Пастуший стан
С. Б. Шумский
СЛАДКИЙ СОН
... Мы сидели в плетеных креслах друг против друга, ее колени касались моих. Сидели и говорили. Говорили размеренно и монотонно, не требуя ни голосом, ни жестами внимания или согласия. Нам казалось, быть ближе, чем мы есть, даже противоестественно. Шел какой-то странный диалог в пространство. Просто произносили слова и нам это страшно нравилось. Вспоминали вчерашнюю рыбалку, как ели обжигающую уху из ершей, купались, зарывали свои тела в горячий песок – одни головы торчали...
В комнате было сумрачно и уютно. В печке, сделанной под камин, догорали головешки. Блуждали неяркие блики и тени по потолку и стенам и пахло... печеной картошкой пахло! Я уловил этот дивный запах и вспомнил, что я же сажал картошку, подошел к камину, чтобы проверить готовность печенок. Встал на четвереньки и принялся рыться кочергой в углях.
– А ты не чувствуешь, что у тебя сзади штаны по шву лопнули? – сказала она, легко вспорхнув с кресла.
– Это я вчера кувыркался на берегу, – пробормотал я, поднимаясь с колен.
Она медленно приблизилась ко мне. И мы обреченно и нежно слились телами и стали медленно покачиваться в танце.
«Господи, какое это блаженство!.. – думал я.
Наши существа изнывали в ритме взаимности и телесных желаний, наши вздохи и выдохи мешали нам двигаться, но остановиться мы не могли.
– Такое чудное качанье уводит в сон меня, – прошептал я поэтической строкой, хотя в жизни никогда не писал стихов.
– И меня тоже, – с ответной нежностью нашептывала она в ухо. – И меня тоже!..
...Хлопнула дверь – и я проснулся. Это жена вошла в наш дачный домик.
– Ты задрых, – проговорила она раздраженно. – Я же просила плитку перевести на единицу, снять пену. Пена не снята, все выкипело, о-ох-хо!.. Я с прополкой не разгибаясь, а он... о господи!
«О господи! – подумал я, садясь на кровати. – Такой сон... какой сон!»
– Я разогнуться не могу, а он дрыхнет без задних ног...
– Дорогая, – сказал я, подходя к жене.
– Что «дорогая»? – настороженно вскинула глаза жена.
– Это такой пустяк по сравнению...
– По сравнению с чем? Ой, не трогай меня за плечи, я сгорела!
Я привлек жену, подул на ее плечи. Она была в плавках и в лифчике – вся горячая, пахнущая солнцем.
– Ну вот, началось... – обреченно прошептала жена, когда я ее пододвинул к кровати и стал бережно укладывать. – От тебя нет покоя ни днем, ни ночью. Подожди, я хоть руки сполосну...
И мы качались уже не в танце, а в постели – привычно-обыденно, размеренно, но вдохновенно.
Когда жена снова хлопотала у плитки над супом, я в полуусталом обмороке проговорил:
– Слушай, у меня там брюки на кресле висят... лопнули сзади по шву, надо зашить.
– Да ничего они не лопнули, – жена обследовала брюки и повесила на прежнее место.
– А-а... это я во сне сейчас про штаны, – пробормотал я виновато.
– У тебя что-то часто штаны лопаются во сне, – сказала жена, садясь на постель, заглянула в мои глаза, просияла улыбкой, проговорила игривым полушепотом. – Я все твои сны, милый, знаю наперед.
С. Б. Шумский
СЛАДКИЙ СОН
... Мы сидели в плетеных креслах друг против друга, ее колени касались моих. Сидели и говорили. Говорили размеренно и монотонно, не требуя ни голосом, ни жестами внимания или согласия. Нам казалось, быть ближе, чем мы есть, даже противоестественно. Шел какой-то странный диалог в пространство. Просто произносили слова и нам это страшно нравилось. Вспоминали вчерашнюю рыбалку, как ели обжигающую уху из ершей, купались, зарывали свои тела в горячий песок – одни головы торчали...
В комнате было сумрачно и уютно. В печке, сделанной под камин, догорали головешки. Блуждали неяркие блики и тени по потолку и стенам и пахло... печеной картошкой пахло! Я уловил этот дивный запах и вспомнил, что я же сажал картошку, подошел к камину, чтобы проверить готовность печенок. Встал на четвереньки и принялся рыться кочергой в углях.
– А ты не чувствуешь, что у тебя сзади штаны по шву лопнули? – сказала она, легко вспорхнув с кресла.
– Это я вчера кувыркался на берегу, – пробормотал я, поднимаясь с колен.
Она медленно приблизилась ко мне. И мы обреченно и нежно слились телами и стали медленно покачиваться в танце.
«Господи, какое это блаженство!.. – думал я.
Наши существа изнывали в ритме взаимности и телесных желаний, наши вздохи и выдохи мешали нам двигаться, но остановиться мы не могли.
– Такое чудное качанье уводит в сон меня, – прошептал я поэтической строкой, хотя в жизни никогда не писал стихов.
– И меня тоже, – с ответной нежностью нашептывала она в ухо. – И меня тоже!..
...Хлопнула дверь – и я проснулся. Это жена вошла в наш дачный домик.
– Ты задрых, – проговорила она раздраженно. – Я же просила плитку перевести на единицу, снять пену. Пена не снята, все выкипело, о-ох-хо!.. Я с прополкой не разгибаясь, а он... о господи!
«О господи! – подумал я, садясь на кровати. – Такой сон... какой сон!»
– Я разогнуться не могу, а он дрыхнет без задних ног...
– Дорогая, – сказал я, подходя к жене.
– Что «дорогая»? – настороженно вскинула глаза жена.
– Это такой пустяк по сравнению...
– По сравнению с чем? Ой, не трогай меня за плечи, я сгорела!
Я привлек жену, подул на ее плечи. Она была в плавках и в лифчике – вся горячая, пахнущая солнцем.
– Ну вот, началось... – обреченно прошептала жена, когда я ее пододвинул к кровати и стал бережно укладывать. – От тебя нет покоя ни днем, ни ночью. Подожди, я хоть руки сполосну...
И мы качались уже не в танце, а в постели – привычно-обыденно, размеренно, но вдохновенно.
Когда жена снова хлопотала у плитки над супом, я в полуусталом обмороке проговорил:
– Слушай, у меня там брюки на кресле висят... лопнули сзади по шву, надо зашить.
– Да ничего они не лопнули, – жена обследовала брюки и повесила на прежнее место.
– А-а... это я во сне сейчас про штаны, – пробормотал я виновато.
– У тебя что-то часто штаны лопаются во сне, – сказала жена, садясь на постель, заглянула в мои глаза, просияла улыбкой, проговорила игривым полушепотом. – Я все твои сны, милый, знаю наперед.