Пастуший стан
С. Б. Шумский
КРАСНЫЕ КОНИ
Среди ночи он проснулся в испуге, свесил ноги с кровати, позвал жену.
– Слышь, мать...
– А-а... Ну чего? – пробудилась та мгновенно.
– Мать, слышь, счас я видел во сне...
– Чего тебе не спится, хорек ты вонючий? Будишь спьяну – то тебе мерещится, то шарашишься по углам. Спи!
– То-то вот... Вижу я, будто стригу бороду у Пантелеева. Стригу, значит, все как надо... Наверно, приснилось все это потому, что я сам состриг свою бороду к дню рождения, зря поддался на твою просьбу: мужик без бороды – не мужик. Ну стригу я, и будто прихватил у него кожу, он ойкнул – и я проснулся.
– Хватит молоть-то, ложись и спи, говорю! Пантелеев твой три года назад как помер. Стриг он...
– Так он спрашивает: «Почему не стрижешь до конца?» – «Так я проснулся», – объясняю я.
– Ложись, чего мелешь спьяну?! Валенки хоть сыми и закройся одеялом.
– Нет, мне интересно... посмотрю, может, он в сенках...
– Кто в сенках? Не шарашься, ложись, ради Бога!..
– Я посмотрю...
– Ну когда ты нервы мне трепать перестанешь? Сколько можно?!.
– Нет его в сенках, – вернулся он, откинул шторку на окне, уставился в никуда.
В печной загнетке горела электроплитка, и от нее в кухонном окне отражался слабый красный свет. Он отодвинул занавеску полностью, вгляделся в лунную заснеженную пустоту поля.
– Вон тройка подъезжает красных лошадей, в кошевку запряжены, аха – это за мной, – сказал он смиренно, с тихой безнадежной грустью.
– Господи, наказание... – взмолилась жена, вставая с постели. С тревогой подумала: «Прости ты меня, если что, Господи! Он что... что с ним?» – и она тихо заплакала: жалко ей стало его. И себя. Прожили как-никак двадцать семь лет.
Он как будто услышал ее, отошел от окна, присел рядом. Завздыхал растроганно и сдержанно. Ему припомнилась вдруг свадьба – их свадьба.
Июль, жара, все веселые и пьяные, толкутся, пляшут и поют во дворе. А они, уже муж и жена, потихоньку ушли через огород – и лугом, густыми травяными зарослями добрались до речки. Разделись и плавали, пока не устали. Потом долго лежали в теплой, душной траве. Их искали, кричали, а они не отзывались: никого и ничего им в мире не надо было – так им было хорошо и спокойно.
Сейчас он ощутил в ее слезах, в ее сдержанных рыданиях трепет тех далеких дней. Сам всплакнул и почувствовал, что ему еще хочется побыть в этой жизни. И ночь эта для него не последняя.
Он подумал, что если тройка и в самом деле приехала за ним, то пусть уезжает обратно. Он выходить к ней не собирается.
С. Б. Шумский
КРАСНЫЕ КОНИ
Среди ночи он проснулся в испуге, свесил ноги с кровати, позвал жену.
– Слышь, мать...
– А-а... Ну чего? – пробудилась та мгновенно.
– Мать, слышь, счас я видел во сне...
– Чего тебе не спится, хорек ты вонючий? Будишь спьяну – то тебе мерещится, то шарашишься по углам. Спи!
– То-то вот... Вижу я, будто стригу бороду у Пантелеева. Стригу, значит, все как надо... Наверно, приснилось все это потому, что я сам состриг свою бороду к дню рождения, зря поддался на твою просьбу: мужик без бороды – не мужик. Ну стригу я, и будто прихватил у него кожу, он ойкнул – и я проснулся.
– Хватит молоть-то, ложись и спи, говорю! Пантелеев твой три года назад как помер. Стриг он...
– Так он спрашивает: «Почему не стрижешь до конца?» – «Так я проснулся», – объясняю я.
– Ложись, чего мелешь спьяну?! Валенки хоть сыми и закройся одеялом.
– Нет, мне интересно... посмотрю, может, он в сенках...
– Кто в сенках? Не шарашься, ложись, ради Бога!..
– Я посмотрю...
– Ну когда ты нервы мне трепать перестанешь? Сколько можно?!.
– Нет его в сенках, – вернулся он, откинул шторку на окне, уставился в никуда.
В печной загнетке горела электроплитка, и от нее в кухонном окне отражался слабый красный свет. Он отодвинул занавеску полностью, вгляделся в лунную заснеженную пустоту поля.
– Вон тройка подъезжает красных лошадей, в кошевку запряжены, аха – это за мной, – сказал он смиренно, с тихой безнадежной грустью.
– Господи, наказание... – взмолилась жена, вставая с постели. С тревогой подумала: «Прости ты меня, если что, Господи! Он что... что с ним?» – и она тихо заплакала: жалко ей стало его. И себя. Прожили как-никак двадцать семь лет.
Он как будто услышал ее, отошел от окна, присел рядом. Завздыхал растроганно и сдержанно. Ему припомнилась вдруг свадьба – их свадьба.
Июль, жара, все веселые и пьяные, толкутся, пляшут и поют во дворе. А они, уже муж и жена, потихоньку ушли через огород – и лугом, густыми травяными зарослями добрались до речки. Разделись и плавали, пока не устали. Потом долго лежали в теплой, душной траве. Их искали, кричали, а они не отзывались: никого и ничего им в мире не надо было – так им было хорошо и спокойно.
Сейчас он ощутил в ее слезах, в ее сдержанных рыданиях трепет тех далеких дней. Сам всплакнул и почувствовал, что ему еще хочется побыть в этой жизни. И ночь эта для него не последняя.
Он подумал, что если тройка и в самом деле приехала за ним, то пусть уезжает обратно. Он выходить к ней не собирается.