывность и постоянство домашнего очага. Если недосмотром или небрежностью хозяйки в загнетке по­тухнет огонь, это признаётся тяжким грехом и признаком грядущих бедствий и испытаний в доме.

Иногда крестьянину приходится со всей семьёй остав­лять свой дом надолго, на несколько дней; обычно такие отлучки бывают в страдную пору для уборки отдалённых полей и лугов, для рыбного и лесного промысла и проч.; в таких случаях на время своей отлучки хозяйка дома ос­тавляет особую домовницу — какую-нибудь старушку, которая наблюдает за тем, чтобы огонь в загнетке не пре­кращался. Если же такой домовницы достать негде, тогда хозяйка просит какую-нибудь соседку досмотреть за её печкой.

Русская печь обычно ставится вплотную к стенам избы; снаружи печь обделывается так, что имеет вид большого кирпичного ящика, бока и верх которого имеют вид ров­ных плоскостей. К русской печи сбоку её, обращённому вглубь избы, строится особый помост, в уровень с верх­ней плоскостью печи; помост этот делается из деревян­ных столбов и из досок, помост этот называется «голб­цем». Голбец представляет собой не что иное, как дере­вянную кровать, пристроенную к печи на одном уровней с нею. Голбец делается во всю длину печи, ширина же его определяется размерами помещения — обычно около двух аршин; от полу до самого верху сбоку голбец заделывает­ся досками; чтобы забраться на голбец, делается особая лесенка. Под голбцем иногда делается ход в подполье, зак­рывающийся особой крышкой — западнёй. Таким обра­зом, голбец представляет собой как бы деревянное про­должение печи и составляет с нею одно целое.

Русская печь как хранительница домашнего очага есть место священное, и потому тёмной и нечистой силе не дано власти над нею. Человеку, желающему избавиться от бесовских козней и от силы вражьей, стоит только залезть на русскую печь или на голбец, и он будет в полной безо­пасности; бесы будут летать вокруг печи, скакать и пры­гать, будут злобно рычать и скрежетать зубами, но достать человека на печи они не могут. Случается иногда, что зна­харь или знахарка вызывают таких духов, с которыми спра­виться они не могут, и духи нападают на самого знахаря или знахарку, терзают их, мучают и даже убивают. В таких случаях знахарки спасаются от нападения бесов и от не­чистой силы на русской печке и на голбце.

Набожный и истовый крестьянин, кондовый житель Сибири, очутившись на чуждой стороне в чужой деревне, войдя в дом незнакомого крестьянина, прежде всего мо­лится Богу и делает поклон хозяину и членам его семьи, а затем подходит к русской печи и ладонями обеих рук при­касается к ней и этим как бы отдаёт себя под особое по­кровительство и ставит себя под охрану домашнего очага. Такого чужестранца и незнакомца, который прикоснове­нием к русской печи призывает покровительство домаш­него очага, хозяин дома и его семья встречают с полным доверием и радушием.

Таким образом, русская печь в качестве домашнего очага является местом священным, и естественно, что она вызывает к себе бережное и благоговейное отноше­ние со стороны крестьян и особенно крестьянок-стряпух, которым с ней приходится ежедневно иметь дело. Русская печь обслуживает важнейшие потребности чело­веческого существования: она обогревает жилище и го­товит пищу; помимо того, русская печь является лабора­торией для изготовления всяких лекарственных составов, идущих на пользу болящего люда. Всякие настойки, при­правы и питьё для больного приготовляются только в русской печи. В таких случаях, когда для лечения требу­ются угли и зола, таковые всегда берутся только из заг­нетки русской печи.

В начале зимы, перед молотьбой хлебов, первый овин должен быть затоплен от углей, взятых в загнетке русской печи. Каждый день по утрам хозяйка дома — стряпуха, приступая к приготовлению кушанья и затапливая печь, при появлении огня и дыма должна перстосложенной ру­кой перекрестить устье русской печи и произнести следу­ющий заговор:

«Встань, царь Огонь. Царю Огню не иметь воли в моём доме, а иметь волю в одной вольной печи. Ключ и замок сам Иисус Христос. Аминь».

Ввиду такого значения русской печи в народном быту неудивительно, что русская печь часто фигурирует в на­родных сказках, во многих обрядах и заговорах, и не только печь, но и отдельные «печины», т.е. кирпичи, взятые из печи. Эти наговоры нами будут указаны в другом месте в своё время.

Здесь же я укажу лишь один способ пользования «печинами» и русской печью вообще при наговорах — это при наговоре присухи, или, как часто выражаются посказители, при наговоре «на любовь». Девушка, заинтересо­ванная в том, чтобы склонить к себе любовь парня, долж­на поступить так. Она своим платком утирает пот с лица того молодца, которого она хочет приворожить. Сделать это всего удобнее на вечёрке в разгар веселья, когда мо­лодёжь разгорячается, или же на полевых работах в страд­ную пору — это уже вопрос практического удобства. Но проделать это девушка должна так, чтобы не обратить на себя внимания посторонних людей. Отеревши пот, девушка кладёт платок в карман и уже не даёт ему другого упот­ребления.

На следующий день поутру, при растопке русской печи, девушка этим платком ловит первый дым, т.е. дым, появ­ляющийся при самом начале топки печи, и при этом про­износит наговор: «Как этот дым рвётся и извивается, так бы и у раба Божия (имя рек) сердце по мне, рабе Божьей (имя рек), рвалось и извивалось. Аминь».

После этого девушка из поду русской печи вынима­ет печину, т.е. кирпич; от нижней части кирпича де­вушка отламывает очень маленький кусочек, который и вкладывает в наговоренный платок, а затем девушка вкладывает платок и расстилает его на дне того углуб­ления, которое образовалось из-под вынутого кирпича, и после всего этого кирпич вставляется на своё место, т.е. кирпич укладывается на подстилке из платка. Уло­женный так платок не может сразу сгореть, а будет по­степенно тлеть, пока не превратится в пепел. Это-то именно и нужно, ибо если платок сразу сгорит, то на­говор не будет иметь силы и не достигнет цели. Уложив­ши таким образом платок под печину, девушка произ­носит:

«Как этот платок сохнет-блекнет и тлеет, так бы и сердце у раба Божия (имя рек) сохло бы и блекло и тлело бы обо мне, рабе Божьей (имя рек). Аминь».

Платок так и остаётся там, под печи ной, пока не пре­вратится в прах.




* * *

Переход на новоселье следует совершать при свете молодого месяца, хорошо выполнить его и в полнолуние. Но ни в каком случае не следует переходить на новоселье на ущерб месяца, ибо переход в такое время обусловлива­ет собой верный ущерб в хозяйстве, его расстройство и даже гибель. Особенно не следует совершать новоселья в безлунную тёмную ночь, т.е. в период новолуния, или, по местному выражению, «в перекрой месяца», ибо такой переход обрекает крестьянское хозяйство на тёмное, мрач­ное и тяжёлое существование.

Когда новый дом приведён в такое состояние, что в нём можно готовить пищу и поместиться хозяину с его семьёй, и когда двор приведён в состояние, пригодное для содержания в нём скота, тогда хозяин дома на се­мейном совете решает совершить переход на новоселье и назначает день такого перехода. За день, за два до новоселья крестьянская семья приступает к переносу и перевозке своего имущества из старого дома в новый, но делает это не зря, а в известном порядке и посте­пенно. Так, прежде всего хозяйка дома на склоне дня, под вечер, берёт мучное корыто и ковш и несёт их в новый дом и там спускает в подполье И это единствен­ное имущество, которое в первый день переносится на новоселье, никакого другого имущества в этот день в новый дом не переносят. С наступлением ночи хозяин дома берёт с собой ковригу хлеба и соль, а также пету­ха, и с ними идёт в новую избу на ночлег и спит в избе совершенно один. Эго делается для гаданья: сон, кото­рый приснится хозяину дома в эту ночь в новой избе, всегда носит вещий, пророческий характер, сон этот скажет хозяину, будет ли для него и для членов его се­мьи в новом доме жизнь благополучная и счастливая, или же наоборот — его ждёт в новом доме жизнь тяжё­лая и безотрадная.

На следующий только день, с утра, крестьянская се­мья начинает перевозить и переносить из старого дома в новый всё своё имущество, и иногда в один день перетас­кивает весь свой скарб. В этот же день переводится и весь скот со старого двора на новый, но это ещё не новосе­лье, ибо загнетка остаётся в старой печи. Перенесение заг­нетки совершается лишь на следующий день утром, перед топкой печи, и совершается это так.

Утром хозяйка дома берёт «чистый» глиняный гор­шок, всего лучше для этого взять совершенно новый горшок, не бывший в употреблении; хозяйка из загнет­ки старой печи выгребает все уголья так, чтобы в ста­рой загнетке совершенно не оставалось жару, и угли эти высыпает в горшок; горшка этого наглухо закры­вать не следует, чтобы не погасли угли, можно лишь слегка сверху закрыть горшок чистым холстом. Держа горшок в руках хозяйка обходит всю опустевшую ста­рую избу кругом посолон, затем становится посредине избы, лицом в передний угол, хотя бы там уже не было ни божницы, ни икон, и делает низкий поясной по­клон, а затем поворачивается лицом к русской печи и также делает поясной поклон; поклоны эти хозяйка-крестьянка делает молча и молча же она выходит из ста­рого дома и идёт в новый. Там, в новом доме, хозяйка также обходит всю избу кругом посолон и затем ставит горшок с углями на стол в переднем углу и кладёт пе­ред иконами три земных поклона, а затем снова берёт горшок в руки, поворачивается лицом к печи и высы­пает угли из горшка на шесток (но не в загнётку), от этих углей хозяйка зажигает лучину и растапливает пер­вую печь в новом доме; при затопке печи хозяйка дома перстосложенной рукой крестит печь и произносит на­говор, приведённый выше, а затем знаменует себя кре­стным знамением, и с нею вместе знаменуют себя кре­стным знамением все члены семьи.

Загнетка перенесена, непрерывность и постоянство огня в ней соблюдены и сохранены.

Требуется, чтобы хозяйка дома в первой печи в но­вом доме испекла хлебы или по крайней мере хлебные лепёшки — это затем, чтобы семья перешла в дом «на хлебный дух», ибо этим достигается обилие и благополу­чие в доме.

Когда первая печь в новом доме истоплена и завт­рак или обед готов, тогда хозяйка дома приступает к совершению обряда перевода духа-покровителя, сусед­ки и букана из старого жилища на новое, и при этом поступает так. Хозяйка берёт петуха и идёт с ним в старый дом, уже совершенно заброшенный и с опус­тевшей загнеткой; там, держа петуха в руках, она об­ходит кругом посолон всю избу и затем становится по середине избы, лицом в глубь избы, делает низкий поясной или даже земной поклон и произносит: «Дедушко-буканушко, милости просим к нам на новоселье, переходи к нам в новый дом и будь добр и ласков к нашей семье, как ты был добр и ласков к нам в старом доме».

Нужно сказать, что эти слова обращения к домовому-букану не носят характер строгой заговорческой фор­мулы и допускают перифраз, согласно разумения крес­тьянки, хозяйки дома, но смысл обращения тот, кото­рый приведён мной и который записан мной со слов двух посказителей.

После того хозяйка дома с петухом в руках выходит из старого дома и идёт в новый; войдя в новую избу, хозяйка обходит её кругом посол он и затем делает по­ясной или земной поклон вглубь избы и произносит: «Милости просим, дедушко-буканушко, к нам на но­воселье, живи в нашем новом доме и будь добр и лас­ков с нашей семьей, как ты был добр и ласков к нам в старом доме». И затем хозяйка выпускает петуха из рук на средину пола.

Так совершается перевод духа покровителя, домового и букана из старого дома в новый. После перевода суседки старый дом признаётся заброшенным и нежилым.

Перевод дворного духа и суседки совершается уже хозяином дома и обязательно в ночную пору, причём желательно, чтобы при выполнении этого обряда на небе светила луна; для выполнения этого обряда тре­буется присутствие при хозяине дома другого посто­роннего лица, обыкновенно для этого приглашается какой-нибудь соседний старый крестьянин. С наступ­лением ночи, когда стемнеет и на деревне всё успоко­ится, тогда хозяин дома берёт хлеб и на него ставит солонку с солью, или же просто на хлеб сыплет горсть соли, и с хлебом и солью идёт в свой старый дом, а приглашённого для выполнения обряда старика ставит в своём новом дворе у ворот, наглухо закрытых. Войдя в свой старый двор, хозяин с хлебом и солью в руках обходит весь свой двор кругом посолон, а затем, по­дойдя к воротам, хозяин становится липом в глубь двора и делает поклон: земной или поясной — это безраз­лично, это зависит от усердия его, и, делая поклон, хозяин произносит: «Дедушко-суседушко, пожалуй с нами на новое место, жалей и береги нашу христовую скотинушку и охраняй наш благословенный дом». За­тем хозяин выходит за ворота старого двора и идёт в свой новый двор; подойдя к закрытым воротам своего нового дома, хозяин громко произносит Иисусову мо­литву: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, поми­луй нас». На это приставленный к воротам старик со двора отвечает: «Аминь», и того же разу отворяет на­стежь ворота и встречает хозяина дома с поклоном и ласковым словом: «Милости просим, хозяин, заходи на новое место. Дай Бог добрый час» и т.п.

Войдя в свой новый двор, хозяин также обходит весь свой двор и пригоны посолон, а затем, подойдя к воро­там двора и обращаясь в глубь его, делает поклон — зем­ной или поясной (по желанию), и произносит те же слова обращения к дворному, а затем идёт в избу и тагй кладёт хлеб и соль на стол в переднем углу под образами и делает три земных поклона пред образами.

Так совершается обряд перевода дворного из старой усадьбы в новую. Но всем эти обряды новоселья ещё не заканчиваются, и наутро следующего дня выполняется, так сказать, заключительный обряд новоселья, и справ­ляется он так.

Утром, когда печь уже истоплена и хозяйка дома уже прибралась около печи и всё приготовила к обеду, хозяин дома одевает приглашённого для выполнения обряда старика в новую овчинную шубу, хотя бы дело было в жаркую летнюю пору, и даёт ему в одну руку кринку с маслом, а в другую — хлеб с солью, причём в этом случае могут фигурировать те самые хлеб и соль, с которыми накануне хозяин дома переводил суседку дворного; со всем этим старик спускается в подполье избы, а хозяин дома, тоже одетый в шубу, остаётся в избе у открытой западни. Хозяин сверху громко спра­шивает стоящего в подполье старика: «Кто там ходит?» И на это старик снизу отвечает: «Сам Иисус Христос в новой шубе, с кринкой масла, с хлебом-солью, тебе, хозяин, желает доброго здоровья на новом месте. Аминь».

Этот вопрос и ответ повторяются три раза. После это­го старик вылезает из подполья, ставит хлеб с солью и кринку с маслом на стол, а затем кланяется хозяину и хозяйке дома и поздравляет их с новосельем.

С этого момента обряд новоселья считается закончен­ным и хозяева принимают поздравление с новосельем.

ЕЖЕГОДНИК ТОБОЛЬСКОГО ГУБЕРНСКОГО МУЗЕЯ.

ТОБОЛЬСК, 1916. ВЫП. XXVI. С. 1—65.






И.О. ОСИПОВ

РИТУАЛ СИБИРСКОЙ СВАДЬБЫ





Ритуал сибирской свадьбы

К числу самых ранних проявлений культурной жизни человечества принадлежит, без сомнения, институт бра­ка: древность его можно считать почти одинаковой с древ­ностью религии. И это естественно: по мнению многих учёных, семья была первой ячейкой, размножение кото­рой создало человеческое общество; и если это справед­ливо, то, конечно, брачный союз между мужчиной и жен­щиной не мог избегнуть общественного контроля, выра­жающегося в совокупности самых разнообразных и мно­гочисленных формальностей и обычаев, которыми обстав­ляется заключение брачного союза. Само собой разумеет­ся, что характер всех этих обычаев и формальностей зави­сит от культурного уровня того общества, среди которого они возникают. Христианство значительно упростило эти обычаи, ограничив их только заключением брака в церк­ви, и не иначе, как её служителем; институт так называ­емого гражданского брака, принятого в некоторых госу­дарствах Европы, ещё более сократил количество брач­ных формальностей, считая брак вполне законным, если условия его занесены в книгу местного нотариуса; а об­щественное самосознание уничтожило в некоторых стра­нах, например, в Англии, и все те пиршества и праздне­ства, которыми сопровождался брак в прежнее время, установив как обычай свадебное путешествие новобрач­ных тотчас по совершении брака.

Среди возникших классов, однако, сохраняется мно­жество брачных обычаев, являющихся, без сомнения, остатками самой седой, и притом языческой, старины; среди нашего народа, несмотря на простоту православ­ного брака, ни одно событие частной и общественной жизни не обставлено таким множеством формальностей, какие сопровождают заключение брачного союза до и после его освящения церковью. Можно сказать, что самый важ­ный акт брака — венчание — просто теряется среди оби­лия тех обычаев и формальностей, которыми полна дере­венская свадьба. Трудно сомневаться в том, что эти пере­житки давно исчезнувших общественных форм жизни пред­ставляют значительный бытовой и даже научный интерес. Автору этих строк пришлось познакомиться довольно близ­ко с ритуалом сибирской свадьбы, и он позволяет себе предложить свои наблюдения вниманию публики.

Обычаи сибирской свадьбы таковы, что они представ­ляют ещё специальный интерес: они, во-первых, носят несколько азиатский оттенок, и, во-вторых, могут счи­таться до некоторой степени источником обеднения си­бирских крестьян.

То, что мы называем азиатским оттенком, заключает­ся в обычае «запроса», который сами крестьяне называют татарским словом «калым»: жених должен заплатить за невесту известную сумму денег, чтобы она могла сделать­ся его женой. Правда, деньги эти возвращаются в семью жениха, так как невеста не оставляет их своему отцу, а заводит на них такие предметы приданого, которых она не выработала своим домашним трудом или которых ей не дают родители; «запрос», «калым», почти весь идёт на покупку предметов роскоши: «дипломатов», «ботинок», шёлковых платьев и платков, шерстяных шалей и т.п. С другой стороны, если женщина приносит с собой калым обратно в семью мужа, то всё-таки он считается её лич­ной собственностью и в случае смерти мужа остаётся не в его семье, а у вдовы; и если она вторично выходит замуж, то калым не отбирается у неё.

Обычай этот, вероятно, возник частью от соседства с киргизами-кочевниками, а более всего — первоначально­го характера колонизации Сибири: при малочисленности населения, когда рабочая и производительная сила жен­щины особенно ценится, при значительном наплыве в Сибирь разных удальцов, конечно, бессемейных, при обо­их этих условиях немудрено возникнуть обычаю калыма как выразителю численного преобладания мужчин над женщинами. В настоящее время, когда население Сибири всё более и более увеличивается благодаря всякого рода колонизации — вольной и невольной, организованной и беспорядочной, — обычай «запроса», «калыма», начина­ет исчезать: крестьяне, особенно небогатые, женятся «убе­гом», т.е. тайно от родителей; тайна эта, однако, не со­ставляет для последних секрета; обыкновенно это делает­ся с согласия родителей той и другой стороны, хотя и с неохотой со стороны отца невесты, которому в этом слу­чае всё-таки даётся «за руку» вино. Такая свадьба «убегом» избавляет жениха не только от калыма, но и от большей части расходов по угощению родственников и знакомых: «убег» всё-таки считается неприличным, и на такую свадьбу приглашают только самых близких людей, причём празд­нование совершается очень скромно — без всякого шума, звона и треска.

Что касается до разорительности сибирской свадьбы (главным образом, впрочем, для семьи жениха), то это можно видеть из следующих цифр, относящихся к той местности, свадебные обычаи которой мы будем далее описывать. Расход жениха состоит из следующих статей: 1) «запрос», или «калым», невесте — 80 руб.; 2) отцу невесты «за руку» (т.е. за согласие) вина 4 ведра по 6 руб. — 24 руб.; 3) для гулянки в доме жениха водки 6 вёдер — 36 руб.; 4) венчание — 10 руб.; 5) родне невесты на по­дарки (пряниками и мылом) около 3 руб.; 6) рыбы для пирогов не менее двух пудов по 2 руб. — 4 руб.; 7) масла коровьего один пуд — 7 руб.; 8) мяса два пуда по 1 руб. 50 коп.— 3 руб.; 9) чаю два фунта по 1 руб. 50 коп. — 3 руб.; 10) сахару десять фунтов по 20 коп. — 2 руб.; 11) орехов, пряников и карамели на 2 руб.; 12) муки пшеничной че­тыре пуда по 70 коп. — 2 руб. 80 коп.; Всего будет стоить свадьба для жениха — 176 руб. 80 коп. Заметим, что все цифры взяты для крестьянина среднего состояния; бога­тые крестьяне тратят вдвое и втрое более вышеприведён­ных цифр: один калым увеличивается до 200—300 рублей и доходит иногда до 500 рублей.

Но свадебные расходы не исчерпываются издержками одного жениха; будущий тесть устраивает у себя такую же гулянку, как и семья жениха; водки ему покупать не надо ее он получит «за руку» от свата; но всякое угощение: рыба, мясо, масло, пряники, чай, сахар и т.п. — всё это он должен купить в том же размере, как и жених, потому что число пирующих в его доме то же самое, как и в доме жениха; поэтому тестю гулянка стоит не менее 24 рублей.

Свадебные гости, которые «гуляли» у жениха и невес­ты и которых с той и с другой стороны приблизительно по шесть человек, также устраивают гулянки, на которые приглашаются молодые с их ближайшими родственника­ми; эти гулянки, конечно, обходятся уже дешевле, пото­му что и число пирующих меньше, и происходят они в течение одного только дня, да и пьют тут сравнительно меньше (например, водки — одно ведро); по сделанным расчётам, такие гулянки обходятся около одиннадцати руб­лей для каждого из свадебных гостей; а так как их бывает около 12 человек, то в общей сложности расход на эти гулянки доходит до 132 рублей.

Повторяем, что мы взяли везде средние цифры для средне-зажиточных крестьян, и мы видим, что свадебные расходы достигают очень солидных цифр: жених истратит до 177 рублей, тесть — до 24 рублей, гости — не менее 132 рублей, т.е. всего около 333 рублей.

Попытаемся сосчитать, во что обойдётся стоимость свадьбы для целого селения. Для примера мы возьмём де­ревню Нагорскую Утякской волости Курганского округа Тобольской губернии[77 - Обычаи сибирской свадьбы, которые мы будем дальше излагать, сооб­щены нам крестьянином именно этого селения Василием Фёдоровичем Бобковым, человеком зажиточным, обстоятельным и хорошо знающим свадебные обычаи, так как сам он на свадьбах играет почётную роль «вежливца», или церемониймейстера. Считаем долгом благодарить здесь В.Ф. Бобкова за подробные рассказы нам о всяких сибирских обычаях.]. В этом селении около 1000 налич­ных душ обоего пола, дворов — 157, в которых 485 наде­лённых по земле и по податям душ; всех налогов (казён­ных и мирских) приходилось в 1888 году по 4 руб. 46,65 коп. с души, а всего с 485 душ — 2.166 руб. 25 1/4 коп. Еже­годно в этом селении играется от восьми до девяти сва­деб; считая в среднем 8 1/2 свадьбы и помножая эту цифру на 333 руб., получим ежегодный свадебный расход селе­ния в 2.830 руб. 50 коп., т.е. на 1/4 часть больше общей суммы всех налогов, которые платит крестьянская земля в пользу казны и на общественные по волости и селению расходы[78 - В настоящее время — после двухлетней голодовки в Курганском округе — расходы крестьян на свадьбы значительно сократились. Наши циф­ровые сведения о цепах на продукты, о податях и т.п. относятся к 1889 году, когда мы производили хозяйственно-экономическое исследова­ние Курганского округа по распоряжению г. Министра Государствен­ных Имуществ.].

Может представиться возражение, что наш расчёт не­верен потому, что мы относим свадебные расходы на одну деревню, между тем как, в случае «привода» неве­сты из другого селения, значительная часть расходов со стороны невестиной родни падёт на другое селение; но если д. Нагорская берёт известное число невест из других мест, то столько же приблизительно отдаст туда своих девиц; и, следовательно, расчёт остаётся таким, как бы все свадьбы происходили между жителями одной только д. Нагорской.

Мы видим, какое громадное чисто экономическое зна­чение имеет брак среди сибирских крестьян: расходы на свадьбы значительно превышают всё податное обложение их земель; хозяйственно-экономическое значение этих трат ещё более возрастёт, если мы примем во внимание, что они единовременны для всех участников свадьбы, в то время как податная тяжесть раскладывается на всех домо­хозяев сообразно количеству владеемой каждым земли, свадебные расходы падают, главным образом, на домохо­зяйство жениха. Понятно, что в случае отсутствия сбере­жений, это домохозяйство неизбежно должно входить в долги, уплата которых производится в течение несколь­ких лет, причём, конечно, платятся ростовщические про­центы. Явление это можно считать почти обычным, так как самая характерная черта сибирского крестьянина, воспитанная трёхвековым земельным привольем, состо­ит именно в отсутствии бережливости. В прежние времена — лет 50—100 тому назад — быть может, свадебная расто­чительность была вполне уместна и естественна, так как земли были свежи и не выпаханы, да и пространства их столь обширны, что можно было выбирать любой участок для распашки и посева. Прибавим к этому, что исчезнув­шее в настоящее время обилие лесов было громадным резервуаром влаги, предохранявшим земледелие от тех губительных засух, которые в настоящее время составля­ют бич земледелия южной полосы Западной Сибири и приводят к страшным голодовкам (особенно для скота) на громадных пространствах.

В описываемой местности, т.е. в Курганском округе (да и в близлежащих около него Тюменском, Ялуторовском и Ишимском), земельный простор, позволявший вести за­лежное и переложное хозяйство, составляет уже предание довольно далёкого прошлого; в средней сложности по все­му Курганскому округу едва ли найдётся более 12—13 деся­тин всех угодий на наличную душу мужского пола; и есть волости, где приходится уже не более девяти десятин на наличную душу. Если принять ещё во внимание то обстоя­тельство, что, благодаря уничтожению лесов, климат де­лается всё более и более резким и земледелие превращает­ся просто в лотерею, то становится понятной необходи­мость продовольственных запасов не только для людей, но и для скота, и притом не на один год, а на два, потому что здесь бывают неурожаи по два и по три года сряду, как, например, 1890 и 1891 гг. в юго-западной части Курганско­го округа и в 1882, 1884 и 1885 гг. во всём округе.

Из предыдущего видно, что привычки, воспитанные земельным простором, свежестью пахатных земель и срав­нительной обеспеченностью урожаев, совершенно уже не соответствуют ни хозяйственным, ни экономическим ус­ловиям настоящего времени. Ясно, что если прежде мож­но было ради свадеб залезать в долги в расчёте на богат­ство природы и на щедрую оплату крестьянского труда, теперь, когда надвигается со всех сторон земельное утес­нение (мы говорим о юго-западной части Тобольской гу­бернии) и когда природа сделалась до последней степени скупа, теперь свадьбы надо делать не только на сбереже­ние предыдущих лет, но и вообще следует сокращать эти расходы, во всяком случае, как увидим ниже, непроизво­дительные.

Если бы свадебные расходы заключались главным об­разом в гулянках и пьянстве, если бы они вытекали ис­ключительно из одного желания повеселиться по случаю радостного события для двух крестьянских семейств, то в таком случае сокращение свадебных расходов зависело бы исключительно от одного только развития бережливости в среде сибирского крестьянства. Дело, однако, обстоит совершенно иначе: оказывается, что выработанный века­ми свадебный ритуал не только крайне сложен, но вмес­те с тем и обязателен, если только брачующиеся желают, чтобы их свадьба считалась приличной. А строгость, с ко­торой крестьяне относятся к соблюдению приличий, мо­жет быть сравниваема только с обычаями high life’a; ко­нечно, это очень смешно, что тот же крестьянин, кото­рый на улице «матерится» трёхэтажными ругательствами и нередко пьяный безобразно валяется около кабака, — этот же самый мужик, когда придёт в гости или сам при­нимает гостей, становится чрезвычайно щепетильным и обидчивым, если не соблюдёт мельчайших вежливостей и церемоний, освящённых веками. Но смешно или не смеш­но это — несомненен только тот факт, что у крестьян есть своё представление о «хорошем тоне», соблюдение кото­рого столь же обязательно, как в самом чопорном обще­стве.

Само собой понятно, что если «хороший тон» обяза­телен при обыкновенных приёмах гостей, то такое торже­ство, как свадьба, требует уже настоящих церемоний. И действительно, церемонии сибирской свадьбы настолько сложны и многочисленны, что жизнь выработала даже особых знатоков свадебного ритуала, настоящих церемо­ниймейстеров, которых народ называет чисто русским словом — «вежливец», «большак». Необходимо, однако, заметить, что вежливец не вполне соответствует понятию церемониймейстера; роль эта есть остаток древнейших суеверий, предполагающих, что брак окружён влиянием тёмных сил, которые могут повредить счастливому супру­жеству. Судя по сознанию самих крестьян и по тем мани­пуляциям, которые производит вежливец и которые бу­дут описаны впоследствии, вежливец, или большак, счи­тается до некоторой степени колдуном, предохраняющим течение свадьбы от влияния других колдунов, действую­щих или по собственной злобе на брачующихся, или по подговору их врагов. Не пригласить на свадьбу вежливца — это значит, по мнению крестьян, не только запутаться в сложных обрядностях свадьбы и сделать множество не­приличий и бестактностей по отношению к самым близ­ким и почётным лицам; это значит не только сделаться посмешищем целого селения, так как вся свадьба вышла бы «не по людски», — неприглашение вежливца ведёт ещё, по всеобщему мнению крестьян, к тому, что сам брак будет несчастлив, что в нём не будет супружеской любви, независимо от того, что в течение самой свадьбы может случиться какое-нибудь несчастье.

В виду всего изложенного, на каждую свадьбу пригла­шается вежливец, который заведует всем церемониалом, играет самую почётную роль и получает от невесты самые лучшие дары.

Когда через свах становится известно, что родители девушки согласны выдать её замуж, то отец жениха приез­жает к ним в дом для переговоров о материальной стороне брака. Для родителей невесты не считается обязательным давать девушке приданое; всё, что она уносит из дома отца, она приобрела сама: или денежным заработком на летних работах, или пряжей и тканьем из собственного льна. Надо заметить, что когда лён сеется крестьянином не для про­дажи, а для собственных домашних надобностей, то обык­новенно он засевает столько «лех», или «загонов»[79 - Леха, или загон — известная часть десятины, зависящая от размеров последней; если десятина имеет 2500 кв. с., то леха = 5x50x250 кв. с.; если десятина 3600 кв. с., то леха 5x60=300 кв. с., т.е. в этой десятине 12 лех, или загонов, а в десятине 2500 кв. с. — только 10 лех.], сколь­ко в семье женщин-работниц; этот лён находится в пол­ном распоряжении женщин, и всё, что останется после постройки необходимого для семьи белья, считается пол­ной собственностью женщин; из них замужние продают холсты, а девушки берегут их себе на приданое.

Если родители дают что-нибудь девушке, то это счи­тается добровольным их даром и называется «благослове­нием»: «родитель мне благословил корову да телушку», выражается невеста о таких подарках.

Так как родители невесты приданого не дают, то суть переговоров на так называемом «сосватан и и» главным образом сосредоточивается на величине калыма, или «запроса», и на размере количества вина, которое даёт­ся будущему тестю «за руку», т.е. за согласие. Само собой разумеется, что все эти переговоры имеют вид настоя­щего торга, в котором каждая сторона стремится выга­дать свои интересы; надо заметить, что отец невесты оказывается всё-таки более уступчивым в величине ка­лыма, чем в количестве ведер водки, следующих ему «за руку». Это естественно: калым идёт в пользу невесты, которая нашьёт себе на него наряды и, конечно, унесёт их в дом жениха; деньги же за руку идут исключительно в пользу тестя, хотя, впрочем, на совершенно опреде­лённый предмет — именно: на покупку водки для сва­дебного торжества в его доме; если он получит «за руку» мало денег, то он должен будет устроить скудную гулян­ку и «осрамиться» перед соседями; а если не захочет сра­миться, то должен приложить своих денег. Бывают по­этому случаи, когда сваты, согласившись в размере ка­лыма, расходятся из-за суммы денег «за руку»; даже в тех случаях, когда свадьба совершается «убегом» и когда калым женихом не платится, всё-таки тесть получает некоторую сумму «за руку», хотя уже и в меньшем, про­тив обыкновенного, размере, потому что в этих случаях гулянка делается самая скромная.

Сосватание и все переговоры, сопровождающие его, всегда ведутся в присутствии третьего лица, которое на­зывается «сватовщиком»; когда будущие сваты во всём согласились, то перед иконами зажигаются восковые све­чи, все молятся Богу и совершается рукобитие между от­цами жениха и невесты. С этого момента девушка считает­ся просватанной и начинается снаряжение приданого.

Необходимым свадебным праздником является в Си­бири, как и везде в России, девичник, на который при­глашаются по зову отца невесты его родственники, а по зову её матери — соседние девушки или вообще её подру­ги. Число приглашённых родственников зависит от оби­лия родства; обыкновенно их бывает около шести человек. На девичник является и жених со своими родителями; невеста отдаривает жениха как своими изделиями (ска­терти, полотенца, ковры, одеяла и т.п.), так и покупной «цветниной» — шалями, подшалками, платками; все эти подарки жениху впоследствии, после замужества девуш­ки, переходят к ней назад и считаются её собственностью. Такие же подарки невеста подносит и свёкру со свекро­вью, эти подарки ей после замужества не возвращаются и остаются в собственности родителей жениха. Как жених, так и его родители тут же отдаривают невесту, кладя на поднос деньги.

После окончания процедуры одаривания начинается пирушка, причём родители жениха занимают самое по­чётное место, а сосватанные садятся между ними. Жених и невеста вина не пьют, прочие же увеселяются по мере сил, так что иногда бывает, что кто где сидел, тут и уснул. Словом, настоящая попойка, в которой, впрочем, моло­дёжь не участвует; девушки обыкновенно выходят с пар­нями на улицу и катаются на жениховых лошадях. Возвра­тившись в избу, девушки поют так называемые «припев­ки», за которые получают деньги от восхваляемых при­певками лиц. Содержание припевок очень однообразно и заключается в похвалах красоте и достоинству мужчины или женщины; кроме того, в них выражаются различные пожелания: холостому — чтобы его полюбила та девушка, которая ему нравится, женатым и замужним высказыва­ются пожелания счастья от детей, причём и последние восхваляются. Впоследствии мы приведём несколько та­ких припевок.

По окончании девичника жених, свёкор со свекровью и все гости разъезжаются по домам, а девушки остаются в доме невесты до самой свадьбы, помогая ей снаряжать при­даное. Девушки живут у своей просватанной подруги неде­лю, а иногда и более, словом, до самого момента венча­ния. Так как число приглашённых девушек и подруг невес­ты простирается иногда до десяти, то кормить их в течение 7—14 дней составляет, конечно, большой рассчёт для се­мьи невесты, тем более что, как мы выше видели, весь строй сибирской свадьбы приспособлен к наименьшим тратам невестиной семьи. Для того чтобы приглашённые девушки не обременяли семьи своей подруги, выработался следующий обычай. После сумерек все девушки (кроме, ко­нечно, невесты) отправляются на лошадях её отца под окна к кому-нибудь из приглашённых на свадьбу и бывших на девичнике гостей; одна из девушек принимает на себя роль невесты и причитает, а остальные в так её причитанию поют песню: «Отказал родимый батюшка мне от хлеба и от соли, и мне теперя горе-горькой скитатися по миру, по крещёному» и т.д. Затем входят в дом и говорят стишок: «покатилось колесничко вдоль по тесничке[80 - Тесница, тесничка — узкая тонкая дощечка.] — по пиво, по шаньге[81 - Шаньга — лепёшка из кислого теста: скоромная делается на коровьем масле и сверху намазывается смесью творога со сметаной, постная — на постном масле, а сверху намазывается смесью тёртого картофеля с постным маслом; очень вкусные лепёшки, особенно горячие.], по мягкий хлеб» и т.д. Хозяин дома наделяет де­вушек чем-нибудь съедобным: окороком мяса, рыбой и т.п., а на другой день хозяйка дома стряпает гостинцы, для не­весты и для девушек особо, и к обеду сама сносит приго­товленное в дом невесты. Вечером девушки опять приезжа­ют под окна этого дома и поют хотя жалобные причита­ния, но уже в благодарственном смысле, а затем отправ­ляются к другому двору из приглашённых на свадьбу и по­вторяют ту же историю. Так и пропитываются девушки во всё время между девичником и венчанием.

На другой день после девичника отец жениха созывает своих родственников «смотреть дары», которые были подне­сены невестой на девичнике. В этом собрании никакого уго­щения не делается; оно имеет, во-первых, то значение, что­бы родственники и знакомые знали, кто из них приглашает­ся к участию в свадьбе: которые не были приглашены на смотрение даров, не будут участвовать в свадьбе; во-вторых, родители жениха оповещают о дне свадьбы и просят всех быть готовыми к этому дню. После родственников приглаша­ются соседние девушки покататься на лошадях жениха, а за­тем помочь его матери стряпать пельмени и коральки[82 - Маленькие сдобные крендельки: у богатых из крупчатки, у бедных — из обыкновенной пшеничной муки.].

До самой свадьбы в доме жениха не совершается ни­каких церемоний, даже девушки никаких песен не поют. Зато отцу жениха, как говорится, хлопот полон рот, осо­бенно если невеста из другого прихода: в этом случае не­обходимо достать метрическую справку о летах невесты, за что платится в пользу причта от 4 до 10 рублей. Со сво­им причтом также немало хлопот: свадьбы — это особли­во доходная статья священников, из которой они стара­ются извлечь возможно больше пользы. Надо заметить, что хотя в Сибири священники получают жалованье и имеют в размежеванных волостях земельный надел в 99 десятин на причт, тем не менее во многих местностях они ездят с «побором» до шести раз в год; не все крестьяне щедры в этих добровольных подаяниях священнику, и последние замечают особенно выдающихся скряг; и вот если такому крестьянину придётся делать свадьбу, то уж ему припомнят его скупость при поборах и возьмут за вен­чание весьма приличную сумму — до 20 и более рублей. Конечно, оно отзывается вымогательством, но в защиту священства надо сказать то, что сибирский крестьянин крайне равнодушен и к религии, и к нуждам её служите­лей. Нам известен, например, такой случай: один священ­ник, уже пожилой и весьма почтенный, послужив в раз­ных местах Тобольской епархии, возвратился к себе на родину, занял место своего покойного отца — тоже свя­щенника. Желая уничтожить неприятный обычай торга за венчание, он при первой же свадьбе, как раз в доме од­ного из богатейших крестьян, сказал на вопрос о цене венчания: «Сколько дашь, столько и ладно». По оконча­нии венчания богатый предложил священнику... рубль! А прежде с такого богача взяли бы не менее 30—40 рублей; когда священник пристыдил свою духовную овцу, то она расщедрилась... трёшницей.

В день свадьбы или сам отец жениха, или один из его родственников приглашают сначала тех, которые должны участвовать в свадебном поезде, а затем и всех тех, кото­рые должны принимать участие в гулянках, словом, всех, бывших на «смотрении даров». В день же свадьбы пригла­шается и вежливец, который с этого момента является руководителем всего свадебного распорядка и всех цере­моний. Вся изба застилается соломой, к дугам подвязыва­ются колокольчики, и запряжённые для поезда лошади привязываются к протянутой через двор верёвке в том порядке, который указывается вежливцем.

После того как все приглашённые на свадьбу соберут­ся, вежливец размещает их в следующем порядке: жених садится за столом в переднем углу на той лавке, которая стоит поперёк избы; рядом с ним на лавке, расположен­ной вдоль избы, садится тысяцкий, которым должен быть преимущественно крёстный отец; стол становится также поперёк избы так, что тысяцкий сидит на конце стола. По правую руку жениха, на поперечной же скамейке, садится сваха, которой должна быть преимущественно крёстная мать; от тысяцкого на продольной скамейке садятся «боль­шие бояра», т.е. ближайшие и старейшие родственники и почётные лица; от свахи на поперечной скамейке садятся «меньшие бояра» — дальние родственники и менее почёт­ные лица. Сам вежливец не садится на лавке, а «притыка­ется» где-нибудь у края стола на стуле или табуретке; не­смотря на своё почётное звание, ему нельзя залезть за стол, потому что ему часто приходится выходить из избы.

Когда гости все уселись по чину, сваха уводит жени­ха за занавеску и подаёт ему подвенечную рубашку, ко­торая должна быть её подарком; затем она выводит же­ниха из-за занавески и одевает его при всей публике в подвенечный костюм — сюртук, жилет и шаровары; за­тем он садится на своё место. Во время одевания жениха девушки поют первую в его доме песню: «Кто тебя (имя жениха) хороша народил? Народил меня родимый ба­тюшка свецу (имя отца). Кто тебя (имя жениха) на бел свет пустил? Пустила меня родима матушка свецу (имя матери). Кто тебя (имя жениха) набело умывал? Умывал меня крёстный батюшка свецу (имя крёстного). Кто тебя хорошо снаряжал? Снаряжала меня крёстная матушка свецу (имя крёстной)». Очевидно, что эта песня напоми­нает жениху о начале его телесной и духовной жизни. Вторая песня девушки обращена к родителям жениха: «Не лежи, бобёр, во крутом берегу, не сиди (имя отца) в высоком терему; не пора сидеть, пора свадьбу сряжать. У меня свадьба снаряженная, сорок комоней иззапряжённые, сорок ковров изнакиданные. Не лежи, бобри­ха, во крутом берегу, не сиди (имя матери) в высоком терему; не пора сидеть, пора свадьбу сряжать. У меня свадьба снаряженная, сорок печей калачей испечено, сорок пирогов изготовлено, сорок станов испоставлено, сорок скатертей изнакидано».

Во время пения этой песни на дворе, по распоряже­нию вежливца, запряжённые телеги или сани расставля­ются в следующем порядке: первый от крыльца экипаж — для большого боярина и вежливца, второй — для ты­сяцкого и жениха, третий — под сваху, четвёртый — под отца жениха с младшим боярином. Пока на дворе вежли­вец расставляет по порядку лошадей, хозяйка дома в избе кладёт на стол хлеб для благословения новобрачных и рядом с ним ставит кружку пива или квас; эти предметы в течение всей свадьбы никем с места не трогаются; кро­ме того, наблюдается, чтобы стол, на котором они ле­жат, оставался неподвижным.

Вежливец по возвращении со двора подаёт жениху поднос с двумя рюмками, в которые наливает вино и вызывает прежде всего родителей жениха; затем вызывает тысяцкого со свахой; наконец, вызываются и все поезжа­не к выпивке, все пьют и поздравляют жениха «с начати­ем дела». Во время этой церемонии девушки поют: «Волга река разливается, желта тафта расстилается, (имя жени­ха) на коне разгуляется (отчество жениха), себе полк при­бирает, где кому быть, в большом месте сидеть». Далее в песне поётся, кому быть хозяином дома (отцу жениха), кому быть хозяйкой дома (матери жениха), кому быть тысяцким, большими и меньшими боярами, кому быть резвым дружком (вежливцу), словом, в песне указывает­ся место каждого из поезжан и гостей; каждый член на­зывается поимённо, и песня начинается для каждого из них с самого начала со слов «Волга река».

Под конец песни хозяйка дома подаёт на стол непре­менно рыбный пирог, и притом неразрезанный и неот­крытый; открыть и разрезать его лежит на обязанности вежливца. После пирога подаются щи, а затем закрытое тарелкой третье блюдо, которое вовсе не открывается. Пос­ле этого подаётся еда «простая», которую едят уже безо всяких церемоний. Во время столования хозяин дома вы­ходит из-за стола и подаёт званым гостям по рюмке вод­ки; щедрый хозяин подаёт и незваной публике, которая всегда набирается на свадьбу, как на зрелище, и не уча­ствует ни в каких церемониях и угощениях и которую все­гда, в случае надобности, можно выпроводить без нару­шения приличий. Каждый выпивший поздравляет родите­лей жениха с «начатием дела», а жениха — «с храбрым поездом»; жених вместе со свахой перед каждым встают и кланяются, а вежливец благодарит «на добром слове».

В том случае, если жених не имеет родного отца или мате­ри, во время стола девушки поют самым заунывным тоном следующую песню: «Ты река, река быстрая, ты течёшь, не колыбнёшься ни в которую сторону — ни в восточную, ни в западную, ни в северную, ни в полуденную; ещё ходит доб­рый молодец, свет (имя и отчество жениха), он и кучится[83 - Кучиться — просить, жаловаться.], конается[84 - Конаться — от слова конь, определять порядок, жеребьёваться, рис­ковать.] милосердному братенку: уж ты, братец, мило­сердный, свет (имя и отчество припеваемого брата), ты сходи же, мои брателко, во завозню[85 - Точное понятие завозни — экипажный сарай; в завозню складывают­ся вообще все принадлежности езды.] решетчатую, ты возьми же, мой брателко, уздечку тесьмёную; ты сходи же, мой бра­телко, во конюшню новую, дубовую, май-май же, мой бра­телко, ворона коня ступищатого; заседлай же, мой брателко, во седельце черкасское, поезжай же, мой брателко, ко ма­тушке Божьей церкви; ты взойди, мой брателко, на коло­кольню белокаменную; ты ударь же, мой брателко, во самый больший колокол; подуди, мой брателко, моего родима ба­тюшка (или матушку) свет (имя покойного отца или мате­ри), как теперь мне его надобно — я задумал пожениться»; далее поётся, на какой девице хочет жениться и что покой­ник нужен ему для благословения на законный брак. Мело­дия этой песни настолько печальна, что все женщины плачут навзрыд, да и жених не может удержаться от слёз.

По выходе из-за стола все становятся к нему лицом и жених впереди всех, вежливец подаёт отцу жениха благо­словлённую икону с зажжённой восковой свечой, матери же подаёт назначенный для благословения хлеб, который лежал на столе. Жених кладёт перед иконой два верховых поклона, а третий — земной; потом склоняется под бла­гословение. Отец сначала благословляет его крестообраз­но иконой, потом передаёт её матери, хлеб же берёт от неё себе и трижды благословляет им жениха, делая крес­тообразные движения. После этого жених вновь делает три поклона перед находящейся у матери иконой, и мать бла­гословляет его иконой и хлебом в том же порядке и тем же способом, как отец.

Во время благословения девицы поют: «Не стук стучит во тереме, не гром гремит во высоком, застучали столы дубовые, загремели скамьи новые, кипарисово дерево кло­нится; вон (имя жениха) Богу молится (отчество жени­ха), низко кланяется, он и просит благословение у роди­мого у батюшки, свет (имя, отчество отца)»; то же поётся по отношению к матери жениха.

По окончании благословения жених и все поезжане одеваются в верхнее платье, когда все готовы, жених кла­няется в ноги отцу, матери, крёстному и крёстной, а за­тем старшим членам семьи: деду и бабке, дядьям и тёткам. После этого выходят на улицу в следующем порядке: впе­реди всех вежливец, за ним — тысяцкий, потом жених, сваха и бояре по старшинству; за боярами — отец жениха. Девушки сопровождают процессию песней: «Все кони под коврами, реди-реди-лада моя; один конь не под ковром, реди-реди-лада моя; что никто не любит коня^73^ и никто не приголубит коня; (имя жениха) ходит вокруг коня; по крутым рёбрам треплет коня; уж ты конь ли ты, комонь мой, сослужи мне службу, сбегай в три дорожки». Эти три дорожки — одна в город за покупками невесте, другая к самой невесте, а третья — в церковь для венчания.

Выйдя на крыльцо, все становятся рядом — в том по­рядке, в каком выходили из избы; вежливец же обходит три раза весь поезд, читая про себя или молитвы, или разные «статьи», заклинания, которыми обороняется от посторонних колдунов; затем сдвигаете места каждые сани или телегу, в знак того, что экипажи не приморожены никаким колдуном. Затем вежливец подходит к поезжа­нам, ведёт их всех сзади экипажей, указывая, где кому садиться. Прочие приглашённые гости, не участвующие в поезде, отвязывают лошадей и выпускают экипажи со двора в порядке, указываемом вежливцем.

Поезд уехал, хозяйка дома начинает угощать всех ос­тавшихся, но, разумеется, только тех, которые пригла­шены на гулянку; обыкновенные же зрители, хотя бы и сидели в избе, к угощению не приглашаются. Для угоще­ния расставляются новые столы, так как за стол, где си­дел жених, никому нельзя садиться; находящиеся на нём благословленный хлеб и кружка с квасом или пивом по­крываются до приезда жениха другой скатертью; этот стол называется «княжеским престолом», да и сам жених во многих случаях называется «новобрачным молодым кня­зем». Приглашённые на свадьбу девушки по отбытии по­езда катаются по деревне на жениховых лошадях, кото­рые все остаются дома, так как только под отца жениха с ящиком коралек и пряников запрягаются собственные лошади; под остальных же поезжан кони приводятся с разных дворов: под жениха, например, запрягает своих лошадей тысяцкий; под сваху — её проводник, большей частью муж; под вежливца — большой боярин и т.д.

Обратимся теперь в дом невесты.

Если она берётся из другой деревни, то свадебный поезд не приезжает прямо в дом невесты, а останавлива­ется или у кого-нибудь из родственников невесты, или у «сватовщика» — того свидетеля, который был на сосватании и рукобитии. Заходят в избу без всяких особенных церемоний. Отсюда сватов щи к и отец жениха едут в дом невесты узнать, когда будет она «поправна» (т.е. готова) и может ли принять свадебный поезд. Когда невеста «по­правна», то её девушек приглашают к жениху, где их уго­щают водкой, пряниками, орехами и разными домашни­ми закусками. Девушки, «опростав» рюмки, прячут их в карманы или просто под передники, «вымогая» деньги, которые платит им вежливец (конечно, в счёт жениха) и «выкупает» рюмки. После этого девушек отвозят к невес­те, девушки на прощание, кланяясь жениху, приглашают его к невесте со всем свадебным поездом. Если невеста живёт в одной деревне с женихом, то вышеописанная девичья проделка происходит у него на дому, так как всё равно без доклада к невесте свадебный поезд никогда не приезжает; иначе обидевшиеся родители невесты нароч­но могут продержать поезд на морозе, подыскав для этого какой-нибудь благовидный предлог: «невеста-де ещё не готова, потому в избу впустить не можем».

Когда свадебный поезд въезжает во двор невесты, де­вушки стоят у крыльца и поют песню: «Кони те бегут (1), все с черна вороны (2), наперёд конь забегает (1), один лучше всех (2); голову конь несёт (1), гоголем да гоголем (2); очи конь несёт (1) — два ясных сокола (2); брови конь несёт (1) — два чёрных соболя (2), уши конь несёт (1) — два булатные ножа (2); гриву конь несёт (1) — тонкий парус (2); копыта конь мечет (1) — купачём да купачём (2); спину конь несёт (1) — дубовой скамеёй (2); хвостом конь несёт (1) — трубеёй да трубеёй (2); разлуку конь не­сёт (1) — на седельной на луке (2); хочет разлучить (1) — (имя невесты) с родиной (2); хочет разлучить (1) — (имя невесты) — с отцом, с матерью (2)».

Вслед за этой поётся другая песня: «Вышел тесть на раскрашено крыльцо, вынес тесть сокола на руке, пред­ложил тесть добру молодцу — то не моё, это не суженое, это не ряженое; вышел тесть на широкий двор, вывел тесть ворона коня, предложил тесть добру молодцу — это не моё, не суженое, не ряженое, вышел тесть среди гор­ницы, вывел тесть красну девицу — это мое, это суже­ное, это суженое, это ряженое».

Пока поются эти две песни, свадебный поезд завора­чивается на дворе, экипажи становятся в том же поряд­ке, как на дворе жениха, а лошади также привязываются к протянутой чрез двор верёвке. Поезжане высаживаются из телег или саней и подходят к крыльцу в том порядке, в каком они сидели на поезде. Вежливец один входит в избу и спрашивает сваху с невестиной стороны. Вежливец про­сит её выйти на улицу со своим проводником и встретить «женихову княжью свашеньку и новобрачного князя моло­дого с храбрым поездом». Невестина сваха берёт поднос с одной рюмкой, а её проводник (почти всегда муж) берёт бутылку с водкой, и выходят на улицу вслед за вежливцем; здесь сваха становится впереди девушек, перед ней пости­лают ковёр или кошму (войлок). Жениховой свахе вежливец также подаёт поднос с одной рюмкой, а её проводнику — бутылку с водкой. Обе свахи становятся друг против друга, лицом к лицу, каждая касаясь постланного ковра только носками ботинок; проводники обеих свах стоят рядом с ними, но ковра (или войлока) не касаются, а наливают только по рюмке водки. Процедура эта называется «сходом свах»; каждая из них старается во что бы то ни стало или не подойти к другой, или подойти возможно медленнее, так, чтобы другая прошла большую половину ковра. Деревенские женщины придают особенное значение обряду «схода свах»: которая сваха подойдёт скорее к другой — та сторона' супру­жеская будет в подчинении и покорности у другой. Деревен­ские люди думают, что каждая из свах находится под влия­нием невидимой силы и, что сколько бы они ни упрями­лись (а они, конечно, только об этом и заботятся), всё-таки подойдёт первая из них та, чьей стороне суждено быть в супружеском подчинении. Так или иначе, но свахи всё-таки сходятся, принимают друг от друга по рюмке водки, выпи­вают и потом целуются.

Во время схода свах девушки поют: «Приехала свашенька, она горда, спесива, не ступя, ступень ступи­ла, нехотя слово молвила» — все слова повторяются по два раза.

После того как свахи поцелуются, каждая из них на­ливает по рюмке водки проводнику другой свахи; провод­ники пьют вино без всяких церемоний. Затем невестина сваха обносит водкой весь женихов поезд (кроме самого жениха, который с утра и до самого венчания ничего не ест и не пьёт); поднесение, конечно, производится в стро­гом порядке, по чинам, и начинается с тысяцкого. По окончании поднесения водки невестина сваха присоеди­няется к женихову поезду, и все входят в избу в указан­ном уже ранее порядке.

В избе за приготовленным столом сидит невестин брат с кнутом, если у невесты нет брата, то за столом сидит кто-нибудь из её родственников. Поезжане должны выкупить у него место, и пока оно не выкуплено — никто из поезжан даже не раздевается. Выкуп производится таким образом: на­ливают рюмку водки, кладут на неё пряник и подносят сидя­щему за столом; обыкновенно тот упрямится, не принимает этого дара; тогда на пряник кладут ещё деньги, и когда неве­стин брат перестанет «кобениться» и выйдет из-за стола, все поезжане раздеваются и садятся за стол по указанию вежлив­ца. Порядок тот же, что и в доме жениха, только невестина сваха садится по правую сторону жениховой свахи, стало быть, выше меньших бояр. Отец и мать невесты сидят не за столом, а на стульях, и ничего не делают; отец жениха с кем-нибудь из меньших бояр вносит ящик с коральками и пряниками; невеста сидит в кути за занавеской с девушками, две из них сидят по правую и левую её стороны.

Поднимается тысяцкий с одним из больших бояр и идёт к невесте с «малыми дарами»: на одном подносе рюмка с вином, на другом, в руках большого боярина, —  кусок мыла, зеркальце и гребень. Невеста принимает от тысяцкого водку, но сама не пьёт, а отдаёт одной из девушек; «послы» поясняют, что поднесённые ими дары —  от жениха и что они пришли просить её «выйти на смотр», для чего принесли дары подходящие (т.е. чтобы она умылась, причесалась и оделась). Послы уходят, а невеста одевается; песен при этом одевании никаких не поётся. Когда невеста оденется, она выходит из-за зана­вески в сопровождении двух девушек, идущих по бокам; народ расступается, все три девушки выходят на среди­ну избы, кладут три поясных поклона иконам, затем кланяются жениху и заворачиваются обратно за занавес­ку. Всё это делается молча, и в этом именно состоит «смотр».

Возвратившись со смотра к себе за занавеску, невеста начинает плакать и причитать, а девушки поют: «Ты, при­езжая княжья свашенька (имя, отчество жениховой сва­хи), ты пожалуй, княжья свашенька, в тёмную куть ты за занавеску ко душам ко красным девицам; пристуни-ка, княжья свашенька, ко хорошей девичьей красоте, расплети-ка, княжья свашенька, уж ты мелкую трубчатую косу». Пение это выполняется протяжным и унылым то­ном в такт к «причётам» невесты. Женихова сваха на этот призыв появляется за занавеску вместе со своим провод­ником, который приносит (конечно, на подносе) рюмку водки, а сваха несёт гостинцы: рыбный пирог, коральку и пряник, те же гостинцы даются и девушкам. Невеста принимает рюмку, по-прежнему отдаёт вино девушкам; взяв же гостинцы, принесённые свахой, кланяется ей в ноги; после этого сваха начинает расплетать у невесты косу, расплетание это продолжается довольно долго, так как девушки, заплетая невесте косу, стараются завязать заплётку самым мудрёным и тугим узлом, так что иногда сваха, пробившись долгое время над развязыванием узла, просто перекусывает его вместе даже с волосами; развя­жет ли сваха заплётку или перекусит её — во всяком слу­чае, она берёт её себе и прячет или в карман, или за пазуху, чтобы потом передать эту заплётку жениху как «по­вод» от невесты. Во время расплетания косы проводник свахи выходит из кути, девушки же «полонят» сваху, не пускают её из кути до тех пор, пока проводник не придёт вновь и не одарит девушек вином и деньгами.

По окончании расплетания косы жених с тысяцким идут за занавеску с «большими дарами» невесте: тысяц­кий несёт на подносе рюмку водки, а жених несёт ботин­ки, шубу и шаль; невеста по-прежнему передаёт водку девушкам, а жениховы дары берёт себе; при этом он це­лует невесту и всех девушек по правую сторону от неё, затем опять целует невесту и всех девушек, стоящих влево от неё, наконец, целует её в третий раз. Пока жених зани­мается поцелуями, тысяцкий уходит, а девицы «полонят» жениха и щупают его волосы — узнают, будет ли он доб­рым или сердитым мужем: если волосы жёстки — значит сердит, если мягки — значит добр; жениха не выпускают, и тысяцкому приходится опять идти к девушкам с вином и деньгами — выкупать «полонённого» жениха.

Когда тысяцкий выручит жениха, невесту одевают в подвенечное платье и обувают в подаренные женихом ботинки; после этого отец берёт её за руку и в сопровож­дении матери выводит на средину избы; жених выходит из-за стола и принимает невесту от своего тестя; порядок принятия таков: жених правой рукой берёт невесту за пра­вую же руку, и притом старается взять её не с ладони, а с верхней части; правые руки жениха и невесты не пустые в них непременно должны быть платки. Так совершает­ся обряд выдачи родителями невесты в замужество. Жених ведёт её за стол и садит с собой по правую руку, рядом со своей свахой; все прочие остаются на своих местах. Де­вушки в это время поют песню: «Отставала лебедь белая от стада лебединого, приставала лебедь белая ко стаду гу­сей серых; уж вы гуси, гуси серые, не щиплите лебедь белую, не сама она залетела к вам, занесло её погодуш­кой, завело её неволюшкой» и т.д.

Затем начинается дарение невестиной родни; из же­ниховых бояр один берёт поднос для двух рюмок, в кото­рые вежливец наливает водку, другой берёт также под­нос, на который отец жениха кладёт две коральки, два пряника, кусок мыла и некоторую сумму денег; прежде всего дары эти подносятся невестиным родителям — сна­чала вино, а потом подарки. Всё это проделывается по отношению к каждой паре (мужу и жене) родственников невесты по порядку старшинства и с постепенным умень­шением «даров» — именно: мыла и денег. Девушки поют: «Чьи дары дарят? (имя жениха). Чью родню дарят? (имя невесты)». Это повторяется по отношению к каждому ода­ряемому при поднесении даров. В течение всей этой про­цедуры жених и невеста не сидят, а стоят за столом, при­чём жених держит своей правой рукой (с платочком) пра­вую руку невесты (также с платочком). Этому держанию невесты женихом придаётся, по мнению крестьян, боль­шое значение: если он додержит её за руку до конца цере­мониала угощения и одарения гостей — как видно из пре­дыдущего, довольно продолжительного, то значит жена «покорится ему всеми своими правами»; если же он опло­шает и как-нибудь выпустит невестину руку, то жена бу­дет непокорной и брак будет несчастлив.

По окончании даров жених и невеста садятся, здесь опять примета: если невеста сядет несколькими мгнове­ниями раньше жениха, и если он, сядясь, прижмёт её платье под своё сиденье, то он будет главой семейства; если же наоборот — то жена будет «верховодить» всем домом. Как жених, так и невеста заранее научены, как следует поступать в этом случае, чтобы соблюсти свои интересы; но перевес большей частью за женихом, если он только обладает хоть какой-нибудь смелостью: так как он держит невесту за руку во время церемонии даров, то обыкновенно он употребляет маленькое насилие для того, чтобы усадить её раньше себя, разумеется, это почти все­гда ему удаётся, потому что невеста, как девушка, робеет п