Пастуший стан
С. Б. Шумский
ВРЕМЕНА И СРОКИ
Распахнул Прохоров двери подъезда ранним утром и ойкнул от удивления, оказавшись как будто в неведомом пространстве, будто на иной планете: туман стоял такой густоты, что тополей по другую сторону площадки не было видно, здание детского садика еле угадывалось. Пес в растерянности сел у крыльца, задрал морду вверх. И тут Прохоров ясно услышал разговор гусей, похоже, они приближались прямо к ним. И вскоре гуси заговорили сверху над головами, над двором, над домом. Слышно хорошо, как вожак что-то командовал или предупреждал властными выкриками, а вся стая отвечала нестройным согласным гомоном.
«Господи, как они там в сплошном тумане, – подумал Прохоров, провожая ухом слабеющие звуки. – Начало сентября, а они летят... Значит, зима будет ранняя».
Он вывел пса за дом и здесь на тротуаре их обогнал молодой парень. Обходя поодаль собаку, он спросил:
– Не скажете, сколько времени?
Прохоров сказал примерно, так как часов с собой не взял.
– Будильник остановился, радио не работает, а мне пораньше надо в цех, – проговорил парень и торопливо зашагал к заводу.
Прохоров крутился в скверике, размышляя, куда бы ему податься, и решил к большим домам. На пустырь, где обычно прогуливал Верного, идти расхотел, подумал, что там, чего доброго, можно потеряться в таком тумане.
У второй длинной пятиэтажки, когда он обходил ее с тыльной стороны, его окликнул из подвального проема мужской голос:
– Браток!
Прохоров приостановился и разглядел в черной подвальной отдушине лицо... не лицо, а... вязаная шапочка напущена на глаза, а остальное – серая щетина. Бич.
– Браток, а сколько время? – мужик высунулся из проема по грудь. – И вечер сщас али утро, а?
– Утро, утро, – сказал Прохоров и назвал примерно время, про себя подумал: «Господи, Господи, опять – время...».
– Закурить, браток, не найдется?
Прохоров закурил сам, подал сигарету.
– Если можно, браток, дай две. Кончилось курево. Спички у меня есть.
Прохоров отдал все, что было в пачке.
– Ох, спасибо, браток, ох, спасибо!.. – заприговаривал в умилении мужик. – Собака у тебя умная, села и сидит, ждет.
– А что у тебя дома?.. – проговорил Прохоров. – Здесь...
– Да есть где-то дом, – мужик вяло взмахнул рукой с сигаретой, – руки не доходят.
– Руки-то при чем?
– А если б дошли эти руки, я бы ее, суку, задушил ими как змеюку.
Прохоров не нашелся, что сказать, вздохнул, подошел к собаке, взял за поводок.
– Спасибо, браток, выручил. Век буду помнить. Там у меня друг мается с похмела, угощу сигареткой, – и мужик скрылся в темноту подвала.
А Прохоров двигался вдоль длиннющего дома, который называли «китайской стеной», у него вертелось, не выходило из головы это слово – время. Время, время... А при чем тут время? Разве оно определяет наше состояние? Скорее всего, время вообще равнодушно ко всему, что творится на белом свете.
Он вспомнил, как сам однажды проснулся на даче и мучился, не мог угадать, утро сейчас или вечер. С друзьями выпили изрядно, друзья уехали, он еле вспомнил, как они уехали. Часы остановились, малая стрелка показывала почти шесть часов – вот и гадай, каких шесть часов! – вечера или утра? Он приникал к темным окнам, разглядывал смутные силуэты дачных домиков, – как и свой, они ему не нравились, и он называл весь дачный поселок большим курятником, потому что ни вида, ни красоты, ни порядка ни в чем не находил. Так и промаялся, просидел у горящей печки длинную зимнюю ночь. Испытал муки времени.
А когда Прохоров возвращался с псом домой, навстречу ему попался мужик с сумкой на боку. И тоже спросил:
– А вы не скажете, сколько сейчас времечка?
«Они что, рехнулись все?» – раздраженно подумал он, но время тоже назвал, конечно, приблизительно.
– Еду вот из командировки, а часы видимо, сломались, стоят. Да забурился к шмаре, провозжались всю ночь, защелкнул дверь, ушел, она дрыхнет без задних ног. А у меня еще одни сутки командировки в запасе, зайду к другой, проведаю, – мужик откровенничал со сладострастием и восторгом за себя в голосе, похоже, был под хорошим хмельком.
Прежде чем заходить в дом, Прохоров некоторое время постоял во дворе, поднимал голову, прислушивался.
«Им вот ни время, ни срок не нужны», – думал, напрягая слух.
Ему казалось, что вот-вот появится в туманном небе знакомый и такой волнующий говор гусей.
С. Б. Шумский
ВРЕМЕНА И СРОКИ
Распахнул Прохоров двери подъезда ранним утром и ойкнул от удивления, оказавшись как будто в неведомом пространстве, будто на иной планете: туман стоял такой густоты, что тополей по другую сторону площадки не было видно, здание детского садика еле угадывалось. Пес в растерянности сел у крыльца, задрал морду вверх. И тут Прохоров ясно услышал разговор гусей, похоже, они приближались прямо к ним. И вскоре гуси заговорили сверху над головами, над двором, над домом. Слышно хорошо, как вожак что-то командовал или предупреждал властными выкриками, а вся стая отвечала нестройным согласным гомоном.
«Господи, как они там в сплошном тумане, – подумал Прохоров, провожая ухом слабеющие звуки. – Начало сентября, а они летят... Значит, зима будет ранняя».
Он вывел пса за дом и здесь на тротуаре их обогнал молодой парень. Обходя поодаль собаку, он спросил:
– Не скажете, сколько времени?
Прохоров сказал примерно, так как часов с собой не взял.
– Будильник остановился, радио не работает, а мне пораньше надо в цех, – проговорил парень и торопливо зашагал к заводу.
Прохоров крутился в скверике, размышляя, куда бы ему податься, и решил к большим домам. На пустырь, где обычно прогуливал Верного, идти расхотел, подумал, что там, чего доброго, можно потеряться в таком тумане.
У второй длинной пятиэтажки, когда он обходил ее с тыльной стороны, его окликнул из подвального проема мужской голос:
– Браток!
Прохоров приостановился и разглядел в черной подвальной отдушине лицо... не лицо, а... вязаная шапочка напущена на глаза, а остальное – серая щетина. Бич.
– Браток, а сколько время? – мужик высунулся из проема по грудь. – И вечер сщас али утро, а?
– Утро, утро, – сказал Прохоров и назвал примерно время, про себя подумал: «Господи, Господи, опять – время...».
– Закурить, браток, не найдется?
Прохоров закурил сам, подал сигарету.
– Если можно, браток, дай две. Кончилось курево. Спички у меня есть.
Прохоров отдал все, что было в пачке.
– Ох, спасибо, браток, ох, спасибо!.. – заприговаривал в умилении мужик. – Собака у тебя умная, села и сидит, ждет.
– А что у тебя дома?.. – проговорил Прохоров. – Здесь...
– Да есть где-то дом, – мужик вяло взмахнул рукой с сигаретой, – руки не доходят.
– Руки-то при чем?
– А если б дошли эти руки, я бы ее, суку, задушил ими как змеюку.
Прохоров не нашелся, что сказать, вздохнул, подошел к собаке, взял за поводок.
– Спасибо, браток, выручил. Век буду помнить. Там у меня друг мается с похмела, угощу сигареткой, – и мужик скрылся в темноту подвала.
А Прохоров двигался вдоль длиннющего дома, который называли «китайской стеной», у него вертелось, не выходило из головы это слово – время. Время, время... А при чем тут время? Разве оно определяет наше состояние? Скорее всего, время вообще равнодушно ко всему, что творится на белом свете.
Он вспомнил, как сам однажды проснулся на даче и мучился, не мог угадать, утро сейчас или вечер. С друзьями выпили изрядно, друзья уехали, он еле вспомнил, как они уехали. Часы остановились, малая стрелка показывала почти шесть часов – вот и гадай, каких шесть часов! – вечера или утра? Он приникал к темным окнам, разглядывал смутные силуэты дачных домиков, – как и свой, они ему не нравились, и он называл весь дачный поселок большим курятником, потому что ни вида, ни красоты, ни порядка ни в чем не находил. Так и промаялся, просидел у горящей печки длинную зимнюю ночь. Испытал муки времени.
А когда Прохоров возвращался с псом домой, навстречу ему попался мужик с сумкой на боку. И тоже спросил:
– А вы не скажете, сколько сейчас времечка?
«Они что, рехнулись все?» – раздраженно подумал он, но время тоже назвал, конечно, приблизительно.
– Еду вот из командировки, а часы видимо, сломались, стоят. Да забурился к шмаре, провозжались всю ночь, защелкнул дверь, ушел, она дрыхнет без задних ног. А у меня еще одни сутки командировки в запасе, зайду к другой, проведаю, – мужик откровенничал со сладострастием и восторгом за себя в голосе, похоже, был под хорошим хмельком.
Прежде чем заходить в дом, Прохоров некоторое время постоял во дворе, поднимал голову, прислушивался.
«Им вот ни время, ни срок не нужны», – думал, напрягая слух.
Ему казалось, что вот-вот появится в туманном небе знакомый и такой волнующий говор гусей.