Через Голгофу на Олимп
К. Я. Лагунов




Через Голгофу на Олимп





ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


Лагунов К.Я. Через Голгофу на Олимп. Тюмень, 1995. – 112 с.



© Лагунов К. Я., 1995




ОТ ИЗДАТЕЛЯ


_Журналист_ – это волшебный сплав профессионализма и таланта, мудрости и веселья, принципиальности и доброты. Путь к вершине журналистского мастерства долог, крут, полон риска и неожиданных поворотов. В трудном и долгом восхождении на журналистский Олимп надежным посохом явится предлагаемая вашему вниманию книга Константина Лагунова "Через Голгофу на Олимп".

Известный сибирский писатель, автор многих романов, повестей, пьес, произведений для детей, Константин Яковлевич Лагунов всю свою творческую жизнь активно и результативно работает и в журналистике. Его статьи, очерки, репортажи публиковались и публикуются во многих журналах, еженедельниках и газетах страны.

Три года назад писатель стал заведовать кафедрой журналистики в Тюменском государственном университете, который поставляет журналистские кадры для средств массовой информации нашей необъятно огромной области.

Что предопределяет выбор журналистской профессии? Как овладеть журналистским мастерством? Каковы принципиальные, типические особенности профессии журналиста?.. На эти и многие сопричастные с ними вопросы вы найдете ответ в книге "Через Голгофу на Олимп".

Хотя эта книга является учебным пособием для будущих журналистов, она не похожа на учебник. Написанную с исповедальной откровенностью, по-писательски ярко, образно и эмоционально, эту книгу с интересом и пользой прочтет всякий, кого волнуют проблемы культуры и духовности нашего народа.

Предпринимая издание книги Константина Лагунова "Через Голгофу на Олимп", мы надеемся, что она станет настольной книгой будущих журналистов, заинтересует журналистов-профессионалов и окажется на видном месте в вузовских, школьных и публичных библиотеках.



    Иван Кнапик,_председатель_Комитета_по_печати_и_массовой_информации_Администрации_Тюменской_области._






ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ


Семь десятков лет за моей спиной. Как ни ловчу с Судьбой, как ни отбиваюсь от недугов, как ни хороню седину и многие другие болячки свои, семьдесят – это семьдесят. И хотя меня ранит, коробит обращенное ко мне "дед", "дедуля", и рассудком, и душой я понимаю: жизнь на закате, на излете.

Меня не умиляют долгожители, могущие лишь есть, пить, передвигаться по квартире. Это не жизнь, никчемное прозябание в тягость себе и ближним. Жить – значит работать, действовать, бороться. Иная жизнь мне не нужна.

Благодарю Бога за то, что дожил до семидесяти, не ослабев разумом, не оскудев памятью, не исчерпав энергии и работоспособности, сохранив талант. И пока все это при мне, спешу поделиться опытом, накопленным за сознательную трудовую жизнь, которая для меня началась с шестнадцати лет.

За четыре десятилетия творческой деятельности я немало поплутал, не раз спотыкался и падал, набил синяков и шишек. Словом, обрел богатый житейский и творческий опыт, которым и рвусь поделиться с молодыми, только-только нашаривающими свою жизненную тропу.

Не смею поучать.

Не стану наставлять.

Позволю себе лишь советовать, надеясь тем самым помочь молодым избежать многих ошибок, может быть, даже потрясений и бед, которыми так полна наша повседневность.

Эта книга – не исповедь, не крик души о пережитом и наболевшем. Эта книга – попытка выбрать жемчужные зерна из груды пережитого. И адресуется она начинающим журналистам и тем, кто пока лишь в ранце носит журналистское звание, лишь мечтает стать ЖУРНАЛИСТОМ.

Держу в руке билет члена Союза журналистов СССР под номером 23174. Это мой билет. В нем значится, что во всесоюзное братство профессиональных журналистов меня приняли в мае 1958 года. Тридцать семь лет назад! Тогда Союз журналистов только – только оформлялся организационно, готовясь к своему первому всесоюзному съезду.

Разумеется, и до рождения Союза журналистов в стране издавались тысячи газет, выпускались сотни журналов, днем и ночью вещало радио, скрипели журналистские перья, стрекотали пишущие машинки. Во всех уголках великой державы жили и работали профессиональные журналисты.

И я начал публиковаться в печати задолго до пятьдесят восьмого. Где-то году в сорок втором в Голышмановской районной газете "Колхозный призыв" были напечатаны мои первые сочинения – изначальная проба пера. Можно отыскать мои статьи и в литовской молодежной газете "Комиуянимо тиеса" за 1947 – 49 годы. И в газете "Сталинская молодежь" (Таджикистан) за 1952 – 61 годы.

Кстати, сойдя с комсомольской стези, длиною в четырнадцать лет, я отказался от предложения занять кресло высокопоставленного чиновника, став заместителем редактора республиканской молодежки "Сталинская молодежь", потом три года был главным редактором новорожденного литературно-художественного и общественно-политического журнала "Гулистон".

Говорю об этом лишь для того, чтобы подчеркнуть и обосновать свое профессиональное и моральное право советовать тем, кто пожелал стать профессиональным журналистом.

Через год после вступления в Союз журналистов меня приняли в Союз писателей СССР, но и сделавшись профессиональным писателем, сочиняя романы и пьесы, повести и рассказы, стихи и сказки, я никогда не покидал журналистского седла, постоянно выступая в журналах и газетах, по радио и телевидению.

В подобном творческом дуализме я – не белая ворона, не исключение из правил. Большинство писателей (а может, и все) "въехали" в литературу по журналистским рельсам, и, даже достигнув вершин художественного мастерства, оставались журналистами. Пушкин. Гоголь. Достоевский. Л. Толстой. Чехов. Горький. Булгаков. Симонов...

Этот перечень мастеров слова, составляющих гордость русской и мировой литературы, прекрасных писателей-журналистов можно бы продолжать и продолжать. Но зачем? Как говорят, и ежу ясно, что средства массовой информации – главная трибуна, с которой писатель может свое пламенное живое слово, свои мысли и чувства донести до самой широкой аудитории – до народа.

Тешу себя надеждой, что положенный в основу этой книги мой журналистский и писательский опыт, пусть и в малой мере, но все-таки кому-то поможет в овладении журналистским мастерством.

_Я_ не намерен здесь теоретизировать, изрекать какие-то непреложные истины, выводить обязательные для всех формулы, изобретать законы и правила. Это занятие – не для меня. Я – практик. И мне хотелось бы на страницах этой книги поделиться с будущими журналистами кое-какими практическими, на мой взгляд, полезными и нужными соображениями. Полагаю, они сэкономят молодым журналистам немало сил, времени и таланта, попридержав их от открытия пороха или изобретения велосипеда. Опираясь на опыт старших, молодым идти дальше своих учителей, быстрей и выше их поднимаясь к вершинам журналистского мастерства.

К тому же (и в этом я убежден), любое творчество не терпит канонов. Даже в иконописи допускаются проявления индивидуализма и оригинальности, а уж в сочинительстве – тем более. И в этом убедиться совсем не трудно...

Высшей формой художественной литературы бесспорно является роман. По кроме классическо-канонизированного романа (Достоевский, Л. Толстой, Тургенев, Шолохов и др.), существуют и процветают такие его формы, как роман-эссе, роман в письмах, роман-исследование и т.д. А Гоголь, как известно, свой роман "Мертвые души" нарек поэмой. А под какую романную разновидность можно подогнать "Мастера и Маргариту" Михаила Булгакова? Там и фантастика. И сатира. И гротеск. И "чистый" реализм.

Подгонять произведение под какую-то мерку – занятие недостойное, смехотворное, и в обратном меня не убедят никакие авторитеты теории литературы и журналистики. В журналистике, как и в художественной литературе, не только допустимо, но порой и необходимо смешение жанров, приемов, стилей. Такое смешение, как и смешение этносов, смешение пород, обновляет, взбадривает, порождает новое – более оригинальное и яркое, нежели слагаемые первоисточники.

_Журналист_ – творец, а творцу пуще всего нужны простор и воля. Всякая же теория сковывает волю, ограничивает простор и, хотим мы того или нет, притормаживает творчество. Знаю спорность этого утверждения. Предугадываю возможные возражения, но не хочу дискутировать, отвлекаться от своей главной цели...

Закончим на этом присказку. И за дело...






ПРИЗВАНИЕ ИЛИ ПРОФЕССИЯ?


При всех отклонениях от эталона влево и вправо, при множестве исключений из правил, в моем представлении ЖУРНАЛИСТ – громкое, почетное, влиятельное звание. Я относился и отношусь к нему с величайшим почтением.

Подлинный ЖУРНАЛИСТ (не по должности, не по диплому, а по сути) – человек, прежде всего, широко образованный. Нет, он – не энциклопедист, не полиглот, может, и не эрудит. Но он непременно глубоко знает Историю своей Родины; имеет представление об основных вехах истории Европы, Азии, Америки; обладает хорошим литературным вкусом, следит за литературным процессом, много и постоянно читает; понимает музыку, разбирается в живописи, знаком с азами архитектуры; он немножко политолог, чуточку футуролог, знаком с юриспруденцией, не плутает в экономике. И, конечно же, владеет пером, умеет писать грамотно, образно, не пряча, напротив, четко высвечивая свою гражданскую и нравственную позиции. Как истинный музыкант владеет своим инструментом, так и журналист владеет всеми журналистскими жанрами – от "информашки" до очерка.

Вот какими, на мой взгляд, профессиональными качествами должен обладать тот, кто хочет называться ЖУРНАЛИСТОМ.

Вижу, вижу скептические ухмылочки некоторых читателей, и не только неискушенных в журналистике, необстрелянных жизнью юнцов, но и тех, у кого в кармане членский билет Союза журналистов. И слышится мне: – "Эка, куда хватил! Сыщи – ка такого журналиста!.."

А надо ли искать то, что не потеряно? Всякий, регулярно читающий газеты и журналы, слушающий радио, поклоняющийся телевидению, чуть – чуть поднапрягши свою память, непременно назовет, и не одно имя, достойно несущего высокое, гордое звание ЖУРНАЛИСТ. И меж работниками средств массовой информации Тюмени и области есть таковые. Не называю их единственно потому, что не хочу кидать меж ними яблоко раздора.

Да, к великому сожалению, таких журналистских асов – не большинство. Справедливости ради, признаемся: и не так-то много.

А почему?

Да потому, что ЖУРНАЛИСТ – не столько профессия, сколько призвание. К великому сожалению, этого не понимают многие, рвущиеся в журналистику и уже работающие в ней.

В любом деле, не говоря уже о творчестве, без ПРИЗВАНИЯ не станешь МАСТЕРОМ.

Мастер живет своим делом. Ничего иного, выше и значимей, для него не существует. Он работает вдохновенно, получая от труда своего неизбывную радость и душевное умиротворение...

Есть у меня добрый знакомый, начальник электроцеха Тюменского моторного завода, Федор Тимофеевич Зольников. Сибирская косточка!.. Невысокий, сухощавый непоседа. Кажется, в этом небольшом упругом теле бродят и бродят какие-то неведомые могутные силы, то и дело прорываясь в стремительной походке, резких жестах, торопливом говорке.

Федор Тимофеевич работает, как вечный двигатель, непрестанно и четко, находя отдых в смене занятий. Наблюдать Федора Тимофеевича в деле одно удовольствие. Прежде, чем взять в руки инструмент, он обдумывает, что и как нужно сделать. Рассчитает, вычертит на бумаге, разметит, и лишь потом берется за отвертку, паяльник либо молоток.

Как-то при мне он чинил люстру, в которой "отказал" один патрон. Подобраться к занедужевшему патрону оказалось совсем не просто, понадобились какие-то специальные щипчики, отвертки, и Федор Тимофеевич минут десять потратил на то, чтобы разобрать, что-то подделать, собрать и водрузить патрон на место. Но после первого захода лампочка не зажглась. Снова разобрал, что-то отогнул, поджал, припаял, воротил патрон на его законное место, однако лампочка опять не загорелась.

Когда он стал разбирать непокорный патрон в третий раз, я не выдержал:

- Да брось ты его к чертям. Не горит и шут с ним. Хватит света и без него.

- Как это брось? И что потом?.. Один погас – к черту. Другой потух – туда же. Кто же тогда светить будет?..

Мне пришли на память строки из стихотворения Назыма Хикмета, и я продекламировал (возможно, и неточно):

- Если я гореть не буду, если ты гореть не будешь, если он гореть не будет, кто ж развеет ночи мрак?..

- Вот – вот, – довольно улыбнулся Федор Тимофеевич. – Мудрые слова. Видать, сочинитель столовой...

Четыре раза разбирал и собирал он злосчастный патрон, провозился с ним не менее часа, но своего добился: лампочка вспыхнула. Стирая пот с выпуклого загорелого лба, мастер негромко сказал:

- Не зазря в старину говаривали, терпенье и труд все перетрут.

Он выговорил это отдохновенно, с удовольствием. Ни нервозности, ни раздражения – ни во взгляде, ни в голосе, ни в движениях. Довольная улыбка на бронзовом лице: дело сделано.

"Вот так бы нам доводить до кондиции свои сочинения", – подумалось мне, глядя на счастливое лицо Мастера.

Среди моих добрых знакомых немало таких мастеров. Ученый историк, блистательный знаток прошлого Сибири Дмитрий Игнатьевич Копылов, великолепный хирург Михаил Петрович Кириленко, архивист Наталья Даниловна Радченко, слесарь Юрий Федорович Плахин... Можно было бы назвать и еще несколько имен.

Профессии у них, как видите, разные, непохожие, но жизненная ось у них едина – творчество. Они не просто работают, они творят! Творчество – наиглавнейшее состояние Мастера.

Что делает человека Мастером?

Призвание и труд.

Еще и еще раз – ГРУД...

Чтобы стать журналистом – мастером, следует непрестанно работать, работать и работать. Нею жизнь. Не силой ломить. Не нахрапом брать, а достигать желаемого вдохновенным творческим трудом, постоянно подпитывая разум и душу новыми наблюдениями и знаниями. А для этого необходимо, не отрываясь отдела, тоже всю жизнь УЧИТЬСЯ и УЧИТЬСЯ, и УЧИТЬСЯ...

Пишу, а в голове гудут стихотворные строки делегата III съезда комсомола, рожденные программной речью Ленина на этом съезде.



Скажи, Ильич, что делать нам с собой,
С сердцами, вдребезги готовыми разбиться.
В боях мы были. Вновь готовы в бой,
А он нахмурился, и вдруг сказал: "учиться".

Учиться?.. Что?.. Мы землю на дыбы
Поставили как взбешенную тигрицу!
А он: – "Не отрываясь от борьбы.
Учиться и учиться, и учиться..."



Из многих неоспоримых плюсов, дарованных России большевиками и Советской властью, на первом месте стоят ликвидация неграмотности и блестяще организованная, выверенная и отрегулированная система народного образования. Потому ленинский призыв "учиться, учиться и учиться" воспринимается не как демагогическое краснобайство, а как неукоснительное требование партии и Советской власти.

Партия влачит ныне полулегальное существование, Советская власть разгромлена, но их призыв "учиться!" не потускнел, не утратил злободневности и жизненности. Но чтобы постоянно и напряженно учиться, сделав это жизненным настроем, чтоб это постоянное нервное и умственное напряжение воспринималось, как нечто непременное, само собой разумеющееся, нужно иметь ПРИЗВАНИЕ к журналистике. Только в сплаве с ПРИЗВАНИЕМ, профессиональные ЗНАНИЯ и ОПЫТ рождают ЖУРНАЛИСТА. И, получается, ЖУРНАЛИСТ – это ПРОФЕССИЯ – ПРИЗВАНИЕ.

Призвание – надводная, видимая часть айсберга, называемого ТАЛАНТ. Призвание проявляется в неодолимой тяге к какому-то виду разумной человеческой деятельности, в неукротимом желании овладеть мастерством, вскарабкаться на вершину профессионального Олимпа.

Нимало не колеблясь, выскажу непреложное пожелание всем, рвущимся в журналисты: коль нет у тебя призвания, не берись за перо, не стучись в двери журналистских факультетов и отделений, не томись сухим запоминанием отличительных свойств репортажа от интервью, статьи от очерка, фельетона от рецензии. Сам не мучайся и своих преподавателей не мучай.

А коли чуешь в себе призвание, набирайся знаний и опыта, опыта, опыта! Своим пером, своим умом результативно пройди по всем ступеням журналистики: информация – зарисовка – интервью – репортаж – рецензия – фельетон – статья – очерк. Да так шлифуй, полируй, совершенствуй свои учебные сочинения, чтоб их охотно печатали газеты и журналы, передавали их по радио и телевидению…

Дальнейшие рассуждения мои адресованы, прежде всего, тем, кто сознательно и обоснованно выбрал журналистскую стезю...






УЧИСЬ ВИДЕТЬ


Прочтя заголовок этой главки, кто – то, наверное, недоуменно пожмет плечами: "имеющий глаза, да видит", чему ж учиться?

Да, нормальный человек рождается зрячим, он видит мир, одинаковый для всех. По этот, одинаковый для всех мир, видится не всем» одинаковым.

Вспоминается такой случай...

Готовясь к круглому юбилею Таджикской ССР, руководство республики решило выпустить фотоальбом и пригласило для этого столичных фотографов. Московские асы, какое-то время, поколесив по долинам и горам Таджикистана, отбыли в Москву и вскоре прислали» макет и фотографии будущего альбома.

В ЦК компартии Таджикистана состоялся общественный просмотр этой продукции. Вот описание нескольких, запомнившихся мне фотографий...

1. Центр столицы республики – Сталинабада. По улице, похожею на парковую аллею, в отдалении движутся "легковушки", идут прохожие, а на переднем плане, крупно и выпукло: на ослике едет старик. Видны почти волочащиеся по асфальту самодельные грубые башмаки. Грязные белые панталоны. Поношенный линялый халат. Затасканная помятая чалма. Понурое лицо. Бедный маленький ослик еле везет старика. Следом, будто на невидимой привязи, плетется женщина. Лицо закрыто паранджой (волосяная сетка), на голову накинут мужской халат...

2. Сталинабадский базар... Летний азиатский базар – живая сказка. Поры арбузов и дынь. Горы баклажан, сладкого перца, кабачков. Налитые соком, янтарные, черные, зеленые, белые гроздья винограда самых разных сортов. Бархатистые персики. Треснувшие от спелости гранаты... Да разве мыслимо перечислить все, чем притягательно красив и богат азиатский базар летом.

Но на снимках московских фотографов вся эта волнующая россыпь даров южной природы оказалась сдвинутой на второй план. А на первом... Замызганные прилавки. Мусор под ногами. Женщина под чапанчой, рядом женщина в парандже – обе за прилавком торгуют фисташками и миндалем. Около них – необихоженный, в каком-то дранье старик с полуоткрытым гнилозубым ртом...

3. Школа на Памире... Убогая, из камней сложенная хижина. Вместо окон – круглые дыры, заткнутые пучками сухой травы. Пи парт, ни доски. Неприбранные ребятишки кучно сидят на глинобитном полу. Пристроив тетрадки на коленях, что-то пишут...

Остальные десятки фотографий (во всяком случае большинство из них) были изготовлены под тем же соусом.

От такого фотоотражения жизни Советского Таджикистана руководители республики оказались в шоке. На лицах собравшихся в зале просмотра – обида и гнев. Первый секретарь ЦК КП Таджикистана Бободжан Гафуров (академик, образованнейший человек, впоследствии директор института востоковедения) ринулся со своей обидой в Москву. Там с ним согласились. За дело принялись доморощенные фотомастера. И грянула сенсация. Сфотографированы были те же объекты, но изображено на фотографиях было совсем не то, что представили столичные фотографы.

Вот какая метаморфоза произошла на моих глазах...

1. Центр столицы республики – Сталинабада. Театральная площадь. Изящная стройная колоннада оперного театра. Блещут на ярком солнце высокие тонкие струи огромного фонтана. С воздушными шариками и мячами играют нарядные дети. У девочек – таджичек за спинами тонкими черными змейками извивается множество косичек. Па тротуарах смеющиеся красивые девушки в нарядных и ярких шелковых платьях. Живое море цветов на клумбах. У светофора замерли троллейбус, "ЗИМ", чудный, будто с картинки сошедший ослик с улыбающимся мальчишкой на спине...

2. Сталинабадский рынок. Иллюстрация к сказкам Шахразады. Ослепляющая свежесть, яркость и разнообразие красок. Парами и вроссыпь любые фрукты, овощи, арбузы, дыни и... Бог знает, чего там только нет. Все наисвежайшее, только – только срезанное, сорванное, выдернутое.

На первом плане, крупно, старик в цветном халате и белой чалме разрезает арбуз. Смуглое. Мудрое. Гордое лицо. Живые, с приметной лукавинкой глаза. Прямо символ Востока, истинный сын своего гордого, трудолюбивого, красивого народа. Здесь же очаровательные покупательницы с пленительными улыбками и манящими взглядами...

3. Школа на Памире... Небольшая площадка в горном ущелье. Несколько домов из камня и глины. К отвесной скале, окруженный раскидистыми тутовыми деревьями, прижался аккуратный, глазастый, по-декоративному привлекательный домик. Передним маленькие памирцы гоняют футбольный мяч. На переднем плане – девочка со скакалкой... Все пристойно, красиво, впечатляюще...

Вот так фокус! И главное, в нем никакой подтасовки, ни малейшей фальсификации в обоих случаях. И снимки москвичей, и фотографии таджикских мастеров – подлинны, сделаны с натуры. На тех и других можно поставить штамп "ПРАВДА".

Оказывается, правда тоже бывает разной. Есть правда черная и правда белая. Какой она предстанет перед читателем, зависит от журналиста. От его мировоззрения. От его убеждений и жизненной позиции.

Чуете, куда я поворачиваю?

Прежде, чем взяться за перо, о чем – либо судить, что-то порицать, а что-то похвалять и утверждать, прежде, чем позволить себе подобное, надо сперва самому ладиться во взглядах, оценках, занять определенную четкую жизненную позицию.

Модные, громкие разглагольствования о том, что журналист обязан(призван) лишь объективно отобразить (изобразить, выразить) событие, факт, явление, не окрашивая их в желаемый цвет, не допуская субъективных оценок и т.д., подобные разглагольствования суть (простите за резкость) химерическая болтовня. Покуда жив человек, пока он чувствует и мыслит, он будет по – своему воспринимать окружающий мир, по – своему оценивать людей, факты и события...

Да и что такое ОБЪЕКТИВНОСТЬ?

Отстраняясь от своей, субъективной, личностной позиции, ты невольно приближаешься к другому, противоположному берегу, к другой, противостоящей, но тоже субъективной, тоже личностной позиции. Золотой середины, нетронутой межи между левой и правой сторонами не существует в природе. Даже один из авторов "Евангелия", святой апостол Матфей, считал, что "кто не со мною, тот против меня, и кто не собирает, тот расточает..."

А ведь апостол – всего лишь передатчик заветов Иисуса Христа – сына Божия, который и поведал миру заветы отца своего – самого Бога. Эти заветы – законы Божьи, содержащиеся в них оценки человеческих деяний, советы, рекомендации и все прочее – насажены на несгибаемый и острый стержень субъективизма. Воля Бога, мнение Бога, установки Бога – неоспоримы, и всякие, даже малейшие, ослушники тут же становятся неугодными Всевышнему, лишаются Его милостей, обрекаются на вечные муки. Ослушались Адам с Евой и – вон из рая. Не повинился ангел и – в ад. Так что Христос устами Матфея точно выразил суть "объективности" Бога: раз не со мной, то ты уже против меня.

Вот эту святую истину следует четко усвоить всякому, берущемуся за перо. Не оглядывайся на дядю, не кивай на Петра, старайся проводить свою линию, взирай на мир со своей вышки, своей точки зрения, и не таи ее.

Понимаю: журналист – солдат. Нарочито огрубляя, его положение можно охарактеризовать так: что приказано редактором, то и делай, то и пиши. И не следует делать больших глаз, не нужно удивляться либо возмущаться. Так было, есть и будет: "кто платит деньги, тот и музыку заказывает". По это безусловное повиновение журналиста редактору должно непременно иметь свои границы. Мне кажется, редакторская воля должна распространяться лишь на такие жанры, как хроника, информация, интервью, рецензия, репортаж, то есть на жанры сиюминутные, оперативные, отражающие какой-либо конкретный факт, событие. Но уж статью либо очерк даже фельетон писать противу своих убеждений – великий грех, непростительный журналисту.

Такова первая зарубка, которую надлежит сделать каждому журналисту на своем журналистском посохе.

А вот и другая зарубка. Ее гонись за дешевой сенсацией. Не ищи вокруг черное, негативное, с минусом во лбу. Старайся отыскать жемчужное зерно даже в навозной куче.

Отвратительного, неприятного, гадкого в нашей повседневности – пруд пруди, его не нужно искать: само на карандаш просится, в фотообъектив засматривает. В светлое, доброе, нужное под ногами не валяется, в глаза не лезет, это жемчужины, а за жемчугом, как известно, ныряют на дно океана, добывают его, рискуя жизнью.

Нет, я не призываю к лакировке действительности. Помилуй Бог! Я остерегаю от копания в грязном белье, от подсматривания в замочную скважину, от охоты за жареным. Такое занятие недостойно журналиста. Как ни финти, а все – таки наш прицел – искоренять сорняки и ядовитые травы на поле народной жизни, засевая это поле разумным, добрым, вечным.

Кажется, у древних греков, на заре цивилизации, существовал закон, запрещающий художникам изображать страдания, уродство и порок, а ведь именно на яркой и громкой рекламе этого запретного и держатся на плаву многие современные средства массовой информации. Своими публикациями, всем настроем своим они сеют уныние и страх в людских сердцах, вселяют в них ужас и безысходность, пропагандируют и воспевают жестокость, распутство, воровство. Все это постыдно и подло, и не минуют подобные злодеяния суда людского. Пусть и не сегодня, и не завтра – все равно не минуют...

И еще одна зарубка. Не скользите взглядом по жизни, не отцепляйте разум от глаз. Не пропускайте ничего интересного, оригинального, необычного. Примечайте любую неординарную "мелочь", всякую интересную деталь окружающего: очертания облаков, необычную редкостную позу деревьев, черты лица случайного попутчика или неожиданного собеседника. По крупице, по малой малости сбирайте все в копилку памяти: непременно пригодится.

Не ленитесь вглядываться в окружающее – пристально, осмысленно, заинтересованно. Шествуйте по родному городу, как по неведомой диковинной стране, куда вас занесла неземная сила и где на каждом шагу вас ожидает встреча с чудом.

Надо научиться видеть жизнь глазами художника. Где бы ты ни был, не лови ворон, вглядывайся в мир глазами инопланетянина: въедливо и пристально, не пропуская мимо ни единой интересной, примечательной детальки.

Наблюдательность – важнейшее качество журналиста. Только постоянно и вдумчиво наблюдая жизнь, он сумеет накопить так нужные сочинителю детали, которые оживляют, украшают любое сочинение, придавая ему особую достоверность и эмоциональный окрас.

Не забывайте это, господа начинающие журналисты!..






УЧИСЬ СЛЫШАТЬ


Подрагивая всем корпусом, МИ-8 все сильнее раскручивал лопасти винтов. Вокруг вертолета поднялась настоящая буря. Многотонная железная махина легко оторвалась от заснеженной поляны и, окутанная белыми вихрами, по наклонной рванулась ввысь.

Я потянулся к портфелю, предвкушая удовольствие от тех приятных минут, которые подарит мне удивительный роман Р. Уоррена "Вся королевская рать". Сосед по креслу – худощавый мужчина с туго натянутой на скулы нездоровой бледной кожей – легонько тронул меня за плечо:

- В Правдинск?

– Угу...

Я отыскал нужную страницу, откинул спинку кресла, блаженно вытянулся и стал читать.

Сосед покашлял сухо, трескуче, и с неприкрытой неприязнью:

- К королю Салманову?

Можно было отмолчаться либо буркнуть что – нибудь таким тоном, чтоб у навязчивого попутчика пропало желание продолжать разговор: и пару часов поблаженствовать наедине с полюбившимся романом. Я выбрал третье: сунул книгу в портфель, поворотился к сердитому спутнику и заинтересованно спросил:

- Не любите Салманова?

Детонатор сработал. Громыхнул взрыв.

- За что любить этого... этого... – От негодования он смешался, не находя нужного слова, и оттого озлясь пуще прежнего, возвысил голос, и уже не говорил – выкрикивал: – Показушник!.. Фокусник!.. Шулер!.. Все делает ради помпы. Для рекламы!.. Журналисты либо писатели нагрянут, сразу их в особняк. Зальет им глаза коньяком, попотчует нельмовой строганиной, одарит, ублажит, и они наводят тень на плетень – славословят да навеличивают короля Фармана...

Чем дальше говорил он, тем сильней распалялся. Сквозь грохот вертолетного двигателя прорывались и били, хлестали мне в уши короткие и длинные очереди разрывных ядовитых фраз:

- Устроил финал розыгрыша областного первенства по футболу. Свез в Правдинск шесть команд. Тут дождина. Стадион – времянка раскис. Салманов поднял в воздух МИ-6, и тот четыре часа крутил над стадионом винты: сушил футбольное поле, ни хрена не высушил. А каждый час работы МИ-6 стоит тыща шестьсот рублей...

- Ухлопал на теплицу такие деньжищи, килограмм огурцов по двадцать рубликов обходится...

– Белый кагал тренеров, балалаечников, танцоров содержит. Другому за такое расточительство давно бы голову под крыло, а этому трын-трава...

– Начальник главка запрещает ему строительство телецентра, а Фарман хоть бы хны. И построил...

Все это я описал в своем очерке о Фармане Салманове, вошедшем в книгу "И никак иначе", выпущенную Средне-Уральским книжным издательством в 1969 году. А в июле 1970, во время Дней советской литературы в нашей области, большая группа советских и зарубежных писателей во главе с Георгием Марковым побывала в экспедиции Салманова. Как сувенир гостям преподнесли и мою книжку с этим очерком...

В отличном клубе экспедиции идет литературный вечер. Сидим в президиуме, слушаем товарищей по перу. А первый заместитель заведующего отделом культуры ЦК КПСС Альберт Беляев в это время читает мой очерк о Салманове. Прочел приведенный выше эпизод в вертолете, обвел его чертой, придвинул книжку Салманову. Фарман Курбанович пробежал глазами обведенные строки, и на полях странички широко и размашисто начертал: "Все это правда, подтверждаю. Ф. Салманов". И тем еще оттенил, высветил еще одну редкостную грань своего очень сложного, противоречивого, но яркого, неординарного, интереснейшего характера.

Пренебреги я тем случайным собеседником, не поддержи неожиданный разговор с незнакомым попутчиком, не познал бы я еще одной, важнейшей, оригинальнейшей черты салмановского характера, который впоследствии я описал не однажды, который очень и очень мне помог в создании образов героев моих романов о первопроходцах "Ордалия", "Одержимые", "Больно берег крут".

Сколько интересного, неожиданного, порой прямо – таки сногсшибательного узнавал я из случайных разговоров во время непредвиденных встреч, из ненароком подслушанных фраз, обрывков чужих бесед...

Как-то на ракете, плывущей из Нижневартовска в Сургут, моим попутчиком оказался слегка подвыпивший завмаг продовольственного магазина. Разоткровенничавшись, он прочел мне блистательную лекцию о методах жульничества и обмана покупателей. А сколько исповедей – поразительных, порой прямо-таки потрясающих – довелось выслушать мне от случайных собеседников. Порой человеку невмоготу молчать, таить в себе душевную боль, обиду, горе, а кому выплеснуть, выплакать, выкричать?.. Кому?.. Чтоб душу облегчить, дух перевести, кому?.. И тут достаточно участливого молчания, сострадательного поддакивания, мимолетного сочувствия, чтоб человек распахнулся, поведал о самом потайном, самом наболевшем.

Но нельзя, недопустимо, грешно спекулировать на чужой беде, выпытывать у человека запретное. И самому в разговоре с ушибленным жизнью следует быть предельно искренним, откровенным... Сострадайте обиженному, болящему, скорбящему. Вразумляйте заблудшего, ослепленного обидой, оглушенного бедой. И никогда не используйте душевную распахнутость, исповедальную откровенность случайного собеседника во вред ему...

Бог знает, откуда и как просачивается в народ порой наисекретнейшая информация. Именно так вот, с ветру, поймал я первые сведения о тщательно скрываемом, спровоцированном КГБ Казымском восстании ненцев, – горькой и страшной странице нашего недавнего прошлого. Так же неожиданно, легкокрылыми слухами, долетели до меня многие, впоследствии подтвердившиеся, драматические и комические истории из жизни приобских нефтяников и заполярных трубостроителей, о которых я рассказал в своих очерках и документальных повестях.

Разумеется, не всякому слуху верь, а поверил – перепроверь, сопоставь показания, отыщи документы и, лишь убедившись в подлинности факта, – пиши, предавай огласке. Такая перепроверка – трудоемкий и долгий процесс, поедающий уйму сил и нервов. Но тот, кто полагает, что журналистика – это веселые застолья, хмельные разглагольствования обо всем на свете, праздные ожидания минутного вдохновения, тот, кто так полагает, никогда не станет журналистом, и я не советую ему браться за перо.

_Журналист_ – вечный трудяга. Помните строки из "песни журналиста"? " Трое суток шагать, трое суток не спать, ради нескольких строчек в газете..."

Работа журналиста – вечный непокой. И вечный поиск. И вечный бой. С несправедливостью. С подлостью. С самим собой. Но об этом разговор впереди. Здесь же мне хочется подчеркнуть необходимость, непременность одного качества журналиста – ЛЮБОПЫТСТВА. Любопытство, любознательность, повышенный, обостренный интерес ко всему, что вокруг нас, – непременные, незаменимые качества настоящего журналиста.

Услышав что-то интересное, занимательное, любопытное, не медленно запиши это в свой блокнот, при первой же возможности проверь, уточни, нашарь корешки, дотянись хотя бы воображением до макушки.

Учись слушать и понимать голоса леса и реки, птиц и зверей, постигай глубину песен и музыки, и главным образом – учись слушать людей.

Радуйся любой возможности непринужденно и откровенно поговорить с человеком. Каждый человек – непрочитанная книга, неизвестная судьба, неразгаданная загадка. Прочти. Узнай. Разгадай. Не торчи столбом в толпе. Не отгораживайся газетой либо журналом от попутчика в самолете, вагонном купе, пароходной каюте. Старайся встреть в чужой разговор. Заваривай спор, раздувай дискуссию.

У тебя всего два глаза и два уха. При всей твоей зоркости и остроте слуха два не превратятся в четыре либо в шесть, а постоянное, заинтересованное, вдумчивое общение с людьми сделает тебя стоглазым и стоухим.

Заварить беседу, умело и ловко поддерживать ее, направляя к нужной цели, – это искусство, которому следует учиться. Тут нельзя фальшивить и лукавить. Не следует блистать эрудицией, изрекать книжные истины. Боже упаси – назидать, поучать, судить. Плати откровенностью за откровенность. Не смущайся признать собственное невежество, не таи свое незнание.

Важно научиться разговаривать на равных, хоть с профессором, хоть с бомжем, видя в любом собеседнике достойного и равного тебе человека.






УЧИСЬ ДУМАТЬ


Заголовок этой главки – не случаен. Главным составным понятия "научиться видеть и слышать", является УМЕНИЕ, точнее СПОСОБНОСТЬ И ЖЕЛАНИЕ осмысливать увиденное и услышанное. Это и есть умение думать.

Говорят, факт – вещь упрямая, его ни согнуть, ни выпрямить, каков есть, таков и будет. Но сам по себе факт, по меткому определению Максима Горького, всего лишь курица в перьях. Чтоб приготовить из этой "курочки" съедобное блюдо, птичку следует ощипать, выпотрошить, сварить либо обжарить, и лишь тогда подавать на стол. Вот это ОЩИПАТЬ, ВЫПОТРОШИТЬ, ПОДЖАРИТЬ и есть осмысление факта (события, явления)...

На протяжении двадцати лет я каждый год по месяцу и дольше жил на нашем тюменском Севере, у сейсмиков и топографов, вышкомонтажников и буровиков, промысловиков – нефтедобытчиков, строителей газопроводов и городов. Я колесил по завьюженным трассовым поселкам, летал и ездил на затерянные в тайге буровые, топал с вышкарями подле шагающей по снежной целине собранной буровой вышки.

И всякий раз, попав в этот край – особенный, постоянно меняющийся, неугомонно ревущий и грохочущий в тысячи машинных глоток, сверкающий и искрящий жарким пламенем костров и слепящими сполохами электросварок, всякий раз, оказавшись в этом пекле, я ощущал себя окропленным живой водой: воспарял духом, взбадривался телом, заряжался неуемной энергией и необоримой жаждой деятельности.

Сева врачевал мою душу, изгоняя из нее неверие и скепсис. Он был пропитан освежающим, бодрящим и вдохновляющим ароматом не надуманной – подлинной романтики. Та кружила и седые головы даже таких, осыпанных наградами, обласканных всесоюзной славой, асов – первопроходцев, как Василий Подшибякин или Владимир Абазаров, Фарман Салманов или Борис Дидук, Геннадий Левин или Иван Мартынов, Василий Бахилов или...

Боже!.. Сколько же имен выбросила вдруг моя память в продолжение этого "поминальника"... Григорий Пикман, Анатолий Шакшин, Аркадий Бабларьян, Василий Рехвиашвили, Леонид Кабаев... и еще, и еще, и еще... Нескончаемый поток фамилий, имен, профессий седоголовых и молодых романтиков. Русских и башкир, украинцев и татар, евреев и азербайджанцев, армян и грузин.

Разные по возрасту, по национальности, по профессии, несхожие характерами и судьбами, они были одинаковы в труде: они работали взахлеб, на износ, не щадя себя, упиваясь неизбывным, напряженным, всепоглощающим трудом. Это были художники, творцы, подлинные герои прекрасного и яростного времени. И никакие брежневско-сусловские застои не в силах умалить, принизить великий подвиг этих романтиков.

Сейчас проповедники и пропагандисты "нового мышления", "новой морали", "новых русских", срывая в крике глотки, хулят те времена и тех героев, которые умели "наступать на горло собственной песне", подчинять личное – общественному, ставить на первый план дело, интересы Родины и народа. В противовес им выдвигаются фигуры людей, умеющих "делать деньги", руководствоваться личными интересами, жить, как говорят, для себя. Мне лично милей и дороже те жизненные принципы, какими руководствовались только что поименованные и не упомянутые здесь романтики. Я видел их в деле. Сидел с ними у костра. Из одной кружки пил пышущий жаром крепкий чай и русскую водку. Не таясь, не фарисействуя, говорил и спорил с ними обо всем на свете. Дивился их неувядаемой энергии и фантастической работоспособности. Восхищался их непоказным мужеством. Поклонялся их нерекламному, некрикливому патриотизму.

Я написал о них многие десятки газетных, журнальных, книжных очерков и статей, которые печатались во всесоюзных и региональных газетах и журналах, входили во многие сборники, издавались отдельными книгами. Эти люди явились прототипами героев моих романов, повестей, пьес и киносценариев. И все равно, я всегда чувствовал и поныне чувствую себя в неоплатном долгу перед этими прекрасными людьми. Они достойны лучших почестей, более громкой славы, им и ныне следовало бы красоваться на пьедесталах, с них, именно с них нужно бы "делать жизнь" нынешней молодежи.

О каждом из названных здесь и о многих других романтиках – первопроходцах, о каждом нужно было бы написать отдельную книгу, чтоб сохранить в народной памяти их имена. Но мы этого не сделали, отдав прошлое (вместе с ними) на гадкое и пошлое оплевывание.

Простите мне это маленькое отступление от темы нашего разговора о необходимости и важности аналитического подхода журналиста к любому факту, событию, явлению. Журналист – не просто наблюдатель, сбиратель фактов, он – мыслитель, аналитик, исследователь. С этой и только с этой позиции следует ему подходить к окружающему, не отмахиваясь от непонятного, неразгаданного, труднодоступного.

В этой связи вспоминается мне такой случай...

Прочел в "Комсомольской правде" о выдающемся рекорде скорости проходки буровой комсомольско-молодежной бригады из Нижневартовска. Телеграммы министра, секретаря ЦК ВЛКСМ, начальника нефтяного главка. Словом, триумф. Рекорд-то не простой очередной, а подарок всесоюзному комсомольскому съезду. Вот и взревели медные трубы осанну победителям на всю страну.

Захотелось и мне приложить свое перо к прославлению комсомольско-молодежной бригады буровиков Самотлора. Лежащие у меня за спиной четырнадцать лет комсомольской работы оставили в душе и в сознании неизгладимую тягу ко всему комсомольско-молодежному. Да и буровой мастер, возглавляющий бригаду-рекордсменку, оказался личностью незаурядной. С инженерным дипломом в кармане он добровольно покинул заметное служебное кресло и "пошел в народ" – стал во главе молодежной бригады. Есть о чем рассказать читателям.

И вот я в Нижневартовске. Беседую с мастером, помбуром, верховым, чаевничаю с буровиками в походной столовке, и в моей голове уже вызревает сюжет будущего очерка. Вечером в гостинице в походную тетрадь торопливо набрасываю запавшие в память пейзажные картинки, запомнившиеся диалоги, примечательные черты характеров, речей, внешности буровиков. И когда, набрав куль нужных цифр в УБР (управление буровых работ), собрался покинуть милый сердцу моему Нижневартовск, кольнула нежданная мысль: как же так случилось: бывалые, опытные мастера – прославленные асы бурения, рекордсмены, герои, заслуженные и почетные – не смогли, не сумели достичь таких показателей, каких добился новоиспеченный буровой мастер новорожденной молодежной бригады? Как смог этот "юнга" так легко и скоро обскакать обдутых, промороженных, прошедших огни и воды "капитанов"? У тех, кого он обошел, давно и точно все рассчитано, выверено, каждая минута рабочего времени учтена и загружена, и на вот тебе: такой неожиданный, непонятный и громкий прострел. В чем причина?.. Почему?..

Вот это "почему?" и отвлекло меня от бригады – рекордсменки, помело прочь мои задумки, планы, расчеты. Отодвинув отъезд, занялся поиском ответа на злополучное "почему?". Начал с УБР. Руководители управления буровых работ постарались меня успокоить: молодой задор, порыв, бросок. Убеждали меня – убедительно, доказывали – доказательно, но что-то в объяснении убээровского начальства не воспринималось мной. В их мажорной симфонии чуялась фальшивая нотка. Едва уловимая, то угасаемая, то возникаемая вновь, но прилипчивая, беспокойная. И чтобы отделаться от беспокойства, утвердиться в справедливости и добропорядочности происходящего, я пошел по мастерам других буровых бригад.

Надо признать, у северян – первопроходцев, как, пожалуй, нигде больше, очень и очень развит цеховой патриотизм. Всем сердцем радеют они не только о добром имени своей бригады, но и своей УБР, своего НГДУ, о незапятнанности высоких и гордых званий БУРОВИК, НЕФТЯНИК, РАБОЧИЙ. Потому на мой настойчивый вопрос "почему обскакала вас комсомольско-молодежная?", прославленные буровые мастера отвечали нехотя, расплывчато, спешили уйти от этого неприятного разговора. Это нежелание обсуждать безусловно волнующее их событие только подливало масла в огонь моего сомнения.

Потратив несколько дней на пустые разговоры и уже отчаявшись докопаться до истины, я ухватился за последнюю соломинку: прилип со своим "почему?" к старому приятелю – буровику. Тот сперва отмалчивался, потом отмахивался, а я все лез и лез, заходя то слева, то справа, то ставил вопрос ребром, то на попа. Наконец, все – таки допек приятеля, и тот огорошил:

– Неуж непонятно?.. Иль придуриваешься... Приписка у них... Полистай вахтовый журнал, и шило вылезет наружу...

То была правда. Горькая. Нежелательная. Неприятная. Но правда.

Припертый к стенке, бригадир вынужден был повиниться, признать приписку. Но, винясь, он не раскаялся, не попятился, а, одолев минутную слабость, тут же принялся напористо доказывать правомерность и обыденность своего недостойного поступка.

Так и не довелось мне гуднуть в медную трубу, прославляя трудовой подвиг комсомольско-молодежной рекордсменки... Ощипанная курочка – факт оказалась дохлой вороной, и ни жарить ее; ни варить – не пришлось.

В моей журналистско-писательской практике подобных примеров, с выходами как в отрицательную, так и в положительную стороны, – предостаточно. Все они льют воду на одну мельницу, которая на своих жерновах неумолимо перемалывает скоропалительность, легковерность, поверхностность, всезнайство и иные огрехи журналистской деятельности, напоминая о необходимости осмотрительного, вдумчивого, аналитического подхода журналиста к услышанному, увиденному, прочитанному.

Потому-то и существует такая форма проверки и перепроверки какого – либо события или факта, как журналистское расследование, речь о нем впереди. Здесь же хочется сказать лишь одно: компасом, указующим выход из любого сомнения, не должны являться чьи-то личностные симпатии или интуиция, или эмоциональный настрой. Таким компасом должны быть только неопровержимые реалии. При любой проверке вывод должен опираться не только на чьи-то слова, но и на документы. Особенно если это касается таких конфликтных ситуаций, как описанная история с рекордом нижневартовской комсомольско-молодежной буровой...

Помню, в Таджикистане задумал я написать серию очерков по истории таджикского комсомола – от первых ячеек до пятьдесят восьмого года. Сунулся в архив – никаких документов о первых шагах коммунистического Союза молодежи Таджикистана – нет. Постучался в республиканскую библиотеку, и там ничего нужного не обнаружил. Оставалось одно – поиск.

И начались мои метания по горным и долинным кишлакам Таджикистана в поисках основателя первой комсомольской ячейки. К моему немалому удивлению, этих основателей, самых – самых, оказалось очень много, и каждый из них клялся и божился, что именно он и создал самую первую комсомольскую ячейку в республике. При этом назывались точные даты, конкретные фамилии, указывалось место, где происходило это историческое событие. Словом, все, как говорят, по уму. Однако, от этого не приподнималась завеса над первой ячейкой: первая-то должна бы быть одна.

Потребовалась тщательная перепроверка, сопоставление показаний, отыскались кое-какие документы и публикации в прессе, и так, веря и сомневаясь, отбрасывая и подтверждая, по крохотной крупице, по малой малости сложился наконец фактический фундамент очерка "Первые ячейки".

О журналистском поиске, как и обещал, расскажу позже...

Знаю, без быстроты и натиска в журналистике не преуспеть. Настоящий журналист на ходу подметки срежет, на бегу опять пришьет. И все же не могу не упредить: бойтесь поспешности, она, по народному присловью, нужна лишь при ловле блох. "Смех – на смех", – говорят в народе. И с этим не поспоришь. Не торопитесь, пожалуйста, с выводами, заключениями, окончательным приговором. Тщательно и всесторонне обдумывайте любой факт, событие, явление. Больше доверяйте архивам, подлинным документам. Хотя, справедливости ради, стоит заметить, что и архивные документы могут лгать.

Впервые с этим я столкнулся, работая в архиве Тюменского геологического главка. Те, кто мало – мало интересуются историей родного края, безусловно, помнят о нашумевшей в свое время катастрофе, которая случилась в 1953 году в Березово. Там во время подъема инструмента из скважины произошел выброс газа. Миллион кубометров газа ежесуточно выплевывала аварийная скважина. Так вот, на хранившейся в архиве главка радиограмме об этом и горестном (авария), и радостном (есть газ в Березово) событии одной и той же рукой начертаны две резолюции. Первая, написанная по горячему следу, сразу же по получении радиограммы, требует привлечения к уголовной ответственности виновников катастрофы. А какое-то время спустя, когда березовская трагедия обернулась триумфом полувекового поиска тюменских геологов, когда нефтегазовое будущее.

Тюмени было всемирно признано и оглашено, тогда та же рука, только другими чернилами, вывела на радиограмме патетическую резолюцию: нефть и газ в Западной Сибири есть!..

Или вот такой случай...

В шестьдесят восьмом или и шестьдесят девятом году, выступая на областной партийной конференции, я в конце речи прочел небольшое свое стихотворение, фокусирующее основную идею выступления. Стихотворение начиналось так:



Я еще не так годами стар,
Но скажу от имени народа:
Партработник – это комиссар,
А не командир хозяйственного взвода...



А заканчивался этот поэтический финал речи такой строфой:



Знаю: больно, горько это слушать,
Но ведь факт есть факт, не просто речи:
Мы порой печемся о коровьих душах
Больше, чем о душах человечьих...



Был шок президиума.

Была овация зала.

В перерыве меня обступили делегаты, прося переписать стихотворение. А в это время на экстренном заседании бюро обкома представитель ЦК КПСС потребовал лишить меня делегатского мандата.

Но возьмите в архиве стенограмму этой партконференции, отыщите мое выступление, и в нем этого стихотворного окончания не окажется.

Вот вам и стенографический отчет. Вот вам и архивный документ. Чего – чего, а замалчивать, лукавить, подделывать, попросту говоря, – врать за годы партийного единовластия научились все наши службы. Ныне это вранье достигло своего апогея, расцвело невиданно пышным букетом, обретя все грани искусства. Средства массовой информации, правительство, президент, все правящие структуры по вертикали и по горизонтали – все врут. Врут по-мелкому и по-крупному, врут напропалую.

Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить постыдную брехню средств массовой информации о событиях в Чечне после 11 декабря 1994 года. Смешно и мерзко было видеть и слышать высокопоставленные чины, военные и гражданские, которые, разводя руками, закатывая глаза, картинно сокрушались по поводу передачи Дудаеву огромного количества вооружений – от БТР до самолетов. "Кто же это?.." "Как же это?.." – на весь мир вопрошали дельцы-политиканы и военачальники, сами же и организовавшие эту антирусскую, антигосударственную акцию.

Ложь. Подлинная. Бесстыдная. Ослепляющая и оглушающая народ. Извращающая события и факты. Выдающая белое за черное и наоборот. Вот такая неистребимая, непробиваемая ложь черной смрадной тенью накрыла всю историю Советского Союза, коммунистической партии и прочих общественных организаций страны. Ныне этот прискорбный факт не нуждается в доказательствах: он очевиден, бесспорен, об него на каждом шагу запинается любой исследователь. Этот прискорбный факт никогда не следует выпускать из виду журналисту.

Истину нужно искать. За нее надо биться. Ее следует по крупицам выбирать из груды лжи. И тут, мне думается, надо больше доверять цифрам (хотя и они умеют и могут лгать).

У меня особая приверженность к цифрам. Они неколебимо упрямы, непокорны, подчиняются какой-то своей логике, своим внутренним законам, неподвластным человеку, независимым от него. Научиться языку цифр – нелегко, но это нужно всякому, кто пытается постичь реалии жизни. Потому – не чурайтесь цифр, не бойтесь перегрузить ими свой блокнот и свою память.

С цифрами можно разговаривать, спорить. Они меж собой и обнимаются, и бодаются, и пожирают друг друга. Вспомним, как, ныне низринутый с Олимпа, В.И. Ленин, в свое время, сидя в тюрьме, только на основании статистических сборников написал книгу "Развитие капитализма в России". Цифра – надежный и верный солдат легиона Истины.

Итак, сделаем еще одну зарубку на своем журналистском посохе... Придя к какому-то выводу, оценке, заключению, не спешите предать их бумаге, выплеснуть на газетно-журнальные страницы или радиоволну. Дайте вызревшему мнению чуток отлежаться, остыть. Перечитайте написанное и раз, и два, и три. Подбросьте свои выводы на зубок друзьям, товарищам, знакомым. Подискутируйте, прислушайтесь к встречному и поперечному мнениям. Не пренебрегайте чьим – либо советом, равно как и критическими замечаниями.

Учитесь искусству убеждать. Оно крайне нужно журналисту. Отмахнуться от противного суждения, грубо оборвать оппонента – ума не надо. А вот убедить в собственной правоте, либо попятиться, признав свою неправоту, – и ум, и культура необходимы...






УЗЕЛОК НА ПАМЯТЬ


Человек всю жизнь копит знания, наблюдения, неординарные мысли – свои и чужие. Природа наделила человека диковинной копилкой всего увиденного, услышанного, прочитанного – памятью. Иногда, опущенное в эту загадочную копилку, недвижимо покоится там и год, и два, и десять лет, но вот приспело время, понадобилась заначка, и память тут же выталкивает нужное на поверхность, кидает на жернова разума либо подает на язык.

Особенно долго и прочно память хранит то, что уже осмыслено, продумано перед тем, как быть схороненным в ее глубинах, стайным расчетом когда-нибудь востребовать положенное.

Но у наблюдательного, любопытного, всем интересующегося, всюду сующего свой нос журналиста накапливается так много интересного, важного, нужного, что подгруженная всем этим память может что-то и не воскресить, утерять, деформировать. Потому-то непременным, обязательным, важнейшим подспорьем журналиста является БЛОКНОТ. Вот уж это воистину нержавеющая, нестареющая камера хранения, где годы, а возможно, и десятилетия в целости и сохранности могут сберегаться любые цифры, факты, имена, события, « свои и чужие мудрые мысли и так далее.

Блокнот и ручка – непременное оружие журналиста, которое всегда при нем. Заведите такое правило: в любой обстановке, отойдя в уголок, в укромное местечко, записать пришедшую в голову мысль, неожиданное оригинальное сравнение, подслушанное редкостное словцо, интересный разговор и т.д. Не откладывайте это на потом. Новые впечатления могут стереть из памяти что-то зацепившее, поразившее вас, и оно навсегда канет в небытие.

У меня сохранилось много путевых блокнотов всех размеров и объемов: от большеформатных, толстых, многолистовых до махоньких карманных. Карманные были всегда при мне, они собирали все, что заинтересовало глаз или ухо. Ночью, в гостинице, я неспешно и вдумчиво просматривал все, что за день собрал карманный блокнотик, и все нужное, интересное в развернутом виде заносил в объемную путевую тетрадь.

Вот у меня в руках маленький карманный блокнотик, с которым я был в Тобольске почти тридцать лет назад, в 1967 году.

Тогда я активно и упорно собирал материал для большого исторического очерка об антибольшевистском крестьянском восстании в Тюменской губернии в 1921 году. Это и привело меня в Тобольск, который в том же, двадцать первом, более месяца находился в руках восставших крестьян. Потому, естественно, какая-то часть блокнота заполнена краткими записями о вожаках этой сибирской пугачевщины (так назвал восстание А.Т. Твардовский). Много таких выписок сделано из обширных воспоминаний Соколова и Бойцова, хранившихся в Тобольском музее.

Есть в этом блокноте описание гербов Сибирского царства и городов Тобольской губернии. Описав герб того или иного города, я тут же записывал свои соображения, почему именно такой, а не иной рисунок избран для этого герба.

Из множества блокнотных записей приведу лишь некоторые...

"В губернии с населением 2102924 человека 695 церквей и 567 часовен. На 2 миллиона – 1262 молельни..."

"Тобольский кафедральный Софийско-Успенский собор (1680 г.) – первое каменное строение Сибири..."

Много блокнотных страничек занимают цифры – статистические выкладки, характеризующие положение в торговле, сельском хозяйстве, экономике губернии в целом и ее уездов.

Потом идет такая запись: "В 1828 году в Тобольске при музее существовало общество по изучению края, издававшее журнал "Наш край"... А в Ишиме в голодные тридцатые нашего века выходил даже сатирический журнал "Медведь". На заре советской власти издавались журналы в Ялуторовске и Тюмени. А ныне в нефтяной Тюмени ни издательств, ни журналов..."

Потом подробно описан дневник погоды февраля – апреля 1921 года (в это время Тобольск находился в руках повстанцев). Причем доморощенный фенолог – метеоролог, у которого я позаимствовал погодные данные, так тщательно, по дням, вел свои записи, что просто диву даешься.

Последующие несколько страниц занимают выписки из воспоминаний бывшего председателя ГубЧК Студитова.

Затем выписаны десятка полтора – два частушек, причем каждая сопровождена кратким комментарием. Вот несколько из них...



Голубого не шивать,
С оборочкой не нашивать.
Мне за милым не бывать,
Парочкой не хаживать...

("Как кратко и емко, в четырех строчках, выражены чувства судьбой обиженной девушки").



Затоплю я печку письмами,
Не кину туда дров.
Ох, как ярко разгорелась
Наша с миленьким любовь.

("И тоска, и боль, и ирония в одной припевке").



Брат на брата поглядели,
Покачали головой:
"Брат, пропали, эх, пропали
Наши головы с тобой..."

("Это горькое похмелье крестьян, опьяненных вольным духом мужицкого бунта").



После частушек несколько страниц заняты вышедшими из оборота забытыми, редкими сибирскими словами... "Бастрик... Баской... – Бедниться... Блазниться... Вершной... Веснусь... Летось... Гоить... – Гоношить... Застить... Лихотит... Лонись... Лыбить... Окостыжел..." И еще много, столь же ярких, сочных, но позабытых слов. Тут же такая ремарка:

"Слова не избитые, очень нарядные. Жаль, выпадают из нашего повседневного оборота. Беднеет, тускнеет, сжимается наш словарный запас".

К слову сказать, в наши дни процесс оскудения родного языка стал катастрофически угрожающим. Гадкий, липкий мат вышиб сотни, если не тысячи, слов из разговорной речи молодых... Но закончим знакомство с содержанием карманного блокнота с тобольскими записями шестьдесят седьмого.

Вероятно, отбывая в командировку, я прихватил литературный журнал или какую-то литературоведческую книгу. Вот и оказалось в путевом блокнотике чем-то зацепившее душу высказывание А.С. Пушкина "дороже низкой истины возвышающий нас обман"...

И сейчас, перечитав эту запись, я вновь задумался над высказыванием Александра Сергеевича. Ведь, в переводе на просторечие, оно звучит примерно так: "лучше сладкая ложь, чем горькая правда". И это пишет великий Пушкин – основоположник русской литературы, реалист, гений, "солнце русской поэзии". Этот случай – еще одно подтверждение чрезвычайной сложности и многогранности духовной сути великого мыслителя и художника. И не надо жонглировать цитатами из творений великих людей, ибо им тоже свойственно было заблуждаться, ошибаться, плутать, – на то они и человеки, хотя и редкостные и даже гениальные...

Видите, сколько интересного, познавательного, впоследствии пригодившегося в работе над историческим очерком (и не только над ним) вобрал в себя крохотный карманный блокнотик.

Настоятельно советую начинающим журналистам: учтите этот опыт, подружитесь с блокнотом навек...

Была у меня и еще одна привычка работы в командировках, о которой я уже чуть – чуть обмолвился. Воротясь вечером в гостиницу, я непременно просматривал дневные блокнотные записи (порой карандашные: в сорокаградусный мороз паста в ручке замерзает), восстанавливал в памяти все, наиболее интересное, из происшедшего за день (встречи, разговоры, необычные пейзажи, жанровые сценки и т.д.) и подробно записывал все это в толстую тетрадь. Иногда получались яркие, интересные диалоги, иногда законченные пейзажные, производственные, портретные зарисовки. Впоследствии эти готовые блоки легко вставлялись в очерки или статьи, а бывало, и в романы.

Ночью, в тишине, думается раскованно и легко. Перебирая, просвечивая увиденное и услышанное за день, неприметно формируешь свою позицию в отношении к происходящему. Иногда мысль запинается за пока безответные вопросы, замирает перед провалами – отсутствием материала, неясностью, неопределенностью. Из желания устранить эти недоделки и складывается план действий на будущий день.

В командировках мой рабочий день обычно начинался в шесть утра и заканчивался далеко за полночь. Я стремился узнать как можно больше, повидать все что возможно, встретиться с самыми разными людьми. И делал это я не на авось, не в надежде на счастливый случай, а по намеченному курсу, накапливая и накапливая самый разнообразный материал, но бьющий в одну цель.

Обычно я набирал материала в несколько раз больше, чем требовалось для моих статей, очерков, документальных повестей. "Запас карман не трет, к тому же есть не просит", и неиспользованный, "лишний" материал когда-нибудь обязательно оказывался нужным если не для очередного сочинения, так для выступления по радио, телевидению, с трибуны.

Все, что узнал, увидел, понял – не отягощает, обогащает журналиста, писателя, художника, любого творческого человека.

Работа по сбору материала напоминает цепную реакцию. Один факт (цифра, имя и т.д.) тащит за космы другой, тот волочит за собой третий, за ним тащится четвертый... И пошло-поехало снежным комом с крутой горушки. Только не зевай. Не ленись. Не жалей времени и сил узнать, выяснить, разобраться, записать.

Для меня любая командировка – не возможность пображничать с далекими друзьями, праздно и весело провести время, как говорят, встряхнуться – расслабиться – побалдеть. Командировка – напряженнейшая работа головой, ногами и языком. Я загодя знаю, с кем встречусь, с кем, когда и куда полечу, поеду, поплыву. Еще не наступивший день уже расписан по минутам. Бывают, конечно, срывы: нелетная погода, кого-то нужного нет на месте и т.д. Но на такой непредвиденный случай у меня всегда имелся запасной вариант.

Иногда, хотя и очень редко, но случается и такое... Задумаешь одно, ради этой задумки мчишься к черту на кулички, встречаешься с людьми, роешься в архивах, и вроде бы уже наскребешь нужный материал, выстроишь план будущего очерка или статьи, и можно приниматься за работу, за сочинительство, как вдруг нежданно-негаданно наталкиваешься на что-то неведомое, неожиданное, но очень – очень интересное, важное, нужное, и прощай, желанная задумка. Ухватившись за нежданно подвернувшуюся ниточку, начинаешь разматывать новый клубок, да чем дальше, тем стремительней, увлеченней, напористей. И рождается новый, непредвиденный очерк или статья, или...

Именно так и случилось, когда я собирал материал о работе семи – вахтовых буровых бригад в Нижневартовске. Так же по воле случая и совершенно непредвиденно родились мои очерки о Григории Пикмане, Борисе Дидуке, Иване Мартынове и многие другие, очень дорогие мне, о делах незаурядных талантливых людей, ставших мне близкими.

Завершить эту главку хотелось бы благими пожеланиями будущим журналистам: вместе с блокнотом, всегда иметь при себе фотоаппарат и маленький, умещающийся в нагрудном кармане, магнитофон. Назначение этих предметов понятно без пояснений. Журналист должен уметь стенографировать и фотографировать, печатать на машинке, работать с магнитофоном и на компьютере...






ВЫМЫСЕЛ И ДОМЫСЕЛ


_Журналистика_ – это творчество. Фантазия – крылья творчества любого художника: слова, резца, кисти или смычка.

Фантазировать – значит выдумывать, воображать, перетасовывать, перекрашивать действительность.

Что же получается?

Читатель ждет от журналиста правдивого рассказа о каком-то интересном, важном событии или факте, рассказа, с фотографической точностью передающего детали, слова и т.д., а тут вдруг фантазия, воображение, проще говоря – придумка!..

Как это понять?.. Как принять?.. Совместимо ли такое?.. Быть может, мои последующие рассуждения пойдут вразрез с теорией журналистики, с основополагающими догмами отцов и мэтров этой науки. Наверняка пойдут. Но, и понимая это, я не стану кривить душой в угоду самой что ни на есть теоретической теории.

Откровенно говоря, и в этом я неколебимо убежден, никакая теория не приложима к творчеству. Ему скучно и тесно в любой, даже золотой, теоретической клетке, ибо вольно дышать, двигаться и развиваться творчество может лишь при неограниченном просторе.

Творчество – процесс живой, ему присущи постоянное движение, непрестанный поиск новых форм и направлений, смена скоростей и глубин, целей и средств. И всякая попытка оградить творческий процесс частоколом запретов, канонов, стереотипов, готовых форм – губительна. Потому условны, а порой и вовсе необязательны, придуманные теоретиками, так называемые, типические черты журналистских жанров. Единственное требование, обязательное для каждого журналиста: ПИСАТЬ ГРАМОТНО, ОБРАЗНО, ИНТЕРЕСНО и СОДЕРЖАТЕЛЬНО, стремясь как можно точнее и достовернее рассказать о том, что побудило взяться за перо.

Конечно, признание правомерности вымысла вроде бы не шибко стыкуется с рассуждениями о достоверности и правдивости журналистских сочинений. Но давайте представим такую ситуацию...

Вам стало известно, что НЕКТО, занимая высокий пост, за положительное решение квартирных либо иных, столь же болезненно острых проблем, взимает с просителей немалую мзду, да не щенками, не приглашениями на рыбалку, а чистоганом, причем преимущественно в свободно конвертируемой валюте. Слухи вы проверили, они подтвердились, и вы задумали написать фельетон. Почему фельетон?

Да потому, что репликой, заметкой, даже статьей ныне не поколышешь обладателя высокого кресла. Ну, а фельетон – это добродушная, ироническая, саркастическая либо злая насмешка, а "смеха боится даже тот, кто ничего не боится".

Даже если в основу своего фельетона вы положите всего один подлинный факт с реальными действующими лицами, без домысла вам все равно не обойтись. Диалоги. Внутренние монологи. Раздумья героев фельетона, их душевные переживания. Пейзажные зарисовки. И еще многое иное придется дорисовывать, домысливать. И не следует этого бояться. Сие вполне правомерно, за это читатель автора не упрекнет, скорее всего поблагодарит, ибо в подобном домысленном, придуманном оперении фельетон получится ярче, притягательней, интереснее. Его запомнят, непременно посоветуют соседу, другу, родичу прочесть приглянувшееся сочинение. Положенный в основу фельетона факт получит широкую огласку, вызовет общественный резонанс и, возможно, хотя бы накренит кресло под высокопоставленным хапугой.

Но журналист вправе выбрать и иной путь: написать фельетон лишь с одним подлинным лицом – главным героем. И этот, подлинный, невыдуманный вельможный жулик в вашем сочинении станет действовать в выдуманных вами обстоятельствах, общаться с придуманными вами людьми. И в этом веселом, озорном, ярком море выдумки все время будет виден качающийся, кружащийся, ныряющий поплавок ПРАВДЫ.

И такой фельетон не вызовет недоверия или неприятия читателей, ибо они увлеченно станут следить за поплавком, со все возрастающим нетерпением ожидая, когда же тот уйдет вглубь, и вслед за поплавком из той глуби вынырнет на свет божий подцепленный на крюк доселе неуловимый, коварный и хитрый хищник.

А ведь вы на данном конкретном материале можете сочинить фельетон о взяточниках вообще, не касаясь подлинных имен и прочего документального антуража. Сочиняли же такие фельетоны Чехов и Булгаков, Аверченко и Зощенко, Кольцов и Нариньяни, и многие иные прославленные фельетонисты. Подобный "обобщающий" фельетон явится целиком плодом вашей фантазии, и его ведущей шестерней будет ВЫМЫСЕЛ.

По-моему, без домысла даже добротный пространный репортаж не напишешь, не то что фельетон либо очерк.

Очерк – вершинный жанр журналистики, надежный и верный мостик в художественную литературу. Очерк – самая надежная, самая обязательная скрепа журналистики с литературой, журналиста с писателем. Разумеется, и фельетон, и статья, и рецензия – равноправные составные и журналистики, и литературы, но крепче всех прочих жанров писателя с журналистом сплачивает ОЧЕРК.

Домысел и вымысел – неиссякаемые родники-живуны, делающие труд писателя вдохновенным и радостным. Попробуйте-ка в очерках М. Горького, Д. Мамина-Сибиряка, М. Пришвина, К. Паустовского, В. Тендрякова, Ю. Казакова и еще многих-многих мастеров пера, попробуйте-ка их очерках отделить факт от вымысла. Безнадежная и, главное, ненужная затея!..

На пути к раскрепощению фантазии, к праву на вымысел и домысел журналиста мне видится лишь один порожек – нравственный. Можно сочинять. Можно фантазировать. Но нельзя преднамеренно лгать. Нельзя незаслуженно обижать тех, о ком пишешь, недопустимо обманывать тех, для кого пишешь. А ПРАВДУ народ испокон веку почитал, тянулся к ней, страдал и погибал за нее. И коли вымысел и домысел всего лишь оперение правды, они и простительны, и нужны. Вспомним придворных шутов, юродивых, скоморохов, которые в шутливо – безобидном оперении могли самому царю сказануть такую правду, от которой даже иконы бледнели. В какие только одежки не обряжал народ правду, в какие облатки не завертывал ее ради того, чтобы сметь высказать, в надежде на то, что такая принаряженная она беспрепятственно достигнет цели...

В своих многочисленных статьях и очерках мне довелось высказать немало критических замечаний, упреков и осуждений самым разным людям. Но проделывать подобное я старался по рецепту великого киевского князя Святослава, который перед наступлением на ворога посылал туда своего гонца с уведомлением "иду на вы".

Прежде чем печатным словом осудить кого – то, я старался свидеться с этим человеком, высказать ему свое неудовольствие, выслушать возражение или оправдание. Не помню случая, чтобы кто-то просил либо требовал не предавать огласке его ошибку, деловой просчет, личную промашку либо проступок.

Великий знаток и пропагандист русского характера Федор Михайлович Достоевский не единожды высвечивал такую национальную черту характера русского человека, как стремление к исповеди, покаянию, желание пострадать не только за свои, но и за чужие грехи. Жить нараспашку. Грешить прилюдно. Публично каяться. Беспощадно и жестоко сечь самому себя... Все это прирожденные глубочайшие черты русского национального характера.

Журналист обязан это знать. Чувствовать умом и сердцем. Понимая, принимать и непременно учитывать в своей литературной деятельности.

Всякий, берущийся за перо, чтобы посвятить себя описанию народной жизни, обязан глубоко и всесторонне знать историю своего народа, его национальный характер, обычаи, обряды, поверья, песни, и конечно же, и прежде всего, в совершенстве владеть его родным языком. А для этого следует не только прочно усвоить правила грамотного письма и речи, для этого необходимо постоянно и много читать творения писателей – мастеров, писателей – классиков, таких великих душеведов, как Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой, Н.В. Гоголь, А.П. Чехов, М.А. Булгаков, М.А. Шолохов... Да разве перечислит всех выдающихся представителей изящной русской словесности, досконально постигших и великолепно отразивших дух своего народа. Можно было бы и не заострять на этом внимания, не поминал великих имен, не говорить о, казалось бы, бесспорном и очевидном, но то, что сейчас происходит в России, не позволяет молчать. А в России сейчас полным ходом идет планомерное, неумолимое, варварское разрушение национальной культуры и духовности русского народа. Под флагом новаций проводится сознательное и грубое отчуждение подрастающего поколения от русского языка и русской литературы и искусства. Творения великих русских писателей (дореволюционных) и советских вымарываются из учебных программ новорожденных гимназий, лицеев, колледжей. В русский язык упорно, насильно вгоняются иностранные слова. В кинотеатрах и по телевидению день ночь показывают зарубежные (в основном американские) кинофильмы, круглые сутки в эфире гремят иноземные песни. Великий и могучий русский язык уродуют, опошляют, убивают мат, вульгаризмы похабщина. И уж кому-кому, а писателям и журналистам сам Бог велел быть в первых рядах тех, кто поднялся на защиту родного русского языка и русской духовности.

Говорят, журналист немного должен знать обо всем и все – об одном. Вот это ОДНО и есть ИСТОРИЯ и ХАРАКТЕР своего народа. Когда Горбачев с Яковлевым подняли криминально – очернительскую волну, залившую помоями и нечистотами семьдесят лет наше истории, наполненных невиданной борьбой и непрестанным труда великого народа, когда эта гнуснейшая, антинародная кампания началась, многие из пишущей, рисующей, поющей братии так увлеклись погромом отечественной истории, культуры, экономики и государственности, что били наотмашь, чем попало и по чему придете. Рубили по живому. Топтали великое и святое. Лгали. Подличал. Набивали карманы иудиными сребрениками.

Многие журналисты и писатели из инженеров человеческих душ духовных поводырей народа превратились в погромщиков велико культуры и непревзойденной нравственности этого народа.

Постыдная эта метаморфоза произошла потому, что громилы писательскими, журналистскими, учеными званиями никогда не был патриотами России, Советской державы, своего народа.

Случившееся – горький урок всем, владеющим пером, кистью, резцом или смычком, всем, создающим духовную ауру народа.

Случившееся – непоправимая беда и страшная вина наша, которую предстоит искупить трудом, творчеством, жизнью ныне здравствующих и грядущих поколений.






БЕРЕГА СВОБОДЫ


СВОБОДА – прекрасное, волнующее, лакомое слово.

СВОБОДА – голубая мечта любого творца: писателя и художника, композитора и режиссера, архитектора и журналиста.

Сколько статей, брошюр и книг понаписано, сколько пламенных речей произнесено на самых разных форумах о СВОБОДЕ.

Свободе славословят.

Свободе поклоняются.

Свободу зазывают и заманивают.

Ради торжества и всевластия свободы полыхают восстания, грохочут мятежи, гремят революции, клокочут бунты. Сколько крови и слез пролито, сколько мук и страданий вынесено, сколько великого и смешного, героического и подлого содеяно – и все во имя СВОБОДЫ.

Свободу гарантируют конституции всех цивилизованных стран. О неприкосновенности, незыблемости, всесилии свободы гласят законы, кодексы, нормы. Но...

Но, увы!.. Абсолютной, полной свободы (куда хочу – туда ворочу, чего желаю-то и делаю, сам себе – устав, закон и порядок), такой СВОБОДЫ НЕ БЫЛО, НЕТ И НИКОГДА НЕ БУДЕТ!..

Горькая, едкая истина. Не фальшивя, не лукавя, никто не в силах ни подсластить, ни приукрасить эту пилюлю.

Как-то в Таджикистане мне довелось наблюдать такую хохмическую сценку...

По горной дороге... Под нещадно палящим азиатским солнцем... Едет старик на ослике. Кроме довольно упитанного и немалорослого наездника, бедный маленький ослик тащит на своей спине еще две переметные сумы, туго набитые чем-то (конечно, не пухом). Однако, несмотря на такой груз, это махонькое мохнатое четвероногое существо не плетется кое-как, нога за ногу, а несется бравой рысцой, дробно стукотя копытцами по каменной дороге.

Отгадка этой странности оказалась смехотворно простой. Наездник держал в руке длинный шест, на конце которого болтался пук пахучего свежего клевера. Старик держал шест так, что соблазнительное редкостное лакомство призывно болталось перед самым носом ослика, и тот тянулся, тянулся к ароматному, сочному искушению, но дотянуться не мог. Бедняге казалось, стоит чуть прибавить ходу – и пахучая сладкая зелень захрустит на голодных зубах. Из последних сил ослик наддавал и наддавал ходу, все чаще мелькали тонкие жилистые ноги, стук копыт напоминал барабанную дробь, а клевер по-прежнему маячил подле самого носа: и око – видит, и нос – чует, а зуб – неймет...

Вот так и мы... Всю жизнь, поколение за поколением, тянемся и тянемся к свободе, и вроде бы нагоняем ее, настигаем, а дотянуться не можем. И никогда не дотянемся! НИКОГДА!.. И прежде всего, потому, что той безбрежной, абсолютной свободы, о которой мы тоскуем и мечтаем, той свободы в природе не существует. Это всего лишь приманка. Тот самый сноп клевера, который загнал бедного ослика до седьмого пота, до изнеможения.

Однако, и понимая это, люди не перестают потешаться занимательной игрой в свободу.

Свобода духа...

Свобода совести...

Свобода слова...

Свобода печати...

Можно до бесконечности продолжать и продолжать перечень "свобод".

Провозглашенных – торжественно и пышно.

Узаконенных – парламентами и президентами.

Освященных – религией и нравственностью.

Но все они – не абсолютные. Все они – не безграничные. Никакая свобода не живет без берегов.

Свободна ли река?.. Бесспорно, свободна. Она может течь плавно или стремительно, может закручивать воронки и водовороты. Может бурлить, волноваться, опрокидывать лодки и так далее, но вся ее вольная волюшка, вся свобода не выходит из берегов, не переливается через них.

Да что река?.. Море... Океан... Там властвует стихия. Там сокрушительные шторма, фантастические ураганы, приливы и отливы. Но все это в границах, очерченных берегами.

Так и все в жизни. Все, к чему приложимо понятие свободы.

В мире ни для кого и нигде нет абсолютной безбрежной свободы.

Нет и никогда не будет. Даже птица не свободна, хотя и кажется, что она летает, куда вздумается и когда захочется. Поиск пищи. Укрытие от темноты и непогоды. Спасение от хищника. И еще многое определяет направление и скорость полета птиц.

Понимание свободы, как сплава желания и возможности – не марксистская придумка. За два столетия до появления марксизма, Спиноза определил свободу, как осознанную необходимость. Ленин, с присущей ему прямотой, справедливо заметил: нельзя жить в обществе и быть свободным от этого общества. Оттолкнувшись от этого положения, Ленин четко и громко, и прямо сказал, что никакой абсолютной свободы творчества не было, нет и никогда не будет в обществе, где есть классы, где идет постоянная скрытая и явная борьба, – экономическая, политическая, духовная.

Даже Робинзон Крузо не мог позволить себе делать то, что хочется, а делал то, что нужно. По-моему, именно в слиянии, в единении ХОЧУ и МОЖНО, ХОЧУ и НАДО содержится стержень подлинной свободы. Когда это единство присутствует в душе человека – он свободен.

Во времена Советской власти и партийного вседержавия открыто существовала цензура, без разрешения которой нельзя было отпечатать даже обертки для конфет или пригласительные билеты, скажем, на литературный вечер. Цензор одним росчерком красного карандаша мог похоронить не только газетную либо журнальную статью, но целый роман, монографию, кинофильм или пьесу – все, что предназначалось для духовной пищи народа.

_Я_ собственными боками не раз ощутил на себе могущество и необоримую силу цензорского карандаша, о чем рассказал в своей недавно вышедшей книге "Пред Богом и людьми". Этот карандаш отсек всю последнюю главу от первого издания в "Современнике" романа "Больно берег крут". Только в четвертом издании этого романа я смог пришить к его "телу" отсеченный цензурой "кусочек с коровий носочек".

Трубадуры "нового мышления", архитекторы и духовные отцы горбачевской перестройки на весь белый свет раззвонили, будто с началом перестройки в нашей стране воцарились свобода творчества, свободы слова и печати. Да, перестройка с корнем выдернула цензуру политическую, но на смену ей тут же пришла еще более жестокая и беспощадная цензура – экономическая.

И прежде, до перестройки, я писал все, что Бог на душу положит, но опубликовать это "все" не мог без разрешения цензуры. Ныне возможно и писать, и издавать все, что вздумается, все, что напишется. Только издавать-то можно за свои либо спонсорские денежки. Как это сказывается на разрекламированной свободе творчества? Приведу всего один пример из собственного опыта, а вы судите сами...

Три года обиваю я пороги новоявленных капиталистов и властных чиновников, прося, вымаливая деньги на издание моего нового романа "Отрицание отрицания". Роман о современности, о нашем крае, о событиях и людях, перекувыркнувших Россию. По отзыву товарищей по перу, это интересное, глубокое и яркое произведение. Но, чтобы его издать, нужны деньги, которых у меня не было, нет и никогда не будет. По расчетам на начало 1995 года за издание романа следует уплатить ДВЕСТИ ПЯТНАДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ РУБЛЕЙ! С каждым новым месяцем, отделяющим нас от января, эта фантастическая сумма будет возрастать и возрастать.

За всю свою, почти сорокалетнюю творческую деятельность, я смог накопить на черный день, на старость сорок тысяч рублей, которые властители новой России в миг един превратили в ничто: на свои сорокалетние сбережения я могу купить пять арбузов или столько же банок пива. Вот и лежит уже три года рукопись нового романа, и доживу ли я до ее превращения в книгу? – неведомо.

Но даже если случится чудо, я найду щедрого мецената, выйдет мой роман "Отрицание отрицания", и тут же встанет передо мной новый порожек: как донести книгу до читателей? Бывший книготорг с оригинальной, реалистической да еще "местной" прозой – не желает знаться, обогащаясь за счет торговли книгами, на обложках которых красуются девы в костюмах Евы, клыкастые вурдалаки, обагренные чужой кровью вампиры либо стреляющие, колющие, режущие супермены.

Спонсор, давший деньги на издание, хочет их вернуть. А чтобы воротить деньги, нужно продать книгу. Но как ее продать?..

Ну, скажете вы, причем тут литература, писательские заботы, коли речь-то идет о журналистике, о средствах массовой информации, которые называют ЧЕТВЕРТОЙ ВЛАСТЬЮ. Вон какое высокое, гордое, ослепительно яркое, оглушительно громкое звание присвоено средствам массовой информации – ЧЕТВЕРТАЯ ВЛАСТЬ!.. При этом обычно и прежде всего ссылаются на американскую прессу. Смотрите, мол, какая она смелая, не убоялась на весь мир прокричать даже о любовнице президента Клинтона!..

Да, о президентской любовнице американские средства массовой информации вдоволь позубоскалили, почесали языки. А вот о том, что их страна превратилась в мирового жандарма, который беспощадно и жестоко карает любое неповиновение, не считаясь с гибелью тысяч и тысяч людей (вспомним хотя бы "бурю в пустыне"), – об этом американская пресса, радио и телевидение ни гу-гу...

Пожалуй, нигде, как в Америке, не проступает так явно меркантильная сущность всей духовной надстройки общества, в том числе и средств массовой информации. "Кто платит, тот и музыку заказывает" – на этот стержень и нанизана американская свобода творчества и свобода печати. И никакой свободы творчества не имеет американский журналист, как, впрочем, и его собрат английский, французский, итальянский и т.д. Журналист там пишет лишь то, что угодно редактору, который делает то, что угодно хозяину, боссу, владельцу газеты, журнала, телекомпании, а тот, в свою очередь, угождает тем, кто правит страной...

Уж коли говорить о прессе, как четвертой власти, то таковой она была только в бывшем Советском Союзе при правлении коммунистов. Бывало, стоит "Правде" выступить с резкой критикой кого-то либо чего-то, и карьера раскритикованного министра, секретаря обкома, писателя, да любого другого деятеля тут же и обрывалась, бывало, и навсегда, бывало, и вместе с жизнью. И такую властную роль партийной печати (а иной печати не было) можно проследить по вертикали до районки, до заводской многотиражки.

В борьбе со злом я и сам не единожды прибегал к помощи газеты, радио, телевидения, и, как правило, мое резкое, обоснованное, критическое выступление вызывало немедленно вмешательство властей (партийных либо советских), в результате чего торжествовала справедливость.

Вот это была действительно ВЛАСТЬ. Четвертая либо пятая – важно ли? Главное – ВЛАСТЬ!.. С удостоверением сотрудника печатного органа, радио или телевидения журналисту открывался доступ и к архивам, и к текущей документации. И кое-кто из журналистов (чего греха таить) мастерски использовал в корыстных целях свое служебное положение.

Таким властным влиянием теперешняя "четвертая власть", конечно же, не располагает, да и не помышляет о подобном могуществе. Теперь газета может уличить высокопоставленного чиновника в жульничестве, указать и адреса, и фамилии, и номера счетов, от этого критически – разоблачительного "залпа" властный жулик не только не качнется, но даже не дрогнет. Нынешние "резкие" и "острые" обличительные наскоки на власть имущих не вызывают умиления и восторга даже у обывателя, что касается деятелей более высоких эшелонов те относятся к подобным наскокам прессы, радио или телевидения по пословице "собака лает, а караван идет" или "а Васька слушает да ест ...

К чему я так много рассуждаю о свободе творчества журналиста.

А к тому, во-первых, чтобы молодой начинающий журналист столкнувшись с категоричным редакторским "нет!", не лез на стенку, не глупил, не впадал в отчаяние. И коли "зарубили" твой материал не пустили в печать либо в эфир, это вовсе не значит, что редактор сказавший "нет!", – твой враг и недоброжелатель. Отвергли твой репортаж, статью, очерк – не показывай кулаки и зубы, постарайся понять причины отказа, и так переработай свое сочинение, чтобы оно редактору не кололо глаза, не резало слух, но сохранило бы в себе прежние шипы и жала.

И к тому, во-вторых, чтобы журналист никогда не терял из виду берега гласности, границы свободы творчества, чтобы всегда помнил: даже мысль человеческая не безбрежна, и ее подстерегают берега, ударяясь о которые, она расшибается и гаснет либо крепнет и меняет направление.

И наконец, в-третьих, потому, чтобы внушить споткнувшемуся о редакторское вето: отказали, действуй по принципу – не пускают в дверь, полезай в окно. Либо сумей доказать свою правоту, убедить, настоять, либо переписывай, не то ищи другую дверь, другую трибуну. Хотя в принципе я против перебежек – перескоков с места на место...

Нет, я не зову к конъюнктуре, приспособленчеству, угодничеству власть предержащим, консерваторам и трусам-редакторам (бывают такие, редко, но бывают), не зову заглядывать подобострастно в рот боссу, то бишь хозяину, келейно бормоча "что изволите?"...

Нет!..

Нет и нет!..

Я призываю к разумной осмотрительности, к овладению лоцманским искусством маневренности между возможным, нужным и желанным. Журналистская судьба, впрочем, как и судьба любого творческого человека – не прямая просека, не столбовая дорога, не с горушки колобочком. Нет!..

Чтобы стать подлинным Мастером, обрести влиятельное имя, мало обладать прирожденным талантом, упорно и много трудиться, надо еще уметь разбираться в окружающем, постигать смысл и направление происходящих событий, и еще многое надо и надо, и надо...

Увлекшись рассуждениями о свободе творчества журналиста и о берегах этой свободы, я, сам того не желая, подвел под себя мину огромной взрывной силы. И вот уже слышатся мне ликующе – негодующие голоса моих неотрывных оппонентов – недругов: – "Вот так наставник!.. Вот так советчик!.. Вот так поучитель!..". И короткими, и длинными очередями полетят в меня обвинения... Советую молодому журналисту поступаться своими страстями и пристрастиями... не считаться с собственными убеждениями... вопреки своей воле, дудеть в редакторскую дуду... сгубить свой талант и опыт в угоду хозяйскому "ко мне!"...

Ах, господа недоброжелатели мои! Какие же вы фарисеи – начетчики! Как громко и патетично защищаете вы то, во что и сами не верите. Новобранцу в журналистике ваши возмущенные вопли могут показаться искренними и, главное, неотразимыми. Вы же ратуете за свободу творчества, за свободу печати и вроде бы боретесь за это. А тут...

И вот уже в груди моей, в душе моей, в моей голове набатом гудят неистовые бессмертные строки непревзойденного Маяковского:



И мне
агитпроп
в зубах навяз,
и мне бы
строчить
романсы на вас –
доходней оно
и прелестней.
Но я
себя
смирял,
становясь
На горло
собственной песне...



"Так это же поэтическая формула партийности печати, на ней и держались большевистское самовольство и самодурство, ради которых жила и процветала партийная цензура!" – вопят мои оппоненты.

А мне не страшно. Ей Богу, – не страшно! Слово ПАРТИЙНОСТЬ не повергает меня в смятение. Да, ПАРТИЙНОСТЬ. Литература, искусство, журналистика всегда были, есть и будут партийными. Не обязательно БОЛЬШЕВИСТСКИМИ, может быть, совсем наоборот, но непременно ПАРТИЙНЫМИ.

Идейная, духовная, нравственная борьба в мире и в нашем обществе никогда не затухала и не затухнет. И ежели, например, сторонники развала СССР до сих пор, не уставая, пишут, говорят, показывают Советский Союз, как империю зла, как колониальную держав – тюрьму народов, то для меня, как и моих единомышленников, СССР был, есть и останется навсегда великой державой, всемирным светочем духовности, нравственной чистоты, государством, где впервые в истории человечества удалось, хоть чуть, но все – таки воплотить в жизнь идею дружбы и братства "черных, белых и цветных".

Мы – на разных берегах великой нескончаемой реки жизни, на противоположных берегах современности, а они, как известно, никогда не сходятся...

Приглушив чуток эмоций, следует сказать, что ныне журналист сам вправе выбирать: на каком берегу стоять, в каком органе массовой информации работать. Полагаю, он не пойдет сотрудничать в ту газету, телерадиокомпанию или рекламное бюро, направление деятельности которых ему противно. Ежели, скажем, журналист приверженец Ельцина, его команды и его политики, то он и под пистолетом не пойдет работать в газеты "Завтра" или "Советская Россия", в журналы "Наш современник" или "Молодая гвардия". Да его туда и не примут, а коли и примут, так он тут же окажется белой вороной в коллективе, и его заклюют. Подобное произойдет и с журналистом, не поддерживающим политику и взгляды ельцинской команды, ежели он окажется вдруг, скажем, в редакции газеты "Известия".

И еще один нюанс. Как правило, редактор газеты либо журнала, равно, как и руководитель телерадиокомпании – человек, умудренный житейским и творческим опытом, умеющий убеждать и доказывать, проводить свою линию не окриком да приказом, а превосходством опыта, силой и притягательностью своих взглядов. С таким оппонентом, да еще редактором, тем более главным редактором, подискутировать, потягаться – помериться эрудицией – истинное удовольствие и хорошая проверка собственных убеждений. Уверен, работая с таким, трудно уступающим, образованным и опытным редактором, журналист в сравнительно недолгий срок и менее мучительно обретет нужный опыт, который позволит, научится убеждать, настаивать, доказывать, не нарушая равновесия своих отношений с редактором и редакцией.

Еще хотелось бы обратить внимание будущих властителей дум народных, то бишь журналистов, вот на какую "деталь"... В освещении любой, самой острой, самой жгучей проблемы непременно существуют ДОПУСК и УПОР. Опытный журналист чует это, как говорят, нутром и, дойдя до упора, либо направляется в обход, либо делает привал для передыха и раздумья, не то считает путь оконченным.

Вспоминаются два эпизода из моей творческой биографии...

ПЕРВЫЙ В Голышмановском районе долгие годы жил и работал "человек-легенда", в прямом смысле воспетый (вспомните "прокати нас, Петруша, на тракторе...") и прославленный на всю страну. Еще в годы войны, работая секретарем Голышмановского райкома комсомола, от односельчан этого легендарного тракториста я услышал рассказы, по – иному трактующие его "подвиг". С их слов получалось, что вовсе не было тех событий, которые вознесли "огненного тракториста" на Олимп...

Но была война. Ни времени, ни сил, ни желания ворошить события многолетней давности у меня не было. В конце войны я оказался в Москве. Потом Литва, опять Москва, Таджикистан... И так до шестьдесят первого судьба держала меня вдали от Голышманово. Но где-то, в глубине памяти, таилось это "зернышко" и лишь двадцать лет спустя выбросило росток.

Будучи ответственным секретарем Тюменской писательской организации, навестил я родное Голышманово, и там вновь, ненароком споткнулся о те же слухи о "человеке – легенде". Я-то полагал, все это давно позабыто, поросло быльем, ан нет: под холодным пеплом забвенья оказались горячие угольки, и, ожегшись о них, надумал я докопаться до истины.

Для того, чтобы подтвердить либо опровергнуть слухи, нужен был архив КГБ. Без протекции обкома партии туда не войдешь. Вот ради этой протекции и пришел я к первому секретарю обкома партии. Тот был мудр, образован, весьма начитан. Выслушав меня, секретарь обкома сказал:

– Оставьте эту затею. Не сейте сомнений в подлинности наших героев и подвигов. Разве вам нечего больше писать?

Не надо, стало быть, нельзя. Я не стал искать обходных путей, добиваться, настаивать, отрекся от замысла и больше не возвращался к нему. Почти тридцать лет спустя, эти слухи проверил и документально подтвердил их известный краевед-журналист-чекист Александр Петрушин (см. "Комсомольскую правду" за 29 июня 1991 года).

ВТОРОЙ ЭПИЗОД. С 1961 года по 1968 собирал я материал для исторического очерка об антибольшевистском крестьянском восстании, полыхавшем в Тюменской губернии в 1921 году. Восемь лет поиска, напряженного труда в библиотеках и архивах, и появилась на свет рукопись книги "Двадцать первый". Ее с ходу вставили в план издания литературы к столетию со дня рождения В.И. Ленина. Все складывалось, как нельзя лучше, я ликовал, но...

Прочел рукопись первый секретарь обкома партии, и категорично, и резко изрек "нет!". Рукопись пришлось мне забрать, но я не сдался и двадцать пять лет боролся за ее издание. Только в 1994 году книга вышла в полном объеме под названием "И сильно падает снег..." Что мне стоила эта долгая, изнурительная борьба за издание своего сочинения, об этом я рассказал в своей книге-эссе "Пред Богом и людьми" (Шадринск, 1994 г.) и в предисловии книги "И сильно падает снег..." Повторяться нет нужды. Да и не ради этого рассказал я об этих двух эпизодах.

Два этих эпизода – наглядное подтверждение двух путей, на развилке которых оказывается журналист, натолкнувшийся на категоричное "нет!" редакционного "босса". Тут уж "на Бога надейся, сад не плошай". Выбирай: пятиться, сдаваться или бороться. Или – или.

Чутье и гибкость – эти два качества необходимы всякому, а уж журналисту – вдвойне. Чувствуешь, пятятся – наступай. Чуешь, напирают неодолимо – пяться сам. Или борьба. Возможно, изнурительно долгая, рискованная и безнадежная. Выбирай... Решайся... Только не забывай при этом, что без чутья и гибкости ты никогда не овладеешь так популярными в американской журналистике, подчиненными механизму самоцензуры, правилами "честной игры" между ХОЧУ И МОЖНО, редактором и журналистом.

Зарубежные учебники по журналистике основными правилам этой "честной игры" открыто объявляют ПОДЧИНЕНИЕ ЖУРНАЛИСТА РЕДАКЦИОННОМУ КУРСУ ТОГО ИЗДАНИЯ, ГДЕ ОН РАБОТАЕТ. Сомневающихся в достоверности этого утверждения отсылаю к книге Я. Воскобойникова и В. Юрьева "Журналист и информация. Профессиональный опыт западной прессы" (АО "Новости", 1993 г.).

Эта книга написана на основе многолетнего изучения опыта раз посторонней работы средств массовой информации зарубежных стран, зарубежных учебников журналистики, монографий и исследований теоретиков и практиков современной журналистики Запада. Эту умную, насыщенную огромным теоретическим и фактическим материалом книгу я настоятельно рекомендую прочесть всем апологетам западных средств массовой информации.

На многих примерах книга убеждает, что на хваленом "свободном" Западе и, прежде всего, в США преуспевает не тот журналист, то наперекор и вопреки всем "рубит" правду – матку, а тот, кто соблюдает негласные правила "честной игры", кто не теряет из виду берегов гласности, берегов свободы...

Пиши, что угодно. Пиши, как желает душа. Но публиковать станут лишь то, что нужно тем, кто оплачивает труд журналиста.

Селяви...






ПОЭТОМ МОЖЕШЬ ТЫ НЕ БЫТЬ...


Хочется заменить всего одно, первое, слово в этой великолепной строке, вышедшей из-под пера бессмертного русского гения Николая Алексеевича Некрасова, и получится... "журналистом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". И пусть эта строка станет для журналиста своеобразным амулетом, путеводной звездой, негасимым маяком, словом, тем незаменимым ориентиром, по которому следует выверять свою жизненную позицию.

Журналист, как всякий художник, как любой творец, прежде всего ЧЕЛОВЕК, ГРАЖДАНИН и равновеликий, равноправный член нашего общества.

Мне противно стремление некоторых "мэтров" от искусства, литературы или журналистики, прикрываясь разглагольствованиями об исключительности творческой личности, изображать из себя загадочно – таинственную личность не от мира сего, возвышающуюся над всем общепризнанным, общечеловеческим.

Не будь я профессиональным журналистом и писателем, создавшим десятки произведений самых разных жанров – от романа до киносценария (простите мне эту вынужденную саморекламу), так вот не будь я творческой личностью, не испытай на себе самые разные веяния и влияния творческой богемы, я вряд ли бы осмелился так категорично судить о людях творческого труда, так остро и решительно осуждать притязания некоторых на собственную исключительность из рода человеков, на независимость от общечеловеческих норм и правил бытия.

Почему так жестко и категорично выступаю я против этого?

Да потому, что от признания исключительности до вседозволенности и беспредела – один шаг.

Мой жизненный опыт убеждает: притязания на творческое суперменство непременно порождают неудовлетворенность, обиду, амбициозность, которые толкают даже взаправду талантливого художника к рюмке, и тот погибает в объятиях "зеленого змия". Не потому ли Тургенев, Гоголь, Достоевский, Л. Толстой, Чехов, Горький, Шолохов и многие другие мастера изящной словесности черпали духовные и нравственные идеалы в так называемом ПРОСТОМ ЧЕЛОВЕКЕ. Да и по образу своей жизни эти и многие иные выдающиеся люди России стремились походить на "простой народ", равняясь на его духовные критерии и нравственные нормы.

Бесспорно, у художника – творца своеобразное мировидение, особенная манера мышления, как правило, у него чуткое, легко ранимое сердце, более тонко сконструированная нервная система. Он – легко возбудим, очень темпераментен, живее и острее других реагирует на факты, события и явления жизни. Но это вовсе не означает, что он – сверхчеловек, вознесенный своим талантом над ПРОСТО ЧЕЛОВЕКОМ (разумеется, нормальным психически, физически и умственно).

Ну, а коли это так, стало быть, ничто человеческое не чуждо творцу, в том числе и журналисту, и жизненным кредо его, независимо верующий он или атеист, должны быть те самые, нетленные заповеди Христа, которые четко и образно изложены в евангельских стихах. Вспомните хотя бы такие...

_"Просите,_и_дано_будет_вам;_ищите,_и_найдете;_стучите,_и_отворят_вам..."_

_"Итак,_во_всем,_как_хотите,_чтобы_с_вами_поступали_люди,_так_поступайте_и_вы_с_ними..."_

_"Возлюби_ближнего_твоего,_как_самого_себя..."_

_"Не_судите,_и_не_будете_судимы..."_

_"Нет_больше_той_любви,_как_если_кто_положит_душу_свою_за_друзей_своих..."_

_И_так_далее...и_так_далее..._От_всем_известных_"не_убий...не_укради..._не_пожелай_жены_ближнего_своего..."_до..._

_"А_я_говорю_вам:_любите_врагов_ваших,_благословляйте_проклинающих_вас,_благотворите_ненавидящим_вас,_и_молитесь_за_обижающих_вас_и_гонящих_вас"._

Вот вам и вся программа нравственности любого нормального землянина, достойного высочайшего звания – ЧЕЛОВЕК. И не следует полагать, будто для какого-то класса или какой-то социальной прослойки общества возможна своя, особенная, отличная от всечеловеческой морали. Потому-то и потерпела крах попытка Ленина сконструировать – смоделировать некую, доселе незнаемую коммунистическую мораль. Эта надуманная, оторванная от народа "мораль" принесла многострадальной России море крови и океан слез...

Позволю себе более подробно порассуждать о "Евангелии от Ильича" – так без малой иронии можно назвать всемирно известную речь Ленина на третьем съезде комсомола, в которой по-ленински глубоко и четко сформулированы основные принципы коммунистической морали. Речь эта, названная "задачи союзов молодежи", выдержала сотни изданий, переведена на все языки народов Советского Союза. За семь советских десятилетий не издано ни одной статьи или книги, посвященной проблемам нравственности, в которой отсутствовали бы цитаты из "задачи союзов молодежи" либо ссылки на нее.

Опираясь на основные положения этой речи, идеологи и теоретики коммунизма упорно и наступательно внедряли в сознание нашего народа мысль: советские граждане – люди особого склада, они на голову выше всех не советских землян. То же утверждение непременно присутствует во всех речах, статьях, книгах и монографиях о коммунистической нравственности.

Именитые ученые, маститые писатели, выдающиеся партпропагандисты упоенно и убежденно вещали, что коммунистическая мораль превосходит мораль общечеловеческую (христианскую). По ленинской морали кроились и шились законы и кодексы строителей коммунизма, оценивались слова и поступки советского человека. Тем же аршином измерялись важность, нужность, эстетическая ценность произведений литературы и искусства.

В годы комсомольской юности, а они у меня растянулись на полтора десятилетия, "Задачи Союзов молодежи" была моей настольной книгой. Я не раз перечитал речь вождя, многие ее положения и формулировки знал назубок, постоянно цитировал их, подкрепляя собственные положения и выводы.

Категоричность, жесткость, непримиримость ленинских положений лишь подогревали мой революционный настрой. Революционный набат неумолчно гремит в молодых сердцах, кружит молодые головы, зазывая, увлекая молодежь туда, где риск и удаль, и отвага.

Вот тут и кроется ответ на недоуменный вопрос: почему советские люди, и прежде всего молодое поколение, с восторженным ликованием восприняли вроде бы и фантастические, вроде бы и надуманные идеи мирового коммунизма?.. Почему, недоедая, недосыпая, терпя невиданную неустроенность быта, они стеной ломили за новый мир, осатанело воюя, неукротимо строя, исступленно учась?..

Потому-то Ленин и другие вожди большевизма решительно и смело вовлекали молодых в революционную борьбу за переделку старого общества на новый коммунистический лад. Посмотрите на возрастной уровень партийных, чекистских, советских деятелей довоенной России. Были и двадцатипятилетние первые секретари губернских комитетов партии, председатели губЧК. А о комсомольских вожаках и говорить нечего. В 19 лет я был первым секретарем Голышмановского райкома ВЛКСМ, в 23 – первым секретарем Вильнюсского уездного комитета комсомола Литвы, в 27 – вторым секретарем ЦК комсомола Таджикистана.

Взрослея, человек многое меняет в характере, мировоззрении, оценках. Это особенно касается советского человека, волею судьбы загнанного в катастрофический калейдоскоп непрестанных новаций, реформ, перестроек...

Почти сорок лет минуло с тех пор, как я с комсомольской тропы перешел на тропу литературную. За эти годы неузнаваемо, невообразимо изменилась страна, другим стал мой народ, переменился и я. Совсем недавно я снова перечитал "евангелие от Ильича" и был прямо-таки потрясен антигуманной сутью этого программного первоисточника коммунизма – фундамента советского права и морали.

Нет, я не переменил своей оценки В.И. Ленина, не перекрасил его из красного в черный цвет. Считал и считаю Владимира Ильича личностью исключительной, гениальной, перевернувшей мир, перелопатившей историю человечества. Но Ленин был неколебимый фанатик, одержимый идеей сотворения коммунистического рая на нашей планете. И во имя торжества этой идеи он готов был воистину на все.

Благими намерениями, как говорят мудрецы, вымощена дорога в ад. Еще одним блистательным подтверждением этой мудрости может служить и ленинская теория коммунистической нравственности, четко изложенная вождем партии пролетариата в 1920 году, в названной речи на третьем съезде комсомола.

Речь Ленина пропитана прямо-таки патологической ненавистью ко всему, кто и что "не с нами": к свергнутым классам, поверженному строю, старой школе, которая обременяла память учащихся "хламом, который не нужен". "...Старая школа вырабатывала прислужников, необходимых для капиталистов, старая школа из людей науки делала людей, которые должны были писать и говорить, как угодно капиталистам".

И это сказано о дореволюционной русской школе, из которой вышли Пушкин и Достоевский, Пестель и Рылеев, Герцен и Чернышевский, Лавров и Бакунин, Плеханов и Ульянов (Ленин), и еще целые плеяды высокообразованных, граждански активных, подлинных патриотов России.

Вот к какой несуразице привела Ленина слепая неприязнь, точнее ненависть ко всему прошлому.

"Ненависть к этой старой школе", как и "ненависть к старому обществу" Ленин объявляет "совершенно законной и необходимой". Привитие этой безграничной, беспощадной, всепоглощающей ненависти – вот в чем видит Ленин основное содержание коммунистического воспитания молодежи.

Откуда в русском дворянине Владимире Ульянове, выросшем в благородном семействе без нужды и лишений, получившем отличное образование, откуда в этом, энциклопедически мудром, блестяще эрудированном, бесспорно, очень талантливом, человеке такая лютая злоба на взрастивший его строй, такая испепеляющая ненависть к типичным представителям этого строя: священнослужителям, зажиточным крестьянам, предпринимателям и т.д.?

Этот чрезвычайно интересный, до сих пор безответный вопрос, конечно же, не по моим зубам...

Дивно ли, что, следуя Ленинскому курсу, без суда и следствия, не составляя даже списков, чохом расстреливали тех, кого малограмотный, озлобленный председатель ревкома или местный ЧК объявлял буржуем либо буржуйским пособником...

Но воротимся к ленинским "задачам союзов молодежи".

Отметив, что "старое (общество) разрушено... оно представляет из себя груду развалин", Ленин призывает руками молодых на этих развалинах построить новое, коммунистическое общество. А чтобы молодежь справилась с этой грандиозной задачей, "надо, чтобы все дело воспитания, образования и учения современной молодежи было воспитанием в ней коммунистической морали".

Камня на камне не оставив от общечеловеческой внеклассовой морали, объявив ее обманом и надувательством, "забиванием умов рабочих и крестьян в интересах помещиков и капиталистов", Ленин формулирует суть морали новой, большевистской, коммунистической. "Наша нравственность выводится из интересов классовой борьбы пролетариата". Интересы одного, самого малочисленного класса России стали осью новой морали. Нравственность, уточняет Ленин, это борьба во имя мировой революции и коммунизма, первым шажком к которому являлось построение социализма в России.

А социализм, по определению Ленина, это общество "единой воли", где "все работали по общему плану на общей земле, на общих фабриках и заводах и по общему распорядку". Вдумайтесь в эти слова и попытайтесь ответить, как вписывается в "общую землю" и "общий распорядок" обыкновенный крестьянин со своим единоличным хозяйством?.. Только через колхоз либо через коммуну и никак иначе. Вот и выглянул корешок будущей коллективизации и раскулачивания.

"Надо, чтобы пролетариат перевоспитал, переучил часть крестьян, перетянул тех, которые являются крестьянами трудящимися, чтобы уничтожить сопротивление тех крестьян, которые являются богачами"... "Значит, задача борьбы пролетариата еще не закончена..., задача того порядка, который мы называем диктатурой пролетариата..." А ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА – это ничем и никем не ограниченная власть, опирающаяся только на насилие.

Следует ли вину за коллективизацию и раскулачивание взваливать на Сталина? Ленин куда беспощадней и жестче Сталина провел бы преобразование деревни, не ожидая 1929 года, если бы не боялся всероссийского крестьянского восстания, которое в крестьянской России, безусловно, привело бы к падению власти большевиков.

Мы уже упоминали, что Ленин до исступления ненавидел крепких самостоятельных крестьян – кулаков, признавая лишь такие средства их "перевоспитания", как грабеж, насилие, террор. Еще раз повторю: только боязнь, что локальные крестьянские волнения превратятся во всероссийское крестьянское восстание, и то сметет большевистскую; власть, только это удержало Ленина от окончательной расправы над российскими мужиками. Довершить это выпало на долю верного ленинского ученика и последователя – И.В. Сталина...

Начав с призыва к борьбе с буржуазией, Ленин в своей речи постепенно расширял и расширял круг тех, кого надлежало оборот свалить, уничтожить. "Коммунистическая нравственность... служит борьбе трудящихся против всякой эксплуатации, против всякой мелкой собственности... Для коммунистов нравственность вся в этой... сознательной массовой борьбе против эксплуататоров..."

А таковыми эксплуататорами Ленин объявлял всех крестьян, кроме бедняков, которые в Тюменской губернии, например, не насчитывали и десяти процентов от всех крестьянских хозяйств. Не питал Ильич симпатий и к русской интеллигенции: "интеллигент – человек, который заботится только о том, чтобы иметь свое, а до другого ему дела нет..."

Все русское... Все прошлое почему-то было неприятно, ненавистно Владимиру Ильичу. Почему? – еще одна загадка, на которую не смогли ответить даже наши великие лениноведы Шагинян, Солоухин, Волкогонов.

Каким же виделся Ленину коммунизм, во имя которого предстояла невероятно жестокая, кровопролитная, беспощадная борьба со своим народом?

"...Все общее: земля, фабрики, общий труд – вот что такое коммунизм. Может ли труд быть общим, если каждый имеет свое хозяйство на отдельном участке?.."

Разумеется, нет! Не может!

Вот она пусковая кнопка той чудовищной неумолимой машины, которая катком и плугом прошлась по судьбам миллионов и миллионов русских мужиков, священнослужителей, предпринимателей, интеллигентов.

По Ленину, при коммунизме "каждый должен стать частью великой армии труда". Будущая коммунистическая Россия виделась Ильичу гигантской казармой, где вся и все на одно лицо, на один манер. По звонку встают, по гудку ложатся. И нет личностей. И нет характеров. Есть лишь коллектив. Есть стадо. Есть МЫ.

"Мы – кузнецы..." "Мы родились, чтоб сказку сделать былью..." "Мы все добудем, поймем и откроем..." "Мы – молодая гвардия..." Мы... Мы... Мы!.. Желающих проникнуть в суть этого загадочного Мы, отсылаю к великолепному роману Замятина "Мы"...

Коммунистическая мораль объявляла нравственным все, что служило интересам пролетариата и приближало победу коммунизма. А что служило?.. Что приближало?.. Это знали в масштабах страны – политбюро ЦК РКП(б) и ВЧК; в губернском круге – губком партии и губЧК, и так далее, по той же канве до самого низу, до безымянной деревеньки, где роль верховного судии принадлежала комбеду да комячейке. Что возжелают эти вершители судеб народных, то и законно, то и нравственно.

Зазывая молодое поколение новорожденной Страны Советов _на_ еще не проторенную тропу коммунистической нравственности, Ленин сулил ему близкий коммунистический рай. "Поколение, которому теперь пятнадцать лет, через 15–20 лет будет жить в коммунистическом обществе..." Видите, как неколебимо и свято верил Владимир Ильич в мощь диктатуры пролетариата, в преобразующую и организующую силу коммунистической морали...

И он не фарисействовал, как делали это, скажем, Брежнев или Горбачев, не собирал себе земных сокровищ, не строил дворцов и усыпальниц, Ленин жил этой борьбой со всем, что мешало революции советам, движению к коммунизму. Он боролся и верил: так будет – через два десятилетия грядет коммунизм.

Но шли года, а коммунизм по-прежнему оставался призраком Постепенно, не все и не сразу, но все – таки люди трезвели и трезвели от революционно – коммунистического угара; волна беспощадного себе и другим энтузиазма все стремительней шла на убыль; обманувшиеся, поверившие, взбаламученные массы постигали надуманности ленинской коммунистической морали и отшатывались от нее.

Забеспокоились продолжатели дела Ленина – Сталина. Верный ленинец, соратник Сталина, коммунист номер один Никита Хрущев с трибуны XXII партсъезда на весь мир протрубил: в 1980 году советские люди будут жить при коммунизме. Но советские люди лишь скептически улыбнулись, услышав это хрущевское заверение.

Идет 1995-й год. За нашей спиной десять невероятных лет постыдного кувыркания России от горбачевского пинка. Распалось великое Советское государство. Разрушена наша экономика. Разгромлен отечественная культура. Грохочут междоусобные войны. Россия превратилась в исполинский концлагерь: зарешеченные окна, стальник двери квартир, магазинов, детсадов. Потерпела полный крах придуманная Лениным коммунистическая мораль. Из пучины повального пьянства, беззакония и жестокости мы пытаемся выкарабкаться к из вечной, общечеловеческой, христианской морали. Ее принципы и нормы обязательны для каждого нормального человека: рабочего и писателя, крестьянина и художника, учителя и журналиста.






РЫЦАРИ БЕЗ СТРАХА И УПРЕКА


Дочитав последнюю строку предыдущей главки, недовольно насупится блюститель теоретических основ журналистики:

– Уравниловка!.. Всех под одну гребенку... Откуда же вынырнул понятие "профессиональная этика журналиста"?

Ах, эти теоретики! Хлебом их не корми, только дай потеоретизировать, глубокомысленно порассуждать по любому поводу. Да простит меня Бог, помилуют кандидаты, доктора и академики от журналистики, но я глубоко убежден: теория журналистики – наука, во многом надуманная, мало помогающая становлению профессионального журналиста. Можно прочесть дюжину лекций, скажем, о репортаже или фельетоне, рассказать о разных способах их написания, но если студент не поработает головой и пером, сочиняя эти самые репортажи и фельетоны, он не будет ни фельетонистом, ни репортером. Будущим журналистам надо постоянно и много читать написанного мастерами – собратьями по цеху – и писать, переписывать и снова писать, пока не родится сочинение, достойное публикации – внимания многочисленной читательской аудитории.

А объяснить будущему журналисту, что такое зарисовка или репортаж, или интервью, или статья, можно за пару часов. Потом на семинарах по мастерству, обсуждая студенческие сочинения, этот разговор непременно возобновится и может растянуться на недели, даже на месяцы, но будет он не абстрактно теоретическим, а конкретным, применительно к сочинению каждого студента. Так и только так, по – моему, можно научить будущего журналиста мастерству. Только этим путем можно в течение обучения на первом курсе ответить на вопрос: есть ли божья искра у рвущегося в журналистику, обладает ли он нужными журналисту характером и работоспособностью, и коли ни того, ни другого, ни третьего нет, поспособствовать околдованному журналистским званием молодому человеку вовремя пересесть на другого коня...

Но вернемся к профессиональной этике журналиста...

На мой взгляд, под понятием ЖУРНАЛИСТСКАЯ ЭТИКА прячутся некие неписанные правила поведения журналиста при исполнении им своего профессионального долга. И тут на первый план я выдвинул бы такое качество, как БЛАГОРОДСТВО.

Если верить академическому словарю русского языка, благородным смеет называться человек, "обладающий высокими нравственными качествами, безукоризненно честный, великодушный".

Видите? БЕЗУКОРИЗНЕННО ЧЕСТНЫЙ. ВЕЛИКОДУШНЫЙ. ОБЛАДАЮЩИЙ ВЫСОКИМИ НРАВСТВЕННЫМИ КАЧЕСТВАМИ.

Рассуждения о высоких нравственных качествах волей – неволей воротят нас к тем самым заповедям Христа, что емко и красиво изложены в "Евангелии" и о чем мы уже говорили.

Идти по кругу, жевать пережеванное – не станем.

Повторять сказанное – не будем.

А вот о безукоризненной честности и великодушии журналиста следует и поразмышлять, и порассуждать. По – моему, эти качества архинужны любому творческому работнику любых средств массовой информации.

В момент своего явления на свет Божий понятие БЛАГОРОДСТВО означало, что удостоенный этого звания человек происходит из рода, незапятнанного ничем дурным, недостойным, порочным. Впоследствии значение или смысл этого слова значительно расширился, отдалился от своего первоначала, и когда говорили о человеке, что он благороден, то имели в виду не столько его происхождение, сколько его положение в обществе, его нравственные качества и взгляды.

Благородный – никогда не солжет, даже во имя собственного спасения, ибо ложь во спасение – все равно подлость.

Благородный – не злопамятен, не мстителен; он умеет прощать, не ищет сучков в глазах ближних.

Благородный – живет своим трудом, честным, полезным и нужным обществу. Он не унизится до вышибания рублей любым путем, предпочтет лишения и нужду барышничеству, приспособленчеству, взяткам и иным, дурно пахнущим способам обогащения.

Благородный – никогда не унизит человека, не обидит его. Он защитит слабого, подставит плечо женщине, обласкает ребенка.

Он всегда светел, всегда греет, всегда умиротворяет, ободряет, вдохновляет...

Можно было бы продолжать и продолжать характеристику благородного человека, но, полагаю, сказанного достаточно, чтобы уяснить суть благородства и сущность человека благородного, одним из важнейших нравственных качеств которого является ЧЕСТНОСТЬ.

В своих рассуждениях о честности хотелось бы пойти от обратного, от теневого, ибо белое познается только рядом с черным, лишь в сопоставлении с ним.

Не стану ссылаться на примеры из учебников по журналистике, приведу лишь несколько фактов из своей журналистской деятельности.

Моя первая встреча с ... не знаю, какое применить слово, чтобы выразить действие журналиста, прямо противоположное благородству. Хамство?.. Наглость?.. Беспардонность?.. Беспредел?.. Не берусь ставить точку в этом выборе, оставляя это на совести читателя. А суть такова...

Тогда я работал вторым секретарем ЦК комсомола Таджикистана. Работали мы лихо, азартно и результативно. Но речь, как вы поймаете, не о делах таджикского комсомола.

Прилетел к нам, в Таджикистан, заведующий отделом "Комсомольской правды" Р. (не называю фамилии лишь потому, что его нет же на этом свете). Вместе с собкором по Таджикистану Р. явился на заседание бюро ЦК ЛКСМ. Вальяжно уселся, закинув ногу на ногу, и ну встревать во все, о чем говорилось на бюро. Причем, свои многочисленные замечания и соображения он высказывал не в форме пожелания или совета, а категорично, непререкаемо, как старший – младшим.

Я попытался вежливо, как бы между прочим, напомнить Р., что он находится на заседании бюро в роли наблюдателя, а не консультанта-наставника. Р. моим вразумлениям не внял. Тогда я громко и категорично предложил незваному гостю либо соблюдать приличие, либо удалиться. Обиженный Р. вскочил и вылетел из кабинета. Больше к нам он не заглядывал. Мы не ведали, когда он улетел в Москву.

За дерзость мою Р. решил отмутузить меня кулаками "Комсомолки". "Комсомольская правда" – орган ЦК ВЛКСМ. Я – профессиональный комсомольский работник. Расчет был точен. И через несколько дней после отъезда Р., в "Комсомольской правде" появилась посвященная моей персоне огромная статья "Своя рука владыка". Заголовок статьи уже предопределял ее содержание.

Это пространное, похожее на фельетон, сочинение начиналось подробнейшим описанием моей самодурской выходки. Якобы вызываю я своего секретаря и командую, не прошу, а именно командую: "Принеси мне сигарет". Девушка приносит. Я швыряю ей принесенную пачку и рычу: "Ты что, не знаешь, какие сигареты я курю... ну – ка, живо неси что надо!" Девушка приносит другие сигареты. "А спички?" – негодую я. И она убегает за спичками.

Вся эта сцена была описана наиподробно, фельетонно смешно и желчно. Но именно на этой первой сцене запнулась и кувыркнулась статья. Дело в том, что я не курил. И эта длинная, рассусоленная и размалеванная сцена вызвала смех не надо мной, а над авторами статьи.

Так же растянуто и едко описанные еще несколько "крамольных" фактов тоже оказались надуманными. Комсомольский актив республики принял статью "в штыки". Ее обсудили на пленуме ЦК комсомола, выразили протест против шельмования второго секретаря ЦК, и, вооруженный этой поддержкой, я отбыл за правдой в Москву, в ЦК ВЛКСМ. К секретарю ЦК ВЛКСМ пригласили Р. Состоялся долгий, противный разговор.

Пленум ЦК комсомола Таджикистана требовал, чтобы "Комсомольская правда" напечатала опровержение и извинилась публично за порочащую меня публикацию. Но "Комсомольская правда" – трибуна и рупор ЦК ВЛКСМ. На этой струне и заиграли те, кто разбирал конфликт. В те времена всесоюзные газеты, за редчайшим исключением, не признавали своих ошибок, не извинялись за них. Я слишком уважал и "Комсомолку", и ЦК ВЛКСМ, чтобы настаивать на печатном извинении, потому согласился на извинении устном, с тем и воротился в Сталинабад.

А ежели б я в самом деле курил, ежели б у меня были натянутые отношения с аппаратом и активом, ого! какая могла бы разгореться баталия. Начались бы проверка – перепроверки, обсуждения – выяснения, сыскались бы недоброжелатели, а возможно, и провокаторы, подлили б маслица в огонь, и пошла писать губерния. Даже если б я и вышел сухим из воды, все равно это разбирательство стоило бы мне многих невосполнимых нервных клеток.

Впоследствии мне не однажды довелось столкнуться с подобными, непристойными выходками журналистов разных рангов, использующих органы массовой информации для сведения личных счетов, амбициозных самовыражений, доказательства собственной правоты, и конечно же, ради пусть недолговечной, но сенсации.

Вспоминается такой случай...

Есть у меня добрая знакомая. Преподаватель вуза. Образованный, интеллигентный, благородный человек. Жила она с мужем и детьми в родительском доме, без водопровода и канализации, и, разумеется, без водяного отопления. Жила в ожидании, когда подойдет ее очередь и она получит настоящую благоустроенную квартиру. Наконец, она квартиру получила, и...

Ранним утром неожиданный дверной звонок. Открываю дверь – на пороге моя добрая знакомая. Заплаканное лицо. Растрепанные волосы. Дрожащие руки.

- Что случилось?

- Меня опозорили, – еле выговорила она и разрыдалась.

Напоил ее валерьянкой, проводил в свой кабинет, усадил, чуть подуспокоил… Она протянула мне газету, а в ней – огромный фельетон. Мою знакомую обвиняли в том, что она обманным путем заполучила квартиру, имея жилье.

- Как я приду к студентам?.. Как посмотрю им в глаза?.. Что я скажу, ведь они же... они... наверняка прочтут... Я повешусь...

Я посмотрел на нее и понял: эти слова не пустая угроза. Она была так оскорблена, так унижена хлесткой придумкой досужего журналиста, что, спасая доброе имя и честь, может и вычеркнуть себя из жизни.

_Я_ позвонил редактору газеты, с которым был в дружеских отношениях, получил от него заверение: немедленно разобраться, напечатать опровержение и извиниться. Обещание свое редактор исполнил. Буря улеглась.

Самое неприятное в этой истории, что журналист – сочинитель этого пасквиля – не удосужился проверить дошедший до него слух, схватился за перо и выдал шумную сенсацию, которая если бы и не оборвала жизнь прекрасного человека, то наверняка покалечила бы, исковеркала бы ее... Глубоко убежден, и это следовало бы внести в Устав Союза журналистов: не достоин и не смеет называться журналистом тот, кто использует служебную возможность публиковаться для сведения счетов, во имя мести, лести, выгоды...

Бойтесь этого, товарищи журналисты!.. Не позволяйте себе и другим использовать газету, журнал, радио, телевидение для того, чтобы уязвить, унизить, прибить личного недруга, недоброжелателя, оппонента, заведомо зная, что ответного слова ему не дадут. Это, прямо говоря, подлость, даже преступление.

Не поддавайтесь соблазну прославиться на чужой ошибке, тем более, беде. Проверьте, перепроверьте, взвесьте все "за" и "против", прежде чем обнажить и поднять свое перо на человека. Ведь написанное пером – не вырубить топором. Не надо забывать и о том, что даже заведомая, очевидная клевета, подобно холодному углю, сжечь – не сожжет, но непременно запачкает. Перед этим свойством лжи бессильны даже выдающиеся, именитые люди. Всего один пример...

Жил-был в Советском Союзе талантливый и мудрый писатель Николай Вирта, автор многих достойных произведений, в том числе такого замечательного романа, как "Одиночество". Где-то, на чем-то столкнулся он с главным редактором "Известий", зятем Н.С. Хрущева, всемогущим А. Аджубеем. Заласканный славой, отмеченный лауреатскими знаками, именитый Вирта не попятился, не уступил, разгневил любимого зятя всесильного государя-батюшки, и появился в "Известиях" фельетон "За голубым забором", где в разнузданно-хамской форме рассказывалось о недостойном поведении Вирты. Писателя прорабатывали, обсуждали, поносили, исключали, хотя тот и собрал доказательства своей невиновности, надуманности и лживости возведенных на него обвинений.

Но кто в силах тягаться с "Известиями"? По команде Аджубея продажный журналист еще раз лягнул публично затюканного писателя, и нет его на литературном горизонте, сломали человека. Я встретился с Виртой в 1973 году, почти через десять лет после свержения у Хрущева и падения Аджубея. Встретился и поразился странной очевидной пришибленности и духовной надломленности этого, некогда очень известного и столь же авторитетного, писателя. Десять лет не смогли распрямить его, воротить былую уверенность и достоинство.

Подобных примеров на моей памяти немало.

Сколько боли душевной, сколько житейских катастроф на совести бессовестных журналистов – спекулянтов пера.

Обращаясь к будущим журналистам, я еще и еще раз повторю: будьте благородными, будьте честными, никогда не позволяйте себе под напором эмоций незаслуженно шельмовать, обижать, унижать кого бы то ни было, используя свой доступ к средствам массовой информации.

Да, надо беспощадно сражаться со Злом, но сперва следует убедиться, что это Зло.

И еще одно... Стремись вести игру на равных, дай возможность критикуемому столь же громко и гласно возразить тебе.

Я уже не говорю о том, когда журналист использует свое удостоверение для корысти либо выгоды, чтобы чего-то достать, получить, , купить. Немало повидал я таких "рыцарей пера", которые, потрясая журналистским билетом, вырывают, выхватывают, берут, не брезгуя и малым.

Какое уж тут благородство!.. Какая честность!.. Какое достоинство!..

Особенно неприятно и опасно, когда черты меркантилизма, приспособленчества, фарисейства, гипертрофированного самомнения и т.п. бывают присущи не просто журналисту, а журналисту-чиновнику, занимающему приметный пост в редакции газеты, журнала, телерадиостудии.

Тут мне очень хочется рассказать об одном случае...

В газете "Тюменская правда" за 7 января 1989 года была опубликована моя статья "Берега гласности"... Здесь я преднамеренно обрываю рассказ, предлагая вам такой эксперимент...

Итак, газета "Тюменская правда" за 7 января 1989 года, номер 6(12909). Всю третью полосу этого номера занимает статья "Берега гласности". Ей предпослана вот такая врезка: "Редакционная коллегия "Тюменской правды" печатает статью К. Лагунова "Берега гласности" в дискуссионном порядке, не разделяя целого ряда положений, выдвинутых писателем. Отсутствие редакционного комментария вовсе не означает согласия с точкой зрения К. Лагунова. Пусть читатель, достаточно информированный, сам оценит и точку зрения писателя, и его понимание исторической правды".

Знаю, каких трудов и упорства стоила главному редактору "Тюменской правды" баталия с инакомыслящими, не желавшими выпускать статью в свет, потому тоже воздержусь от комментариев позиции редколлегии. Давайте спокойно прочтем статью, опубликованную почти семь лет назад.






БЕРЕГА ГЛАСНОСТИ


Нужны ли гласности берега?

Нужны.

Всенепременно. Обязательно нужны.

Не торопитесь изумляться либо негодовать. Под "берегом" гласности я разумею не ограничение свободы слова, не свертывание плюрализма мнений, не возврат к тем недавним временам, когда негласно существовали и запретные темы современности, и неприкасаемые '"белые пятна" истории, и многое иное, столь же нелепое и неприятное, недостойное нашего социалистического общества.

Безбрежный поток – мелок и недвижим. Современному потоку гласности присуще и то, и другое. Из газеты в газету, из журнала в журнал жуется и пережевывается одно и то же. В азартной, залихватской ошибке групповых мнений принципиальное и важное отодвинуто на задний план. Прикрываясь знамением гласности, одни спешат выкрикнуть свою обиду, свести свои личные счеты, другой торопится нажить популярность, третий гонит чистоган. Гласность без берегов исчерпала, изжила себя.

В какие берега хотелось бы мне ввести поток гласности? Один берег – ответственность, другой – достоверность. Какой из них будет левым, какой правым – не имеет значения. Важно, чтобы поток гласности катил в русле меж ответственностью и достоверностью. "Тут ни убавить, ни прибавить..."

Думаю, не ошибусь, сказав, что безответственность и бездоказательность – самые типичные, самые распространенные черты гласности на современном этапе нашего демократического развития. Проиллюстрировать это утверждение мне бы хотелось на самом больном, самом жгучем вопросе: о месте и роли Сталина в истории нашего государства. Уверен, за тридцать лет пребывания Сталина во главе партии и государства о нем было сказано и написано во сто крат меньше, нежели за последние три года.

Кем для нас был Сталин до 1956 года? Вспомним строки Твардовского...



Когда кремлевскими стенами, –
Живой от жизни огражден.
Как грозный дух он был над нами, –
Иных не знали мы имен.
Гадали, как еще восславить
Его в столице и в селе.
Тут ни убавить,
Ни прибавить, –
Так это было на земле...
Так это было: четверть века
Призывом к бою и труду
Звучало имя человека
Со словом Родина в ряду...
Так на земле он жил и правил,
Держа бразды крутой рукой.
И кто при нем его не славил,
Не возносил – найдись такой!..



Нашлись! Правда, не "при нем", а после его смерти. Сперва это были робкие голоса с оглядкой. Потом они набрали силу, зазвучали уверенно и громко. И наконец, в последние два-три года рванул настоящий шквал, ниспровергающий, уничтожающий, проклинающий все, связанное с именем Сталина. Как яростно, с какой, прямо – таки физиологической, ненавистью набросились иные ниспровергатели на Сталина, объявляя его врагом народа номер один, виновником минувшей войны и всех прочих больших и малых бед, выпавших в прошлом на долю моей многострадальной, великой и прекрасной Родины – Страны Советов. Размеры газетной статьи не позволяют пространно и законченно высказать свое мнение по этому поводу, позволю себе кратко изложить свое отношение к концепции этих ниспровергателей. Что меня не устраивает в этой концепции?

Во-первых. Революция – это насилие. Диктатура пролетариата неограниченная власть, опирающаяся на насилие. Потому-то весь период становления и упрочения Советской власти и построения социализма можно с полным основанием назвать жестокой эпохой. И в том, что то время оказалось столь беспощадным и жестоким, не Сталин повинен, ибо не Сталин сформировал это время, а время сформировало Сталина. Сталин – лишь более приметная мета, если угодно, клеймо на времени, породившем так называемый "сталинизм". Всякая, даже самая благовидная попытка объяснить все боли и беды жестокой эпохи личностью Сталина, на мой взгляд, есть не что иное, как стремление скрыть, затушевать истинные причины того трагического, чем отмечены первые полвека истории Советского государства. Валя все беды на Сталина, и только на Сталина, мы не обнажаем корни культа Сталина, а глубже зарываем их, ибо характер Сталина лишь малая (второстепенная) причина исследуемого, главная же – в самой эпохе, в политической системе.

Во-вторых. За все, что произошло в стране в 1929, 1937, 1949, за все просчеты, ошибки и преступления того времени вместе со Сталиным и "на равных" с ним несут ответственность перед потомками и историей и те, кто стоял рядом, кто делил с ним власть. Стремление отсечь Сталина от своих соратников выглядит искусственным и наивным. И уж вовсе рассчитанным на простофиль выглядит настойчивое и упорное гадание на кофейной гуще по поводу перемен к лучшему, если бы вместо Сталина у руля оказался, скажем, Свердлов или Бухарин, или Дзержинский, или Киров. Добреньких рождественских Дедов Морозов в руководящей когорте тех лет – не было. Все они в меру своих сил старательно крутили колесо истории в одну сторону. Вот пара примеров, не требующих пояснений...

В директиве о борьбе с казачеством (29 января 1919 г,) Я. Свердлов объявляет "единственно правильным" "самую беспощадную борьбу со всем верхом казачества путем "поголовного их истребления" и предписывает "провести массовый террор против богатых казаков, истребив их поголовно, провести массовый террор по отношению ко всем казакам, принимавшим какое – либо, прямое или косвенное, участие в борьбе с Советской властью..." (подчеркнуто мною. – _К.Л_.). Интересующихся последствием этой директивы я отсылаю к газете "Советская Россия" за 10 июля 1988 года...

А вот образчик рассуждений ныне лубочно отлакированного, возведенного в сан антипода сталинизму, Бухарина: "Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи..."

Привожу эти примеры единственно для того, чтобы доказать, что метод насилия был не методом Сталина, а методом эпохи, и все, кто делил со Сталиным власть, причастны к этому методу и в равной мер ответственны за него. И когда ныне сын Микояна пытается представить своего отца – А.И. Микояна – в роли противовеса Сталину, эта попытка выглядит, по меньшей мере, смехотворной. Ибо уж кто-кто, но А.И. Микоян, прошедший от "Ильича до Ильича без инфаркта и паралича", по моему глубокому убеждению, являл собой образец приспособленца, для которого главное в жизни – сохраниться в руководящем качестве.

В-третьих. Целиком разделяю взгляд, что Сталин, как глава партии и государства, прежде и более всех ответственен за ошибки, про – с ступки и преступления "сталинской эпохи". Но, вменяя ему в вину все недоброе, негативное, черное, чем богата была та эпоха, не правомерно ли было записать на его актив и все доброе, светлое, позитивное, чем, несомненно, богата история первых пятилеток. Обвиняв его в просчетах и поражениях в период Великой Отечественной войны, давайте воздадим ему должное за ее победоносное завершение; Хотим мы того или не хотим, но в годы войны, и не номинально, не по должностному положению, а по сути, Верховным главнокомандующим и председателем Государственного комитета обороны страны: был И.В. Сталин. Как смехотворны, как нелепо и злобно выглядят утверждения иных новоявленных пророков и правдоносцев, пытающихся убедить нас, что советский народ строил и воевал, учился и овладевал высотами культуры вопреки и наперекор воле Сталина Здесь уместно вспомнить слова М.С. Горбачева из доклада о семидесятилетии великого Октября. "Сейчас много дискуссий о роли Сталина в нашей истории. Его личность крайне противоречива. Оставаясь на позициях исторической правды, мы должны видеть как неоспоримый вклад Сталина в борьбу за социализм, защиту его завоеваний, так и грубые политические ошибки, произвол, допущенные им и его окружением, за которые наш народ заплатил великую цену и которые имели тяжелые последствия для жизни нашего общества..." Вот по этому компасу и следовало бы нам сверять свое отношение к Сталину, не бросаясь из стороны в сторону, от крайности к крайности.



ИГРА В ОДНИ ВОРОТА

Не вдаваясь в причины этого явления, замолчать его не могу. Многие наши органы печати, радио и телевидение, прикрывшись ярким флагом перестройки, превратили гласность в игру в одни ворота. С усердием, достойным лучшего применения, они ревизуют наше прошлое, извлекая оттуда все негативное, черное, порочащее. Тенденциозно надергав нужных им фактов, цитат, цифр, имен, громоздят из них удобную им конструкцию, в которую потом волевым приемом, напором и нажимом втискивают все семь десятилетий героической борьбы и свершений нашего прекрасного народа. Ратуя на словах за гласность, за плюрализм мнений, за правду-матку, на деле эти организаторы ревизионистского наскока на историю делают все возможное и от них зависящее, чтобы "не пущать" на страницы печати, на телеэкраны и в эфир то, что хоть как-тоне согласуется с их концепцией, суть которой можно выразить так: все, что создано нашим народом за годы Советской власти, сделано не так, сделано плохо, никакого социализма мы не строили и, конечно же, не построили, и вообще не лучше ли воротиться назад, пойти на выучку к капитализму, переняв у него и методы хозяйствования, и принципы демократизма, и многое иное, включая "хэви метал" и панков. Всех не согласных с этим, имеющих иное мнение о нашем прошлом и будущем, радетели вот такой однобокой гласности немедленно и очень громко объявляют противниками перестройки.

Подтвердить это можно хотя бы реакцией на печально знаменитое письмо ленинградки Нины Андреевой. Оно сперва вызвало шок, а потом такую яростную волну организованных осуждений, поношений, попреков, что, по-моему, надолго отбили охоту у инакомыслящих обнародовать свои суждения.

А что, собственно, противоестественного в появлении статьи Андреевой? Почему свободный гражданин в свободной стране не может иметь собственное мнение по любому поводу, не может высказать это мнение на страницах печати? Уж коли мы провозглашаем гласность и демократию, так давайте соблюдать их принципы. Пусть каждый имеет собственное мнение и смеет высказать его независимо от того, совпадает ли его точка зрения с официальной или с мнением большинства. Можно не соглашаться с чьим-то высказыванием, можно с ним спорить, но зачем же навешивать автору ярлык врага перестройки? От врага перестройки до врага народа дорожка очень короткая, обкатанная и под уклон.

Или другой пример. Сейчас идет "повальная реабилитация" тех, кто в довоенные годы стал "жертвой культа". Дело это, конечно, и благородное, и нужное. Как и весь народ, я всей душой приветствую: торжество справедливости, возвращение добрых имен невинно пострадавшим.

Но одно дело – юридическая амнистия, другое дело – амнистия политическая. Когда шли процессы над Каменевым и Зиновьевым, Бухариным и Рыковым, Ягодой и Тухачевским и иными из той же когорты, народ всячески приветствовал суровые приговоры им, потому что верил партии, верил в справедливость приговора.

Но вот прошла реабилитация. Со многих бывших деятелей справедливо сняты уголовные обвинения. И кое-кому кажется, что вместе с этим автоматически облетели с них и обвинения политические и идейные, и они из оппозиционеров, перебежчиков, шатунов всей вдруг стали стойкими ленинцами-большевиками.

Не слишком ли наивно? Нужны факты и аргументы, а не суесловие, чтобы люди уверовали в подлинность этой метаморфозы, в то,« что черное разом обернулось и стало белым. Мое сознание, например, отказывается фигляра и перевертыша "иудушку Троцкого? трансформировать в "демона революции", выдающегося большевистского деятеля...

Слово к делу не пришьешь.

Чего больше всего не хватает нашим спорам и столкновению мнений? Достоверности. Подлинности, основанных на документах и только на документах. Иначе не избежать нелепых шараханий, сенсационных придумок, откровенных фальсификаций, которые начисто запутали уже нашу молодежь, и где левое, где правое, где вымысел и ложь, а где истина? – разгадать теперь не только молодым невероятно трудно.

Всего один пример.

За последние годы в нашей печати неоднократно муссировалась история с ленинским "завещанием", адресованным XIII съезду партии. С неоспоримой категоричностью утверждалось, что Сталин скрыл от партии это "завещание" и до 1956 года о его существовании ни партия, ни народ не ведали. "Спрятал" же "завещание" Сталин потому, что не хотел расставаться с постом Генерального секретаря ЦК партии.

До недавнего времени и я верил этому и повторял эту версию в з своих выступлениях. Но вот недавно, листая подшивки старых газет, я вдруг обнаружил, что... Во – первых. "Завещание" Ленина не было обнародовано не в угоду пожеланию Сталина, а в соответствии с решением Центрального Комитета партии.

Во – вторых. Давайте откроем газету "Правда" N 251 за 2 ноября 1927 года. Здесь опубликована речь И.В. Сталина на объединенном пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б) "Троцкистская оппозиция прежде и теперь" . Позволю себе привести две небольшие цитаты из этой речи. "Теперь о "завещании" Ленина. Здесь кричали оппозиционеры, – вы слыхали это, – что центральный комитет партии "скрыл" "завещание" Ленина. Несколько раз этот вопрос у нас в Пленуме ЦК и ЦКК обсуждался, вы это знаете. (Голос: "Десятки раз"). Было доказано и передоказано, и никто ничего не скрывал, что "завещание" Ленина было адресовано на имя XIII съезда партии, что оно, это "завещание" было оглашено на съезде (голоса: "Правильно"), что съезд решил единогласно не опубликовывать его, между прочим, потому, что Ленин сам этого не хотел и не требовал..." "Говорят, что в этом "завещании" тов. Ленин предлагал съезду ввиду "грубости" Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту Генерального секретаря другим товарищем. Это совершенно верно..." В том же 1927 году ленинское "завещание" было издано более чем десятитысячным тиражом, разослано во все губкомы партии. Тут, пожалуй, комментарии ни к чему. Теперь о том, что Сталин прятал "завещание", не желая расстаться с креслом Генсека... На первом пленуме ЦК, избранного XIII съездом, И.В. Сталин просил освободить его от обязанностей Генерального секретаря. Позже он еще не раз просил Пленум ЦК освободить его от обязанностей Генсека. Пленум отклонял просьбы И.В. Сталина. Как же эти факты увязать с утверждением, что Сталин скрыл "завещание" Ленина из боязни потерять высокий пост?

Подобных неувязок, придумок, прямой фальсификации истории недавнего прошлого можно привести сколько угодно.

В последнее время все ощутимее, все приметнее становятся силы, пытающиеся поставить заслон очернительству и шельмованию отечественной истории. Столкновение этих двух очевидных направлений (кто из них "левые", кто "правые" – не берусь подразделять) утяжелило и усугубило путаницу. Вот "Огонек" и "Советская культура" протрубили на весь свет, что договор о ненападении с Германией, заключенный в 1939 году, явился основной причиной развязывания второй мировой, а следовательно, и Великой Отечественной войны. Но другие печатные органы, в том числе и "Правда", столь же категорично и так же убежденно доказывают, что именно этот пакт спас нашу страну от гибели, дав возможность оттянуть начало войны и подготовиться к ней... Или одни утверждают, что Советский Союз не готовился к неизбежной и близкой войне, даже напротив, ввиду близкой опасности он разоружался и т.д. Другие же утверждают, что мы активно готовились к схватке с фашизмом и при этом многого добились в укреплении боеспособности и вооруженности Красной Армии.

Залпом прочитывая, а порой прямо-таки "проглатывая" вот такую диковинную "солянку", молодой читатель испытывает естественное кружение головы, ибо выловить "зерно" в этой груде "мякины" – по зубам лишь человеку, умудренному житейским опытом, с твердой жизненной позицией, стойким мировоззрением и немалыми знаниями. Ну, а если этого нет?

Глубоко убежден, вот такая, с позволения сказать, "гласность" без берегов вкупе с беспрецедентным в нашей истории очернительством и шельмованием прошлого, и являются, хотя и не единственной, но зато главной причиной той духовной пассивности, той апатии и безразличия, коими ныне отмечены многие мои сограждане.

Сейчас не в диковину встретить человека, который никому и ничему не верит и ничем по – настоящему не интересуется. "Пусть горят земля и небо, я на кочке проживу" – вот их гражданская позиция. Попытка наших "теоретиков" сегодняшние жизненные трудности, вопиющую социальную несправедливость, необъяснимый дефицит самого необходимого и многие иные сегодняшние беды объяснить последствиями культа и т.д. вызывает лишь озлобление.

Сконцентрировав внимание на прошлом, мы отвлеклись от настоящего, оставив без ответа многие насущные вопросы современности, и тем нанесли немалый урон морально – психологическому климату во и всех регионах страны. Наиболее острым проявлением сложившейся духовной атмосферы явились недавние события на Кавказе и в Прибалтике.

Где же выход?

Попридержать "левых"? Приструнить "правых"? Найти авторитетного арбитра, чтоб разнял, рассудил? Ни то, ни другое, ни третье не годится. Выход один – открыть архивы всех ведомств: от ЦК до КГБ, наладить широкий выпуск архивных документов, отражающих сложнейшие поворотные моменты нашей истории, жизнь и деятельность тех, кто правил страной, возглавлял партию. Пусть читают люди и сами, именно сами, своим умом находят желанную тропу к истине. Иного пути я не вижу.

А теперь вернемся к национальному вопросу.



ПОЕЗД-ТО СТОИТ.

Думаю, применительно к национальному вопросу такая формула вполне приемлема. Жизнь поставила этот вопрос ребром, и, хотим мы того или нет, нам от него не откреститься, не отвертеться.

Мне кажется, я кое-что смыслю в национальном вопросе, и не только в его теоретической основе, но и в практической стороне. Дело в том, что в первые послевоенные годы (1946 – 1949 г.г.) мне довелось жить и работать в Литве, а чуть позже (1952 – 1961 г.г.) я работал в Таджикистане. Так что суть национального и интернационального я имел возможность постичь не только рассудком, но и "собственными боками".

В Литве я сперва работал в аппарате ЦК комсомола, затем был первым секретарем Вильнюсского уездного комитета ЛКСМ. Время было тревожное, напряженное и суровое. Шла жесточайшая борьба с фашистскими недобитками – вооруженная и идеологическая. Не стану предаваться воспоминаниям, скажу лишь, что не однажды оказывался я в критической ситуации, из которой меня выручали мои друзья – литовцы.

Принимая хуторских парней в комсомол, вместе с комсомольским билетом им вручали винтовку: "лесные братья" (так называли себя бандиты) жестоко расправлялись с теми, кто вставал на путь активной поддержки Советской власти. Помню, на комсомольском собрании в Тургельской волости мы сформировали "двойки" и "тройки" для выявления в хуторах батраков и не включили в состав этих "команд" комсомолок: дело-то было небезопасное, рискованное. Возмущенные этим, девушки подошли ко мне и, бросив на стол комсомольские билеты, заявили, что выходят из комсомола, так как мы не доверяем им серьезных дел. Пришлось нам расширить "тройки", включив в каждую по комсомолке.

Тогда действительно многие литовцы не знали русского языка, но я, как и другие русские товарищи, ездили по хуторам и апилинкам без переводчика.

И вдруг... русские оказались чужими и ненужными в братской Литве. Конечно, это произошло не вдруг. Отчего же такое случилось? Мне видится несколько причин.

Первое. Приниженное положение России. Да-да. Об этом уже неоднократно говорилось, в частности, на писательских форумах самых разных масштабов – от съездов и всесоюзных пленумов до всевозможных "круглых столов". Великая и могучая Российская Федерация, старшая сестра в семье народов, на деле лишена многого из того, что имеет любая другая братская республика. Мы не имеем высших руководящих республиканских партийных, профсоюзных и комсомольских органов. В России нет Академии наук и, соответственно, академических научно-исследовательских институтов. Российская Федерация имеет республиканских печатных органов и издательств, учреждений культуры и искусства по расчету на тысячу человек населения во много раз меньше, чем любая республика. Жизненный уровень россиянина уступает жителям других республик. Все это породило у нас сознание собственной второсортности.

За многие десятилетия укоренился в республиках взгляд на РСФСР, как на опекуншу, которая все примет на себя, все вынесет и выдержит, "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет", лишь бы помочь меньшим сестрам своим. При взгляде на Россию с годами к благодарной признательности примешалось чувство снисходительности и высокомерия. В арсенале доводов прибалтийских "нацсмутьянов" немалое место занимает утверждение, что их республики слишком много своей продукции отдают в общесоюзный котел и незаслуженно мало получают из этого котла. Убежден, по взносу в экономику страны Тюменская область одна "перетянет" все республики Прибалтики и Кавказа вместе взятые. Однако по всем социальным показателям Тюмень неизмеримо отстает от них. Гневаясь на это, мои земляки, однако, не переносят критический огонь на другие республики, которые живут на тюменском газе и нефти, широко используют тюменский лес и т.д. И тут, мне кажется, все упирается в идейную зрелость и нравственно-духовный уровень жителей этих регионов. Испокон веку сибиряки подставляли свои плечи под общенародную ношу, обороняли Отчизну от общенародных бед.

Объективная суть конфликта понятна и объяснима. Законное желание сохранить свой народ, его язык, национальную культуру толкает прежде всего национальную интеллигенцию на путь ограждения своего народа от сил, размывающих национальные грани. Однако действительность не считается с чьими-то желаниями, она неумолимо ломает рамки национальной обособленности. Единая экономика. Единая идеология. Единая крыша над головами всех советских народов. Общие свершения и победы, общие боли и беды. От этого никуда не уйти. И становиться поперек этой, исторически неизбежной тенденции развития многонационального государства может лишь человек либо заблуждающийся, либо сознательно вредящий.

Думаю, одной из причин нынешних кризисных ситуаций в наших национальных отношениях является и то, что мы, как это ни парадоксально, живя под одной крышей, в одном доме, очень плохо знаем друг друга. Уверен, в Болгарии, Венгрии или ГДР побывало, скажем, тюменцев за последние пять лет куда больше, чем в Киргизии или Узбекистане, в Прибалтике или Грузии. Произведения национальных писателей, художников, композиторов у нас не известны широкому кругу людей и нигде никак не пропагандируются. То же происходит и с "российским духовным товаром" в других союзных республиках. Почему-то захирели и отмерли такие формы общения, как фестивали молодежи, дни советской литературы и т.д. Надо искать и находить новые формы широкого общения народов. Для этого давно пора национальный вопрос вынести на всенародное обсуждение. А у нас он до сих пор является неприкасаемым, его обходит стороной наука, его чурается пресса, и всякое прикасание к нему вызывает неодобрение "верхов".

Вот, например, обратился ко мне наш земляк, писатель Булат Сулейманов и попросил помочь подготовить телепередачу и организовать публикацию статей о судьбе сибирских татар. Их в нашей области более ста тысяч. Когда – то, лет двадцать назад, в Тобольске выходила газета на татарском языке, существовало татарское педучилище, был в пединституте факультет татарского языка и литературы, в школах, где обучались татарские ребятишки, преподавался родной язык. Потом одним махом все это перечеркнули и ликвидировали. Вырастают поколения сибирских татар, не знающих родного языка, далеких от национальной культуры, обычаев и традиций предков. Это встревожило, и законно, Булата Сулейманова, и не только его.

_Я_ дважды встречался с единомышленниками Сулейманова, обговаривая, как лучше провести телевизионную передачу, какие вопросы прежде всего следует поднять в печати. В конце концов мы договорились о такой передаче с местным телевидением, "Тюменская правда" опубликовала пространную статью Сулейманова и отклики на нее. Словом, дело вроде бы сдвинулось с мертвой точки, и это почему-то сразу встревожило различные инстанции. Представитель одной такой "инстанции" обошел участников наших встреч, выспрашивая, а как Лагунов очутился в этом деле, пригласили его или он сам затеял, смутил... Не возврат ли это к тем временам, когда ведущие наш поезд приказывали задернуть занавески на окнах, чтобы было не видно: поезд-то стоит.

Однобокость, ограниченность, тенденциозность и заданностъ публикаций многих популярных органов печати справедливо бы выразить так: "Крой прошлое, не трогай настоящее". И не трогают!..

В те давние, так усердно и однозначно критикуемые, времена судебные процессы над троцкистами, уклонистами, оппозиционерами проводились на виду у всего народа. Газеты публиковали подробно ход судебного разбирательства, на них присутствовали не только советские, но и зарубежные корреспонденты и наблюдатели, были выпущены стенографические отчеты процессов.

Почти четыре месяца шел суд над шайкой высокопоставленных перерожденцев во главе с бывшим первым заместителем министра; внутренних дел СССР Чурбановым. Всех глубоко волновал и интересовал ход этого процесса. Но печать о нем ни гу-гу. Кроме крохотных информаций нигде ничего не просочилось. Телевидение находит г возможность и время показывать нам исповеди юных проституток,: гомосексуалистов, детоубийц и иных патологических аномаликов, аз вот о суде над Чурбановым и Кº ни телевидение, ни радио, ни прессам ни слова.

Ничего толкового, обобщающего, с какими-то выводами и выходами на конкретные причины и конкретных виновников не получили I мы от нашей прессы и по узбекскому делу. Сенсационные вскрики, фотографии, груды изъятых золотых рублей и бумажных банкнот лишь разжигают любопытство обывателя, дают ему пищу для сплетен, но нимало не проясняют суть дела. А чего стоят живописаниям мук следственной группы прокуратуры СССР (в ней более ста следователей), которая вот уже пять лет исследует узбекскую мафию в обстановке открытых угроз, подкупа, шантажа. Особенно умиляют меня описания, как представители прокуратуры вынуждены тайком арестовывать матерых высокопоставленных преступников, увозить их на: машинах с поддельными номерами: иначе преступников могла бы, отбить их личная охрана. "Господи, помилуй! – хочется воскликнуть мне. – Мы справились с контрреволюцией. Задавили белогвардейщину. Прикончили фашизм. Ликвидировали организованную вооруженную преступность послевоенных лет. И вдруг нам нужно тайком, опасаясь и прячась, ликвидировать узбекскую мафию! Ну не парадокс ли это?"

А как можно отреагировать на то, что происходит в Азербайджане? Вот строки из "Московских новостей" за 20 ноября 1988 года... "Группа хулиганствующих лиц.., вооруженная топорами, ножами, металлическими трубами... врывались в квартиры, в которых проживали граждане армянской национальности, ломали двери, мебель, другие предметы домашнего обихода, били посуду, стекла в окнах, выбрасывали из квартир, жгли и грабили... Десятки человек погибли. Более четырехсот получили телесные повреждения различной тяжести..." Надо прочесть всю заметку (стр. 15), чтобы понять, до какого вандализма, до какого фашистского изуверства дошло дело в Сумгаите. (Что происходит ныне в Баку, Ереване и Степанакерте, мы хоть и чуть – чуть, но все же знаем). Те, кто творил эти дикие бесчинства – никак не "хулиганствующие лица", как это квалифицировано в обвинительном заключении, это бандиты. Это враги народа. И не надо пугаться этих слов. Так именно – ВРАГАМИ НАРОДА – называл Ленин подобных выродков еще на заре Советской власти. Читая о событиях в Азербайджане, невольно ловишь себя на мысли: "Что же произошло с Советской властью? Когда и почему она одрябла и обессилела?"

Вот на какие "проклятые" вопросы современности, по моему убеждению, надо направлять сейчас главные силы журналистов и писателей, органов печати, радио и телевидения. Не забывая о прошлом, не отрекаясь от него, продолжая исследовать причины и корни прошлых ошибок и бед, следует сосредоточить главное внимание и основные силы средств массовой информации на современности. В этом и, прежде всего в этом, видится мне основное место писателя и журналиста в борьбе за перестройку.






НЕОЖИДАННЫЙ РАКУРС


Вместе с вами и я перечитал свою статью, написанную семь лет назад. Перечитал без раздражения и раскаяния. Мне показалось, статья и поныне вполне боеспособна, хотя писалась семь лет назад. Да каких лет! Перевернувших всю державу: Разрушивших государственность. Разваливших отечественную экономику. Разгромивших культуру. Втоптавших в грязь такие извечные, казалось бы, непреходящие ценности, как народность, национальная гордость, патриотизм и т.д.

И все – таки мне показалось: основные проблемы статьи, ее идейная направленность, ее выводы и основные положения по сей день не утратили ни злободневности, ни важности, ни разумной нужности. И если при нынешнем прочтении статьи нужны кое-какие коррективы, то это лишь те, которые семь лет назад ни предвидеть, ни предугадать никто бы не смог.

Разве могли мы предположить, что так называемая перестройка была задумана и начата лишь ради того, чтобы расшатать великую державу, подсечь ее корни и развалить Союз Советских Социалистических Республик?..

Кто мог предположить, что президент СССР, генеральный секретарь ЦК КПСС окажется двурушником и перевертышем, который в угоду американской администрации развалит коммунистическую партию, разрушит Советское государство, превратит Восточную Европу из стран социалистического содружества в конгломерат прислужников-прихлебателей антисоветских военно-политических структур?..

Здесь я позволю себе чуть – чуть отклониться от канвы своих рассуждений, чтобы выкрикнуть одну, не дающую мне покоя, мысль… Не могу взять в толк, во имя чего Михаил Горбачев предал партию Родину, идею, народ. Богатства у него было – через край. Всемирно» известности и славы – хоть отбавляй. Власти – никто из земных владык, начиная с египетских фараонов, не имел ее больше. Так за какие же шиши продал он Россию, превратил в рабов великий народ, ошельмовал блистательную идею переустройства страны и мира?

Не нахожу ответа на эти жгучие вопросы, и никто из дальних и ближних моих товарищей не в состоянии внести ясность, подсказать ответ...

Вернемся к статье "Берега гласности", появившейся на свет в самые первые дни восемьдесят девятого года.

Тогда страна наша была, как непроницаемой тучей, накрыта осатанелым ревом и воем Коротичей, Волкогоновых, Бурлацких и иных прочих продажных горлодеров. Какой только гадости, какой нелепости и мерзости не измышляли эти продажные трубадуры нового мышления о Сталине, о Родине, о партии, в которой сами состоял десятки лет, на авторитете и могуществе которой сделали свою карьеру.

И в ту пору явление "Берегов гласности" без передержки можно сравнить с ослепительной молнией, вдруг пронзившей гнусную тучу бесстыдного очернительства и наглой лжи.

А где молния, там и гром. И громыхнул он широко и властно, раскаты его докатились до Москвы и Питера.

"Берега гласности" читали и перечитывали. В соседних с Тюменской областях ходили по рукам ксерокопии этой статьи. Мне звонили по телефону и писали из Москвы и Ленинграда. Полученные " Тюменской правдой" письма – отклики на статью занимают шесть папок, в которых содержится 888 листов! Такого бурного и громкого взрыва общественного мнения не наблюдалось ни до появления статьи, ни после.

"Тюменская правда" долго печатала подборки читательских писем – откликов на статью. Тут-то я и столкнулся (в который раз!) с вопиющим неблагородством (мягко говоря) человека, удостоенного высокого звания журналиста. Да не рядового литсотрудника либо корреспондента, а заведующего отделом редакции, который подготавливал отобранные им отзывы к печати.

Оговорюсь сразу, с этим Заведующим мы стояли на разных позициях: он был не просто стойким, но яростным сторонником ниспровержения и очернительства всего, что произошло в нашей стране за семьдесят доперестроечных лет. Моя позиция вам известна из статьи "Берега гласности".

Заведующий этот обладал наступательным, негнущимся характером и не смущал себя выбором средств в идейной борьбе. Сперва он делал все возможное, чтоб не пустить статью на страницы "Тюменской правды", но большинство членов редколлегии, в том числе главный редактор и его заместитель, не поддержали Заведующего, и статья появилась на свет.

Тогда Заведующий решил ошельмовать статью (вместе с ее автором, разумеется,) путем подтасовки откликов, публикуя побольше отрицательных отзывов, поменьше – положительных.

Меня предварительно не знакомили с откликами. По сведению заведующего отделом писем, большинство отзывов на статью были положительными, поддерживали мою позицию и мои взгляды, однако в газетных подборках большую часть площади занимали отрицательные, критические высказывания читателей. Основываясь на этих откликах, кое-кто публично клеил мне ярлык "сталиниста". Нашлись злопыхатели, которые постарались использовать это при обсуждении моей кандидатуры в народные депутаты СССР.

Почему Заведующий избрал такой недостойный путь борьбы с идейным противником? – могу лишь догадываться, но поскольку аппарата, подтверждающего правоту моей догадки, у меня нет, не стану предавать ее гласности. Скажу лишь, что подобные приемы борьбы с инакомыслящими недостойны журналиста...

Какое-то время спустя, мне вновь довелось столкнуться с этим Заведующим на той же самой тропе...

Явилась ко мне домой целая делегация работников одного трест; с просьбой защитить честь их управляющего, которого незаслуженно ошельмовала одна газета. Я знал обиженного, хорошо к нему от носился и, выслушав ходоков, ознакомясь с принесенными ими документами, написал статью и принес ее опять же в "Тюменскую правду" – газету, в которой сотрудничаю вот уже тридцать четыре года которую глубоко уважаю за постоянство позиции, сдержанность трезвость суждений и еще за многие достоинства.

В то время существовал такой порядок: когда твой материал поставлен в полосу, ты приходишь в редакцию и вычитываешь его. В моей практике не раз бывало, что по каким-то принципиальным соображениям я снимал уже подготовленный к печати материал. Видимо, опасаясь подобного, а оно так бы наверняка и случилось, дежуривший по номеру все тот же Заведующий вновь продемонстрировав уровень своего благородства и честности.

Рядом с моей статьей, не уведомив о том меня, "поставили" статью противоположного содержания. Ежели вести бы "игру" по-честному, следовало уведомить меня об этом и познакомить со статьей оппонента. Ведь мою статью ему дали прочесть, и он, собрав контрматериал, "бил" не наобум, а прицельно. Если бы я заведомо прочел возражения оппонента, то непременно подкрепил бы свои выводы имеющимися у меня нужными фактами и цифрами. Получился бы на страницах газеты интересный, честный и полезный спор.

Но Заведующему была нужна не честная дискуссия, не поиск истины, ему хотелось лишь одного: подставить мне подножку, ошельмовать меня, выставив защитником неблаговидных деяний управляющего трестом. И ради этого уже немолодой, с седыми вихрами, достаточно опытный журналист пошел на откровенный подлог.

Поскольку моя статья "стояла" впритык со статьей оппонента, и читая свою статью, я непременно прочел бы и другую, хитроумный Заведующий предпринял следующий трюк. Он вырезал мою статью из полосы, и вместо целой полосы подсунул мне эту "вырезку", придумав на ходу какое-то объяснение.

На его беду в комнату вошла корректор, которая не меньше меня поразилась, увидев "вырезку" в моих руках.

- Сейчас я принесу вам всю полосу, – сказала корректор.

- Иди... иди отсюда! – грубовато прикрикнул Заведующий. – Ты не нужна здесь...

И бесцеремонно выпроводил, вернее, вытолкал корректора за дверь.

Потом Заведующий торопливо и путано принялся объяснять, что при верстке полосы что-то выпало, полосу срочно переверстывают, а он, экономя мое время, не стал дожидаться, когда это произойдет, вырезал мою статью из развалившейся полосы и принес сюда.

Я действительно спешил, да мне и в голову не пришла мысль о возможности подобного шельмовства, потому, быстро вычитав статью, я удалился. Каково же было мое удивление и расстройство, когда утром, рядом со своей статьей, я увидел статью с прямо противоположными выводами да еще с наскоками на меня.

Появись эта, несогласная со мною, статья в следующем номере, – через номер, – все было бы нормально, то был бы отклик на мою публикацию. Теперь же она выдавала неблаговидный, недостойный прием Заведующего и его сотрудника, написавшего эту статью, прием, направленный на то, чтоб дискредитировать меня. Не скрою, мне было и очень неприятно, и обидно.

Впоследствии, от имени редколлегии, главный редактор газеты (он находился в командировке, когда все это случилось) принес мне извинение за бестактность своего Заведующего, который недостойно использовал газету, чтобы еще раз "насолить" мне за "Берега гласности"...

Как видите, способов выказать свое благородство, равно как и его противоположность – предостаточно. Все дело в воспитании журналиста, в том, какую нравственность он исповедует. Бойтесь журчванства. Не переносите авторитет и духовную мощь газеты, журнала, радиостудии на собственную персону, и никогда, ни при каких обстоятельствах не используйте эту мощь во зло...






ПОИСК


_Журналист_ – это сыщик, разведчик, следователь, психиатр, духовник. Вся деятельность журналиста – разведка, расследование, поиск подходов и путей к истине.

Журналистское расследование – дело захватывающе интересное, но очень и очень трудоемкое, небезопасное, порой откровенно рисковое. Особенно в наше время разгула коррупции, уголовного беспредела, свободы киллеров – наемных убийц. В наше туманное время за "бабки" либо "баксы" легко можно сыскать охотников избить, изуродовать, разорвать на части любого, даже если у него и личная охрана. У журналистов, как известно, телохранителей нет.

В последнее время все чаще становятся известны факты избиений и убийств журналистов. И в этом видится мне одна из главных причин перекоса нашей критики. Средства массовой информации легко и лихо критикуют верхи, начиная с президента страны, но о безобразиях, мздоимстве, воровстве и прочих мерзостях, творящихся в род ном крае, под носом, предпочитают молчать.

Самый свирепый рык, самый истошный визг любой, даже столичной, газеты вряд ли достигнет слуха Ельцина либо Грачева, а и достигнет, они отмахнутся от них, как от назойливо жужжащей мухи. А напиши-ка о взяточниках, торговцах наркотиками, сутенерах, действующих под боком, да назови их подлинные имена, обнародуй неведомые факты их "деятельности", тут на тебя может свалиться кирпич, ты можешь угодить под колеса автомобиля, не то тебя просто случайно встретят на улице крутые парни и по-свойски побеседуют с тобой за жизнь.

Помню, находясь в одном заполярном городе, я натолкнулся на факт невиданного мною жульничества, воровских махинаций и фантастических приписок на одной всесоюзной ударной стройке. Заинтересовался, вцепился, звенышко по звенышку стал разматывать цепочку, распутывать узелки. Заволновались инициаторы и организаторы аферы. Тогда мой преданнейший друг сказал мне:

– Брось это. Убьют...

И привел доводы, убедившие меня в обоснованности его опасений. Я прислушался к совету – предостережению друга, и все, что удалось мне узнать, использовал в своем романе. Но роман, как вы понимаете, ни уликой, ни обвинительным материалом не является. Роман – литература художественная, сочиненная, придуманная автором, в романе – ни места действия, ни подлинных действующих лиц. Даже основанный на совершенно очевидных конкретных реалиях, роман не привлечет внимания охранителей правопорядка.

Коль скоро мы заговорили о журналистском поиске, мне хотелось» бы сразу, как говорят, на берегу, высказать несколько собственных с выводов относительно этой деятельности журналиста...

_Первое_. Поиск непредсказуем. Можешь искать жемчуг, а сыщешь обыкновенную гальку. Поэтому не обольщайся загодя, не строй воздушных замков, не предавайся маниловским мечтам – работай! Работай и работай. Копай глубже. Смотри зорче. Лови каждый шорох. Ищи...

_Второе_. В поиске нет мелочей. Любая самая малая малость неожиданно может оказаться кончиком нити, уцепившись за который, ищущий размотает такой клубок – дух захватит. Все услышанное, примеренное, даже показавшееся – на карандаш, и на частое сито проверки.

_Третье_. Берись за поиск по охоте. Ищи с удовольствием, увлеченно и азартно, словно ищешь ключ к собственной судьбе, к своему счастью. Такой поиск непременно вознаградит тебя удивительными наводками, незабываемыми встречами, новыми характерами, сюжета и мыслями.

У меня на счету немало розысков. Но дольше и труднее всего оказался мой поиск материалов к историческому очерку-книге "И сильно падает снег..." ("Двадцать первый") – об антибольшевистском крестьянском восстании 1921 года, которое в советской исторической науке называлось "Западно-Сибирским кулацко-эсеровским мятежом".

Стоит лишь тронуть тот пласт памяти, как тут же из-под него всплывают незабываемые, интереснейшие встречи...

В погоне за живыми свидетелями этого страшного, кровавого события, я немало поколесил по области. Если те, кто участвовал в подавлении восстания либо подыгрывал им, сами лезли на поверхность, требовали, чтобы их заметили, выслушали, помянули в очерке, то хоть как-то связанные с повстанцами хоронились в тень, рассказывали о восстании скупо, однозначно, всячески отдаляя себя от участия в этих трагических событиях.

Расскажу лишь о некоторых, наиболее интересных, незабываемых встречах...

В 1920 – 21 годах председателем Тюменской губЧК был двадцатитрехлетний Петр Иванович Студитов. По архивным документам я воссоздал образ этого чекиста, смоделировал его непростой характер, понял его роль в роковых событиях двадцать первого.

Изо всех тогдашних губернских руководителей Студитов выглядел наиболее трезво мыслящим, верно понимающим политическую обстановку. Он приложил много усилий, подвергал себя откровенному риску, пытаясь образумить, утихомирить леваков, возглавлявших тогдашний Тюменский губернский комитет партии большевиков. Когда предотвратить восстание не удалось, Студитов попытался его локализовать и тушить по возможности мирным путем...

Словом, по дошедшим до нас словам и делам Петра Ивановича Студитова, можно было сделать вывод, что это был настоящий большевик – мудрый, честный, добрый, беспредельно преданный идеям революции и Советской власти. _Я_ глубоко симпатизировал этому чекисту – недавнему рабочему, и очень обрадовался, узнав, что Петр Иванович находится на пенсии и проживает с супругой в Москве.

В декабре шестьдесят восьмого, будучи в Москве, я напросился к Студитову в гости...

Небольшая двухкомнатная уютная квартира обставлена добротной, хотя и старомодной мебелью. За окнами противная непогодь, мокрый снег вперемешку с дождем и ошалелый ветрина, а в комнате – тепло и тихо, горячий ароматный чай с вареньем, добрый коньяк в крохотных рюмочках. Негромкая спокойная застольная беседа о делах давно минувших дней.

Единственное, что не вписывалось в эту идиллическую атмосферу, немного странное поведение супруги Петра Ивановича. Она буквально поедала меня глазами, с непонятным и неприятным болезненным напряжением вслушивалась в наш разговор, и то беспричинно поднималась, то резко меняла позу, то вдруг снималась с места, проворно уходила куда-то и тут же возвращалась. Было очевидно: она нервничала и не могла этого скрыть.

Поначалу Студитов говорил негромко и неторопно, но достаточно весомо, с приметным достоинством. Это была обоснованная самоуверенность: он вышел в отставку полковником КГБ, прошел огромный путь, не сорвавшись, не запнувшись.

Но вот я заговорил о том, ради чего и явился сюда, – о событиях двадцать первого года, о крестьянском восстании в Западной Сибири, а точнее – в Тюменской губернии. Студитов, чуть принасупясь, молча слушал меня до тех пор, пока я не стал его хвалить за поперешность, за то, что не покорился воле губкома партии, попытался предупредить мужичий бунт, постарался вовремя и малой кровью погасить занявшееся восстание.

Студитов приметно побледнел и голосом, вдруг захрипевшим, недовольно, пожалуй, даже возмущенно, спросил:

– Откуда вы взяли, что я выступал против линии губкома партии? Не было такого!.. – Оттолкнул недопитую чашку, возвысил голос. – Я всю свою сознательную жизнь боролся за проведение линии партии, не считаясь...

Дослушав его длинную жаркую речь о неколебимой преданности партии и ее делу, я сказал:

- _Я_ читал вашу речь на заседании президиума Тюменского губкома партии о политическом положении в губернии... Помните?.. Девятого января двадцать первого... Читал ваши докладные Дзержинскому...

- Вы?.. Читали?.. Где вы смогли их прочесть? Это же все под грифом "совершенно секретно"... Кто допустил... позволил...

Его начало лихорадить. По бледному лицу пошли красные пятна. Жена вскочила, прошив меня острым ненавидящим взглядом.

- Ради бога успокойтесь, Петр Иванович... Теперь ведь не тридцать седьмой... И речи ваши, и переписку я читал в архиве КГБ...

- В КГБ?.. Кто вас... Как это... Это же... это...

- Не пойму, почему вы так взволновались. Я – писатель. Коммунист. Собираю материал о крестьянском бунте двадцать первого... не дали ознакомиться с архивными документами. Из них я и узнал о вашей деятельности в то время. И я намеревался поблагодарить вас за вашу...

Но было уже поздно: Студитов меня не слушал. Задыхаясь и кашляя, он прямо-таки закричал:

- Вы решили меня ошельмовать!.. Испортить... Омрачить... Не позволю... Не допущу!..

Жена принялась уговаривать, успокаивать старого чекиста. Гласила его по голове, по плечам. Неожиданно прервав увещевания мужа, она гневно сказала мне:

- Вы ждете, когда его хватит инфаркт? Вам мало...

Я проворно поднялся, пролепетал извинения, поблагодарил за прием и постыдно бежал из теплого, уютного студитовского гнездышка под хлесткий волглый ветрище и мокрый снег.

Спотыкаясь, слепо брел по узким, кривым переулкам старой Москвы, с горечью размышляя о том, как глубоко, навеки вошел в наши души Страх...

Вот так неожиданно и неприятно завершилась моя долгожданная встреча с одним из главных действующих лиц незабываемых собы_тии_ двадцать первого года. Самое неприятное и обидное состояло в том, что я искренне восхищался мужеством и проницательностью председателя Тюменской губЧК Петра Ивановича Студитова, и на тебе... "шила милому кисет – вышла рукавица", хотел сделать добро, а вышло наоборот. Мало того, не узнал ничего нового, но и достойного человека обидел.

Вот так иногда случается. Надо бы сперва подразузнать, каков сейчас Студитов, потом к нему стучаться. Умны мы задним умом...

Эта встреча не сместила, не поколебала моих положительных оценок деятельности губЧК в жестокие, черные дни восстания, И в своем романе "Красные петухи", посвященном этим событиям, я создал, на мой взгляд, обаятельный образ председателя губЧК Чижикова, прототипом которого по действиям и мыслям явился Студитов. И в очерковой книжке "И сильно падает снег..." ("Двадцать первый") я показал уже не романного, подлинного Студитова принципиальным, деятельным, мудрым большевиком – чекистом, хотя это и не стыковалось никак с впечатлениями от нашей московской встречи.

Если событийную канву крестьянского мятежа-восстания-бунта можно было вычертить по архивным документам, воспоминаниям и публикациям, то характеры и судьбы заглавных действующих лиц прорисовывались крайне скупо и блекло.

А меня крайне интересовали характеры тех, кто запалил и возглавил восстание. Ведь они понимали, что восстание обречено, предвидели свою неминучую, скорую погибель, но не свернули с крестного пути, не схоронились, не перекрасились, не покинули седла.

К таким неколебимым относились и начальник Тобольского мятежного гарнизона Желтовский, и начальник штаба так называемой народной армии повстанцев Силин.

Документов в архивах о том и другом – никаких: оба миновали чекистские руки, не прошли через допросы и суд. Оставалось одно: искать тех, кто видел и знал Желтовского и Силина, и попытаться вызнать нужное у живых свидетелей. С этой целью я не однажды побывал в Тобольске и в селах, где жил когда-то Желтовский и люди, его знавшие.

Было много интересных, незабываемых встреч. Из них я выбрал вот эти...

Из многочисленных, коротких и долгих, случайных и преднамеренных, разговоров с тоболяками (по зернышку, по крохе, по капельке собирались эти сведения) выяснилось, что в Тобольске живет и здравствует сестра того самого начальника гарнизона, одного из вожаков восстания В.М. Желтовского. Надо ли говорить, как я обрадовался этому открытию и, не откладывая задуманное, тут же отправился на встречу с ней.

Она жила на окраине Тобольска, в очень опрятном домике с крытым двориком. Броская чистота. Сухое печное тепло. Половички. Занавесочки. Скатерки. Живой и теплый уют. Тишь да благодать.

Сестра Желтовского встретила меня по-сибирски радушно. С мягкой улыбкой ласковым голосом пригласила проходить, усадила в красном углу.

- Может, чайку откушаете?

- Нет – нет... Спасибо...

- Есть квасок. Ядреный, немолодой...

Я снова отказался, поблагодарил и представился. Потом рассказал о задуманном очерке, о трудности сбора нужного материала.

Завязалась неспешная беседа о тех трагических днях, и хотя в ту пору моей собеседнице было всего одиннадцать лет, она многое помнила. Так вот, потихоньку-помаленьку рассуждая о днях давно минувших, неприметно и очень осторожно подталкивал я разговор к восстанию. Подтолкнув, стал выспрашивать, кого из вожаков восстания она видела, какие события запали в память. Она притормозила речь, заговорила раздумчиво, взвешивая слова. Все больше моих вопросов оставалось безответными.

- Ой, ничевошеньки не припомню... Тогда мала была, теперь – стара...

Она хитрила, уходила от ответов. Мне надоело петлять, и я пошел в лобовую:

- Ваша девичья фамилия Желтовская?

- Ой... Да у нас полдеревни Желтовские. И сама деревня – Желтовская...

- Вы по батюшке-то Максимовна?

- Так выходит по метрике-то...

Она волновалась. На побледневшем лице – все нарастающая тревога. И голос пугливо осип. Мне было неудобно и обидно за нее и за себя.

- Ради бога, не волнуйтесь. Я же вам сказал, объяснил... Я – писатель, не сотрудник КГБ, не следователь...

И я вновь прокрутил ту же пластинку, которую она уже прослушала при нашем знакомстве.

Мне показалось, она чуток подуспокоилась, перестала комкать платок, притопывать и глаза не ускользали от моего взгляда. И я рискнул выложить козырную:

- Вы сестра Василия Максимовича Желтовского?

- Какого Василия Максимовича? – враз побелевшими губами еле слышно прошелестела она.

- Того, который был начальником Тобольского гарнизона, когда повстанцы захватили Тобольск...

Из соседней комнаты вышел все слышавший ее внук, мальчик лет восьми-девяти, и встал за бабушкиной спиной, неотрывно глядя на меня.

- Никакого Василия Максимовича слыхом не слыхала, видом не видала, – с каким-то ожесточением почти выкрикнула она.

- Бабушка! – радостно возопил малыш. – Это же дядя Вася. Ты нам рассказывала, как он...

Охнув, бабушка потеряла сознание и повалилась на пол.

Хорошо, я приехал на машине, которая ждала меня у ворот.

Привезли врача. Привели женщину в чувство.

Извиняясь и кланяясь, я допятился до двери и пулей вылетел из домика, где жила сестра одного из главных вожаков Западно-Сибирского крестьянского восстания 1921 года – Василия Максимовича Желтовского.

Досадный сбой. Обидная неудача. Если бы он был последним...

Примерно так же закончилась моя встреча с родственницей начальника Главного штаба Народной армии повстанцев Н.Н. Силина. Правда, здесь обошлось без обморока, зато меня едва не отлупцевали. И опять я пятился, извинялся и кланялся, а молодой здоровенный детина медведем пер на меня. А когда за мной захлопнулась тяжелая входная дверь, я услышал громкий злорадный хохот силинской родственницы и парня...

А вот какой получилась моя встреча с бывшим начальником Тобольской почтово-телеграфной конторы Кайгородовым...

Из архива КГБ я узнал, что в ночь на 3 февраля 1921 года Кайгородов принес председателю Тобольского горсовета Демьянову текст телеграммы, перехваченной телеграфистами на линии Голопутово – Черное: "Председателю сельсовета. Приказываю немедленно арестовать коммунистов. Власть большевиков свергнута. Формируйте боевой отряд. Мобилизуйте всех, способных носить оружие. Невыполнение приказа объявляетесь врагами народа. Приказ перешлите нарочным соседние деревни".

Это была роковая искра, от которой заполыхало пламя восстания в деревнях и селах Тобольского района. Надо ли удивляться моей радости, когда я узнал, что Кайгородов жив-здоров, находится на пенсии и проживает в Тобольске. По моей версии, этот Кайгородов работал на телеграфе и тогда, когда город находился в руках повстанцев. Представляете, какая удача!..

Отложив все неотложное, я ринулся на встречу с живым свидетелем и участником так интересовавших меня событий. Язык привел меня к добротному обихоженному деревянному дому с огромной верандой.

Дело было летом. Июль в Тобольске оказался жарким и душным. И я застал Кайгородова сидящим с газетой на веранде, в тени, под легким, еле ощущаемым сквознячком.

Это был богатырь саженного роста. Плечи Ильи Муромца. Грудь, как соборный колокол. Длинная седая бородища. Седые пышные усы. Длинные обихоженные волосы, зачесанные по-старинному, как у древнерусских витязей. Лицо крупное, мужественное, с четкими выразительными чертами. А улыбка – добрая, светлая, белозубая. Голос – низкий, ядреный, сочный. Я и подивился, и порадовался богатырскому облику моего нового знакомца.

Мы сидели с ним на веранде и пили великолепный квас, какой умеют готовить только сибиряки. Напиток был терпким, душистым, вкусным и вроде бы чуточку хмельным. На столике пред нами ватрушки, пирожки с пылу – с жару, и какая-то ранняя зелень.

Лениво попивая холодный квасок вприкуску с пирожком, я начал разговор издалека. Посудачили о Тобольске: каким был – каков стал. Потом заговорили о житье-бытье. Наученный горьким опытом, я не спешил выруливать на финишную прямую и, как ястреб над отбившимся цыпленком, все кружил да кружил над событиями двадцать первого, не решаясь спикировать на них.

Будто угадав мою нерешительность и подыгрывая мне, Кайгородов сам заговорил о прошлом. Мне оставалось лишь чуть подтолкнуть его, и мы окунулись в события двадцать первого. Кайгородов принялся вспоминать, что было да как было, но из его воспоминаний никак не проступала позиция рассказчика, да и в его передаче те страшные события выглядели безобидными и чуточку смешными. Мне почуялась нарочитость его рассказов, и я пошел ва-банк:

- Помните, в ночь на третье февраля вы принесли Демьянову перехваченную телеграмму о начавшемся восстании?

- Какая телеграмма?.. Не знаю... Что-то ты, паря, путаешь...

Я поспешил повторить уже сказанное при знакомстве: собираю материал для книги о восстании, ищу очевидцев и участников событий. И снова сунулся с вопросом о той же телеграмме.

- Не припомню такого... Может, кто другой был... Ей богу, – не знаю...

Началась нелепая и смешная игра в кошки – мышки. Моя осведомленность изумляла и пугала Кайгородова. Он побледнел. В голосе и облике нарастала агрессивность. Видимо, я где-то перебрал, пережал, ужесточил свой вопрос, и богатырь взорвался:

– Сейчас трахну тебя бочонком по башке, и все станет ясно...

Он вскочил, схватил большой тяжелый жбан с квасом, вскинул его над моей головой.

Изрядно трухнув, я пролопотал что-то успокоительно-извинительное и, как говорят теперь, слинял...

Снова и снова на пути моего поиска подымался неодолимый, необоримый СТРАХ. За спиной у людей был красный террор, двадцать первый и тридцать седьмой, и сорок девятый. Дивно ли, что люди старшего поколения боялись попасть не только в участники, но даже в свидетели того страшного, кровавого, незабываемого мужицкого бунта, потрясшего не только Западную Сибирь, но и всю державу. Потому я не удивился, не обиделся, лишь огорчился неудачным финалом моей обнадеживающей встречи с богатырем Кайгородовым.

Очень похожей получилась и моя встреча с бывшим крестьянином, перебравшимся после восстания в Тюмень. Узнав, что он был мобилизован повстанцами на перевозку раненых, я напросился к нему в гости.

Его просторный светлый веселый дом находился в центре города. Хозяин дома под стать Кайгородову, могучий, крепкий весельчак. Размашистый. Громкоголосый. Настоящий сибиряк. Он встретил меня так, словно мы давние друзья. Обнял. Помог раздеться. Проводил в горницу, где властвовала приятная, ласкающая глаз чистота и милый сердцу уют.

К моему приходу хозяйка напекла блинов. Я выставил на стол бутылку "Столичной". Началась веселая, увлекательная беседа о прошлом. Пока дошли до двадцать первого года, бутылка опустела. Хозяин выставил свою. И снова разговор о былом. Когда дошла речь до обычаев и обрядов сибиряков, хозяин переоделся в тщательно сберегаемый наряд тех, досоветских, лет.

Он был хорош в расшитой косоворотке навыпуск, перехваченной по талии опояской, на которой вышиты слова молитвы. Сверкающие сапоги со скрипом. Заправленные в них широкие штаны. Картинка!

Он не просто словами живописал прошлое. Но, подкрепляя сказанное, спел несколько старинных сибирских проголосных песен, отчубучил лихого трепака. И когда, раскрасневшийся и запыхавшийся, вновь подсел к столу, я заговорил о событиях двадцать первого. Он многое помнил, многое рассказал, но о том, что вывозил раненых повстанцев, ни гу-гу. Когда я стал нажимать, доказывать и убеждать, на помощь ему явилась жена. Они заняли круговую оборону: "не был... не участвовал... не помнит..."

Когда настырность моя им приелась, хозяин умело разыграл захмелевшего крепкого мужика: начал размахивать руками, говорить невпопад. Жена тут же воспользовалась этим, категорично и твердо сказав мне:

- Вот оббегается, протрезвеет, тогда и приходи, и разговоры разговаривай. Да не льни к нему со своим восстаньем. Ну его к бесу. Не тревожь мужичью душу... А теперь ступай-ко и сам отдыхать. – Вздохнула протяжно и горестно. – Эх, люди, люди, божьи человеки... Чего им неймется?..

Но однажды мне все-таки крупно повезло: встретился с начальником (или командиром) карательного отряда повстанцев, который во время сорокадневного владения восставшими Тобольском лихо палачествовал в тюрьме, беспощадно истребляя коммунистов и советчиков.

Случилось это так...

Приехал я в село Желтовское, чтобы хоть что-то узнать о личности начальника Тобольского повстанческого гарнизона – о Василии Максимовиче Желтовском. Собрал старожилов. Дымят деды самокрутками, покашливают, покрякивают, медленно и скупо припоминают какие-то события, факты, имена. Видимо, я поднадоел им своими дотошными расспросами, вот один дед и сорвался с дремотно ленивой струи разговора, да вдруг и выпалил:

- Ково ты, паря, шаришь? Здеся ни бывших бандитов, ни беляков: всех перебили, а кто уцелел – утек. Так что не мути воду: золотой рыбки в ей все одно не словишь... Айда-ка ты вон в деревню... тут близехонько... версты две, не боле... там доживает заглавный каратель бандитов... – И назвал его фамилию.

_Я_ распрощался с облегченно вздохнувшими дедами и поспешил в указанную деревню. Ехал и думал: "Объегорил меня дедок, придумал живого карателя, проскочившего сито тридцать седьмого, когда замели всех, кто хоть как-то был причастен к восстанию..."

Но дед не соврал.

И вот я в доме бывшего начальника карательного отряда С. Дом – пятистенок, типичный для сибирских деревень. Ни достаток, ни хозяйская рука не угадывались при осмотре кухни-прихожей-столовой, куда мы вошли. Да и воздух был застойный, тяжеловатый, малоприятный.

Он лежал на лавке, по-покойницки вытянувшись и скрестив руки на груди. Пергаментная кожа на иссушенном хворью лике. Кисти рук, как у мумии. Он еле ворочал языком. Пришлось съездить в медпункт, привезти медсестру. Та измерила давление, сделала укол. Вот тогда и началась наша беседа.

Едва поняв, о чем пойдет речь, С. встрепенулся, ожил, проворно поднялся и сел. Да нескукожась, не согнувшись пришибленно, а вольготно и вроде бы даже надменно. Обнаружились светлячки в глазах, на щеках зажегся бледный румянец.

Мой первый, лобовой вопрос "правда ли, что вы были начальником карательного отряда у повстанцев?" – не испугал его, напротив, подхлестнул, взвинтил, обнаружив воинственность и жесткость. Ответил хоть и хрипловато, и не громко, но дерзко, почти вызывающе:

- Правда-правда... Святая правда... Служил командиром карательного отряда... Пытать – не пытал, а расстреливать приходилось... И сам стрелял... Заслужили этого...

Я слушал короткие, рваные фразы карателя, и во мне нарастало и нарастало пламя гнева. Терпенья моего хватило ненадолго. Я сорвался:

- Как тебя красные-то не шлепнули?

Он ответил злорадным, надтреснутым хохотком. Закашлялся. Долго отпыхивался. Потом рассказал:

- Я по роду-то крестьянин-середняк. Призвали – стал красноармейцем. Службу нес справно. Немного повоевал с Колчаком. Дослуживал в Тобольске...

Он стоял на часах, охраняя склад с оружием, когда партийно-советская верхушка Тобольска тайком покинула город, окруженный восставшими крестьянами. "Вожди" бежали тайно и спешно, не сняв даже часовых. С. оказался в плену у повстанцев, на развилке: к стенке либо к восставшим. Он выбрал второе. Чтобы замолить, искупить, опять же не подставлять голову под красноармейские пули, согласился возглавить карательный отряд. Был беспощаден и жесток.

Отступать с повстанцами С. не захотел: предвидел их участь. И снова очутился в плену, но уже у красноармейцев. Опять встала рядом старушенция с косой, но С. и тут перехитрил судьбу. Расстреливая коммунистов, он собирал компромат на тех, кому служил. Передал красным списки и адреса служащих главного штаба народной армии, его активных пособников, указал, где хоронятся застрявшие в городе идеологи восстания, и., вместо расстрела – десять лет лагерей.

С. отсидел от звонка да звонка. Воротился в родную деревню. Женился. Стало зарастать былью прошлое, но тут запахло тридцать седьмым. В третий раз не рискнул играть с Судьбой втемную. Утек из родной деревни тайком, в неизвестном направлении, и вернулся в родимый дом лишь после воцарения Никиты Хрущева...

Коварный...

Хитрый...

Жестокий человек, в котором верх взяла первородная звериная суть.

Теперь он умирал. Годы, переживания и хворь доконали его. Но близкая, неотвратимая смерть не примирила его с теми, кто покалечил ему жизнь, обрек на лишения и невзгоды – с большевиками, и сейчас, стоя на кромке жизни, он в последний раз мстил своим недругам, рассказывая страшные истории о преступлениях тех, кому служил до восстания и чьи команды исполнял, став палачом...

Можно было бы еще многое рассказать о незабываемых встречах с разными людьми, которые вольно и невольно, с желанием и без оного, капля по капле, по фактику, по имени, по ниточке, помогли мне соткать полотно, накрывшее белое пятно нашей истории.

Но без документальной основы исторический очерк не написать. Полгода проработал я в архиве Тюменского управления КГБ. Года два был постоянным посетителем Тюменского облпартархива. Месяц работал в спецхране ныне сгоревшей академической библиотеки в Петербурге. Что-то отыскал в Ленинке, в Тобольском и Тюменском музеях.

Поиск оказался долгим, трудным, но захватывающе интересным, а главное – результативным. Его итог – очерковая книга "И сильно падает снег" и роман "Красные петухи"...

Поиск – это долгая, непрестанная работа. Работа кропотливая, скрупулезная, трудоемкая. В ней нет ничего малозначащего, второстепенного. Из одного источника ты выудил дату. Из другого выловил имя. В третьем обнаружил нужный документ.

Сопоставляй. Перепроверяй. Запоминай. Сплачивай разностороннюю информацию. Просеивай через сито сомнения. Результатом такой обработки сырья непременно станет подлинная суть заинтересовавшего тебя события, явления, факта.

Да, поиск требует огромной нервной и умственной энергии. Он регулирует и направляет время и силы журналиста до тех пор, пока не поставлена последняя точка. И к этому следует быть готовым. И Это нужно воспринимать, как непременное естественное состояние творца.

Творчество – непрестанная, напряженная работа мысли и чувств. Прежде чем подсесть к столу, к пишущей машинке, компьютеру либо чистому листу и ручке, прежде, чем вывести заголовок статьи, очерка, рассказа, автор моделирует его идею, сюжет, композицию, прослеживает, продумывает, формулирует многое из того, что потом появится на бумаге. И этот подготовительный процесс проходит в голове, в сознании. И только когда продумано, прочувствовано, прочерчено, только тогда подсаживайся к столу.

Конечно, у всякого пишущего своя манера работы, и тут никакие шаблоны не в счет. Делюсь своим опытом не для того, чтобы превратить его в прокрустово ложе. Делаю это лишь в расчете на то, что, возможно, и пригодится кому-то...

Свою очерковую книжку о крестьянском восстании двадцать первого года в нашей губернии я "пробивал" двадцать пять лет, о чем уже упоминал и подробно рассказывал в предисловии к этой книге (см. "И сильно падает снег", Тюмень, 1994 г.).

На изначальной стадии "пробивания", где-то году в шестьдесят восьмом, рукопись моей книги прочел первый секретарь Правления Союза писателей СССР, лауреат, депутат, дважды Герой, член ЦК... Георгий Мокеевич Марков – человек мудрый, образованный, вельможный, к тому же коренной сибиряк.

Я несколько часов рассказывал ему, как собирал материал для книги. Выслушав и выспросив обо всем, что связано с рождением непробиваемой книги, Марков сказал:

– Никто, кроме Твардовского, не рискнет издать вашу книгу. Сомневаюсь, что это и ему удастся. Спрячьте рукопись до лучших времен. А вот если бы вы написали книгу о том, как собирали материал, о ваших удивительных встречах с самыми разными, но одинаково очень интересными, яркими людьми... Такую книгу обязательно издали бы. Причем, в рассказ о поиске можно было бы вмонтировать и какие-то "кусочки", повествующие о самом мятеже...

О том, как неудачно закончилась попытка Твардовского напечатать мой очерк в "Новом мире", я рассказал в предисловии к книге "И сильно падает снег..." Но и после краха единственной надежды я не последовал совету Георгия Мокеевича, хотя и понимал, что он был во многом прав. Рассказ о поиске может стать столь же увлекательным и полезным, как и рассказ о самом событии, ради которого и велся этот поиск. Но я рвался к читателю не с повествованием о моем поиске, а с рассказом о сибирском крестьянском восстании.

К слову сказать, об этом страшном, кровавом событии и поныне толком не ведают даже наши многие историки, не говоря уж о широких читательских кругах. Даже областной бибколлектор, входящий в структуру Тюменской областной научной библиотеки, не пожелал обзавестись этой книгой, хотя и предложили книгу по пятьсот рублей за экземпляр.

Ах, как нелюбопытны мы. Нелюбознательны. Ленивы...

Под занавес позвольте высказать еще один совет: никогда не откладывайте на завтра то, что можно узнать и записать сегодня.

Как-то вместе с Главным геологом и еще одним товарищем из Сургутской нефтеразведочной экспедиции отправились мы в сейсмоотряд. Вертолет доставил нас к какому-то домику на берегу неширокой, засыпанной снегом речушки, где нас уже ждал вездеход. Условились с вертолетчиками, что послезавтра раненько утром они снова прилетят сюда и заберут нас. Но... За пару часов до прилета за нами вертолета неожиданно заметелило-запуржило, да чем дальше, тем сильней. Непогода накрыла наш домишко, занавесила горизонт, смешала землю с небом.

- Будем зимовать, – пошутил Главный геолог, растапливая печку.

Из китайских куриных консервов сварили какую-то фантастическую похлебку, заварили покрепче чай, откупорили бутылку спирта, и началось долгое застолье с бесконечными рассказами-воспоминаниями о том, как пробирались к сибирской нефти, как ее искали и как ищут сейчас.

Неприметно, само собой, вышли на разговор о бережливом отношении к природным богатствам Сибири. И тут я услышал такое, что позабыл и о спирте, и о чае. Геологи поведали мне о варварском, хищническом истреблении крупнейших нефтяных месторождений. При этом они называли фамилии и даты, и номера загубленных скважин-тысячниц.

Мне бы вынуть блокнот да записать все это. Но, разогретый спиртом, разгоряченный ошеломляющим рассказом геологов, я поленился, решив, что запишу все завтра, когда воротимся в Сургут.

К следующему утру погода подутихла. Вертолет за нами прилетел. И вот, чуток передохнув в гостинице, поспешил я к Главному геологу. Уселся перед ним, достал блокнот, и...

- Помните наш вчерашний разговор о погубленных скважинах и прочих безобразиях при пробной эксплуатации?..

Главный воззрился на меня непонимающим взглядом.

- Давайте восстановим даты, номера скважин...

- Ты о чем?

Я торопливо воспроизвел вчерашнюю застольную беседу. Главный геолог, хитро прищурясь, насмешливо проговорил:

- Так это было вчера. Под вой метели. Под звон стаканов. А сегодня... ни метели... ни стаканов... Забудь. Вымарай из памяти... Не слышал. Не видел...

И сколько я ни бился – ничего не добился. Ускользнул из рук потрясающий, прямо – таки сенсационный материал.

Потому еще раз повторю... Никогда не откладывай на завтра то, что можно записать сегодня...








ПОЧТИ ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ



1

О времени, в котором мы сейчас живем, понаписано и понаговорено столько, что, кажется, и добавить уже нечего. Те, кто пытается как-то обелить, приукрасить происходящее, и те, кто видит в нем одно черное, непременно сходятся в одном: смутное время, переходное. А вот куда, к чему ведет этот переход? – никто не отваживается предсказать. Никто. Даже те, кто стоит у руля державы, направляя ее в этот переход.

Неопределенность...

Неизвестность...

Бесперспективность...

Вот что, на мой взгляд, сильней всего прочего гнетет, раздражает, злит человека мыслящего, понимающего жизнь не как возможность отправления естественных физиологических потребностей, а как осмысленное созидание разумного, доброго, вечного.

Главный изъян происшедшего в России (или с Россией) кувырка состоит в том, что он вышиб у народа жизненную опору, лишив его смысла существования, отняв у него цель жизни, работы и борьбы. Прежде, до пресловутой горбачевской перестройки, мы строили новый мир – социалистический, который по замыслу архитектора должен быть лучше, чище и красивей мира старого – капиталистического.

Да, проект стройки оказался несовершенным. Да и строили мы плохо, не так, как следовало бы, не из тех материалов. Возводимый нами храм все отчетливей приобретал очертания некрасивого, неуклюжего, грубого строения. Мы все отчетливей видели это. Болезненно и остро переживали неудачу. Силились что-то и как-то исправить, подогнать, припудрить. Но при всем этом мы чувствовали себя строителями, созидателями, творцами.

Новоявленный "пророк" Михаил Горбачев сумел заболтать свой, тогда еще советский, народ, и тот поверил, будто под командой Михаила Меченого сумеет исправить ошибки, недоделки, перекосы, выправить стройку сообразно замыслу тех, первых, великих архитекторов. Но, обещая на словах укрепить, исправить, достроить, на деле Горбачев нашаривал место, куда можно было бы подложить взрывчатку. И нашел такое место. И подложил.

В 1991-м прогремел оглушительный взрыв. Разметал, расшвырял недостроенный храм, превратив его в безобразную груду неуклюжих и грязных обломков, покореженные металлоконструкции, кучи стекла да груды мусора.

Ломать – не строить: ума и таланта – не надо. Ахнуло – и нет великой державы. И семьдесят лет невероятных усилий, борьбы и труда многих миллионов людей – псу под хвост.

Растерянные, обессиленные и злые, бывшие граждане бывшего СССР очутились среди смердящих развалин, и не было у них ни нового проекта нового Храма, ни идеи, ни цели; смыслом их жизни стало выживание: наесться, напиться, выспаться, ну и еще удовлетворить кое-какие физиологические потребности, а там хоть трава не расти... А там пропади земля и небо, я на кочке проживу.

Говорят, в мутной воде легче ловится рыбка, можно и золотую выудить. Удачливые рыболовы, чтоб им не завидовали, не тыкали в них пальцами, не покушались на их богатую золотую добычу, кинули толпе лозунг: "Деньги правят миром!.. Обогащайтесь!.."

И дрогнула мать-Россия от незнаемой долларовой лихорадки. Трясет страну, лихорадит и корежит от бесстыдного и наглого воровства, кругового взяточничества, уголовного беспредела и прочих столь же постыдных проявлений этой дикой лихорадки. А чтобы честные, достойные граждане не супротивились, не протестовали, не боролись с воскрешенными "грабь награбленное", "деньги – не пахнут", "наживайся, кто как может", чтобы этого не случилось, новые хозяева жизни – новые русские – принялись яростно шельмовать и поносить всякого, кто не соглашался, возражал, осуждал новый курс жизни.

Разумеется, этих поперешных, рисковых правдолюбов-правдоборцев оказалось ничтожно мало. Их взволнованные одинокие негромкие голоса потонули в море постыдной, но яркой и прилипчивой лжи. В невиданно короткий срок была создана целая индустрия лжи из подкупленной удачливыми рыболовами прессы и иных средств массовой информации.

Обласканные, прикормленные властью и мафиозно-уголовными верхами, многие газеты, журналы, телерадиокомпании объединились, слились, образовав неодолимое и страшное трехглавое чудище.

Одна голова чудовища кусала и жалила, рвала на куски всякого несогласного с новым курсом...

Другая голова утробно рычала, жутко лаяла, дико выла, плевалась пламенем и дымом – угрожая, пугая, суля неизбежную скорую погибель всем, кто не покорится, не склонится перед новыми хозяевами жизни, перед новым порядком, где закон – кулак, мораль – брюхо, а идеал – тугой кошелек...

Ну, а третья голова изрыгала нескончаемый поток лжи, объявляя черное белым, поливая чернотой белое, и скоро так преуспела, так заморочила россиянам головы, что те уже не знали, где левая, а где правая сторона...

Высокопоставленные воры в законе на подмогу трехглавой гадине кинули подкупленные книги, театр, кино. Объединенный жуткий напор сатанинских сил незамедлительно дал свои результаты.

Свободные граждане свободной России добровольно превратили свои жилища в тюремные казематы, зарешетив окна, навесив стальные двери. Все боятся друг друга. Завидуют. Злословят. Ненавидят. И молчат...

Ради наживы торгуют собой и ближними. Спекулируют. Мздоимствуют. Проматывают народное добро. Продают государственную тайну; военные секреты, природные богатства, руки, разум и душу, талант и честь. Все продается в демократической свободной России, все покупается! Не страна – вселенская барахолка. Деньги любой ценой, они – не пахнут, они – правят миром...

Под флагом беспристрастной, объективной информации, купленные врагами России с потрохами, средства массовой информации ведут бешеную и наступательную пропаганду насилия, распутства, наркомании, бандитизма. И так преуспели в этом злодеянии, что превратили великую и прекрасную Россию в мировой центр преступности и разврата.

Да, горько, больно и писать, и читать, и говорить это. Но ведь факт – есть факт, и против него не попрешь...

Когда пришедший к власти иезуит Горбачев начал подкоп под Советскую державу, возбуждая у народа неприязнь и ненависть к своей стране, что делали средства массовой информации? Во всю мощь своих луженых глоток они подпевали кремлевскому предателю, зловонными нечистотами поливали все, что свершил великий народ за семь десятилетий невиданного труда и беспощадной борьбы со злом...

Когда Михаил Герострат травил и злил соотечественников искусственным дефицитом на самое – самое необходимое и неотложное, когда он вырубал виноградники, вводил карточки на хлеб и водку, что делали средства массовой информации? Улюлюкали. Подталкивали власти: вперед и скорей к пропасти...

Можно бы и дальше разматывать эту позорную цепочку, но зачем? И сказанного достаточно, чтобы понять, сколь велика ответственность журналистов за трагедию, которую теперь переживает наша Россия. Ежели мы не уразумеем этого, не покаемся перед Богом либо перед своей совестью, не поворотимся лицом к ветру, не кинемся поперек течения, не приложим все свои силы и талант, чтобы воротить народу Веру, вдохновить его на труд и беспощадную битву со Злом, ежели этого не случится, значит, мы недостойны высокого и прекрасного звания ЖУРНАЛИСТ...




2

Я вырос и многие годы жил в атмосфере глубокого почитания человека труда – производителя материальных благ: пахаря и доярки, пастуха и тракториста, плотника и печника. В нашем доме все делали своими руками: пилили дрова, косили сено, копали, поливали, пропалывали, кормили – поили коров, свиней, кур, чистили их хлевы. У всякого, кто содержит в деревне дом с подворьем, на руках мозоли, как медали за то, что их владелец умеет орудовать пилой и топором, молотком и лопатой, вилами и мотыгой. Не ради забавы и отдохновения на природе, а для прокорма и здоровья, собирали мы грибы да ягоды, кедровые орехи и целебные травы. И, конечно же, рыбачили. В нашей семье всякий труд почитался благим и нужным, достойным уважения.

Верно, потому, став горожанином, я столь же уважительно начал относиться к труду рабочего, будь то токарь либо каменщик, крановщик иль машинист.

Позже, когда судьба или писательская профессия столкнули меня с геологами, нефтяниками, газодобытчиками, это уважение переросло прямо – таки в поклонение, и тот, кто читал мои романы, повести, очерки о жизни тюменских первопроходцев, тот, я уверен, согласится с этим моим утверждением.

Полагаю, немалую роль в формировании моего отношения к людям труда сыграла духовная атмосфера советского общества, где главными источниками тепла и света были рабочий и крестьянин. И у меня поныне не вызывает иронической ухмылки всемирно известная скульптура Мухиной: серп и молот, поднятые над головами рабочего и крестьянки.

То была не досужая придумка скульптора, не спекуляция на модной теме, это являлось архитектурным отображением духовной и идейной сути советского общества.

Большевики демонстративно и упорно внедряли мысль о том, что руководящая, главенствующая, ведущая роль в жизни советского общества принадлежит трудящемуся человеку, и прежде всего, и главным образом – рабочему и крестьянину.

Ведь коммунистическая партия зачиналась как партия рабочих (помните, РСДРП). И Советская власть начиналась с Советов рабочих депутатов. И диктатура была пролетарской. И пролетарская революция.

Позднее к рабочему молоту присоединился крестьянский серп. И стали Советы рабоче-крестьянскими. И Красная Армия – рабоче-крестьянской. И все, все, все – политика, экономика, идеология, культура – все было окрашено в красный, сперва пролетарский, позже рабоче-крестьянский цвет.

Да, был в этом направлении досадный перекос – перебор, рожденный нашей национально – русской истовостью: рубить, так сплеча; пить, так до дна; не влево об стенку, так вправо о забор. Вожди коммунистической партии словно не видели, что вместе с державой рос и менялся и рабочий класс, и крестьянство, и продолжали упорно отличать их, отдалять от остального народа.

Шли годы, менялся народ, менялась страна, но рабочий класс по-прежнему провозглашался и гегемоном, и направляющей, руководящей силой общества, и главным арбитром в решении всех жизненных проблем, и верховным судьей литературы, искусства, науки...

Однако, и при этом досадном перекосе, мощное влияние школы, вузов, средств массовой информации, литературы и искусства сказывалось на воспитании у детей, подростков и молодежи уважительного отношения к тем, кто плавит сталь, добывает уголь, нефть и газ, кто строит дома, дороги и заводы, кто растит хлеб и скот. Героями книг, кинофильмов, пьес, очерков и статей были люди труда, которые кормили, одевали, обували, а при нужде и обороняли Родину, народ, а стало быть, и нас с вами.

Не ведаю, как другие труженики пера, но лично я всю свою сознательную жизнь чувствовал и поныне чувствую себя в неоплатном долгу перед людьми труда. Оплачивая этот долг, я стремлюсь в своих книгах, пьесах, сценариях, в своих очерках и статьях, словом, всем своим творчеством восславить и воспеть человека труда...

Грянула горбачевская перестройка, приведшая к погибели великой Советской державы, развалу ее экономики и культуры. Сменились вехи на нашем пути. Руководящей и направляющей, вдохновляющей и окрыляющей силой нашего общества стали деньги. Героями нашего нового времени и наших новых песен, равно, как и героями книг, кинофильмов, пьес, газетных и журнальных публикаций сделались супермены, суперзвезды, люди, умеющие делать деньги, – от проституток до наемных убийц...

Человек труда ныне полностью исчез со страниц газет и журналов, с кино – и телеэкранов. И нынешние школьники уже не мечтают стать сталеварами или шахтерами, летчиками или пограничниками, трактористами или комбайнерами. Нынешний мальчишка бредит бизнесом. С благословения родителей он собирает пустые бутылки, моет нуворишам автомобили, чем возможно спекулирует, зашибая деньгу, неприметно становясь резервом уголовного мира.

Произошел чудовищный излом в воспитании молодежи, решительно и резко отшвырнувший ее от производительного труда и от тех, кто создает материальные блага – от рабочего и крестьянина.

Торговать в "комке", спекулировать, маклерничать, заниматься рэкетом и еще чем угодно, лишь бы не работать ни руками, ни головой – вот жизненная позиция многих, очень многих молодых современников, не РАБОТАТЬ, а ДОБЫВАТЬ, ДЕЛАТЬ деньги любым путем, любым способом – вот что ныне притягивает молодых и движет ими...

Всю свою сознательную жизнь я выписываю и читаю "Комсомольскую правду". Мне кажется, по широте тематики, по объективности освещения и по журналистскому уровню исполнения, "Комсомолка" – лучшая газета страны. Но и она не устояла под жестоким штормовым напором западного ветра дурных перемен. Полистайте подшивку "Комсомолки" за последние два – три года, чего только не увидишь на ее страницах!.. Статьи, очерки, репортажи, интервью, рассказывающие о киллерах (наемных убийцах), каталах (картежных игроках), проститутках (валютных и рублевых), сексуальных маньяках, вампирах и каннибалах. Есть даже пространное интервью с молодицей, которая за приличную мзду согласилась поиметь сексуальную связь с обыкновенным жеребцом...

Господи! Да чего там только нет! Такие страсти-мордасти, уши вянут и волосенки дыбом. Причем все подобные материалы поданы крикливо, броско, да еще сопровождены фотографиями. А сколько светских сплетен, бульварной информации об интимной жизни отечественной и зарубежной богемы. Но...

Но вы не найдете там и единого репортажа, очерка или статьи о рабочем или крестьянине, где ярко и складно рассказывалось бы об их, так нужном народу, труде, об их неистощимой смекалке, неиссякаемом трудолюбии, об их творческом подходе к повседневному, будничному труду.

Вряд ли кто-нибудь сможет назвать современный спектакль или кинофильм, в котором главным героем, именно ГЕРОЕМ, был бы человек труда – мудрый, честный, веселый хозяин жизни. Если же и проскакивает вдруг этот образ простого рабочего человека на наши экраны или сцены, то выглядит он там непременно придурком, алкашником, пошляком. Таким, каким мастерски изобразил его в кинофильме "Курочка ряба" многоопытный перебежчик-шатун Андрей Михалков-Кончаловский...

Этот желчный тщедушный барич вместе со своим вельможным братцем из кожи лезут вон, угождая заморским потребителям, коим тем отрадней и лучше, чем хуже будет представлена Русь и русские.

Ныне усилиями средств массовой информации гонят и гонят по России слух, что мужики – де в деревнях спились, а рабочие в городах спиваются. Дыма без огня не бывает, и в этом злобном антинародном вымысле есть доля горькой правды. Но крестьяне и рабочие не спились и не спиваются, их СПАИВАЮТ.

Рабочим месяцами не выдают заработную плату, не то выдают ее заводской продукцией, тем самым толкая производителя на черный рынок с его волчьим законами и непременной пьянкой. Трудовая неделя на многих предприятиях сокращена до двух – трех дней, а что делать работяге в прогульные дни?.. Закрываются, распродаются, разваливаются крупнейшие предприятия, еще недавно являвшиеся гордостью отечественной индустрии.



Тут и не хочешь, да запьешь...
От унижения.
От накатывающей нищеты.
От безделья...



Новый порядок загнал крестьян в душегубку. Мужикам не на что покупать удобрения, технику, горючее. Государство и облепившие деревню живоглоты-спекулянты понуждают крестьян вдвое-втрое ниже рыночной стоимости продавать хлеб, мясо, молоко, овощи. Рабочие совхозов и колхозники месяцами не получают заработанные деньги. Да и зарплата у тружеников села смехотворно мала. Нервы земледельца вдрызг раздерганы нескончаемой болтовней о ликвидации колхозов и совхозов, о распродаже земли и т.д.

Чтобы выжить, мужики режут продуктивный скот, задарма отдают спекулянтам плоды трудов своих. А слуги желтого дьявола тащат и тащат ему спиртное. Да еще суррогат. Да притом втридорога. Поневоле примешься за самогонку, да и запьешь...

Чтоб вновь поднять на заслуженный пьедестал человека труда, вернуть ему всенародное уважение и почет, следует, прежде всего, изменить к нему отношение средств массовой информации. Но, как самая огромная армия состоит из отдельных солдат и офицеров, а любой коллектив – из отдельных сотрудников и руководителей, так и средства массовой информации состоят из отдельных журналистов. От их позиции и зависит, главным образом, вернется ли на кино- и телеэкраны, в радиопередачи и на газетные страницы человек труда.

Разумеется, под понятие ЧЕЛОВЕК ТРУДА подпадают и люди умственного труда, и работники инфраструктуры. Не умаляя их значимости в жизни государства и общества, не принижая, не затеняя их (а они тоже в загоне, их тоже не видно ни на экранах, ни в газетах), я все-таки выделяю РАБОЧЕГО и КРЕСТЬЯНИНА, которых мои собратья по перу заслуженно провозгласили осью планеты и солью земли.

Вот как эту мысль в своем стихотворении выразил буровой мастер Алексей Гультяев – герой моей документальной повести "Жажда бури", удостоенной премии СП СССР и ВЦСПС.



Здесь даже воздух не такой.
В глазах рябит не от лазури.
И в каждом сердце – непокой.
И в каждом сердце – жажда бури.

А мы, судьбе наперекор,
Идем стремительней и выше,
Родной, рабочий Самотлор
Теперь по всей планете слышен.

Здесь я воскрес. Родился вновь.
Обрел надежду и опору. Моя...
Моя бунтует кровь
В железных венах Самотлора.

Здесь все – мое. Моим трудом,
Моими нервами и потом.
И вышка каждая. И дом.
И автострада по болотам.

Мой – Самотлор. Его – КамАЗ,
Над БАМом ты зажег рассветы.
А вместе мы – рабочий класс.
Мы – соль Земли.
Мы ось – Планеты...



Думаю, тут, действительно, "ни убавить, ни прибавить, так это было на земле..."

Пора, давно пора журналистам решительно и круто менять свое отношение к людям труда. Давайте искать, неотступно и настырно, искать и находить точки соприкосновения с человеком труда. Станем прислушиваться к голосу рабочего человека. Будем считаться с его мнением, желанием и волей. Помня не только разумом, но и сердцем, что мы, журналисты, как, впрочем, и вся интеллигенция, живем трудом рабочего и крестьянина.

"Вышли мы все из народа, как нам вернуться в него", – изрек на заре восьмидесятых один "крамольный" поэт. Для нас, журналистов, "вернуться в народ" означает понять жизнь людей труда, постичь их боли и беды, разделить с ними их радости и удачи, и поведать об их неброском, будничном, но так нужном нам труде, об их сомнениях, тревогах и надеждах.

Как бы мы ни критиковали марксизм-ленинизм, какие бы ярлыки ни наклеивали на большевиков, в одном они бесспорно правы: нравственное здоровье общества, его духовная могутность, его материальный фундамент, прежде всего и главным образом, зависят от мастерства и силы рук, могутности разума и душевной широты хлебопашцев и скотоводов, металлургов и шахтеров, строителей домов, дорог и машин – от тех, кого вобрало в себя прекрасное и гордое звание РАБОЧИЙ ЧЕЛОВЕК, от РАБОЧЕГО и КРЕСТЬЯНИНА...




3

В сонме окружающих нас понятий есть неприкасаемые, над которыми недопустимо, кощунственно смеяться, злословить, тем более глумиться. На первом месте среди неприкасаемого стоят Бог, Мать, Родина, История, Народ. Отношение к ним, как к чему-то святому, незыблемому, нетленному должно прививаться человеку с младенчества. Не случайно, один из сыновей библейского Ноя за то, что посмеялся над своим отцом, сделал свое имя нарицательным, оставил его на века, как символ недостойного, осуждаемого, гадкого. Имя этого насмешника ХАМ.

Задавшись целью вытравить из души нашего народа святые чувства патриотизма и национальной гордости, архитекторы и строители "новой России", теоретики "нового мышления", воспитатели "новых русских" давно ведут планомерную, все усиливающуюся атаку на то самое неприкасаемое, святое, незыблемое, что олицетворяли собой приведенные выше понятия РОДИНА, МАТЬ, ИСТОРИЯ, НАРОД.

Главным, самым могущественным и грозным оружием в руках этих ястребов перестройки, этих истребителей – сокрушителей духовной мощи народа явились средства массовой информации: печать, радио, телевидение. А острили и закаляли это оружие, разили им сердца и души, и разум народа... кто?

Мы! Литераторы и журналисты!..

За минувшие десять перестроечных лет журналисты и литераторы всех мастей вылили на отечественную Историю столько помоев и дерьма, что их с лихвой достало бы на то, чтобы загадить каждый шаг, всякое действующее лицо на великом историческом пути, пройденном нашим народом за семьдесят советских лет героического труда и самоотверженной борьбы. И тут, по-моему, не надо искать примеры: они у любого из нас на памяти и на языке.

Полистайте газеты и журналы перестроечного десятилетия, припомните наиболее нашумевшие теле – и радиопередачи, и вы непременно придете к заключению, что вся эта идеологическая армада, во всяком случае ее наиболее могучая и мобильная часть, только тем и занималась, что унижала (и унижает поныне), шельмовала (и доселе шельмует), оплевывала (и сейчас оплевывает) наше прошлое. Причем, в этом постыдном, антинародном деле участвуют такие киты литературно – журналистского цеха, как Солженицын и Солоухин, Волкогонов и Коротич, Гроссман и Рыбаков, и иные столь же известные сочинители.

О "властителях дум народных", ростом пониже поименованных персон, и говорить нечего: лезут вон из кожи, лишь бы хоть как-то... уж не укусить, нет, зуб неймет, но хотя бы царапнуть, ковырнуть по больному...

Идут передачи тюменского радио. Мощно и распевно звучит мелодия бессмертного "Интернационала". Замираю в недоумении: что это? Музыкальное вступление в какой-то спектакль о революции, о недавнем прошлом?.. Пока соображал, мелодия ослабела, и в нее насильственно и грубо вламывается рекламное объявление о распродаже табачно-винно-водочных изделий...

Поднять бы из могил тех, кто с "Интернационалом" на губах становился под белогвардейские дула, поднимался на эшафоты, кто переходил вброд Сиваш и шел на штурм неприступного Перекопа, кто стоял в огнедышащем, только что пущенном первом мартеновском цехе Магнитки... всех, всех, кого вдохновлял, сплачивал, подымал на подвиг бессмертный "Интернационал".

Не плохо бы вспомнить еще и то, что "Интернационал" – не большевиками придуман, не Советами сочинен. Его пели революционеры всего мира задолго до Октябрьской революции. Он произрос на крови лучших людей планеты – борцов за свободу, равенство и братство трудящихся всей Земли.

Неужто не понимают журналисты, что кощунствуют, привлекая внимание к пошленькой торговой рекламке пением "Интернационала" или бессмертной песни "Вставай, страна огромная"?..

Похоже, не понимают либо притворяются такими.

Многим, слишком многим ныне здравствующим и действующим журналистам деньги, нажива застили и рассудок, и совесть, и честь. А чтобы это не било в глаза другим, не казалось дичью и аномалией, эти "новые" журналисты, усердно и напористо торопятся подстричь всех под свою гребенку, выжечь, вытравить из народной памяти, а значит, и из души, все доброе, светлое, дорогое, что было в прошлом.

Останкинские теледельцы приправляют свои бездарные рекламные ролики участием в них Петра Великого или иного выдающегося исторического деятеля.

А как непотребно и мерзко глумятся они над Лениным!.. Любой шарлатан, подражая ленинскому голосу, вкладывает в уста великого человека вопиющую глупость и пошлость. Недавно молодчики из Останкино заставили Ильича, кривляясь и паясничая, отбивать чечетку на столе...

Возьмите в руки вторую книгу двухтомника "Ленин" – творение Д. Волкогонова, бывшего коммуниста, бывшего заместителя начальника главного политуправления Советской Армии, дважды доктора наук, в диссертациях которого на каждой странице присутствовали ленинские цитаты.

Так вот, возьмите названную книгу Волкогонова о Ленине в руки, и вы увидите на обложке отталкивающе неприятный портрет сумасшедшего Ленина, сделанный, вероятно, за несколько дней до его кончины.

- Бесстыдники… – горестно обронила пожилая женщина, рассматривая эту книгу. – Боже милостивый, и как ты терпишь таких срамных негодников...

Помолчала чуток и, бережно кладя книгу лицевой обложкой вниз, добавила:

- Какие охальники... Мать родную не пощадят... В себя плюют...

Исчерпывающая, убийственно меткая оценка духовной сути перевертыша Волкогонова.

Менее обарившиеся, продажные сподвижники генерала Волкогонова действуют еще более омерзительно. Недавно в центральной газете прочел препохабнейшую частушку, в которой разом "задействован" Сталин и Петр Великий...

Хотим мы того или не хотим, признаем мы это или не признаем, факт останется фактом: – Ленин (Ульянов) Владимир Ильич – величайший человечище мировой истории, сумевший перекувыркнуть не только Российскую империю, но и весь мир. В его действиях можно сыскать немало ошибок, просчетов и прегрешений, его можно не любить. "Задним умом" можно, пожалуй, нужно критиковать его за промахи и недопустимые ошибки, но грешно, подло и преступно глумиться над этим великим человеком, кому и поныне поклоняются миллионы и миллионы землян...

Неужто не ведают о том литераторы и журналисты, кино-теле-радиодеятели?.. Ведают!.. Еще как ведают! Но, взнуздав и пришорив Совесть, наступив на честь и достоинство, подличают во имя зелененьких.

Семьдесят лет стоит на Красной площади мавзолей Ленина, ставший непременной приметой Москвы. В сорок первом, промаршировав перед мавзолеем, красноармейцы сразу шли на оборонительные рубежи столицы. К его подножию в сорок пятом бойцы Советской Армии швыряли штандарты и воинские знамена поверженной фашистской Германии. С трибуны мавзолея на весь мир звучали голоса выдающихся военачальников, политических и общественных деятелей.

С чего же ныне газеты, радио и телевидение все яростнее и наступательнее вопят о необходимости снести мавзолей?

В угоду кому?..

Ради чего?..

Нехорошо, недостойно, господа журналисты!..

Примеров подобного угодничества, прислужничества журналистов сильным мира сего сколько угодно. С подачи журналистов антипатриотические, нигилистические тенденции и настроения пропитывают духовный мир нашего общества. Это особенно дурно и разрушительно влияет на души тех, кто только-только входит в жизнь, на души детей, подростков, молодежи. От их патриотизма, нравственности, от их идейной убежденности и жизненной позиции зависит будущее России, ее место и роль в мировой истории.

Как же понять и возможно ли оправдать антипатриотические, нигилистические, космополитические тенденции, которые все отчетливее проступают, становятся определяющими в деятельности многих средств массовой информации. Они несут прямую ответственность за то, что кастрирована, оглуплена ныне отечественная история, из школьных программ пометена русская классика, скинуты за борт творения выдающихся советских писателей, жестокость, разврат и насилие сделались неотъемлемой приметой жизни современной молодежи.

Следует незамедлительно объявить самую решительную войну всем-всем, кто использует средства массовой информации, литературу и искусство для пропаганды низкопоклонства перед иноземным, принижения исторических заслуг и завоеваний своего народа, вышибанию из него патриотизма и чувства национальной гордости.

И чтобы в этой священной, непременной, безотлагательной борьбе не быть пятой спицей в колеснице, не стоять на обочине, а идти в первых рядах отважных идейных бойцов за возрождение России, журналисту необходимо...

1 .Знать Историю своего Отечества, глубоко изучив ее не по фальшивкам "Огонька", не по фарисейским сочинениям Волкогонова, а по трудам Карамзина, Ключевского, Соловьева, по архивным документам и мемуарам выдающихся деятелей.

При этом нельзя отрывать историю России от истории своего края. Родина-то все – таки начинается с того дома, в котором ты впервые увидел свет, услышал имя свое, сделал свои первые нетвердые шаги. Нельзя любить Родину, не зная и не любя родную сторонку свою, свой край. И как же неприятны и противны мне доморощенные нигилисты – космополиты, поклоняющиеся всему не русскому, чужому, заморскому только потому, что оно иностранное.

2. Следует всегда помнить о неприкасаемости того незыблемого и святого, о чем сказано в начале этой главки. Помните – Бог, Мать, Родина, История, Народ... Никогда, ни под каким предлогом и ни за какую мзду не переступать запретной черты. Человек, у которого за душой нет ничего святого, некасаемого, незыблемого, такой человек не способен выразить думы и чаяния своего народа. Ибо такой человек – флюгер, поплавок без грузила, любой ветерок повернет, любое теченьице стронет. У такого невесомого, лишенного фундамента и опор, не может быть ни твердых убеждений, ни четкой жизненной позиции. Словом, это характер, прямо противоположный тому, какой должен быть у журналиста.

3. Ни родителей, ни Родины, ни национальности человек не волен выбирать. Это дается ему свыше, Богом или Судьбой – не знаю. Но породившая меня МАТЬ, вскормившая меня ЗЕМЛЯ, усыновившая меня РОДИНА для меня святы и мной любимы.

ЛЮ-БИ-МЫ!..

Десятый год на молодежь низвергается целенаправленный, организованный поток лжи, чернящий, порочащий Родину и Народ, близкую и далекую Историю. И чтобы этот поток не поглотил молодого журналиста, не смыл его с идейно-духовного фундамента, не сгубил, нужна зацепка, необходима вера.

В Бога...

В народ...

В свое предназначение земное: спасти, возродить, вознести Россию...

Обретайте, закаляйте, приумножайте Веру.

Помните: неверующий – не приохотит к вере, неубежденный – не убедит.

А и то, и другое – потребность, обязанность и предназначение журналиста...




4

Все великое состоит из малого.

Все целое распадается на составные части.

Не пренебрегайте малым, помня, что капля камень дробит не силою удара, а частотой.

Перед высочайшей железобетонной, а возможно, и гранитной или чугунной глыбищей неотложных, неотвязных, неразрешимых бед современному журналисту легко растеряться, почувствовать себя беспомощным и беззащитным.

В самом деле, посмотрите – ка, сколько витает вокруг нас непонятного, безответного, чудовищно нелепого и преступного.

Ну, например... Как пресечь поступление на рынок негодных продуктов, отравленной водки, ядовитого масла?..

Как унять неописуемый аппетит рэкетиров?..

Как пресечь взяточничество, протекционизм, коррупцию?..

Как заставить власть и холопствующие перед ней средства массовой информации не лгать народу?..

Подобных безответных "проклятых" вопросов в нашей современности так много, что голова кружится, жизнь становится бесцветной и безвкусной, наплывает желание послать всех и вся к такой и разэдакой, и вон, вон с усыпанной битым стеклом и шипами, изуродованной выбоинами и кочками журналистской стези борца за правду, за народ, за Россию.

И на такой позорный поворот у нас предостаточно оправдательных мотивов... "Плетью обуха не перешибешь..." "Один в поле не воин..." А воевать-то журналисту, как правило, приходится именно в одиночку. Причем, эта борьба таит в себе три исхода: победоносный, трагический и комический.

Первый исход – желанен, понятен и, вроде бы, закономерен. Другой исход – порождение развала страны, ее вопиющая криминализация, срастание власти с преступным миром. Третий исход – результат коррумпирования правоохранительных органов с преступным миром, и наскоки журналиста на метастазы этой опухоли будут выглядеть смехотворным повторением "подвига" Дон Кихота, вступившего в схватку с ветряными мельницами...

И встали в памяти стихи поэтессы, не выдержавшей этой битвы, сломавшейся, сдавшейся, вычеркнувшей себя из жизни – Юлии Владимировны Друниной, Привожу их по памяти...



Два сильные, два гордые крыла
И шеи горделивый поворот.
Да здравствует безумие орла,
Бросающегося на самолет.

Он защищал свое гнездо, как мог,
Смешной гордец, пернатый Дон Кихот.
Да здравствует взъерошенный комок,
Бросающийся на самолет.

Ах, дон кихоты! Как вы не смелы,
Геройства ваши – темы для острот...
И все-таки... Да здравствуют орлы,
Бросающиеся на самолет.



_Я_ не зову к безрассудству, к прошибанию лбом стенки. Но я поклоняюсь "безумству храбрых". Наша действительность предоставляет честному журналисту неограниченные возможности померяться силой со Злом. И ежели в глобальном смысле, в общечеловеческом, всероссийском масштабе совершить подобное, наверное, немыслимо, то придавить, убрать, смести какую-то малость проявления этого Зла, возможно, посильно журналисту.

Вспомните, как по малой малости, по шажочку, по уступочке, "по винтику, по кирпичику" расшатали – раскачали, да и развалили великую Советскую державу, превратив некогда могутнейшую, авторитетнейшую страну в задний двор Америки, в мусорную яму Европы, в отхожее место цивилизации.

Журналистам этот горький опыт следует принять на вооружение, поменяв лишь минус на плюс: не разрушать – созидать, не брезгуя никакими мелочами, не гнушаясь и крошечным успехом.

Удалось изобличить, загнать за решетку одного жулика, взяточника, проходимца – прекрасно!.. одним жуликом, взяточником, проходимцем стало меньше...

Сумел свалить с высокого служебного кресла одного хама, хапугу, фарисея – великолепно!.. Одним высокопоставленным хамом, хапугой, фарисеем стало меньше...

Помог одному, всего одному, униженному и оскорбленному одолеть несправедливость, воротить веру в торжество разума и чести – отменно!.. Одним рядовым стало больше в армии верующих в неодолимость Добра...

В беспощадной, жестокой борьбе со Злом нет мелочей. Коли ты назвался журналистом, неуступчиво и бесстрашно борись за Правду» и Добро. И не раскисай от неудач, будь готов к любым выкрутасам журналистской судьбы. А они порой бывают не только непредвиденными, а прямо – таки фантастическими...

Вспоминаю такой случай...

Поконфликтовал с милицией Председатель правления Тюменской областной организации художников Э. Тягло, и его вместе с членом Союза художников В. Овчаровым засадили в следственный изолятор. С известными художниками обращались, как с проходимцами, хамили им, терроризировали их. Узнав об этом, я ринулся к секретарю: обкома партии по идеологии Г. Лутошкину, но тот отказался вмешиваться в дела правоохранительных органов... Тогда, чтобы защитить честь и достоинство уважаемых, талантливых художников, я написал статью в "Известия". Из редакции мне сообщили, что статья будет напечатана в одном из ближайших номеров.

Тогда центральные газеты, в том числе и "Известия", печатались! для нашего региона в издательстве "Тюменская правда", так что мы, получали свежий номер в день его выхода. Целую неделю спешил я? по утрам к газетному киоску, покупал "Известия", но увы... моей статьи там не было.

Уже без всякой надежды, по инерции приобрел я и газету за номером 195. Просмотрел. Вздохнул и пошагал домой. Статьи не было. А в конце того дня встречаю на улице знакомого.

– Я тебе звонил, – улыбаясь обрадованно, сказал он. – На ловца и зверь...

- Что стряслось? – любопытствую.

- Приятный сюрприз тебе. Сегодня в Москве, в аэропорту купил, и спешу тебя порадовать...

С этими словами протягивает свежий номер (195) газеты "Известия". Я глянул на номер газеты, передернул плечами, не понимая с» чем речь: эту газету-то я уже просмотрел. А приятель цветет в улыбке.

- Какой ты сюрприз нашел? – недоумеваю я.

- Твою статью... Ну?.. Чего ты уставился? В тюменском выпуске ее нет, а в московском вот она...

Я был, мягко говоря, изумлен. В номере 195 "Известий", отпечатанном в Москве, была моя статья, а в том же номере 195 за то же; число тех же "Известий", отпечатанных в Тюмени, моей статьи нет.

Не стану распространяться о причинах этой неслыханной, вопиющей подтасовки, достойной книги Гиннеса. Помню лицо Лутошкина, растерянное и сердитое, когда я показал ему газету с моей статьей. Но не о том речь. Привел этот пример лишь для того, чтоб вы поняли, какие неожиданные, сногсшибательные "шуточки" подбрасывает порой судьба журналисту.

Да, жизненный и творческий путь журналиста – нелегкий, крестный путь через Голгофу на Олимп. Вспомните Диму Холодова, Влада Листьева и многих иных, поруганных, изувеченных и убитых журналистов. Вспомните, поклонитесь им, поучитесь у них мужеству, стойкости, бесстрашию.

Всякий, поднимающий перо против Зла, должен знать, что обрекает себя на вечный бой, где возможны и поражения, и неудачи, и даже гибель. Особенно в нашей нынешней зверской действительности, где властвует закон джунглей, а путеводной звездой является нажива...




5

"Евангелие" от Иоанна начинается так: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог".

Вдумайтесь в эти евангельские строки. Какой вселенской мощью, какой неодолимой силой, каким покоряющим всевластием обладает СЛОВО, которое является основным оружием ЖУРНАЛИСТА, нашим оружием.

Всякий воин, намеревающийся выигрывать сражения, обязан великолепно, досконально знать свое оружие и в совершенстве им владеть.

Слово – не только оружие, но и основной строительный материал для творчества литератора – писателя и журналиста. Слово обладает такой силой воздействия на человека, что способно сформировать общественное мнение, может взбудоражить массы, поднять их как на добрые, так и на недобрые дела, мобилизовать на боевые либо трудовые подвиги и свершения.

Вспомните Маяковского...



Я знаю силу слов. Я знаю слов набат.
Они не те, которым рукоплещут ложи.
От слов таких срываются гроба
Шагать четверкою своих дубовых ножек...



Чтобы разумно и осмотрительно, а главное, результативно пользоваться могучим словом, надо его досконально познать. Следует научиться им пользоваться. Экономно... Умело... В меру необходимости используя его эмоциональный и смысловой заряд, его взрывную силу, мобилизующую мощь. А для этого...

1. Не хватайте первое, попавшее под руку слово, не швыряйте его слепо и с маху.

2. Не стремитесь из неохватной груды слов выбирать те, что поувесистей, потяжелей да погрубей. Старайтесь не выходить за рамки благопристойности и благородства. Конечно, корявое, весомое слово проще удержать, легче дошвырнуть до цели. К тому же им проще поразить, ранить, даже убить человека. Но даже в кризисной ситуации не следует переступать черту приличия.

То, что происходит сейчас в журналистике и в литературе, свидетельствует не только о ставшем нормой неразборчивом отношении к слову, но и о преднамеренном огрублении, оглупении, опошлении литературы и журналистики. Все приметнее в оборот входят вульгарность, серость и самая откровенная пошлятина, а не то и неприкрытая похабщина (что особенно примечательно для современной литературы).

3. Чурайтесь захватанных, затертых, бесцветных и холодных слов. Ищите слова неординарные, самобытные и необкатанные. Почаще вспоминайте Маяковского, который сравнивал поиск нужного слова с добычей радия, когда "изводишь, единого слова ради, тысячи тонн словесной руды".

Слово – сложное, обоюдоострое и опасное оружие. Помните, "слово – не воробей: вылетит – не поймаешь", "написано пером – не вырубить топором". Чтобы не возникало нужды ловить не к месту либо не то выпущенное слово, чтобы не терзаться невозможностью вырубить сказанное либо написанное, следует в совершенстве овладеть словом.

Что это значит "овладеть словом"?

Это значит, прежде всего, научиться грамотно писать.

Не ухмыляйтесь, пожалуйста. Научиться ГРАМОТНО ПИСАТЬ – дело многотрудное, требующее усидчивости, упорства, неуспокоенности. Под "грамотно писать" я разумею знание орфографии, синтаксиса и стилистики.

Об орфографии и синтаксисе промолчу, тут, как говорят, и ежу ясно: журналист обязан писать без ошибок. А вот о стилистике позволю себе немножко порассуждать...

Стиль – наиважнейшая составная журналистского мастерства.

Каждый жанр журналистики непременно имеет свой стиль. Скажем...

ХРОНИКА – короткие, чеканные, "рубленые" фразы, позволяющие в нескольких строках поведать о событии или факте...

РЕПОРТАЖ – строки, фонтанирующие под высоким напряжением, постоянно свидетельствующие о присутствии либо участии журналиста в описываемом...

ФЕЛЬЕТОН – иронично легкое, усмешливое описание факта, за которым просматривается типическое событие, явление времени...

ОЧЕРК – спокойное, вольное, вольготное изображение, в коем присутствуют и пейзаж, и портрет, и диалог, и внутренний монолог...

Разумеется, стилевые особенности жанров – не прокрустово ложе, тут допустимы и возможны слияния, переплетения, нововведения. К тому же, по моему убеждению, понятие СТИЛЬ включает в себя не только и не столько очерчивание каких-то отличительных стилевых свойств того или иного жанра, сколько является сводам неписаных правил грамотного, образного, содержательного письма. Потому-то у прославленных писателей и журналистов – мастеров свой особенный, подчас неповторимый стиль. Высокий стиль мастеров – это яркость, логичность, кружевная легкость и изящность повествования.

Работа над стилем – упоительна, захватывающе увлекательна, но и очень трудна, требующая много времени, усердия и таланта.

Еще раз повторю... Владение СЛОВОМ непременно предполагает разумное и осмотрительное, или как теперь модно говорить, взвешенное отношение к выбору словесного материала. Нельзя злоупотреблять жестким, резким, крикливым словом, словом-ярлыком, словом-клеймом. Опытный мастер не позволит себе оскорбить, унизить даже самого что ни на есть отрицательного "героя" своего сочинения. Корректно, тактично, согласуясь с правилами изящной словесности, он так живописует событие или факт, к которому причастен его "герой", что читатель сам, своим умом дойдет до той оценки, какую и намеревался журналист дать этому действующему лицу.

Слово не терпит суеты. Оно многоцветно и многогранно. Оно, как уже сказано, таит в себе огромную силу и своим присутствием способно резко менять окраску и смысл описываемого.

Вот, например, лживое попцовское радио России, передавая утреннюю сводку о событиях в Чечне, несколько раз повторило "российские войска УДЕРЖИВАЛИ занятые позиции". УДЕРЖИВАТЬ можно и нужно то, что отнимают, отбивают. Стало быть, боевики бандформирований НАСТУПАЮТ, а российские войска ОБОРОНЯЮТСЯ. А скажи попцовские комментаторы вместо "удерживают" "остались на прежних позициях" либо "закрепились на прежних позициях", и стало бы понятно, если российские войска и не наступали, то во всяком случае и не оборонялись, сохраняя за собой инициативу.

Вот так, прикинувшись несмышленышем, российское радио шельмует, оболванивает сограждан, сеет в их души смятение, а проще говоря, лжет, хотя внешне, напогляд, в этом слове "удерживают" вроде бы и нет ничего особенного.

Таких примеров словесного камуфляжа, когда в обертке стершихся, примелькавшихся, малозначимых слов прячется ядовитое антирусское, антинародное, антипатриотическое жало, полным-полно в передачах попцовского радио и яковлевского телевидения...

Владение СЛОВОМ – искусство, дается оно не легко и, скажем прямо, – не каждому. Здесь путь к мастерству долог и тяжел. Тяжел, но не тягостен, ибо сопровождается бесценными минутами и часами подлинного вдохновения и ни с чем не сравнимой душевной приподнятостью.

_Журналистика_ – это творчество, а оно немыслимо без вдохновения, душевного подъема, высокого эмоционального накала. Раздражение. Обида. Озлобленность. Мстительность. И иные, подобные, отрицательные эмоции дурные спутники журналиста, и коли они появились вдруг, овладели душой и рассудком, следует отложить перо, отвлечься, остыть, успокоиться, и лишь после этого возвращаться к письменному столу, даже если на нем оставался начатый фельетон, критическая рецензия или острая статья.

Прежде, чем выпустить на волю слово, прежде, чем его увековечить на газетных либо журнальных страницах, обдумайте, взвесьте, оглядите это СЛОВО со всех сторон, прикиньте, как бы отреагировали вы сами, когда б это слово адресовалось вам, и только тогда давайте волю перу...






ЗАКЛЮЧЕНИЕ


Мы живем в жестокое, беспощадное, вздыбленное, перекошенное время. История сдернула нас с накатанного перспективного, разумного пути и швырнула в чудовищное зазеркалье, где все не так, как надо бы, все не по-людски, все вопреки законам и правилам цивилизованного общества.

Причины чудовищной метаморфозы пока еще не обнародованы, и сколько в них субъективного, а сколько объективного, никто еще не измерил. Своей точкой зрения на этот вопрос я не собираюсь делиться: никчемушное занятие. Что было, то прошло, и никому, даже всемогущему Богу, не развернуть жизнь вспять, не воротить нашу несчастную страну на рубеж, скажем, семнадцатого или сорок первого или восемьдесят пятого. О прошлом можно сожалеть, мечтать, скорбеть, но переделать его никому не дано...

Время необратимо, как и все, происшедшее в нем.

Не переписать.

Не перечеркнуть.

Не стереть прожитое.

Можно лишь сожалеть. Можно каяться. Можно переиграть прожитое в мыслях, пропустив через "вот бы...", "надо бы...", "если бы...". Только это никчемушное занятие, пустопорожняя трата времени. Не надо забывать, что "каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны..." и что все мы "умны задним умом"...

Что сильней всего угнетает и тревожит меня ныне?

Катастрофически стремительное падение нравов.

Духовное обнищание народа.

Торжество звериных начал в человеке, в обществе, в стране.

Заслонить, заступить откат к человекообразным может только воскрешенная душа россиянина. И в этом тяжелейшем и длительном процессе воскрешения заглавная роль принадлежит религии, литературе, искусству, и конечно же, и непременно, средствам массовой информации, стало быть, – журналистам.

Вот какую миссию журналистам уготовала судьба, предначертала история.

Не забывайте о своем предназначении, начинающие журналисты.

Готовьтесь к этому, будущие властелины пера.

Помните, путь на журналистский Олимп тягостен и крут, и он не усыпан розами, а пролегает через Голгофу.

Дай Бог вам не свернуть с этого пути, преодолеть соблазны красивой и веселой жизни, купленной лукавством и ложью вашего пера...





    1994 – 1995 гг. Тюмень.