Звезда Семена Урусова
К. Я. Лагунов


Четыре маленькие повести рассказывают юному читателю о больших делах покорителей Западной Сибири. От первой нефти, которую нашел на Черном озере мальчик Семен Урусов, ставший сегодня Героем Социалистического Труда, до наших дней ведет поэтичное повествование о буровиках, авиаторах, строителях газопровода известный тюменский писатель. Главные герои повестей — ребята, помогающие взрослым в их серьезном деле.





Звезда Семена Урусова

Маленькие повести о больших делах





ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


84Р7

Л14



Лагунов К. Я. Звезда Семена Урусова: Маленькие повести о больших делах. — Свердловск: Сред. — Урал. кн. изд-во, 1985.- 96 е., ил.



Много нефти добывают нефтяники нашей страны. Больше других — на севере Западной Сибири, в глухом прежде краю — в Тюменской области. Каждая двадцатая из действующих нефтяных скважин пробурена бригадой Геннадия Михайловича Левина. Недаром сияет на груди Левина Золотая Звезда Героя Социалистического Труда. Когда Геннадий Михайлович узнал, что будет написана эта книжка, он решил сказать вам вот что:

— Дорогие ребята! Многие из вас, наверное, только недавно стали школьниками. Сколько еще не прочитанных книг у вас впереди! Сколько непройденных дорог, не зажженных пока пионерских костров, веселых утренних песенок горна! Сколько невыученных правил, нерешенных задач и примеров… Но время бежит быстро. Неуловимо быстро. Не заметите, как наступит день, когда пора будет выбирать, кем стать. Строителем? Геологом? Токарем? Учителем? Все — интересно.

Да, все интересно, если знаешь, что твое дело необходимо твоей стране, твоему народу, твоим товарищам, тебе.

Тебе, чтобы чувствовать себя настоящим человеком — сильным, гордым, умелым, добрым.

Рабочим человеком!



Четыре маленькие повести рассказывают юному читателю о больших делах покорителей Западной Сибири. От первой нефти, которую нашел на Черном озере мальчик Семен Урусов, ставший сегодня Героем Социалистического Труда, до наших дней ведет поэтичное повествование о буровиках, авиаторах, строителях газопровода известный тюменский писатель. Главные герои повестей — ребята, помогающие взрослым в их серьезном деле.



© Средне-Уральское книжное издательство, 1985






ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ТАЙНА ЧЕРНОГО ОЗЕРА



ДВА ДРУГА

Давно это случилось. В 1932 году…

В глухой сибирской деревушке Почекуйке жили да были два маленьких неразлучных друга Семен и Прохор. Оба учились в одном классе. И жили по соседству, дом к дому.

Деревенька махонькая. Прилепилась к речному крутоярью.

А вокруг — тайга.

По колено во мху стоят колючие сумеречные ели, длинноиглые пихты. Тесно стоят. Особенно молодняк. Так жмутся друг к дружке, что и зайцу меж ними трудно проскочить.

Зато на таежных гривах вольготно раскинулись величавые богатыри кедры и певучие красавицы сосны. Мох под ними разноцветный, сухой и хрусткий. Много света вокруг. И раздолье всему живому: зверю и птице, жучкам и бабочкам.

В буераках таежных прохладно и темно.

По краям белоствольные тонкие березки, и пугливые трепетные осины, и пахучая черемуха с шипастым боярышником.

А дальше, вглубь, малинник стеной стоит.

Светлячками посверкивает в густой пряной зелени красная смородина.

Медведи любят в прохладных буераках отлеживаться, сладкой лесной ягодой лакомиться…



Семен и Прохор хоть и маленькими были, да тайги не боялись. Ходили и за грибами, и за ягодами, и за орехами кедровыми. Оба умели по-бурундучьи свистеть, доверчивых полосатых хвостатиков подманивать. Знали по голосам и по обличью всех птиц и зверей таежных.

В тот день друзья долго о чем-то шептались.

Потом, сторонясь старших, неприметно взяли по краюхе хлеба, по десятку картофелин. Спички и бересту положили в котомки. Огородами вышли на берег реки и… пропали в тайге.

О том, куда они путь держат, знал только Семен. Знал, да молчал, даже Прохору не обмолвился. Потому как хотел удивить друга тайной.




ПО ТАЕЖНОЙ ТРОПЕ

Под ногами мальчишек прохладный мох пружинил и проседал. Порой он расступался, и ребята хлюпали по желтой болотной жиже.

Лес становился гуще, сумрачней. Над головами скрипуче кричали кедровки. Гулкой дробью рассыпался окрест стук дятла. В ветвях проворно сновали верткие бурундучки.

— Слушай, — Прохор дернул приятеля за котомку, — ты не заблудился? Идем, идем…

— Не хотел ведь тебя брать!.. — рассердился Семен,

— Да я что? — сразу уступил Прохор, — Надо было дома сказать, а то хватятся…

— До ночи не хватятся, а к ночи воротимся.

— Тихо, — испуганно прошептал Прохор, — слышишь? Кто-то идет. Сюда…

Мальчики замерли. Прислушались.

В самом деле, далеко-далеко, в темной таежной глубине, глухо потрескивали сучья под чьими-то ногами.

Кто-то продирался сквозь чащу. Кто?..

Друзья присели под молодую раскидистую пихточку. Затаились. Шум приближался.

— А ну медведь? — прошептал Прохор.

— Медведь летом сытый. На человека не пойдет. Да и береста у нас. Запалим…

— Тсс…

Совсем рядом громко, как выстрел, хрустнула ветка. Дрогнула раскидистая ель, и на полянку вышел лось, высокий, на длинных тонких ногах. Огромные, будто из камня вытесанные рога. Шерсть на спине и боках темно-бурая, а на животе белая и на ногах до колен тоже белая.

«Как в чулках», — хотел сказать Прохор, да не посмел.

Запрокинув голову, лось шумно втянул воздух большущими бархатными ноздрями.

Привстав, Семен пронзительно свистнул.

Лось скакнул в сторону, вломился в темную зеленую чащу и — пропал. Только слышался, удаляясь, треск валежника, хруст сломанных сучьев…

Когда солнце перекатилось за полдень, ребята вышли к озеру. Это было небольшое круглое таежное озеро с илистыми берегами, поросшими длинным пустотелым камышом и царапучей осочкой. Озеро называли Черным за; то, что вода в нем была как черные чернила. А воздух вокруг казался зеленым и густым.

Берег озера топкий. Холодная вязкая тина сердито хлюпала и пузырилась под ногами.

— Смотри! — Семен показал на пятно, перламутрово посверкивающее на черной зеркальной воде. — Видишь?

— Ну…

— И вон еще. И вот, — показывал Семен на маслянистые голубовато-радужные разводья, — это и есть нефть, г

— Нефть? — изумился Прохор. — Не выдумывай!

— Смотри, — Семен ударил палкой по радужному пятну.

Оно рассыпалось на несколько кружков. Кружки скоро снова слились в один.

— Видал? — возликовал Семен. — Так и в письме написано.

— В каком письме? — Прохор замер от любопытства.

— Мы с дядей были здесь, он и сказал, что эти пятна — нефть. И что тут ее, видать, много… Я, как пришли домой, написал об этом в Москву, академику Губкину.

— Это который говорил, что в Сибири нефти много, только искать ее надо? — уточнил Прохор.

— Ну да, — подтвердил Семен, — ему и написал.

— Честное пионерское?.. И он ответил?

— Ну да. Нам, мол, про это многие пишут, да до конца дело не доводят…

— А что надо? — нетерпеливо перебил Прохор.

— Проверить надо… Вот теперь эту пленку собрать на промокашку. Если высохнет и масляным пятном останется на ней…

На промокашке осталось жирное пятно.

— Ур-р-ра-а! — кричали ребята, прыгая вокруг костра и выхватывая друг у друга промокашку.

Чтобы собрать масляную пленку в бутылку, им пришлось раздеваться и заплывать подальше от берега.

На другой день черная бутылка с восковой пробкой была упакована в ящик и отправлена посылкой в Москву, главному геологу Советского Союза академику Ивану Михайловичу Губкину…




ГЛАВНЫЙ ГЕОЛОГ

Нефть — черная, маслянистая, пахучая жидкость. В воде она не тонет. Зато горит. И еще как! Зачем она нужна людям?

Чтобы полетели самолеты, надо заправить их бензином или керосином, а бензин и керосин делают из нефти.

Двигатели тепловозов и теплоходов работают на дизельном топливе, а его тоже делают из нефти.

Автомобили и тракторы, экскаваторы и комбайны, бульдозеры и краны и все другие колесные и гусеничные машины работают на горючем, которое также получают из нефти.

Из нефти можно сделать и материал для платьев и пальто, и игрушки, и воздушные шарики, и… да много чего еще можно сделать из нефти!

Но чтобы нефть добыть, ее надо сперва найти. А она прячется глубоко под землей, в огромных кремниевых пещерах.

Нефти тесно в подземных пещерах. Со всех сторон на нее грунтовые воды давят и природный газ теснит. А выскочить из пещеры некуда: ни дырочки, ни трещинки нет в ее каменных стенах.

Эти подземные кладовые с нефтью можно отыскать и под морским дном. И под высокими горами. И под топкими болотами. И под дремучими лесами. Но где именно?

На этот вопрос могут ответить только геологи-нефтеразведчики.

Сперва они пробурят скважину в нужном месте. То есть просверлят землю до самой кремниевой пещеры, в которой таится нефть. Потом спустят трубу в отверстие. И по той трубе, подгоняемая водой и газом, нефть как по лесенке сама выскочит из-под земли.

Геологи-нефтеразведчики без устали ходят по лесам и степям, по горам и болотам.

Ищут нефть.

В то время, о котором наш рассказ, самым главным геологом всей страны был академик Иван Михайлович Губкин, выдающийся ученый. Главным геологом Страны Советов его назначил Владимир Ильич Ленин…

Губкин сидел в кабинете, медленно перечитывая свой доклад на сессии Академии наук СССР. В этом докладе академик снова призывал геологов-нефтеразведчиков идти за Урал, на Западно-Сибирскую низменность. Он был уверен, что в Сибири — богатейшие залежи нефти.

Отворилась дверь.

Вошла женщина с небольшим ящичком в руках.

— Иван Михайлович, вам опять посылка.

Губкин оторвался от бумаг. Снял очки. Сощурясь, оглядел ящичек. Вынул из него черную бутылку и письмо Семена и Прохора.

— Те самые мальчики из Почекуйки, — улыбчиво сказала женщина.

— Проверьте, пожалуйста, — попросил академик, отдавая бутылку.

Через полчаса женщина вновь вошла к ученому.

— Это нефть, Иван Михайлович. Настоящая.

— Вот видите. Сколько мы уже получили таких посылок из Западной Сибири…

Губкин встал, подошел к карте Советского Союза, занимающей всю стену кабинета. Долго, задумчиво вглядывался в переплетения рек, горных кряжей, железных дорог.

— Где же эта Почекуйка? Почекуйка… Это ведь…

— Возле Сургута, — подсказала помощница.

— Да-да, — раздумчиво согласился академик, — вот здесь примерно…

И он обвел карандашом круг на карте, в центре которого находился древний сибирский город Сургут.

Отсюда и начнем поиск сибирской нефти.




ПЕРВАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ

Ночь. Непроницаемо черная и глухая, она опрокинулась на тайгу, залила редкие просветы между деревьями, подмяла голоса и запахи дневного леса. На таежной полянке притулилась палатка. Постреливая искрами, лениво горит костерок.

Сторожко прядая ушами, похрустывают травой лошади.

«Уф-хо-хо! Ху-ха!..» — прокатилось над тайгой.

Это филин прокричал. Ночная вещая птица.

У костра склонился над записями Виктор Васильев — начальник геологической поисковой партии, посланной Губкиным в Сибирь.

У начальника борода и усы, темные круги под глазами, усталое лицо. Но все равно видно, что начальник совсем молод. Он недавно окончил институт. Только-только начал работать. И как же счастлив был Васильев, когда ему, комсомольцу, начинающему геологу, Губкин доверил повести в Сибирь первую нефтеразведочную экспедицию.

…Из Москвы до Тюмени ехали поездом. От Тюмени до Сургута почти полмесяца плыли на стареньком колесном пароходике. Сперва по небольшой речке Туре, потом по могучему Иртышу, а после по самой полноводной сибирской реке — по Оби.

Сибиряки называют Обь матушкой, красавицей, кормилицей. И недаром. Тянется Обь от южного Казахстана до самого Ледовитого океана. Все лето плывут по реке-труженице пароходы и баржи с людьми и самыми разными грузами для охотников, лесорубов, оленеводов, живущих по берегам великой реки в тайге и тундре.

В Сургуте купили геологи четырех лошадей, взяли в проводники старого охотника-манси Романа Конева.

Манси — немногочисленный таежный народ. С незапамятных времен живут манси в тайге — ловят рыбу в озерах и реках, промышляют зверя в лесу, собирают ягоды, кедровые орехи, грибы и целебные травы. Манси — смелые и меткие охотники. С одним ножом выходят они на медведя. А уж следопыта лучше манси и искать нечего. Идет манси по тайге, смотрит по сторонам и знает, где куропатка ночевала в сугробе, как лиса за зайцем гонялась, почему лосю удалось от волков отбиться.

Таким следопытом-таежником и был проводник отряда геологов Роман Конев.

— Спешить надо, — сказал он Васильеву, — путь долгий. Шибко надо спешить.

И геологи ушли в тайгу.




В РАЗВЕДКЕ

Лошади и люди с трудом тащили на себе вьюки и рюкзаки с продуктами, палатками, спальниками, инструментами.

На четвертый день похода утонула в трясине лошадь. Пришлось груз из вьюков погибшего коня делить поровну между членами экспедиции.

Потяжелели рюкзаки. А тайга все мрачней, все угрюмей. Лето в том году выдалось в Приобье на редкость жаркое. Надо сказать, что только рек и речек в этом краю сто тысяч. Да без счета озер и болот. И все они, разомлев под горячим солнцем, дышали влажными, удушливыми испарениями. Воздух в тайге был густым и пряным. В этой парной духоте, с пятидесятикилограммовым рюкзаком за плечами ох как трудно пробираться по кочкам и чаще.

Однако поисковый отряд Виктора Васильева шел и шел вперед по маршруту, намеченному академиком Губкиным. Губкин поручил молодому геологу побывать там, где местные жители обнаружили выходы нефти, проверить, нефть ли это на самом деле…

Бесшумно ступая, к костру приблизился Конев. Неторопливо набил табаком маленькую самодельную трубочку. Выхватил из костра горящий прут, прикурил, затянулся с причмоком. И только после этого тихо и буднично сказал:

— Худо, начальник.

— Что худо? — не отрывая глаз от карты, спросил Васильев.

— Совсем худо. Надо домой, Зима близко, а мы шибко далеко от людей. Хлеба мало. Все устали. Пора назад…

— Давно пора, — согласился Васильев, — еще на прошлой неделе надо было быть в Сургуте…

— Если утром выйдем в Сургут, однако опередим зиму, — повеселел Конев.

— Как утром? Утром никак нельзя. Самое главное-то мы и не проверили. Выходы нефти на Черном озере, возле деревни Почекуйки. Слыхал про такую?

— Роман все слыхал. Роман в тайге вырос. Его все знают, и он знает всех, — с обидой ответил Конев. — До Черного озера пять ден хорошего ходу. Зима туда раньше нас прискачет…

— Да что ты все о зиме? Какая зима? Конец сентябри, Теплынь. Трава еще не пожелтела…

— Э-э, — рассердился Роман Конев, — совсем не знаешь Север! Тайга зябнет. Дрожит как в лихорадке. Зиму чует. Послушай…

Васильев долго, напряженно слушал ночь. Услышал, как в верхушках кедрача глухо ворчит верховой ветер. Где-то позванивает, перескакивая корневища, ручей. Хрустят травой лошади. Все привычно, не раз слышано.

— Ничего не слышу. Никакой зимой и не пахнет.

— Ох-хо, — вздохнул проводник, — шуб у твоих людей нет. Унтов нет. Рукавиц и тех нет. Зима шутить не любит…

Но Васильев уже не слушал проводника. Он опять склонился над картой.

— Ай-ай-ай… — Роман Конев недовольно покачал седой головой и так раздул свою трубочку, что она задымила как паровоз. — Совсем молодой. Тайги не знаешь. Севера не знаешь. Быть беде…




МЕТЕЛЬ

На карте тех лет Тюменское Приобье было обозначено огромным желто-зеленым пятном. Ни дорог проселочных, ни деревень, ни малых таежных речек на карте не значилось. Глухой и малоизученной была эта часть Сибири. Вот почему отряду Васильева приходилось пробираться по тайге, полностью доверяясь проводнику.

На второй день пути, после памятного ночного разговора с Романом Коневым, зашли в такие дебри, что продраться сквозь них навьюченные лошади никак не могли. И человек с рюкзаком на плечах не мог пробиться сквозь колючую стену. Цепкие ветви впивались в одежду, царапали и секли руки и лицо. А тут еще земля захлопала под сапогами — опять болото!

— Стой! — скомандовал Васильев. — Надо поворачивать. Будем другой путь искать. Через этот проклятый урман не пробиться. Сейчас передохнем чуток и… А где Роман Конев?

Проводника не оказалось.

Его стали звать. Кричали поодиночке и хором, стреляли — все напрасно: проводник исчез.

— Может, он сбежал? — высказал кто-то недобрую догадку.

— Нет, — решительно возразил Васильев, — Роман Конев не может сбежать. Он мог отказаться идти с нами дальше, но сбежать, бросить товарищей… Нет. Охотник- манси так никогда не поступит. Может, несчастье с ним приключилось?..

Сложив рюкзаки возле изнемогших, дрожащих от усталости лошадей, геологи бросились искать пропавшего проводника. Но разве в глухой тайге найдешь человека?

Когда растерянные геологи снова собрались вместе, из чащи вынырнул Роман Конев. Присел на поваленное дерево, заговорил:

— Однако зашли мы совсем худо. В любую сторону — урман. Придется в чаще тропу рубить. Сюда вот, — показал рукой направление. — Дружно возьмемся — за день прорубим. Тут помельче лес будет. И болото проходимое.

Пошли в дело топоры. Узенькая просека располосовала чащобу. Через болото проложили гать из срубленных деревьев.

Когда измученные, оборванные, смертельно усталые люди вышли наконец к тому Черному озеру, откуда Семен с Прохором взяли нефтяную пленку, в запасе у отряда оставалась одна пачка чаю и по два сухаря на человека.

— Ничего, — приободряя уставших товарищей, сказал молодой начальник партии Виктор Васильев, — отсюда до деревушки Почекуйки рукой подать. Да и работы-то на пару дней. Ставь палатки, ребята!..



Они управились за день. Взяли пробу. Нанесли свой путь на карту. Сделали записи в дневник.

Долго в этот вечер сидели геологи у костра. Очень счастливые оттого, что выполнили задание Губкина.

— Давайте отдыхать, — сказал Васильев, — на рассвете в обратный путь…

Проснулся Васильев глубокой ночью. От холода. Ветер бился о влажный брезент палатки, царапал его, прогибал.

«Дождь, что ли? Брезент сырой. Костер наверняка залило», — обеспокоился Васильев. Выбрался из палатки — и ахнул. Над тайгой суматошно каруселила разноголосая северная метель.

Из белесой замяти вынырнула серая тень, и Васильев услышал хрипловатый от натуги голос Романа Конева:

— Поднимай людей, начальник! Простынут!

Два дня отсиживались геологи в тайге, под защитой густого елового заслона. Соорудили из палаток навес, навалили на землю еловых лап, развели большой костер. Топили в чайнике снег, настаивали на брусничничке — пили.

Только на третий день метель угомонилась. И сразу стало круто холодать.

— Оставайтесь здесь. Поддерживайте огонь. Я пойду к людям. Буду на помощь звать, — сказал Роман Конев.

И ушел, по колено утопая в рыхлом снегу…




«НА ПОМОЩЬ!»

Семен спал на полатях. Тепло было там, уютно, домовито. Пахло полушубком, сухой полынью, жареными семечками. Вкусно пахло. А тут еще ночью разгулялась непогода. Загудел, завыл ветер в печной трубе, застучал ставнями, заскрипел калиткой и так убаюкал Семена, что утром мать еле его разбудила.

— Вставай, засоня. Зима пришла.

Глянул Семен в окно — и впрямь зима.

Валит и валит снег. Ложится белым пухом на зеленые листья тополя в палисаднике, на траву, забивает вмятины и выбоины на дороге. А возле плетней и у стен домов уже сугробы.

Два дня кружила метель над деревней Почекуйкой. Семен с Прохором еле дождались, пока она стихнет. И сразу засобирались в тайгу: петли на зайцев ставить.

В тайге было тихо. Вроде бы все звери и птицы замерли, затаились под толщей снега. Только лыжи мальчишек скрипели пронзительно-громко. На скрип отозвалась ворона:

— Кр-ра! Кра-кра!

— Заяц прошел, — сказал Семен, склоняясь над следом. — Сытый. Непуганый. Смотри, как…

И замер, не договорив.

— Ты что? — встревожился Прохор.

— Слышал? Кричал кто-то…

— Нет.

Набрав полную грудь воздуха, Семен запрокинул голову и что есть мочи заголосил:

— Э-э-э-эээ-эй!

Стоустое таежное эхо тут же подхватило Семенов крик и понесло меж кедров и сосен, сквозь частокол ельника. Покатило по увалам да гривам, закувыркало через буераки и ложбины:

— Э-э-э-эй!

— Э-э-эй!

— Э-эй!

— Эй…

И едва смолкло эхо, как до ребят донеслось откуда-то издалека:

— По-мо-ги-те-е-е!

У тайги свои законы, обязательные для всех таежников. Самый главный — не бросай человека в беде.

Вот почему Семен и Прохор не сговариваясь бросились в ту сторону, откуда долетел зов о помощи.

Иногда они останавливались, кричали, а заслышав отзыв, снова торопились на голос.

Человек сидел под кедром, возле небольшого костра, и привязывал палочки к ноге.

— Ногу повредили? — угадал Семен.

— Сперва — здравствуй. Потом будем знакомиться, Меня Роман Конев зовут. А вас?

— Семен Урусов.

— Прохор Попов.

— Ох, хорошо, услышал вас. Совсем обезножел. Шибко торопился. Однако в барсучью нору угодил. Похоже, вывихнул.

— Как вы нас услышали? — изумился Семен.

— Э-э, — улыбнулся Роман Конев, — охотник слышит, как рысь крадется. А вы всего-навсего мальчишки. Помогите-ка мне встать…

Мальчики с двух сторон подхватили Романа Конева, помогли ему подняться. Выломали толстую палку для опоры. Но идти охотник все-таки не смог.

— Я тут посижу, а вы летите домой. Зовите людей. Надо геологов спасать…

И он рассказал мальчикам об отряде Васильева, который ждет помощи в тайге.

К вечеру закутанных в полушубки, обутых в валенки геологов привезли в Почекуйку. Напоили горячим молоком с медом, накормили пельменями и уложила спать. А утром на лошадях повезли в Сургут.

На прощание Виктор Григорьевич Васильев пожал Семену и Прохору руки и сказал:

— Спасибо, ребята. И за то, что написали о вашей нефти академику Губкину. И за то, что помогли нам уйти от беды. Теперь-то мы твердо знаем — Иван Михайлович Губкин прав: в Сибири есть нефть. Много нефти. Надо только найти, где она таится…

— Мы тоже будем искать, — жарко выговорил Семен Урусов.

— Ну что ж, — согласился Васильев, — работы всем хватит. Будем здесь буровые ставить. Города и дороги строить. Сибирскую нефть искать. Здесь мы и встретимся.




ИСКАТЕЛИ

На следующий год, летом, привел Виктор Васильев еще одну геологическую экспедицию в приобскую тайгу. Были в той экспедиции люди разных профессий: и топографы, чтобы сделать точную карту нефтеносных районов; и геофизики, чтобы строение земной коры в этих местах изучить, угадать, где находятся подземные нефтяные моря. И буровики, чтобы к тем морям нефтяные скважины пробурить, по которым нефть из-под земли смогла бы на поверхность подняться.

С каждым годом все больше и больше геологов-нефтеразведчиков уходило в Сибирь. Только трудно было им справиться с вековой дремучей тайгой, одолеть бездонные топкие болота. Тогда ни вертолетов, ни тягачей-вездеходов не было в нашей стране. В Приобье не знали ни железной дороги, ни аэродромов. В сибирских селах не видели еще ни автомобиля, ни трактора. В таежных деревушках слыхом не слыхали про телефон, радио, электричество. Вот и приходилось геологам все оборудование на лошадях перевозить. Буровые вышки строить из бревен. Бурить вручную, на пятьдесят метров. А нефть-то, как потом оказалось, пряталась под землей на глубине двух с половиной километров. И все-таки отряд за отрядом каждое лето уходили в сибирскую тайгу геологи. Уже их стараниями создана была геологическая карта Западно- Сибирской низменности, уже…

И вдруг — война.

Сменили геологи парусиновые куртки на гимнастерки, взяли в руки автоматы и пошли защищать Советское отечество от гитлеровских захватчиков. Вчерашние геологи стали разведчиками, артиллеристами, летчиками, саперами. Ушел снайпером на фронт старый охотник-манси Роман Конев. Ушли добровольцами и погибли в боях отец Семена и отец Прохора.

…Кончилась Великая Отечественная война, и снова двинулись в сибирскую тайгу поисковые партии.




АВАРИЯ

Есть на Оби поселок Березово. Здесь в 1953 году поставили настоящую, железную, сорокаметровую буровую вышку и стали бурить.

Добурили до заданной глубины — никакой нефти нет. Принялись вынимать из скважины бурильные трубы. И когда оставалось еще 200 метров труб, случилось невероятное. Трубы вдруг сами поползли из скважины, и чем выше, тем все быстрее.

Откуда-то из земной глуби донесся страшный гул и стал все нарастать, нарастать. Кто-то крикнул:

— Тикай, братцы! Земля дрогнула как от взрыва.

Сорокаметровая железная вышка закачалась, будто камышовая.

Что-то громоподобно ухнуло. Это скважина «выплюнула» двести метров труб, скрутив их в тугую спираль.

Спираль, описав в воздухе дугу, упала далеко в лесу. А из скважины с ревом и свистом вырвался гигантский фонтан воды и газа.

Перепуганные жители поселка выбежали на улицу. Одна за другой отчаливали переполненные лодки, увозя беженцев за реку, подальше от места происшествия.

В Тюмень, в Новосибирск, в Москву летели тревожные телеграммы: «Авария на буровой. Газовый фонтан. Миллион кубометров в сутки».

Много месяцев геологи боролись с фонтаном и в конце концов укротили его. Так впервые заявил о себе газ Западной Сибири. Теперь даже самым сомневающимся стало ясно, что Губкин был прав: если в Сибири есть газ, значит, есть и нефть.

Но от березовского газового фонтана до открытия перового нефтяного месторождения прошло еще восемь лет.

Вместе с другими нефтеразведчиками искал сибирскую нефть и буровой мастер Семей Урусов.



Да, да. Именно он. Тот самый Семен из деревни Почекуйки, который посылал академику Губкину бутылку с нефтяной пленкой. Тот самый Семен, который выручил из беды отряд геолога Васильева. Сперва он был просто рабочим в буровой бригаде. Потом верховым, который стоит на верхушке буровой вышки и помогает опускать трубы в скважину.

Потом он стал бурильщиком — старшим буровой вахты. И лишь после — буровым мастером.

Вместе со своей бригадой исходил Семен Урусов всю сибирскую тайгу. Переплыл сотни рек. Перешел тысячи болот.

Мерз и мок.

Тонул и плутал.

Всякое бывало.

Когда приходилось совсем трудно, вспоминал Семен Урусов деревню Почекуйку и тропинку в тайге к Черному озеру, где поверхность стоячей воды пестрела блестящими нефтяными разводьями, сулящими нефть. Ведь с той тропинки и началась его дорога — единственная в жизни — к нефти. Можно ли, не дойдя до цели, броситься в сторону, искать другой путь? Нет, не по-сибирски это. Только вперед!




ПОБЕДА!

— Будете бурить под Шаимом, — сказал начальник экспедиции Урусову.

Урусов пробурил со своей бригадой много скважин. И ни одна из них не пробила путь к таинственной невидимке — нефти.

Скважины были пусты.

И буровики уходили от них и начинали новые скважины. И опять пустота.

И так десять лет.

С места на место.

От скважины к скважине.

Безрезультатно.

Бывало, кто-нибудь из рабочих не выдерживал, срывался:

— Нет тут никакой нефти! Придумали, умники!

Тогда Урусов вынимал из кармана плоскую бутылочку с черной маслянистой жидкостью, отвинчивал пробку и долго втягивал ноздрями запах нефти.

Бутылочка, как талисман, переходила из рук в руки, и каждый нюхал нефть и бережно передавал бутылку соседу, а Семен Никитич глуховатым от волнения голосом говорил:

— Есть, ребята. Головой ручаюсь, есть. Деды и отцы наши в то верили. И наука, сам Губкин подтвердил. Есть…

Постепенно стихали недовольные голоса. Буровики расходились по местам. А Семен Никитич думал: «Тридцать лет гоняются геологи за невидимкой нефтью. До войны ни знаний, ни средств, ни техники нужной не было. Сейчас все есть. Сотни скважин просверлили. Пусто…»

Невеселыми были думы бурового мастера. Но о том никто не знал. Да и сам Семен Никитич не поддавался унынию. Верил мастер в большую нефть Сибири.

И вот их посылают в Шаим.

Когда летели на вертолете к месту будущей буровой, взгляда от круглого оконца оторвать не могли. Такой уныло однообразной равнины, как шаимские болота, Урусов прежде не видывал. Насколько хватало глаз, виднелось припорошенное первым снежком кочковатое серое плато. Лишь кое-где непрочно прилепились к нему редкие перелески.

На взгорке, затерянном среди шаимских болот, и выросла новая буровая Семена Никитича Урусова.

Буровая работала круглые сутки, без перерывов, в любую погоду. Насаженное на конец бурильной трубы стальное долото грызло и грызло земную твердь, уходя все глубже в землю, и вслед за ним ползла туда стальная труба.

Вот долото дошло до нужной глубины и остановилось. Бурение окончено. Теперь предстояло испытать скважину и узнать: есть ли нефть?

Трое суток испытывали скважину.

Трое суток не спали буровики и испытатели.

Чем ближе к концу подходило испытание, тем мрачнее становились рабочие: по всему судя, скважина снова будет пустой.

Где-то на исходе третьих суток мастер привалился плечом к вагончику и задремал.

Проснулся от шума. Сверкая на утреннем солнце гигантским павлиньим хвостом, повисла над поляной черная нефтяная радуга. Во все стороны от нее летели каскады смолистых брызг. Буровики подставляли под нефтяные брызги лица и ладони, восторженно кричали!

— Пошла!

— Нефть пошла!

— Ур-ра-аа!!

А мастер словно застыл. Видел, слышал, а сдвинуться с места не мог. Так велика была радость. Так долго и (трудно он шел к этой минуте.

Пробуренная Семеном Никитичем Урусовым скважина Р-6 дала первую сибирскую нефть. Вслед за тем скважины Р-28, Р-91, пробуренные на шаимских же болотах, тоже нащупали подземные нефтяные клады.

Так была найдена нефть в Западной Сибири.

С той поры геологи-нефтеразведчики каждый год открывали все новые и новые нефтяные месторождения. На карте Тюменской области появлялись одно за другим — Усть-Балыкское, Сургутское, Мегионское, Самотлорское… Стала земля тюменская самым богатым в стране нефтедобывающим районом.

А первооткрывателю сибирской нефти буровому мастеру Семену Никитичу Урусову Советское правительство присвоило высокое звание Героя Социалистического Труда. Вот куда привела Семена Урусова таежная тропинка, тайной Черного озера манившая мальчишку вперед, в неизвестность…






ЧАСТЬ ВТОРАЯ. БУРОВИКИ



НОЧЬ

Тайга — это огромный дремучий лес.

Без конца и без края.

Днем тайга — зеленая. Ночью — черная.

Ночью в ней темно и сыро.

И тихо.

Только слышно, как ворчит верховой ветер, запутавшись в густых колючих космах великанов кедров.

На дне глубокого буерака, заросшего боярышником, рябиной и черемухой, крепко спит косолапый хозяин тайги — медведь. Днем он до отвала наелся сочной малины и теперь посапывает на куче прошлогодней листвы.

Спит белка с бельчатами в уютном теплом дупле.

А на лепной полянке, меж двух невысоких густых елочек, устроилась на ночлег лосиха со своим малышом — совсем еще крохотным желтым лосенком. Весь день он вместе с лосихой бродил по тайге. И все, что увидел за день, видит теперь во сне. Снится ему, что он снова сунул нос в муравейник. Настырные, верткие проныры муравьи заползли ему в ноздри, уши и глаза, и лосенок никак не мог выгнать их оттуда. Снится ему большая серая рысь, которая наверняка разорвала бы его, если бы не заступилась мама. Как увидел во сне ту страшную рысь, сразу проснулся. Лосиха лизнула лосенка в нос. Успокоенный малыш снова уснул.

А лосиха еще долго не спала. Ее чуткое ухо слышало, как где-то рядом по-комариному топко позванивал прозрачный студеный родничок.

Как пролетела над поляной сова.

Как покашливал в своей норке старичок бурундучок. Как далеко-далеко отсюда глубоко и тяжко вздыхала буровая. Оттуда ветер приносил острый запах металла и гари. А еще оттуда пахло человеком…




РЫСЬ

Перед самым рассветом поляну, где спала лосиха с лосенком, затопил серый туман. Он беззвучно бился о стволы деревьев. Рваными хлопьями повисал на еловых лапах.

Но вот откуда-то примчался ветер. Начал он трепать, раздергивать туман. И сразу посветлело на поляне, стали видны две маленькие елочки и лосиха с лосенком.

Вдруг, будто зов сигнальной трубы, разнесся над тайгой клик журавля.

Журавлиную побудку тут же подхватил дрозд-деряба.

Потом затянул свою бесконечную песенку зяблик.

И… будто невидимую запруду прорвало — грянули на разные голоса тысячи птиц.

От птичьего перезвона-переклички сразу проснулись все обитатели тайги.

Запрыгали по кедрам длиннохвостые полосатые бурундуки и пушистые верткие белки.

Прижавшись к толстому сучку, сверкающими маленькими глазками озирал тайгу соболь, одетый в мягкую, пушистую, словно посеребренную, шубку.

Стрелой мелькнул и пропал в зелени горностай. Звери и птицы, муравьи и пчелы — все принялись за дело. Кто корм добывал. Кто еду впрок на долгую зиму готовил…

А лосиха стала учить лосенка, как по запаху отлипать траву вредную от травы полезной. Увлеклась обучением своего малыша и не приметила, что рядом на кедре появилась рысь.



Рысь походила на огромную серую кошку. Большущие зеленые горящие глаза. Острые и крепкие, будто стальные, когти. На кончиках встопорщенных ушей болтаются кисточки.

Это была та самая рысь, которая вчера едва не сгубила лосенка.

Припав к сучку, не спуская жарких глаз с лосей, рысь затаилась. В прорези приоткрытой пасти поблескивали саблевидные влажные клыки.

Вот рысь взгорбила спину, подтянула к передним задние лапы и прыгнула на лосиху,



_Женя_Жаров_—_железный_буровик_

Женя Жаров — шестилетний сын поварихи из буровой бригады мастера Геннадия Михайловича Лёвина.

Мастер Лёвин и прозвал Женю железным буровиком.

Прозвище это так понравилось мальчику, что, когда его спрашивали: «Как тебя звать?», Женя горделиво отвечал:

— Женя Жаров — железный буровик.

Женин папа тоже работал в бригаде Лёвина. Вместе с мамой и папой Женя жил в маленьком вагончике-балке, здесь на буровой.

Сама буровая вышка похожа на пирамиду высотой с одиннадцатиэтажный дом.

На буровой стоят машины, которые сверлят в земле скважины.

Нефть залегает глубоко под землей. Чтобы добыть ее, буровики углубляются на полтора, а бывает, и на два с половиной, и на пять километров, пока не достигнут нефтеносного пласта.

По стальным трубам, вставленным в скважины, нефть поднимается из-под земли. Здесь ее очищают от попутного газа, от соли, воды и других примесей и по нефтепроводам отправляют на заводы, где из нефти делают бензин и керосин, мазут и еще многое, очень нужное и полезное людям.

Чем больше скважин пробурят буровики, тем больше вытечет из-под земли нефти, тем богаче будет наша страна. Ведь нефть — самое дорогое, самое важное топливо и сырье.

Возле буровой вышки — маленький поселочек. Тут и балки-вагончики, где живут рабочие. И котельная. И склад. И вагончик-столовая. И вагончик-баня. И вагончик-медпункт. И вагончик-библиотека.

В буровой бригаде двадцать пять рабочих. Делятся они на четыре вахты. Сменяя друг друга, вахты работают круглые сутки.

Женя Жаров, железный буровик, пока ни в какой вахте не числится. Это — невысокий, худенький мальчик. Волосы на его голове рыжие и всегда встопорщенные, как иголки у рассерженного ежика. Нос у Жени курносый, маленький, на нем зимой и летом желтеют четыре веснушки.

Иногда буровой мастер Геннадий Михайлович Левин, надев на Женину голову свою каску, брал мальчика на буровую. Там Женя вставал рядом с бурильщиком и вместе с ним двигал ручку тормоза лебедки. Ему разрешали даже потрогать огромный ключ, похожий на раскрытую звериную пасть. Этим ключом свинчивались и развинчивались трубы.

На буровой все любили Женю. И все звали его: Женя

Жаров — железный буровик.




РЫЖИК

Буровая стояла на таежной поляне. Когда в тайге начинал цвести багульник, его пряный, терпкий аромат заглушал даже запах машинного масла и горящей солярки.

Из тайги пахло не только багульником, но и разогретой сосновой смолой, хвоей и прелью. Из тайги то и дело доносились пронзительные гортанные крики кедровки, уханье совы или частое «ку-ку».

Из тайги прилетали разноцветные бабочки, шмели и стрекозы. Приползали страшные рогатые жуки, которых Женя очень боялся. И даже змеи.

И все равно тайга звала, манила мальчика. Бурундучьим посвистом о беличьим хрустом, шорохом трав, запахом поспевающих ягод.

Мама не раз строго-настрого запрещала Жене ходить в тайгу одному.

— Я буду тут. Я рядышком, — просительно говорил Женя и какое-то время действительно бродил вдоль опушки, на виду у всех.

Но вот он начинал погоню за бабочкой. Или видел необыкновенный цветок, бежал к нему и…

Женя наверняка давно бы заплутался в тайге, если бы не гул работающей буровой. По нему мальчик всегда находил обратную дорогу.

Гул буровой отпугивал зверей, и мальчику не грозила встреча ни с медведем, ни с рысью, ни с волком.

В это утро Женя не успел отойти далеко от буровой, как послышался треск сучьев.

Из чащи выскочил маленький желтый лосенок. Крутнулся на месте и упал. Хотел подняться и не смог. Лишь тяжело поводил боками и натужно, хрипло дышал.

Подбежал Женя к лосенку. Погладил лосенка по голове, обтер его мокрые бархатные губы. Тихо и участливо спросил:

— Ты кто?

Лосенок рванулся, попытался встать, но опять не смог.

— Ты ушибся, да? Тебя напугали?.. — спрашивал Женя полуживого от страха лосенка.

И вдруг закричал:

— Мама! Ма-а-а-ма!

Прибежала мама, прибежали рабочие. Обступили найденыша.

Так появился на буровой лосенок. Женя назвал лосенка Рыжиком. И очень скоро Рыжик стал всеобщим любимцем и баловнем.




ДАЛЬШЕ НЕ ПРОЙТИ

От бетонки — бетонной автомобильной дороги — до буровой Левина было всего три километра. Но три километра не посуху, а по топким болотам. Чтобы проехать по болоту, и построили эту лежневку.

Лежневку строят из бревен. Их кладут, как шпалы на железнодорожных путях, рядышком: к бревну бревно, к бревну бревно. Потом присыпают сверху песочком — и лежневка готова. Лежневка — ненадежная, недолговечная дорога. Но все-таки дорога.

В конце июня зарядили дожди и лили непрестанно шесть дней. Болота, по которым проложена лежневка, стали похожи на озера. А на буровой кончались трубы.

…Когда начинают скважину бурить, на конце самой первой бурильной трубы устанавливают долото, которое ввинчивается в землю, пробиваясь к нефтяным пластам. Как только первая труба с долотом на конце целиком уйдет в землю, на нее навинчивают еще одну такую же трубу. Уйдут обе в землю, к ним привинтят третью» И так на всю глубину скважины. А как кончится запас труб — бурить дальше нельзя.

«К вам выехали трубовозы», — сообщили по рации.

Мастер Левин вышел на бетонку встречать трубовозы.

Машины дошли до лежневки и остановились.

— Не проехать, — сказали водители трубовозов.

— Не проехать, — грустно согласился Лёвин, — завтра трубы у нас кончатся. И буровая встанет…

— Попробуем, — сказали водители трубовозов.

— Попробуйте, ребята, — сказал мастер Лёвин.

И сам пошел по лежневке, впереди машин, проверяя, надежна ли бревенчатая дорога.

Тяжелые, неуклюжие трубовозы шли по лежневке, как по жердочке над пропастью. Намокшие, осклизлые бревна проседали под колесами, выскальзывали из-под них. Водители напряженно караулили малейший крен великанов машин.

Двести метров не дошли трубовозы до буровой… Всего двести метров.

Перед радиатором остановившегося разгоряченного трубовоза пузырилась коричневая вода.

— Дальше не пройти, — сказали водители.

— Не пройти, — согласился Левин.




КРАСНЫЕ ФЛАЖКИ

Пятнадцать бурильщиков, слесарей, дизелистов понуро столпились вокруг своего бригадира — мастера Левина.

Что им было делать?

Останавливать буровую и издать, может, неделю, а может, две недели, пока схлынет вода, придут дорожники, починят лежневку и по ней наконец-то подвезут бурильные трубы?

Или, кинув на плавающие, вертящиеся, скользкие бревна мостки, попробовать перетаскать трубы на себе?

А перетаскать надо не десять — сто труб.

— Как, ребята? — спросил Левин рабочих. — Будем ждать? Или все-таки рискнем?

Рабочие молчали.

— Я-а-асно-о, — понимающе протянул Левин. — Тогда что ж… Нас тут четверо коммунистов. Мы и пойдем. Так, товарищи?

— Так, — сказал Сабиров.

И встал рядом с Лёвиным.

— Так, — проговорил Женин отец.

И тоже встал рядом с мастером.

И четвертый коммунист Иван Петров тоже встал рядом с Лёвиным.

Каждая труба весит почти четыреста килограммов. Если нести ее вчетвером, и то придется по сто килограммов на одно плечо.

Тут и Женя Жаров, железный буровик, встал с отцом рядом.

— Ты куда собрался? — спросил его Левин.

— Я — с вами.

— Вот что, — сказал, улыбаясь, мастер Левин, — считать умеешь?

— Умею… до десяти…

— Отлично! — обрадовался Лёвин. — Дам тебе десять красных флажков. Стой на бугре и считай принесенные трубы. Как насчитаешь десять — втыкай в бугор флажок. Десять флажков воткнешь, кричи «ура!».




УРА-А-А!

Когда четверо стали ладить мостки, приколачивая доски к всплывшим бревнам лежневки, остальные стояли на бугре смущенные и растерянные.

Стояли и молчали, глядя на работающих товарищей.

Первым заговорил самый старший из них — кочегар котельной дядя Вася. Он сказал:

— Какая же мы бригада, если бросим товарищей в беде? Где же наша рабочая спайка?

— Что такое спайка? — высунулся с вопросом Женя.

— Значит, дружба, — ответил дядя Вася. Поворотился к рабочим: — Как хотите, товарищи, я — к ним.

И пошел помогать Лёвину и тем троим, что ушли первыми.

— А мы разве не из того же теста сделаны? — сказал молодой верховой, бородатый веселый Саша. — И наше место — там! Двинули, ребята, а?

И все пошли за Сашей к застрявшим трубовозам.

Четверо брали на плечи одну трубу и медленно, след в след, шли по узенькому дощатому пастилу, под которым бурлила и клокотала вода, пузырилась болотная трясина.

Когда кто-нибудь оступался с мостков в тонкое жидкое месиво, ему протягивали руки. Помогали вскарабкаться на настил. И снова четверка несла тяжелую стальную поклажу к буровой. Медленно. Короткими, размеренными шагами. След в след.

А Женя с Рыжиком стояли на бугре,

— Ты мне не мешай, — ласково говорил Женя другу, — а то я собьюсь.

Когда возле вышки положили первые десять труб, Женя воткнул в бугор первый красный флажок. Потом второй. Потом третий.

Глядя на веселую шеренгу красных флажков, на Женю и на лопоухого Рыжика, рабочие улыбались: легче казались им четырехсоткилограммовая ноша на плечах и путь по скользким, уходящим из-под ног доскам.

Вот Женя воткнул в землю десятый флажок и, размахивая руками, изо всех сил закричал:

— Ура-а-а!




КРЫЛАТЫЙ ДОКТОР

Размеренно гудела работающая буровая.

Грохотала могучая лебедка, спуская бурильные трубы в скважину.

Одна за другой уходили и уходили под землю двенадцатиметровые трубы. Все длинней становилась составленная из них металлическая змея с вертящейся, роющей головкой на конце.

Через каждые восемь часов менялись вахты буровиков.

Дымила котельная.

Дымила кухня, где Женина мама, повариха Валя, варила для рабочих борщ, пекла пирожки с грибами и капустой, стряпала блины и шанежки.

А Женя вместе с Рыжиком собирал в тайге малину и смородину, голубику и чернику. Завтра мама сварит из ягод варенье и кисель. А рабочие будут есть и похваливать и благодарить за усердие Женю Жарова — железного буровика.

Вдруг Женя обнаружил, что пропал Рыжик.

Он все время крутился возле Жени, когда тот обирал куст смородины. Крутился, крутился да вдруг исчез.

Напрасно звал его Женя. Напрасно искал. Нет Рыжика!

— Может, в тайгу ушел, — вслух подумала мама.

— Он уже вырос, не пропадет, — попытался успокоить Женю папа.

— Нет! — плакал Женя. — С Рыжиком беда…

— Может, и впрямь беда, — согласился мастер Лёвин. — Давайте, кто свободен от вахты, соберемся и поищем Рыжика.

Лосенка нашли.

То ли неудачно прыгнул маленький глупый Рыжик. То ли ненароком угодил ногой в чью-то нору. Только нашли его со сломанной передней ногой.

Нашли и принесли на буровую,

— Тут нам самим не справиться, — сказал мастер Левин, ощупав поврежденную ногу Рыжика.

Сказал и ушел в свой балок. Включил рацию. Настроился на нужную волну. Взял в руки микрофон и заговорил:

— База… База… База… Как меня слышите? Как слышите?.. Прием…

— Слышу хорошо, Геннадий Михайлович… Хорошо слышу, — откликнулись с базы. — Что случилось?.. Прием…

А Женя в это время сидел возле больного Рыжика. Кормил лосенка хлебом и уговаривал не плакать. А сам плакал.

— Не горюй, Женя, — сказал, подходя к ним, Геннадий Михайлович. — Сейчас прилетит доктор и вылечит твоего друга.

Прошло часа три, и над буровой завис маленький краснобокий вертолет. Покружившись, сел на поляну, рядом с буровой вышкой. Высокий усатый человек с чемоданчиком сказал:

— Где ваш больной? Показывайте.

Забинтовал врач Рыжику больную ногу. Наложил поверх бинта гипсовую повязку. И запретил лосенку вставать.

Рыжик доктора не слушается. Бьется и все норовит подняться на ноги.

Пришлось подвешивать его на ремнях, чтобы ноги до земли не доставали. И пока не зажила нога, Женя кормил друга хлебом и свежей душистой травой, поил родниковой водой.




БУРОВАЯ МОЛЧИТ

Буровая бригада Геннадия Михайловича Левина известна во всем Советском Союзе. Но и в такой знаменитой бригаде случаются неполадки.

Сидел Левин в столовой, обедал. Разговаривали, шутили буровики, подтрунивали над Женей, который тоже обедал за одним столом с отцом и матерью.

Женя первым и услышал, что буровая вдруг замолкла.

— Почему буровая молчит? — спросил он.

Все прислушались. В самом деле молчит. Что случилось?

Тут вбежал бурильщик Сабиров.

— Беда, Геннадий Михайлович! Прихват!

Вскочили рабочие из-за столов и вслед за Лёвиным побежали на буровую.

Женя тоже выскочил из столовой, не доев супа.

Забежал в загон, где стоял Рыжик, и, обняв его за шею, сказал:

— Бежим скорей на буровую. Там беда. Прихват!

Бывает, что где-то на глубине начинают крошиться стенки скважины. Комья обрушившейся породы так занимают стальную трубу, что та ни вверх, ни вниз. Это называют буровики — прихват.




НЕФТЯНАЯ ВАННА

Столпились рабочие на площадке буровой вышки и «тут, что прикажет мастер". Но Геннадий Михайлович с приказом не спешит.

Оглядел трос. Ощупал взглядом приборный щит. Негромко скомандовал:

— Сергей, Алеша! Живо меняйте трос. Ваня, готовь нефтяную ванну…

Готовить нефтяную ванну — значит в скважину, где застряли трубы, налить нефть. От нефти станут мягче обвалившиеся в скважине комья породы. А трубы сделаются скользкими, и их легче будет выдернуть.

Бывает, застрявшие в скважине трубы рвутся, когда их начинают вытаскивать. И если не выловить и не вытащить из скважины обрывки труб, скважина погибла — начинай бурить новую.

Но в этот раз нефтяная ванна помогла. Трубы вытащили.

Беда миновала.




ПРОЩАЙ, РЫЖИК!

Скважину добурили до отметки, то есть до того самого пласта, в котором миллионы лет томилась под землей нефть.

Потом вышку передвинули на три метра и пробурили новую скважину. Снова передвинули вышку и сделали еще одну скважину. А всего на этой таежной поляне: получилось шестнадцать скважин.

Когда бригада Лёвина пробурила последнюю, шестнадцатую, скважину, кончилось лето.

Тайга потемнела.

С берез, рябин, осин и черемух, что росли по таежным опушкам, осыпалась золотая, желтая, красная листва.

Налились соком и стали сладкими рябиновые гроздья.

Пожух, почернел и полег багульник.

Грустно шуршала на ветру высохшая, ломкая, бурая осока.

Осень стерла все краски летней тайги, оставив нетронутым только зеленый еловый цвет.

Холодные ветры и дожди загнали таежных обитателей в дупла и норы, где давно уже были запасены сушеные грибы, ягоды, орехи на долгую сибирскую зиму.

Белки заделывали последние трещинки в дуплах, чтоб ни морозу, ни снегу туда ходу не было.

Бурундуки и барсуки маскировали входы в норы, рыли запасные выходы.

А хозяин тайги — медведь улегся в огромную берлогу, где и будет спать-посыпать всю зиму, посасывая свою лапу да посматривая сны.

Пришла пора и буровой бригаде Геннадия Михайловича Левина перебираться на новое место. А Рыжика решили отпустить в тайгу.

Теперь это был не маленький глупый лосенок, а большой гордый лось, который мог сам себя прокормить. Мог за себя постоять.

— Беги, Рыжик, — сказал Геннадий Михайлович. — Будь сильным и смелым.

— И меня не забывай, — сквозь слезы проговорил Женя.

— Волку в лапы не попадай, — сказал Сабиров.

— Не хворай, — добавила Женина мама.

Рыжик постоял немного словно в раздумье. Понюхал воздух. Пошевелил большими ушами. Вскинул красивую голову и, коротко протрубив, скрылся в густом пихтаче.




СЛОВО МАСТЕРА

Много нефти добывают нефтяники нашей страны. Больше других здесь, на севере Западной Сибири, в глухом прежде краю — в Тюменской области. Нефтяная река вытекает из-под земли по десяти тысячам скважин, которые пробурили буровики. Каждая двадцатая из действующих нефтяных скважин пробурена бригадой Геннадия Михайловича Левина. Недаром сияет на груди Левина Золотая Звезда Героя Социалистического Труда, как у Семена Никитича Урусова.



Когда Геннадий Михайлович узнал, что будет написана эта книжка, он решил сказать вам вот что:

— Дорогие ребята! Многие из вас, наверное, только недавно стали школьниками. Сколько еще не прочитанных книг у вас впереди! Сколько непройденных дорог, не зажженных пока пионерских костров, веселых утренних песенок горна! Сколько невыученных правил, нерешенных задач и примеров…

Но время бежит быстро. Неуловимо быстро. Не заметите, как наступит день, когда пора будет выбирать, кем стать. Строителем? Геологом? Токарем? Учителем? Все — интересно.

Да, все интересно, если знаешь, что твое дело необходимо твоей стране, твоему народу, твоим товарищам, тебе.

Тебе, чтобы чувствовать себя настоящим человеком — сильным, гордым, умелым, добрым,

Рабочим человеком!






ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. СЫН ОТРЯДА



БЕДА

Бегут по небу облака.

Белые.

Серые.

Пестрые.

Шибко бегут.

Шибко и слепо. Как перепуганные олени. Наскакивают друг на друга. Сбиваются в кучу. Кружат и кружат над тайгой.

Еремей знает: это ветер гонит облака. Сильный верховой ветер. Вон как гудит в верхушках кедров и сосен. Как тысяча тысяч рассерженных шмелей.

Топорщатся на ветру макушки колких елей. Чуть приметно колышутся на ветру кроны исполинских сосен. Лишь богатыри кедры не качаются, не гнутся: они никакому ветру не кланяются.

Привалясь спиной к бревенчатой стене охотничьей избушки, Еремей смотрит на облака, слушает гул потревоженной ветром тайги, а сам думает: «Скоро папа с дядей придут, принесут свежей рыбы, сварим уху…»

Еремею восемь лет. Он живет в маленьком таежном хантыйском поселочке Чехломей. Он умеет лодкой управлять. Может сети ставить. А из ружья стреляет как настоящий охотник.

Натаскал Еремей из тайги сушняку, нарубил и развел костер. Воткнул две рогульки, положил на них палку, а на палку повесил котелок с водой. Пока варится уха, папа с дядей попьют чаю.



Отошел от костра Еремей, огляделся и сразу заметил, что вокруг потемнело. Это от того, что небо стало черным. По нему теперь не легкие облака скользили, а медленно ползли лохматые мрачные тучи. Как огромная черная птица, черное небо тяжело и медленно опускалось на землю.

Сколько раз Еремей бывал один в тайге. Ночевал и в избушке, и в палатке, и под кедром на мягком мху. Никогда не боялся. А тут вдруг ему стало страшно.

Из черного леса доносились неведомые голоса.

В черном небе вспыхивали молнии.

Набравший силу ветер гудел разъяренно и жутко.

Еремей принес из избушки ружье, положил рядом. «Где же отец?» — все сильнее тревожился мальчик, прислушиваясь к шуму надвигающейся непогоды.

Из тайги долетел собачий лай.

— Трам!.. Трам!.. — радостно закричал Еремей, узнав голос своей собаки.

Трам ушел вместе с отцом и дядей. Значит, они возвращаются и где-то уже близко. Еремей кинулся было на голос Трама, да вдруг остановился. Что-то в собачьем лае насторожило мальчика. Пес лаял надрывно, с неприятным тягучим подвывом.

«Что же случилось?» Еремей схватил ружье. Торопливо проверил, заряжено ли.

Тут из тайги вылетела встопорщенная желтая лайка. Жалобно скуля и повизгивая, метнулась под ноги Еремею,

Что случилось, Трам? Почему один? Где папа?..

Трам несколько раз обежал вокруг Еремея и снова понесся в тайгу. Прихватив ружье, Еремей побежал за ним,

Шипастый боярышник цеплялся за одежду.

Колючие елки больно хлестали по лицу.

Под ноги лезли корневища, валежник, сучки.

Но Еремей бежал и бежал за Трамом.

Под огромным раскидистым кедром, ткнувшись головой в мох, лежал отец. Лицо известково белое. Губы подернуты синевой.

— Папа! — пронзительно закричал Еремей, подбегая к неподвижному отцу. — Папа!..

Схватил отца за плечи и принялся трясти, плача и выкрикивая:

— Папа!.. Что с тобой?.. Папа!..

Отец медленно открыл глаза. Помутневшим, бессмысленным взглядом долго водил по сторонам. Но вот его взгляд натолкнулся на Еремея и просветлел. Синюшные губы шевельнулись, и мальчик услышал:

— Беда, сынок. Плохо мне. Совсем плохо. Болит здесь…

Прижал руку к животу. Зажмурился от боли. И застонал.

— Где дядя?

— Поплыл на лодке к геофизикам. У них рация. А я сюда… Шел… Полз… Ум-м…

Застонал и умолк, то ли обессилев, то ли потеряв сознание.




ГОЛУБОЙ ВЕРТОЛЕТ

Отец глухо стонал, бормотал что-то бессвязное. А Ёремей беспомощно метался вокруг больного, не зная, чем и как ему помочь.

Надо было добираться до избушки. Но сколько ни пытался отец, не смог подняться.

Тогда Еремей уложил больного на ветви срубленной березки и потащил волоком.

Избушка была недалеко, каких-нибудь двести метров. Но попробуй-ка с такой ношей пройти эти метры, если на пути то непролазные заросли пихтача, то поваленные деревья, то царапучие коряги.

Трам скакал рядом с мальчиком, бодрил лаем, а иногда, вцепясь зубами в березку, помогал тащить волокушу.

Натаскав еловых лап, Еремей расстелил их у костра и уложил отца на эту подстилку. Закрыв глаза и прикусив нижнюю губу, отец сдержанно постанывал, беспокойно ворочался и вдруг затих. А Еремей подкинул сушняка в костер, заварил брусничный лист и стал ждать, когда отец откроет глаза. Ждал и слушал голоса взбудораженной тайги.

Вот скрипуче и жестко каркнул ворон — древняя птица с черными, будто из жести откованными, крыльями. Потом совсем близко тоненько пропищал бурундук — маленький, верткий полосатый зверек с длинным пушистым хвостом. Надрывно и шало закричали ронжи, наверное подрались из-за кедровой шишки.

Тяжелели, чернели, снижались тучи.

Мрачнела тайга, обступившая поляну, на которой притулилась охотничья избушка.

— Пить, — тихо попросил отец.

Где-то далеко-далеко бумкнул гром.

Отец жадно отпил несколько глотков горячего брусничного настоя и сразу вспотел.

— Спасибо, сынок, — еле внятно вымолвил он и обессиленно повалился на еловую постель.

Угрюмую грозовую чернь неба рассекла ослепительно яркая белая полоса. Начиналась гроза.

Сердито ропчущая тайга. Предгрозовое угрюмое небо. Мятущийся в жару отец. Жалобно поскуливающий Трам… Всё это тревожило, угнетало мальчика, и он не находил себе места.

Вдруг Трам умолк. Вскочил. Встопорщил уши. Вздыбил на холке шерсть. И замер. Приметив это, Еремей тоже насторожился и вскоре услышал отдаленное тарахтенье: та-та-та-та-та…

— Вертолет! — закричал Еремей, вскакивая. — Ты слышишь, папа? Сюда летит вертолет!

Да, это был вертолет. Маленький. Голубой. Перепоясанный широкой красной полосой.

Он летел низко, едва не задевая верхушки сосен. Вот вертолет завис над поляной. Еремей вскочил, замахал руками, закричал. Голубой вертолет стал резко снижаться.

Вместе с вертолетчиком прилетел врач.

— Нужна немедленная операция, — сказал врач, осмотрев больного.

Вертолетчик и врач подхватили отца на руки и унесли его в кабину.

— А я куда? — испуганно спросил Еремей.

— Здесь больше никого? — обеспокоился врач.

— Никого, — ответил Еремей.

— Полезай в вертолет. Живо! — скомандовал вертолетчик.

— А Трам?

— Какой Трам? А-а, пес. Шут с ним, сажай и его.




СЫН ОТРЯДА

Внутри голубой вертолет был зеленовато-серый и весь железный: стены, и пол, и потолок.

Отца уложили на маленький диванчик, который стоял за креслами вертолетчика и врача. Еремей устроился возле больного отца, присев на какой-то ящик. Трам улегся рядом.

Мальчик не заметил, как они взлетели, не слышал, о чем разговаривали вертолетчик с врачом, не обращал внимания на качку. Еремей не спускал глаз с отца. Но тот за весь перелет не проронил ни слова.

Приземлился вертолет на небольшой лужайке, возле районной больницы. Санитары на носилках унесли отца в больницу. Еремея туда не пустили.

Ну что ж, — раздумчиво проговорил вертолетчик, приглядываясь к растерянному, понурому мальчику. — Меня зовут Владимир Александрович. Дядя Володя, значит. А тебя?

— Еремей.

— Переночуешь у меня. Завтра отправлю тебя в Чехломей к маме…

— У меня нет мамы.

— Ну-у… к бабушке.

— И бабушки нет… Я останусь здесь. Вдруг папа… папе…

И заплакал.

Дядя Володя обнял мальчугана за плечи, крепко прижал к себе и, ласково поглаживая по голове, сказал:

— А плакать, брат, ни к чему. Плакать — это последнее дело. Вылечат твоего отца. Вот увидишь. Из Тюмени прилетел знаменитый хирург Михаил Петрович Кириленко. Сделает он операцию, и станет твой отец здоровей прежнего… Вытри слезы. Ты же мужчина, да еще таежный охотник…

— Я не хочу домой. Я буду с папой…

— Правильно, — неожиданно поддержал дядя Володя. — Нельзя покидать в беде… Давай так… Поживешь пока у меня. В балке. Там нас трое вертолетчиков, а койки четыре. Четвертая будет твоя. Согласен?

— Еще как согласен! А Трам?

— Где ты сам, там и Трам. — Улыбнулся. Вздохнул. — Сын полка. Слышал такое?

— Читал. В книжках про войну.

— Вот и славно. Будешь сыном нашего отряда. Поживешь с нами, пока отец не поправится. Только уговор: не хныкать и беспрекословно выполнять приказы. По рукам?

И протянул ладонью вверх большую, сильную руку. Звонко припечатал Еремей свою ладошку к широкой твердой ладони вертолетчика Владимира Александровича Курашова.

— Тогда пошли в наш город Вертоград…

Дядя Володя шутил. Это был никакой не город, не поселок, даже не поселочек. Бок о бок, ломаным рядком стояли на поле пять балков-бочек, вот и весь Вертоград.

На Тюменском Севере всякое временное жилище называют БАЛОК. Вагончик, самодельная хибара и даже землянка — все балок.

Вертолетчики жили в балках-бочках. Бочками их прозвали потому, что они на самом деле походили на длинные цистерны, в которых возят керосин, бензин, молоко и воду. Только эти цистерны стояли не на железнодорожных платформах и не на автоприцепах, а на земле. И были у тех бочек окна и двери.

Внутри «бочка» была вовсе не круглой. В ней разместились кухонька с газовой плитой и обеденным столиком и комната, в которой стояли четыре кровати.

Вон та кровать, — показал дядя Володя, — будет твоя. Сейчас поужинаем и спать. А Траму постелем вот здесь, у порога…




ВЕРТОДРОМ

Проснулся Еремей и удивился: где это он? В круглое оконце солнышко заглядывает. По коричневой полированной стене солнечные зайчики скачут. Белая ласковая подушка. Белая хрусткая простыня. Теплое мягкое одеяло.

Послышался негромкий цокот, к кровати подошел Трам. Пес сонно сощурился, потянулся, лизнул мальчика в щеку, и тот сразу все вспомнил.

Вскочил Еремей. Проворно заправил постель и стал умываться. Только руки намылил, дядя Володя пришел.

— Ну! Что я говорил? Кириленко — великий хирург. Два с половиной часа продолжалась операция. Блестяще! Будет твой отец жив и здоров!..

Обрадованный Еремей кинулся на шею дяде Володе и заплакал.

— Вот тебе на! — укоризненно протянул вертолетчик. — Надо смеяться, а ты слезы льешь. Давай быстренько позавтракаем, и я покажу тебе наш вертодром…

— Ты знаешь, что такое вертодром? Еремей до сих пор не знал и даже не слышал такого слова — вертодром.

АЭРОДРОМ — это место, откуда взлетают и куда садятся самолеты.

КОСМОДРОМ — это огромное поле, откуда улетают к звездам космические корабли.



ИППОДРОМ — это что-то вроде стадиона, на котором не в футбол играют, а скачут, соревнуются самые быстроногие лошади.

А вертодром? Это вертолетная площадка, где отдыхают от полетов, ночуют и заправляются вертолеты.

— Вон, видишь вагончик с мачтой на крыше? Это наша диспетчерская. Там сидит диспетчер, который держит связь со всеми летящими вертолетами. Он разрешает нам взлет и посадку… А это наш старый знакомый. Узнаешь?..

И дядя Володя показал на голубой вертолет, перепоясанный широкой и яркой красной полосой.

— Конечно, узнаю! — воскликнул Еремей. — Мы вчера на нем прилетели. А имя у него есть?

— Обязательно, — улыбаясь, ответил дядя Володя. — Его зовут Ми-2. А вон тот, большой, у которого винты крутятся, Ми-6. Только что прилетел. Пойдем поглядим, что он привез.

Пока они шли к Ми-6, Еремей спросил:

— Почему все они называются «Ми»?

— По имени Генерального конструктора, который их придумал. Его фамилия Миль. Михаил Леонтьевич Миль. Великий ученый и изобретатель. В благодарность ему все изобретенные им вертолеты назвали его именем: Ми-1, Ми-4, Ми-8, Ми-10. Видишь сколько? Целая семья,

Ми-6 был огромный. Зеленый. С ярко-синей продольной полосой. По бокам — небольшие крылышки. А лопасти винта… Ой-ой! Дядя Володя сказал, длина каждой лопасти пятнадцать метров.

Не успел Еремей как следует разглядеть Ми-6, как тот вдруг с треском стал разваливаться. Трам испуганно отскочил и залаял.

— Ой! Смотрите! Он рассыпается! — закричал Еремей.

— Не рассыпается, а раскрывается. Не бойся.

И верно. Задняя часть вертолета отделилась, распалась на половинки, и те легли на землю. А между упавшими створками появился трап.

Тут внутри вертолета что-то зафырчало, заурчало и… захрюкало. Да-да, захрюкало. На трап выкатился трактор «Беларусь». Он выехал из вертолета и вытащил за собой тележку с высокими решетчатыми бортами. А в тележке большие голосистые поросята. Целое стадо поросят. Они толкались, визжали и хрюкали.

— Куда поросят-то? — спросил дядя Володя тракториста.

— В подсобное хозяйство геологов. Из Тюмени привезли.

А из вертолета тем временем выносили и выносили ящики, тюки, мотки проволоки. Выкатывали железные бочки. Целую гору наложили.

— Какой он сильный! — восхитился Еремей.

Тут послышался оглушительный треск низко летящего вертолета. Это тоже был Ми-б. Только не зеленый, а оранжевый. В железных лапах вертолет нес настоящий дом. С крышей. С окнами. И с крылечком.

— Вот да-а! — ахнул Еремей.

— Ми-6 — богатырь, — сказал дядя Володя. — Чего хочешь унесет.

Потом они осмотрели другие вертолеты: Ми-8, Ми-10 и Ми-1. Дядя Володя рассказывал, а Еремей не переставал удивляться. Он и не знал, что вертолеты — могучие и безотказные воздушные работяги, которые верно служат и геологам, и нефтяникам, и строителям. Эти «Ми» везут людей и грузы через непроходимые болота, реки и озера в самые далекие и глухие уголки тайги и тундры.




ПОИСК

— Ты оставайся, — сказал дядя Володя. — Я полетел. Срочное задание. У геофизиков связистка пропала. Ушла по ягоды и не вернулась. Будем искать…

— Возьмите меня с собой. И знаете какой зоркий. Я же охотник… — взмолился Еремей.

Мальчик просил так настойчиво и так жалобно, что дядя Володя в конце концов уступил.

И вот они в том самом голубом вертолете. Только теперь Еремей сидел в кресле, рядом с дядей Володей. Перед ним была не железная стена с маленьким круглым оконцем, а стеклянная. И над головой стеклянный колпак. Куда ни повернись — все вокруг видно.

Дядя Володя щелкнул каким-то рычажком — и на приборном щитке загорелись лампочки, затрепетали и ожили стрелки под квадратными и круглыми стеклышками.

Еще пощелкал рычажками дядя Володя — и лопасти винта над головой стронулись и пошли по кругу. Сперва медленно-медленно, как бы через силу. Потом разогнались, набрали скорость и так понеслись, что их и не видно стало. И вместо четырех большущих, стремительно летящих лопастей образовался полупрозрачный круг.

Легко и неощутимо вертолет оторвался от земли и стал полого подниматься вверх. Поплыл, отдаляясь, вертодром. Все, что было на нем, стало уменьшаться. А люди, которые сновали возле вертолетов, показались Еремею неправдоподобно маленькими, неуклюжими и смешными.

И вот она, тайга. Никогда прежде Еремей не видел ее с высоты. Отсюда она казалась бесконечной, могучей и доброй. Густые темно-зеленые кедровые гривы уступали место высоким и раскидистым сосновым борам, те сменялись непроходимыми чащобами, которые неприметно переходили в чахлое мелколесье. Оно редело, редело и вдруг обрывалось огромной болотной пустошью, или озером, или черной заплатой выгоревшего леса.

Распоров плотное серое облако, вынырнуло солнце, и тень вертолета упала на землю.

Когда пролетали над большим круглым озером, дядя Володя громко и отчетливо проговорил:

— Ромашка!.. Ромашка!.. Я — четырнадцать тридцать два. Прошел Черное озеро. Высота сто. Скорость девяносто. Пропавшую не обнаружил. Продолжаю поиск. Беру курс на Охтурку.

— С кем вы разговариваете? — спросил Еремей.

— С нашим диспетчером.

— Как же он слышит вас?

Дядя Володя показал на черные кругляшки, прижатые к шее у самого подбородка.

— Это ларингофон. Он прижимается к голосовым связкам и передает звук.

Три часа летали они над тайгой. Перелетали озера и реки, таежные гривы и увалы.

Видели медведицу с медвежатами. Медвежата учились ловить рыбу. А медведица им помогала и оберегала их.

Видели шишкующую белку. Рыжую. Ушастую. Она сидела на верхушке кедра и, зажав передними лапами шишку, проворно вынимала из нее орешки.

Спугнули пригревшуюся на солнышке косматую росомаху.

— Костер! — крикнул Еремей.

— Вижу, — откликнулся дядя Володя.

Вертолет стал снижаться. Человек, сидящий у костра, вскочил, призывно замахал руками, что-то закричал.

Они приземлились на таежной полянке. К вертолету подбежала женщина. Это и была пропавшая связистка.

— Что случилось с вами? — спросил ее дядя Володя.

— Заблудилась, — смущенно призналась женщина. — Привыкла ходить по компасу, а компас разбился. Вот и…

Дядя Володя помог ей подняться в вертолет. Усадил на диванчик. Налил из термоса горячего крепкого чаю, достал из сумки бутерброды с маслом и колбасой.

— Ешьте…

Когда голубой вертолет взлетел и набрал высоту, дядя Володя доложил диспетчеру:

— Ромашка!.. Ромашка!.. Я — четырнадцать тридцать два. Нашел. Взял на борт. Возвращаюсь на базу…




НЕФТЯНЫЕ РОБИНЗОНЫ

За завтраком дядя Володя сказал:

— Полетим к нефтяным робинзонам.

— Почему они робинзоны? — спросил Еремей.

— Потому что находятся на острове, среди неприступных болот. До зимы к ним только на вертолете можно добраться.

— Почему нефтяные?

Так они же нефтяники. Там у них буровая стоит. Бурят скважины.

Когда дядя Володя вместе с Еремеем и Трамом подошли к вертолету Ми-8, в нем уже сидели двенадцать мужчин и одна женщина. Между скамьями, на которых они сидели, лежали мешки с картошкой и капустой, ящики с яблоками и еще какой-то груз.

Все в сборе? — спросил дядя Володя.

Все! — откликнулась женщина.

И они полетели.

Прямо на север.

Сперва под вертолетом воинственно топорщилась зеленая тайга. Потом лес поредел, в нем все больше становилось берез и осин, и были те какими-то калеками. Стволы тонкие, искривленные, а крона жиденькая… Росли эти уродцы кучно, островками, затерянными среди бескрайних болот.

Не однажды Еремей бродил по таким болотам, собирая то клюкву, то морошку. Не любил он болота. Не любил и боялся. Оттого и глядел на них сейчас с откровенной неприязнью.

Шишкастая кровля болот была темно-бурой, как шкура старого медведя. Давно выгорели, полегли и увяли болотные травы. Лишь кое-где, на огромных кочках, кустилась, топорщась, пожухлая, но все еще зеленая осока. Между кочками тускло посверкивала маслянисто-коричневая вода, ядовитой зеленью отливали затянутые илом «окна» — страшная ловушка для всего живого. Стоит оленю, лосю или человеку ступить в это «окно» и — конец, засосет, затянет его трясина.

Зимой болота промерзают, на них строят временные дороги — зимники. А сейчас по этим болотам ни пройти, ни проехать…

— А вон и остров нефтяных робинзонов, — сказал дядя Володя, показывая на что-то чернеющее впереди.

Сперва Еремей увидел только темное пятно. Приближаясь, оно увеличивалось, и вот уже стала видна буровая вышка, над которой клубился серый пар. Рядом с вышкой — шеренга исхлестанных непогодой вагончиков. Из длинной трубы тянулась непрерывная струя густого черного дыма.

— Котельная дымит, — сказал дядя Володя.

Ми-8 мягко опустился на бревенчатый плотик. Буровики сразу принялись разгружать вертолет.

Возле буровой вышки на специальных стеллажах лежали длинные и тонкие бурильные трубы. Под брезентовым навесом громоздились мешки с глиной и цементом.

— Все это привезли сюда тоже на вертолете? — спросил Еремей.

— На чем же еще, — ответил подошедший к ним буровой мастер. — И саму вышку Ми-10 притащил.

Мастер пригласил их пообедать. В вагончике-столовой очень чисто. На столах цветы и вазы с фруктами. А какой душистый и наваристый борщ дали Еремею! И котлеты — сочные, ароматные и очень вкусные.

Пока они обедали, вертолет разгрузили. В него сели буровики, которые отработали здесь две недели и теперь летели в поселок на отдых.

— До свидания, старина, — сказал буровой мастер, любовно оглаживая холодный бок вертолета. — Без вас нефтяникам здесь ни жить, ни работать.

— Это я уже слышал, — улыбнулся дядя Володя. — И от Урусова Семена Никитича и от Геннадия Михайловича Левина. С обоими работать довелось.

Пора было взлетать, но вдруг обнаружилось исчезновение Трама. Пес будто сквозь землю провалился.

— Трам!.. Трам!.. Трам!.. — кричал Еремей, бегая вокруг буровой.

Мальчик заглянул в каждый балок, в котельную и на склад — нет Трама.

— Надо лететь, — сказал дядя Володя, — иначе дотемна не вернуться.

— Не горюй, — мастер похлопал по плечу расстроенного Еремея. — Прибежит твой пес. Мы отправим его в поселок с первым же вертолетом.

Едва вертолет набрал небольшую высоту, как дядя Володя воскликнул:

— Ах, собачий сын! Смотри. За кем же он гонится?

И Еремей увидел Трама. Широченными скачками пес перепрыгивал с кочки на кочку, догоняя какого-то зверька. Напуганный грохотом снижающегося вертолета, Трам упустил зверька и помчался на буровую. Пришлось возвращаться, чтобы забрать Трама.




НОЧНОЙ ДЕСАНТ

Сквозь сон Еремей слышал какие-то голоса, топот, стук двери. Утром на кухонном столике нашел записку: «Улетел по срочному заданию. К вечеру вернусь. Сходи в больницу, проведай отца. Дядя Володя».

Наскоро перекусив, Еремей помчался в диспетчерскую. Бородатый, в больших, чуть затемненных очках, диспетчер встретил мальчика приветливо:

— А-а! Сын отряда. Проходи. Садись.

Тут в вагончике зазвучал незнакомый голос:

— Ромашка!.. Ромашка!.. Я — три тройки. Бульдозер геологам доставил. Загрузил два тракторных двигателя на ремонт. Лечу в Сургут.

Пока Еремей сообразил, что это докладывал командир вертолета под номером 333, снова послышался голос. Совсем другой.

— Ромашка… Ромашка… Докладывает двадцать семь одиннадцать. Рыбу от рыбаков принял. Лечу в Ханты-Мансийск…

Едва успел диспетчер занести в вахтенный журнал донесения командиров вертолетов № 333 и № 2711, как ему уже докладывал командир вертолета № 429.

— Говорит четыреста двадцать девятый. Монтаж опоры закончил. Все как надо. Возвращаюсь на базу.

— Видишь, как наши вертолетчики работают, — проговорил диспетчер, торопливо занося в журнал рапорт четыреста двадцать девятого.

— Где дядя Володя?

— Увез ночной десант, — бородач повернулся к Еремею. — Пожар в тайге, малыш. Дядя Володя повез туда пожарников, огнетушители и прочую технику. Не волнуйся. Только что докладывал. Долетел. Высадил. Возвращается на базу.

Еремей вырос в тайге. И хотя лет ему было мало, всего восемь, уже знал, что такое таежный пожар. Сверкающим, опаляющим валом катит по тайге лавина огня. С хрустом и треском пламя пожирает все живое: деревья, травы, птиц и зверей. Охваченные ужасом, обитатели тайги бегут от огня к реке. Волк бежит рядом с зайцем, медведь рядом с козой. Жалобно кричат отставшие детеныши. Камнем падает в исполинский костер задетая пламенем птица.

Маленький Еремей знал, что такое таежный пожар, потому и спросил:

— Как там пожарники?

— Не волнуйся, — бодро ответил диспетчер. — Высадились, начали тушить. Вертолетчики подбросили им бульдозер и помпу.

А Еремей представил пылающую тайгу. Языки кровавого пламени лижут небо. Над верхушками пылающих деревьев черный дым, рой искр, огненные клочья. «Как же сел и взлетел дядя Володя? Могут ли несколько человек справиться с огнем?»

— Диспетчер!.. — послышался призывный голос. — Диспетчер!.. Вы меня слышите? Прием…

Схватил бородач микрофон.

— Слышу. Отлично слышу. Прием.

— Свяжитесь с десантом. Передайте. По Хвойной протоке к ним пошел катер-водомет. В случае крайней нужды пусть отступают к этой протоке. Что нового? Прием…

— Понял вас, — ответил диспетчер. — Сейчас передам. Только что Ми 2 повез туда взрывчатку. Пока все нормально…

Над вертодромом грохотали вертолеты. Голубые, зеленые, красные, оранжевые «Ми» взлетали и садились. В далекие, глухие, безлюдные уголки тайги и тундры они везли топографов и геофизиков, буровиков и строителей. Везли продукты и машины, запасные части к ним и строительные материалы. Они искали заблудившихся, помогали заболевшим и попавшим в беду…

Еремей стоял возле вагончика диспетчера. Слушал вертолетную перекличку. Следил взглядом за взмывающими вверх и садящимися «Ми». И думал: «Вырасту. Кончу десятилетку. Пойду учиться на вертолетчика…»

Трам сидел у ног мальчика. Пес тоже смотрел на летающие вертолеты. И тоже о чем-то думал. Но о чем? Этого никто не знал…

Еремей вздохнул и побежал в больницу, к отцу.




НА ТРАССЕ

— Завтра поработаем на трассе, — сказал дядя Володя. — Надо помочь трассовикам.

А что такое трасса, Еремей не знал. И ты ведь не знаешь? Тогда слушай внимательно…

Трасса — это линия строительства нефтепровода или — газопровода, железной дороги или автострады. Трассовики — рабочие, которые работают на этих стройках.

— Полетим на трассу строящегося газопровода, — сказал дядя Володя.

Что такое газопровод? На Тюменском Севере это знает каждый мальчишка и каждая девчонка.

Газопровод — это длинная-предлинная труба. Она тягается от Заполярного Уренгоя до Москвы или до Ленинграда, до Варшавы, а может, и до Парижа. Словом, на «многие тысячи километров. А по ней течет газ. Да-да, тот самый газ, который горит в плите на вашей кухне и в топке ТЭЦ, дающей вам тепло и свет.

А если газ не сжигать, а перерабатывать, из него можно получить ткани для рубашек и костюмов, кожу для сапог и ботинок, капрон для плащей и курток и многое-многое другое.

На Тюменском Севере газопроводы обычно строят зимой, когда дед-мороз проморозит как следует болота и в них можно будет рыть траншеи, в которые закапывают трубы. Да и ни экскаватор, ни трубоукладчик летом по болоту не пройдут. И трубовоз с трубами не проедет.

— Полетим на трассу, — сказал дядя Володя.

— Что летом на трассе делают? — поинтересовался Еремей.

— Решили трубостроители в этом году не дожидаться морозов. Еще зимой выбрали сухой участок на будущей трассе. Завезли туда всю технику. Построили поселочек. А труб не было тогда. Теперь они есть, а как подвезти?

Вот это была труба так труба! Еремей входил в нее не наклоняя головы и не сутулясь. Длина трубы одиннадцать метров, а весит она почти восемь тонн. Восемь тысяч килограммов. Им надо было перевезти сто таких труб.

Когда управляемый дядей Володей Ми-6 низко-низко завис над площадкой, где лежали трубы, в днище вертолета открылось оконце. В оконце выскользнул толстенный стальной трос с когтями на конце. Когти сцапали трубу, и вертолет стал подниматься.

В полете труба все время раскачивалась, поворачиваясь то влево, то вправо. Ми-6 тоже слегка раскачивался и тоже норовил повернуться то в ту, то в другую сторону.

На трассе их ждали, показали, куда класть трубу.

Положив на землю привезенную трубу, они полетели за другой.

И так весь день. Туда-сюда. Как летающий челнок.

Вот теперь Еремей знал, как выглядит трасса. Посреди просеки ровная, как стрела, пролегла траншея. Вдоль нее, держа на весу длинную трубу, стояли трубоукладчики. Шипело пламя газовых горелок. Сверкали, искрились, вспыхивали электроды в руках электросварщиков. Деловито тарахтела походная электростанция.

Теперь Еремей знал, что и вагончики, и трактора, и электростанцию, и трубы — все привезли сюда вертолеты, которыми управляют смелые люди — вертолетчики…




ДОМОЙ

Дохнул холодом близкий Север. Сорвал последние листья с берез и осин, с тополей и черемух. Оголенные деревья выглядели зябкими и унылыми. Ветер трепал и раскачивал их, будто норовя выдернуть из земли.

Улетели на юг, в теплые края, гуси и утки, лебеди и журавли. Опустели, стали свинцово-серыми, неприветливыми озера. И в осенней тайге стало сумеречно и тихо.

Попрятались в дупла белки с бельчатами.

Схоронились в глубокие теплые норы бурундуки с бурундучатами.

На всю долгую зиму улеглись в берлоги большие и маленькие медведи.

Схоронились от близких холодов стрекозы и бабочки, жуки и кузнечики. А крохи муравьи забились в глубь своих муравейников, наглухо заделав все окна и двери.

Надвигалась зима.

Приближалась зима.

Суровая.

Долгая.

Снежная…

Все чаще дождь мешался со снегом. Все чаще по ночам было так холодно, что лужи покрывались ледком, трава белела от инея, а на карнизах домов появлялись прозрачные сосульки.

Начались занятия в школах. Дядя Володя определил Еремея в поселковую школу, купил ему ранец, книжки и тетрадки.

Каждый день по пути в школу Еремей забегал в больницу проведать отца. Тот уже поправился и со дня на день ждал выписки.

Ждал и дождался. Наступил этот радостный день. Отца выписали из больницы.

— Я вас привез, — сказал дядя Володя, — я вас и увезу. Ми-2 готов к полету. Через пару часов будем в Чехломее.

А Еремей вдруг загрустил. Ему не хотелось расставаться с дядей Володей, с вертодромом, с полюбившимися вертолетчиками.

Приметил дядя Володя настроение мальчика, ласково обнял его.

— Чего загрустил, сын отряда? Учись. Расти. Летом приезжай ко мне в гости. Наверное, к тому времени наш отряд переведут на Север, поближе к Уренгою и Ямбургу. Да я тебя извещу. А вырастешь…

— А вырасту, — подхватил Еремей, — пойду учиться на вертолетчика.

— Хорошее дело, сынок, — одобрил отец. — Вертолетчики — люди надежные. Настоящие люди.

И снова они в голубом вертолете.

Пощелкал дядя Володя рычажками — и ожили стрелки на приборном щитке. Ожили и затрепетали под круглыми, квадратными и овальными стеклами.

Опять пощелкал дядя Володя рычажками и глухо зажужжали двигатели. Медленно, словно просыпаясь, закрутились лопасти огромного винта. Быстрей. Еще быстрей.

Дядя Володя протянул Еремею наушник, и мальчик услышал голос диспетчера:

— До свидания, сын отряда! Счастливого пути! Учись и возвращайся к нам вертолетчиком!..

— Спасибо! — закричал Еремей.

— Гав-гав-гав! — весело пролаял Трам.

Неприметно оторвался голубой вертолет от земли, полого взмыл ввысь и взял курс на далекий таежный хантыйский поселок Чехломей…






ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ. ТРУБАЧИ



БЕЛАЯ КОЛДУНЬЯ

Третьи сутки подряд, без перерыва пляшет над тундрой метель.

Лихо пляшет.

С воем, и визгом, и присвистом.

Закроет Тыко глаза — и видится ему лохматая страшная колдунья. Белая малица на ней. И белые кисы.

Скачет колдунья по сугробам. Головой тучи разметает. Длиннющие белые волосы ветер растрепал, раскидал в разные стороны, и они накрыли шатром тундру.

В правой руке колдуньи — белый бубен.

В левой руке колдуньи — белая колотушка.

С размаху остервенело и яростно бьет и бьет колдунья колотушкой по бубну. И несется из конца в конец тундры;

Бум!..

Бум!..

Бум!..

Заслыша это колдовское бумканье, глубже зарываются в снег перепуганные олени, жмутся поближе к чумам встревоженные лайки и звери носа из нор не высовывают.

Тыко зябко ежится, придвигается еще ближе к очагу. А в очаге весело и ярко горят дрова, пляшет красное пламя под котлом, в котором варится суп.

Лютует, беснуется метелица-колдунья вокруг чума. Трясет его и толкает. Того и гляди, опрокинет чум. Или сдернет с шестов оленьи шкуры. Погасит очаг. Завалит всех холодным снегом. И…

Боязливо вздрагивает Тыко. Пытливо взглядывает на мать и бабушку.

Те вроде и не слышат метели. Мама накрывает стол к ужину. Бабушка разминает оленью шкуру, чтобы сшить из нее рукавички для Тыко.

Вдруг Тыко обеспокоенно взглядывает на вход. Вскакивает. Чуть отодвигает меховой тяжелый полог. В чум врывается белый вихрь. А вместе с ним Буро — большая лохматая лайка, верный друг Тыко.

Проходи, проходи. Погрейся, — ласково говорит Тыко, подталкивая собаку к очагу.

Пес ложится у огня и начинает дремать. Тыко ворошит жесткую шерсть на собачьем загривке, легонько треплет Буро за уши и приговаривает: "Большой сильный пес. Волков не боишься, а метели испугался…"

Буро приоткрывает дремотные глаза, лижет мальчика в щеку и снова засыпает.

А Тыко довольно смеется…




ТЫКО

А Тыко довольно смеется.

Он еще совсем маленький.

И лет ему всего шесть. И ростом он невелик.

Зато плечи у Тыко широкие, крепкие. И походка твердая. Шагает мальчик размашисто и широко, как настоящий тундровик-оленевод.

Волосы у Тыко черные-пречерные.

Чернее сажи.

Чернее черного крема для ботинок.

Такие черные, как вороново крыло.

И глаза у Тыко, как две переспелые вишни. Только вишни эти живые и блестящие. И всегда светятся они веселым любопытством.



Настороженно слушает Тыко грозный рев и недовольный вой белой колдуньи-метелицы. Видит ее огромную, лохматую, с бубном и колотушкой в руках. Хочется ему выскочить из чума и крикнуть на всю тундру, прямо в лицо злой метелице:

— А я тебя не боюсь!.. Не боюсь!.. Не боюсь!..

Но вместо этого Тыко кладет голову на теплый, мягкий собачий бок и… засыпает.

И снится ему белая-белая тундра. Куда ни глянь, посверкивают серебряными искрами бесконечные снега. А над снегами — небо, прозрачное и синее-синее. В небе солнышко плавает как поплавок невода.

Вдруг откуда-то прилетела страшная черная птица. Перья встопорщены. Когти выпущены. Клюв разинут.

— Берегись! — крикнул Тыко солнышку.

Но страшная неведомая птица уже налетела на солнышко. Вцепилась в него когтями да как клюнет.

Брызнули на землю огненные капли. Одна упала прямо на щеку Тыко. И сразу щеке стало жарко и больно. И Тыко проснулся.

Потрогал он щеку — и правда больно.

— Мама, что это?

— Искра из очага вылетела. Не сиди так близко к огню.

Тут пришел отец Тыко. Долго обметал и стряхивал снег с кисов и малицы.

— Давайте-ка ужинать и спать, — сказал отец. — Все стойбище уже спит.

«Странное слово «стойбище», — подумал вдруг Тыко…




СТОЙБИЩЕ

«Странное слово «стойбище», — подумал вдруг Тыко…

А ты знаешь, что это такое?

Стойбищем называют поселение оленеводов или охотников в тундре. Стойбище не похоже ни на русскую деревню, ни на таджикский кишлак, ни на дагестанский аул, ни на литовский хутор.

Стойбище — это несколько чумов…

Да, ты же не знаешь, что такое чум.

Это островерхий круглый шатер из оленьих шкур, натянутых на жерди, Пол в чуме устлан тоже оленьими шкурами. И постель из оленьих шкур.

Одеты оленеводы в малицу — длинную, просторную шубу без застежек, опять же из оленьих шкур.

Обуты оленеводы в кисы — высокие, мягкие, теплые сапоги, сшитые тоже из оленьих шкур.

И грузы перевозят оленеводы, и сами ездят на оленях.

Вот и получается: олень и обувает, и одевает, и от непогоды защищает, и кормит, и возит оленеводов. Потому оленеводы всю жизнь охраняют оленей, лечат их и пасут, перегоняя с места на место.

Оленям не надо ни сена, ни силоса, ни комбикормов. Круглый год олень сам себя кормит. Он ест мох-ягель, который растет в тундре. Зимой олени разрывают копытами снег, находят и поедают душистый, вкусный и очень питательный ягель.

Пасти оленей оленеводам помогают лайки — самые веселые, самые смелые, самые умные псы.

Вот в таком стойбище родился и вырос маленький Тыко. В шесть лет он уже умел запрягать оленей и управлять упряжкой. Мог накинуть тынзян (веревочную петлю) на ветвистые оленьи рога. Стрелял из ружья.

И еще многое умел делать маленький Тыко.

Олени любили мальчика. Он угощал их солью и лепешками.

И собаки любили Тыко. Он подкармливал собак сырой рыбой, приносил им вкусные мозговые кости, а в сильные холода пускал в чум погреться.

В стойбище все жили очень дружно. Помогали друг другу.

Тыко помогал отцу пасти оленей, маме — собирать сухие ветки для очага, бабушке — разделывать рыбу, подбирать бисер для вышивки праздничных нарядов.

Но больше всего Тыко любил играть со своим другом Эдейкой. Игры они придумывали сами. Игрушки себе тоже делали сами.

Когда олени поедали весь ягель вокруг стойбища, чумы разбирали, грузили на нарты, и оленеводы перегоняли стада на новое место. Такие переезды со стадами называют касланием.

За зиму оленеводы проехали по тундре многие сотни километров.

И все на север.

А вслед за ними катила по тундре Весна…




СОЛНЫШКО В ПРИГОРШНЯХ

Вслед за ними катила по тундре весна.

Ослепительно яркая.

Горластая,

Веселая.

Первым гонцом весны было солнышко.

Зимой оно вовсе не показывалось. Дни были серые, смурые, похожие друг на друга.

В самом конце зимы солнышко стало высовываться из-за горизонта. Сперва ненадолго — выглянет и тут же спрячется. И больше уже не показывается.

Потом подольше стало гостить солнышко на небе. И чем ближе к лету, там все дальше уходило оно от горизонта и все дольше задерживалось на небосводе.

Все были рады солнышку: и люди, и олени, и собаки.

Белый снег под солнцем сверкал так ярко, что глазам больно смотреть на него. Облизанные солнцем, сугробы затвердели, покрылись прочной корочкой. Теперь по снеговым барханам можно было бегать без лыж.

Когда же солнце добралось наконец до самой серединки неба, снег начал таять. И скоро тундра наполнилась звоном ручейков, журчанием речушек, плеском озерных волн. Иногда реки, речки и речушки сливались вместе, соединялись с озерами, образуя целые моря.

Но вот солнышко пригрело посильней. Озера и реки вошли в свои извечные берега. Иссякли ручьи. Просохли лужи. И тундра зацвела.

Ах какое это чудо — цветущая тундра!

Из конца в конец, по всей необъятной тундре, раскинулся ослепительно яркий, многокрасочный цветочный ковер. Каких только цветов не было в нем!.. Белых и красных. Оранжевых и голубых. Желтых и фиолетовых.

Но больше всего было голубых цветов.

А над ними голубое небо.

А вокруг голубые реки и озера.

Потому-то вся тундра казалась голубой.

И в этой голубизне купалось, кувыркалось, смеялось солнце. Оно не уходило с неба пи днем, ни ночью. Вечером подкатится к горизонту, начнет потихоньку скрываться за ним, да вдруг снова всплывет и опять светит.

И опять на небе и на земле праздник.

Тыко с Эдейкой целые дни бегали на воле. Ловили в озере рыбу. Собирали для бабушки целебные травы. Помогали старшим пасти оленей. И всюду с ними был неутомимый и верный Буро.

Однажды Тыко зачерпнул пригоршню воды из озера и хотел напиться. А когда поднес руки ко рту — ахнул. В его ладонях, как в крохотном озерце, плавало солнце.

— Я поймал солнышко! — закричал Тыко. — У меня в ладонях солнышко! Солнышко!.. Солнышко!..




ВОЛКИ

— Солнышко!.. — закричал Тыко. И увидел бабочку.

Это была удивительная бабочка. Такой Тыко и Эдейка никогда прежде не видели. Крылья у нее большие, черные, будто бархатные, с ярко-красным ободком. На каждом крылышке желтый кругляшок и две голубые точки.

Мальчики решили изловить бабочку. Но та никак не давалась им в руки. Гонясь за диковинной бабочкой, они далеко убежали от стойбища.

Вместе с ними был, конечно, и их неразлучный друг Буро. Пес прыгал вокруг ребятишек. Радостно повизгивал и весело лаял. И тоже норовил сцапать зубами неуловимую бабочку.

Вдруг Буро замер на месте.

Насторожил уши.

Втянул ноздрями воздух.

Шерсть на загривке у него поднялась дыбом. И пес тихо, но яростно зарычал.

— Волка почуял, — догадался Тыко.

— А мы без ружья, — испуганно проговорил Эдейка.

— У меня есть нож, — Тыко взялся за рукоятку подаренного отцом охотничьего ножа, который висел у него на поясе.

— Смотри! — крикнул Эдейка. — Вон они!

Три волка, матерых и свирепых, гнали оленя. Тот бежал из последних сил. На правом боку оленя кровоточила огромная ссадина — след волчьих когтей. Увидев ребятишек, олень круто метнулся в их сторону и побежал к ним.

«Говорил же папа, не ходи без ружья», — покаянно подумал Тыко, вынимая из ножен нож.

Эдейка поднял с земли большой острый камень.

Буро выгнул спину, оскалил клыки и залаял.

Один из волков метнулся наперерез оленю. Тот свернул в сторону. Волки кинулись следом, быстро нагоняя оленя.

— Сейчас они его разорвут! — закричал Эдейка.

Тут откуда-то сверху донесся громкий рокот, похожий на пулеметную очередь. Он усиливался. Приближался.

Круто снижаясь, к ним летел белый вертолет с красной полосой.

Перепуганные вертолетным грохотом, волки кинулись врассыпную. Обессиленный олень упал.

Вертолет приземлился невдалеке. Из него выпрыгнула женщина и подбежала к мальчикам.

— Ну-ка, марш в вертолет! — строго скомандовала она.

— А олень? — спросил Тыко.

С помощью вертолетчиков перепуганного и израненного оленя затащили в вертолет. Потом туда влезли Тыко и Эдейка и эта незнакомая женщина.

Все вместе они прилетели в стойбище…




В НЫДУ

Все вместе они прилетели в стойбище.

Женщину звали Вера Ивановна, и была она учительницей из далекого поселка Ныда.

Вера Ивановна обошла все чумы и записала фамилии ребятишек, которым исполнилось семь лет. Тыко и Эдейке исполнялось семь только в августе, но их Вера Ивановна тоже записала.

— Зачем это? — спросил Тыко.

— Поедете осенью учиться в школу, — ответила Вера Ивановна.

Она улетела в другие стойбища, и Тыко скоро позабыл об этом. И Эдейка не вспоминал.

Каждый день они ходили в тундру за ягодами. Собирали морошку, бруснику, клюкву. Или искали по берегу реки выкинутые половодьем жерди, доски, чурбаки и тащили все это в стойбище. Леса-то в тундре нет, а без дров очаг не растопишь.

Только теперь мальчики без ружья не уходили из стойбища.

В играх и забавах, в малых хлопотах по хозяйству пролетело незаметно лето. В тундре оно очень короткое.

И вот уже потянули ветры с севера. Тяжелые облака обложили небо. Осыпались, повяли, полегли цветы и травы. Пусто и неуютно стало в осенней тундре.

Тогда-то и прилетел снова белый вертолет с красной полосой. И снова в чум пришла Вера Ивановна.

— Я за вами, — сказала она Тыко и Эдейке.

Вспомнил Тыко, что ему семь лет и надо лететь в школу, и загрустил, повесил голову.



— Чего ты затужил? — Отец ласково обнял Тыко за плечи. — Будешь жить в интернате, а учиться в школе. Зимой я приеду за тобой и увезу на каникулы домой.

Мама обняла Тыко, прижала к себе и заплакала.

И бабушка заплакала.

И маленькая сестренка зашмыгала носом, стала глаза кулачком тереть.

У Тыко тоже слезы на глаза навернулись, по он сдержался: мужчинам не пристало плакать.

В вертолете кроме Тыко и Эдейки было еще несколько мальчиков и девочек из других стойбищ. Они тоже летели в Ныду — в интернат — учиться.

Сверху, из вертолетного оконца, осенняя тундра походила на огромную старую, полуоблезлую шкуру бурого медведя. Сколько ни вглядывался Тыко в унылую, пятнистую равнину, ничего интересного не увидел.

И оттого ему стало еще грустнее…




ИНТЕРНАТ

И оттого ему стало еще грустнее. Он закрыл глаза и лишь притворился, что смотрит в оконце.

— Прилетели, — сказала Вера Ивановна.

Тебе, наверное, интересно, почему нет школы в стойбище?

А вот почему…

В каждом тундровом стойбище четыре-пять, ну от силы шесть чумов. В каждом чуме живет одна семья. Стало быть, и учеников в стойбище не более десяти.

От стойбища до стойбища сто, а бывает, и двести, и триста километров. Оленеводы на одном месте не живут, а все время кочуют со своими стадами.

Вот потому и не строят в тундре школы. Их строят в больших поселках, куда свозят ребятишек из многих стойбищ. Но это необычная школа. Это школа-интернат.

В школе-интернате дети не только учатся, но и живут. Весь учебный год.

В интернате есть спальни, где ребята спят. Белые простыни. Белые наволочки. Чистые полотенца. Цветы. Шкафчики для одежды.

Есть в интернате столовая и баня. Игровая комната и комната для подготовки уроков.

Есть красный уголок. В нем телевизор и магнитофон, биллиард и шахматы. Музыкальные инструменты и киноаппарат и еще многое другое.

Целый день Тыко и Эдейка ходили по интернату, заглядывали в комнаты, побывали в спортивном зале и в мастерских. Все осмотрели, ощупали.

— Хорошо тут, — сказал Тыко.

— Очень хорошо, — подхватил Эдейка.

Особенно понравился ребятам живой уголок. Там жили две белки, три хомячка, серая глазастая сова и даже черепаха.

— А можно мы привезем в живой уголок настоящего оленя? — спросил Тыко Веру Ивановну.

— Ну хотя бы олененка, — подхватил Эдейка. — Мы сами станем за ним ухаживать…

— Нет, мальчики, — мягко ответила Вера Ивановна. — Вы приехали сюда учиться. Понимаете? Учиться!..

Тыко кивнул и печально посмотрел в окно. А там ветер дул и дул с севера…




ПЕРВОЕ ПИСЬМО

Ветер дул и дул с севера. Да с каждым днем все холодней, все свирепей становился.

Серое низкое небо то сочилось мелким холодным дождем, то сыпалось колким снегом.

Короткая северная осень стремительно катилась к зиме.

В интернате и в школе давно уже топили печи. Таких больших теплых печей Тыко и Эдейка никогда прежде не видели. И деревянных домов нет в тундре. И кроватей, и столов, и табуреток в чумах не было.

Постепенно мальчики привыкали к новой обстановке, к новой жизни. К новым товарищам.

Учились Тыко и Эдейка очень усердно. Особенно не терпелось им поскорее научиться писать. Затаив дыхание следили они за рукой учительницы, которая мелом выводила на доске первые буквы и первые короткие слова.

— Ты посмотри, — говорил Тыко своему другу. — Книжка умеет говорить. Бумага разговаривает. И даже доска может сказать что угодно.

И оба старательно выводили первые буквы. Те получались кособокими, то стукались друг о друга, то почему-то падали, убегали со строки.

Дома Тыко и Эдейка легко управлялись с топором, с ружьем, с арканом, а вот справиться с маленькой невесомой ручкой не могли. Та все время выскальзывала из пальцев.

Месяца через два, когда в тундре вовсю уже хозяйничала зима, Тыко написал свое первое письмо родным.

«Мама и папа, здравствуйте. Пишет вам Тыко. Я живу хорошо. Учусь хорошо. Хочу домой. Тыко».

А когда стал опускать письмо в почтовый ящик, вдруг заплакал.

— Ты чего это? — всполошился Эдейка.

— Тундру вспомнил. Чум вспомнил. Буро вспомнил, — торопливой скороговоркой посыпал Тыко. — Хочу к ним.

— Я тоже хочу, — погрустнел и Эдейка.

— Знаешь, что я придумал? — шепотом спросил Тыко.




ПРИТВОРЩИКИ

— Знаешь, что я придумал? — шепотом спросил Тыко.

— Что?

— Давай убежим домой. Погостим немножко. В стадо к оленям сходим. С Буро поиграем. И вернемся сюда…

— Давай! — радостно воскликнул Эдейка. Но тут же вдруг сник, погрустнел. — Л как мы убежим? Были бы у нас олени…

— Были бы олени… — передразнил друга Тыко. — Путешественник! До нашего стойбища, может, пятьсот тыщ километров…

— Я и говорю, никак мы не убежим, — укорил друга обиженный Эдейка.

— Да мы и не побежим! — воскликнул задорно Тыко. — Мы полетим!

— Полетим?

— Полетим!

— У нас же нет крыльев… — растерянно пробормотал Эдейка.

— Я был на вертолетной площадке, — заговорщически понизив голос, заговорил Тыко. — Видел там белый вертолет с красным поясом. На котором мы сюда прилетели. Видел, как его загружали. Надо незаметно подойти. Пробраться в вертолет. Спрятаться…

— Вот это да! — Эдейка восторженно прихлопнул в ' ладоши.

— После уроков пойдем на разведку, — сказал Тыко.

Сразу после уроков мальчики прибежали на вертолетную площадку. Но белого вертолета с красным поясом там не оказалось.

До вечера бегали они возле вертолетной. Видели, как прилетали и улетали большие и маленькие вертолеты. Но белый вертолет так и не появился.

Зато мальчики примелькались сторожу, и грузчикам, и вертолетчикам. Ребятишек никто уже не спрашивал, откуда они и зачем. Да и внимания на них не обращали.

— Завтра прибежим сюда утром, — сказал Тыко.

— А в школу как же…

— Притворимся больными.

Наутро Тыко и Эдейка сказались больными.

Пришел врач.

— Что болит у вас? — спросил оп маленьких притворщиков.

— Голова болит, — захныкал Тыко. — Ой как болит. На части разрывается!

— Ох, живот болит, — застонал Эдейка, прижимая ладони к животу. — Ох, разрывается…

Им измерили температуру. Напоили лекарствами. И уложили в изоляторе.

Едва врач ушел, мальчишки оделись и убежали на вертолетную площадку.




ПОБЕГ

Едва врач ушел, мальчишки оделись и убежали на вертолетную площадку.

Тыко сразу увидел белый вертолет с красным пояском. Он стоял в дальнем правом углу площадки. Грузчики носили в кабину какие-то ящики и мешки.

Мальчишки прикинулись играющими. Возились и кувыркались в снегу, гонялись друг за другом, пинали пустую консервную банку. А сами неприметно приближались и приближались к белому вертолету.

Возле него высилась накрытая брезентом груда ящиков. За ними и укрылись Тыко и Эдейка.

Вот грузчики вышли из вертолета.

— Всё? — спросил один.

— Вроде всё, — ответил другой. — Вовремя поспели, вертолетчики идут.

Грузчики пошли навстречу вертолетчикам.

А Тыко и Эдейка бесшумно и быстро прошмыгнули в вертолет. Пробрались в хвост машины и затаились там за большой бочкой.

Мальчики слышали, как поднялись в кабину пилоты.

Хлопнула дверка.

Что-то заурчало, засвистело, зарокотало,

Вертолет вдруг начал раскачиваться, как подвешенный на веревке.

— Полетели? — спросил Эдейка,

— Не пойму, — ответил Тыко. — Надо в окошко посмотреть,

Но вылезти из-за укрытия мальчишки долго не решались.

Постепенно они осмелели. Стали выглядывать из-за бочки. И наконец рискнули пробраться к окну.

Под вертолетом раскинулась бескрайняя белая равнина. Она была так однообразна, что казалось, вертолет не летит, а висит недвижимо в воздухе.

— Скоро будет наше стойбище, — уверенно проговорил Тыко.

— Как ты это узнал?

— Неважно как, — отмахнулся Тыко. — Вот увидишь. Подлетим к чумам, попросим вертолетчиков высадить нас…

— Песец! — закричал Эдейка, — Смотри-смотри… Кого это он догоняет? Наверное, лемминга…

— Может, он не догоняет, а сам удирает, — возразил Тыко.

— Нет, догоняет! — настаивал Эдейка.

— А я говорю, убегает!

— Догоняет!..

— Убегает!..

Они так раскричались, что не заметили, как отворилась дверь пилотской кабины.

Вышел высокий усатый пилот в кожаной куртке и кожаном шлеме.

— Это что такое? — грозно спросил пилот, подходя к ребятам. — Откуда вы свалились?!




БЕРЕГОВОЙ

— Откуда вы свалились?!

Так сердито спросил, что беглецы замерли и онемели от страха.

— Вы что, языки проглотили? — уже менее грозно, с приметной усмешкой проговорил вертолетчик. — Как вы сюда попали?

— Вон в ту дверь, — ответил Тыко.

— Кто вас пустил? Кто разрешил?

— Мы са-а-ами, — промямлил Эдейка.

— Ишь ты! — загремел вертолетчик. — Сами!.. Да я вас сейчас… Ну-ну! Только не реветь… Захотелось на вертолете прокатиться?

— Мы хотим домой, — жалобно протянул Тыко. — Осенью вы прилетали в наше стойбище и увезли нас в интернат. Теперь увезите обратно.

— Куда? — насмешливо спросил вертолетчик.

— В тундру! — хором вскричали мальчики.

— Вон она, тундра! — вертолетчик ткнул пальцем в оконце. — Здесь вас высадить?

— Не-ет! — опять хором воскликнули мальчики. — У нашего чума!

— А где ваш чум?

— Не знаю, — смущенно пробормотал Тыко.

— И я не знаю, — понуро произнес Эдейка.

— Ах вы, лягушки-путешественницы! — вертолетчик улыбнулся. — Ладно. Не кукситесь. Сейчас прилетим в Береговой…

— Это что такое? — полюбопытствовал Тыко.

— Трассовый поселок, — ответил вертолетчик. — В нем живут трубачи…

— Трубачи?! — округлил глаза Эдейка. — Они трубят?

— Да нет, — пояснил вертолетчик. — Трубачами называют тех, кто строит газопроводы. Электросварщики. Слесари. Водители… — Глянул в оконце. — А вот и Береговой…

Вертолет снижался.

Мальчики увидели шеренгу длинных широких бочек. В бочках были прорезаны окна и двери. К дверям приделаны крылечки.

— Смотрите! — закричал Тыко. — Вон этот мужчина с собакой вылез из бочки!..

— Это вагончики, в которых живут трубачи. Ты угадал. Их и впрямь называют бочками. — Вертолетчик погладил Тыко по голове. — Смышленый малыш.

Вдоль бочек в сугробах протоптаны тропинки. По ним торопливо шли люди, одетые в полушубки, куртки, комбинезоны.

Вертолет приземлился возле соснового лесочка, на окраине поселка, на крутом берегу заснеженной реки.

— А я знаю… Я знаю, почему поселок называют Береговой! — закричал обрадованно Тыко. — Потому что он стоит на берегу реки!

— Правильно, — сказал вертолетчик. — Молодец. Ну, пошли к трубачам.




У ТРУБАЧЕЙ

— Ну, пошли к трубачам…

Вертолетчик взял мальчишек за руки, и они направились в поселок.

Мальчики на ходу наперебой, громко читали вывески:

— Сто-ло-вая…

— Клуб…

— Ба-ня…

— Па-рик-махерская..

— Ма-га-зин…

— Кон-тора у-частка…

В контору они и зашли.

Там было несколько мужчин. Один разговаривал по телефону. Другой что-то писал. Еще двое пили чай из железных кружек.

— Здравствуйте! — громко сказал вертолетчик, когда они вошли.

Тыко и Эдейка тоже поздоровались. Все вопросительно уставились на вошедших.

— Привел вам беглецов, — сказал вертолетчик. — Собрались бежать в тундру. Пробрались в вертолет и…

— А мы тут при чем? — недовольно спросил тот, который что-то писал. — Возись с ними сам…

— Нас ждут в Надыме. Сейчас полетим туда. Послезавтра на обратном пути заберем ребятишек. Пусть по живут у вас. Трассу поглядят. С трубачами познакомятся. А в Ныду мы сообщили, чтоб их не искали.

— Трасса — не детсад, — опять заворчал тот, который что-то писал. — Кто с ними станет возиться?

Тут поднялся высокий плечистый мужчина с обветренным лицом и голубыми глазами. Поставил на стол пустую кружку. Сказал:

Давай их мне. У меня выходной завтра. Покажу ребятишкам трассу. — Подошел к мальчикам. — Чего носы повесили? Давайте знакомиться. Я — Иван Мартынов. Иван Васильевич. Бригадир электросварщиков. А вы?

— Я — Тыко…

— А я — Эдейка…

— Порядок! — весело воскликнул Иван Васильевич. И скомандовал: — Пошли, ребята!




РАБОЧИЙ ОБЕД

Иван Васильевич скомандовал:

— Пошли, ребята!

И мальчишки пошли вместе с Мартыновым.

— Сперва сходим в нашу столовую, — сказал Иван Васильевич, — съедите по рабочему обеду, а потом на трассу.

— Что это за рабочий обед! — тут же прицепился Тыко.

— Тот, кто съест его, может называться настоящим мужчиной и рабочим.

Они подошли к крыльцу высокого, светлого дома. Крыльцо с колоннами. На входных дверях вывеска «Столовая».

Сперва они вымыли руки. Потом взяли подносы и пошли получать рабочий обед.

А рабочий обед состоял из винегрета, борща, котлет с вермишелью и компота. Да еще два куска белого хлеба и маленький пирожок с повидлом.

— Ну как, ребята, справитесь? — весело спросил Иван Васильевич.

— Справимся, — дружно откликнулись Тыко и Эдейка.

С волчьим аппетитом набросились мальчишки на еду.

— Молодцы, — сказал Иван Васильевич, оглядывая груду пустых тарелок.

У крыльца столовой их ждал маленький автобус.

Едва они выехали из поселка, как Иван Васильевич сказал:

— Вот и зимник, ребята.

— Какой зимник? — всполошился Тыко.

— Где зимник? — подхватил Эдейка.

— Да вот он, — ответил водитель автобусика.

— Ничего не вижу, — смущенно проговорил Тыко.

— И я не вижу, — признался Эдейка.

Иван Васильевич засмеялся и пояснил:

— Вот эта дорога, по которой мы едем, и называется зимником…




ЗИМНИК

— Вот эта дорога, по которой мы едем, и называется зимником.

— Почему? — спросил Эдейка.

— Потому что делает ее Зима. Делают ее зимой. И делают только на зиму. Не поняли?

— Н-нет, — ответил Тыко.

— Здесь сплошь болота, — неторопливо принялся пояснять Иван Васильевич. — Да такие, брат, болота, ого! Летом по ним только на нартах можно проехать. И то не везде. А когда мороз болота скует, по ним и пробивают этот зимник. А по зимнику на трассу везут…

— Ой! Что это? — изумленно воскликнул Тыко.

По зимнику навстречу автобусику катил плетевоз, везя огромную-преогромную, наиогромнейшую трубу.

— Какая она длинная! — ахнул Эдейка.

— Тридцать шесть метров длиной, — сказал водитель автобусика.

— А ширина трубы была такая, что в нее не сгибаясь могли бы войти и Тыко, и Эдейка.

— Эта труба, — пояснил Иван Васильевич, — называется плетью. Ее везут на трассу. Там электросварщики сваривают плеть с плетью в одну длиннющую трубу, которая и называется газопровод.

— Ой! Ой-ой!.. Берегитесь!.. Задавит!.. — завопил Эдейка.

Серединой зимника навстречу автобусику двигалась такая громадина на колесах, что и Тыко со страху зажмурился.

У страшной машины было две кабины, а колеса такие высокие… почти с автобусик высотой.

— Это «Ураган», — сказал Иван Васильевич. — Самый сильный автомобиль…

Вот так и ехали мальчики по зимнику, не переставая изумляться да расспрашивать.

Мимо них — то обгоняя, то навстречу — катили и катили разные, невиданные прежде машины, машины и машины. На гусеницах и на колесах.

Похожие на слонов бензовозы везли бензин, солярку, мазут.

Выставив длинные клешни, медленно катили автокраны.

Посверкивая острыми ножами, ползли бульдозеры.

Грохотали гусеницами трактора, таща на прицепе передвижные электростанции, вагончики, большущие сани, нагруженные ящиками, бочками, трубами, мешками…

— Танки! — закричал Тыко. — Я видел их в кино!

— Это вездеходы ГТТ, — пояснил Иван Васильевич. — А вон идет амфибия. Она может и по земле двигаться, и по воде плыть.

— Куда же едут все эти машины? — спросил Эдейка.

— На трассу, — ответил Иван Васильевич. — Здесь все машины и все люди работают на трассу и на трассе…

Зимний день торопливо угасал. Небо как будто опустилось на землю, и белые облака смешались с белым снегом. Серые сумерки занавесили окна автобусика.

Впереди засветились какие-то огни. Их становилось все больше. Они разгорались все ярче.

Потом огни слились в единый ослепительный поток пламени. Разбрызгивая комья огня, окутанный роем искр, этот огненный поток катил к самому горизонту.

— Пожар! — закричал Тыко. — Смотрите, пожар!

— Вот это и есть трасса, — сказал Иван Васильевич.




ТРАССА

— Вот это и есть трасса, — сказал Иван Васильевич.

Трасса уползала в темноту гигантской огненной змеей.

Змея извивалась, шипя и скрежеща.

Где-то впереди взлетела в вышину красная ракета. Лопнула звонко и гулко. И повисли в темном небе гирлянды сверкающих звездочек.

— Взрывники сигналят, — сказал Иван Васильевич, — Сейчас взрыв ахнет.

И тут же послышался отдаленный гулкий взрыв. В небо уперся смешанный со снегом столб земли.

— Вечную мерзлоту взрывают, — пояснил Иван Васильевич. — Никакой экскаватор не берет.

А маленькие тундровики Тыко и Эдейка полагали, что земля в тундре мягкая, податливая, любой щепочкой можно ямку вырыть.

Тундра — это либо топкие гиблые болота, по которым летом ни пройти, ни проехать. Либо вечная мерзлота, в которой очень трудно вырыть траншею, чтобы уложить газопровод.

Сперва траншею в мерзлоте начинает рыть обыкновенный экскаватор. Но чем глубже вгрызается он в мерзлоту, тем труднее одолевает ее. А когда начинают ломаться зубья у обыкновенного экскаватора, на выручку приходит его более сильный брат — экскаватор роторный.

У роторного зубья покороче, поострей и покрепче. Прикреплены они к вращающемуся кругу. Тот, как циркулярная пила, врезается в мерзлоту и прогрызает в ней траншею.



Вечная мерзлота куда тверже любого камня. Бывает, и роторный экскаватор не в силах справиться с этой твердью. Тогда за дело берутся взрывники.

Когда траншея вырыта, вдоль нее становятся трубоукладчики. Они стоят на широких гусеницах и держат в стальных хоботах плети.

Чтобы получился единый газопровод, надо плети намертво сварить друг с другом. Это делают электросварщики.

— Как витязи! — восхищенно сказал Тыко, любуясь работой электросварщиков.

Они и в самом деле походили на сказочных витязей.

В кожаных комбинезонах и шлемах со щитками, которыми они закрывают лицо, когда начинается сварка.

В руке электросварщика электрод — черный стерженек с ручкой. Поднесет он электрод к трубе — и вспыхивает пламя^ такое сильное, такое жаркое, что плавится сталь.

Вслед за электросварщиками шли изолировщики. Специальными машинами они завертывали газопровод в полиэтиленовую пленку. Зачем? А чтобы стальной газопровод не боялся воды, не ржавел, не портился…

Много интересного и необычного увидели Тыко и Эдейка на трассе.

С рабочими познакомились.

В кабине трубоукладчика посидели.

По маленькому осколку вечной мерзлоты на память взяли.

Подержали в руках электрод.

Постучали молотком по сваренной в нитку трубе, послушали, как она тоненько поет, присвистывает и пощелкивает от удара. '

Но больше всего ребятам запомнилась встреча с Борисом Павловичем Дидуком. Прославленным электросварщиком, которого все называли героем.

Кто же такой Борис Дидук?

За что его называют героем?




ХОЗЯИН ОГНЕННОЙ МАШИНЫ

За что его называют героем?

Ребята поняли это, когда познакомились с Дидуком, посмотрели, как он работает, и немножко узнали о его прошлом.

Дидук невысокий, коренастый и очень веселый. Он поздоровался с мальчиками за руку, как со взрослыми. Потом, подмигнув им, спросил:

— Пришли полюбоваться на сказочную огненную машину «Север-1»?

— Что это за машина? — сразу прицепился Тыко.

— Почему сказочная? — заинтересовался Эдейка.

— Что, да почему, да как — долго отвечать. Таких машин во всем Советском Союзе только три. Ясно? А почему машина сказочная — сами поймете, когда увидите, как она работает.

Это была не машина, а огромная, непонятная машинища. С одного конца из нее выползала бесконечная труба газопровода, а с другого…

С другого к ней подвозили трубы. Сграбастает машина трубу, сунет ее в свою ненасытную пасть. Прижмет к концу газопровода. И вдруг загудит. Загрохочет. Окутается искрами.

Пройдет каких-нибудь полторы минуты, и машина умолкнет, искры погаснут. А труба уже намертво приварена к газопроводу. И «Север-1» уже подтягивает и заглатывает новую трубу.

Одна эта машина делает столько, сколько не сделают и сто электросварщиков.

Дидук помогал заводу собирать эту машину. Сам привез ее на трассу. Много дней и ночей провозился он с машиной, добиваясь, чтобы она бесперебойно работала в любую стужу, на любом ветру, на любом участке трассы,

Поначалу «Север-1» капризничала. То одна деталь ломалась, то другая. Кое-кто советовал Дидуку:

— Да брось ты свою машину. Все равно не наладишь. Пусть инженеры да конструкторы доводят ее.

— Нет, — отвечал им Дидук. — Не брошу. Заставлю ее работать в наших заполярных условиях.

Над ним подсмеивались. Подтрунивали.

А он возился и возился с машиной. Летал в Киев, к академику Патону (там изобрели машину), и на завод, который изготовил «Север-1». И в конце концов добился своего. Машина заработала. Да еще как заработала!

За овладение новой техникой и отличную работу Бориса Павловича Дидука наградили Государственной премией СССР.

— Победить. Добиться своего… Это у Дидука в характере, — сказал о нем Иван Васильевич. — Он в молодости такое пережил…




МУЖЕСТВО

— Он в молодости такое пережил…

Да. Пережил.

Это случилось давно. Восемнадцать лет назад.

Тогда Борис Дидук был совсем молодым бригадиром. Его комсомольская бригада работала под городом Дубно на Украине.

Задание было очень ответственное и срочное. Потому и работала бригада без выходных.

В одно из воскресений и случилась эта беда.

Неожиданно оборвался трос — туго натянутый толстый стальной канат.

Оборвался и одним концом со страшной силой ударил по бригадиру, и тот замертво упал.

— Бригадира убило! — закричал звеньевой Валера.

Смолкли разом двигатели. Рабочие обступили бесчувственного Дидука.

Валера припал ухом к его груди.

— Дышит! Слышите, дышит! Надо вызывать «скорую помощь»!

А какая «скорая помощь» в степи, за пятьдесят километров от города?

Что же делать?

Тут подъехал самосвал с цементным раствором.

— Давай, ребята, бригадира в кабину, — скомандовал Валера.

Дидука усадили в кабину. Рядом притулился Валера.

— Гони! — сказал он водителю.

Обшарпанный, заляпанный цементом старенький самосвал, угрожающе гудя, летел по шоссе с такой скоростью, что встречные автомобили шарахались от него в разные стороны.

Целый год лечили больного Дидука.

Шесть сложнейших операций сделали хирурги, пытаясь оживить раздробленную правую руку. И все неудачно.

Каждый раз после операции ему предлагали отрезать покалеченную руку. И каждый раз Дидук отвечал коротко, но твердо:

— Нет. Не дам.

Седьмую операцию делал профессор. Она продолжалась восемь часов. Руку удалось спасти. Но оживить ее не сумели.

Она висела плетью, Иссохшая и недвижимая.

Стал двадцатипятилетний Борис Дидук инвалидом-пенсионером. Предложили ему работать сторожем.

— Нет! — твердо ответил Дидук. — Буду работать только электросварщиком.

— С одной рукой электросварщиком не поработаешь.

— Я оживлю больную руку, — упрямо выговорил Дидук. — Смог же Павка Корчагин. Смог Алексей Маресьев. И я смогу…

Он долго разглядывал пальцы покалеченной руки. Они были синеваты и неподвижны, будто окаменелые.

Попробовал Дидук шевельнуть хоть одним пальцем, изо всех сил поднатужился, но не смог.

Тогда он здоровой рукой стал сгибать пальцы мертвой руки.

Те не слушались. Не подчинялись.

Больно было.

Очень больно.

Больно до слез.

Прошел целый месяц, прежде чем пальцы перебитой руки смогли держать мячик. Обыкновенный резиновый мячик.

Теперь, что бы ни делал Дидук, куда бы ни шел, с кем бы ни разговаривал, в его правом кулаке всегда был зажат мячик и пальцы мяли его.

Постепенно пальцы окрепли, налились силой. Тогда вместо резинового Дидук взял теннисный мячик. И снова непрерывно сжимались и разжимались пальцы.

Сжимались и разжимались.

Сжимались и разжимались…

Так же долго и упорно, преодолевая боль, разрабатывал Дидук сперва локоть, потом плечо.

А когда наконец ожила вся рука, Дидук стал заниматься гимнастикой. Плавал. Бегал. Делал упражнения с гантелями и гирей.

Через два года после выписки из больницы пришел Дидук к оперировавшему его профессору. Здороваясь, он подал профессору правую руку. Пальцы Дидука крепко стиснули профессорскую ладонь.

— Не может быть, — смятенно проговорил профессор.

Тогда Дидук схватил за ножку тяжелый металлический стул и поднял его на вытянутой руке.

— Такое по силам только богатырю, — уважительно выговорил профессор. — Поклоняюсь вашему мужеству…

И вернулся Дидук к трубачам, строить газопроводы. Приехал в Надым. Стал бригадиром электросварщиков. И вскоре его бригада стала лучшей в стране…

— Дидук — настоящий герой! — воскликнул Тыко.

— И все трубачи такие? — спросил Эдейка.

— Не все, — ответил Иван Васильевич, — но многие. Завтра я познакомлю вас с нашим изобретателем Козловым.

И познакомил…




ИЗОБРЕТАТЕЛЬ

И познакомил…

Козлова они застали в мастерской.

Он был невысокий. Чуть сутуловатый. О добрыми, грустными глазами и мягким голосом.

— Вы изобретатель? — спросил его Тыко.

— Немножко, — ответил Козлов. — Я электросварщик. Днем свариваю, а по вечерам изобретаю.

— А что вы изобрели? — высунулся Эдейка.

— У меня много изобретений. Два последних могу вам показать.

— Ой! Покажите! — обрадованно закричали Тыко и Эдейка.

— Ну, посмотрите сперва вот это…

И он показал согнутую в круг тонкую трубку. К ней прикреплены десятка два железных колокольчиков. Только в колокольчиках вместо язычков торчат тоненькие трубочки. Мальчики вертели в руках, ощупывали и даже нюхали круг с колокольчиками, а Козлов говорил:

— Вы северяне. Знаете, какие здесь холода. Труба от мороза белеет. Если, не подогрев ее, начать сваривать, она лопнет.

— Огонь и мороз — враги, — вставил Иван Васильевич, — как столкнутся, так дерутся.

— А чтобы они не дрались, — продолжал Козлов, — мы и подогреваем трубу перед тем, как сваривать.

— Вот этой горелкой? — высказал догадку Тыко.

— А мы их видели, когда на трассе были, — подхватил Эдейка. — Только не знали, что это вы изобрели.

— Молодцы! — похвалил ребят Козлов. — Тогда я покажу вам еще одно изобретение: машинку для изоляций стыков труб. Вот смотрите…

Машинка была с двумя ручками, на колесиках, которые легко поворачивались в любую сторону.

— Пойдемте, покажу, как она работает.

Во дворе лежала труба. Козлов с Мартыновым взяли машинку за ручки и покатили вокруг трубы. И там, где пройдет машинка, труба покрывалась полиэтиленовой пленкой. А под этой пленкой ей не страшны ни ржавчина, ни вода.

— Дайте нам попробовать, — попросил Тыко.

И они с Эдейкой тоже заизолировали кусочек трубы.

Потом Козлов пригласил всех в теплушку. Напоил крепким сладким чаем, угостил печеньем.

— А не трудно это — и работать, и изобретать? — спросил Эдейка.

— Если работа по душе, любишь ее, знаешь, что она нужна людям, тогда никакая усталость не берет. Мы делаем газопроводы. По ним наш газ поступает во все концы страны. Газ и сталь плавит. И электричество вырабатывает. Из него и рубашки, и ботинки делают. Как подумаю об этом, любая усталость проходит…

Когда мальчики, поблагодарив Козлова, попрощались с ним и пошли к автобусу, Тыко спросил друга:

— Ты бы так смог?

— Не знаю, — признался Эдейка и покраснел.

— А я знаю. Не смог. И я бы не смог. Трусы мы. Скучно стало в интернате — и сбежали. Не получится из нас трубачей.

— Получится! — горячо возразил Эдейка. — Еще как получится! Больше мы не убежим. И учиться будем хорошо.

— И вырастем такими, — подхватил Тыко, — как Дидук! Как Козлов! Как Иван Васильевич…




РАБОЧАЯ ДРУЖБА

— Как Иван Васильевич…

— Нет, ребята, — вмешался в разговор мальчиков Иван Васильевич, — так не пойдет! — Взял мальчишек за руки, притянул к себе. — Вы должны быть лучше нас. Идти дальше пас. Подниматься выше нас. И быстрее…

— Иван Васильевич, — обратился к нему Эдейка, — расскажите, как вы целую зиму двумя бригадами командовали…

— Откуда это вы узнали? — удивился Иван Васильевич.

— Нам водитель рассказал, — ответил Тыко.

— Вот я нарву ему уши, — с притворным сердцем сказал Иван Васильевич. — Ишь, говорун нашелся.

— Расскажите. — попросил Эдейка.

— Пожалуйста, расскажите, — подхватил Тыко.

— Да что тут рассказывать?

И все-таки рассказал.

Случилось это в самом начале нынешней зимы.

Вдруг тяжело заболел бригадир сварочно-монтажной бригады, с которой соревновалась бригада Мартынова.

Больного положили в больницу, и надолго.

Оставшись без командира, бригада стала работать все хуже и хуже. Все приметнее стала она отставать от мартыновской.

Узнав об этом, Иван Васильевич приехал в отстающую бригаду. Приехал и сказал:

— Возьмите меня к себе бригадиром. Временно, конечно. Пока ваш командир болеет.

— А как же твоя бригада? — спросили его.

— Моя моей и останется. Днем буду у вас, ночью — у себя. Нельзя, чтобы вы от нас отставали.

— Когда же отдыхать-то будешь?

— В дороге. Между нашими бригадами семьдесят километров по зимнику. Почти два часа пути. Туда два, да оттуда два. Вот и отосплюсь.

И стал он бригадиром сразу в двух бригадах. Днем в одной советует, подсказывает, помогает. Ночью — в другой.

И так два месяца.

Днем и ночью.

Страшно уставал.

Похудел и почернел.

Во-от такую бородищу отпустил: бриться-то было некогда.

Но обе бригады всю зиму работали одинаково отлично…

— Вам же было очень тяжело, — сказал Тыко. — Так почему же…

— Во имя рабочей дружбы, ребята, можно на все пойти, — сказал Иван Васильевич. — Рабочие тем и сильны, что в любой беде всегда вместе, всегда рядом.

Так говорил Иван Васильевич Мартынов, которого трубачи называли профессором.




ПОД ОГНЕМ

Трубачи называли Ивана Васильевича Мартынова профессором.

Почему?

Да потому, что быстрее и лучше Ивана Васильевича никто не умел сваривать газопровод.

И еще потому, что Иван Васильевич умел работать под огнем.

Под огнем электросварщики работают тогда, когда им приходится «врезаться» в действующий газопровод, по которому идет газ.

Иногда к действующему газопроводу надо подключить новый участок или заменить поврежденный кусочек трубы.

А как это сделать?

Даже если газопровод перекрыть, все равно в нем остается газ, который мгновенно вспыхивает от любой крошечной искорки. Взрывается от удара. Загорается от попадания в него воздуха.

А ведь в руках у электросварщика огонь.

И едва электрод прикоснется к действующему газопроводу, как в нем тут не вспыхивает газ. Беснуется, гремит, неистовствует яростное пламя.

А электросварщик работает.

Как ювелир.

Как хирург.

Аккуратно и точно работает. Ни одного лишнего движения.

Лучше Ивана Васильевича никто не умел работать под огнем.

Вот какого мужества, какой смелости, какой ловкости и мастерства требует профессия электросварщика.

Все два дня, что были на трассе, ребята думали об этом.

А дни промелькнули незаметно.



_Станем_трубачами_

Незаметно промелькнули два дня.

И снова прилетел белый вертолет с красным поясом.

Приземлился на том же самом месте. На окраине поселка Берегового. Возле соснового лесочка. У заснеженной реки.

— Ну что, ребята, давайте прощаться, — сказал Иван Васильевич, подводя мальчиков к вертолету.

— Спасибо, Иван Васильевич! — сказал Тыко. — Я никогда-никогда не забуду Береговой. И трубачей.

— И я не забуду! — подхватил Эдейка. — А когда мы выучимся…

— Станем трубачами! — торжественно и громко договорил Тыко.

— Ну вот что, трубачи, — сказал Иван Васильевич, — полезайте в вертолет. Дам я вам на память нашу трассовую газету. Там есть стихотворение о трубачах. Так и называется «Трубачи». На досуге прочтите его. А можете и наизусть выучить, когда-нибудь на своем школьном вечере прочитаете.

С этими словами Иван Васильевич вынул из кармана полушубка свернутый газетный лист и подал Тыко.

Развернул тот газету, прочел название:

— «Трасса».

Обнял мальчишек Иван Васильевич, поднял их и посадил в вертолет.

Захлопнулась дверка.

Засвистели турбины.

Закрутились вертолетные лопасти все быстрей и быстрей. Дрогнул вертолет, оторвался от земли и стал некруто подниматься ввысь.

И вот уже поплыли под вертолетом шеренги балков- бочек. Промелькнули квадраты крыш столовой и магазина.

Остались позади столбы с проводами и светильниками. На тропинках стояли люди и махали вертолету. На столовском крыльце сидела большая желтая лайка и, задрав голову, смотрела на вертолет.

И вот уже исчез с глаз поселок Береговой. А под вертолетом серая бесконечная лента зимника.

Бегут, спешат по зимнику грузовики и автобусы, трубоукладчики и краны, плетевозы и тягачи.

Левее зимника сверкает черная бесконечная труба — новая нитка газопровода от Уренгоя до Москвы.

Ее строят и Иван Васильевич Мартынов, и Борис Павлович Дидук, и Александр Дмитриевич Козлов, и еще тысячи других, таких же отважных и трудолюбивых, таких же неутомимых и смелых трубачей.

— До свидания, трубачи! — крикнул Тыко и помахал рукой.

— Мы скоро вернемся к вам, — подхватил Эдейка. — Вернемся навсегда. Трубачами!

Тыко развернул газету «Трасса», и мальчики нашли стихотворение, которое называлось…





ТРУБАЧИ


В работе — как в атаке.
Ветрам открыта грудь.
В любом полярном мраке
Отыщут верный путь.
Беда — протянут руку,
Поделятся куском.
И мастерства науку
Не держат под замком.
Им в радость путь без края,
Машин моторный гром,
Рисковая,
Лихая
Работа под огнем.
Не ждут они награды,
Рекорд бьют не за приз.
«Что значит НЕТ, раз НАДО!» —
Их жизненный девиз.
Зовут их трубачами,
И лучше — не назвать.
Эй, трубачи!
Мне б с вами
В одну шеренгу встать.
Чтоб был ваш локоть рядом,
Чтобы к плечу плечо.
Вот высшая награда —
Быть века трубачом…








ТЕХНИЧЕСКАЯ СТРАНИЦА


Первооткрывателю сибирской нефти буровому мастеру Семену Никитичу Урусову Советское правительство присвоило высокое звание Героя Социалистического Труда.

Вот куда привела Семена Урусова таежная тропинка, тайной Черного озера манившая мальчишку вперед, в неизвестность…